Пещера в бешенствe: не любит когда тревожат чужаки.
Ну да кто ее спрашивал.
Kaп.
Злые капли падают во влажный мох почти неслышно, затихают навсегда в путанице зеленой ваты. Тихо как спички о коробок чиркают нити светящегося лишайника. Похрюкивают, прижимаясь друг к другу, два маленьких тхоля, жадно обнюхивают друг друга - продолжение рода, против законов природы не попрешь.
Цокают о камни невесомые копытца сарны, спускающейся к реке. Глупая сарна, она так хочет пить, что не видит, как горят в темноте глаза и пенится голодная слюна на черных зубах саага, вышедшего на охоту.
Сон молодой раздолбайки был глубок, и смерть пришла естественно.
Раньше Махи не различала этих звуков, теперь научилась.
Кап.
Ноги Махи в походных ботинках. Она ступает тише сарны. Нюх Махи тоньше, чем у тхолей. Ее глаза, в отличиe от глаз саага, не блестят, прикрытые инфракрасными очками. Махи невидима и всесильна. Нежданный и непрошеный гость. Маленький божок ночной империи снов. Засланный казачок в царстве грез. В Пещере Махи позволено все. Потому-что чужая этому миру. Потому-что не боится умереть. Нет, конечно, боится. Но не здесь. Здесь умирают другие. И в этом ее сила.
Кап.
Поджарое тело саага напрягается, готовясь к прыжку. Застывают под бархатной кожей скрученные жгутами мышцы. Сейчас он взовьется, взлетит над водой, чтобы прижать к земле лохматую спину сарны, впиться зубами в тонкое горло. Взреветь победительным рыком, задрав к остробрюхому потолку ухмыляющуюся морду.
Он думает, что хозяин здесь.
Он ошибается.
Кап.
За мгновение до неминуемого воздух вздрагивает от отвратительного визга. Потерявшие осторожность тхоли проворонили схруля, и один из них поплатится за это своей никчемной жизнью. Содранной шкурой, распоротым брюшком, вывалившейся требухой. Другой тхоль, еще недавно предававшийся нехитрой звериной страсти, удирает со всех волосатых ножек. Удирает вслед за ним испуганная сарна. Растворяется в зарослях камышей раздосадованный сааг.
Махи остается одна. Бесшумно снимает с плеча винтовку. Растекается на камнях черной лужей, проверяет прицел, передергивает затвор. И начинает ждать добычу. Пуля пятидесятого калибра порвет схруля тысяча триста пятьдесят один Дубль Вэ на куски.
Кап.
***
День после Охоты всегда пропащий. Я поздно сплю, долго смываю с себя запахи Пещеры, много и жадно ем. Робкая девочка в столовой, моя ровесница, не поднимая головы ставит на белую скатерть омлет и стейк, кофе и целых два пирожных. Люблю сладкое. В детстве не докормили.
Выхожу в сад, когда солнце уже стоит высоко над горизонтом. Устраиваюсь на любимую скамейку в нашем великолепном парке с фонтанами и мраморными скульптурами. На ту, что одиноко стоит на отшибе в тени пожилого дуба, куда редко приходят люди, но зато все время планируют с ветвей майские жуки.
От ворот к главному входу семенит группа студентов-выпускников. Из тех, кто потом придет работать в наше ведомство, других сюда не водят. Студенты с любопытством оглядываются вокруг и на рожицах у них написано восхищение напополам с безмерным уважением. Дети, что с них взять. Впереди рассекает козлиной бородой воздух вальяжный профессор в черно-похоронном костюме. Интересно, в кого он превращается по ночам? В толстомясого барбака? Подойти что ли, спросить? Лень, пусть живет.
Этой ночью я буду спать спокойно, как младенец. Младенец, наглотавшийся сонного зелья, чудесных беленьких пилюлек, которыми бесперебойно снабжает нас услужливый доктор. Шут, которого я никак не могу принимать всерьез. Я вообще никого не могу принимать всерьез кроме охраняющей главы: расплывшейся тети-моти с глазами саага. Она моей породы. И мы обе это знаем. Тетя-мотя всегда говорит со мной на равных и никогда не скрывает правды.
Она не скрывала ее и десять лет назад, в нашу первую встречу, когда я оглядывалась вокруг, как загнанный в угол кутенок и все время твердила, когда же придет Бродяга. Да не придет он, сев рядом, сказала тетя-мотя. Я ему запретила, а я здесь главная. Ты извини, девочка, но так легла карта. Ты не можешь вернуться домой, но и жить здесь как все ты тоже не можешь. В тебе слишком много агрессии, не спрашивай, что это такое, поймешь потом. Но и так, как ты, многие живут. Гораздо лучше, чем было у тебя дома.
Я и не спрашивала. И потом все поняла. И про агрессию, и про Пещеру, и про Бродягу, которого здесь звали Тританом. И особенно про то, что никому нельзя верить. И надеяться ни на кого тоже не надо. Я сама купила себе школьную форму со значками и пряжками. Хотя в школу пойти мне так и не пришлось - кто же пустит такую к детям?
Завтрашний день пропащим не будет. Я записалась на маникюр, массаж и в парикмахерскую. Не верьте тому, что таких как я держат в железных клетках. Да, мы живем в штаб-квартире, но днем вольны ходить где угодно. Только отмечаемся в специальной книге, куда идем. Я иногда вместо адреса рисую рожу с высунутым языком, нo никто на это внимания не обращает.
То, что к моей скамейке приближаются двое, я ощущаю еще до того, как они выныривают из-за угла. Мальчик и девочка из группы студентов, не разжимая сцепленных ладоней, деликатно присаживаются на край.
- Извините, - пищит девочка. - Мы совсем на чуть-чуть.
- Все в порядке, - отвечаю. - Я уже собираюсь уходить.
- Вы тут работаете?
- Да.
- О! - восторгается девочка. - А вы... Вы видели живого егеря?
- Нет, только дохлого, - фыркаю я.
На лице девочки проступает священный ужас.
- Шучу, - сообщаю я. - Я вообще шутница. Работа, знаете ли, способствует.
***
Мое время в тире - строго по расписанию. С двенадцати до часу. Я всегда стреляю одна, охотникам не положено знать друг друга в лицо. Для этого в помещении две двери. В одну надо входить, в другую, соответственно, выходить. Меньше знаешь, лучше ешь. Наверняка я все время встречаю других охотников в столовой, на собрании, в кинозале. Может быть даже спала с кем-нибудь из них раз или два. Но всегда под другой личиной. Сотрудница, да. Мелкий клерк в отделе заказов, да. Встретимся еще раз? Да, конечно, как-нибудь потом.
В тире стоит почти полная темнота, только мигают по стенам полуслепые елочные лампочки-гирлянды. На лицo оседает липкая морось. Все должно быть так, как в Пещере. Расстилаю на бетонном полу мат для йоги, устанавливаю винтовку на сошки, кладу рядом запасные магазины. Все, можно начинать. Тру глаза, надеваю очки, вжикаю молнией толстовки. Пятьдесят выстрелов, как обычно. Пока не занемеет рука и не заболит плечо. Впереди, у стены, белеет мишень - силуэт саага с черно-белыми кольцами на груди. И сожри меня схруль, если хоть одна пуля прошла за восьмеркой.
Когда ухожу, вижу боковым зрением как в приоткрывшуюся "входную" дверь проталкивается фигура здоровенного мужика. Чехол с винтовкой, небритые щеки, красная бандана на выбритом лбу, и, вот ведь выпендрежник, золотые пиратские сережки в ушах. Ух и влетит безмозглому идиоту за то, что явился на пару минут раньше.
***
Сегодня Пещера недовольна.
Ж-ж-ж.
Настырно жужжат прямо в уши растревоженные светящиеся букашки. Хорошо, что здесь нет ужасного северного гнуса, лезущего в глаза и рот. Махи идет быстро, но осторожно. Не хватало еще подвернуть ногу, попав в незаметную каменную расщелину. Мох мягко пружинит под ногами. Прохладный ветер холодит щеки и шею. Сегодня Махи без винтовки, но цепко смотрит по сторонам - охотник должен знать свою вотчину. Каждый поворот, каждый проход, каждое углубление во влажных каменных стенах. Если ты хочешь подмять Пещеру, как сааг сарну - надо очень хорошо постараться. И Махи старается. Она старается уже несколько часов. Можно и отдохнуть.
Ж-ж-ж.
Махи снимает со спины рюкзачок, присаживается на мокрый неуютный камень, достает бутерброд. Вот ведь зараза - забыла флягу с водой! Жевать в сухую колбасу очень мало радости. Что же делать? Внизу, далеко под ногами, шумит ручей. Махи неуверенно трет подбородок. До сего момента она брезговала есть или пить что-нибудь пещерное. Махи поднимается, чтобы пойти дальше, но жажда слишком сильна, а колбаса слишком вкусно пахнет. Махи вздыхает, обзывает себя идиоткой и начинает спуск.
Ж-ж-ж.
Вода в ручье черная и маслянистая с виду, но прозрачная и пахнет горьковатой свежестью. Махи опускает в ручей палец и очень, очень осторожно слизывает с него капли. Вода как вода. Не такая обжигающая, как в роднике, не ломит зубы, но вполне годится. Махи набирает полную пригоршню. И ее абсолютно не трогает то, что выше по течению схруль мог недавно полакомиться тхолем и столкнуть ободранный трупик в ручей. Давно, в похороненном очень глубоко детстве, соседи брали воду в реке, и она была ничем не лучше.
Ж-ж-ж.
Махи углубляется в одну из расщелин, такую узкую, что стены цепляются за куртку. Сюда можно заманить зверя, если вдруг, неизвестно почему, понадобится. На оставленных позади камнях обжора-барбак доедает за ней хлебные корки.
Ж-ж-ж.
***
Я занята охотой, тренировками и учебой лишь две недели в месяц. Остальные дни выходные. Сегодня как раз такой. Я доехала на автобусе до кинотеатра - в самый центр города. Редко там бываю, но новый фильм шел ограниченным показом. После сеанса выбираю кафе посимпатичнее. Жалко, что сейчас обеденный перерыв: будет много народа, в основном клерки из соседних административных высоток. Прошу черный кофе, блинчики с шоколадной начинкой, эклер и безе. Главное, вести себя прилично и не облизывать пальцы. Официант ставит передо мной заказ. Как все вкусно пахнет! Поднимаю вилку и не знаю какую красоту рушить сначала, а какую оставить напоследок.
- Извините, - рядом останавливается мужчина. По шагам и дыханию чувствую, что высокий и худой. Ну и вежливые в этом городе жители. Особенно когда лезут в твое личное пространство.
- Извините. Могу я вас потревожить? Все столики оказались занятыми.
Собираюсь ответить, что очень и очень против. Смотрю на непрошеного гостя снизу вверх. Внутренности мгновенно спекаются в раскаленный уголек. Узкое, смуглое, чуть ассиметричное лицо, очень яркие, светло-зеленые глаза. Морщинки у глаз, раньше не было. Бродяга. Танки. Тритан. Я не видела тебя десять лет и собиралась не видеть еще лет сто. В груди закипает совершенно детская обида: не удалось полакомиться пирожными.
Бродяга принимает мое замешательство за согласие. Отодвигает стул, садится рядом.
- Еще раз извините. Я не собираюсь за вами ухаживать, но мы нигде не встречались? У вас очень знакомое лицо.
Очень хочется выплеснуть горячий кофе на белую рубашку Бродяги. Ты оставил меня одну, Танки. Спас от смерти, уберег от разбойников, вел по горному карнизу, мы чуть было не свалились в пропасть. И пропал. Обещал не бросать и бросил! Очень хочется вцепиться ногтями в смуглую физиономию. На раскаленный уголек будто воды плеснули. Пар, брызги, забитые легкие, не вздохнуть. Я вскакиваю, звенит чашка, кофе выплескивается на мою кофту. Сейчас я разревусь! Не считая, кидаю на стол смятые купюры, хватаю салфетки.
- Девушка, дайте коробку, я забираю пирожные с собой!
Вылетаю из кафе, как заполошенная сарна, почуявшая опасность.
Утро насмарку. Выходной насмарку. Жизнь насмарку. Да что же это такое!
***
Пещера была спокойна.
Шу-у-у.
Ветер ласкает горящие щеки. Вот честное слово, будто пощечин надавали. Хотя она как раз ни в чем не виновата. Махи сама не знает, зачем пришла сюда. Да еще кому расскажешь - засмеют, притащила с собой коробку с пирожными. Может потому, что мир здесь и мир там разделены невидимым, но весьма ощутимым пологом? Приходя сюда, скидываешь с плеч заботы и обиды мира настоящего. Или мир настоящий - это здесь? Махи спускается к ручью, садится на камень и начинает замывать кофейное пятно. Пальцы сразу схватывает холодом. Махи с остервенением трет серый трикотаж.
Шу-у-у.
Где-то там, за спиной, крадется испуганный сааг. Он не понимает, что делает здесь, в его владениях, непонятное, неуместное, дурно пахнущее, а потому очень страшное существо. Лучше убраться прочь, лучше остаться голодным. После саага приходят схрули. Они не чувствуют Махи, сопят, хрюкают, толкаются, вдохновенно пьют воду. Дробно стучат копытца легкой сарны. Та обходит Махи стороной, но все же спускается к ручью дальше по течению. Сарна пахнет шерстью и еще чем-то чисто животным, но приятным. Жаль, что ее нельзя покормить с рук.
Шу-у-у.
Нет уж, кормить сарну с рук - это уже слишком. Махи вспоминает, что в руках у нее сладости. Хорошо, она устроит пикник прямо здесь. Распакована коробка, Махи нацеливается вилкой на пирожные, выбирает первую жертву. Пусть будет эклер. Запах ванили смешивается с терпким запахом лишайника, сладость крема с прохладой речной воды, вкус чуть хрустящего теста с цокотом копыт. А что, если прилечь отдохнуть на пружинистый мох и мягкую траву на берегу? Никто не ищет Махи, никто ее не ждет, никому она не нужна. Можно не торопиться.
***
Я не знаю, зачем пришла сюда опять. В шумное кафе в центре рядом с кинотеатром. В обеденный перерыв большинства клерков. Столик, за которым я сидела в прошлый раз пуст. Ну и на что я надеялась? Взрослая ведь девочка и не верю в сказки. То что случилось десять лет назад, поросло не то что быльем, кусачей крапивой. Специально чтобы ни ногой. Сколько лет я ждала Бродягу, сколько лет уже не жду? Мну в руках прямоугольник меню.
- У вас есть пирожное с очень горьким шоколадом?
- У нас есть все! - широко улыбается девушка-официантка. Та, что обслуживала в прошлый раз. - Но вам просили передать. Тот молодой человек, что сидел с вами за столиком. Он не сможет сегодня прийти, но на всякий случай, если вы к нам заглянете, он сделал для вас заказ. Наше фирменное мороженое "Взрыв счастья". Берите, не пожалеете.
- Давайте!
- А пирожное с очень горьким шоколадом?
- Больше не надо.
Мороженое и вправду оказалось очень вкусным. А может просто улучшилось настроение. Хотя с чего бы это?
Тетя-мотя хочет видеть меня в неурочное время, в три часа ночи, если точно. Странно, конечно, но меньше думаешь, лучше спишь. Что же, у моей службы есть свои отрицательные стороны. Охраняющая глава не смотрится только что вставшей с постели, скорее наоборот, еще не ложившейся. Цепкие крючья-глаза покраснели, веки набрякли, но из неопрятного пучка на голове не вылезла ни одна лишняя прядь.
- Хорошо выглядишь, - по домашнему встречает меня тетя-мотя. - В чем секрет?
- Ем очень много шоколада, - доверительно сообщаю я.
Охраняющая улыбается милой улыбкой хорошо пообедавшего крокодила:
- Работать прямо сейчас готова?
- Готова.
- Тогда запоминай, в квадрате тридцать пять прим ты должна убить егеря.
***
Сегодня Пещера ей рада.
А еще Пещера очень встревожена. Махи чувствует это по тому, как она жмется к ногам. Будто просит защитить. Тянутся к Махи светящиеся нити лишайника, шершавый мох стелется под ступни, прячется за спину прохладный ветер. Что-то не так. Очень здорово не так. Может быть это из-за егеря? Из-за переделанного в хлыст шокера?
Егерь. Легко сказать: егерь. Егерь ведь человек. А человеков Махи еще не... Саага била - била, барбака била - била, схруля била - била. Они, конечно, тоже люди, но как бы не совсем настоящие. Люди там, здесь они все же звери. А егерь, он и там и тут человек.
Тревожные мысли не мешают Махи работать. Наметанным взглядом она выбирает место для лежки среди плоских камней, стелeт под живот куртку, устанавливает винтовку. И ждет. Егерь появляется внезапно. Темный силуэт на подсвеченном жуками стене. Ступает осторожно, как Махи. Не торопись, шепчет она, переводя перекрестие прицела с головы на грудь. Нет, в голову стрелять Махи не будет, это уже совсем... На лицо егеря падает свет, и Махи забывает, как дышать. Перед ней стоит Бродяга. Зеленые глаза, узкое лицо, треугольный подбородок. В оптике усталые морщинки у глаз как на ладони. Вот замечательный шанс поквитаться. Отомстить за все... За все... За все... Внутри Махи просыпается сааг, скалится, рычит в предвкушении свежей крови. Сейчас Махи спустит его с цепи.
Зеленые глаза, узкое лицо, морщинки у глаз...
- Не могу, - шепчет Махи. - Убейте меня - не могу. Уходи, убирайся, Бродяга, пока я не передумала.
Сааг отступает, упираясь всеми четырьмя лапами. Зачем ты меня прогоняешь, удивляется он. Махи отпихивает зверя ногой. И слышит треск рвущегося лишайника.
Махи напрягает зрение, слух и то, шестое наверное, чувство, которое имеется у каждого хорошего охотника. Двое. Один справа, за валунами, виден только ствол винтовки, другой слева. Здоровый. На голову, до глаз почти, натянута камуфляжная шапка, из-под нее торчит краешек красной банданы. Знакомый позер. Пришли закончить работу за Махи, если она сдрейфит. Время растягивается липкой резиной и сжимается в невидимую глазом точку. За это мгновение Махи принимает решение.
Страха нет. Что эти двое против девчонки, в живот которой упирался ствол самострела, которая ползла по узкому горному карнизу, рискуя упасть в пропасть, которая знает, как нечеловечески кричат люди, грудь которых протыкает металлический стержень.
Махи тихо подбирает с земли камень и швыряет в сторону того, что справа. Одного резкого движения там ей достаточно для выстрела. Вопль боли. Плечо или рука. Почти одновременно с этим егерь взмахивает хлыстом. Помогает, отвлекает нападающего. Одним рывком Махи достигает хлыща в бандане и кидается ему под ноги. Охотник падает, Махи отшвыривает в сторону его винтовку. Подхватывает свою, откатывается, прицеливается с колена:
- Оружие на землю. Так, чтобы я видела. Руки за голову. Убирайтесь отсюда, иначе я за себя не ручаюсь.
Они не спорят, отступают, бурча что-то злое себе под нос.
Весельчаки. Забавники. Уроды. Впрочем, она не лучше. Что за мир, где Пещера превращается в долбаное сафари, и каждый долбаный охотник может явиться сюда с ружьем? Раньше Махи так не думала. И вообще не думала. Зачем начала, спрашивается. Но если начала, то уже не остановится.
Бродяга протягивает ей руку - помочь подняться. Махи помощи не принимает. Легко вскакивает и скрывается в узком проходе, куда может протиснуться только сарна. И худенькая молодая женщина.
Тритан пожимает плечами, удивленно морщится и садится на корточки, прислонившись к стене. Ждет долго, очень долго. Рядом с ним терпеливо ждет Пещера. Ждут сааги, схрули, барбаки, маленькие тхоли, даже жуки со светящимися крыльями. Тритан сдается наконец. Поднимается на ноги.
И тогда из прохода появляется шерстяная сарна с ушами-раковинами и карими глазами Махи. Самая умная, самая смелая, самая быстрая зверюга в Пещере, которая будет здесь и засыпать, и просыпаться. Которая, если что, поможет.
Сарна подходит к Тритану, толкает его лбом в бок - туда, куда смогла дотянуться.