Суховеев Тэо. Стеклярус

Суховеев Тэо : другие произведения.

Стеклярус

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Оставить комментарий © Copyright Суховеев Тэо (lisionok-Theo@yandex.ru) Размещен: 03/08/2005, изменен: 03/08/2005. 124k. Статистика. Сборник стихов: Лирика		Ваша оценка:
Аннотация: Цикл стихотворений 50-50-10, позади которого зияет чёрная дыра. Если вы не увидели этой дыры, значит, вы в ней оказались.

СТЕКЛЯРУС

Интродукция

Всё кажется, я перепил абсента.

Меланхолично-мрачный малахит

Похожих дней меня преобразит

Не нынче-завтра в немость монумента,

Воздвигнутого там, где время спит, --

Забытое ли, проклятое кем-то, --

И нет того, кто мельком различит,

Что тёсан не природой монолит,

И на устах моих прочтёт: "Мементо..."

часть 1

СЛОВО ОБРЕЧЁННОМУ

/ещё не цикл/

Летящая стрела забудет лук

И руку, что сжимала оперенье.

Стрел выпущены тысячи, мой друг, --

Оставим сантименты и сомненья.

От нас лишь направленье в той стреле

Да выбор цели.

И -- сожаленье через много лет:

"Мы так хотели..."

Поговорим. Всё, чем в мире владею -- слова.

Что ж, тем приятнее ими играть и делиться.

Лица и губы, которые я целовал,

Стали словами -- и с прочими это случится.

Мы не беседуем -- мы лишь жонглируем тем,

Что называется жизнями, верой, мирами.

В этой Вселенной обилие мыслей и тем,

Тем и ценна она (но только - чур! - между

нами!)

Что-то случилось с тех пор, как я понял

секрет

Связи, влекущей и нижущей слово к другому.

Будь то наука иль магия -- выбора нет:

Мне не вернуться к безмолвному миру.

Мой голос,

Как и мой слух, просит жертвы,

он требует слов --

Поговори же со мной, я измучен,

я жажду.

Весь этот мир, до кусочка, до самых основ,

Реализуется в слове. Лишь в слове.

Но в каждом.

Чужая жизнь -- вечерних окон свет.

Там обо мне и мысли нет. В пространстве

Они прожогами от сигарет

Зияют и, похоже, есть ответ

В их танце.

И я из бездны улицы ночной,

Чужой, кричу о том, что мир не познан...

Но все они сияют глухотой,

Мельчают, переходят с высото-

ю в звёзды.

Непонятый, с обидой на челе,

Куда идёшь ты, Странник-по-Земле?

Что ищешь?

Вдоль тёмных улиц тянется твой век,

И спишь ты чутко, не смыкая век,

Как нищий...

Песня одна о себе и тебе,

Мне и не надо другой.

Каждому призраку свой скарабей,

Каждому волку свой вой.

Войны иллюзий в моей голове

Молятся на палача.

Я пропою эту песню. Поверь,

Слишком уж больно молчать.

Смерть -- конец одиночеству,

Искупление прошлого.

Лишний повод для почестей.

Разрешение сложного.

Расставанье без жалости.

Глухота и безмолвие.

Окончанье усталости.

Расслабление полное.

Знак родства человечества

И природы изменчивой.

Плюс желание вечности.

Повод быть незамеченным.

Или наоборот... Но я

В ней люблю не речёное.

Смерть -- начало свободное

И -- моя наречённая.

Пробуждение. В этом доме

Солнце редкий и призрачный гость.

Но не мучат ни скука, ни злость,..

Нет похмелья и тело не ломит.

Ритуальный обзор потолка.

"Потягушки, сынок, потягуш-ки!.."

Ощути: на соседней подушке

Отзывается чья-то рука.

Время тянется. Ты свободен

От желаний и мыслей. Итак,

Ты садишься... и делаешь шаг --

И встаёшь. И ступаешь в сегодня.

Душ. Бритьё. Созерцанье себя

В запотелое зеркало. "Годен".

Кофе. Радио -- хаос мелодий.

Завтрак. Курево. Окна в Арбат.

Вот и всё. Прости, что печально.

Ты ведь вряд ли чувствуешь так.

Утро -- ежедневный пустяк

Изначально...

Ты течёшь сквозь дни в неизвестность.

Будет день, и вечер, и дальше.

Может, так становятся старше,

Сверстник...

На белом свете тысячи людей

(Шесть миллиардов, если по науке).

Почувствуй, осознай, похолодей:

Они к тебе протягивают руки.

Их много -- разных. Каждого судьба

С твоей несхожа (старая легенда!).

Меж тем их всех роднит одна мольба --

Желанье быть услышанными кем-то.

Не с просьбами о помощи влезать

В чужую жизнь, не требовать трибуны --

А отразиться в чьих-нибудь глазах,

Лишь отразиться в чьих-нибудь глазах...

И тех, с кем разделяет океан,

Ты повстречать и выслушать бессилен,

Всех языков не выучишь, всех стран

Не посетишь -- но тех, что рядом были,

Ничто не отделяло от тебя.

Но -- умолкаю ("Не суди...") -- и слышу,

Как нежно ворковалось голубям

В моём далёком детстве -- там, под крышей...

Не будет писем из Бангкока

И рукописей в тайниках.

Ну, что ж, обыденность жестока,

И все мы у неё в руках.

Не быть явлению героя;

И ни вчера, ни завтра нет,

А труп Офелии прикроет

Хрустящий пластиком пакет.

Что ж... Свёртываясь, как пространство,

В воронку собственной души,

Скачусь я к ширеву ли, к пьянству --

Меня всё это не страшит, --

Но незнакомый мне в Бангкоке,

Похожий чем-то на меня

Живёт вот так же, служит в доке,

Не прочь поеться и принять, --

Как будто после амнезии

Он видит мир -- и сознаёт:

Не будет писем из России,

Офелия не оживёт.

И слёзы заслоняют город.

Идёт (печаль его светла...),

Не замечая светофора

И "Лексуса" из-за угла.

Рождённый на заре,

Чей голос тих и ясен,

Поёт своей любви

Багровый гимн разлук.

Услышать и прозреть.

Но гулок сердца стук,

Не слышно слов -- лишь голос, что прекрасен.

Путешествие

Лекарство: в спальный вагон -- и в путь.

А может -- в омут. Иль пулю в грудь.

Ведь даже смерть -- перемена мест,

К тому же -- точно не надоест.

Мой выбор -- бегство от снов и дум.

И даже песня -- обычный глум.

На глум не принято возражать --

Никто не отговорит бежать.

Но как, когда моё бегство зло

вдруг в путешествие перешло?

И как, когда в той ухмылке зла

Жестоко мудрость меня нашла?

И как (слепец!) я не мог понять,

Что это счастье нашло меня!

Стихи

На ступеньках театра, под тремя

Лимонами фонарей,

С наступающей ночью слиться стремясь,

Трое мечтали о ней.

В пыльном алом бархате кресел -- там,

Куда лишних билетов нет, --

Счастливый четвёртый смотрел -- не спектакль,

И -- не на неё, о нет!

Счастливый четвёртый смотрел в себя --

И в нём был де Бержерак!

Она -- на него смотрела любя,

А он на неё -- никак.

А трое влюблённых, которым она

Дарила его стихи, --

Друг от друга кутались в сумрак на

Ступенях, досадны, тихи, --

Словно вечная пьеса со сцены вон

Сошла -- и вторгнулась в жизнь.

Четыре сердца любили его,

А он был обычный шиз.

Четыре сердца любили его,

А он, блядь, и в ус не дул!

Но с балкона поглядывал вниз, на твой

Затылок в десятом ряду.

А ты (достойный судьбы изгиб!)

Ей взгляды шлёшь через зал...

Тебе свои она слала стихи,

Но этого он не знал...

Ни страны, ни погоста...

Почтамт. Библиотека. Церковь.

Жилая улочка. Мосток.

Кто этот город исковеркать

До чужеимчивости мог?

Идёшь, сквозь ужас шепчешь снова:

"Мне эта родина не мать..."

Куда же ты, апостол слова,

Теперь вернёшься умирать?

Балет

Поговорим о балете. В закатную даль

Дверь распахни -- и в проёме запляшут пылинки.

Вечер -- в adagio, и напоён, как хрусталь,

Звоном услышанной раз патефонной пластинки.

Так ты поймёшь, что червоное золото -- пыль.

(Танец, случается, красноречивее слова).

И прогудевший за дачами автомобиль,

Растормошив, даст понять, как ты был очарован.

Лёгкое крошево музыки, как конфетти,

Вдруг по прошествии праздника там или этам

Будет встречаться тебе -- и (за правду прости)

Ты непременно в минуту забудешь об этом.

Только банальная серая пыль по углам.

(Музыка). Смутное воспоминанье о лете.

В поте лица твоего заработанный хлам.

Это не страшно, что мы говорим о балете?

Знаешь, сейчас оттолкнусь от земли, полечу.

Я ведь вернусь всё едино: пыль к пыли,

прах к праху.

Дай, я станцую закатное пенье пичуг --

Ветер, и вечер, и вечность наполнят рубаху.

Если ты что-то не понял, мой друг -- не беда.

Здесь объяснять бесполезно, да я и не буду.

Дверь распахни на закате в топлёную даль.

Но (вот секрет:) с обязательной жаждою чуда.

Нет искренности в шёпоте листвы.

Она трепещет, что-то обещая --

Но лишь затем, что так она продлить

Пытается свой беспокойный век.

Но -- в мире осень. Голы и кривы

Деревья. От стыда красна, немая,

Лежит листва-обманщица. Пошли

Пошаркаем ногами по листве!

Осенняя прогулка. Дремлет лес.

Там, меж деревьев, влажно и просторно.

Ты видишь далеко насквозь, и я,

Пуская пар, вдыхаю тишину.

И искренно молчание небес.

Но мне в ветвях мерещатся упорно

Слова листвы, что по весне сиять

В тебе любви ко мне... Я жду весну...

Спряжение

Ты умрёшь, и я умру.

Лучше -- рано поутру,

Чтоб, когда я умирал,

Для кого-то день настал.

Он умрёт, и ты умрёшь.

Оба вы, признаться, ложь.

В довершение всех бед --

Я поплачу о тебе.

Я умру, и он умрёт.

Тики-так. Прервётся род --

Словно кончится рассказ.

Кто-то -- вспомнит ли о нас?

Я, ты, он -- мы все умрём.

Кто сейчас, а кто потом.

И уже не нам спрягать

В школе слово "Умирать".

Я умру -- какой пустяк!

Крестик -- это просто знак.

Так... рисунок на песке.

Смысл его: "Теперь ни с кем".

Он умрёт. Щелчок -- и нет,

Словно выключили свет.

Смерть, мой друг, страшна тому,

Кто не знает, что к чему.

Ты умрёшь. И я умру.

Помнишь листья на ветру?

Малый им отпущен срок.

Как и нам с тобой, дружок.

Трудно свыкнуться... И всё ж

Полюби, что ты умрёшь.

Если бы я только мог

Научить тебя, дружок...

Нет смерти, нет тебя и нет меня.

Как это трудно всё-таки принять!

Не быть -- чудесно, равно как и быть.

А чудо мы не в силах объяснить.

Реальность

Сыч нарисованный на нарисованной ветке

Ждёт, чтоб ты взял карандаш. Нарисуй ему мышь.

В плоском графическом локусе боги так редки,..

Так что сгодишься и ты. Угостишь -- угодишь.

И, может быть, он попросит Того, Кто трёхмерным

Нарисовал тебя, дать тебе то, чего ждёшь.

Пусть это будет (как мышь твоя) просто химера --

Но ведь от века на ложь покупается ложь.

Смотрит с рисунка глазами огнистыми птица.

Кем ты рисован, художник? И есть ли конец

Ряду друг друга творящих Творцов-живописцев?

Есть ли Последний -- Реальный -- Правдивый Творец?

Может быть, есть -- хоть вдали, на неведомых звёздах,

Там, куда ты, загрустив, вопрошая глядишь, --

Сыч настоящий, по образу коего создан,

И на обед у него -- настоящая мышь.

Родник моих ошибок,

Похоже, не иссяк.

И было б мне паршиво,

Когда б не был дурак.

А так -- легко и просто:

Что спросишь с дурака?

И я листаю воздух,

Витая в облаках.

Ношу я воду в сите

И в ступе толоку.

Про что вы ни спросите --

Кричу "ку-ка-ре-ку".

Хожу зимой раздетым,

Мечу свой бисер в пыль --

И стану президентом

Республики Де Биль.

Живётся мне неплохо:

Катаюсь на весле

И чту царя Гороха

За бога на Земле.

Я друг всего живого --

И с этой вот пяты

Какой-то безголовый

Назвал меня святым.

Он ничего не петрит,

Он раб словес своих,

А ведь "святой" и "светлый" --

Две разницы больших...

А впрочем -- что мне это!

(Я делом дорожу,

А слово -- тьфу! С рассветом

Я петухов бужу,

Меняю сохлый месяц

Тринадцать раз в году

И осенью по лесу

Ежей в листву кладу).

Плевать, как называться.

Ведь я с ним не знаком.

Позвольте оставаться

Мне светлым дураком!

Есть другая сторона.

Я её не вижу.

Но меня страшит она --

И она всё ближе.

Я исследую себя

(Тело. Дух. Мышленье.)

И меня не усыпят

Светлые виденья.

Исчерпаю их до дна,

Разложу на ноты,

А за ними ждёт она --

Сумрачное что-то.

Но -- белить я не стремлюсь

Тёмные секреты.

Я уже её люблю,

И -- ей ясно это.

Ты прав, Нерон: как сладко убивать!

В руках держать конец дрожащей нити --

И обрывать, как пуповину. Брать

Принадлежащее природе, Богу

И матери. Украсть

у смерти власть

И пользоваться ей по произволу

Фантазий, веры, прихотей, планид

И зверя, что тобой руководит!

Как сладок взгляд затравленный врага,

Отныне именуемого жертвой!

Как бьётся в жилах нависочных кровь,

Стремясь потоком безудержным к паху

И преклоняя разделить любовь

Немедля, с первой встречной, с первым встречным,

Едва казнимый враг испустит дух.

А лучше -- сразу, здесь, сейчас и с ним же.

Так опьяняет тонкое искусство

Верёвки, дыбы, яда и ножа.

О, этот храм нехватки прихожан

От века не испытывал.. и диво ль,

Что в нём и мой алтарь, и мой престол?

И может быть, я сам сюда пришёл...

Когда очистит душу сердолик

И мир воскреснет,

Я обрету движенье и язык --

И будут песни.

И в разнородный круг моих друзей

Придёт единство.

Средь нас не будет пешек и ферзей,

Завид и свинства.

Не озаботит нас пустой карман

И серость будней.

Не будет так, чтобы -- кто боле пьян,

Тому уютней.

И я забуду думать о тебе,

Гнилая рана,

Мой чёрный я, проклятый мой репей,..

Моя нирвана.

И мой порог свобода и покой

Не переступят.

Во мне сольются я и мой другой,

Собьются в супесь.

И не смогу я больше никогда

Осёдло мыслить.

И ты не будешь значить ни черта

Ни в снах, ни в жизни.

Тополь облетел. Окно завесив,

Я листаю развороты детства.

Осенью я не впускаю вести;

Осень -- это время оглядеться.

Время до тебя и время после.

(Чувствуешь свою, дружище, важность?)

Разобраться, кто кому ниспослан.

В лампу бьётся залетевший бражник.

Книги запылились. И чернила

Высохли -- и новых книг не будет.

Бабочка. Красивая. Как мило.

Здесь. А там -- затишье. Тополь. Люди.

Ты -- среди людей. А это значит,

Я и от тебя окно завесил.

Ты с другими -- так или иначе.

Был бы здесь -- возможно, был бы весел.

Чтенье детства -- лучшее от грусти

Из всего, что нам дано богами.

Только эта дверь тебя не пустит,

Тополь загородит путь руками.

Я в пределах самопогруженья.

Осень. Быль и завтра -- просто тени...

Не грусти и не проси прощенья:

Это просто ритуал осенний...

Завтра я вернусь тебя увидеть.

Станет тень материей и звуком.

Но (я не хочу тебя обидеть)

Тополь был мне самым лучшим другом.

Дар

Письмо из Дублина. На марке чёрный кот --

Хорошая примета.

Изящный почерк. Кто-то пишет, кто-то ждёт --

Не выберусь ли летом?

Сесть на корабль. Впервые выйти в океан...

Хоть плавать не умею,

Мне при рожденьи, видно, дар особый дан

На глупые затеи.

Куда от родины? Ведь ты же, парень, трус:

Атлантика пугает.

Закинь письмо за шкаф, подумай: "Остаюсь".

Не смог. Забыл. Бывает.

Но паспорт выправлен. И собран чемодан.

Дом заперт. Будь что будет.

Мне при рожденьи, видно, дар особый дан --

Не забывать о людях.

Пикник

Она сидела на склоне,

Душистом солнечном склоне.

Играла с тихой рекою,

Купая пятки в затоне.

Сквозь дымку белого платья

Манила бронзовой грудью.

Принцесса, жертва заклятья,

Ждала его на безлюдье.

Бог весть, пикник или сказка.

Бог весть, приятель иль рыцарь.

С ним -- веселее плескаться

В реке, что солнцем искрится.

Она ждала (в полушаге

От счастья), что на дороге

Двухцилиндровой коняги

Раздастся радостный рокот.

А день певуч был и светел.

Стальных стрекоз эскадрильи

То вились парами в лете,

То хороводы водили...

Она (Диана... Джоконда...)

Смеясь за ними следила:

Судьба ей тоже сегодня

Немало счастья сулила...

Он прибыл только под вечер --

Усталый, мрачный, разбитый.

Её не обнял за плечи.

Былые вспомнил обиды.

Река, казалось, померкла.

Стрекозы сникли и скрылись.

Осколки грёз на поверхность

Воды листвой опустились,

Их долго скорбно качало

В ленивом сером затоне...

Нет, не его ожидала

Она на солнечном склоне!

"Прости", -- он слёзы ей вытер,

Укрыв её своей тенью.

Её мечта и спаситель --

Он сам нуждался в спасеньи.

Он утешал неумело.

Дул ветер -- резко и часто.

Всё шло не так, как хотелось.

Но в том и пряталось счастье.

Дон Кихот

Я теперь выбираю быть слепым и глухим:

Ничего не желаю знать.

Словно в бункер подземный, скрываюсь в стихи,

Чтоб раба из себя изгнать.

Вне "Макдональдсов", выпусков новостей,

Демонстраций, мобильных сот,

Презентаций, курсов валют, сетей --

Моей жизни течёт песок.

Я беглец -- и, наверно, всё тот же раб.

Но я выбрал свою тюрьму.

Ты поймёшь едва ли, чему я рад,

И тем более -- почему.

Это тоже сраженье, но в подобной войне

Нет героев, спасающих мир.

Не пытайся понять; помолись обо мне,

Так желавшем побыть с людьми...

Не скрываю: это счастье,

Если тянет возвращаться,

И -- отравленная радость,

Если не к кому вернуться.

За спиною остаются

Километры и ограды.

И надежды, и отрады --

За спиною остаются.

А с тобою остаётся

Грусть на самом дне колодца.

Ты заглядывал в колодец?

Видел звёзды над собою?

Зёрна звёздного прибоя

Бог на мельнице молотит...

Слышишь это -- и находит

На тебя, что всё вернётся.

И по картам, и по звёздам,

В даль ли, близко ль, рано ль, поздно --

В зябком трепете надежды

В путь пускаешься обратный.

Но тебе невероятно

В прежнее вернуться прежним.

Что же память нас так нежно

И жестоко

Вновь в дорогу

Зазывает? -- Непонятно.

Старая пластинка, патефон разбитый.

Весела лезгинка, да горька обида.

Сердца не увидеть... Впрочем, в том ли дело?

Можно ль так обидеть, чтобы не болело?

Не увидеть сердца, не прижать рукою --

Лаской, не до смерти, только до покою...

Крутится пластинка. Музыка не греет.

Сядем, погрустим-ка. Глядь -- завечереет,..

В ночь, под дождь осенний сплю я, как убитый.

Там, где сон посеял, не растут обиды.

Рано утром, зорькой -- уберу постель я.

От обиды горькой -- тяжело похмелье.

Не на час, не на день -- на всю жизнь бывает.

Если душу грабят -- долго заживает.

Осень листопадит -- ласковая кошка.

Если душу грабят -- значит, есть немножко.

Может, время лечит. Я люблю лезгинку.

Я опять под вечер заведу пластинку.

Свет зажгу и сяду. Чай попью для вида.

Что ж тебе за радость -- мне чинить обиду?

Я ведь останусь. Не думай, что я пропаду.

Даже исчезнув, сломавшись, погибнув -- останусь.

Встречусь -- в аду так в аду, а в бреду так в бреду.

Встречусь, в глаза погляжу и уже не расстанусь.

Перечитай меня шёпотом жёлтой листвы.

Перекричи меня шумом дневной автострады.

Только не словом -- от слова людского отвык.

Только не голосом, слышишь? Отныне -- не надо.

Я ведь останусь -- дорогою, ветром в траве,

Камнем у грязной обочины, глупой кукушкой,

Запахом яблок, подшивкою старых газет,

Веткой рябины, обмолвкой, забытой игрушкой.

Я не уйду. Не надейся, что я пропаду.

Что же в тебе остаётся, когда бы я сгинул?

Это проклятье моё -- заполнять пустоту,

Как заполняют антоновкой в осень корзины.

Вода в реке синяя-синяя,

Как сталью, ладонь режет холодом.

Несёт она листья осинины

И -- молодость, молодость, молодость.

Глядишь ты ей вслед до излучины --

С печалью ли, просто ль с усталостью,

И слёзы осины измученной

Досадною кажутся шалостью.

Сашина песенка

Ты дышишь не мною,

ты даже не шаг

И не ветер, что слух мой сторожким

Делает мглою ночною,

как

У окотившейся кошки.

Ты дышишь другою,

она тебе стелет

Постель; а ещё одна -- скатерть.

Зваться твоею женою

делят

Цель. А с меня -- хватит.

Я тоже дышу не тобою.

В стыль

Ворожу на луны полукружье.

Твоею женою?

Нет. Ты

Будешь моим

мужем.

Тихая погода.

Осень землю студит.

Время не уходит --

Разве только люди.

Вот и всё, пожалуй.

Больше не напишешь.

Тихих слов усталых

Даже ты не слышишь.

Песнь сестры Шахразады

Там, откуда ты идёшь, нет моего возлюбленного.

Там города и пустыни, что суть одно,

там караванщики и калики,

что тоже не столь различны.

Там так же восходит солнце и, рассекая огнём небеса,

багровыми их обрекает на чёрную ночь

с трепетом обезумевших зелёных звёзд.

Но моего возлюбленного нет там,

и мне скучны диковинные вести

из тех краёв, откуда ты явился.

Мне смешны твои волшебные дары,

ибо я гляжу на них, а думаю о нём

и не могу забыть его, и чудеса твои

меркнут

перед его

памятью.

Мне чужды твои восторги теми землями,

где не ступала его нога,

мне досадны твои похвалы моей красоте,

ибо лишь от него желаю я слышать их...

Ты будешь есть от моего стола, пить из моих кубков,

только умоляю, молчи

о тех краях, откуда ты идёшь,

ибо там нет моего возлюбленного...

Только умоляю, молчи,

молчи, не пререкай мою память,

ибо как узнаю я его, когда он вернётся,

если она изменит мне?..

Как я узнаю его?

Слово обречённому

Как это говорят: "Никто не умер"...

Вот, в сущности, ответ на "Как дела?"

Мобильники вызванивают "Бумер",

Христа теснит воинственный Аллах,

Гроза сломила "клён ты мой опавший",

А слово, пригвождённое к строке,

Повыцвело и выглядит уставшим,

Как бакен на реке.

Я чай, по предыдущему абзацу

Ты уж решил, что я опять грущу.

Ты прав. Готов под этим подписаться.

Так Голиаф, взирая на пращу

Давидову, был несколько печален,

Сражённый осознаньем прежде, чем

Летящим камнем: камень изначален

И властен надо всем.

Запущенный божественной рукою,

Насмешливо свистящий у виска

Конец стремленью, слову и покою --

Он выбран для меня наверняка.

И всё же камень пронесётся мимо.

Мой друг, я слишком жажду жить -- и грусть

Моя -- всего лишь маска пилигрима:

Я не ко всем вернусь.

Печаль моя -- печаль перед отплытьем:

Так, выбор сделан, нет пути назад,

И ты готов к событиям, открытьям

И весь, казалось, обращён во взгляд

Вперёд... Но выбор твой, такой желанный,

Отвергнет многих, с кем ты близок был --

И призрак их, доступностью обманный,

Тебе невольно мил...

А рядом с ним иной маячит призрак:

Тот камень, что в неведомых краях

Явится нёбом для твоей могилы.

Ты думаешь с тоскою о друзьях,

Со страхом властный камень созерцаешь...

Не отложить ли путь?.. Помилуй! Бред!

Друзей средь тех, кого ты потеряешь,

А также камня -- НЕТ.

Нет, тот лишь друг мне, кто мой выбор примет,

Ведь сам я -- это то, что я решил.

И даже Бог мой грех, как Магдалине,

Простит мне -- "ибо много возлюбил".

Я отплываю -- радостен и грустен.

Я знаю, где заветный мой Тибет.

И здесь, в пути, -- с тобою остаюсь я,

Ведь этот путь -- к тебе.

Наверно, я твой Пётр. Но я не камень.

Я кровь. И плоть. Но прежде всё же кровь.

И я того благодарю слезами,

Кто в Книге к Богу приравнял Любовь.

Пусть я грущу. Но грустью этой полон --

И жизнь в её прохожих мелочах

Искрится мыслью о тебе, как полночь

Со звёздной пылью на моих плечах.

Так я иду. Людей сменяют люди.

Изобретён компьютерный слуга.

В Германии детоубийцу судят.

Швед целый банк профукал на бегах.

В "горячих точках" гибнут и стреляют.

Мне грустно: этот мир уже не мой,

Почто же он меня не отпускает,

Коль сердцем я с тобой?

Кифара

Хитрец был Одиссей; мне не сравниться с ним.

Своих Харибд и Сцилл я редко избегаю.

Я белой полосе молился, как святым, --

И чёрную просил повременить пока --

Но я не тратил дней, отпущенных Благим.

Глупец, я их копил, хоть знал, что утекают

Они, возврата нет -- и обделён былым

Тот, кто не жил, не плыл, а спал у камелька.

Хитрец был Одисей! Он прошлое создал,

Не тратя ни одной секунды в настоящем

На робость, грусть очей -- и всё же опоздал

На двадцать лет домой. Я опоздал на жизнь.

Не замечая дней, я всё чего-то ждал.

Я всё чего-то ждал. Я всё чего-то ждал...

Меж тем катился вниз, и уж сочтён пропащим.

Но я не Одиссей, и с меркою его

Не подходи ко мне, не приближайся, мойра!

Я мог бы жить быстрей Гермеса самого,

Не ведая сомнений, не страшась пути.

Но был бы я совсем не тот, и самого

Себя узнать извне не смог бы... что? Не горе?

Не горе. Но родней мне нега моего

Бездействия -- и нега стыдного "Прости".

О чём я?! Всех богов в свидетели зову,

Что я люблю и жизнь, и действие, и смелость.

Но главная любовь, скажу по естеству, --

Быть просто в поле ржи безмолвным колоском.

Ни странствий и ни слов. Во сне -- и наяву.

Во сне и наяву. Во сне и наяву...

А жизнь как снежный ком... -- не очень и хотелось!

Хитрец был Одиссей! Он уходил от бурь,

Поскольку просто шёл по своему маршруту.

Ну, что ж... Он был умней, во мне ж играет дурь:

Я на подъём тяжёл, и море мне лишь снится...

И всё же я тону, и, кажется, в себе.

А он -- живым к супруге возвратится --

И дале -- так, как описал Гомер...

Как будет... как случится...

Например...

Течение несёт меня легко,

Судьба диктует, Бог располагает.

Когда желают знать, что хочет конь,

Поводья отпускают.

Коррида. Крики пьяных кровью женщин.

В спине свербит копьё бандерильеро.

Тореро наслаждается сраженьем.

(Я бык, но в прошлой жизни был тореро...)

Умер Сон-великан, поджидавший меня на опушке.

За ночь -- в жёлтых сединах деревья, и конвертами птиц

Эта весть разнесётся по космической нашей избушке,

Наплевав на препоны языков, океанов, границ.

Умер Сон-великан. Окровавлен и бур изумрудный

Плащ его. Он хотел уберечь меня этим плащом --

Не успел. Не укрыл. И полёг -- истлевающий, грудный,

И бездонное небо -- обмелело, рыдая по нём.

Я ходил в этот лес. Я ключицы умершего друга,

Проступившей корявою склизкою веткой ветлы,

Осторожно касался у ряской заплывшего пруда.

На водь лодку спускал. Так ведь -- пруд; далеко не уплыть.

Умер Сон-великан. Я любил: он играл на свирели,

Молодели и вечные ели, и старцы-дубы.

Я любил его силу и запах полуденной прели,

Как приляжешь в копну у опушки, устав от ходьбы,

Впечатлений и зноя, а пуще того -- от знакомых.

Я любил его. Я каждый день приходил, каждый день.

Я привык, я не ждал перемен: ни беды, ни излома.

Надевал его плащ... Он ведь сам: всё "надень" да "надень"!.

Вот лежит этот плащ -- весь в кленово-осиновой крови.

Может, только и был -- этот плащ? Но откуда же кровь?

Я хватаюсь за грудь, тело рушится на полуслове --

Рассечённая грудь не больней, чем разбитая бровь.

Я лежу. Небо серо, но столько мне слёз на ресницы,

Что я знаю: нет звёздам числа; звёзды плачут по мне.

Я гляжу: растащив мою душу, разлетаются птицы,

Разнося по земле нежно-грустную песню о Сне..

Япония

Единство хризантемы и меча.

(Одно в другом, и красотой обоих

В разрыве -- нет услады для меня).

Танцуя, убивая и храня,

Меч острием по воздуху рисует

Незримой хризантемы лепестки.

Я ею был пленён, и я погиб

Для всех иных цветов, для снов, для сует.

И юный сад в цветеньи хризантем

Лихим мечом мне в сердце проникает --

И рана, кровоточа, затихает

Бутонами запёкшихся поэм.

Я прохожу, и путь мой прям. Печаль --

В моей душе нечастая пришлица:

Я всё приму, чему судьба случиться,

В бесстрастьи хризантемы.. и меча.

В душе того, чья кровь не горяча,

Змеёй притихшей селится печаль.

А тех, в чьих жилах жар, а не вода, --

Лишь птица грусть тревожит иногда.

Я лёгкий бриз... Я лёгкий бриз...

Я волосы твои

Перебираю -- мой каприз

В пространство их струит.

Твои одежды -- нежный шёлк,

Но я ещё нежней.

Тебя коснуться я пришёл

Дыханием морей.

Царём царей я был, и был

Спасеньем моряков... --

Твой влажный взгляд меня пленил,

Дитя материков.

И, ошалелый, я едва

Гожусь теперь на то,

Чтоб целовать и целовать

Твой белый стан литой...

Беззвучно губы в темноту

Роняют -- слово? вздох?

Я обрету, я обрету,

О чём мечтать лишь мог.

Но голос мой -- как лёгкий стон,

Меня сомненья жгут:

К кому летит то слово, что

С твоих скользнуло губ?

Далёкий образ, тень, эскиз --

Он рок, он боль, он зло...

Я лёгкий бриз... Я лёгкий бриз...

О, как мне тяжело...

Чертополох. Обочина дороги.

В закате чёрен силуэт куста --

И вычурен. На краешке листа

Ленивый слизень. След его искрится

По чёрному багровым -- и немногим

Понятна в этих грозных красках -- жизнь, --

Такой, какой сподобилась явиться.

Но всё это не то; забудьте. Тише.

Лишь вслушайтесь на миг: чертополох...

Чертополох... Черта и сполох... Выше

Лишь Бог.

Он -- позади и зримого, и слова,

Он за чертой -- на миг явленный свет.

И нет на свете ничего иного.

Да и чертополоха тоже нет.

Есть только слово.

Слова из книг, блаженный яд познанья,

Дверей и лестниц поиск в темноте,

Бесовских глаз под маскою мерцанье,

Слова Екклесиаста на щите,

Слова,слова из "Гамлета", проклятье

И Фауста, и Соломона, и

Бедняги Беркли, жертвы восприятья..

Слова других. Твои слова. Мои.

Пучина между знаньем и незнаньем.

Произведенье истины и лжи.

Ещё не суть -- но названной желанье.

Ещё не мир -- но наша в мире жизнь

До распоследней мелочи. Ты знаешь,

Что я боюсь одной лишь тишины.

Верней, боялся. Больше не нужны

Слова мне: ты едва ли разгадаешь

Значенье их: Ты слишком к ним привык..

Давай изобретём другой язык!

Не отвечай. Что ты ответишь мне --

Свои слова? мои слова? чужие?

Вот сердца стук услышать в тишине --

Ответ. И я едва ль приму другие.

Ты можешь говорить, что это бред..

Проклятье человеческого рода --

Слова,от них избавлена природа --

И мне забрезжил избавленья свет,

Но одному -- к чему мне это? Слушай:

Мои слова не боле чем слова,

Но нынче в них я облекаю душу

И об одном прошу тебя: давай

Почаще говорить, минуя слово.

Хочу увидеть скрытое за ним.

Я пилигрим, не знающий иного,

Ты можешь быть проводником моим.

Познание -- безумная квадрига.

Не сдержим? Хоть попробуем давай!

(Я лишь боюсь, что мы напишем книгу,

И кто-то прочитает в ней слова...)

Конец прекрасной эпохи*

Разбито зеркало-сумрак,

В диване вялые блохи.

Клавир. Напудрен безумный

Конец прекрасной эпохи.

Корсет. Мне кажется плоским

Любых идей воплощенье.

Конверт. Как выверт бесовский --

Стандартное обращенье:

"Мой Беспримернолюбезный!

МОН ШЕР! Дела мои плохи.

Вверять холсту бесполезно

Конец прекрасной эпохи.

Пишу, чтоб двигались руки.

Фигуры плоски и немы.

Мои картины в докуке

Твои обскачут поэмы.

Ищу приманку Костлявой.

Мне в этом мире не место:

Занафталиненной славой

Внесён я в кучу реестров.

Когда узнаешь: я умер --

Скажи (пусть даже не спросят):

Он здесь, что можно, обдумал --

И двинул дальше. Иосиф".

В камин листок! -- и атласный

Его глотает вулканчик.

Конец эпохе прекрасной

Тобой подписан, мой мальчик...

______________

* "Конец прекрасной эпохи" -- стихотворение И.Бродского

Ирис

Никто не спорит: ирис сумасшедший.

Чтоб быть столь вызывающе порочным,

Чтоб так бесстыдно отвернуть примятый

Рукой природы в гофр изящный, словно

Касаньем тленья, сладкий лепесток --

Для этого быть смелым и безумным

Достаточно едва ль. Он сумасшедший,

И линии лилового разврата

Слились, соединились в нём, похоже,

Недаром. В сквозняке моей террасы

Плывёт он безрассудной каравеллой,

Что принц надменно гомосексуальный

Уводит прочь от берега, где сердце

Оставил он, но не оставил гордость.

В моём саду второй раскрылся ирис.

Плывёт по ветру, первого достоин.

Я выйду в сад, я срежу тот цветок

и с первым их в одну поставлю вазу.

Их будет -- двое. Будет -- два цветка.

Любовь и смерть. Но с ирисом иначе

И быть не может: в нём любовь и смерть,

Невинность и порок, весна и тленье.

Такой цветок.. цветы. Никто не спорит:

Я тоже, как и ирис, сумасшедший..

Звездопад

Ты прихотлив, твои черты,

Одна сменив другую,

Несутся в сотнях с высоты --

Слова, небесная латынь,

И я читать рискую:

Мечты на сотни лет вперёд,

Надежды, устремленья...

(Да, люди мыслящий народ,

И благ отсутствие ведёт

К минутам измышленья).

Ты праздник Вечной Пустоты.

Слова в тебе иль звёзды,..

Лишь то, чему не быть -- есть ты,

И мы на крыши, на мосты

Полюбоваться просто

Тобой выходим. В небосвод

В мечте вперяем зренье.

Да, люди мнительный народ,

И мило им такое вот

Времён препровожденье...

И что-то гроздью в нас самих

Срывается с орбиты...

И птичий лес, и ветер стих,

И в сердце музыка и стих,

И жажда Аэлиты.

И каждый верует и ждёт,

И худший враг сомненье...

Да, люди жаждущий народ,

И каждый просит от щедрот

Прекрасного паденья.

Когда бы я, фигляр и черни ненавистник, пренебрёг

Движеньем музыки во мне, расположением светил --

И отыскал меж скал бунгало, башню, саклю, уголок

Любой,где можно было б жить неподотчётно:дескать,жил

И всё -- бесследно, не вназирку за шатанием времён

В разворотившихся пазах и в жаре аутодафе,

Презрев моленья, суету, словеса, истину, закон,

Надежды, горести, молву, и ропот недр, и пенье сфер,

Необходимость и нужду, желанья, совесть, дрожь в руках,

Ученья магов и волхвов, непреходящесть бытия,

Загадки и ключи к загадкам (кстати уж и о замках

Замолвить слово...) -- одиночеством царей, наверно, я

Бы оказался осенён -- и в этот миг, блаженный миг,

Когда один лишь ведом ключ, и тот -- у самых ног ручей,

По питии и омовеньи я б, озябнувши, постиг,

Что я никто ни для кого, что я никто ни для кого,

Что я ничей...

Но и тогда, не облечённый связью с миром и людьми

Нигде, исторгнутый из списков всех богов, что были от

Начала мира (снова слово повторяю, чёрт возьми!),

Никто: ни Гамлет, ни Обломов, ни Альцест, ни Дон Кихот,

Ни Дон Гуан, ни Дона Анна, ни Христос, ни Азазель --

Пустое Я, поскольку некому по имени назвать --

Я буду помнить лишь тебя из слова звучного ДОСЕЛЬ,

И зазывать, и обмирать, и умирать, и уповать,

И сожалеть, и тлеть, и млеть, что даже смерть посмотрит вдруг

С невольной завистью на пыток феерический каскад:

Я навсегда тебе не враг, я навсегда тебе не друг,

Я навсегда тебе не бог, я навсегда тебе не ад-

ский пёс Цербер, что двухголов и сам себе антагонист, --

Но это частности, не стоило б терять по ним покой,

Когда б я не был для тебя пустой стакан и чистый лист,

Когда б не мучился одним, когда б не помнил каждый миг,

Что я не твой...

Кто мы? -- всего лишь выходцы из снов.

Мы видим мир таким -- он не таков.

Мы строим сердце по подобью храма,

Но храм наш из луны и облаков.

Наверное, мы попросту упрямы...

Я наблюдал, как вянет тень цветка:

Как будто бестревожная рука

Не рассчитала хрупкость красоты...

Что ж -- так моей души коснулся ты.

Гора

Я сидел на горе, я спустился в мир,

Я вернул себе смех, я вернул себе скорбь,

Я вернул себе страсть, я вернул себе смерть,

Стал раним, упоён и горд.

Я входил в города, говорил слова,

Совершал чудеса, убеждал дураков,

И купала меня в облаках молва,

У моих преклоняясь слов.

Пали троны земных владык, звеня

Мне славу в веках, и я царил,

И, к богам равняя, любили меня,

Ибо я никого не любил.

Но едва в этот мир я пророс опять

И отметило сердце, кто сердцу мил, --

Порешили меня поутру распять

На словах, что я говорил.

И всякий, взявший мои глаза, --

И серый ворон, и червь земной --

На моей горе умирали за

То, чтоб я вновь явился мной.

Но напрасно кости их солнце жжёт,

Напрасно их прах терзают ветра.

Другая гора меня бережёт --

То в сердце твоём гора.

А это значит, однажды ты

По склону крутому поднимешься ввысь

И сбросишь никчемный прах с высоты --

И снова откроешь жизнь.

И если не ты -- то я в тебе --

Но всё-таки ты -- ловец основ --

Поймёшь блаженство сидеть на горе,..

Но только не надо слов...

Лёгкая поступь -- вот первый

признак божественности.

Ницше.

Я улыбаюсь -- видишь?

Я ухожу легко,

Как песенка на идиш,

Как выстрел в "молоко".

Пусть трудно мне даётся

Небесно-лёгкий шаг,

Но бог во мне смеётся,

И это добрый знак.

И встречи, и прощанья --

Иллюзия, мой друг,

Как наше ожиданья,

Как сны, как мир вокруг.

Серьёзность здесь досадна,

Ирония в цене,

И всё же мне приятно,

Что ты был дорог мне.

А может, это шутка.

Но от неё светло.

И уходить не жутко,

И петь не тяжело.

И ты легко прощайся...

Ну, поддержи игру!

Разбить бы что на счастье!.. --

И сердце я беру...

Часть 2

СВОБОДА

цикл

Смотри равнодушно

На жизнь, на смерть.

Всадник, проезжай мимо!

Надпись на могильном

камне Уильяма Батлера Йейтса

Ни семьи, ни родины, ни дома!

Никаких привязанностей --

никаких пут!

Диоген

Их много. Это люди. Их тела

Так хаотично движутся в пространстве,

Их мысли -- какофония и взрыв

Ежесекундный. Вот что их роднит.

Их поиски добра дорогой зла.

Их клятвы (образец непостоянства).

Готовность на безумнейший призыв

В ответ -- нестись толпой, толпой крушить

Всё то, что накануне было свято.

Пускают целый мир в такую трату!

Добро б богаты! -- так ведь нет, бедны,

Раз вечно ищут лучшего... Не знаю,..

Устроить ад -- и тень в нём видеть Рая...

Есть что-то привлекательное в них.

В твоей улыбке обещанья нет.

Твой синий взор ни холоден ни тёпел.

Что ты за птица -- для меня секрет,

Но вижу я в тебе покоя свет.

Ты у моих не будешь биться стёкол.

Скорее я. Я словно за стеклом,

И мир весь -- тоже. Ты же -- созерцаешь,

А если надоест -- взмахнёшь крылом

И унесёшься, бросив нас в былом,

А мысли о былом ты презираешь.

Твой взгляд небрежный -- интерес на миг.

По мне скользнул -- и сквозь меня помчался:

Младенец, отрок, парень, муж, старик,

И первый крик мой, и последний хрип, --

Тобой я весь отринут в одночасье.

Так ровно внемлешь ты всему,

ничто

В тебе не дрогнет -- вот твоя природа:

Не делать предпочтенья ничему,

Взирать на мир, скользя из тьмы во тьму,

И -- забывать.

И это ты -- Свобода?!

Белые нитки

Я здесь не был три тысячи лет.

Без меня эти улицы плыли

По ночам из заката в рассвет --

То в снегу, то в тумане, то в пыли;

Дождь стучал: "Тебя нет... тебя нет..."

И потёртые стены хранили

Чужедальние сказки и были

Детских лет.

Как со мной им жилось без меня.

Почему же всё время я верил,

Что следы моих кед сохранят

Три ступени у дружеской двери?

Разве не был я запечатлён

Навсегда -- навсегда -- переулком,

Где качался любимый мой клён,

В чьём дупле я припрятал шкатулку

С дневником, где я каждый свой сон

Записал -- я не помню -- когда-то...

Разве не был я запечатлён

Этим городом -- стёртым, помятым?

Этим городом -- сирым, чужим?

Если так -- я теперь бесприютен.

Ты услугу мне, друг, окажи:

Есть свободная койка в каюте?

Приюти меня -- на ночь -- на день.

По проулкам родным пошатаюсь.

Что там месяц? Июнь? Я сирень

Так люблю, я сирени покаюсь,

Расскажу, что домой, что чужой,

Что живой, что немой (душат слёзы).

И прохожий прошепчет: "Дурной!" --

И исчезнет -- смурной и тверёзый.

Что ж -- и мне бы пора! Я билет

На бегу покупаю обратный.

Я здесь не был три тысячи лет,

И зачем я здесь был -- непонятно.

Уезжаю с улыбкой, стыдясь...

Город, словно со старой открытки...

Чёрт с ним! Пусть! Жизнь и так удалась!

Жаль, по шву эти белые нитки...

Ни ты, ни я. Ни кто-либо другой --

Сюда нога Познанья не ступала.

Прибой не знает здесь, что он прибой.

Он просто разбивается о скалы...

Точнее, обо что-то... об ничто,

Ведь здесь и скалы скалами не званы.

Как мне найти дорогу в место то?

Оно, поверь, любые лечит раны.

Но главная беда не в том, что путь

Туда безвестен. Хуже то, что сам я,

Придя, прибой прибоем назову,

Безмолвное наруша созерцанье

И сделав ойкуменой уголок,

Что мог спасти меня от ойкумены.

О, как найти мне способ и предлог

Утратить речь -- и мысль, что "Я" бесценно!

Как обратиться в зрение и в слух,

И быть никем, ничем, свободным снова!

О, был бы ты Святым, великий Дух,

Когда б в Начале не изрёк ты Слова.

Распахнутые крылья.

Далёкая земля.

Долина изобилья.

И мачты корабля

Почти на горизонте,

Где так блестит вода...

Я в снах своих ребёнком

Останусь навсегда.

И жаль, что пробудившись

Я возвращаюсь в мир,

Где все мы, народившись,

Должны расти людьми,

И в этом состояньи,

Обязанные всем,

Ждём снов как воздаянья

За груз людских проблем.

Чуть ночь -- глаза закрыл я,

Вдохнул -- и voila! --

Распахнутые крылья,

Далёкая земля...

Ни имени, ни дома,

Но целый мир в глазах.

Устал я быть ведомым

На имени уздцах.

А если кто окликнет --

Бессмысленный тот крик

В сознанье не проникнет,

Как сонной шавки рык.

И будут годы пылью

Мне память истреблять...

Вот и цена за крылья

И призрак корабля.

Корабль плывёт. На палубе оркестр.

Играют Гершвина. Танцуют пары.

Корабль не мой. Он взят давно в секвестр.

К тому ж он невелик. К тому же старый.

Корабль плывёт. Грозятся небеса.

Вздымаются валы. И древний Кольридж

Глядит с усмешкой странной сверху сам,

Безумный, умудрённый и спокойный.

Корабль плывёт. Что чей-то взгляд ему!

Катается по палубе бутылка.

И -- джаз... Бушприт вонзается во тьму.

Дно моря -- нежеланная подстилка.

Корабль плывёт. Пугают крики: "Течь!"

Как заведённые, танцуют пары.

Нет -- замерли. Смешались. Их обречь

На гибель не посмеет тень корсара!

Корабль идёт. Как мы: из тьмы во тьму,

Меж выходом из порта и прибытьем.

И что-то да назначено ему

Уже самим свершившимся отплытьем.

Корабль плывёт. На палубе война.

Бликует пламя. Крики. Перестрелка.

К утру победу справят тишина

Да запертая в клеть ручная белка.

К полудню прояснеют небеса.

А к ночи снова палуба остынет.

Плывёт корабль. Куда -- не знаю сам.

Но он плывёт... Прости меня, Феллини!

Кино не радует. Приелось. И не надо.

Я листопадом наслаждаюсь, листопадом.

Приятный шорох -- будто снова кто-то рядом.

Хотя на самом деле нету. И не надо.

Я не мастак многозначительные взгляды

Дарить тому, в ком обретаю лишь прохладу.

И всё ж мне нет с собою никакого сладу --

Но я об этом расскажу лишь листопаду.

Так продолжается уж три недели кряду.

Я прикипел до боли сердцем к листопаду.

Одну лишь мысль гоню я прочь остервенело:

Листва осыпется -- и что я буду делать?

Есть странные семьи, в которых люди

Используют "Здравствуй!" и "Счастливо!" как знак

Благосклонности, если это произносят,

Или обиды, если молчат.

Есть странные семьи. Она его

Любит и точит в истерике ревности,

А он молчит, чтоб пойти налево,

Едва иссякнет поток её откровенностей.

Это странные семьи. Он лежит на диване,

Она -- не на диване и не лежит.

Но -- тоже блажит. На машине стиральной

Призадумалась, поставив на "ручной отжим".

Престранные семьи. На работу, с работы.

В постель, из постели, не минуя стол.

Откуда-то книги, дети от кого-то.

Сколько дней -- кто знает? Сто раз по сто.

Есть странные семьи. В них странные люди.

Им до странности смутно чего-то хочется...

И будет хотеться. И ничего не будет.

Есть странные семьи, чьё имя -- Одиночество.

Научная статья. Разъяснение нашему брату,

Как структурно устроено окружающее нас Ничто.

Не пойму: то ли правда мы в чём перед ним виноваты,

Что нагородили структур на месте пустом...

Отсутствие чего бы то ни было между атомом и атомом,

Превышающее по габаритам сам атом в такое количество

раз,

Что фантазия, сколь ни была сильна и богата,

Во столько же раз меньше самой проблемы,

окружающей нас.

Сквозь меня, и тебя, и любого, как сквозь

власяную решётку,

Свистит пространство, которого нет, как и нас,

И учёный автор требует уяснить это чётко,

Чтоб приблизиться к истине,

странной, как мумии глас.

Не пойму, как Ничто состоит из чего-то, которое

Тоже Ничто, и частицы, которых помыслить нельзя,

Не состоящие, составляют и небо, и горы,

И конечно -- тебя. Как Ничто составляет тебя?!

Мы стоим у порога вконец обезумевшей физики,

Где спутанные патлы Эйнштейна -- последний ответ

На вопрос, в чём разница

между максимумом, нулём и мизером,

И ответ будто бред: этой разницы нет. Её нет.

На вполне нереальной земле под счастливой звездою,

Которая тоже не более чем ничто,

Пустота моя встречается с твоей пустотою,

Чтоб заняться с тобой пустотой, пустотой, пустотой.

Я постигаю последнее слово науки,

Верю учёным, почти просветлённый уже...

Но ты кладёшь мне на плечи свои тёплые руки,

Свои плотные плотские руки... И спокойней душе.

10.

Прощайте все. Нет, я не умираю --

Ну, разве что для вас. Давайте руки.

А, нет, не надо рук. Ведь вы же, суки,

Меня хотели видеть негодяем.

Я был удобен; если нужен -- близок.

Когда мешался -- усылался дале.

Все ваши мысли, радости, печали

Я разделял (продолжить можно список).

Я был лекалом, Эхом, отраженьем.

Приятным парнем, Настоящим другом.

В моих глазах не теплилось движенья

Своих тревог, желаний, грёз, испугов.

Я был никем -- и тем похож на вас.

И потому так рад уйти сейчас.

11.

И я во всём увидел суету.

И замер я, как камень у дороги.

И днём меня пинали чьи-то ноги,

А в ночь я созерцал свою звезду.

Затем меня река тащила к морю.

Я меньше стал и глаже, и теперь

Песчиной средь песчин на дне морском

Лежу, забыв об имени своём,

Не вспоминая ни о ком, и вскоре

Могу я стать жемчужиной, и дверь

В оставленный когда-то мир разверзнут

Ныряльщик, ювелир и милый твой,

И вот кулон со мной наденешь ты...

Я стану сопричиной суеты.

12.

Цветёт багульник. Пальцами цветок

Сорву, в ладонях разотру -- и запах

Тебе в подарок принесу,

От рук моих неотделимый.

Держи, любимый.

Удержи, любимый.

13.

Научись значить больше, чем улыбка Мисимы.

Я готов самым сильным быть -- и самым красивым.

Я готов. Я готов просто быть. Но и ты

Постарайся хотя бы на что-то пойти.

Понимаю, непросто. Этот выбор свободен.

Лавров он не пожнёт. Богу он не угоден.

Но не стоит сдаваться. Я сверну эти горы,

Если ты ту песчинку подвинешь ногою.

14.

Лишь смех в глазах его спокойных

Под лёгким золотом ресниц.

Ахматова

Она погибнет. Просто потому,

Что ты пообещал ей целый мир, и

Увлёк с улыбкой за собой во тьму,

Где дал вдохнуть паров своей кумирни.

Она цвела -- и верила тебе.

И тем была чуть менее желанна...

Любовь? Скорее, облако с небес,

А облако любить, пожалуй, странно.

Она была. И даже в этот миг

Чуть-чуть её осталось где-то в сердце.

Но ты уже настолько к ней привык,

Что не отыщешь в прочей пыльной серце.

Она погибнет -- как ждала, в тебе.

Но много раньше, чем судили боги.

Чем не цветок, что не прервав твой бег

Растоптан на обочине дороги.

Её оплачет ветер. Я сплету

Венок -- пусть он в руках твоих увянет.

Ты так легко сгубил мою мечту --

Как будто исполнял небесный танец.

Да, я молчал.. я был заворожён..

За эту лёгкость всё тебе простится.

Она погибнет так, как гибнет сон

Внезапным утром на твоих ресницах.

15.

Спой мне, пожалуйста, песню свою,

Тихую песню луны.

В звуках её я всегда узнаю

Миг пробужденья весны.

Слышу печаль, и печали обрыв,

Слышу надежду и жизнь.

Спой мне -- и я задремлю, приклонив

Голову рядом во ржи.

16.

Рябина, рябина,

Я мёрзну, я стыну.

Заморские вина

Меня не спасут.

И ты надо мною

Щебечешь листвою,

Нас в осени двое,

Нас ветры несут.

Плывут над землёю

Туманы и зори,

И нет им ни горя,

Ни дела до нас.

Мы словно чужие --

И этим сдружились,

И этим мы живы --

Коль жизнь нам дана.

Мы зябкие странники

Между мирами,

Во что мы играем --

Неясно самим.

"Успей в круговерти

С рожденья до смерти

Во что-то поверить --

А там поглядим..."

Ни уз, ни причастий --

Не в этом ли счастье?

Не мучат нас страсти,

Наш холоден взор.

Свободно читаем

Вселенские тайны,

Нетрудно листаем

Сердца... И в упор

Не видим печали,

Что всё потеряли,

Что мир пролетает

Куда-то сквозь нас.

Зияем, рябина!

И в этом причина

Невнятной кручины

И зябкости глаз.

От мира до мира

Багряной и сирой

Ты выросла лирой,

И песня твоя

Пронизана высью

И мудростью чистой --

И холодом мглистым

С границ бытия.

Он сердце мне вынул,

От мира отринул,

С тобою, рябина,

Навеки сковал.

Бывает, печалюсь,

Сбежать я пытаюсь --

И вновь возвращаюсь,

Как май и листва.

И всё же, рябина,

Я мёрзну, я стыну.

Ни любки, ни сына,

Ни света в окне...

Но -- что за картина? --

Клавиром старинным

Ты плачешь, рябина, --

Неужто по мне?

17.

Пёрышко прилетело.

Голубиное, серое.

Как лишить себя тела?

Как придумаю -- сделаю.

Кажется, на рассвете

Есть момент невесомости...

Унеси меня, ветер

От любви и от совести.

18.

Деревенская лирика: поле, пригорок,

Огородики, избы, сады.

Лай собак. До чего ж не похоже на город --

И похоже тоской на пустырь.

Воспевай же, поэтец, повыцветший ситец

Занавесок и платьев. Давно

Здесь вьетнамских рубашек и джинсов засилье --

Ну, а ситец остался в кино.

Воспевай благовеста медовые звоны,

Вспоминай пенье птиц и рожка.

Здесь мобильные нынче поют телефоны --

И тоска, и тоска, и тоска.

Никуда не податься и некуда деться.

То в работу уйдёшь, то в запой.

Деревенская лирика: русское сердце

С новой русской -- и вечной -- тоской.

19.

Сильнее апельсинового цвета,

Сильнее, нежель аромат шафрана,

Сильнее притяжения планеты

И всех боеголовок Пакистана,

Нежней прикосновения восхода,

Нежней руна в покойной колыбели,

Нежней "Бордо" ше'сят шестого года

И гейши в пятизвёздочном борделе,

Светлей полдневных помыслов младенца,

Светлее шкуры тигра-альбиноса,

Светлее, чем душа перерожденца,

Снега Сибири или лик Безносой,

Безумней Брейгеля, Дали и Босха,

Безумней жажды мира во всём мире,

Безумней гениального, что просто

И безыскусно всё на свете мирит,

Отчаянней прыжка без парашюта,

Отчаянней героев Брета Гарта,

Отчаянней надежды лилипута

Иметь детишек ростом по стандарту --

И искренней молитвы перед казнью,

Желаний девушки и глаз ребёнка --

Моя любовь. Мой ежедневный праздник,

Когда скрывают слёзы смехом звонким...

20.

Я не могу сказать тебе: "Прощай".

Поедем вместе. Залезай в седло.

Не умирай, мой друг, не умирай.

Коню двоих снести не тяжело.

Мы вырастем -- и будем воевать.

Взнуздаем неигрушечных коней.

Но часто вместе будем вспоминать

Мальчишеские игры прежних дней...

Игги Поп.

Он говорил, мне трудно быть другим,

И упрекал, мне сотни бед пророча,

Что я не с ним, что в целом нелюдим,

Что слишком часто ставлю многоточье...

И он был прав. Пожалуй, он был прав.

С годами маска крепко прилипает.

Я заплутал в стране дремучих трав,

И вовремя ль нашёл себя -- кто знает...

Я стал собой. Я стал самим собой.

Никем другим мне не бывать отныне.

Я музыкант, писатель, голубой

И завсегдатай телефонных линий.

Мне нет нужды таить концовки фраз.

Я каждому гляжу в глаза без страха.

Теперь с моим созвучен божий глас,

И сердце гордо бьётся под рубахой.

И я иду -- свободный -- боже мой!

Из-за угла стреляет чья-то совесть.

Я так хотел попасть скорей домой...

Я так хотел скорей закончить повесть.

И кто сквозь морок шепчет: "Друг, держись!" -- ?

Как объяснить ему, что жизнь --

непрочна,

И точка там, где кто-то начал жизнь,

Во много раз страшнее многоточья...

21.

Спят Благим воздвигнутые горы.

Ни жилья, ни следа человека.

В небе догорают метеоры

И, шипя, ложаться в лоно снега.

Утро будет свежим и морозным;

Солнцу бляхой медною качаться.

С кем ты говорил сегодня, Космос?

До кого пытался достучаться?

22.

Фотоплёнка отпечатана не будет.

Там на каждом кадре -- взгляд твой, полный счастья.

Спрячу в книгах, в самой дальней-пыльной груде,

Чтобы больше никогда не возвращаться.

Спрячу память под томиной Апулея,

Спрячу боль под кирпичом Аристофана.

А отчаяние -- заложу в "Медее",

Что вполне закономерно.. и желанно.

Скину в Филдинга случайности смешные,

Полуссоры на бегу и примиренья.

Де Лакло поглотит помыслы шальные,

Игры ревности и сладкий яд сомненья.

Спрячу в Пушкина счастливые надежды,

А в Жуковского -- миноры ожиданья.

Как я счастлив был читать всё это прежде!

Как хочу теперь я это всё оставить!

Так что -- всё! Теперь свободен. Выйду в город.

Всё заброшено, забыто,.. ну,.. не знаю.

Я боюсь, что очень скоро, слишком скоро

Я заложенное вновь.. перечитаю.

Жизнь расстроит -- покажу старухе фигу.

Кое-в-чём навек остался я ребёнком.

Может, даже очень скоро в тех же книгах

Я другую буду прятать фотоплёнку.

23.

Философия

Кто бы ни встретился вам на пути,

тотчас же его умертвите: повстречав

будду, убейте будду; повстречав пат-

риарха, убейте патриарха; повстречав

своих родителей, убейте своих роди-

телей; повстречав своих родственни-

ков, убейте своих родственников; и

вы обретёте освобождение.

Риндзай.

Никого. Никого. В целом мире теперь никого.

А теперь нет и мира нигде. Это фокус, наверно.

Все разрушены формы в потугах найти божество --

Или просто от не-божества, от границ и от меры

Удалиться в безмерное. Освободиться. Бежать.

Никаких "позади" и "вдали" за собой не оставить.

Как-то странно подобное натрезво воображать.

Мог бы для облегченья хотя бы поллитру поставить.

24.

Вот я опять чего-то не успел.

Растратил время, и на что -- не вспомнить.

День пролетел, и в окнах потемнел

Чего-то ждущий мир. Луною полной,

Как совереном, манит из окна.

И завтра -- неохота вспоминать! --

Все те, кто от меня чего-то ждёт,

Проявят любопытство и вниманье:

Как у меня дела? как мой отчёт?

Где результаты моего старанья?

Возможно, потому мой грустен взгляд,

Что издавна мне имя -- результат.

Ну, что ж. Бессонной ночи слышен шаг.

И я зачем-то в монитор вперяюсь.

И вроде всё как надо. Что не так?

По-моему, я для себя стараюсь.

Точнее, не стараюсь. Мне давно

Всё скучно, параллельно, всё равно.

И вроде не Онегин, не Гарольд,

Не Гамлет, не Обломов, даже странно.

Сходить в кино? Я не хочу в кино.

Завесть роман? Я не хочу романа.

Хочу лишь -- всё безумней, всё сильней --

Чтоб этот мир не помнил обо мне.

Я жажду быть никем. Хочу не быть.

Вполне закономерное желанье.

Мне что-то сделать, что-то посетить

И с кем-то пообщаться -- наказанье.

Ведь каждый от тебя чего-то ждёт,

Глядит в глаза, заглядывает в рот,

Напоминает, упрекает, снова

Торопит -- и пытается понять...

И даже в гроб не скроешься сосновый --

Достанут, как два пальца обоссать.

И эти мысли в завершенье дня

Приходят -- и не радуют меня...

25.

Бэк-вокалом для господа Бога

Я б хотел подработать немного.

Наблюдал у него на закорках...

Свой бы создал мирок на задворках.

Конкуренции он не потерпит.

Отлучит от себя -- и бессмертным

Стану я без надежды на Небо.

Это тоже неплохо!

О-хо-хо...

26.

Три перекрёстка до дома.

Цепкие ветки дворов.

Это скучнейший из зримых миров:

Ни маяка, ни парома,

Небо беззвёздно и сиро,

В сумерках плачет капель.

Где же январская стыль и метель?

Что же не так с этим миром?

Фарами плащ мой шмоная,

Плещутся в лужах авто.

Боже, куда они все уезжают?

Где они будут потом?

Кажется, всё, что я вижу,

Падает мерно во тьму.

Падает мерно всё ниже и ниже --

Здесь я живу.

27.

Зима. Зима. Зима, зима,.. Зима.

Забытая, холодная, пустая.

Ей так несложно душу занимать,

Следы в снегу и муть в окне читая.

Мне, право, уж неважно, что читать.

28.

Под Новый год сердца становятся щедрей,

Таков закон. Я свято чту законы.

Я снова поздравляю дорогих людей,

Припомнив адреса и телефоны.

Пишу и говорю наивные слова,

Ошалеваю в поисках подарков.

От милой суеты кружится голова.

Всё хочется успеть. Не стоит забывать:

Бывают и приятные запарки...

Под Новый год сердца становятся нежней:

Так плыли в старину на ёлках свечи.

И смотрят Козерог, Стрелец и Водолей

С улыбкой на людей, и время лечит...

И я опять стою на краешке мечты,

Благословляя всех, кто был мне дорог.

Грешно, что с высоты... А впрочем, мир застыл,

Ему не до меня. Он жжёт мои мосты

И греет руки, будто у конфорок...

Под Новый год в сердца приходит блудный чад

Благорасположенья к человеку.

И ходики стократ умильнее стучат --

И вроде можно дважды в ту же реку...

Пусть я не обманусь -- но даже мне теплей,

Я тоже впал в благорасположенье...

И я желаю всем идти судьбой своей,

С улыбкой принимать дарованое ей

И радоваться каждому мгновенью.

Я отпускаю всё, что было и прошло:

И мне уже пора б освободиться.

Дышу, чтоб отогреть замёрзшее стекло:

Там, за стеклом, по краю ходит птица.

И пусть она едва ли завтрашнего дня --

Но эта птица здесь, сейчас и рядом.

А значит, в этот миг на свете у меня

Нет ближе никого, и я готов принять

Её шаги как честную награду.

Под Новый год сердца... А, хватит о сердцах!

Вновь что-то начинается с начала...

И что-то ждёт меня, удача или крах.

А что -- тут и цыганка б не сказала.

За дверью Новый год -- и выводок гостей...

Я прав: звонок. А стол накрыт на четверть...

И странно: отчего мне стало веселей?

(Под Новый год сердца становятся теплей.)

(И у меня -- коль быть с собою честным.)

29.

Если ты не помнишь обо мне,

Мне не стоит возвращаться в мае.

Да и никогда. Трясясь в трамвае,

Звоном проплываю в тишине

Сонных переулков и развилок.

Провожу ревизию потерь.

Злое солнце больно бьёт в затылок.

Вот и смерть. Я не вернусь, обылок

Для тебя давно прошедших дней.

Странно б, если так бы всё и было.

Глупо б, если так бы всё и было.

Вот о чём я думаю теперь.

Если ты не помнишь -- голос мой

Без лица и имени блуждает

отзвуком досадным над тобой

И тревожит. Ну, к чему? Бог знает.

Может, он украден у меня

Демонами полночи безумной --

И теперь живу вполне бесшумный --

Не смеясь, не плача, не кляня...

Просыпаюсь. Выхожу с собакой.

Завтракаю -- и до трёх в делах.

Там -- опять еда. Прогулка. Там уж

Глядь -- и вечер... Видишь, в двух словах

Изложить меня довольно просто...

Слишком просто. Можно и смолчать.

Словно -- нет меня. И кто вернётся,

Если некого уж возвращать?

Так заметка на полях замнётся

И сотрётся...

просто...

если б знать...

30.

Драматизируй. Кажется тебе,

Что это чересчур, что зло, что пошло?

Что ж, обозлись, опошлись, огрубей --

Но будь собой -- и примирись же с прошлым!

Кричи. Ломай. Но -- принимай себя

Кричащим и ломающим. Не бойся.

Ты будешь падать -- поддержу тебя.

Тебя. А за других не беспокойся.

31.

Пустыня

Ящерка, уснувшая на камне.

Время -- от тебя до горизонта.

Счастливы ли будем, когда канем

В рыжие пустыни Аризоны?

Будем ли читать мы в тракте Млечном

Сказки Линдгрен, Янссон и Родарри?

Сможет ли нас успокоить вечность?

Если нет -- то чем взамен одарит?

Слышишь -- ветер иссекает скалы,

По губам вытачивая флейту.

А покамест я тебе, пожалуй,

Сам сыграю на своей жалейке.

Песня растечётся по пустыне --

Не напоит, лишь раздразнит... Ранит...

Может, друг для друга мы отныне

Просто сбой в компьютерной программе.

Мы бежим по сказке -- Ганс и Гретель,

Только крошек нету и в помине.

Здесь поют пески, койот и ветер.

Здесь молчит реальность: здесь пустыня.

Это данность. Не сопротивляйся.

Бога не обставит даже Крамник.

Посмотри, как я с собой согласен --

Ящерка, уснувшая на камне.

Путь велик. Ты многое отринешь.

Главное -- понять свою природу.

Просто подари себе пустыню.

Просто подари себе свободу.

32.

Песенка Dido

Если ты увидишь это море --

Ты снова станешь им.

Я забудусь фразой в разговоре

В десять с небольшим...

Мне приснится Корсика и ленты

В волосах Весны.

Я зову тебя, но это

Только сны, это только сны...

Мертвецы зализывают раны,

Чтоб выглядеть милей.

Твой волшебный дом достроят краны

Через пару дней.

И на вкус пастилкой "Септолетте"

Леденец луны.

Я зову тебя, но это

Только сны, это только сны...

Только ключ в замке покажет ясно,

Что я тебя люблю.

Мрачный продавец игрушек мягких

Торгует на углу.

Сумерки раскидывают сети --

И город бьётся в них.

Я зову тебя, но это

Только крик, это только крик...

Три бокала минус откровенность,

Гитара и слова.

Раньше для меня имела ценность

Пахучая трава.

Угощу бродягу сигаретой

И не порву струны.

Слышишь, я молчу... но это

Только сны, это только сны.

33.

Роза в моей пустыне --

Танец багровых линий.

Ночью ложится иней,

К утру цветы мертвы.

Я написал бы синим

Это письмо к Марине --

Но только чёрный ныне

Нравится мне, увы.

Рвутся слова из клетки --

Раненые левретки.

Я не хотел быть едким,

Сея романс в сердца.

Только в моих заметках

Добрые мысли редки.

На ночь я пью таблетки,

Чтобы не спасть с лица.

Деве огневолосой

Плёл я слова и косы.

Глупо такой занозой

В сердце гордиться мне..

И не сочтите позой,

Что я увлёкся розой.

Лучше б увлёкся прозой --

И утонул в вине.

Впрочем, сказать по чести,

Всяк на желанном месте.

Так я пропал без вести

В чёрных её очах.

Так, в этой глупой песне

Всё про неё, хоть тресни, --

Значит, вполне уместно

Мне уже замолчать.

34.

"Убить его мало!" --

Сказала она --

И тут же достала

Большую грана...

35.

Спой мне. Голос неважен и слух.

Просто спой, что лежит на душе.

Спой забытые лица старух,

Что, наверное, сгнили уже,

Спой мне прошлое дедов своих,

То, в котором бывать не пришлось.

Пусть напев будет грустен и тих.

Пусть покажется -- сердце зашлось.

Чтоб воскрес этот запах земли,

Жёлтый луч на дощаном полу...

Чтобы с песнею жницы прошли --

И телёнок захныкал в углу.

Чтоб пахнуло краюхой ржаной --

И обаяла тёплая грусть.

Чтоб отцы воротились домой --

В орденах ли, в раненьях -- но пусть!

Спой мне зябкий над крышами дым

И бортанье застольных ковшей.

Спой мне. Или давай помолчим.

Или я -- не молчится душе.

Или даже одну на двоих --

Ту, где любо до дьявола жить.

Этот вечер так долог и тих.

Уложи меня спать, уложи.

36.

Не время для заклинаний.

Магические шары

Потребнее в кегельбане,

Где пиво и шум игры.

Мечи застеклят в музеях,

А песни -- переплетут,

А доблестью ротозеи

Безбашенность нарекут,

Обрушатся сами башни,

Их остовы скроют мхи.

Мы, Мерлин, с тобой вчерашни.

Мы всем смешны и дики.

Зачем мы с тобою живы?

Или на вечность в обмен

Обречены служить мы

Свидетелями перемен?

Худшего нет проклятья!

Нам бы озлиться -- но

Мудрости восприятья

Учит подчас оно.

Да, мы почти бесстрастны.

Ирония наш удел.

Да, мы с тобой безвластны.

Впрочем, я так хотел.

Зрители смены кадров

В кинематографе эр --

Мы научились падать,

Не предавая вер.

Мы не прельстимся сомненьем,

Мы созерцаем так.

Верно: уединения

Лучше искать в веках.

Мы тихо пройдём сквозь нынче,

И камешка не толкнув.

Мир до сих пор развинчен.

(Гамлет, ты зря уснул!)

И, глядя в лицо эпохе

(Кокетка давно стара),

Мы перекусим неплохо

И тронемся со двора.

И будет тост на прощанье --

Покуда день не погас --

За последнее заклинанье,

Что каликами сделало нас.

37.

Если это так просто -- быть рядом,

Если это так просто -- быть сильным,

Если это так просто -- быть смелым --

Будь, я очень тебя прошу.

Даже если твой выбор несладок,

Даже если почти непосилен,

Даже если шаги неумелы --

Просто будь, а я поддержу.

Эта маска циничного смеха,

Эта маска прожжёной злости,

Эта маска отсутствия веры --

Я давно уж гляжу сквозь них.

И я слышу доброе эхо.

И я вижу надежды россыпь.

И я чувствую жар от сердца.

Я в них верю. Не обмани.

38.

Когда твоя дочь рисует

Путника на мосту,

Ты должен чётко осознавать,

Что стены её гнетут.

Когда твоя дочь рисует

Коня и поле в цвету,

Ты должен вовремя осознать,

Что видишь её мечту.

Когда твоя дочь рисует

Принца с принцессою у алтаря,

Ясно, что смутные грёзы о свадьбе

В девочке говорят.

Когда твоя дочь не рисует --

Может быть, несколько лет --

Пора себе признаваться,

Что девочки больше нет.

39.

Этюд

Мне снился лес: рассеян влагой свет,

Стволы деревьев как слоновьи ноги,

А я так мал -- без кепки вряд ли метр.

Стою как перст середь лесной дороги.

И лес знаком -- гулял мальчишкой в нём --

И тишина, и предвкушенье сказки,

И смутная тревога ни о чём,

И, кажется, что смазаны все краски,

И в этих красках -- тёмный силуэт

Навстречу мчится, разрастаясь в лося.

Я съёживаюсь -- он всё ближе! нет!

Он надо мной рога свои заносит,

Его дыханье горячо -- и вдруг

Отцовский голос слышится: "Не бойся.

Он добрый", -- надо мною дышит друг --

И я ладонью робко глажу лося.

И мир сияет, напоён дождём,

И этот сон сияет мне из детства:

Счастливые, мы по лесу идём,

И под лосиной шкурой бьётся сердце.

40.

SMS

Надгробие. "Он гнался за мечтой".

Простая эпитафия -- и верная.

Под камнем тот, кто был тобой и мной --

Да и другими многими, наверное.

Как умер? Не вписался в поворот?

Быть может, выстрел? Передозировка?

А может, брал он что попало в рот?

В горах на спуске порвалась верёвка?

Перебежал шоссе на красный свет?

Точнее, не перебежал... Не знаю.

Стою в раздумье. Шлю тебе привет:

"Погоня за мечтою убивает".

41.

Так странно думать, глядя в потолок,

Что где-то под таким же потолком

Лежит твой друг, и сон его глубок,

А ты не спишь и думаешь о нём.

Что разделяет вас? Один звонок.

И то, что ночь. И два часа пути.

Но вот что важно: ты не одинок.

Ну, хочешь -- позвони и разбуди.

42.

Робкий стеклярус на тонком запястье --

Полунамёк на оковы и счастье.

Чей-то подарок ли, времени ль трата --

Переливаясь, глядит виновато

Сотнями бусин, изловленных нитью.

"Я -- это я.. Это я.. извините".

Тонкою нитью, на струйку похожей,

Это течёт Достоевский по коже,

Песнею песней, печалью печалей

Ты полувзглядом на взгляд отвечаешь.

Я улыбаюсь. Я верю. Я рядом.

Я так хочу, чтобы всё-таки взглядом,

Чтобы в тебе раздалось ниоткуда:

"Я -- это я! Посмотрите! Я чудо!"

43.

Мы уедем далеко

В поисках любви.

Погрозит нам вслед клюкой

Городок Догвилль.

Будет день и будет хлеб.

Будет путь и сон.

Ночью в помощь нам Эреб,

Утром -- Аполлон.

Будем мы смотреть в глаза

Встречникам своим,

Будут станы как лоза,

Как дубы хуи.

Будет небо на плечах

Лёгкое, как шёлк.

Можем выехать сейчас.

Будет хорошо.

44.

Чего хочу -- не знаю,

Что знаю -- не хочу.

На всё меня ломает,

Аж совестно чуть-чуть.

Хотят красы уроды,

Скупцов рубли влекут --

А я хочу свободы --

Но что она за фрукт?

Хочу взлететь как птица --

Мешает тело мне.

Желаю вновь родиться --

А смерть смеётся: "Нет!"

Я вечно несвободен

Несбытностью мечты

О разуме в народе,

Который я и ты.

От имени и денег,

От своего пупка

Мне нет освобожденья --

По крайности, пока.

Да, быть весьма умильно

Свободным от всего,

Имея всё, и сильно

Не жаждя ничего.

Прозападные взгляды?

Смотря как посмотреть.

Чтоб быть свободным, надо

Иметь, иметь, иметь --

И ёжик разумеет!

Но хочется спросить:

Лишь тем, кто всё имеет,

Мир разрешает быть?

И тут Восток с улыбкой

Безмолвно возразит:

Мол, где-то тут ошибка,

Ты гонишь, паразит!

И в бездну философий

Кунаюсь с головой,

А мастер дзен и суфий

Хохочут надо мной.

Убить бы их, уродов! --

Да не до них теперь.

Как хочется свободы! --

Но что она за зверь?

Была бы дар бесценный

Мне встреча с чудаком,

Что в рабстве у Вселенной.

Я б стал его рабом.

Но вот беда: такого

На свете, видно нет.

Пойду искать другого

Пути -- а впрочем, нет.

Зачем идти? Ломает.

К тому же, я и так

Чего хочу, не знаю,

А с виду не дурак!

Пускай другие ходют,

А я останусь тут.

И мысли о свободе

Мне колыбель сплетут.

45.

"Устал я от вас," -- сказал он

И лёг на морской песок.

Померкли глаза опалом

И голос его умолк.

И в благоговеньи жутком,

Торжественно и черно

Смотрели чужие

В глаза неживые --

И было им совестно.

В безмолвьи глухом и голом

Стояли они -- и вдруг

Раздался весёлый голос,

Вселяя в сердца испуг --

И страх -- и тоску -- и ужас --

Он просто вопрос задал:

"Не отверзший глаз,

Устал ты от нас --

А от себя не устал?"

Тянулась минута жилой,

Изломанный трясся свет --

И голос -- из мёртвого -- жизни,

Которой, все верили, нет...

Тот голос, глухой и скорбный,

От слова к другому гас:

"Я долго был мёртвый,

Словами затёртый --

Пока я не умер в вас".

И снова всё стало тихо,

Хоть был не в вопрос ответ.

И голос весёлый лихо

Разок хохотнул -- и нет.

И долго стояли у мола --

И невдомёк было им,

Что голос весёлый

И мертвенно квёлый

Голосом были одним.

46.

Занавес опускается --

Пьеса спускается в зал.

Ничего не кончается.

В репликах -- тот же накал,

В жестах всё та же пластика,

В позах всё та же дрожь.

Вся эта жизнь -- игра стиха.

И не говори, что живёшь.

Лучше живи, как пишется.

Вот реквизит, вот грим.

Там, вдалеке, колышется --

Занавес или дым?

Всё, что тебе описано,

С нежностью отыграй --

И опади афишами

(Если безвестность -- Рай).

Но в этом видеть чёрное

Не торопись, певец!

Стукнуть ли в гримуборную

С розами наперевес?

Да, увядают, но пока

Свежи -- прекрасней нет...

Да будет жизнь твоя ярка

Так же, как их букет,

Да будет жизнь твоя щедра --

И да закончится в срок.

В пьесе, что нам суждено играть,

Лишних не надо строк.

Сколько уж их развенчано,

Чья память славы длинней...

Я не желаю вечности

Ни тебе и ни мне.

47.

Ни свободы нет, ни предопределения.

Это выдумка, с которой проще жить.

И нужна она, чтоб глупые сомнения

Так, как нам сегодня нужно, разрешить.

Назови судьбою всё, над чем не властвуешь,

И свободой всё, что есть в твоих руках --

И тогда они тебя, пока ты странствуешь,

Не оставят ни в беде, ни в дураках.

48.

Пусть всё будет так, как будет.

Не тасуй колоду лишний раз.

Кто поверит, кто полюбит --

Ну, а кто и скроется из глаз.

Делай только то, что сделать

Можешь ты, а более никто.

"Будь что будет!" -- вот где смелость

Перед шагом в вечное Ничто.

49.

Твоё лицо, плывущее в дыму

Воображения/ шаги за дверью/

Из тьмы рождения шаги во тьму/

Не знаю, почему, чему теперь я

Ток жизни посвящаю/ я живу/

Во мне живут твои глаза/ я помню/

Твои глаза -- зелёные/ зовут/

Нет, карие глаза/ и глаз столь тёмных,

Столь тёмных, как твои, когда меня

Ты любишь, я не видел, я не видел/

Овидий -- он бы мог меня понять/

Уж он-то был знаток любви -- Овидий/

И, ощущая вновь себя ослом,

Я странствую по грёзам и Элладе/

Твоё лицо/ грядущее в былом/

Со мной/ как говорят, "в простом окладе"/

Я странствую./ Ты ждёшь./ Ты ждёшь?/ Мои

Метаморфозы/ Путь/ Сансара/ песни/ --

Не более чем гимн моей любви --

Не более песчинки, хоть ты тресни.../

Я заблуждаюсь/ верую/ иму

И срам и грех и крылья и паденье/

Твоё лицо, плывущее в дыму,

Цветёт во мне эпохой Возрожденья/

И сам я у себя не отниму

Отравленного этого цветенья,

Роднясь ему

Доверием сомненья.

Роднясь ему.

50.

О-хо-хо... Прощай, свобода!

Я просчитан до конца:

В каждой жизни значу что-то,

Пленник своего лица...

Лягу спать -- приснится: в поле

Мнёт траву, счастливый, тот,

От которого (вот доля!)

Ничего никто не ждёт.

Он не пешка этой драмы;

Не обязан никому,

Вольно топчет в поле травы...

Только холодно ему.

День за днём на нитку нижет

Мой небесный друг. Опять

Я свою свободу вижу

В несвободе от тебя.

Тихо небо надо мною,

Тянет руки ввысь костёр.

Колыхание лесное --

Чей-то робкий разговор.

Я лежу. Трава щебечет

На ушко мне тайну тайн.

Я смотрю, как кружит кречет:

"Не спеши, не улетай!"

Я не помню и не знаю

Никого и ничего.

Миг пройдёт -- и я растаю

От дыханья твоего.

Часть 3

П И С Ь М А С С Е В Е Р А

/уже не цикл/

Ну что же,.. рассказать? Хотя о чём?

О Севере -- ведь обо мне ты знаешь?

Смотри: я покидаю дедов дом.

Пойдём, мой друг, куда-нибудь -- пойдём.

Ты извини, что я слегка устал,

Что снова грусть читается во взгляде.

На Cевер не уехал я -- бежал:

В Москве я ослабел и умирал.

Не от болезни -- боже мой, отнюдь!

Но жизнь мне обесцветнела, и вскоре

Мне было б столь легко проститься с ней,

Что я бы сделал это поскорей...

Хотелось излечиться как-нибудь...

Мне два лекарства: Север либо Море.

Есть несколько погожих дней в году,

Как сходятся две осени, две песни.

Их сразу на лицо не различить.

Одна пришла другую подменить.

Здесь шумной, яркой осени конец,

Когда на юг меж золотом и синью

Летели птицы, память бередя

О том, что мы не знали отродясь, --

И тихой, мирной осени задел,

Когда земле свободу огородник

Вернул -- и жадно смотрит палисад

Сквозь облачную дымку в небеса.

Две осени: одна тому, кто ждёт,

Другая для того, кто прочь идёт...

Люблю октябрь. Престранная пора,

Когда тебе слова "Пройдёт и это"

Теплом внезапным душу одарят,

Утешат сердце и очистят взгляд.

Здесь мир меняет облик каждый миг --

Игрой ли света, дуновеньем ветра...

И всё, чего ты взглядом не застал,

Ты потерял -- и жаль, что потерял.

Выходишь за калитку -- и ногам

Не терпится перебывать повсюду,

Чтоб ты, уняв восторженную дрожь,

Почувствовал и понял, что живёшь.

Ты в октябре чуть ближе к небесам.

Я б вообще не выходил оттуда..

"Могучий и богатый серый цвет!

Спаси меня спокойствием и глубью.

Дай серою осеннею рекой

Улечься -- и почувствовать покой.

Ты всё прибрал, что сделано людьми,

Всё тронул ты рукою обветшанья.

Осталась малость: ты меня возьми.

Меня легко узнаешь меж людьми

По лёгкости, с какой кладу я след,

И по улыбке с горечью полынной..."

Шепчу, шепчу -- и слышится в ответ:

"Меня, мой друг, на самом деле нет..."

Стою. Неслышно Виледь вдаль течёт.

Раз смерти нет -- чего желать ещё?..

Я возвращаюсь. Дом. И дед с отцом

Согрели чай -- как будто по заказу.

В шкафу замёрзлым -- водка и вино.

Два голоса воюют с тишиной...

Проходят дни. Дела и разговор

Сменяют ночь, их снова ночь сменяет.

во снах неописуемый простор:

Ведь воздух свеж, а кровью я помор.

В краю людей, похожих на меня,

С глубокими и синими глазами,

Мне в каждом встречном чудится родня;

Я, кажется, вот-вот смогу понять,

Кто я и что я значу на земле.

Мой друг, я наконец-то отболел.

Когда б я мог собрать, как бисер, в горсть

Весь этот мир, суровый и искристый,

Глубокий и просторный синий мир

С его землёю, небом и людьми --

Когда б я нанизал его на нить,

Как нижутся слова за строчкой строчка, --

Я б весь его вложил в твою ладонь,

Чтоб ты сквозь лёд почувствовал огонь.

Холодный Север -- миф. Здесь кровь кипит,

И если нет ей выхода -- порою

Она людей взрывает изнутри...

Но как же здесь красиво, чёрт дери!

Прости, что я порой к тебе жесток.

Вне Севера я всюду одинок.

Болото. Мхи. Глухой и тихий лес.

Здесь без сапог не сделаешь и шагу.

Ты славный спутник.

Будь ты тут, со мной,--

Я был бы рад компании такой.

Я был бы рад. Хоть быть привык один

(Мне тяжело дружить на расстояньи),

Но сердцем я твой верный паладин

(Хотя подчас поступками кретин ;-).

Пойми, мой друг: болото для меня --

Москва.

Она затягивает, душит --

И я уже взбешён, зажжён запал --

И горе всем, кто под руку попал.

А здесь -- как здесь я был бы рад тебе!

Здесь клюква, здесь ручей...

А, чёрт, забей!

Ты там, за этой далью.

Там, в Москве,

Цветочницы, хот-доги, светофоры,

Агенты по продажам, ГУМ, Арбат

(Об этом здесь порою говорят).

А здесь -- заброшенный аэродром.

Теперь он превращён в коровий выпас.

Они жуют, не открывая глаз,

И в снах им, верно, грезится Пегас.

Компактный мир (навроде "Северян" --

Хороший фильм -- наивный, цепкий,

грустный).

Когда-то -- мир надежд, теперь -- потерь.

Здесь сильно обезлюдело теперь,

И люди ой нужны! (Хотя вполне

Возможно, что не Северу, а мне).

Здесь музыку рождает тишина,

И не нужны ни флейты, ни свирели.

В молчании сухих и горьких трав

Гармонии и искренности сплав.

Быть может, в партитуре этих мест

И для меня отведено местечко.

И я брожу, пока не надоест.

Я молчалив и счастлив тем, что --

здесь.

В душе, как в небе, тишь и пустота.

Я редко ощущал благоговенье,

Но, переполнен этой пустотой,

Я слышу голос -- чистый и простой.

Тот голос, тихий-тихий в тишине,

Всем лучшим отзывается во мне.

10.

Я отправляюсь спать и видеть сны.

Река устало отражает небо.

Века, века читаются во всём.

Таков мой дом -- мой настоящий дом.

Ирония, что я здесь только гость.

А может, это даже справедливо:

Здесь ни к чему мои снобизм и злость.

Дурной собаке и дурную кость.

Но знаешь, есть надежда, что и я

Себя исправлю (тем сейчас и занят).

Я стал сильнее, резче и грустней.

Ты помолись, дружище, обо мне,

Ведь душу врачевать трудней, чем плоть.

Люблю тебя. Храни тебя Господь.

Послесловие

Разговоры об уходящем.

Струйкой дым и приятная грусть.

Позаботимся о настоящем,

Чтобы дальше -- в поиск, как Пруст.

Отыскать былые привычки,

Сотни памятных мест и слов...

Чтоб потом поднести к ним спичку.

И поджечь. И всего делов.

Чтоб потом опять -- настоящим.

Чтобы снова иметь что поджечь.

Может, жизнь ценна преходящим,

Тем, что невозможно сберечь.

Одинок, белеет мой парус.

Как, куда его путь лежит?

Плещет море -- синий стеклярус,

Называемый кем-то "Жизнь".

Вновь с собой мы прошлое тащим.

Может, ждут в ближайшем порту

Разговоры об уходящем,

Уходящие в пустоту.

Я писал их, в словах ворочась,

Как умел, как знал -- и теперь

Я последнюю ставлю точку

И дарю этот мир тебе.

Ну, а что за точкою ляжет --

Не моё уже, а твоё.

Может, ты мне тоже расскажешь

То, о чём ты в сердце поёшь.

Оставить комментарий
Размещен: 03/08/2005, изменен: 03/08/2005. 124k. Статистика.
Сборник стихов: Лирика

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"