Снова потянулись, ужасающие своей однообразностью, дни. Подруга не появлялась, и я переживала, как бы с ней чего не случилось. Я вела себя до приторности прилежно, мне даже кололи меньше лекарства. Я поняла это по тому, что мне начали сниться сны. Радоваться или печалиться, не ведала: позитив был в том, что препарата вводили меньше, но сны были ужасны. Мне снилось, как мучают Германа, Кару или Эрика. Иногда мне снилось, как находили селенье детей и расстреливали их по одному, заставляя других смотреть, а иногда как злые люди находят домик Штольца и мучают его, пытаясь выбить из него местонахождение Германа, о котором старик даже не догадывался. Если бы не моя немота, я бы просыпалась с криком на устах, а так я просто вскакивала на кровати, обливаясь потом и молясь, чтобы это оставалось лишь сном.
По моим прикидкам мы были в Лагере уже два месяца. Исследования мозга нельзя было назвать гуманными. Если тесты с медикаментами были безболезненны и исключая тяжелые галлюцинации, не приносили никакого беспокойства, то исследования при помощи электрических разрядов были чудовищны. Говорят, человек ко всему привыкает, привыкла и я, единственное чего я опасалась, что, в конце концов, в исследовательском пылу, эти учёные вскроют мою черепушку.
В один из вечеров медсестра просто не пришла. Я удивилась, пока не услышала лёгкое шипенье, в мою комнату впустили газ. Что это за газ я не представляла, но смеживая веки понадеялась, что он просто усыпляющий.
Пришла в себя я от того, что меня кто-то тряс. Как и в прошлый раз, я увидела перед собой лицо мулатки:
- Пошли, - потащила меня с кровати подруга. В этот раз я чувствовала себя гораздо лучше, единственное я надеялась, что это не очередная галлюцинация.
Мы проскользнули через пустующий сестринский пост, и вышли на улицу. В отличие от прошлого раза девушка не повела меня к кустам. Она, низко пригибаясь, побежала в направлении забора. Я последовала за ней. Ступни жег начавший таять снег, морозный воздух сильно кусал за голые руки и ноги. Через пять минут бега у меня ныло всё тело от забытой нагрузки и от холода. Но, когда мы добежали до цели, мне стало не до физических переживаний.
Вонь, этого ужасающего места, не притупил даже мороз, свирепствующий предыдущие несколько месяцев. Началась оттепель и запах стал невыносим. Здесь была свалка. Но не просто свалка, а свалка мёртвых людских тел, это было видно даже в темноте, скудный свет фонаря, болтавшегося на заборе, сюда почти не попадал. Содержимое желудка подкатило к горлу, и я закашлялась от позывов к тошноте.
Кара меня не повела к огромной сваленной куче, а остановилось чуть поодаль. Там что-то лежало. Я не могла пересилить себя и, хотя бы взглянуть, я понимала, что, а точнее кто там лежал. Глубоко вздохнув, когда я поняла, зачем она меня сюда привела, даже эта ужасная вонь перестал беспокоить, я всё же решилась подойти к ним.
Эрик лежал на земле бледный, в перепачканной, запёкшейся кровью, одежде. Его лицо было умиротворено и спокойно, только жуткая бледность и непонятные пятна на коже услужливо подсказывали сознанью, что он никогда не откроет свои очи, не улыбнётся, и ничего не скажет. Я упала на колени и прижала его голову к своему животу, мои глаза были сухи, но глубоко внутри меня душа рвалась на части, кричала, выла и бесновалась. Я сидела, баюкая его словно маленького. Эти изверги даже не похоронили его, бросив здесь на растерзание наглым воронам и прочим падальщикам. В этих лесах водился странный гибрид волка и койота, который питался мертвечиной, я слышала разговоры, что их видели на территории Лагеря, но не понимала, что им тут делать. Теперь все прояснилось. Да о чём я думаю, они даже не зашили его. Я видела неровные края растерзанного тела под длинной больничной робой пропитанной кровью. Моё горе было безмерно. Если бы в моих силах было завыть или закричать, я бы это сделала. Уже не волновало, что меня сейчас могут обнаружить, мне было плевать на последствия.... Эрика больше не было! Не было милого, хорошего мальчика, который мечтал жить, жить нормальной жизнью! Который любил, но ушел от любимой, потому что полагал, что он не сможет ей что-либо дать. Общество с детства мучило его, и он не выдержал, сдался, умер на операционном столе... Эрик... я задыхалась от нахлынувших меня эмоций. Я не спасла его! Он умер, потому что шел со мной. Я помнила, как он боролся за жизнь. На кончиках пальцев до сих пор осталось ощущение кожи его руки, когда я колола ему лекарство в вену. Эрик! Я не сберегла тебя мальчик! Я не смогла спасти тебя для Кати, которая так просила об этом. Эрик ну почему ты?!
Мне раньше казалось, что я представляю, что такое боль. Но боль физическая оказалась ничем, по сравнению с тем мраком, горечью и чувством вины, что сейчас терзали моё сердце. Боже как больно терять близких, как нестерпимо жжёт в груди и хочется скрести грудную клетку в надежде, что, избавившись от этого страшного клейма, можно вернуть всё назад. Будто стерев эту зияющую рану можно вернуть к жизни, этого замечательного паренька. А может так оно и было, но эту дыру в сердце никак не зашить, да, со временем она покроется рубцами, но не станет от этого неизмеримо меньше. Я просто, когда-нибудь, наверное, смогу с этим жить. Ох мальчик! Ну почему же всё так несправедливо!
Сколько я так просидела? Но когда подруга тронула меня за плечо, вдруг поняла, что почти не чувствую своих ног. Наши взгляды встретились, я не могла чётко сформулировать свою мысль, но ощущала, что не могу его так здесь оставить.
- Его надо закопать. Мы не сможем больше ничего сделать. Но я не могу его здесь оставить, - слово в слово озвучила мои мысли мулатка.
Из-под рядом стоящего кустарника она вытащила две сапёрные лопатки. Спрашивать откуда она их достала было глупо. Мы принялись копать. Это было тяжело, земля была промёрзшая, она не поддавалась, но нас толкали злость и горе. Чувства, терзавшие душу, подгоняли нас, заставляя работать лопатой быстрее, если бы не было лопат, рыли бы руками, зубами лишь бы не бросать друга тут.
- Я его постоянно проверяла. Приходила каждую ночь, - рассказывала во время работы подруга, ей надо было с кем-то поделиться. Мне тоже хотелось говорить, но работая это было невозможно, - после операций его обычно не было около суток, а потом его возвращали обратно. А тут я сама попала на стол к этим мясникам, - я вздрогнула и подняла на неё взор, - ничего страшного, они сначала удаляют парные органы, а их в организме предостаточно, - попыталась хоть как-то успокоить меня Кара, - я продержусь, да и нельзя делать одну операцию за другой. Есть время реабилитации, но сама понимаешь, пока я пришла в себя, прошла неделя. Я кинулась его проверять, как только смогла, но Эрика не было. Койка была пустой, и я подумала, что его опять забрали на удаление, но и на следующий день я его не нашла... начала искать... я не сразу обнаружила это место. Здесь видимо стоят какие-то ограждающие от запаха конструкции, в общем, не знаю, попасть сюда можно только со стороны больницы, и уже в паре метров отсюда почему-то уже нет амбре. Ума не приложу, как они это делают. В общем, когда я пришла сюда, мне пришлось, повозится, но я его отыскала. Мне кажется, он тут очутился почти сразу после того, как меня забрали... - она замолчала.
Всё то время что мы рыли последнее пристанище нашего друга, у меня перед глазами стояли картинки, как подруга, по ночам, планомерно обыскивает все закутки Лагеря в поисках Эрика, как набредает на свалку, как разгребает тела, забыв про брезгливость и 'ароматы' тлена, подгоняемая желанием найти его, хотя бы здесь, но найти. Только когда небо на востоке начало голубеть мы выкопали достаточно глубокую яму. Положив в неё Эрика, засыпали землёй и накидали сверху ещё не растаявшего снега. Конечно, если внимательно смотреть, можно было разглядеть, что здесь что-то закопали, но мы надеялись, что никто не обратит внимания.
Мы пошли к моему корпусу. По дороге подруга рассказала, как несколько дней пыталась попасть ко мне, но всё не получалось, а сегодня на удачу на нас опробовали действие нового лекарства. Дойдя до домика, мулатка заглянула в окно у входа, и обнаружила там за столом медсестру. Подруга прислонилась спиной к стене и часто задышала, потом встряхнула головой и достала откуда-то из-за пазухи белую сорочку, такую же как моя и сунула её мне в руку. На вопросительный взгляд она только лишь отмахнулась. Подождав пока я переоденусь, чмокнула меня в щёку и убежала, предварительно сказав:
- Следи за ней, как только уйдёт, беги в свою палату. Дверь в неё плотно притворена, но не закрыта. Не забудь захлопнуть её до щелчка.
Я встала на мысочки и принялась следить в окно за постом, ноги болели, сообщая мне о лёгкой степени обморожения. Вдруг входная дверь открылась, стукнувшись о стену, и я увидела грязную подругу, стоящую в проёме. Она была там всего лишь секунду, а потом убежала прочь. Но этого мгновения хватило, чтобы девица всполошилась и кинулась куда-то вглубь домика, я же в свою очередь ринулась к своей тюрьме. Задумываться о том, что случится с Карой, времени не было, я подумаю об этом потом, когда буду в своей камере. Но и это 'потом' пришлось отложить на более позднее 'потом'.
Очутившись в палате освещенной лампой, свет, похоже, никогда не отключали, я осмотрела себя и поняла, что, если в таком виде меня обнаружат утром, мне несдобровать. Стащив с подушки наволочку, я принялась оттирать свои многострадальные конечности. В этот момент я порадовалась, что на улице холод, за мной не оставалось следов. На тумбочке всегда стояла бутылка с водой, я, сильно экономя, отмывала налипшие куски грязи, примёрзшей к моему телу. Потом затолкала наволочку за спину, зацепив за резинку трусов, надо будет исхитриться и выкинуть её завтра. Возможно, у меня это получится в столовой. Там был общественный туалет, с мусоркой.
Упав на кровать, я в изнеможении забылась нервным и дёрганым сном человека, находящегося в стрессовом состоянии. Я просыпалась и снова засыпала. Перед побудкой я и вовсе вздрагивала каждые пять минут и снова забывалась мутным кумаром сновидений, меня будил страх, что одеяло откроется, обнажив мои обмороженные ступни. Каждое утро нам выдавали одежду и позволяли одеваться самим, в одиночестве. Это была малость, но очень приятная малость, ведь всё остальное нам приходилось делать прилюдно, туалеты не имели кабинок, а мыли нас по три человека, не затрудняясь тем, чтобы отбирать эти тройки, хотя бы по половой принадлежности. Конечно, после многих исследований было уже всё рано кто с тобой рядом, но иногда возникало желание соблюсти хоть какие-то нормы поведения. Наверное, руководство Лагеря считало нас изначально отработанным материалом, поэтому приличия были, по их мнению, не особенно нужны. Возможность одеваться самостоятельно была потому, что это экономило трудозатраты персонала.
Мне удалось провернуть фокус с мусоркой, даже больше. Когда мы уходили из столовой, на улице я узрела огромные, на колёсиках, корзины для грязного белья. Как будто по заказу, в одной из них, я углядела сверху наволочку, выкинув свою схватила другую и запихнула её под резинку штанов. Сейчас нас должны были вести на процедуры, но там не требовалось раздеваться. Обычно нас усаживали на кресло или клали на койку. Так было и в этот раз. А вечером я успокоено натянула выменянную одёжу на свою осиротевшую перьевую сокамерницу, смена постельных принадлежностей будет только послезавтра.
Весь день меня не оставляли думы о подруге. Узнать, что с ней не было никакой возможности. Так как нас не держали в анабиозе, охрана следовала за нами повсюду. Оставалось надеяться, что мулатка догадается мне подать знак, что с ней всё в порядке.