Сутугин Анатолий Николаевич : другие произведения.

Мойеро

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Правый приток Котуя Мойеро является одной из наиболее редко посещаемых рек, текущих по территории эвенкии. Добраться до её истоков и до устья можно только на вертолете, пролетев над глухой тайгой более трехсот километров.

  
  
  

С У Т У Г И Н А. Н.

  

М А Й Е Р О

  
  

Таежная повесть - хроника

  

  
  
   Я жил, работал, любил, страдал, надеялся,
   мечтал, зная только одно, что рано или поз
   дно, в зрелом возрасте или, может быть, да
   же в старости, но я начну писать, вовсе не
   для того, что я поставил себе такую задачу,
   а потому, что этого требовало всё моё су-
   щество.
   К.Паустовский
  
  
   Когда я хочу прочесть хорошую книгу, я
   сажусь и пишу её.
   Дизраэли
  
   Природа может спокойно обойтись без чело-
   века, а человек без природы - никогда.
  
   Академик Вернадский
  
  
   За окном начинает свой бег 1999 год, последний год второго тысячелетия.
   Светится на письменном столе экран монитора компьютера Пентиум, заменившего мне портативную пишущую машинку "Оптима". Бегут по улицам десятки иномарок, среди которых скоро станет трудно находить отечественные "Жигули", "Волги" и "Москвичи". На стенах зданий и на пролётах улиц сверкают яркими красками сотни и тысячи рекламных плакатов, вывесок и транспарантов. На полках продовольственных и, как их раньше называли, промтоварных магазинов масса импортных товаров самого различного назначения, качества и вкуса. Стали привычными незнакомые нам раньше слова и понятия: офис, брокер, менеджер, депозит, сертификат качества, и, уж абсолютно недоступные пониманию, провайдер, де фолт, консалтинг и маржа. Жизнь не шагает, а несётся вперёд в двадцать первый век, сметая на своём пути не только привычные слуху слова, но и целые государства.
   Распался и растворился на страницах новейшей истории великий, могучий и неделимый СССР. На орбите отслуживает свои последние месяцы космическая станция "Мир" и вместо неё уже начинают собирать совершенно невообразимого для нас ранее международный космический монстр, которому предстоит принимать многочисленные экспедиции третьего тысячелетия.
   Проходит время, меняются манеры, вкусы и привычки. Раньше писали друг другу длинные письма, над которыми долго думали, в которые старались вложить свои чувства и переживания, в которых подбирали слова и фразы, способные взять адресата за душу. Но появился телефон.
   Телефон убил эпистолярную культуру напрочь, а своей собственной не создал.
   "А?" - "ДА" - "Угу"- "Ага" - вот и всё богатое общение телефонных душ.
   Ушёл от нас в далёкое прошлое лёгкий поклон, которым можно выразить любые свои чувства - от нежности, до ненависти. Появились невесть откуда лобызания, дикие выкрики, облапывания!
   Когда-то человек, протягивая другому руку, показывал тому - я открыт, не держу в ней никакого оружия. Теперь времена переменились, теперь стали бояться не руки, а того, что в мыслях другого человека. Вот бы и кланялись, да почаще заглядывали в глаза, а не слюнявили друг друга.
   Поэтому мне почему-то не хочется думать о быстротекущей сиюминутности, приносящей нам всё новые и новые дела, поступки и манеры. Руки и мысли тянутся к старым, помятым тетрадкам-дневникам, в которых корявым и неразборчивым почерком записана немудрёная история наших походов-путешествий по одному из самых красивых, по моему мнению, мест России Красноярскому краю.
   И хотя произошли эти события уже так давно - семнадцать-двадцать лет назад, но строчки походных дневников и услужливая память создают иллюзию, что и не было этого длительного временного промежутка.
   В такие минуты мысли, особенно четки, как эти застывшие на поблекшей от времени бумаге строчки, и память, раскрыв свой бездонный кошель, вдруг извлекает из него то обрывки разговоров десятилетней давности, то лица людей, которые, казалось, уже давно забыты, но вот, вглядываешься в них сквозь годы и видишь, что они живут вместе с тобой, не меняясь и не старея. Люди, дома, дороги... Дороги, которые мы выбираем, чтобы возвращаться на них снова и снова...
   Листаешь пожелтевшие страницы, пытаясь заново пережить весь смысл нацарапанных на них карандашных фраз. И незаметно возникает где-то в глубине мозга тоненькая ниточка мысли, начинает разматываться, подхватывая, нанизывая, словно рассыпавшиеся бусины, прошедшие дни.
  
   Надежды, скрытые в душе,
   О жизни спрятанной в грядущем,
   Волнуют меньше нас уже,
   И сном лишь кажутся цветущим.
   И крикнуть хочется: Прощайте все,
   Кто в жизни шёл со мною рядом.
   Я всё отдал земной красе
   Почти молитвенным обрядом.
   И сила выветрилась вся,
   Хоть тратилась не на забавы.
   Её дарил я всем и вся,
   Себе, не добывая славы.
   И лишь в краю лесов, озёр
   Свои я забываю годы,
   И, глядя на ночной костёр,
   Живу, дышу, как сын природы.
   Душа проносится сквозь годы
   Та по-младенчески чиста...
   Но, не созрев, желтеют всходы
   Тех дел, что делать перестал.
  
  
   Мелькнули буйными перекатами неугомонный, могучий Котуй и суровая Бахта; за шумели могучими кронами сосны и ели над тихим и спокойным Емюганом; загрохотал бешеной волной по камням Серлиг-Хем, пробивая своё узкое русло сквозь крутые скалы каньона; разметалась под солнцем и ветром пьяная Усть Яга; забились крыльями в своём тяжелом полёте глухари на Джугояке.
   Тысячу раз прав был великий Лев Толстой, когда писал.- Всё чаще и чаще думаю о памяти, о воспоминании, и сё важнее и важнее, основнее и основнее представляется мне это свойство. Я получаю впечатление. Его нет в настоящем. Оно есть только в воспоминании, когда я начинаю, вспоминая, обсуждать его, соединять с другими воспоминаниями и мыслями... Из бесчисленного количества впечатлений, которые я получал, я очень многие забыл, но они оставили следов моём духовном существе. Моё духовное существо образовано из них.
   Память извлекает из своих закоулков всё новые и новые картины и картинки. Дни следуют за днями. Давнее, прочно затерянное прошлое всё сильнее начинает вмешиваться в настоящее.
   Всё сильнее рвётся стойкое течение времени, ты попадаешь в один из его загадочных водоворотов, и никто не скажет, на какой берег - прошлого, настоящего или будущего - выбросит он тебя вместе с пеной разбуженной памяти.
   Оживают, множатся, усиливаются картинки природы, люди, с которыми пришлось встречаться и расставаться, молодые лица друзей, разговоры и споры.
   Но чем сильнее и дольше напрягаешь память и выуживаешь из неё подробности, тем больше, в конце концов, теряешь уверенность в том, что они действительно существовали... Это уже не воспоминания, а слабые их тени. Они тают в моём мыслительном пространстве, как клочья тумана.
   Я, правда, никогда раньше и не предполагал, что мне понадобится возобновлять в памяти давно ушедшее время своей жизни, а они таки понадобились и, чем старше я становился, всё настойчивее и сильнее бередили душу.
   О чём бы мы тогда не разговаривали - таёжных походах, охоте, рыбалке, планах на ближайшее и дальнее будущее, методах научного мышления и работе, о том, что нам довелось увидеть и пережить, - оказывалось, что мы говорили о людях и времени. Почему-то больше всего именно о времени.
   Время способно опьянять, как вино. Оно имеет вкус, запах и формы. Прошлое живёт в настоящем, как бы пронизывая его, обволакивая и окружая, как аромат спелых, далеко упрятанных яблок, который живёт в старом, осеннем доме.
   И не крупные события и эпизоды, извлечённые из недр памяти, больше всего волнуют и умиляют нас, а мелочи, которые оседают в ней на самом дне, и добываются оттуда путём неимоверных усилий.
   - Мы все держимся крупных чисел, крупных событий, крупных личностей. Дробям жизни мы отказываем, но надобно и их принимать в рассчет,- писал Вяземский.
   Не всем, вероятно, известно, что для того чтобы собрать килограмм мёда, пчёлам приходится взять нектар с девятнадцати миллионов цветков и налетать при этом триста тысяч километров - три четверти расстояния от земли до луны. Если одна рабочая пчела успевает в день облететь семь тысяч цветков, то за тридцать-тридцать пять рабочих дней своей жизни она посетит сто пятьдесят - двести тысяч цветков. Следовательно, на сбор килограмма мёда потребуется жизнь девяносто пяти - ста двадцати пяти пчёл.
   Какое же расстояние, какие же пути приходится совершать мыслям, чтобы восстановить хотя бы приблизительную картину той действительности, которая являлась нашей жизнью двадцать-тридцать лет назад.
   Так бы и убил время за то, что его не хватает. В молодости казалось - всё и всем ясно, но с годами понимаешь, что то, что ясно всем нам теперь, ещё кто-то должен был сказать.
  
   Мне с каждым днём отраднее листва,
   Что холодом росы омыта.
   Зелёный лист - как песня, что жива,
   А пожелтевший - песня, что забыта.
   И делит жизнь живое на цвета,
   Примерно, как оазисы в пустыне,
   Чтоб мир опять светлел посередине
   Зелёного и желтого листа.
  
   Прошлое не просто наполняет нас, оно даёт смысл и содержание нашей настоящей жизни. Не будущее - именно прошлое, потому, что только из него и вырастает будущее. Разве можем мы угадать, какой пустяк, выпадающий из нашей сегодняшней жизни, окажется, важен для будущего.
   Мне же в истории больше всего нравятся и милы лирика окружающего нас мира и люди, без которых она не может существовать.
   Ибо, единственной настоящей ценностью нашего бытия являются вовсе не золото и деньги, а, как совершенно справедливо утверждал Сент Экзюпери, роскошь человеческого общения.
   3 августа.
   Нас шестеро: двое Москвичей - я и Ряша, и четверо Челябинцев - Борис Здорик, Александр Капустин - Шура, Володя Максимов ских и Лидочка Терехова. Это всё, что осталось от дружной команды 1979 года, которая преодолела немало трудностей в этих местах, сплавляясь по Котую.
   Остались в далёкой Москве Степаныч-Спокуха и Завхоз - Фёдор.
  
  
   Не дурно то, что главный инженер,
   Забыв про мир привычек и манер,
   Рюкзак свой собирает и, ворча,
   На месяц превращается в бича.
   Одни, устав от будничных забот,
   От дел сумятицы - родительницы стрессов,
   Спешат на юг, в забав круговорот,
   А мы спешим в тайгу- страну чертей и бесов.
   И там, в плену тропинок и дорог
   Мы ценим, как блага земные,
   Уютное тепло резиновых сапог
   И дым костра, и шорохи ночные.
   И чай, пропахший хвоей и дымком,
   И миску каши, даже подгоревшей.
   Она дороже всех бифштексов с коньяком,
   Что вам приносят в ресторане надоевшем.
   А если спиртика, так граммов пятьдесят,
   Да под уху, какой не сыщешь в мире!
   Те, кто не пробовал, пускай отводят взгляд,
   Им не понять, сидя весь век в своей квартире.
   Ружьё и блёсны, спининг и топор,
   Палатка, спальник и накидка от дождя -
   Вот тот привычный из вещей набор,
   Без коих жить, поверьте мне, нельзя.
   И мы пред собою не лживы,
   И трезвым постигли умом,
   Живём мы не ради наживы,
   Лишь радости ради живём!
  
   Мы снова добрались сюда к месту слияния Нижней Тунгуски и Кочечума, в далё кую столицу Эвенкии Туру, чтобы из неё направиться в начальную точку маршрута - верховья самого большого притока Котуя - Майеро.
   Откуда пошло название Тура?
   Тур-я или озёрная река. Тур по-мансийски - озеро, я - река.
   Ещё Герард Фридрих Миллер, знаменитый историк
   18 века, в своём фундаментальном труде "История Сибири" (1750 г.) писал.- При этом нужно принять во внимание, что татары название реки Тура произносили как Тере, что и вогулы (манси), которые, вероятно, были более древними, чем татары, обитателями тех мест, называли эту реку Теря или Тере-я...
   Следовательно, татарское название могло произойти от вогульского. Но большинство историков считают, что слова "Тура" произошло от древне мансийского "Тымра", что означает "длинная" или "долгая".
   От Туры до ближайшей железнодорожной станции нужно плыть две тысячи триста километров. Ещё в 1938 году на карте, изданной Всесоюзным арктическим институтом посёлка Туры не было, а был лишь кружочек и надпись мелким-мелким шрифтом: Туринская культбаза.
   С момента нашего первого знакомства с Турой она практически не изменилась. Это всё тот же посёлок с электрическим освещением, в котором имеется школа оленеводов, клуб, типография, аэропорт. На взгляд жителя большого города, посёлок невелик, но по таёжным понятиям его можно смело назвать крупным поселением, заслужившим право на то, чтобы слово "Тура" на картах писали уже крупным шрифтом.
   Аэродром успели реконструировать - появилась заново отстроенная лётная полоса. Но здание аэровокзала было всё тем же одноэтажным, а здание штаба - двухэтажным. Сменилось только начальство. Вместо Тутушкина командует авиа отрядом Олег Кривонос, высокий симпатичный украинец.
   Около аэровокзала толпятся всё те же бичи, то ли не имеющие денег на биле ты, то ли просто совершающие привычный для них моцион. Но в их тусклых глазах всё так же видны знакомая тревога и безнадёжность.
   Улицы в Туре нам кажутся ещё более кривыми, ухабистыми и грязными чем раньше.
   По ним шатаются своры собак. Собак в Туре, как и во всех таёжных посёлках, тьма-тьмущая. Никто их не кормит - что это за собака, если сама себя не прокормит. Но зато каждая из них чётко знает, кто её хозяин.
   Здесь не хозяин себе собаку выбирает, а собака хозяина. Одной из таких особей особенно понравился Ряша. Она лениво встала с земли, потянулась, выгнув спину и широко зевнув, показывая полную пасть белых, острых зубов, и, стегая по воздуху пушистым хвостом, направилась за своим избранником.
   Самое интересное в том, что здесь в Туре и в радиусе около 15 километров вокруг неё практически нет ни комаров, ни мошки. Какой-то безкомариный микро климат. Объяснить причину этого явления не смог никто.
   Правда, здесь нет и питьевой воды. Грунтовые воды проходят где-то в недостижимой для бурения глубине. Добуриться удаётся только до горько-солёной на вкус жидкости. Поэтому питьевую воду в Туру возят машинами-цистернами прямо из реки.
   Разместили нас всё в том же уютном маленьком домике депутатской.
   Туалета в домике по-прежнему нет, зато в этот раз работает телевизор.
   Мы сидим в Туре уже вторые сутки, так как вокруг шмыгает препротивнейший циклончик, и периодически поливает округу противным дождичком.
   Облачность очень низкая, вертолёты не летают.
   От нечего делать бродим по посёлку и изучаем достопримечательности. Магазины по-прежнему блещут чистотой, но по сравнению с 1979 годом с питанием здесь стало намного хуже. Введены талоны на дефицитные продукты. Солёного хариуса, который был тогда во всех магазинах, нет и впомине. При нас по талонам давали очищение болгарские томаты и огурцы в банках, малиновый сироп и ещё какие-то консервы. Удивительно то, что сироп не дают на маленьких детей, которые в основном и являются его потребителями, а только на работающих членов семьи.
   Есть в Туре очень замечательное место - музей геологической экспедиции "Шпат". Уникальная коллекция полевых минеральных шпатов и сопутствующих им пород в нём собрана. Кристаллы шпата самой разнообразной формы и размеров. По оценке экспертов стоимость сырья, находящегося в музее, не менее шести тысяч рублей за килограмм. Имеется в музее уникальная заготовка шпата весом не более одного килограмма и размерами сто на сто тридцать миллиметров стоимостью в семьдесят тысяч рублей.
   Таких образцов нет даже в музее академии наук. Стоимость всех образцов и экспонатов музея составляет миллионы рублей. Богатство неописуемое. В Эвенкии расположено самое крупное месторождение шпата в мире. Геологи в экспедиции в основном из Москвы. Помещение музея захудалое: три комнатки в старом деревянном зданьишке на втором этаже. Оно настолько обветшало, что местные власти запретили водить в него редких экскурсантов и местных школьников, так как боятся, что оно может в любой момент рухнуть. Нам сделали по просьбе Кривоноса исключение. Показывал и рассказывал все эти богатства главный геолог экспедиции Базилевич. Сейчас экспедиция делает разведку не только шпата, но и самоцветных камней, хотя это и не её профиль. Работает она по всей территории Красноярского края и частично в Якутии. Министерство геологии всё время пытается перевести её на базирование в Туру, да средств не хватает. Спасает лишь то, что геологи работают здесь только летом, а на зиму перебираются в Москву.
   Там и семьи, там и удобства для занятия наукой. Но если перевод всё-таки осуществится, то будет конец всему: кадры потекут, как вода. Больше всего главный геолог боится того, что случится пожар, и сгорят миллионные ценности. Воровства он почти не боится. Увезти отсюда образцы по-тихому практически невозможно - весят много, да и размеры для того, чтобы их спрятать неподходящие.
   Во второй день нашего пребывания в Туре с самого утра и до восемнадцати часов были в гостях у командира объединенного отряда. Он буквально перед нашим прилётом в Туру переехал в новую квартиру. Вернее это была даже не квартира, а особняк.
   Дом расположен за посёлком в лесу. Вокруг всюду навалены груды мусора и остатков стройматериалов.
   Только когда входишь внутрь помещения, пропадает ощущение стройки и сразу попадаешь в маленький оазис цивилизации. В особняке четыре комнаты, просторная и светлая кухня, ванная с сауной, большая прихожая. Пахнет свежей лиственницей. Построенный из неё дом практически вечен.
   Чтобы не быть абсолютными нахлебниками помогаем хозяевам собрать спальный гарнитур и навесить карнизы на окна. Потом сообща готовим комбинированый шашлык из свинины напополам с оленятиной. Под шашлык принимаем по сто грамм охлаждённой в морозильнике до глицеринового загустения сибирской водочки.
   В девятнадцать часов вылетаем вертолётом на Майеро.
   С нами в путешествие отправляется и жена командира Лариса. Это невысокая, полненькая, миловидная и очень общительная натуральная блондинка. Она окончила музыкальное училище. Дочь военного, всю свою молодость прожившая на колёсах: сначала под Выборгом, затем Монголии, потом в Чите... После замужества прилетела сюда в глубинку, в Туру.
   Муж отпустил Ларису с нами на пять-шесть дней, чтобы она отвлеклась от быта, суетных забот и посмотрела природные красоты Эвенкии не из окна дома, а в натуре. Он снабжает её пуховым спальником, великолепным меховым жилетом, правда, на несколько размеров больше, чем габариты Ларисы, и арктической курткой.
   - Пущай её там вместе с вами немножечко комарики пососут. Да и я здесь отдохну без присмотра,- смеётся он.
   Лариса не остаётся в долгу и ехидничает.- Конечно же, вы ведь за него годовую норму по обиходу нашего жилища выполнили. Теперь и посачковать можно без жены.
   До Майеро летели час двадцать минут. Высадились прямо на стоянку рыбаков, которые заготавливали сига. Самих рыбаков в это время на стоянке не было. Их вывезли накануне вместе с уловом.
   Стоянка это избушка, мешки с солью, пустые бочки под рыбу, лодка с навесным мотором, какие-то брезентовые мешки. Вокруг масса комаров. Когда шли на посадку вспугнули с воды утиный выводок. Вдоль реки с гортанными криками летает несколько небольших чаек-крачек.
   Течения в Майеро здесь практически нет. Создаётся впечатление, что это и не река вовсе, а сильно вытянутое озеро, берега которого сплошь заросли высокой травой и мелкой ольхой -кустарником. Вокруг масса маленьких озерков. Метрах в ста от берега начинается частый лиственничный лес. Под деревьями сплошной кочкарник, заросший мхом. Много багульника и шиповника. Встречается голубика и красная смородина. Ягод много, но они ещё не созрели.
   Палатки ставим в лесочке, как можно выше и суше, чтобы было поменьше комаров. Спать легли ровно в полночь. Небо в сплошной облачности, поэтому вокруг довольно темно и очень тепло.
  
   4 августа.
   Утро солнечное. По небу шастают робкие кучевые облачка. Над рекой надрываются чайки. У входа в палатку сплошным столбом висят комары, дожидающиеся нашего пробуждения и появления на свет божий. Ждать им приходится долго, так как все спят до одиннадцати часов.
   Первым просыпается Ряша, зевая, выползает из спальника, молча одевается и, схватив спиннинг, уходит на первый промысел. Через час он возвращается и приносит с собой четырёх красавцев-окуней. Лида быстренько сооружает из них первую в этом сезоне и потому ещё более вкусную уху.
   - Смотри, луку не переложи. Я его ни в ухе, ни в супе терпеть ненавижу,- прошу я её.
   - Не лук, а сера,- умничает Ряша.- По древнему горчица - синапис, горох - писум, чёрный перец - пипер нигрум.
   - Сам ты писум пипер,- гогочет Шура.
   - Зря смеешься. Лучше слушай, чему древние учили. Цитирую из Салернского кодекса здоровья, написанного в четырнадцатом столетии философом и врачом Арнольдом из Виллановы.
   Если ты хочешь здоровье вернуть и не ведать болезней, тягость забот отгони и считай недостойным сердиться, скромно обедай, о винах забудь, не сочти бесполезным бодрствовать после еды, полуденного сна избегая. Долго мочу не держи, не насилуй потугами стула. Будешь за этим следить, проживёшь ты долго на свете. Если врачей не хватает, пусть будут врачами твоими трое: весёлый характер, покой и умеренность в пище.
   Кажется, нет у врачей о луке единого мнения. Как сообщает Гален для холериков лук не полезен, но для флегматиков лук, говорит он, целебное средство. Лучше всего - для желудка; и цвет у лица превосходный тоже от лука. Растёртым втирая, его ты сумеешь лысой вернуть голове красоту, что утрачена ею. Лук приложи и поможет в лечении собачьих укусов, с мёдом и уксусом только его перед тем растирают.
   От накопленья ветров возникают четыре недуга: колики, спазмы, водянка и головокруженье.
   Сладкие белые вина гораздо питательней прочих. Красного если вина ты когда-нибудь выпьешь не в меру, то закрепится живот и нарушится голоса звон кость.
   Пиво питает обильные соки и силы приносит. Тело полнит и к тому же способствует кроветворенью, и вызывает мочу, а живот и мягчит, и вздувает.
   Уксус слегка холодит, искушает гораздо сильнее; он уменьшает и семя, несёт меланхолию, слабость, мучает также он жилы сухие, а тучные - сушит.
   - Вот так вот, други мои,- устав от цитаты заканчивает монолог Ряша.
   Отвалившись от миски с ухой, вольно разбросав ноги в хлябающих резиновых сапогах, он ощущал себя таким же равноправным среди этой природы, как сухо поблескивающий гранитный валун, как покачивающаяся жилистая листвянка. Ему не приходило в голову возвать.- Остановись мгновенье!- ибо другое, следующее за этим мгновенье было столь же прекрасно. Он знал, что так вот проживёт ещё долго и умрёт, и был спокоен и счастлив этим.
   К миске с ухой невозможно прикоснуться - до того горяча. Я сдуваю к одному краю попавших в неё комаров, вдыхаю аромат свежей ухи и думаю, что сегодняшний день начинается хорошо.
   Кроме ухи на завтрак готовим рожки с тушенкой и чай. Жор ещё не насту пил, поэтому все насытились очень быстро и досыта.
   Лариса оказалась на редкость работящей - добровольно перечистила всю рыбу и вымыла посуду, прибрала в палатке. Теперь в ней было так же чисто и по аптекарски аккуратно, как в солдатском бардаке в инспекционный день.
   Очень довольна, что выбралась на природу от своих повседневных приевшихся занятий.
   Жизнь прекрасна. Настроение несколько портят бесчисленные комары.
   Весь день занимаемся сборкой катамарана. Довольно долго приходится искать подходящие по длине и толщине листвянки для рамы, по к вечеру его строительство благополучно заканчивается.
   Комары и мошка, пользуясь нашей занятостью, беспрепятственно жрали коллектив, даже без перерывов на кратковременный отдых. Стоит только нагнуться к любому кустику или кочке, как оттуда со зловещим звоном вылетала на страшной скорости очередная порция гнуса. В лицо как будто бросали горсть песка. Лишь когда откуда-то из-за невысоких плоских горушек налетали порывы свежего ветерка, комары давали нам немного передохнуть.
   К вечеру значительно похолодало. Над берегом и водой потянулся жиденький белесый туман. Потом он начал густеть и закрывать ровной пеленой все окружающие нас предметы.
   От костра послышался весёлый голос Ларисы.- Приглашаю вас, как Кристиан Донати, в сей прекрасный уголок и предаться приятной беседе, а пока мы будем услаждать взоры приятным видом деревьев и реки, дух наш одновременно приобретёт пользу от слуха и удовольствие от зрения. Ибо, как говорилось в древнем писании, пусть человек, сремящийся к зрелищным удовольствиям, созерцает восход и заход солнца, смотрит на диск луны, то возрастающей, то убывающей, на сонмы звёзд, сверкающих в небе; пусть созерцает он смену времён года и лицо земли, увенчанное горами, реками, морями, населёнными пунктами, рыбами, животными, птицами и людьми.
   Произнеся столь замысловатую тираду, она весело рассмеялась.
   Научно доказано, что ни один вид животных, даже самые близкие к человеку человекообразные обезьяны, не умеют смеяться. Человек впервые рассмеялся с горя, и ему стало легче. У животных в естественных ситуациях, не бывает стрессов, потому что они живут одной минутой. У них и горе, и печаль мимолётны. Убежал от волка заяц и уже счастлив, и уже забыл все свои страхи и печали. Человек же растягивает свои печали и неприятности мысленно на недели, по сто раз прокручивает их в мозгу, тут уж без стресса не обойтись.
   Поэтому, когда первобытные люди начали массово страдать от стрессов, им, чтобы выжить, пришлось изобрести своеобразный переключатель с отрицательных эмоций на положительные. И таким переключателем стал именно смех. Первый хохотун даже понятия не имел о тех последствиях, к которым приведёт его открытие. Итак, смех - ластик для отрицательных эмоций. Во время трапезы, прослушивания музыки и других приятных процессов в коре головного мозга и в некоторых подкорковых центрах возникают медленные высоко амплитудные ритмы - своеобразные ритмы удовольствия. Такие же ритмы возникают и во время смеха. Смех - дар не врождённый. Грудной ребёнок, как это ни странно, смеяться не умеет.
   Аристотель писал, что улыбка появляется лишь на сорокой день и означает, что ребёнок стал, наконец, человеком.
   Смех Ларисы сейчас и напоминал смех ребёнка, настолько он был заливист и непосредственен.
   На фоне темнеющего неба её профиль напоминал камею.
   Был у Александра Македонского придворный резчик Пирготель. Только ему разрешалось создавать портреты своего владыки. С тех самых пор и живут камеи - резные камни с изображением, исполненным в рельефе. Материал камеи твёрдый - одно неверное движение руки - и задуманное уже никогда не вернётся на испорченный камень.
   Вот и сейчас не хотелось ни единым словом, ни единым движением спугнуть Ларису, чтобы не пропало это изображение с лица засыпающей тайги.
   Ощущение бескрайной тайги и хребтов, тянущихся на сотни километров, холодных и глубоких озёр, спрятавшихся где-то в чаще леса, где в такую ночь, конечно, не может быть, и нет кроме нас ни единой человеческой души, а только звёзды отражаются в воде, как отражались сто и тысячу лет назад.
   И это ощущение накладывало на сидящих у костра свой особенный отпечаток, заставляя ещё более остро чувствовать величие и прелесть окружающей природы.
   Впервые за последние годы решаю из-за комаров не бриться. Ночной холод постепенно разгоняет бесчинствующую толпу "пернатых". Правда, отдельные, наиболее стойкие экземпляры этой нечисти не сдаются и продолжают истязать наши организмы. Они оживлённо гудели и пытались греться вместе с нами у костра, а затем оголтело прорывались под полог, в палатку.
   Тишина! Над костром тучи кома ров совершали свой последний круг: почти невесомые, они попадали в вихри пламени, и пепел их вместе с дымом костра уносился к вершинам деревьев. Я смотрел на комариный хоровод, на чёрные во тьме ночи деревья.
  
   Как странно, люди ездят где-то
   В такси и на электричках без тревог,
   А мы вот забрались в место это,
   Где никаких в помине нет дорог.
   Советовали нам - сюда ходить не стоит.
   Один комар - ходи ты не ходи....
   Но двести километров за спиною
   И столько же, пожалуй, впереди.
   На юг катить - прилипчивая мода!
   Туда чуть что - проветриться бегут.
   У нас же здесь хватает непогоды,
   И солнечных достаточно минут.
   Нет, не в натуре нашей ныть и плакать!
   Пусть ветер странствий холодит в груди.
   Шумит тайга, и ветер сушит слякоть,
   И двести километров впереди.
  
   Человечество не замечает, как постепенно оно глохнет. Глохнет физиологически и глохнет психоло гически.
   Один из ведущих психологов США Бохард сравнивает шум с назойливым, незваным гостем: шум нервирует, проходит через тебя, лишает отдыха и сна.
   Когда человек рядом с собой слышит шум, его охватывает чувство беспо мощности. Он не знает больше, что делать. Как бы парадоксально это не было, но человек, который в обычных условиях уверен в себе и своих способностях, под влиянием шума полностью теряет себя.
   Чтобы человечество совсем не оглохло, в мире должна существовать тишина.
  
   5 августа.
   Утро снова было солнечным, и комары продолжали торжествовать и править миром. Похоже, что я уже начал привыкать к ним и не так болезненно реагировал на все их злостные инсинуации.
   Каждое утро мы дружно совершаем коллективный подвиг - гурьбой направляемся в кусты для совершения обряда туалета. Такой же подвиг приходится совершать и вечером. Днём подвиг обычно бывает индивидуальным.
   Все разленились, и никто не спешит собирать шмотки и паковаться.
   - Пора отплывать. Давайте пакуйтесь и вперёд,- зашумел Борис.
   - Мне ещё пожрать как следует нужно!- раздражаясь, ответил Шура.- Ни хрена тебе заботы об основных загребных. Махамальное отношение. Зачем я сюда ехал - только грести? Да? Нет? Вот и не мешай мне. Помоги, наоборот. Организуй пита тельное питание в спокойной обстановке. Жрабельная вещь есть в тайге? Навалом! Дармовой зверь бегает, рыбы, говорят, невпроворот. Огранизуй отстрел, отлов. Кто запрещает мне роскошно жить и смачно материться?.. Мне, как рабочему человеку-труженику, всё можно! Потому, как я хозяин жизни! А иначе на кой хрен оно бегает и плавает? Зачем оно вообще, если его жрать нельзя? Столовая, ёхамор! Щи - хоть нос полощи!
   - Точно, борщ из двадцати пяти калош - десять крошено, остальное так заброшено,- подхихикнула ему Лида.
   - Ладно, умники остряковые, ешьте, да только побыстрее. Жрать вы все горазды, а как грести, так сачок на сачке.
   - Я мужик не выболевший,- не унимался Шура.- Мне, где бы ни работать, лишь бы не работать. Пушки лить, коров лечить. Молотобойцем в родильном доме рабо тать... Или это, слесарь по монтажу - где посижу, где полежу...
   Он продолжал ещё что-то кувенькать, когда Борис молча взял ведро, поднял его и, отойдя в сторону, вылил остатки еды в кусты.
   - Всё. Кончили базар,- сказал он.- Засучили штаны до локтей, закатали шмотки в сидор, и вперёд в неизведанные дали.
   Плыть мы решаем все вместе на одном катамаране, а ЛАС, который привез ли с собой я и Ряша тащить за собой на буксире, устроив из него вместительный плавучий багажник.
   Договариваемся о рассадке на катамаране. Спереди будем сидеть мы с Ряшей: я - слева, а он - справа. За нами расположатся Лида и Шура. Загребными, как всегда, будут Вова - слева и Борис - справа. Наша гостья-Лариса будет размещаться точно по центру на груде мешков со шмотками, возвышаясь над плотом, как мачта.
   - Не "жаба", а броненосец Потёмкин,- шутит Шура.
   Отплываем в 13 часов 15 минут. Течения в Майеро нет, приходится непрерывно работать вёслами. Когда мы перестаём это делать, то встречный ветер начинает сносить тяжёлый катамаран назад. Эффект парусности увели чивается ещё и от того, что сзади к плоту привязан на коротком фале "ЛАС".
   Когда ветер перестаёт дуть, с берега на плот набрасываются очередные банды комаров.
   Начинаем лов рыбы сразу в семь спиннингов. Лариса едет верхом на сталь ной коптильне, которая закреплена посредине катамарана. Она быстро освоилась на плоту и вместе со всеми оживлённо орудует спиннингом. Правда, поймать рыбу ей не удаётся до самого вечера, хотя на её крючок дважды цепляются приличные окуни.
   Окуней в реке масса. Первого удалось зацепить и вытащить из воды мне. Затем началась массовая добыча рыбы, которая завершилась приличным уловом, общим весом в 31 килограмм. Поймали мы двадцать четыре окуня и шесть щук. Каждый окунь весил не менее шестисот грамм. Самый большой окунь весил один килограмм. Самую большую щуку посчастливилось поймать опять же мне.
  
   Щука весила ровно шесть килограммов.
   Такая точность в определении веса была достигнута благодаря безмену, который прихватил с собой из дома Здорик.
   Через час после отплытия мы достигли первого небольшого приточка, после которого в Майеро появилось хотя и очень слабое, но всё-таки течение, которое через пару километров вновь исчезло.
   Погода отличная. По небу неспешно плывут редкие пухленькие облачка. Они, не спеша, дефилируют над нашими головами и исчезают где-то за горизонтом.
   На арабском востоке существует поговорка: в движении - благодать.
   По берегам реки сплошные болота - комариный рай. Впереди изредка виднеются утиные выводки, которые не подпускают близко к себе. Появились первые песчано-каменистые косы, на которых отчётливо видны звериные следы, правда, старые.
   Чаще всего на берегу Майеро можно было встретить юрких трясогузок, иногда очень необычных, желтоватых, которые редко встречаются близ жилья, иногда обычных, сереньких.
   Вот уж неугомонная птичка-невеличка! Вертучая-вертучая, как ртутный шарик. И спокойно-то никогда не посидит! Всё-то подпрыгивает, всё-то приплясывает... Длинный вальковый хвостик её беспрерывно покачивается, словно подвешен на пружинке,- вверх-вниз, вверх-вниз. Оттого-то и прозвали эту птичку хвостомахалку трясогузкой. Правильно прозвали!
   Есть у неё ещё и другое, крестьянское имя - половничек. Бежит себе живой половничек, кругленький такой, ладный, весь бело-серенький с чёрными пестринами. Бежит и кланяется всем встречным - только хвостик - долговязик, словно ручка у поварского половника, покачивается - вверх-вниз, вверх-вниз. Сядет клювастый колобок на тонких ножках в дождевую лужу - зачерпнёт водички. На траву сядет - зачерпнёт паучка, на камень - комарика схватит. И всё-то он черпает, всё-то он подбирает.
   Да, просто необходимо туристам, часто путешествующим среди дикой природы, хорошо знать и зверей, и птиц, и рыб, и насекомых, и деревья, и цветы, и травки разные, чтобы не смотреть на окружающий мир сквозь беспомощно растопыренные пальцы, Чтобы сердце не зачерствело от равнодушия.
   Лариса, несмотря на то, что живёт на севере вот уже в течение нескольких лет, всё время ахает и охает, любуясь природой, чем доставляет видимую радость всему коллективу.
   На ночлег останавливаемся на одной из таких вытянутых кос, которая острым языком вдавалась в реку.
   На ужин сегодня была сплошная рыба. Были приготовлены наваристая уха, в которую вошли около тридцати рыбьих голов и семь штук окуней, острое, пахнущее чесноком и хмелли-сунелли "Хе", жа реная рыба и потрошки.
  
   Что ищем мы в глуши таёжной?
   Небес бездонных глубину?
   Реки свободную волну,
   Иль встречу с зверем осторожным?
   Быть может таинство закатов
   На фоне диких синих гор?
   С самим собой извечный спор
   Под шум звенящих перекатов?
  
   Сегодня дежурил Борис и провёл он это мероприятие на редкость дисципли нировано и хорошо - очевидно, старался не ударить лицом в грязь перед Ларисой.
   В ознаменование первого дня сплава и первой настоящей рыбалки была распита бутылка водки. В этот раз у нас с собой всего пять бутылок по ноль семьдесят пять литра "Сибирской".
   Намечается безалкогольный поход.
  
   6 августа.
   Ночь была на редкость холодная, а утро к тому же ещё и ветреное. Утро стоя ло ясное и ветреное. Это на некоторое время спасло нас от комаров и мошки.
   Был тот прохладный ранний час, когда цветовая первооснова природы - синева неба, белизна облаков, зелень тайги, сочная бурость отдохнувшей земли - всё ещё сохраняет свежесть, таинственно обновлённую в ночи.
   Но минует некоторое время, и чистые тона расплывутся в тёплых струях позд него утра, выцветут под полуденным солнцем, ну а к вечеру вберут в себя красноту заката, а позже - подёрнутся серым пеплом сумерек, а потом осенённый звёздным плащом печальный алхимик приступит в полной темноте к своему извечному делу - сотворению первозданных утренних красок для грядущего дня.
   Такова естественная спираль мироздания и мироощущения.
   Пока все спали, Ряша умудрился сбегать на охоту и подстрелить кулика. Это первая дичь на Майеро. Щиплет кулика Лариса. На завтрак подавалась вчерашняя уха, которая после ночи превратилась в великолепное желе, остатки жареной рыбы, традиционные рожки и кофе.
   Утром занимаемся копчением пойманных вчера окуней. Вернувшийся с охоты Ряша своими советами испортил нам весь процесс копчения. В перебранке с ним мы не смогли выдержать необходимый режим холодного дымления, и окуни получились не копчёными, а варёными. Правда, цвет у них был просто великолепен - золотисто-коричневый. Да и пахли они очень аппетитно.
   В этом сезоне Шура выступает на публике вроде меня: в качестве писателя - публицыста. Не отрывается от толстого блокнота и всё время что-то строчит.
   Лариса пристаёт к нему и просит дать прочитать написанное, или, хотя бы рас сказать содержание его творений.
   - Мои рассказы только за рубежом публикуются и для местной публики не пред назначаются,- солидно ответствует Шура.
   - Да брось ты жмотничать. Расскажи, о чём пишешь?- не сдаётся Лариса.
   - Ладно, слушай,- смилостивился Шура.- Пишу очень просто и ёмко: Сели в лодку, плывём, вёслами блям-блям-блям, пристаём к берегу, сбегаем в кустики, журчим, птички чирик-чирик, комарики жу-жу-жу, снова сели в лодку, опять плывём, вёслами всё так-же блям-блям, вечереет, остановились, сбегали в кустики, журчим, надели штаники, бежим к костру, едим рыбу, водки не дают, ложимся спать. Интересно?
   - Да, это роман почище, чем у Хемингуэя...
   - А то!- Шура посмотрел на Ларису из-под густых нависших бровей ясными голубыми глазами мужчины-таёжника, проведшего в тайге не один сезон без женщи ны.- Вот освою прозу, как следует, и буду писать просто, но только стихами. Как писали в двадцатые годы американские поэты. Например, Уильям Карлос Уильямс.
   Его самое знаменитое стихотворение " Красная точка " состояло всего из одной строки в четырнадцать слов и в подстрочном переводе звучало как: столь многое зависит от красной точки, покрытой глазурью дождевой воды, рядом с белыми циплятами". И пусть тогдашние американские читатели, воспитанные на Китсе и Шелли, недоумевали, что им делать с этим и как понимать, поэт писал и передавал своё настроение независимо от их настроя и понимания. Компреме? Это я по-иностранному.
   - Иностранные слова брать взаимообразно у соседей нехорошо... А впрочем, французские писсуары и портфели у нас в ходу, и никто ими не брезгует,- встрял в разговор Ряша.
   Лариса засмущалась и отстала от писателя.
   ЛАС превращён нами в настоящую кладовку. Там сейчас можно найти всё, что угодно для души походника. Облачность сегодня довольно плотная, а ветер - прохладный. Через сорок минут после отплытия мы вспугнули стаю гусей.
   Они ещё не совсем отлиняли и не встали на крыло. Удирают от нас вниз по реке, хлопая крыльями по воде.
   Два гуся уходят к правому берегу, а остальные пять - к левому. Высаживаем на этот берег Ряшу и Вову, чтобы они попытались догнать гусей пешим ходом.
   Сразу же после высадки охотников на берег четыре из пяти гусей с громким гоготом и хлопаньем крыльев переправляются через реку на правый.
   Пятый гусь прячется где-то в траве. Когда Вова проходит мимо него, гусь неспешно вышел из кустиков на берег, сполз в воду и поплыл. Первым это событие засёк я. Хватаю мелкашку и шепчу Здорику.- Гусь, гусь слева...
   - Где он? Ничего не вижу,- заволновался Борис.
   - Да вон же он,- увидела гуся и Лариса.- Стреляйте быстрее, а то уйдёт.
   Здорик наконец-то увидел птицу, вскочил во весь рост на плоту и ударил по нему дуплетом. Очевидно, одна из дробин всё-таки зацепила гуся. Он дёрнулся и поплыл заметно медленнее.
   Несмотря на сильный встречный ветер пытаемся догнать уплывающую птицу на вёслах. Парусность очень сильная и из этого ничего не получается.
   Здорик прицеливается и стреляет ещё два раза. Дробь рябью ложится вокруг гуся. Он ныряет и через десяток секунд всплывает далеко справа от нас. Гремит ещё один выстрел. Гусь снова ныряет и выныривает уже слева от нас. Наконец шестой выстрел настигает беглеца, гусь переворачивается на спину и, дрыгая лапа ми, плывёт вниз по течению.
   Достаём его из воды и складируем в ЛАС.
   Береговые охотники пробежали по кочкам и кустам около километра, но больше никаких гусей и другой дичи так и не вспугнули. Гуси на правом берегу затаились и больше никак себя не проявили.
   После этой охоты я сделал несколько забросов спиннингом и вытащил приличную щуку. Вырезал у неё брюшную пластинку, а всё остальное тело выбросил обрат но за борт.
   Ко мне присоединяются остальные, и через несколько забросов вытас кивает щуку Шура. Проводит с ней ту же операцию и выбрасывает останки за борт.
   К великой радости Ларисы на её спиннинг так же садится красавец окунь.
   Это у неё уже третья рыбка. Вчера вечером она поймала на удочку двух небольших окуньков. Радости рыбачки нет пределов, и она в восторге от своего успеха. Показывает всем свою добычу.
   Сегодня по взаимной договорённости мы всех пойманных окуней выбрасы ваем обратно в реку.
   Ввиду неординарности события, разрешаем Ларисе не расставаться с рыбкой.
   Продолжаем сплав, не прекращая смыкать спиннингами.
   Внезапно Лариса печально произносит.- Ребята, вертолёт летит. Это за мной Олег пожаловал.
   Она не ошиблась, это был действительно вертолёт. Он вылетел из-за пологой лесистой вершинки и, сделав круг над тайгой и рекой, зашёл на посадку. Сел он впереди нас ниже по течению. Создаётся такое впечатление, что вертолёт приземлился прямо в воду.
   Когда мы пристали к берегу, то увидели, что вертолёт сел на очень плоскую каменистую косу. Из него выгрузилась целая толпа людей: какие-то мужики, две женщины, пилоты. Среди них Олега нет.
   - Вдруг заболел,- заволновалась Лариса.- он ведь по субботам сам летает.
   Успокаиваем её.- Ничего он не заболел. Занят просто.
   Выясняем, что вертолёт этот рейсовый, везёт пассажиров из Есея в Туру. Олег дал РД на борт, чтобы они захватили с собой и его драгоценную женушку.
   - Не доверяет нам своё сокровище,- разочарованно говорит Борис.
   - Тебе только доверь. Быстренько без жены останешься,- ехидничает Ряша.
   Быстренько собираем шмотки экскурсантки, даём ей в подарок для мужа только что добытого гуся. Прощаемся. Всем нам немного грустно. Мы уже успели привыкнуть к общительной Ларисе. Предлагаем ей.- Прилетай ещё. Уговори мужа, пусть он тебя на очередном рейсе к нам снова забросит. Жалеть не будешь. Ждём.
   Лариса откровенно печальна. Ей очень нравится путешествие на плоту и сов сем не хочется улетать домой к повседневным заботам. Но делать нечего. Приказ мужа-командира надо исполнять.
   Захлопывается люк. Вертолёт раскручивает остановившиеся лопасти, взимая вокруг тучи мелких камешков и песка, плавно отрывается от земли и взлетает.
   На прозрачном небе летели гусь и вертолёт - два хозяина северного таёжного неба. У вертолёта - лопасти, у гуся - крылья. Каждый летел своей дорогой, у каждого было своё ремесло.
   Наш плот буквально сносит с берега поднятой волной. Я едва успеваю вско чить на него. Вот и закончилась Ларисина эпопея на Майеро.
   Взамен увезённой Ларисы вертолётчики передают нам подарок Олега - четыре больших буханки свежайшего белого хлеба.
   Через полчаса после этого события мы останавливаемся на пережёр. Едим копчёно-варёную рыбу, пьём чай.
   Перед чаем я, Игорь и Шура купаемся. Вода в реке прохладная, но терпеть можно и купаться приятно. Сушимся у костра и отплываем.
   Берега стали заметно выше, суше. Да и комаров стало заметно меньше. Правда, взамен их ощутимо прибавилось мошки.
   Сегодня мы сплавляемся до темна, так как по берегам практически не возможно отыскать сколько-нибудь приемлемых мест для ночлега.
   На протяжении часа гоним впереди себя семейство гагар. Эта погоня сопровождается почти непрерывной пальбой. В конце концов, нам удаётся добить одну гагару, а две других улетают обратно в верховья. Добытая птица оказалась гагарёнком.
   Через полчаса после этого события Игорь сбивает большую серую утку.
   К вечеру погода постепенно улучшается. В облачности появляются разрывы. Сквозь них видно ослепительно голубое небо. Становится заметно холоднее.
   Вова сбивает влёт ещё одну утку. Теперь мы владеем уже двумя утками, кули ком и гагарёнком. Суповой набор вполне приличный.
   Рыба практически больше не ловится, только около девяти часов вечера я и Вова ловим ещё по одной здоровенной щуке, делаем им обрезание и выбрасываем в реку.
   Хариуса в реке пока что не встречается совсем. Он даже не плавится. Очевидно виной этому очень тёплая и не вполне чистая вода. Она и на вид имеет желтовато-коричневый оттенок. Это заметно даже тогда, когда её кипятишь для чая. Сказывается наличие многочисленных болот.
   Неиствуйствует комар. Проплываем мимо старого охотничьего зимовья. Около него валяются две сгнившие оленьи туши. Рядом с избушкой виднеется клет ка из сетки.
   - Собачья,- с видом знатока заявляет Здорик.
   В клетке - целая куча обглоданных костей.
   - Хозяина сожрала,- снова комментирует Здорик.
   - Или его гостя,- вторит ему Ряша.
   Пристаём к берегу, чтобы получше познакомиться с бытом охотников-сезонников. В избушке находим ящик с галетами, соль, спички. Запасов хозяев не трогаем. За избушкой лежит металлическая лодка-казанка и полу разобранный мотор.
   Как мы потом выяснили в Туре у Кривоноса, жил в этом зимовье бывший буровик, а здесь охотник по фамилии Калинка. Приехал он на это угодье, которое ему было выделено для промысла, всего год назад. Кроме охоты занимался он по поруче нию местного торга заготовкой рыбы - ловил сига, хариуса и засаливал в бочках.
   Раньше в этих местах охотились эвенки. Не захотели они уступать другому обхоженные знакомые места, подстерегли Калинку и ранили его в грудь. Ранение было огнестрельное, тяжёлое, сквозное.
   Дополз охотник кое-как до избушки и про валялся в нём один около десяти дней, пока не прилетел к нему вертолёт, чтобы забрать засоленную рыбу. Сильный был человек - сам поднялся на борт. В Туре, в больнице пролежал ещё десять дней после чего в связи с тяжестью полученного ранения был перевезён самолётом в Красноярск. Но не выдержал могучий организм. Сгнило лёгкое. Умер охотник. До самого конца он верил, что сможет встать на ноги и порешить свои дела с обидчика ми эвенками по-свойски. Поэтому и не сказал следователю, его допрашивающему, ничего от тех, кто его ранил. После смерти охотника задержала милиция двух братьев - эвенков, да доказать так ничего и не смогла.
   Не обирался охотник оставлять своё жильё. Да и эвенки, хоть и злодеями оказа лись, но не ворами. Ни одной вещички не тронули. Свели свои счёты и исчезли.
   Поэтому и имело зимовье вид только что покинутого человеком: замоченное в бадье бельё, раску поренный ящик с галетами, который почти полностью опустошили про жорливые лемминги, разобранный лодочный мотор, сама лодка-казанка, полиэтиленовая ванна для засолки рыбы и оленьего мяса, наполненная тузлуком.
  
   Мрачный сумрак тесного зимовья,
   Мёртвая, гнилая тишина....
   Нары, ящики галет у изголовья,
   Чайник мятый и ведро без дна.
   Побыстрее выйти за порог,
   А в душе сомнения и холод,
   И вокруг избушки мох исколот
   Острыми следами чьих - то ног.
   Шкуры клочья сгнившего оленя,
   От мотора проржавевший винт...
   Что за тайну здесь скрывает время?
   Что оно нам вслух не говорит?
  
  
   Около десяти часов вечера, проплываем левый приток Майеро, название которого по-русски звучит пример но, как Хамнамгда.
   Теперь можно будет лучше ориентироваться по маршруту, так как с этого места у нас есть карта-километровка.
   На ночёвку встаём почти сразу за притоком, на высоком правом берегу.
   Подъём от воды довольно пологий, сразу за ним идёт ровное плато, покрытое редколесной лиственничной тайгой. На берегу растёт голубика и ещё какая-то неизвестная нам красная ягода: по одной-две ягодки на низеньком кустике. Она несколько похожа на бруснику, но крупнее и вытянутее по форме.
   Перед самой остановкой гоняли перед собой утиный выводок. Мамаша-утка оказалась очень опытной и ловкой. Стреляли по ней пять-шесть раз, но она всякий раз увёртывалась от дробин. Последние два выстрела даже подбрасывали её вверх. Охота так и закончилась победой утки.
   Река в месте стоянки делает большую крутую петлю-загогуль.
   Наблюдаем интересный тепловой феномен. Часов с восьми вечера начало рез ко холодать, а с десяти - значительно потеплело. Это послужило сигналом комарам, и они вновь резво кинулись в атаку на нас.
   Похоже, что здесь, на Майеро комары спать не ложатся совсем, а грызут своих клиентов без остановки сутки напролёт.
   За этот день я основательно остыл, так как плыл в одной ковбойке.
   Появился даже небольшой насморк. Поэтому на стоянке напяливаю на себя полярную куртку, которую благодарная Лариса оставила нам до возвра щения в Туру.
   Лечусь водкой. Выпили ещё одну бутылку "Сибирской" за первую в сезоне птичку. Теперь у нас в запасе всего две бутылки. Кошмар!
   Как давно подмечено, одинаково чреваты и неприемлемы две крайности: долгий запой и пошлое воздержание. Истина, коей полагается быть посередине, проста. Самое лучшее и полезное - выжрать неумеренное количество водки, назавтра предаться долгому, неспешному попиванию пивка, а потом надолго забыть обо всём спиртосодержащем.
   Совершить первое нам не суждено из-за наличия отсутствия необходимого количества пития, поэтому придётся выполнять только вторую часть народного предписания - не пить вовсе.
   На ужин Ряша приготовил новое блюдо - жареную рыбу, замоченную в тёплой воде с уксусом и луком.
   Занимаясь кулинарными делами, он травит Лиде разные байки - делится свои ми познаниями.
   - Лидочка, ты, когда нибудь слышала про плоды койоловой пальмы?
   - Нет, а что?
   - А то! У плодов этой пальмы невероятно клейкая кожура. Одним-единст венным можно перемазаться так, что потом за неделю не отмоешься. Поэтому их сначала скармливают коровам. В желудках у этих парнокопытных переваривается только кожура, а сам плод целёхоньким выходит... с другого конца скороварки. Тогда его моют и с удовольствием съедают. Между прочим, он здорово вкусный и сладкий.
   - Ты серьёзно?
   - Абсолютно.
   - Врёшь ты всё, плод койоловый!
   Вкус блюда, приготовленного мастером кулинарии, весьма своеобразен и безобразен.
   - Изобретательность у тебя, как у кактуса!- ворчит Борис, выплёвывая в кусты, здоровенный кусок рыбы.
   В погоде произошли разительные перемены. Если закинуть голову, было видно, как там, в темнеющей выси, сплошь единая до этого серая масса туч разваливается на клубящиеся графитово-чёрные гроздья облаков. На западе они уже отслоились от зубчатого края земли, и в протянувшуюся над горами узкую, ровную щель лился мрачный и сильный малиновый свет.
   Ряша хмуровато оглядел эту раскалённую полосу, покосился на грузно нависшие чрева облаков, тронутые по краям пурпуром и багрянцем, и проворчал.- Смотри ты, не закат: а воспалительный процесс!
   После этого глубокомысленного заявления он посмотрел на нас и хмыкнул.- А физиомордии у вас, други, точняк, как у настоящих индейцев. Один к одному.
  
   В тайгу хожу, как школьник на уроки.
   Здесь каждый лист, как тайный дар земли.
   А тропы, разбегаясь словно строки,
   С туманами сливаются в дали.
   Здесь всё живое, трепетно живое,
   Передо мной встаёт страной чудес.
   И тьма, зарю смешав с речной волною,
   С небес вечерних загоняет в лес.
  
   Закатный свет, будто сфокусированный узкой про резью над горизонтом, был настолько интенсивен, что казалось, стоит в воздухе, как пыль. И на всём, куда ни глянешь, даже на тёмной хвое лиственниц, лежал отчётливый красный от свет.
   Река сейчас выглядела свинцовой, как это бывает после дождя. Её беспокойную серую поверхность оживляли мелькающие в волнах малиновые просверки - закат всё ещё кроваво пылал, но уже холодней, чем несколько минут назад.
   Ночью шёл дождь.
  
  
   7 августа.
   Солнечное утро, редкие кучевые облачка. Торжествующие комары. Отплываем в 11 часов. Сразу же после отплытия Здорик сбивает влёт серую утку.
   Около трёх часов дня выплываем к большой каменистой косе, на которой отдыхает громадная стая крупных лесных куликов. При нашем появлении они с гамом взлетели и, покружившись в воздухе, перелетели в редколесье. Я и Ряша вышли на берег попробовать счастья в пешей охоте. Ряше проще у него двенадцатый калибр, а у меня всего лишь мелкашка. Ряша вспугнул одного из прятавшихся в траве кули ков и со второго выстрела приземлил его. Остальные после выстрелов сразу же взлетели и начали кругами носиться над лесом. На этом вся моя охота закончилась, так как стрельба влёт из мелкашки пустой номер.
   С плота вылез Здорик и, когда один из куликов неосторожно пролетел над ним, метким выстрелом увеличил наши запасы дичи.
   Охота заняла у нас всего каких-то двенадцать минут, но мы стали обладателя ми двух великолепных куликов.
   Река всё также едва течёт. Приходится непрерывно грести. По берегам сплошные болота и чащоба. На горизонте прямо перед нами возвышается каменистая треугольная остроконечная вершина.
   - Фудзияма в Эвенкии,- шутят ребята.
   Перед нами всё время плывут вниз по реке три гагары. Через час такого совместного плавания одна из них взлетела и низко над водой, всего в каких-то двадцати метрах от нас, пролетела обратно в верховья Майеро. Этот полёт был встречен настоящей канонадой. Стреляли все. Но ни шесть выстрелов из дробовиков, ни три выстрела из мелкашки не причинили гагаре никакого вреда, нанеся нам убыток аж в два рубля пятьдесят копеек.
   Река начала делать плавную дугу.
   - Эй, там в кочегарке! Начинай топить кривыми дровами! Поворот делать бу дем,- заорал Здорик.
   Гагары впереди куда-то исчезли, но вместо них появились два довольно крупных утёнка. Повеселились, стреляя в них из мелкашки. Выпустили около десятка патронов без всякого вреда испуганным птичкам.
   Рыба сегодня не ловиться вообще. Сколько мы не забрасывали блёсны во все возможные места её нахождения, результат был нулевым.
   Шура упорно продолжает крапать в своей тетради-дневнике. К её корочке приклеена фотография любимой Шуриной девушки. Один раз наш писака не рассчитал, и дневник упал в воду. Теперь ему пришлось сушить на ветру размокшее лицо на фото.
   Внезапно откуда-то из-за невысоких сопок на нас набежала тучка-одиночка и чуть-чуть побрызгала на нас и воду холодным дождичком.
   Так же незаметно она куда-то исчезла. Нас практически не замочило, но комары и мошка от этого события пришли в неописуемый восторг. Ветра практически нет, и это позволяет им спокойно сопровождать плавание нашего плота.
   Под плотом очень лёгкая и гладкая вода. Он скользит по ней, как по маслу. До пережора прошли девятнадцать километров.
   Сегодня мы всё время видим чаек и их чаёнышей. Чайки или неподвижно стоят на одной ноге на краях каменистых кос, или чёткими силуэтами виднеются стоящими точно в таких же позах на ветвях сухих деревьев.
   Чаёныши очень любопытны. При нашем приближении они тут же поднимаются в воздух и летят к плоту посмотреть на невиданные ранее предметы и людей.
   Не доходя трёх-четырёх километров до правого притока Эквонда-хон в небольшой, заросшей травой заводи наткнулись на утиный выводок. Увидел их Шура.
   Здорик выстрелил почти наугад через траву, но на воде заводи забелела пере вернувшаяся кверху лапками утка.
   Стреляет Ряша, за ним Борис, затем снова Ряша...
   В воду падает ещё три утки. В это время из травы взлетела куропатка, за ней другая. Теперь стреляет Вова и одна из куропаток камнем падает на землю.
   Причаливаем плот, и Здорик бежит за упавшей птицей. Не успевает он сделать несколько шагов, как у него из-под ног выскакивает заяц. Он мгновенно преодолевает несколько метров до ближайших кустов и скрывается в них.
   Здорик начинает сомневаться.- Да нет, братцы, это вовсе не заяц, а волчёнок. Уж больно он большой был.
   - Заяц. Волку совсем нечего здесь в болоте делать.
   - Не, волчонок. Он тут травку щипал и на уток охотился.
   - Тоже мне, нашёл волка травоядного.
   Вова и Ряша, взяв ружья, уходят в лес за улетевшей куропаткой. Через несколько минут возвращается пустой Вова. В это время Ряша снова вспугивает куропатку, которая летит прямо на наш плот.
   Вова хочет стрелять, но ему мешают появившиеся совсем некстати груди привставшего на плоту Шуры. Куропатка благополучно улетает.
   На берегу растёт много красной смородины. Синеют кустики голубики.
   - Не охота, а прямо сказки эвенкийского леса,- восторгается Борис.
   После этой охоты делаем подсчёт оставшихся боеприпасов. У Здорика и Вовы осталось всего по восемнадцать патронов и по пять пуль. У Ряши с боезапасом тоже не очень густо, но все-таки осталось тридцать патронов и семь пуль. При нашей результативности - пять патронов на утку, и алчности на стрельбу по любым мишеням мы можем в дальнейшем рассчитывать всего на десять-двенадцать птичек, что совсем не густо.
   Пристав на пережёр около притока Эквонда-Хон, замечаем на берегу свежие медвежьи следы. Гуляла медведица с медвежатами. К счастью семейка успела уда литься до нашего появления.
   Пережёр сегодня просто царский: колбаса - салями, копчёная грудинка, свиное сало по-домашнему, печенье, конфеты, сахар, белый хлеб, крепчайший чаёк.
   - Чтобы я так всегда жил,- умиляется Шура.
   - Надо кончать обжираться. Умеренность помогала людям с древности,- ворчит Вова.
   - Ничего, ничего... не надолго всё это... Посмотрим, что через недельку кушать будем,- успокаивает его Шура.- Там наступят сплошные контрасты. Сухари и водичка из речки...
   Через полчаса после отплы тия увидели на берегу здоровенного волчару. Он вышел из кустов, спо койно встал на берегу и лениво посмотрел в нашу сторону.
   Волк был светло-палевого цвета с прекрасным хвостом-поленом.
   - Что я вам говорил. Не заяц то был, а волчонок, а это он своего папу прислал на нас поглядеть,- заорал Здорик.
   - Не простой это волчара, а белый,- авторитетно заявил Шура.
   - И вовсе даже нет,- возразила ему Лида.- Последний белый волк был убит в Гренландии. От белого волка остались только белые легенды. Может это он воет по ночам, но люди не видят его, ибо цвет шкуры белого волка такой же, как цвет снега. Может это он превращается в айсберг, а его глаза сверкают на солнце, как огромные зеркала.
   - Умная ты у нас, мать! Аж жуть!
   Пока мы соображали, что нам нужно делать, волк оценил ситуацию, развернулся и так же медленно, как и пришёл, направился обратно в кусты.
   Я выстрелил ему вслед из мелкашки, но пуля прошла где-то левее и несколько выше.
   Волк, не оборачиваясь и не прибавляя скорости, исчез в густом кустарнике.
   Рыба всё также не ловится.
   - Вова, ты у нас специалист в рыбопоймайстве. Добудь рыбку коллективу,- про сит Шура.
   - Щас нырну и руками поймаю,- огрызается Вова.
   Течения в реке всё также нет. Если не грести, то скорость сплава не более одного километра в час. Лида утопила свой спиннинг. Он лежал на борту, и, когда она неловко повернулась, он булькнул с плота и мгновенно ушёл под воду. Глубина здесь довольно большая, да и вода абсолютно непрозрачная. Прощай любимая снасть.
   Над нами медленно кругами летают две гагары, пытаясь рассмотреть, что же это так плывёт по реке.
   Борис подзадоривает Вову.- Попробуй, подстрели, смотри как удобно ходят. Только упреждение побольше бери.
   Вова клюёт на его подначку и два раза стреляет. В ответ на это гагары дважды расставляют ножки и бомбят наш плот, пролетая над нами.
   - Вова, у тебя теперь только 16 патронов, а у Бори - целых 18. Это он тебя нарочно заводит,- не преминул констатировать Ряша это событие.
   В гребле и неспешных разговорах мы проплыли ещё час и тут на нас на скорости выскочил очередной утиный выводок. Увидев нас утка перелетела на левый берег, а почти взрослые утята рванули по воде к правому, вылезли на него и попря тались в траве.
   Причаливаем к берегу, с плота слезаем я и Ряша. Начинаем шуровать по кустикам и в траве.
   Утята не выдерживают такой ситуации и, как горох, начинают сыпаться с берега в воду. Это обходится им дорого: одного из мелкашки сшибаю я, одного - Вова с плота, и ещё одного из своей пушки - Ряша.
   Не успели мы побросать добытых утят в ЛАС, и как следует побазарить по этому поводу, как впереди нас на воде появились крупные всплески, как будто в воду начали падать небольшие снаряды.
   - Гусь,- мгновенно отреагировал Здорик.- вперёд! Гусей у нас сегодня ещё не было.
   Мы мощно налегаем на вёсла и начинаем медленно, но уверенно приближаться к гусю, который лишь на мгновение появляется на поверхности воды, быстро оценивает обстановку и вновь ныряет, скрываясь от нашего взгляда.
   Скорость его продвижения под водой несколько меньше, чем наша надводная, и расстояние всё сокращается. Кроме того, гусь начал уставать.
   У него всего одна гусиная сила, а у нас целых шесть человеко-лошадиных.
   Через десяток минут мы приблизились к нему на расстояние прицельного выстрела из мелкашки. Прицеливаюсь, стреляю. Пуля проходит несколько выше и, отрикошетив, от воды, с треньканьем уходит куда-то в тайгу. Сказывается отсутствие опыта стрельбы с качающегося основания.
   Гусь ныряет. Внимательно осматриваемся вокруг и ждём его очередного появления над водой. Вот гусь выныривает несколько сбоку, левее плота. Снова стреляю. Снова промах. Гусь опять скрывается под водой.
   Стараемся подойти к нему как можно ближе. Постепенно нам это удаётся. Когда гусь выныривает, мгновенно стреляю. Снова мимо, гусь ныряет.
   Начинаю потихоньку злиться и на себя, и на гуся. Голова птицы появляется всего в пятнадцати метрах точно перед плотом. Выстрел. Гусь роняет голову в воду, переворачивается кверху брюхом и хвостиком, но всё ещё продолжает загребать ногами, пытаясь уплыть подальше от своих преследователей.
   Догоняем его и поднимаем за лапы на плот. Здоровенный, весит не меньше четырёх килограмм, но молодой и очень вкусный, как сразу же определяет Здорик.
   Впереди нас снова появляются точно такие же всплески. Ещё один гусь!
   Опять дружно налегаем на вёсла. Гонка преследования длится минут пятнад цать, так как этот гусь оказывается более выносливым и скоростным. Она оканчивается, как и предыдущая, победой нашего славного экипажа.
   Повторяется вариант только что завершившейся охоты. Только на этот раз гусь хитрит и пытается нырянием прорваться мимо нас обратно в верховья. Это ему удаётся, и он всплывает далеко позади нас.
   Однако мы не сдаёмся, разворачиваем плот и начинаем выгребать против течения, благо, что оно почти отсутствует. И этот гусь начинает уставать. Его нырки становятся всё короче. Гусь всё больше времени находится на поверхности воды.
   Стреляю. Промах. Ещё раз... снова промах.
   После интенсивной гребли руки не могут твёрдо держать винтовку и мелко подрагивают. Перевожу дыхание, стараюсь принять наиболее устойчивое для стрельбы положение.
   Выстрел. Гусь, в который уже раз, ныряет.
   Не выдерживает Ряша, поднимается во весь рост над плотом и, расставив ноги - трубы, готовится ударить по бедной птице из главного калибра.
   Гусь появляется на поверхности, и тут же одновременно раздаются два выстрела: едва слышный из мелкашки и подобный грому небесному - Игоря. От последнего всем нам мгновенно закладывает уши и хочется чихнуть.
   Гусь переворачивается кверху брюхом. Из головы у него крупными каплями стекает в воду кровь. Снова попадание в голову.
   За сегодняшний день мы добыли десять уток, двух гусей, двух куликов и одну куропатку. О последней птичке разгорелся спор между Ряшей и Борисом. Первый утверждал, что это куропатка, а второй, что это рябчик. Спор заканчивается вничью: спорщики решают именовать добытую птицу куропато-рябчиком.
   "Птичий" день подходит к концу, нужно искать место стоянки и останавливаться на ночлег. За этот день мы незаметно проплыли тридцать восемь километров - вот что такое заинтересованность.
   На ночлег встали на высоком, крутом берегу, заросшем редкой листвянкой.
   Очень ровная площадка, вся покрытая белым хрустящим мхом и мелкими кус тиками голубики. Площадка имеет ширину около двухсот метров, а за ней буро -зелёным покрывалом простирается обширное болото, посредине которого блестит зеркало небольшого озерка.
   Озерко чистое, почти не заросло травой. Только по самой кромке берегов стоят небольшие островки ярко-зелёной осоки.
   Над озерком летают две малые чайки-крачки и охотятся на рыбу. Они неподвижно, словно вертолёты, зависают в двух-трёх метрах над водой, а затем камнем падают вниз.
   Всплеск и затем мгновенный взлёт.
  
   Над нами проплывают облака,
   И море красок тешится игрою:
   То дымчатым глядит издалека,
   То голубою вспыхнет полосою.
   То заискрится ярким серебром,
   То развернётся знойно-жёлтым тоном.
   То синевой покроется кругом,
   То станет удивительно зелёным.
   Стою в тайге наедине с собой,
   В душе с судьбою непрерывно споря,
   И словно краски на воде живой,
   Себя ищу в искрящемся просторе.
  
   Около озера в болотистых кочках прячется стайка точно таких же, как днём, лесных куликов. Но у нас уже достаточно дичи и мы оставляем их в покое.
   Готовим ужин из настрелянной дичи. Мяса птицы получается целых два ведра. Одно съедаем на ужин, а второе и почти нетронутых гусей остав ляем назавтра.
   С болота на нас наползает волнами молочно-белый туман, закрывая от нас окружающую природу. Достигнув воды туман, как в сказке, куда-то исчезает, и окружающий мир вновь предстаёт перед глазами во всей своей первозданной красе.
   Левый берег напротив нашей стоянки плоский, как полированная столешница. За ним спичками торчат стволы горелых лиственниц. У самой воды расположилась песчаная коса. За гарью свежей зеленью светятся уцелевшие деревья. Место очень красивое и необычное.
   Отблеск костра не позволял, как следует рассмотреть особенности заката, а он был сегодня действительно каким-то особенным.
   Только выйдя из светового круга, отбрасываемого огнём, я смог в деталях рас смотреть необычную раскраску вечереющего неба.
   На всём видимом пространстве оно делилось на ровные, будто страница школьной тетради, квадратики редких облаков. И каждый отсвечивал своим особым тоном в общей яркой, какой-то неестественно химической малиново-фиолетовой окраске.
   Мне раньше случалось видеть, как изменяется перед глазами от фиолетового до розового восточная половина неба, но такого сочетания красок видеть ещё не доводилось. Малиновый цвет неба тревожным огнём перекинулся и на вершины дальних хребтов.
   Я стоял, глядя в предвечернее небо, видя, как умирают один за одним фиолетово-малиновые квадраты облаков, одним за одним превращаясь в тёмные остывающие угольки.
   Вдоволь напитав себя этим необычным, запоминающимся зрелищем, я вернулся к костру.
   Стало быстро холодать. Тепло шло лишь от костра. Оно лилось по лицу и рукам, по свитеру, жарило выставленные к огню колени, а из резиновых сапог, которые я всё ещё никак не умудрился поменять на кеды, выжимало тяжёлый палёный дух. Приходилось крутиться, согревая то спину, то грудь. Темнота тем временем всё плот нее обступала костёр.
  
   8 августа.
   Ночью пошёл дождь. К утру он заметно усилился. Теперь он уже не по ходил на лёгкий шорох веника, а громко и настойчиво стучался в ткань палатки.
   - Под такой дождик только и спать. Когда-то помещики девок с вениками и вёдрами воды на крышу посылали, чтобы те шум дождя имитировали: очень сну способствует. А натуральный ещё быстрее убаюкивает.- Почему-то вспомнилось мне.
   Но спать почему-то не мог. Видно, и так переспал. Лежал в полудрёме. И оттого время тянулось нестерпимо медленно, будто мучительная неохота была серенькому рассвету зачинаться при нудном, безудержном дожде.
   Расстегнув спальник, я высунул голову наружу. Заметно светлело.
   Уже отчётливо различались и берег, и вода, и чёрные пирамиды деревьев в ту манной сырости на противоположном берегу.
   Я оглядел палатку. В одном месте - как раз над головой Ряши - она протекала. Набухшие капли, падая, разбивались о клапан спального мешка, и брызги от них летели почти ему в лицо.
   Ряша, упорно не желая просыпаться, морщился, словно собирался чихнуть, поерзывал, пробовал повернуться на другой бок, и тогда капли начинали попадать ему на затылок.
   Я рассмеялся, провёл пальцем по полотнищу от протекающего места до края крыши. Капли послушно побежали по этой невидимой черте, а затем - вниз по стенке на землю.
   Ряша мгновенно успокоился, лицо его приняло благостное выражение.
   Он явно ещё глубже погружался в сон - без помех и с новыми силами, но тут порыв ветра, утяжеленный дождём, сильно хлопнул полами палатки.
   Звук этот мгновенно разбудил Ряшу. Он поднял голову, прислушался и сипло проговорил.- Заморочачило. А что я вчера говорил? Солнце в тучи садится - к дождю! А сейчас вот у меня ладонь ноги чешется - это к чему?
   - Не прочухался ещё? Причем здесь нога и ладонь?
   - А при том. Человек от кого произошёл? От обезьяны, но ещё не совсем. Скорее всего, от примата, а у того все четыре конечности - руки.
   - Хватит умничать примат. Чеши свою ладонь ноги, сразу же пройдёт.
   - Ладно, уговорил. Пойду пописаю,- он пополз к выходу.
   Палатка застёгивалась на клеванты - деревянные палочки, продеваемые в петли. Не желая с ними возиться, Ряша приподнял входные полы палатки, протиснулся в них сначала головой, потом плечами и, наконец, всем своим грузным, ещё не совсем проснувшимся, телом.
   _ Ой! 0й! - послышалось снаружи.- Чтой-то климат мне сейчас не нравится - не пора ли остограмиться!
   Небо сплошь затянуто серой плотной пеленой. Дует сильный порывистый ветер. От такой погоды становится неуютно, зато нет комаров.
   Шура шутит.- В тайге всегда есть две приятных вещи. Первая, когда много комаров, но зато жарко и сухо. Вторая, когда нет комаров, но холодно и сыро. Чередование этих двух приятностей делает жизнь прекрасной и удивительной.
   - Завхоз, ты долго ещё нас голодом морить будешь? Жрать до смерти охота.
   - Ничего, потерпите... Можно даже денёк-другой поголодать, глядишь и шлаки из организмов повыйдут.
   - Ну, уж, дудки! Для того, чтобы что-нибудь из чего-то вышло, необходимо, что бы в него сначала что-нибудь вошло.
   Под дождём костёр не желал разгораться: шипел, трещал, выбрасывал в верх тоненькие струйки дыма.
   В конце концов, нам кое-как удалось преодолеть сопротивление сырых веток и раздуть приличный огонь, который устойчиво сопротивлялся водяным струям, льющимся сверху.
   Приготовили завтрак, вскипятили чай и разбежались по палаткам принимать утреннюю дозу килокалорий.
   Упаковывались, не вылезая из палаток. Только когда все рюкзаки были набиты и засунуты в непромокаемые мешки, мы выволокли их наружу, а за ними выползли под дождь и сами. Быстренько свернули мокрые палатки и потащили всю эту груду мокрых и холодных шмоток и вещей на катамаран.
  
   Всю ночь шел дождь, не уставая,
   Был ветер дерзок и могуч.
   Метались молнии, сверкая,
   Томилось в небе стадо туч.
   Деревья приникали к окнам,
   Людей о помощи маня,
   И всё вокруг насквозь промокло,
   Дождём насытилась земля.
   Но утром солнце золотое
   Взошло на небе голубом,
   Земля, омытая росою,
   Блестящим вспыхнула огнём.
   И только капли дождевые
   Из гущи листьев и ветвей
   Блестели, как глаза живые
   Любви смеющейся моей.
  
   Сплавляемся под сплошным дождём, мелким и противным. Над нами кружит какая-то сумасшедшая утка.
   - Сотрите, как мендрирует,- глубоко мысленно заявляет Шура, даже не пытаясь, объяснить нам, что означает это загадочное слово.
   В конце концов, Здорик не выдерживает и стреляет по ней раз, затем другой. Утка не обращает внимания на выстрелы и продолжает своё круговое движение над нами и рекой.
   - На сегодня всё. Дневной запас патронов я уже израсходовал,- изрекает неудачливый стрелок и надолго умолкает.
   Через пару километров сплава навстречу плоту вылетает ещё одна утка. Она пытается отвлечь наше внимание от выводка.
   Утята уже крупные, по размерам почти догнали свою маму.
   Они уже встали на крыло и, совершая короткие подскоки-полёты низко над водой, резво удирают вниз по течению.
   Ряша стреляет по утке, и она падает в воду, но быстро очухавшись, удирает к берегу. Там она вылезла на сушу и заковыляла в траву.
   Стреляю я из мелкаша.
   Утка, как будто споткнувшись, падает, растопырив крылья, но потом вскакивает и мгновенно исчезает в густых кустах. Видно только мелкое шевеление травы. Внезапно она выпрыгнула вверх, а затем снова пропала из нашего зрения.
   Причаливаем к берегу и пытаемся отыскать спрятавшуюся птицу среди кочек и кустов. Все наши усилия остаются напрасными. Утка куда-то пропала. Зато мы вспугиваем из кустов целые полчища "пернатых", которые прятались там от дождя.
   Они со зловещим звоном взлетают в воздух и с остервенением набрасываются на возмутителей их спокойствия. Долбят во все незащищённые места. Бежим от них сломя голову на катамаран.
   Отчаливаем, но даже на воде нам ещё долго приходится отбиваться от этих гнусных тварей, пока дождь и ветер не сдувают эту пакость на берег.
   Наш катамаран пожирает километры Майеро медленно и лениво, как сытая соба ка ест колбасу.
   До самого пережора, а это по времени до половины пятого, идёт дождь.
   Пережёр сделали, не доходя километ ра до впадения в Майеро протоки из озера Аян. Он больше похож на царский обед: от варные гуси, копчёная щука, конфеты, пшенная каша, чай.
   Во время принятия пищи из окружаю щих кустов на нас снова налетают комары и мошка. Еле отбиваемся от них.
  
   Над Майеро задули злые ветры,
   Неся с собой унылые дожди.
   Длиннее стали сразу километры,
   И никаких просветов впереди.
   Вода свинцовым блеском отливает,
   И спичками торчит горелая тайга,
   Течение всё чаще пропадает,
   Болотистее стали берега.
   Пропала птица, рыба не ловилась.
   Одно занятие - грести, ну хоть умри!
   С небес вода струилась и струилась,
   По всей реке, пуская пузыри.
  
   К шести часам дождь наконец-то прекращается. Тёмные тучи курьерскими составами несутся над землёй, постепенно поднимаясь всё выше и выше.
   Завершаем пиршество и продолжаем свой маршрут. Проплыв протоку, мы попали в зону сильного встречного ветра. Течение в реке и так очень слабое, а сейчас вокруг поднялись ещё и приличные волны. С трудом выгребаем, чтобы хоть как-то обеспечить себе поступательное движение вперёд.
   В это время Борис замечает далеко впереди в реке крупного лося, который перебродит с правого берега на левый. Река в этом месте не очень широкая и лось быстро движется к спасительной для него суше.
   Пытаемся, усиленно гребя, приблизиться к зверю, но он сразу же замечает нас и резко ускоряет своё движение. Отряхиваясь, выскакивает на берег.
   Стреляю по нему из мелкашки, хотя расстояние до лося не менее 250 метров. Лосиха, а это оказалась именно лосиха, крупными прыжками уходит через кусты в тайгу. Мой выстрел не причинил ей никакого вреда.
   В разрывах облаков наконец-то появляется долгожданное солнце, но подразнив нас минут двадцать, вновь исчезает за облаками.
   Всё чаще начинают встречаться утиные выводки. Мы долго гоним их перед собой. Удивительно, что в этих выводках утята совсем маленькие, так как уже скоро середина августа, а они ещё не выросли и не встали на крыло. Плывут в низ по реке в какой-то сотне метров впереди нас, пугливо попискивают и по команде мамаш одно временно ныряют. Запас кислорода у них ещё маловат, поэтому они вновь быстро почти одновременно выныривают, озираются, отыскивая мать, которая ныряет намного лучше своих отпрысков и подолгу остаётся под водой. Утятам страшно и они начинают пищать ещё сильнее, пока из воды не появляется мамаша.
   Комар и мошка зверствуют вовсю. Погода им, в отличие от нас, очень нравится: тепло и очень сыро. Когда начинает дуть ветер, комары спокойно усаживаются у нас на плоту и выжидают.
   Шура восседает на плоту весь облепленный насекомыми. На нём одета белая курточка на молнии и с капюшоном. На спинке куртки гордо растопырил лапы чешский лев. Куртка сделана самим Шурой из парашютного шелка.
   Комарам особенно нравится Шурина голубая шляпа, типа панамы. Она ворсистая и мягкая. Очевидно, напоминает комарам мох. На шляпе прикреплена белая экзотическая марля, которую Шура безуспешно пытался выкрасить марганцовкой, чаем и даже соком голубики. На нём надеты штаны из брезента с синими лампасами. На месте мотни пришит также синий лоскут. На заднице одноцветные со штанами заплаты, из которых торчат необрезанные нитки.
   - Специально для оригинальности,- говорит о своих штанах Шура.
   Мне нравится его чувство юмора. Все его экспромты и каламбуры всегда неожиданны и к месту.
   Шура уже довольно прилично оброс чёрной растительностью, лицо загрубело от ветра и укусов комаров, поэтому на нём особенно чётко и контрастно выделяются голубые глаза.
   За этот день мы проплыли 31 километр. Река не меняет своего облика: всё те же болота по берегам, отсутствует течение. Правда, берега становятся несколько выше и круче.
   На ночёвку встаём снова в 10 часов вечера. Солнце зашло за горризонт всего полчаса назад.
   Подошёл к костру, едва волоча ноги, Шура. Подошел и, не говоря ни слова, буквально упал на щербинистую землю, утыканную убогой колючей травкой.
   - Подложи под себя рюкзак, удобнее будет,- посоветовал я ему.
   - Ну, нет, извини за вульгаризм, но сегодня я так промок и издёргался, что стёр ноги до самой задницы, по другому я сейчас ни стоять, ни лежать не могу. Организм любую позу отвергает. Конфликтует с действительностью,- прохрипел Шура, потащил с ноги сапог, охнул и выругался.
   - Давай помогу, бедолага,- я присел на корточки и одним махом сдёрнул с него сапог, а затем влил из него со стакан воды.
   Страдальчески ощерясь, Шура стянул с себя мокрые, измятые носки и блажен но растянулся на земле.
   - Как же ты в таком виде весь день вертелся,- поинтересовалась Лида, профессионально окинув взглядом его потёртые синевато-фиолетовые ноги.
   - На самолюбии, исключительно на самолюбии,- забурчал Шура.
   - Ладно, суши портянки, умник.
   Рядом омерзительно захихикал Борис.
   - Ты чего это развеселился,- подозрительно спросил его Шура.
   - Да вот вспомнил... У бурят есть выражение "сушить унты", то есть отдать концы...
   - Нахал, я вот сейчас тебя зонтиком! Из-за кого я тут собственно, сушу "унты", а? Из-за тебя, охламон. Всё греби, да греби... Вот назавтра откажусь грести наотрез, лягу на "жабе" и буду лежать - что будешь делать?
   - Спишу на берег. Захочешь жрать - за плотом побежишь. Короткими перебежками. И босиком.
   - Босиком?- Шура задумчиво посмотрел на свои синие ноги, пошевелил пальцами.- А это идея, начальник! Оголопятственно. "Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей!" ... Пошкандыбаю. Вот так и рождаются легенды о снежных лю дях. Ладно, шелуха всё это, займёмся более важным!- он протянул руку за лежащим рядом сухарём.
   Шура медленно жевал сухарь медленно и с чувством.- Вкуснятина, с голодухи пальчики оближешь... и не только на руках!
   Чуть дымил костерок. Приятен и ласкающ был тёпло-прохладный ветер. Необьятный поток лучистого сияния лился не только с солнца, но со всего головокружительного синего неба. И - ни звука кругом, ни малейшего шороха: горы и долы, леса и реки, будто бы застыв в оцепенении, самозабвенно и трепетно вбирали в себя этот горячий лучистый свет.
   - Хорошо!- опять повторил Шура.- Памирские таджики называют это "ороми" - вот такое состояние природы, когда кругом всё тихо и глухо, как в танке. И вообще... Наливай!
   - Чего?
   - Чаю, чаю... Чего же ещё. Другого ведь всё рано не нальёте.
   Ишь чего захотел. Чтобы поставить клизму, надо её иметь. А если её нет? Ты за водичкой сбегал? Ты её в ведёрко набрал, на костёр поставил?
   - Слушай, я с тобой по серьезному обиделся Шура.
   - И я по серьезному... Кто сегодня дежурный? Не ты, клещ?
   - Видишь я больной... мог бы и помочь...
   - Ты всегда больной, когда работать надо...
   - Ладно, Борь, не гоношись. Поставь чайку. Будет тебе за это большой апло дисмент.
   - Ладно, я понимаю, не овцебык.
   - Сейчас ты у меня загремишь в полный рост, овцебык! Как говорится, позвольте вам выйти вон! И чтобы через цвай минутен вода была в ведре и на костре!
   Подрагивающий отсвет пламени нерешительно трогал стволы отдалённых деревьев, таинственно шевелился в листве окаймляющего берег кустарника, выхватывал из полумрака лежащие на траве рюкзаки, спальные мешки, какие-то шмотки. Вид этих беззаботно разбросанных вещей в сочетании с глотком горячего чая делали пустынный до сего момента уголок природы вполне обжитым, почти родственным, расставаться с которым невозможно без затаённого сожаления.
   Глубокая, весомая тишина стояла вокруг - лишь нескончаемо шумела под берегом вода не засыпающего Майеро, однако, и она со своим однообразным шумом была частью этой всеобьемлющей тишины. Больше того - умиротворённо-круглая луна, и звёзды, и вообще вся чёрная бездна над головой тоже были частью её, образовывали в ней нечто нерасторжимо целое.
   - Ишь, новь-то, позёвывая, изрёк Шура.- До чего лунявая...
   Тишина обволакивала, исподволь навязывала себя, навязывала молчание. В таёжной лунной тишине, уставясь в пламя костра, потягивая маленькими глоточками из кружки нестерпимо горячий чай, уйдя в свои мысли, молчать можно бесконечно.
   - Лунными ночами третичного периода... И по-прежнему лучами серебрит луна... Постой, это же стихи. Чьи? Почему вдруг вспомнились? Непостижимая загадка в теперешнем состоянии ума и тела...
   Я попытался очнуться от этого навязчиво-обволакивающего состояния и крикнул Шуре.- Может, всё же поедим, а? Или сегодня деньгами получим?
   Шура, пребывающий, очевидно, точно в таком же, как и я, состоянии, очнулся, зачерпнул ложкой, попробовал. Подумал и зачерпнул снова.
   - Ну? Готова дочь попова? - поинтересовался теперь уже и Ряша.
   - Пища!- уважительно сказал Шура, жмурясь от удовольствия.
   Лёжа на боку около самого костра, я смотрел на Майеро, хорошо видный сквозь просветы кустарника.
   Река шла с ровным негромким гулом, в котором, однако, явственно различались журчание, и рокот, и всплеск, и взбулькивание. Это была созданная самой природой сложная и неповторимая музыка. Переливчато мерцающая слюдяная поверхность воды была неуловимо черна - возможно, по контрасту с ночной белизной прибрежных отмелей, с пенными бурунами на перекате.
   Над дальней косой чуть угадывалась призрачная дымка, и даже не дымка, а остатки лунного света, который от речной прохлады вроде бы сгустился в легкий голубоватый туман.
   Ночь и луна совершенно преобразили лес: деревья по берегам стояли не по дневному сомкнуто, отрешенно застыв, их хвойные одеяния отливали голубичной сизостью. Островки кустарников издали казались бархатисто-белесыми, вроде вербных шариков. На травянистых полянах словно лежал иней.
   Гёте говорил, что природа, действуя спокойно и медленно, способна на необыкновенное....
   Спать ложимся в половину первого, но вокруг всё ещё относительно светло. В это время в Саянах можно глаза выколоть, такая там стоит темень. Здесь же сказывается близость Полярного круга. Ночь очень тёплая, а это значит, что завтра очевидно будет дождь.
   У костра остался один Ряша. Он растянулся на земле во весь рост, тихонечко потягивал из кружки горячий чаёк и наслаждался окружающим его миром.
   В ногах лениво потрескивал костёр, тусклое пламя изредка пыталось взметнуться, но тут же сникало обессиленно. Где-то совсем рядом тоненько и нужно ныли невидимые в темноте комары. Ночь словно бы загустела, стала глуше, и звёзды выглядели по особенному яркими и крупными.
   - Созвездие Стрельца, а может, Козерога... Чёрт его знает,- подумал Ряша и зевнул.- И как они там живут в столицах без этой красоты?
   Он лежал на спине, устремив взгляд почти в зенит.
   Мириадами светил пылала бездна. Звёзды большие, малые, мельчайшая звёздная пыль, проступающая на самом пределе зрения... Непроницаемо-чёрные провалы... Млечный Путь, словно бледный газовый шарф...
   Ряша продолжал вглядываться, незаметно весь, уходя в зрение, и в какой-то момент чувство пространства и реальности ускользнуло от него - он ощутил, что парит лицом вниз над этой невероятной бездной, глядит на неё с огромной высоты, и весь земной шар невесомо покоится у него на спине... Затем исчезло чувство тела, остались лишь глаза и мозг - глаза, бессильные охватить, и мозг, бессильный постигнуть...
   Ему пришлось сделать над собой заметное усилие, чтобы прийти в себя. Это ночное колдовство небосвода он испытывал в себе и раньше, однако сегодня оно вызвало неожиданную мысль.
   Ему вдруг подумалось, что астрономы - это своего рода палеонтологи звёздного мира: те крохотные лучи, те кванты света, которые они с великим трудом ловят в объектива своих телескопов, начинали своё путешествие к Земле в эпоху мамонтов, динозавров или вообще на заре времени, когда в водах девственного океана впервые зашевелилось что-то живое.
   Костёр постепенно угасал, обмахивая замирающими сполохами ближние кусты. Луна, клонясь к земле, уже заметно переместилась к западу. Всё так же рокочуще шумел Майеро.
   - Под луной... На заре времён... Лунными ночами третичного периода... Наверно, чудесные были тогда ночи. Невероятные. И это уже не вернётся. Мы тоже кое с кем бродили лунными ночами, но только... лунными ночами четвертичного периода...
   Допив чай, он взглянул на часы. На зеленоватом от лунного света циферблате было уже без малого два.
   - К чёрту всё, спать, спать!- приказал се бе Ряша, и не пошёл, а прямо-таки пополз в палатку.
  
   Не бродить уж нам ночами,
   Хоть душа любви полна
   И по-прежнему лучами
   Серебрит простор луна.
  
   9 августа.
   Как мы и думали, дождь действительно пошёл, но не утром, а уже со средины ночи. К счастью он окончился уже в девять часов утра. Это позволило нам спокойно встать, приготовить завтрак и упаковаться.
   Отплываем ровно в полдень. Через полчаса после отплытия вновь начинается дождь, который не прекращается в течение часа. Одеваем плащи, набрасываем на головы капюшоны и в скорбном молчании гребём и гребём.
   Когда дождь закончился, встретили первую утку. Утка была маленькая и странного песочного цвета. Рядом с ней обнаруживаем и выводок. Утята совсем крошечные и тоже жёлтенькие.
   От дождя и ветра ощутительно мёрзнем и поэтому часто пристаём к берегу, чтобы "поискать агатики".
   Впереди катамарана шумно пролетели три кряковых утки, которые резво повернули и снизились где-то за кустиками левого берега. Это значит, что там располагается озерцо. Решаем выйти на берег и попробовать поохотиться.
   Озеро обнаруживаем сразу за прибрежными кустами. Оно большое и вытянутое вдоль русла Майеро. От реки озеро отделяет пяти-шестиметровая земляная перемычка, заросшая кустами ивняка. Уровень озера на три метра выше уровня реки. Уток на озере довольно много, но все они находятся у дальнего конца озера, а это более трёхсот метров.
   Здорик говорит мне.- Попробуй, пульни в них из мелкашки, может на нас полетят...
   Пуляю раз, ещё- один... Со стороны птичек ноль внимания.
   Пуляю ещё несколько раз. После этого утки снимаются с воды и две из них летят прямо на нас. Не долетая ста метров, они разворачиваются и с громким кряканьем летят обратно.
   Видя, что охота не удалась, Здорик предлагает прорыть в перемычке канаву и спустить воду озера в реку. Не дожидаясь нашего согласия, он хватает лопату, и начинает, озверело, рыть землю. Верхний слой зарос травой и землекоп вырывает её руками вместе с корнями.
   Шура хохочет.- Гляньте на него. Золотоискатель нашёлся. Давай вкалывай. Пресса готова. Сейчас зафиксируем, а завтра в центральную прессу попадёшь.
   Здорик орёт ему в ответ.- Нечего зубоскалить. Хватай весло и рой.
   Шура категорически рыть не желает и продолжает веселиться.
   Через несколько минут землекоп всё-таки прорыл узенькую и неглубокую канавку, и по ней в Майеро заструилась озёрная вода.
   - Ничего, постепенно размоет будь здоров,- убеждает сам себя Здорик.
   - Лучше бы ты ручей расчистил. Вон он рядом вытекает,- говорит ему Ряша.
   Он пытался добраться до уток в обход по берегу через тайгу, но эта затея окончилась также ничем, так как берега озера очень болотистые.
   В утешение для себя находим на берегу несколько кустов красной смородины. Ягода уже спелая и очень крупная. Пожалуй, до этого такой крупной смородины мы ещё нигде не встречали. С удовольствием едим сочную рубиновую ягоду, которая до блеска вымыта прошедшим недавно дождём.
   После отплытия сразу за поворотом на песчаной косе обнаруживаем свежай ший медвежий след. Очевидно, мишка испугался наших выстрелов и решил на вся кий случай побыстрее смотаться в тайгу.
   Вплываем в зону сильнейшего встречного ветра. Он такой силы, что несмотря на все наши героические усилия скорость движения катамарана вперёд практически близка к нулю. Стоит только перестать грести, как он начинает двигать ся обратно против течения. Упругие струи ветра с силой давят на лопасти вёсел, как только они появляются из воды. Сто метров плёса преодолеваем за пятнадцать ми нут. Только миновав этот участок, обессиленно бросаем вёсла и отдыхаем.
   Наконец-то из-за облаков появляется солнышко и начинает согревать реку, тайгу и нас.
   Солнце вновь засияло и засверкало на небе, на своём законном месте. Долина ожила, наполнилась звуками, яркими красками. Облишаевшие скалы, густо покрытые буйной травой склоны, стали вновь светлыми и тёплыми.
   Тайга сама без спросу западает в душу. В тот миг ты можешь этого и не понять, не почувствовать. Но она уже будет с тобой и в тебе всегда и всюду.
   Тайга хороша в любое время. Но нет ничего краше тайги после ненастья. Она становится похожа на хорошо отдохнувшего жизнерадостного человека. Всё в ней: куст, роса, травы и даже кривобокая, корявая листвянка на скале - играет, брызжет радостью и весельем.
   К великому сожалению этот рай длится совсем недолго и солнце вновь скрывается за плотной занавесью облаков.
   Ряша гребёт, закрыв глаза и сопя своим здоровым носом.
   - Смотри, уснёшь и выпадешь,- предупреждает его Шура.
   - И никто даже не заметит,- уточняет Здорик.
   Остальные члены экипажа следуют примеру Ряши и начинают тоже грести, закрыв глаза.
   - Спится словно снотворного накушались,- говорит Лида.
   - Ночью больше спать надо, а ты всё за " агатиками ходишь",- ехидничает Шура.
   Через несколько минут такой гребли Ряша вздрагивает, поднимает голову и произносит.- Ох, хорошо-то как. Я всё-таки вздремнул малость.
   Уже без десяти минут четыре, а мы всё ещё никак не можем доплыть до правого притока Сюсюмо. По нашим подсчётам до него остаётся около пяти километров. План сплава на этот день трещит по швам.
   - Берега реки здесь сплошь покрыты французской зеленью в стиле дрю,- глубокомысленно ни с того ни с чего изрекает Шура.
   - Что ещё за "дрю" такое,- интересуется Вова.
   - Тебе этого не понять, да и никто этого всё равно не знает. Зато красиво звучит,- отвечает Шура и продолжает.- Может на бережок сбегаем. Ищу компаньона. Если все против, тогда и потерпеть можно, если чо...
   - Вам бы всё пожурчать. Комаров давно не видели?- ворчит Здорик.
   - Не гундось. Шура, я за... могу поддержать. Тем более, что берег-то вот он, совсем рядом,- встревает Ряша.
   - Хочется, да? Так вот тебе фиг,- не унимается Здорик.
   - Греби, греби, зануда.
   В 17 часов мы всё-таки достигли притока Сюсюмо, вошли в него и встали на пережёр. Пока готовится чай, я бродил по берегу и рассматривал камешки. Нашёл два приличных агата. Через час, приняв внутрь необходимое количество килокало рий, мы отправились дальше по маршруту.
   Сразу же после Сюсюмо в Майеро наконец-то появился первый хариус.
   Хорошо видно, как он играет на перекате в солнечных лучах. Хариуса доволь но много, но он мелкий. На кораблик не идёт. Тем более, что Вова поставил очень крупные мухи. Умелец Ряша умуд рился всё-таки поймать одного на блесну. Рыбка весит не более ста граммов.
   Двумя километрами ниже Сюсюмо на правом берегу нам встретился брошеный посёлок. Очевидно, здесь несколько лет назад стояла геологическая экспе диция. На избах ветер уже успел посрывать крыши, но сами строения всё ещё в очень приличном состоянии. Между ними разместился целый склад пустых бочек из-под горючего. На берегу стоит брошенный везде ход. Сразу же за посёлком установлен геодезический знак.
   Согасно ему отсюда до полярного круга всего шесть километров.
   С пяти часов вечера небо развеялось, по явилось яркое солнышко, стало тепло и приятно.
   Утки нам больше не встречаются. Без них становится даже несколько скучнова то. На реке встречаются только чайки и их дитёныши.
   Пытаемся ловить хариуса на "балду", но это занятие результата не приносит. По берегам повсюду видна красная смородина.
   В восемь часов вечера состоялось торжественное событие - мы пересекаем Полярный круг. Отмечаем это событие салютом красными химическими ракетами.
   Сразу же появились очередные утиные выводки, которые мы гоним перед собой. Один из выводков состоит из крупных, вставших на крыло утят.
   Однако добыть нам птичку так и не удаётся - утки близко к себе не подпуска ют.
   В девять часов вечера встаём на ночлег, не дойдя километра до правого притока Амо-хон. На стоянке масса комаров и мошки.
   Поблизости лопотал ручей, журчал, позвякивал, протяжно булькал.
   Никаких загадочных звуков из тайги не доносилось - мыши, зайцы и совы, выходившие с темнотой на ночную жизнь, шуметь не привыкли. Ряша сунул в карман длинную ленту попифакса и пошёл вниз под уклон в густые заросли, лениво ломая голову над весьма интересной проблемой: любопытно, когда же бравые мушкетёры, при навязанном им автором лихорадочном темпе жизни, ухитрялись покакакть?
   Летний вечер был ясен, безмятежен, обманчиво нескончаем. В воздухе переливался, дрожал, словно пыль в лезвии солнечного луча, тонкий - на пределе человеческого слуха - комариный звон.
   Розовая заря потихоньку поблекла, сникла, обречённо сошла за горизонт. И вот уже из ничего возникли сумерки - утомлённая старость с остывающей синей кровью. Всё более сумеречно становилось и на душе.
   С севера на тёмные контуры гор натягивало жиденькую, словно раздерганую кудель, серо-синюю хмарь, но над головами небо было совершен но чистое и, запрокинувшись, я смотрел вверх, и смотрел до тех пор, пока звёздная искрящаяся картина перестала казаться плоской, и в этой затягивающей куда-то в бесконечность, сосущей сердце бездонной выси я теперь различал глубину каждой звезды в отдельности - какие ближе были, а какие - дальше....
   Глядел и думал. Может быть потому и мало нам глядеть только перед собою или слегка вверх.
   Может поэтому и тянет нас, задирая голову, устремлять свой взор обя зательно в зенит, что только так мы проникаем во что-то наиболее тайное и там, вверху, и - в себе?
   Спать ложимся по теперешним меркам очень рано - ещё нет и двенадцати.
   Перед тем, как уснуть, минут двадцать с ожесточением гоняли по палатке кома ров. Они где-то обнаружили потайной вход и через него проникли в нашу спальню.
  
   Знать чудо привело меня сюда,
   Согрело своим светом и любовью.
   Ведь одного усилья над собой
   Достаточно бывает иногда,
   Чтобы проснуться и увидеть над собою,
   Что рядом есть твоя звезда,
   Судьбой найдённая твоя звезда,
   Которая вершит твоей судьбою.
  
  
   10 августа.
   Ночью снова пошел дождь. Он не прекратился и утром, поэтому Борис с Шурой, которые сегодня завершали свое двухдневное дежурство, готовили завтрак под непрерывно льющимися с неба струями воды. Тенты у палаток набухли и промокли насквозь. Завтракать приходится тоже под дождём. Комары и мошка на дождь совсем не реагируют и продолжают свои непрерывные атаки на всё живое. Собираем мокрые шмотки и, матерясь, отчаливаем от берега. Дождь прекратился только через час после отплытия. Сразу всё вокруг посветлело. Иногда из-за облаков появляется солнышко. Приходится вновь осознать, что природа всё-таки более благородна, чем люди, переделывающие её.
   Река заметно сузилась. Всё чаще на нашем пути попадаются торчащие из воды камни. Течение тоже заметно усилилось. Согласно карте километров через пятнадцать мы должны достигнуть первого каскада порогов.
   На берегах масса красной смородины. Одна за одной чере дуются каменистые и песчаные косы и отмели. Берега Майеро всё чаще стали выглядеть как камени сто-песчаные обрывы.
  
   Словно замерло всё на всё лето.
   Зверь как вымер, лишь вьётся комар,
   И вся рыба запряталась где-то,
   Не рыбалка, а тихий кошмар!
  
   При такой погоде рыба всё ещё не ловится, хотя вода в реке постепенно теряет свой желтовато-коричневый оттенок и заметно светлеет.
   Сели на мель около левого притока Майео с звучным названием Хоакта.
   В это время на берег выскочил из кустов волчонок.
   Борис мгновенно схватил ружьё и двумя выстрелами уложил беспечного зверёнка.
   Вылезаем на берег. Волчонок был ещё жив. Пришлось добивать его из мелкашки. Он совсем молоденький. Видно, что родился в этом сезоне.
   - Имеем сто пятьдесят рубликов, мужики,- заявляет Борис и довольно потирает руки.- Снимем шкуру и сдадим её в Туре. Только просолить как следует надо.
   - Ну конечно, как только наше с Вовой дежурство, так обязательно какая-нибудь гадость. Сам ошкуривать, и солить будешь,- говорит Лида, которой очень жаль волчонка.
   - Ничего подобного. На пережоре ты его помоешь и почистишь. Шкуру мне, а из мяса будем шашлык делать,- встревает в разговор Шура.
   - Шура, ты только прикинь, сколько водки на деньги за эту шкурку купить можно. Страшная жуть. Купим и будем бенефис по случаю окончания похода делать,- не унимается Здорик.
   Погода совсем разгулялась. Греет солнце.
   Вове наконец-то повезло, и он поймал на "балду" хариуса-малька.
   В тайге вовсю поют какие-то пичужки. Тихо. Ветерок едва ощущается. Река совсем сузилась, и нас весело несёт течением.
   - Вот бы ещё здоровенного волчару кокнуть,- мечтает вслух Здорик.- сразу бы ещё двести рублей заработали. В этом году закупочные цены на зверя прилично подняли.
   Шура что-то молча строчит в своём дневнике.
   - Шура настрой свой глаз на час, и глянь, что там сереется.
   - Бревно обыкновенное, лежит и не шевелится.
   - Сам ты бревно. Лось тоже может не шевелиться.
   - Тут лосей не должно быть, потому что тут волки.
   - Лоси летом волков не едят, они травку щиплют.
   Шура и Борис продолжали весёлую перебранку, а река тихонько несла наш катамаран вперёд к давно ожидаемым порогам.
   За эти дни сплошная гребля и отсутствие течения нам изрядно надоели. Хочется больших скоростей и остроты переживаний.
   Погода снова портится. Сзади нас скапливаются плотные серо-синие дождевые тучи, которые медленно, но верно начинают нас догонять. Сначала они поглощают в себя приветливое солнце, а затем начинают постепенно выливать на землю и реку частый, холодный пузырчатый дождь.
   Уже четыре часа после полудня. Вся река покрыта пузырьками. Кутаемся в свои плащи. Дождь, не переставая, идёт до шести часов вечера, а затем постепенно начинает стихать.
   Останавливаемся на пережор. Пока дежурные, матерясь, растапливают из сырых сучьев костёр, готовят чай и сервируют стол, остальные члены команды бродят по косе и занимаются поисками драгоценных и полудрагоценных камней. Это занятие стало популярным у нас после сплава по Котую.
   Берег в этом месте очень красивый. Сложен он из камней-плит самого разного цвета. Встречаются плиты зеленоватого, розоватого, коричневого и белого цвета. Среди них отчётливо выделяются камни коричневого и бурого цвета. Видно несколько мелких красных камней-вкраплений.
   На косе находим несколько агатов и сердоликов. Сегодня особенно удачлив Здорик. Он набрал целую кучу здоровенных голышей, как он заявляет, агатового происхождения и собирается сделать из них по приезду домой отличные срезы.
   Вновь появилось солнце, а вместе с ним к нам вернулось и хорошее настроение.
   Пороги, так называемый Мукдекенский каскад, начались через километр после нашего отплытия с места пережора. Каскад начался неявно выраженным порогом с коротким и очень пологим сливом с левого берега реки. Вылезаем на берег и пробуем ловить в пороге рыбу. Рыбы нет. Непонятно куда она вся подевалась, так как место очень походящее.
   Через два с половиной километра нудной гребли по плёсу с полным отсутствием течения мы подплыли ко второму порогу каскада. Это место уже значительно больше похоже на то, что мы привыкли называть порогами.
   Из воды повсюду видны камни, едва прикрытые водой. В середине русла виден явно выраженный слив с небольшими, около полутора метров стоячими волнами. Под порогом глубокий улов с медленно кружащимися во доворотами. Сразу же за порогом река делает правую полу петлю протяжен ностью около восьмисот метров. Сразу же за петлёй начинается третий порог каскада.
   Останавливаемся перед вторым порогом и идём пробовать и его на на личие рыбы.
   Со словами - Сейчас тайменя наловим - первым к порогу бросается Борис, за ним поспешили Ряша и Шура. Вова шел к воде, не спеша.
   Сгорая от воображаемой борьбы с крупной рыбой, я помчался вслед за ребятами к перекату. Он неумолчно гудел, гремел и скрежетал, оглушая округу разноголосым грохотом. Через громадные бурые валуны, брызгаясь и вскипая, гнулись, перехлёстывались, падали почти отвесно ярые струи. И не широк ведь, едва ли метров семьдесят будет, а такой неистовый!
   Лихорадочно прицепил к карабинчику никелированную блесну. Первый бросок в неведомые воды - всегда самый волнующий миг в жизни спиннингис тов. В нём столько надежд, тревог и ожиданий!
   Обманка ушла в гривистую стрежь, играючи заскользила по волнам, утонула в круговой тишине. И сразу же почувствовался резкий рывок. Я успел лишь заметить, как из глубокой ложбинки мелькнула какая-то длинная тень, схватила железку и остановилась. Энергично подсекаю и тяну напрягшуюся жилку к себе. Рыбина сдавила "добычу", не хотела идти, упи ралась. Потом испуганно отскочила в сторону, затаилась за камнем. Поняв, что ей попалась несъедобная "живность", стала выталкивать, выплёвывать блесну из пасти. Но крючки вонзились крепко, надёжно. Она опять шарахнулась в быстрину и, ошалело мотая головой, засигала крутыми свечами.
   Таймень!? Нет, к моему удивлению это оказалась обыкновенная щука. Но, ведь где поймана? В пороге, в невероятно бурной стремнине!
   Я положил свой трофей на цветущие купальницы и стал его рассмат ривать. Щука была зелёная-презелёная в длинно-узких желтых и беловатых пятнах. Пятна-пестрины прерывистыми цепочками тянулись вдоль тела. Ниж няя, как галоша, мясистая губа была презрительно оттопырена вверх, прикрываясь острым клином бугорчато-ноздреватой челюсти.
   Я ласково потрепал хищницу по толстой чёрной спине, но щука не оценила моей изысканной вежливости. Слабо рванулась, разинула пасть и резко скользнула по пальцам щёткой острых, точно иголки, мелких зубов.
   Руку пронизала жгучая, щиплющая боль.
   Кровь из мелких царапин-ранок долго не унималась, выступая из них ярко-алыми маленькими бусинками.
   Пришлось долго зализывать солоноватое ожерелье, пока не прошёл про цесс свёртывания.
   - Ну, ты, пиранья сибирская, немного и полпальца бы открямзала,- ворчу я.- Пожалуй, только в Сибири такие вот злюки и водятся.
   - Есть в латинской Америке рыбка под названием кандиру,- тут же откликнулся подошедший Ряша.- Она будет даже пострашнее пираний. Про кровожадных пираний знают все, но мало кому известно, что нападают они на людей не так уж часто.
   Зато крохотулечка кандиру с завидным постоянством стремится проникнуть во все естественные отверстия на теле человека или животного, а поскольку на жабрах у неё есть несколько загнутых крючков, извлечь незваного "постояльца" из вашей фигуры можно лишь в клинике, хорошо оборудованной для хирургических операций.
   - Да, похоже, в этой водоплавающе-живущей экзотики много, а роман тики - ни капли...
   - Ага, чем килька костистей, тем она селёдестей...
   Если бы не было Серого Волка, никто не знал бы сказку о Красной Шапочке. Если бы не водились в сибирской тайге звери и не плавали в си бирских реках удивительные рыбы, не очень интересно было бы ходить по Сибири.
   Врезав щуке по башке рукоятью ножа, чтобы не попыталась улизнуть с берега, делаю ещё несколько забросов в пенистую круговерть переката.
   Безрезультатно.
   Поднимаюсь выше по течению к грядистому скопищу отполированных ло бастых глыб. Прозрачно-бурая, как чайный настой, вода неудержимо буру нилась и кружилась вихрастыми конусами, взбивая за камнями косматые шапки мгновенно лопающихся пузырей.
   Кинул под скопище валунов теперь уже колеблющуюся блесну. Она мгновенно скрылась, однако, выброшенная напористым потоком, лихорадочно завихляла вдоль стреженистой середины переката. Из-под гривистой пены сиганула ещё одна продолговатая стремительная рыбина.
   Не удачно, промазала. Мгновенно бросилась на блесну ещё раз и забилась, извиваясь в струе всем телом. Есть ещё одна щука!
   Она была абсолютно не похожа на первую. Беловатое брюхо испещрено светло-оранжевыми пятнами. Прозрачные дымчатые плавники - в зелёных, жёлтых и красноватых полосах. Вдоль длинного туловища прерывистыми пунктирными насечками тянулась "срединная линия". Ввалившиеся глаза косились на меня из-под нависшего костяного надлобья с лютой злобой.
   Щука ожесточённо пыталась ухватить меня своими зубами за любую выступающую часть тела.
   - Ничего не выйдет, бандитка! Щас мы тебя быстренько успокоим,- сказал я и оглушил её, как и первую, рукояткой ножа.
   Щуки! Щуки! Мы привыкли к тому, что эти хищницы любят лишь сонные травянистые озёра, травянистые заболоченные разливы, глубокие илистые пруды с ленивыми карасями да тихие, заросшие осокой реки. Но бурный Ма йеро задал нам неразрешимые загадки. Что привлекло сюда, в эту гибельную горную стремнину, что заставило подниматься через грохочущие пороги, щук, безразличных, по мнению учёных-ихтиологов, к далёким и опасным путешествиям?
   Быть может, вспыхивающая искристыми звёздочками полоска мальков, которые упрямо лезли и лезли кута-то вверх по течению из тёплых и уютных глубин.
   Нет, не мне предназначено разгадать эту очередную загадку природы.
   И для остальных членов команды проба порога на рыбу оказалась очень удачной. Через двадцать минут спиннингования мы становимся облада телями семи щук весом от трёх до пяти килограммов.
   Второй заброс Здорика завершился потерей блесны: её мгновенно от кусила здоровенная щука. Правда, ей не долго пришлось радоваться свой добыче, так как через пару минут он попадается на блесну Вовы. Шура и Здорик в этом пороге поймали по две щука, я, Вова и Ряша - по одной.
   Решаем после прохождения третьего порога стазу же встать на ночёвку, а завтра сделать первую в этом сезоне днёвку. Все очень соскучились по бане, да и непрерывная, нудная гребля по тихой реке до смерти надоела.
   Третий порог представлял собой перегораживающую реку каменную гря ду, состоящую из нагромождённых друг на друга громадных камней с узкими сливами между ними. В этот сезон вода высокая, камни были почти все под водой и сливы явно выражены. Для нашего могучего катамарана это не пре пядствие. Проходим порог в брызгах и шуме, и в полукилометре ниже него останавливаемся на ночёвку. Стоянка на левом берегу, на невысоком тра вянистом, открытом ветру плато. Это сразу же сказывается на количестве комаров: их становится заметно меньше.
   Дождь давно закончился, и это радовало наши души. Выгружаемся на берег. Мы с Ряшей, не ставя палатки, идём обратно к порогу ловить рыбу.
   Рыбалка заканчивается поимкой ещё семи щук. Четыре щуки поймал Ряша и три - я. Одна из хищниц пробовала откусить блесну и с моего спин нинга, но эта её попытка оказалась неудачной, и щука закончила свою жизнь на берегу.
   Возвращаемся в лагерь, таща рыбин, нанизанных сквозь жабры на палку. Нести болтающихся рыбин довольно тяжело, но зато удобно.
   Взвешиваем их на безмене. Щуки от четырёх до пяти килограммов.
   За время нашего отсутствия Шура тоже поймал ещё двух щук. Всего сегодня мы выловили из реки шестнадцать речных "крокодилов" общим весом более пятидесяти килограммов, так что этот день можно по праву назвать "щучьим". Правда, Здорик настаивает, чтобы назвали его, как день охоты на волков, но большинством голосов мы настаиваем на своём.
   Перед ужином Борис и Вова снимают с убитого волчонка шкуру. От усердия Здорик порезал себе палец. Долго ноет и стонет, требуя чтобы врач команды Лида сделала ему йодовые примочки и заклеила "рану" плас тырем.
   Когда шкуродёры почти завершали своё дело, рядом с ними из травы внезапно выплыл утиный выводок: мамаша и три больших утёнка. Я и Ряша хватаем ружья, и сторонкой по берегу пытаемся подобраться поближе к дичи. Это нам удаётся. Стреляет Ряша, и мамаша-утка переворачивается кверху брюшком. Второй его выстрел звучит одновременно с моим, и один из утят также переворачивается и медленно сплывает вниз по течению. Два других утёнка, хлопая крыльями, убегаю вверх по реке. Через несколько минут мы уже откровенно сожалели об этой охоте, так как в двадцати метрах ниже по течению в Майеро впадал ручей, который создавал сильное отбойное течение, и убитых нами уток мгновенно вынесло на середину реки, а затем и прибило к другому берегу. Доставать их оттуда мы не стали.
   Щук потрошим уже практи чески в темноте. Над рекой опускается плотный матово-серый туман.
   Очертания деревьев на другом берегу приобретают сказочно-зага дочный вид, по форме напоминаю щий очертания крепостных стен и башен старинных замков. Стоит звенящая тишина. Даже шумящий нём порог как-то загадочно затих и едва слышен.
  
   Приглушенно листва во сне лопочет.
   Уснув, прильнула к берегам вода.
   И чутко спят в просторах ночи
   Отроги гор и облаков стада.
   В долинах и свежо, и сыро.
   Мир опелёнан синей тишиной,
   И вся земля - основа мира
   Невидимо сливается со мной.
   День пролетел, лишь осталась уталость
   В голове, и в ногах, и в груди.
   Позади лишь былое осталось,
   Настоящее всё впереди!
  
   Однако через какое-то время он вновь пробуждается и глухо звучит в но чи. Резко похолодало и комары куда-то пропали. Отдыхаем и душой и телом от их постоянного присутствия. Над нами ярко светит одинокая звёздочка.
  
   11 августа.
   Встаём в районе одиннадцати часов. Выспались все прекрасно.
   Утро без дождя, но облачность на небе не предвещает нам в ближайшем будущем ничего хорошего.
   Ряша до завтрака вновь успевает сбегать к порогу и выловить ещё трёх щук. Говорит, что во время ловли видел двух гусей, но они были далеко и уплыли за порог вверх по реке.
   Это очень похоже на правду, так как гусиного помёта на левом берегу действительно масса. На песке видны также и волчьи следы. Похоже, что волки приходили сюда попить водички и поохотиться на гусей. Хотя охотятся ли волки на гусей нам не известно.
   С рассветом на берегу вновь появились комары. Они надоедливо зудят и нахально лезут в палатки. Только у самой воды их несколько меньше, так как это место хорошо продувается ветром.
   В кустах на берегу весело щебечут какие-то пичужки. Комары им только в радость. Хотя щебетание птичек в этих местах явление довольно редкое.
   Просушиваем вещи, пользуясь отсутствием в настоящее время дождя.
   Всем захотелось помыться, и ребята дружно сооружают баню. Баня строится на небольшом островке, отделённом от берега узкой, но глубокой проточкой.
   Я зарос противной бородой. Много седого волоса. Старею, и это совсем не радует. Надо бы побриться, но это желание останавливают гудящие вокруг комары и мошка. Щетина бороды является как ни как спасением от них.
   Вчера вечером Ряша выглядел особенно импозантно: он был весь в чёрной поросли волос, около глаза и в углу рта явно просматривались кровоподтёки от раздавленных комаров, взлохмаченные волосы, оттопыренные уши и сверху белый блин накомарника с подвёрнутой на него чёрной сеткой. Не городской житель, а какой-то Мефистофель эвенкийского автономного округа в его худшем варианте. Такого встретишь на дороге и постараешься обойти стороной и незамеченным.
   Не лучше Ряши выглядел и Здорик.
   Он был очень похож на военнопленного фрица времён второй мировой войны: весь в серых тонах, сгорбленный, или, как ещё часто говорят, согбенный, на голове шапка цвета хаки с длинным козырьком, на ногах ботинки, сморщенные от постоянной сырости, с загнутыми кверху носками.
   Баня в этот раз не удалась. Холодная. Наверное, мало грели камни или заготовили недостаточно камней. Но всё равно - хорошо.
   Первыми смывали грязь Ряша и Шура, затем к ним присоединился я.
   Второй партией мылись Здорик и Вова. Вернувшись с банного острова, они долго ворчали.- Все камни из костра повытаскивали, клещи поганые. Нам почти ничего не оставили. Пришлось греться из бани на улицу вылезать.
   Несмотря на это, мылись они почти час и вернулись с острова чистыми, как невинные младенцы.
   Погода нас всё-таки балует. Скоро уже конец дня, а сильного дождя практически и не было. Правда, тучи периодически делали набеги на наш лагерь и выливали на нас непродолжительные, а потому вполне переносимые, порции воды. Но перерывы между этими набегами были весьма продолжитель ными. Благодаря этому удалось, как следует просушить все вещи. В этом году пока это редкость.
   Я не переставал удивляться прелести неба на Севере: его чистому, слабому сиянию на фоне громоздящихся ослепительно белых горных вершин, постоянно меняющих свои формы и очертания, пока не сообразил, что это
   освещаемые лучами заходящего солнца облака. И весь этот хаос радости, бьющийся в груди, постепенно сформировался непонятным для меня образом в острое и непреодолимое желание - попытаться описать всё, что я сейчас вижу и чувствую.
   К вечеру небо очистилось и вызвездилось. Был очень красивый запоминающийся закат. Тёмно-фиолетовые тучи на горизонте были равно мерно прорезаны розовыми и белыми лентами, а формы их настолько необычны, что не поддавались описанию. Хотя, наверное, описать можно всё. Было бы умение.
   К костру неспешно подошёл Борис в мокрых, брезентовых штанах.
   Ряша недовольно заворчал.- Иди переоденься. Не положено к костру в такой одежде... У нас военные кушают, культурные дамочки женского полу...
   - Подумаешь, директор из госбанка с лицом, как обезьянка,- отмахнулся от него Борис.- С медведя недожаренный шишлет!
   - Кен гуру,- заявил Ряша.
   - Какое ещё "кен гуру",- изумился Борис.
   - Керн гору - по-австралийски - "не понимаю"
   - Ну, ты и личность. С городским красноречием и нескрываемой философией.
   - Да, я вам не как-либо что, а что-либо как...
   - Больной ты на всю голову. Простатит мозга у вас, уважаемый.
   - Знаешь, что такое катахреза?
   - Не..аа
   - Катахреза - это сочетание логически несовместимых понятий. Вот она самая сейчас у нас и получилась.
   Краски и свет в природе, пожалуй, надо не столько наблюдать, сколько ими попросту жить. Однако для этого требуется пережить хотя бы один раз то состояние, которое испытывали сейчас мы, запечатлевая в своём мозгу увиденную картину жизни. На неё можно было смотреть не отрываясь, и не двигаясь.
   При созерцании прекрасного почти всегда возникает какая-то необъяснимая тревога, которая предшествует нашему внутреннему ощущению. Будто вся свежесть дождей, ветров, дыхания земли, бездонного неба и слёз, пролитых любовью к окружающему, проникает в наши сердца и навсегда завладевает ими.
   Несчастный философ Луций Сенека, на свою беду пытавшийся научить хоть чему-нибудь разумному монстра Нерона, как-то написал: Если б на земле было только одно место, откуда можно наблюдать звёзды, к нему непрерывно со всех концов стекались бы люди. И стекались бы. А так - звёзды-то в принципе доступны любому и в любое время. Потому многие и считают, что можно и не рваться, не спешить, поскольку всегда успеется, а пока лучше заниматься чем-нибудь более неотложным, телевизором, например. Передача закончится, а звёзды подождут.
   Но будь моя воля, я вменил бы в обязанность каждому человеку хоть раз в месяц проводить ночь наедине со звёздным небом.
   - Две вещи наполняют мой дух вечно живым и всё большим благоговением - звёздное небо надо мной и нравственный закон во мне,- так говорил Кант. Старина Иммануил Кант.
   На ночь на самом выходе из протоки ставим сетку, которую мы позаимствовали в брошенном зимовье. Сетка длиной не более десяти метров, высотой около двух метров. Много дыр.
   Сгущая темноту до вполне осязаемой плотности, пламя костра выхватывает из ночи светлые стволы деревьев, взъерошенные, неподвижно нависающие над головой ветви, выступающие в отдалении расплывчатыми, чёрными контурами кусты. Но вот языки огня сникают, сокращаются, как бы уходят в себя, чтобы снова рыться среди раскалённых светящихся веток, лизать деревянные обрубки, снова набираться от них сил для борьбы со сгущающимся мраком. Сведенный с неба огонь, похищенный кусочек солнца... Чудо, живущее рядом с человеком, спутник его в долгих скитаниях по земле.
   Тянутся сквозь тьму на огонёк люди, веря, что там, где огонь, там и жизнь; сбиваются плотнее вокруг костра, и вот уже не страшен беззвёздный мрак, холод пустынь и завтрашний день, потому что вместе с теплом в сердце вливаются новые силы и гонят прочь мысли об одиночестве...
   Мы лежим у костра, молчим, следим, как огонь пожирает ветки, подбрасываем ему новую пищу, слушаем, как он от удовольствия начинает трещать и попискивать, а в ведре начинает всё настойчивее закипающая вода для чая.
   Странные мысли приходят ночью в тайге у костра. Кажется, сколько уже исхожено, проплыто, сколько ночей проведено вот так у походного костерка - и в одиночку, и с собакой, и со спутниками,- в непогодь, в вёдро, летом и осенью, в наших среднерусских лесах и на севере, у реки и озёр, да и где ещё, не припомнить, а каждая ночь - своя, наособинку.
   С реки доносятся глухие всплески - это, очевидно, гуляет таймень или щука. Ночь тиха, но и в полной тишине своей она полна множеством живых звуков. То совсем близко, то далеко за нашими спинами внезапно потрески вают веточки, как будто там ходит кто-то большой и осторожный, выглядывая костёр и сидящих рядом с ним; шуршат стебли травы, и нельзя понять - то ли это пробирается мышь, то ли вышел на охоту ёж, а может быть и отправилась куда-то по своим делам змея.
   Сухие сучья листвянки ломаются с пистолетным треском. Обломки летят в костёр, вместе с дымом взлетают в небо искры, потом ярко вспыхивает успокоившееся до этого пламя и с гудением взмывает вверх вслед за улетающими искрами. Поредевшая было темнота отступает, и снова плотнеет.
   За спиной - тайга. Она смотрит на костёр из темноты безглазыми стволами деревьев, и ты чувствуешь этот полу взгляд, полу прикосновение чего-то не видимого, почти неощутимого, что слов но проникает в себя, пытаясь в тебе разобраться и тогда уже принять решение, что именно делать с тобой. Друг ты или враг, причинишь беззащитной природе боль и ущерб, или оставишь её нетронутой, без ран и разрушений.
  
   Когда спадает заполярный зной,
   И солнце за лес упадёт,
   И звёзды не беря в расчёт
   Обзаведётся ночь луной.
   Когда мерцающих огней
   Струится наземь звёздопад,
   И не обманывает взгляд
   Ночная вкрадчивость теней,
   В настороженной тишине
   Ход времени и жизни ход
   Настолько ясны станут мне,
   Что даже оторопь берёт....
  
  
   12 августа.
   Солнышко. Проверяем поставленную сетку. Пусто, ни одной паршивенькой рыбёшки. Готовим, не спеша, завтрак, хотя уже десять часов утра. На небе вновь появились облака. Ближе к нам они белоснежные и пышные, а на горизонте настораживающего сине-серого цвета.
   Пшённая каша на этот раз особенно удалась. Недаром я споласкивал крупу в миске не менее пяти раз.
   После вчерашней "горячей" бани Игорь слегка захандрил, очевидно, перекупался. Всю ночь он надрывно кашлял, а сейчас ходит хмурый и неп риветливый.
   Лида пытается лечить его какими-то серыми таблетками.
   У меня под утро тоже стало поламывать в затылке. Давление организма чутко реагировало на изменение давления в окружающем пространстве, то бишь в атмосфере.
   Вова с ворчанием достаёт из ямы, которую мы вырыли на берегу, засоленных вчера щук. Решаем брать с собой хоть эту сорную рыбу - вдруг дальше с уловами будет ещё хуже.
   От нас чуть-чуть не уплыла баня. Когда мы сняли плёнку с кольев, то не удосужились, как следует придавить её камнями, оставив дожидаться своей упаковки на плоту. Дунул резвый ветерок, и баня спокойненько поплыла вниз по реке. Вова с большим трудом сумел догнать беглянку и возвратить хозяевам.
   Отплываем только в половину второго. Через два километра подошли к четвёртой ступени Мукдекенского каскада. Это порог в виде сплошного каменного нагромождения. Почти все камни порога находились под водой.
   Лишь отдельные, наиболее громадные глыбы, чуть-чуть торчали из воды.
   Проходить этот порог пришлось почти посередине русла. После порога следовала километровая шивера. Она представляла собой пологую петлю, вогнутую слева направо.
   Сразу же за петлёй - шиверой начиналась последняя пятая ступень Мукдекенского каскада. По описанию она называлась Смирновским порогом, по имени не то геолога, не-то туриста, погибшего при его прохождении. Перепад высот во всей ступени около двух метров, а средняя скорость течения до пятнадцати километров в час.
   Ступень представляла собой двойной порог.
   Первая его ступень - каменная гряда перегораживала практически всю реку, оставив свободным узкий и крутой слив между едва прикрытыми водой громадными камнями-плитами, расположенный вплотную к левому берегу.
   Весь левый берег был также весь завален крупными чёрными и серыми каменными глыбами.
   После гряды шла неглубокая, но бурная шивера, протяжённостью метров восемьсот, которая завершалась опять-таки каменной грядой перегородкой. Камни здесь много крупнее, чем в первой ступени порога. На этот раз у левого берега мелкие и крупные глыбы образовали совершенно непроходимую преграду, но зато ближе к правому берегу виднелось несколько узеньких бурных проходов-проточек. Проточки представляли собой крутые и очень короткие сливы с перепадами высот до полутора метров.
   Проходим этот порог прекрасно, без сучка и задоринки, если не считать того, что Игорь намочил весь свой задок, после чего ему приходится вылезать на берег и отжимать штанцы.
   Закончился Мукдекенский каскад и снова пошла спокойная вода.
   Описание, которое мы получили в тур клубе, было сделано скромно говоря не совсем объективно и точно. В нём было указано, что в последнем пороге на пятьдесят метров реки перепад составляет аж целых четыре метра, а в конце его должен быть стоячий вал не менее двух с половиной метров высоты.
   Всё это было, откровенно говоря, "слегка" преувеличено, так как по нашим прикидкам, этого здесь просто не могло быть ни в какую воду.
   Рыба в порогах ловиться не желала, хотя мы пробовали делать это всеми возможными способами, силами и средствами.
   Сейчас мы чётко оценили недостатки сплава на одном плавсредстве - некому снимать прохождение порогов, что есть весьма прискорбно и печально.
   Мы отплыли от порога не более двух километров, когда впереди метрах в двухстах на правый берег из тайги вышел лось.
   На берегу, словно статуя, неподвижно стоял красавец зверь. Ноги тонкие, длинные, с бугристо-вдутыми коленями, в рыженьких чулках. Тело - плотное, поджарое. На толстой короткой шее гордо держалась надменная, горбоносая голова с подозрительно оттопыренной верхней губой. Она чутко, настороженно водила острыми "ослиными" ушами, как будто ловила подозрительные шорохи.
   Но кругом было тихо и спокойно.Стройный сохатый осторожно, мелкими шагами, точно проверяя глубину, ступил в блестящую воду, понюхал её, и, не глядя на нас, забрёл ещё глубже.
   - Тихо, лось,- зловеще простонал Здорик.- Дайте ему поглубже забрести в воду, иначе уйдёт обратно в тайгу. Тогда прощай суп и антрекот.
   Все на плоту замерли. Катамаран медленно сносило течением всё ближе и ближе к зверю, а тот спокойно вошёл в реку по горло, ещё раз фыркнул и поплыл к другому берегу.
   - Вперёд! Гребём, гребём,- заорал на всю округу Борис.- Теперь никуда не денется, не уйдёт, вражина.
   Охотничий азарт захватил всю команду. Бешено работали вёслами все. Никто в этот момент даже не подумал о том, как великолепно зрелище плывущего в реке зверя на фоне дикой тайги. Расстояние между нами и лосем медленно сокращалось.
   Первым выстрелил в него из мелкашки я. Пуля прошла рядом с головой лося, отрикошетила от воды и с дзиньканьем унеслась вдаль.
   Лось взбрыкнул передними ногами, повернул голову и, наконец-то, увидел нас. Он громко фыркнул, резко развернулся и поплыл обратно.
   Перемещался в воде он очень быстро и через несколько секунд уже наполовину выбрался на берег.
   Из своего ружья навскид ударил Вова. Мимо.
   Пуля подняла фонтанчик песка около передних ног лося.
   Это ещё более напугало зверя, и он повернул с берега обратно в реку. Может быть в этом случае, сыграло свою роль и то обстоятельство, что правый берег был довольно крутым, и на него было совсем не просто выбираться.
   Лось плыл к левому берегу, а мы изо всех сил гребли и готовились к последним актам этой трагедии. Вот зверь вплотную подплыл к суше, коснулся дна и стал быстро выбираться из воды. Вода уже не доставала ему даже до брюха.
   Снова стреляю я. Пуля опять пролетает в нескольких сантиметрах от головы.
   - Куда ты в голову целишь! В хребет, в брюхо стрелять сначала надо,- орёт Борис.
   Ему стрелять никак не удаётся, так как зверь загорожен впереди сидящими на катамаране.
   Из своей пушки шарахает Игорь.
   Попал! Лось спотыкнулся и упал на передние ноги в воду.
   - Точно вмазал,- торжествующе заорал Игорь и схватился за вёсла.- Быстрее на берег, теперь никуда не денется.
   Лось с трудом приподнялся и, волоча своё крупное, тяжёлое, тело, с трудом выбрался на песок берега.
   На этот раз одновременно по нему стреляют уже Игорь и Борис.
   Лось падает и уже больше не может подняться, хотя и пытался это сде лать.
   Когда мы, причалив, подбежали к нему, зверь был ещё живой.
   Приходится добивать его выстрелом в упор из мелкашки. Азарт от охоты постепенно спадал. Содеянное нами уже не казалось таким замечательным.
   Всем становилось очень грустно.
   Перед нами недвижно лежал предмет охотничьих желаний, но никакого удовлетворения не чувствовалось.
   Смотрю на часы. Убиение зверя было совершено в шестнадцать часов пятнадцать минут по местному времени.
   Лида вся как-то сморщилась и поникла.
   Было отчётливо видно, что она вот-вот заплачет.
   - Хватит хныкать и переживать! Добытчики мы или не добытчики? - прекратил наши душевные страдания Здорик.- Пора браться за дело, то бишь ножи и топоры, и разделывать тушу. Небось, мясо в супе и в антрекотах все желать будете?
   Мы с трудом подтащили добычу к берегу и тут стали воочию видны, так сказать, истинные размеры содеянного нами. Это была крупная молодая лосиха, плотная и, в то же время, поджарая, с длинными стройными ногами, оканчивающимися раздвоенными копытами, суженные к носку половинки которых и размером, и формой, и темным лаковым блеском своим напоминали дамские туфельки.
   Дикая мысль ударила в голову: мы убили женщину - женщину, собравшуюся на свидание.
   Чтобы не видеть мало привлекательную картину технологического процесса превращения красавицы лосихи, а именно лосихой оказался добытый нами зверь, в гору мяса, потрохов и шкуры, Лида быстренько улизнула за кусты. За ней потихоньку смылся и Вова.
   Около лосихи остались мы вчетвером.
   Игорь и Борис сразу же взялись за ножи. Мы с Шурой помогали им приподнимать и переворачивать тушу.
   Игорь и Борис взялись за неё в два ножа, почему-то при этом по-воровски, избегая глядеть друг на друга.
   Холодная, аж до ломоты костей, вода около берега сразу же сделалась красной.
   Со странным ощущением непоправимости случившегося смотрел я, как тяжелая багровая муть, клубясь, словно грозовая туча, ползла прочь от берега, ширилась и уносилась течением вниз по реке.
   Разделка зверя заняла у нас часа полтора. По истечении этого времени на берегу возвышались груда мяса, шкура и голова лосихи с печальными, тёмно-голубыми глазами, в которых отражались бегущие по небу облака и наши паскудные физиомордии.
   Игорь решает забрать с собой домой камуса - ленточные куски шкуры с ног лосихи и копыта.
   -А чего ты с ними делать будешь,- спрашивает Шура.- Высушишь и на сервант поставишь?
   - Привезёт в Москву, понюхает и выбросит,- ехидничает Здорик.
   - А что? Может и так. А может и не так. Придумаю что-нибудь,- огрызается Игорь.
   Мясо мы складываем в мешки и загружаем в ЛАС, который всё время следует на буксире за катамараном. ЛАС тут же резко оседает в воду, так как мяса много, не менее двухсот килограммов.
   - Теперь мне хорошо. Много продукта добыли, и это радует сердце моё, как завхоза,- говорит Шура и потирает довольно руки.
   - Чужое горе для тебя всегда радость,- ехидничает Здорик.
   - Будешь ёрничать, не получишь мяса на ужин. А сегодня коллективу будет предложена печёночка "по-строгановски", сердце и супец из потрошков.
   - Верно, изрекаешь. После сегодняшней удачной охоты мы устроим вечерком ба-а-льшой ням-ням,- вкусно произнёс Борис.- Или патлач, что на языке североамериканских индейцев означает "банкет".
   - Не буди аппетит. До вечера ещё далеко, а жрать уже хочется.
   - Главное - возбудить, а, что дальше будет для меня это абсолютно безразлично.
   Он пошевелил пальцами, изображая что-то волнисто-заковыристое.
   Отплываем от места удачной охоты и через триста метров останавливаемся на пережор на правом, каменистом берегу.
   Уже около шести часов вечера, а мы ещё ничего не ели.
   Быстренько готовим чай. Съедаем по паре кусочков копчёной колбасы и сыра. Запиваем чаем с конфетами. Можно жить дальше.
   В этих местах берега реки стали много интереснее, чем в верховьях. То справа, то слева к самой воде спадают отвесные скалы из известняка очень редкого цвета.
   Погода разгулялась: облака почти пропали, вовсю светит солнце. Жаль только, что лучи его бьют нам прямо в глаза. Просматривать маршрут впереди практически невозможно, поверхность реки ослепительна, как зеркало.
   Встретилось несколько мелких и бурных перекатов, но в основном течение реки медленное и спокойное.
   Иногда вода в плёсах настолько зеркально гладка, что даже с буксируемым за нами ЛАСом катамаран легко и непринуждённо скользит вперёд.
   Гоним впереди себя утиный выводок. Утки нырковые. Только изредка появляются на поверхности воды, проплывая большую часть своего маршрута под водой.
   С левого берега появились скалы очень интересной формы. Они своими очертаниями напоминают лежащего тритона, пьющего воду, так как у его "носа" в Майеро впадает бурный ручей. Хвост тритона - зелёные вершины лиственниц - уходит за поворот реки.
   На ночлег встаём в девять часов вечера. Солнце уютно расположилось на небе впереди нас и висит над горизонтом. Между ним и земным разделом расположился тонкий слой синей облачности. Сзади нас ослепительно голубое небо с редкими блюдцами серовато-розовых облаков.
   Дежурным, а ими сегодня являются Борис и Шура, предстоит нелёгкая работёнка по приготовлению праздничного ужина. Пока они разжигают костёр, такают воду, готовят к варке и жарке печень, сердце и потрошки невинно убиенной лосихи, Игорь снимает шкуру с её головы. Снятая шкура должна стать для него ещё одним таёжным сувениром.
   - Засолю, как следует. Спокойненько до столиц доедет,- авторитетно заявляет он.
   К ночи сильно похолодало. Вся команда дружно напяливает на себя имеющиеся в наличии тёплые шмотки.
   Шура с огорчением вспоминает про свой свитер, который он умудрился потерять во время нашего похода в баню в Туре.
   Сегодня мы имеем на ужин два ведра мяса, ведро печёнки и сердца.
   - Жратва, что надо. Настоящая мужицкая,- урча от усердия, прошепелявил Борис.
   - Грубовато! Грубовато молвите, мон коллонель,- отозвался Ряша.- Вот иностранцы сию вкуснятину так бы не обозвали. Мягкие ценности, а не жратва - так называют европейцы различные блюда.
   - Интеллигент поганый. Сразу чувствуется, что закончил институт хороших отношений.
   - Под такой закусон неплохо бы сейчас водочки, в крайнем случае рюмашку спиртика употребить,- мечтательно проговорил Шура.- Нет, неверное, нет всё-таки на свете Бахуса. Иначе он бы меня наверняка услышал и поспособствовал.
   - Да, здесь мы имеем в наличии парадокс бытия. В Бахуса никто не верит, но поклоняются ему многие,- поддержал его Ряша.- Пей лучше чай. Не ошибёшься.
   - Ошибаться - это человечно,- сказал петух, спрыгивая с утки. В подобном случае - да! В других - нет. А водочки сейчас всё равно не помешало бы.
   - Кажется, князь Цициоков, известный во времена Карамзина поэзией рассказов, говорил, что в его деревне одна крестьянка разрешилась от долгого бремени семилетним мальчиком, и первое его слово в час рождения было: дай мне водки! Может быть, многие русские начинают пропитание своё не с молока матери, а с водки? Кстати, это не твой предок был?
   - Не мой это предок был, а твой! Сам ты - Чингачгук большой змеевик! Небось, налили бы, выжрал за превеликим удовольствием и ещё попросил.
   - Может и попросил бы. Только за стол, Шура, требуется садиться с мытыми руками, а ты как был, так и остался грязнулей. Знаешь, что даже при мытых руках в одном кубическом сантиметре содержимого желудка взрослого и чистого человека в среднем насчитывается двадцать пять тысяч бактерий?
   - Знаю, проходили, а в одном грамме содержимого его толстых кишок их можно насчитать тридцать - сорок миллиардов. Поскольку у тебя кишка длиннее и толще, то и миллиардов в тебе тоже больше чем во мне.
   - Нет, ты, Шура, всё-таки превзошёл даже Фридриха четвёртого, получившего прозвище Фридрих Шампанский. Он начал свою жизнь с шампанского и только потом переехал на чистый спирт. В отличие от него, ты начал жизнь с чистого спирта и закончишь её им же, в крайнем случае, самогоном. А потому, Шура, в старости ты будешь прозываться Шурой Спиртовым.
   Бульон после варки такого количества мяса настолько крепкий, что его невозможно есть в чистом виде, и приходится разбавлять кипятком.
   Урчим и жуём мясо. Жаль лосиху, но... вкусно.
   Закончив заниматься едой, недалеко от костра Шура активно боролся с толстой, мокрой веткой листвянки, пытаясь разрубить на части. До нас доносилось.- Колись! Колись, говорю, паскуда!
  
   На Майеро мы водочки - ни-ни!
   Её мы заменили крепким чаем.
   Ведь от него теплей становится все дни,
   И время мы совсем не замечаем.
   Добыв лосиху, стали с мясом мы,
   Его у нас теперь совсем в избытке.
   И можем вертолёт ждать до зимы,
   Строча в уме домой короткие открытки.
   Нам хорошо. Мы сыты и здоровы,
   Хватает тёплых и сухих вещей.
   И к шалостям природы мы опять готовы,
   И головы полны заманчивых идей.
  
   Борис, с интересом наблю давший за этой борьбой живой и неживой природы, крикнул Шуре.- Слушай, боец, а ты никогда под судом и следствием не был?
   - Иди ты! лучше бы помог.
   - Ничего и сам справишься. Шура, ты умственно неуверенный в себе человек. Ты коли, коли. Только ты её коли с ожесточением. Может тогда побыстрее и расколешь.
   - Топор тупой...
   - Не топор, а сам ты тупой. Топор подарил человеку дерево, которое стало с тех пор пластичным и покорным всем его прихотям. С помощью топора человек извлёк из дерева дом, лодку, челнок для плетения сетей, создал первую мебель. На протяжении всей этой эпохи топор видоизменялся, трансформировался, порождая своих братьев и сыновей - долота, стамески, кирки, мотыги, плуги, рудничные кайла, тесла...
   - Плотницких дел профессор. Вот не буду колоть, тогда околеешь...
   - Нет, не талантлив ты Шура в энтом деле. Не талантлив. Человек по-насто ящему талантливый редко бывает талантлив в одной строго определённой области. Чаще всего он талантлив вообще, и это понимается окружающими даже раньше, чем он что-либо совершит.
   Не все талантливые натуры осуществляются. Немалая часть их гибнет или сходит на нет по самым разнообразным причинам и по стечению небла гоприятных обстоятельств. И по недостатку воли. Только сильная воля способна поставить человека выше обстоятельств. Талант и воля взаи мосвязаны. А у тебя и воли нет. Одна суетливость. Уби нил валес, иби нил велис - где ты ни на что не способен, там ты не должен ничего хотеть.
   - Отстань от меня, помесь хиппи с генералом.
   Огонь прогорел, пламя уже не баловалось, но жар в костре ещё не остыл, его раскалённое до бела чрево дышало теплом, и я стал думать о том, почему разные дрова горят по-разному.
   Ёлка и сосна вспыхивают, словно только и ждали, когда к ним спичку поднесут. Треск, шум, показуха сплошная, а прогорят - и нет ничего, один белый пепел.
   Пихта и кедрач горят тихо, спокойно, без искр, будто желают они даже смертью своей доставить удовольствие остающемуся после них живому миру. После них остаются упорно тлеющие мягкие угли.
   Дуб сгорает трудно, подобно каменному углю, но жар от его не остывает чуть ли не до утра. А вот осина и граб, пустые при жизни, и сгорают как-то безалаберно: пальцы согреть не успеешь, а костра уже нет... Тоже, значит, характеры.
   Листвянка горит хорошо, и жар от неё приличный, но вот разжигается с трудом.
   Как различается небо в различных уголках нашей необъятной страны.
   Мне вспомнилось небо Средней Азии. Самарканд: Перевалило за полночь. Близился рассвет, и я внезапно отчётливо представил себе терминатор - границу раздела дня и ночи на земном глобусе.
   Я представил себе, как он, миновав, Забайкалье, Байкал, Казахстан, бесшумно несётся по выпуклости Восточного полушария планеты, скользит по ворсу лесов, по глади равнин, по едва различимым зазубринкам гор. С востока на запад. Тесня тьму. Изгоняя ночь...
   От этого азиатское небо представилось мне ещё более чёрным, как чаще всего бывает перед рассветом. Мало того- оно было бархатно-черным, и это уже чисто по южному, ибо в тайге так не бывает.
   Большая медведица стояла справа от Полярной звезды и совершенно верти кально - ручкой ковша вниз. На юге, непривычно высоко, почти упираясь в зенит, стоял перетянутый косым трёхзвёздным поясом красавец Орион.
   Недалеко от него сияло нечто крупное, этакая бриллиантовая брошь - Юпитер, вероятно. На востоке, над светлеющей зоной восхода, довольно высоко, ярчайшей каплей золота красовалась Венера, эта неоспоримо первая дама небосвода. Вдохновенный художник, сотворивший эту грандиозную картину, не был бы сами собой, если бы не внёс сюда маленький завершающий штрих.
  
   И он это сделал - гениально, одним мимолётным касанием невидимой кисти: вблизи Венеры вызывающе мрачный среди рассветно зеленеющего небосклона лежал на спине тончайший, как клинок ятагана, месяц тускло-багрового цвета...
   Сияют, светят звёзды на небосводе. Любуются ими люди, но немногие из них знают, что самой большой светимостью обладает недо ступная простому глазу звёздочка восьмой величины в созвездии Золо той рыбы, обозначаемая латинской буквой S.
  
   Последних птиц волнующие звуки
   В закатный час над всей тайгой одни
   Несут в себе такую боль разлуки,
   Что, может, впрямь последние они.
   Я слушаю их крик, призывами манящий,
   О том, что время не умеет ждать.
   Мне каждый миг, из жизни уходящий,
   Так хочется немного задержать!
   Всё это мироздание большое -
   От ярких звёзд до ручейка в логу -
   Так неразрывно связано со мною,
   Что о другом, я думать не могу.
  
   Созвездие Золотой рыбы находится в южном полушарии и не видно в умеренном поясе нашего полушария.
   Эта звёздочка входит в состав соседней с нами звёздной системы - Малого Магеланового Облака, расстояние которого от нас оценивает вся, примерно, в двенадцать тысяч раз больше, чем расстояние до Сириуса. Эта звёздочка - бриллиант сияет в четыреста тысяч раз ярче, чем Солнце.
   Я не знаю, как понять и выразить вечность, но если это страна, то вот это и было её ландшафтом. Звёздное небо. Прохладный предутренний мир. Ни свет, ни тень. Нейтральность. И тишина, которую нарушает только одно - бесконечное теченье мыслей....
   Я не знаю, как понять и выразить вечность, но если это страна, то вот это и было её ландшафтом. Звёздное небо. Прохладный предутренний мир. Ни свет, ни тень. Нейтральность. И тишина, которую нарушает только одно - бесконечное теченье мыслей....
  
  
   13 августа.
   Сегодня воскресенье. Утро встретило нас дождичком и серым, без единого просвета небом.
   Ряша, собирая свои шмотки, копается в них, как кокотка в украшениях.
   На завтрак подали вчерашнее мясо, бульон и печёнку.
   На плоту прибавился ещё один пассажир - мешок с мясом. Это дополни тельный вес кэге на сто пятьдесят.
   К полудню дождь постепенно стихает и как-то незаметно прекращается. Довольно прохладно и ветрено.
   Рыба в реке, как будто, вымерла. Не можем поймать ни щуки, ни окуня, не говоря уж о хариусах и тайменях, которых в этом походе мы ещё не видели.
   Обожравшийся за завтраком мясом Ряша бродит по берегу, рыгает и ворчит.
   - Наглядный пример того, как от обжорства мясом люди звереют,- изрекает Шура.
   - Сам ты хищник,- огрызается Ряша.
   - Есть только миг между завтраком с ужином, именно он называется жизнь,- поёт Борис.
   Отплываем около часа дня, и сразу же наш катамаран начинает сносить против течения сильнейшим ветром. Все попытки преодолеть его сопротивление с помощью интенсивной гребли оканчиваются неудачей. Мы не только не можем продвинуться хотя бы на метр вперед, но, наоборот, начинаем медленно двигаться против течения.
   Принимаем решение, применить старинный опыт бурлаков на Волге. Решено - сделано. Втроём - я, Ряша и Борис - слезаем с плота и, ухватившись за чалки, тянем катамаран вдоль берега волоком. Остальная троица остаётся на плоту и помогает точнее выдерживать маршрут, не давая катамарану ткнуться носом в берег. После первых метров буксировки между Ряшей и Борисом разгорается спор, как следует правильно тянуть. Спор этот завершается тем, что Ряша просто-напросто бросает чалку и, надувшись на весь мир, уходит в сторону.
   Тащить такую махину, как наше "судно", вдвоём очень тяжело и после нескольких минут каторжной работы нас сменяют Вова и Шура. Процесс обиды в Ряше благополучно завершился, и он присоединяется к ним.
   Вдоль правого берега реки идут крутые скальные сбросы из блестящего цветного камня, который в добавок ко всему очень мягок и мажется. В основном чередуются белый, кремовый и розовый цвета.
   За час с небольшим мы проволокли катамаран вдоль берега километра на три. Ветер заметно стих и мы, погрузившись на плот, снова взялись за вёсла. Перед тем, как продолжить маршрут, делаем себе передышку, так как непривычная бурлацкая работа нас основательно вымотала.
   Пока экипаж отдыхает, я делаю короткую экскурсию в прибрежную тайгу. Среди редколесья много открытых, заросших густым белым мхом, бугорков. Среди мха торчат невысокие кустики голубики, сплошь усыпанные крупными ещё не вызревшими ягодами. Деревья, а это невысокие, стройные листвянки, расположены так редко, что совершенно не затеняют плантации ягоды. Ближе к берегу нахожу куст очень крупной красной смородины, в отличие от голубики она уже полностью поспела.
   Ягоды очень необычны по форме - вытянутые, как маленькие прозрачные сливки. Они очень вкусные и совершенно не кислые.
   С удовольствием объедаю весь куст, а затем принимаюсь за сбор голубики на компот. Среди незрелой ягоды удаётся набрать пару кружек прилично посиневших и вполне пригодных к употреблению.
   Продвигаемся вперёд очень медленно, так как периодически снова начинает дуть сильный встречный ветер. Приходится "лопатить" не переставая.
   На пережор встали только в половину пятого, не доходя четыре километра до притока Холю-хон. Длина этого притока более ста километров. Он впадает в Майеро широким, бурным, но очень мелким рукавом.
   Перед остановкой ветер стал настолько мощным, что мы не могли продвинуться вперёд ни на метр. Плот или сносило назад, или прибивало к берегу. Хорошо ещё, что сейчас не было дождя и пригревало солнышко.
   Пока дежурные разводят огонь и готовят пищу остальные бродят по берегу и ищут агаты и сердолики, которые на отмелях Майеро встречаются довольно часто. В основном попадаются только очень мелкие экземпляры - обломки, но мне, в конце концов, всё-таки удаётся найти довольно приличный камушек.
   На пережор снов предлагается мясо и печень. Не смотря на все наши героические усилия, печёнку так и не смогли доесть. Обильное поглощение мяса приводит к тому, что мы никак не можем напиться крепким и душистым чаем. Ведро уже опустело, а мы так и не напились. Приходится ставить на костёр ещё одну порцию питья.
   Ветер не утихает, и после пережора мы вынуждены снова продолжать эксперименты с буксировкой плота с берега. Похоже, что картина "Бурлаки на Майеро" становится привычной для этих мест.
   За час десять минут мы сумели дотянуть плот до Холюканского порога, который при ближайшем рассмотрении оказался бурным перекатом с отдельными стоячими валами высотой до метра.
   С удовольствием грузимся на катамаран и начинаем катиться вниз по Холюканской горке.
   Через пару минут этого увлекательного и приятного катания Лида заметила, что правый баллон нашего катамарана заметно уменьшил свою упругость и стал значительно податливее, чем ему следовало бы быть.
   - Прокололись! Нужно быстрее к берегу пока весь воздух не стравило,- зашумел Борис, хотя и без его пояснений было ясно - без сушки и клейки нам не обойтись. Это значит, что придётся полностью разгужаться, переворачивать плот на бок, сушить и только потом начинать собственно процесс установки заплаты. А это означает, что на сегодня сплав закончен и мы не набрали необходимого количества километров.
   Ветер и дыра в баллоне позволили нам набрать всего восемнадцать километров.
   Так создавался дефицит свободного времени и не пройденного расстояния. К сегодняшнему дню он составил уже двадцать километров, что соответствовало практически одному дню сплава.
   На ночёвку встали на правом берегу сразу же после порога-переката.
   Берег в этом месте очень живописный. Начинался он некрутой крупнокаменистой осыпью, затем переходил в пологий и ровный травяной склон.
   Склон этот был не широк, всего каких-то десять - пятнадцать метров. За ним начиналась полоса кустарника, кое-где утыканного невысокими лиственницами. За кустарником начиналось ровное мшисто-песчаное плато, за которым начиналась густая тайга.
   Берег отлично продувался ветром, поэтому на стоянке не было ни комаров, ни мошки.
   Разгружаем наш раненый катамаран и переворачиваем. Пробоину находим сразу же - корд чехла протёрся на камнях, очевидно при перетаскивании груженого катамарана во время буксировки вдоль берега.
   Борис принимается за ремонт, а остальные начинают устанавливать палат ки.
   Мы с Ряшей ставим нашу палатку прямо на травянистом склоне, Челябинцы находят место для своей выше по склону среди деревьев.
   Сегодня я прилично устал - сказывается нагрузка от буксировки плота. Мне приходилось тащить в паре с Вовой, он ещё совсем молодой - всего-то тридцать два годика - и здоровый. Вова проскакал всю буксировку по каменистым осыпям и по болотистому травянистому берегу резвым быко-козликом. Ему хоть бы что, а я выдохся. Разница в пятнадцать лет особенно ощущается при больших нагрузках.
   Приходится перебирать мясо, которое мы везём в резиновом мешке. Нельзя допустить, чтобы оно задохлось и стало непригодным для еды. За процесс переборки первым взялся Ряша. Он большой любитель этого дела. С видимым удовольствием ковыряется в кусках и ошмётках разрубленной туши.
   Он сортирует и раскладывает, что-то срезает и отбрасывает в сторону.
   Ковыряясь в мясе, Ряша разговаривает сам с собой, иногда что-то на певает. По всему видно, что ему хорошо.
   - Во, холка какая... А может и не холка... Всё равно, что-то большое и непонятное. Ладушки, будем считать, что холка... Мясо необходимо отделить от костей, так как самое дефицитное во всей этой куче - косточки. Порубим их на кусочки, бросим в супец. Блеск! Хороши косточки тем, что они навар дают в бульоне.
   - Люблю бульончик, а одно мясо через пару дней осточертеет,- поясняет он мне.
   Меня такое занятие совершенно не привлекает, поэтому стою в стороне и лишь наблюдаю за работой мясника-заготовителя.
   О еде Ряша может говорить сколь угодно долго. Хотя он и утверждает, что "жор" у него в этом году так и не наступил, ест он за двоих - много, шумно и с удовольствием.
   Завхоз - Шура ввёл с сегодняшнего дня ограничение на потребление сахара. До этого каждый брал сколько хотел, а теперь нам выдают не более четырех кусочков зараз. Хотя и это не так уж и мало.
   До конца маршрута, по моим подсчётам, остается не более десяти дней, а до конца сплава не более восьми. Разница состоит в том, что один день необходим для просушки вещей и сборы, а второй для ожидания прилёта вертолёта. Правда, всё зависит от погоды. Она может, как и на Котуе, сыграть с нами неприятную шутку. Тогда придётся ожидать вертолёт неопределённое время.
   В этом походе что-то плохо снимается фильм, да и в дневнике пишется не так легко, как на предыдущих маршрутах, хотя впечатлений от происходящего вполне достаточно. Очевидно, нет былого вдохновения.
   Предвечернее солнце струит свои лучи на землю через какую-то мглистую дымку. Они совсем не яркие и не жаркие. А к вечеру всё небо покрылось высокими перистыми облаками, казалось, что кто-то только что ощипал белую куропатку, а весь её пух и мелкие пёрышки разбросал по небесному покрывалу. При таком сильном, как сегодня, ветре можно весьма вероятно ожидать быстрой смены погоды, естественно, в худшую сторону. И это абсолютно не радует.
   На ужин дежурные приготовили деликатес - язык и сердце. Однако все ворчат.- Опять это мясо. Надоело. Каши хотим.
   Так бывает всегда, когда чего-то слишком много. Всё избыточное быстро
   приедается и душа требует пусть и примитивного, но дефицита.
   Запиваем мясное блюдо, за неиме нием бургунского, кисловатым голубич ным компотом.
   Спать ложимся, по нынешним меркам, относительно рано, чтобы завтра по раньше встать и попытаться наверстать недобранные километры маршрута.
  
   Усталостью земля обьята,
   Деревья клонятся ко сну,
   И ночь на краешек заката
   Плывёт, как рыба на блесну.
   В сгущающемся синем мраке
   Слились могучие леса.
   Созвездий огненные знаки
   Развесили на небеса.
   Ни шелеста вокруг, ни ветра.
   Недвижны иглы на сосне.
   Лишь вздрагивает чуть заметно
   Любовь, растущая во мне.
  
  
  
   14 августа.
   Встали в половину восьмого и это уже достижение.
   Погода довольно хмурая, хотя дождя и нет. Правда, он попытался брызнуть на землю около восьми утра, но тут же мгновенно иссяк.
   Дует тихий, но очень холодный северный ветерок. Только бы он не усилился до вчерашнего ветродуя. Тогда мы не только не наверстаем упущен ного, но добавим к нему ещё энное количество кэме.
   Выходим со стоянки в десять утра. Через полчаса сплава из-за плотных облаков показалось солнце.
   Ветер не усилился, течение приличное и мы продвигаемся вперёд довольно быстро. Проходим левый приток Хули-хем. Он впадает в Майеро узким, бурным потоком.
   Пытаемся что-нибудь поймать в его устье, но рыба по-прежнему упорно не желает ловиться. Нет ни поклёвок хариуса, ни ударов тайменя.
   В связи с полным отсутствием лова занимаемся сборами камней. У нас даже появилось расхожее выражение - пошли искать агатики. Это означает, что кому-то из команды приспичило, и нужно причаливать к берегу, чтобы он мог мгновенно сбегать в кустики.
   - Знаешь, что такое собакиты? - спросил Шуру Ряша и сам же ответил.- Образцы без этикеток. Бывает, нахо дят геологи у себя в рюкзаке такой вот непомеченный камень, и начинают ломать голову, где же они его подо брали и к чему его можно прис пособить. Образцы без привязки. Собаки без привязи... Отсюда и наз вание....
   Снова повстречали лося. На это раз это был самец с крупными рогами-лопатами. Зверь стоял на левом берегу по пояс в кустах и внимательно смотрел на нас.
   Когда мы подплыли к нему метров на сто, лось спокойно развернулся и величаво удалился в тайгу. Мы были для него не интересны, как и он для нас. Для лося мы опасности сейчас не представляли.
   Запас мяса у нас был избыточен, а просто так стрелять в зверя не имело никакого смысла.
   Берега реки становятся всё интереснее и интереснее. То слева, то справа видны крутые и высокие скальные обрывы.
   Они сложены из горизонтальных плиточных скальных пород, которые положены друг на друга в пять-семь слоёв, тянущиеся вдоль реки на сотни метров.
   Ветер сегодня смилостивился над нами и дует почти что всё время только в спину.
   С правого берега, на крутой каменистой осыпи мы увидели выводок куропаток, которые при виде нас стали лихо карабкаться вверх по камням, быстренько достигли верха осыпи и убежали в тайгу.
   Такую дичь пропустить мимо себя не могут ни Ряша, ни Вова.
   Пристаём к берегу.
   Я тоже беру свою мелкашку и направляюсь вслед азартным охотникам. Кое-как забираемся наверх по обваливающимся под ногами камням и тут же обнаруживаем спокойно гуляющих между низкими кустиками куропаток.
   Ряша стреляет и одна из птиц становится его добычей. Куропатки, не взлетая, гурьбой удираю подальше в кусты. Стреляет Вова.
   Выстрел оказывается удачным и ещё одна птичка пополняет наши запасы.
   Куропатки, едва взлетев, вновь садятся на землю и пытаются скрыться от нас, маскируясь среди мшистых кочек и сучьев.
   Такая недальновидность стоит жизни ещё двум птицам - вновь удачно стреляли и Вова, и Ряша.
   Четыре куропатки это уже что-то, будет великолепный наваристый супец, а значит и разнообразие в начинающей надоедать мясной "диете".
   К обеду ветер решил, что достаточно баловаться - задул со вчерашней силой и точно навстречу нашему движению. Приходится приставать к берегу и повторить бурлацкие занятия. Тащим катамаран на протяжении полутора километров.
   Ветер немного поутих. Матерясь про себя, загружаемся на плот и идём опять на вёслах.
   На пережер встаем около трёх часов дня на левом, практически не продуваемом, берегу. К правому пристать совершенно негде, идут сплошные скалистые отвесы, уходящие сразу же в воду.
   Наше появление радостно приветствуют мошка и комар. Они с шумом вылетают из-под кустов и кочек и набрасывают на вышедшее на берег лакомс тво.
   Летел вдоль берега голодный комарик. Летел, жужжал, присматривался, где и чем можно попитаться. И угораздило его с голодухи совсем не туда, куда надо бы - Шуре в ухо. Только он там раположился, пристроился, как Шура заволновался и хлопнул себя по уху. Комар туда-сюда, назад ходу нет. Он не растерялся и вперёд - глубже в ухо, даже не подозревая, что через минуту-другую послужит причиной высокоинтеллектуального скандала, заелозил там, затрепыхался.
   Вот с этого голодного комарика в ухе, который так и не пообедал в тот день и даже не укусил никого, всё и началось.
   - Комар в ухе,- взвыл Шура.
   - Счастье ещё, что не вертолёт,- посочувствовал ему Ряша.
   Ну а от вертолёта языком только подать до сверхзвуковой авиации, это уже считай, что добрались до космоса. А уж коли затронут космос, то как не поговорить о рыбалке и охоте, о способностях организовывать на пустом месте кудрявые бороды, да и о многом другом.
   Ряша подзуживал Шуру, а комарик тем временем жужжал, скрёбся в ухе. Попался хотя и голодный, но живучий, а может быть, потому и живучий, что голодный и тощий.
   Шура пытался зацепить его пальцем. Не получалось. Тогда Шура попробовал выгнать надоедливое насекомое наружу тоненьким прутиком. Снова не получилось.
   Единственное, что люди охотно делают, это глупости. Шура зверел.
   Как водится, самые яростные споры - это из ничего, из тьфу. И чем очевиднее "Тьфу", тем больше полемического, оскорбительного и вообще задора, интузиизизьма". Когда кипят страсти, истина испаряется.
   - Чего выпендриваешься,- заорал он на улыбающегося Ряшу.- Тоже мне умник, герой нашего времени нашелся. Только лопатой по воде шарахать и можешь! Сейчас в век НТР надо и извилинкой шевелить. Потри своё мудрое мурло или ещё какое-нибудь мудрое место и ответь, сохраняя объективность...
   - Вот ты и шевели. Может комарик-то по ней наружу и выползет.
   - Сам шевели, философ-самоучка.
   - Шевалье, я жду от вас гармонии ума и бойкости фантазии... Не гоняй ты его, дай попутешествовать. Для него ухо тот же лабиринт. А лабиринт - тот же тупик, просто там не так скучно. Всё будет хорошо, если не будет плохо... Нет в тебе, Шура, никакой толерантности.
   - Чего?
   - Толерантность сиречь выносливость организма. А у всякого порядочного туриста должен быть темперамент макаки и нервы, как сталь.
   - Каждая сосиска из себя колбасу строит...
   - Эх, Шура, если у человека нет чувства юмора, значит ему уже не до шуток. Вынь ты руку из уха. Всё смогут сделать десять пальцев, если вынуть руки из карманов, так говорят, кажется, французы. Дерзай и успех тебе будет обеспечен. А успех в любом деле вещь, как говорят в Одессе, неплохая. Лучше иметь комара в ухе, чем утку под кроватью.
   - Замолкни, клещ! Тебе бы такую пакость в ухо.
   - Не суетись. Происходящее сейчас с тобой доказывает только то, что человек, борющийся за своё существование, способен на блестящие поступки. Сейчас мы имеем прекрасный пример изменчивости судьбы и непостоянства счастья.
   И пошло-поехало.
   - Никогда не знаешь, где она, эта самая судьба, хвостом ударит. Там, где кончается терпение, начинается выносливость.
   - Да отстань ты от меня, мыслитель хренов!
   - Характер мышления зависит от состава пищи...
   - Злыдень!
   - "Злыдень" согласно определению толкового словаря не является синонимом "злодея", а означает всего лишь крайнюю бедность, нужду или же козни.
   - Дурила стоеросовая.
   - Вы, Шура, мучительно остроумный человек. Если перефразировать дипломата восемнадцатого века Франсуа де Кальера, то "турист должен иметь сложный характер, чтобы добродушно переносить общество дураков, не предаваться пьянству, азартным играм, увлечению женщинами, вспышкам раздражительности..."
   - Слушай, шёл бы ты к этим... ну те, которые с хвостиками...
   - Брахнатор, ты Шура. Для бестолковых поясняю - брахнатор - человекообразная обезьяна, передвигающаяся на четырёх конечностях. Нельзя спуститься с деревьев слишком рано, ещё четвероногой обезьяной - иначе так и останешься четвероногой. Надо выждать пока ты научишься хватать и лазить, пока у тебя не разовьются начатки прямой осанки и умение пользоваться руками. Но и ждать слишком долго тоже не стоит - или ты станешь обыкновенным брахнатором. Надо выбрать правильный момент до того, как ты прочно обоснуёшься в конкретной экологической нише, и оказаться первой обезьяной, которая сумеет заняться на земле чем-то новым. Вот так ты найдёшь там для себя законное место, вот так ты станешь человеком.
   Противоречия - это единственное, что делает жизнь живой. Именно они позволяют человеку жить неожиданно, остро. Не будь противоречий, мы бы прокисли, как вчерашнее молоко. Наше существование стало бы пресным, а значит, и бессмысленным.
   Уже давно отдал богу душу и был извлечён на общее обозрение из уха виновник-комар. Само собой забылось, с чего всё началось. Спорщики всё дольше смотрели друг другу в лицо, будто примерялись, куда же в случае чего влепить побольнее кулаком. Им оставалось только выяснить, кто, что ел в детстве, почему такой умный, и можно было начинать махать кулаками.
   - Нагадил таки комаришко тебе в ухо. Теперь болеть долго будешь. Косомордие получишь.
   - Мордоглазие и косомордие теперь в моде.
   - Шура, вы человек энциклопедического невежества. Какое убожество говорить то, что думаешь.
   На наше счастье из-за палатки появилась Лида.
   - Вы чего это на всю тайгу разорались? С голодухи, наверное. Завтракать пора,- обратилась она к красным от выплёскивающей наружу энергии спорщикам.
   - Дай человекам высказать всё, что они думают: может быть, тогда они перестанут об этом думать,- хохотал Борис.
   Ряша и Шура замолкли, пытаясь вникнуть в суть высказанного Лидой предложения. Первым осознал его Ряша.
   - Пожалуй, ты права. К чему создавать искусственные трудности - ведь вокруг столько естественных. Никто тебе не друг, никто тебе не враг, но всякий человек тебе учитель, как говорят индусы.
   - И то... Правда любит сытость. Голод толкает к обману. Пора пищу принимать,- присоединился к нему Шура.
   0x08 graphic
- Ты прав, бродяга. Сатур вентур нон стуфит инвентур, что с древнегреческого означает - сытый голодному не товарищ.
   Если верить подсчётам Ряши, который официально назначен у нас лоцманом, то мы прошли с утра около двадцати трёх километров.
  
   Катамаран тащили волоком
   Навстречу северным ветрам.
   По берегам ручьями вспоротым,
   Идти пришлось по кочкам нам.
  
   После отплытия Ряша вновь взялся за свои лоцманские выкладки и заявил нам, что мы находимся на триста девяносто восьмом километре от верховий Майеро.
   Река заметно сузилась, увеличилась её глубина, а течение значительно усилилось. Грести стало приятнее, да и двигаться мы стали быстрее.
   Берега становятся всё более обрывистыми и высокими. За одной из излучин мы увидели плиты, расположенные в виде цирка, или древнего римского амфитеатра. Над ними по тому же берегу нависали изрезанные временем мрачные серо-коричневые скалы - балконы. По амфитеатру звонкими ручейками струилась вниз вода.
   Было уже полседьмого вечера. Мы преодолели ещё семь километров реки и подплыли к безымянному правому притоку Майеро. Протяжённость его, судя по карте, не более пятнадцати километров. Рыбы в притоке и около его впадения, похоже, также нет, так как она не только не ловится, но и не плавится.
   Река в этих местах не более двадцати метров в ширину, а скорость течения пять-шесть километров в час.
   Природа в этом месте создала в монолитном скальном плато, состоящем из громадных горизонтальных плит, естественный канал с чётко обозначенными береговыми контурами. Прибрежные скалы были сложены тёмно-серыми гнейсо-гранитами, но некоторые наиболее вознесённые в высоту стены сияли снежной белизной.
   Цветовая граница скального разлома прямо-таки бросалась в глаза и проходила везде на одном уровне, словно какой-то расшалившийся великан приложил к этим скалам линейку, а потом всё, что оказалось под чертой,взял да и окрасил белилами.
   - Вот вам и эвенкийский Волго-Дон и ни рубля затрат на работу,- шутит Борис.
   Высота стен в канале всего два-два с половиной метра. Они завершаются неширокой скальной лентой-набережной, за которой возвышаются двадцати метровые скальные стены.
   За ними снова начинается ровное скальное плато, на котором растут высокие лиственницы.
   В канале нас несёт, как на курьерском. Не сплав, а сплошное удовольствие. Ветер здесь почти не ощущается, так как он не может пробиться сквозь скальные преграды.
   В одном месте скальную скалу канала рассекает узкая вертикальная щель, из которой белыми, пенистыми струями, падает красивейший водопад. Высота отвесного падения воды метра три-четыре.
   Впереди нас по каналу бежит испуганный утиный выводок.
  
   Нас быстро к северу помчал
   Природой созданный канал.
   По берегам лежали плиты,
   Водою вешнею размыты.
  
   Как выяснилось, протяжённость канала составила не менее четырёх километров. Он продолжается до впадения в Майеро его левого притока Делингда-Хем.
   Пристаём к берегу и резво бросаемся вновь проверять Майеро на наличие рыбных запасов. Первым повезло Борису, и он стал обладателем двух великолепных хариусов. Поймал он их на "балду". Вова заводит кораблик, но на нём всего две рабочих мушки. После нескольких минут лова, он вытаскивает на берег ещё одного хариуса.
   Подошёл Ряша, молча отобрал у Вовы кораблик и так же молча начал выводить его на струю. Не успел он провести его до конца намеченного маршрута, как последовала мощная поклевка, и муха-обманка мгновенно скрылась под водой. Кораблик затрясся под мощным напором рыбины.
   Рыбина упрямо пошла против бурунистой стрежи и вдруг вскинулась на поверхность. Большая, горбатая, густо-фиолетовая, словно облитая свежим соком жимолости, она порывисто забарахталась, закружилась, разбивая красновато-сизым хвостом белоснежную пузыристую пену.
   Опять нырнула и снова выскочила, подобно сказочному цветку. Наконец Ряша подвёл кораблик, а с ним и тяжёлую бьющуюся добычу к пологому берегу.
   - Хорош, бродяга! Настоящий ломовик!- улыбнулся рыболов. И, довольный, счастливый, стал терпеливо вынимать из мягкой губы хариуса маленький тройничок-заглотыш.
   К Ряше подбежал Борис со спиннингом, кинул взгляд на пойманную рыбину и тут же сделал заброс. Едва блесна шлёпнулась на воду, как жилка натянулась и по дну заметалась тёмная рыбина. Борис торжественно выволок её на берег. Это был тоже хариус килограмма на полтора - густо-фиолетовый горбач с широким зелёно-крапчатым веером на спине.
   - Впервые такого большого подцепил. Не знал раньше, что хариус на блесну идёт,- заявил Борис, и снова сделал заброс, и снова зацепил крупного красавца.
   Хватка хариуса напоминала щучью, но, завладев блесной, он не оста навливался, а продолжал с такой неуёмной прытью метаться по сторонам, иногда делая с разгону высокие "свечки".
   Рыбина сидела прочно, и Борис грубо выволок её на берег.
   Глядя на процесс ловли, мне вдруг вспомнилось, что поклёвка тайменя мягкая, тупая, как бы нерешительная. Не скоро даже и поймёшь, что это поклёвка или зацеп. А всё потому, что самоуверенный хищник, сдавив клыками "железку", не замирает резко, круто, как щука, а некоторое время, будто не чувствуя занозистых уколов крючка-якоря, плывёт по инерции, плавно сбавляя "разгонную" скорость.
   Ленок же, как только его подсекут, впадает в буйную истерику: кувыркается, вертится вокруг поводка, хлещет хвостом по блесне, словно пытаясь её выбить из своей пасти, но скоро выдыхается, и скисает.
   Все последующие забросы спиннингом и проводки кораблика оказались безуспешными. Больше ни одна рыбка не захотела пополнить наши запасы.
   Однако появилась надежда, что дальше хариуса буде побольше и ловиться он будет лучше.
   До чего же интересная, удивительная рыба этот хариус! Плотва, например, пескарь, сиг окрашены на один лад. Каждая плотвица, словно две капли воды из одного стакана, похожа на своих сестёр. Ельцы бахтинского края - точные копии Елецких ельцов. Но хариусы, пожалуй, все щеголяют в точно пошитых на заказ разных "костюмах". Этот весь отливает полированным серебром, только спина синевато-дымчатая. Другой - светло-сиреневый с мягкими золотистыми полосами по бокам. Третий вовсе тёмно-фиолетовый, будто облит школьником-проказником химическими чернилами. Четвёртый - розовый-розовый, как фламинго. Пятый испещрён въедливыми углистыми крапинками. Шестой...
   Шестой оделся вообще в вызывающе яркий жёлтый фрак с чёрным бархатным воротником спины и белой манишкой подбрюшья.
   Однажды мне попался просто необыкновенного цвета хариус: он был розовый, как фламинго, да ещё с перламутровым сиянием.
   Только спинной плавник, испещрённый малиновыми и зелёными овалами, широко оторочен извилистой чёрной каймой. Я поймал его в глубокой коловоротистой яме, где должны были водиться и таймени.
   Да что там заниматься бесконечным перечислением... Всё это надо видеть в натуре, своими собственными глазами.
   Но если запустить выловленных хариусов в какую-нибудь заводинку, а потом через полчасика подойти и посмотреть, то от удивления у вас на лоб полезут глаза. В рыбах произошла необыкновенная перемена в расцветке. Они все приняли одинаковую раскраску и потемнели. Истинные чудо-хамелеоны! А если дно выстелить желтой галечкой, то на теле тёмных рыбин появятся неясные золотистые расплывины всевозможных оттенков и густоты.
   И глаза у них разные: то в буроватых ободках, то в светлых пунцовых радужинках. И хвосты неодинаковы: бледно-лиловые, нежно-фиолетовые, чёрно-серые с красными полосами, багрянисто-дымчатые...
   Но особенно шикарен у хариусов спинной плавник: широкий-широкий, точно раскинутые крылья бабочки, в малиновых, алых, розовых, коричневых, зелёных цветках-узорах.
   Вот уж на самом деле - рыба-таёжница! Такая же красивая и неповторимая, как сибирская тайга.
   Отплываем от Делингда-Хона. Нас всё так же окружают крутые, лесистые сверху берега. В одном месте все скалы берега буквально сочились водой. Из многочисленных узеньких и широких щелей белыми пенистыми струйками била вода.
   От этого вокруг стоял мощный гул, заглушающий шум самой реки. Создавалось впечатление, что мы попали внутрь мощного водопада.
   Река расширилась до пятидесяти метров, но течение оставалось всё таким же приличным - до шести кэмэ в час.
   На ночлег мы остановились у левого притока Хаколен. Длина притока всего тридцать семь километров, но вливался он в Майеро бурно и очень красиво. Вода в притоке была просто ледяная. В самом устье разместились два небольших порожка, напоминающие собой миниатюрные водопадики.
   Берег, на котором мы остановились, был необычен и красив. Широкая серповидная горизонтальная гранитная плита, шириной от шести до пятнадцати метров, плавно уходила под воду. За плитой размещался скальный обрыв высотой до трёх метров, сложенный из горизонтальных плитчатых пластов тёмно-серого цвета.
   Обрыв так же заканчивался скальной полкой, составленной из тонких неоднородных плит, между которыми виднелись редкие невысокие кустики. Полка полу кругло охватывала русло впадающего в реку притока. За полкой полого поднимался травянистый склон, переходивший в редколесную лиственничную тайгу.
   На берегу безумствовала мошка и комар. Было очень тепло.
   Боимся, что сбудутся наши прогнозы насчёт плохой погоды.
   Продолжили лов рыбы. И хариус всё-таки пошёл. Володя на свой кораблик ловит ещё двух килограммовых рыбок.
   На ужин Лида готовит нам вкуснятину - беляши с лосиной начинкой. Беляши удались на славу и были приняты коллективом с громадным энтузиазмом, но их оказалось мало, поэтому варим ещё ведро мяса.
   Половину мяса съедаем, а вторую - оставляем на завтрак и завтрашний пережор.
   В палатках полно комаров. Перед тем, как лечь спать, гоняем их испытанным, научным методом: светим фо нариком в одно место на потолке.
   Комары, привлечённые светом, мгновенно облепляют его. Тогда луч света медлен но перемещается к выходу палатки.
  
   Я всё ищу и не найду ответа.
   Как полно дышит грудь! Как на душе светло!
   Молчи, молчи, душа! Надолго ль счастье это?
   Быть может, не живу, а сплю волшебным сном?
   Если б знать, что пьянею на веки
   От тайги, и могучей любви,
   Я бы спал себе ночью спокойно,
   И не ждал ничего от судьбы.
  
   Зачарованные комары перемещаются вместе с лучом. Перед самым выходом мощным хлопком полотенца или другой какой-нибудь ткани сшибаем их наружу, в темноту ночи.
   Как рассказывает автор метода Ряша, он был заимствован им из сказки о мальчике, который, играя на дудочке, завлекал за собой полчища крыс и увёл их из города. Наш умелец заменил дудочку на фонарик, и добился аналогичного результата - завлёк и вывел из палатки крылатую нечисть.
   Зашнуровываем палатку на все застёжки, а затем задёргиваем на молнию полог.
   Внутри осталось несколько наиболее невосприимчивых к свету или наиболее хитропопых насекомых.
   Но и они постепенно гибли под грубыми ударами неумолимого Ряши, который доставал насемокрылых, то ударом полотенца, а то и просто прихлопывая ладонью.
   Ночь была тёплая, и я впервые в этом сезоне залез в спальник, раздевшись до трусов.
  
   15 августа.
   Пробуждаемся довольно рано по нынешним мерка - около восьми часов, так как мы сегодня дежурные.
  
   Встань пораньше полярному солнцу навстречу,
   По косе вдоль реки за далёкий мысок
   Прошагай и послушай, как струи щебечут,
   Как в лощине тенистой поёт без конца ручеёк.
   Не спеши уходить, посмотри-ка получше вокруг.
   Вот уже над тайгой комаров отголоски,
   Вот уж солнца взошел ослепительный круг,
   И звучат в тишине первозданные, дивные всплески.
   Вот брусника краснеет совсем под ногою,
   Бьет таймень в глубине, не очнувшись от сна.
   Не спеши уходить! Только здесь над тобою
   Может тихо звенеть и дрожать тишина.
  
   Утро великолепное. Светит яркое заполярное солнышко, на небе ни облачка.
   На завтрак готовим котлеты с рожками. Фарш для котлет собственно ручно готовил Ряша, тонко нарубив ножом мякоти лося тины.
   Вова ушёл вверх по реке ловить на кораблик хариуса. Он так увлёкся этим занятием, что вернулся в лагерь, когда мы готовились к отплытию: все шмотки были собраны, а катамараны полностью загружены. На ходу вкушает холодную пищу.
   Его поход приносит нам девять штук великолепных килограммовых рыбок.
   Отплываем в десять часов. С левого берега, как и вчера, тянутся отвесные чёрно-белые скалы, на которых красными пятнами ярко выделяются какие-то растения.
   Высота скал постепенно увеличивается и достигает пятнадцати - двадцати метров.
   Метрах в двухстах ниже впадения Хакомы полка - плита заканчивается и с самого верха скалы к её основанию падает очень красивый водопад. Ближе к своему основанию он делится на отдельные струйки, которые волнистыми прозрачно-хрусталь ными нитями падают на бере говые плиты. На фоне чёрного камня скалы в лучах солнца они смотрятся просто великолепно.
   Скалы левого берега постепенно понижаются и, нако нец, пропадают совсем, зато на правом берегу как в сказке воз никают скалистые стены, в раз рывах которых грозно высятся непреступные башни. Некоторые их них очень похожи на средневе ковые замки с бойницами, раз рушенными временем, ветром и водой.
   Из узкого пролома, ограниченного с обеих сторон отвесной скалой, бьет ещё один водопад, который падает вниз по нескольким метровым ступеням. Среди чёрных и серых скал то и дело вкрапливаются скалы довольно редкого ярко желтого цвета.
   Я смотрел на это чудо природы и ощущал всем своим существом, что камень говорил. Говорил с солнцем, оживал, заласканный его лучами. Они зажигали и пробуждали в нём десятки маленьких солнц, копий того огромного, что на небе, но куда более подвижных и нетерпеливых.
   Камень говорил с солнцем, камень говорил с водяными струями, звонко стекающими по его поверхности и, наверно, отдающими ему часть своих соков. Струи струились по слюдке и тонули в недоступной глазу каменной глуби, рассыпались и вновь смыкались над ним прозрачным плёночным покрывалом.
   Камень говорил с небом. Оно входило в него, умещалось в нём и синью горизонтов, и проплешинами облаков.
   Он не растратил связей с этим огромным многоязыким немым миром, исторгнутый на его поверхность могучими силами природы.
   Нижняя часть скальных сбросов составлена из вертикально стоящих слоёв, на которых, как на подставке, располагаются громадные горизонтальные плиты. Между скальными стенками и водой узенькая, не более полутора метров, полоска берега, состоящего из мелкого камня плиточника.
   Левый берег сейчас низкий и пологий. Он весь покрыт густой лиственничной тайгой. Течение Майеро в этих местах около четырёх километров в час.
  
  
   Мы мимо скальных стенок плыли,
   Как меж редутов и фортов.
   И каждый в этой эвенкийской были
   Поверить в сказку был готов.
  
   Через полтора часа сплава появляются скалы и на левом берегу. Создаётся впечатление, что река прорезала здесь скальную гряду, которая извилистой лентой расположилась на её пути.
   Майеро в этом месте действительно очень красив. Течение гладкое, спокойное. На глянцевой поверхности воды то там, то здесь видны разводы водоворотов.
   Ряша, который не теряет надежды всё-таки поймать тайменя, а потому без перерывов на отдых, работающий спиннингом, вдруг зловеще и радостно промолвил.- Есть! Сидит! Что-то большое...
   - Ага, и мокрое,- добавляет Шура.
   Ряша медленно работал катушкой. Спиннинг выгибался крутой дугой.
   Чувствовалось, что блесна всё ближе и ближе к поверхности. Ряша с азартом вытянул её из воды, и катамаран содрогнулся от нашего хохота. На блесне висел здоровенный блестящий от воды булыжник.
   - Да, всякое видеть приходилось, но такого никогда,- ревел в восторге Борис.- Спинингуэйтор-камнелом,
   - Чингачгук большой змеевик,- вторил ему Шура.
   Лида тихонько и деликатно хихикала в рукав. Вова загадочно изобразил на своей физиономии широченную улыбку-оскал и только постанывал.
   Разочарованный рыбак отцепил камень от блесны, забросил его подальше от плота, уложил спиннинг на плот и заявил.- Хватит ржачки, обормоты. Давайте лучше погребём...
   - Не-а... Давайте ещё половим. Может, какую ценную породу подцепим,- продолжал грохотать Борис.
   Минут через двадцать после этого запоминающегося события мы подплыли к очередному порогу, который бы обозначен в нашем маршруте.
   Порог был не сложным, но очень бурливым. Крупные камни, полностью прикрытые водой, давали красивые косые сливы.
   После тишины гладкого сплава Майеро загремел на всю ближайшую тайгу звонко и мощно. Левый берег здесь был сложен из разрушенных песчаниковых плит светло серого, а в отдельных местах даже белого цвета. Среди песчаника кое-где виднелись вкрапления мрамора такого же цвета.
   Причаливаем сразу же за порогом. Все бросаются ловить рыбу. Отсюда, с плота порог не виден, так как его отгораживает невысокая скальная стенка берега. Я сидел на плоту и записывал в книжку только что пережитые впечатления.
   Вдруг послышался голос Шуры.- Ряша тайменя пойма килограммов на пять.
   Сломя голову бросаемся по камням, чтобы увидеть счастливчика.
   Вместо этого мы наблюдаем печального Ряшу, держащегося за поясницу.
   Тайменя у него не обнаруживается.
   Подходим уже не к счастливчику, а к откровенному неудачнику и слушаем его рассказ.
   Дело было так. Ряша увидел совсем близко от берега, за большим камнем ярко оранжевый хвост и такого же цвета спинной плавник. Рыба стояла в затишке и медленно шевелила плавниками. Ряша подошёл совсем близко к не замечающей его рыбине и стал подбрасывать ей блесну.
   Иногда блесна даже чиркала тайменю по спине, но он никак не реагировал на блестящую железку.
   Тогда Ряша вошёл в воду и провёл блесной у тайменя прямо перед пастью. Таймень зашевелился, разинул зубастый "ротик" и нехотя взял блесну.
   Ряша подсёк и стал, пятясь спиной вытаскивать рыбину на берег. Под ногами были гладкие скользкие булыжники, и тащить было очень неудобно.
   Матерясь про себя, он всё-таки благополучно выпятился на берег, но двигаться дальше удобнее не стало: камни не закончились, а, наоборот, стали ещё крупнее.
   Вот таймень уже весь вытащен на берег. Вот он уже в полутора метрах от воды. Рыба попалась крупная - не менее двенадцати килограмм.
   Таймень, похожий на короткое сучковатое бревно, ворочался на берегу, упруго бил хвостом по камням. Оранжевый хвост просвечивал на солнце, как языки огня в костре.
   Зачарованный его красотой Ряша неловко отступил ещё на полметра, споткнулся и завалился спиной на камни. Упал он не очень удачно. Было больно, но Ряша в азарте мгновенно вскочил и бросился к рыбине.
   Вылетевший из рук при падении спиннинг попал ему между ног, и Ряша стал запутываться в лесе. Не обращая внимания на эти неудобства, он попытался отпинать тайменя подальше от воды, но это ему не удалось.
   Таймень увернулся и начал рывками прорываться к спасительной воде.
   Ряша снова попробовал попинать его, так как руками ухватить рыбину никак не удавалось. Снова безуспешно.
   Таймень уверенно прорывался к реке. Последние усилия могучей рыбы, отчаянные попытки ухватить его руками и ... Таймень ушёл, сверкнув на прощание своим оранжевым хвостом - флагом на солнце.
   Ряша стал оценивать свои потери: были разбиты вдребезги часы, сломан кончик спиннинга - сорван "тюльпан", сломан один из крючков тройника на блесне и получена ощутимая травма спины, от которой он теперь никак не мог разогнуться во весь рост.
   Всю эту живописную картину схватки человека с рыбой наблюдал Шура, который находился в полусотне метров от места события и ничем не мог помочь.
   Расстроенный и травмированный Ряша уселся на здоровенный булыган и стал зализывать полученные "раны".
   В это время к месту катастрофы подоспели Борис и Вова.
   Первым вопросом Бориса был.- Что? Где? Кто? Здоровый? Покажи...
   Но показывать кроме разбитых часов и поломанного спиннинга Ряше было нечего, и он только в огорчении отмахнулся от Бориса.
   - Ничего, щас мы его заловим,- азартно заорал Борис и мгновенно включился в процесс поимки беглеца. Бросок, другой, третий... Пусто.
   Рыбина или ушла, или затаилась где-то за камнями, явно не желая продолжать игры с блесной.
   Мы уже собирались уходить с неудачного места, когда Борис заорал.- Есть, блин! Поймал...
   Его спиннинг согнулся дугой, как будто блесна зацепилась за камень.
   Но нет, это был не зацеп. Над водой дугой взметнулась плотная чёрная спина с оранжевым плавником, а затем по поверхности мощно ударил и ве ликолепный оранжевый хвост.
   Таймень всё-таки не выдержал заманчивого блеска играющей в воде блесны и ухватил приманку.
   Борис медленно, не на секунду не ослабляя натяжения лесы, вёл рыбу вдоль берега, всё ближе и ближе приближая её к камням.
   Таймень упорно сопротивлялся: пытался идти против течения, делал мощные рывки, тормозил хвостом и плавниками. Но Борис был опытным рыболовом и на все его ухищрения реагировал спокойно.
   - Если бы не леса в полмиллиметра, а хотя бы в ноль семьдесят пять, я бы его в наглую вытянул,- заявил он нам, продолжая борьбу с тайменем.
   Наконец он вывел тайменя на мелководье, и к нему стрелой бросился Шура. Он ухватил рыбину за голову и рывком выволок её на берег. Нервно хохотнул и оттащил тайменя подальше от воды.
   Пойманный таймень весил ровно десять килограммов. Есть первый таймень на Майеро!
  
   Он крикнул вдруг: Таймень!.. Таймень... таймень...
   Так эхо отозвалось в гулких скалах,
   Потом затихло - видно стало лень...
   И лишь мошка назойливо жужжала.
   Блеснул на солнце, пламенея, хвост,
   Затем плавник оранжевым отливом...
   И рыба показалась во весь рост
   В белесой пляске пенного прилива.
   Одно мгновенье взгляду подарив,
   Ушёл таймень вновь глубоко под воду,
   А он стоял, дыханье затаив,
   В душе благодаря кудесницу природу.
   Лежал забытый спиннинг на песке,
   Блесна блестела острыми крючками,
   А сердце, словно поймано в садке,
   Забилось быстрыми, упругими толчками.
   На этот крик товарищ прибежал -
   Замах, бросок, катушка затрещала,
   А он, как очарованный, стоял -
   Виденье чуда перед ним витало.
   И, глядя на старанья рыбаков,
   В душе молил: Ну! пусть не попадётся.
   Итак, у нас ведь не плохой улов,
   Пускай живым красавец остаётся....
   Когда энергия напрасно исчерпав
   Ушли друзья, ворча на невезенье.
   Он вслед пошел, улыбкой засияв,
   И был ему тот день, как откровенье.
   Река текла, струила серебро,
   Волной звенела в быстрых перекатах,
   И скалы обступали Майеро,
   Как строй идущих в бой солдатов.
   Они стояли так уж миллионы лет,
   Держали стойко ветер, холод, воду.
   В их отложениях геологи ответ
   Искали по истории природы.
   И рос в кристалл здесь драгоценный шпат,
   В себе лучи двояко преломляя.
   Жаль! Время не идет назад,
   А лишь вперёд, свой бег не замедляя.
   И мы черпаем у природы, как в садке,
   Тайменя ловим, бьем лосей, оленей.
   И меньше с каждым днём на матушке земле
   Её даров... И нету прибавлений.
   Будь, бережен охотник, рыболов
   В любой добыче рыбы или зверя,
   И благодарен, будь ты за любой улов,
   Коль он тебе природою отмерен.
  
   Травмированный Ряша, охая и стеная, водрузился на плот и мрачно затих, переживая свою неудачу и завидуя удаче Бориса. У того была рыба, а у него повреждённая спина и работа по починке спиннинга.
   Отплываем и через десяток минут подходим к правому притоку-ручью Дальмит.
   За сегодня мы прошли уже почти девять километров. Время двенадцать пятьдесят.
   Справа появились отвесные скалы высотой не менее сорока метров. На них так же то и дело возвышаются каменные башни.
   Снова глаза порадовал очень красивый двухступенчатый водопад. Он прекрасно смотрелся на фоне чёрных скал, обрамлённых голубым небом. День продолжал радовать своим великолепием.
   Дул едва заметный прохладный ветерок, кото рый сглаживал жар от не щадно палящего солнца.
   Над плотом летает чёрный как смола, блес тящий на солнце ворон и кричит что-то невнятное и непонятное для нас.
   Бастионы, башни и редуты по берегам следуют один за другим. Водопады тоже стали уже обычным явлением.
   - Майеро - река водопадов и скальных стен восторженно замечает Лида.
   В одной из скал замечаем углубление, похожее на небольшую пещерку. У входа в эту пещерку свито гнездо, в котором, нахохлившись, си дел серый совёнок и вер тел головой.
   На пережор встаем в ровно в пятнадцать часов на широкой каменистой косе. Дежурные сегодня готовят не чай, а кофе. Мы же пускаемся бегом на поиски агатов и сердоликов.
   Пагубная страсть захватила всех. Коса оказалось богатой на полу драгоценности, и мы через какие-то пятнадцать минут становимся богатыми обладателями агатов.
   Карманы у всех оттопырились и отвисли от тяжести находок. Среди них есть очень даже симпатичные камушки.
   Сразу же после отплытия с правого берега появились удивительные по своим очертаниям скалы. Отдельные каменные столбы, Отсечённые широкими, до самой поверхности земли, провалами от основного скального монолита.
   Их венчали то плоские площадки, то "головы" людей и животных.
   Непрерывно щёлкаем затворами фотоаппаратов, стрекочет кинокамера.
   Борис увидел на берегу кусок черепа оленя с громадными рогами.
   - Хочу рога... Давайте пристанем... Хочу рога,- гундосит он.
   Наши уговоры и ссылки на то, что в ЛАСе уже есть рога, не помогают, и он продолжает причитать.- Хочу рога... Хочу и всё!
   Приходится приставать, и Борис тут же радостно волочёт рога в ЛАС.
   Тот уже наполовину забит такими же находками. Кроме оленьих там нахо дятся даже две здоровенных лосиных "лопаты", которые откуда-то приволок Шура.
   Через час сплава скалы заканчиваются. Берега медленно заструилась широкими и длинными плёсами в окаймлении плоских невысоких берегов. Правда, часто встречаются каменистые отмели и косы. Тогда мы пристаём и продолжаем сбор камней.
   Во время одного из таких приставаний Вова пробует ловить хариуса на балду.
   Вместо хариуса за неё пытается уцепиться какая-то крупная рыбина, но сходит. Все бросаются за спиннингами.
   Опять таймень?!
   Больше всех беснуется Шура.- Пустите, пустите меня. Хочу своего тайменя!
   После нескольких забросов он и Борис почти одновременно выволакивают на берег двух здоровенных, но не тайменей, а щук.
   Поскольку они сегодня дежурные мы заказываем на ужин жареную щуку, потрошки и "Хе".
   Шура ворчит.- Сами себя наказали... Не надо было их вытаскивать. Спустили бы потихонечку в воду и никаких тебе забот.
   - Мяса им наварим, и пущай жрут,- присоединяется к нему Борис.
   - Ничего пожарите и рыбку. Эта ваша святая обязанность и даже в чём-то святой и свещенный долг,- ехидничает Ряша.
   - Я свои долги, даже если они священные, всегда отдаю,- огрызается Борис.- Можешь забрать себе.
   Солнышко продолжает всё также светить и греть. День изумительный.
   Борис травит анекдоты.
   - Сидит грузин на могиле любимой жены и причитает жалобно: Вай, вай, совсем один, совсем один. Постепенно привстаёт и начинает приплясывать: Вай! Вай! Совсем один! Совсем один!
   - В камере сидят два арестанта. Сидят не первый год. Один и говорит с тоской другому.- Эх! Трахнуть бы сейчас женщину... Ну не женщину так кого-нибудь! Хотя бы муху! Второй ему в ответ.- Жжж... Жжж... Жжж...
  
   Лида возмущается и говорит рассказчику.- Мог бы и не хамить при дамах.
   - А я и не хамю. Я рассказываю,- хохочет Борис, но анекдоты рассказывать перестаёт.
   Сегодня мы уже двенадцатый день на воде. Впереди осталось ровно в два раза меньше. Хорошо бы, чтобы погода оставалась такой же, как сегодня.
   Борис и Шура, не прерывая процесса гребли, перебирают найденные ими богатства и тихонько переругиваются-делятся впечатлениями.
   - Вот агатик, так агатик! Дашь в лоб, так до Челябинска не очухаешься!
   - Ну, что пристал! Отдай кристалл!
   - Пятерёнка ты мастерёнчатая!
   - Набрался, клещ, камней, вертолёт не поднимет.
   - Вот-вот, отдашь Лидии. Она дома после одиннадцати, сидя на тубаретке, шур да шур - обрабатывать будешь! Соседи в стенке дырку просверлят - глядь Лидия в ночном халате камни пилит. Значит у неё "ку-ку" после похода организовалось.
   На левом берегу снова заметили ещё одни громадные оленьи рога с частью черепушки.
   Борис, забыв про камни и свою постоянную люмбагу, кинулся в воду с воплем.- Опять мои рога.
   Осмотрев трофей, он обнаружил, что рога очень старые и здорово подпорченные. Вернувшись на плот пустым, Борис вновь сразу же вспомнил про свою люмбагу.
   Предыдущая группа, описанием маршрута которой мы пользуемся, опять что-то напутала: перенесла порог "Мраморный", тот, что мы уже преодолели, на семь километров ниже по реке, пообещав после него тихие плёса с болотами по берегам. Ничего этого мы пока так и не обнаружили.
   Майеро, как будто заглаживая свою вину за предыдущие тихоходные дни, несёт и несёт.
   - Два километра в час по описанию, а так несёт,- шутит Ряша.
   - Смотри, не сглазь! Тебе сейчас с твоей тайменьей раной только грести,- останавливает его Лида.
   - Вода выше, течение сильнее,- глубокомысленно изрекает Борис.- Это оттого, что тепло. Мерзлота и наледи тают, вот уровень реки и поднимается.
   - А нам всё равно. От тепла или от дождей, лишь бы несло, да подольше и подальше, - говорит Вова.
   - Смотри, так пронесёт, что из кустов вылазить не будешь,- смеётся Шура.
   Все наши последующие попытки ловить рыбку оканчиваются неудачей. Рыбы нет, или она упорно прячется от нас.
   Поверхность реки совершенно спокойна - не плавится ни хариус, ни таймень. Кроме пойманных Борисом и Шурой двух щук у нас в сегодняшнем запасе ничего нет.
   Впереди плота резво бегут три утиных выводка. Один крупный - девять крупных утят. Вот-вот встанут на крыло.
   Видя, что Ряша прямо-таки горит желанием начать охоту на пернатых, дежурный Борис, не желая заниматься вечером ощипкой и потрошением птичек, стреляет поверх выводков, и все три группы потенциальной дичи, резко прибавив скорость, мгновенно уносятся вдаль вниз по течению.
   - Ну, ты и гад,- заявляет Ряша, пряча ружьё.- В следующий раз я тебе такую же подлючку изображу.
   Около двадцати часов, толи дня, толи вечера, мы доплыли до правого притока Тордок. Узким и бурным руслом он впадал в Майеро. Приток довольно глубокий, хотя его протяженность, если верить карте, всего на двенадцать километров. Зато приток этот имеет сам семь приточков - ручьёв, чем очевидно и объясняется его полноводность.
   Около него мы и встаём на ночлег.
   Пока мы ставим палатки, а Шура с Борисом разжигают костёр, Вова ловит в самом устье Тордока двух килограммовых хариусов. Но клёва практически нет, и Вова сворачивает снасти.
   Перед ужином Вова и Ряша засаливают пойманного тайменя и хариусов, а я беру в руки блокнот и пытаюсь сочинить что-нибудь эвенкийское.
   Всё мы видели, всё пережили, но так нужно, и в этом, может быть, самое важное для человека, чтобы выразить в словах, уже смакуя победу и переживания, все перипетии счастливой охоты, рыбалки или прохождения сложнейшего маршрута.
   В результате многотрудных потуг рождается стихотворение, которое я назвал "Эвенкийские мотивы".
  
   Тайги тревожное касланье,
   Реки загадочная речь,
   И ожиданье... ожиданье
   В пути рождающихся встреч.
   Что там за новым поворотом?
   За мегом, спящим, вдалеке?
   Свиданье с другом, встреча с роком?
   Лишь тяжесть от весла в руке...
   Со всех сторон журчат дигдали,
   Стоят безмолвно мягдачи,
   И бурбулены расцветают,
   И тихо шепчут кедрачи.
   А вечером костёр привычный,
   В воде дрожащий бегатлан,
   И чай, сильней вина бодрящий,
   По четверть пачки на стакан.
   На небе звёзды заблистали,
   Туман уж стелется к воде,
   И если б горожане знали -
   Чукин на ужин - алакэ!
   Когда же чаем разморённый
   Коснётся друг гитарных струн,
   То вторит песне пробуждённой
   Ночь тихо-тихо - "Аявун"!
   И дома будем вечерами
   Мы часто вспоминать те дни,
   Как над тайгой и над горами
   Звучала клятва: "Аяват ми"!
   На утро - серпантин маршрута,
   Важней не сыщешь в мире дел!
   Вдали от дома и уюта
   Плывёшь и "авгарат бикэл"!
  
   То, что написано, по капле ушло из вашей души, где-то растворилось, обратилось в другое качество, способное волновать других, но уже не вас самих.
   Многолетние исследования показали, что человеческая память сохраняет всего пятьдесят процентов полученной информации уже через три дня после её поступления в мозг.
   Чтобы не забыть потом, что означают незнакомые эвенкийские слова, усердно записываю их смысл в блокнот: каслать - кочевать; мег - заросший лесом мыс; дигдали - маленькие речушки; мякдач - сосновый бор; бурбулен - колокольчик; бегалтан - лунный свет; аявун - любовь; аяват ми - любить друг друга; чукин - недоваренное мясо; алакэ - ой как вкусно; авгарат бикэл - будь здоров!
   Вечер сегодня очень тихий и тёплый. Комару это особенно по душе, и он гуляет вовсю.
  
   Жить в избушке лесной никого, ничего не касаясь.
   Где синицы щебечут, пока не хлебнут тишины,
   Где по лесу ночному, как шепот, проносится заяц,
   И луна поднимается, как детства бегущие сны.
   Как безбрежен наш мир, но и как удивительно тесен!
   Коль родился на свет, то куда ты сбежишь, дурачок!
   От себя, от людей, и от всех, кто тебе интересен,
   И от жизни, которой играют на нечет и чёт!
   И зачем себя мучить какой-то избушкой лесною,
   И зачем, как отраву, крапать на листочки стихи?
   Если чувства владеют твоею ожившей душою,
   Если росные капли любви с твоей опадают строки.
  
   Палатки устанавливаем за кустами на небольшом открытом ветерку пригор ке. Почва под палатками мягкая, заросшая зелёным густым мхом.
   Внизу под пригорком ласково урчит Тордок, петляя через каждые пятнадцать-двадцать метров.
   В палатке было предвечерне розово и сумереч но. Наступающая ночь уже успела выхолодить палатку, и воздух в ней был плотен и студёно упруг. Его можно было загребать ладонями, резать взмахом руки.
   Я медленно засыпал, погружаясь в вязкую дремоту.
   От костра слышались неразборчивые голоса и отрывистое пощелкивание горящих сучьев.
   Ночная прохлада уже успела отстояться в воздухе.
   Сквозь сон мысли становились замедленными, как движения пловца под водой.
   Наша жизнь подобна реке. У одного течёт полноводным многообещающим потоком, а у другого рассыпается на мелкие ручейки-дела: придёт человек к устью своему и не увидит сделанного, хотя и пошумел от души... И, производя шум в таком избытке, не оставляем мы себе времени взглянуть на эту суету со стороны, прислушаться и прикинуть - чего шумим-то?!
   Я всегда думал, что жизнь - это прерываемые паузами дела. И вдруг зрение моё повернулось, и я увидел, что жизнь- то пауза между делами. И может быть, это и есть обязательное: чтобы пауза не была страшна...
   Почему человек почти никогда не бывает бесконечно благодарен минутам и часам, а может быть и годам с десятилетиями, которые не повторить, но которые были для него и значит в памяти, навсегда остаются с ним? Почему же всенепременно жаждать повторения того, чему невозможно повториться?
   Если отдельно рассматривать сиюминутность жизни, если погрузиться в неё, тогда открывается равноправие каждой крупинки жизни, всего, что происходит. Во всём блистает драгоценность жизни.
  
   16 августа.
  
   Встречающее наше пробуждение утро лучше вчерашнего. Даже не верится, что мы находимся в Заполярье. На нежно голубом, чуть- чуть дымчатом небе нестерпимо сверкает раскалённое солнце. Ветра нет. Только изредка над водой проносятся его лёгкие, неощутимо прохладные порывы-призраки.
   По транзисторному приёмнику, который возит с собой Вова, удалось услышать, что в местах, где мы сейчас находимся, по всем признакам установилась жаркая погода.
   Остаётся только надеяться на то, чтобы она продержалась ещё дней семь. В этом случае концовка похода была бы просто великолепной.
   Сегодня у нас по плану прохождение Майероканского каскада, в котором, если верить имеющемуся у нас описанию, сосредоточены самые сложные пороги: "Пятерка" и "Водопадный".
   Не обращая внимания на пристальное внимание со стороны "пернатых" раздеваюсь до пояса и с удовольствием принимаю солнечно-воздушные ванны. Тело отдыхает от оков одежды. Комарики весело покусывают меня в спину и другие труднодоступные для рук места.
   Появились пауты. Сибирский паут - это обыкновенный овод величиной с трутня. Его пухлое тело состоит из семи чёрных и рыжих поперечин, а голова - из двух огромных сверкающе-сизых фар с косыми полосами. Он не садится на тебя с налёту, а сперва покружится, как шмель над цветком, с басовитым жуж жанием, облюбует и рассмотрит лако мое место на теле и вдруг прильнёт, нахально, прилипчиво. Раздвинет усики, обслюнявит тело ядовитой жидкостью и начнёт, начнёт пробивать кожу острыми плоскими клещами-челюстями. Боль - нестерпимая.
   Как только из пореза выступит капелька крови, паут сразу же вскидывает хобот с круглыми присосками, похожими на щупальца осьминога. И сосёт, сосёт кровь из ранки пока не раздуется словно бочонок.
   Для человека пауты - оводы - адское мучение, для хариуса - неотразимое лакомство. Бросишь такую наживку в воду и смотришь, как она медленно удаляется от тебя, шевеля лапами и крыльями. Вот её подхватывает быстрое течение, понесло, закрутило, завертело. Когда наживка скользнула по тёмному "окошку", что блестело среди пышных белых пузырей и пены, сразу вскипел, чмокнул кудрявый бурунчик. Овод мгновенно исчез - стал лакомством прожорливого хариуса.
   Отгоняя от себя крупного слепня, Ряша приговаривал.- Отлепись! Эй! Словно век не видались, вот глупый огранизм... отлепись!
   Шура решает вымыть голову и сейчас плещется в прохладной воде Майеро, словно молодая утка. Правда, при этом он не снимает с себя ветровку из парашютного шелка.
   Ряша сидит около палатки и откровенно сачкует, ссылаясь на свои вчерашние ушибы и ссадины. Ему удалось починить не только спиннинг, но и часы. При этом они лишились своей секундной стрелки, но она, по заявлению хозяина, ему не очень-то и нужна.
   Лида, глядя на спокойно бегущую мимо нас воду, мечтает.- Наловить бы сегодня таймешат несколько, да спроворить из ихних головок ушицу. Вкуснооо...
   - Я за! - присоединяется к ней Ряша.- Чур, глаза мои!
   - Не-а, не ухи хочется, а "Хе". "Хе" и только "Хе",- возражает Борис.
   Через десять минут после отплытия мы увидели бьющий из берега белый поток воды. Это таяла и стекала в реку тающая вечная мерзлота. Рядом с основным потоком тонкой совершенно прозрачной струёй бьёт родник.
   Причаливаем к берегу и пробуем воду родничка. Она ледяная и очень вкусная.
   Вова пользуется моментом, заводит кораблик и через пять минут становится обладателем дюжины великолепных хариусов. Тут же потрошим его улов и засаливаем.
   Ещё через километр сплава достигаем левого притока Хаастыыра. Ступеньками в двадцать - тридцать сантиметров высотой он резво впадает в Майеро. На невысоком пологом пригорке с правого его берега удобно расположилась рубленая избушка. Рядом с ней валялись бочки из-под солярки, какие-то доски, сопревшая оленья шкура. Вокруг много голубики.
   Через шестьсот метров Майеро проходит в так называемые "Ворота". С обеих берегов отвесные высокие скалы монолит. Ширина прохода не более тридцати метров. В самом его начале, где проход особенно узок, стоячие валы высотой до полутора метров. Течение в проходе бурное и быстрое. С левого берега между скалой и водой видна узенькая терраса, сложенная из крупных каменных глыб. "Ворота" заканчиваются отвесной скалой с левого берега. Скала имеет две явно выраженных ступени. Она сложена из чёрно-серых плит, на которых видны большие буро-рыжие пятна. Что это каменные вкрапления или лишайники разглядеть не удалось.
   За "воротами" река широко разливается и успокаивается. Берега всё так же сложены из скальных сбросов. В щелях скал растут лиственницы, ольха, ещё какие-то кусты.
   Причаливаем к каменистой террасе. Во время причаливания вспыхивает короткий спор между Ряшей и Борисом, каким маневром нужно заходить. В результате этого мы подходим к самым крутым валам боком, и нас тут же разворачивает кормой вперёд. Таким манером мы и пристаём к берегу.
   - Соображать надо, что делаешь. Вот всех и забрызгало,- ворчит Ряша.
   - Ты по отношению к рубленым плотам соображаешь, а к катамаранам это не относится и даже значения не влияет,- парирует Борис.
   - Сам, дурак.- огрызается подмоченный Ряша.
   Место, куда мы пристали очень красивое. Оно чем-то напоминает вход в Кижихемский каньон в Саянах.
   Солнце продолжает припекать разомлевшую землю. На небе по-прежнему ни одного облачка. Все бросаются ловить рыбу. Однако красота красотой, а рыба здесь не ловится. Уже четырнадцать часов.
   Ничего не поймав, с сожалением загружаемся на плот и продолжаем сплав.
   Сразу же за воротами почти посредине широкого плёса-разлива находится остров, состоящий из крупнокаменистой осыпи, на которой видны отдельные глыбы - валуны.
   Остров-осыпь очень низенький. Он во многих местах прорезан насквозь ручейками. Среди камней видны крупные ярко зелёные стебли с широкими, очень похожими на кувшинку, листьями.
   Правая протока очень мелкая и перегорожена поперёк крупными булыганами, отшлифованными до блеска. Правый берег представляет собой склон, полого уходящий вверх к скалам. Он весь зарос невысокими деревьями.
   Левая протока бурная и очень быстрая. Она длинной пологой дугой огибает остров, который чем-то напоминает турецкий ятаган. С левого берега отвесные, иногда даже имеющие отрицательный уклон, скалы, сложенные из горизонтально лежащих плит.
   Толщина плиточных слоёв по пятнадцать-двадцать сантиметров. Все они имеют разный окрас и потому похожи на слоёный пирог. Скалы острыми ножами спадают в воду реки.
   Протока постепенно сужается и в самом узком своём месте не превышает десяти метров.
   Из воды то там, то тут торчат острые каменные клыки. Много так же плоских камней едва прикрытых водой.
   Лавируя между этими многочисленными препятствиями сплавляемся по протоке и пристаём в конце острова. Здесь снов начинается охота за каменными "сокровищами".
   Утяжелив наш катамаран ещё на пару килограмм каменными находками, продолжаем сплав и через пару километров подходим к первой ступени порога "Пятёрки".
   Общая протяженность "Пятёрки" не менее километра. И весь этот километр Майеро проходит плавной дугой в каньоне.
   Первая ступень представляет собой мощный короткий слив со стояками до трёх метров около правого берега. После слива основная струя плавно уходит вправо, и на ней один за одним идут несколько валов со стоячей волной.
   Первый вал довольно большой - до трёх метров высотой, следующие за ним постепенно снижаются, и последний имеет высоту не более метра.
   Между валами видны глубокие ямы-провалы. Берега в пороге представ ляют собой обрывистые скалы высотой до ста метров. Картина порога очень впечатляюща и красива.
   За первой ступенью просматривалась вторая и третья. В этих ступенях валы и стояки ничуть не меньше чем в первой.
   Четвёртая и пятая ступени от начала порога не просматривались.
   Перед порогом делаем пережор. Пока дежурные кипятят чай, Лида решает вымыть голову.
   Ряша шутит.- Идя на смерть нужно не только головку помыть, но и бельишко сменить.
   Очень жаль, что не удастся поснимать прохождение порога с берега. Пешком здесь никак не пройдёшь, так как есть целый ряд непропусков. Облезать их по стометровым скалам занятие весьма неблагодарное, да и потеря времени просто невосполнимая, так как оператору пришлось бы догонять плот километра два - три.
   В имеющемся у нас описании снова обнаруживается неточность. Авторы его сместили месторасположение порога на километр вверх по течению.
   Из-за этого мы потеряли час времени, так как пристали к берегу для его просмотра много раньше, чем нужно было на самом деле.
   Упаковываем, как следует, шмотки. Зачехляем фотоаппараты и кинокамеру. Усаживаемся на плот и вперёд!
   Заходим в основную струю точно. Однако первый же вал оказывается мощнее и выше, чем он смотрелся с берега. Плот падает с высоты в глубокую яму и притапливается. Нас с Ряшей окатывает с ног до головы. Я даже чувствую, как всплываю над плотом. Опоры нет ни для рук, ни для ног.
   Через секунду плюхаюсь на сидуху - рюкзак и цепляюсь ногой за распорку. Приходить в себя времени нет, так как перед нами уже встаёт очередной вал. Взлетаем на него и снова проваливаемся в яму. Однако она и положе и мельче первой.
   Идём точно по центу струи.
   Сзади весело поёт Шура.- Это очень хорошо, даже очень хорошо!
   Ему действительно хорошо, так как я служу великолепным волнорезом.
   Рассекаю волну пополам, и на певца практически не попадает даже брызг. Под пение Шуры проскакиваем первую ступень за какие-то секунды.
   Шура прекращает пение и заявляет.- Прекрасно прошли. Даже чай в ковшичке не расплескали.
   - Прошли мы действительно прекрасно. Только все штаны мокры, да сапоги полны водички,- ворчит Ряша.
   Я полностью с ним согласен. Сапоги от воды так отяжелели, особенно правый, что стоило попробовать разогнуть колени, как они начинали соскальзывать с ног.
   Через сотню метров мы влетели во вторую ступень "Пятёрки". Повторяется приблизительно та же картина, что и прохождении первой. Мы с Ряшей принимаем удар валов на себя, а остальные весело гогочут от удовольствия, получаемого от сплава. Вдобавок ко всему на последнем валу катамаран разворачивает боком и нас с Ряшей заливает водой ещё сильнее.
   Разозлённый Ряша орёт на всю тайгу.- Соображать, паразиты, надо! Кормчие фиговые! Не можете нас на струе держать, не беритесь! Давайте местами меняться.
   - Ну, уж, фиг! Сиди, где сидишь,- отвечает Борис.
   - Это не мы, а ЛАС виноват. Скорость мала, поэтому нам развернуть плот вместе с ним трудно,- вступает в перепалку Вова.
   - Причём здесь ЛАС и скорость! Работать и думать, а не спать нужно,- шумит Ряша.- Закон жареного петуха знаешь? Не знаешь? Тогда запоминай! Закон жареного петуха: Если вас клюнул жареный петух, значит, вы его плохо прожарили.
   Третью ступень мы преодолевали под непрекращающуюся перебранку загребных и вперёдсмотрящего Ряши. Не успели мы соскочить с последнего вала третьей ступени, как Борис и Вова в один голос заорали.- Чалимся!
   Чалимся быстрее к правому берегу! Быстро...
   - Это ещё зачем,- изумился Ряша.
   - За тем, что у нас ЛАС оторвало. Гребите быстро к берегу. Его унести может. Мы его с Вовой руками держим,- продолжал орать Борис.
   - В каждом деле может быть странный диссонанс.
   - А это что?
   - Замысел - одно. Исполнение - другое, а завершение - совсем уже третье. Задумано прохождение весьма остроумно, я бы даже сказал изящно. Исполнено же немного грубовато. Ну а завершение....
   Подгребаем к берегу и привязываем оторвавшуюся лодку. У ЛАСа вырвало передний рым.
   - Он на нас с Борей, как норовистый жеребчик сзади на пороге напрыгивал. Хорошо, что лёгкий,- рассказывал Вова.
   - Ага, лёгкий. А про рога забыл. Нанизало бы в задницу и будь здоров,- отозвался Борис.
   - Три пути есть у человека, чтобы разумно поступать: первый, самый благородный, - размышление, второй, самый лёгкий, - подражание, третий, самый горький, - опыт, - так учил Конфуций. А он умный был, прямо жуть,- рассмеялся Ряша.
   - Это точно. Когда в запасе вечность, это вполне осуществимо.
   Четвёртую и пятую ступени мы миновали быстро и без всяких приключений, так как они для нас никакой сложности не представляли. Покачались на волнах и всё.
   - Ну, что... Будем ещё к берегу причаливать и отжиматься? - спрашивает нас Борис.
   - Не надо. На плоту отожмёмся. Времени терять не хочется,- отвечаю я.
   Ряша молча со мной соглашается.
   Стаскиваем с себя сапоги и сливаем из них воду. Льётся, как из ведра.
   - Вот заодно и сапоги, и ноги помыли,- ехидничает Шура.
   - Замолчи, умник, а не-то сапогом вмажу,- отвечает Ряша.
   Стягиваем и отжимаем брюки и носки. Сразу же натягиваем их на себя, так как плыть с голыми задами и пятками весьма неприятно - сразу же начинают донимать комары и мошка.
   Светит солнышко. Дует какой-то особенно нежный и тёплый ветерок.
   Всё это мгновенно скрашивает только что прошедшие неприятные события и ощущения.
   Через километр за порогом река начинает делать большую пологую выпуклую петлю справа налево. За поворотом слышен мощный глухой рёв воды.
   По карте и по описанию в этом месте ничего опасного и сложного быть не должно. Самый сложный и "непроходимый" по описанию порог на нашем пути должен начинаться не раньше чем через полтора километра отсюда. Но на всякий случай пристаём к широкой плиточной косе левого берега и пешком идём за поворот, чтобы выяснить причину такого шума.
   Как только мы вышли за изгиб реки, сразу же стало очевидно, что в нашем описании маршрута снова имеет место быть очередная неточность.
   Перед нами шумел и ревел "Водопадный".
   Гряда громадных подводных камней полностью перегораживала всю реку. Вода падала с них крутыми обрывистыми сливами-водопадами с высоты до трёх метров. Под сливами кверху летела белая, как только что взбитое миксером молоко, пузырчатая, насыщенная до предела кислородом пена.
   За первым водопадным каскадом следовал неявно выраженный второй, а за ним и третий каскад. В этих каскадах отчётливо просматривались большие стоячие волны, между которыми имелся ряд пологих сливов-проточек. Вся река перед нами пузырилась и кипела.
   Заканчивался "Водопадный" четвёртой ступенью. Она так же представляла собой водопад с высотой падения воды несколько меньшей, чем в первой. Вода падала вниз с высоты около двух метров, но само падение было значительно круче - оно было почти отвесным. Особенно это было заметно около левого берега.
   Видимый проход для преодоления порога просматривался только по правому берегу, но он был достаточно сложен для реализации.
   Камней в нём было значительно меньше, но сливы первой и четвёртой ступеней здесь были практически вертикальными.
   В месте падения струи образовались глубокие пенистые ямы, в которых зарождалось обратное течение, идущее под струю.
   Берега в районе порога были очень живописны. С правого берега скалы имели форму домов с остроконечными, готическими крышами. "Дома" барельефами выступали из общего монолита скалы, которая была выше их крыш и гладким, отшлифованным листом уходила ввысь к голубому небу.
   Лист имел на своей поверхности ряд неглубоких, таких же отшлифованных, вертикальных трещин-кулуаров. Вершины скал заросли невысокими редкими лиственницами.
   Левый берег представлял собой нагромождение громадных каменных глыб, некоторые из которых имели форму плит-столешниц. Плиты были окрашены в серые и чёрные тона. Над плитами нависали скальные образования в виде башен и коротких вертикальных очень высоких стенок. Между башнями и стенами густо разросся кустарник, и торчали отдельные деревья.
   Скалы были сильно выветрены и подмыты водой. Во многих местах они грозили вот-вот рухнуть в Майеро и создать дополнительные преграды для его продвижения вперёд.
   Кроме плит на берегу виднелись мощные каменные образования - ба раньи лбы.
   После того, как в безжизненных долинах истаял последний лёд, миру явились "бараньи лбы". Низкие, зализанные купола. Бывшие скалы. Свою нынешнюю - укороченную - сущность они обрели под ледником, пропустив над собой его мертвящую силу. Тупо, обтекаемо неуязвимые - таково было впечатление, само собой возникающее при первом же взгляде на них. Казалось, ничем их не пронять, никаким потрясениям нового времени они уже не подвластны. Любые силы природы отлетают от их монолитно-лысой поверхности.
   Таких "бараньих лбов" много встречалось на Котуе, а теперь они проявились и здесь, на Майеро.
   - А ничего себе сочетаньице,- подумал я.- Баранья тупость плюс несокрушимость танка.
   Я смотрел на необычный вид проплывающих мимо скал и думал, что они, пожалуй, должны были дать повод к возникновению, какой-нибудь легенды. К примеру, о седоголовых мудрецах, удалившихся от мирской суеты на вершины гор, или о ведьме, которая воровала людские головы, обращала их в камень и оставляла на верху скальных гряд, чтобы пугать проезжих.
   Яркое солнце освещало порог своими жаркими лучами, в которых его сложности как будто несколько сглаживались. В белой пене то и дело изумрудами вспыхивали отдельные искорки брызг.
   Зрелище было великолепным и незабываемым. Хотелось смотреть на буйный бег воды через освещённый солнцем скальный лабиринт не отрываясь.
   Красота красотой, а нам предстояло делать обнос по верху скал левого берега.
   Разведка показала, что там имеется едва заметная звериная тропка. Протяжённость обноса по нашим подсчётам чуть-чуть больше километра. Это совсем не мало, так как тащить шмотки нам предстояло, забираясь вверх по крутым скальным сбросам.
  
   Что ищем мы в глуши таёжной?
   Небес бездонных глубину?
   Реки свободную волну,
   Иль встречу с зверем осторожным?
   Быть может таинство закатов
   На фоне диких синих гор?
   С самим собой извечный спор
   Под шум звенящих перекатов?
  
   Там, где мы причалили к берегу, вверху на небольшой ровной площадке было видно место стоянки какой-то группы, которая посетила эти края чуть-чуть раньше нас. Командир авиаотряда, Олег Михайлович Кривонос говорил, что перед нами, где-то в районе двадцатых чисел июля, он забрасывал на Майеро ещё одну группу из Новосибирска.
   На месте стоянки мы обнаружили кучу замоченных в воде и непригодных для стрельбы патронов, ведёрко, сделанное из большой консервной банки, бутылочку резинового клея, несколько бензостойких трубок. Очевидно, предшественникам досталось поболее нашего, и они не были столь удачливыми.
   Решаем заночевать на этом месте, а завтра со свежими силами заняться перетаскиванием шмоток.
   Здорик и Вова настаивают на том, чтобы совершить прыжок с водопада на пустом катамаране. Нам с Ряшей эта идея нравится не особенно.
   Пока ребята разгружали катамаран, мы с Ряшей сушили свои шмотки под горячими солнечными лучами.
   Как только мы пристали к берегу и чуть-чуть удалились от воды, появился гнус. Его было довольно много. Событие это было совсем не радостным и коллективом было встречено без всякого энтузиазма. Особенно по той причине, что мазилка от этих тварей у нас почти вся закончилась.
   Солнце, хотя и стояло ещё высоко над горизонтом, в половину восьмого вечера ушло за крутые скалы правого берега.
   Река сразу перестала сверкать и искриться, краски вокруг мгновенно померкли. Хорошо ещё, что нагретый солнцем воздух остывал медленно, и почти не похолодало.
   И этот день прошел - сухой, жаркий, солнечный, полнившийся ожиданием каких-то свершений, но перевернулась его светлая страница, и я опять ощущаю тепло костра, тишину ночной тайги, слежу за искорками, взлетающими вверх, теряющимися и исчезающими среди холодных и неподвижных искр звёзд.
   Впрочем, так ли уж непод вижных?
   Маленькая сверкающая точка движется между ними по прямой, но кажется, что она плутает, останавливается и петляет, как странник, проби рающийся сквозь лесную чащу. Наверное, это один из много численных спутников, искусст венных звёздочек, запущенных чело веком.
   Мечта, осуществимая им только в двадцатом веке. А ведь она зарождалась уже давным-давно, среди дымных костров неолита.
   Именно тогда рождалась первая мечта о звёздах.
   Уже тогда тянулась к ним беспокойная мысль, которой требовалось всё понять и осмыслить.
   Да, именно у костров неолита был заложен фундамент, легший в основу стартовых площадок первых космических кораблей, создавались легенды о звёздных скитальцах, легенды о Пространстве и Времени, как завет последующим поколениям не забывать неба, ибо уже тогда человек чувствовал, что именно ему суждено перерасти Землю и устремиться к звёздам.
   Что бы сказали эти люди, увидев теперешнюю нашу жизнь? Какие мысли пробудил бы в них этот маленький, сверкающий серебром спутник?
   Нет, конечно, не у всех - только у тех, кто почему-то считал своим долгом вмешиваться в ход исторического развития человечества, вычисляя точки восходов и закатов, углы склонений подвижных и неподвижных звёзд, составляющих и держащих в уме сложные математические выкладки, может быть, переносимые на орнаменты сосудов, на украшение оружия, и на костяные наконечники магических стрел.
   А может быть, кто-то из них уже видел тогда нечто подобное? Потому что человечество вряд ли одиноко во Вселенной и кто-то - хочется верить - уже преодолевал не раз пустоту Пространства, чтобы разыскать собратьев по разуму, но каждый раз возвращался назад, убедившись в преждевременности своих поисков...
   И глядя сейчас на пламя костра, в котором открывается нам бушующая плазма гигантских реакторов Вселенной, мерцающими искорками на чёрно-синем бархате неба, я начал догадываться, что весь этот день с его заботами, радостями и раздумьями нужен был только для того лишь, чтобы почувствовать себя на неолитической стоянке и увидеть с неё эту рукотворную звезду, ощутив связующее звено между прошлым и будущим.
   Звено не случайное, а необходимое, без которого будущего может и не быть, если в самих себе мы не почувствуем его рождения.
  
   17 августа.
   Заполярье продолжало баловать нас - погода с утра была снова великолепной. На небе снова сияло по южному жаркое солнышко.
   Это и радовало, и печалило. Ведь нам после завтрака предстояла приличная ишачка с вещами на горбу по пересечённому ландшафту. А в такую погоду это означало и пот, и мучения.
   Не дожидаясь завтрака, на разведку направились Ряша, Шура и Здорик.
   С собой они прихватили по рюкзаку, чтобы не лазить по тайге впустую.
   Через двадцать пять минут в лагерь возвратился Здорик и радостно сообщил, что тропочка для обноса действительно существует. Её проложила, кроме зверей, очевидно, предыдущая группа. Вдоль тропинки срублен ряд листвянок, на других есть отчётливые зарубки. В конце тропы перед спуском к воде тропка даже промаркирована размотанной леской.
   Сама тропа мягкая, мшистая. Она медленно поднимается вверх по склону. Протяжённость её действительно где-то около километра. Спуск к реке очень крутой, по каменистой осыпи, сложенной из камней разного размера.
   Сразу же после завтрака начинаем перетаскивать шмотки. Всего нам предстоит сделать две ходки. Особенно неприятно будет тащить мешок с мясом, который очень тяжёл и неудобен.
   Сразу же после начала нашего пешего маршрута выясняется, что мы совершенно отвыкли от передвижения по земле. Руки были отлично натрени рованы постоянными упражнениями в гребле, зато ноги и задницы настолько привыкли к неподвижному положению, что сейчас никак не хотели переходить в состояние движения. От этих усилий мы мгновенно пропотели до макушек. "Пернатые" были в полном восторге от этого состояния наших организмов и тел, и с восторженным гудением набросились на потную команду.
   Это была та глушь, о которой раньше мы могли только мечтать. А сейчас мы жили в ней, плыли, шли, раздвигая плечами травы и горы. Горы и река были разогреты солнцем. И нам верилось, что мы можем пройти сквозь них так же легко, без натуги, как острая иголка сквозь ткань. Сейчас мы верили себе, каждой утренней лёгкой мысли, что рождалась в головах после спокойного и глубокого сна в атмосфере чистейшего таёжного воздуха.
   Тайга верила нам, как и мы ей. Она была напоена до верхушек деревьев нашей радостью, счастьем и ожиданием чего-то очень хорошего.
   Ничто в мире, казалось, не может омрачить этого светлого, жизнеутверждающего начала в ней. Это начало переливалось с её дыханием и в нас. Мы были слиты с ней воедино. Мы были сама тайга.
   Вообще всё в тайге - каждый замшелый пень и каждый рыжий муравей-разбойник, который тащит, как похищенную прелестную принцессу, маленькую мошку с прозрачными зелёными крылышками,- всё это может мгновенно обернуться сказкой.
   Случайно на ноже карманном найди пылинку дальних стран, и мир опять предстанет странным, закутанным в ночной туман,- писал Блок.
   К концу перехода дыхание у всех нас участилось, а ноги стали будто бы чугунными.
   К обеду переноска вещей была завершена. Челябинцы всё-таки решили пощекотать свои нервы и сплавиться на пустом катамаране через порог.
   Правда, первую водопадную ступень они будут проводить катамаран на фалах, всё-таки падение с высоты более трёх метров является более чем рискованным.
   Проводка проходит быстро и благополучно. Только перед самым водопадным сливом пришлось помучиться с отбойной волной, которая не давала завести катамаран на слив. В конце концов, человек победил волну, и катамаран глухо плюхнулся с трёхметровой высоты в густую пену улова и попытался "затонуть", но его быстро подтащили на фалах к берегу.
   Ребята быстренько загрузились на него и с криками "поехали" пустились в короткое путешествие по порогу.
   Первая его часть проходила просто и непринуждённо.
   Крутые валы кидали катамаран то вверх, то вниз, бесновалась белая пена, раздавались крики команды: влево... вправо... табань! Куда гребешь, смотреть надо, табань! ...говорю.
   Катамаран быстро продвигался вперёд и через несколько секунд, преодолев вторую ступень, он вылетел к третьей ступени. Преодолел он её почти по середине через громадный двухметровый стояк, за которым сразу же следовал слив. На стояке его чуть-чуть развернуло боком и в таком положении сбросило вниз, в улов.
   Катамаран скрылся в белой бушующей пене. Его правый баллон полностью затопило, и Вова с Лидой оказались под водой. Лиду оторвало от баллона и приподняло вверх, она едва успела ухватиться за расчалку. Здорик, наоборот, оказался высоко над водой, так как корма катамарана, высоко задралась. Он крикнул Шуре, сидящему на носу левого баллона.- Колись!..
   Тот мгновенно выполнил команду загребного, но катамаран продолжало упорно затягивать под слив, под плотные струи ледяной воды. Несколько секунд длилась борьба людей с водой, в которой с трудом, но победили люди. Ребятам удаётся выгрести из-под слива и продолжить движение вперёд.
   - Ну, ты даёшь! Ещё бы немного и всем хана. Говорили тебе, выгребай левее, а ты всё филонил. Вот и доигрались.
   - Да ничего подобного. Как вы предложили, так мы и откликнулись.
   Третья ступень была преодолена быстро и благополучно.
   Катамаран разворачивается носом к берегу и причаливает к месту, откуда мы с Ряшей с удовольствием наблюдали за всеми перипетиями этого эпизода.
   Обалдевшие от только что пережитого, ребята сползают с катамарана, стягивают с себя насквозь промокшую одежду и начинают сушиться. Они оживлённо обсуждают запомнившиеся детали сплава и осматривают катамаран. Он прилично пострадал: вырвано пять вязок у правого баллона и две - у левого. Ещё немного бы и они поплыли бы вперёд на одной раме, так как баллоны могло унести рекой.
   - Вот так и плыли бы мы сами по себе, а баллончики сами по себе,- замечает Борис.- Богата наша жизнь нюансами оттенков.
   - Да уж попали мы в положеньице,- присоединился к нему Шура.- Такое положение чаще всего называется - полная растерянность. Правда, если назы вать его непечатно, то звучит значительно короче. Это Борис виноват. Он думает, что круче его только яйца, а выше него только звёзды.
   - Согласно теории вероятности, чем дольше ничего не случалось, тем выше вероятность, что случится,- заявил Ряша.
   - Не каркай, образованный...
   - Моё дело маленькое, каждый выдрючивается, как может. Только вы в будущем, если что, заранее скажите. Чтобы я от вас подальше держался.
   Кое-как восстанавливаем прежний вид нашего судна, собираем разбросанные вокруг шмотки, загружаем их на катамаран и продолжаем сплав.
   Одна за одной следуют быстрые и бурные шиверы, встречается два небольших, не отмеченных в маршруте, порожка, на которые мы после только что пережитого не обращаем никакого внимания. Сейчас для нас это ни препятствие, а лёгкое приятное развлечение.
   Успокоившиеся ребята по ходу сплава резво машут спиннингами. Один из бросков Бориса завершается поимкой тайменя весом в шесть килограммов. Сразу же причаливаем к берегу, чтобы попытаться добыть ещё рыбки.
   Минут пятнадцать усердно полосуем воды Майеро блёснами, но безрезультатно.
   Отплываем и через километр сплава видим с правого берега мощную, сверкающую белой пеной, струю, врезающуюся в воды Майеро.
   - Майерокан,- уверенно говорит Ряша. Это действительно Майерокан - один из наиболее крупных притоков Майеро.
   В это время из-за поворота реки навстречу нам вылетела моторная лодка, перед которой во всю прыть удирали три крохаля.
   - Эвенки,- говорит Ряша.
   - Рыбинспекция,- уточняет Шура.
   Но оба они оказываются неправы.
   Лодка подруливает к катамарану. Сидящий в ней парень, одетый в серую брезентовую робу, здоровается с нами.
   Он не эвенк, и не рыбинспектор. На самом деле он геолог из Новосибирска, и зовут его Николай.
   - А мы двое из Москвы, а остальные из Челябинска,- говорит Ряша.
   - Ну и, как там у вас в столицах? Всё, небось, бегают, суетятся?
   - Это кто как умеет.
   Через полчаса мы познакомились по-настоящему, причалив к их стоянке на левом берегу.
   Перед самой остановкой мы пристали к островку, который расположился точно посередине устья Майерокана, впадающего в Майеро двумя бурными и широкими рукавами. Попробовали поймать и здесь что-нибудь рыбного, так как Николай поведал нам о том, что сегодня, за час до нашего появления, у него здесь сошёл вместе с блесной крупный таймень.
   - А вообще-то с рыбой в этом сезоне творится что-то непонятное. Мы тоже пока что не смогли поймать ничего кроме одного тайменя, которого выловили не на спиннинг, а зацепили сетью. Есть, правда, сиги,- делится он с нами своими впечатлениями.
   После полчаса безуспешной ловли мы переплыли на левый берег к лагерю геологов.
   Геологов было трое - кроме знакомого уже нам Николая, Анатолий и Борис. Николай и Анатолий были опытными геологами, а Борис вышел в поле в свой первый сезон. Ребята - очень симпатичные.
   Решаем здесь и заночевать, тем более что гостеприимные хозяева усердно приглашают нас сделать это.
   Устроились они весьма основательно: стояла стационарная палатка, сооружён стол, основательно обустроено кострище, на берегу лежали три резиновых лодки, над скалами возвышалась стационарная антенна радиостанции. Кроме "резинок" у них имеется сборная металлическая лодка "Романтика-2" с восьми сильным подвесным мотором "Ветерок".
   Лодка, по их словам, обладает великолепными ходовыми качествами и малым весом. Она весит всего шестьдесят килограммов.
   Палатка геологов по нашим меркам громадная, три на четыре метра. От солнца и дождя она не только выцвела, но местами и продырявилась. Словом, палатка, как говорят её хозяева, тридцать третьего срока.
   В её центре, напротив брезентовой двери стоит небольшая железная печка, вареная из куска обсадной трубы.
   - Это на случай, если нас посетит ранняя осень,- шутят геологи.
   Кроме печки в палатке разместился небольшой деревянный стол, три раскладушки, три чурбака, заменяющие собой стулья. В углу светится зелёным глазком стационарная рация, постоянно работающая на приём.
   На столе притулилась магнитола "Романтика". Под натянутым тентом палатки громоздилась какая-то странная колбаса, величиной с громадный набитый сеном матрац.
   При ближайшем рассмотрении, она оказалась спальником, в котором размещалось что-то большое и мягкое.
   Для людей неосвещенных спальный мешок есть всего лишь спальный мешок. Мешок, в котором спят. И всё. Но бывалым полевикам известно, что во время переходов, переездов, перелётов и переплывов он вместе с тем способен превращаться ещё и в просто мешок, обладающий потрясающей вместитель ностью и, как бы это выразиться, прекрасными защитными, что ли, свойствами.
   Скажем, предусмотрительный засоня может весь полевой сезон возить в нём будильник, а особа женского пола - зеркало среднего размера, и эти хрупкие предметы останутся невредимыми даже после серьёзных передряг. При умелом обращении в спальный мешок можно упаковать страшное количество полезных вещей - книги, даже солидные тома большого формата, одеяла, подушки, телогрейки и массу другой одежды, сапоги, геофизические приборы, радиоприёмники, охотничье ружьё, особо оберегаемые образцы горных пород и минералов и прочее, и прочее.
   Правда, при этом такой мешок будет весить поболее, чем куль с мукой, но об этом пусть уж лошадь думает, если таковая имеется, ибо, во-первых, у неё, как известно, голова большая, а во-вторых, груз-то тащить ей...
   Мы сразу же интересуемся тем, что они здесь ищут.
   Отвечает нам Николай.- Каменное масло, как называли это раньше греки, или петролеум, если хотите.
   - Нефть что ли?
   - Когда мы бываем в посёлках, нас тоже часто спрашивают.- А что вы ищите? И мы сразу становимся в тупик.- рассказывал Борис.- Дело в том, что непосредственно мы ничего не ищем, но наши работы действительно в далёкой перспективе связаны с поисками нефти. А сказать "Ищем нефть" - значит, сразу получить ещё один встречный вопрос - " Ну и как, нашли?" Приходится отвечать.- Да нет, не нашли.
   Значит наши работы совершенно безрезультатны? Тут же следует резюме - Вот если бы вам платили только тогда, когда чего ни будь находите, небось, сразу бы стали находить!
   Наверное, большинство спрашивающих представляет себе поиски полезных ископаемых чем-то вроде поисков грибов.
   Идёт себе геолог по лесу, только не с палкой, а с молотком и рюкзаком, и вдруг видит - в крутом обрыве обнажается мощный пласт хорошего угля. Неполохо для начала - и первый "гриб" отправляется в корзинку. Но это ещё сыроежки! Идёт он дальше и вдруг алмаз или молибден! Ну, если не алмаз, может, попадётся хотя бы боксит или горючий сланец! А если ничего не найдено и возвращается геолог с пустой корзинкой домой. Что же день прошёл зря? Примерно так вот и рассуждает большинство спрашивающих.- Ну и как нашли?
   Но если уж геолога и сравнивать с грибником, то только с опытным, который не осматривает каждый квадратный сантиметр леса, а ищет подосиновик - под осиной, а подберёзовик - под берёзой. Лучше нас - геологов сравнивать с врачом, устанавливающим болезнь по внешним симптомам. Такими симптомами месторождений служат минералы, горные породы. Алмазы ищут по кроваво - красным кристалликам пиропа, каменный уголь - по породам с отпечатками древесных листьев. Но самые надёжные симптомы - пласты, складки, разломы. Нефть, например, образует залежи в куполообразных складках, очень похожих на местные.
   - Что-де вы только складки и ищите?
   - Да нет. Прежде чем искать месторождения, надо построить геологическую карту, выяснить, какие породы распространены в районе, какие здесь пласты, складки, разломы, а карта уже подскажет, какие полезные ископаемые здесь могут быть, а какие вообще искать не имеет смысла. Вот мы такую карту и составляем. Правда, очень похоже, что нефть в этих местах всё-таки есть.
   Вот и лазим мы по обнажениям, выколачиваем образцы из каждого пласта, замеряем компасом наклоны пластов, описываем их: "Песчаник грубозернистый, выше по разрезу согласно прикрывается пластом песчаника средне и мелко зернистого, массивного, серого... И так далее. Затем начинаем искать в этих пластах не что-нибудь, а окаменелые раковины. Много чего интересного наковырять можно. Здесь даже гетеростраки попадаются.
   - А это что же за гадость такая?- удивляется Максим.
   - И совсем не гадость. Гетеростраки - существа из палеолита, у которых даже челюстей не было, но зато был позвоночник - деталь, отсутствующая у всех живущих в то время животин.
   - А чего из них делают?
   - Увы, ничего. Это из современной раковины можно сделать, худо-бедно, хоть перламутровую пуговицу. Из древней раковины не сделаешь и этого. Но зато без этих раковин невозможно найти нефть. В других местах Эвенкии за сорок лет не было найдено ни одной раковины. А здесь их навалом, сами убедитесь. Мы их целый мешок наколотили. Теперь вот систематикой займёмся. Носик одной ракушки будем с носиком другой сравнивать. Если они похожи - значит, относятся к одному виду, а нет - к разным. Для проверки сравнивают ещё и хвостики. Наука!
   Так что, да здравствует, геологическая карта. Неспециалист не найдёт в ней ничего достойного внимания. Мазня на холсте и только. Зато геологу карта расскажет о многом. Ему сразу бросятся в глаза куполообразные складки, перспективные на нефть. Рядом широкое поле вулканогенно-кремнистых пород. В таких породах имеет смысл искать месторождения железа и марганца.
   Вот сегодня мы искали окаменелости в конкрециях - круглых, как футбольные мячи, известняковых стяжениях. Собирали их сначала внизу обрыва. Здесь их мало, да и некрасивые они какие-то, нутром чувствуешь - пустые. А вот в самом отвесном обрыве конкреции натыканы, как изюминки в сдобном тесте, кругленькие, хорошенькие, так и блестят, так и манят.
   - Ну, что интересно? Утомил я вас своими рассказами,- замолчал Николай.
   - Да, нет! Любопытно всё это,- возразил ему Ряша.- А что если ошибётесь и на вашу карту не то нанесёте.
   - Гумманум эфраре эст, но только не геологу.
   - Это ещё, что значит,- полюбопытствовал Шура.
   - Гумманум эфраре эст - это по-латыни - человеку свойственно ошибаться.
   Экипировались в эту экспедицию ребята на своей базе в Бору. С самого начала у них начались трудности. Каждый геолог знает, что поиски, будь то нефть или алмазы, начинается с поисков сапог. Потому что никакое полезное ископаемое нельзя искать босиком. Как это ни странно, сапожная проблема создана совсем не нехваткой сапог.
   Спросите любую женщину-геолога, обувь какого размера она носит, и вы услышите в ответ что-нибудь вроде.- В городе тридцать пятый, в поле - сорок второй.
   Индустрия отечественных сапог очень любит сорок второй размер и в этом отношении является однолюбом завидного постоянства. И всё-таки женщинам легче. Используя вместо портянки телогрейку, они как-то выходят из трудного положения. А попробуйте-ка обуть в сапоги сорок второго размера бравого молодца с ногами сорок пятого! А именно такие размеры имели ноги всех троих наших новых знакомых, а на складе обувки большего, чем сорок второй размер, не оказалось. В конце концов, вдоволь набегавшись по инстанциям, они заручились визой: Разрешаю купить сапоги нужного размера за наличный расчёт. Но не тут-то было. Пара сапог в местном магазине стоила десять рублей семьдесят копеек, а счета к оплате бухгалтерия принимала только на сумму не выше пяти рублей. Пришлось долго упрашивать магазинное начальство выписать им необходимое количество бумажек для отчёта, нарушив при этом существующие правила торговли.
   - Девушка, а нельзя мне купить сегодня один левый сапог, а завтра правый, - уговаривал продавщицу хитроумный Николай.- А то ревизия наша зорка и сразу раскусит, что два счёта на один день - это один счёт, просто разбитый на два. Её такими детскими уловками не проведёшь!
   Но и девушка была не из доверчивых.- А вдруг вы завтра за вторым сапогом не придёте, что я с ним делать буду?
   - Как же это не приду, зачем мне один-то?
   - Кто ваз знает. А вдруг вы под машину попадёте?
   - Типун вам на язык, девушка! В случае чего какому-нибудь инвалиду продадите.
   - Где же я вам здесь трёх инвалидов с одной правой ногой найду?!
   После благополучного решения проблемы обувки тут же возникла новая.
   В этом году запасы продуктов на базе оказались очень незначительными, да и их ассортимент оставлял желать лучшего. Были лишь макароны, да манка. Из экзотики можно было назвать, пожалуй, только сухари "по-солдатски", которые представляли собой цельно ломаные буханки чёрного хлеба самых причудливых форм и размеров, высушенные до каменной твёрдости. По сравнению с ними наши сухарики могли вполне сойти за печенье.
   - Да их же есть совершенно невозможно. Они и в воде то не размачиваются,- ужасается Лида.- Всё желание от такой еды пропадёт.
   - Какая изысканность и утончённость! Потеря вкуса к жизни, упадок Римской империи... А наслаждение от запаха сухих, ломких портянок вам знакомо? - хохочет Николай.- Моя бывшая жена из всех конфет только грильяж в шоколаде признавала, да и тот только ленинградской фабрики.
   На базе напрочь отсутствовали какие-либо консервы мясного и рыбного происхождения, поэтому приходится рассчитывать только на удачу в охоте и рыбалке. Но охота в этом сезоне у них не задалась. Из дичи в окружающей тайге добыть за эти дни ничего не удалось, и ребята жили только на рыбе. Предлагаем геологам в дар часть имеющегося у нас мяса, так как они уже вторую неделю сидят на сиговой диете.
   В благодарность за этот дар они угощают нас малосольным сигом и такой же малосольной сиговой икрой.
   Икра крупная, великолепного янтарного цвета. Очень вкусная.
   Готовим праздничный ужин в ознаменование прохождения "Водопадного" и нового знакомства.
   Неугомонный Ряша успевает до ужина ещё раз сбегать на берег и выловить таки в устье Майе рокана своего тайменя, вес которого оказался ровно две надцать килограммов.
   Распиваем последние две бутылки водки.
   Николай, принимая предложенную ему кружку, говорит,- Пожелаем друг другу хронического счастья и неизлечимого здоровья.
  
   Костёр горит и разлит чай по кружкам,
   Кругом тайга зелёною стеной.
   Возьми гитару, верную подружку,
   И песню спой, что знаем мы с тобой.
   Над Путораном вновь гуляют облака,
   Как дикие стада кочующих оленей.
   И машет спиннингом без устали рука
   В напрасном поиске исчезнувших тайменей.
   Лишь изредка блесну хватает сиг.
   И это не охотничьи рассказы.
   Но так был необычен этот миг,
   Что мы его запомнили все сразу.
  
   Анатолий, выпив, захрумкал сухариком и мечтательно произнёс.- Спасибо, мужики, за доставленное удовольствие. Хорошо пошла, аккуратно. Давно мы её родимую не пили.
   - Пить надо регулярно, иначе это превращается в пустую затею,- авторитетно заявил Ряша.
   - Ну, ты у нас и мудёр,- хмыкнул Здорик.
   - Не мудёр, а умён. Мудрые слова говорят чаще всего в коридорах и сортирах,- поправил его Николай.- И потому не стоит нам столь много брать на себя. Иначе из нашей многомудрости последуют многие печали.
   Ряша поднял свою кружку и заявил.- Теперь, как у нас принято, за тех, кто остался дома!
   - Эрго бибамус!- откликнулся я.
   - А это куда?- не понял Шура.
   - По-латыни значит - итак, выпьем,- пояснил ему Ряша.
   - Ишь ты!- удивился Шура.- Надо будет запомнить. Приеду домой, всех на первом же сабантуе удивлю.
   - Ты слова-то запиши, а то всё равно забудешь, склеротик туристи ческий,- посоветовал наш Борис, заедая выпитую дозу малосольной икрой.
   - Ну, ты, умник. Чтобы тебе сегодня пьяные ежики приснились,- ощетинился Шура.
   Водка быстро закончилась.
   Малосольной икры вкушать больше тоже не хотелось.
  
   Пускай трудности все впереди,
   И завалов полно по дороге,
   Отметём же сегодня тревоги,
   И отменим на завтра дожди.
   Нас за пьянство никто не осудит,
   Ведь сегодня и повод какой!
   Если даже хмельной кто-то будет,
   Если выпьем ещё по одной!
   Вспомним вместе, как шли мы и плыли,
   Как нас ветер удачи носил.
   Ты напомнишь - что мы позабыли,
   Мы напомним - что ты позабыл!
  
   После такой еды Ряша ощутил в себе прилив крайне редко приходившего ощущения. Словами его невозможно было определить, а представляло оно нечто среднее между вялым любопытством и унылой тоской, дополнявшимися специфическим нытьём под ложечкой.
   - Почему именно под ложечкой, а не под ковшиком, или под вилочкой,- лениво подумал Ряша.
   - Ряша, можно задать тебе несколько вопросов,- спросил Шура.
   - После столь классической фразы я не в силах вам сопротивляться, противный...- сказал Ряша, откровенно скалясь.
   - Чего загрустил, братец?- спросил его Шура.
   - Сам видишь, скучно. Водки нет, и больше не будет.
   - Как говорит один мой знакомый-цыган, даже большим ртом надо откусывать понемножку, а то подавишься... Ничего... Грустить надо веселей!
   С этими словами Шура взял гитару.- В тайге летом весело поёт только комарьё, поэтому самодеятельный концерт начинаем с грустно-лирических песен.
   Я лежал около костра и с удовольствием прислушивался к их трёпу.
   На душе и без спирта было радостно, легко, будто окружающий воздух был невесом, как невесомым казалось после трудного дня и собственное восьми десятикилограммовое тело. Блаженный покой передавался по всему организму.
   Первой начала песню Лида. Голос у неё был не сильный, довольно низкий, но приятный.
  
   Укрыта льдом зелёная вода,
   Летят на юг, перекликаясь, птицы,
   А я иду по деревянным городам,
   Где мостовые скрипят, как половицы.
   Над крышами картофельный дымок,
   Висят на окнах синие метели.
   Здесь для меня дрова, нарубленные впрок,
   Здесь для меня постелены постели.
   Шумят вокруг дремучие леса,
   И стали мне докучливы и странны
   Моих товарищей далёких голоса,
   Их гордые асфальтовые страны.
   В тех странах в октябре ещё весна,
   Плывёт цветов замысловатых запах.
   Но мне ни разу не приснится во снах
   Туманный запад, неверный дальний запад.
   Никто меня не вспоминает там.
   Моей вдове совсем другое снится.
   А я иду по деревянным городам,
   Где мостовые все скрипят, как половицы.
  
   За Лидой песню подхватывает Ряша, за ним Борис и я.
   Вова молча сидит на камне в сторонке и внимательно слушает.
   Молчат и геологи, но когда песня заканчивается, и смолкают последние аккорды, Николай протягивает руку к гитаре и просит Шуру.- Давай-ка и я что ни будь изображу.
   Несколько минут он задумчиво подстраивает гитару под себя, а затем тихо начинает.
  
   Не гляди назад, не гляди.
   Просто имена переставь,
   Спят в твоих глазах, спят дожди.
   Ты для меня их оставь.
   Перевесь подальше ключи,
   Адрес поменяй, поменяй.
   А теперь побольше молчи,
   Это для меня, для меня...
   Мне то всё равно, всё равно,
   Я уговорю сам себя.
   Будто всё за нас решено,
   Будто всё ворует судьба.
   Только ты не веришь в судьбу,
   Значит просто выбрось ключи.
   Я к тебе и в окошко войду,
   А теперь помолчи...
   Перевесь же подальше ключи,
   Адрес поменяй, поменяй.
   А теперь подольше молчи,
   Это для меня, для меня...
  
   Смолкает гитара. Все мечтательно смотрят на костёр. Николай возвращает гитару Шуре. Тот несколько мгновений думает, а затем начинает новую песню.
  
   Заварен круто дымный чай,
   Взлетают искры светлым роем.
   Моя родная, не скучай...
   Трещит в костре сухая хвоя.
   Ты там, не зная ничего,
   Винишь, наверное, в измене,
   А здесь тропою кочевой
   Бредут усталые олени.
   Здесь сопки в воздухе висят,
   По пояс скрытые в тумане.
   Из женщин вёрст на пятьдесят
   Лишь ты на карточке в кармане.
   И эта ночь, и дымный чай,
   И кедр с обугленной корою.
   Моя родная, не скучай...
   Трещит в костре сухая хвоя.
  
   Костёр! Костёр... Так приятно после целого дня гребли или хождения по маршруту сидеть у его живительного тепла. Пусть сегодня и охота, и рыбалка были не удачными, пусть тела измучены усталостью, но какое это наслаждение отдыхать у костра, смотреть на закопченное ведро, в котором заварен ароматный с дымком чай. Наливаешь себе из него в походную кружку обжигающий губы напиток и медленно-медленно маленькими глотками пропускаешь его в себя.
   Обращали ли вы когда-нибудь пристальное внимание на костёр? Если не обращали - то обратите обязательно. В тихий вечер или ночь в костре вы увидите такую красоту, какую больше нигде уже не сможете увидеть, о которой вы раньше и понятия-то не имели.
   В огненных лентах, раскалённых углях красоты больше, чем в искрах улета ющих в небо. В костре каждый уголёк дышит, в цвете меняется: то оранжевый он, то красный, то розовый, то, как мгновенное дуновение пробежит по нему едва заметный синий или сиреневый огонёк.
   Самый романтический цвет в костре лиловый. Лилового цвета нет в солнечном спектре. Он образуется из соединения очень светлых голубоватых и розоватых оттенков.
   А каким пеплом покрываются на краю костра остывающие угли, какие ленты огня вверх рвутся, а от земли, от поверхности пламени оторваться не могут! Жёлтые, палевые, золотые ленты!..
   В такие мгновения невольно вспоминается Сорни-най - богиня золотого огня.
   А как разговаривает костёр с окружающей его темнотой и тишиной!
   Потрескивает, пощелкивает, тихонечко присвистывает. Сидя рядом с костром всегда испытываешь коллективное чувство одиночества.
   Если случалось тебе сидеть ночью у костра одному, то этот разговор ты обязательно должен был слышать, а если не слышал - глухой ты человек, не романтик! Если не видел красоты в языках пламени, в искрах над костром, в золотых углях его - слепой ты человек!
   Я оторвался от своих мыслей и вернулся к действительности. А там продолжался самодеятельный концерт. На этот раз сольно выступал Шура.
  
   Я бы сказал тебе много хорошего
   В тихую лунную ночь у костра.
   В зеркале озера звёздное кружево
   Я подарю тебе вместо венца.
   Бархатом трав лесных плечи закутаю,
   И уведу тебя в звёздную даль,
   Чтоб не искала ты встречи со скукою,
   Тихою радостью гнала печаль.
   Звонкою песнею стужу развею я,
   Чтобы растаяли льдиночки глаз.
   И расскажу тебе, если сумею я,
   Как я люблю тебя тысячу раз.
  
   Не успел закончить свое пение Шура, как ко мне обратился Ряша.- Возьми у него гитару. Давай споём одну песенку. Очень уж она душевная.
   - Это какую же?
   - Да про вуаль и свечи. Мы её ещё на Юге пели, помнишь?
   - Что-то припоминаю. Только ты мне мотивчик напой.
   - Ладно, напою.
   Ряша вполголоса запел и я сразу же вспомнил эту песню. Подстраиваюсь к поющему и тоже начинаю подпевать. К нам присоединяется Лида, а за ней Борис.
  
   Дождь притомился за окном.
   Туман рассорился с дождём.
   И в беспробудный вечер,
   И в беспробудный вечер
   Ты вдруг садишься за рояль,
   Снимаешь с клавишей вуаль,
   И зажигаешь свечи.
   И свечи плачут за людей,
   То тише плачут, то сильней.
   Но осушить горячих слёз
   Они не успевают.
   И очень важно для меня,
   Что не боится воск огня,
   Что свечи плачут за меня,
   Что свечи тают.
   Казалось, плакать бы о чём?
   Мы, в общем, правильно живём,
   Но иногда под вечер,
   Но иногда под вечер
   Ты вдруг садишься за рояль,
   Снимаешь с клавишей вуаль
   И зажигаешь свечи...
  
   Душевная песня может взять за душу только того, у кого она есть. У присутствующих душа была, поэтому у костра надолго замолчали, переживая только что отзвучавшие фразы.
   Наконец пришедший в себя Ряша промолвил.- Здорово исполнили. Душевно и профессионально.
   - Да ладно тебе себя нахваливать,- сказал Шура.
   - Ничего ты не понимаешь, необразованный ты мой! Воспитанный человек никогда не станет нахваливать себя, если рядом с ним нет никого.
   - Тоже мне воспитанный нашёлся. Давай вот лучше эту споём.
  
   На соловецких островах дожди,
   Но не расскажешь на словах, как льют они.
   В конверт письма не уложить ветра, шторма,
   Нет, просто надо здесь пожить, ты приезжай сама.
   Ну, что с того, что холодам здесь скоро быть,
   Что чай с мошкой напополам придётся пить.
   Не слушай ветреных подруг про гиблый край,
   Не опускай в бессилье рук, ты приезжай.
   Ты приезжай, шторма уйдут за кромку льда.
   Ветрила норда опадут, шторма уняв.
   Призывно ломится в окно крик птичьих стай.
   Я напишу тебе письмо, ты приезжай.
  
   Когда песня закончилась, Ряша заворочался и заворчал.- Шура, умоляю вас, отодвиньтесь от огня. Не следует сближаться настолько, чтобы заслонять друг другу перспективы.
   - Обойдёшься. Воспитанный человек, встречаясь с трудностями, всегда уступит им дорогу.
   - Замолкни, человек с музыкальным приветом.
   - Эх, погодка завтра будет никштяк! Отличной то есть.
   - И что же, Шура, ваши прогнозы всегда сбываются?
   - Всегда. Только даты не всегда совпадают.
   Костёр медленно затухал, посылая вверх в темное небо последние порции искр. Около входа в палатку Анатолий и Ряша обсуждали какие-то каменно-геологические проблемы. Я слышал лишь обрывки фраз.
   - В зоне контакта гранитной интрузии с известняками и мраморами возможны скарны.
   Звучало это весьма туманно, но очень внушительно. В Москве я нашёл геологический словарь и выяснил, что скарны это горные породы, образующиеся при воздействии магмы на окружающие известковые породы, а интрузия - процесс внедрения магмы в земную кору.
   Очень уж хороша была подступающая ночь, чтобы тотчас после такого роскошного ужина и великолепного концерта, завершившегося увлекательным трёпом, отправляться в глухую темень палатки, которую в случае чего можно было при желании даже подсветить фонариком.
   Поздняя заря, сжавшись в узкую каёмку над мрачной массой невысоких западных хребтушек, всё тлела, тлела и не могла, скорее даже не могла, погаснуть.
   Картина эта перевёрнуто, но с ясностью необыкновенной повторялась в зеркальной глади реки, будто река, наконец-то вкушала глубокий долгожданный сон.
   И ступившему на береговую кромку это раскинувшееся почти прямо под ногами небо являлось с такой внезапностью, что тот на миг останавливался, ошеломлённый открывшейся перед ним картины природы.
   Спустившись к реке умыться перед сном, Ряша обнаружил на берегу Вову и Лиду. Лида сидела на большом камне, обхватив руками колени, а Вова пробовал носком сапога почти чёрную на вид воду.
   Вдруг он проговорил с удивлением.- Смотрите, свет-то идёт от сюда, из самой реки. Видите?
   И в самом деле, и на них самих, и на всех предметах близ берега лежала - точнее, не лежала, а была легчайше обозначена - исходящая от воды сумеречная подсветка. Охлаждённое бестеневое полу освещение делало лицо Лиды странно и тревожно нежным, а физиономии Вовы придавало чуждую ему печальную серьёзность.
   Видимо, оно же невольно настраивало на меланхолический лад и Ряшу.
   - Дугбе,- внезапно тихо промолвила Лида.- Вон она...
   - Кто?- удивились Ряша и Вова.
   - Дугбе - правая верхняя звезда Большой Медведицы. Дугбе,- снова повторила Лида, будто ей очень захотелось продлить звучание этого короткого необычного слова.- Ниже её - Мерак... Фегда левее, а дальше там - Меграц, Алиот, Мицар... и последняя в ручке ковша - Бенетнаш...
   Проследив за ее взглядом, ребята различили смутные точки отражённых в воде звёзд.
   - Ну, ты даёшь! Прямо не Лида, а астроном,- удивился Ряша.
   - А что, нельзя? Я в школе очень этот предмет любила. Много чего наизусть помню. Арктур... Денеб - в хвосте Лебедя... Альтаир... Вега... Мира... Аламак...
   - Красиво! Как стихи на ночь,- мечтательно произнёс Ряша.- Я вот сейчас почему-то вспомнил:
  
   Когда пробьёт последний час природы,
   Состав частей разрушится земных:
   Всё зримое опять покроют воды,
   И божий лик изобразится в них!
  
   - Тоже красиво... Кто это написал,- спросил Вова.
   - Не помню. Вот эти четыре строчки вспомнил и больше ничего,- ответил Ряша.- Хотя нет вспоминаю... По-моему это у Тютчева...
   Я и Ряша решаем сегодня свою палатку не ставить и удобно устраиваемся на ночлег в палатке геологов. Спать в ней тепло и даже несколько жарковато, поэтому спим совсем раздевшись. Даже мерзлятина Ряша решается расстаться со своими тёплыми кальсонами, и спит в одних носках.
  
   18 августа.
   Погода начинает портиться. Небо затягивает плотными занавесями облаков. Но вокруг как-то необычно тепло, дует очень тёплый южный ветер.
   На берегу стоял Вова и умывал себе лицо.
   - Как водичка?- ехидно поинтересовался подошедший Ряша.
   - Уф, блеск!- еле выдохнул Вова._ Полегчало, будто с родными повидался!
   - О, то же самое и я хотел сказать!- подал голос Шура, который обувался, сидя в сторонке.
   Ряша и Лида перебирают найденные ими каменные богатства. Оба хвастаются, что вчера нашли по одному гранату серо-зелёного цвета. Де монстрируют камни геологам. Камни очень похожи на непрозрачное бутылочное стекло.
   Геологи рассказали нам, что по склонам вдоль реки в этих местах растёт много золотого корня. Только здесь его стебли имеют желто-серый и красноватый цвет, чем отличаются от Саянского золотого корня. Сами корешки тоже много тоньше Саянских, но пахнут так же потрясающе.
   Геологи недалеко от своей стоянки постоянно держат поставленными две сети, которые они проверяют утром и вечером. В сети попадается крупный и жирный сиг. Они угощают нас малосольной рыбой и такой же малосольной икрой - пятиминуткой.
   Икра янтарно желтого цвета и очень вкусная. Дают нам с собой шесть штук великолепных, только что пойманных рыбин. Мы тут же на берегу потрошим их и становимся обладателями полного котелка икры.
   Взамен оставляем ребятам сухарей, пачку бульонных кубиков и три банки свиной тушёнки.
   Перед отплытием Вова решил прокоптить засоленных щук. Тут же пробуем их. Продукт получился весьма аппетитным и вкусным. Одну из закопчённых щук так же оставляем в подарок геологам.
   Из потрошенных сигов кроме икры мы добыли целую сковородку великолепных потрошков, которые Ряша мгновенно приготовил на костре. Кроме потрошков и копчёной щуки на завтрак приготовили аппетитные антрекоты и варёную картошку, которую нам презентовали гостеприимные хозяева.
   Кроме картошки они выставили на стол трёхлитровую банку свежайшей сиговой икры, а нашу заставили взять с собой. После такого завтрака приходится кипятить целое ведро крепкого чая.
   Завтракаем совместно. За ним снова продолжаются разговоры и обмен мнениями по поводу этих мест. Анатолий и Николай, как и вчера, с удовольствием делятся своими знаниями, а молодой первосезонник Борис оказывается на редкость молчаливым. Он молча сидит у костра и лишь внимательно прислушивается к нашему трёпу.
   Хозяева стоянки с увлечением рассказывают нам об истории происхождения этого района.
   В этих местах, по их рассказам имеется масса редких древних окаменелостей, которые являются ценными сувенирами. Особенно рекомендуют они искать бранхиоподы - окаменелые ракушки, похожие на зубы ископаемых животных, и древние кораллы, возраст которых около четырехсот миллионов лет.
   Интересуемся, когда они собираются сворачивать свои работы.
   Геологи поясняют, что они будут вывезены, как и мы, с устья реки Делингне. Только свёртывать свой лагерь они планируют не раньше девятого сентября.
   Вертолёт будут вызывать из Игарки, с которой у них радиосвязь два раза в сутки: в семь часов утра и вечера. Это связано с тем, что в Игарке стоит не их экспедиция, а соседи, которые выходят на связь с частыми пропусками.
   Наше появление ими совершенно не планировалось, в результате чего у них образовался не планированный день отдыха.
   По моим наблюдениям мужики совершенно не печалятся в связи с таким изменением в их расписании.
   Фотографируемся на память, прощаемся с новыми знакомыми, оставляем им от своих щедрот ещё одну пачку бульонных кубиков, которые очень удобно брать с собой при выходе на маршрут, и в половину пятого отплываем.
   От избытка чувств хозяева на прощание запускают нам вслед зелёную ракету. Машем им руками и уносимся за поворот реки.
   К этому времени погода снова разгулялась. На небе очень высокая редкая облачность-паутинка. Ярко светит жаркое заполярное солнце.
   Не успели мы проплыть каких-то десять минут, как Вова очень захотел на берег "поискать агатиков". Приходится приставать к берегу и ждать ищущего бедолагу, мгновенно скрывшегося в кустиках.
   - Икры, наверное, переел,- говорит Шура.
   - Не переел, а пережрал,- уточняет Борис.
   Через пару минут на берег вышел облегчённый от всех забот Вова, и мы снова продолжили путь. Как и всегда тут же начался интенсивный лов рыбы, под непрекращающееся обсуждение Вовиных "поисков агатиков".
   Эта рыбалка останется в нашей памяти навсегда, настолько она оказалась необычной. Один за одним на блёсны Вовы, Бориса и Шуры садятся великолепные килограммовые сиги. При следующих забросах за сверкающими на солнце железками в погоню бросаются целые толпы этих рыб. Дважды сиги хватаются и за мою блесну, но очевидно не очень надёжно, так как попытки вытащить их на плот заканчиваются неудачно. Одного из них я уже почти втащил на борт, но он виляет хвостом, и смачно плюхнулся обратно в воду.
   В течение получаса мы поймали на блесну целую дюжины сигов. Это был редчайший случай, так как обычно сиг на блесну не берёт.
   Течение вполне приличное и мы сплавляемся, практически не гребя.
   С правого берега тянутся непрерывной стеной высоченные отвесные известняковые скалы. Высота скал в этом месте не менее ста метров.
   В отдельных местах стены обрываются и между ними появляются возве денные природой бастионы и башни. Иногда в стенах встречаются многоступенчатые выемки, в которых с высоты отвесно падают маленькие ручейки-водопадики.
   Сверху стены заканчиваются плоским плато, поросшим редколесной тайгой.
   Постепенно облачность становится всё плотнее и, наконец, часам к семи вечера она полностью закрывает солнце. Дождь, похоже, не предвидится. Вдоль русла реки нам в спину дует порывистый и тёплый ветерок.
   - Мужики, представляете, ведь всё это миллионы лет назад было дном тёплого морского океана, в котором плавали птеродактили,- говорит Шура.
   - Сам ты птеродактиль! Они не плавали, а летали, говорит Лида.
   - А какая разница летали или плавали. Всё равно передохли,- слабо возражает Шура.
   В одном из перекатов Ряша ловит трёхкилограммового таймешонка. Следуя его примеру, через километр сплава Вова выволакивает на плот тайменя килограммов на семь. Это уже пятый таймень на Майеро. Значит, есть в этой реке благородная рыба. Наша коптильня уже на три четверти заполнилась засоленной рыбой.
   Геологи нам жаловались, что им называли Майеро, как реку, в которой тайменям нет числа, а они так ни одного пока и не поймали. А ведь другие предыдущие экспедиции вытаскивали под порогами за один раз до шестисот килограммов рыбы. В этом сезоне река словно опустела.
   Останавливаемся на ночёвку в одном из красивейших, если не самом красивом, из всех встречавшихся нам здесь мест. С левого берега крутые, практически отвесные, высотой более ста метров известняковые скалы постепенно спускались к изгибу реки узорчатым плечом, крутизной градусов в тридцать пять, сложенным мелкой, песчанно-каменистой осыпью.
   Приблизительно посредине плеча, немного сбоку от его видимого от нас гребня возвышалась скальная башня-бастион. Около самой реки скальный склон переходил в берег, сложенный из крупных, чёрных каменных глыб.
   Стену от скального берега отделяла узкая полоска, заросшая зелёными лиственницами.
   С правого берега располагалось абсолютно ровное горизонтальное плато-коса, образованная мелкими камешками и чистейшим белым кварцевым песком. На этой косе мы и поставили свои палатки. Коса тянулась вдоль реки почти полкилометра. Ширина её была не менее пятидесяти метров.
   Сразу же за косой начинался небольшой, не более двадцати метров, крутой склончик, заросший густыми кустами, за которым сразу же начиналась густая тайга. Своей нижней оконечностью, если смотреть вниз по течению, коса переходила в зелёный травянистый склон, утыканный редкими лиственницами, который в свою очередь упирался в отвесные, поднимающиеся на высоту до ста метров скалы серого цвета, изрезанные вертикальными трещинами-щелями. На скалах отчётливо просматривались отдельные выступы в виде высоких башен.
   Сверху скал на фоне неба чётко проецировались силуэты отдельно стоящих высоких деревьев, которые отсюда снизу казались малюсенькими кустиками.
   В месте спуска к воде склона левого берега Майеро делал резкий левый поворот. Ширина его в этом месте была не более семидесяти метров - я проверил это выстрелом из мелкашки.
   Проверяем, потрошим и сортируем пойманную сегодня рыбу. Её у нас ровно восемнадцать с половиной килограммов.
   На ужин мастрячим уху из сигов и рис "по-китайски". Кроме того, коллективу вновь была предложена сиговая икра, которую мы быстренько добыли и приготовили из выпотрошенных сигов.
   Вечер очень тёплый и безветренный. На небе в облаках появились разрывы, в которых стали видны просверки ярких звёзд.
  
   На далёком плато Путорана
   Пьяный бред не гложет душу мне,
   И завхоз из грязного стакана
   Тянет чай, тоскуя о вине.
  
   19 августа.
  
   Встаем в десять часов утра. Дует прохладный ветерок и уносит от нас надоевших всем комаров и мошку. Ночи стали холоднее и комаров заметно поубавилось. Зато появился гнус. У меня им искусаны все руки по локоть и шея. В плесе, что находится перед нашим лагерем, живёт таймень. Он всю ночь и утро гонял сигов, но на все наши попытки подбросить ему блесну и "мыша" никак не реагировал.
   Погода продолжает портиться. Резко похолодало. Всё небо в тёмно-сизых грозовых тучах. Вдоль реки дует сильный попутный для нас ветер. Иногда он меняет своё направление и начинает дуть нам в бок.
   Ребята натягивают на себя тёплые вещи. Особенно старается Ряша: он одевает на себя кроме брезентовой куртки-робы ещё и телогрейку, напялил на неё самодельный спасик, который он смастерил из резинового матраца противного малинового цвета и до предела надул его. За образец он взял стандартный спасжилет с надувным воротником, но похоже, ошибся в размерах. Спасик занимает на нём место от шеи до лопаток и Ряша в нём имеет очень курьёзный вид. Сейчас из-за воротника и кепки, которую он взял с собой в этот раз вместо традиционной шляпы, торчит только громадный сизый от холода и ветра нос и слышится надрывный кашель замерзающего походника. Кашляет Ряша, по образному выражению Лиды, как простывшая старая гагара - долго и очень противно.
   Рыба в такую погоду ловиться не желает. Правда, утром перед самым отплытием Ряша всё-таки умудрился вытащить одного килограммового сига, да Здорик уже с плота поймал ещё двух.
   Скалы по берегам постепенно становятся всё ниже и ниже. Меняется и их окрас. В этих местах они окрашены в розоватый, а в отдельных местах даже фиолетовый, цвет. Здесь Майеро чем-то напоминает Бахту.
   Перестали встречаться утиные выводки. Только один раз низко-низко над водой пролетела гагара.
   Ветер всё усиливался. Хорошо ещё, что пока нет дождя.
   Ребята на плоту сникли и притихли. Шура ремонтирует свой "выставочный", как он его называет, телескопический спиннинг, который в этом походе кроме кудрявых бород и частых зацепов ему ничего не добывает.
   Лида засунула руки в рукава куртки, уткнула нос в воротник, и спит.
   Вова тоже улёгся на своём сидении и откровенно кемарит.
   Ряша, ворча под нос, возится с блёснами. Борис молча курит, погрузившись в какие-то неведомые нам думы.
   Плот, не управляемый командой и подгоняемый лишь ветром и течением, плывет сам по себе.
   По нашим подсчётам до конца маршрута остаётся не более восьмидесяти километров.
   Когда мы проплывали короткий и не очень бурный перекат, очнувшемуся от дум и начавшему очередную рыбацкую охоту Здорику на блесну сел таки таймень. Взял он вяло и не уверенно: крючки тройника держали его за губу еле-еле.
   В такой ситуации, как всегда, выручает мелкашка. Короткий хлопок выст рела, и таймень полностью прекращает сопротивление. Таймень весил около десяти килограммов. Это наш шестой таймень на Майеро. Не густо, если вспоминать прошлые походы, когда мы добывали такое количество рыбы за одну рыбалку. Общий вес всех пойманных здесь тайменей составил сорок девять килограммов.
   В шестнадцать часов пристали к крутому, каменистому правому берегу на пережор. Подают снова уже начинающее нам надоедать варёное мясо. Для смягчения вкусовых ощущений Шура достаёт из загашника маленькую колбаску салями, которая уже начала задыхаться в целлофановом пакете. К чаю достали и последнюю пачку печения "Юбилейное". Крепкий чай, салями и печение резко улучшают наше настроение. Даже очень резкий и холодный ветер становится не так заметен, и противен.
   За время пережора дважды пытался начаться дождичек, но спугнутый ветром тут же прекращался.
   Изредка в разрывы туч пытается выглянуть солнышко. Под его лучами всё вокруг мгновенно преображается и оживает.
   Приняв внутрь необходимые запасы калорий и, оставив в кустиках излишки жидкости и шлаков, мы отплываем. На все указанные процедуры у нас ушло около часа.
   Не успели мы проплыть и двухсот метров, как неугомонный Здорик заблеснил ещё одного тайменя. На этот раз вес рыбины был ровно одиннадцать килограммов. Этот таймень ожесточённо сопротивлялся попытка рыбака выволочь его из воды. Борьба человека и рыбы длилась около пяти минут, но все попытки вытащить тайменя из воды заканчивались неудачно.
   Снова мне приходится брать в руки мелкашку. Пуля попадает тайменю в хребтину около головы. Он со всего размаха хлестнул оранжевым хвостом по борту катамарана и мгновенно скрылся под водой, уходя на дно. Здорик с трудом снова выволок его на поверхность, но рана оказалась не смертельной, и таймень всё ещё был очень силён и упорен в своём стремлении остаться на свободе. Он бешено сопротивлялся, молотя хвостом по воде и пытаясь заскочить под катамаран.
   Приходится стрелять ещё раз. На этот раз рыбина мгновенно замерла, а затем, как камень, ушла ко дну. Взопревший Здорик выволок его на поверхность, затащил на плот, а затем уложил в наш походный склад - ЛАС.
   Воодушевлённые его успехом все схватились за спиннинги. Река вскипела под ударами блёсен. Через несколько минут удачу праздновал Вова.
   Его приз - десятикилограммовая рыбка. Это уже третий таймень за сегодняшний день.
   Дальнейшие забросы результатов не дали. Больше никому не повезло.
   Заполярье показывает нам ещё одну редкую для городского жителя картину. Высоко в небе над рекой громадный ворон делал фигуры высшего пилотажа. Птица разгонялась, а затем крутила на наших глазах великолепную "бочку". Ворон летел вверх ногами в течении секунды и даже более.
   Он проделывал эти сложнейшие финты неоднократно и, по-видимому, с удо вольствием.
   Мы не сразу заметили, что с северо-запада, со стороны "гнилого угла" близится туча, пухово-белая, а в толще как бы освещенная изнутри желтоватым пульсирующим полусветом. Съедая зубчатые верхи далёкого хребта, она надвигалась быстро, бесшумно, в молчанье внезапно онемевшей от удивления природы. Пре неприятнейшая туча...
   Побагровевшее солнце светило сквозь тёмные облака с особенным предгрозовым накалом, и контрастность окружающего рельефа сделалась ещё более выразительной.
   - Готика,- мелькнула у меня вполне естественная мысль.
   Однако вслед за ней вклинилось совсем уж неуместное.- Наверное, готика родилась как подражание очертаниям альпийских вершин...
  
  
   Туча глухо заворчала. Было самое время причаливать к берегу и удирать в какое-нибудь укрытие, однако мы медлили, зачаровано впитывая в себя на наших глазах создаваемую природой действительность.
   Слева и справа от реки на оконечностях верхней дуги цирка, возвышались башни, угрюмые, как Тауэр, а ниже вдоль самих берегов виднелись выступы подобных же башен, но только полуразрушенных. Башни располагались в разрывах остатков крепостных стен, над которыми, нарушая их однообразие, там и сям взлетали стрельчатые пички, отмеченные суровым величием средневеко вых соборов.
   Местами на их рёбрах и гранях мимолётно загорались и гасли огненные блики - то в шевелящихся лучах солнца, заносимого рваным краем тучи, вспыхивали, вероятно, пластины слюды или какого-то другого блестящего минерала.
   Мельтешение огней смазывало чёткие очертания башен и пиков, заставляя их странным образом уподобляться чуть подрагивающим языкам крутого пламени.
   - Пламенеющая готика,- вновь вынырнул в памяти термин, прочитанной в какой-то из книг, связанных с архитектурными описаниями.
   Дождь низвергался на реку и тайгу не каплями, не струями, а стеклянно мерцающими шнурами. Землю не поливало, а гвоздило.
   К нашим ногам летели увесистые брызги - их удары ощущались даже через грубую резину сапог. Шумело так, как будто мимо катил бесконечный железнодорожный состав.
   За стеной дождя реки почти не было видно, а катамаран смотрелся как на полотне в теневом театре.
   Вдалеке возник и стал набегать гром - сначала медленно, с перекатами, а потом всё быстрее, быстрее и вдруг взорвался где-то прямо над головой. Земля и река ощутимо содрогнулись.
   - Салют главным калибром,- рассеянно пробурчал Борис.- Безадресный заряд. В аномалию он бил бы прицельно.
   - Замолкни, метеоролог, Сейчас он в твою аномалию залепит, тогда порассуждаешь! - пискнула из глубины ниши Лида.
   - Не боись! Пронесёт, наверное, может быть,- скаламбурил Ряша.
   Закутываемся в плащи и отдаёмся на волю природе и течению. Дождь продолжался около часа, а затем как-то сразу окончился. Позади нас сплошная свинцовая чернота дождевых туч.
   Дождь прекратился быстро и незаметно - его просто вдруг не стало. И вернулась тишина, но уже не та, оглохшая, что предваряла грозу, а другая - лёгкая, открытая для звуков.
   Снова поползли по береговым скалам - стенам и башням - солнечные пятна, однако, через какое-то время стало ясно, что это обман зрения: ползут-то, наоборот, тени, ибо они преходящи, а над миром же по-прежнему, как и во все времена, безраздельно властвует солнце.
  
   Плывём меж скальных городов,
   Меж стен и крепостей.
   Так необычный Майеро
   Встречал своих гостей.
   А ветры дуют всё в лицо,
   И сносят нас назад.
   Но скал сиреневых кольцо
   Приковывает взгляд.
   Здесь миллионы лет назад
   Волной бил океан,
   Сейчас же дна его наряд
   Нам для осмотра дан.
  
   Ветер теперь дул сбоку резкими, мощными порывами, но нас защищали от него крутые скальные стены по берегам. Скалы снова радуют глаз своими необычными очертаниями.
   В этом месте они часто похожи на бюсты и головы людей. Нам повстречались скалы похожие очер таниями на профили Пушкина и Фонвизина. Есть просто головы великанов-воинов: бородатых и в остроконечных шлемах.
   Встречаются целые скальные улицы, вдоль которых катит свои волны Майеро. Зачарованно наблюдаем фокусы природы. Воображение рисует нам массу всяческих сказочных образов. Жаль, что погода и быстрое течение не позволяют сделать фотографий на память.
   И к вечеру погода не улуч шается. Волнами накатывает какая-то противнейшая изморось. Это не дождь, а взвешенная в воздухе мельчайшая водяная пыль.
   Уже половина девятого вечера.
   За сегодня мы преодолели двадцать три километра. Решаем останавливаться на ночлег. Встаём на левом берегу в мшистой редкой полярной тайге.
   Перед водой тянется неширо кая, не более пятнадцати метров, каменистая коса, имеющая протяжённость не менее километра.
   На этой косе мы нашли кучу оленьих рогов, из которых жадные до находок Ряша, Шура и Борис тут же напилили отдельных отростков, каждый по своему вкусу и алчности. Называем эту косу рогоносной. Из остатков распиленных рогов сооружаем на берегу живописное сооружение, укрепляем его каменными плитами, а на концы-обрезки рогов напяливаем три тайменьих головы. На одной из плит делаем надпись: Турпривет таёжным братанам!
   Правда Шура настаивал на надписи - Здесь покоится прах змей-тайменича майоровского, погибшего в неравной борьбе от рук извергов поганых, называемых турингами.
   Напротив нашей стоянки на правом берегу возвышаются обрывистые, почти отвесные скалы - стена, высотой не менее ста метров. По верху стены натыканы редкие лиственницы. На стене видны громадные выступы в виде пирамид неправильной формы и башенок. На верхних площадках этих башенок растёт по одной - две листвянки, которые особенно эффектно и необычно смотрятся на фоне серо-фиолетового камня.
  
   20 августа.
   Заполярье не перестаёт удивлять нас. Утро сегодня холодное, ветреное и снова солнечное. Голубое небо с едва заметными прожилками белых, почти невидимых глазу паутинок-облаков, нависло лёгкой газовой косынкой над притихшей тайгой.
   От холода и отсутствия силы воли терпеть Ряша в нынешнюю ночь вылезал наружу раз шесть и, не утруждая себя дальними забегами, долго и нудно журчал чем-то в ближних кустиках.
   Утром Шура поделился с нами новостью о том, что и Вова два раза в одних фундосиках, так он называет трусы, выбегал из палатки, расталкивая мирно отдыхающих товарищей, и долго справлял свои бессовестные нужды, заставляя слушать мерзкое журчание даже нашу единственную женщину.
   Шура встал сегодня не в настроении, так как у него пропало полотенце холщовое, бывшее в употреблении, в красную полоску, стоимостью аж в один рубль. Хотя источник сей напасти неизвестен, Шура убеждён.- Это клещ-Вова не иначе как подтёрся им ночью и забросил куда-нибудь в кусты подальше.
   И хотя Вова категорически отрицает свою причастность к пропаже столь ценной для Шуры вещи тот уверен, что сей гадкий поступок совершил именно он.
   На завтрак едим малосольного сига и остатки сиговой икры. Усугубляем эти деликатесы супом из лосятины и макаронами, а затем запиваем сытную еду крепким духовитым чёрным кофе. Гурманы! Ядрена вошь!
   Отплываем в половину двенадцатого.
   - Лоцман, объясните нам распорядок сегодняшнего дня,- обращается Шура к Ряше.- И, будьте так добры, объясните коллективу, что нас ждёт и что не ждёт.
   - Ладно, буду... Через двадцать один километр, по всей вероятности, должны начаться очередные пороги. Пройдём мы их за сегодня или не пройдём науке не известно. С учётом погодных условий и ближайшей тайменной обстановки можно будет сделать более чёткий и уверенный прогноз.
   Дует очень сильный, почти ледяной ветер. Он мгновенно охлаждает металл рукояток весел, и мёрзнут руки. Снова спасает то, что ветер попутный и от него охлаждается лишь спина. Когда ветер прекращается, жаркое солнце мгновенно прогревает замёрзшие спины и становится особенно хорошо и приятно.
   Сразу же после отплытия коллектив, как и обычно, берётся за спиннинги. Пятнадцать минут лова ничего не приносят. Рыба куда-то попряталась. Только особенно удачливый в этом сезоне Здорик вновь вытаскивает на блесну крупного сига.
   Один за одним следуют мелкие и шумливые перекаты. Ширина Майеро в этих местах не более пятидесяти метров. Как и вчера слева и справа от нас возвышаются скалы. Высота их постепенно уменьшается, но очертания по-прежнему очень интересны.
   Скальные города со стенами и домами возникают перед нашими глазами то с левого, то с правого берега. Камень, из которого они сложены, в основном розовато-фиолетового цвета, но иногда он окрашен и в цвета светлой охры. На берегу множество кусков, состоящих из продолговатых, вертикально стоящих, блестящих на солнце иголок-кристаллов гипса. Когда их берёшь в руки и слегка начинаешь давить, они мгновенно разваливаются на части.
   Природа она ведь, как архитектор, иногда строит с излишествами, с буйством фантазии, с такой безоглядной щедростью, что её, эту щедрость, и замечать - то, ценить - то перестаёшь...
   У природы тоже есть свои барокко и рококо. Но иногда природа устаёт от своего собственного богатства и расточительства, и тогда, как истинный мастер, она обращается к мудрому, скромному, казалось бы, материалу, понимая, что на свете есть лишь один бог - гармония.
   Правда, ещё есть Шура, который находит какой-то кусок породы, усеянный крошечными крапинками-блёстками. Что это такое никто из нас, даже камневед и камнещуп Ряша, не знает, поэтому Шура обзывает свою находку "Дрюшур".
   - Теперь это будет мой талисман,- заявляет он.
   И действительно, как только мы отплываем, ему сразу же начинает везти в рыбалке. Вместо традиционного для него зацепа он вытаскивает блесну с бьющимся на ней крупным хариусом.
   - Снимите рыбку,- молит нас Шура, таская перед нашими лицами тройник, с вертящимся волчком хариусом.
   Все долго отказываются в оказании помощи, но, в конце концов, над Шурой сжалился Борис, снял рыбину с крючка и забросил её в ЛАС.
   - Обрыбился наш Шура,- засмеялся он.
   - Шура, ты лёску зубами перекусить можешь?- спрашивает Лида, которой нужно ликвидировать мешающий ей хвостик у петли, служащей для прицеплива ния блёсен.
   - Могу,- отвечает Шура и тут же откусывает Лиде вместо хвостика всю петлю до самого основания.
   В руках у Лиды остаётся обрывок лесы, на который она смотрит с недоумением и жалостью.
   - Ну, ты и клещ! Это надо же всю снасть мне вмиг испоганил вместо товарищеской помощи,- стонет она.
   На плоту раздался гомерический хохот остальных членов команды.
   - Вот это кашалот! Как будто всю жизнь тренировался блёсны откусывать! Таймень в сапогах!- радостно орёт Здорик.
   - Не говорить, а показывать надо, где откусывать,- совершенно невозмутимо парирует Шура.
   На одном из очередных перекатов Вова заводит кораблик, который в этом походе особенным успехом не пользуется. И сейчас на него берёт лишь одна мелочь. Повозившись несколько минут с не уловистой снастью,
   Вова бросает это занятие и сворачивает кораблик.
   Хариус на Майеро какой-то странный. Практически не ловится ни на мушку, ни на блесну. Хотя мелочи в воде резвится много.
   Здорику в этом походе везёт просто необыкновенно. У всех ничего, даже поклёвок нет, а он в течение десяти минут вытаскивает на плот один за одним двух девятикилограммовых тайменей.
   Ряша завидует удачливому рыбаку чёрной завистью и с ожесточением молотит по воде своими блёснами. Не отстают от него и Шура с Вовой. Но дудки! Их рыба вся куда-то попряталась.
   Перекаты лихо катят нас вперёд к концу маршрута. Скалы продолжают радовать своими очертаниями и раскраской. Вот сейчас перед нами открылся на правом берегу отвесно падающий с десятиметровой высоты красавец-водопад. Прозрачные блестящие белые струи чётко выделялись на фоне почти чёрной отвесной скалы. Жаль, что водопад не был освещён солнцем.
   Картина была бы ещё более красочна и красива.
   Прямо под водопадом на Вовину блесну сел крупный, более килограмма весом хариус. Но и на этот раз хариус оказывается единственным. Ряшины забросы успеха не приносят, а Шура, как и всегда в этом походе, после первого же заброса становится обладателем великолепной бородищи, которой он с увлечением и тихим матерком занимается в после дующие двадцать минут сплава. Вдобавок ко всему, он при забросе оборвал блесну.
   - Последняя блесенка осталась,- стонет неудачник.
   - Хочешь, продам тебе блесну с крючком за три рубля. Цена вполне умеренная, учитывая удалённость от торговых точек и особенностей Заполярья,- предлагает Здорик.
   - Нет! Давай лучше менять на муку,- отвечает Шура.
   - Ишь, нашёлся умник. Не имеешь права, поскольку общественный продукт. Бери за три рубля пока я добрый,- смеётся Здорик.
   - Дай лучше блесну даром, а то я тебя кормить перестану и спичек больше не дам,- огрызается Шура.
   - Перебьешься и с одной. Тебе дай, а ты опять её оборвёшь. Сначала бросать научись, а потом торгуйся,- гогочет Здорик.
   Сам Борис ловлю хариусов игнорирует, заявляя, что такой мелочью он нынче не зани мается. Охоты нет. У него только на тайменя рука нынче поставлена.
   Уже под вечер мы подплыли к обещанному нам утором Ряшей очередному каскаду порогов, так называемому Ирбукинскому каскаду.
   Каскад состоит из шести следующих один за одним порогов. Пороги не очень сложные, особенно для нашего мощного плавсредства, но бурные, с крутыми сливами и высокими стоячими валами.
   Именно эти валы и создали для нас с Ряшей основные неприятности при преодолении каскада. Уже после второго порога мы были мокрыми по пояс.
   Я вновь полностью залил свои сапоги ледяной водой. Сидящим позади нас намного суше и веселее.
   Особенно веселится неудачник - рыболов Шура, так как он сидит непосредственно за мной, скрываясь, как за волнорезом, и спокойненько любуется красотами скал каньона и пенистыми валами порогов.
   Во втором пороге мы чуть-чуть ослабили своё внимание и едва не проглядели небольшой каменный остров - плиту, который даже был описан в маршруте байдарочников.
   Из-за этого нам приходится изо всех сил работать вёслами, чтобы хоть как-то успеть отвернуть от острых кромок плиты и сплавиться между двумя громадными валунами, едва прикрытыми водой. Правда, всё обошлось благо получно.
   Следующие пороги мы пролетели, как на курьерском.
   В пятом пороге были очень опасны острые, едва видные под водой камни-ножи, которые могли в два счёта, словно бритвой, пропороть чехлы катамарана. Но и на этот раз все маневры были выполнены вовремя и успешно. Сырая одежда прилипала к телу. Было мерзко и противно.
   Проплыв после каньона километра два мы встали на ночёвку на правом берегу. Берег был высоким и болотистым. Кругом полянки покрытые мхом и целые заросли ягоды. Куда только хватал взор, бирюзой отливала голубика.
   Как только рука касалась кустов, перезревшая ягода, едва державшаяся на веточках, то круглая, то продолговатая, как слеза, опадала на мошник и, будто живая, протекала в щели и щелочки ягодника, пропадая с глаз.
   Я опустился на колени и, как бульдозер, ползал по мху, состригая пальцами сочную голубику.
   Оглядываясь, видел сзади свои наброды среди ягодного поля, будто сделанные чёрным по голубому и напоминающие наброды белой куропатки на талом снегу.
   За какие-то десять минут мы набрали целое ведро ягоды для компота.
   Ряша направился к воде, бесцельно побродил, высматривая в спускающихся на берег сумерках красивые и по форме и по цвету камешки. Мерцающие в тусклом свете уходящего дня мокрыми боками, отчего словно светились изнутри, изъятые из воды и подсохшие камни тускнели, становились похожими на миллионы других. Будто бы были и у камней свои сумерки.
   Солнце красным шаром светило ему в глаза, на него можно было брать азимут. Запутался и притих в ветвях ветерок, и было очень тихо в тайге в этот предвечерний час, но звенящее комариное пение заглушало тишину, и некуда было от него спрятаться, разве, что зарыться в землю или взлететь высоко -высоко в бледное остывающее небо.
   Над миром и тайгой повисла тишина.
  
   В этот момент никто из нас не осмелился бы нарушить эту ни с чем не сравнимую тишину.
   Шум бегущей воды был настолько сродни этой тишине и своей постоянностью и своей гармоничностью, что переставал слышаться.
   Только когда очень уж хотелось вслушаться, можно было различить не общий гул, а отдельные ноты, будто звучал приглушенно большой симфонический оркестр.
   Постепенно солнце скрылось за скалами, его уже не было видно, и всё, что окружало лагерь, сразу придвинулось ближе, будто почувствовав всю бессмысленность собственной борьбы с наступающей темнотой.
   К ночи тайга становится молчаливой. Темнота как бы придавливает всё звучащее. Жизнь вокруг не замирает, а делается тише.
   Северная глушь и привлекает и гнетёт человека своей первобытностью. Здесь меняли своё русло реки, гибли деревья, уступая место молодой поросли, но ничего больше за тысячи лет не изменилось.
   Человек всегда сторонился болот и лесной глуши. Даже эвенки редко посещали эти края, держались ближе к рекам.
   Этот Север - древний, неповторимый, красочный, но всё же горький, как горько хмельное пиво, что ещё варят по старинным рецептам, приговаривая и нашептывая, в ещё не до конца разрушенных и покинутых жителями деревнях. Оно горько, но, раз попробовав, уже не можешь от него избавиться, и пьёшь до дна, не хмелея, густую янтарную горечь, что несёт в себе звонкую ясность последнего осеннего дня.
   Всё здесь перепуталось: прошлое - с настоящим, настоящее - с будущим. Давно прошедшее оказывается здесь сегодняшним днём, настоящее теряется в далёком, казалось бы, прошлом, и ты не в силах провести, пусть даже условную, черту между тем и другим, чтобы не нарушить этого неповторимого единства, зачаровывающего каждого, кто хоть раз имел счастье к нему прикоснуться.
  
   Все спят. Сливаясь с тишиною
   Пишу в блокнот строку я за строкой.
   Слова ко мне слетаются толпою,
   За место в строчке споря меж собой.
   Я пред тайгой распахиваю душу,
   Но в самый для меня счастливый миг,
   Вдруг чувствую, что слов поток нарушен -
   Твои глаза сверкают через них...
   Я знаю, что поверят мне едва ли,
   Как в этот час полночной тишины
   Все звуки ночи лишь тобой звучали,
   И строчками ложились на листы.
  
   21 августа.
   Утро холодное, утро дождливое...
   Дождь начался где-то около семи часов утра и не прекращался до пяти часов вечера. Мелкий, частый и холодный. Из-за этой гнуси завтрак мы начали готовить только в одиннадцать часов утра, всё ждали, что погода сжалится и перестанет поливать нас.
   Костёр разгораться не желал, а пища не желала готовиться. Валандались с её приготовлением около двух часов, потом в течение часа, не вылезая из палатки, заталкивали её внутрь себя.
   Убедившись, что дождь сегодня не перестанет, в пятнадцать часов сорок минут свернули лагерь и начали сплав.
   Противная, серая, непрозрачная пелена из струящейся ледяной воды висела над нами и тайгой. Снова очень сильно мерзли руки при гребле.
   Окружающее нас паскудство ещё более усиливал жгуче-ледяной порывистый северо-западный ветер, дующий нам в лицо.
   Нас спасало только довольно быстрое течение. Проплыв за час семь километров мы выплыли к великолепной каменистой косе, на которую было очень удобно сажать вертолёт и единодушно решили, что на ней наш сплав по Майеро завершается.
   До намеченной ранее конечной точки маршрута - реки Делингне оставалось ещё двадцать три километра. Но мы решили не рисковать, учитывая сегод няшнюю погоду, и завершить маршрут именно здесь. Тем более что плыть в такую мерзопакость никакого удовольствия не доставляет и не известно есть ли на оставшемся участке такие удобные, как эта коса, участки для лагеря, а тем более для вертолёта.
   На берегу, где мы остановились, возвышались остатки изб, бани, ещё каких-то непонятных сооружений. Валялись металлические колёса, деревянные изделия по форме напоминающие промывочные лотки. Возвышались несколько горок крупного галечника, по всей видимости, искусственного происхождения - результата промывки породы. Очевидно, что пару лет назад здесь стояла либо экспедиция, либо какая-то старательская шарага.
   Разбиваем лагерь и отправляемся вглубь тайги на промысел. Здесь, как и на предыдущей стоянке, масса голубики. Ягоды твёрдые и холодные, как камушки, вымытые дождём. Кустики покрыты блестящими капельками воды, которые падают на траву и мох, отчего вокруг слышался тихий шелест-перезвон. Листья на кустиках уже побурели, но есть ещё и совершенно зелёные. От этого перед глазами расстилался словно бы вытканный природой разноцветный ковёр. Кроме голубики в тайге масса грибов - маслят.
   Маслята твёрдые, темно-бурого цвета и скользкие, как будто их намылили.
   Вова насобирал полведра одних шляпок величиной не более трёхкопеечной монеты. Завтра будем жарить грибы.
   Дождь, как таковой прекратился, но с неба на нас продолжала струиться волнами холодная изморось.
   Очень быстро прибывает вода в реке. За три часа она прибыла примерно на полметра. Похоже, что и в верховьях идет сильный дождь.
   Пейзаж - не довесок к прозе и не украшение. В него нужно погрузиться, как если бы вы погрузили лицо в груду мокрых от дождя листьев и почувствовали их роскошную прохладу, их запах, их дыхание.
   Вот в такой пейзаж мы и были погружены сейчас по самое некуда.
   Костёр горит не сильно и не жарко, ничего не сохнет. Похоже, что влажность сегодня полные сто процентов.
  
   Чай с сахаром, пускай и очень сладкий,
   И человек, до чая очень падкий,
   Не алкоголик, не ловелас, не плут.
   Попьём чайку, немножко попотеем,
   Взбодрим от бытия уставший организм.
   Глядишь, вокруг, как будто посветлеет,
   И вот в душе встряхнулся оптимизм.
   Нет, чай не пустячок, а знатнейший напиток,
   Он радость дарит, новых сил избыток,
   А для души полезней всяких вин.
   Я гимн пою живительному чаю,
   Его я пью за счастье юных дев,
   И об одном лишь только я мечтаю -
   Сим словоблудием богов не вызвать гнев!
  
   От сырости и холода нас спасает только сытный ужин и крепкий, горячий чай, который мы сегодня пьём с особенным удовольствием.
   Под влиянием абсолютной сырости у Бориса начинает ныть спина и поясница.
   - Перестань стонать и придуриваться,- обращается Лида к Борису, но тот не желает прекращать и, постанывая, держится за поясницу.
   - И вовсе я не придуриваюсь. Если после сорока у тебя ничего не болит по утрам, дням и вечерам значит ты в морге. Могла бы и посочувствовать страждущему.
   - Обойдёшься и без сочувствия, симулянт.
   - Не хорошо так говорить, не гуманно. Ты женщина, а в женщине всё должно быть прекрасно! И спереди и сверху...
   - Нахал!
   - Согласен, но не полностью. Дежурные пора ужин готовить. Водку пьянствовать. Безобразия нарушать.
   - Ты, что сдурел. У нас водка ещё когда закончилась. Чай будешь пить и сухариком захрумкивать,- взъерепенился Шура.
   - Чай чаем, а ты мне дай двадцать грамм водки, потому что дури у меня хватает.
   Через час ужин был готов, и мы приступили к поглощению белков, углеводов и калорий.
   Вкус чая по-настоящему может быть оценен только в холод и дождь.
   Сегодня именно этот случай. Все, обжигаясь и пофыркивая, заливают
   внутрь ароматный напиток.
   После ужина Шура залезает в палатку, берёт гитару и заявляет.- Что-то скучновато стало. Надо бы нечто такое исполнить. Например, "Диско", "Бип-боп" и ещё что-то такое под музыкальное сопровождение в стиле "Фьюжн". Хотя нет, в стиле "Фьюжин" я не могу, а вот детскую песенку пожалуйста. Лида, ты её тоже знаешь. Вместе учили под новый год.
   Закончив сей короткий монолог, он начал:
  
   Нам с сестрёнкой каюк,
   Наша мама на юг улетела недавно.
   Жизнь без мамы не мёд,
   Это каждый поймёт, а с отцом и подавно.
   В доме трам-тарарам,
   Папа нас по утрам кормит манною кашей.
   Он в делах, как в дыму,
   И ему потому не до шалостей наших.
   А пошалить так хочется очень,
   Мы ведь так много хочем.
   Каждый отец и даже ведь отчим
   Это поймёт.
   Вот вчера, например,
   Я такое имел - полетать захотелось!
   И была не была, два бумажных крыла
   Мы приделали к телу.
   И пошли на балкон,
   Пусть на нас из окон поглядят домочадцы.
   Как с балкона мы, ах!
   Сиганём на крылах. Ведь летать это счастье!
   Я уже улетал,
   Но отец увидал! Представляете, жалость!
   Он раскинул глаза
   И схватил меня за, то, что ближе кривлялось.
   Папы страшный оскал...
   Я от папы скакал, как лошадка в галопе.
   И, как будто коня,
   Папа шлёпал меня по гарцующей попе.
   У всех отцов богатый опыт
   По мастерству шлёпанья попок.
   Вот уже подрасту
   И буду шлёпать попы я сам.
  
   Концовка этой песенки была явно не в ладах с рифмой и размером, но всё равно была смешной и весёлой.
   - Ну, ты у нас прямо Шаляпин или Собинов. Пивец из закусочной.
   - А то! Чем меньше у человека способностей, тем больше он способен на всё. Ладно, на сегодня с вас довольно. Спать пора. Берегите зрение. Закрывайте глаза на ночь.
  
   22 августа.
   Ночь была по-настоящему холодной. Проснулись рано, потому что стали мёрзнуть голова и плечи.
   Нехотя выползаем из палаток наружу.
   На небе ни облачка, дует холодный северный ветер. Камни на берегу покрыты крупным инеем, который под лучами солнца тает и крохотными струйками стекает на землю.
   Ещё конец августа, но здесь в Заполярье уже ляпает сочными красками подступающий холод на холст обмершей тайги завораживающие картины.
   Жёлтая, метельчатая трава на косах, рубиновые кусты карликовой берёзки, лимонной спелости лиственницы, голубая вода среди алых гранитных валунов, безоблачное пустынное небо, сине-голубое до тоски и ощущения бескрайности. Стерегут невообразимый простор хребты гор, обметённые первым снегом. Пролетит пара непуганых уток - каменушек к перекату, и опять только рокот прозрачной воды, тысячелетиями шлифующей гальку.
   Начинает моросить с лиственниц жёлтая хвоя. После первых заморозков лес готовится к подступающей зиме, очищается, светлеет. Небо голубое, нежное.
   Лиственница в тайге - живой компас. Макушкой она показывает на юг, потому что сбрасывает зимой хвою, как все южные лиственные деревья.
   Корнями же тянется к северу, потому что растёт даже за полярным кругом, не боится ни вечной мерзлоты - ледовки, ни лютых морозов.
   Костёр за ночь совсем остыл, в нём нет ни одного уголька, чтобы раздуть огонь.
   Приходится доставать спички и разжигать его заново.
   К десяти часам утра погода портится и всё небо вновь затягивает плотными облаками.
  
   Уж прозрачная осень
   Повесила дымку вдали.
   Где - то копится холод с разлукой,
   Упрямо, упруго Заполярье отдало тепло
   Мерзлоте на затылке земли.....
   Но об этом, поверьте, не хочется думать!
  
   Спасибо природе, что пока избавляет нас от дождя. На далёкой вершине, которая отчётливо просматривается из нашего лагеря, ночью выпал свежий снег. Сейчас она белеет на фоне серого неба, вся укутанная в свои белоснежные одежды.
   Начинаем строительство бани, которая особенно необходима и приятна именно в такую погоду. Вчера вечером перед сном Ряша успел натаскать крупных камней и сложить из них на берегу приличных размеров пирамиду.
   Её он планировал использовать именно для приготовления бани. За ночь вода в Майеро прибыла ещё больше, и вся пирамида сейчас находится в воде. Приходится браться за её сооружение снова. Катамаран, вытянутый нами на берег на расстояние в четыре-пять метров от воды, сегодня тоже оказался реке и держался лишь на одних расчалках, которые мы предупредительно закрепили за пару громадных валунов.
   Шура вытряхивает из мешка последние куски лосиного мяса и развешивает их на раме катамарана для просушки на холодном ветру.
   Ребята бреются. Лица походников сразу же преображаются.
   Смотрюсь в зеркало и вижу в нём вместо хари, заросшей противной рыжевато-серой щетиной, лицо вполне интеллигентного человека, слегка утомлённого и обветренного от долгого пребывания под лучами солнца и ветром.
   На завтрак снова предлагается малосольный сиг, который уже начинает приедаться и совсем не кажется деликатесом.
   Кроме сига подают жареные маслята, приготовленные Лидой аппетитные блины, суп с тушенкой, горячий чай и холодные остатки вчерашнего голубичного компота. Не завтрак туриста, а сплошная обжираловка.
   До завтрака Вова ходил ловить рыбу на кораблик, но ничего не поймал.
   Сегодня нам предстоит покончить со всеми хозяйственными делами: просушить вещи, разделить и упаковать солёную рыбу, упаковаться.
   Заключительная баня удалась на славу. И всего-то каких-то десять нагретых камушков, а жар под плёнкой такой, что хочется тут же выскочить наружу.
   Паримся втроём: Борис, Вова и я. Набрав в себя побольше жару, выскакиваем наружу и окунаемся в холодные воды Майеро, а затем снова лезем под плёнку в обволакивающий жар.
   Вода в реке после дождей всё продолжает прибывать и уровень реки поднимается прямо на глазах. За эту ночь он поднялся почти на метр.
   Между местом нашей стоянки и каменистой косой начала образовываться настоящая протока, а коса постепенно превращается в остров. Может так случиться, что вертолёт будет садиться именно на остров, а нам придётся добираться до него вброд.
   К обеду тучи на небе ветром растягивает в разные стороны, и оно становится снова ясным и прозрачным. Под дуновением холодного ветерка рыба, которую я развесил на раме катамарана, прекрасно просохла. Моя доля в этот раз состоит из хвостовой части большого тайменя, нескольких тайменьих кусков меньшего размера и пяти солёных сигов.
   Тайменя, хвост которого мне достался, во время его чистки и потрошения основательно подпортил Ряша, поэтому мясо в его спинной части начало отслаиваться кусками. Есть большая вероятность того, что кусок это мне до дому довезти может и не удастся.
   Ряша, как и всегда, колдует над своей рыбой, и творит над ней какие-то загадочные, только ему одному известные вещи. Сначала он просушивает рыбин на ветру, потом перетаскивает её в освободившуюся от моющихся баню и начинает подвяливать или, если хотите, подкапчивать на дыму. Дома он собирается ещё раз отмочить её, хотя нам это решение абсолютно непонятно - ведь копчёную рыбу, как известно, не мочат.
   Наблюдающий за Ряшиными манипуляциями Шура шутит.- Пора строить здесь, на Майеро первый в Эвенкии рыбокоптильный завод, а директором в нём пущай Ряша будет. Смотрите, как он за план борется, тем более уже конец месяца.
   Отсортировываем оставшиеся у нас продукты и откладываем часть их, как и обещали, для геологов. Продуктов осталось ещё приличное количество, но совершенно неожиданно для нас возник сахарный дефицит.
   Особенно сказалось на нём последнее приготовление голубичного компота, куда расточительный Шура вбухал почти весь оставшийся у нас сахарный песок.
   Сейчас мы владели лишь неполной пол-литровой кружкой этой сласти.
   За банными процедурами и хозяйст венными хлопотами незаметно пролетел день. Вечерело.
   Над лесом за рекой в наступающей темноте возникли какие-то непонятные и загадочные отблески.
  
   Здесь месяц, шествуя на запад,
   Лампадой тусклою блестит.
   И реактивный звук внезапный
   Вселенной музыкой звучит.
   В нём неизвестности начало,
   А может связи внеземной...
   Всё что отныне зазвучало
   Когда-то было тишиной.
  
   Чтобы получше разглядеть их и понять, что это такое, поднимаемся вверх по склону.
   Забравшись на горку повыше, мы увидели, как над кромкой леса медленно поднималась по небосклону громадная круглая как поднос и очень яркая лимонно-жёлтая луна. Оторвавшись от вершин деревьев, она спокойно зависла над Эвенкией, словно блестящий катофотный ночной знак уличного движения.
   Лунный свет лег на воду бесформенным трепещущим пятном. Или это не луна, а неведомое существо, пришедшее из иных времён, тысячелетиями дремавшее на дне озёр и рек в иле, или глубоко запрятавшись за камнями, приподняло теперь над водой свою серебристую спину и по ней пробегает лёгкая рябь от предчувствия каких-то событий? Ночь на границе воды и леса. А чувство такое, словно ты находишься на грани разных времён. Может быть, на грани разных миров - твоего, сиюминутного, земного и какого-то иного, других измерений, сквозь которые в эти моменты проносится наш мир, остающийся для нас вечной загадкой.
   Внезапно на фоне громадного блестящего лунного диска возник силуэт летящей птицы. Это было так неожиданно и загадочно, что мы застыли у костра с отвисшими челюстями.
   Силуэт быстро сместился в тень и пропал также неожиданно, как и появился.
   - Мистика.- почи прошептал Шура.
   При этом, как мне показалось, он в тайне от нас незаметно перекрестился.
   Смотрю на остальных ребят.
   Зябко поеживается Лида, стараясь придвинуться поближе к костру.
   У Ряши всё ещё открыт рот: он, очевидно, пытается осмыслить только что увиденное.
   Борис уже пришёл в себя, и что-то говорит на ухо Максиму.
   - Никуда я не пойду. Темно уже. Всё равно ничего не увидим и не добудем. Только копыта себе посбиваем,- сопротивляется тот.
   - Ну, не хочешь. Как хочешь. Моё дело предложить, твоё - отказаться,- бурчит Борис и замолкает, уходя в глубины самого себя.
   Загадочное и неизученное существо человек и его мозг: мне внезапно отчётливо вспоминаются давно читанные и напрочь забытые стихотворные строчки, написанные Бартольдом:
   Приходит ночь и беззащитна птица, и каждый трепет листьев страшен ей. В ночи ей снятся филин и куница, и блеск зеленых глаз в тени ветвей. Она дрожит, вытягивая шею, расширив свой невидящий зрачок, и коготки сжимают, цепенея, холодный, скользкий липовый сучок. И вдруг, слетая в темноте ночной, она об ствол шарахнется с размаха, гонимая слепым безумьем страха, окутанная ужасом и тьмой.
   Ветер к ночи совершенно затих. Снова резко похолодало, но росы и инея на камнях и листьях пока не было.
   Окончательно стемнело. Пылали смолистые дрова. Высоко подняв­шееся пламя освещало верхушки лиственниц. Тонкие веточки трепетали под напором горячего воздуха.
   ...Можно ли быть равнодушным к магии разгоревше­гося костра? В самой его глубине раскаленные угли то вспыхивают ярким пламенем, то, мерцая, угасают; по ним бегут колеблющиеся тени и взвиваются вверх вниз огоньки.
   То тут, то там из охваченной огнем ветки с ши­пением вырываются тоненькие струйки пара, и в звезд­ной россыпи углей скользит дрожащая волна света.
   Взгляд проникает в самые недра пламенной стихни и остается там при вороженный.
   Нужно значительное усилие, чтобы ото­рваться от этой волшебной игры света и теней.
   В просветах между кружевными верхуш­ками лиственниц сквозит сине-черное небо. Над зубчатой горой по ту сторону Майеро алмазной каплей переливается Венера. Впереди над долиной повисла семи звездная Мед­ведица.
   Костер тихо потрескивает. Изредка он вспыхивает ярче, вырывая из темноты живую стену кустов. Круг света от огня очень невелик -- всего несколько шагов, Сейчас в этом круге весь мой мир; за его границей все темно, непроницаемо и таинственно.
   Человек не должен ходить в тайгу один. С каждым, даже самым опытным, может что-нибудь случиться в маршруте. Поскользнулся на мокрых от дождя камнях, сломал ногу - и вот беспомощный, затерянный в горах будешь ле­тать без всякой надежды. На скалах не остается следов, а разыскать пропавшего в молчаливой тайге человека не­легко.
   Закурив сигарету, Ряша лёг на спину и, не поворачи­вая головы, смотрел то на углубившееся в бесконечность небо, то на упругую темноту за костром.
   Остальные тоже молчали.
   Было очень похоже, что в их головы медленно пол­зли ленивые мысли.
   -- Почему мы боимся ночи? В темноте нам всегда не­спокойно. Только свет избавляет от этого странного и унизительного чувства...
   Ряша глубоко затянулся. Прозрачная струя табачного дыма, закрутившись в нагретом воздухе, тает над ко­стром.
   Человек - существо дневное. С незапамятных вре­мен ночь была полна для него опасностями. Беда -- неви­димая и неслышная... Звери... Потом призраки... Боязнь чего-то неведомого... Страхи вживались веками... Мы боимся темноты по тысячелетней привычке... Вот так же комнатные собаки, перед тем как лечь, все еще уминают по привычке своих далеких предков несуществующую траву на паркете.
   Сигарета у Ряши погасла. Во рту остался противный вкус жженой бумаги.
   - Надо бросать курить, но лень,- говорит он, обращаясь к Борису.
   - Точно... Мне тоже лень,- отвечает тот, доставая пачку.
   Ряша бросил окурок на раскаленные угли. Он выстреливает облачком дыма и мгновенно сгорает.
   - А что, если сейчас встать и войти в темноту?- говори, словно проснувшись, Сашка.- Не стоит... Боюсь? Конечно, это смешно, но боюсь! У костра не так страшно... Спасительное кольцо света в бездне ночи! Магический круг? Да, пожалуй, именно от светового ореола вокруг костра и появился когда-то мистический круг древних жрецов и чародеев... Гоголевский бурсак, что читал псалтырь у гроба прекрасной ведьмы, тоже, как стеной, очертил себя меловым кругом. Впрочем...
   В этот момент в ночную темноту вновь ворвалась тревога. На одной из невидимых лиственниц что-то пронзительно за­пищало, зацокало и заскрипело. Надо мной бесшумно про­неслась и исчезла за костром большая тень.
   Я вздрогнул, но сейчас же усмехнулся над своим испугом. Это пролетела какая-то невидимая мне ночная птица. Она оборвала ленивое течение моих мыслей.
   Теперь ночной лес внезапно ожил для меня. Мне кажется, что за всяким моим движением пристально следят невидимые глаза.
   Приподнявшись на локте, я беспокойно вгляды­ваюсь в темноту. Но кругом по-прежнему тихо. Мои друзья всё также задумчиво сидели у костра.
   Поправив в нём дрова, я вновь улегся и на этот раз решил думать о пройденном маршруте. В конце концов, я все же задремал.
   Разбудил меня холод, который пробрался за воротник и леденил спилу. Я подумал, что проспал целую вечность, но, взглянув на часы, разочарованно вздохнул. Часовая стрелка едва подползала к двенадцати. Настоящая ночь только начиналась!
   Рядом со мной никого не было. Все уже давно залезли в свои спальники и мирно давили ухо.
   Бревна перегорели и откатились от угасающего костра. Пришлось встать и подтянуть их к огню. Наваленные сверху сухие сучья с треском вспыхнули, и костер ожил. Поеживаясь, я вглядываюсь в темноту. Холодно переливаются поднявшиеся высоко над землей звезды. Под сла­бым ночным ветерком тихо шелестят мохнатые ветки стланика. Река затихла. Замолчала даже звонко бурлив­шая у большого камня струйка воды.
   До рассвета далеко. Только сон может сократить бес­конечно долгие ночные часы. Пока я возился с костром, ночная роса осела на ветки.
   - Какая тихая ночь! Впрочем, это обманчивая ти­шина. На самом деле сейчас шумит река, шелестит ветер, трещит и стреляет искрами костер. А вот я, двинув ру­кой, звякнул ружьем о пустую кружку... Пожалуй, в при­роде и вовсе нет тишины, а есть лишь привычный шум. В городе я быстро перестаю замечать всегда включенный громкоговоритель за стеной...
   Радио... Всю землю, как воздух, окружают радиоволны. В любом месте и в любой час несутся над нами неслыш­ные звуки. Я мог бы скоротать эту ночь у таежного ко­стра, слушая все радиостанции мира... Разноязыкая речь, русская опера, китайские песни, американские джазы, ликующие хоры девятой симфонии -- все это, наверно, сейчас сплетается, кружится надо мной в беззвучной электромагнитной вакханалии!
   Но в таком случае мое одиночество -- иллюзия? Чело­век, где бы он ни был, в наше время не одинок! Ну ко­нечно! Даже в эту беспокойную ночь на берегу реки, у ко­торой еще нет названия, меня окружает, поддерживает и ободряет живая человеческая мысль... Стоит включить ра­дио -- и все древние ночные страхи исчезли бы как дым!
   Я сбегал в кустики, а затем, кряхтя, полез в тёмную глубину палатки. Залез в мешок, повертелся, устраиваясь поудобнее. Рядом тихонько посапывал Ряша.
   Наконец вместе с теп­лом пришел сон.
   Я постепенно проваливался в него, как в мягкую перину.
   Чтобы приблизить сон, вспоминаю стихи. Слово за словом в памяти всплывает баллада канадца Сервиса: она словно создана для такой ночи.
  
   Туда, где хребты могучих гор оскалились на луну,
   Туда, где тюленьи стада стерегут забытую богом страну,
   Где реки ломают зеленый лед, встречая свою весну,
   Где в нерушимой вовек тишине сиянье в ночи горит,
   Фиолетовым, розовым, желтым огнем взлетая в ночной зенит,
   Где в промерзшей тундре лиловый мох под снежным покровом спит,
   Туда, где, сползая к морским волнам, грохочут громады льда,
   Где в окрашенных кровью заката ручьях кипит и бурлит вода;
   В тот край отправляюсь я снова бродить и не вернусь никогда.
   Необъятные дали меня влекут и над волей моей властны;
   Это золота зон, это холода зов, это зов ледяной страны...
  
   Неторопливый, укачивающий ритм стихов незаметно навеял дрему. "Это золота зов, это холода зов, это зов ле­дяной страны",-- повторяю я, погружаясь в сон.
   "Золота зов, холода зов..." Я заснул в полном неведении, какая завтра нас ожидает погода и прилетит или нет за нами вертолёт.
   Полог палатки все еще был расстегнут, и сквозь всполохи костра можно было отчётливо видеть залитые луной белые-белые камни, будто река тоже забралась на ночь в накрахмаленный клапан гигантского спального мешка.
  
   Когда спадает заполярный зной,
   И солнце за лес упадёт,
   И звёзды не беря в расчёт
   Обзаведётся ночь луной.
   Когда мерцающих огней,
   Струится наземь звёздопад,
   И не обманывает взгляд
   Ночная вкрадчивость теней,
   В настороженной тишине
   Ход времени и жизни ход
   Настолько ясны станут мне,
   Что даже оторопь берёт!
  
   23 августа.
   Проснулся я, когда все ещё спали.
   Ночь было очень холодной. Даже я в своём комбинированном спальнике и одетый в тёплый свитер чувствовал себя весьма неуютно.
   Ряша скрывается от холодного дыхания ночи, зарывшись в мешок по самую макушку.
   Костер погас. От полу истлевших головешек поднимались тонкие струйки сизого дыма. Утро сегодня на редкость студёное, гальку на косе и обрывистых склонах другого берега укрыла узорчатая изморозь, и темнеющая река, как будто, стыла меж поседевших за ночь берегов, а дальше темнела тайга, синеватый туман зыбился над ближнею согрой, густел у подножия сопок, а над ними, неровно высвечивая зубчатую кромку леса, растекалась ярко-желтая полоска зари, и нижние гривки были уже слегка оплавлены солнцем, а самые верхние ещё блекли в размытой просини.
   Рассвет погасил звез­ды и окутал землю ровным серым светом, в котором мая­чили силуэты деревьев и скал. Склоны гор казались в этой туманной утренней завесе плоскими, как па фотографии. Трава, лежащие у костра сучья и все вокруг меня было влажным от холодной росы.
   Став на колени, я собрал несколько еще теплых голо­вешек и, разрыв толстый слой пепла, стал раздувать угли. Возрожденный огонь желтыми языками охватил валеж­ник. Я быстро согрелся.
   Через некоторое время на посветлевшем небе показа­лись небольшие серые облака. Они медленно плыли над горами, с каждой минутой делаясь все более прозрачными и легкими.
   Вскоре эти тончайшие, как легкая изморозь на стекле, перистые облака засияли серебряным светом. Понемногу их холодное сияние приобретало все более теп­лые -- розовые, затем малиновые оттенки. Вот уже и слой кучевых облаков окрасился настоящим пурпуром, а пери­стые облака обесцветились и сделались почти невидимыми. Небо у горизонта стало изумрудно-зеленым; наконец над взъерошенными верхушками деревьев показался край солнца. Облака быстро потеряли свои яркие краски; они излились теперь щедрым потоком на землю. Засияли, за­светились деревья и каменные выступы замшелых скал; сверкнула река, заблестели росинки на траве. Где-то не­подалеку весело чирикали птички.
   Ночь кончилась! Да здравствует солнце!
   Завтракая, мы любовались пре­ображенным пейзажем. Где-то вдали деловито стучал дя­тел; пара пестрых бабочек кружилась в сложном танце над желтым цветком; на вершине самой высокой листвен­ницы сидела больше головая кедровка и громким криком приветствовала утро. С восходом солнца от ночных тревог не осталось и следа. Как пар от нагретой земли, они ис­чезли, растаяли в прозрачном утреннем воздухе.
   После завтрака меня неудержимо потянуло ко сну. Блаженно и бездумно растянувшись на теплых ветках стланика, я проспал до одиннадцати часов утра.
   Целый день дожидаемся вертолёта, маемся без дела, мотаясь по берегу и снова собирая агаты и сердолики, которыми у нас уже набиты целые мешочки.
   От нечего делать сижу на камешке и крапаю в блокнот немудрёные стихотворные строчки.
  
   На тыщу вёрст не встретишь здесь жильё.
   А если встретишь - в нём люди не живут,
   Быть может лишь охотники зайдут.
   Мы ловим щук и много окуней,
   И ждём с надеждой тех счастливых дней,
   Ждём с нетерпением - вот наступит день,
   Когда пойдёт нам на блесну таймень.
   Но вот в лицо нам запылал закат
   И в Мукдекенский вплыли мы каскад.
   В нём пять порогов - скальных ступеней...
   Мы радовались - понесёт сильней,
   Но нас сильнее так и не несло,
   Надеялись лишь только на весло.
   В одном пороге наловили щук,
   Точней сказать - пятнадцать целых штук.
   Солили их и ели потрошки,
   А на второе - сытные рожки.
   И чтобы скрасить скучную ночёвку,
   Устроили мы под порогом днёвку.
   Сушили вещи, по берегам бродили,
   А к вечеру и баньку протопили.
   Хорош всегда, и нам идёт он впрок,
   Среди тайги забористый парок.
   Костёр горящий заменил здесь печку,
   А вместо ванны мы ныряли в речку.
   Там, охлаждаясь, охали, орали,
   Потом стремглав вновь в баню мы бежали.
   А после бани, богом то дано,
   Мы пили терпкое, пахучее вино,
   Которое с далёкого Урала
   Привёз наш Вова. Правда, очень мало!
   День пролетел, и тени загустели,
   Кричали чайки на соседней мели.
   А после днёвки стало ещё хуже -
   Река всё шире, а совсем не уже.
   И ветер дул и дул - до умопомраченья,
   Да так, что нас несло против теченья.
   Катамаран тащили волоком
   Навстречу этим злым ветрам.
   По берегам, ручьями вспоротым,
   Идти пришлось по кочкам нам.
   Над Путораном всё гуляют облака,
   Как дикие стада кочующих оленей,
   Махала спиннингом без устали рука,
   В напрасном поиске исчезнувших тайменей.
   Лишь изредка блесну хватает сиг,
   И это не охотничьи рассказы.
   Ведь так был необычен этот миг,
   Что мы его запомнили все сразу.
   Но наконец-то сжалилась река,
   Её течение тихонько ускорялось,
   Поднялись кверху круто берега,
   И, вдруг, она сорвалась и помчалась!
   Здесь путь свой к Северу начал
   Природой созданный естественный канал.
   По берегам его лежали плиты,
   Водою вешнею разбиты и размыты.
   Мы плыли между скальных городов,
   Меж стен и крепостей.
   Так необычный Майеро
   Встречал своих гостей.
   А ветры дули всё в лицо,
   Сносили нас назад,
   И скал сиреневых кольцо
   Приковывало взгляд.
   Здесь миллионы лет назад
   Сейчас же дна его наряд
   Нам для осмотра дан.
  
  
   24 августа.
   Снова была холодная ночёвка с натягиванием на себя всех имеющихся тёплых вещей. Снова ясное солнечное утро и крупный иней на камнях. Мошка и гнус радостно атакуют нас в лица и руки, которые уже нечем предохранять, так как вся антикомариная мазилка у нас закончилась.
   Пора было упаковываться, и мы дружно выволакиваем наружу спальники, резиновые матрацы, рюкзаки лежащие в головах, ружья, сапоги и прочие шмотки. В неприютно пустой палатке остались лишь кое-какие мелочи, которые мы обычно засовываем в уже полностью упакованные рюкзаки.
   Мясо грибной завтрак, чай и монотонное ожидание вертолёта.
   Около часа дня за поворотом реки послышался какой-то неясный гул, который стих так же внезапно, как и появился.
   Мы решили, что это вертолёт и резво выбежали на берег. Тишина.
   - Да вертолёт это. Только сейчас сел он на стоянке у геологов,- авторитетно заявляет Ряша.
   Он оказался прав, и минут через пятнадцать вновь послышалось монотонное, всё нарастающее гудение, а затем над кромками деревьев появилась тёмная точка летящего вертолёта. Не долетая до нашей стоянки километров двух вертолёт внезапно свернул и исчез за поворотом реки.
   - Не боитесь! Он сейчас долетит до устья Делингне, увидит, что там нас нет и вернётся,- успокаивает Ряша.
   Соглашаемся с ним.
   Быстренько сворачиваем палатки, пакуем вещи и перетаскиваем их поближе к берегу и косе.
   Прошло уже около получаса, а вертолёт всё не появляется. Мы уже решили, что ошиблись и вертолёт это не наш, и летел он куда-то в другое место по своим делам.
   Проходит ещё полчаса, и мы вновь услышали нарастающее гудение. Через несколько минут на фоне голубого солнечного неба появился сине-красный
   МИ-8, который сделал крутой вираж, резко снизился и мастерски, впритирку к разбросанным на берегу вещам, сел на косу.
   Мощные воздушные струи, создаваемые его винтами подняли в воздух тучи мелкого галечника, песка и сучьев.
  
   Струи были настолько сильны, что покатили по земле наши рюкзаки, а мы еле удерживались на ногах, сгибаясь в три погибели.
   - Гитару! Гитару держи,- заорал Борис Шуре, который, забыв про свой любимый инструмент, старался запечатлеть момент посадки винтокрылого аппарата на киноплёнку.
   За уносимой искусственным ураганом гитарой со всех ног кинулся Вова и успел поймать её, когда она совсем уже собиралась окунуться в воду.
   За штурвалом вертолёта был сам командир авиаотряда, Олег Кривонос.
   Приветственно машет нам рукой, не вставая с пилотского кресла.
   Вертолёт не останавливает винтов. Открывается дверца пассажирской кабины, и кто-то невидимый нам, очевидно второй пилот, кричит нам.- Не зевайте. Давайте быстренько грузитесь.
   Быстро забрасываем внутрь вертолёта шмотки, затаскиваем туда коптильню и забираемся сами.
   Захлопывается дверца, вертолёт, взревев ещё сильнее, раскручивает винты и медленно поднимается в воздух. Четырнадцать часов тридцать минут.
   Прощай, Майеро.
   Вертолёт поднимается всё выше и выше и берёт курс сначала вдоль Майеро, а затем, пролетев около километра, резко сворачивает на север, в сторону совершенно противоположную той, где находится Тура.
   Минуты через две бортмеханик спустился в грузовую кабину, подо шёл ко мне, уткнув шемуся в блистер. Тронул за плечо. Когда я обер нулся, он кивнул в сто рону пилотской кабины.
   - Командир пригла шает,- напрягая голос, обьяснил он сквозь шум двигателя.- Садитесь на моё место. Отсюда виднее.
   Олег встретил меня сдержанным кивком, про должая колдовать над штурвалом. Глянул через плечо и второй пилот, мимолётно вежливо улыбнулся.
   Первое, что сразу же бросалось глаза в кабине пилотов, была приборная доска. Она состояла из двух половинок, симметрично раскинутых, как крылья гигантской ночной бабочки. Усеивающие доску добрых два с половиной десятка приборов жили каждый своей таинственно-значительной жизнью, ощущаемой в подрагиваньи чутких, словно усики насекомого, стрелок.
   Все эти приборы, тумблеры, ручки, кнопки, педали... Оглушительный грохот над головой... а главное же - непривычный для воздушного пассажира обзор, когда взгляд, устремлённый прямо вперёд, не встречает никаких препятствий, отчего ощущение полёта делается объемным.
   Наконец Олег оторвался от своих дел, протянул мне через спинку кресла руку.
   - Привет, бродягам. Едва нашли вас,- говорит он.- Ещё немного и пришлось бы улетать пустыми. Горючее у нас на исходе, до Туры не дотянуть. На связь с отрядом уже целый час не выходим, как бы самих нас разыскивать не кинулись. Сейчас полетим в Чиринду, там заправимся и домой. Хорошо ещё, что туда недавно сто тонн горючки завезли. Наискались мы вас сегодня досыта. Хорошо, что нашли. Вчера вас тоже искали. Только летал не я, а другой экипаж. Долетели они до Ирбуканских порогов, не нашли вас и вернулись домой. Думали, что вы через пороги эти пройти не сможете. Так что если бы сегодня вас не нашёл, завтра снова лететь пришлось.
   - А мы решили до Делингне не плыть, а здесь остановиться, уж больно коса для посадки хороша. Думали, что увидите нас сверху сразу же.
   - Да это нас ваши знакомые геологи с панталыку сбили. Сказали, что вы точно на Делингне нас ждать будете. Вот мы напрямки и пошли.
   Кстати, вам вашего лоцмана или штурмана менять нужно. Это ведь он в записке написал, что искать вас нужно не на Делингне, а на Гелинган. Такой и реки-то здесь нет. Загадки с грядки.
   - Это не я писал, а ваш ресосник,- обиделся Ряша.
   - Ладно, пусть будет ресосник. Хорошо, что хорошо кончается. Здоровы-то все?
   - Все...
   - То-то я смотрю, не похудели, а даже вроде бы поправились. С чего бы это, а? Загорели и обветрились - понятно, а вот остальное...
   - Дома расскажем.
   - Привет всем от Ларисы. Её дома сейчас нет, она с дочкой в Сочах. Насильно туда отправил. Когда вернулась, говорила, что если бы сам за ней прилетел, домой не полетела бы и дальше с вами осталась.
   - Понравилось?
   - Не то слово. Обалдела от избытка чувств и эмоций.
   День был солнечный, хотя из-за хребтов на северо-западе беспрерывно вываливались всё новые и новые вороха снежно-белых облаков и, лебедями проплыв через всё небо, где-то далеко на юге утягивались за видимый край земли.
   В лад с ними внизу, по земле шли их тени. Неприметно меняя очертания, они скользили по зелёной овчине тайги, сползали в сизые провалы долин, бестелесно крались по склонам хребтов, затемняли зубчатые пики и гряды, мимолётно гася при этом точечные минеральные блестки на скальных изломах.
   Вертолёт перелетел через Котуй, который в этом месте имел ширину уже не менее двухсот метров. Вдали узкой серой полоской на фоне остроконечной невысокой вершины виднелось озеро Чиринда. Всё пространство от Котуя до Чиринды покрыто небольшими блестящими глазницами болотных озерец. Озерца самых разных размеров и очертаний. Их сотни.
   - Озёр много, да толку от них никакого,- говорит Олег.- Дичи на них практически нет, рыбы - тоже. Один комар, да мошка. Когда к вам летели, в тайге у застрявшего вездехода двух парней видели. Наверное, без горючки загорают. А рядом с ними здоровенный волчище бродил.
   - И не только волчище,- заметил его напарник.- Глядите... Вон под нами лось по топям несётся. Видно нас испугался.
   Действительно внизу под нами по трясине бежал без оглядки крупный зверь.
   Скорость нашего вертолёта была несоизмерима с его скоростными возможностями, и уже через минуту лось остался далеко позади.
   - Мы тоже одного волчонка подстрелили.
   - Вот и лады, мне оставите, я его, как время будет, в заготпушнину сдам, а деньги потом вам в Москву привезу. Я туда скоро на совещание полечу. Встретите?
   - Конечно. Даже очень рады будем. Только заранее о времени сообщи.
   - Лады...
   На берегу Чиринды расположился небольшой, всего в несколько десятков домиков, одноимённый посёлок. В посёлке живут оленеводы и охотники.
   Но больше всего в нём, по словам Кривоноса, бичей и других тунеядцев.
   На окраине посёлка расположился маленький склад ГСМ, состоящий из пяти металлических емкос тей-цистерн. Около склада притулился ещё один вер толёт из авиаотряда Криво носа, который развозил по точкам охотников. На дру гой окраине посёлка видны несколько чумов.
   - Это кладбище эвенкийское,- поясняет Олег.
   Садимся впритирку к емкостям, и пока вертолёт заправляют, выходим из него, чтобы размяться.
   Мы находимся почти в самом центре плато Путорана.
   Кругом раскинулась лесотундра: чахлые, невысокие листвянки, кустики побуревшей от ночных заморозков голубики и брусники, островки фиолетового и белого мха.
   Ярко светит солнце, но его лучи уже не могут как следует прогреть воздух. Довольно прохладно.
   Через двадцать минут вертолёт был заправлен и готов к полёту.
   - Ну что, может быть не в Туру, а в Хатангу полетим?- шутит Олег.- Кстати, я там сам давно не был.
   - Стоит среди тундры боль­шое село и Хатангой нежно зовется,- чуть ли не пропел его помощник.
  
   На древнем лице Путорана
   Озёра, как слёзы, блестят,
   И реки, как старые шрамы,
   О том, что прошло говорят.
   Здесь ветры гуляют лихие,
   Зимою метели метут.
   Места эти очень глухие
   Века освоения ждут.
   Зверьё здесь не знает капканов,
   Земля продолжает полёт.
   На плечи своих капитанов
   Ночь мягкие руки кладёт.
  
   Это небольшое село еще несколько лет назад имело статут по­селка, а не города (хотя уже тогда его население было за пять тысяч), и всё ещё является районным, а не окружным цент­ром, хотя контролирует территорию, не уступающую по величине иной крупной европейской стра­не. И делает это уже более 350 лет, едва появившись на свет по воле новгородских землепроходцев.
   Своим рождением Хатанга обязана Мангазейскому морскому ходу, открытому поморами еще в XVI веке и связавшему Поморье с Обско-Тазовским бассейном. Несомненно то, что русские достигли Енисея еще в конце XVI века, где построили несколько городков, в их числе и поселение Хатанга.
   Хатанга в прошлом -- центр пушного промысла. И отправ­ная точка многих первооткрывателей северной части Сибири.
   Хатанга в настоящем - центр фундаментального освоения природных ресурсов самого дальнего материкового Севера нашей страны. И потому имеет крупный аэропорт и морской порт, хотя и стоит на реке.
   Хатанга опорная база разнообразных экспедиций.
   - Не так давно довелось нам странствовать около месяца на вертолетах, по "владениям Хатанги",- рассказывает Олег.- И хотя не очень доступны они для массовых путешествий, но, безусловно, достойны того, что­бы к ним стремиться.
   Первое слово о самой Хатанге. Она разместилась разма­шисто по высокому правому берегу одноименной реки, ко­торая здесь пошире Волги у Горького. Поселок типично северный, вечно мерзлотный: самые большие дома 4-этаж­ные, деревьев нет, а комму­нальные трубы, укутанные стек­ловатой и рубероидом, прохо­дят над землей, в деревянных коробах, стоящих на сваях и служащих заодно тротуарами.
   Как и во всех заполярных по­селках, где на открытом грунте никакой нормальный овощ не вызревает, есть здесь свои при­ехавшие откуда-то с юга упрям­цы, разводящие крохотные огородики с морковью, чесноком и луком.
   Одну из таких поляр­ных плантаций возделывает главный инженер гидррбазы (он же и главный огородник Хатанги). Под его окнами растёт редиска, а на подоконниках, как цветы в горшках, краснеют поми­доры.
   Есть в поле тяготения Хатанги и другие примечательные необыкно­венности природы. И одна из них -- лес: "...стоит среди тундры..." Так тундра, по-здешнему, и есть лес. Чуть редковатый, чуть угнетенный, но настоящий лиственничный.
  
   Реки такой я уж не встречу.
   Гаснут в скалах отсветы дня.
   Над тайгой опускается вечер,
   Но она далеко от меня.
   Ещё лето для нас отзвучало,
   И всё было, как будто, давно.
   Жизнь, как песня, но жаль, что с начала
   Повторить её нам не дано...
  
   Именно здесь, в округе Хатанги, находятся самые северные на нашей планете леса. Трудно сказать, что именно позволило им пробраться столь далеко на север -- то ли защищенность долины Хатанги от северных холодов высоким Таймыром, то ли тепло истоков Хатанги, начинающихся далеко на юге, в солнечной Эвенкии.
   Но факт остается фактом: леса здесь добираются почти до семьдесят третьей параллели (тогда как даже северные оконечности, причем безлесные, Европейского и Американского материков лежат много южнее).
   Официально самым северным в мире лесом считается лист­венничное урочище Ары-Мас ("Лесной остров") на речке Новой, левом притоке Хатанги.
   Именно гам находится биостан­ция по изучению леса на его северном пределе. Известно, однако, что на противополож­ном берегу Хатанги, на при­токе Лукунской, лес растет на пять-семь километров севернее. Он придви­гается к петляющей реке плот­ной стеной, и, кажется, ничто не может помешать ему преодо­леть реку и плотной дружи­ной деревьев направиться даль­ше (берега и почвы вроде бы одинаковы, а речка шириной двадцать метров - разве пре­пятствие для семян?). Но строй деревьев перед рекой, словно строй воинов перед пропастью, вдруг останавливается, рассыпается на кучки. Лишь наиболее отчаянные перепрыгивают через Лукунскую, чтобы там в одиночестве бороться со стужей и ветрами и перекорёженными их совместными усилиями так и погибнуть в неравной борьбе.
   Взлетаем и снова берём курс на Котуй, в то его место, где впадает красавец Воеволихан.
   Глядя сверху на совершенно плоские, как столешница, горы Путорана, я представил, что забираюсь на них, достигаю вершины, и предо мной возникает пенеплен - абсолютно ровный, протяжённый кусок равнинной местности.
   Безликая сглаженность затухающих волн. Бугры и впадины, столь плавно перетекающие друг в друга, что даже камешку неоткуда и некуда скатиться.
   Открытость взору, которая оборачивается безразличной обнаженностью мёртвого тела. Тут растут низкие, тихие, словно могильные травы, чуть струится неживая вода. Безжизненны маленькие редкие озерца.
   Бездыханным кажется ветер, остановившимся - время. И сама земля, природа предстаёт чем-то вроде мумии, случайно дошедшей из иных времён.
  
  
   Отдавая должное необычности подобных оказавшихся не на своем месте осколков равнин, горские жители в разных концах света издавна обозначали их специфическим для каждого народа словом: полонины - в Карпатах, яйлы - в Крыму, альтиплано - в Корьдильерах, таскылы - в Западных Саянах...
   Геологи же назвали эти осколки непонятным словом - пенеплен.
   Термин "пенеплен" был введён в геологию в 1889 году профессором Гарвардского университета Уильямом Морррисом Дейвисом и сопровождался следующим пояснением: Зрелость проходит, и, когда вершины холмов и их склоны, как и днища долин, оказываются практически с нивелированными, старость полностью вступает в свои права. Ландшафт представляет собой чередование пологих волнистых бугров, перемежающихся с мелкими долинами... Эту почти лишённую неровностей равнину следует считать почти окончательным завершением непрерывного в своей последовательности эрозионного цикла, окончательной стадии которого должна была соответствовать равнина, лишенная каких-либо неровностей.
   Несомненно, он был поэт в душе, этот естествоиспытатель старой школы, академически тщательный американец, почётный член Русского географического общества.
   - Нет, не по мне эта старость рельефа земли. Пущай она буде там, а я здесь. Не надо мне никакого пенеплена очнулся я от своих мыслей.
   Через двадцать минут мы вылетели к Воеволихану. Его мы узнаём сразу.
   Ребята оживились и обсуждают увиденное.
   - Помните, у нас здесь стоянка была,- вспоминает Лида.
   - Не здесь, а несколько выше по течению,- возражает Ряша.
   - Да нет же, здесь. Я место, где у нас баня стояла, точно узнала,- не сдаётся Лида.
   На горизонте, провожая нас, в последний раз показалось во всей своей красе плато Путорана - сплошные плоские столешницы столовых гор, запорошенные только что выпавшим снегом. Снег лежал не только на плоских вершинах, но и на склонах. Зелёная тайга под слоем белоснежного снега выглядела особенно нарядно и непривычно для взгляда.
   Создавалось впечатление, что её укрыли кружевным оренбургским платком. Ниже в долинах рек снега нет. Только в одном месте на громадной каменистой косе, расположившейся вдоль Воеволихана, виднеется несколько небольших ослепительно белых снежных пятен.
   В шестнадцать часов двадцать две минуты местного времени мы пересекли Полярный круг.
   За ним местность становится всё ровнее и суше. Болота и озерца постепенно исчезают. Только вдоль русел рек видны небольшие вытянутые блюдца озерец-стариц.
   Ещё через двадцать минут наш вертолёт уже завис над лётным полем Туринского аэропорта, а затем медленно опустился на него.
   Завершилось наше коротенькое путешествие на незабываемый Майеро. Впереди предстоял лишь ничем не примечательный путь домой к повседневным заботам и обязанностям.
  
  
   Послесловие.
  
   И вот я снова и снова перелистываю последние пожелтевшие от времени странички старого дневника, заново осмысливаю смысл прочитанного, и перед глазами отчётливо встают давно прошедшие, но такие знакомые события.
   Одна страничка - одна картинка, другая страничка - другое событие. И так до конца тетрадки.
   Почему человек почти никогда не бывает бесконечно благодарен минутам и часам, а может быть и годам с десятилетиями, которые не повторить, но которые были для него и значит в памяти, навсегда остаются с ним? Почему же всенепременно жаждать повторения того, чему невозможно повториться?
   В молодости живёшь мечтами, в старости - воспоминаниями.
   Первые наполнены романтизмом неопределённости и прелестью незнания жизни, вторые - мудростью осмысления.
   Но и те, и другие прекрасны и неповторимы значимостью именно для тебя самого.
   Время обладает свойством, замеченным давно и по сию пору необъясненным: оно протяжён ней в начале и кратко при движении в привычной колее; часы тянуться, а недели мель кают. То же самое с памятью - отчётливы в не перемены и смазано само течение жизни, то, что зовётся обыденностью.
  
   Когда бы знать, как выглядишь со стороны:
   Смешным ли, глупым, иль серьёзным очень,
   Понятен ли другим, иль неприятней тьмы?
   Как стало б просто жить...
   Но... скучно, между прочим.
  
   В мозгу человека примерно десять миллиардов нервных клеток. Видимо, поэтому механизмы памяти до сих пор в значительной степени окутаны покровом тайны.
   ДАЖЕ НАИЛУЧШАЯ ПАМЯТЬ ПАСУЕТ ПЕРЕД ЧЕРНИЛАМИ И БУМАГОЙ. ОРГАНИ ЗАЦИОННЫЕ ПРОТЕЗЫ ПАМЯТИ.
   Заведите одну толстую записную книжку для текущих дел и все пишите туда.
   Может быть, там не будет идеального порядка, зато вы будете знать наверняка, где искать информацию. Никаких бумажек, блокнотиков, отрывных листков и испаряющихся из головы через две минуты обещаний "потом переписать все в одно место".
   Не полагайтесь на память, сразу записывайте внезапно пришедшие в голову удачные фразы, выражения и решения, перспективные направления работы, все, что можно.
   "Даже наилучшая память пасует перед чернилами и бумагой,"- говорят китайцы.
   Записывать нужно возможно более подробно, чтобы потом не таращиться в недоумении на нечётко написанное слово или фразу, - что бы оно могло значить?
   Критически важно вести записи как раз тогда, когда это менее всего удобно - в периоды напряженной разнородной деятельности, будь то профессиональная работа или приготовление походного ужина на костре.
   Осмысливаю прочитанное и ещё раз убеждаюсь в том, что думать легко. Писать трудно.
   То, что написано по капле ушло из вашей души, где-то растворилось, обратилось в другое качество, способное волновать других, но уже не вас самих.
   Всё мы видели, всё пережили, но так нужно, и в этом, может быть, самое важное для человека, чтобы выразить в словах, уже смакуя победу и переживания, все перипетии счастливой охоты, рыбалки или прохождения сложнейшего маршрута.
   Сколько же ошибок мы наделали, сколько нужных и праведных дел не совершили. Но никакие ошибки молодости
   не страшны, если не таскать их с собой до самой старости.
   Можно жить в чистом доме, на чистой улице, ходить в чистой одежде, а иметь нечистую совесть. Сейчас, осмысливая прожитое, я с уверенностью могу сказать, что и дома, и совесть у нас были и остаются чистыми.
  
   Жизнь всегда обещанье большого и яркого чуда.
   Мир построен на этой немыслимой мере.
   Коль на счастье стеклянная бьется посуда,
   Значит, мы и поныне в обычаи старые верим.
   Сны уходят, и становится нам вдруг настолько понятно,
   Что коли, ни коли ты на счастье любую посуду,
   Хоть ори - Ты вернись моё время обратно,
   Всё ушедшее было и вновь никогда не прибудет.
   Всю действительность смоет из длинного времени шланга,
   И листва опадёт на деревьях прекрасного парка.
   Было вьюжно зимою, а летом - то пыльно, то жарко,
   И в домах танцевали аргентинское знойное танго.
  
   Жизнь человека - это проверка его тер пения.- Есть такое выражение у англи чан.
   Мы были спокойны и терпеливы, а если суетились, то лишь по пустякам.
   И вообще мы были, как говорят американ цы, Виз-кидз, то есть ловкие парни, а не Хилл биллиз - лежебоки.
   Нет, не были наши прожитые годы и дни бесполезными, раз кому-то из добрых людей удалось в чём-то помочь, если удалось узнать для себя что-то новое или подкрепить уже известное.
  
   Я знаю - время безразмерно
   И коротко, как не спеши.
   И дни, что прожиты неверно -
   Ошибка сердца и души.
  
   Молодость - она, как пролётная птица: промашет крыльями, и след пропал. Но нет, не пропал он этот след. Вот он отпечатался на блеклых, но тем самым, ещё более дорогих для тебя страницах.
   Но, как и всё в нашей жизни, кончаются походные полевые дневники. Кончаются, чтобы начинались новые. Не кончается только сама жизнь.
   Потому что жизнь - это тоже экспедиция, тот же поход, полные находок и открытий, тягот и разочарований, маленьких и больших радостей, всегда влекущая и манящая неведомым: новыми людьми, новыми встречами, новыми открытиями, новыми делами. И как в любом походе и экспедиции, в жизни ты тоже всегда ищешь - ищешь себя, своё место в мире и ту тропинку, которую ты должен проложить. Если только сможешь. Когда в запасе вечность, это вполне осуществимо.
   У нас, к великому сожалению, такие запасы отсутствуют. Поэтому остаётся следовать мудрому совету: Сиди спокойно и углубляйся в медитацию... Стремись к тайне миросозерцания.
  
   В детстве радость бывает большая-большая.
   Всё смывает: тоску, огорченья, ошибки.
   Но проносятся годы, её уменьшая
   До размеров обычной, стандартной улыбки.
   Снисходительный возраст снимает широкие жесты,
   Заглушает стук сердца, его, загоняя в лопатки,
   Как смеялись когда-то, пусть даже ни к месту,
   А теперь осторожны, смеёмся всё чаще украдкой.
  
   Не побрезгуй весёлыми, но от того не теряющими своей мудрости советами.
  
   Следите за собой, а то потеряетесь из виду;
   Стройте воздушные замки - в них такая хорошая вентиляция;
   Будьте оптимистами - лекарств гораздо больше чем болезней;
   Не скучайте - найдите себя, и вас будет двое.
  
   Кое-кто сочтет эти советы примитивными. Так оно и есть, однако это не значит, что им необязательно следовать. Один мужчина пришел к психотерапевту, потому что у него не ладились дела с женщинами. После беседы консультант сказал ему.- Все дело в том, что вы постоянно, м-м... не бриты.
   - О, подумаешь! Это я и сам знаю, - обиженно протянул мужчина. - От специалиста я ждал более глубоких советов.
   - Более глубокие будут после того, как побреетесь, - ответил консультант.
   Ужасен совершенства грозный лик, горгоновиден и медузообразен...
Притягательность белого листа бумаги - в его невинности. Он еще не испещрен письменами - следами порока, он словно беременная женщина, ожидающая младенца... Что же выйдет из-под моего пера на этот раз? Порождение мрака, слепок отчаяния, огонь безумия, надежда на бессмертие сползает на страницу с самого кончика моего пальца... Жирная, самодовольная клякса.
   Легко ли посмотреть в лицо собственной бездарности? Легко ли открыть дверцу потайного шкафчика (загляните заодно на антресоли, не спрятан ли там какой-нибудь скелет?), просто ли вынуть старое зеркало с похожей на молнию трещиной и вглядеться в собственное лицо? Свет мой, зеркальце, скажи...
   Скажу, скажу: ты - ничтожество, дружочек. Был им и останешься.
Не благороднее ли белый лист всех загадок Малевича, изысков Матисса, параллелограмма фобии Мондриана, олигофрении Миро, художественного промискуитета Уорхолла, патриотических воплей Глазунова, пофигизма Жириновского? Не оставить ли все так, как есть? Не заткнуть ли уши? Не закрыть ли глаза? Спрятать руки за спиною, отвернуться и уйти в тень...
   Но в голове все назойливей, все трагичнее: ты - бездарность, малышка-крошка, петушок в лукошке... Или же сегодня не твой день?
С этим надо что-то делать, немедленно, прямо сейчас. Встань с постели (за окном серой мышью скользит полночь...
   Не обращай внимания и не оглядывайся, если хочешь вывести Эвридику своей фантазии из вечной тьмы нереализованных замыслов), оденься, возьми в руки кисть, возьми перо, приблизься к белому, ужасающему в своем величии бумажному листу. Не робей. По крайней мере сегодня не робей. Не придумывай новых оправданий, их и так достаточно, хватит на целую жизнь.
   ...Лист мнется, рвется, кукожится... Вспыхивает спичка - маленькая городская звездочка. Горящая бумага приятно пахнет.
   Стопка белых бумажных листов. Их атласная мягкость приятна подушечкам моих пальцев. Я касаюсь их, глажу, вожу рукою вверх и вниз.
Я беру из стопки верхний лист, перегибаю пополам. Потом еще раз пополам. Через минуту в руках моих оказывается белая бумажная лилия, цветок без цвета и запаха. Еще один бумажный лист. Еще один цветок - белоснежно белая роза. Потом я мастерю фазана, филина и жирафа. Собаку и волка. Огромную крысу. Крохотного слона. Делаю из двух листов фонарик. Подвешиваю его на крючок. Любуюсь.
   Это искусство называется оригами - самое бесполезное и самое оригинальное из всех искусств. Мой бумажный сад, мой бумажный зверинец занимает все место на столе, потом перекочевывает на пол. Я руками подпираю подбородок, смотрю на то, чем стали мои белые листики. Как их много и для каждого нашлось занятие по душе! Вы довольны, друзья мои? Вполне.
Остался последний лист. Я беру на поводок собаку и с этим последним листочком в руках я выхожу на улицу. Неподалеку от моего дома вот уже несколько лет по вине нерадивых жековских работяг находится громадная не просыхающая месяцами лужа. Я подхожу к самому краю её - вода в сантиметре от моих ботинок кажется поверхностью бронзового зеркала. Руки мои складывают бумажный лист в некое подобие кораблика.
   Я опускаю свой кораблик на воду. Медленно, словно бы нехотя, он плывет вперед под воздействием почти неощущаемого мной ветерка. И вот нас уже разделяет расстояние больше ладони, больше локтя, больше вытянутой руки... А теперь я, даже если бы и хотел, то не сумел бы достать его.
Мой кораблик плывет над отраженными в воде перевернутыми тучами, спокойными и тяжелыми.
   Моя собака тоже интересуется корабликом. Правда, её интерес совершенно иной, чем мой. Но. Интерес же...
   Я некоторое время молча наблюдаю за его движением, потом поворачиваюсь и возвращаюсь домой.
   Там я снова сяду за стол и возьму очередной белый листок, чтобы попытаться превратить его в источник информации о моих мыслях и чувствах.
   Какой будет эта информация. Интересной, скучной, занудной или вообще бесполезной, я сейчас не знаю.
   Много говорили корифеи о том, что все уже было сказано, все нужные, красивые и умные слова уже произнесены, что прочим на потеху оставила Пандора на дне своего ящика лишь пыль, прах и пепел.
...Пыль осела на моих губах, на корешках моих любимых книг. Быть может, я устал, но я не разочарован, я принимаю как должное собственное бессилие и лишь надеюсь, что ветер подует в обратную сторону и мой маленький бумажный кораблик вернется наконец из долгого плавания...
   О страхе перед белым, еще не исписанным листом бумаги сказано много, и слова мои, произнесенные здесь и сейчас, быть может, тотчас же станут лишними, ненужными и даже вредными, как не нужны, к примеру, ежегодные встречи школьных друзей, ставших за несколько месяцев чужими друг другу, как вредны в апреле открытки с новогодними поздравлениями, как бессмысленны выцветшие фотографии черноморских пляжей, которые кто-то вам подарил во время недолгого курортного романа, как жалки мечты и поиски утраченного времени...
   О безрассудном желании стать писателем сказано ничуть не меньше, но люди, не внимая советам доброжелателей, рядящихся в скромные одежды равнодушной скуки, все же пишут о чем-то, стремятся завоевать гордое звание "писатель", как будто оно - олимпийская медаль или же прибавка к жалованью...
   До того самого дня, как я впервые взял в руки перо с намерением стать этим самым писателем и через минуту понял, что мне им никогда не быть, до тех пор я была одним из тех, что удобно устроились на обочине и давали советы...
О дефектах зрения и слуха написаны монографии, написаны людьми умными, не чета мне, учеными, досконально изучившими свой предмет и по праву гордящимися затейливыми степенями.
   Я же, утверждавший некогда, что вижу, слышу и чувствую мир иначе, чем остальные, не далее как вчера понял, что не имею на это утверждение ровно никакого права: оригинальность есть один из подвидов лицемерия, и об этом тоже где-то уже было сказано.
   Я не имею возможности сравнить свой слух, свое зрение и свое чувствование мира со слухом, зрением и чувствованием других людей, вследствие чего сам собой напрашивается неутешительный вывод: потуги мои были и остаются лишь потугами - тугими узлами тяжелых мышц и перекрученных жил, сотрясением воздуха, выдаваемым за музыкальные звуки, пестрыми пятнами, принимаемыми за многоцветие красок, шорохом, шепотом, шагом, обратившимся в ритм поэзии, скисшим нектаром, ставшим кефиром, засохшим древом Иггдрасиль...
   Об отчаянии обычно молчат, потому что о нем говорить неприятно, а писать - просто неприлично. Отчаяние лучше всего пробовать на вкус в одиночестве, как дорогое вино. Оно, так сказать, эксклюзивно. Поэтому, следуя древней традиции, об отчаянии я не скажу ничего...
  
   Мы в жизни уместны покуда
   Земля обещаний полна,
   Пока ожиданием чуда
   В сердцах ещё дышит весна.
   И чувства подают надежды,
   И петлей не держит нас быт,
   Пока нас, как истых гусаров,
   Предчувствием счастья знобит.
   Пока нас оковы погоды
   За горло не держат, душа,
   Пока мы пьянеем свободой
   Взахлёб, без границ, чуть дыша.
   Пока всё, в себе переплавив,
   И горесть, развея, как дым,
   Мы плечи, как крылья, расправив,
   К любимым, волнуясь, спешим.
   Наверное, стареем мы в дорогах.
   Усталость ли селится возле глаз....
   Знакомые с какою-то тревогой
   Вернувшихся встречают нас.
   Сначала нас о виденном пытают,
   Спокоя ни минуты не дают,
   Затем своей заботой окружают,
   Как будто на хранение кладут.
   И думают: Отучим помаленьку
   Их от дорожной этой суеты...
   Но и во сне нам видится дорога,
   И слышатся поющие мосты.
  
   Думай о конце дела, о том, чтобы счастливо выйти, а не о том, чтобы красиво войти.
   Однако пора закругляться и не утомлять себя и того, кто, может быть, найдёт в себе силы и терпение прочитать это лирико-философское приключенческое чтиво, в котором всё правда.
   Я окончательно убедился, с какой поразительной силой действует на читателей точка, поставленная в нужном месте и вовремя,- писал Паустовский.
   Поставим точку и мы.
  
   МОСКВА 1999 год.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   11
  
  
   249
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"