Она без малого полвека назад поселилась на каминной полке. У нее была работа - она, эта чудесная, беленькая, голубоглазая, с розовым бантиком, кошечка - стояла. То есть не то чтобы слишком стояла - иногда грациозно потягивалась, делала прищуренные глазки и говорила: МУР-р-р! А если ей что-то не нравилось, например, толстая горничная не хотела играть сизой метелкой для стряхивания пыли или шаловливый трехлетний барчонок подберется ближе, чем позволяет кошечкино хрупкое достоинство, или... да мало ли стрессов в жизни кошечки! - она показывала коготки. Правда, их почему-то никто не замечал, что являлось едва ли не основной трагедией для фарфоровой хищницы.
Каждое утро потягиваясь, вылизываясь, делая макияж, маникюр, педикюр, кошечка мечтала. Танцевали пылинки по каминной полке, солнечные зайчики прыгали от большого трюмо напротив на тяжелые бархатные портьеры, на столик, на нос строгому господину в плюмаже и с тросточкой, что на темной картине в углу, отчего господин недоуменно моргал и сразу переставал быть строгим и даже - есть такое мнение - делал отчаянные попытки избавиться от неудобного плюмажа и тросточки, чтобы...
Да просто поиграть с кошечкой, например. Или станцевать венский вальс с пылинками. Или искупаться в кувшине с белыми розами... Или попрыгать по стенам.
Кошечка сочувствовала плюмажистому господину и иногда с ним беседовала о жизни. Она также пыталась увещевать не в меру расшалившихся зайчиков и пылинки.
Но чаще все-таки мечтала.
Я не берусь описывать все мечты, посещавшие фарфоровую головку, туманившие голубенькие нарисованные глазки и вихрившие розовый бантик на хрупкой грациозной шейке, отчего тот делался точь-в-точь, как шейный платок какого-нибудь бесстрашного покорителя морей.
Но одну мечту - скорее, даже не мечту, так, маленькое ощущение из давних времен, наверное, из детства, если у фарфоровой кошечки было таковое - она хранила на самой глубине своей полой и хрупкой фарфоровой души. Это было то, ни с чем не сравнимое - я дома, я на месте, в ладони, наконец.
Однажды случилось нечто. Оно сбило танец пылинок - пылинки даже забыли все последующие па, вспугнуло солнечных зайчиков, которые, взвизгнув, бросились врассыпную, едва не сбив пенсне с носа плюмажистого господина. Это нечто задумчиво шагало по комнате, изредка спотыкаясь о всякие мелочи, вроде софы, столика, венских стульев... Кошечка с ужасом ждала, когда нечто приблизится к ее родной каминной полке. Он же снесет ее всю! - восклицала она мысленно. Да, нечто был все таки он, и пожалуй, правильнее было бы выражаться - некто. Наверное, не имеет значения, каким этот некто-нечто-он был, но - я, повинуясь врожденной точности, опишу его, так и быть. Мешковатый костюм, пенсне - да, вы правы, почти как у плюмажистого господина, на самом кончике носа, и - о, этот детски-рассеянный, беззащитный и добрый взгляд. Эти искорки в его глубинах, которые то вспыхивали, то гасли... Эта мальчишеская неуклюжесть и вспыльчивость, тесно переплетенная с грустной мудростью много пожившего и много видевшего... Он был писателем, этот нечто-некто, а может - поэтом, или совсем критиком...
А может - все было совсем не так... но - как бы там ни было, кошечка встрепенулась, и даже, наверное, мяукнула слегка. Он - условимся называть его так - или еще писателем- медленно повернулся, снял пенсне, протер его, одел, опять зачем-то снял и наконец увидел кошечку. После чего удивленно пробормотал - ах ты маленькая. Пойдешь со мной? И кому-то в сад - тетя! Я у вас кошечку похищаю. Выслушал томное пожелание забрать всю каминную полку и камин впридачу, улыбнулся и потянулся к кошечке.
Кошечкино сердечко пугливо сжималось и трепетало - похищает. А когда его пальцы бережно и как-то очень ловко сомкнулись на кошечкином тельце, она, уютно угнездившись в его ладони, потянулась и блаженно вспомнила - я дома...
Много лет кошечка прожила на его письменном столе, не смотря на многократные попытки Марии Васильевны, писательской жены, убрать, или на худой конец, переставить ее на "более подходящее место".
- Не надо, Маша , - трогательно прикрывая кошечку ладонью и близоруко щуря беззащитные глаза, говорил писатель. - это ведь мой талисман.
Спустя еще какое-то время писатель умер. Он был не слишком известным, но считался талантливым, а в отдельных кругах - даже гениальным.
А кошечка осталась на письменном столе, среди бумаг и карандашей. Потом стол задвинули в угол, часть бумаг сожгли, часть выбросили. А однажды маленький мальчик случайно задел кошечку - и она упала.
Последнее, что кошечка услышала в своей такой долгой и насыщенной фарфоровой жизни, был плач молодой женщины, чем-то неуловимо похожей на писателя - наверное, беззащитным взглядом сквозь круглые стекла очков - ну зачем, сыночек7 это же память о папе. Папа ведь так ее любил...