"...Tomorrow will be too late,

Its now or never,

My love won't wait"

"It's now or never"

Elvis Presley

Я устала от полета. Память занозило густым зудом двигателей и видом нестиранного божьего белья - серых дождевых облаков. "Боинг" приземлился в аэропорту. Вероятно, у аэропорта имелось название, занесенное во все справочники мира.

Мне это было безразлично. Я устала. Устала от ожидания новой жизни, которую мне предсказали за год до этого мига.

Меня ждали. Помогли отыскать баулы среди множества похожих с нашего рейса. Эти баулы долго кружили на ленте транспортера, пока я, наконец, очнулась и признала их своими. Посадили в машину, увезли в отель для таких же беженцев. Накормили. Обогрели. Проявили сочувствие.

Им понравился мой английский. И, вероятно, более всего, то, что я не морщила лоб, слушая его в канадском варианте. И в глазах у меня был небольшой, но взблеск понимания. Я была новорожденной в этом североамериканском мире.

Меня зовут Аврора. Когда я произносила это по-русски, твердое русское "в-в-в" поражало их несказанно.

Они смотрели в бумаги, где латинским шрифтом было написано мое имя и тянули невообразимое для меня "Оэерорэ-э-э". Или это мне виделось? Вместо резкого, будто выстрел, собачьего "ав" - с ним я давно уже сжилась - во рту у них бултырилась манная каша, и ее необходимо было немедленно выплюнуть "Оооо-эээээ-еее". Произведя "русское обрезание", я, в результате, получила непривычное, "латиноамериканское", но удобное, Рорэ. С ударением на первом слоге.

***

Рорэ лежала на кровати в узеньком и бедненьком номере отеля для иммигрантов. За окном простиралось осенне-зеленое поле, которое вечерами куржилось инеем, а утром под солнцем сверкало, оброненными богачом, алмазами.

Сосны возвышались желтыми шероховатыми восковыми свечами. Горели зелено-голубоватым пламенем игл.

Если бы она захотела, то увидела бы и заинтересованных в знакомстве черно-белых сорок, и маленьких белочек в недозрелых зимних шубках.

Завтра надо будет искать новый дом. Здесь это принято. Она взяла газету, и в который раз просмотрела адреса и выверила маршрут. Просто позвонить она не могла. Все звонки заканчивались аутом. По телефону собеседники не могли понять друг друга. При встрече в разговоре помогали жесты.

Она осмотрела множество квартир. Полуподвальные, обычные, с выходом на веранду или входом со двора, свежеотремонтированные, уютные на любые вкусы и желания. Но даже самая маленькая студия-комната, совмещающая спальню и кухонный уголок, казалась ей неприятно-огромной.

Неизвестно зачем, но здесь ее застигла дикая агорафобия - боязнь свободных пространств. Канадцы же считали, что жить нужно в нормальных условиях.

А ей хотелось замкнуться в игрушечной бонбоньерке, где стены и крыша. Закутаться в огромный платок, и разглядывать счастливый мир "Дискавери". Простор открытого мира: воздух, земля, вода. Наблюдение из безопасного угла.

Рорэ боялась: вдруг и последний дом ее разочарует. На звонок открыла милая седая женщина с моложавым лицом. Назвала условия и провела Рорэ в приготовленную квартиру. Велика!

И волна ужаса накатила вновь. Стены вертелись, пол убегал из-под ног. Она едва не упала, ей стало стыдно. Хозяйка заметила ее бледный вид.

- Может сок или кофе? - спросила она. - Я могу приготовить!

- Воды, - из последних сил вытолкнула из губ Рорэ, опускаясь на предложенный диван. Ей дали воду, она выпила и готова была уже разрыдаться.

- Мне нужно маа-а-ленькое. Вот, - она сложила ладони домиком. Нет нигде. Предлагали разные варианты, но это не для меня.

- Но здесь вам никогда... - заговорила, было хозяйка.

- Где угодно. Чердак, подвал. Я устроилась бы. Дело не в деньгах, - перебила ее Рорэ, - мне нужно реально. Для здоровья. Я пока не адаптировалась.

- Идемте, - встала хозяйка, которая присела рядом минуту назад.

Они миновали два зала, поднялись по модерновому ажуру ступеней - он удивил Рорэ блеском металла и необычным изгибом - вывертом мысли дизайнера.

Глядя на этот интерьер, Рорэ вдруг поверила:

-Здесь! Нашла!

Она уже представляла желанную необыкновенно-уютную "норку", а хозяйка толкнула перед ней дверь в мансарду.

Летящий угол потолка, очаровал ее. Он прикрывал Рорэ крылом и убаюкивал. В комнате было не более двенадцать метров.

- Это? - она радостно засмеялась с нежными переливами. - Я возьму! А деньги?

- Извините, я не могу взять за нее и доллара. Это убожество, тем более недостойное леди. Живите!

- А-а-а вода, свет...?

- Отдельная ванная - этажом ниже. И это неудобство. Живите, - повторила она.

Они вернулись вниз. Временный договор был заключен.

- Меня зовут Аврора, - она произнесла это, выговаривая все буквы. - Я - русская. Мне сорок шесть, уже "третий возраст", но много веса. Довольно коммуникабельна., если надо.

Много увлечений, особенно люблю танцы. Когда захотите, можем найти общие интересы. (Она знала: в этот раз надо сказать именно "когда", а не " если")

- Я - Элида, - дружелюбно заговорила в ответ хозяйка. - Имею небольшое дело. Нет времени на увлечения. Вдова. А вы?

- Разведена сто лет назад.

Завтра решила праздновать новоселье. А сегодня, разглядывая в оконной раме чистенькие малоэтажные домики, слушая разноголосый гомон игольчатых соборных звонниц, окунулась в прошлое. Это из небытия возникала ее молодость в Эстонии. Здесь все похоже. Осенние ранние заморозки. Свежий ветер с ледяными обломками снежинок-звездочек.

Такой "эстонский", непричесанный коврик на полу, а шторки-задергуньки с оборками, что пристроила на окне, русские, "мамины". Голубой и зеленый горох на белом. Жасмин с единственным остро пахнущим розоватым снизу бутоном.

Доминирует в ее мире "дутый" диван. Устроилась! Одежду забросила горкой, за раздвижные двери гардероба.

Время заполнения безумного веера бумаг прошло. Она получала деньги. Называется вэлфер. Пособие, маленькие деньги на скромную жизнь. Была относительно свободна.

У нее - год для реабилитации и приобретения навыков.

Брр, Рорэ даже передернуло от этих всплывших в памяти фраз: гадкий автоперевод с английского. Канцеляризмы. Формальные обороты.

Она, на всякий случай, недавно основательно прошлась по инету, выбирая себе работу. В ее годы карты падали разве что на всякие мелочи вроде ежедневной подработки. Восемь долларов за час - негусто .

Однажды вечером Рорэ столкнулась в холле с Элидой.

- Рорэ, не могли бы вы завтра несколько часов побыть вне дома?

"Ну, здравствуйте, - подумала Рорэ, - вот и радости бесплатного жилья. Приехали"

- Могу.

- Идемте, попьем кофе, - предложила хозяйка и вдруг вспомнила. - Там письмо вам пришло. Возьмите на бюро.

Рорэ взяла письмо. От мамы.

Полчаса, что они пили кофе, болтали о том, о сем, она не сводила взгляда с конверта. Родные сине-красные, косые полоски притягивали взгляд. На душе было тепло.

"Сорок шесть, - подумала она. - Я, наконец, выросла и перестала обижаться на маму".

Пока Рорэ пересекала холл, поднималась по лестнице, она чувствовала себя существом потустороннего мира. Заграничного. Здесь она, наконец, сможет жить так, как ей хочется.

- Словно дитя, - усмехнулась она. - Десятиклассница, а не степенная дама.

"Здравствуй, доченька, - читала она мамины неразборчивые строчки. (Пальцы - неразгибающаяся гармошка морщин - с трудом держат ручку). Пишу тебе заранее. Наверное, больше и не увидимся. Сколько лет были мы рядом , растила я тебя и берегла. Думала, состаримся вместе и тебе, наконец, все будет неважно"

Рорэ не знала, что и думать, глядя на это начало. Да, мама всегда была слишком строга к ней. Жучила, глаз не спускала, голосом строжила, хотя Рорэ и не очень-то и сопротивлялась. Она жила погруженная в себя, мир казался ей пейзажем, пробегающим за окнами автобуса.

Она жила книгами. В детстве - сказки, потом фантастика, потом романы. Все, что лежало за страницами, казалось ей нереальным. Там надо бороться. Завоевывать место рядом с мужчинами, отбивать их у женщин. Пробиваться по ступеням служебной лестницы, расталкивая всех локтями. Это не для Авки - так звали ее подружки.

Но как-то все складывалось само собой, на зависть другим. К ней посватался будто в древние времена - Рорэ рассмеялась хрипловатым, от сухости в горле смешком - "Иван-Царевич" и посватался.

Теплым осенним днем на ступенях ЗАГСа опустилась на белое платье серебряная длинная паутинка. Запутался в ней алый, горький осиновый листок.

Иван Андреич был намного старше нее, Авве - Рорэ - тридцать, а ему-у-у... Вот и зазвенело книжное романтическое зазеркалье, казалось, обрушилось осколками под ноги Авке и превратилось в обыденное семейное болото. А мама слова нашла убедительные, правильные - после тридцати замуж надо.

Он согласен был с ее кулинарными "неизысками", случайно, походя брошенными на кресло колготками и свитерами. Брошеными, да так и забытыми, после погружения в очередной роман. (Нет, крепко все-таки держали ее осколки "зазеркалья"! А муж? Маячил где-то на периферии жизни.)

В постели ей хватало малого. Прижаться к Вандреичу, вялой медузой пошебуршиться под одеялом и заснуть, даже во сне разглядывая придуманную "романную" любовь.

Все вдребезги разнес один-единственный случай.

Так в детстве она сгубила любимую мамину вазу "жареного" хрусталя. Вытирала пыль и кокнула тихонечко. В точку попала - дно у вазы будто ножом срезало. Забоялась, составила аккуратно "вершки и корешки". Держится ваза! На первый взгляд - целая. На деле - кусок стекла.

И так же тихо кокнула ее сердце любовь. С виду никто бы не сказал, что жизнь ее разбита. А что ей эти " никто"!

Села в такси, увез он ее и не отпускал, как в сказке, три дня и три ночи. И все. Ни стыд-срам на работе, ни соседские сплетни, ни Вандреич, ни мама власти над ней уже не имели.

...Все оборвалось в миг. Разбился он, ее таксист - Андрюша. Осыпалась горстка стеклышек от ветрового стекла так же, как разлетелась на квадратные кусочки, соскользнув по трещине с донышка, "жареная ваза", задетая ненароком мамой.

Черный визжащий тормозной путь с запахом горелой резины - и вся любовь!

Рорэ опустила глаза на строчки, глядела, внимая совету внутреннего психолога, быть "здесь и сейчас" - ничего не выходило. И в Канаде не убежать от себя. Мозгами все понимала, но нет-нет продолжала говорить с Андрюшей, планировать, спать поочередно на двух подушках, чтоб хоть если не запах родной был с ней - ямка посередине мягко-ленорной белизны. Руку клала в эту ямку - на минуточку поднялся! - вернется сейчас. Вернутся три денечка ее сказочных, фантастических. Стори лав.

Сосредоточилась на письме.

"А ты вон, надумала и уехала. Значит, судьба тебе все открыть", - наконец-то она поняла смысл маминых объяснений.

Она читала долго. Про то, что она, оказывается, приемная дочь. Про то, как мама тихо-тихо уводила ее от "мальчиков, юношей, мужчин", подсовывая сказки- конфетки, фантастики-ужастики и заграничную книжную, миллиардерскую любовь.

Воспитывала мама запросы, которые не сбываются. После них поход в кино и мороженое со сверстником, казались преснятиной не хуже бессолевой диеты.

Рорэ душой понимала, что такое долгое вступление - неспроста. Мама редко "выдавала на гора" нечто экстраординарное. Но уж если выдава-а-ла...! Не заметила, как правая рука подрагивает на строчках, кривеньких, разговаривающих маминым голосом, а левая сминает в кулаке прочитанные странички.

"Отняла я тебя у своей сестры. Прокляты вы обе, судьба ваша такая из рода в род. И в церкви не отчитать. И с уголька не слить. Чего только ни делали. Матушка твоя наперекор пошла, сколько душ загубила - все счастье искала... Все ее любимые одно место нашли - кладбище.

А тот, кто проклял за пра-пра-пра-бабкину страсть, у нового гроба каждый раз стоит. И согласно так, умиротворенно, головой кивает: так и надо вам, курвы, навеки...

Вандреич-то, нелюбимый тебе был. Зато Андрюшеньку горюн и забрал. Сама видела. Нельзя тебе, доченька, любить..." Она не дочитала, скомкала и отбросила листки ...

Ослепительно белый и душный аромат расцветшего жасмина добавляет дурмана и нереальности. Синие и зеленые горошки занавесок уставились на нее разом.

Сердца не было. Грудь заполнила грязная отрыжка предательства. Маминого. Что молчала?

- Столько лет меня держали за дуру, - повторяла Рорэ беззвучно.

В мозгу опять кружились сказочные, невыкорчеванные, персонажи. "Жили они тридцать лет и три года..." "Сидел себе на печи Илья-Муромец тридцать лет и..." Добренький, домашний, старенький Вандреич.

Сильный, молодой Андрей. Всего и опыта. Два мужчины в ее жизни. Из-за глупого, нереального "бабкиного проклятья" и держала мама ее взаперти? Мачеха, да падчерицу!

Она представляла себе какую-то другую жизнь. Как у всех. Обжимания по подъездам, иголочки, разбегающиеся от прикосновения чужих пальцев. Запах волос, когда нескромный ясный поцелуй обжигает ложбинку на шее. Волна желания. То снизу вверх. То сверху - вниз. То покачивают ее в любимых руках. А сверху падают разорванные страницы с яркими рисунками, вспыхивают, не долетая до земли, и садятся на плечи и волосы жирным пеплом, от которого не отмыться. Осадок его не пропадет никогда. Андрей - это неправда. Это нелепая трагедия. Жизненная.

Она утерлась ладошкой, казалось, размазывает пепел, а то были слезы. Невыносимо захотелось любви. За недоданное, украденное в юные годы. Нелогично. Сейчас. Немедленно. Хоть кого-нибудь. Пусть наврет, "снимет" на одну ночь.

Рорэ докажет себе, что она не игрушка. Не старая вылинявшая потрепанная сорокашестилетняя кукла, с выгоревшим румянцем на фарфоровых, в трещинах, "ланитах", с наивными круглыми глазами и в линялом платье, воняющем нафталином.

Двигаться... Бежать...

На пороге дома Рорэ очнулась. Но упрямо пошла вперед. Ледяной ветер отрезвил ее окончательно. На улице - никого. Поземка, редкой марлечкой, то здесь, то там завивалась на дороге. Чистота, стерильная. Иностранная чистота. Рорэ совсем пала духом. Она даже не знала, как знакомиться с мужчинами!

- Где они водятся? - у нее не было здесь и знакомых женщин, которые могли ее представить кому-то. Или наоборот? Мужчину представляют женщине? Ей не до этикета. Пережить бы эту ночь. И поплелась, оскальзываясь там, где до этого никогда бы не поскользнулась. Горело - жгло в легких от холодного воздуха. Хотелось простыть и умереть. Одно Рорэ твердо знала. Захочешь заболеть - ну ни в жизнь! Не захочешь - вот тебе и пневмония. Откуда-то, наваждением, гитарные переборы и мягкий голос Элвиса:

- Love me tender, love me true...

- Ага, "нежно", "верная лав". Семь раз! - подумала она тоскливо и захлопнула тяжелую дверь, отрезая себя, как всегда, как хотела мама, от радостного живого мира.

Вэлфер - вэлфером, а работать бы надо.

Куда идти? Няней? Кто мне, русской, доверит ребенка? Кисы - рыбки - птички - доги? Но любой желает побыть в красивом доме в отсутствие хозяев. Да уж, работа, корму насыпать. Пылесосом мощным пройтись по дому к приезду хозяев.

- Идите в эскорт-леди, - посоветовала ей наобум Элида. - Купите несколько платьев, приведите себя в порядок.

Рорэ загорелась, увидела горизонт надежды. Но потом хозяйка критически оглядела ее и отмела эту идею.

- В приличное место не возьмут. А... - скривилась Элида.

Рорэ поняла, чем ей может грозить такая "служба сопровождения".

- Бог мой! Где эти варианты? Где? А я... попробую... - вспыхнула румянцем

- Хоть что-то без спецнавыков. Приведу себя в порядок... Элида...

Хозяйка бросила перед ней иллюстрированное еженедельное издание с объявлениями.

- Сто двадцатая страница!

Рорэ открыла. В невообразимо соблазнительных позах выгибались патентованные красотки всех возрастов. Любой размер. Кинг-сайз!

- Это ра-бо-та. Грязная и тяжелая. Больше половины денег уходит на массаж, салоны, парфюм... Вам, извините, на кухне сидеть! В русском саранфане.

- Значит, так, - разозлилась Рорэ. - А я - буду: "Русская леди создаст уют и приятную атмосферу в доме холостяка на две-четыре недели. Интим не предлагать. Большая программа мероприятий. Скидки. Возраст клиентов неограничен"

- Какая программа? - высокомерно откликнулась Элида. - Варить этот ваш "боржч"? Никого этим не удивишь! В любом ресторане. Где эксклюзив?

- Я! Я сама и есть эксклюзив. Два университета. Курсы танцев, вязание, шитье. Вкусная еда. "Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок ", - процитировала она.

- У вас, в голодной России, но не в Канаде, - и Элида вышла, тем самым прекращая странный для нее разговор.

"Мыло" принесло первые заказы. Сгоряча, конечно, опубликовала объявление. Из-за Элиды. Но...

Такси остановилось у невысокой, чисто символической ограды из лежащих на рогульках черных щелястых бревен. Солнце светило ярко, прогревая дерево, высвобождая тот глубокий цвет и запах, который присущ деревьям в лесу, на заре весны. И это - зимой!

Рорэ вдохнула всей грудью. Белый дымок газанувшего такси развеялся, она ощутила свободу и... страх.

Страх языкового барьера, страх, что придется круглосуточно ходить с приклеенной улыбкой... "в красном русском саранфане".

Но по дорожке, навстречу ей шел невысокий пожилой мужчина, протягивая руку, чтобы взять ее сумку.

Нормальная, неспортивная фигура, круглое лицо, брови домиком. Одна выше другой. Вероятно, ее-то и поднимал он, задавая вопрос. Рорэ приготовилась услышать этот вопрос и увидеть поднятую бровь. Сама же мысленно произвела себе ревизию. Волосы рыжей волной из-под меховой шапочки. Пусть канадцы ходят без головного убора! Овальное лицо с истинно русскими чертами, мягкие полные губы... Доверчивость и расположение во взгляде.

Сумка перешла из рук в руки. Пальцы их соприкоснулись, бровь мужчины взлетела:

- Замерзли? Вижу. Идемте быстрее в дом!

Странно, он вел себя так, будто сам за плату взялся развлекать Рорэ, предоставляя ей выбор "мероприятий".

- Господи, что же делать? - она почти бежала за хозяином дома. Солнце било в глаза чересчур ярко, тени голубели нахально, показывая, что ей некуда скрыться. Подтаявший слой снега с карниза, искрясь, пухово упал на плечи мужчины.

Они вошли в дом, и только тогда он стряхнул иголочки и капли, потерявшие драгоценный вид бриллиантов здесь, в темноватой, со света, прихожей.

Он сам сварил кофе, не подпуская ее к плите. Усадил за стол и рассказывал, рассказывал. Как он строил этот дом уже после смерти жены, чтобы отвлечься. А может для того, чтобы приглашать взрослых детей на "длинные выходные" с пятницы по воскресенье. Как не сбылись мечты. Как ему трудно знакомиться с женщинами.

А такое знакомство не обязывает. Он с удовольствием две недели будет ее слушаться... но и она должна дать ему возможность согреть ее теплом своей души. Теплом, которое накопилось, превратилось в жар и сейчас сжигает его. И транквилизаторы не помогают...

- И тут ваше объявление... - он говорил быстро, ясно и четко, верно проговаривал и репетировал эту речь в одиночестве давно. Ожидая незнакомку, любую. Важно подарить себя, свое Я. Обменяться энергией...

Рорэ многого не понимала из его речи. Но движения, порывы, легкие прикосновения жестких мужских пальцев говорили без слов.

- Вы согласны? - он присел перед ней на корточки, чем несказанно смутил.

- Да, - ответила Рорэ, будто соглашалась идти под венец, а не выполнять роль русской хозяюшки в доме канадского гражданина.

Она готовила пресловутый "боржч". Смеялась над вымазанными в муке щеками Джозефа, который с гордостью демонстрировал ей кривоухих пузатых уродцев, изготовленных под ее чутким руководством. Подразумевалось, что это безобразие - пельмени.

Полная луна заглядывала в их спальню. И Рорэ думала, как все оказалось просто.

Шестьдесят шесть? Джозеф был страстным, как Андрей и заботливым, как Вандреич.

- Ты любишь путешествовать? Любишь? Мы сначала в Европу... А потом...

Роре пристроилась где-то в подмышке, вдыхая знойный аромат удовлетворенного мужчины. Она водила язычком по солоноватому ареолу соска, отвлекая Джозефа от "наполеоновских планов".

- Well and...? - тормошил он ее.

- Ну и...? Угу!

- What's "ugu"?

- All's "ugu"!

Джозеф рассердился, когда она засобиралась к другому клиенту.

- Бизнес, - втолковывала ему Рорэ. - Обязана я. Договор.

- Я оплачу неустойку...

- Человек ждет. Всего одна неделя. Там какой-то парень. В конце концов, что может случиться за неделю?

- ОК! Только я сам отвезу тебя туда... и посмотрю. Если я почувствую что-то не так... мы возвращаемся.

- ОК, ОК, - закейкала Рорэ. - Посмотришь, послушаешь... Сдашь с рук на руки по квитанции.

- Если б это было можно! - возвел глаза к потолку Джозеф и поцеловал ее.

У чужого дома она легким движением кисти остановила его и укоризненно сказала:

- Ну, ты в самом деле! Я буду звонить. Каждый день, - и, развернув, подтолкнула его к джипу.

Ей открыли дверь. Она вошла и увидела высокого черноволосого молодого парня одетого в странный голубой атласный костюм. Они мгновение стояли и смотрели друг на друга. Пауза затягивалась. Не удавалось естественно завести знакомство. И сказать служебное "Здравствуйте, я ваша тетя!" не поворачивался язык.

- Да-да-да. Я - голубой! Специально для вас, чтоб сразу. Брезгуете? Как все... Засмотрелись? Да? Никогда не видели?

- Распустите волосы, - тихо попросила его Рорэ.

Он машинально сдернул с затылка резинку, сдерживающую каскад глянцево-густых длинных волос. Они рассыпались по плечам.

- Вот, вылитая копия.

- Кого? - запал прошел. Он чувствовал себя неловко. Пригласил и вдруг... сорвался. Глупо. Бездарно.

У него, правда, были причины. Он не настоящий гей. А... слабохарактерный. К нему приставали, предлагали. Однажды, чтоб они отвязались, он не устоял. Согласился... Все разом встало на свои места. Приказы звучали грубее, вид у ребят совершенно вызывающий. Если и эта... Не поймет... Тогда - все... Ему никогда не выбраться из трясины, где для него мука, не жизнь.

- Вам идет этот атлас. Не помню, кто художник... "Голубой мальчик" или "Мальчик в голубом". Испанец. Итальянец? Гордиться надо сходством, а вы пригласили... скандалите... Ой, что это у вас там?

Она, бросив сумку, пальто и обувь на полу в прихожей буквально ворвалась в комнату.

Это была студия. Эркер, отороченный снизу за стеклом, серебряным снежным мехом. Потолка словно не существовало. Кругом - фуксии.

- Это мои балеринки.

Да, они бросались в глаза. Удивительно разные - малиновые, сиреневые, фиолетовые, алые "юбочки" и белые, палевые, цвета слоновой кости "ножки". И совсем внизу изящные волоски тычинок в золотых туфельках. Зелень темных, травянистых и мохово-зеленых оттенков совсем терялась на этом балу танцовщиц. Аромат теплой земли и созревающей пыльцы наполнял весь зал. Цветы были изумительные, тронь - зазвенят.

- А в холодильнике - цикламены, - парень ждал, что Рорэ ужаснется. А она сказала по-русски:

- Звать-то тебя как, цикламен?

Удивительно, он ее понял.

- Рамирес-Жерар, - легкая картавинка перекатывала звуки песней горлинки.

- Да, - резюмировала она, представляя, как зазвучит ее имя в его исполнении. - Я - Рорэ.

- Рроррээ? Латина?

- Русская,- "Да что же других слов без этой буквы и нет?"

- А-а-а...

-Ты есть хочешь?- здесь видно не приходилось рассчитывать на активность хозяина.

- Хочу! Я всегда хочу. Но в ресторан ... как-то там... Пристают, - он опустил глаза. - Я пиццу заказываю.

- Окрошка, - чертыхнулась про себя Рорэ, - и блины. Со сметаной. Готов?

- Она долго варится?- в животе у него тонко пискнуло. Оба притворились, что не заметили.

- Она быстро режется. Продукты, о которых я по телефону говорила, взял?

- Взял.

- Тогда вперед.

Холодильник, огромный, с прозрачной стенкой, действительно полыхал цикламенами всех оттенков и завивался цветами разной степени махровости.

- Класс! - не удержалась Рорэ. - Ты дизайнер?

- Да, интерьеры, компоненты. Сейчас вообще модно вместо ковров и паркета травяные полы. Освещение имитирует солнечное.

- Здорово! В Канаде в самый раз. И без работы не сидишь!

- А квартирка, откуда, по-вашему? Собственная, - мальчишеская гордость распирала его.

Рорэ вытащила фаянсовую, увесистую супницу и развела в ней окрошку. Она любила это неправильное слово "развела". Как огород, как нечто живое...

Он уписывал холодный суп так, что трещало за ушами. Рорэ знала, через тридцать минут все "провалится" и можно будет наливать окрошку снова. На блины не хватило ни энергии, ни времени. Ни пуза.

Два вечера ей удавалось звонить Джозефу.

Потом Жерар, разговорив ее, узнал, что Рорэ умеет танцевать. И они стали бегать по танцевальным клубам.

Один им нравился, ну, до невозможности! Там все были в масках. Платье или костюм блистали любой "откровенностью".

Но маска. Интрига. Будто крылья бабочки затеняли белизну кожи, оставляя сверкать глаза, зажженые звуками и движениями мамбы, самбы, ча-ча-ча.

Звонить Джозефу при таком раскладе времени все не получалось. Однажды, уже ночью, еле держась на высоченных каблуках, плюнув на приличия, добрела Рорэ до телефона. Ругала себя, винила и боялась, что Джозеф, с его горячим характером, примет эти танц-походы за измену, вдруг не поймет. Вдруг подумает...

А телефон молчал. Шуршала линия. Она представляла Джозефа, заспанного, но радостного...

Ничего...

- Ладно, завтра приедет.

Утро тянулось долго. Долго. До полудня.

- Едем, - сказал Жерар. Там что-то случилось! По твоим рассказам не мог он так... - и, оборвав фразу, почти побежал в гараж.

Дом желтел деревом, сверкал стеклами.

Золотой колокольчик у двери: блики-зайчики на обводах и ледяная неподвижность металла.

Рорэ не верила, что Джозеф не выбежал. Не встретил ее. Задыхаясь, подошла к двери. Жерар стоял сзади. Сторожил. Чего сторожил?

Неожиданно створки распахнулись...Сами собой. И показали черную пустоту нежилого пространства внутри. Из пустоты выходила женщина, разительно похожая на Джозефа.

- Пришла-а, - она давилась горячей, как будто болотного цвета злобой. - Убийца! Дом захотела. Клошарка, - женщина напирала.- "Хозяйка".

Рорэ отшатнулась. Жерар, подхватив ее, безвольную, потащил к машине.

- Значит, это ТЫ та дрянь, из-за которой умер папа? Какими гадостями вы здесь занимались? - вслед, вслед - за ней.

Рорэ точно знала - это вечно стилистически вежливо-нейтральное "YOU", которое будто базарная торговка выплевывала за ее спиной женщина, было жутким англосаксонским трансформером "ты... Ты... ТЫЫЫЫЫ!"

- Оставь меня, - оттолкнула Рорэ руку друга.

- Я довезу тебя.

- Нет, мне надо... одной.

Он понял и только шепнул, легко прикоснувшись к щеке.

- Позвонишь!

Шла криво. В сверкающей полосе снега завязли разноцветные урны, машины, реклама, одежды людей. Вспомнила Андрея.

- Нет, я не виновата. Вандреич жив.

"А откуда ты знаешь?" - жужжал упорный голосок. Ядом цикуты, капля по капле - в ухо. До смерти.

Очнулась в холле, нашла силы кивнуть Элиде, замеревшей с туркой на пороге кухни.

Крохотная комната, где все на виду. Лихорадочно искала письмо: сине-красные косые полосочки конверта. Листочки внутри. Нашла. Вынула и, стоя посередине коврика, перечитала опять, что проклята.

Не умещалась в голове атрибутика, которой она абсолютно не знала. Разрыв-трава. Полночный бег звезды, опрокинутая бадья у замшелого колодца. Волосатые лица ведунов. Саваны или ритуальные одежды. Ну почему - Она?

"Я на вишенке сижу - не могу накушаться.

Дядя Сталин говорит - надо маму слушаться!"

Единственным варварским ведовским костром, о котором она знала, да и то понаслышке, были сталинские лагеря. Выкорчевали всех. Всех!

А проклятье? Осталось? Она уткнулась носом в листочек, в самый край, где последние строчки сползают вправо, а распоследняя упирается в уголок листа.

"И еще скажу. Проклятие страшное. Молись. Выход единственный..." Она отбросила прочитанный листочек, сунулась в конверт. Первый, второй, третий... Четвертый - на столе. Пятого - самого главного - нет! И ничего не осталось от Джозефа. И воспоминания гасли, теряли вкус. Это было не так, как с Андреем. Там все выплывало и выплывало, высверкивало звуками - напоминало в городе, в доме. Мечталось.

А здесь рухнуло с хрустом под "лай" дочерин, да в сугроб - и пропало. Бог пожалел. Лишил воспоминаний. Дал пустоту, без надежды.

Она теперь с кривой ухмылкой на осунувшемся лице вспоминала свое "Пусть "снимет", хоть кто-нибудь". Лицо худое. На шее выступают две косточки. Ниже - плоскость, которую она прикрывала свитером. Бедра и тело остались толстыми. И горе их не берет! Уродина.

А, все равно...

Жерар бегал по студии. Кругами. В центре - Рорэ. Тугие "балеринки", раскачивались и прыгали китайскими фонариками на ветру. Резкие вихри воздуха сбрасывали все больше и больше ярких корзиночек. Жерар хрустел по ним, не замечая. Фуксии несмываемо портили дорогой светлый ковер.

- Русское вуду? Разные колдуны - это в ужастиках!

- Мама зря не скажет!

- Да она тебя вернуть хочет! Ты ж у нее на веревочке, как ученая обезьяна жила. Все умеешь - права голоса не имеешь.

Рорэ молчала. Зачем отговариваться... В плохое веришь навсегда.

- Переезжаешь ко мне! Я тебя отведу в школу танцев. Будешь ребятам помогать. Волонтером. Тебе деньги же не очень надо? Проживем.

Она нежно улыбнулась на его тирады, и вдруг сердце сжалось. А за какую - такую любовь наказывает ее проклятие? Может следующий, нечаянный, этот мальчик.

"Любовь - чувство самоотверженной, сердечной привязанности, - вспомнилось некстати. - Значит я любого этой самоотверженностью, привязанностью... изведу. Неважно, бурная страсть это или нежное чувство. Результат один - замкнутый круг. Смерть".

- Нет-нет, я дома побуду. Уже ничего, уже проходит, - она смотрела на красивого мальчика, пытающегося ей помочь всей душой и, вместо естественного отклика, старалась его возненавидеть. И не могла. Она ехала в автобусе и, сжав кулаки, повторяла:

- Жерар - гад , педик. Ненавижу! - но ничего не выходило. Чтобы он там ни делал, ей это не казалось грязным. Он имел право на собственный выбор. Время замерло. С Элидой она не сталкивалась.

А Жерар не смирился.

Он в очередной раз доставал Рорэ своим предложением. Она отбивалась.

- Какие танцы? С ума сошел!

- Любые. Это лучше, чем сидеть в четырех стенах.

Да, теперь Рорэ ненавидела свою маленькую комнатку с летящим углом потолка. Позвольте! Это жесткое белое крыло кожаной летучей мыши. Гарпии. Горгульи. Захотелось сейчас же... немедленно - вон. Отсюда.

- Жерар, - он когда-то предлагал, поймет, - Жерар, я понимаю неприлично. Но может пока...

Он покраснел. Черные волосы - пунцовое лицо.

- Рорэ... Я только познакомился с девушкой. С де-вуш-кой! Мне так важно это. Понимаешь... Я же такой не навсегда?

- Да, конечно, - невкусным, тусклым голосом.

Она согласилась на его предложение и работала на этих чертовых танцах "от заката до рассвета", лишь бы не возвращаться домой. Отрабатывала до изнеможения у станка каждое движение сама, контролировала работу других. Черное трико. Свитерок под горлышко. Черная косынка, полностью закрывающая роскошные рыжие волосы. Словно мусульманка. Серые от тонкой древесной пыли танцкласса туфли. Высокие каблуки исцарапаны. Рабочая лошадка.

Одна. В паре. Одна... Одна... Одна...

Искать новую квартиру не хотелось. Не хотелось ничего.

Поздно ночью Джеральд щелкнул кнопкой мыши, выключил, "турнул", компьютер.

- Итак, подготовка к "City Open" этого сезона, похоже, началась. Мы будем переписываться. Узнавать, кто остался. Кто вышел в тираж. Класс "Сеньоры". То один, то другой время от времени уходит водить хороводы на полях асфоделей.

-Да, любят старики завуалировать переход в мир иной, -Джеральд невольно вздрогнул от сравнения.

- Не в сырую землю, не в яму грязную в ящике деревянном. Асфодеээ-ли. Цветы. Сон. Забвение.

Но думать об этом не хотелось, хотелось вспоминать хорошее.Раньше на площадке было не протолкнуться. Выполняя особо заковыристые фигуры латинских танцев, они рисковали столкнуться. Хорошо, на конкурсах они придумали хитрую штучку. Как только какая-нибудь пара "расходилась на орбите", к ней подключалась, самым естественным образом, другая.

А для зрителей выходил новый рисунок танца - смена партнеров. Они же не знали, что за это могли дисквалифицировать. Но лучше дисквалификация, штраф или что-то другое, чем упавшие партнерши, сломанные, прямо на виду болельщиков, руки-ноги.

В-семидесятых ему, асу латиноамериканских танцев, пришлось столкнуться на конкурсе в Риге с русскими. Эти странные люди танцевали абсолютно все подряд. У них не имелось конкретной специализации. Бедность. Самодельные костюмчики с блестящими веревочками. Почти елочной, до неприличия, мишурой.

А какие гордые "латинос" были эти русские! Не поймешь, что в их расе намешано.

Венский вальс. Они плыли аристократами. И спины партнерш с торчащими лопатками - настоящим рабочими спинами танцовщиц-профи, даже как-то округлялись. Наливались вальяжной белизной. И по рингу плыли ,чуть ли не кустодиевкие купчихи. Вот какой морок они навевали!

А уж когда они показали свои русские танцы...

Он щелкнул пальцами, уставился на огонь в камине, вспоминая название... Как это?...Обращение к даме. Мадам... миссис... госпожа... "СударУшка"

Она дразнила Его, своего партнера, удаляясь впрочем, от него не более, чем на длину руки. И плавные движения бедер, и акцент пальцев. Эти "да" и " нет" русской мистической души. Как Она откидывалась, почти падала на Него. Поворачивая головку слегка приникала-щекотала Его щеку в испарине своими влажными локонами.

А на лицах - счастье. В глазах - блаженство. Боже, неужели именно в Советском Союзе производили эту бездонную радость творчества? Радость владения своим телом, чувство партнера.

"Паталок льедьяной ,

Двер скрипутчайя

За шыршавай стеной

Тьма кальютчая..."

Пропел тихонько, перевирая мелодию и слова. Запало в голову!

У них - каждый сам по себе. Да - пара. Два профессионала. И чувств не более чем предписано регламентом. Поворот головы - полуулыбка. Опущенные ресницы - якобы стеснение души.

Где нам было тягаться с их распахнутыми глазами!

Джеральд решил вернуться к насущным вопросам. Несмотря на позднее время, спать не хотелось. Старость. Вообще-то он мог еще красиво пройтись в свингах ча-ча-ча. Но только "пройтись". Там нужен азарт и огонь, которого у него, уже - увы! - нет. А участвовать хочется. Много ли забав у него осталось? Почти никаких. Без "латино"? Значит, остается вальс и блюз. Можно сделать самую короткую "разбежку". Потешить самолюбие. Судьи посмотрят сквозь пальцы на отсутствие обязательной программы.

Их и выпускают намекнуть - есть еще порох в пороховницах. Судьи не устраивают показательных "Джинджер и Фредов".

Спасибо и на этом.

А партнершу придется искать новую. Он опять прикрыл глаза и представил облако белого газового платья. А внутри: головка на гордой шее, покатые плечи, модные в середине девятнадцатого века. Носочки атласных туфелек. Но... напудренная маркиза, а не юная дева. Не додумав до конца, ушел в спальню. Вдруг удастся заснуть. Вдруг.

С утра "Лэндровер" Джеральда сожрал немало уличных километров. Джеральд оставлял его на стоянке, проходил к залу, где работали очередные курсы или клубы. И выбирал. Ничего не выбрал...

Класс, который был нужен ему, больше не существовал.

Два притопа, три прихлопа. Румба - топорные шаги "по квадратику". А свинги! Черт знает, что такое! Попытка избежать электрического стула - это достойное сравнение.

Они танцевали для своего удовольствия. Наступая на носки, толкая бедрами другие пары. Повисшие зады, продавленные спины.

Одна за другой двери захлопывались за ним. Под каким номером числился у него этот зал, Джеральд и не помнил.

Зеркало, станок. Низкие скамейки. Разминка.

- Плие. Плие. Деми - плие. Батман? Па-де...? Не па!

Джеральд пришел выбирать себе партнершу на конкурс танцев. А здесь: подтянутые дамочки. Он рассматривает внимательно... Слишком правильные "хирургические" черты лиц. Слишком дерганые жесты. Это же паноптикум. "Мне нужна партнерша для блюза и вальса. А эти... марионетки..."

Рорэ опоздала и влетела, не глядя по сторонам, в танцкласс.

Детского фасона платье на кокетке. Темное. Длинное до полу. Волосы плотно закрыты черным платком.

Мечтательные глаза скользнули взором по Джеральду, простучали каблучки. Ветер пахнул терпким осенним ароматом зрелой женщины.

Она уже сбрасывала платье. Под ним трико и свитерок. Встала у станка и плавно, на уровне плеча, отвела в сторону руку. Акценты пальцев были те, их не спутаешь ни с чем. Лицо милое, без жеманности. Глаза смотрят в себя, она звуками наслаждается. Телом своим... А они - ничего не видят. Почему никто не подхватывает ее и не кружит в танце до изнеможения? Не застегивает, встав на одно колено, тоненькую перепоночку ее туфли?

Джеральд упругим, возрожденным шагом подошел к тренерам.

- Это кто?

В его устах слишком богатого человека фраза прозвучала как "Заверните, куплено".

- Волонтерка. Помогает нам. Решает, как мы поняли, свои психологические проблемы.

- Уровень?

- Мастер-класс. Правда, у нее нет постоянного партнера. С мужчинами у нас, - девушка развела руками. - Она же не платит. Поэтому все партнеры достаются другим.

- Возраст мне подходит. Кто же она?

- Точно не знаю. Это русская.

- Поговорите с ней. Чем она занимается? Готовиться надо серьезно. Она работает? Пусть бросает работу! Я заплачу, - Джеральд загорелся.

Девушка отозвала Рорэ в сторону от зеркала и уговаривала ее. Лицо Рорэ практически не менялось в процессе разговора. Безразличие. Ей все равно.

- Он предлагает вам переехать к нему. Это выгодно.

Джеральд увидел, как черная фигура медленно склонила голову.

- Согласна!

Торопливо, совсем не по статусу своего положения подошел к двум дамам. Представился.

Он увидел, что имя его ничего не сказало Рорэ. Так лучше. Он искоса пробежался взглядом по остальным дамам. Уж эти-то будьте уверены, знают, кто он такой.

...Рорэ оставила комнату за собой. Предложила в этот раз деньги и Элида не отказалась. Наверное, им обеим надоело двусмысленное положение. Впрочем, взяла она недорого.

Машину за ней не присылали. Добралась своим ходом. Жасмин, чтобы не замерз, прижимала рукой под шубкой. Получилось - однорукая дама. Ей уступили место. Она поблагодарила. Только потом сообразила, что могла взять такси от самого дома. В его район не ходили пешком.

Это был ДОМ. И снова фобия нахлынула на Рорэ.

Приходилось заново учиться жить в нормальных условиях, не сжимаясь в уютный клубочек перед телевизором. Где справа чашка с кофе, а слева - бутерброд. Налитые знойным сладким запахом шкурки апельсина с мясистой белой подкладочкой - на коленях. Улыбающиеся сочные дольки отправляются из рук прямо в рот.

Седой сухощавый господин, одетый с домашним изыском богатого человека, показывал ей дом. Гостиные. Библиотеки. Спальни. Гостевые. Подвал. Тренажерный зал. Биллиардная. Тир.

Она никогда не жила в таком достатке. Чувства ее не были развиты. Не простирались до желания иметь много. Всего много. Он понимал это. Но также понимал, что в глазах ее не мелькал жадный огонек приживалки. Некоторые вещи ей нравились - она подходила, рассматривала, брала в руки. Другие оставляли равнодушными. Книги. Книги ее волновали. Она бережно открывала крепкие обложки, стараясь не щелкнуть корешком, не разломить книгу.

Взгляд останавливался на иллюстрациях. Слова оставляли ее равнодушными. Она поняла, что Джеральд заметил, как она откладывает в сторону все, что "без картинок".

- Я плохо читаю по-английски, - извинилась она. - У меня библиотека на харде. Привыкла читать с монитора.

Джеральд внутренне расцвел. Но он готовился еще к одному испытанию.

Коридорами, лестницами, холлами добрались, наконец, и до кухни.

Веселый повар жонглировал блинчиками. Рорэ так никогда бы не смогла!

Блеск никеля и меди, фарфор, фаянс, стекло. "Винтики-крантики" сказала бы мама.

- Это наш Том! - чуточку напряженно провозгласил Джеральд.

Рорэ протянула ладонь повару.

- Здравствуйте, я Рорэ. Вообще-то я думала, сама себе буду готовить...

- Зачем? - удивился Том.

- Я не знала куда еду, - попыталась объяснить Рорэ.

- Вас приглашал Джерри?

- Джерри?

- Джеральд?

- Да.

- И вы не знали, куда едете?

- Да.

- Понятно... А, понятно! Вы не знали кто такой Джерри.

- Мы будем вместе танцевать, - просто сказала она.

- Ну... - смутился Том под взглядом Джеральда. Понял - расспрашивать не надо.

Во время всего этого разговора Джеральд ждал знакомого восклицания. И знакомой улыбки.

"А-а-а, Том и Джерри", - непременно брякал кто-нибудь. И это было ему неприятно.

Властью своей он давно запретил такие шуточки, но находились еще идиоты, которым закон не писан.

А на ее лице ничего не отражалось и, непонятно зачем, Джеральд пустился в объяснения.

- Мне это нравится. Как нас зовут... надоели глупые усмешки. По поводу диснеевского мультика. Том у меня давно, я не собираюсь расставаться с ним. "Непонятная русская... Канадка бы сделала непроницаемые глаза... А эта совсем не знает про Тома и Джерри?" - ему вдруг стало обидно. Может, внутри ему и требовались эти оправдания, для снятия ежедневного напряжения?

Для Рорэ как бы ничего не изменилось. Она продолжала работать у станка. Они разучивали па. Притирались друг к другу. Но все происходило несколько официально... Официально, черт побери.

Где была та русская, которую хотел Джерри?

А Рорэ по-русски хотелось его приголубить, пожалеть. Она видела, как много он работает. Правда, она не понимала, зачем такому богатому человеку изнурять себя, если можно кого-то нанять на работу.

И звучало это все так же скучно, как было описано выше.

Ожидания не сбывались. Рорэ никак не удавалось дозировать чувства. Его рука на талии, ладонь в ладони, должны были зажигать огонь. И музыка несла их... не так... не так...!

И Рорэ плакала ночами, понимая - Джерри недоволен. И боялась отдаться во власть его обаяния. Боялась полюбить.

- Что такое попросить, чтоб небескорыстно? Чтоб не привязанность, - и не могла.

А Джерри метался у себя в спальне. Особенно его злил черный платок.

- Снимите его!

- Нет!

- Вам все равно придется.

- Потом...

"Платок - знак власти над нею", - почему-то вспоминалось церковное. "Может, сходить? Исповедаться? Так мне и поверили. Скажут - молись. Пусть тогда будет платок. Это - воспоминание о Джозефе" Имидж ее страшного проклятия.

Ей звонил Жерар. Они встречались иногда. Рассказывали друг другу о своих делах. Она говорила ему о проблемах Джерри.

- Я вижу, слышу его, Жерар. Я не могу так больше... Он сидит у себя в комнате. Я - у себя. Я словно привидение ненормальное. Даже запах его чувствую. Приду в кабинет, свернусь калачиком в кресле и вдыхаю, мечтаю. А нельзя мечтать...

- Проклятие стережешь? Глупость одна. Он тебе говорит что-нибудь?

- Он мне приказывает. То салон красоты, то массажист на дом, русские книги. Платья. Я и не знаю, сколько их у меня.

- И ничего не происходит?

- Ничего. Сидим, говорю, по разным комнатам.

- Я не про это!

- Про что? - побледнела Рорэ. - Что он не умер, жив?

- Ну, конечно! Полгода и жив! Вранье проклятия твои. Говорил же, вранье.

- А я его и не люблю!

- Любишь, светишься вся. Месяца четыре... Луна ты моя, непричесанная!

Прозрачный вечер. Ранняя весна. Канадские холода, которых так панически боялась Рорэ давно прошли.

Вообще-то в доме у Джеральда никто не обращал внимания на погоду за окном. Внутри огромный зимний сад и, как рассказывал Жерар, вместо дерева или мрамора под ногами росла трава. Ее не надо было подравнивать. Знаменитый "канадский газон". А на выезд у Рорэ всегда автомобиль. Сначала с шофером, потом сама научилась водить. Познала счастье другого полета. Но как щемяще-славно выйти на воздух, пронизанный жемчужно-сиреневыми сумерками. В тишине раздается легкий скрип шагов по дорожке. Нога попадает на мелкий песок, и звук тает. Подвернулся камешек и дорожка поет. Вблизи предметы имели смысл и очертания. И, постепенно, этот смысл исчезал. Вуаль окутывала, размывая линии, Рорэ дышала полной грудью - вот-вот воспарит к первым звездам.

Окно кабинета Джеральда светилось, язык света падал, дробясь, на кусты. Рорэ не видела его - кабинет огромен. Она ощущала его присутствие во всем. В проталинке у стены дома. В стайке юных бутонов голубой сциллы в середине. По краям фестоны кружев ледяных. Естественная ваза. Она подошла поближе, неловко оскользнулась и попала ногой на хрупкие сосулечки. Сухой треск и обломки льда тают под ногой.

...Крошево хрусталя от маминой вазы на гладком крашеном деревянном полу... Пронзительный звук удара. Страх наказания.

...Мертвые крошечные с неправильными гранями кубики ветрового стекла на шершавом сером асфальте. Металлический скрежет и глухой мягкий страшный звук. Жизнь отлетела, не успев испугать этим полетом человека. Страха нет.

Ветер коснулся горячего лба Рорэ. Проклятие было не в том, что они умирали от ее любви. Проклятие, что она сама - Смерть. Проклятое знание. Проклятые чувства. Проклятая любовь, которую не удержать.

"Все сначала. И опять до срока,

Все до той же роковой черты,

Где в тумане, за семью тревогами,

Где за далью, имя счастья - ты!"

"Ненавижу... Ненавижу... Ужасно ненавижу тебя... мой родной..."

Джеральд заказал ей платье именно такое, как и представлял в мечтах - нежнейший газовый флер, вспархивающий от любого движения.

И на манекене платье было до неприличия живым. Черный бархатный манекен. Черная, гладкая, кокетливо склоненная головка. В первое мгновение, когда он вошел, ему показалось, это Рорэ в платье, надетом прямо на черный свитер. Голова туго стянута черным платком. Гибкий стан.

Она вошла на минуту позже него. Он увидел свою ошибку.

- Примерь, - каким-то восьмым чувством Рорэ уловила это изменение "you" с официального "вы", на душевное "ты".

- Подожди, - ответила Рорэ. А Джеральд прекрасно разобрался в местоимениях.

Нетерпение ее было столь велико, что ей не хватило сил досушить густые волнистые пряди до конца.

Когда платье было надето, легкие капельки, скатываясь с петелек волос, еще скользили по низко открытой груди за корсаж.

И не было у Джеральда сил противиться искушению подобрать эти капли губами, а потом выше, выше. Алые губы открыты ему навстречу. Полустон - полувздох, горячее тело сквозь тонкую ткань. Белый флер вальса.

За кулисами конкурса был обычный бардак. Полуголые, на высоких каблуках конкурсантки. Туфли - одно название - подошва и ремешки. Золотые, серебряные, змеино-лунного блеска. Разноцветные перья, стразы. Длинные сильные ноги едва прикрыты экзотическими эксклюзивными юбками, издали похожими на обрывки шутовского платья. Но как преображалось все там, на ринге.

Рорэ поспешно стаскивала с тела пену любимого белого платья. Оно, наэлектризованное танцем, льнуло к ней, как живое.

- Джерри, Бога ради, отлепи его, от меня! Я же не успею переодеться и сменить макияж.

- Я с ним, абсолютно, солидарен. Какой дурак откажется от близости с таким роскошным телом? - смеялся Джерри.

- Фу-у-у, да ну тебя, липнет же. Видишь?!!! Антистатик забыли. Сходи, попроси у кого-нибудь. А то "латина" влезет между ног, вид будет совсем не тот.

- Попроси? - недоумение. - Я закажу по телефону, привезут, - привычная реакция.

- Ах, да. Опять забыла! Давай-давай,- сказала она по-русски. - Иди.

- Давай-давай, - повторил он, смешно коверкая ударение.

Рорэ напрасно волновалась. По жеребьевке их танец был последним. На каких-то других соревнования это стало бы сущим наказанием. Постепенно пустеющие ряды зрителей. Шарканье ног. А глаза, спрятанные за ресницами?

Но не здесь. Атмосфера накалилась до предела. Хотя все и было решено, судейство закончено. А зрелище красивого движения не отпускало, рисунок танца и музыка, специально подобранные и выверенные до точки у каждой пары завораживали всех.

Джерри не было.

- Вот хваленый сервис! - позлорадствовала Рорэ немного, скрывая напряжение. Увидела чью-то руку с баллончиком, дотронулась до нее, жестом показала на юбку. Покружилась в облаке антистатика, оседающем прохладным туманом на голых ногах.

Джерри все не было.

Рывками дергалась секундная стрелка. Время!

Она бежала к выходу на ринг. Может он там?

Но реял тревожный звук внутри, и прорисовывалось ясное, жестоко-душное видение. Проклятие давало, оказывается, знание, где находится ее любимый. На границе обморока мелькнула яркая, узнаваемая мгновенно, униформа реанимации. Она уже не могла остановиться - летела.

А красный бархат барьера с готовностью расступился, гулкое дерево покрытия отозвалось на ее шаги. На миг. И нереальная тишина.

Как будто все эти люди, словно пчелы в сотах, угнездившиеся в своих креслах, перестали жевать попкорн, потому, что знают некую великую ТАЙНУ.

ТАЙНА вынесла ее в центр. Вокруг поднимался разрушенный Колизей...

Приглушенный круг света - тьма круга.

Бежать к нему и... быть здесь, подчиняясь желанию мужчины. Своего Джерри. Она выронила из ладони мягкий, словно бумажный, лепесток платка."Знак власти над нею".

Пропустила первые звуки песни и очнулась под страшные в своей неисполнимости строчки, которые выпевал золотой голос Элвиса:

"Kiss me, my darling.

Be mine tonight" *

Ей оставалось одно. Правая нога плавно скользнула за левую. Изящные свинги, красота бедер. Рука, протянута вперед: ищет невозможного. Последнего тепла, которое ей уже никогда не суждено познать.

Рядом вспыхнул столб света. Пальцы окунулись за границу ирреальности. Она танцевала, словно Джерри вел ее.

Ослепительно-острый, живой в движении луч, повторял каждое па.

"...Tomorrow

Will be too late,

Its now or never.

My love won't wait"**

Железное, стерильное нутро самолета, кислородная палатка. Родное лицо, с которого постепенно исчезает и угловатость, и восковая недвижность, и синюшность.

"Рядом с ним я ни за что не устала бы от полета! Я бы не сидела, сложа руки, не ныла.

Я бы перестирала все эти грязные горы облаков, отбелила, выжала сильными руками до последней капельки, встряхнула - вспушила, как следует.

И, усталая, но довольная сотворенным чудом, разбросала бы их по вкусному бирюзовому небу".

*Поцелуй меня, моя дорогая

Будь моей этой ночью.

**Завтра может быть поздно,

Сейчас или никогда!

Моя любовь не может ждать.