С ненавистью о моей матери

этюд о любви

Я знаю, мать ненавидеть не принято, как не принято сморкаться в занавеску в гостях или рыгать во время симфонического концерта. Я знаю, мать ненавидеть предосудительно, как мастурбировать в общественном бассейне или читать чужие письма. И тем не менее -- большинству этого хочется, а некоторые это делают.

Я ненавижу свою мать.

Я ненавижу свою мать.

Вообще-то у меня две матери: одна та, которую я любил, другая та, которую ненавижу. Обе они одна и та же женщина, просто женщина эта изменилась в душе своей так, что я не могу думать об этом без дрожи. Я долго не замечал этого. Я всегда верил, что люди в сути своей не меняются. И потому не видел, не верил, что прямо перед моими глазами происходило то, что отняло у меня.. отняло что-то важное.. но хватит жалеть себя: я уже всё равно не вспомню, что именно.

Знаю, что та, которую любил, пела. Другая, которую ненавижу, любит деньги, которых то нет, то мало.

Та шила и напевала. Эта командует всем в семье и любит деньги.

И я не знаю, когда куда ушла та и как была сменена другою.

Мне было семь -- она ещё точно была той.

Я именно такой помню её -- как она шила и пела.

Надвигался ураган, за окном тучи нагусто замешивали фиолетовый сумрак, кусты сирени перед домом сгибало вдвое. В комнате было почти темно, но мать не включала света -- наоборот, все электроприборы были выдернуты из розеток. Она боялась, что старая проводка заискрит, или чего-то другого. Но урагана не боялась -- пододвинулась поближе к окну, чтобы было хоть чуть светлее, и сшиваемые куски ткани на её коленях казались лиловыми.

Она пела про маленького трубача. О том, как он остался один лежать после боя на поле. И было нечто завораживающе-странное в том, что он погиб, он, кого не хотели брать на войну, потому что маленький,.. -- "ну, разве только трубачом..." Я до сих пор не знаю слов этой песни. Я не разыскал её текста, хотя, наверное, легко мог бы. Не потому, что боюсь, текст разочарует меня. Я знаю, этого не будет: слова этой песни наивны и прекрасны. Но не они важны мне. Прекрасна была сама песня в её исполнении. Может, оттого, что мать не понимала, насколько грустные и страшные вещи поёт, ритмично притопывала ногой, и даже какая-то смешащая нарочитая серьёзность пробивалась в голосе. В тёмном доме, в преддверие урагана, когда от орущего ветра гудело, грозя разлететься в комнате разящими осколками, оконное стекло, песня матери очаровала меня смертью. Я не хочу больше слышать и читать эту песню, потому что за ней боюсь потерять то, что помню, боюсь потерять последнее, что осталось от той моей матери, которую я люблю.. любил. Я боюсь потерять одновременное ощущение надвигающейся опасности и блаженной защищённости.. веры в то, что даже если у дома снесёт крышу, моя мать будет петь.

Я до сих пор люблю её, потому и ненавижу ту женщину, которая её заменила, ненавижу эту другую, которой она стала. Думаю, моя сестра выросла грубой, подлой и корыстолюбивой потому, что её воспитывала уже эта, Другая, -- и я ничего не мог поделать. У моей сестры в жизни не было такого вечера с надвигающимся ураганом -- вот почему она такая какая есть. Я даже ненавидеть её не могу -- мне жаль её и она меня раздражает.

Почему мы не вольны сохранить тех, кого любим?

Кто проклял нас, кто обрёк собирать и хранить обрывки-лоскуты невозвратимого?

Кто заставляет нас видеть, как вокруг нас, называемые именами любимых нами, постепенно накапливаются новые, неизвестно откуда взявшиеся чужие люди?

Если б я знал, кто это, я бы ненавидел его, а не свою мать. Она стала бы мне безразлична, я отпустил бы её из своей памяти и жизни: никогда ни слова, ни строчки.

Но я привязан к этому имени, что она носит, потому что его носила та, что пела. Привязан -- и потому ненавижу, ненавижу, ненавижу, как зверь ненавидит цепь капкана, зубастым обручем боли стиснувшего его ногу и приковавшего к поляне, куда ленивой уверенной походкой в урочный час придёт охотник. Придёт не с ружьём -- с дубиной, чтобы не тратить пороха...

Зверь яростно и бесполезно грызёт цепь, пока не догадается... если не догадается отгрызть себе лапу.

У зверя есть шанс уйти хотя бы трёхногим.

Есть ли у меня шанс уйти от моей памяти?

Или последнее, что я увижу, будет несущаяся навстречу моему взгляду дубина моего охотника?

И я говорю всем, кто знает меня, что у меня хорошая мать, хоть знаю, как поносит она меня перед своими знакомыми.

Так, по крайней мере, было до этого мига.

И вот теперь я говорю с ненавистью о моей матери, и ненависть остаётся в словах, а в сердце -- грусть и немеряная горечь, тяжёлый мерзко-тёплый камень и немного отчаяния -- совсем немного, чтобы заполнить малое оставшееся место. Вот и всё. Чаша моя преисполнена.

И если я пойду-таки долиной смертной тени -- как я не убоюсь зла, если я даже не знаю песенки про маленького трубача? Неужели никто не споёт мне её больше? Я бы умер за этого человека...

/2004г./