Аннотация: Жизнь шла своим чередом, и было как то скучновато, ну а что если брат возьмёт с собой?...
Перуница
Глава первая: Пойдём со мной
От века водит нас судьба в разные края, а бывает ли от этого толк? А ежели да, то какой?
Нас в нашем поселении было несколько родов, и много дворов. Сами мы словене, хотя был среди нас и один двор, где жил род Олейва Храброго, варяга пришлого. Он приплыл на ладье, сами они их драккарами называют в честь драконов сидящих на осах кораблей, и привёз с собой всю свою семью. Снялись они с земли предков, по великой нужде ища лучшей доли. Хотя и говорят, не поделили чего-то их местные князья...
Мать моя качала головой и говорила, что плохо, ежели умирают дети не там, где деды.
Родилась я слава Роду в мирное время. Каждую зиму кто-либо из поселения отвозил дань для князя за защиту, а самого нашего старшего Ярослава кмети воеводы Ведомира Хмурого, который основал крепость неподалёку, в отроки приняли. Давеча приплыл, большой стал, красивый, пояс теперь носит воинский, да меч добрый на боку. Сказывал испытание воинское прошёл, младшим кметем стал. Я своим братом очень гордилась, вот он какой стал пригожий, да сильный. Казалось меч его сам собой в руках ходит, да пером взлетает. Я меч подняла, но казалось доброе оружие в руках чужим и ненужным. Брат только рассмеялся и забрал у бестолковой оружие.
-Не женское это дело - с усмешкой промолвил он.
А я пристыженная пошла в дом. Надоело слышать эти слова!
Обиженно шмыгая носом, я сидела на деревянной лавке напротив красного угла, откуда сурово и справедливо глядели лики богов.
-Не женское дело, не женское дело... - думала я. - А что делать, ежели не любят руки иглу, если не занимает диковинный узор? Что делать? - уже совсем обиженно подумала я и слёзы, что твой жемчуг потекли из глаз.
Послышались лёгкие шаги, едва скрипнули под ногами ворчливые половицы. Ярославушка присел рядом, обнял рукой за плечи, и тяжко стало, будто коромысло на них легло. Другой рукой приподнял и посадил себе на колено. Мне в это время уже шестнадцатый год минул, но не в брата, не в отца я не пошла и росточку была небольшого. А макушкой, даже до плеча брата не доставала, хотя... таких великанов, как он было поискать.
-Ну, в чём дело, Синица ты моя? - ласково спросил меня брат. Любая девка всё бы отдала, лишь бы он с ней такими словами заговорил. У меня ж только жарче слёзы из глаз побежали.
-Не женское дело - сквозь слёзы всхлипнула я, и разревелась пуще прежнего, уткнувшись в широкую грудь брата и оставляя на вышитой рубахе мокрые следы.
Ярослав ничего не ответил, только поглаживал меня по волосам большой рукой. Он, верно, дожидался, пока иссякнут слёз и мне останется только всхлипывать. Так и вышло, тогда он залез в поясной кошель и вынул оттуда чудесный медовый пряник.
-Держи - улыбнулся он и пощекотал моё ухо жёсткими усами. - С самого Киева града вёз тебе любимая сестрица, ты ж у нас одна, всё братья, да братья, кушай, Синица.
Такой уж пряник был сладкий, да вкусен сдобой своей, что все слёзы, что остались мигом высохли.
-Я помню с дому уезжал - припомнил Ярослав, - ты из лука стрелять училась.... Как то ты теперь? Умеешь?
-А то! - воскликнула я, и вся обида мигом слетела.
Я стреляю хорошо, не всякий зверь от меня убежит. Да и лук тот охотничий уже давно для молодших братьев на стене висит, а мне, завидев как я, на расстоянии пятидесяти шагов прутик ивовый расщепляю, сделал новый Бьерн сын Олейва. С тех пор мы с ним крепко сдружились и не раз ходили в лес по грибы, по ягоды, а то и за дичью пестробокой.
-А ну! - дождавшись пока я сжую пряник, сказал брат. - Пошли-ка, покажешь на что годна!
И поднявшись, мы пошли во двор. Я взяла с собой свой лук, и Ярослав осмотрев его, уважительно покивал головой.
-Ишь, какой лук у тебя! Ну-ка покажи, как стрелять научилась!
И показал мне брат яблоко, что висело на ветке яблони в саду. Это только в сказке, раз и пустил! И ничего ему, ни холодно, ни жарко. Я ж стояла, боясь оплошать перед братом, и левой щекой ловила ветер. Вспотела рука и, прицелившись, я мысленно попросила помощи у Рода и пустила стрелу. Почему-то казалось очень важно попасть, не оплошать, не промахнуться, будто судьба решалась одним единым выстрелом. Запела тетива, свистнула стрела, разогнулся могучий лук. И со стуком, показавшимся мне победным боем барабанов, упало на землю яблоко, которому я срезала черенок.
Брат наблюдал за этим, сложив руки на груди, а теперь невольно нахмурился, напряжённо что-то обдумывая.
-А что - вдруг спросил меня Ярослав - поехала бы с нами в крепость? У нас и городишко там, рядом небольшой, но всё же.
Я от радости не могла вымолвить и слова. Я да в крепость?! С братом любимым?!
Ярослав посмотрел на моё лицо и, махнув рукой, сказал: Так я то и сам знал, не поедешь, да понадеялся, небось, Бьерн не пустит.... Да? Ладно, сиди дома Синица...
-Что ты! Что ты! - воскликнула я. - Поеду!
Ярослав просветлел лицом и, подхватив меня на руки, закружил. А поставив на землю, спросил: А точно, не сговорили ещё?
Мне стало обидно: Неужто ты брат мой забыл наши игры? И забыл, как клялась я, что пока сама крепко-накрепко не полюблю, не дамся, а ежели сговорят, то в речку кинусь.... Помнишь? Меня матушка ещё тогда прутиком отстегала?
-Помню - кивнул Ярослав.
-Ивушка! - окликнула меня мать, выглянув из избы.
-Иду! - отозвалась я, и напоследок проказливо дёрнув брата за ухо, помчалась в дом.
Имя человеку нарекают неспроста, имена дают за дела, за нрав, и за душу.
Деревенька наша стоит рядом с рекой, впадающей в великое Нево, а от речушки отходит протока, недалеко уводит и неглубоко. А в конце той протоки начинается лес, а у самой воды склонялись две красавицы ивы, сплелись сестрицы рученьками - веточками и корешками. Я ещё ребёнком была, любила сидеть под красавицами, слушать пение пичуг в кронах деревьев, да ловить неосторожных рыб заплывших погреться на мелководье.
Как-то раз я снова пришла посидеть у ивушек, и каков же был мой ужас, когда я увидела на месте двух сестриц лишь два голых пня. Чьи-то злые руки, чья-то злая душа не удержалась, и сгубило хрупкое детское счастье, позарилась на двух сестричек. А их бездыханные тела с ещё зеленеющими ветвями лежали рядом. Только раньше шёпот их листьев рассказывал древнюю историю, они шептали о чем-то великом, прекрасном, несбыточном, а может всё-таки возможном. А теперь ветер так же колыхал веточки, так же нежно трогал листья, но они отказывались звучать, как и прежде и их шум был сродни шёпоту умирающего.
Лукошко с грибами было забыто. Я быстрее лани метнулась к моим красавицам, касалась их стволов, их веточек и листьев. И узрела я, что лежат предо мной тонкие, стройные, длинноволосые девы с подрубленными ногами. Они ласково улыбнулись мне и касались руками моего лица. А я сидела, прислонившись к их загубленным телам, и заливалась горючими слезами. А сестрицы Ивушкин всё шептали что-то мне своими нежными голосами, и я чувствовала, как переходит от них ко мне тёплая напитанная солнцем, холодная, как блики от секиры Перуна сила. И всё сильнее прижимала к ним руки, твердя им о том, что теперь мы стали посёстрами, а они улыбались, глядя на меня, и отдавали свою силу. Я же отрезала от своих волос два локона, аккуратно, чтобы не поранить их ещё больше отрезала у каждой по кусочку коры, приложила туда свой дар и опять закрыла корой. Тут-то я и почувствовала, что всю живую, животрепещущую силушку без остатка отдали мне сестры, а они облегченно вздохнули и могу поклясться на огне, что судорога прошла по шершавым телам, поникли ветки и засохли листочки. Тут-то я уже не сдерживаясь зарыдала во всю силу, только сейчас осознав, что действительно больше никогда не услышу их голосов.
Домой я прибежала заплаканная. Матушка обняла бестолковое дитя, выслушала, утешила, поняла, что породнилась с лесом, стала посестрой ивушкам.
Год спустя нарекала мне имя самая старшая в роду старая, властная и мудрая бабушка. Бабушку слушались все в роду. И хоть ей шёл восьмой десяток, она была весьма деятельной и крепкой старушкой, которая сама без помощи хаживала в лес, собирала травы, делала отвары. Поговаривали, что она водит дружбу с волками. Вот она, услышав историю с деревцами, лучше не придумала, чем назвать меня Ивушкой.
В избу я влетела так, будто за плечами реяли крылья. Мать велела ставить в печку караваи. Тесто уже совсем поспело и округлыми бугорками поднимало вышитые рушники, которыми мы его прикрыли от вездесущих мух. Хлебы были знатные, по ободкам вились затейливые узоры, по макушкам летели быстрокрылые птицы, неведомые звери робко выглядывали из-за деревьев.
У нас сегодня должны были быть гости, сам воевода с дружиной, Ярослав зазвал. Для этого дела мы целый день вычищали общинный дом, выметали пыль, вытаскивали золу из очага, принесли лучшие, крепкие дубовые скамьи, сделанные ещё моим дедом, но и подавно не думавших разваливаться.
Бабушка, немного поворчав, мол: нагрянули гости все-таки открыла крышку своего заветного сундука и вытащила оттуда красивую расписную посуду. Мне выпало вымывать её от пыли, загляделась я на узор, залюбовалась...красота!
Помимо дела бегая из избы во двор и обратно я бросала торопливые взгляды на брата, он тоже вершил какую то работу, и я решив его не отвлекать, подумала, что сегодня слишком много забот, чтобы морочить матушке голову об отъезде. К тому ж она, конечно же, упрётся и не за что не пожелает отпускать родимое дитя.
Мать опять кликала меня, а я, размышляя, что ж ещё мы не успели сделать, шла к избе.
Мать провожала меня в отдельную клеть, и по пути увещевала: Я там ковшик с водицей тёплой оставила, умыться не забудь.
Она уже собиралась уходить, когда я приметила выкрашенное платье, аккуратно расстеленное на сундуке. Рядом змейкой вытянулся расшитый пояс. Височные кольца тускло поблёскивали в неясном мерцании светца.
-А это что? - изумилась я. Неужто матушка решила, что я буду вертеться перед кметями? Или тем паче перед воеводой?
-Как же? - удивление прозвучало в голосе матери. - Неужели никто из дружины не приглянулся?
Я так глянула на мать, что та, всплеснув руками, запричитала. - Ой, ну что ж это за дитятко, горе одно! Хорошо хоть одна девка в доме.... - Но она знала, что я скорее не пойду на пир, чем буду красоваться, и попричитав ещё немного мать развернулась и ушла.
А я села на сундук охраняемый медвежьей шкурой и задумалась: Эх, не выходило у меня любить, хоть ты об избу головой бейся, а не выходило, хотя я об этом и не горевала. Ну не таял лёд внутри, не крошился камень как хлебный мякиш, хоть ты режь. Мне это даже нравилось, не знаю я почему, но чувствовала я силу от этого камня. Бьерн меня за это уважал, радовался, что не похожа на остальных девчонок, те, что не месяц на посиделки, а уж как дружина приехала, так и двери во влазнях за ними скрипнуть не успели. Всё прихорашивались, да к красивым кметям липли, что к мёду, а те то что, те рады девок красивых обнимать, никто ведь ничего не скажет, сами пришли...
Мы с Бьерном сидели во дворе, он мне стрелы новые делал, а я ему венок плела. Он очень венки любил особо из ромашек, уж не знаю почему, но каждый раз сплести меня просил, сам ведь не умел, а я ему и не отказывала. Недалеко от дворов на опушке леса кмети на почин корабля деревья валили, а притомившись, присели на поваленные стволы. Тотчас девки сбежались, да молодцы, смекнули, что к чему и тащили притомившимся воинам по кувшинчику водицы студёной. Бьерн тогда помню заворчал, что пришлым всё мол, но я знала, что ворчит он лишь для порядку, ведь он то лучше всех нас знал, что они достойны и поболей наших. Ведь именно во дворе его отца остановилась часть дружины, и он-то уж долен был на них насмотреться.
Но всё-таки уж сильно была я не похожа на девушек наших слезливых. И они меня во всем отличали. Не велось у меня среди них даже подруженьки, один Бьерн мне с самого детства знакомый. Но и он не предавал меня, не ходил с другими, не покидал.
-А что я все-таки? - подумала я. - Хуже что-ли?
Посмотрела с обидой на платье, будто это оно было виновато, что уродилась я не как все.
-А вот надену платье и пойду и не на кого внимания не обращу - пришла лихая мысль и развеяла все невесёлые.
Мигом облачилась я в платье, пояс змейкой того обвил талию, а косу мне заплетать надобности не было. Правду сказать к своим двенадцати годам косу я отрастила не бедную, но в тот год случилось засушье, гневался на нас за что-то светлый Даждьбог и покликанная из леса ведунья поворожив, указала кривым пальцем на меня. Мать тогда, да и все остальные поначалу подумали, что светлый бог в жертву меня требует. Мать, прижав к груди, уже готовилась разразиться горестным плачем, а Бьерн, поводя плечами, загородил меня. А я в тот миг узрела себя у жертвенного костра, и в глазах потемнело, ноженьки резвые подкосились.
Но старуха, тряхнув седыми космами, сказала скрипучим как деревья на ветру голосом: Нет, она не нужна, косе её в год этот пояса длиннее быть нельзя... Облегченный вздох пронёсся над общиной, а порадовалась, что обминула меня Морана-смерть в этот раз.
С того лета меня уже два года подряд стригут волосы ровно по пояс, может это уже и не надобно, но мало ли что...
Вот и я, немного подумав, решила косу не заплетать, а то совсем неприглядная выйдет.
Я закинула плохие мысли подальше, как рубаху, из которой человек вырос и засовывает в сундук, надеясь вернуться за ней, но не для себя, и так и забывает...
Когда я вошла, в большом доме поднакопилось уже изрядно людей, но моего отца и воеводы видно не было.
Мать уже увидела меня и с явно воинственными намерениями двинулась в мою сторону. Серой мышкой я попыталась юркнуть и затеряться среди высоких гридней, авось матушка и не увидит за их широкими спинами. Но неудачно метнувшись в сторону, я тут - же налетела, на чью - то широкую грудь, и чуть на пол не полетела. Как волна об скалу разбивается, видели? Так и я.
Раздался гулкий совсем не злобный смех и чьи-то сильные руки подхватили меня.
-Куда заспешила девица? - спросил меня мягкий и глубокий голос, напоминающий далёкие раскаты грома.
Я с замирающим сердца подняла глаза. Предо мной стоял могучий воин боле всего напоминающий своим обличьем тура - хозяина лесов. Длинные тёмные волосы крупными завитушками рассыпались по плечам. Коротко подстриженная борода подчёркивала волевой не выдающийся вперёд подбородок. Серые, глубокие как небо засмуревшее небо глаза с изумлением и как мне показалось с недоверием, смотрели на меня. Он был молод лет на пять старше меня, но, несмотря на это уже успел заработать белый похожий на стрелу шрам, тянущийся от уха до шеи. Он был словенин, словенин, как и мы.
Мать, спешившая ко мне остановилась и, поняв, что увести меня не вступая в свару с воином будет нельзя, отступила.
Только сейчас я приметила серебристую крестовину меча, выглядывающую из-за левого плеча кметя.
-Что ж ты? - удивилась я, на шаг, отступая от воина и тем самым освобождаясь от его руки ещё державших меня за плечи. - В дом добрый заходишь, а меч при себе держишь, иль за татей нас считаешь? А коли так, хоть домового пожалей, не пугай его доброго.
Лицо воина озарилось усмешкой, но он покорился, признавая мою правоту. И сняв перевязь с мечом, протянул мне.
-Возьми его светлая дева и сохрани его, ибо многих врагов покорил сей меч.
Я взяла меч, рукоятка у него была простая и потёртая, но в "яблоке" сидел крупный невиданный мной камень: синий, как море иль синева небесная в ясный день. А поверх был оплетён он тончайшей серебряной сеткой, и не верилось, что сие мог сделать человек своими большими и грубыми руками. Нет, точно этот меч сделали не люди - твердо решила я. Не иначе, как Перун взмахнул секирой в солнечный день и молния не найдя своих друзей туч тёмных, да мужа своего грохота колесницы Перуновой не пожелала гаснуть одна, как искра во тьме, ударилась об Алатырь - камень и обернулась мечом светлым, что несет в себе отблеск секиры божественной. И покорившись воле воина её нашедшего, сражается вместе с ним, став продолжением руки его и передавая ему свою силу, стала полыхать во имя благого, как уже однажды полыхнула в небе.
Я про себя так и прозвала меч - молния, уж больно он был лёгкий и светлый, чтоб носить имя мужское.
Почему-то очень заботясь о молнии, я аккуратно, словно величайшую драгоценность повесила её на стену. Однако сказать что-либо кметям последовавшим моему примеру и повесившим на стены оружие я не успела.
Взметнув пламя в очагах, распахнулась дверь и в общинный дом зашли отец с воеводой. На отце была его праздничная рубашка, которую по его велению расшивали все женщины в роду от мала до велика, дабы обеспечить большую защиту главе рода. Я, как самая младшая в роду заканчивала вышивку по вороту, и каждый раз, как отец одевал ее, прежде всего мой взгляд, падал на пёструю синичку, сидевшую под самым горлом и гордо распушив перья и воинственно разинув клюв охранявшую душу от нечестии злобливой. Знатная вышла рубаха! От оборотня в лесу скроет, порчу отведет. И перед другими стыдится, не даст.
Воевода же...я не умею определять возраст как мать моя, та только глянет, сразу скажет, сколько годков, да ещё и который месяц народился. Я ж бестолковая ничего не понимаю, вот и тут могла я сказать только то, что не стар был воевода, и не юн. Вот и всё. В самый раз, как я и думала, такой он и должен быть: Уже мир повидавший, но не строгий и не ворчливый, как все старцы, смотрящие на мир с высоты прожитых лет.
Видно, что одеться воевода любил хорошо. На нем была красная крашеная рубаха с богатой вышивкой. На ногах шаровары: широкие, в кранную и желтую полоску. Сапоги чуть не до колена, на шее серебряная гривна. Лицо воеводы выражало радость и некоторое лукавство, как у человека предвкушающего веселье. Но было в его лице и то, что сказало лучше всяких слов, бесчинства творить не даст.
Глава дружины и глава рода уселись, каждый в начале стола, как говорит старинная поговорка у кормильца стола нет ни начала, ни конца. Члены семьи, а так же дружинники последовали их примеру.
Пир был весёлый и шумный, правда мать заставила меня петь, но я не оплошала, кметям понравилось.
-А что Путята Доброволич, пустишь с нами девицу? - поставив кубок на стол, спросил Ведомир, не известно про что прозванный Хмурым.
Кмети радостно загудели: Правда! Правда! Петь нам будет!
Я кинула быстрый взгляд на Ярослава, но у него был такой же озадаченный вид, как и у меня.
Отец слегка нахмурился, и я разглядела на его лбу складку, которая появлялась всегда, когда предстояло решать важный вопрос.
Краем уха я услыхала, как мать ахнула. Однако её голос не показался мне испуганным.
-А что Ведомир Хмурый, девок у вас в поселище мало? - озадаченно спросил батюшка.
Ведомир Хмурый окинул отца серьёзным взглядом и...расхохотался.
-Нет, девок у нас хватает! - воскликнул воевода. - А вот таких голосистых ещё не было! Да не бойся ты Путята! Присмотрю, как за родной! Да и Ярослав тут, неужто кто посмеет обидеть? В дружине никто не тронет! А тронет, так ноги по уши оторву! Засиделась ведь небось на мир как никак поглядит.
Ярослав видно что-то сообразил, потому и подал голос, поддерживая воеводу: Точно! Там, небось, и место побольше, и городок у крепости, всяко веселее, чем тут.
К тому ж - сказал он на ухо матери. - Авось приглянется кто... - Эти слова сказанные братом матери решили дело, и матушка в свою очередь уговорила отца.
-Ну ладно! - хлопнув рукой по столу, воскликнул отец. - Отпускаю! Вот только ты спроси, поедет ли девица? Сама-то хочет ли?
-Ну что? - весело кликнул меня воевода. - Поедешь?
Надо бы Бьерна взять - помыслила я и услыхала свой голос: Поеду воевода.