Суховеев Тэо : другие произведения.

Закладки во времени

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    почти оконченная повесть.
  Начало первое.
  Жить в другом городе - это совсем не то же, чем просто жить в каком-то городе. Для меня это значит - жить в городе, где нет меня, и где я могу никогда не появиться, хотя очень хочу и 99 шансов против полутора, что появлюсь, и скоро. Тем не менее, он живёт в другом городе, и это объясняет ленивый фатализм первых слов первого начала. Поэтому, если вы не против, я переберусь ко второму началу, оно объяснит больше, чем первое.
  Второе начало.
  Я пишу эту повесть о стареющих мальчиках, чьи модельные лица на крупных планах оказываются покрытыми листопадом мелких складочек и морщинок, а кожа давно стала крупнопористой на носу и на лбу, но на общих планах этого не видно, а их фигура и пропорции лица всё ещё почти мальчишеские.. А может быть, я пишу эту повесть, короткую повесть, просмотрев очередной модный каталог и увидев, что мода на молодость всё ещё всегда актуальна... Может быть, я просто пишу о любви. О неразделённой любви к молодости, к ветреной молодости, к капризной и ускользающей молодости, спеша объясниться ей в этой любви, пока я сам ещё молод и она не воспримет мои слова с презрительной усмешкой, высматривая бесов в моих рёбрах.
  Я пишу о себе, я пишу не о себе, я пишу о вас.
  Но прежде всего я пишу о нём.
  Давайте, я напишу "Он удивительный", и мы закроем тему. Конечно, это будет жестоким обломом для тех, кто терпеливо протиснулся через мелколесье обоих начал в надежде прочитать нечто, будоражащее его кровь и пряно возбуждающее нервы (посмотрите на эти расширяющиеся при чтении ноздри!). Тем не менее, если я хочу написать о нём, я должен начать в третий раз, по-другому, проще, конкретнее, яснее, тривиальнее, классичнее, вот так:
  Третье начало.
  Митя живёт в другом городе.
  Вы согласны с таким началом? Оно говорит вам много, не так ли? Здесь есть и напряжение неокончательного фатализма, и зачаток трагедии, и отрешённость, и конкретика...
  Оно нравится мне, это третье начало.
  Митя живёт в другом городе и мечтает о музыкальной карьере.
  Это уже хуже, инфантильнее, наивнее и даже пустее. Пусть это более правдиво и информативно, но мы так устали от правды и просто информации, что отторгаем их подсознательно.
  Давайте оставим как есть: Митя живёт в другом городе.
  Давайте добавим: он удивительный.
  И припишем: и город тоже.
  
  Иногда мы звонили друг другу, но чаще писали SMS.
  "Муррьк!"
  "Мрряаа)))"
  "Ты уже спишь?"
  "Неа, мучаю синтезатор. А ещё я разогнал группу, собираю новую)))"
  "Может быть, тебе выступать соло?"
  "Хм. Любопытная идея"
  "Естественно. Вон у Земфиры в группе главное, что есть Земфира, а остальные уже так, чтоб музыка звучала)))"
  "Гы!)))"
  "Чмок тебя в спинку)))"
  "J))Чмок)))"
  
  Заложники SMS-романа не могут рассчитывать на многое.
  У него приятный голос, юношеский, по-мальчишески надломленный, и всякий раз, когда один из нас звонит другому, я почему-то вспоминаю о мальчиках из модного каталога. Первое время я вообще боялся общаться с ним: боялся, что обманываю его, что объясняюсь в своём чувстве не ему, а его двойнице, андрогинной голубоглазо-блондинистой молодости... Или они - это одно целое... Он любит и девочек, и мальчиков.
  
  Голубоглазый блондин был и другом моего детства, и первой любовью, и я опасался, что Митя станет суррогатом кого-то, кто был в моей жизни ДО.. Но голубоглазые блондины, как сезоны, несколько раз сменили друг друга, а Митя остался. Может быть, потому, что он жил в другом городе. А может быть, потому, что он оказался настоящим.
  
  Я приехал к Московскому вокзалу в холодном апреле.
  У меня не было никакого особенного багажа: в рюкзаке две смены белья, тёплый свитер, кой-какие примочки для волос и для бритья, документы и книжка Мелвилла.
  Всё-таки наличие смартфона существенно облегчает поклажу. Единственное, чего он так и не смог мне заменить, так это печатную книгу. Чтение с монитора отталкивает меня: подушечки моих пальцев требуют страниц, мой нос требует запаха книги (у каждой - своего), мои руки желают ощущать её тяжесть, а глаза - наблюдать, как постепенно истончается правая, непрочитанная часть томика по обрезу, приближая финал, и обложку, и начало новых книг.
  Я сказал ему по телефону: "Ты узнаешь меня по красной куртке, голубым джинсам и толстенной голубой книге в руках".
  "Я узнаю тебя в лицо", - засмеялся Митя.
  "У меня их тысячи", - заметил я.
  "Тогда тебя точно нельзя упустить в толпе. Там у каждого только одно лицо".
  Наверное, Митя был прав...
  В моих руках он был очень похож на книгу. А я был Читателем - обобщённым, тысячеликим, но именно таким, кого жаждала книга. И не могла не узнать и пропустить.
  
  "Ты выше меня почти на голову", - заметил я вместо приветствия, прижавшись к его овчинному воротнику.
  "Ты знал это, когда ехал сюда".
  Было солнечно и промозгло, влажный апрельский ветер пробирал до костей. Смуглый парень в зелёной куртке, ехавший в одном вагоне со мной, пытался застегнуть озябшими пальцами непокорную молнию спортивной сумки, прижав её коленом к фонарю.
  
  "Я хочу погреться".
  Митя усмехнулся и распахнул полы тулупа, приглашая меня внутрь: "Я обожаю Питер, - сказал он, - только здесь погода всего мира за один день..."
  Я залез в его тулуп и обнял торс руками. Я полюбил Московский вокзал с первого объятья.
  
  Я всегда терпеть не мог имя "Дмитрий". Личный опыт говорил мне о трёх "как правило": обладатель этого имени, КАК ПРАВИЛО, "би", КАК ПРАВИЛО, смазлив и, КАК ПРАВИЛО, блядун.
  Чёрт знает, насколько это относилось к Мите. Впрочем, может быть, моя неприязнь к имени была вызвана смесью восхищения этими тремя качествами и зависти к ним. Собственно Митя отпугивал меня двумя другими вещами: сценами, вопиющими о недостатке уделяемого ему внимания, и непредсказуемостью настроения... Хотя последнее я относил на счёт той особенности Питера, что там не столь трудно раздобыть любые наркотические приправы к реальности.
  Мне стоило большого труда ещё до своего приезда "построить" этого парня, внушив ему мысль, что мне порой надо быть одному, по-настоящему одному. Что одиночество необходимо мне, как воздух.
  За исключением всего вышеперечисленного Митя был подлинным совершенством во плоти. Ну, а то что юных геев хлебом не корми - дай устроить сцену, причём даже не ревности, а просто сцену как таковую... Хорош бы я был, если бы меня это смущало!
  
  "Куда пойдём?" - спросил я в воротник его полушубка.
  "А где твой багаж?" - поинтересовался он.
  "За плечами, - ответил я. - И в руках. Это книги. Книга про белого кита и книга-Митя. Обе я только-только начал читать".
  И, конечно, слукавил насчёт обеих книг.
  
  Я начал читать Митю с середины. Я знал его характер, как знают сюжет хорошо написанного романа с первых десятков страниц. НО читают - из-за удивительно красивого слога, россыпи чётких, как штрихи умелого камнереза, мыслей и неизвестности неизбежного финала. Его сюжет, его характер я знал ещё по "мобильному" общению. Но общаться с ним вживую, читать его теперь по порядку было подлинной радостью, немного выморочной и так подходящей мне.
  Я начал читать по порядку.
  Обложка.
  Когда он встретил меня на вокзале, на нём был овчинный тулуп цвета кофе с молоком, почти казачий, и такие же сапоги. Митино полумальчишеское лицо в белобрыси короткой стрижки выглядывало из тулупа, как скворец из скворечника. Под тулупом был синий свитер с белой полосой по груди, и от застилающего пространство цвета этого свитера митины синие глаза казались глубокими и древними, как Баренцево море. Из тонких, не по пронизывающе-сырой погоде, синих джинсиков выпирало нечто крупное и упрямое, ясно говоря, что он рад меня видеть.
  "Так куда пойдём, Волчонок?"
  На его белых щеках проскочили пятна румянца, и он сказал: "Я долго ждал тебя, Лис".
  Я смерил его подбородок долгим взглядом, пригнул к себе и впился губами в его губы, обветренные, суховатые, чуть солёные, испещрённые рябью морщинок-трещинок. Поймав губами его язык, я подумал, что это того стоило. Не зря столько раз посылал Митрия на хуй. Теперь он здесь, и теперь он мой, или я - его, что, собственно, одно и то же.
  Я открыл обложку и перебрался на титульный лист.
  Но если вы хотите заглянуть в конец повести, прочитать о том, как легко обрести покой на запетлёванной гитарной струне, то я даром трачу время и пишу всё это. Финалы подобного рода становятся достоянием жёлтых газет и продаются в киосках за бесценок. Тем более, что они становятся поводом для досужих домыслов о причинах, которых на самом деле никто и никогда не стремился понять: слишком уж приятно ломать голову над их кажущимся разнообразием. (Хичкок: "Догадываться интереснее, чем догадаться", (с), 1922г.)
  Загляните в конец книги-Мити, если, конечно, вас интересует, кто именно там умер.
  Я же продолжу порядок титульным листом.
  Так, мы ехали на его "копейке" в снимаемую им квартирку. Он стеснялся своей машины, не понимая, что мне не нужны ни "шевроле", ни апартаменты с видом на Рю де ля Февр. Мне нужны кресло, книга, ванна, кофе и немного любви. Хотя насчёт "немного" я, похоже, снова лукавлю.
  Просто я странно люблю. Я люблю и Серёгу, который остался в Москве, в нашей с ним белоснежной квартире, и Митю. Я верен им, насколько им известно.
  Но я заметил одну вещь, которая и определила в двадцать два года весь дальнейший ход моей жизни. Простую вещь. "Мужчины приходят и уходят, а книги остаются". Чтобы не забывать это, у меня на плече вытатуировано солнце с умудрённым юношеским ликом. Солнце с двадцатью двумя лучами. А в руках всегда книга.
  Единственный способ быть верным - читать тех, кого любишь. Читать запоем и прерываясь, по диагонали и вчитываясь до помутненья зрачков. Мои любимые парни стали для меня книгами. Мои любимые книги тоже стали для меня парнями. Всё смешалось, всё запуталось... И я начал просто жить, перечитывая библиотеку сильной и оттого такой беззащитной половины человечества.
  "Кто я для тебя?" - спросил он.
  "Далёкий друг, которого я полюбил", - ответил я, глядя на выбоины асфальта, проскальзывавшие под днище "копейки" на скромной скорости в сотню километров в час.
  "Это значит, ты приехал, чтобы со мной потрахаться?"
  "Конечно, - улыбнулся я. - Зачем же ещё!"
  Он чувствовал иронию моментально. Улыбнулся обезоруживающей клыкастой улыбкой и кивнул: "Это меня вполне устраивает".
  "Копейка" понуро ела путь.
  "Приехали!" - Митя свернул в какой-то ржаво-жёлтый двор. Мы вошли в косоватое парадное и вызвали лифт, который ещё полвека назад назывался "ретро".
  Я обнял его коленями и сказал правду.
  Он сказал мне свою правду.
  Так, счастливые, мы обжимались в скрипучем лифте и трахнулись, едва он успел запереть за нами дверь квартиры. После четырёх раз мы решили отдышаться. И едва не подрались, поспорив, кто кому варит кофе.
  Я обернул его его же тулупом и уселся сверху. "Это значит, что мы обойдёмся без кофе", - шепнул я ему и куснул в раковинку ушка. Волчонок сидел в моих объятьях тихо и был вполне счастлив, а мне больше ничего и не требовалось.
  
  Квартирку я рассмотрел несколько часов спустя, когда мы проснулись на полу оттого, что сквозняк из-под входной двери совсем озверел.
  
  Она сдавалась вместе с мебелью, поэтому оба секретера были заставлены хрусталём 80-х, этим козырным понтом советской бедноты. Раковина в ванной была с трещиной, но туалет был исправен, газовая плита горела всеми тремя синими глазищами, а зелёные засаленные диванчики в комнате и на кухне были как-то убого уютны и отчего-то грели сердце.
  Из Митиных вещей здесь были две гитары, серый ноутбук с яблоком на крышке, клавиши и несколько сот книг и дисков.
  И мы, завернувшись в его полушубок и нежась в ягнячьей шерсти, читали вслух Мелвилла. Да, да, именно читали вслух Мелвилла, пьяные и счастливые.
  
  "Ты приехал в Питер ради меня?" - спросил он.
  "Не только, - ответил я, потягивая персиковый дух из кальяна. - Тут живёт один танцор, который утверждает, что он не гей..."
  "Задорки тебя разбирают?" - Митя пощекотал меня в районе пупка и замолчал.
  "Красивый?" - спросил он настороженно.
  "Красивый. Дико самовлюблённый. На самом деле достаточно ранимый и неуверенный. Но вжившийся в роль отчаянного парня".
  "Будешь брать?"
  Я поёжился от такой прямолинейности.
  "Ты бы хотел, чтобы я приехал только к тебе?"
  Митя выстроил брови домиком и почесал правую икру.
  "Думаю, нет, Лис. Это бы снизило твою ценность. И для меня тоже".
  Я в который раз подумал, насколько он умён. Люди и правда никогда не ценят принадлежащее исключительно им.
  
  Мы познакомились в Сети. Потом (согласно его уверениям) я стал первым человеком из Интернета, у которого появился номер его мобильника. Так началась эпоха СМС-романа, и половину его сообщений я так хотел сберечь, что не удалял с телефона, пока блок памяти не забился ими окончательно... оставалось местечко только для подённых СМС, которые я стирал сразу же по прочтении.
  Архив его признаний я, тем не менее, перечитал всего единожды, потом просто грелся мыслью, что тот есть...
  А затем на пьянке в каком-то клубе по моим карманам прошарились воры.
  Телефон, где бережно хранились СМСки от него, был утрачен - и ничего не случилось... И от этого было как-то неуютно и грустно, словно в неправильно обставленной комнате, которая когда-то давно (в детстве) считалась и помнилась тебе Домом... Пока ты не вернулся в неё много лет спустя.
  
  Я никогда не спрошу его: "Волчонок, ты меня любишь?"
  
  Но на третью ночь я не удержался и спросил его: "Кто преследует тебя? От кого ты отбиваешься по ночам?" Он всё утро был сердит, и даже при отъезде на репетицию не сказал ни слова.
  
  Их группа репетировала в бывшем помещении склада-рефрижератора. Холодное, но сухое и ярко освещаемое место с хорошей акустикой. Я нашёл его на границе города достаточно быстро и почти без приключений. Если бы не смуглый юнец в зелёной куртке, столкнувшийся со мной на перекрёстке и рассыпавший дождём полную сумку рекламных флаерсов, я бы посчитал утро зряшным. Мы курили и собирали его рассыпанное имущество. Я не стал с ним знакомиться. Я часто так поступаю. Потом судьба делает финт, и человека самого наталкивает на меня. И он уже подумывает, что я - это судьба, что здорово помогает мне потом судьбить его во все отверстия.
  А теперь я стоял у облицованной белым металлом стены и слушал митины песни, которые то и дело прерывались матерным галдежом, обычно именуемым "творческими дискуссиями".
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  
  Когда я понял, что пора поменять музыку в i-Pod"е, было уже слишком поздно. Я основательно подсел на его ты-ды-дынц-тынц-тынц, и отчасти поэтому был теперь здесь, а не где-либо ещё. А в плеере помимо прочего обреталась четверть гигабайта его вчерне записанных песен.
  В митиной группе играли две весёлые широкоскулые японки с короткими стрижками (клавишница и ударница) и до чёрта симпатичный басист, худой и в чёрном, будто тотчас из ада. ("Надолго ли он здесь?" - подумалось мне. Митя не был поклонником служебных романов).
  Меня жутко раздражало, что они прерываются после каждой музыкальной фразы.
  
  Я был представлен музыкантам как "москаль, но хороший москаль". На углу, в подвальном кафе, нас всех поили дешёвым кофе, а из кальянной ползли запахи яблок и вишни.
  - Ты тоже занимаешься музыкой? - спросила Тонька, ударница.
  - Нет.
  - А хотел бы?
  - Только "бы".
  - Он лентяй, - сказал Митя.
  - Сам-то! - стирая салфеткой "усы" из кофейных сливок, засмеялась клавишница Рита.
  - Он песни пишет, - пояснил Митя. - И не даёт их никому петь.
  - Почему?
  - Ну, потому что пишу когда пишется. И пою их внутри своей головы, когда они мне нужны.
  - Психотерапия, значит, - произнесла Тонька. - Тебе понравилась наша музыка?
  - Да.
  - Ты, видимо, предпочитаешь пить кофе молча?
  - Да. Не знаю. Наверное.
  - Ты когда-нибудь убивал человека?
  - Не помню.
  - Ну, что ты несёшь! - Рита толкнула Тоньку в бок и потянула на себя её полосатый шарфик. - "Убивал ли ты человека?.." Что за бред?
  - Хотела его как-то расшевелить. Что он и правда отмороженный какой!..
  - По-моему, ты им нравишься, - усмехнулся Ники.
  - Главное, что они нравятся друг другу, - заметил я.
  - А... Ну... Да.
  - Ты мог бы быть басистом, Лисёнок. Ты ничуть не разговорчивее нашего Стегозавра.
  Басист Вовка, прозванный Стегозавром, тянул в уголке пиво, такое светлое, что нужна была действительно мощная порция димедрола, чтобы оно доставляло некоторое удовольствие. Он пребывал в тёплой и весьма эротичной прострации, свойственной племени бас-гитаристов.
  - С чего ты такой необщительный, Влад? - спросил меня на ухо Митя. А когда меня называют по имени, это всегда не самый приятный знак. - Раньше такого не было.
  - Я сломался.
  - Отчего?
  - Есть в жизни черта, за которой ты уже не человек. Не можешь оставить дела. Не можешь уйти в отпуск. Потому что не знаешь, что будешь в этом отпуске делать. Да и очко играет: а ну как во время отпуска тебя подсидят, ты вернёшься - а твоё место уже занято... Я стал слишком серьёзно относиться к жизни. Излечите меня, если сможете.
  Они не смогли.
  Но перевернём эту страницу... Она пугает меня.
  
  - Я думал, ты весёлый, - сказал он мне на другое утро.
  - Нет, грустный, - пробурчал я. - Как твои пятки.
  - Как мои пятки? - переспросил Митя, подтянул ноги, осмотрел их и начал хохотать. На обеих стопах чёрным маркером было выведено: "Нога Волчонка". Далее следовало указание, которая именно нога, и назидание: "Не путать!"
  - Маленький рыжий шутник!
  - Я мрачный. Для тебя. Потому что я не такой, каким ты ожидал меня увидеть.
  Он хохоча потянул меня за ногу, и я шлёпнулся сверху.
  - Ты был не в том ракурсе, в котором я хотел тебя видеть.
  Я принялся тормошить его, потягивать губами камушек в левом ушке и расспрашивать обо всяких неприличностях.
  - А хочешь, я брошу музыку? - спросил он вдруг.
  - Ты едва меня знаешь, - нахмурился я.
  - Ага.
  - Я не смогу быть с тобою долго.
  - Ага.
  - Именно поэтому?
  - Ага.
  - Чёрт...
  - Ты боишься, что я состарюсь? Состарюсь и не буду привлекать тебя?
  - Мне ли этого бояться? Я старше тебя на шесть лет. Я знаю, что привлекательность вовсе не удел определённого возраста.
  - Какие умные слова. Что ты за ними скрываешь, Лисёнок?
  - Ты быстро осточертеешь мне.
  - Опа! - он смеялся и возился подо мной, тёплый, подвижный и жизнерадостный. - И насколько быстро? Во-от так я тебе ещё быстрее осточертею? А вот та-ак?
  - Как ты мне осточерте-е-ел... - прошептал я ему в плечо.
  - За что я тебя люблю, так это за то, что ты мне не врёшь. Это ведь привлекает не только меня, верно? Сколько... сколько их... нас... было... у тебя?
  - Не так много,.. как тебе кажется... Совсем... не... мно-го!
  - Ты обламывал их...
  - Волчонок... я не хотел... чёрт... я всегда мог либо соглашаться, либо отказываться... Но что бы я ни делал, я всё равно оказываюсь неправым... Не стоит делать из меня донжуана...
  - Ха... Лис-обломщик... Лис-динамо...
  - Прекрати, Митя! В этом не было моей вины!
  - Но... Если бы ты соглашался быть с каждым из нас, кто приходил к тебе, нас было бы много?
  - В школе я был гадким утёнком. Я так думал. А потом, когда научился распознавать сексуальные сигналы... Я понял, что тогда я очень неправильно понимал своих сверстников.
  - Нас было бы много?
  - Что они находили в том прыщавом, неровно подстриженном подростке?
  - Хитрый Лис... Никогда не отвечает прямо...
  - Никогда.
  - Их было бы очень много, мой Лисёнок. Очень, очень много... А потом ты бросал их...
  - Нет. Я старался сделать так, чтобы они уходили сами...
  - Любовь без чувства вины и... Охуеть... Ты дарил им любовь без чувства вины и без унижения быть оставленными... Но ты любил кого-нибудь из них? Хотя что я говорю... Ты СЛИШКОМ любил каждого из них.
  Я промолчал.
  - Ты мог остаться с кем-нибудь из нас?
  - Я остался. С Котом.
  - С Серёгой, значит... А со мной? Ты хотел бы остаться со своим Волчонком? Что молчишь? Это значит "Нет"?
  - Я думал, мы будем ебаться, а не разговоры разговаривать.
  - Мне нравится, как ты произносишь это слово... Но всё-таки, - он сел и посмотрел на меня своими упрямыми небесно-голубыми глазами. - Я не понимаю тебя.
  - Я сам себя не понимаю.
  - Зато я понимаю. Ты мог бы быть и уродлив, и искалечен, и чёрт знает кем ещё мог бы быть. Это бы ничего не изменило.
  - Слушай, Митя, я уже начинаю бояться. Все эти матримониальные речи...
  - Они всё равно бы хотели тебя. Ты - воплощённое желание. А это не имеет отношения ни к любви, ни к верности. Потому ты и уходил. Желание сбылось - и оставило воспоминание, - он закурил, а меж бровей проявилась зигзагообразная складка.
  - Вот ты и прочитал меня, - улыбнулся я.
  Он уткнулся носом мне в грудину и зашептал:
  - В этом-то и вся проблема. Ты прочитываешь каждого из нас, как книгу, и эти книги навсегда остаются с тобой. Тебе нет нужды их перечитывать, к тому же ты знаешь, что если перечитываешь книгу, то это уже совсем другая книга. Я представляю твою норку. Она аккуратно заполнена книжными полками. На них расставлены сотни книг. Тысячи книг. Некоторые пестрят закладками. Но на всех этих книгах толстенный слой пыли. Её никто не вытирает годами. Все эти тома давно в твоей голове, и стоит тебе бросить взгляд на шкаф, как они воскресают, и воскресают те чувства, с которыми ты их читал, и то время, в которое ты их читал. Книги нужны тебе только как напоминание. Как нужны и все те мелочи, которые ты хранишь, скорее всего, сотнями, и вовсе не из сентиментальности. Это твои особые закладки. Закладки во времени. И ради них ты живёшь, рыжее чудовище.
  - Не буду с тобой спорить.
  - Они хотя бы забывают тебя со временем?
  - Надеюсь.
  - Хрена лысого ты надеешься! Ты знаешь, что нет!
  - Что ты разбухтелся, Митя... - я прижал его голову к себе, чувствуя, что он сейчас слишком умён, чтобы быть счастливым. И мою кожу защекотали его слёзы.
  - Я прочитал тебя. Ты сам сказал. Но почему мне хочется перечитывать тебя снова и снова?
  - У меня есть книги, которые я перечитываю. Слова, которые стали моей плотью и кровью. "Двенадцатая ночь", "Маленький принц", "Война и мир", письма Ван Гога, "Песнь Песней" и "Книга Екклисиаста"... Книги, которые я хотел бы написать сам...
  - Да. Но эти книги не твои любовники. Они как будто бы твои дети.
  Я сдался. Я лежал и не хотел спорить. Мне нравилось сейчас его слушать.
  - Скажи, Лисёнок... А сейчас... ты думаешь о нём? О своём маленьком принце, оставленном в московской квартире?
  - Да. Но я вас не сравниваю, если ты об этом подумал.
  - Ты бы хотел, чтобы он оказался здесь, с нами?
  - Да.
  - Он всегда с тобой.
  - Да.
  - Ты бы хотел, чтобы он трахался с нами?
  - Да.
  - Лисик любит групповушки...
  - Лисик много чего любит.
  - Я ведь для тебя просто закладка. В лучшем случае - очень хорошая книга.
  - Ты отталкиваешь меня?
  Он поймал меня губами и прошептал:
  - Не могу.
  Больше в эту ночь мы не говорили. Но этого было более чем достаточно. Наутро он отправился работать в магазинчик, где продавал автозапчасти, а я перебрался в маленькую гостиницу в самом начале Лиговского. Недорогую, без особых удобств, впрочем, много ли мне было нужно?
  Мне хотелось думать, что я сбежал от Мити, но я прекрасно знал, что вернусь, и вернусь, и вернусь...
  А вдруг... Вдруг я его полюбил?
  
  "Ты ушёл((("
  "Ну, нужно же мне куда-то привести танцора. Не потащу же я его в твою квартирку!"
  "Я боялся, что ты ушёл потому, что прочитал меня всего. А ты просто хочешь изменить мне)))"
  "Точно"
  "А как же Кот?"
  "Кота я люблю".
  "Хулиган)))"
  Потом он около часа молчал, а затем пришла новая СМСка:
  "А у меня теперь девушка есть! Ня-ня-ня! Это хорошо, что ты сегодня ушёл. Лис, она так на меня смотрит!"
  "Конечно, Волчонок. Ты же очень привлекательный))) Развлекись хорошенько!"
  "Бе-бе-бе!"
  
  - Ну, Олежек, я в Питере. Ты не трепещешь?
  В ответ из трубки донёсся несколько сонный, но вмиг раззадорившийся голос:
  - С чего бы это?
  - Кто тебя знает! Тогда, я думаю, с тебя не убудет, если ты составишь мне компанию в блинной.
  Отличительной чертой Олежки, в частности, было то, что он научил себя прямо говорить НЕТ, если чего-то не хотел. Поэтому когда он поинтересовался адресом блинной, у меня внутри что-то ёкнуло.
  - Но учти, я только из спортивного интереса, - оговорил он.
  - Знаю. Я тоже.
  - У нас с тобой разные спортивные интересы.
  - Ну-ну.
  - Ах, так! Я буду через тридцать минут!
  Ну, что вы скажете! Овен!
  
  Только это оказалась не блинная, а бар "Блинная". Блины там, конечно, подавали... Но, видимо, в угоду названию и какой-то старой традиции.
  Олежка, естественно, опоздал.
  Внешне он очень напоминал молодёжь с советских плакатов: мощная грудная клетка, прямоносое широкое лицо, откинутые назад волосы средней длины... Образец красоты сталинского классицизма, только чуть менее титаничный, чем Рабочий, коего Мухина поставила поддерживать свою грандиозностанную Колхозницу над ВДНХ.
  - Так вот ты какой, Лис, - сказал он, протягивая мне средних размеров, но жуткой силищи ладонь.
  - Ты ожидал, что я буду выше тебя? Раскачаннее тебя?
  - Не знаю. Хочешь поговорить об этом?
  - Хочу поесть блинов.
  - У тебя странная ладошка, Лис. Маленькая, не мягкая, но какая-то нежная.
  - Кожа.
  - А. Ты что, приехал меня соблазнять?
  - Какие дурацкие слова. Сучка не захочет - кобель не вскочит.
  - Хм.
  - Когда ты таки появился, я тоже сказал себе "Хм!"
  - Почему нет? Я нормально отношусь к геям. Мой учитель танцев гей. Но это не значит, что я гей.
  - Знаешь, будь ты натуралом, ты бы этим не заморачивался, и мы говорили бы о чём-нибудь другом.
  - Подколол! Хочешь, я уложу официантку, что идёт к нам, прямо на столе?
  - Я сам могу это сделать. Но это ничего не значит.
  - Молодые люди, будем делать заказ?
  Блины с сёмгой оказались на высоте, с курагой чуточку похуже. Когда Олежка перестал напрягаться, он оказался чертовски живым и общительным парнем.
  - А ведь ты знаешь эту задницу, - вдруг сказал он.
  - Какую?
  - Да вон ту, за барной стойкой. Всё время сюда косится.
  Олежкино определение оказалось удивительно точным. На парне за барной стойкой были короткие куртка и майка, а талия джинсов была сантиметров на пять ниже положенного, поэтому, когда он сел на барный стул, между курткой и джинсами вырисовалась очень широкая полоса смуглой поясницы, снизу делившаяся уходящей в глубь джинсов ложбинкой.
  Эта полоса смуглой кожи была мне очень знакомой. Я запомнил её, когда мы с её обладателем собирали на снегу рассыпанные флаерсы. Куртку парень сменил с зелёной на серую, но в том, что это был он, сомневаться не приходилось.
  - Вижу его уже третий раз. Как минимум, - сказал я.
  - Забытый любовник?
  - Не думаю. У меня слишком хорошая память.
  - Значит, будущий.
  - Возможно.
  - А как же я?
  - А нах тебя! Ты же натураль!
  Олежка захохотал, откидывая красивую мощную голову и показывая белоснежную подковку ровных, не один год правленых зубов.
  - Отчего же нах..? Где же твоя настойчивость?
  - Это как в медицине. Если больной не хочет излечиться, ни один врач его не вылечит. Точно так же, как убийца не убивает кого попало. Он убивает того, кто готов быть жертвой. Больной и врач, убийца и жертва, преследователь и загнанный - это психологические роли. В принципе, любой мужчина готов лечь с тобою в постель, если привести его в должное психологическое состояние. И он не будет при этом испытывать никаких сожалений.
  - Что ты хочешь этим сказать?
  - Если бы Господь был гомофобом, то создавая Адама, он не расположил бы его чувствительную простату так удачно рядом с задним проходом.
  - Я об этом не думал.
  - Я знаю.
  - Пойдём отсюда, Лис.
  Мы расплатились и выбрались на светлую и сырую улицу.
  - Ты не хочешь подождать того, наблюдателя из бара?
  - Он сам меня найдёт.
  - Гы.
  - А теперь поехали, будешь показывать мне Эрмитаж, поелику ты у нас человек искусства.
  Уж мне ли не знать, как порой воздействует на человека хорошая скульптура!
  
  Псилоцибин тоже воздействует неплохо. Правда, воспоминаний сохраняется не так много, но зато каких! Вот комната, геометрические формы которой не могли бы привидеться и Морису Эшару. Вот Олежка, почему-то прозрачный и слегка перламутровый, спрашивает у меня: "Ну, какого хрена ты натурал? Ну ведь ты можешь попробовать хотя бы раз. Разве ты никогда не смотрел с желанием на красивого, здорового, юного мальчика? Тебе может понравиться". Мой голос: "Основное идеологическое отличие дорической капители от ионической обнаруживается в гипертрофированной антропоморфности одной и предбарочном аскетизме другой..." Его голос: "Хочешь, я буду твоей собакой? Я настоящий доберман, безо всяких там пре... под... вывертов..." Мой голос: "Я говорю, ты вылижешь этот ботинок так же, как и левый!" Его голос: "Я загорелся! Полей меня!" Мой голос: "Чёрт, огонь перекинулся на меня! Туши, к чертям собачьим!"
  Утром мы обнаружили на газовой плите его кухни мой левый ботинок, аккуратно поджаренный в сковородке. Думаю, Олежка добавил в грибы ещё какую-то приправу. Для остроты ощущений.
  - Бля, - сказал я. - Я ж никогда не пробовал наркотиков.
  Он посмотрел на меня весьма скептически.
  - Ну, только травку курил.
  - Да ты ж дитя великовозрастное, Лис.
  - Я просто предпочитаю помнить, что именно со мною происходило.
  - А что ты помнишь?
  - Ничего. А что помню, то совершенно неважно.
  Гораздо важнее, что именно помнят мои бёдра. Но этого я ему не сказал.
  - Слушай, Олежек, мне нужно будет купить новые боты. Только сначала в чём-то дойти до магазина.
  Проблема была тем более серьёзной, что у меня был сорок второй, а он носил бахилы сорок пятого.
  - Ну, если я и в обувном натолкнусь на этого смугляша в зелёной куртке, я за себя не отвечаю, - сказал я, ступая в его кроссовок, как в чёлн.
  При ходьбе кроссовки ездили по ногам туда-сюда, а носки так и норовили завернуть внутрь. Зато экономный Олежка знал, куда стекаются конфискованные на таможне товары, и за полторы тысячи я обзавелся кроссовками, которые в Москве не получил бы и за пять.
  - Наши пути расходятся, - сказал он.
  Собственно, я был рад.
  Уже на следующем перекрёстке я звонил по мобильнику Коту в далёкую Москву, а в наушниках i-Pod"а звучали песни Мити.
  
  - Але! Любимка, да отключи ты свою музыку! Коть, извини, я невменяем! Нажрался грибов, и теперь бреду по городу в новых кроссовках!
  - Так кто из нас терьерчик, которого спустили с поводка? - поинтересовался на том конце линии Любимка. - Ты хочешь сказать, что Митя бросив пить перешёл на грибы?!
  - Я был сегодня не с Митей.
  - Тя-а-ак!
  - Что "тя-а-ак"? Лучше расскажи, как твой мальчик с телеканала "Стайл"?
  - Хорошо вписался в интерьер.
  - Он не даёт тебе скучать, пока меня нет?
  - Не даёт, Лисятик. А также приходил твой друг.
  - Который? - насторожился я. Слово ДРУГ частенько оказывалось словечком-оборотнем.
  - Тот, из управления телеканала "Стайл", через которого ты меня с Егором и познакомил. Наговорил гигабайты ласковых слов, что типа я ему понравился.
  - Это он умеет. Я прозвал его Изысканная Наглость.
  - Верно подмечено, - звонко и совсем по-детски засмеялся Коть. - Так и напирал, подступая к котиному телу!.. Но нюхом чую, что ему нужен ты. И явно не для поебстись, а по какому-то делу.
  - Смотри! Ты уже заговорил стихами! Не дай бог, привыкнешь!
  - Ты говорил, что когда-то его отфутболил...
  - Ну, не так уж чтобы совсем...
  - Лись, ты смотри там, в Питере. Любимый...
  - Смотрю, Любимка! Пасип! - и я прервал связь. На дисплее высветилось, что во время разговора пришли две СМСки. Одна от Мити ("Классно попёрлись с нею, возвращайся скорее, я тебе всё расскажу... и покажу)))") и одна от Олежка ("Приходи").
  
  Я сидел в каком-то дворике на металлической трубе, огородившей чахленький, пахнущий прелью и йогуртом палисадник. Думал о Герарде Реве и его Милых Мальчиках. Мой визит в Питер, призванный стать отпуском и дать мне расслабиться, начал выходить из-под контроля. Создавалось нелепое ощущение, что на меня опрокинули книжный шкаф. Он ещё не накрыл меня всей своей тяжестью, но первые книги и закладки уже посыпались мне на макушку. Я открыл наугад чудом не утраченного в суматохе дней Мелвилла и прочёл: "Ах да! Я только собирался предупредить вас... но это не имеет значения, это всё одно и то же..." Всё одно и то же. Мои милые мальчики. Проходит время, и они ищут меня. Возмужавшие, с наметившимися морщинками в уголках глаз и на лбу... Не понимая, что они дороги мне такими, какими были прочтены. Не понимая, что преступно отнимают у меня радость вспоминать их такими, какими они врезались мне в плоть и в память. Не понимая, что вырывают страницы из ценнейшего, раритетнейшего глянцевого журнала, подлинной классики моего прошлого.
  Я сидел на металлической трубе и тупо и тихо плакал. Пока на меня не бросился с кулаками и криками "Скотина! Ублюдок!" смугляш в короткой зелёной куртке.
  
  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
  
  - Ну, вот, а сюда мы тоже приложим пластырь, - бормотал Митя, вертясь вокруг меня, словно мамка-нянька из пушкинской сказки.
  - Ты хотел рассказать о девушке.
  - Грубиян! Я тут, можно сказать, стараюсь, занимаюсь этим изменником, а он стрелки на девушек переводит! Мерзавец! Фу!
  - Разумеется! - таким же комично-серьёзным тоном парировал я. - Ты ещё скажи, что после этого я просто-таки-напросто-таки обязан на тебе жениться!
  - Шрамы украшают настоящего мужчинку, - он поцеловал моё исцарапанное плечо и мазнул его зелёнкой. - Кто это тебя так?
  - Закладка, - ответил я.
  - Зя-кла-а-адкааа!..
  - Пока я тут, в Питере, меня всё время преследует... То есть, нет... Мне всё время ПОПАДАЕТСЯ один парень. Бывает там же, где и я. А сегодня набросился на меня с кулаками.
  - У нас тут тоже маньяки водятся.
  - Думаешь, маньяк?
  - А ты думаешь, это кто-то из моего прошлого?
  - Ты сам это сказал.
  - Лися, у меня не такое уж богатое прошлое.
  - Во-первых, ты молод, во-вторых, ты преуменьшаешь, а в-третьих, если к парням добавить девушек, твоё прошлое разом разрастётся!
  - По-моему, у меня тут что-то другое разрастается... - и он безо всякой излишней кокетливости указал на мою промежность.
  - Ты хочешь продолжить игру в доктора?
  - Ну, а вдруг там тоже что-то повреждено. Надо срочно проверить функциональность твоих членов и сочленений.
  
  Когда я курю, я всегда ищу знаки. Может быть, никотиновые смолы щёлкают каким-то тумблером в моей голове, и я настраиваюсь на болезненный поиск совпадений. Отчего, например, я взял с собою "Моби Дика", а не что-либо другое? Эта история о бесконечном поиске мифического существа, с которым надо сразиться и победить или погибнуть, неясным образом окопалась в моей голове и время от времени постреливала, давая о себе знать. Эдакий вражеский снайпер в тылу моего отпуска.
  Собственно, я курю редко. Я не хочу замечать совпадений.
  Он ехал со мною на электричке до Питера.
  Он попадался мне на улице.
  Сидел со мной в одной блинной.
  Выискал меня в Питерских дворах и добился того, чтобы я разбил его красивый тонкий нос.
  По какой-то причине он возомнил себя моим капитаном Ахавом. По какой-то причине я стал его Белым Китом.
  Мне надо было обмозговать это и проговорить для себя.
  Когда мне нужно разобрать цепочку совпадений, я всегда начинаю курить.
  
  И всё-таки... Почему он не ответил на простой вопрос, какого чёрта он напал на меня? Он только сидел на корточках, хлюпал носом, а потом дёрнулся и ушёл в переплетенье дворов. Ведь нужно же ему было что-нибудь от меня, а?
  
  Поэтому ночевал я в гостинице. Смотрел в потолок и ни о чём не думал. Люди серьёзно достали меня, и я не хотел их видеть. Когда я уснул, мне приснилась наша с Котом московская квартирка, сам Кот, прячущий за спиной бутылку шабли, и тихая приятная музыка, которую наутро я так и не сумел насвистеть.
  
  Проснулся я вялым, но довольным жизнью. Я чувствовал все мышцы и сухожилия - и в который уже раз подумал, что хотел бы стать пластическим актёром, тем, кто умеет играть не только голосом, лицом, глазами, но и телом, походкой, может плакать одними плечами или смеяться поворотом запястья. И - заставлять других делать то же самое. В общем, моё тело требовало разминки, и я сделал несколько вальсоподобных движений по номеру, а затем перешёл на румбу.
  Чистка зубов и умывание в ритме румбы взбодрили меня, и я в азарте нырнул под холодный душ, чего не делал уже давно. Хохоча, впрыгнул я в белоснежное полотенце и, обтираясь на ходу, увидел под дверью конверт.
  Я давно не получал писем, тем более таким способом.
  Впрочем, что я говорю! Письмо! То была жалкая пародия на письмо, не более достойная так называться, чем ушастый "запорожец" - именоваться лимузином.
  На обглодке бумаги в линейку (!!!), помещённом в обычный почтовый евроконверт безо всяких опознавательных знаков, было написано: ...
  Впрочем, стоп. Эта страница мне тоже совершенно не нравится. Давайте так:
  Чистка зубов и умывание в ритме румбы взбодрили меня, и я в азарте нырнул под холодный душ, чего не делал уже давно. Хохоча, впрыгнул я в белоснежное полотенце и, обтираясь на ходу, увидел под дверью конверт.
  Я давно не получал писем, тем более таким способом.
  Впрочем, что я говорю! Письмо!.. То было нечто особое. Лист роскошной пергаментной бумаги из дорогой антикварной лавки, сложенный втрое и запечатанный сверху вишнёвым сургучом, на котором оттиснулись перекрывающие друг друга следы орла и кугуара. Взломав печать, я увидел нанесённую по всем каллиграфическим правилам надпись дорогими алыми чернилами: ...
  Смешно. О том же подумал и я, прогоняя разыгравшуюся фантазию и читая корявые буквы на обрывке линованной бумажки.
  "Ты, наверно, хочешь всё выяснить, зачем я тебя преследую и что мне от тебя надо, поэтому я буду рад тебе объяснить в семь вечера в кафе на перекрёстке ***кого проспекта и ***й улицы. Буду ждать".
  Всё это вызвало у меня скептическую мину и приступ аллергического хохота.
  Проще говоря, не собирался я ни в какие семь часов ни на какой перекрёсток.
  Пусть дети играют в эти игры. Мне бы разобраться с тем, что в моей жизни загадкой не является. А загадки пусть раскрывают себя сами, если хотят, чтобы я уделил им какое-то внимание.
  Я пошатался по улицам, побродил по магазинам, свернул в какой-то музей электричества или чего-то там подобного. Потом поехал было на репетицию митиного коллектива, но с полдороги вернулся.
  Они, конечно, ждали меня, но чёрт с ними.
  Я отправил Олежке СМС.
  "Если хочешь, подходи. Я в баре ТРИТОН"
  "Не хочу", - ответил он.
  И через полчаса появился.
  - Тебе тошно? - спросил он.
  - В точку.
  - Ну, извини, - ответил он. - Это такой же город, как и все остальные. И жизнь здесь такая же, как везде. Так что если у тебя проблемы, не думай, что их решит какой-то отпуск в другом месте.
  - Знаешь, Олежек, иногда я подумывал о том, чтобы убить себя. Но вот беда. И этого мне ТОЖЕ НЕ ХОЧЕТСЯ.
  - Это из-за подбитой рожи у тебя?
  Я прикоснулся ладонью к своему лицу.
  - Ах, да, я и забыл...
  - Да я смотрю, - продолжил он, - у Лиса тоска.
  - Тоска.
  - Может, это оттого, что твоя сперма пропадает впустую и из неё никогда ничего не родится?
  - Смешно.
  - Что мешает тебе быть счастливым?
  - Не знаю.
  - А то девок я тебе подгоню - дай боже.
  - Они и так на меня слишком много внимания обращают. Устал уже. Некоторые готовы хоть сейчас в загс.
  - Без секса?!
  - Вот то-то и оно-то.
  - Обезумели тёлки.
  - Нет, я думаю, им просто хочется покорять что-то труднодоступное.
  - Кого-то.
  - Нет, что-то. Они покоряют не меня, а что-то другое.
  - Что?
  - Не знаю. Может быть, свою не...
  - Неуверенность?
  - Неудовлетворённость. Женщины всегда уверены, что лучшие самцы - те, которые пока не достались им.
  - Откуда тебе знать женщин, Лис?
  - Я не был ослеплён любовью к ним. Тем более, я могу судить по тебе. Ведь ты пользуешься именно этим их качеством.
  - Говорит ли это о том, что ты знаешь женщин лучше, чем мужчин?
  - Нет, Олежек. Не говорит.
  - Следовательно, любовью к мужчине ты тоже не был ослеплён? - он ждал ответа, но, не дождавшись, продолжил более обеспокоенно. - Тебе нравится только физиология? А что же ты любишь, Лис? По-настоящему любишь.
  - Книги. А кроме того фильмы, пиво и сладкое.
  Он расхохотался и сказал:
  - Ты всё-таки настоящий мужчина.
  - Я просто настоящий. Ладно. Спасибо, что пришёл.
  - Ты.. Ты уже прогоняешь меня? Это смешно!
  - Олежек, оставь меня в покое.
  - Ты ведь это делаешь, чтобы пофлиртовать.
  - Да, - соврал я.
  - Я так и думал, - сказал он уходя.
  Он ушёл, и я рассмеялся. Смеялся долго, давясь и собирая урожай косых взглядов. А потом услышал за спиной тихий голос.
  - Ты не пришёл в кафе.
  - Верно, - ответил я.
  - Тебе не интересно?
  Я обернулся и спросил:
  - Потрахаемся?
  - Тише ты! - всплеснул он руками; в прежней зелёной куртке.
  - Ты предлагаешь мне потрахаться? - насмешливо и громко спросил я.
  - Нет! - пискнул он. - Это ты!.. - Но над ним уже нависли две тени, громадные, неумолимые и жаждущие подраться.
  Я повернулся и принялся допивать своё пиво. Вечер проходил явно не зря.
  
  - Ты так с ним поступил?! - изумился Митя.
  Мы снова лежали в его тулупе и тянули из огромных икейных чашек какао.
  - Да ты просто куча дерьма! - восхищённо прошептал он.
  - Ага.
  - А он?
  - Понятия не имею. Может, он оставит меня в покое. Как репетиция?
  - Я показал им пару твоих песен.
  - А.
  - Они говорят, материал совсем не похож на мой, но вполне жизнеспособен.
  - Я знаю.
  - ЧТО?!
  - Я знаю, Волчонок. Этот материал очень жизнеспособен. Он написан по закону хита.
  - Есть такой закон?
  - Может, и нет, но я им пользуюсь.
  - Тогда почему твои песни не распевают фанатеющие подростки? Точнее, как говорят англичане, "если ты такой умный, то почему ты такой бедный?"
  - Мне хватает.
  Он разозлился, аж покраснел.
  - Ты... Ты ни к чему не стремишься!
  - А тебе не нравятся такие люди?
  - Нет, чёрт побери! - закусил он губу, почему-то чуть не плача.
  - Так и скажи: "Выметайся из моей постели!"
  Он замолчал и прижался ко мне тесно-тесно, крепко-крепко, нежно-нежно. Его волосы пахли ромашкой, о чём я не переминул ему сообщить.
  - А чем пахнут волосы у твоего Кота?
  - Шоколадом.
  - Так-таки и шоколадом?
  - Да. Просто, правда?
  - Тебе что, правда ничего не надо?
  - Правда.
  - Выметайся из моей постели, зараза!
  Я встал с тулупа и начал одеваться.
  Он сел в своей импровизированной кровати.
  - Стой!
  Я перестал одеваться.
  - Иди сюда.
  Я подошёл.
  - Тебе что, правда... и меня не надо?
  - Давай допустим, что я бы тебя не знал. И что бы я делал этим вечером?
  - Ничего такого.
  - Вот именно, Волчонок. Ничего такого. Почитал, посидел в уютном кресле, лёг в мягкую постель и уснул.
  - Я тебе не верю.
  - Не верь.
  - И не верю.
  - Знаешь, что самое смешное? Если бы я сейчас сел рядом и обхватил тебя руками, ты бы начал корчить недовольную моську и вырываться. Но если бы я чуть-чуть подождал, ты бы сам полез обнимать меня и волочить в тёплый тулуп.
  Он задумался и вдруг широко открыл свои синие глазищи и присвистнул:
  - Так ты сказал это, чтобы не произошло ни того, ни другого?!
  - Умный мальчик, - ответил я.
  - Так не бывать по-твоему! - заявил он и повалил меня в свои объятия.
  Я поцеловал его в ложбинку под затылком и уговорил его перебраться на диванчик.
  Всё-таки я любил его, если кому-то ещё непонятно.
  
  ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
  
  Жить быстро, умереть молодым. Что ещё нужно?
  - Порадоваться малец, - сказал Олежек. - И заодно стрясти щи всем, кто мешает тебе жить.
  Я смеюсь. Мне весело и невесело.
  - Ты хочешь посмотреть, как я танцую? - спрашивает он.
  Я кривлю рожу и замолкаю.
  - Сегодня вечером я танцую в "Альтависте-8". Между прочим, в номер входит почти полное раздевание. Ты же знаешь, я умею это делать о-очень красиво.
  - А потом?
  - Потом мы найдём твоего знакомого, Смуглую Задницу. И начистим ему репу. Думаю, это надо сделать.
  - Ты обчитался "Американского психопата".
  - А также "Гламарамы" и "Заводного апельсина". Хочешь приват-танец? М-мм, в клубе для женщин это произведёт фурор.
  - А тебя не вытурят оттедова за "би-си"-представление?
  - Не думаю. Девочки сейчас это любят. Другое поколение, Лис. Они с доброжелательным интересом относятся к геям, любят рекламу и видят своё будущее либо на подиуме, либо в Майами. В клуб пойдёшь с Настюхой. Ну, ты её помнишь, я писал о ней несколько раз, ты видел её на фотках.
  - А она меня?
  - И она тебя на фотках. А там проводим её домой и поедем разыскивать твоего гадёныша-надоеду.
  Всё-таки Питер город интеллигентов. Они и в наше время умудряются сохранять на Неве остатки богатого языка.
  Естественно, я поехал в клуб. И естественно, с Настей. Она что-то шептала мне всю дорогу, и я всё смеялся, чтобы ничем её не обидеть.
  
  Дэнс-дэнс-дэнс. Это Мураками. Я не читал, но слышал. Я вообще отказался читать Мураками после того, как меня прострелил "Пинбол-76". Может быть, я принимаю и понимаю книги слишком глубоко. А может, книги мне и пофигу, я читаю себя, себя, себя и плачу от страдания и умиления.
  У Олежека был сольный номер. В полусвете и, как водится, в классическом до экстаза белье, открывающемся к финалу - на этот раз в белоснежных транках от Ральфа Лорена. И когда ошалелое бабьё ринулось к сцене сорвать с него этот последний оплот пристойности, он таки сделал что хотел. Зацепился за канат, по-тарзаньи перелетел над вопящими курочками, в эту секунду готовыми нести ему золотые и рубиновые яйца, и приземлился на стол, за которым сидели я и Настя.
  Немного подвигавшись над нами, он вытянул меня на сцену.
  И начался он. Приват-танец с тем, кто в этот миг был богом.
  Собственно, лично я в этом номере был неважен. Я надеюсь. Олежек просто хотел это пройти, в качестве очередной ступени самораскрепощения. Я часто думаю, что в моей жизни вместо меня мог быть кто угодно другой.
  И тем не менее.
  Сейчас, в клубе, на глазах у двух сотен человек и своей (ну, хорошо, одной из!) девушки в том числе - он соблазнял меня на сцене, улыбаясь и капая на меня терпким маскулинным потом.
  И право слово, я действительно был готов отдаться ему здесь и сейчас. Зная, что я здесь не более чем функция, что это просто танец, отрепетированный со стулом.
  Он слишком хорошо танцевал. Он слишком хорошо танцевал.
  
  Жить быстро, умереть молодым. Я рассматриваю каталог Ralph Lauren и обнаруживаю, что некоторым моделям это не удалось.
  - Где ты это взял? - спрашивает Митя. - Это ведь дорогой каталог?
  - Каталог ничего не стоит.
  - Я не это имел в виду. Сама одежда. Чертовски дорогая. Ты был в их магазине?
  - Да, каталог оттуда.
  - Оу!
  - Если захочешь понтоваться, покупай их одежду. На самом деле не так дорого, но принято считать, что это дорого.
  Он обмозговывает мои слова, поводит бровью.
  - А зачем ты рассматриваешь их каталог, если не хочешь понтоваться?
  Ему надо докопаться до всего, как всегда. Или он просто опять страдает от невнимания.
  - Ты ведь не ради одежды его рассматриваешь, верно?
  - Верно. Но это старая длинная история, как сказала змея, сбросив кожу.
  - И?
  - Что и?
  - В чём история, Лисик?
  - Я просто смотрю на мальчиков.
  - Гм. Но это же не эротический журнал.
  - А я и смотрю на них не с эротическими мыслями. Понимаешь... Они... извлекают пользу из своей красоты, пока молоды и красивы.
  - ?.. Ну, да... в принципе. И что?
  - Некоторые входят в обойму, и при помощи разных ухищрений продлевают молодость, и продолжают появляться на этих фотографиях, хотя уже утратили свежесть и красоту юности. Понимаешь, Волчонок... пока они были юны, они... как бы это сказать... жили без закладок. Вне времени. А потом они становятся всё более и более похожими на меня.
  - Ты завидуешь их молодости?
  - Похоже на то, но на самом деле не так. Видишь ли, я ВСЕГДА жил со своими закладками во времени. Если хочешь, понимай это так: я ВСЕГДА был стар. Впервые я...
  - Да тебе же всего двадцать семь!
  - ...почувствовал это в первом классе. Может быть, раньше, но более раннего случая я сейчас не припомню. У меня был друг, и по мере нашего общения я тут же трансформировал его в воспоминания. Я знал, что назавтра я буду с ним общаться не просто так, а с целью ЗАПОМНИТЬ.
  - Лис, у тебя лоб горячий...
  - Мне не нужен был он, мне нужны были воспоминания-воспоминания-воспоминания-воспоминания... - я перевёл дух. - Чёрт меня побери! Эти блядские мальчики из каталога. Неужели ты не понимаешь, что они из последних сил цепляются за молодость, из последних сил пытаются показать, что живут сегодняшним днём! Ты - это - понимаешь???
  - Лисик... Лисик буйствует, - он обнял меня и переложил на диван. Удивительно легко, будто я был марионеткой... нет. Будто я был МАНЕКЕНОМ.
  - Расскажи мне про Гарика Репейникова.
  Он вздрогнул и посмотрел на меня пристально и холодно. Смахнул чёлку со лба.
  - Про кого-кого?
  - Про Гарика Репейникова.
  - Ты откуда знаешь про Гарика?
  - Видишь ли, так зовут парня в зелёной куртке, который носится за мной по всему Питеру.
  - А-а, - понимающе сказал он. И усмехнулся.
  - Я чего-то не понимаю.
  - Гарик умер, Лисик. У-мер. Давно-давно, кажется... в прошлую пятницу.
  - А если кроме шуток?
  - Что ж, - он поджёг сигарету и затянулся не без отравленного удовольствия. - Мы тогда жили на Выборгской стороне. Были почти соседями. А потом они с родителями переехали в Калугу. Я писал ему, мне пришла в ответ пара писем. А потом его родители сообщили, что он погиб, попал под поезд. Пригласили на похороны. Я, естественно, не поехал. Вот и всё.
  - Ясно.
  - Что ясно? Ты думаешь, что это самозванец или призрак?
  - Это ты так думаешь.
  Митя обхватил руками голову, роняя сигаретный пепел на колено. На моё колено.
  - Вот видишь, - сказал я. - У тебя тоже есть своя ЗАКЛАДКА.
  
  Так что они всё-таки встретились. История, видимо, была старой, как мир. История непереданных Гарику митиных писем и умная попытка родителей положить конец потоку этих ненужных почтовых беспокойств.
  Гарик узнал Митю по интернет-дневнику, захотел найти, проследил за мной, когда я ехал в Питер (мой маршрут мы с Митей открыто обсуждали в комментах дневника), проснулась какая-то детская ревность..
  Не буду об этом. Эти страницы книги-Мити я бы с удовольствием пролистнул, тем более что у меня полно своих таких же. Я и пролистывал их. Тусовал пару дней с Олежеком. Безрезультатно попробовал затащить в постель Стегозавра. Прошвырнулся по набережным. А потом пришёл в гостиницу с пакетами еды на несколько дней, лёг на кровать не раздеваясь и смотрел на потолок, постепенно успокаиваясь и умиротворяясь изнутри. У меня наконец появилось время перечитывать.
  Но я слишком устал для этого. Наконец я позвонил в Москву, Серёге.
  "Ко-оть!" - сказал я.
  "Привет, Любимка! Как там у Лисика дела?"
  "Я устал, Коть, - сказал я. - Спаси меня, а?"
  "Какой у тебя голос кислый. Что стряслось, Любимка?"
  "Если я скажу, что на меня упала вселенная... в виде книжного шкафа - ты поверишь?"
  "Ещё бы! Только так вселенные и падают!"
  Я засмеялся и услышал в трубке одобрительное: "Лисик смеётся!"
  Я в очередной раз понял, как я его люблю. И положил трубку.
  
  Митя сел на край кровати и посмотрел чуждо и пусто.
  - Ты ведь привёз его сюда.
  - Да, конечно, я во всём виноват.
  - Да нет, я не о том, - сморщился он.
  - Проблемы?
  - Проблемы.
  - Нелегко с закладками?
  - Нелегко.
  - Хочешь каталог?
  От усмехнулся.
  - Знаешь, Лисёнок, а ведь я тебя ненавижу.
  - Угу.
  - Но понимаю.
  - Угу.
  - Я понял, что такое у тебя с воспоминаниями.
  - ...
  - У тебя с ними роман. Да, да.. Ты влюблён в них.
  - Глупости.
  Он лёг на меня и взял моё лицо в ладони.
  - А ведь ты совсем не красив, - заметил он.
  - Я давно это тебе говорил.
  - А всё равно привлекателен. Почему?
  - Я функция, - просто ответил я.
  - Почему?
  - Потому что я просто плыву. А люди связывают меня со своими представлениями, со своими надеждами, любовями, ненавистями... Природа не терпит пустоты, такой, как я. И они, люди, заполняют своими чаяньями это порожнее пространство. В результате я становлюсь для них.. кем-то. А я ведь просто плыву, не относясь ни к кому. Пока они не вступят со мной в отношения на основании того, что сами же обо мне понапридумывали. Пустота - самая привлекательная форма. О "Чёрном квадрате" будут говорить ещё тысячи лет, как и о другой картине АБСОЛЮТНО НИ О ЧЁМ, я имею в виду Мону Лизу.
  - Ты, значит, ассоциируешь себя с Моби Диком.
  - У-умный Волчонок!
  - Да уж, не дурак. У тебя здесь презики есть? Поскрипим кроваткой, моя любимая функция? Кажется, неплохая мысль! Побудешь в функции трахаля, а?
  
  Я сидел напротив душевой кабинки, где Олежек старательно смывал автозагар. Слово "Автозагар" вообще-то вызывает во мне отрицательные ассоциации: словно человека покрасили из пульвелизатора в автомастерской.
  
   (окончание следует)
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"