Суховеев Тэо : другие произведения.

Под рабочим названием Туман. Ч. 1, гл. 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Предупреждение читателю. В этой главе Бобёр непристойно ведёт себя на границе бесконечности, наблюдает, как кренится и тонет в огне отсыревший диван, и постоянно кричит на учительницу русского языка и литературы, поэтому не рекомендуем читать это тем, кто ещё питает насчёт Бобра хоть какие-то иллюзии.
  ГЛАВА ВТОРАЯ
  ...восемь месяцев назад.
  
  
  Конечно, мы заблудились. Только не говорите, что это "неожиданный поворот". Лет через десять каждому под кожу будут вживлены навигаторы, и само понятие "заблудиться" навсегда исчезнет. Я так думаю.
  
  Однако для нас хлюпание по грунтовым дорогам в сумерках кончилось тем, что Мара стала серьёзнее, даже, можно сказать, мрачнее, и застыла, голодным крабом вцепившись в руль.
  
  Ехать молча - мука невыносимая. Дорога предназначена для того, чтобы песни петь и разговоры разговаривать. Так что Маре пришлось рассказывать мне новости и всячески занимать беседой, чтобы я не начал петь. Она прекрасно знала, что за мной не заржавеет.
  
  - Твои три дня в больничке сидели, пока их медсёстры не погнали, - сказала она, примеряя лицом разные оттенки гробовой угрюмости. - Меня одну оставили.
  
  - Ты разве не сама осталась?
  
  - Сама. Только, знаешь ли, я-то планировала начинать учебный год не с фиктивного больничного. А так - я сейчас официально валяюсь дома с ОРЗ, спасибо знакомой из регистратуры моей поликлиники. А по факту - несколько дней куковала у постели голожопого рок-музыканта, который мне не сват, не брат, не муж и даж не полюбовник.
  
  Она выбрала-таки наиболее мрачное выражение лица, посмотрела, как оно выглядит, в зеркальце заднего вида (для этого пришлось опустить и тут же поднять боковое стекло) и вдруг спросила:
  
  - Как ты управляешься с этим Дерезой?
  
  - Никак, - рассмеялся я. - Он фактически лидер группы. Ну, в смысле, я ему так говорю.
  
  Она покачала головой: знала, что я вру.
  
  За окном мелькали серо-бурые пейзажи - раннеосенние, окрашенные сумерками леса-поля, или рощи-луга - не разобрать. Вертлявая дорога пучилась пригорками и поблескивала лужами. Когда очередная роща вокруг нас начала редеть, на экране мобильника у крохотного изображения антенки появились заветные шашечки - и тут же пропали.
  
  - Стой! - закричал я. - Связь!
  
  Она тюкнула туфелькой в педальку тормоза. "Ока" вся подобралась, пнув меня креслом и ударив по коленям панелью, и виновато замерла.
  
  - Ну! - воскликнула Мара.
  
  Я выскочил и принялся плясать с её золочёным телефоном по пустой дороге, впившись глазами в экранчик. Но мне не повезло. Хоть ты тресни, два раза в одну реку не войдёшь.
  
  Зато в одну лужу... В одну ледяную лужу... О-о-о-о-о! Я стоял с дурацким бабским мобильником в холодной жиже, и на моих голых ногах вздымались мурашки размером с фурункул.
  
  Я бросился назад в машинку и накрепко захлопнул за собой дверцу. Дрожа от холода и злой, как собака.
  
  - Ну, и где связь? - ядовито спросила Мара.
  
  - Ну, и скоро ли мы приедем? - процедил в ответ я.
  
  - Скоро, - отрезала она.
  
  - И сколько километров до Батогов?
  
  - Двадцать. Ну, или двадцать пять. Или...
  
  - Отлично, - ответил я. - Проверим по карте. Итак, - я сделал паузу, прежде чем со злобным торжеством задать этот вопрос, - где мы находимся?
  
  Карта едва помещалась в салоне. Проще было бы разложить её на крыше и осветить фонариком - но вылезать из "божьей букашки" наружу не было никакого желания.
  
  Мара поводила пальчиком по разлинованной бумаженции:
  
  - Мы тут... Вот тут. Или мы...
  
  Пауза.
  
  - Или мы не вот тут. Мы заблудились, роднуля.
  
  - Нет, сейчас мы...
  
  Ещё пауза.
  
  - Разблудимся?
  
  - Прекрати меня перебивать!
  
  - Да я бы не посмел. Ты сама всё время замираешь на полуслове, будто у тебя батарейка кончилась.
  
  И тогда она заплакала. Тихо, грустно. А я далеко не лучший в мире утешитель плачущих женщин в перепачканных сажей блузках.
  
  - Я... Я понятия не имею... где мы... - глотая слёзы, квакала она.
  
  Прижав её к себе, я шептал что-то о том, что мы поедем просто вперёд, и дорога рано или поздно приведёт куда-нибудь туда, где можно будет сориентироваться. Она кивала и вздрагивала - то ли от слёз, то ли оттого, что я был ещё холодный после пробежки с мобильником.
  
  В общем, мы тронулись вперёд. Медленно. Тем более, что из-за деревьев начал выползать на дорогу клочковатый туман.
  
  - Главное в тумане - смотри под колёса, - говорил я. - Если у тебя впереди по курсу не дорога, значит, мы с неё куда-нибудь съехали.
  
  - Думаю, это мы и так почувствуем! - огрызнулась она.
  
  Так оно и случилось, только не потому, что мы съехали с дороги. А потому, что машинка замерла и стала. И сказала на своём немом диалекте, что дальше не поедет. Да и дорога кончилась. Совсем. Вообще. Только что дорога была, а теперь глазёнки "Оки" освещали затянутые туманом кочки, а вдали угадывались деревья.
  
  - У тебя есть что-нибудь - дерюжка? покрывальце? попонка? Я хочу вылезти из этого чуда автопрома на холод и посмотреть, куда нам двигать дальше.
  
  - Зачем? Давай подождём утра, - предложила измученная Мара. Однако взглянула на меня, вышла из машины и принялась рыться в багажнике. Там она нашла забытую с месяц назад коробку для неслучившегося пикника, где на мариных бутербродах успел произойти демографический взрыв чёрной плесени ("ОЙ! - завопила Мара и нарушила экологию местности чемпионским броском коробки в дальние кусты), затем извлекла несколько десятков целлофановых пакетов, два цветочных горшка, аккуратно связанную пачку макулатуры, сухую еловую ветку, ярко-синие резиновые сапоги исполинского размера, велонасос, маленькую деревянную табуретку, затем что-то в ядовитых красно-зелёных разводах, что она немедленно пихнула назад под заднее сиденье.
  
  - Погодь! Что это было?
  
  - Подстилка. Вдруг машину чинить потребуется! Не на голую ж землю лечь!
  
  "Подстилка" оказалась великолепного качества верблюжьим одеялом. С несколькими дырочками, в пятнах непонятно чего - но мягкое и тёплое. Ещё я экспроприировал у Мары исполинские резиновые сапоги, которые она "всё никак не могла отвезти матери на дачу, чтобы посадить в них плетистые розы". Завернулся в одеяло - и, шевеля пальцами в сапожищах, вышел в сырую ночь.
  
  - Только не гаси фары. А то я тебя фиг найду потом.
  
  - Я с тобой!
  
  - Ни-ни-ни, - поморщился я. - Запрись и жди меня.
  
  Ночь была тихой, как пруд, в котором одной дружной компанией утопились все звуки. Даже дверца захлопнулась с непривычным тихим чавком.
  
  Туман заглотнул меня и начал прокрадываться под одеяло. Я сделал от машины шаг, другой. Вокруг сомкнулись деревья, под ноги начали бросаться кусты-самоубийцы. С каждым шагом темнота вокруг сгущалась всё больше, а проблеск фар "Оки" становился всё призрачнее. И в тот момент, когда я уже подумал возвращаться, туман отступил и растёкся за моей спиной. Я стоял на краю бездонной черноты, глядя вперёд в безграничную черноту под покровом беспредельной черноты. Здесь, на границе бесконечности, было самое время и место немного подумать.
  
  Только вот о чём думать - я не знал. Мысли как-то разом прыснули во все стороны. Я бы мог подумать о Брадобрее, о тех, кого не уберёг, или о близких, или о себе самом. Мог бы - о загадочной пигалице, которая попыталась упереть марину Флейту. Но как-то оно не думалось. Вместо того я поднял с земли камушек и бросил в Бездонную Черноту, надеясь дождаться звука. Звука не было.
  
  Я накатал языком во рту побольше слюны и плюнул знаменитым трёхметровым плевком сквозь щелку между двумя широкими передними зубами в самое сердце Бездонной Черноты. Тишина.
  
  Потом распахнул одеяло и помочился туда. Прислушался.
  
  Ничего.
  
  Ну, хорошо, хорошо. Помочился я после того, как хорошенько вздрочнул в безмолвную бездну. Да, вот такие трепетные у меня отношения с вечностью.
  
  Жалко, не было при себе самой завалящей сигаретки. Потому что отходнячком в голове неожиданно отозвалось:
  
  ЧТО Я ТАКОЕ? ЧЕГО Я ИЩУ?
  
  Я вдруг понял, что всё это время в моей голове наперебой звучали два эти вопроса. И звучали давно - может быть, так давно, как я себя помнил. Только больница на несколько дней отключила их в моей черепушке.
  
  Здесь, на границе бесконечности, где туман поглотил все остальные звуки, эти два вопроса пробились на поверхность и заглянули мне в лицо.
  
  Я никогда не знал, что я такое. И моё имя никогда не определяло меня. Как и то, чем я занимался. Если бы определяло, то лучше всего было бы назвать меня Случайностью. А случайности ничего, кроме оправдания себе, не ищут.
  
  Что я такое? Чего я ищу? Мне было нечего ответить себе на границе бесконечности. И я повернул назад, на ощупь пробираясь меж цапастых веток и наблюдая, как разрастаются и проясняются в тумане фары "Оки". И ещё до того, как увидел саму машинку, услышал сдавленный звяк велосипедного звонка.
  
  У дверцы "синей каракатицы" стоял долговязый человечек с велосипедом довольно старой конструкции, к горизонтальной раме были примотаны ветхие удочки и пакет, в котором болтались полуживые караси. Одежда на человечке была поношенная и вся как на подбор клетчатая. Он обернулся ко мне, распялил рот в улыбке и заявил:
  
  - Как узнать возраст лягушки? Разрезать пополам и сосчитать годовые кольца!
  
  - Это что за шизик? - спросил я у Мары, которая вопреки моему наказу переминалась на мокрой траве, облокотившись на раскрытую дверцу авто.
  
  - Это Аркадий Иванович Беляев, он здесь неподалёку живёт. Вот, может нас приютить на ночь.
  
  Аркадий Иванович согласно закивал седой головой, чуть не уронив с неё линялую клетчатую кепку.
  
  - Езжайте за мной, - прошамкал он.
  
  - У нас машина не заводится, я же говорила, - с досадой напомнила Мара.
  
  - Ну, не заводится - и хорошо, всё равно ночью в тумане ничего не видать. Идите за мной пешком. А вам, молодой человек, я и брючки кой-какие попробую подобрать. Нечего беспорточным-то ездить.
  
  И он протянул мне маленький, чуть тлеющий фонарик. Я в ту же минуту заобожал его. Как бы сказали эти велеречивые авторы прошлых времён, "ничто не могло бы более расположить меня к нему, нежели этот жест доверия и успокоения, и я мигом преисполнился благодарности к этому человеку".
  
  - Мара, гаси фары! Аккумулятор посадишь.
  
  И мы двинулись за Аркадием Ивановичем. Прошли буквально три шага, когда Мара спохватилась и повернула назад. Аккуратно заперла машину, поставила на сигнализацию и догнала меня.
  
  - А у нас бояться некого, - рассуждал тем временем клетчатый господинчик. - Я один живу, и в деревне у нас тихо. Да и деревня-то что - четыре двора всего!
  
  Дорога была грязна, и он толкал велосипед по травянистой обочине. Он уже притомил нас разговорами о погоде, когда с грунтовой дороги мы вдруг перешли на гравийную, а затем и на асфальт. Аккуратно положенный, ровный и тихий. Туман ещё только полз по нему к деревне - неспешно, как стадо коров, которое возвращается с выпаса. В кустах на обочине прятался дорожный указатель. Я обернулся на него - в темноте еле возможно было прочитать перечёркнутую надпись "Беляево".
  
  В свете тусклого фонарика всё равно было видно, что деревня полузаброшена. Четыре забора были подновлены и как-то починены, а те, что дальше по дороге, упали, над ними колыхались абрисы бурьяна, словно могильщики небытия. Домов видно не было - нигде не горел свет, не лаяли собаки, не стрекотали сверчки.
  
  У последнего подновлённого забора Аркадий Иванович глухо позвенел цепью калитки и пропустил нас с Марой в безголосый садик. Хорошенько накрутил цепь на прежнее место, защёлкнул замком и прошёл вперёд. На террасе послышались чертыхания, грохот, в оконце заплясал синий огонёк спички, раздался ещё грохот - и через полминуты вдруг зажглась яркая керосиновая лампа.
  
  - "Не бойтесь, никого тут нет, у нас тихо!" - передразнила Мара, поблескивая глазами в сторону зазамкованной цепи на калитке.
  
  - Входите, входите, отужинаем, чем наш с вами земной христианский бог послал.
  
  Он уже разжёг керогаз и бросил на сковородку свежепойманных карасей. Они прыгали и брызгались напоследок шипящим маслом. Беляев посолил их и накрыл тяжёлой крышкой. Из-под крышки ещё раздавались невнятные шлепки, потом осталось только сипение керогаза.
  
  - Ну, тут у меня картошечки осталось, на бережочке пёк, - сказал хозяин, извлекая из наплечной полотняной сумки угольно-чёрные картохи. - Не бойтесь испачкаться,.. да и нечего, вижу, вам уже бояться-то.
  
  В руках у него оказалась полуторалитровая пластиковая бутыль с квасом и краюха хлеба. Он покрыл дощаной стол газетами, потом спохватился, нырнул в комнату. Раздался скрип ящика - и он вернулся со скатертью, тоже клетчатой.
  
  - Как же девушка и с газеты есть будет! - бормотал он.
  Я попросил у него сигаретку.
  
  - Там, на терраске, над оконцем.
  
  Полочка в полдоски над окном. Спички "Калуга" и пачка "Беломора" - полувыцветшая, словно лежала тут лет десять, а то и двадцать. Я вдохнул с ладони креплёный аромат сыпучего табака и вынырнул в сад.
  
  С замиранием сердца поглядывая на алый огонёк в руке, обошёл дом вокруг, тихонько затягиваясь и отмечая новые и новые признаки запустения. Старик Беляев жил так, как никому не пожелаешь жить, - подумалось мне, только я не сразу понял, откуда такая мысль. А потом пригляделся к светлому пятну от окна на заборе - и понял. Забор был покрашен и изнутри. Не сплошняком, как принято. А в клетку.
  
  Хозяин подыскал мне штаны - слава богу, не в клетку, а простые синие "треники". Затопил печь, выровнял тягу и выгнал из кухни дым. Долго не отпускал нас из-за стола, спрашивая о пустяках, будто не мог наслушаться человеческими голосами. А когда дом прогрелся, дал нам пару свеч и повёл нас по гнилой лестнице в комнату. Чуть отсыревший раскладной диван, комод со всяким барахлом, старое кресло, забитое гвоздями окно в сад. На стене - уснувшие часы и карта каких-то островов в тонкой рамке. "Надеюсь, вам будет удобно", "В комоде вы найдёте постельное" и так далее. И, видя, что дольше оставаться уже невозможно, горестно ушёл вниз.
  
  Мы разложили диван, отчего в комнате запахло прелью. Я подёргал забитые рамы, но сумел открыть только форточку. В комоде были слежалые простыни и ещё какое-то барахло.
  
  - Тебя не смущает, что мы будем спать вместе? - зевнула Мара.
  
  В ответ я расстелил бельё и запихнул мою многострадальную красно-зелёную одеялку в бледный клетчатый пододеяльник.
  
  Мара, как была в одежде, нырнула под одеяло и мигом уснула, а я плюхнулся в кресло, как раз напротив карты. В ней было что-то до чёртиков знакомое и при этом неправильное. Я помотал головой: то была не "карта каких-то островов", а карта мира, повешенная вверх ногами.
  
  Однако, подойдя ближе, я убедился, что не совсем прав. Надписи на карте не были перевёрнуты - просто неведомый картограф решил соригинальничать и разместить Антарктиду сверху, а Евразию и Гренландию пустить понизу. В принципе, ничего неправильного. Нарушение традиции, не более. Я забрался к Маре под бочок и, бросив последний взгляд на чудесную карту, задул свечу.
  
  Проснулся я оттого, что меня трясла Мара.
  
  - Уже утро? - пробормотал я.
  
  - Какое, к мудям Саши Пушкина, утро! Ты слышишь?
  
  - Что - "слышу"?
  
  - Под диваном. Трещит.
  
  - Это мышка, наверное, - зевнул я.
  
  - И пахнет.
  
  - Она сдохла.
  
  - И теперь трещит?
  
  - Да, блин, одна сдохла, теперь все её товарки трещат и перемывают ей кости! - сорвался я и сел на диване, спустив ноги на пол.
  
  Пол был тёплый.
  
  - Мара, нахер с этого дивана!
  
  - Я боюсь мышей! - трогательно призналась она.
  
  Я схватил её за руку, стащил с ложа и прижался с нею к стенке.
  
  Под диваном захрустело, из-под него полился апельсиновый свет, и, проломив доски, диван покачался на обнажившейся балке, накренился, как судно с пробитой кормой, и ухнул в широкую дыру, из которой заглянули в комнату первые любопытствующие языки пламени. Сразу стало жарко.
  
  За дверью - было слышно - уже бушевало пламя. По стеночке я пробрался к окну и стал дёргать створки. Рама была крепкой, а деревяшки переплёта располагались так близко, что даже выбей я стёкла, пролезть между ними не смог бы ни я, ни Мара.
  
  - Проклятая душегубка! - зарычал я и оторвал у рамы ручку. Тупо посмотрел на неё - и отбросил в сторону. Зазвенело стекло часов.
  
  - Погоди-ка, - крикнула она из-за спины. На её лице появилось выражение решимости, достойное богини Афины, а то и княгини Ольги. В руках она держала ящик комода.
  
  Подобралась к огненному зеву, опрокинула туда ящик - и протянула мне. Крепким ящиком настоящего деревянного комода я раза с двадцатого высадил проклятущее окошко, откуда мы благополучно выбросились на недавно перекопанные мокрые грядки. Я снова был босиком. Да здравствует воспаление лёгких!
  
  Дом полыхал. Снизу сытое пламя нагло рыгало в провалы окон, в мансарде, где мы проспали несколько блаженных часов, бегали рыжие сполохи.
  
  - Скоро начнёт взрываться шифер, - сказала Мара, вытирая о юбку руки.
  
  - Сумочка! - спохватился я. - Твоя су...
  
  - Спокойно, - сказала она с восхитительной интонацией, размазывая под носом грязь со спасительной грядки. - Что, по-твоему, я заперла в машине?
  
  - Я хренею, - только и смог сказать я.
  
  - Ты не мог бы выражаться повежливее? Я всё-таки несу в детский мир культуру. Ты бы лучше побеспокоился о нашем хозяине.
  
  - Мир его праху. Давай убираться отсюда, пока эта махина не рухнула и краем нас не задавила.
  
  - Да ладно. До забора не достанет.
  
  Мы обошли умирающий дом, прошли огородик и вышли через заднюю калитку. Над головой серели сумерки. Надо было искать "Оку".
  
  - А что это деревья такие оплавленные? - спросила Мара, оглядывая проступающий из темноты мир. - Пожар-то был внутри дома, а не снаружи!
  
  И только она умолкла, одно из деревьев ухнуло вниз, в никуда.
  
  - Ёпрст, куда ты нас завезла?
  
  Мы бросились туда, где предположительно оставили машину. Точнее, бросилась Мара, потому что асфальт быстро кончился, а скакать босиком по холодному гравию я мог только на черепашьей скорости.
  
  Мир вокруг терял привычные очертания. Такое ощущение, будто он был вылеплен из свечного сала, а теперь попал в печь. И это происходило не только сзади, но, судя по тому, как далеко впереди проваливались макушки деревьев, и впереди, и, возможно, вокруг.
  
  До машинки Мара, добежала первой. Правда, чудом автопрома это уже не было. Скорее, походило на "Оку", нарисованную ребёнком. Линии её искривились, будто на неё дохнул сверху дракон, и теперь, когда это полупластилиновое чудо пикнуло сигнализацией, моя решительная подруга впала в ступор.
  
  - В машину! - закричал я издали.
  
  - А если она растечётся?!
  
  - Если ты сядешь в неё - не растечётся!
  
  - Почему?
  
  - Бегом! - заорал я. - Заводи и вывози нас отсюда!
  
  Мара залезла в исказившийся в салон и начала шаманить под рулевым колесом. Мигнули фары, и к тому моменту, когда я плюхнулся в сиденье, двигатель заурчал.
  
  - Куда? - затравленно спросила она.
  
  - Задним ходом! В смысле, назад! Той же дорогой!
  
  Развернувшись на размякающей поляне, "Ока" впердолилась задом в дерево, и оно, согнувшись, как из тёплого шоколада, так и осталось стоять с отпечатком нашего багажника. Это вселило в Мару уверенность. Но не избавило меня от её вопросов.
  
  - А почему, пока мы в машине, она не расползается?
  
  - Потому, что мы настоящие. А теперь жми! Видишь те клочья тумана на дороге? Придётся успеть за ними, пока они не растаяли.
  
  - Зачем?
  
  - Мара, скажи мне, - строго сказал я. - Ты жить хочешь?
  Она согнулась над рулём и со всей дури нажала на педаль газа. Когда мы протаранили туман бампером, по ту сторону поднималось солнце.
  
  А за миг до того в заднем стекле я видел пятачок земли над бездной. И силуэт с опустившимися руками. Но об этом Маре было не обязательно думать. В конце концов, у неё свои призраки. Мне было всё равно, что получил Аркадий-Иванович-или-как-его-там за то, что не выполнил наказа. Гораздо важнее было то, что я наконец-то оценил размах, с которым за нас взялись.
  
  - Ты пристегнулся? - строго спросила Мара. - Смотри! Речволодово! Тридцать километров до Кречетова, а оттуда семнадцать до Батогов! Сейчас в Речволодово купим еды, устроим в поле получасовой пикничок, и ты мне всё-всё объяснишь. Всё-всё, понял?
  
  Многократно простреленный из духовушки указатель с надписью "Речволодово" безразлично промелькнул мимо моего окна. Мы были почти на месте.
  
  Я деморализующее зевнул, и Мара коршуном взглянула в мою сторону.
  
  Она притормозила у круглосуточной палатки с продуктами и, прикрывая пятна на блузке и юбке серебристым радикюлем, пошла за покупками. Под носом у неё Чапаевским усом чернел развод грязи с канувшей в бездну грядки Беляева, но я ещё слишком спал, чтобы сказать ей об этом.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"