Ему, старому, скучному чиновнику, обремененному скучной же супругой, двумя балбесами сыновьями (Законнорожденными - незаконнорожденных он даже не считал. Они были далеко - в разных концах "нашей необъятной родины", куда Степан Богданович частенько мотался по делам.) и стайкой внуков - достался такой фейерверк. Он с удовольствием повторил это вкусное слово - "фейерверк", положил ручку на стол и глубоко задумался.
По всем расчетам выходило, что Ляля....Так звали его молоденькую пассию, нет, любовницу - Степан Богданович обожал это старорежимное слово гораздо более, чем новорежимные слова, хотя и щеголял ими с особым шиком, иногда доводя до слез Марину Львовну, свою секретаршу. Так вот, по всем расчетам выходило, что Ляля была одной из лучших.
Она, смуглокожая и ясноглазая, бурная и резкая - одного взгляда на нее хватало даже не самому опытному мужчине, чтобы понять - в постели с ней очень весело. Да и не только в постели, хмыкнул Степан Богданович и от удовольствия зажмурился, будто мартовский кот. Как она его развлекала! Ляля напоминала горную речку, бурливую и непокорную, увлекающую за собой все на своем пути. Иногда Степан Богданович даже позволял себе немного увлечься. Совсем чуть. До следующего камешка.
Он вспомнил, как она влетела в его кабинет - ей, его новенькой сотруднице и подчиненной, было назначено прийти и отчитаться по каким-то "делам несовершеннолетних родственников". Глаза горят, губы алеют, тонкие ноздри дрожат, как у породистой кобылицы - мечта, а не женщина, ей-богу! Он с интересом наблюдал за ней, доводя до истерики сухим тоном и издевательскими вопросами.
Он был, кажется, непрошибаем - с удовольствием вспомнил Степан Богданович - девочка под конец готова была его пристукнуть тяжелым пресс-папье. Он отчетливо видел, как она поглядывала на это самое пресс-папье - и наслаждался.
А потом - она в него влюбилась. Конечно, пришлось поработать в этом направлении, как-то: вызвать ее еще несколько раз, поизводить, поймать несколько же раз в коридоре и даже выслушать глупую длинную историю о каком-то ее любовнике, который то приезжал, то не приезжал, а в конце концов и вовсе растворился в необозримых туманных далях. При этом Степан Богданович был само сочувствие и терпение, ничем не напоминая того "великого и ужасного сатрапа", каким он представал перед ее чудесными очами все время их знакомства. Да, он виртуозно менял маски и лица - скромно восхитился собою Степан Богданович.
А потом - милый букетик подснежников как бы между прочим. А потом небрежное приглашение в дорогой ресторан... Веселая и нежная записочка, подложенная в деловые бумаги... Чуть более интимный тон беседы, чем позволяют приличия в общественном месте... Степан Богданович никогда не пренебрегал этими милыми женскому сердцу глупостями.
Он искусно будоражил Лялино воображение резкими сменами обстоятельств их встреч и прощаний. Он интриговал ее широтами своего поистине макиавеллиевского ума. Он завлекал ее в ловушку с таким наслаждением, какого не получал даже на охоте. Степан Богданович, грешен, любил поохотиться.
И Ляля влюбилась, Бурно и пылко, что выглядело на первый взгляд странно и непонятно. Молоденькая, очень красивая женщина - ей о ту пору едва исполнилось двадцать шесть лет - и он. Старый, пожухлый, скучный и на тридцать пять лет ее старше - со скромной гордостью признался себе Степан Богданович и негромко рассмеялся своей гордости. Он был, что называется, с юмором и никогда не упускал возможности поиздеваться. Ни над другими, ни, что крайне удивительно - над собою.
Итак, его молоденькая любовница устраивала Степану Богдановичу шикарные скандалы и сцены ревности, о которых рассказывала потом многочисленным подружкам в ироническом тоне, очевидно бравируя: "Ты представляешь, Сонь, устроила вчера этому старому козлу такой шикарный скандал! Так смеялась при этом внутренне, что все поджилки тряслись и наджилки! А он был такой терпеливый, сволочь! Так бы и треснула чем-нибудь по его лысой башке!"
А он любовался ею, рассматривая, смакуя до мельчайших подробностей слова, мимику, тон, жесты, даже траекторию летящей посуды, не забывая, однако, аккуратно подливать масло в огонь и направлять девушку в нужное русло, меняя тон от спокойно-равнодушного до тона доброго дядюшки, успокаивающего свою несмышленую племянницу. Что, естественно приводило к разрыву - Ляля терпеть не могла такого тона по отношению к себе, такой взрослой и умной. Она хлопала дверью, клялась, что никогда больше не переступит порог этой "грязной квартиренки", и никогда больше не позвонит и вычеркнет его из своей жизни. Через какое-то время она, однако, начинала мучиться. Степан Богданович отлично ее чувствовал и точно мог предугадать тот самый момент, когда ей уже становилось невмоготу. Если же Ляле удавалось продержаться неделю, не звоня как-будто по делу и даже не попадаясь ему в коридоре присутственного места, он восхищенно причмокивал: "Моя стойкая девочка!". Иногда, впрочем, ему случалось соскучиться гораздо раньше - и тогда он аккуратно подводил ее "к решению в свою пользу". То есть звонил сам и вызывал Лялю "на ковер", где пропесочивал за несуществующие ошибки так, что Ляля убегала, едва сдерживая злые слезы и долго ожесточенно курила на крыльце, ломая дрожащими пальцами сигареты.
Однажды она даже умудрилась сломать зажигалку, и когда он галантно поднес ей огонька, она чуть не сожгла ему остатки волос, резко отмахнувшись и прошипев страшное ругательство.. Она была великолепна! Он даже зааплодировал, не удержался. И получил очередное удовольствие, глядя, как изменилось Лялино милое личико при этих аплодисментах.
Она доводила его почти до исступления в постели. Почти - потому что Степан Богданович всегда контролировал себя, не давая себе перейти определенную черту. За которой он становился участником события, а не его преданным и восхищенным зрителем. Да, он всегда умел властвовать собою, куда там Онегину - Степан Богданович самодовольно улыбнулся. Он весьма чтил классические произведения литературы, цитируя их иногда целыми страницами. На память Степан Богданович не жаловался, как впрочем, и на импотенцию, доводя свою молоденькую любовницу до блаженной усталости своими экспериментами в делах амурных. Ляля после проведенной с ним ночи мурлыкала как счастливая кошка, потягивалась, с удовольствием прислущиваясь к приятной боли в каждой натруженной клеточке своего тела, и вовлекала в столбняк по дороге в присутственное место своею усталою порочною красою каждого встречного мужчину от десяти до ста лет. Долгожители свыше ста лет на ее пути почему-то не попадались.
Как-то Ляля даже ушла к нему от мужа, высокого красавца с холодным и сосредоточенным взглядом киллера. Правда, ненадолго - всего на неделю. А после - Степан Богданович даже не вникал - то ли вернулась сама, то ли высокий красавец ее вернул. Но Степан Богданович вздохнул с облегчением - он очень ценил семью - насколько вообще способен был что-то ценить в этой жизни - и уважал это стремление в других людях. Ему жаль было, конечно, Лялю, которая приходила на работу месяц в синяках и ссадинах - но насколько же она была прекрасна даже с синяком под глазом! За это зрелище он готов был провернуть "операцию по изъятию и возвращению блудной жены в семью" еще раз. Если бы не опасался, что убытки будут гораздо серьезнее.
А потом Ляля устала. Он вспомнил, как отказал ей в отпуске - Ляля просила законный тарифный отпуск, сказала, что хочет навестить маму - и улыбнулся.
- Ольга Владимировна, ваши требования незаконны. - сухо и жестко сказал он ей тогда.
- Но почему?! - шикарно возмутилась она.
- Вы не подготовили сотрудника, который будет вас замещать.
- Но Галя же знает все мои дела! Я с ней уже договорилась! - она нервничала, круги под глазами и интересная бледность на щеках делали ее даже загадочнее и привлекательнее, чем обычно. Если бы он мог себе позволить такое на рабочем месте, Степан Богданович, пожалуй, разложил бы ее прямо на столе, среди бумаг - так остро ему захотелось вдруг Лялю. Но он был с принципами - на работе ни-ни.
- Я сказал - нет. Ольга Владимировна, потрудитесь покинуть кабинет, - припечатал он с удовольствием.
- Но... - на секунду в ее глазах вспыхнул былой огонь - он внимательно, стараясь ничего не упустить, следил за ее лицом - который, впрочем, тут же погас.
- Я неясно выразился? - сухо осведомился Степан Богданович.
Ляля дернула плечом и с прямой спиной вышла из кабинета, тихо-тихо прикрыв дверь. Это было признаком крайнего бешенства, как он знал. Степан Богданович тогда рассмеялся и в хорошем настроении погрузился в бумаги
Вечером того же дня Ляля, помнится, сказала ему, что им надо расстаться. Что она устала. И, что самое печальное, Степан Богданович понял, что на этот раз действительно все закончилось. Ляля его разлюбила. Он был опытным мужчиной и четко улавливал как моменты нарождающейся любви к себе, так и умирающей. А уж умершую мог различить на первых подступах, даже ранее, чем женщина это сама осознает.
Жаль, что она так быстро выдохлась, подытожил он свои размышления, закрывая тетрадь. Да, вероятно, никогда больше в его скучной и серой жизни не будет такого фейерверка, как эта женщина.
Ляля все-таки была лучшей из его любовниц. Никто не умел развлечь его так, как она. Степан Богданович вздохнул и зачем-то провел карандашом черту на аккуратной обложке. Которую, впрочем, тут же стер ластиком - все должно быть аккуратно.
Не далее как месяц назад Ляля выбросилась из окна.