Автомобиль замедлил ход, подняв целое облако сухой легкой пыли. Он был стар, и торможение пробудило целый оркестр скрипов, дребезжания и стуков. Когда эта ржавая музыка стихла, водитель повернулся и хрипло бросил:
- Приехали, мистер. Дальше этого проклятого места я не поеду!
- Спасибо, Азальберто! - Я пожал его крепкую ухватистую ладонь и отворил дверцу. - Не знаю, как обошелся бы без тебя. Ты мне очень помог. - И спрыгнул в теплую пыль.
Передо мной расстилалась обширная котловина. Открытое пространство позволяло обозревать окрестности на десятки километров. Впереди, странная среди голой степи, виднелась зелень. Рядом одиноко торчали ворота, широко распахнувшие гнилые деревянные створки. И никакого забора или намека на ограду.
- Прощай! - крикнул Азальберто и помахал рукой.
Я ответил ему тем же. Облупленный цвета хаки "фольксваген" помчался обратно, увозя смуглого парня от этих "проклятых" мест.
Стало тихо. Потом скрипнула, раскачиваясь от ветра, створка ворот. Она повернулась ко мне так, что стала видна выцветшая надпись:
"Экологический заповедник"
Научно-исследовательский центр
"С П А С А Т Е ЛЬ"
Я прошел ворота и направился к роще. Дорога предстояла долгая. Чтобы скоротать время, я начал прикидывать в уме, что можно было бы безболезненно выбросить из сумки, чтобы облегчить ношу. Выбросить можно было многое, и чем дальше я шел, тем длиннее становился этот список.
Дорога вползала в заросли и пропадала. И в степи-то она была едва намечена - ездили редко, а здесь, видать, автомобилями пользоваться было и вовсе не принято. Так только, просека.
Постепенно меня обступили со всех сторон колючие щупальца агав и выцветшие плошки опунций. Заросли были под стать местным условиям: солончаки, острый дефицит воды.
"Странно, - подумал я, - кому пришло в голову устраивать здесь заповедник?"
Однако не прошел я и километра, как картина начала меняться. Сначала появились более влаголюбивые араукарии и черепаший бамбук, а после дело дошло и до плодовых. Авокадо со своими пышными цветными метелками наверху радовали глаз. Это было настоящим достижением, - вырастить здесь такие породы мог только истинный мастер.
Но чем дальше я заходил в этот странный лес, тем больше росло мое удивление. Уже не агавы, а магнолии и маленькие пальметто с широкими веерообразными листьями толпились вокруг. Воздух наполнился влажным пряным ароматом аниса Поразительно, но здесь были растения совершенно различных климатических зон!
Наметанным глазом я сразу определил, что деревья чувствовали себя прекрасно. Даже породы, избалованные куда более благодатными почвами. Интересно, что они в своем "Спасателе" делают для этого?
"...Успехи работников "Спасателя" поражают воображение. Хочется воскликнуть: "Не может быть!", - когда видишь перед собой рядом с гинкго мощный кедр и виноград, рядом с исполинским эвкалиптом карельскую березу и магнолию. "Неужели наконец настанет тот день, когда, выйдя в свои сады, мы сможем любоваться цветением араукарий и финиковых пальм?!" - пронеслось в мозгу. Поток газетных штампов - неизбежная издержка моей профессии.
Я перекинул сумку в другую руку и поплелся дальше. Маленькая просека вела на удивление прямо, не виляя, как это обычно бывает с лесными грунтовками. Она поросла короткой жесткой травой, скрипевшей под подошвами.
Справа снова показалась группа кактусов-опунций, тех самых, что не давали покоя фермерам Австралии, заняв гигантские просторы пастбищ. Здесь опунции росли обособленной группкой, каждое растение намного выше человеческого роста. Ощерившись крупными острыми иглами, они выглядели в этом лесу словно пришельцы из космоса. Впрочем, все видимое скорее вызывало ассоциации с ботаническим садом.
"...Профессору Квастму удалось разбить ботаническую оранжерею посреди пустыни. Достаточно сделать один шаг, и из мира красоты и гармонии вы попадаете в местность с лунным пейзажем. Трудно предсказать, какие перспективы открывают перед сельским хозяйством работы Квастму но использованию неплодородных почв..." - снова заскользили в сознании избитые фразы и стереотипы, избавиться от которых мне, видимо, не удастся никогда.
"Странно, - подумал я, - почему же Азальберто так сторонится этих мест? Почему все это прекрасное сообщество растений называют "дьявольским садом"? Да ведь сюда надо людей водить на экскурсии и деньги за это брать!"
С каким трудом удалось уговорить этого местного парня подбросить меня к "Спасателю"! Однако въезжать на территорию заповедника он отказался наотрез. По его лицу я понял, что за отказом стоит нечто большее, чем просто неприязнь. Пожалуй, это было похоже на тщательно скрываемый страх. Неужели все эти незнакомые им растения, араукарии и эвкалипты...
Мои мысли разом оборвались.
Я продолжал идти, словно ничего не произошло, однако затылок горел от чьего-то пристального взгляда. Никогда в жизни ничьих взглядов я не чувствовал, но сейчас все внутри напряглось, как натянутая тетива. Теряя самообладание, я остановился и резко обернулся. Меж ближайших колючих блинов опунций притаились в тени два глаза: меня разглядывали.
- Эй! - крикнул я не своим голосом. - Кто там?
Глаза не шелохнулись.
"...Преступник хладнокровно взял на прицел беззащитную жертву, и его палец плавно лег на спусковой крючок карабина..."
- Да кто же там прячется?! - Громким голосом я хотел подбодрить себя, но вышло наоборот. Он прозвучал немощно и одиноко в этом странном лесу. Тогда я сделал движение, будто собирался подойти к опунциям поближе, и из-за них молниеносно выскочило существо, в котором я смутно признал обезьяну.
Обезьяна?!
Сумка словно сама собой очутилась на траве, выскользнув из моей руки. Это было невероятно, если только я еще доверял своим глазам. А я на них очень привык полагаться. Даже гордился цепкостью своего "репортерского" глаза.
Обезьянка была небольшой, что-то вроде макаки, но точно определить было невозможно. Она стремительно вскарабкалась по стволу дуба и скрылась в густой кроне. Я же стоял с раскрытым ртом от удивления.
Ну ладно, я еще могу поверить, что в условиях местного континентального климата и иссушенных почв каким-то непостижимым методом Квастму удалось вырастить или прижить удивительные растения. Но обезьяны! Это было уже слишком. Никто и ничто не в силах заставить меня поверить, что эти уроженцы Северной Африки здесь чувствуют себя нормально на воле.
Но размышлять над всем этим особенно долго мне не пришлось. Соображения насчет уместности в данной ситуации обезьян были прерваны далеким лаем. Собаки брехали хором, в котором угадывалось более десятка особей.
Меня вовсе не прельщала встреча в лесу со стаей одичавших собак, поэтому я поспешил вперед, надеясь поскорее добраться до научно-исследовательского центра. В спешке я уже перестал обращать внимание на породы растений, хотя иногда встречались совершенно изумительные экземпляры.
Лай нарастал. К сожалению, было невозможно определить в точности направление, откуда он исходил, но лай, во всяком случае, приближался.
Стая показалась из леса тогда, когда впереди уже маячило длинное приземистое здание. Я пустился во весь дух, крепко держа свою пудовую сумку. Собаки нагнали меня легко Зная дурную привычку этого племени бросаться на бегущее существо, я остановился и замер, чувствуя, как сердце лупит о грудную клетку.
"...Смерть молодого журналиста в необыкновенном экологическом саду исследовательского центра профессора Кеннета Квастму, без сомнения, была вызвана недопустимой расхлябанностью персонала, убежденного, что на территории экосада не могут находиться чужие люди..." - пролетела в мозгу безумная репортажная галиматья.
"Ну нет! - тут же оборвал я себя. - Умирать-то я еще не собираюсь! Все-таки это собаки, а, насколько мне известно, собаки не дичают до конца дней своих, даже попав в волчью стаю. Значит, на человека они просто так не бросятся... Если, конечно, их для этого не дрессировали специально!"
Стая окружила меня. Это были разномастные дворняги, среди которых выделялись благородством экстерьера и молчаливостью черный мохнатый ризеншнауцер и угрюмая широкогрудая немецкая овчарка. Дворняги продолжали надрываться метрах в четырех от моей фигуры. Ризен же и овчарка, по-прежнему молча и сосредоточенно, подошли и, немеющего, подтолкнули меня вперед, по направлению к видневшемуся дому.
"Люди! - хотелось отчаянно крикнуть мне. - Где же вы? Не дайте пропасть молодому журналисту, так и не написавшему своей самой сенсационной статьи!"
В душе я проклинал своего шефа, нашедшего для меня эту тему. Седой, высокий, почти старик, он носил среди сотрудников редакции кличку Крольчонок за свои вечно красные глаза и привычку подергивать верхней губой в задумчивости.
- Что тебе говорит имя Кеннета Квастму? - спросил он. - Профессора Кеннета Квастму?
- Каких наук профессора? - полюбопытствовал я.
- Это тебе тоже предстоит узнать. - Крольчонок снял свои массивные роговые очки и близоруко на меня уставился. - Послушай, Бэрни, этот профессор бросил какой-то институт во Флориде, большой и серьезный, и уехал в отдаленный глухой заповедник. Лет десять назад проходил у нас материал о его успехах - там удалось ассимилировать саженцы тиса на солончаках. Это прозвучало настолько дико, что никто всерьез заметку не воспринял. Вот, - он несколько раз дернул губой. - А вчера я у себя в книжечке обнаружил запись об этом. Мне кажется, имело бы смысл тебе туда съездить.
- Что там еще может быть интересного? - на всякий случай спросил я.
- У Квастму по той же заметке была навязчивая идея создать какой-то "специфический экологический сад", который бы в миниатюре моделировал взаимоотношения всех звеньев биосферы. Ну ты на месте разберешься, что к чему...
Холодный нос ризена уперся мне в ладонь. Я продолжал идти. Тогда собака схватила меня несильно зубами за руку. Я понял намек так: "Довольно, остановись!" Не желая понапрасну раздражать четвероногих конвоиров, я тут же замер. Собаки поменьше тотчас расселись вокруг на траве. Ризеншнауцер два раза громко гавкнул, и все собаки повернулись к зданию. Я тоже принялся его разглядывать.
"Храм науки" экологического заповедника "Спасатель" смахивал на крепость. Приземистое здание, блекло-серые стены прорезаны окнами, похожими на бойницы. Центр производил довольно мрачное впечатление.
Сумка оттягивала руку. Я подумал, что следовало бы опустить сумку на землю, но не стал рисковать - наверняка эти милые собачки не любят, когда чужаки делают лишние движения. Я знал о ризенах достаточно, чтобы относиться к ним с опасением, ибо их гнусная привычка не кусать, а вырывать клочья вызывала во мне глубокое отвращение.
Было тихо. Надо мной пролетели невысоко два аиста. Где-то под солнцем парил одинокий гриф. Я уже ничему не удивлялся. Только ждал, когда же наконец появится кто-нибудь из персонала "Спасателя".
"Черт побери, - думал я, - а ведь Азальберто, пожалуй, в чем-то прав, обходя эти места стороной".
Здание центра было относительно невелико - метров пятидесяти в длину. Оно уходило красным кирпичным фундаментом старомодной кладки в зеленую траву. На крыше торчали две длинные антенны, стянутые одним проводом. Больше рассматривать было нечего. Взгляд скользил по серым стенам, по однообразным зарешеченным окнам. Пожалуй, интересен был черный подъезд с широким навесом и перроном. Он, несомненно, был предназначен для разгрузки грузовиков. Куда же они девались, эти машины? II вообще, почему не видно ни одного человека вокруг? Все-таки еще день, и время совсем не обеденное.
Дверь подъезда наконец отворилась, и на пороге показался человек. Возраст - около шестидесяти, довольно сух и подвижен, лицо не дряблое, быстрые глаза. Он продолжал держаться за дверную ручку, словно собирался сразу же захлопнуть дверь. Другая рука пряталась за косяком двери, он в ней явно что-то держал. Одежда проста - какие уж там белые халаты! Брезентовая куртка и черные штаны, заправленные в сапоги. Меня, впрочем, это нимало не удивило. Я безошибочно признал в нем ученого по странному взгляду. Словно он только что проснулся.
- Кто вы? - хрипло крикнул открывший. Голос - сильный тенор, без интонаций.
Я так обрадовался, что наконец-то вижу человека, что, забывшись, двинулся к нему.
Ризен предупредительно и больно схватил меня за ногу.
- Эй вы. Потише! - грозно крикнул незнакомец и сделал движение, словно собирался снова скрыться в здании.
Я поразился. Меня хватают собаки, а он собирается уйти, оставить меня с ними наедине?
- Послушайте! - крикнул я. - Скажите своим псам, чтобы они отпустили меня.
Ризен продолжал держать меня за ногу.
- Кто вы такой и зачем пришли сюда?
- Я журналист. Иллюстрированный еженедельник "Важнейшие события". Освободите же меня от ваших церберов!
Старик не обратил на мои слова никакого внимания.
- У вас документы с собой?
Я кивнул.
- Кидайте сюда!
Я счел за лучшее выполнить его требование, достал из внутреннего кармана карточку с золотыми тиснеными буквами "Пресса" и швырнул незнакомцу. Документ описал в воздухе короткую дугу и упал на траву в метре от лестницы подъезда. Я сделал это нарочно, чтобы старик наконец оторвался от своей двери и можно было заглянуть внутрь, а заодно узнать, что он прячет в другой руке.
- Дик! - крикнул незнакомец.
От своры дворняг отделилась среднего размера собака пятнистой масти и бросилась к удостоверению. Она схватила его зубами и подбежала к старику.
- Спасибо, Дик. - Он отпустил пса движением руки, впился жадным взглядом в удостоверение.
- Вы и есть Фрэнсис Бэрни?
- Да, - коротко бросил я, - может быть, хоть теперь вы мне поможете?
Долгим взглядом старик ощупал меня и буркнул:
- Пустите его. Пусть проходит. - Сам повернулся и скрылся внутри здания.
Собаки зашевелились. Ризен разжал челюсти и побрел прочь. Остальные потянулись за ним. Я перебросил сумку в другую руку, потом подвигал затекшей кистью, размял нывшую ногу. Однако мною владела не боль, а восхищение тем, что эти собаки так прекрасно понимали своего хозяина. "Вот это дрессировка!" - поразился я и направился к распахнутой двери подъезда.
Внутри царил полумрак. Миновав маленькую прихожую, я попал в просторный зал со множеством больших удобных кресел. На возвышении стоял цветной телевизор, и на его экране мелькали изображения людей. Звук был выключен.
Незнакомец сидел ко мне спиной. У него был узкий, вытянутый череп с тонкими прижатыми ушами. Прическа короткая, почти ежик. Седина.
- Кеннет Квастму? - полуутверждающе спросил я.
- Садитесь, юноша, - как-то неприятно сказал он. - Зачем вы здесь?
- Вопрос некорректный для журналиста, не находите? После столь странной встречи, которую при всем желании нельзя назвать гостеприимной...
- Бэрни! - резко остановил он меня. - Недавно из местного лагеря бежали несколько заключенных. Мне приходится быть начеку.
- Простите, но мне об этом никто не говорил.
- Еще бы! Зачем пугать население, тем более что беглецов вот-вот схватят. Кто вас довёз?
- Азальберто, - изумленно ответил я. - А зачем вам это?
- Понятно. Значит, парень все еще не боится ездить по этим местам, - пробормотал себе под нос профессор Он побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Я обратил внимание на его кисти - они были тонкие и изящные, словно у пианиста. Пальцы белы, два из пяти с лентами лейкопластыря.
- Профессор, - спросил я, - а где же ваш научный персонал и работники заповедника? Я не видел по дороге никого.
- Сегодня выходной. Они, наверное, в городе. Все вместе уехали на машине.
- Выходной в среду?
- Да! - вдруг заорал Квастму, все еще не поворачиваясь ко мне. - В среду! Если в течение многих месяцев не можешь позволить себе никакого, даже ничтожного отдыха, то, закончив работу, даешь себе передышку в любой день - среду, пятницу, понедельник!
Пока он орал, я подумал, что следов от недавно проехавшей машины видно не было. Значит, кто-то лжет. Либо профессор, либо Азальберто, уверявший, что это единственный путь в "Спасатель". Азальберто я почему-то верил больше. Тем более что мне было хорошо известно: работники заповедников одновременно все никогда не отлучаются.
Поездка явно принимала детективную окраску, и я немного растерялся. В "Спасателе" наверняка что-то стряслось. Что-то очень серьезное. И скорее всего Квастму желал бы это скрыть от меня. Не выйдет! Я чувствовал, что нюх меня не подводит и впереди в тихой мутной заводи плещется крупная рыбина. Она будет у меня на крючке!
- Что вы молчите? - напряженно спросил ученый.
"Ну что ж, - подумал я, - попробуем ответить на хамство хамством. Тем более что собак тут нет".
- Я могу получить свое удостоверение обратно?
- Пожалуйста, оно в прихожей, на полке. Надеялся, что вы его заметите.
Мысленно чертыхнувшись, я поднялся и пошел за документами. Минут пять проискав там, я вернулся, горя справедливым негодованием за такой детский розыгрыш.
- Профессор, - издали крикнул я, - это не делает вам чести! Сейчас же верните мне...
В зале никого не было. Кресло, в котором еще несколько минут назад восседал Квастму, было пусто. Не веря себе, я крутил головой в разные стороны - никого. Через минуту я сообразил, что моя сумка исчезла вместе с профессором. Это открытие так ошеломило меня, что я присел на край кресла и замер.
"...Уголовники, проникшие на территорию экосада, пользуясь его удаленностью от населенных мест, зверски расправились с научным и рабочим персоналом заповедника. Устроенное на территории "Спасателя" логово послужило им пристанищем..." - полоскались гладкие фразы в мозгу. Казалось, что их сочиняет кто-то другой и проецирует в мое сознание.
"А ведь правда, - подумал я, - это никакой не Квастму, как я сразу не понял! Неспроста он держался в тени, когда стоял у раскрытой двери. И после, в кресле, нарочно отвернулся. И ежик этот короткий..."
Ситуация получалась неприятная. Если это уголовники, то их наверняка несколько. Видимо, и сейчас не выпускают меня из поля зрения, уже держат на мушке. Журналист им совсем некстати. Но зачем тогда весь этот маскарад?
Я поднялся с кресла с твердым намерением прорваться обратно через дверь. И тут все мои опасения развеялись словно дым.
Собаки! Не могут собаки признать преступников за своих хозяев.
Я снова сел и шумно выдохнул. Надо же, какая нелепица лезет в голову...
Но почему профессор стащил мою сумку? Кого он опасается, за кого меня принимает?
Послышались торопливые, немного пошаркивающие шаги.
- Бэрни! Ну где же вы? - Профессор наконец показался в дверях и уставился на меня.
- Где сумка, - тихо спросил я, - и удостоверение?
- Как, разве вы не нашли удостоверение? Пойдемте, я нам покажу. А багаж ваш я позволил себе отнести в комнату, которую решил предоставить вам на ночь. Я думал, вы сообразите пойти за мной.
Он протопал мимо меня в прихожую. Я последовал за ним. Удостоверение аккуратно лежало на полочке. На самом видном месте. Я мог поклясться, что несколько минут назад его там не было.
- Вот оно, пожалуйста!
Я взял его и, не глядя, сунул в карман.
- А теперь, если желаете, я могу показать вам комнату, где вы сможете переночевать. Сегодня я уделю вам некоторое время, а вот завтра... Извините, но завтра я абсолютно занят. Так что с утра в обратный путь. - Он резко повернулся и пошел через зал с креслами, не оборачиваясь, словно наверняка был уверен в моем согласии.
Мне ничего другого не оставалось, как последовать за ним. Надо было спасать ситуацию и налаживать контакт с этим странным человеком: репортаж предстоит писать в любом случае. Тем более что материал обещает быть сенсационным.
Пройдя еще через два темных коридора с рядами дверей но обеим сторонам, профессор повернул направо и вышел к лестнице. Поднялся на второй этаж. Остановился перед третьей от начала коридора дверью и толкнул ее.
- Здесь, - сказал Квастму и указал рукой, - располагайтесь! Я пока буду внизу. На ваши вопросы смогу ответить минут через двадцать, когда освобожусь... Ну и вы спуститесь.
- Где вас найти?
- В большом зале. Там, где мы сидели. - Профессор посмотрел мне твердо в глаза, и было в этом взгляде что-то требовательное и ищущее, что-то неприятное, прикидывающее.
- Хорошо, - сказал я, - значит, через двадцать минут.
В комнате был шкаф. Стояла односпальная низкая кровать, перед ней тумбочка. Рядом рабочий стол. Окна распахнуты, занавески слегка колыхались от свежего ветерка.
Убедившись, что дверь плотно закрыта, я швырнул сумку на стол. Щелкнув замками, распахнул ее.
Вещи лежали так же: белье, справа - фотоаппарат и фотопленки, потом бритва, туалетные принадлежности и прочее. Но в мой былой порядок вкралось нечто чужое. Значит, Квастму действительно рылся в сумке.
Происшедшее вырисовывалось достаточно ясно: профессор, разыграв шутку с удостоверением, пока я его искал, поднялся наверх с сумкой и осмотрел ее содержимое. Потом другим ходом спустился вниз, и, убедившись, что меня в прихожей нет, подложил документ. С одной стороны, к нему придраться было невозможно - я вроде не заметил удостоверение, а после не догадался последовать за ним наверх. Это, так сказать, официальная версия. Но была и - другая, альтернативная, и она гораздо более походила на истину. Профессор почему-то опасался меня, чего-то недоговаривал и шпионил.
Я выложил фотоаппарат с принадлежностями на тумбочку. По крайней мере, эта вещь мне сегодня пригодится - портрет психованного профессора отлично будет смотреться на фоне всех этих ботанических и зоологических чудес на обложке "Важнейших событий".
Я посмотрел на часы - до назначенного времени оставалась еще пара минут - и выглянул в окно. Прямо передо мной высился могучей кроной кедр. На вид ему было много лет. Вырасти за короткий срок существования заповедника "Спасатель" он никак не мог. Значит, здесь еще до появления Квастму и его бригады было налажено выращивание необычных деревьев? Или же его привезли сюда уже довольно взрослым деревом?
Пора!
Диктофон я спрятал в нагрудном кармане куртки, фотоаппарат повесил на шею и вышел из комнаты.
Хотелось есть. Почти с самого утра у меня во рту не. было ни крошки - сначала торопился к Азальберто. потом в пути не хотелось лезть в сумку за сандвичами. По дороге же до "Спасателя" и особенно после встречи с собаками мне было как-то не до еды. Интересно, предложит Квастму что-нибудь? Или благородные порывы гостеприимства ему совершенно чужды?
Профессор сидел в том же кресле. Перед ним так же горел красками экран телевизора с выключенным звуком. Несмотря на то, что я вошел тихо, как мышь, он почувствовал мое приближение.
- Садитесь, журналист, - бесстрастно сказал он.
Я сел почти рядом с ним, положив на соседнее кресло фотоаппарат. Мне не хотелось первым завязывать разговор. Я бы с удовольствием послушал, с чего начнет Квастму.
- Юноша, - произнес он, - вы позволите мне вас так называть, ведь я гожусь вам в отцы? - И, не дожидаясь моего согласия, продолжил: - Разрешите пригласить вас посмотреть со мной телевизор. Живешь в такой глуши, и это, можно сказать, одна из тонких ниточек, которая связывает тебя с цивилизацией...
Я, слава богу, успел включить диктофон, и, кажется, сделал это в достаточной мере незаметно. Теперь я мучительно прикидывал, как бы повкуснее обыграть в будущем репортаже приверженность старикана смотреть "немой" телевизор.
На экране, чуть тронутые зеленым, голубым и розовым, толпились люди. Почему-то все их одежды и лица казались серыми. Камера наплывала на толпы, лавины машин, стремительно стартовавших от каждого светофора, на громады геометрических стальных зданий. Без звука все выглядело какой-то бессмыслицей. Иногда выплывали крупно чьи-то лица, и губы их влажно шевелились. Но глаза были пусты и безжизненны, и потому невозможно было понять, о чем они говорят. Люди, люди, люди.
- Профессор, - начал я осторожно, - но почему же без звука?
- Звук все портит, молодой человек. Без звука изображение на экране - это песня. Цельная, острая, жгучая. Звук дезинформирует сознание, сублимирует человеческое внимание с очевидного на возможное или желаемое.
- Погодите, - вставил я, - но без звука все как-то бессмысленно.
- Вот именно. - Квастму оживился и повернулся ко мне. - Хотя вы и правы и не правы одновременно.
Я впервые увидел его лицо так близко перед собой, и у меня тут же сложился портрет, ибо я знал, как верно и точно бывает первое впечатление о человеке.
"Лицо профессора Кеннета Квастму выдает в нем человека жестких внутренних принципов. Один взгляд на чеканные черты, резные складки высокого лба, прямые, вразлет, брови и сжатые, словно тиски, губы, и вы признаете в нем человека немалых волевых качеств, конечно, сплавленных с недюжинным талантом и великим трудолюбием. Однако белые виски добавят, что движение к цели профессора Квастму не было усеяно розами и лаврами. Но глаза - эти бесноватые, блекло-голубые глаза - яснее ясного скажут: все впереди, цель намечена, и нет ничего, что помешало бы ее достичь!.."
- Слово "бессмысленность" применимо к нашей цивилизации сразу в двух значениях, - пояснил профессор, - для меня, например, все то, что вы видите на экране, давно уже стало пустотой. Но ваша "бессмысленность" - это обратная сторона смысла, это нехватка какой-то информации. В данном случае - нехватка звука. Вы меня понимаете?
Квастму говорил теперь более мягко, чем раньше, и я поразился, каким разнообразием оттенков голоса он владеет. У меня даже закралось сомнение: не был ли он прежде певцом или профессиональным оратором?
- Понимаю, - кивнул я. - но это заставляет меня тут нее задать вам контрвопрос: что же вы имеете в виду под своей "бессмысленностью"? И не с этим ли связан ваш уход от мира, это почти затворничество, на которое вы себя сознательно обрекли в затерянном заповеднике?
На экране вновь возникло немо двигающее губами лицо. Оно было похоже на рыбу, вытащенную из воды. Это была женщина лет тридцати пяти. Миловидная, не без кокетства играющая глазами.
Я посмотрел на профессора, который замолчал, обдумывая ответ. Он напряженно вглядывался в экран, в эту женщину, и я вдруг понял, что он отказался не только от того мира, в котором жил, но и от чего-то большего.
- Иными словами, вы спрашиваете: не ушел ли я в этот скит оттого, что счел наш мир безумным?
- Да.
Квастму бросил на меня сверлящий взгляд и свел брови в одну линию, хмурясь.
- Что ж, мы, пожалуй, подошли к этому! - Он поднялся. - Послушайте, журналист, а где ваш блокнот и авторучка?
- У меня отменная память, - сказал я, заинтригованный его словами, - и я привык на нее полагаться больше, чем на перо и бумагу.
- Тем лучше. Итак, если вы разрешите, я начну за вас задавать себе вопросы. Ну а если я ошибусь, вы потом скажете. Идет?
- Идет.
Квастму шаркающе протопал передо мной к стене, и я только теперь заметил на ней изящные мелкие гравюрки, что-то про животных, издалека не разглядеть. Видно, я здорово был обескуражен в прошлый раз, если даже не оглядел помещение, в котором нахожусь.
- Сначала об экосаде. Он наверняка заинтриговал вас сверх всякой меры. Сразу скажу - это не было основной задачей, которую я перед собой ставил. Лес, если можно так выразиться, - побочный эффект моего открытия... Вы знакомы с ботаникой?
Я кивнул.
- Тогда вы меня легче поймете. Это было очень заманчиво - попытаться создать такое сообщество растений, где были бы представлены почти все известные виды.
- Почти все? - ошарашенно пробормотал я. - Но этого не может быть, ведь для каждого...
- Может, - кисло улыбнулся Квастму, - может. На свете все может быть. Я не буду вдаваться в философскую полемику по поводу моего открытия. Но чтобы вам были наиболее ясны истоки всего происходящего в "Спасателе", постараюсь ввести вас по возможности в курс дела. Итак, молодой человек, вы, наверное, знаете, что такое вирус?
Я согласно кивнул.
- На всякий случай напомню вам, что вирус в современном понимании - это мельчайшее кодированное целое информации, предназначенное природой для того, чтобы передавать живым существам, то бишь животным и растениям, сведения об адаптации.
- Постойте, - скептически удивился я, - а разве вирус не крохотное болезнетворное существо?
- Ни в коем случае. Вирус - не существо и не болезнетворное. Страшнейшие из вызываемых вирусом болезней - полиомиелиты и энцефалиты - поражают, причем, заметьте, только калечат, а не убивают, одного человека из ста тысяч. Это статистика. Так что все вирусные заболевания можно смело отнести к расстройству иммунной системы. Вирусы - это не чужеродный для живой природы элемент. Они - органическая и необходимая составная часть среды обитания, без которой невозможны ни адаптация, ни иммунная система, ни вообще эволюция.
- Эволюция?
Да, но об этом позже. А сейчас вам достаточно будет понять, что вирусы в природе - это многообразие генетических кодов, которые могут использоваться личностью или частично любым организмом в любых комбинациях и для любых целей.
- Короче, - перебит я его, подыгрывая, - вирус можно назвать дополнительной информацией, разлитой в среде? Да, информацией, которую может использовать все живое без исключения.
- Но тогда возникает вопрос откуда они берутся?
- Как откуда? - опешил Квастму. - Мы же сами их выращиваем. Вы должны знать, что любой вирус в состоянии перестроить живую клетку таким образом, что она начинает производить, подобно маленькому живому заводику, тысячи аналогичных вирусов.
- Да, но изначально-то? Вирусы разные, значит, они подвержены мутациям?
Профессор расхаживал по залу и к этому времени оказался у меня за спиной.
- Юноша, - сказал он новым, более спокойным, чем раньше, голосом, - вы случайно не голодны? - И в этой его интонации могла бы послышаться участливость и радушие, но мне. настороженному, она показалась подозрительной.
- Вообще то я не завтракал...
- Ну вот, а время для ужина. Может быть, перекусим?
Я нашел странной эту его манеру переключаться на другое в самом разгаре беседы, но пришлось подчиниться воле профессора. Возможно, это был хороший шанс хоть как-то расположить его к себе.
- У меня тут по-холостяцки, - улыбаясь, сообщил Квастму, - соки и сандвичи. Если хотите супу, то ради бога, но варите его сами. Пакетов у меня много.
- Я привык.
- Тогда пошли! - Профессор первым вышел из комнаты, и я заметил, что теперь он пришаркивает гораздо меньше, чем раньше. Неужели наш разговор поднял у него тонус? Еще бы, конечно! Какой ученый не возбуждается, когда тема беседы то, чему он отдал свои лучшие годы, если не всю жизнь.
Странно, но сказанное о вирусах у меня почему-то не вызывало особого удивления. Ну вирусы так вирусы. При моей работе мне постоянно приходилось сталкиваться с разнообразнейшими идеями и людьми, так что способность к удивлению постепенно уменьшилась, если не увяла окончательно.
Через большую широкую дверь попали в столовую, хотя это название не могло совершенно охарактеризовать комнату. Здесь, кроме таких ритуально кухонных принадлежностей, как холодильник и электроплита, стоял рабочий химический стол со штативами, подставками для маленьких и больших пробирок, колб и прочей стеклянной посуды. Повсюду валялись высохшие объедки.
Квастму деловито распахнул белоснежную дверцу холодильника и достал оттуда прозаическую колбасу и кусок сыра. Потом выложил это на стол и поставил рядом по бутылке "пепси". Залез в шкафчик и вынул оттуда початый батон хлеба. Пощупал его и сокрушенно покачал головой - хлеб, видимо, был черствый.
- Ничего, - словно оправдываясь, сказал он, - сейчас мы приготовим тосты.
Профессор побрызгал на куски хлеба водой и сунул их в тостер. Я в это время уже вовсю резал колбасу и сыр - и то и другое были не первой свежести, сыр тверд как камень, нож постоянно соскальзывал, а колбаса засохла и приобрела сероватый оттенок, но пахла вполне нормально и была, без сомнений, съедобной. В общем эта импровизированная кухня произвела на меня впечатление: если они все действительно тут питаются, да еще так, как теперь мы, то условия работы в "Спасателе" никак нельзя назвать приличными. Впрочем, молодой научный энтузиазм...
- Как пахнет! - сладким голосом сказал профессор. - Запах жареного хлеба - одно из лучших изобретений человека! - Он шумно вдыхал воздух и при этом шевелил ноздрями, словно процесс обоняния у него был связан с мышечном работой носа.
"Нет, - думал я, - у них наверняка должна быть приличная столовка и кухня, а здесь так, перекусить во время работы, чтобы далеко не бегать".
Квастму театрально откупорил обе бутылочки "пепси" и наконец вынул подрумянившиеся хлебцы. Я ловко оснастил каждый из них сыром и колбасой одновременно, и мы, обжигая пальцы, взяли по одному. Щурясь и понимающе улыбаясь друг другу, дуя на дымящиеся тосты, принялись их есть. Хватило каждому по три штуки. Не сказать, чтобы мы здорово насытились, но желудок отяжелел и приумолк.
- Вообще-то, - невнятно пробубнил с набитым ртом Квастму. - Мы питаемся в столовой, в жилкорпусе. А это так... - Он неопределенно махнул рукой.
Я в ответ издал горловой звук, ибо горячие куски во рту мешали говорить.
Когда мы кончили есть, профессор уверенно отставил в сторону бутылочку и поднялся, давая понять, что обеденный перерыв кончен и мыть посуду необязательно. Я поднялся вслед за ним.
Квастму чуть нахмурился и смотрел вниз, себе под ноги, возвращаясь в зал. Ежик его волос просвечивал розовой кожей, руки он засунул в глубокие карманы черных брюк. Чувство неуверенности и несвойскости неожиданно вернулось ко мне. и я чуть поежился.
- О чем вы пишете? - негромко спросил Квастму.
- Я?..
- Нет. не вы. Журнал.
- Обо всем. В том числе и об экологии, охране природы. Вы не читали?
- Нет. - Он как-то резко поднял на меня взгляд, и маленькие твердые зрачки его глаз впились в мое лицо. - Мне было некогда. Значит, - он пожевал губами, - охрана природы?
- Ага.
- Скажите, а как вы оцениваете настоящую ситуацию с охраной природы?
- По-моему, - сказал я, - при желании кое-что можно сделать для сбережения...
- Только не надо этого бесшабашного оптимизма! Честнее! Смелее и честнее!
Я чуть задумался.
- Дикой природе предстоит сосредоточиться в заповедниках и зоопарках.
- Оставьте зоопарки, это не природа! - почти запальчиво крикнул профессор. - А дальше, дальше что?!
- Природе, на мой взгляд, это мое личное мнение, предстоит глубоко измениться...
- Ну-ка! Ну-ка!
- Очеловечиться...
- Смелее! - В голосе Квастму слышались одобрительные нотки.
- Выживут лишь те виды, которые будут полезны нам прямо или косвенно, или те, что сумеют приспособиться.
- Отлично. - изрек профессор и скупо улыбнулся. - А теперь дальше - как скоро все это может случиться?
- По-моему, - польщенно начал я, - полтора-два века в запасе еще есть. Я не разделяю...
- Вот! - бросил он. - Обычнейшая ошибка. Обычнейшая! Нет, молодой человек, если вас интересует, сколько еще осталось времени дикой, то бишь настоящей, природе, я могу вам достаточно четко сказать. - Он замолчал и вопросительно уставился на меня, словно ждал моего вопроса.
- Сколько? - податливо спросил я.
- Максимум - пятьдесят лет.
Я поднял удивленно брови и про себя усмехнулся - старикан явно переборщил.
- А минимум?
- А это уж как прикажете! - язвительно сказал Квастму.
- То есть?..
- А как угодно. Как изволят кнопочку нажать.
- Какую?
- Уж и не знаю какую. Красненькую, а может быть, черненькую. Такую чисто человеческую кнопочку. Раз - и готово! Вот вам и природа... - Он заметно погрустнел и снова опустил глаза.
"Старик рехнулся, - мелькнуло у меня в голове, - всерьез поверил, что ядерная война возможна".
- Вы, наверное, считаете меня большим чудаком, - елейно спросил Квастму, - однако мне отсюда, из глуши, все как-то яснее видать.
Я сочувственно кивнул.
- Есть только один выход, - горячо прошептал он, - только один.
Если бы у меня сохранилась способность удивляться, я заинтересовался бы словами профессора. Но за этот день так много было загадочного! Теперь я думал только о том, как бы поудачнее скроить мой репортаж. Внезапно на ум пришел недавний разговор о вирусах.
- Профессор, - вежливо спросил я, - мне не совсем понятно, как связаны вирусы с тем, что я увидел в вашем экосаде?
Профессор прошел вперед и остановился у стены, ко мне спиной. Он уже не в первый раз, начиная разговор, проходил вперед и поворачивался спиной, и в этом, наверное, была определенная черта его характера.
- Оставим в стороне болезни, - устало начал он. - и вспомним вирусную персистенцию.
- Что? - не понял я.
- Персистенция - факт длительного нахождения вируса в организме. Доказано, что присутствие того или другого вируса в организме вызывает иммунитет к данному заболеванию. Но это не точно - вирус не может вызвать заболевания, точнее, заболевания вирусом не болезнь, а если так можно выразиться, адаптация к изменившимся условиям среды. Вирусы служат своего рода тонкими "настройщиками" организма. Объединяясь с генетическим аппаратом клетки, геном вируса, выступает как своеобразный фонд генетической информации для всех биологических систем. - Профессор умолк и устало провел рукой по лицу. К этому времени он уже опять начал расхаживать по комнате, и теперь у меня перед глазами был его профиль.
Солнце висело низко над горизонтом, и лучи его уже не проникали в комнату через решетчатые переплеты рам. Но снаружи было все еще достаточно светло, и в комнате царил светлый полумрак. Обращенная ко мне половина лица Кеннета Квастму затушевалась тенью, черными пятнами запали глазницы и щеки.
- Теперь, если я вам скажу, что это я помог всем этим растениям адаптироваться и местным условиям, вы меньше удивитесь?
- С помощью вирусов?
- Именно.
- Профессор, - мягко начал я, - может быть, я еще молод. Однако мне и то известно, что наше время - это не эпоха изобретателей-одиночек. Неужели ваше открытие лежало на самой поверхности и было упущено тысячами других исследователей?
Квастму повернулся ко мне, и глаза его дико блеснули. Но лицо было в тени, и выражения его я не понял.
- Почему же на поверхности? - почти ласково сказал он. - Вы отказываете мне в сообразительности. А ведь я гениален!
Я так и замер с открытым ртом. Мне не впервые встречался ученый, заносчиво уверенный в собственной исключительности. Но гениальность - это свято! Не должен человек сам себя награждать таким титулом...