О прекрасная Зухаль, о прекрасная Нахид, ты была обычной женщиной с неземной красотой. Ты пленила волооких ангелов неба. Они готовы были ради тебя на всё и раскрыли перед тобой бездну тайн. Тебя охватила гордыня, и ты воспользовалась заклинаниями, открытыми ангелами, и вознеслась на небо. Ибо ты полагала, что такой красоте не место на Земле, даже если тебя сопровождали ангелы, и птицы умолкали при твоём появлении, а хищные звери становились тебе покорными, словно газели в саду великого Mелик-шаха. Перед твоими глазами сникал неудержимый грозный Иблис, словно дворовая собака...
* * *
Косматый ветер, сквозь рваные лохмотья осенних дней, принес холод, и на ясном ночном небе взошла звезда Зухаль. Зловещая звезда -- предвестница смерти, голода, нищеты и непрестанных исканий во тьме...
* * *
Тихо, словно полёт песчаной совы, расстилается ночь над светлым городом Салибадом. Тихо и тревожно, ибо принесла она с собой жестокую звезду Зухаль, предвестницу бед и страданий. Жители города с ужасом смотрели на её голубое сияние, и сжимались их сердца под мерным её мерцанием.
Юного падишаха Салиххана эта ночь настигла в предгорьях Ирмана, где он со свитой охотился на винторогих оленей, воспетых сладкоголосым Исфаном. Хотелось падишаху покрасоваться перед своей юной женой, прекрасной Зейлой, волоокой, словно молодая кобылица в упряжке небесного царя. Стройной с изящными тонкими руками и покатыми плечами с удивительной родинкой в форме маленького лотоса на правом предплечье, от которой у падишаха кружилась голова, и туманился взор.
Очень уж хотелось Салиххану возложить к ногам своей возлюбленной прекрасное животное с просьбой родить ему сына, сильного как тигр и мудрого как все советники дивана, а также дочь близняшку, прекрасную, словно утренняя заря.
Салиххан подобно неистовому Джабраилу летел на своём скакуне в поисках оленя и шептал нежные слова, обращённые к своей юной жене. Быстрый скакун уносил его от свиты, которая давно потеряла его след и в безумной растерянности металась среди пустынных земель межгорья. Лишь верный нукер Иса неотступно следовал за падишахом. И это было немудрено, ведь скакуна ему подарил он сам из своего неприкасаемого табуна стремительных ахалтекинцев.
Падишах был настолько поглощён своими мыслями, что уже давно не видел дороги, не слышал перестука копыт и полностью доверился своему коню. Поэтому крики нукера не достигали его ушей и терялись в холодном звёздном небе. Падишаха поглотили мечтания и видения о своих будущих детях. Легкая дрёма теплом и светом разливалась в его душе. Неожиданно конь остановился, и падишах с трудом удержался в седле. Он как ослеплённый палящим лучом песчаного дьявола вертел головой, раскачиваясь из стороны в сторону. И лишь прикосновение руки верного нукера вывела его из этого состояния.
-- Мой господин, что с вами случилось? Неужели злобная Зухаль помутила ваш рассудок?
-- А это ты..., -- Салиххан медленно повернул голову в сторону нукера и, словно стряхивая дремоту, сказал. -- С моим рассудком всё в порядке, я размечтался в этой великолепной скачке среди ночи. Мне показалось, что я увидел своих детей, близняшек, мальчика и девочку.
Падишах глубоко вздохнул, отпустил поводья, раскинул руки и звонко засмеялся: -- Представляешь, у меня родится сын, храбрый и прекрасный, верная моя опора, и дочь -- радость и счастье для сердца.
Он провёл руками по своему лицу и прокричал в темноту: -- Да пусть будет так, я не постою за ценою.
-- Осторожно, господин, не надо шуметь в такой час, -- Иса резко потянул за поводья и его конь попятился.
-- Тебя что-то тревожит, мой верный друг?
-- Да, эта проклятая звезда, -- последнее слово нукер произнёс тихо, озираясь по сторонам.
-- Подожди, ты упомянул о Зухаль, но причём тут она? Ведь мои прорицатели и астрологи сказали, что она взойдёт лишь в конце года, в холодный месяц дикого скакуна. Тогда её сила будет ничтожной, и все предвестия беды будут не более чем пустая болтовня базарных товарок. Зачем ты о ней вспоминаешь в такой час ночи?
-- Посмотрите, господин, -- Иса поднял руку к небосводу, -- она взошла. И сила её в это время будет неимоверной. Надо быть осторожным.
-- Плохой знак...
-- Да, и не просто плохой, а ужасный, особенно для нас. Ведь мы доскакали до рваных камней нижнего сада Гра.
-- Не может быть, до них нужно скакать неделю.
-- Я не могу понять, как, но мы всё-таки сюда попали. Я знаю это место, тут погиб мой отец. Посмотрите вон на ту отдельную скалу. В народе её называют сторожевой башней у ворот сада. За неё никто не ходит, если не считать только дикарей сушит, но и они ночью боятся туда сунуться.
-- В самом деле, и я её узнал, хотя видел лишь на рисунках вечной книги.
-- Плохое предзнаменование..., -- не успел нукер договорить, как за их спинами послышался лёгкий всхрап, будто лошадь дёрнула головой. Они обернулись и увидели прекрасного винторогого оленя. Его шкура отливала лунной бронзой, а по рогам пробегали мерцающие голубые огоньки, подобные цвету звезды Зухаль.
-- Иса, смотри какой красавец! -- выдавил из себя падишах и потянул руку к луку.
-- Господин! -- воскликнул нукер. -- Не стреляйте, это ловушка, устроенная богами звезды.
-- Не говори глупостей, а такого красавца, мы, может быть, никогда в жизни больше не увидим! -- падишах выхватил лук и выпустил стрелу в благородного оленя. Она попала ему в шею. Зверь вскинул голову и, давясь сухим кашлем, кинулся в сторону камней сада Гра. Падишах пришпорил коня и направил его вдогонку за оленем.
-- Не надо! Постойте! -- закричал нукер, пытаясь остановить своего хозяина, но падишах уже растворился в ночи. Нукеру ничего не оставалось, как последовать за ним.
Всю ночь они блуждали среди камней сада, наполненными странными запахами и звуками. Нукер ещё несколько раз пытался остановить Салиххана, но тот был неумолим, и у нукера возникло ужасное ощущение, что падишаха кто-то вёл. Подозрения в душе нукера трепетали как крылья мотылька перед огнём светильника и ввергали его в оцепенение, но он, преодолевая всё, следовал за Салихханом. Казалось, что их метаниям среди этих гигантских обломков скал не будет конца, но вот, наконец, они увидели у одного из причудливых камней светлое пятно.
-- Я вижу его, -- прошептал падишах, -- он, наверное, истёк кровью и теперь лежит обессиленный, скачем туда.
-- Может, подождём до рассвета, -- с трудом проговорил нукер. -- Осталось немного, скоро первые лучи окрасят верхушки скал, тогда мы к нему и подойдём.
-- Не трусь, с первыми лучами им уже позавтракают шакалы или утащат сумасшедшие сушит. Если боишься, то можешь подождать меня здесь.
-- Нет, господин, мне ничего не страшно, но вот с вами, чует моё сердце, может случиться несчастье.
-- Дважды мы не умрём, а единожды всем придётся. Вперед!
Лошади сразу взяли галопом и через несколько мгновений они были у камня, рядом с которым, в самом деле, лежал винторогий олень. Салиххан спрыгнул с коня и подобно тростниковой пантере одним прыжком оказался рядом с бездыханным телом прекрасного зверя.
-- Смотри, какой он большой! А как красив! Думаю, днём мы сможем полностью оценить его.
-- Всё возможно, хотя лучше чем ночью он не будет выглядеть, -- женский голос, резкий и жёсткий, как звон дамасской стали, заставил их вздрогнуть. Они повернулись и увидели рядом с громадным камнем девушку. Её одежды слегка отливали нежным лунным светом, а когда она взмахнула рукой, то над её головой загорелись мириады огней, освещая всё вокруг. Воины были ошеломлены и невольно склонили головы. Девушка молча взирала на них, и в её холодных глазах отражались небесные огни звёзд. На губах зловеще играла усмешка.
-- О, кто ты, прекрасная? -- с трудом вымолвил Салиххан. Она засмеялась, уверенно покачивая бёдрами, подошла к падишаху и заглянула ему в глаза. От этого взгляда сердце мужчины чуть не раскололось от печали, грусти и желания. Девушка взяла за руку Салиххана и лукаво спросила: -- Ты ещё не догадался?
-- О, неужели, это ты божественная..., -- не успел Иса договорить, как она взмахнула рукой, нукер осёкся и замолчал, медленно оседая рядом с убитым оленем.
-- Пусть поспит, -- не отрывая взгляда от падишаха, сказала девушка. -- Он нам может помешать.
-- Как тебя зовут, чудесная дива? -- тихо спросил Салиххан.
-- Можешь меня называть птицей?
-- Какой птицей?
-- Вольной, одинокой и несчастной, -- она взяла падишаха за руку, притянула к себе и они тут же слились в страстном поцелуе. Когда она медленно от него отодвинулась, то улыбаясь добавила: -- Можешь звать меня Кукушкой, -- теперь голос её был тёплым и простым, словно льняная рубашка пастушки. -- Под этим именем я известна у вас. А сейчас я приглашаю тебя в свои чертоги.
Она повела его за камень, где он увидел двери, покрытые причудливой резьбой. Узоры оживали, когда на них смотрели. Под взглядом Салиххана на дверях тут же ожили в танце венценосные журавли. А когда они приблизились к ним, то они подобно настоящим с шумом взлетели и растворились в ночном небе, и сразу появились волки. Они ощерились и внимательно следили за движением рук падишаха.
-- Не бойся их, -- сказала Кукушка, -- ведь только страх человека может призвать их к нападению. А я уж и не говорю о том, что страх может помешать наслаждению любви.
* * *
Утреннее солнце припекало, и от его резких лучей падишах открыл глаза. Он лежал рядом с убитым оленем и нукером. Недалеко мирно паслись стреноженные кони. Тело Исы было как-то странно повернуто, будто он был настигнут стрелой. Нукер тихо стонал и нервно сжимал рукоять не вынутой сабли.
-- Иса, -- позвал его Салиххан, -- Иса, ты живой?
Нукер не ответил, тогда падишах поднялся, подошёл к нему и внимательно осмотрел его. Затем осторожно присел рядом с нукером и тронул его за плечо. Иса тихо застонал, тогда Салиххан сильно толкнул его:
-- Хватит спать, уже солнце почти в зените, скоро изжарит тебя как кусок мяса.
Нукер вскочил, выхватил саблю и, ошарашено глядя, на падишаха прохрипел:
-- Это вы, господин?!
-- Нет, я твой дух, выпушенный на волю, когда ты портил окружающий воздух.
-- Не смей мне врать! -- неожиданно закричал нукер. -- Ты исчадие ада! Где мой господин?!
-- Я перед тобой. Видимо ночью у тебя было несварение снов. Лучше помоги мне с оленем, -- Салиххан отвернулся и пошёл к убитому зверю. Нукер нехотя поплёлся за ним, не выпуская саблю. Каждый шаг отражался на его лице болью, он кривился и опасливо озирался по сторонам.
-- Слушай, Иса. Ты меня раздражаешь, когда крадёшься с саблей наголо. Засунь куда-нибудь свою железку подальше, а то, как бы я ненароком не рубанул бы тебя своим клинком, тогда тебе будет не до шуток. -- Салиххан спокойно, не поворачиваясь, сказал нукеру. Но тот лишь крепче сжал рукоятку сабли. Падишах отсановился и через плечо резко бросил ему: -- Иса, это я, живой и невредимый, мы просто с одной прекрасной дивой по имени Кукушечка, славно провели ночь в учёных беседах в сказочном дворце, который она почему-то называла шатром. Чудная она какая-то, но на редкость хороша.
-- О, Господи! -- застонал Иса. -- Значит, это был не сон!
-- Не знаю, мне даже кажется, что это был именно сон. И сон был волшебным.
-- О, милостивые Боги! -- нукер уронил саблю и закрыл лицо руками. -- Это была она. Зря мы сюда приехали, быть большой беде.
-- Ты о ком говоришь? О вчерашней волоокой газели, подарившей мне незабываемую ночь?
-- Да, о ней, -- нукер взял себя в руки и уже спокойно продолжал, -- это была богиня Исхар, которую в народе называют Кукушка.
-- Верно, она меня так и попросила называть себя. И ничего тут нет удивительного. У меня была одна девушка, так она просила, чтобы её называли ночной бабочкой.
-- Та была простая девушка, смертная, а эта богиня, бессмертная и могущественная.
-- А какая разница, всё равно они все женщины, и в целом очень похожи друг на друга.
-- Не гневи богов, -- тихо сказал нукер. -- Такие речи могут навлечь на нас много бед.
-- Ой, хватит мне сказки рассказывать, лучше посмотри, какого мы зверя добыли. Воистину король оленей. А если уж говорить о женщинах, то всё равно лучше моей Зейлы нет никого на свете.
-- О, господин, не надо!
-- Хорошо, хорошо, оставим этот разговор. Давай грузить рогатого.
* * *
... стоит ли бежать за звездой, парящей над вершинами гор...
* * *
Расстояние, которое караваны проходили за неделю, они к своему удивлению преодолели за день. И свою свиту падишах встретил уже на подъезде к столице. Люди шумно радовались встречи с ним и бурно приветствовали своего повелителя. Хотя многие прятали глаза, когда он на них пристально поглядывал. Они понимали, что произошло нечто таинственное и ужасное, а им не было прощения. Ведь они самые лучшие воины из личной охраны падишаха, и не смогли неотступно за ним следовать, потеряли его, за подобный проступок не сносить никому головы. Однако Салиххан быстро успокоился и не стал их корить за нерадивость. Он был весел, и казался беззаботным. Да и крупный олень, перекинутый через круп лошади Исы, радовал не только падишаха, но и встречающих его дехкан.
Вскоре они выехали на площадь перед дворцом. Она была залита солнцем, мощена красноватой резной плиткой, в центре возвышалась чаша, через края которой вечно лилась вода из подземных источников. Говорят, что их предку помогал построить эту чашу бог подземелий, и он же подарил ему целый кусок неизвестного камня, меняющего свой цвет в зависимости от освещения. Из него и вырезали чашу, и вот уже несколько столетий вода освежает воздух над площадью, и благотворная влага исцеляет души подданных. По краям площади выстроились каменные изваяния правителей в обличиях воинов различных эпох. Салиххану также отведено место на краю площади. Но сейчас он не видел прекрасной площади, а спешил во дворец. Его уже переполняла тревога, ведь любимая женщина, его незабвенная Зейла, всегда встречала его за стенами дворца. А сейчас она не выехала за пределы города, и площадь была пуста. Слуги смиренно прятали глаза, и он чувствовал, что они что-то скрывают от него, смутные тревоги стали перерастать в страх, и события прошлой ночи тяжёлым камнем давили его душу. Падишах вошёл в ковровый зал и встретил первого визиря, мудрейшего Омара Вахита. Старик остановился, склонил голову и поджидал его. Когда Салиххан подошёл к нему, визирь ещё ниже склонил голову и сложил руки на груди. Дрожь его сухих плечей не мог скрыть даже роскошный халат.
-- Омар..., -- голос падишаха сорвался.
-- Не беспокойтесь, мой повелитель, -- скрипуче проговорил советник, -- всё в порядке.
-- Чем же ты так обеспокоен?
-- Лишь тем, что события, радующие нас, ваших верных рабов, и естественно, вас самих, мой повелитель, свершились в столь суровый час.
-- Что случилось, где моя Зейла?
-- Пока всё в порядке. Ваша жена, радость ваших очей и украшение всего подлунного мира, родила вам прекрасную дочь.
-- Тогда почему вы не трубите в трубы, почему нет радости на ваших лицах? -- Воскликнул Салиххан. -- Как чувствует себя Зейла? Может с ней беда?
-- Нет, мой повелитель, она чувствует себя хорошо и сейчас она спит. Ваша дочь тоже пребывает в облаках снов, вкушая их зефир. Она хороша собой и в прекрасном здоровье.
-- Я не пойму, почему тогда все в трауре? Родилась дочь у меня, у вашего падишаха, а вы ведёте себя будто быки на бойне. Не хватает только потоков слёз, и причитаний плакальщиков. Может, ты что-то скрываешь? Может, дочь безобразна? Она с лицом базарного дервиша или у неё копыта и хвост?
-- Нет, нет, упаси вас от таких мыслей, -- замахал руками визирь, -- она безукоризненна, в ней всё удивительно красиво. Она как маленькая луна, взошедшая над головами несчастных...
-- Тогда почему...
-- Не гневись, мой повелитель, -- Омар поднял руку, пытаясь остановить его порыв, -- всё в ночном часе, когда она родилась. Это час звезды Зухаль. Она родилась под этой звездой, и даже наши астрологи не берутся составить для неё предсказание, так как звезда в этот час всегда приносит горе человеку. Но, самое страшное, что она, звезда, может заставить человека служить тёмным силам. И лишь сильные духом могут противиться её воле, и тогда по своей силе они могут уподобляться богам. Ведь даже они, бессмертные, бояться Зухаль. Известно, что эта звезда пришла на наш небосклон из тёмных пространств неизвестного, и никто не знает, как можно противостоять ей.
-- Ты хочешь сказать, что моя дочь проклята?!
-- Нет, мой повелитель. Это не проклятие, это предначертанный путь, но никто не знает его хитросплетений. Одно лишь известно, что путь этот не один, он больше похож на древо. Главное как определится судьба человека, и по какому направлению он пойдёт. Мне кажется... нет, я почти уверен, что всё сложиться хорошо, и ваша дочь будет счастлива. В одном я уверен, что ей придётся пройти через неимоверные трудности.
-- Наш род никогда не пугали трудности. Тому подтверждение деяния моих предков, многие их них общались непосредственно с богами. Не забывай об этом...
-- Я помню как никто другой в твоём царстве, повелитель. Я лишь призываю к осторожности, сестре благоразумия, -- визирь склонил голову. Салиххан пристально посмотрел на него и, закусив губу, пошёл в сторону покоев жены. Когда он открыл двери, то увидел спящую Зейлу. Она раскинулась на подушках, её лицо было усталым, но удивительно милым и спокойным. Тонкие губы подрагивали в лёгкой улыбке. Падишах замедлил шаг, и осторожно переступая с пятки на носок мягких сапог, подошёл к ложу. Он остановился и, затаив дыхание, невольно залюбовался юной женой. Она, почувствовав его взгляд, потянулась, улыбнулась и открыла глаза.
-- О, властелин моей души, я так тебя ждала, -- жена протянула к нему руки. Салиххан взял их и стал целовать. Зейла тихо смеялась.
-- Ты не будешь на меня сердиться, за то, что наш первенец девочка? -- глаза её буквально светились.
-- Нет, цветок моей души, я так счастлив, и думаю, что у нас ещё будет много детей. Ведь наша жизнь продлится долго и счастливо. Ты веришь мне?
-- Да, моя радость. Ты видел нашу дочь?
-- Ещё нет.
Зейла подняла руку и из-за шёлкового балдахина появилась женщина, старая кормилица. Её лицо, изрезанное морщинами было непроницаемо, и лишь усталость и ночные тревоги легкой тенью отложились под глазами женщины. Она склонила голову, прижала к груди руки и замерла в ожидании приказов.
-- Назира, принеси девочку.
-- Но она ещё спит...
-- Ты всегда пытаешься со мной спорить, даже в присутствии своего падишаха.
-- Девочка его дочь, он простит мне мою вольность, но мне кажется...
-- Назира, сейчас не время нам выяснять отношения, принеси дочь, и пусть увидит её наш повелитель. Теперь он не просто падишах, теперь он отец.
Кормилица ушла и через мгновение вышла к падишаху. На руках у неё лежал сверток. Среди складок расшитой ткани падишах увидел маленькое личико. Девочка спала, смешно вытягивая губки.
-- Разверни её.
-- Но повелитель, она может замёрзнуть...
-- Разверни, -- нетерпеливо и жёстко повторил Салиххан.
-- Бессердечный отец, -- тихо ворчала женщина. Когда она развернула девочку, та проснулась, и падишах увидел её темно-зелёные глаза. Девочка стала жмуриться, кривить губки и нелепо двигать ручками. У Салиххана перехватило дыхание, он потянулся к дочке, осторожно взял её на руки. На его глазах выступили слёзы. Падишах снова присел рядом с кроватью, поднёс ребёнка к матери и прошептал: -- Мы назовём её Зейла.
-- Ты хочешь, чтобы в твоём доме было две Зейлы? -- счастливо засмеялась его жена.
-- Да, пусть это имя будет хранить её, и пусть оно будет подспорьем ей в трудную минуту.
-- Салиххан, ты меня пугаешь такими словами. Нашей девочке ничего не грозит, и у неё не будет никаких трудностей в жизни.
-- Да, конечно не будет, -- поторопился падишах, -- я просто так благословляю её имя.
-- Ты меня хочешь запугать?
-- Нисколько, душа моя.
В это время девочка заплакала, смешно кривя носик и губки, нелепо размахивая маленькими ручками. Кормилица аккуратно, но решительно отстранила плечом падишаха, и взяла на руки ребёнка.
-- С таким цербером, нашей дочке ничего не страшно, -- засмеялся он.
* * *
За узким проходом среди Серых скал, за россыпью зернистых камней, образующих курумники, открывалась небольшая, но очень живописная долина с рощицей дикого граната и орешника вдоль речки. На краю долины у подножия хмурых величавых гор сгрудились дома маленькой деревушки Итумкер. Жители издавна разводили сады, в долине сеяли хлопок, рис, пшеницу и кунжут. Мужчины, как правило, еще промышляли разбоем, делая вылазки на торговые пути. Наиболее успешным в этом ремесле был гончар Хафат. Сухой, статный, с небольшой серой бородой уже не молодой мужчина, но еще не старик, слыл в округе умелым конокрадом. Он был беспощадным и хитрым. Со своими подручными Хафат совершал дерзкие нападения даже на вооруженные караваны.
В эту же ночь когда у падишаха на свет появилась дочь, жена Хафата из рода смуглолицых керманов разрешилась двойней -- мальчиком и девочкой. Гончар устроил угощение для всего селения в честь рождения мальчика. А девочка, как он говорил, лишь довесок к хорошему коню и не понятно какой, то ли доброе седло, то ли кусок навоза в саду. Гости смеялись его шутке, но старая повитуха тряслась от злости после этих слов.
-- Остерегайся гнева богов, прошлогодняя мешалка для глины! Тебе подарили близнецов, это надо расценивать как божественное расположение к твоей семье.
-- Ай, не неси сумятицу, старая луковица. Я могу дочь отправить к родственникам, а могу и утопить, как делают это тайсы.
-- Господи, что ты говоришь, -- отпрянул от кувшина с вином кузнец.
-- Мне об этом рассказывали проезжие купцы, а они уж во многих местах побывали, и многое повидали. Да и торгуют они со страной тайсов.
-- Они что, нелюди?
-- Да нет, просто правильные люди, -- прихлёбывая вино, сказал гончар. -- Они женщин не считают за людей. У них лишь одно ограничение, просто так топить девочек нельзя, а надо в кувшине и, ни в коем случае рядом с дворцом или домом служителей императора. За это осквернение, казнь.
-- Да, чтоб у тебя лопнули глаза, и отсох твой поганый язык, -- сплюнула повитуха и ушла в другую комнату.
-- Да и мне уже пора, -- смущённо потирая руки о куртку, проговорил кузнец.
За ним тут же стали собираться гости.
-- Да что вы за люди такие, я ведь пошутил, -- кричал гончар, -- это не у нас, у тайсов, а они даже веры другой. Хорошо хоть не едят детей.
От последних слов многие гости передёрнулись, а кузнец тут же пошёл к деревенскому храму с корзиной яблок, приношение, которое он уже как неделю собирался отнести местному хранителю. Гончар выпил ещё кувшин вина, теперь уже один, и принялся крушить посуду на столе, выкрикивая оскорбления в адрес всех богов, кого он помнил. Потом оступился и упал под стол, где и уснул, оглашая дом и постройки диким храпом.
-- Ох, быть беде, -- покачала головой повитуха, посмотрела на роженицу и, рядом лежащих младенцев. Потом обратилась к женщине: -- Фатима, надо бы отблагодарить богов за такой славный подарок. Двойня, да ещё и с мальчиком, многого стоят. Скажи что, и я отнесу дары в храм.
-- В кладовке возьми копчёного гуся, мочёных яблок и груш, сетку лука, один горшок с маслом и два с мёдом.
-- Постой, постой, мне одной этого не унести.
-- Так попроси соседа, крапчатого Гази, он поможет. Да, и себе возьми всего, что захочешь.
-- Знаешь, после таких слов твоего благоверного, -- она опять сплюнула под ноги, -- мне ничего не надо, боюсь навлечь на себя хмуру.
-- Не обращай на него внимания, он спьяну всегда такой.
-- Что у пьяного на языке, ... дальше сама знаешь.
-- Не обижай хоть ты меня, в такой час.
-- Хорошо, возьму связку лука, -- вздохнула повитуха, -- ты сейчас поспи, а то знаю я тебя, завтра уже вскочишь к плите, в сад, да и по хозяйству, мало ли чего ещё.
-- Спасибо тебе, пусть хранит тебя Господин.
-- Всё, ушла, -- махнула рукой повитуха и скрылась за дверью. Женщина скорбно посмотрела на младенцев и, уткнувшись в подушку, тихо заплакала.
* * *
Один раз в десятилетие, когда рождается новая луна, и не могут найти себе места собаки и волки, приходит мгла, плотная, серая и липкая как воспоминания о ночных кошмарах. Мгла застилает небо, и звёзды тонут в ней, словно жемчуг в мутном пруду. Всё вокруг пропитывается тревогой, страхом и тяжестью старых грехов с полынной горечью. Наступает ночь богини Исхар. Богини пространства и перемещений, времени и сплетений судеб. В эту ночь исчезают младенцы или их подменяют. Видимо поэтому богиню прозвали Кукушкой. Она таинственная, непонятная и своевольная, и вряд ли кто-нибудь может препятствовать её выбору. Родители в эту ночь не спят, сидят у колыбелей, не сводят глаз со своих детей, не гасят света и огня в камине. Хотя знают, что если Кукушка выберет их дом, их семью, то ничто не удержит её, все уйдут по дороге снов, и в покинутом доме будет властвовать Исхар. Неизвестно что подтолкнёт её к выбору, чем приглянётся или наоборот оттолкнёт её ребёнок, и даже вымазанное сажей или овечьим жиром личико не поможет изменить выбора богини. У некоторых дети пропадают безвозвратно, у других происходит подмена или у бездетных появляется подкидыш, и редко, когда дети возвращаются неведомыми путями, известными только Кукушке.
Богиню Исхар боятся даже больше, чем жестокую владычицу смерти богиню Шали-Ха. Поэтому у дороги, а чаще на перекрёстках строят ей храмы, где всегда можно найти пресный хлеб, молоко и пустующие колыбельки, застеленные пыльной соломой. После кукушкиной ночи, у кого пропадает младенец, вся семья, или род, выходят на дорогу и раскидывают хлеб, моля богиню и провидение, чтобы не оставили без пищи пропавшее дитя; идут к рекам или ручьям, кидают солому в воду, чтобы перемещенный ребенок не остался без крова и не мок под проливными дождями; поят молоком щенят и котят, в надежде, что их дитя не останется без ласки и внимания; ломают ножи над огнем очага, прося всех богов и духов сохранить родимого от удара в спину и от огня. Пропащих или подмененных младенцев называют кукушкины дети, и относятся к ним как к родным, и упаси боги кому-нибудь обидеть подкинутого ребёнка. Исхар таких не прощает, её ярость может пасть на весь род обидчика, рождая неудачи, голод и смерть.
* * *
Сегодня ветер принёс с осенними листьями плач женщины у пруда, где пропал её младенец...
* * *
Завыли собаки в городе Салибад, заметались в конюшнях лошади, притихли неугомонные голуби под карнизами крыш, засвистел, заплясал мелким бесом ветер по переулкам и улицам. Наступала ночь Кукушки. Город не спал, люди замерли в тревожном ожидании над своими колыбельками, комнаты наполнились невнятным шорохом читаемых молитв и жалобных просьб. Тяжёлое ожидание сковало всех людей, и никто так и не понял, как прошла ночь, и лишь с первыми лучами жилища наполнились или плачем и причитаниями, или радостью, или смущением и тихими слезами.
Падишах погрузился в забытье, сидя среди раскиданных расшитых подушек рядом с кроватью жены, где та, обхватив свою девочку, тихо пела колыбельные. Царица так и не поняла, что произошло. Хотя ей казалось, что она не переставала петь, но с первыми лучами солнца её вдруг пронзил холодящий ужас, она обнимала шёлковую подушку, а дочки рядом не было. На полу сидел Салиххан, уперев голову в рукоять сабли. Она застонала и потеряла сознание. Когда Зейла открыла глаза, то услышала детский плач, наполнивший её комнату. Она вскочила и увидела опешившего падишаха, стоящего на коленях и заглядывающего в большую плетённую из ивняка корзину. Зейла подбежала к мужу и увидела двух младенцев. Они лежали на старом лоскутном одеяле, прикрывающем яблоки. Это были близняшки, -- девочка и мальчик.
-- Салиххан, а где наша дочь Зейла? -- задыхаясь, спросила она. Падишах посмотрел на неё и лишь покачал головой.
-- Будь проклята эта богиня! -- закричала женщина. В это время в их комнату вбежала кормилица, за ней следовала вереница слуг. Кормилица сразу поняла, что произошло, и, повернувшись, властно махнула рукой слугам:
-- Так, быстро все убрались отсюда! -- потом повернулась к Зейле, которая, подобно каменной статуе стояла посреди комнаты, закинув голову, покусывая губы и сжимая кулаки. -- Хозяйка, успокойся, ещё ничего страшного не произошло. Главное твоя дочь жива и в хороших руках. А это дети, которых ты должна любить как родных, тогда и твою дочь будут также ласкать и любить.
-- Это мой грех, -- шептал падишах, закрывая руками лицо, -- моя вина, в ту ночь, когда родилась Зейла, в ночь звезды Зухаль, я видел в своих мечтах близняшек, мальчика и девочку. И я так в это поверил, мне показалось, что они уже родились. А потом я встретился с женщиной, назвавшейся Кукушкой, но я не знал, что она богиня Исхар...
-- О, повелитель, -- обратилась к нему кормилица, -- неужели вы встречались в ночь рождения вашей дочки с Кукушкой?
-- Да, -- еле выдавил из себя Салиххан.
-- Вероятно, вы очень ей понравились, и она услышала ваши просьбы, -- качала головой кормилица, с интересом поглядывая на корзину с детьми.
-- Я во всём виноват, -- повторял падишах. А Зейла подошла к нему и пристально стала смотреть ему в глаза. Он отводил взгляд и неумело стирал текущие слёзы, но она ласково поворачивала его к себе, норовя заглянуть ему в душу.
-- В любом случае у вас теперь двое детей, -- раздался тихий, но твёрдый голос Назиры, -- сегодня вы должны пройти как простые жители города по дороге до храма Исхар у старого перекрёстка, а потом начинать снова жить, хотя бы ради подаренных вам детей.
Когда они шли по дороге, Зейла тихо спросила падишаха:
-- Как ты хочешь назвать детей?
-- Мальчик пусть носит имя нашего славного прадеда -- Абу Абдешира, а девочку хочу назвать твоим именем.
-- Сыну ты выбрал достойное имя, а вот девочку надо назвать по-другому. У нас есть уже дочь Зейла, не стоит испытывать терпение богов. Давай назовём её Синит.
-- Хорошее имя, я согласен.
-- Синит, будто небесная лазурь и полёт лазоревки, пусть она будет счастлива, и минует её чаща скорби и печали, -- Зейла взяла его за руку и крепко сжала. Слёзы осушили её глаза, и они были печальны и скорбны как пустынный ветер, ласкающий кости погибших в песках. Так они и дошли до храма Исхар, где возложили дары, а Салиххан сломал свой меч. У них началась новая жизнь...
* * *
Когда горе приходит, оно не смотрит дворец это или хижина. И страдание равно приносит боль и царям и простым землепашцам. Вот и в эту ночь, ночь Кукушки, в горном селении также не спала женщина по имени Фатима, жена гончара. Хотя сам гончар, приняв доброе количество вина, храпел в соседней комнате. Женщина уложила своих близняшек в корзину с яблоками на старое лоскутное одеяло и прикрыла их соломой. А в колыбельку под теплый пуховичок подложила пару поленьев. Села рядом с люлькой и принялась её раскачивать и напевать песни. Однако её уловка не удалась, обмануть Кукушку ещё никому не получалось. Фатима погрузилась в глубокий чёрный сон. Утром она почувствовала, что в люльке с чурбанами кто-то шевелится. Она отбросила одеяло и увидела девочку с родимым пятнышком на шее, большими зелёными глазами и круглыми, словно яблочки щечками. Девочка обхватила ручонками ножку и с наслаждением сосала большой палец ноги. Фатима прикрыла чужого ребёнка и кинулась в угол комнаты, где она поставила корзину с младенцами, но там было пусто. Женщина осела и заплакала, завывая, точно старая сука на краю деревни. В это время к ней заглянула повитуха.
-- Как прошла ночь, добрая соседка? -- спросила она, но тут же поперхнулась, видя плачущую женщину.
-- Она украла моих детей! -- всхлипывала Фатима. -- Она подкинула мне девочку, а моих похитила.
-- Подожди, не хнычь, -- прервала её повитуха, она подошла к люльке, откинула одеяло и охнула. -- Посмотри на пелёнки, эта девочка из богатого и, видимо, знатного рода. Видишь, какие тонкие шелка и все расшиты, может даже дочь какого-нибудь падишаха, это неспроста. О, смотри, тут что-то вышито, ну-ка прочитай, ты же у нас грамотная.
-- Вот и радуйся, вы породнились с кем-то знатным.
-- А на кой чёрт нам это нужно?! -- услышали они помятый голос гончара. Он стоял на пороге, взъерошенный, опухший и злой как свора бродячих собак, -- И что нам подкинула эта полоумная Кукушка?
-- О, чтоб у тебя отсох язык, так говорить! -- воскликнула повитуха. -- Ты лучше не поминай её без лишней надобности, и лучше забудь грязные слова, накличешь себе на голову беду, да и нам выпадет.
-- А что мне её гнев, лучше бы денег подбросила, а то сына забрала, а этот чертов лишний рот подкинула.
-- Это моя дочь! -- зло сказала Фатима и закрыла девочку своим телом.
-- Хватит пререкаться, -- остановила их повитуха, -- пора идти на дорогу, надо соблюдать обычаи.
-- Никуда я не пойду, и тебя не пущу, лучше покорми меня! -- он со злостью развернулся и пошёл в сторону уличной двери.
-- Успеешь набить брюхо, -- сказала Фатима и вытащила девочку из люльки. -- Мы идём на дорогу.
Девочка заплакала, и Фатима ласково её прижала к себе, потом вытащила грудь и сунула малышке. Девочка жадно припала к ней и, вскоре насытившись, уснула у своей новой матери на руках.
-- Одно утешает, -- улыбнулась повитуха, -- имя не надо придумывать, она с ним к нам попала. Про такое я не слышала, но мне кажется, это хорошая примета.
* * *
Не раз Салиххан вспоминал ночь в каменном саду Гар и корил себя за легкомыслие и гордыню. Вот и сейчас, когда у Зейлы начались роды, он сидел и молил всех богов смилостивиться и сохранить его жену и ребёнка. Перед ним невольно возникал образ богини Исхар, её улыбка уже не будоражила его, а лишь пугала и рождала ненависть. А роды у Зейлы проходили тяжело, ребёнок никак не мог покинуть материнское чрево, словно боялся предстать перед этим миром -- жестоким и беспощадным. Уже прошли сутки в мучениях и страданиях, но конца им не было видно. Зейлу покидали силы, она словно ночной мотылёк порхала над невидимой полыхающей гранью, что отделяет жизнь и смерть. Салиххан бродил по дворцу в каком-то состоянии бреда, никого не видя на своём пути. Перед ним появился слуга, он что-то возбуждённо говорил, но падишах ничего не слышал, а слуга ему казался неким полупрозрачным сосудом в форме человека. Неожиданно до него дошли слова слуги.
-- Господин, ваша царственная супруга разродилась мальчиком. Весь Салибад торжествует, ваши подданные со слезами и радостью восприняли эту весть. Но царица устала, её покидают силы, она зовёт вас к себе.
Падишах не разобрал всех слов, одно было ясно, любимая жена его зовёт. Он кинулся в покои супруги. Когда он вбежал ему показали младенца со сморщенным лицом. Салиххан даже не понял кто это, и откуда они взяли этого ребёнка. Он видел одну лишь Зейлу, она лежала на кровати, её волосы разметались по подушке, лицо посерело от усталости и страданий. Пересохшие, искусанные в кровь губы были чужими на её лице. Она умирала.
-- Салиххан, мой господин, -- прошептала она с трудом, -- я слышу голоса богов, меня зовут, я ухожу...
-- Нет, Зейла, не покидай меня, -- слёзы душили падишаха.
-- Я родила тебе сына, пусть он будет достоин тебя. И ещё, когда я умру, через год возьми другую жену, но только пусть наших детей она не воспитывает. Я хочу, чтобы за ними присматривали Назира и ты сам. Прости меня за всё..., -- Зейла закрыла глаза, её дыхание становилось прерывистым, и через несколько мгновений она тяжело вздохнула и затихла.
* * *
В тяжёлых схватках бурь, взрывов и плазменных вспышек рождалась Земля. И на только, что остывшую поверхность вновь возникшей планеты ступило нечто, чьё имя называть не принято даже среди богов. Ибо последних оно создало, а потом сгинуло в холодном пространстве звёздных теней. А уж впоследствии боги ради забавы, или ради какой другой прихоти создали людей по своему образу и подобию. Хотя не понятны их желания и поступки, и не постичь смертному отношений среди богов. А если задуматься, то не совсем понятно, откуда произошли пороки человеческие, то ли в своей сваре породили их небожители, то ли люди по своей порочной природе их создали. А может боги в пристальном слежении за человеческим родом, сами научились многому. Единственное можно сказать с определённой долей уверенности, что в своём тщеславии боги не знают себе равных. Видимо, эта страсть столь сильна, что не раз порождала войны среди них. Хотя, нередко, они встречались и пытались решить свои проблемы. Иногда небезуспешно, тогда среди них царил мир, согласие и спокойствие, но как только боги встревали в дела человеческие, то сразу путались и снова становились подобными простым смертным. Одно непререкаемо среди них -- это традиции.
Одна из самых сильных страстей пожирающая и людей и богов, и в тоже время дающая жизнь, была любовь. И самое странное в этом чувстве, так это то, что боги нередко снисходили до смертных. Результат, как ни странно, был такой же, рождались дети, но уже не люди и не боги. И судьба их была непростой, жить полубогом трудно, слишком много желаний и амбиций, а препятствий на своем пути и того больше. Поэтому, следуя традициям, боги не держали рядом с собой детей, рождённых от людей, а отправляли их к смертным, но внимание к ним было больше, и не только от родителей, но и от соседей богов. А уж те не всегда усыпали путь бастардам цветами, чаще они старались подсыпать щипов, или выстроить всё в изощрённой манере так, чтобы втянуть в вереницу событий не один десяток, как людей, так и богов.
* * *
Укладывая сына в походную колыбель, не забудь с ним проститься...
* * *
Будто литая статуя из металла, Исхар сидела в янтарном зале среди раскиданных подушек у себя в поднебесном дворце. Её лицо было покрыто тонкой золотой амальгамой, повторяющей все изгибы лика, придающее ему зловещее выражение мертвеца. Она ждала своих людей -- верных её последователей, простых смертных, одаренных безмерно долгой жизнью за беззаветную преданность и служение. Сегодня был день следования традициям, день её скорби, печали и опустошения. Рождённый ею сын, зачатый в садах Гра под звездой Зухаль, когда она подарила ночь любви простому смертному, хоть и падишаху, но простому человеку по имени Салиххан, рожденный их сын в страстном любовном порыве, должен был покинуть поднебесные чертоги. Она с трудом могла вспомнить черты человека, ставшего отцом сына, но тревога и боль за своего младенца не оставляла её. Видимо некий отблеск человеческого материнства, породил мимолётную слабость, или строптивость и желание делать только то, что она считает нужным, вызывали в ней эти чувства, характерные людям. Она хорошо понимала, что пройдёт некоторое время и память о сыне сотрётся в пыль, которая осядет у её порога, как это уже было не раз, но сегодня... сейчас, ей было тяжело. Необычные краски неуютности и одиночества сделали невыносимым окружающий мир, поэтому она приказала покрыть её лицевую оболочку тонким металлом, чтобы отстраниться от всего и попытаться замкнуться в себе, в ожидании забвения и лёгкости бытия. Вокруг, не нарушая тишины, извивались в замысловатом танце прислужники в волчьих масках. Танцоры словно змеистые декорации несколько успокаивали богиню.
В зал вошли двое и пали ниц перед ногами Исхар. Она даже не пошевелилась, и бесшумный танец также не прервался. Один из смертных в красном халате приподнял голову, и она краем глаза увидела его всклоченную бороду, рыжую с густыми проседями. Он подался вперёд, но богиня резко дёрнула головой, танец мгновенно прекратился, все застыли в различных позах, скованные её молчаливым приказом. Неожиданно в холодной тишине раздался голос Исхар:
-- Говори, -- короткий приказ, как удар лезвием ножа.
-- Мы жалкие твари, приговорённые к вечному ползанию по земле, недостойны даже лобызать твои ноги, о всемилостливейшая богиня! Лишь в твоей власти из тёмной ночи сделать солнечный день, простой камень наделить душой и породить смертных подобных нам, верных твоих слуг...
У Исхар снова дёрнулась голова, и она вскинула руку, показывая расписанную ладонь с волчьим глазом. Повелительный жест всколыхнул в душе смертного мороз заоблачных вершин, покрытых вечными льдами.
-- Довольно грубой лести и пустословия. Прибереги свои слова для жалких храмов, твоя лесть подобна грязи с вулкана Пороков. Не забывай, что ты жив благодаря мне и пока выполняешь мои поручения чётко и без оглядки на свою алчность и неотёсанность.
-- Я всегда об этом помню, моя повелительница, -- с трудом выдавил бородач. -- Мы всё приготовили и наш караван готов отбыть к месту, который ты нам указала.
-- Возьми вот это, -- она потянула ему небольшой кулон из чёрного дерева, на котором был вырезан бегущий волк, -- пусть он всегда будет на младенце
-- О, затмевающая солнце, позволь спросить тебя, какое имя ты дашь своему сыну.
Последнее слово вызвало ощущение резкой боли, будто её пронзили тяжёлой осадной стрелой. Она вздохнула и уже тихо сказала:
-- Истинное имя будет известно только мне. А среди вас смертных его будут звать Яром. И именем этим его наречёт старый колдун из одного из племён аборигенов. Знание истинного имени полубога, может породить много неприятностей моему сыну. Я не столь глупа, чтобы не знать о том, что нас сейчас подслушивает целая свора подобных мне, -- богиня резко развернулась и будто толкнула перед собой невидимую дверь. Один из изящных сосудов, украшавших её дворец, с треском лопнул, и из него с воем вырвалось короткое пламя.
-- Меня никто не желает оставить без внимания, и даже моя наречённая сестра Шали-Ха не может устоять от соблазна подслушать и засунуть свой нос в дела, касающиеся только меня. Я уж не говорю про мерзкого кузена, вонючего Кузнеца с Железных гор, считающим себя чуть ли не верховным божеством. Он-то не упустит никакой возможности насолить мне, как это уже не раз делал. Правда и я в долгу не оставалась..., -- она едко усмехнулась.
От этих слов бородач невольно заглянул себе за плечо и нервно поёжился.
-- Ха, ты понял, о ком я говорю, ...боишься?!
-- Да, моя богиня, но я верен только тебе, меня не страшат никакие ужасы преисподней в печах Железных гор.
-- Мне нравятся твои речи, и, я думаю, он их тоже слышит, так что поберегись его гнева. Хотя можешь быть спокоен, я смогу постоять за тебя. Ну, или на худой конец, смогу отомстить, -- последнее слово прозвучало несколько игриво, будто богиня собралась на вечернюю охоту. У бородача свело дыхание.
-- Верь мне, тогда все беды пройдут мимо тебя. А сейчас немедленно отправляйтесь в путь.
Бородач склонил голову и, не поднимаясь, пополз в сторону дверей. За ним последовал его спутник. В центре зала они поднялись и, пятясь, удалились из дворца. Исхар тяжело вздохнула, склонила голову, и вновь вокруг неё ожил безмолвный танец снующих волков.
****
Оттенки собственной тени смешались с красками утренней росы и детских слёз, в эту диковинную палитру примешались цвета летящей мысли и падающего луча на мраморный пол пустого храма, где вселенская пыль свивается в клубки мучительной памяти...
* * *
-- Диковинный ты, Гакко, -- плавно повела оголёнными плечами богиня Исхар по прозвищу Кукушка, -- редко встретишь среди смертных таких людей, цельных как булатный слиток, и сложных в своём сплаве как дамасская сталь. Тебе не кажется, что это удачное сравнение? -- она села в плетеное кресло рядом с полукруглой стенкой астрологической башни, и провела изящной рукой по шершавой кладке.
-- Да и ты не из простых богинь. Мне иногда кажется, что в тебе больше женщины, чем в смертных, -- вздохнул Гакко, любуясь на чарующие плавные черты лица и переменчивый цвет глаз богини в шелковом сером платье, расшитом золотом.
-- Сегодня почему-то у нас с тобой не клеится беседа, может, во всём виновата луна? -- чуть вздёрнула брови Исхар и томно вздохнула.
-- Возможно, -- склонил голову кудесник, -- младшая сестра солнца может вызывать морские отливы, и, конечно, влиять на женственность, а ты сегодня игрива, как никогда.
-- Так уж и никогда, -- засмеялась Кукушка, разглаживая свои шелковистые волосы, -- забыл..., я бываю иногда игривой.
-- Хватит ворошить прошлое, лучше расскажи мне, почему твоя сестра Шали-Ха такая жестокая.
-- Это вряд ли можно назвать жестокостью, -- задумчиво сказала Исхар, -- мне даже кажется, что это можно отнести к определённому роду эстетики. Ведь люди украшают свои стены шкурами зверей, выставляют на обозрение скелеты различных животных, иногда даже и человеческие, и всё это облачают в изысканные одежды культуры или науки, нередко пускаясь в пустословия по поводу этики и эстетики. А чем хуже боги, иные из них ведь также относятся к людям, как те к зверям, но уж вряд ли вы найдёте кого-нибудь из сонма бессмертных, кто позволил бы себе сравниться с человеком... Так что богиня Шали-Ха завёртывая сладости в человеческие ладошки лишь наслаждается очертаниями частей человеческого тела, а бусы из живых человеческих глаз лишь очередное украшение, безотносительно к страданиям и прочей людской шелухи... боги не знают сострадания..., они бесчувственны...
-- Я ничего не буду говорить, -- Гакко поник и затих, -- свои сомнения спрячу в сердце.
Исхар лишь грустно вздохнула и медленно растворилась в предночных сумерках, наполненных лунными отблесками. Маг долго смотрел на кресло, где сидела богиня... его Богиня. Глаза кудесника слезились то ли от лёгкого ветра, дующего, будто с поверхности самой луны, то ли от воспоминаний...