Вообще-то Анютке он не "деда", а "прадеда", хотя разве ж это важно! Вон у неё какие волосики светлые, какие глазёнки синие, какая пяточка лёгкая. Где для неё, в её десять лет, разница между дедом и прадедом! Три дедушки у неё, у Анютки, и эка важность, что один из них на четверть века старше других и одному из этих, младших, отцом приходится.
-- Деда, почитай!
Ну, что тебе, стрекоза, почитать?
Глядишь, она уж и книжку из-за спины протягивает: стояла, прятала. Любят они, дети, спрятать за спиной что-нибудь самое обыкновенное, наклониться вперёд и хитро смотреть, выставив вперёд подбородок с ямочкой. Давай, давай сюда свою книжку.
Он послюнявил пальцы, провёл по острому своей свежестью обрезу книги. Учебник для старших классов. По истории. Новый. Даже удивительно взять его из рук третьеклашки.
-- Вот здесь читай. Я досюда сама дошла и устала.
И он начинает читать. Начинает читать о войне. О той войне, которая была в давние-давние годы, когда у него только-только пробились соловьино-жёлтые щетинки на подбородке и когда девушки носили крахмальные воротнички-ришелье на простые тёмные кофточки и их улыбки пахли спелыми яблоками. Но он читал не о воротничках и не о яблоках. Он читал о наступлениях и воздушных атаках, о решениях ставки и об отступлениях, и снова о прорывах, и снова об отступлениях, и чёрных слов было много на странице -- но больше было разрывов снарядов и оборванных жизней. По сотне снарядов на слово. По человеку на каждую букву.
Этого никак нельзя было увидеть из слов учебника.
И слава Богу, что нельзя.
Но потом он остановился, отложил книгу, держа меж страниц закладкою палец, потёр ребром ладони переносицу, дрогнул уголками губ. Она не услышала ничего такого, с чего б деду остановиться. Только что вот он прочитал, что в одном из сражений на Курской дуге какая-то танковая дивизия погибла до последнего человека. Это страшно, конечно, думала Анютка, но ведь они же герои. То, что они погибли, несправедливо, но вместе с тем и правильно, ведь герои отдают жизнь за других, разве не так?
Но дед молчал, в неясной скорбной задумчивости притискивая губу к губе, и ей стало жутко.
Она прыгнула к нему на колени, затормошила, заёрзала, дёрнула за уши, за нос, за седые взлохматившиеся кустики на висках, пока он наконец не улыбнулся.
-- Ну, что?
-- Это я спрашиваю "ну что", -- игриво-капризным тоном выпалила правнучка. -- Что с тобою?
Он посмотрел на неё и ответил просто:
-- Понимаешь, Анютка... Я умер.
Через полминуты затаённого дыхания глаза в глаза она выдохнула:
-- Уме-ер?
Деда кивнул и подчеркнул ногтем место на странице.
-- Это была моя дивизия. А здесь написано, что мы погибли. Все до одного. Смешно, правда, внучка?
Анютка на вытянутых руках, от себя подальше, как раскалённую, держала злополучную книгу. Ещё никогда на этом свете она не чувствовала себя так неуютно и неловко.