Я не знаю, кто он такой, откуда приехал, почему она ждала и волновалась, что их связывало - и прочих ответов на прочие же, столь глупые, сколь и необязательные вопросы, - не знаю. Но...
***
Он - приехал.
Она встречала.
Волновалась.
Готовилась.
А как будет, а что будет. А надо же культурную программу. На всякий случай в историю города даже полезла, сама себе посмеялась, но - тем не менее.
А он сказал однажды:
- Я завтра приезжаю.
- Но - как? - она не была готова - не всю историю города выучила, да и денег на экспресс-поход в салон не накопила, будет вся такая растрёпанная и без искусственного загара. Да и мужа Юрочку не предупредила о командировке или об умирающей тётушке.
А он - приехал.
А она - ждала на вокзале и всё считала: вот 16:35, а поезд прибывает в 16:41.
О, господи, ещё 6 минут, ещё целых шесть! Шесть минут! И тут же малодушно - может, не надо? Может, я ещё успею домой, ужин приготовить, и так далее? И муж Юрочка ничего не узнает, и я ничего не узна...
- Привет! Ты такая задумчивая стоишь, что прямо трудно к тебе подойти.
Он! Приехал! И засияли счастьем глаза, а губы... ну, наверное, тоже засияли, и всё прочее, во всяком случае, он даже потёр веки - ему это было...
А потом она бросилась к нему на шею. И шаровая молния меж ними проскочила, и так не хотелось разжимать объятия, но - слишком хотелось большего, а на вокзале же что большее?...
И было такси, и был горячечный шепот:
- Ты гостиницу заказал?
- Конечно, я знал, что так будет!
- Ты всегда такой разумный?
- Нет, я сейчас полностью потерял голову, я хочу тебя, тебя...
- Я тоже!..
И сунув водителю сто долларов вместо двадцатки, и сунув администратору что-то там, отчего у парня полезли глаза на лоб, и вырвав с корнем ключ от номера, они чуть ли не бегом..., а потом перед самым номером - её одолела вдруг робость, и он замедлил шаг, а потом решившись - распахнув дверь, и увидев чисто застеленную кровать...
Достопримечательности были забыты, как и, в общем, история города, и муж Юрочка, и умирающая тётушка - а пусть! Пусть всё рушится! Они всю неделю практически не вылезали из постели. Она не появилась ни на работе, ни дома, муж Юрочка спросил по телефону - сначала беспокойным, мятущимся таким тоном:
- Ну, ты где? Я уже все больницы-морги обзвонил!
А она ответила:
- Да всё в порядке! - и поцеловала его - другого, не мужа Юрочку, нет-нет-нет! - в .. ну куда пришлось, туда и поцеловала, а он пробурчал что-то вроде: "Ну хулиганка!", а ей было щекотно от его бурчания, и она засмеялась, а потом...
А потом муж спросил уже напряжённым тоном, предвещающим:
- У тебя кто-то...?
А ей не было сил даже врать, а она сказала расслабленно, и нежно, и развратно:
- Да, кто-то. - И потянула руку любовника, да какого любовника? - его! - туда, куда захотелось, а он...
А потом муж отключился и она слушала молчание, и всё рушилось на глазах - и двадцать лет уюта и тепла, и дружбы, и тихой, нестрастной-неяркой, но согревающей любви, и нежность рушилась, и муж не простит, и она ему сама сказала...
А ей было наплевать, что всё рушится, она вступила в ту весёлую и отчаянную пору разбрасывания камней, и ей было совершенно всё равно, что будет время собирать камни, и камни соберут, и полетят эти камни в неё. То есть ей это было известно, но - да пусть всё рушится! Пусть! Её уже захватил тот весёлый кураж, когда видишь, что всё рушится, но не только не делаешь попыток остановить разрушение, а даже и спастись, увернуться от обломков - не хочешь. И обломки бьют по лицу, плечам, рукам, но это не больно, не страшно, а - весело.
И она обнимала его крепче, и визжала в страсти так, что казалось, ещё немного - и не только всё обрушится, а и стены гостиницы, и весь город.
Но стены стояли, и город стоял, и часы вокзала показали 20:22, а поезд должен отправляться в 20:26... И они едва-едва успели - всё не могли расстаться, но вот пришлось, и он мелькнул в окне, и застучали колёса вагона, а она осталась, и тут только...