Аннотация: Короткий рассказ в жанре "исторической фэнтези".
М. Сухоросов
ТИХИЕ ИГРЫ
Летом, как известно, ночи короткие, и Ката на сеновале уже извертеться успела: ну когда ж наконец стемнеет и отец спать уйдет? Колдун, не колдун - а ночами-то спать надо! А ну как она к полуночи опоздает? Юркая Тень - этот еще ладно, этот поймет, а вот Белянчик обидеться может. Белянчик - он правильный... таким занудой иногда бывает!
Но все никак не темнело, и жбан с крепкой наливкой все не пустел, и троица за столом, вынесенным ради жары во двор, расходиться не собиралась.
- Да хватит тебе, святой отец, кружку крестить! Нечистый уже в жбане мерещится? - широкий, разлапистый Лешко-мельник хохотнул гулко, довольный своим остроумием. Ката вчера его сыну, Больке, такому же рыжему и щекастому, как отец, хор-рошую трепку дала. Надо ж, говорит, будто отцов меч в руках держал, да еще и "сатанинским семенем" обзывается!
- Не бойтесь, святой отец, нечистый к этой наливке не притрагивался. Маловат кувшинчик - с нечистыми делиться... - Витко-колдун, отец Каты, осклабился, плеснул по новой в глиняные кружки, сверкнул на левой руке тусклым серебром тесный браслет-оберег. Татка говорит, чуть ли не родился с ним, и снять можно, только если сам кому отдать захочет. Конечно, оберег колдуну - первое дело...
Патер Николаус возвел к темнеющему небу выцветшие круглые глазки:
- ...Ибо рыщет повсюду, подобно льву рыкающему, и козни его неисчислимы. И дабы в тенета дьявольские ненароком не попасть... - шмыгнул острым носиком, мелким, почти вороватым движением кружку крестом осенил, запрокинул - только кадык заходил на тощей морщинистой шее. Мельник аж крякнул восхищенно:
- Ну, христовы гвозди! Как архиепископ пьешь, святой отец! Только скажи ты мне, что нечистому - не к ночи будь помянут! - в наших-то краях делать? Голытьба ведь одна... Вот разве только наливкой у Витко баловаться... А у него, поди, тоже губа не дура, ему красавиц белотелых подавай, князей в золотой короне - то пожива добрая...
- Не скажу насчет нечистого, - неторопливо перебил колдун, - а вот князь Мечислав, который с нашим Лодимиром воюет, у нас погулять-поживиться не прочь. Недалеко где-то гуляет, того и гляди, к нам пожалует. Может, даже этой ночью.
- Один, что ли?
- Зачем - один? С дружиной.
- Так надо к Лодимиру скакать, пусть воев даст!
- Поздно. Да и не придет он - занят, с князем Вырой воюет - с тем, который старому князю двоюродный брат. Может, потом у Мечислава деревеньку-другую спалит...
- Сатана им в штаны, жеребцам стоялым! Как подать брать - всегда тут как тут... Бьерн-управитель, варяжское племя, нехристь шведский, весной приезжал, так муки десять мешков забрал, да солоду, да масла бочонок... - мельник горестно закопошился пятерней в бороде. - Разрази его святой Петр с ключами и все святые ангелы! Хотя, опять же, Лодимировых воев на постой пустить - еще больше сожрут, язви их в крест и в бога душу, чумы на них нет!
- Не божись, Лешко, ибо...
- И чуму не зови, она тоже близко ходит. Неровен час, услышит.
- А, ну вас! - мельник мрачно захрустел огурцом. - Пить с вами тошно, Господни язвы! Того не говори, сего не поминай... "Отче наш", что ли, читать?
- А ты, Лешко, еще "Отче наш" помнишь ли? - тихо поинтересовался патер Николаус. Он и вообще тихий, незаметный почти. И проповедует, говорят, все тем же маленьким голосочком. Сама Ката не слышала, ей-то в церкви делать нечего, да и Белянчик получше любого священника будет, а может, и самого Папы. Но все равно хороший он, патер Николаус - не ругается никогда, при встрече через плечо не сплевывает, как некоторые... Только если народ на работу поднимать - крышу в церкви чинить, звонницу ставить - он Петра посылает, служку, третьего сына Радима-кузнеца. У Петра глотка луженая, кулачищи в пол-арбуза - любого уговорит...
Ката перекатилась на спину, руки заложила под голову. Ну сколько, в самом-то деле, разговаривать можно? Дождь на них, что ли, наслать? Татка рассердится... А Ката его сердить не любит, хотя он ее и пальцем не трогает. Раз только и досталось - когда зимой пыталась на бондаревых сыновей Морену заговорить. Татка тогда испугался - Ката знает, почуяла - да с испугу вожжами... До сих пор вспоминается. Конечно, не его же головой в сугроб засунули... А потом спрашивал долго: кто научил, да кто научил? Ката наконец, кулаком размазывая слезы, проревела: "Сама!". Татка сразу какой-то старый стал, всю долгую зимнюю ночь за жбаном просидел. Даже мельника на порог не пустил...
Глаза сами закрывались, и Ката, стараясь не шуршать соломой, села, обхватив руками колени. Не помогло это, и чтоб не уснуть, она снова стала слушать хмельной говор.
- ...А епископ тебя, святой отец, не похвалит, не-ет... Вот узнает, что ты с колдуном наливку хлещешь, того и гляди, с нечистым - не к ночи будь помянут - обедню служить станешь - и не похвалит... Может, и расстриг бы он тебя, да стричь-то нечего, - мельник снова хохотнул. Патер только улыбнулся грустно. В самом деле, тонзуру уж и брить не надо - только редкие седые кустики по краям обширной плеши торчат...
- Вспомните притчу о блудном сыне: один раскаявшийся господу милей, нежели десять праведников. Витко, Витко, блудный сын, скорбит душа моя: такой человек умный да дельный, а в господа нашего Иисуса не веруешь, - перекрестился пьяно-истово. - Любомудрию сатанинскому да ворожбе предаешься, Витко, душа твоя заблудшая... А все равно люблю тебя, истинно, истинно тебе говорю... Ведь не веруешь, Витко?
- Отчего же... Верую, отец Николаус, только и других не забываю. Ибо сказано: воздавай богу богово, кесарю кесарево, дьяволу дьяволово, а мне мое отдай, и не греши.
- Ну, Витко! - мельник от восторга головой замотал. - Кабы не колдун, какой бы проповедник вышел, христовы гвозди! Налей-ка святому отцу по этому случаю, да и меня не забудь.
Сколько Ката помнит, эти двое - патер и рыжий вороватый мельник - всегда любили у татки посидеть, языки почесать, а не в корчме на другом конце деревни. Мельник по первости пытался как-то татку надуть - по привычке, он без этого не может. Потом, поняв, кого обманывает, испугался, с бочонком пива прибежал... С тех пор зачастил. А патер Николаус вознамерился было изгнать дьявола, наставить на путь истинный и окрестить колдуна - да только выяснилось, что окаянный колдун в святом писании не хуже него разбирается, да и наливка у него добрая, в корчме такой нет... После третьей кружки кончались душеспасительные беседы тем, что сам патер начинал запутываться и сомневаться. Но ходить к колдуну не перестал - очень уж ему наливка полюбилась, да и сам колдун полюбился.
- Во многой мудрости, Витко, многие печали, а мудрость не от господа - сие дьявольский соблазн...
- Соблазн соблазном, но живому псу, отец Николаус, лучше, нежели мертвому льву, а живому колдуну - нежели мертвому священнику.
- Ну, я пока, хвала Иисусу, живой священник.
- А хочешь и дальше живым оставаться, готовься к набату. Мечиславовы дружинники - им все равно, в штанах ты или в рясе.
- А, в Богородицу и святого Иосифа их! Опять прятаться, что ли? Так ведь что не унесут, то пожгут...
- Да их всего человек двадцать будет. Поднимай людей, пока время есть.
- Двадцать не двадцать, а в железе все... Ладно, Харек Толстый еще у старого князя в дружинниках ходил, Радимов средний не только по железу стучал, знает, как копье держат... Еще с хуторов подтянутся... А ты-то что?
- Увидим.
- Увидим... Людей будить надо, по хуторам слать. Опять, скажут, напился Лешко...
- Скажи, Витко-колдун сказал.
- Эх... Может, уж в леса, ну их?
- Твое дело. Я предупредил.
- Предупредил он, господни ребра... - мельник грузно поднялся, пропал в темноте. Наконец-то! Ката размяла затекшие ноги. Полночь ведь уже скоро! Белянчик-то еще ладно, обидится, конечно, но дождется, а вот Юркая Тень подождет-подождет, да и один куда-нибудь удирает, а потом вернется, и такого понарасскажет - неделю завидуешь...
Наконец ушел, пропустив напоследок кружечку, и патер, дверь дома скрипнула - татка спать отправился. Он не запирает никогда - кто ж к колдуну в самое логово полезет?.. Ох, до полуночи-то и в самом деле мало осталось, а Кате еще на другой конец деревни зайти, за Янкой-байстрюком... Еще и татка мельника переполошил со своим Мечиславом, тот всю деревню сейчас поднимет, задами пробираться придется, да еще мимо дома тетки Грипы, ведьмы липовой. Она, эта Грипа, вредная, как старуха, хоть и лет ей меньше, чем татке... Сама румяная, личико круглое, и вся она какая-то кругленькая, голосок ласковый, сладенький - а все равно вредная. Подлая. Чужих коров она по ночам выдаивает. Как-то, весной еще, Кату встретила, давай охать-ахать, жалеть: "Ох, сиротинушка, ах, неприкаянная..." - а потом вдруг: "Не хочешь ко мне в науку?"... Тоже, хитрая какая! Всей науки-то у нее - травки-корешки собирать, узелки завязывать, да солому на свечке жечь. Ката еще пешком под стол ходила, а уже все это знала... Тогда она сказала только: "А я не сирота, я с таткой живу" - и посмотрела на Грипу, а смотреть - это она умеет. Ох, тетка Грипа перепугалась - весь румянец сошел... Смех: ведьма, а чуть не перекрестилась. С тех пор, как Кату встретит - губы подожмет, бормочет под нос: "Вражья сила, семя сатанинское". Бормочет, а сама боится, рукой-то обережные знаки так и пишет... С ней бы встретиться не хотелось, это да. А вот как приспичит ей сегодня за своими травками-корешками?.. Да нет, до того, как луна в силу войдет, еще четыре дня, а Грипа дура дурой, но это уж знает...
Ката отодвинула заранее отодранную доску, повисла на руках, соскользнула в холодную от росы траву, подвернула подол, чтоб не замочить. Тоже, Грипы бояться! Не маленькая уже, зимой одиннадцать стукнет...
А у Грипы вон огонек сквозь ставни видно. Опять чьих-то коров выдаивает. Сквасить бы ей молоко как-нибудь... Так ведь сразу поймет, чьих рук дело... А тут старый Чок живет со всей большущей семьей. Внучка у него, Елька рыжая - дурочка, пауков боится до визгу. Дурочка. Не знает, что пауки счастье приносят. Не всем, правда... Дальше - бондарь, у него на дворе Хват, злющий кобелина. Кату он, конечно, не тронет - не родился еще такой зверь, чтоб ее тронуть, - а вот на Янку может и лай поднять...
Хват, помахивая хвостом, ткнулся мордой в колено. Ката, тихонько напевая без слов - тут и слов-то не надо, - провела ладонью по собачьей лобастой башке. Пусть спит Хват, свои собачьи сны смотрит. Интересно, что ему сниться может?
Хата Марыськи - Янкиной матери - на отшибе стоит, и собаки нет. Когда же Марыська что-то делать успевает? Целыми же днями перед распятием колени протирает... Сама черная, сухая, глаза жгучие, на Янку не похожа совсем... Интересно, а кто его отец? Одни говорят - дружинник старого князя, другие - бродяга с клюкой, из сказителей... А Янка-то в последний момент не забоится? Если сегодня в доме спит, это ж сколько времени зря пропало! Ну, тогда завтра Ката ему покажет... Договорились ведь!..
... Днем на старом кладбище скучно было. Юркая Тень, как обычно, мотался где-то, Белянчика, похоже, опять не отпустили... В лес и к горным карлам одной неинтересно, да и не хочется, Плывуна старого - и того куда-то унесло. Тоска. С горя пришлось куст ежевики объесть - и тут Ката почувствовала, что не одна на кладбище. Выкапываться днем ни один нормальный мертвяк не станет, да и не хоронили никого с весны... Наверно, опять Ильяшка-деревяшка на сосновой подпорке прихромал с баклажкой вина. Он, как выпьет, рассказывать любит - и как со старым князем, с Лихославом, за море плавал, к финнам и дальше, до самой Дании, и как там княжичи за корону дрались. И сказки знает всякие - там еще про русалок смешно, настоящие вилы и русалки не такие совсем, Ката уж знает, видит их чуть не каждый день... хотя, опять же, может, в море русалки другие?
В тени, в ивняке, обнаружился не одноногий пьяница, а веснушчатый чумазый парнишка тех же лет, что и Ката. Сидит, губы надуты, руками колени обхватил, костяшки ободраны. Янка-байстрюк, Марыськин сын.
- Ты чего тут делаешь?
Вздрогнул, обернулся. Вместо холодной Морены в белом платье стоит по колено в траве худенькая светловолосая девчонка, дочь Витко-колдуна. Стоит, и на щеке царапина - кто ж виноват, что ежевика такая колючая? И тут же ощетинился привычно:
- А ты чего? Ворожишь да могилы раскапываешь?
- Вот, смотрю, чтоб мертвяки одного дурака не утащили... А чего это у тебя руки ободраны? Выкапываться трудно было?
- Спроси Яроша корчмарева, чего у него нос разбит.
- Чего не поделили?
Не ответил. Шмыгнул носом, отвернулся.
- А я тебя знаю. Ты Марыськи с выселков сын.
- Ну.
- А отец твой кто? Умер, что ли?
Вскочил, кулаки сжаты:
- Знаешь что...
- Не-а, не знаю. Расскажи, буду знать.
Странно, вроде, не смеется колдунова дочка... Сел опять, бросил коротко:
- Не было у меня отца.
Ничего, конечно, Ката не поняла, но решила не выспрашивать. Помолчала, потом тоже села рядом:
- А у меня мамки нет. Померла, говорят, когда меня рожала...
Нагнулась, поискала - вот она, жив-трава, на кладбище ее хоть косой коси. Тоже понятно, лучше всего на мертвых костях растет...
- Давай руку.
Янка поглядел исподлобья, но руку все ж протянул. Ката траву в ладонях растерла, к разбитому приложила, нужные слова пропела. Слова-то она давно знает - не учил никто, просто знает, и все, - только тут не в словах дело. Тут надо подумать правильно...
Янка зажившую руку долго разглядывал, на Кату круглые глаза вскинул:
- Ты что - тоже колдовать умеешь? Как тетка Грипа?
- Дура твоя тетка Грипа. И молоко чужое любит. Только не говори никому - сглазит.
- А ты тоже сглазить можешь?
- Дурацкое дело нехитрое...
- А-а, тебя отец учит, да?
- Да никто меня не учит. Юркая Тень говорит, я Прирожденная.
- Кто-кто говорит?
Вот Кату угораздило - проговорилась, как маленькая!
- Да так... Много будешь знать - скоро состаришься.
- Тетка Грипа говорит, ты с нечистым знаешься... Это он и есть, что ли?
- Сам-то ты больно чистый... Умылся бы.
- Так что ж она - врет, что ли?
- Врет.
- Значит, нет никакого нечистого? Этой Юркой Тени твоей?
- Дурак. Хочешь его увидеть?
- Ну-ка?
- Быстрый выискался... Приходи ночью сюда - может, увидишь.
Отскочил Янка, снова оскалился, как волчонок:
- Заманиваешь, колдунья, семя сатанинское?!
- Че-го?! - Ката тоже поднялась. Ох, сказать бы сейчас пару слов, да познакомить нахала с Волосатым Духом... или Лесному Рогачу отдать? А может, просто в нос ему двинуть?
Ничего этого не стала Ката делать, только произнесла свысока:
- Нужен ты мне - заманивать... Штаны сначала просуши.
Янка невольно вниз глянул, на свои штаны. Сообразил, что попался по-глупому, покраснел. А колдунова дочка, сатанинское семя, еще и смеется!..
- Думаешь, испугался? Приду!
- Так-таки придешь?
- Сказал, приду!
Ката остыла слегка. Юркая Тень, конечно, пошутить мастер, да только не всем его шутки нравятся. Недавно вот плотника из Лосиной Долины мало что нее до смерти напугал... А Белянчик - тот и вообще людям на глаза показываться не любит. Как-то наткнулся тут на них с Катой Ильяшка-деревяшка, Кату и не заметил даже, сразу на землю - хлоп, и ну голосить: "Ангел небесный, ангел небесный!"... Потом и по всей деревне разнес, да только не поверили ему. Мало ли что после жбана браги примерещится? Видели его как-то - по церковному двору метлой чертей гонял...
- Ты один-то не ходи. Одному тут опасно.
- А вдвоем что - не опасно?
- Со мной не тронут, меня тут знают... Ладно. Ты на сеновале ночуешь? Я за тобой зайду, свистну три раза - вот так...
Ката трижды тихонько свистнула по-птичьи, замерла. Долго ждать не пришлось: зашуршала солома, тоненькая фигурка соскочила с сеновала, что-то у нее под ногами хрустнуло...
- Тише ты! Всю деревню разбудишь.
- Чего будить, не спит никто... Двери везде хлопают, свет вон горит... Чего это они?
- Татка говорит, Мечислава ждут. Ох и будет этому Мечиславу... Только через деревню ходить нельзя, заметят. Пошли по болоту?
- Ты чего?! Там же болотницы!
- Ну и что?
- Затянут же!
- Сдались мы им, у них и без нас тесно... Вот колесник, в прошлом году там потонул, помнишь? - этот может... Только со мной ему не сладить. Пошли, только быстро, полночь скоро.
А в лесу - хоть глаз выколи, только над болотом огоньки вьются. Ката Янку за руку вела - сама-то она через все это болото что днем, что ночью с закрытыми глазами пройдет. Только ночью тут про себя Сторожевую Песню петь надо - болотницы эти злые бывают. С тоски, что ли? Никто ведь с ними разговаривать нее желает... С Лесовиками - с теми охотники стараются дружбу водить, а кто поудачливей - те и с самим Лесным Рогачом. Он, толстомордый, пиво да брагу очень любит... Старатели все с Горными Карлами якшаются. Карлы эти тоже не мед, но если очень хорошо попросить, и агаты покажут, и другие всякие камушки. Плывун - тот жирует: и рыбаки его задабривают, и сплавщики, и мельник, вот и плавает старик надутый, что сам князь. А в болоте чего кому надо? Вот и бесятся болотницы.
- Что там? - Янка сильно рванул Кату за руку. Ката только его ладонь сжала. Не знает, что ли - когда Сторожевую Песню поешь, отвлекать нельзя. Даже если колесник из трясины вылез. И ползет, пьянь болотная, прямо к Янке с Катой! Совсем, видать, нюх потерял...
Колесник, бледно светящийся, дорогу загородил, руки расставил. Ката брови свела по-взрослому:
- Тины обожрался, лягушачий нахлебник?! Не видишь, кто идет?
- Ох ты, дочка колдунова, Прирожденная... А чего тебе на болоте надо?
- Не твое лягушачье дело.
- Ну и не мое... Подари мальчонку, а? У меня внизу хорошо, только скука одному...
- Сейчас договоришься - запою... Паром стать не терпится?
Колесник, потускнев, стушевался перед нешуточной угрозой, что-то недовольно-ругательное бормоча, зашлепал дальше по водяным окнам - по своим утопленницким делам. Только тут Ката услышала, что Янка зубами стучит.
- Испугался, что ли?
- Н-нет...
Ката решила не настаивать. Тем более, вон и кладбище недалеко, и Белянчик точно там - сияние легкое видно. Не такое, как от колесника и болотных огней - от Белянчика свет ровный и чистый. Как Ледяная Шапка.
Когда в темноте сквозь густой ивняк продрались, Янка уже зубами стучать перестал. А Ката почуяла - оба друга уже здесь, ее ждут. Белянчик, понятно, до поры до времени на глаза не показывается, а Юркая Тень - тот сразу навстречу кинулся. Слава Великой Матери, в человечьем обличье. Вообще-то обличий у него гибель, не поймешь, какое настоящее - иногда даже Ката пугается... А сейчас человек человеком - худущий, чернявый. Цыган - Ката их как-то видела. Только у людей глаза в темноте желтым не светятся.
- Хей-я! Сестренка приползла! А это кто еще?
Янка обиделся даже:
- А ты-то сам кто? Нечистый, что ли?
- Посмотрим? - ну и зубы у Юркой Тени - даже в темноте светятся... Ох, эти парни - все бы собачиться, а с Юркой Тенью шутки плохи... Вот с этим и Белянчик согласен - тоже на открытое место вышел:
- Хватит, Темный. Не драться же вам.
- Почему же?
- Нечестно. Он-то человек, а ты...
Янка Белянчика увидел - глаза совсем круглые стали:
- А ты кто? Ангел, что ли?
- Ангел, ангел... - Юркая Тень опять зубами засверкал. - Ангелов не видел? Смотри, пока не улетел.
Ну вот, и Белянчик обиделся:
- Сейчас сам улетишь. Это ваши дело не в дело на глаза всем лезут, креста на вас нет...
- И не надо мне твоего креста, - Юркая Тень на Белянчикову обиду внимания не обратил. - Куда сегодня? На Пасеках костры сегодня всю ночь жгут, медведь там одного заломал.
- А зачем костры? - поинтересовался Янка.
- Маленький, что ли - не знаешь? Мертвяка самого в лодке отправили, по реке, а пока доплывет, знаешь, сколько времени пройдет? Изголодается мертвяк, вот и кидают в костер всякое - еду, питье, чтоб он за ними не вернулся... Только это ж Мечиславовы земли, тамошние Дикие вас не любят, будь ты хоть сто раз Прирожденная.
- Какие еще Дикие?
- Ох, учить вас - кулаки разболятся... Ну, боги бывшие. Как вот Лесной Рогач.
- В лодках хоронить неправильно, - сообщил Белянчик.
- А правильно - ночами на кладбищах гулять? - коварно осведомился Юркая Тень. Белянчик опять надулся и замолчал. Вообще, дуется он часто, зато отходит быстро. Он не как Юркая Тень, мары никакой не наводит, если б не сияние - просто светленький губастый парнишка. И нос картошкой, как у жителей Побережья. Жила в деревне семья оттуда, только всех за одну зиму сюда стаскали...
- А этот, в волчьей шкуре, там будет? Помнишь, мы его у Горных видели? Они его еще боялись?
- А как без него-то? Он тебе кто - дядька? - ухмыльнулся Юркая Тень.
- Дядька не дядька, а говорит, обижать не даст.
- Ого... - Юркая Тень с уважением на Кату поглядел. Белянчик, насупившись, буркнул:
- Я тебя тоже обижать не дам. А с бывшими мне даже говорить не разрешают.
- А с нами что, разрешают?
- Так я ж не спрашивал. А то еще не разрешат тоже...
- Эх ты, воин небесный... - Юркая Тень вздохнул даже. - Ну что, пошли, или подождем, пока там все упьются?
- А скоро упьются? - подал голос Янка. Юркая Тень на него глянул быстро - что-то сообразил:
- Да, а ты-то туда как? Человеку до Пасек три дня ходу... если ходит быстро и дорогу знает.
- А Ката?
- Да она-то Прирожденная, ей просто...
- Может, к Плывуну? - Белянчик, как обычно, пытается, чтоб всем хорошо вышло.
- А, скажешь... Русалок тухлых не видел? Да и Плывун твой, щучье семя, вредный, как зараза болотная. Жертвы-то жрет, а живых не любит, утянет к себе - и поминай, как звали...
- А к Рогачу?
- Рогач тоже на Пасеках. Ему там два жбана браги выставили, а к нему, к пьяному, даже я под руку не сунусь.
Янка беспомощно на Кату глянул - это из-за него ничего сегодня не выходит? - и Ката решилась:
- Ладно, вы на Пасеки отправля йтесь, или куда, а мы... мы здесь.
- Боишься, сестренка?
Ничего Ката не сказала, просто посмотрела на Юркую Тень. Юркая Тень - он, конечно, не Грипа, его этим не испугаешь, но понял, что говорить этого не стоило:
- Ладно, ладно, сестренка, пошутил... Да и вам тут сегодня весело будет.
Белянчик поколебался-поколебался, на Кату еще оглянулся, потом кивнул.
- Только на глазах там не вертись. Дикие, сам понимаешь, вашего брата не жалуют... Увидимся, сестренка.
Юркая Тень в пятно черноты перетек, пропал. Белянчик еще померцал виновато, видно, сказать чего хотел, да так и не придумал, что - и тоже пропал. Остались Ката с Янкой да луна в небе, почти круглая, белая в синих прожилках.
- Ну что? Наврала, скажешь? - Кате грустно стало - там, на Пасеках, сейчас весело будет, костры будут жечь... а она вот...
Янка глянул на нее - почти так же, как Белянчик:
- А эти... Они кто? Откуда?
- Отовсюду, - Кате все равно обидно. Сама, конечно, осталась, никто за язык не тянул, а все-таки...
- А почему ты с ними можешь, а я нет? Ты ж тоже...
- Что - тоже? Сказано тебе - Прирожденная я.
- Ты и летать, что ли, умеешь?
- Да не умею я летать! - разозлилась Ката. - Это просто... А, да ты не поймешь.
- А может, научишь? Чтоб с вами можно было, а?
Ката испугалась слегка. Конечно, может она сделать, чтоб Янка с ней, да с Белянчиком, да с Юркой Тенью играть мог, только как-то страшно все это. Татка узнает - влетит как за Морену, если не хуже.
- Тут не научить, тут другое.
- Ну и пусть другое.
- Сам же потом жаловаться будешь.
- Не буду.
- Ладно, подумаю, - неохотно пообещала Ката. И не ломалась - просто и в самом деле очень ей не хотелось того, что сделать придется. Янка, конечно, после хоть к Плывуну в гости ходить сможет, хоть Лесного Рогача в глаза ругать, а вот с Болькой мельниковым рыбку ловить ему уже не придется.
- А когда...
- Тихо! - Ката негромко говорила, но - велела. Татка ей почудился, в хате. Над большой деревянной чашей наклонился, смотрит в нее до головной боли, а кого зовет -непонятно...
- Пошли. Не болотом только - не успеем.
Глина дороги под луной блестит мокро, жирно. А по обочинам лозняк густой - Ката с Янкой как раз спрятаться успели, услышав всадников. Те, дробя блеск луж, расшвыривая копытами темные комья, махом пролетели с тяжелым грохотом - грузные, бородатые, в черных шлемах... Стих топот.
- Кто это? Мечислав? - Ката на Янку оглянулась, тот улыбнулся наконец:
- Не, это Йошко Некрещеный с Кабаньего хутора... Опять Мечислав идет? Он приходил как-то - я маленький был, мать в погребе со мной пряталась...
Густой хриплый звон по верхушкам деревьев прошелся, улетел к низкой луне, еще раз ударил в уши, еще, зачастил, слился в сплошной опасный гул.
- Побежали! - Кате кричать пришлось. Луна в гладких лужах разбрызгалась и пропала, податливая дорога заставляет босые ноги скользить... Корчма на въезде - огни погашены, только хриплый колокол стонет в высоте, на бревенчатой игле-колокольне. Замолк.
Не успели оглянуться Ката с Янкой - уже крайний дом, за ним - толпа. Кто с луком, кто с рогатиной, кто с копьями да с топорами. Хуторские плотной кучей - у этих всех мечи длинные. Ката и Янка в кустах спрятались, гомон слушают:
- Коров в лес гоните!
- Э, у кого луки, сюда!
- Не рассыпайся, держись кучней!
- Радим, сюда, к нам становись!
- У меня рука тяжелая...
- Огня! Не видно ни...
А дальше - внезапно, как во сне: черные кони на дороге, луна серебром на доспехах, вопль пронзительный - непонятно, кто кричит, что... Стога на лугу разом вспыхнули, земля под копытами загудела, факела мелькают. Один из седла вырвался, остальные накрыли, пронеслись. Навстречу кто-то длинный выскочил, с жердиной, жердь коню в грудь угодила, подняла его на дыбы. Взлетел, царапая луну, широкий меч, не стало длинного. Не разобрать, где кто, только огонь мельтешит...
Отца Ката не увидела - почувствовала. Как он нужные слова договорил. И вышел из леса тот самый, в волчьей шкуре. Понятно, никто его кроме Каты не увидел - лошади только. Не понравился он лошадям - заржали визгливо, заплясали, понесли - прочь, по белой дороге за черный лес. Мечиславовых только двое осталось, спешенные - бородач в кожаном жилете, с браслетами на толстых руках, усы по груди метут - и второй, молодой, в шлеме и с широким топором. Встали спина к спине, толпа вокруг сомкнулась, а нападать никому не хочется. Молодой выкрикнул:
- Ну, говнюки, подходи! Подходи, кто в землю хочет!
Выскочил из толпы Лешко-мельник с мечом, встал раскорякой, толпа еще придвинулась, рогатины со всех сторон метнулись - молодой заорал хрипло, от земли на трех рогатках оторвался, задергался, как рыба на остроге. Остальные вокруг бородатого сомкнулись с воем, отхлынули. Затихло все. Только слышно, как трещит, полыхая, солома, разбрасывает огненные клочья...
- Все, что ли?
- Горим!
Стога седым пеплом рассыпались, непонятно - то ли ветром огонь перекинуло, то ли из Мечиславовых кто факел швырнул - только горит Марыськин дом. Крыша с треском рухнула, искры в черное небо улетели... Янка Кату за рукав дернул - глаза огромные, блестят странно:
- Ну, колдунья, давай! Делай, что хотела. Быстрее!
- Пошли, - поняла Ката, что не отвертеться. И страшно, а делать надо. Словно не сама шла, а за руку кто вел... Молча до своего дома добралась - Янка не отставал. Хорошо еще, на глаза никому не попались... У Каты рядом с углом дома под большим камнем нож спрятан - бывает такое, что без ножа никак не обойтись. Правда, убивать этим ножом никого не пришлось пока... Развернула тряпицу, роговая рукоятка в ладонь легла.
- Пойдем, - тяжело Кате, муторно, мыслей никаких. И рада бы она не делать этого, а тот, кто ведет, не отпускает. Янка молчит, только глаза блестят все так же.
И в лесу почему-то пусто и страшно стало, как в заброшенном доме. Ни человека не слыхать, ни зверя, ни птицы, ни нечисти какой, словно разом все куда-то подевались. Вот и поляна круглая. На ней раньше большие камни стояли, только Лихослав старый, когда народ крестил, расколоть их приказал - Ката знает, отец рассказывал... И заросло все, трава Кату почти с головой скрывает. Теперь и у нее зубы застучали - наверно, от росы промокла. Мокрая трава пахнет - голова кругом, метнулся над поляной и пропал одинокий светляк...
- Ну, колдунья! - Янка смотрел серьезно, сдвинув светлые брови. - Делай, что задумала.
- Да, сейчас, - словно кто другой вместо Каты произнес. - Ляг на землю, глаза закрой.
Янка лег послушно, руки вдоль тела вытянул, Ката рядом на колени опустилась, зажмурилась. Широкий нож неподъемной тяжестью руку оттянул. Ну, пора... А Янка зато и с Юркой Тенью играть сможет, и к Рогачу в гости ходить... и на Пасеки... и к Горным Карлам...
Ката примерилась, быстро ножом по тонкой шее провела, под откинутым упрямым подбородком. Сперва туго пошло, с каким-то скрипом царапающим, а потом нож словно провалился разом в живое тело, Янка выгнулся, ногами забил, захрипел, на руки, на траву плеснуло темным и горячим... Ката, сглатывая слезы, забормотала - словам ее никто не учил, они просто сами с языка шли:
- Мать Великая, земля сырая, прими его кровь горячую на щедрое поле, отец, Гром Небесный, прибери его тело молодое, дай ему свои стрелы... Сестрица-Луна, омой ему лицо, заплети ему кудри, братец вольный Ветер, унеси его на светлую реку, и все вы, что в ночи гуляете, огнем и водой, землей и воздухом вас прошу, примите его, как брата родного...
Слова еще отзвучать не успели, и тело Янки холодеть не начало, а Ката поняла вдруг, что не одна она тут. Подняла глаза - и точно: стоит тот самый, в волчьей шкуре, стоит и на нее смотрит, и лицо печальное, строгое, а рядом с ним - высокая женщина в белом платье, в венке. И оба, вроде, здесь, а все сквозь них видно: и траву, и звезды...
Мужчина заговорил наконец - негромко и грустно, обращаясь не к Кате, а к своей спутнице:
- Девочка все же смогла... Ты думаешь, это к лучшему?
- Так надо. Для нее это неизбежно. Если б она испугалась, было бы хуже.
- Ты считаешь, будет лучше? То, что есть у нее, счастья никому не принесет - и ей тоже.
- Так надо, - негромко повторила женщина. И снова Ката одна осталась. И еще одинокий светляк на мокром стебле и вытянувшийся в траве Янка - серый, чужой. И небо над лесом светлеть начало.
А татка, похоже, ждал ее - у самой деревни из-за дерева вышагнул, руку тяжелую на плечо опустил. Ката, сжавшись, снизу вверх на него глянула - поняла: знает. Брови сошлись, складка между ними, усы обвисли... Постоял, не убирая руку, пробормотал почти про себя:
- Значит, кровь ты прошла... Верил я, что без этого... Видно, ты в самом деле Прирожденная, теперь учить тебя придется. Ох, боюсь я, и от тебя много зла будет, и тебе...
Тетка Грипа рассказывала потом, будто Витко-колдун напился в ту ночь пьяным, ушел куда-то на болота, и уж что там творилось, никто не скажет: будто бы и гром гремел, и огни сверкали... Грипа, конечно, и соврать могла, только люди с тех пор это болото Пьяной Марой прозвали и обходят подальше: нечего там крещеному человеку делать, да и некрещеному забредать не стоит - мало ли чего...
- Да-а, христовы гвозди... Петра убили Радимова, Йошковых ребят помяли, сено все спалили, да Марыську сожгли - а так, можно сказать, обошлось... - мельник пьяно помотал головой. - И байстрюк Марыськин пропал. Оно, конечно, чего пащенка жалеть, пропал - туда и дорога, нечистый его забери. А только люди болтают, нечистое тут дело...
- Пусть болтают, - колдун угрюмо дергал себя за ус. Патер на него только поглядывал - обеспокоено, но и с надеждой. Мается человек, мается - а вдруг ему в голову раскаяться взбредет?..
- Не-ет, Витко, - мельник потряс коротким пальцем перед лицом колдуна. - Нечистое тут дело. Да ты и сам, небось, знаешь: видели твою дочку с байстрюком... Может, ты сам его, чтоб греха не вышло, а? Кто вас, колдунов, отродье сатанинское, поймет... - расхохотался было мельник, но тут же смех оборвал - стальные пальцы колдуна у него на запястье сомкнулись:
- Забыл, с кем разговариваешь, Лешко? - и колдун улыбнулся. От такой улыбки мельник даже протрезвел:
- Ты чего, Витко? Да ей-богу... Чего ты? Пошутить уж нельзя, святая колбаса...
- Не божись, Лешко, - привычно промямлил патер Николаус. Мельник размял освобожденную кисть, с опаской глядя на колдуна:
- Экий ты, Витко... Уж и пошутить, в самом деле, нельзя, христовы гвозди... Пойду я, пожалуй.
Поднялся, заторопился прочь, часто оглядываясь. А колдун со священником сидеть остались. Колдун голову руками подпер, в стол глядя. А патер Николаус - он же добрый. Ему утешить человека надо:
- Брось, Витко, нет такого прегрешения, которое бы не отпустил отец наш небесный. Только покайся...
- Перед кем же каяться, святой отец?
- Ах, Витко, гордыня твоя станинская в геену огненную приведет тебя, прямо в адову пасть...
Поднял голову колдун, на патера тяжелым взглядом уставился:
- В ад, отец Николаус? Это ты верно сказал, только нет в вашем аду для меня теплого места, а свой ад я с собой ношу. Холодно там, отец Николаус, ох, как холодно...
Солнце уже за самый лес уползло, но припекает все равно, и Ката забралась в самую гущу ивняка, сидит, травинку жует. Недалеко тут неделю назад Петра зарыли, служку, которого Мечиславовы зарубили. Патер Николаус еще важный такой был, читал что-то нараспев... Только неправильно он читает, нет у него в голосе настоящей силы. Но правильно или нет, а Петр спокойно лежит, из-под земли не лезет, как некоторые...
- Хей-я! Сестренка!
Обернулась Ката - а Юркая Тень уже тут как тут, и Янка с ним. Оба чумазые, рты до ушей:
- Угадай, где мы были!
- На Пасеках?
- Ну-у, сестренка...
- Да рассказывайте уж!
- А мы к Диким забрались!
- И что?
- А в нас молнией шарахнули! - довольно сообщил Янка.
- И что, попали?
- Куда им, стареньким, - Юркая Тень рукой махнул. - Убегать вот долго пришлось - они, Дикие, теперь шуток не понимают. Кстати о шутках: а где это наш воин небесный запропал?
- Опять его не пускают...
- Ладно, так и быть, слетаю поглядеть, как он там. Авось, вытащу, - Юркая Тень - он такой. Ни минуты на месте не сидит. Вот и сейчас - только что тут был, и пропал... А Янка напротив Каты на землю уселся - прямо как живой: