Аннотация: Ч. любил поспать. Не то чтобы он был ленив или холил свое здоровье. Напротив, он был одержим и спал не для отдыха, а для работы.
ПОГОНЯ ЗА ПРИЗРАКОМ
Ч. любил поспать. Не то чтобы он был ленив или холил свое здоровье. Напротив, он был одержим и спал не для отдыха, а для работы. Дело в том, что Ч. сочинял, считал себя писателем, и у него была своя теория о том, как надо писать. Не лестная для творцов теория. По ней выходило, что так называемые авторы вовсе не авторы, а какие-то посредники, если хотите - приемники, улавливающие (каждый в меру своих сил) "музыку сфер". И талант отличается от графомана лишь более высокими "техническими" параметрами. У графомана - шум, треск, помехи, ухо скачет с одной волны на другую. Талант же умеет сосредоточиться и передать романс, сонату, симфонию - одним словом, гармонию.
Теория, конечно, не нова. Еще Блок говорил Корнею Чуковскому в 1918 году, когда тот спросил его: "Почему Вы перестали писать"? "Разве Вы не слышите, - сказал Блок, - Музыки не стало"!
Мысль, повторяю, не нова, но Ч. продолжил ее, рассуждая следующим образом: если задача художника - не выдумывать, а как можно точнее, без отсебятины, принять уже существующую информацию, то лучше всего это делать ночью, поскольку сон есть уже готовое произведение искусства. Здесь вспоминается Борхес, который назвал сон "самым древним видом эстетической деятельности". Однако Борхес никогда не определял этот вид как лучший среди прочих и не сводил усилия художников к передаче снов.
Ч. спал, то есть работал, как одержимый. Искусство было для него единственным в жизни смыслом или, по крайней мере, помогало скрасить бессмыслицу. Он не считал пустой фразу о том, что искусство требует жертв, и поэтому не слишком расстроился, когда от него ушла жена. Потерю же первого права гражданина - права на труд - и жертвой-то нельзя было назвать, скорей, это было везение. Хулиганы пробили ему череп, и после трепанации он получил инвалидную группу. Теперь он мог не отвлекаться на заботу о хлебе насущном. Пособия и отцовской пенсии (он жил вдвоем с отцом) хватало на хлеб и даже на некоторое количество водки, которую Ч. употреблял как снотворное.
Он много спал, много видел снов, однако архив его рос крайне медленно. Какие этому причины? Известно, что структура сна представляет собой как бы пунктирную линию: картина - пустота - снова картина - снова пустота. Если мы просыпаемся во время паузы, мы ничего не запоминаем.
Все живое вышло из моря. Мы ощущаем это на себе. Нами тоже владеют приливы и отливы. Прилив и отлив тоски, прилив и отлив сновидения. Если человек здоров и выспался, его пробуждение обычно приходится на период отлива. Впрочем, здоровые люди вообще редко видят сны, спят глубоко, спокойно, в пустоте.
Чтобы "поймать" видение, Ч. заводил будильник. Неожиданная, насильственная побудка увеличивала шансы охоты. Но часто и под звон будильника сети памяти вынимались сухими, так как были заброшены во время отлива.
С другой стороны, запоминалось не целое, а только фрагмент или несколько бессвязных фрагментов. Из некоторых кусков могли бы получиться хорошие рассказы. Для этого нужно было лишь слегка напрячь фантазию. Но Ч. полагал, что всякое домыслие ИСКАЖАЕТ высшую информацию и является метафизическим преступлением.
И, наконец, не все запомнившиеся сюжеты представляли художественный интерес. Снилось, например, Ч., что он живет в бараке, пришел домой, но никак не может найти свою квартиру. Барак двухэтажный. В нем - 30 однокомнатных квартир. И вот Ч. заглядывает в каждую и убеждается: нет, не его жильё. То обстановка чужая, то люди, открывшие дверь, говорят: "Тут МЫ живем". Ерунда в общем. Ничего занимательного. Но впечатление во сне было сильное. Одна из странностей снов как раз и заключается в том, что картины или истории не дотягивают до произведенного ими впечатления. А может, напротив? Это мы наяву не в силах воспринять подобные картины адекватно? И только сон подает нам их в истинном свете.
Хотя рукописей скопилось лишь на одну средней величины книжонку, а возраст уже зашкалил далеко за 40, Ч. не унывал. Он верил в свою звезду. Он верил, что довольно и одного звездного рассказа, чтобы сделаться если не генералом, то, по крайней мере, полковником от литературы. И однажды его крупноофицерский час настал.
Ч. проснулся затемно. Голова его была ясной, хотя накануне он перебрал снотворного. Он только что пережил отрезвляющее своей мощью приключение. Внешность героев, их внутренний мир, ландшафт и интерьеры, на фоне которых развернулись события, - все стояло перед ним как на ладони. На всякий случай он прокрутил пленку памяти еще раз, вспоминая события в их последовательности. Затем он встал, включил настольную лампу и набросал развернутый план. Теперь можно было отвлечься.
Ч. решил не брать быка за рога сразу, а собраться с силами. В том, что ему попала крупная, львиная добыча, сомневаться не приходилось. Это была история, где каждая картина и весь ход действия намекали на общечеловеческий удел. Вещица вертикального взлета. Три дня Ч. не пил ничего крепче чая и даже пару раз укреплялся гимнастикой, чем весьма удивил своего отца. Наконец, на четвертый день он сел за стол. История по-прежнему представлялась ему в мельчайших подробностях. Быстро и увлеченно он написал первую главку будущей повести. Однако, перечитав написанное, яростно скомкал листы и бросил их в корзину. "Бледно и вяло"! - таков был его приговор.
Следующая попытка также не принесла ему удовлетворения. От нервного напряжения у Ч. случилась поллюция, лоб его покрылся испариной. Мозг под угрозой безумия самостоятельно переключился на другой канал. И Ч. увидел себя бредущим от киоска к киоску с зажатым в руке граненным стаканом. Ему хотелось вина. Но все киоски были закрыты. Как ему рассказали позднее, это были не киоски, а сараи, где жильцы хранят уголь и дрова. Не замечая навесных замков, он стучал в двери сараев и то умолял, то требовал наполнить его стакан живительной влагой. Наконец, кто-то из жильцов сжалился над ним и вызвал "психушку".
Через пару недель белая горячка отступила. Ч. выписали из больницы. Приехав домой, он застал отца сидящим на кухне и внимательно рассматривающим таракана. На голове отца была надета лыжная шапочка. Ч. показалось, будто он - Ч. - спит, настолько все смахивало на сон. А привычка записывать сны подтолкнула его к столу и бумаге. Новый рассказ открывался словами: