Ким нарисовался в дверях в своем обычном домашнем облачении - в джинсах. Вид у него, однако, был несколько взъерошенный, так что мой вопрос "Я типа не вовремя?" показался мне вполне законным. Ким только отмахнулся и спросил: "А ты чего с рюкзаком?" Потом оценил выражение моего лица, сказал: "Понятно" и, повернувшись, двинулся в недра своей берлоги. На его языке жестов это означало: "Проходи, будь как дома, располагайся поудобнее" и мне оставалось только с благодарностью принять это приглашение.
Дома у Кима царил привычный художественный беспорядок. Понять, чем Ким занимается по жизни, было для простых смертных невозможно. В огромной, как ангар, студии - так Ким величал свое жилище, когда кадрился к девушкам - присутствовали предметы разнообразнейшей природы: от кадки с самой настоящей кокосовой пальмой до опять же таки самого настоящего пропеллера от самолета. Ну и по мелочи - рыболовные сети, телевизионные камеры, пара-тройка экзотических музыкальных инструментов. Относя себя к простым смертным, не способным угадать сферу деятельности Кима, могу сказать, что при мне Ким ни разу к этим предметам не прикасался для того, чтобы использовать хоть один из них по назначению.
Однако же, в этот раз Ким был занят вполне понятным и конкретным делом - он возводил кирпичную стену в северо-западной части своего ангара. Вот так просто - возводил стену. Эта картина открылась моему взору, когда мне, наконец, удалось примостить рюкзак и куртку на токарный станок. В свете всех шести разномастных абажуров, свисавших с далекого потолка на увитых проводами цепях, оказалось, что Ким с лохматой головы до босых ног заляпан цементом. А что, вот возьмет и скажет сейчас, что он по жизни - каменщик. Взял, понимаешь, работу на дом... Вероятность такого поворота событий составляла процентов восемьдесят-девяносто.
Ким ничего не сказал, просто вернулся к своему занятию. Зачерпнул мастерком раствор цемента из пластмассового ведра, шлепнул цемент на стену, разровнял, плюхнул сверху кирпич. Из-за того, что кирпич лег кривовато, а Ким покрылся новым слоем цементных брызг, мне показалось, что, возможно, мои выводы насчет карьеры моего друга, как каменщика, были несколько поспешными. Следующий час Ким полностью посвятил строительной деятельности, предоставив мне обустраиваться у него совершенно самостоятельно. Так уж получилось, что в те прохладные деньки податься мне было больше некуда.
Через пару дней стена была готова. Конечно, она ни в коем случае не достигала потолка. Полагаю, если бы Ким удосужился взгромоздить какой-нибудь экзотический предмет своего обихода на другой, а потом взгромоздиться сверху самому, не забыв прихватить ведро с цементом, и продолжить, стена получилась бы повыше, но, очевидно, стена высотой в человеческий рост выше среднего вполне его устравивала. Спрашивать, зачем ему, собственно, нужно это сооружение, было бесполезно. Ким и в лучшие времена бы не раскололся, а тут он пребывал в одной из своих "лаконичных" фаз, когда других слов кроме как "Доброе утро", "Добрый день" и "Добрый вечер" от него не дождешься. Ким - чертовски вежливый тип. Его вежливость сильнее, чем он. Думаю, когда он когда-нибудь умрет, то будет три раза в сути выкапываться из могилы, чтобы пожелать доброго времени суток всем, кто окажется поблизости.
- Только не спрашивай, что за стеной, - предупредил Ким, задвигая под ближайший стол ведро с остатками цемента, когда последний кирпич был уложен.
Ответом ему послужило мое высокомерное безразличие. Во-первых, с кем поведешься, а во-вторых, не больно-то и интересно, в самом-то деле.
Еще через пару дней цемент подсох, и Ким озаботился украшением новоприобретенной стены. После бесконечных расхаживаний туда-сюда, он, наконец, замер и так и проторчал битый час перед стеной, всем своим видом олицетворяя напряженную задумчивость и творческий поиск. Потом, как видно, пришел к какому-то решению и полез в ближайший шкаф. Как оказалось - за красками. Раздобыв еще где-то кисть и вскрыв банки, Ким принялся украшать стену наскальной живописью. Через пару минут мне пришлось сделать вывод, что если Ким и художник, то явно не приверженец классической живописи. Скорее, он был склонен к экспрессионизму, сюрреализму и абстракцианизму с дадаистическим уклоном, временами переходящиму в гипертрофированный минимализм. Кирпич покрывался кляксами душераздирающих цветов. Как истинный художник, Ким был собой недоволен. Еще какое-то время он, уже только для проформы, рисовал кляксы, потом с досадой бросил кисть в банку с краской цвета морозной зари и изрек: "Хреново". Он рассеянно огляделся по сторонам, потом увидел меня, и взгляд его приобрел какой-то нехороший хищный оттенок. "К стене", скомандовал мой друг тоном, не терпящим возражений. А моя наивность была так велика, что мне казалось, я смогу наблюдать за творческими порвывами своего друга, удобно устроившись с чашечкой чая на пляжном шезлонге, с которого открывался чудесный вид на стену.
Весь последовавший за этим час мой творчески настроенный друг обводил мою распластавшуюся по стене фигуру краской неумолимо бирюзового цвета. Причем, мне так и не удалось поставить куда-нибудь чашку. Так что, очень скоро на стене красовался контур, похожий на посиневшую морскую звезду с утолщением на правом верхнем луче. Ким, на волне вдохновения, заполнил контур алыми и кислотно-зелеными полосами и, в конце концов, угомонился. Скривившись, полюбовался на результат своих трудов, вздохнул и сказал: "Ну, ладно..."
Как-то раз Ким вернулся вечером с газетой. Financial Times. Признаться, это был первый раз в жизни, когда мой странный друг предстал перед моим взором с газетой в руках, поэтому удивление мое было искренним, хотя и не большим. А вдруг Ким - финансист, кто его знает.
Финансист он или нет, узнать мне было не дано, но предназначение газеты стало вскоре ясно. Порывшись в одном из многочисленных ящиков одного из многочисленных своих шкафов, Ким достал банку клея и с клеем в одной руке и газетой в другой, ринулся к стене. Проходя мимо верстака, прихватил окаменевшую кисть, которой совершалось историческое обведение контура. Вскоре и сам контур и прочая наскальная живопись оказались скрыты под слоями сообщений о курсах акций и прочих биржевых перепитиях.
Закончив работу, Ким приземлился рядом со мной на пол и какое-то время критически рассматривал дело рук своих. "Не" сказал он, наконец. "Хреново" Поднялся на ноги, посмотрел на меня сверху вниз: "К стене!" А сам, вооружившись стамеской, взялся открывать банку с краской. На этот раз убийственно фиолетовой.
Однажды, после продолжительных поисков, сопровождавшихся грохотом, лязгом и экзотическими ругательствами, Ким появился из недр южного угла своего ангара в сопровождении громоздкой приставной лестницы, которую с пыхтением тащил на себе. Пропыхтев через всю комнату, он облокотил лестницу на стену и сам прислонился рядом - отдышаться. Потом, как ни в чем не бывало, облачился в куртку, кроссовки, шапку - деньки стояли морозные - и сообщил: "Ну, я пошел", после чего взобрался по лестнице и исчез за стеной. Слышно было, как он спрыгнул на пол по ту сторону стены. Больше звуков не последовало. Вероятно, мне стоило обеспокоиться, но после долгих лет знакомства с Кимом, тишина за стеной - еще не повод для беспокойства. И не такое слыхали.
Ким вернулся через несколько часов, раскрасневшийся от холода. Из-под куртки он извлек щенка сенбернара, из кармана - консервную банку с собачьим кормом. А что? Ну захотелось человеку пропилить дверь на улицу, и загородить стеной. Может, ему религия запрещает вот так просто проходить в дверь, надо обязательно перед этим перелезть через кирпичную стену, заклеенную газетами и украшенную фиолетовым до безобразия контуром кого-нибудь из друзей. Какое-нибудь Братство Великой Стены или Культ Стремянки. Правда, спустя полчаса Ким покинул помещение через привычную входную дверь, но кто его, в конце-то концов, знает?
Щенок чувствовал себя как дома. Хотя... попробуйте не чувствовать себя у Кима, как дома. Не получится. Четвероногое дитя природы жизнерадостно обследовало свой новый дом, грызло все, что попадалось ему под зубы и великолепно ладило и с Кимом и со мной. Один раз, правда, Ким осерчал, когда будущий сенбернар безо всякого пиетета задрал лапку рядом с кимовой драгоценной стеной и осквернил ее действием. Ким сгреб собаку за шиворот, перелез через стену и спустя минуту вернулся уже один. Педагогический этюд продолжался часа полтора, за которые Ким успел устранить последствия осквернения и известись от своей суровости. Наконец, он не выдержал, и полезл за стену. Вернулся он замерзший, с сенбернаром и стратегическим запасом собачьих консервов.
Как-то раз, вернувшись, как мне показалось, не в самый подходящий момент, мне довелось обнаружить щенка (Ким его как-то назвал, но выговорить это имечко получалось только у него) сидящим у стены, с любопытством к ней присматриваясь и прислушиваясь, по-собачьи (а как еще?) склонив голову на бок. Признаться, любопытство щенка было оправданным. С лестницы свисали кружевные предметы дамского гардероба, а из-за стены доносились звуки, в принципе, вполне уместные, учитывая кружевные тряпки. Мне показалось, что приличнее будет ретироваться обратно на улицу и еще чуток погулять. Вдруг наверху стены показалась физиономия Кима. Выглядел он довольно растерянно, но увидев меня явно успокоился. "А, это ты" с облегчением сказал он и, не дослушав мое "Ухожу, ухожу" снова скрылся за стеной, откуда послышался довольный женский визг.
Когда человек останавливается пожить у друга, у этого человека обостряется чувство такта, поэтому следующие два часа мне пришлось посвятить вынужденному променаду.
***
Все время, пока продолжалось мое вынужденное нашествие на жилище моего друга, он продолжал использовать стену по одному только ему понятному назначению. То, как полигон для своих художественных фантазий, то как альтернативный выход из дома, то как отдельный кабинет. Таким уж он уродился на свет, мой друг Ким, не может не покуражиться. Хлебом не корми, дай кого-нибудь заинтриговать, удивить... Даже сенбернару было понятно, что Киму ужасно хочется услышать от меня сакраментальный вопрос: "Ну что же там такое у тебя за стеной?" Для меня же было делом чести этого вопроса не задавать. Да и не до того мне тогда было, признаться. Жизнь - штука сложная.
И вот настал тот день, когда мне пришло время покинуть гостеприимное жилище моего друга. Лапа сенбернара была дружески пожата, мои немногочисленные пожитки были уложены в рюкзак, стена удостоилась ультрамаринового контура моей руки на последок... Стоя на пороге, мы с Кимом обменивались фразами, приличествовавшими добрым друзьям в подобных ситуациях. Но и фразы подошли к концу. Пора было уходить.
- И ты так и не спросишь, что за стеной? - поинтересовался Ким.
Мне очень хотелось дать отрицательный ответ, но, в конце концов, надо же было как-то отблагодарить друга за гостеприимство?