...В прошлом письме ты просила меня рассказать о северном сиянии. Так вот, северное сияние, мой капитан, - это свечение разреженных слоев воздуха на больших высотах. Возникает оно под действием протонов и электронов, проникающих в атмосферу из космоса.
Представляю, как ты сейчас поморщилась. Ну, не злись, сестренка, я исправлюсь.
Слушай же. Играет музыка. Скрипка. Мягко так, ласково. Помнишь, в детстве ты забиралась на диван и теплым, доверчивым котенком прижималась ко мне, крепко вцепившись в мой рукав своими маленькими ручонками. Ты смешно и быстро засыпала. Кажется, я тогда слышал такую же музыку...
Играет музыка. Все громче, все свободней и торжественней. Голосов становится больше, и воздух, поверив искренности их звучания, постепенно пропускает их все выше и выше. Не находя места у земли, звуки, толпясь и толкаясь, поднимаются в небо, а уже там, свободные, становятся чудом.
Так вот, моя девочка, северное сияние - это музыка в небе. Только ты не слышишь ее, а видишь.
Будто какой-то чудак-волшебник поменял небо с землей местами и теперь над твоей головой разбивает волны о белые глыбы беспокойный океан. И тот же волшебник - мальчишка, наверное, - из озорства выдавливает в него разные краски.
И знаешь, земля, действительно, кажется плоской...
***
Сон сползал очень медленно. Мозаика действительности складываться упорно не желала. Мерцающие перед глазами красные точки на небольшой черной коробке, вероятно, пытались о чем-то напомнить. Назойливые, как вечерняя мошкара, они кусали сон за руки, не позволяя ему снова сомкнуть объятья. Осознание ужаса пришло очень неожиданно. Даже не пришло, а свалилось откуда-то сверху - с потолка что ли? - болью отозвавшись в голове.
09:20!
И наступило время паники.
Почти сразу Соня познакомилась с еще одним пунктом вездесущего "закона подлости": почему-то, когда сильно спешишь, все вещи куда-то пропадают, как будто, посовещавшись между собой и решив сделать хозяйке какую-нибудь гадость, они всю ночь менялись друг с другом местами. И теперь, злясь на все, что попадало под руки, она старательно наводила беспорядок.
Наконец, джинсы и майка были натянуты, булка, потерявшая часть своего бока, забыта на кухонном столе, а лужица от чая, укоризненно моргавшая в прямоугольнике света, удачно перепрыгнута. Скрип ключа в замке, как всегда, заставил на мгновение замереть и поморщиться. Но кросс продолжался.
Путь к театру Соне никогда длинным не казался, несмотря на то, что состоял из шести остановок троллейбусом и пешей части. Особенно быстро сокращался последний - пеший - его отрезок. Навстречу бежали деревья, фонари, скамейки, яркие вывески магазинов, киоск СОЮЗПЕЧАТИ...
- Извините, - пробормотала Соня, столкнувшись с кем-то в дверях. Это был мужчина, среднего роста, в джинсах и какой-то нелепой оранжевой майке, с маленькой спортивной сумкой на длинном ремне через плечо. Смуглое, с правильными чертами лицо, темные густые волосы до плеч, выразительно очерченные губы делали его очень привлекательным, даже красивым. Но глаза... Никогда раньше Соня не видела таких глаз. Удивительно бездонных, светлых, но таких...страшных. Нежно-голубые, они казались почти прозрачными. Море? Да. Небо? Да. Но словно за стеклом.
Вспомнилось вдруг, как в детстве делали "секретики". Выроешь небольшую ямку, положишь в нее фантик, ленточку, бусинки, цветок или еще что-нибудь, придавишь стеклышком - готов твой "секретик". Засыплешь землей, чтоб никто не видел - ведь это тайна, - а потом только лучшему другу показываешь.
Красивые очень глаза... Но и странные очень.
Потом, вспоминая мгновения этой встречи, Соня поняла, почему такими страшными показались они ей: черные круги вокруг глаз, словно после тысячи бессонных ночей, делали их темными, грозовыми.
***
"Театр, - говорила она, мечтательно улыбаясь, - это такая планета".
Соню с детства тянуло к театру. Все, начиная с лестницы, выложенной мраморной плиткой и устланной зеленым ковром, до элегантно гаснущих лампочек в огромной люстре, восхищало ее. Зеленые ковры на лестницах и этажах скрадывали шаги и, как казалось Сонечке, были созданы для атласных туфелек и пышного голубого платья. Только подарили ей тогда почему-то розовое... На втором этаже в небольшом холле, отгороженном от ведущего к ложам коридора высокими колоннами и висящими между ними бархатистыми шторами с золотой бахромой, играл небольшой оркестр. Соне очень нравилось его слушать, но еще больше она любила следить за руками музыкантов, особенно скрипачей. Плавные движения смычка в руках закрывшего глаза скрипача завораживали ее. Было здесь и еще одно замечательное место - балкон. И казалось, нет ничего приятней, чем стоять на нем, держась за витые железные прутики и наблюдая, как солнце поливает кирпичные спины домов. А в это время где-то играет музыка...
Но настоящее волшебство начиналось, когда, медленно погасив свет, Театр поднимал занавес. Тогда Сонины глаза становились круглыми и она, как губка, впитывала в себя все происходящее на сцене. А там ходили, разговаривали, смеялись, плакали...жили незнакомые ей люди, но, как казалось Сонечке, обязательно добрые и честные. Они рассказывали ей свою историю. И она плакала и смеялась вместе с ними, уже такими близкими.
Но теперь, став актрисой, она узнала, что все это возникает вовсе не по мановению волшебной палочки, что это тяжелый и упорный труд. Хотя, может быть, именно это и называют волшебством?
Сейчас, поднимаясь по ступеням и вспоминая свое детство, Соня поняла, насколько она прикипела к старику-Театру за эти два года, насколько хорошо изучила линии на его шершавой ладони, научилась их читать. Сейчас коридор повернет налево, и, громко стуча каблучками по дощатому полу, Соня окажется у двери гримерной. Повернув круглую ручку и сделав шаг вперед - осторожно! ступенька, - она увидит свое всклокоченное, запыхавшееся отражение, которое через мгновение превратиться в нехрупкую фигуру теть Лиды, заслонившую зеркало, и услышит ее громкое, но явно доброжелательное "да беги ж ты скорей, голова твоя бедовая!". И Соня побежит, побежит, представляя, как сейчас окажется на сцене, как все обернутся на ее шумное появление, как, медленно сняв очки, Аркадий Юрьевич безучастным тоном проговорит: "Ну и по какой же причине вы сегодня опоздали?". А она будет стоять растерянная, не зная, что сказать, так и не успев ничего придумать: не было света?.. газа?.. воды?.. или соседка попросила выгулять Тузика?..
- Ну и по какой же причине вы сегодня опоздали?
- Простите, Аркадий Юрьевич, я проспала, - сказала она, опустив голову и всем видом давая понять, как она раскаивается.
- Что так? Неужели сегодня у вас не отключили свет? Или воду? И не нужно было гулять с соседской собачкой? - Он возвратил очки на нос и испытующе посмотрел на Соню поверх них. - Вы будете играть Таню, - добавил он.
Соня в недоумении подняла голову.
- Таню? Но как?.. Подождите, почему Таню?..
Аркадий Юрьевич улыбнулся, слегка приподняв брови.
- А что вам не нравится? Неплохая роль. Или вы хотели получить другую? - спросил он, прищурившись.
Соня прикусила губу, чувствуя, как к лицу пятнами приливает кровь: ну почему она всегда так неожиданно и глупо краснеет?!
- А кто будет играть Полину? - спросила она, все еще не веря.
- Оксана. - Названная девушка изобразила благодарную улыбку, одновременно попытавшись облить Соню торжествующим презрением. Правда, на нее никто не смотрел, а потому и оценить ее мимическое искусство оказалось некому. - Она давно хотела получить главную роль, - продолжал Аркадий Юрьевич, наблюдая, как Соня теперь уже бледнела. - Она старательная, и, думаю, справится. А роль Полины станет для нее хорошим трамплином.
Соня беспомощно посмотрела вокруг, но, так и не зацепившись ни за чей взгляд - значит, этот вопрос уже обсуждался, - покорно кивнула.
2
С самого утра пахло дождем. Грязные ватные тучи торопливо зашивали дыры голубого света. По тому, как тяжело дышало небо, можно было предположить, что рухнет оно минут через двадцать, хрипло откашливаясь и сопя. Бедное, больное небо! Тебе бы аспиринку. Но ты, конечно же, как материя неземная, воздушная, не принимаешь лекарства. И скоро, щеголяя новыми сапожками на звонких шпильках, побежит по асфальту дождь, замелькают разноцветные зонтики, отыскивая своих не столь ярких двойников в сером зеркале земли, и станет как-то зябко и неуютно в центре этой, выполненной карандашом, картины. А ведь именно она должна будет навсегда остаться в памяти Сони.
Сцена была тускло освещена, как будто и сюда проникло осеннее уныние сегодняшнего дня. На расставленных полукругом стульях с потертыми, когда-то красными, сиденьями, вышитыми гладью, в узорах которой угадывались маленькие бутоны роз, сидели актеры, шепотом переговариваясь и так же тихо смеясь. Всеобщее внимание было сосредоточено на усиленной жестикуляции кудрявого рыжего паренька с подвижным и очень веселым, тоже рыжим, полным коричневых точек, лицом. Рядом с ним заливалась тихим, шелестящим смехом короткостриженая брюнетка. Эти двое явно выступали в паре, то споря, то перекликаясь, то дублируя друг друга. Изящно морща носик, снисходительной улыбкой отвечало этому хохочущему дуэту красивое лицо сидящей справа от них светловолосой девушки, что, по-видимому, доставляло им дополнительные положительные эмоции. Весь красный от положительных эмоций, махал рядом руками и еще один парень, невысокий, полный, удивительно круглый. Он так активно участвовал в споре, что, хотя и сидел достаточно далеко, светловолосая красавица предупредительно отодвигала свой стул подальше, когда он начинал "спорить" уж чересчур увлеченно.
Только один человек не принимал участие в этой беседе. Он сидел на крайнем стуле справа и читал. И, хотя несколько раз его тонкие, крепко сжатые губы сложились в улыбку, он так и не оторвал взгляд от стопки бумаг в руке.
Спор восходил к своей кульминации, когда Борис Артемович подвел к ним Соню и сказал:
- Эта девушка будет играть главную роль.
Сразу стало очень тихо - неужели шепот производил столько шума? - и все смотрели на нее. Даже читавший во время беседы парень опустил листы и с интересом вглядывался в Соню, чуть приподняв левую бровь.
Чувствуя, что лицо начинает покрываться пятнами, и злясь на себя за это, Соня сказала:
- Здравствуйте, - и испугалась: получилось как-то нервно, хрипло, оторвано.
- Ну вот и чудненько. Знакомьтесь. Читайте. Я скоро вернусь. - И Борис Артемович вышел из зала.
Повисло молчание. Такое густое и тяжелое, что Соне хотелось протянуть руку, схватить его и сдернуть с чего-то невидимого, но ощутимого, расположившегося между ней и этими людьми. Ей даже показалось, что она так и сделала: подняла руку, сжала пальцы в кулак и резко прижала к себе придавленный в нем воздух. Наверное, этот жест показался очень странным. А, может быть, его и не было... Трудно что-то разобрать, когда так бешено стучит внутри.
Рыжий паренек, оглядевшись и удостоверившись, что никто не претендует первым начать разговор, встал и представился:
- Меня зовут Яша.
- Соня, - ответила она, улыбнувшись.
- Добро пожаловать в наш дружный коллектив! - заорал он и, схватив Соню за руку, подвел ближе к остальным. - Знакомься! Этот проглотивший язык экземпляр называется Степа, - с этими словами Яша ткнул пальцем в воздух по направлению к полному, курносому парню, который тотчас покраснел. И стало легче...
- Это, - Яша прочертил в воздухе дугу, и его палец указал на худенькую черноволосую девушку, - ...
- Таня, - весело кивнула та.
- А вот этот серьезный молодой человек, который почти всегда читает и почти всегда молчит, - Игорь.
Названный парень ободряюще улыбнулся Соне. И было что-то такое в этой улыбке...
- И, наконец, Оксана...
- Хватит. - Оборвала та его. - Эта роль должна была быть моей. И все это прекрасно знают. Откуда она вообще взялась, Соня эта?
- Простите, девушка интересуется: откуда вы родом? - обратился Яша к Соне. Таня хрюкнула, сдерживая смех.
- Шут гороховый! - Оксана резко встала. - Я не стану играть какую-то там Варвару Александровну.
- Да какая разница! - Девушка раздраженно посмотрела на Соню. - Здесь какая-то ошибка. Борис Артемович... Я сейчас все узнаю.
И, выпрямившись, Оксана уверенно вышла из зала.
- Давайте читать пьесу, - сказал Игорь устало.
- Постойте... Я не уверена... Быть может, лучше подождать ее, - пробормотала Соня.
Мягко улыбаясь, Игорь подошел к ней и сказал:
- Борис Артемович верит тебе. Верит в тебя. - И протянул ей сценарий.
***
К вечеру дождь закончился, и, слизывая холодные капли с крыш, сонно щурилось осеннее солнце. Чувствовалось, что еще несколько дней - и серый, надоедливый дождь застучит по оконным карнизам, уже не прерывая своей нудной песни.
Но сегодня еще так легко дышалось!..
После репетиции Игорь предложил Соне проводить ее. И они долго гуляли, наслаждаясь этим, быть может, последним теплым вечером осени.
- Мама, мама, смотри! Птичка ножки моет, - кричало красное пальтишко, садясь на корточки перед лужей.
- Анечка, пойдем. Нам еще в магазин зайти надо, - тянула мать его за рукав.
Когда Соня пришла домой, было уже темно. Но спать не хотелось. И она, забравшись на подоконник, долго смотрела, как, кутаясь в черное покрывало неба, прятала свое бледное, оспенное лицо Луна. А та грустила, не понимая, почему людям показывают ее такой: грязной, желтой, изрытой, - пусть бы они думали, что она красавица...
3
Здравствуй, милая моя сестренка.
Спасибо тебе за твои нежные письма. Я их очень люблю, храню, даже перечитываю. Как будто нет между нами пропасти километров, как будто время клубком засыпает в твоем конверте. Прости, сестренка, но для меня ты все еще та маленькая девочка, которая у меня на руках убаюкивала себя пересказом морских историй, вычитанных в книгах. Я часто вспоминаю, как мы гуляли вечерами по городу: я - такой большой и гордый, и ты - такая маленькая и тихая. И ладошка у тебя была маленькая. Теплая.
Пиши мне, я очень люблю твои письма. Прочитал письмо, написал ответ - вот и поговорили. Конечно, я могу позвонить тебе, послать письмо по интернету, но, знаешь, глупо, мне кажется, очень глупо доверять свои переживания и мысли груде металла. К тому же иначе я не познакомился бы со своей судьбой. Ну вот, проболтался. Теперь надо рассказывать.
Был самый обычный летний день. Я пошел на почту посмотреть, есть ли от тебя письмо. Коричневая дверь, белый плиточный пол, зеленые телефонные кабинки, завешенное открытками и рекламой стекло, а за ним - маленькая каштановая головка. Спросил письмо - "Есть", - улыбается. "Девушка, - говорю, - как вас зовут?" - "Нина." - "Нина, пойдемте со мною в кино". Правда, в кино мы тогда не пошли: очень вежливо мое предложение, скомканное, полетело в урну. А потом я опять встретил ее. И все как тогда: просто день, просто солнце, просто куст, просто скамейка, просто книга в руках и маленькая, аккуратно причесанная каштановая головка. "Здравствуйте, Нина". Я полюбил ее зеленые глаза - уж очень нежно, по-детски радостно они улыбались мне. Кстати, тогда и состоялся наш первый поход в кино.
Так это я о чем? Письма! Пиши, сестренка. Бумага, теплая, белая, пропечатанная твоим ровным почерком, будет говорить со мной. Я ей отвечу, обязательно отвечу, размашисто, крепко надавливая, крючковато-рыбно - но ты поймешь - а главное, с запахом моря.
Слава.
4
Автобус ехал ужасно медленно. В окно со своей небесной высоты улыбалось солнце, и больно было смотреть. Соня закрыла глаза. Рассматривать пассажиров она не любила. Мало приятного, когда чей-то глаз нагло лезет в твой пакет или с тупым любопытством ощупывает с ног до головы. Тогда сразу возникает ощущение чего-то липкого, вязкого, что опутывает тебя, и хочется это смыть, стереть, содрать. И вот-вот сорвется нервное "Да отвернись ты! Сколько можно смотреть?!" ...А человек обидится. И весь день пойдет не так. Да и тебе ведь легче не станет.
Солнце целует щеку - это приятно. Так тепло и уютно. И есть опасность промахнуться на несколько остановок и снова бежать. Но глаза Соня не открывает.
Как-то Яша спросил, помнит ли она свое первое выступление. Помнит ли она? Да конечно, помнит! Только это была не пьеса, это был танец...
Новый год. Нет, еще декабрь. Начались каникулы, и ребята решили устроить праздник: сладкий стол, танцы, ну и, конечно, небольшая концертная программа. Стали придумывать номера, выбирать роли. Почему цыганка? Черные глаза, черные вьющиеся волосы - да ее с детства так называли. Потом опять-таки - любовь к длинным юбкам. Что-то из девятнадцатого века... Века дворцов, экипажей и ...длинных юбок, века, так любимого создателями романов о любви.
Цветастую юбку с узором из диковинных перьев, сочетания которых превращались в невиданных птиц и причудливые цветы, принесла - где она ее только откопала? - Тамара, Сонина подруга. Блузку с брыжами на рукавах, сиреневую, раскрашенную листьями и мелкими цветками, Соня нашла на антресолях, уже у себя дома. Костюм этот дополнялся широким кожаным ремнем - красным - и разноцветными бусами.
До того вечера ее номер никто не видел, но все знали, что это будет танец. Многие подходили и, заговорщицки улыбаясь, спрашивали: "Ты будешь танцевать? Как цыганка, да?" Все ждали этот танец. Он был гвоздем программы, изюминкой вечера, праздником.
Соня была счастлива. Весь вечер она улыбалась и гадала по руке всем желающим, предсказывая долгую и счастливую жизнь: "Ай, и счастлива ты будешь, золотая! Любить будешь, тебя любить будут! Позолоти ручку, яхонтовая!" Никому и в голову прийти не могло, каким это было для нее испытанием. Свое имя она услышала уже будто сквозь вату. Долго не могла вставить кассету, постоянно пронося ее мимо магнитофонного рта. И никак не могла понять, зачем, почему она решила танцевать. Хотелось плакать. Но все ждали этот танец. И она знала: надо.
Станцевала она даже лучше, чем когда готовилась. С искренним восхищением все смотрели на нее. Она же никого не видела. Но слышала, слышала, КАК ей аплодировали.
Соню резко толкнули - через толпу прорывались к выходу уже порядком помятые пассажиры. Она открыла глаза, и - как вовремя! - это ее остановка.
"Борис Артемович верит тебе. Верит в тебя", - эти слова, сказанные Игорем в день их знакомства, навсегда остались в памяти Сони, особенно ярко вспыхивая в минуты усталости, раздражения, переживания неудач. Когда в тебя верят, невозможно спрятать голову в песок, отвернуться, сказать "я не могу, я устала, я не буду". Этот негласный договор ты подписываешь на всю жизнь.
Здесь, в маленьком городке, театр всегда был местом особенным. Скорее всего, это было связано с тем, что представления давались очень редко, и потому поход в театр воспринимался как праздник. До определенного времени театр даже не имел постоянной труппы: актеры быстро сменяли друг друга, редко задерживаясь здесь дольше, чем на один сезон. Манили большие города, большие сцены, и все, кто имел хоть крупицу таланта, стремились к ним. Потому потребность в театре здесь удовлетворялась в основном гастролерами.
Все изменилось с приходом Бориса Артемовича. Возрождение театра - задача не из легких, но еще более трудная задача - найти способ его возродить. Решение создать труппу из молодых актеров было весьма смелым, так как возрастала возможность расстаться с ними еще быстрее, чем прежде. Молодые дарования скорее устремляются навстречу честолюбивым мечтам о большой славе. И театру грозит снова все потерять. Но...
Многие актеры, действительно, уходили. Но тех, что оставались, театр привязывал все крепче. Хотя, быть может, вовсе не театр, а вера, "вера друг другу, вера друг в друга".
Борис Артемович, наверное, даже не подозревал, какую важную роль он играл. Он сам, а не то, что он делал для театра, он сам, его клокочущая энергия, его стальная уверенность, его могучая воля и его бодрый голос. Он умел увидеть, услышать, а главное, понять - талант, так редко дарованный людям. Никто не знал, что Борис Артемович сильно болен, пока его врач, отчаявшись убедить его самого в необходимости лечения, не нашел его дочь. Та, оставив копаться в бумагах своих секретарей - она управляла какой-то фирмой, - в тот же день вылетела из Москвы. Сначала долго кричала, потом долго плакала. А потом Борис Артемович зашел проститься: дочь увозила его в Швейцарию.
Режиссером стал Аркадий Юрьевич Сосенский. Нельзя сказать, что он не нравился актерам - появлялись новые спектакли, театр жил, - но и своим он тоже не стал. И дело вовсе не в том, что он занял место человека, которого все так любили. Никто и не пытался сравнивать: просто он был другой. Другим было и понимание театра. Забава, развлечение, зрелище. Его спектакли пользовались большим успехом. Надо отдать ему должное: он был мастером спецэффектов. Все должно было быть настоящим: дождь так дождь - по две огромные лейки над каждым окном на заднем плане и семнадцать ведер воды; снег так снег - и он тащил откуда-то груды серпантина или потрошил подушки; нужны деревья - и коридоры театра оставались без цветов. В одном спектакле он даже вывел на сцену лошадь и двух собак: зрители были в восторге.
Но театр все-таки не только забава...
Отношения с новым режиссером у Сони как-то сразу не заладились. Ей казалось, что, ставя во главе спектакля зрелищность, он крадет у пьесы что-то более важное, чем то, чего бы она лишилась при отсутствии коня и собак. Соня постоянно спорила, особенно когда он сокращал реплики персонажей и вырезал длительные монологи. Создавалось впечатление, что о декорациях и костюмах он заботился больше, чем о том, что будет сказано на сцене. Иногда ей становилось все равно: пусто. И она думала, что, наверное, Игорь поступает правильно. В самом деле, зачем кричать, махать руками, когда знаешь, что тебя не услышат. Лучше молчать. Да вот молчать-то она и не умела. Вспыхивала, нервничала, горячилась, обвиняла Игоря в безразличии, хотя прекрасно знала, что там, на сцене, в определенный момент он ей кивнет, и они все сделают правильно, так, как должно быть. И нервничать уже будет Аркадий Юрьевич, не зная ругать их или хвалить. Соня понимала, что он очень хороший режиссер, ярко мыслящий, нестандартно действующий. Только почему же он так часто проходит мимо, не замечая главного!..
Репетиция прошла хорошо, даже весело. Первое действие новой пьесы представляло собой вечеринку, а потому милостиво дозволялось дурачиться, выяснять отношения, нести полный бред и сотрясать стены и сцену смехом. Принималось все: и попытки Яши ходить на руках, и совместное поедание принесенных Степой бутербродов, и подпевание или, точнее, подвывание музыкальному центру. Аркадий Юрьевич был доволен.
Когда Игорь в одной из сцен танцевал с Оксаной, Таня не смогла удержаться.
- Не ревнуешь? - спросила она Соню.
- Его невозможно ревновать. Он как ветер: сегодня один, завтра другой...
- ...сегодня с одной, завтра с другой, - продолжила Таня. Соня покачала головой.
- Зато его талант неизменен.
- Талант... Ладно, только я не об этом, - Таня лукаво улыбнулась. - Я об Оксане: она играет главную роль.
- Оксана хорошая актриса. И, кажется, у нее неплохо получается.
- Ну а ты?
- А что я? Не все же мне главные роли играть. Хотя... если честно, мне эта пьеса очень понравилась, а Полина... - На щеках выступил румянец. - Полина будто под меня написана. Понимаешь, будто это я так говорю, так думаю, так поступаю. Мне кажется, я бы... хорошо сыграла эту роль. Какая-то тоска в ней...
Желтый свет замшевым полотном занавешивал стены, и воздух казался очень плотным, почти осязаемым. Соня открыла окно. Было еще довольно светло, но вечерняя прохлада уже стирала с улиц макияж. Закрыв глаза, девушка расправила плечи и глубоко вздохнула.
- Кстати о Тартюфе... Вы все еще не разговариваете? - Спросила Таня, воюя с лентами и рюшем.
- Игорь обижен на меня. И я его понимаю. Ведь получается: я его подвела. Мы всегда работали в паре, а тут... Он меня давно уже за опоздания ругал.
- Ох уж мне эти корсеты! Зашнуруй меня, - попросила Таня. - И как теперь? Вам же сейчас играть вместе.
- Так нормально? Или туже? - Соня потянула за ленты. - Игорь великолепный актер. К тому же на сцене он будет Тартюфом, а ему пока не за что на меня злиться.
Неожиданно в зеркале распахнулась дверь. Соня вскрикнула. Парень в зеленом камзоле и небольшой вышитой золотым шапке с черным пером в пряжке на ней удивленно застыл на пороге.
- Яш, мы сейчас придем, - сказала Таня, с испугом глядя на Соню. - Эй, ты чего? - повернулась она к подруге.
- Кто это? - Соня кивнула на зеркало. Таня недоуменно перевела на него взгляд. Там, за Сониным плечом, в коридоре разговаривали два человека. Один, высокий, в элегантном черном с искрой костюме и очках, был, без сомнения, Аркадием Юрьевичем. А вот второй... Соня его уже когда-то видела: среднего роста, смуглый, с длинными - до плеч - волосами. И эти глаза...
- Как, ты не знаешь? - удивилась Таня. - Ах да, ты же тогда опоздала... Это автор. Автор пьесы, которую мы ставим.
- Автор? - Соня не отрываясь смотрела на него. - Такой молодой...
- Ты что? Молодой! - засмеялась Таня. - Да ему не меньше сорока.
5
- Как много у вас книг. И старые и совсем еще молодые. Чему вы удивляетесь? Быть может, вам странно, что я так говорю? Обычно у книг мы годы не считаем. Мы знаем, когда книга издана, но не говорим, что ей пять, одиннадцать или тридцать лет.
Мне нравится вот эта, в красном. О! да она моя ровесница. Так странно держать в руках вещь, которой столько же лет, сколько и тебе, представить, что все это время она тоже была. Не верится... Какая-то она немного потертая, прожелтевшая, мягкая.
Видно, у книг жизнь по-другому меряют. Так как, уверяю вас, для нее это возраст. Книги почему-то быстрее старятся, хотя часто и живут дольше, иногда веками. Вы никогда не задумывались, почему так бывает? Мир растет, сменяются поколения, а книга все еще живет.
Это потому, что на ее страницах живет память.
- Это нужно говорить не так.
Оксана щелкнула языком по небу и, откинув с лица волосы, со вздохом закатила глаза.
- Это нужно произносить мягко, задумчиво, грустно, а ты... - Соня замялась, подыскивая слова, - а ты будто играешь.
- А я и играю. - Оксана усмехнулась и развела руками: - О чем мы вообще говорим? Ведь это пьеса. - Девушка обвела всех недовольным взглядом.
Игорь устало опустился на сцену и, упершись локтями о колени, обхватил голову руками.
Соня говорила прерывисто, то ли от волнения, то ли боясь, что ее остановят, бежала, спотыкаясь о слова:
- Понимаешь, ведь она - Полина - не Павлу это говорит, она это себе, понимаешь. Книга, которую она выбрала... Она ведь ее ровесница. И так не случайно. Полина очень больна, как мы узнаем в конце. "Прожелтевшая, потертая"...это не только о книге. То есть... Эта девушка ценит жизнь. Ей интересно все, что ее окружает, она задумывается над всем, что видит, что входит в понятие жизнь. Она даже считает, сколько книге лет.
Оксана стояла подбоченясь, иронично склонив голову набок и улыбаясь уголком рта. Но смотрела она спокойно, ее взгляд то останавливался, то скользил, ни за что не цепляясь - она слушала. Игорь лег на спину, скрестив руки на груди. Там высоко перед его глазами застыли волны декораций.
- Ей удивительно то, о чем она сейчас говорит, - продолжала Соня немного медленнее и мягче. - Конечно, такие мысли пришли к ней не только что, но ей странно держать в руках эту книгу, ее ровесницу. К тому же она сама пишет. И это очень важно для нее. Это смысл жизни, если хотите. А почему? "На страницах книг живет память".
Аркадий Юрьевич громко откашлялся.
- Ну, хватит, - прохрипел он словно спросонья. - Все хорошо, Оксана. Давайте уже сцену, где они о картине говорят. - Аркадий Юрьевич махнул рукой и облокотился на левый бок кресла, подняв указательный палец к скуле и поместив подбородок на большой.
- Почему тебе понравилась именно та картина?
- Она не такая как другие. В ней все настоящее. Она такая светлая, легкая, такая понятная. (Оксана подошла к окну, свисающему у правого края сцены.) И что-то внутри взлетает, когда смотришь на нее. Крылатая картина...
- Крылатая?
- Как тебе объяснить... Представь... нет, не то... Слушай! (Оксана начала кружиться по сцене, плавно поднимая и опуская руки.)
Взмах крыльев поднимет меня высоко -
И снова светло, и снова легко!
И хочется, хочется мне улететь,
И крылья расправить, и птицею петь.
Подняв брови так высоко, что ей позавидовал бы клоун, Таня резко и сильно прижала к губам ладони и с испугом повернулась к Соне. Соня была очень бледна, но недоумение и растерянность быстро сползали с ее лица, уступая место чему-то другому. Таня мягко, чуть касаясь, стала гладить ее по руке. Но если к горлу уже подступила магма, извержения не избежать.
- Что это?! - закричала Соня. - Вы что... вы что, издеваетесь? Что это за стихи? И почему она машет руками, как ворона?
- Прости... - не поняла Оксана. Но Соня смотрела на Аркадия Юрьевича, и ей были не интересны ее претензии на звание лебедя.
- Что это за стихи? Ведь в пьесе другие, несравненно лучшие.
- Те стихи никак не относятся к теме разговора. К тому же зритель не поймет, почему в пьесе с названием "Твои крылья" эти самые крылья ни разу не упоминаются, - ответил режиссер.
- Зритель не поймет, почему девушка, которая пишет стихи, которая в этом даже, может быть, находит смысл жизни, пишет такие скверные стихи. Как она вообще могла их написать? - набросилась на него Соня.
- По-вашему лучше это "Мы полетим сегодня к звездам"? - Аркадий Юрьевич неожиданно покраснел, но от досады на себя за это разозлился еще сильнее.
- Да, я считаю, что это лучше. И знаете почему? Потому что здесь тот же свет, та же легкость, что и в картине, которая понравилась Полине, потому что она так пишет, так чувствует и хочет этому научить.
- Сонь, да оставь ты его. Небось, сам написал, так и оправдывается, - хохотнула Таня.
- Пусть так. Да, это я написал. - Соню удивило то, с какой манерностью это было произнесено, с какой претензией на изящество - неужели, он и правда думает, что это хорошо? - А вы, простите, тоже... не Белинский. Я посчитал, что так будет лучше. И, знаете ли, я режиссер не первый год. Все мои спектакли имеют огромный успех. Так что, будьте уверены, мне лучше знать, как их ставить. А ваши личные обиды, - Аркадий Юрьевич особенно выделил эти слова, - прошу оставить при себе и не мешать с искусством. Если вы устали, то я вас не держу: в этих сценах вы не задействованы, - добавил он, видя, что Соня собирается отвечать.
Лицо больно обожгло. Бессознательно Соня подняла руку и кончиками пальцев дотронулась до щеки. О как много хотела она сейчас сказать! Внутри все кипело, и, как это бывает с водой, бурлящие пузыри, перекатываясь, подступали к горлу, пытаясь вырваться в крик. Но еще раньше, чем это произошло, сцена стала переливаться и уплывать. Соня резко отвернулась. Ей хотелось глубоко вздохнуть - это помогло бы задержать слезы - но она боялась, что не справится и вздох, получившись судорожным, рваным, выдаст ее. Крепко сжав губы, она быстро пошла к двери мимо рядов партера. Откуда-то издалека донесшееся бормотание возвестило о продолжении репетиции. Только бы успеть! Только бы успеть! Но у двери она уже почти вслепую махнула рукой, пытаясь найти и повернуть гладкий, приятно холодный, с узором рычаг, и... неожиданно остановилась. В последнем ряду слева кто-то сидел. Соня быстро заморгала, чтобы порвать пленку, застилавшую глаза. Этого человека она узнала сразу. Оказывается, на репетиции присутствовал зритель - и еще какой! - сам автор. Он не смотрел на Соню, но она была убеждена, что отвернулся он только что, когда она заметила его присутствие. Она сильно смутилась и мысленно поблагодарила этого человека за такт. Секунду подумав, Соня села на крайнее кресло справа в последнем ряду.
- Ту картину, которая тебе так сильно понравилась, нарисовал не я, - Игорь мрачно улыбнулся.
- Я знаю.
- Знаешь?! - Игорь встал из-за стола, удивленно глядя на Оксану. - Тогда зачем, зачем ты говоришь о ней?
- Вы спросили, которая из картин нравится мне. Я выбрала ее. Я знала, что не вы ее нарисовали: уж слишком она другая. Вы очень талантливый художник, очень. Но ваши картины... мне не понравились. Нет в них чего-то очень важного... Я даже знаю, чего... жизни. Они искусственны.
- То есть они плохие. - Твердо, резко, даже как будто зло сказал Игорь.
- Нет, они красивые. Но не крылатые.
Игорь отошел к мольберту, стоявшему в глубине сцены, и молчал, повернувшись к Оксане спиной. Та же продолжала:
- Вы все ищете чего-то необычного, нереального, парадоксального. Поверьте, мир и так слишком сложен. Порой не стоит и выдумывать, достаточно нарисовать его. Живое всегда лучше. Легкое и светлое впустите в свои картины, и ошибки не будет.
- Ошибки?! - Игорь повернулся, лицо его было судорожно искривлено. - Ты называешь это ошибкой? Все, что я сделал, чем жил - все ошибка?
- Н-нет, ты не правильно понял. Ты талантлив, и твои картины очень хорошие. Только им не хватает крыльев...
- Я так мечтал стать художником, так много работал... для того ли, чтоб какая-то девчонка сказала, что мне не хватает крыльев?! Вот мои крылья. - Игорь махнул рукой на расставленные на сцене картины. - Вот мои крылья! И ты их сейчас топчешь. Уходи!
Оксана попятилась и быстро спрыгнула со сцены. Она, действительно, выглядела напуганной.
Игорь медленно сел перед мольбертом, обхватив руками колени. Чужое и резкое медленно исчезало с его лица. Он казался утомленным. Молчал.
- Сядь-ка немного левее, а то за мольбертом тебя не видно, - сказал Аркадий Юрьевич, взмахнув рукой так, словно пытался отодвинуть воздух.
Игорь вздрогнул и с недоумением посмотрел на него. Режиссер продолжал махать. Пересел.
- Ну-у, - протянул Аркадий Юрьевич, - твоя последняя фраза...
- Крылатая картина... А что, если она права, - произнес Игорь неожиданно громко, резко, скороговоркой и отвернулся.
- Отлично! На сегодня все. Все свободны. - И режиссер отправился за кулисы.
- Ты меня проводишь? - спросила Оксана Игоря, подавая ему куртку.
Через минуту сцена опустела.
Тяжело было на душе у Сони, как-то напачкано. Она встала и пошла к сцене.
- Соня, - позвали ее сзади. Она обернулась.
- Меня зовут Константин. Я автор.
Удивительно, еще минуту назад ей хотелось так много ему сказать, а главное, закричать: "Что же вы за автор такой, что у вас на глазах портят ваше же сочинение?" Но сейчас хотелось только молчать.
- Можно с вами поговорить? - спросил он. Соня кивнула. Константин подошел к сцене и, подтянувшись на руках, прыжком сел на нее... и замолчал.
- Как вам репетиция? - спросила Соня, да и только потому, что нужно было что-то сказать. Но Константин решил оставить этот вопрос без ответа.
- Этот парень, который Павла играет, какой он?
Соня села рядом.
- Он очень хороший актер. Вы, думаю, не могли этого не заметить, - ответила она.
- Я не о том... - и снова замолчал.
- Наверное, он показался вам безучастным, - предположила Соня.
- Не очень хорошее качество для актера.
Соня усмехнулась - вот оно!
- Простите, но вы и сами могли бы что-нибудь сказать. Вы автор!
Константин молчал. Было видно, что эти слова причинили ему боль.
- Эта пьеса очень важна для меня, - сказал он, наконец. - Он не хотел ее ставить: "в ней слишком много слов и слишком мало дела, ее не станут смотреть" - его слова. Я разрешил ее менять. - И он гордо, почему-то даже с вызовом посмотрел на Соню.
- Игорь очень хороший актер, - повторила она и заметила, что он кивнул. - Он дышит своей ролью. Он совершенно другой на сцене. Иногда даже страшно... как сегодня. А иногда так легко, свободно. Это не просто талант, это призвание.
- Вы так восторженно о нем говорите, - заметил Константин.
Соня покраснела:
- Мы просто часто играли с ним в паре.
- Почему же в этот раз не так?
- Глупо вышло, - Соня виновато улыбнулась. - Опоздала на распределение ролей. Да и... режиссер решил, что так лучше будет.
- А вы хотели сыграть Полину?
Соня молча кивнула.
6
Здравствуй, милая моя сестренка.
Как у меня дела, спрашиваешь ты? Осенние у меня дела. Стоим на ремонте. Дни тянутся безумно долго и безумно дождливо. Но настроение у меня хорошее, ведь через двадцать три дня я увижу тебя. Передай сама моему отцу, что я приезжаю - ты знаешь: он не любит получать письма.
Мне очень понравилась пьеса, которую ты мне прислала. Больная девушка, пишущая стихи, случайно знакомится с начинающим художником. У нее свой взгляд на искусство, правильный, как мне кажется, взгляд. Молодому художнику трудно сразу принять его: ведь все восхищаются его работами. Он очень обидел эту девушку. Особенно мне понравилась сцена, в которой в палату, где она лежит, приносят картину - ее портрет, только она там с крыльями.
Знаешь, я долго думал над этой пьесой. Прости, но ты не права, считая, что под крыльями автор имел в виду смысл жизни.
Помнишь, постоянные скандалы, слезы, ляпанье дверьми? Отец и слышать не хотел о море. Я кричал. Дурак. Выбегаю на площадку, мечусь, пинаю стены. А внизу тяжело скрипит дверь, высовывается твоя головка: "Слава, иди к нам, я тебе про море расскажу". Ты не представляешь, как много ты для меня тогда сделала, ты и твои рассказы о море - откуда только у тебя эта любовь к морю? Весь липкий от пота, лицо горит, хочется бить и разбивать, разрушить все, и часы, отцовский подарок, - об пол. "Я тебе про море расскажу". А как ты хотела быть актрисой! Нет, не хотела, ты решила, что будешь ею, решила с того самого дня, как побывала в театре. Если бы я тогда предположил, что ты можешь не стать ею, а стать врачом, например, или учителем, ты бы меня просто не поняла. Твоя мечта и уверенность в ней помогли мне поверить в мою мечту. Дядя, твой отец, тоже мне очень помог, хотя ему из-за этого пришлось поссориться с моим отцом. И вот гордись: твой брат - моряк!
Девочка моя, ТЫ была моими крыльями. Как в пьесе Полина - крыльями Павла. Не поэзия, не живопись, не море, только люди - наши крылья. Зачем быть художником, если некому смотреть на твои картины, зачем быть поэтом, если некому читать твои стихи. И знаешь, если бы мне пришлось расстаться с флотом, я бы пережил это. Ради тебя, ради отца, теперь еще и ради Нины. Подумай, когда тебе плохо, к кому ты идешь?
И не грусти, сестренка, что в этот раз не все так гладко - будет другой раз. И потом, я люблю твою улыбку.
Слава.
7
Большой белый слон в радостном величии застыл перед зеркалом. Раскрыв в улыбке рот, он поднял хобот и его изгибом касался своего позолоченного лба. Блики света, ложась на его фарфоровую кожу, переливались и красиво очерчивали силуэт, царственный, но в то же время такой хрупкий.
Следом за ним на полке располагался слон поменьше. Сотворенный из удивительно тонкого стекла, он был прозрачен и казался дымкой, случайно принявшей облик мощного животного. Интересно было смотреть на его отражение, которое казалось странно более выпуклым и настоящим, чем его хозяин. Зеркало увлекало его в свою глубину, насыщая проникавшими из реальности красками. Словно слон стоял где-то в глубине за водопадом, а стекавшая потоком вода лишь на одно мгновение позволяла взгляду проникнуть в тайник позади себя. Это-то мгновение и оледенело здесь, на полке из красного дерева.
Далее трубил, торжественно подняв голову и вытянув вверх хобот, медный слон. В отличие от двух предыдущих, олицетворяющих красоту и изящество, он являл собой гордость и силу. Соня его не любила: ей казалось, что этот металлический воин созывает на бой.
За ним доверчиво и игриво бежал слоненок. Весь розовый. Вырезанный из дерева, он был самым приятным не ощупь - легкий, теплый, шершавый.
Однажды, еще в детстве, когда Соня приходила сюда со своим братом, с удовольствием ела приготовленные хозяином - Антоном Фомичом - шоколадные кексы и восторженно рассматривала его коллекцию слонов, поднося их по очереди близко к лицу и бережно опуская затем снова на полку, она забрала этого слоненка с собой. Вернула его Соня на следующий же день, но уже розовым. Подмена была обнаружена сразу. Антон Фомич был очень удивлен этим превращением, но был, кажется, и очень доволен и хвалил Соню - чего она и добивалась. Уже гораздо позже она поняла, что эта "милая шалость", "детская мечта о розовом слоне", как тогда говорил Антон Фомич, улыбаясь ей одними глазами, могла расстроить, даже обидеть его: уж очень он любил свой слоновий караван.
Слоненок же этот с тех пор считался общим, связав проказницу с его хозяином теплой дружбой.
Чуть дальше на этой же полке Соня заметила небольшую фотографию в деревянной рамке. Она никогда прежде ее здесь не видела: должно быть, снимок сделан недавно.
Соня взяла его в руки и улыбнулась. В широком кресле теплого винного цвета, что стоит между двумя огромными - под потолок - стеллажами книг, сидит Антон Фомич. На нем темно-серый с оранжевыми и красными квадратами на груди свитер, из-под которого белеет воротник надетой под него рубашки - это Аленка постаралась: в последнее время Антона Фомича легче застать в одном из его длинных, теплых, полосатых халатов.
Он уже почти весь седой, хотя лицо кажется совсем молодым. Серые глаза его смотрят очень внимательно и ласково. Совсем еще молодые глаза!
На левом подлокотнике кресла, держась за его спинку и тем самым словно обнимая, сидит его дочь - Алена. Наклонившись к отцу так, что ее русые, мягко вьющиеся волосы касаются его лица, она тепло улыбается. У нее светлое, открытое лицо и удивительно спокойные серые глаза - папины глаза.
А вот Ириша, ее дочь, восседающая на правом колене деда, пошла в своего отца. Соня видела его только несколько раз, но и одного было бы достаточно, чтобы понять, откуда у девочки эти два каштановых хвостика и пара темно-карих глаз.
- Аленка недавно приезжала, - улыбнулся Антон Фомич, заметив в руках Сони фотографию. - Побыла с неделю и снова упорхнула: танцы, опять какой-то конкурс. Спасибо, хоть внучку деду привезла.
Соня поставила снимок на место и подошла к книжным полкам: ее всегда восхищали эти исполины.
- Славка-то пишет? - спросил Антон Фомич, расставляя чашки.
- Пишет. Пишет, что у него все хорошо. Через месяц надеется вырваться сюда дней на десять.
- Отец его очень рад будет. Хорошо, что они помирились. Н-да... Молодец парень. Поставил цель, упорно к ней шел и добился. Человек у тебя брат! Отец его тоже, наверное, это понял. Н-да... Пойду, принесу кексы.
Соня в каком-то странном волнении стояла перед стеллажом, задумчиво проводя рукой по книгам. Внутри волнами поднималось что-то непонятное, туманное, щекотное: "Тебе ведь хочется. Так сделай это".
- Как много у вас книг... - начала Соня осторожно, словно прощупывая каждое слово. - И старые и совсем еще молодые... - Она замолчала опять и...наконец, решилась: - Обычно у книг мы годы не считаем. Мы знаем, когда книга издана, но не говорим, что ей пять, одиннадцать или тридцать лет. Так странно держать в руках вещь, которой столько же лет, сколько и тебе, представить, что все это время она тоже была... У книг жизнь по-другому меряют. Книги почему-то быстрее старятся, хотя часто и живут дольше, иногда веками. Вы никогда не задумывались, почему так бывает? Мир растет, сменяются поколения, а книга все еще живет... - Соня остановилась и отошла от стеллажа. - Это потому, что на ее страницах живет память, - закончила она.