Сумки, кульки, две толстые тетки. Одна невозмутимо курит. И могучим плечом оттесняет от вагонной двери всех остальных пассажиров, жаждущих на выход.
Я аккуратно просачиваюсь в узкую щель между плечом и дверью. И прилипаю к стеклу. Подъезжаем. Медленно плывут "Северный пост", "Южный пост". Башенки вокзала. Нетерпеливо пританцовываю. Кручу головой. Боже. Как хорошо!
Курящая тетка смотрит снисходительно. Выдыхает с колечком дыма:
- Хахаль, что ль, ждет?
- Нет! Лучше! - я вся бурлю-киплю-радуюсь.
- Муж? - тетка смотрит уже оценивающе.
Осмотром недовольна - не тяну я в ее глазах на замужнюю даму. Вертихвостка, читается в презрительно сузившихся веках, что ты брешешь еще!
Я смеюсь.
- Еще лучше! - почти выкрикиваю. - Волк!
Тетя теряется.
Крутит у виска, обращается к молчаливой товарке:
- Малахольная какая-то.
- Или обкурилась. - вступает неожиданно глубоким басом товарка.
Я показываю им язык и прилипаю носом к стеклу. Поезд дергается. Конвульсии. Раз, другой. Стоп. Померла - так померла!
Еще секунду стоит. И открывается. Проводник спускает лесенку. Ищу. Судорожно ищу. Его. Моего. Личного..
- Где ты?! Ну где же!!
- Я здесь, Мартышка.- раздается откуда-то сбоку.
Мартышка - это я. Вообще-то меня зовут Марта. Так по-дурацки распорядилась природа и родители, точнее, папашка, которому непременно захотелось меня обозвать в честь месяца, в котором я не родилась. Хотя могла бы, по его мнению.
***
Но лет с четырех и только для него я Мартышка. Все прочие получали немедленные увечья за любое поползновения на это прозвище. Да что там прозвище - имя! Имя для него.
Я - для него.
Как и он - для меня
Волк.
***
- Во-о-олк!- взвизгиваю на весь вокзал и лечу. Со ступенек.
С разлету утыкаюсь во вкусно пахнущую и гладко выбритую щеку.
Боже. Волк!!!
- Мартышка моя.- аккуратно ставит меня на землю. Но рук не отпускает.
Ловлю левым глазом ухмылку тетки с сигаретой - ага. А говорила, что не хахаль.
Да что вы понимаете!
Рассматривает.
- Ну-ка. Дай я на тебя посмотрю.
Крутит во все стороны. Как куклу.
- Ну ты какая красавица.
Я такая...
Довольная, как...
Ну как слон.
Или целая стая мартышек.
Сколько мартышек поместится в слона?
Озвучиваю вопрос.
Хохочет.
Боже. А он все такой же красивый в свои сорок шесть.
Только виски поседели.
Да морщинки возле глаз.
***
...Когда-то я по нему умирала.
Мне было 16.
Ему, соответственно, 32.
Я была дрянная девчонка. Ха. Я теперь, с высоты своих 30ти - понимаю. Как ему порой нелегко приходилось.
Но что поделаешь.
Ведь он был Волк.
А это налагает определенную ответственность.
За Мартышек.
***
...Помню, как - мне года четыре...
Родители привели меня на день рождения крестного.
Крестный не понравился - был тогда уже сильно подшофе и небрит.
Понравился - Волк.
Помню еще - стою, никого не трогаю, рассматриваю висюльки на торшере - висят низко. Вполне доступно. Тяну руку. Вдруг - хватают. Подбрасывают. Визжу.
Оказываюсь вровень со спокойными карими глазами. Глаза улыбаются. Руки уютные. Пахнет - невольно тяну носиком - приятно. Нравится.
Немедленно устраиваю допрос с пристрастием:
- Ты кто?
- Я серый волк, зубами щелк.
- Мой? - я. Строго и безапелляционно.
- Твой. Личный - заверил он серьезно. - А ты кто?
- Марта. - со всей важностью четырехлетней барышни заявила я и заерзала независимо.- Пусти.
- Мартышка, значит.- усмехнулся мой личный Волк - я его быстренько присвоила.
Я вообще с юного возраста отличалась этим качеством - быстро присваивать людей и вещи.
Впрочем, за давностью лет не ручаюсь за правдивость изложения фактов.
***
Он всегда со мной возился. Я даже не знаю, кем он всем взрослым приходился. Его все уважали. Это я помню. А как иначе? Он же - Волк!
Он решал мне задачки и писал сочинения. Его всегда просили посидеть со мной, если родителям случалось "уйти в загул".
Помню, мама, в чем-то пестром и блестящем, резкопахнущая какими-то противными ландышами, кокетливо вертелась перед зеркалом и томно говорила папашке:
- Котик, поторопииись!
Котик выползал в трусах и наполовину натянутой штанине и недовольно мяукал:
- Дорогая, ну что за манера!
...Господи, как я их ненавидела. И как хотела, чтобы они побыстрее ушли. Сказав напоследок - о, эти слова всегда звучали райской музыкой:
- Деточка! Слушайся дядю Костю!
***
Иногда я думаю - они даже не помнили, как меня зовут и в каком месяце я родилась..
Ну и ладно. Зато у меня был Волк.
***
А он стоил трех пар дурнопахнущих, одноштанных и блестящих родителей
***
К шестнадцати годам, перепробовав всех более-менее достойных особей мужеска пола, встретившихся, на свою беду, мне "в темном переулке", я возомнила себя взрослой. И решила помереть от любви.
Да.
Я не придумала ничего лучшего, как влюбиться в красавца Волка.
Волку тогда было, как уже упоминалось, тридцать два года.
Он был успешно женат во второй раз. Кажется, его вторая жена вот-вот должна была родить девочку. (От первого брака был сын. Здоровый балбес лет двенадцати - первый брак Волка был, что называется, ранним. Сын мне не нравился. Двоечник и дурак.)
Волк был все так же хорош, как и двенадцать лет назад.
Все так же упоительно пах. Глаза светились все такой же добротой и любовью. И занят был диссертацией. Студентами. Студентками. О них я тогда предпочитала не думать.
Хотя нет-нет да и задумывалась, как смотрят на него - красивого, остроумного, мужественного - девчонки.
На моего личного Волка..
***
Да.
Я бросилась в умирание от любви со всей страстью Мартышкиной натуры.
Я кричала ему:
- Импотент!
И бросалась тарелками и чашками.
Однажды даже рассекла ему бровь. До сих пор шрамик небольшой виднеется.
Он - хоть и мой личный волк - держался стойко.
Помню - улыбнулся только. И приложил к брови платок.
Я кричала - в точности по Ахматовой - Ахматова тогда была моей любимой поэтессой:
- Уйдешь, я умру!
Ведь в чьих еще строках было столько шестнадцатилетней трагичности и обреченности?
"Задыхаясь, я крикнула: "Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру".
Улыбнулся спокойно и жутко
Исказалмне: "Нестойнаветру"".
Да. В точности так и сказал.
Набросавшись вдоволь посудой, я выскочила тогда босиком на балкон. В коротком платьице. Родителей не было. Мы отмечали мой день рождения - я и Волк . Мела метель.
Да. Он в точности так и сказал. По Ахматовой.
И накинул мне на плечи куртку. А потом поднял на руки и понес в ванную.
Включил кипяток - и сунул меня - красивую, ужасно взрослую, накрашенную, при начесе и в декольтированном маленьком платье - под горячую струю.
...Ну как было не любить Анну Андреевну?...
***
Однажды позвонила ему:
- Волк... ты... приезжай, пожалуйста. Мне так плохо..
Встретила в прозрачной рубашке - я всегда была хороша собой - а 16ть лет - особенно. Повисла на шее, горячо зашептала в ухо.
- Ведь ты же хочешь меня! Хочешь!
Волк аккуратно расцепил мои руки.
Отодвинул.
Кротко улыбнулся - как он один умеет.
Я и сейчас, когда он так улыбается... - ну, плачу потом во сне, короче.
Пожал плечами:
- Хочу.
- Так почему же?! - сделала я очередную попытку перейти к решительным соблазняющим действиям.
- Стоять! - резкий окрик подействовал, как оплеуха.
Я села на пол и разрыдалась.
- Мартышка. Ну не плачь. - минуту спустя он обнимал меня и гладил мои волосы.
- Ты меня не хочешь! - всхлипывала я, уткнувшись в его белоснежную рубашку. - Почему?! Я некрасивая?!
- Ты очень красивая Мартышка и я тебя очень хочу. Но не хочу портить тебе жизнь.
- Ты себе не хочешь жизнь портить! - стучала я кулачком по его груди
- И себе, конечно. - спокойно улыбнулся, и, вытащив огромный клетчатый платок, вытер мне слезы.
Потом приказал - как будто мне было пять лет!
- Сморкайся!
Я послушно высморкалась.
- А теперь пошли чай пить. - он легко вскочил и потянул меня за руки.
- Ты успокоилась? - час спустя спросил он. - Ну вот и умница. Я пошел?
- Да - ответила я.
И, не удержавшись, таки обвила его шею ручонками и запечатлела на вожделенных губах поцелуй. Губы чуть шевельнулись.
На поцелуй не ответил. Снял с шеи мои руки. И тихо-тихо прикрыл за собой дверь. Мамашка недосчиталась тогда целого сервиза.
Но, знаете, меня больше всего поразило даже не это, не мой неудавшийся поцелуй.
А то, что он совершенно спокойно смотрел на мои прелести сквозь прозрачный халатик! И хоть бы мускульчик дрогнул!
***
Теперь-то я понимаю, какой была сукой тогда. И как он был стоически терпелив.
Мы пережили мою влюбленность, как болезнь. Со всеми атрибутами - апельсинами, нежностью и .прочими больничными нюансами.
Он все помнит. Да. И я. Все помню.
***
Палата.
Белая? Да нет. Облупленная. И - многонаселенная. Стонами. Вскриками. Обходами.
Когда тебя щупают студенты. А профессор стоит поодаль. И смотрит. Жадно. Извращенец какой-то.
И я - такая юная.
Такая. Дура. По существу.
***
Тогда-то я и стала бояться синих сумерек.
***
Зима. Метель. И он - мой личный Волк. Не как нибудь. А с апельсинами. И белесой веточкой елочки.
- С днем рождения, Мартышка! И с новым годом.
Впрочем, нет. Иногда нежность пахнет абрикосами. Такими. Спелыми.
***
У меня был неудачный аборт. Нет, я хотела дитё. Но - что тут говорить - не получилось.
Мама? Мама уехала на гастроли.
Папа? Папа пил водку в компании местной богемы. И - жадно лапал натурщиц.
Волк. Мой личный Волк.
Он пришел тогда - синие сумерки били в окно. Синие сумерки грозили разбить никудышнее стекло. И поглотить. Меня всю. Без остатка.
--
Мартышка?... А я абрикос тебе... хочешь? Ты же любишь. Абрикосы.
Мне не хотелось. Но я весь килограмм съела. Хвастаюсь. Да. Он вкладывал мне в губы по одной.
--
Косточка, Мартышка. Плюй.
И плевала. И - наплевала.
Да. Нежность пахнет иногда. Дерьмом. Больничными стенами. И - абрикосами.
***
Да. Мы справились. Через год я поняла, что не так уж и умираю.От любви. Томик Ахматовой отправиплся далеко на антресоли. А потом и вовсе заатерялся.
Я поступила в институт. Вышла замуж. Уехала. В город у моря. Там ничего не напоминало. Лишь абрикосы. О, эти спелые, сладкие, сочные абрикосы юга.
Я за все время взрослой жизни ни одной не съела.
А синих сумерек там не было. Они были лиловые и розовые.
***
Пять лет назад я таки приехала в родной город.
На похороны.
Мама умерла. Рак. А у меня - ни одного воспоминания о ней, кроме противного запаха ландышей, и кокетливого:
--
Котик, поторопииись!
Волк держал надо мной зонт. Его жена старательно-сочувственно улыбалась.
И говорила мне "деточка"..
***
--
Волк. Ты не меняешься.
--
Я старый стал, Мартышка. Очень старый.
--
Почему? - глажу висок. Седой. Совсем седой.
Синие сумерки родного города сгущаются. Синие сумерки грозят поглотить меня всю. Без всякого остатка.
--
Ты знаешь, Мартышка... А у меня два года назад внук родился. Такой. Пацан. Мужик.
--
.. А у меня двойня. Я тебе говорила?
--
Нет.
--
Почему? Говорила, наверно. Волк. Сколько мы не вмделись?
--
Пять лет. Всю жизнь, Мартышка.
--
Глупости.
***.
Вот и гостиница.
--
Может.. у меня бы остановилась?
--
Неудобно. Жена?
--
... Да.. жена. Это неудобно.
Выгружаюсь.
Подхватил чемодан.
--
Ты. Не поднимешься?
--
Поднимусь. Я же должен твой чемодан отнести. Тяжесть-то какая. Что ты там наложила? Кирпичей?
***
Номер. Чистенький. Гостиничный. Зеркало. Ни одного стула. Тумбочка. И огромный сексодром.
Сбрасываю туфли. Сумерки. Синие сумерки. Да. Уже ночь.
Плюхаюсь на атласное покрывало. Боже. Как хорошо.
- Мне - хорошо! - кричу. И сбиваю босыми ногами атласное покрывало.
- А! Смотри, Волк, луна. И тут видна луна. Дурацкое зеркало, Волк. я в нем себя не вижу.
Болтаю что попало.
Он стоит в дверях. Поставил чемодан, слава Богу. Ищет стул. Не находит. Присаживается на краешек сексодрома.
Задумчиво смотрит в окно. Волк...
Переворачиваюсь на живот.
Сползаю с кровати. На пол. Больно стукнулась попой. Вскакиваю. И присаживаюсь рядом с ним. Прижимаюсь. боком.
- Волк. Я по тебе соскучилась.
- ... Знаю, Мартышка. - и, совсем тихо.- Я тоже.
Обнимает за плечи. Хорошо. Уютно. Как в четыре года.
Синие сумерки - за.
За окном.
- Им тебя не достать, Мартышка. - говорю себе. - Ведь у тебя есть твой личный Волк.
Исподтишка рассматриваю его сбоку.
Он смотрит в никуда. Ужасно хочется его поцеловать. Все тот же четкий рисунок губ.
Вот ни одной мысли в башке, кроме:
- Я хочу его поцеловать. Моего личного Волка.
Страдальческая складка у четких губ углубляется. Потом разглаживается. Отодвигает меня. Разворачивает к себе.