Во время последней переписи населения России какое-то число жителей Сибири в графе "национальность" записали "сибиряк". Перед этим шла активная агитация за объявление новой национальности. Особенно старалась в этом интеллигенция Иркутска. Естественно, что такая агитация ведётся с определёнными целями. По-моему, в данном случае дальняя цель - отделение Сибири, ближняя - получить какие-то преференции для Сибири (точнее - для её "элиты"). Это не новость, на этом играли все националисты. Результатом их деятельности явился распад Советского Союза. Стало ли лучше от этого народам обособившихся республик? Не заметно. Кому стало лучше, так это "элите" - жуликам и ворам. С несколько иной целью добивались признания существования национальности "казак". В случае признания существования такой национальности, следующим шагом становится объявление её репрессированной. С вытекающими из этого последствиями. Естественно, что среда, в которой проживает человек, влияет на формирование национальных особенностей характера человека, но вряд ли является определяющей, основное закладывается в человеке всё-таки на генетическом уровне. Среда только либо украшает, либо портит характер человека. Расскажу о двух сибирячках, которых знаю лучше, чем кто-либо и кого-либо. Это моя мама и моя жена.
МИХАЙЛОВНА
Михайловной мою маму называли знакомые и соседи. По рождению она была сибирячкой, хотя родители её родились в центральной России и приехали в Сибирь по столыпинской программе переселения малоземельных крестьян. Настоящего дня своего рождения она не знала, так как в то время в деревне на это особого внимания не обращалось. Её мама, моя бабушка, запомнила, что родилась она в девятую пятницу после Пасхи. Пасха в календаре "плавает", день рождения мамы тоже стал "плавать". Я долго не мог понять, как бабушка смогла запомнить эту девятую пятницу. Лишь совсем недавно мне стало это понятно. В волостном нашем сельце Шеломки была в то время церковь Параскевы-пятницы. В честь этой святой каждую девятую пятницу после пасхи в окрестных деревнях совершался крестный ход. Для деревни это заметное явление, запоминающееся. С помощью интернета я выяснил, когда же эта пятница была в 1915 году, т.е. установил точную дату рождения мамы.
Детство её прошло в деревеньке, которая ещё только строилась. Семья была большая, девять детей, из которых, правда, выжили семеро. Умерли во младенчестве две девочки, родившиеся сразу после мамы. Жизнь, наверное, в деревне была не из лёгких, а с медициной было практически никак. Впрочем, рожали женщины тогда много, много детей умирало еще маленькими. Это было обычное явление. И на него особого внимания не обращалось. Естественно, что, как все крестьянские дети, привлекалась к разным работам в поле и на огороде. Поэтому умела и запрячь лошадь, и подоить корову, и выполнить другие работы по хозяйству. После окончания гражданской войны, прошла кампания создания коммун, направленная на объединение бедняков. Проводили её не очень грамотные люди, действовавшие больше по революционному пролетарскому вдохновению и не очень-то понимавшие того, что делают. В некоторых случаях такие коммуны просуществовали довольно долго, организаторы были умнее, другие распались довольно скоро. Так и семья мамы сначала вступила в такую коммуну, но быстро из неё вышла, оставив практически всё имущество в коммуне. Пришлось начинать всё сначала. Дедушка подрядился на строительство дороги в ближайшем (более 80 км.) городе, в помощницы он взял с собой мою маму.
В 18 лет мама вышла замуж, а на следующий год появился я и через 3 года моя сестрёнка. К тому времени в деревне слаженно работал колхоз. Отец работал трактористом, бригадиром тракторного отряда. Мама работала на полевых работах, работала с энтузиазмом, всё соревновалась со своей свекровью, которую не так-то просто было "обставить" в поле. Семья жила дружно и достаточно, по тем временам, обеспеченно. Но пришла война и всё порушила. Уже летом отца призвали в Армию, и мама осталась одна с двумя детьми на руках. Деревню вообще очень быстро освободили от мужиков, и все работы легли на плечи женщин. Пока отец находился в месте формирования, мама не менее двух раз ездила к нему.
Последний разговор мой с мамой был в ноябре 2007 года. Мама вспоминала о своей поездке к отцу на ст. Злобино, где он проходил подготовку к отправке на фронт. Похоже, готовили из них сапёров-минёров: учили ставить ми- ны. Остановилась у железнодорожного обходчика, похоже, знакомого. Подошла к КПП, попросила вызвать отца. Отец пришёл, а за ним высыпали сослуживцы - посмотреть на его жену. Потом он приехал к ней на какой-то повозке, она вы-бежала к нему навстречу. Отец взял её на руки и так занёс в домик.
В войну колхоз очень ослаб. Колхозным коровам до весны кормов не хватало, поэтому их раздавали по дворам. Своим коровам хозяйки как-то всё-таки на зиму заготавливали, шла в ход картошка и всё, чем можно было подкормить животное. Бедные колхозные коровёнки к весне и встать-то на ноги не могли самостоятельно. Доярки поднимали их на верёвках. Вот и раздавали их по дворам: женщины не дадут погибнуть, женская жалость к живому не позволит. Были и другие задания женщинам: готовить картошку для армии. Картофель чистился, нарезался полосками, какое-то время варился, потом высушивался. В таком виде он поступал нашим отцам. Сушили и сухари. Всё для фронта. Посылались и посылки. Помню, что была у нас собака-лайка. По несчастью попала она одной лапой в петлю, поставленную на зайца, и охромела. Так она сама могла стать добычей для волков, пришлось её добить. Шкура пошла на тёплые носки для отца.
На второй год войны я пошёл в школу и уже через полгода писал письма отцу под диктовку мамы. В деревню иногда заезжали фотографы. Тогда на фронт в письме шла и фотокарточка. Зная, что вместе с отцом фотокарточку будут рассматривать и его товарищи, мама сама старалась "приодеться" и нас "приодеть" в занятую на время фотографирования чужую одежду. Фотографы останавливались обычно в более зажиточных домах, у их хозяек и была такая одежда. В конце 1943 года отец был тяжело ранен и 6 месяцев пролежал в госпитале в Махачкале. Туда тоже была отправлена фотокарточка, где изображены мы с сестрой, которая держит в руках куклу. Кукла эта тоже чужая. Мама только просила подписать на обороте фотографии "это мы с куклой", чтобы вдруг отец не подумал, что это ребёнок. Зря волновалась, письмо адресату в руки не попало и вернулось к нам. Отец наш погиб, освобождая Севастополь. Маме пришла Похоронка и Удостоверение к медали "За отвагу". Вот и всё. Так в 29 лет она стала вдовой с двумя детьми на руках и с пенсией в 70 руб., зато ежемесячно.
Продолжалась война, но продолжалась и жизнь. Детей надо было поднимать - кормить, одевать, попытаться дать образование. Досталось в войну всем, вдовам с детьми в особенности. Надеяться можно было только на свои силы. Не все женщины выдержали, некоторые сломались, стали находить утешение в алкоголе, чем ещё больше усугубляли ситуацию. Интересно вот что: в нашей деревне таких женщин не было. Похоронки шли и на мужей, и на сыновей - нашу деревню они не обошли стороной. Горе было почти в каждой третьей семье, а каждая вторая жила в тревожном ожидании вестей с фронта. Как ни ругают колхозы, но, по-моему, именно колхоз помогал как-то справляться с ситуацией. Человек не был брошен в одиночестве со своими бедами. При необходимости колхоз выделял лошадёнку привезти дрова, корм скоту. Конечно, работали в войну "за палочки", как тогда называли трудодни, но кое-что (очень немного) на них всё-таки получали. На посевную и уборочную в колхозе всегда был небольшой запас муки. Конечно, жили, в основном, за счёт приусадебных хозяйств.
Урожаи в колхозе во время войны были низкими, земля обрабатывалась плохо, тракторов не стало, лошадей было мало, так что в качестве тягловой силы стали использовать коров. На корову давался ещё и план по молоку. План по молоку давался и на коров в частном владении. С кормами было плохо, поэтому и удои не блистали. После сдачи молока в счёт плана оставалось его в семье совсем немного, только для детей. Поэтому я всё удивлялся, как это маме не нравится молоко, пьёт она только забеленный молоком чай.
Всё имеет своё начало и свой конец. Пришёл конец и войне. До войны выход из колхоза был возможен только по решению общего собрания колхозников. Некоторое исключение составляли оргнаборы на стройки, в шахты. Мама была абсолютно безграмотной. Расписывалась "крестиком". Научившись читать и писать, я решил научить её хотя бы расписываться. С тех пор она расписывалась тремя начальными буквами фамилии. Правда, сам я докатился сейчас до того, что мне хватает всего двух. Мама понимала, что детям надо постараться дать образование. В деревне была только школа-четырёхлетка. Уже в пятый класс детей надо было отправлять в другую деревню, где была семилетка. Следующий этап - десятилетка в районном селе. Она осознавала, что эти этапы мы не преодолеем, если только она не уйдёт из колхоза и не перевезёт семью в районное село. Во время войны выйти из колхоза по желанию было просто невозможно. С окончанием войны в этом вопросе наступило послабление. Этим мама и воспользовалась. Она и её подруга были отпущены из колхоза и перебрались в районное село. Случилось это в конце 1945 года, почти сразу после окончания войны. На следующий год надо было решать вопрос о моей дальнейшей учёбе.
Безграмотные, не имея никакой профессии, кроме крестьянской, устроились они на самые "руководящие" должности - грузчицами. Благо были молодыми, здоровыми и закалёнными крестьянской нелёгкой работой. Работодатель, районный пункт Заготзерно, дал им и жильё - на двоих половинку комнатки, через которую был проход в другую половину комнаты (там жил мужчина-конюх) и ещё во вторую комнату. Места хватало на две койки. Зимой подруги решили перевезти к себе и сыновей, то есть меня и моего ровесника. Везли нас, загрузив поверх домашних пожитков. Сани на колдобистой зимней дороге нередко заваливались на бок, и мы летели в сугроб. Меня определили в школу, и я продолжил курс обучения в четвёртом классе. Дело моё в новой школе не пошло. В деревне нас было в классе четверо, а здесь - человек 40. Причём активную часть класса составляли переростки, часто срывавшие занятия. Обнаружив, что дела мои плохи, мама быстренько вернула меня в деревню, на попечение бабушки. Так что начальную школу я окончил в деревне и вполне успешно. Мамин манёвр с изменением места жительства очень сильно отразился на моей судьбе. Не только из моего бывшего класса, но из всех знакомых мне ребятишек нашей деревни один я смог получить полное среднее образование. Лишь некоторые окончили семилетку.
Пока я доучивался в деревенской школе, мама продала корову и купила в селе небольшую избушку с огородом. Теперь наша семья соединилась, у нас было своё жильё, неказистое, но не до жиру. Был свой огород, получали по карточкам хлеб, что-то ещё, не помню, мал был. Сменился наш социальный статус, мама из колхозниц превратилась в рабочую, потому нам добавили пенсию, теперь уже 130 рублей на двоих с сестрой. Через какое-то время мама получила "повышение" - стала убирать контору и лабораторию организации. Кроме этого она же была истопником в зимнее время и курьером постоянно. За всё про всё ей полагалось 230 руб. в месяц. Вот и весь бюджет, на который должна была жить семья, и это в первые послевоенные годы. Выручал огород, но и его урожая не всегда хватало до нового. Картофель начинали "подкапывать" когда ещё только начинали образовываться клубни. Иногда мама бежала с ведром мелкого, предназначенного для скота, картофеля к своей новой подружке, чтобы поменять её на более крупный, для еды. Из тёлочки была выращена молодая коровка и жизнь начала потихоньку налаживаться. Жизнь полуголодная, но уже в собственном домике и даже с сельской кормилицей - коровой.
На работе в летнее время я освобождал маму от обязанностей рассыльной. Для меня это было не обременительно, а мама могла днём заниматься домашними делами. Нас ожидали и другие перемены. Во второй половине сороковых годов в наш район и ещё дальше, на север (в соседний) стали автоколоннами доставлять политических ссыльных. Они уже отсидели в лагерях свои "десятки", и теперь им надо было обосновываться на "вечное поселение". Расселяли их как в районном селе, так и по всему району. Жильё они искали сами, так у нас появился жилец, "задержавшийся" в семье до конца своей жизни. Маме стало полегче. Мужик оказался работящим, взялся за перестройку нашей избушки, добавив еще одну комнату, занялся хозяйственными постройками. Перед арестом он жил и работал в Ленинграде и был женат. В самом начале войны его жена и двое детей попали под обстрел с немецкого самолёта и погибли.
Мальчишкой я был, наверное, не слишком хорошим. Как-то в разговоре я сказал маме, что будь я на месте Владимира Владимировича, то возмутился бы моим нахальством. Строил он новую стайку, а я "помогал" ему, когда нужно было распилить бревно. При этом одной рукой держался за ручку пилы, а во второй держал книгу. За такое надо было бы двинуть в лоб, Владимир Владимирович молчал. Мама это прокомментировала так: - Только попробовал бы!
С момента окончания мною школы начались путешествия мамы к местам моего проживания. Напомню, что была она абсолютно неграмотной, прочтение любой вывески, расписания движения транспорта для неё было недоступно. Тем не менее, объехала она почти весь Советский Союз. Как говаривала моя бабушка, её мама, - Язык до Кеева доведёт. Удивительно, но в её поездках по стране с нею никогда и ничего не случалось. Всегда благополучно добиралась до цели своего путешествия. Сначала она приехала ко мне в Иркутск. В первую же зиму, через полгода после моего отъезда, она загрузила мешок лука, с надеждой продать его в городе и отправилась в путь. Вызвали меня на КПП училища, а там моя мама, которую я вовсе не ожидал. Отпустили меня в увольнение, и я сопроводил её в Иркутск-2, где жила сестра моего дедушки. Возвращалась мама домой в самый неподходящий момент - по железной дороге возвращались заключённые, амнистированные по приказу Лаврентия Берии. Так как денег у мамы хватало только на общий вагон, то она оказалась в вагоне, заполненном этими самыми амнистированными. Видя, что она сильно напугана таким соседством, кто-то из них сказал, чтобы она не боялась, никто её не тронет. Доехала благополучно, вещички подали ей в окно.
Следующее путешествие организовал маме я. Ей очень хотелось повидать родственников в Новосибирской области. Там жили родители моего отца, два его брата и сестра. Дедушка и бабушка жили в селе Мочище, в пригороде Новосибирска. Туда мы и направились. До Красноярска добирались сначала автобусом, затем - поездом. Последний участок пути - самолётом. Самолётом мама летела первый раз. Ей было очень любопытно, сидела около окошечка и любовалась облаками. Впервые облака были не над головой, а рядом и даже снизу, казались ей чем-то вроде стогов и копен. Не менее любопытно было смотреть и на землю. В Новосибирск прилетели к вечеру. Для того чтобы добраться от аэропорта (тогда он был на окраине города) до села, пришлось поискать и нанять машину - легковой ГАЗик. Пока это совершалось, уже стемнело. Дорога шла через сосновый бор, и где-то уже на подходе к селу в свете фар мы увидели идущего по дороге мужчину. Я сказал водителю, чтобы он остановился и подобрал его. Удивительно, но мужчина оказался моим дядей Сашей, о чём я сразу же сказал маме. Мама предупредила меня, чтобы я молчал. В салоне было темно, мама сидела на переднем сидении, дядя сел рядом со мной на заднее, и началось представление. Мама спросила, откуда он идёт, где работает. Расспросила о семье и на все вопросы получила исчерпывающий ответ. Выяснила, что идёт он из Карьера, где работает бухгалтером. За разговорами въехали в село и подъехали к дому, где жили дедушка с бабушкой, да и сам дядя Саша. Улица была первой при въезде в село, дом я тоже знал, бывал там в первое моё посещение Новосибирска. Дядя очень удивился, что мы, не спрашивая адреса, подвезли его прямо к его дому. Только теперь мама "раскрыла карты", розыгрыш удался.
Следующим, но уже более дальним и сложным, с пересадкой, было путешествие мамы ко мне в Ленинград. Путешествие не только дальнее, но и длительное по времени. Потом рассказывала мне, что женщина, с которой она познакомилась в пути, как-то задала ей такой вопрос обо мне: "Он лейтенант или офицер?" Вопрос был "на засыпку". Мама ответила: "Капитан". В общем, вышла из положения, но потом всё-таки спросила меня: "А ты, правда, лейтенант или офицер?" В Ленинграде срочно пришлось ехать с нею в ДЛТ, покупать плащ - погода в Ленинграде была совсем не такой, как в Сибири. Побывали с мамой в гостях у дяди Андрея, брата моего отца, которого она не видела с 30-х годов. Я в то время снимал комнату в коммунальной квартире на Васильевском Острове. Здесь с мамой приключился казус, связанный с тем, что раньше ей никогда не доводилось жить в городской квартире. В селе все "удобства" расположены во дворе. Принимая всё это во внимание, перед уходом в академию я проинструктировал свою гостью, как пользоваться городским туалетом. Всё, вроде, было понятно. Но вот воспользовалась она сливом и обнаружила, что вода в унитазе сошла не вся, а что-то осталось. Решила, что она сделала что-то не так и может затопить соседей снизу. В квартире из всех жильцов оставалась только одна старушка, доживавшая последние дни. Пришлось обратиться к ней. Старушка согласилась посмотреть. Но ходить она уже не могла, и пришлось нести её в туалет на руках. Старушка сделала свои дела, сказала, что всё нормально. Тем всё и закончилось.
Мама немало поездила по стране, но не любила ездить в купе и даже обижалась, если, желая сделать как лучше, брали ей билет в такой вагон. Спальный вагон ей нравился больше: там можно было найти собеседников, людей простых, с ними можно было общаться на равных. В купе, как правило, ездит публика чуть более обеспеченная, да и собеседников в купе подходящих можно не найти. Из одной поездки она возвратилась, обретя в дороге интересную знакомицу, такую же простую женщину, как и она. Проживала эта женщина где-то в Оренбургской области, славящейся пуховыми платками. Женщина вязала такие платки и предложила маме прислать ей, если закажет. И вот что интересно: на одно честное слово заказанные платки были присланы, деньги были отправлены после их получения. Не знаю, может ли такое случиться в наше "демократическое" время, когда каждый стремится "надуть" и дальнего, и ближнего.
Когда наступила пора родиться нашему сыну, у меня в голове не было даже сомнений, что, отправляя беременную жену из Ленинграда в сибирское село, я совершаю что-то глупое. Мне в голову не пришло соразмерить медицину ленинградскую с сельской. Я отправлял жену к своей маме. После рождения сына начались ежегодные его поездки к бабушке - мы сдавали "сессии" в своих учебных заведениях. Нам и в голову не могло прийти, что может быть как-то иначе, что сына нашего могут обидеть или недосмотреть за ним. Сын чувствовал себя у бабушки очень комфортно - бабушка позволяла ему больше, чем родители, и у бабушки у него была постоянная подружка, двоюродная сестричка, на полгода старше. Около дома бабушки на полянке всегда стояла огромная лужа. Дети в эту лужу не допускались, но перед отъездом внуку таки разрешили осуществить заветное желание - походить по луже. После этого бабушке самой пришлось залезать в эту лужу за обувью внука, оставшуюся там. Иногда сцены расставания с бабушкой были со слезами с обеих сторон. С подросшими внуками бабушке пришлось ходить на речку. Купаться детям разрешалось на мелководье, но бабушка очень волновалась, когда внук нырял. Сама-то она плавать не умела. Однажды, когда мы в очередной раз забирали сына домой, бабушка предупредила невестку: - Ты водочку-то от него прячь! - мы до сих пор не смогли разгадать это замечание.
В год нашей свадьбы лето было очень урожайным на грибы, особенно на самые любимые у нас грузди. Их и в самом деле было "хоть косой коси". Но вот через несколько лет, когда дети подросли, отправились в лес за грибами мама, наша семья и племянница. Год был совсем не грибной, так что насобирали мы их совсем немного. Но как же появиться перед сельчанами с неполными вёдрами? Мама предложила использовать крестьянскую хитрость - нижняя часть вёдер была заполнена травой, зато верхняя "ломилась" от груздей. Это ведро она понесла сама, нам же предложено было идти поодаль от неё.Сельские приличия были соблюдены.
У моей молодой жены были сложные отношения со своей матерью. В детстве и юности она была лишена материнской ласки, общения с матерью, так как с младенчества воспитывалась то у бабушки, то и сестёр своего отца. Об этом будет подробнее сказано дальше. Мать самому младшему своему ребёнку внимания практически не уделяла. Естественно, что это не могло не вызвать ответную реакцию - обиду. Но вот девочке исполнилось 19 лет, она уже училась в институте, подошло время выйти замуж. На свадьбе мать присутствовала, но в качестве обычной гостьи. Не помню, каким летом это было, но у нас уже бегал сын, жена с ним была в гостях у моей мамы, и к ней приехала её мама. Детская обида тяжело заживает, и Нина встретила её очень холодно. Поздоровалась и удалилась. Сын потом ёй сказал, что эта бабушка на неё очень похожа.
Моя мама встретила её как сватью - организовала угощение. Сидят - угощаются, а виновница торжества как ушла, так и с концом, никакого внимания гостье. Подошла сестра моей мамы, видит, что обстановка может накалиться и говорит маме: - Что же ты делаешь, Нина мать не признаёт, а ты так её привечаешь. Нина возьмёт и уедет. Что тебе сын скажет? Сватьи были уже в хорошем состоянии, как-то распрощались. Мама решила, что сделала что-то непоправимое. Потом она рассказывала, что с горя решила утопиться. Пришла на речку, но там много народа, как здесь утопишься? Потом пришла в голову другая мысль: утоплюсь, а кто же будет корову доить? Ни дочка, ни невестка доить не умеют. Пришлось утопление отменить.
Надежда Михайловна, сестра мамы, приходя к ней, всегда приносила ребятишкам конфеты. Наверное, всегда одни и те же. Наконец мама не выдержала: - Таких конфет больше не носи, я их не люблю! - ей приходилось эти конфеты доедать. Однажды Надежда Михайловна пришла к маме одолжить бутылку водки - шла к соседям в баню, и надо было чем-то отблагодарить хозяев. Водка для этого - самый подходящий подарок. Сходила в баню, хозяева организовали стол и разлили по стаканам принесённую водку. Однако при первой же пробе выяснилось, что вместо водки в бутылке присутствует самая обыкновенная вода. Расследованием установлено, что муж и зять, обнаружив спрятанную от них водку, употребили её, заполнили бутылку водой и запечатали. Запечатать было не сложно - пробкой была алюминиевая "бескозырочка".
После влажного и прохладного Ленинграда судьба-распределение забросила нас в сухой и жаркий Казахстан на полигон, названный Байконуром. Позднее и жилой городок полигона Ленинск казахи, обретя независимость, тоже обозвали Байконуром. Естественно, что мама собралась, и приехала на захудалую казахскую железнодорожную станцию Тюра-Там, мало кому в то время известную. Ехать пришлось с двумя пересадками - в Новосибирске и Алма-Ате. Кроме любопытства, была и веская причина для приезда к нам. У мамы заболела щитовидная железа и требовалась операция. В селе на такую операцию идти было страшновато, у нас же был неплохой госпиталь, в котором лечились не только мы, но и весь Кзыл-Ординский областной бомонд. Поэтому мы и пригласили маму к себе, несмотря на трудности поездки. Операция была проведена успешно и до конца своих дней маму эта болезнь больше не трогала.
В нашем городке мама освоилась, и он ей понравился. По сравнению с сибирским селом, снабжение в городке было, естественно, лучше, даже не смотря на недостатки в снабжении сельхозпродукцией. Погода стояла осенняя, т.е. самая благоприятная. У неё появилась мысль, что неплохо было бы поселиться здесь и семье моей сестры. Начала зондировать у меня почву на эту тему. Постарался объяснить, что этого не следует делать по нескольким причинам. Во-первых, все в этом городе живут временно, пока служат, потом уезжают в другие места. Во-вторых, летом здесь очень жарко. Добровольно сюда никто не приезжает. Однако, мои доводы нужного впечатления не произвели. Уж больно ей у нас понравилось. Вернулась домой и сагитировала на переезд сестру. Так как город наш был закрытым, пришлось мне предварительно договориться с военными строителями об оформлении вызова к ним мужа сестры как специалиста. Семья переехала, получила квартиру, взрослые устроились на работу, дети - в школу. Мы передали им свою старую мебель, т.к. обзавелись новой. Прошли зима и весна, летом мы уехали в отпуск, а по возвращении их в городе уже не обнаружили. Золотого дождя не обнаружилось, а жара довершила дело.
На этом мама не успокоилась. Её по-прежнему волновала дочь и её семья, хотелось, чтобы были они лучше устроены. Поэтому следующим её шагом была организация переезда всех в Ворошиловград, она и отчим ехали тоже. В Ворошиловграде жил со своею семьёй её брат Александр. Были проданы дома в селе, а в Ворошиловграде куплена небольшая усадьба с домом и флигелем. Позднее выяснилось, что дом построен был не слишком грамотно, но это понятно стало гораздо позднее. Для "бизнеса" прихватили с собой бочку солёных груздей, но вкусы на Украине оказались совсем не такими, как в Сибири и "бизнес" не удался. Отчим и зять - люди мастеровые, взялись и пристроили комнатку и кухню к дому, а к флигелю - по сути - новый домик с кухней и двумя комнатками. Во флигеле поселились мама с отчимом. Зять устроил водяное отопление от котла на оба дома. Так и зажили. Устроились на работу, дети пошли в школу. Здесь мама тоже оказалась права: мои племянница и племянник смогли получить высшее образование.
Мама, хотя к тому времени она не была молоденькой, тоже устроилась на работу, конечно, "по основной" своей специальности - уборщицей. Сидеть она не могла, работала добросовестно и гордилась тем, что на работе её ценили и уважали. Кроме тех маминых путешествий, о которых я уже говорил, она совершила ещё путешествия на Дальний Восток и в Среднюю Азию, правда, по печальным поводам, на похороны своих старших сестёр. Заодно побывала в Ташкенте, в гостях у Михаила, брата моего отца. Сопровождала внучку на лечение куда-то за Киев. Так что поездила, посмотрела свет как далеко не все и грамотные городские.
Человеком она была хлебосольным. В Ворошиловграде любил наведываться к ней её брат Александр Михайлович. Коронное угощение для брата - блины. Их он заказывал, как только появлялся на пороге. По части блинов мама была большая мастерица. Дяде Саше и мне она пекла пресные блины, сама же любила "кислые", то есть из выходившего теста. Одинаково хорошо блины у неё получались и в русской печке, и на газовой плите. Мамин день рождения. Точную дату рождения мамы мы не знали. Дату, обозначенную в паспорте, она не признавала, говорила, что она не правильная. Метрика, как называли свидетельство о рождении, конечно, не сохранилась. Она говорила, что родилась в девятую пятницу после Пасхи. Свой день рождения она никогда не отмечала. Отмечать его стали мы, ближайшие родственники, уже в Ворошиловграде. Так как Пасха отмечается в разные дни, то и день рождения у мамы был "плавающим". Родственники предварительно высчитывали этот день. Не совсем удобно, зато интересно. Я не раз предлагал ей найти её настоящий день рождения, но она отказывалась, ей нравилось, что он связан с Пасхой. Впрочем, узнать, когда была Пасха в 1915 году, тоже было не просто. Надо было идти к церковникам. Вопрос разрешился сам собой: запросил в интернете. Оказалось, что дата Пасхи имеет определённую цикличность. В 1915 году она была в тот же день, что и в текущем 2008 -м, то есть 4 апреля. Соответственно и девятая пятница в 1915- м была 4 июня. Умерла она 29 апреля 2008 года, совсем немного не дожив до своих девяноста трёх лет.
Когда хоронили Александра Михайловича, она много плакала и причитала. Как-то я спросил её, где она научилась так складно причитать. - Горе придёт, сынок, само получится. Все её братья и сёстры, и старшие, и младшие, поумирали раньше неё. Особенно тяжело пережила она смерть своей младшей сестры Надежды Михайловны. В живых у неё больше не было ни сестёр, ни братьев. Это было последней каплей. После этого события дела с её здоровьем пошли под горку. В предпоследнюю мою поездку в Луганск утром мама проснулась со слезами: "Зачем я сдала вас в детский дом?". Пришлось убеждать её, что это ей только приснилось, ни в какой детский дом она нас не сдавала. Как-то в одном из последних наших разговоров мама сказала: - Вот всё время говорят, что коммунисты плохие. А я думаю: "мой брат и мой сын - коммунисты, чем же они плохие?" Последнее время мама болела. У неё было сильное отложе- ние солей в коленях, и ходить ей было очень тяжело даже по квартире. Год назад здоровье пошло резко на ухудшение. Я в это время затеял ремонт в квартире, звонил раз в неделю в Луганск, сестра сообщала мне о её состоянии, только не гово- рила, что мама зовёт меня. Наконец ремонт был окончен, и сестра сообщила, что мама очень плоха. На следующий день выехал в Луганск. Сестра уже сказала маме, что я еду. Приехал вечером, мама лежала на своей койке и стонала. Сел рядом с ней, стал говорить, поглаживать ей руку. Мама открыла глаза и посмотрела на меня. Сестра спросила её, не надо ли приподнять подушку. - Не надо, - ответила она. Начала затихать, перестала стонать. Мы решили, что она заснула. На самом деле она впала в кому, и пробыла в таком состоянии до следующей ночи. Умерла на второй день своего любимого праздника Пасхи. Мне кажется, она изо всех сил ждала моего приезда, дождалась, увидела и силы покинули её.
В каком-то из последних моих приездов она рассказала мне свой сон. Заходит в комнату, а там сидят все её умершие родственники и зовут её к себе. - Я ещё не хочу к вам, - ответила она. При последнем нашем разговоре она сказала: - Я уже согласна.
Никогда в своей жизни я не рыдал, даже не подозревал, что это у меня может быть. Не помню, когда просто плакал, может быть, в детстве. Рыдания сами настигли меня, когда маму укладывали в гроб и когда гроб опускали в могилу. В третий раз они надавили на меня на следующий день, когда по обычаю утром были у неё на могиле и включили мобильник с записью её, поющей на каком-то семейном празднике. Права была мама: пришло горе - и всё получилось само собой.
Практически до самого последнего времени мама оставалась в здравом уме и твёрдой памяти, хотя некоторое время назад она начинала кое-что путать, случались у неё и глюки. Но вот все события своей жизни неплохо помнила. Помнила имена всех своих сестёр, умерших ещё детьми, помнила имена своих тётушек, тоже давно ушедших и с которыми не виделась с детства. Да и текущие события у неё в памяти сохранялись хорошо. Бывало, сестра забудет, куда что-то положила, а она подскажет правильное направление поиска. В одном из последних наших разговоров мама сказала нам с сестрой: - Любила я всю жизнь только вашего отца. Было ей уже более девяноста лет, и основную часть своей жизни она прожила с нашим отчимом. Тогда же она заговорила о наследстве. Вопрос этот больной, а иногда и очень больной для многих семей. Соседи по улице в Луганске частенько подзуживали сестру: брат потребует свою долю. Я успокоил маму, что никакого наследства мне не надо. Мне вполне достаточно и того, что мне дана была жизнь.
ПРО ДЕВОЧКУ НИНУ
Нина Ивановна - настоящая коренная сибирячка. Одна её прапрабабушка по линии отца была по национальности тунгуской (эвенкийкой). Все остальные предки, кроме матери, - чалдоны, одни из наиболее ранних русских переселенцев в Сибири.
Не простым было моё детство, но я всё-таки помню и отца, и рос при матери. Совсем иначе сложилось детство и юность Нины. Родилась она за год до начала войны. С началом войны отец был призван в армию, оставив на руках жены пятерых детей, среди которых Нина была младшей. Мать решила поручить её и одного из сыновей своей свекрови и доставила их в село, где та проживала. За руку вела сына, за собой вела на верёвке корову-кормилицу, а на руках несла годовалую дочку. Не представляю, как это было, так как надо было прошагать более восьмидесяти км. Корове и сыну, правда, через некоторое время пришлось проделать путь в обратном направлении. Дочка осталась у бабушки.
Так началась жизнь у бабушки. Маленькая избушка на окраине села с приусадебным участком: примитивные хозяйственные постройки и огород. Домик к тому времени был в довольно ветхом состоянии. Бабушка, как могла, поддерживала своё хозяйство в более-менее нормальном состоянии, хотя не на всякую половицу можно было наступать. В хозяйстве у бабушки было и одно средство "малой механизации" - тележка. Тележка эта была для бабушки "бедой и выручкой". На ней она привозила из лесу сучья и хворост для печки, на ней же возила и траву для коровы. Всё это надо было заготовить на долгую сибирскую зиму. Других возможностей сделать это у неё просто не было. Внучка была ещё совсем маленькая - бабушка, когда ей нужно было залезть за картофелем в подполье, привязывала внучку к ножке кровати. Боялась, что та может свалиться в открытый люк. Возможно, такое когда-то и приключилось. В подполье всё было разделено на отсеки, где хранились разные корнеплоды. Особенно девочку интересовала хранившаяся в песке сладкая морковка, которая лишь иногда перепадала ей. В хозяйстве с какого-то времени завелась и собственная корова. В огороде выращивалась основная деревенская еда: картошка, огурцы, капуста и другие овощи. Этот период своей жизни Нина вспоминает очень тепло. Бабушка любила свою внучку и, как могла, кормила, одевала и воспитывала её. Когда внучку спрашивали, что она делает у бабушки, ответ был простой и исчерпывающий: - Ращусь.
Были у неё и свои обязанности. В деревнях зимой домашнюю живность (телят, ягнят, поросят) первые недели после рождения спасают от морозов в жилых помещениях. Часто эти жилые помещения представляют собой единственную комнату. В углу комнаты делается подстилка из соломы, на которой и размещается новорожденный. Обязанностью детей было подставлять какую-нибудь ёмкость при исправлении младенцем естественной надобности. Вот и у Нины была такая обязанность, когда в доме появлялся телёнок. А ещё до рождения телёнка бабушка брала её с собой ночью посмотреть корову, которая должна была вот-вот отелиться. Было страшно: за огородом у реки посверкивали какие-то огоньки. Может быть, это волки? Их и в самом деле в войну развелось немало, и на окраине села зимой они вполне могли оказаться.
Ребёнок она была голосистый и, благодаря радио, знала много песен, в том числе и чисто сибирских. У бабушки часто собирались соседки-подружки, и для них устраивался "концерт". Как-то соседские мальчишки научили её матерным частушкам, смысла которых по младости лет она не понимала, и подговорили спеть их бабушке. Однажды, когда у бабушки в очередной раз собрались подружки, девочка решила порадовать их новой песней. Взобралась на чурбак, на котором бабушка колола дрова, и спела. За частушку была вознаграждена прутиком по попе.
Ещё у маленькой летом появилась у неё обязанность каждый день нарвать мешок травы для поросёнка. Появилось и потаённое место на огороде. В конце огорода был небольшой необрабатываемый участок, поросший травой. Здесь бабушка подсушивала траву, которую привозила на тележке - готовила сено для коровы на зиму. Это был её волшебный мир. Здесь у неё росла и клубника, и щавель, и разные полевые и луговые цветочки. За загородкой были заливной луг и река. Здесь можно было мечтать, а мечтать она, как и большинство детей, любила. Было и ещё одно место помечтать - бабушкина тележка, на которой бабушка иногда разрешала летом переночевать. Ночное небо над головой казалось таким огромным, а звёзд так много, и через чистый сибирский воздух они были такими яркими... В августе начинался ещё и "звездопад", можно было загадать желание, только надо было успеть.
Так девочка "растилась" и доросла до школы. Бабушка, как могла, снарядила её в первый класс. К шерстяному сарафану были пришиты сатиновые рукава и вставка на груди (сарафан от выросшей из него двоюродной сестры). Из холстинки (американского мешка) была сшита сумка с лямкой через плечо. В довершение ко всему - в школе было приказано подстричься наголо. Для девочки это было настоящей трагедией, но таковы были правила. Стригли всех без исключения. Со слезами пришлось с этим смириться. На зиму была сооружена и соответствующая одежонка. Старая шубка двоюродной сестры была обшита сатином. Естественно, что она получилась "на вырост". Но всё-таки шуба. Её новая владелица очень гордилась этим: пальцем проделывала в сатине дырочку и всем желающим показывала, что под сатином у неё настоящая шубка.
Бабушка сама росла в семье родственников, без родителей, умерших во время какой-то эпидемии. В работу она была впряжена с раннего детства и это, наверное, считала вполне нормальным. Кроме заботы о пропитании поросёнка, внучке было поручено и мытьё полов, когда она и тряпку-то в руках ещё держать не могла. С учётом того, что полы были некрашеные, мытьё их было делом не таким простым. Вообще некрашеные полы в Сибири мылись протираемые голиком (берёзовый веник без листьев) с песочком до желтизны. Бабушкина избушка стояла на окраине села, а дальше за селом располагались два цеха местной промартели, гончарный и крахмалопаточный. Крахмалопаточный перерабатывал картофель в крахмал и патоку, а отходы производства отдавал работникам промартели для корма скоту. В гончарном цехе работала дочь бабушки, поэтому отходы можно было брать и ей. Когда девочка училась в третьем классе, зимой забирать эти отходы было поручено ей. На санки была установлена кадка, которая наполнялась в цехе жидкой субстанцией и транспортировалась домой. Если кто помнит картину В. Перова "Тройка", на которой изображены дети, тянущие санки, нагруженные кадкой с водой, может легко представить этот процесс. Только надо из троих детей оставить самую маленькую девочку. Всё было бы ничего, но дорога, по которой надо было тянуть санки, была неровной, в буграх, и обильно полита этими самыми отходами, но уже замёрзшими. Поэтому зачастую транспортировка заканчивалась опрокидыванием кадки со всем её содержимым на дорогу и слезами, так как поднять её и поставить на место просто не хватало силёнок.
В соседнем домике жил ссыльный архиерей, так его все называли, седой старик. Девочке очень не нравилось, когда ей говорили, что она похожа на архиерея: такие же белые волосы. Архиерея она не любила: когда-то, причащая детей, он спросил, крещёная ли она. Так как она честно призналась, что не знает этого, девочка была лишена просвирки. Для ребёнка это было несправедливо и обидно. Когда её спрашивали, почему она не любит архиерея, она отвечала: - Он плохой, потому что топит в ведре с водой котят. Ещё её возмущали безнравственные, с её точки зрения, отношения бабушки с соседом с другой стороны их двора. Жил там дед по фамилии Рудько, у которого не было обеих ног. Через загородку из жердочек, разделяющую огороды, со стороны деда Рудько стояла деревянная шайка, наполнявшаяся водой. В этой шайке дед любил купаться в жаркие летние дни, залезал он в эту шайку, естественно, голышом. Бабушка во время такого купания могла стоять по другую сторону загородки и, беседуя с ним, стоя исправлять малую нужду. Внучку это возмущало до крайности.
Архиерей был настоящий. В ссылку привёз он с собой положенные по чину облачения и иконы. В своём доме он совершал службы и крещения. В последующем он переместился за речку, где был устроен молельный дом. Кроме этого архиерея, были в селе и другие ссыльные. С девочкой из одной такой семьи Нина училась и дружила, иногда бывала у них. Её поражало количество икон в золотых окладах, развешенных в переднем углу комнаты. Жила семья достаточно обеспеченно, а уж по сравнению с её бабушкой, сытно. Характерно, что даже в весенний праздник, когда в этой семье пекли "жаворонков", подружку своей дочери ни разу не угостили. Очень уж набожные были.
В конце улицы разместились семьи немцев, интернированных из Поволжья. Жилось им совсем не сладко. Для жилья они построили землянки, в них и зимовали, обогреваясь буржуйками. По весне собирали на полях картофель, оставшийся осенью после уборке урожая. Из них пекли лепёшки. Нина подружилась с детьми из землянок и часто бывала у них. Как-то увидела, как пекут на буржуйке эти лепёшки, и попросила бабушку испечь такие же: чёрные сверху и блестящие снизу. Конечно, ели такие лепёшки и в семьях местных жителей. Бабушка Нины пекла хлеб и из клубней саранок, дикорастущих лилий, которые ей приносила внучка, но добавляла в него ещё и какие-то колючие отруби. В нашей деревне в хлеб добавляли лебеду, цветки клевера и бог знает что ещё.
В самом начале войны отец девочки "пропал без вести". Таких "пропавших", особенно в первый период войны, было множество. Их ещё до сих пор находят и перезахоранивают. Бабушка какими-то путями пыталась выяснить судьбу сына. Где-то она узнала, что попал он в окружение и вышло из него всего 6 человек, среди них и однофамилец, но это был именно только однофамилец. Семьям тех, кто числился в списках погибших, были положены хотя бы незначительные пенсии, семьям пропавших без вести и этого не было положено. Лишь где-то в середине пятидесятых годов пропавшие без вести были признаны погибшими. Закончилась война с немцами, началась война с японцами. На окраине села в лесочке построили лагерь для военнопленных японцев. Их не очень-то и охраняли. Зимой они бродили по селу, выпрашивая подаяние. У девочки осталось в памяти "страшное" чужеземное лицо, заглядывающее с улицы в промёрзшее оконце. Кстати, от этого лагеря и захоронений японцев, которые, конечно, были, никаких следов не осталось.
И всё-таки жизнь у бабушки при всех лишениях - самые светлые воспоминания детства. Воспитывала бабушка свою внучку внушениями и "наказаниями": постановкой в угол и прутиком по попе. Внучка была (и сохранилась) простодушной и верила во все бабушкины страшилки. Бабушка запрещала ей купаться в речке под страхом того, что после купания она обязательно распухнет. Девочка свято в это верила и на предложения подружек искупаться отвечала, что купаться она не может, так как сразу же распухнет. Если и залезала по щиколотку в воду, обязательно об этом прегрешении докладывала бабушке. Её простодушием пользовались и соседские дети. Досталось ей каким-то образом большое яблоко. Мальчишки уговорили обменять её большое, и надо полагать, вкусное яблоко на несколько маленьких кислых яблочек. Её тётя, работавшая в гончарном цехе, приносила девочке различные, изготовленные ею, глиняные игрушки. Естественно, что они тут же выменивались у неё на стекляшки. С игрушками у девочки, как и у большинства детей во время войны, был большой напряг. Моей сестрёнке мама как-то привезла из села кукольную головку из папье-маше. Сшить для этой головки туловище было делом "голой техники". У Нины и такой головки не предполагалось. Поэтому головка тоже изготавливалась вручную, и на ней рисовалось "личико". По характеру девочка была "правдорубкой". Если бабушка, собирая в ближнем лесу хворост, подкладывала под него и меченое полено из поленницы дров, заготовленных для какой-нибудь организации, об этом извещался первый, кто к ним в этот день приходил.
В школе училась девочка хорошо, ежегодно награждалась похвальными грамотами за окончание очередного класса. Была замечена директором школы Марией Моисеевной Козловой, награждавшей её не только похвальными грамотами, но ещё и ситчиком на платье. А это было совсем не лишним. На праздники, за звонкий голос, брала её с собой на трибуну, наверное, надо было что-то произнести. Доверили ей как-то приветствовать приехавшего в село Героя Советского Союза (опять же за звонкий голосок). Встреча была устроена в районном доме культуры. Девочку поместили около трибуны на сцене. Она очень волновалась и при появлении знаменитости начала пятиться. В полу сцены имелся люк, ведущий в служебное помещение. Люк был в это время открыт, и девочка допятилась до него. Спасла её деревянная лестница, по которой она благополучно скатилась вниз. И даже после такого экстремального приключения она смогла произнести своё приветствие. В те времена были в моде "пирамиды", выстраиваемые спортсменами или учащимися на сцене во время концертов. Иногда самый верхний в этой "пирамиде" произносил какой-нибудь лозунг. В таком случае этим верхним была Нина, опять же за звонкий голосок. Этим вызывала зависть одноклассницы, тоже хорошо учившейся и бывшей поменьше весом. Ей тоже хотелось вознестись на верх пирамиды.
Девочка была простодушной. Этой простодушностью воспользовался однажды и взрослый дядя-подонок. Отправила её как-то бабушка на рынок продать творог. Подошёл мужчина, и между ними состоялся диалог, оканчивавшийся таким образом: - А ведь ты, наверное, ещё и октябрёнок? В результате ребёнок расплакался и отдал творог дяде бесплатно. И этот моралист творог взял! Так торговля и не стала её стихией. Когда девочка несколько подросла, бабушка отправляла её за ягодами, наставляя внучку, как себя вести при этом. Она должна была держаться позади женщин, идущих за ягодами, не приближаться к ним. При сборе ягод от дороги в сторону далеко не отходить, ягод хватало и вблизи дороги. Возвращение домой в том же порядке. Пропустить женщин вперёд и, поотстав, следовать за ними. Есть подозрение, что бабушка предварительно договаривалась с этими женщинами. Сама бабушка, отправляясь со своей тележкой за травой или хворостом, всегда возвращалась с полным фартуком ягод. Уходя к речке за смородиной, она очень быстро возвращалась с полным ведром, говорила, что знает места.
По каким-то причинам после окончания третьего класса девочка была отправлена в Красноярск к тёте, младшей сестре отца. По семейной традиции эту тётю она называла няней, хотя ни одного из детей брата она не нянчила, а другую (старшую сестру отца) - лёлей. В русском языке слово "лёля" обозначало либо крёстную мать, либо просто тётю. Так и будем их дальше называть. Не знаю почему, но ответственной за девочку считалась лёля (бездетная). К тому времени она второй раз вышла замуж, т.к. первый её муж, "тятька", как называли его за доброту Нина и ещё некоторые окрестные ребятишки, умер. Второй муж лёли работал в геолого-разведывательной парии шофёром. Эта партия отправлялась в экспедицию, и девочку было решено оставить на попечение другой тёте - няни. Очевидно, посчитали, что бабушке трудно будет заботиться о внучке. Договорились, что лёля будет присылать деньги на её содержание.
В семье няни девочка оказалась нежеланным ребёнком и впервые по-настоящему попробовала сиротский хлеб. Семья была достаточно обеспеченной, так как и няня, и её муж по работе связаны были с общепитом, она работала главбухом, а он ревизором по железнодорожным ресторанам. У них была дочь, немного старше Нины. Учиться дочку определили в лучшую школу, племянницу отправили в школу, расположенную неподалёку, но тоже оказавшуюся неплохой. Дочка училась посредственно, т.е. была "круглой" троечницей, а племянница была почему-то "круглой" отличницей. Глава семьи хвастался, что уж его-то дочь будет учиться на Ленинских горах, куда простым смертным не попасть. Тетя вообще была интересной женщиной. Дома она практически ничего не делала - уборка в доме, доставка воды от уличной колонки - всё было на малолетних девчонках. Еда в доме не готовилась. Девчонки сами делали себе тюрю и хлебали её. Дочке хозяйка, правда, давала "тормозок" с собой в школу, взрослые обедали на работе, а племянница сама должна была позаботиться о себе. Зато не забывали заставить делать неприятную работу: убирать кошачьи экскременты из-под кроватей. С тех пор ни кошек, ни подобных запахов терпеть не может. Иногда племяннице напоминали, что для неё от лёли не пришли деньги. Например, когда племянница робко попросила купить ей чулочки с резинкой (только что появились в продаже и были куплены для дочки) тётя заявила: - Я тебя кормлю, а лёля денег не прислала! Впрочем, по какому-то движению души однажды племянница была побалована. На экранах города шёл трофейный фильм "Тарзан". Все дети успели побывать на нём раз по пять, мальчишки надрывались, имитируя крик Тарзана, кузина тоже посмотрела страшно интересный фильм, очень хотелось посмотреть его и Нине, но без денег это было невозможно. В конце концов няня сжалилась и выдала необходимую сумму. Конечно, все дети покупали в кинотеатре ещё и мороженое, но это было уже за пределами мечты.
Вообще племянницу держали "в чёрном теле". Как-то хозяева раздобыли тазик дефицитной халвы (работники общепита всё-таки!) слопали всё своей семьёй, племянницу решили не баловать. Няня не любила мать племянницы и вообще всех детей своего старшего брата, хотя тот, оставшись старшим в семье, как говорится, выучил её, она получила профессию бухгалтера. Хотя бы в благодарность за это должна была помочь осиротевшим племянникам. В старости то ли что-то шевельнулось в её груди, то ли ещё по каким причинам, она занялась розыском места захоронения брата. И нашла его. В самом начале войны он "пропал без вести" - погиб в Новгородской области.
В Красноярске девочка проучилась два года. Ей повезло - в школе проходили педагогическую практику студентки пединститута. Они организовали поход в краеведческий музей, произведший на девочку большое впечатление. Запомнились большие полотна великого красноярца Сурикова. Был поход и в театр. Но он показался каким-то мрачным. В Красноярске в пятом классе начала изучать французский язык, который ей очень понравился, а учительница хвалила за правильно "схваченное" произношение. Правда, учить этот язык ей не пришлось. По каким-то соображениям лёля взяла девочку к себе, и начались поездки. Жили в Минусинске, Кашпаре, Таёжном, возможно, ещё где-то. Последним местом в её путешествиях была Тува, селение Чаахоль. Все эти переезды были связаны со сменой школ. Тем не менее, учёба была успешной. Был, правда, один сбой: в шестом классе пришлось переходить на изучение немецкого языка. Материал за пятый класс надо было изучать самостоятельно, "догонять" одноклассников. Для ребёнка это было не так просто. Обучение велось совместно как тувинских ребятишек, так и детей других национальностей. Тувинцы жили в интернате. Им Нина завидовала: постели с белым постельным бельём, материал урока для них рассказывается на русском, а затем переводится на тувинский язык, их учат играть на различных музыкальных инструментах.
В Туве и тогда существовало, и сейчас тем более, шаманство, поклонение идолам. В горных пещерах устраивались места для жертвоприношений. В одно такое капище однажды уговорились забраться ради любопытства ребятишки не тувинской национальности. За ними увязалась и Нина, и была не рада. Для того, чтобы попасть в пещеру, надо было подняться по серпантину на гору, а потом пройти по тропинке вдоль скалы и перешагнуть через довольно широкую трещину, под которой была пропасть, на дне её - горная речка. В пещере сидела раскрашенная фигура божка (возможно, будды), а у его ног лежали монеты - приношения. В сторону пещеры Нина каким-то образом перебралась, а вот обратно... В это время ребятишки - тувинцы стали забрасывать путешественников камнями. Все перешли через трещину обратно на тропинку, Нина этого сделать никак не решалась. Тогда один из мальчиков вернулся и буквально перетянул её на тропинку. Она всю свою жизнь боится высоты. Даже повзрослев, боялась перейти, как все, по брёвнышку через нашу неширокую и неглубокую речку. Она садилась на бревно верхом и в таком положении передвигалась к другому берегу. А тут пропасть. Перешагнула, но страху натерпелась. Та же группа детей пошла посмотреть другую пещеру в горах, но Нина на это путешествие не решилась. Дети потом рассказывали, что пол пещеры был укрыт толстым слоем птичьего помёта. Внутри пещеры дети увидели фигуру мужчины в сидячем положении. Когда её коснулись, она рассыпалась.
В Туве горловым пением владеют практически все. Это национальное искусство, правда, не только тувинцев, но и, например, алтайцев. Ничего особенно удивительного в нём нет. Ребятишки тувинцы научили, как это делать и Нину, правда, это ею было скоро забыто. В Туве же девочке ещё раз пришлось встретиться со ссыльными. Появилась у неё из семьи ссыльных знакомая девочка. Как-то пришла она с нею на квартиру новой знакомой. Взрослые встретили её настолько враждебно, что она помнит это до сих пор.
После окончания седьмого класса тётя хотела отдать её в техникум. В те годы неполное среднее образование заканчивалось в седьмом классе. Вступилась жена начальника геологической экспедиции. Уговорила дать племяннице возможность закончить десятилетку. К этому времени семья вернулась в село, где девочка начинала учёбу. Вернулась в ту же школу и в тот же класс. Дома лениться ей не давали. Лёля придерживалась тех же принципов воспитания, что и бабушка. Ребёнок должен работать, поэтому уборка квартиры, полив огорода (воду надо было носить издалека с речки, у нас всё поливалось обычной колодезной водой) стирка, прополка и окучивание картошки на полях перешло к ней. А с развитием болезни бабушки добавились ещё хлопоты и по её хозяйству. От чего она решительно отказалась, так это от дойки коровы. Так и не научилась управляться с коровой (как я управляться с лошадьми). Не привлекалась она и к приготовлению еды.
Конечно, по сравнению со мной и моей сестрой, её нагрузка домашними делами была значительно более высокая. Даже если только взять стирку. Надо учесть, что стиральных машин тогда не было, стиральных порошков - тоже. Стирка производилась руками на стиральной доске. Муж лёли работал шофёром на грузовике, и потому стирка его одежды требовала дополнительных усилий. Полоскать бельё надо было в речке, зимой тоже. Полоскание в проруби да при морозце - дело довольно экстремальное.
Несколько слов нужно сказать о мужьях лёли. Первый был намного старше её, добродушный молдаванин. Работал он кладовщиком в райпотребсоюзе. Девочку в первый класс записали под его фамилией. Не знаю, по какой причине, но он умер. Я его помню, т.к. одной ноги наполовину у него не было и ходил он на "протезе" того времени - деревяшке, это запоминается. Вторым был шофёр, отец моего приятеля. Этот был совершенно другим по характеру человеком. То, что любил крепко выпить, для сибирских шоферов явление не исключительное. На это местное общество смотрело довольно равнодушно. Как будто так и должно быть, и зачастую доверяли свои жизни не вполне трезвым, а то и просто пьяным водителям. Так, однажды коллектив геологической экспедиции отправился на грузовике в лес на маёвку. В качестве транспортного средства был грузовик, а за баранкой - муж лёли. Естественно, главной целью маёвки было хорошенько "повеселиться". Повеселились все, включая водителя. Потом вся компания, включая и детей, погрузилась в кузов и направилась в обратный путь. Никому в голову не пришло, чем может закончиться поездка. Как говорится, бог миловал, доехали. В те времена загруженность дорог была незначительной, по сравнению с временами нынешними. По сибирским дорогам курсировал, в основном, грузовой транспорт, в большинстве своём лесовозы. И вот эти машины частенько летели под откос по вине подвыпивших шоферов.
Второй лёлин муж выпить любил, в кладовке у него обычно стояла про запас пара ящиков водки (это уже после того, как сам он пить не мог). Во хмелю был невоздержан и жесток. Впрочем, жестокость проявлялась у него и в трезвом состоянии. Девочке не повезло - дядя решил обучить её водить грузовик и стрелять в цель. Всё бы ничего, получалось у неё и то, и другое, но вот любил он похвастать перед своими собутыльниками её успехами в стрельбе. Случалось это всегда после "принятия на грудь". В этом случае на дверь туалета, типа сортир укреплялось что-то в качестве мишени, выносилась из квартиры мелкокалиберка, и девочке предлагалось явить своё искусство. Говорит, что, наверное, со зла, мишень поражалась. Доставляло дяде удовольствие и прямое издевательство. Уже в старших классах приходилось ей ездить с дядей в лес за дровами для "Заготзерно". Дрова были уже в виде поленьев и хранились на лесосеках. Задачей девочки было принимать в кузове и укладывать поленья, которые ей снизу бросал дядя. Бросал, не обращая внимания, успевает ли она их принимать. Тяжёлые поленья били по ногам, и после таких поездок девочка обычно ходила в синяках. Продолжалось и хождение за ягодами, но теперь уже на дальние расстояния, а не так, как в раннем детстве. Однажды натерпелась и страхов. Возвращались домой и несколько отстала от товарок. Внезапно, как бывает летом, начался дождь. Зная, что при грозе стоять под деревьями опасно, всё-таки спряталась под дерево. Началась гроза и на её глазах молния ударила два раза в одно и то же дерево. К счастью, не в то, под которым она пряталась.
Её обучение в старших классах школы совпало с временами Хрущёва, когда в школьные программы вводился новый предмет "Труд". Для села такой предмет никогда не был актуален, так как ребёнок практически во всех семьях приучался к крестьянскому труду - у всех семей были огороды и практически у всех - животные. Худо-бедно в элементарных сельскохозяйственных вопросах все были ориентированы. Однако, кроме уроков труда, в эти же времена стала внедряться практика использования учащихся школ для помощи колхозам. Иногда это приобретало уродливый характер: ребятишек отправляли в колхоз, а там не очень-то ими дорожили. Дети-то чужие. Осень, и морозцы в Сибири наступают рано, а дети отправляются в деревни легко одетыми, и никому в голову не приходит, что погода переменилась, а дети одеты по-летнему. Вот и получалось так, что у девочек обувь примерзала к железным площадкам при работе на комбайнах. Комбайны тогда не были самоходными, девчонок ставили на засыпку мешков зерном из бункеров. Вроде бы, не сложно, но площадка железная, и холодной осенью стоять на ней в лёгкой обуви "не фонтан". Здесь Нина "заработала" ревматизм. Причём, и у председателей колхозов хватало совести ставить школьников для работы в ночные смены. Я учился в старших классах в послевоенные, "сталинские", времена. Только в 10-м классе нас раз или два привлекали для помощи в перелопачивании зерна в хлебоприёмном пункте. И всё. Как обходились в то время без детей?
Школа окончена, но не совсем с теми результатами, на которые рассчитывали. Предполагалось, что в результате должна быть серебряная медаль. Прокол получился там, где его совсем не ожидали - четвёрка по сочинению. Сочинение надо было посылать в краевой центр, и педсовет не решился (переписывание сочинений "втихую" тогда ещё не вошло в моду). Здесь ещё раз проявился "бурный" характер мужа лёли. Узнав об этом, он запустил в "неблагодарную" амбарным замком, правда, неудачно. Лёле тоже нередко доставалось от мужа, в ход шли кулаки, благо сдача не предвиделась. Была у него и любимая "шуточка". Будучи пьяным, говорил, что сейчас он их сожжёт - брал с собой канистру с бензином, выходил на улицу и закрывал квартиру на замок. Тётя и племянница дрожали от страха, а шутник испытывал истинное наслаждение. Были у него и другие, менее злые, но не менее эффективные шуточки. Племянница после этих шуток просила тётю уйти от него, но та на это никак не решалась. Только спустя несколько лет после его смерти она решилась на поступок. Когда племянница приехала в очередной отпуск и предложила пойти к нему на могилу (как это было раньше), она вдруг ответила: - Ты знаешь, я к нему больше не хожу.
Школа окончена, надо было устраивать свою судьбу. Учитывая финансовые возможности, прямой путь лежал в краевой центр, город Красноярск. Выбор институтов был такой: сельскохозяйственный, педагогический, медицинский и лесотехнический. Не богато, всё на местные нужды. К тому же в полную силу вступило хрущёвское нововведение - абитуриенты, отработавшие два года после школы и отслужившие в Армии, принимаются без конкурса, почти как медалисты. Поступать решила, конечно, в педагогический на историко-филологический факультет. Набор на эту специальность был маленьким, и для детей, поступавших сразу после школы, конкурс был большим - 14 человек на место. Правда, после первого же экзамена, сочинения, обстановка разрядилась кардинально. Экзамены прошли, прошло зачисление в институт и назначение стипендии - 200 руб. без надежд на финансовую помощь из дома. Учись, студентка!
Общежитие не предполагалось, снимать жильё было не на что, поэтому поселилась у няни, отношения к ней в семье, осталось таким же, как и несколько лет назад. К обязанностям добавилось ещё вынос из квартиры мочи, которую семья нацеживала за ночь ("удобства" были во дворе, и ночью по малой нужде семья ходила в тазик). Морально обстановка жизни у няни была не простая. Сохранялось отношение к девушке как к бедному родственнику. Не оправдала надежд собственная дочка - никаких Ленинских гор, обещанных отцом, не получалось. Школу она окончила на 3 года раньше, с троечным аттестатом институт и в Красноярске мог быть только в мечтах. Поэтому, вместо Ленинских гор, было выбрано ремесленное торговое училище. А сиротка-замарашка смогла поступить в институт, несмотря на большой конкурс. И теперь мозолит глаза. Мне кажется, это было ещё одной причиной напряжённого отношения к ней. К этому времени семья её подружки по учёбе в селе переселилась в Красноярск, купив собственный домик на правом берегу Енисея. Вот и предпочитала иногда студентка, закончив работу в читальном зале института, зимой ночью идти через Енисей на другой берег к подружке. Этого я и представить себе не могу, т.к. храбростью она никогда не отличалась. Там ей всегда были обеспечены, и ночлег, и сковородка жареной картошки. Правда, с утра пораньше надо было бежать на железнодорожную станцию, чтобы не опоздать на занятия. Няне такие её путешествия не нравились, упрекала, что и пол не вымыт, и моча не вынесена.
Помощь пришла с неожиданной стороны. Нина замечала, что есть на курсе девочка, которая напоминает ей кого-то знакомого. Потом она обратила внимание на то, что при появлении их где-либо вместе, окружающие показывают на них и говорят: - Смотри, двойняшки! - девочки и в самом деле были очень похожими, хотя никакими двойняшками не были. Вторая девочка была из Подмосковья, т.е. даже дальними родственницами быть не могли. Самое смешное, что, когда Нина была на квартире у этой девочки и после ванной переоделась в её халат, ничего не подозревавшая старшая сестра девочки, пришедшая домой, заговорила с нею, как со своею сестрой. "Двойняшка" была профоргом курса, и ей было выделено место в общежитии, которое она отдала Нине. Это было уже счастье. Можно было распрощаться с гостеприимными родственниками.
Общежитием было старое двухэтажное деревянное здание с минимумом удобств, т.е. с "удобствами" на улице, печным отоплением. Из остальных удобств был титан с кипятком. У института было и другое, благоустроенное общежитие, но Нина была очень рада и этому. Общежитие ей было дано с койкой, на которой она и благополучно спала до лета. Но в комнате была и другая жительница, которой общежитие дали с раскладушкой, постоянно разваливающейся. Поэтому на следующий учебный год она сделала "ход конём" - приехала на день раньше и заняла койку. Наглость - второе счастье. Спать на рассыпающейся раскладушке Нина не решилась, приспособила для этого составленные рядком стулья. Ещё и разновысокие. Девушки, жившие в комнате, организовали своеобразную "коммуну" - со стипендий сбрасывались по 150 руб., на ужины. Очередная дежурная вечером должна была нажарить картошки и крутым кипятком из титана заварить кисель, продававшийся тогда в виде брикетиков. Из оставшихся пятидесяти рублей можно было ни в чём себе не отказывать. Заплатить за общежитие, оставить на баню и даже "пообедать". Сразу после начала учёбы обед мог состоять из четырёх стаканов компота и бесплатного хлеба "от пуза". Правда, неугомонный рационализатор Хрущёв усмотрел в этом большое упущение. В столовых предписано было хлеб заказывать за отдельную плату. Студенческая "лафа" закончилась. Для себя Нина изобрела и другой вариант - полбуханки хлеба и апельсин. Со временем появился и ещё один вариант - к большой перемене к институту подкатывала тележка с горячими пирожками "собачья радость", пирожки с ливером, 50 коп за штуку. Это было роскошно.
Сиротская жизнь наложила свой отпечаток на характер Нины. Поселившись в общежитии, не сразу привыкла чувствовать себя равноправной среди других студенток. Положила свой запас продуктов (полбулки хлеба и апельсин) в тумбочку, а затем спрашивает разрешения взять его. Девочки удивились и сказали ей, что она здесь со всеми равна и ни у кого спрашивать разрешения не должна. Но это, так сказать, "семечки". Уже став хозяйкой, долго ещё спрашивала у меня разрешения съесть что-нибудь. Это у меня в голове не укладывалось: дома я мог есть всё, что было, если, конечно, что-то было. Муж лёли своими "шуточками" добился того, что девочка боялась оставаться дома одна. Поэтому могу только предполагать, чего она натерпелась, переходя ночами Енисей с левого берега на правый. Видно так уж допекли родственники, что решалась на такие походы. Ещё одно следствие не просто бедного детства, но именно сиротского, когда за столом всё выдавалось по счёту: хозяину - полная порция, девчонке - треть от неё, хозяйка себе и того меньше. Поэтому она просто не в состоянии готовить что-то в малом количестве или объёме, всё боится, что кому-то не хватит.
Появились новые подружки. Среди них была дочь первого секретаря Норильского горкома партии. Девочка очень скромная. Единственно, что удивляло Нину - готовятся к экзамену вместе, знает материал она лучше подружки, но та получает за ответ всегда на балл выше. Знать уважали известную в крае фамилию. Жила она не в общежитии, а снимала с девочкой комнатку в коммуналке. Когда сильно припекало с едой, девочка вела своих подружек в гостиницу - там был номер, забронированный на её отца, а в номере (и это главное) запас яичного порошка и сухого молока. Перед началом первого курса к няне было завезена для студентки картошка и квашеная капуста - основные сельские продукты. Товарки по коммуне прознали об этих запасах и отправили Нину к родственникам за картошкой. Пришла, сказала о причине прихода. - Бери, я не знаю, где там твоя картошка. Она ссыпана вместе с нашей, - не слишком любезно ответила няня. Племянница развернулась и ушла не солоно хлебавши. Коммунарки ещё не раз отправляли её за картошкой, но она так и не решилась переступить родственный порог.
В это же время в городе в сельхозинституте училась старшая сестра Нины, Лида. Трудно сказать, кому довелось больше хватануть лиха в своём детстве. Нина хотя бы первые свои девять лет, связанные с бабушкой, считает самыми счастливыми. Обижало только отсутствие хотя бы минимального внимания матери. Лида осталась жить при матери. В начале войны ей было четыре года. При матери оставались ещё трое братьев постарше. Надо было и кормиться, и отапливать домик зимой. Сплошные проблемы. Мальчишки приспособились подбирать каменный уголь в районе железнодорожной станции - по железным дорогам тогда бегали паровозы, в топках которых горел уголёк, который иногда и падал и на землю. Не думаю, что только эти мальчишки охотились за углем, проблема была общей для города. Иногда им везло - по дороге транспортировалось много чего, в частности, жмых. Иногда в войну и сразу после неё мне перепадал кусочек этого лакомства, сосал его как конфетку. Вот и голодным ребятишкам иногда перепадало встретить на станции вагон со жмыхом. Конечно, он подвергался набегу. Так проходило полуголодное и холодное детство, потом старшего брата раньше срока призвали в армию, в 44-м году он погиб в Прибалтике.
Не все женщины выдержали испытания, которые выпали на их долю в войну и послевоенные годы. Потеря мужа и сына, конечно же, оказали своё влияние на мать Нины. Так получилось, что уже после войны два её следующих сына один за другим были призваны в армию. Мать и Лида остались одни. Мать пристрастилась к "зелёному змию", и у неё появилась соответствующая компания. Лида к тому времени уже подросла и иногда, в полном смысле этого слова, вышвыривала собутыльников за порог. Компания занималась и каким-то "бизнесом", т.е. чем-то спекулировали. Эта деятельность сейчас называется красивым словом "бизнес", а в то время преследовалась в уголовном порядке. Так Лида осталась одна в домике - мать получила срок за спекуляцию. Трудно предположить, как жила девочка в это время. Она училась в школе, надо было чем-то питаться, как-то отапливать домик. Наверное, помогала небольшая пенсия, которая была назначена за отца. Школа всё-таки окончена, надо ехать в Красноярск и пытаться поступить в институт. Одежонки никакой нет, поехала к лёле, та снабдила её телогрейкой, шалью и резиновыми сапогами. Предложить что-то другое она просто не могла. Надеяться на какую-то помощь от няни было бесполезно. Я уже писал об её отношении к детям погибшего брата. Девчонка выдержала, поступила в институт и даже весь срок обучения как-то снимала жильё, общежития ей так и не дали.
Общения между сёстрами не было, но вот как-то Лида появилась в общежитской комнате сестры. Той предстояло сдавать экзамен, надо было готовиться, а соседке по комнате позарез надо было слушать радио. Посмотрев на такую обстановку, Лида предложила сестре позаниматься у неё на квартире. Квартира, в которой она снимала комнатку, была населена красноярским "дном". Но Лида как-то уживалась с соседями. Жизнь заставляла. Судьба её сложилась трагически. Первый муж умер молодым, подвело сердце. У второго на руках остался совсем маленьким их сын. Лида умерла от укуса энцефалитного клеща.
Окончен второй курс, и летом - крутой поворот судьбы, замужество, Ленинград, Ленинградский пединститут им. Герцена. Здесь неожиданно выясняется, что в институте нет историко-филологического факультета и надо выбирать для продолжения учёбы либо филологический факультет, либо исторический. Был выбран филологический, и тут ещё новость - необходимо много досдавать или перейти на курс ниже. Потом появился сын, и обучение в институте растянулось на 7 лет, причём были пройдены все формы обучения - от очного до вечернего и заочного. Затем 27 лет жизни и работы в Казахстане в городе Ленинске, ныне Байконуре, но это другая история.
Здесь же можно только добавить, как было воспринято неожиданное замужество родственниками. Когда я заявил лёле и её мужу о том, что мы решили пожениться, у последнего отвисла нижняя челюсть (в полном смысле). Такое явление я наблюдал ещё только один раз в своей жизни. Лёля убеждала племянницу, что я стар для неё (пять лет разницы), боялась, что она бросит обучение в институте. Двоюродная сестра, которая должна была учиться на Ленинских горах, находясь в жующей весёлой компании, задала мне вопрос: - Зачем ты на ней женишься, она же больная?! - не знаю, чем был вызван этот вопрос, вражды между кузинами, вроде, не было. Почему же такая недоброжелательность? Собственная её жизнь сложилась совсем не так, как задумывалось. Муж умер рано, захлебнувшись во сне после пьянки собственной рвотой. На её руках остались две дочки. Растить их помогала мать, но в последние годы своей жизни мать "превратилась в растение". Несколько лет назад то же самое повторилось и с её дочкой.
Мать Нины присутствовала на свадьбе, но контакта с дочерью не получилось, слишком велика была детская обида. Детская обида - самая живучая. А обида была нанесена равнодушием матери. Каждый ребёнок хочет видеть около себя мать, если она жива, и очень переживает из-за отсутствия внимания от неё. Ребёнок расценивает такое отношение как предательство. Даже если жизнь без неё хороша. Но это не наш случай. Даже животные способны понять предательство. Я уже рассказывал о собаке, привезённой одним нашим садоводом в сады и оставленной у сторожа. Повторюсь. У пожилого холостяка было перепроизводство собак в городской квартире, и одну из них он решил увезти в сады. Всё лето и осень он общался с ней, приезжая в сад, а на зиму оставил у сторожа. Весной появился около сторожки и пытался пообщаться со своей собакой. Ничего не получилось - на бывшего хозяина она рычала, хватала и трепала его за штанину. Собака запомнила предательство. Это животное, что же говорить о ребёнке.