Старков Дмитрий Анатольевич : другие произведения.

Отдаленное Настоящее или же Future Perfect

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Как уже говорилось, хулиганство это все. Вот представьте себе абсолютно несимпатичного (для 99% населения) героя. Нет, интересным в общении он очень даже может быть, но только тогда, когда сам этого захочет. И не факт, что повезет именно Вам. Да, с точки зрения общества он совершенно ничего собою не представляет. А что, если при всем этом он является первопричиной (может быть, мистической, а может, и вполне себе физической) существования этого мира? И управлять им может так, как только его левая пятка пожелает? Причем сам этого пока что не осознает? Однако ж он уже начинает это осознавать. Методом неосознанного научного тыка. И каковы окажутся последствия... Словом, кто не спрятался -- я не виноват.

   No Дмитрий СТАРКОВ
   2010
  

Отдаленное настоящее,

или же FUTURE РERFECT

  
   Предупреждение N1:
   Все персонажи, конечно же, вымышлены, и любое их сходство с реальными людьми, безусловно, случайно (ибо - не дождетесь).
  
   Предупреждение N2:
   Во время написания данного романа было убито множество животных, погибла уйма народу, произошло несколько десятков крупномасштабных катастроф, а также - по крайней мере пять стихийных бедствий общемирового значения.
  
   Предупреждение N3:
   Кто не спрятался - я не виноват.
  
  
   Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только потому.

(Кажется, Ф. М. Достоевский, царствие ему небесное).

  
  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПОКА МИР БЫЛ БОЛЬШИМ...

  

Гармония мира не знает границ.

(Судя по умонастроению,

какой-то ленинградский рок-музыкант;

там дальше, если мне не изменяет память,

было что-то про портвейн.)

  

1.

  
   Отвратительное, затхлое запустение в холодильнике вызывало тошноту, еще усугублявшуюся видом маргаринной обертки с размазанными по оной прозрачными от прогорклости остатками "масла для бедных". Кроме этих маргаринных мазков, от которых наверняка только хуже поплохеет, в квартире не было ничего съестного.
   Вот уже две с лишком недели.
   Витиевато, но без огонька выматерившись в равнодушный ко всему потолок, Петяша захлопнул дверцу и побрел обратно в комнату. Он был превосходно осведомлен о положении дел на кухне, нутро же холодильника за последние две недели успел изучить до мельчайшего пятнышка. Очередной поход в края столь отдаленные был предпринят исключительно ради моциона.
   Снаружи, во внешнем мире, он дней десять, как не бывал. Первое - абсолютно незачем, ибо совершенно никаких перспектив впереди не маячило; второе - ноги с голодухи шли плоховато; третье - там; на улице, ели.
   Судя по опыту последнего выхода в люди, все петербуржцы, за исключением одного-единственного Петяши, появлялись на улице только ради того, чтобы смачно, урча и чавкая, перекусить. Дети вкусно похрупывали яблоками и лизали мороженое, тем часом, как папаши с мамашами въедались в чебуреки, шаверму или там гамбургеры, запивая для лучшего пищеварения пивком либо лимонадом. Еда дразнила взор с витрин и прилавков всевозможных торговых точек, а уж запахи! Из раскрытых по летнему времени...
   Нет.
   Рука не поднимается; двигательно-моторные функции отказываются участвовать в подобной профанации! Ну, как описать обычной одноразовой шариковой ручкой ароматы, доносящиеся из распахнутых окон петербургских кухонь, из дверей кафе и рестораций и еще черт знает, откуда, до ноздрей оголодавшего прохожего?! Самое толстое гусиное перо с широчайшим расщепом, или уж, на случай вовсе крайний, фломастер-маркер в палец толщиною, какими повадились расписывать стены теперешние подростки, - вот что потребно для этого!
   Однако ж, несмотря на этакое невероятное изобилие, наблюдавшееся в окружающем мире, виды на Петяшино будущее были как нельзя более удручающими. Ни денег, ни еды, ни каких-либо надежд на появление того или другого. Активов - одна лишь тупая, тяжелая боль в желудке, да противная, сухая горечь во рту.
   В голове ворочалась одна-единственная мысль: денег взять неоткуда. Димыча нет в городе, равно как, скорее всего, и Елки. А у прочих одолжить не удастся. А если б каким-нибудь невозможным чудом и удалось - что дальше?
   Дальше-то - что?
   Должность сторожа при некоей поликлинике, обеспечивавшую хоть какой-то регулярный доход, он, Петяша, месяца два назад от широты души подарил одному шапочному знакомому, а на литературные заработки надеяться, по ряду причин, не приходилось.
   Тут надо отметить, что - да, вы будете смеяться, - Петяша писал. Объективно сказать - вроде бы даже неплохо.
   Только вот денег это не приносило. Совсем.
   Лет тому около десятка назад появлялась было надежда на причисление его к лику тех, кто мог ставить сразу за своей фамилией и заглавием написанного два по сию пору магических слова - "фантастический роман", после чего - в первые годы повальной демократизации всего - написанное публиковалось. Зачастую даже без дальнейших (судя по конечному результату) редактур-корректур. Но...
   Надежда сия возникла было, когда Петяше - каким-то не слишком даже самому ему понятным образом - удалось сделаться штатным редактором в одном из возникавших в те дни едва ли не ежедневно издательств, наиболее всего подходившем к случаю, так как издавали там исключительно с детства любимую Петяшей фантастику. Продолжалось, впрочем, это счастье недолго и закончилось ничем: издательство основала давно сработавшаяся команда демократически настроенных молодых и незакоснелых литераторов с раз навсегда установившимися вкусами - каковыми, невзирая на повальную тенденцию перестраивать все и вся на новый, демократический лад, никто ради Петяши, понятное дело, поступаться не пожелал. Тем более что в компанию он не вписался. Кончилось тем, что с ним сухо распрощались, объявив "на посошок" литературной "неличностью".
   Не стоило бы, пожалуй, и поминать о том, что попытки сотрудничества с лагерем литературных идейных противников демократии, невзирая на пылкие заверения многочисленных доброхотов-советчиков, также кончились ничем.
   Нет, Петяша вовсе не брезговал "нетворческим" трудом, и при иных обстоятельствах никак не впал бы в подробную мизерабельность. Дело в том, что после всех этих литературно-жизненных неудач он на некоторое время и вправду ощутил себя "неличностью" - то бишь, человеком несуществующим, не имеющим ни стремлений, ни потребностей, ни амбиций. В подобном состоянии души очень удобно встречать всевозможные жизненные перемены: с легкостью просто-таки чрезвычайной рвутся из-за любого пустяка прочнейшие, казалось бы, отношения; материальные потери и вовсе проходят почти незамеченными, и даже приблизившаяся вплотную голодная смерть воспринимается с завидным равнодушием.
   Впрочем, в литературе-то у Петяши никогда и не бывало особых амбиций; не ощущал он свое творчество чем-либо значительным, всерьез заслуживающим внимания. Он просто чувствовал, что ему придуманное нравится, и порой даже не удосуживался изложить это придуманное на бумаге, в форме, доступной и для прочих людей. Вообще, согласно глубокому его убеждению, платили писателям не за гениальность заложенных в произведения мыслей, но за то, что эти самые писатели удосужились изложить измышленное так, чтобы и другие члены общества смогли бы словить со свежих мыслей причитающийся им за потраченную трудовую копейку кайф.
   Словом, общий фон жизненных неудач на некоторое время подкосил Петяшу, лишив всяческого желания добиваться от жизни чего бы то ни было, а дальше процесс пошел лавинообразно. Некий молодой (под старость, как правило, теряешь вкус к подобным хохмам) князь по фамилии Шакья в свое время пытался добиться подобного эффекта сознательно и, надо думать, позавидовал бы нашему герою, кабы был с ним знаком. Но такова уж жизнь: легче всего достается человеку нежеланное.
   Ухудшало положение и то, что никакого - ни высшего ни даже среднего специального - образования у Петяши не было. В свое время не озаботился получением, а позже, когда сообразил, насколько была бы полезна в деле добычи средств к существованию справка государственного образца о том, что податель сей справки - умный, а не какая-нибудь шантрапа, стало поздно. И формальная школьная программа основательно подзабылась, и, главное, пропал драйв - посыл, без которого не обойтись в состязании с другими желающими получить заветную справку о наличии интеллекта за государственный счет, на халяву.
   Впрочем, делам - ежели таковые имелись в наличии - отсутствие систематического образования почти не вредило: где-то выручала общая начитанность, а в прочих случаях выходило несложно разобраться по ходу, только и всего. Главное - взяться. И вот в этот главнейший для любого дела момент о своих правах заявлял такой фатальный для любой производительной деятельности фактор, как чрезмерная склонность к... Наверное, правильнее всего назвать этот всеразрушающий порок склонностью к размышлениям, хотя слово "размышления" отразит суть явления лишь приблизительно.
   Дабы объяснить поподробнее, что имеется в виду, следует слегка отступить во времени назад и проследить Петяшину биографию с того момента, где она довольно резко расходится с, так сказать, common way. Процесс размышления сложно даже отнести к сознательным действиям. Размышляющий - он словно бы пропускает через себя мир во всех доступных его проявлениях, подсознательно обрабатывая и обобщая информацию, а после - выстраивая (хотя - скорее, просто осознавая, будто они вдруг возникли в голове по волшебству) выводы или занятные мысленные спекуляции. Процесс этот, если прочувствовать его однажды как следует, способен очень скоро захватить полностью и не давать впредь ни малейшей возможности заниматься всерьез хоть чем-нибудь производительным.
   Не странно, что людей, склонных размышлять, зачастую считают бездельниками и тунеядцами, и истории человечества известны даже случаи, когда наиболее выдающиеся представители бывали строго наказаны по закону. Ведь само по себе размышление, как уже было сказано, не дает никаких осязаемых результатов. Больше скажу - оно и с виду-то совершенно недоступно для восприятия посторонних.
   Так вот. Будучи склонен размышлять, Петяша вдобавок весьма рано, подростком еще, познакомился с так называемой богемой и околобогемной публикой, что и определило дальнейшее направление развития его судьбы. Как человек здоровый и простой, варвар и грубый материалист по натуре, он довольно скоро проникся легким, благосклонным презрением к большинству признаков и качеств жизни внутри и около искусства, однако жизнь сия затянула-таки в себя и многому научила. В богемных кругах, прежде всего, умели говорить, и именно там, а вовсе не на школьных уроках русского языка и литературы, выучился Петяша формулировать - излагать измышленное словами. Говорить, попросту выражаясь, именно то, что собираешься сказать. Параллельно с этим весьма полезным навыком освоил он и начатки изобразительного искусства, немало впоследствии пригодившиеся, а также узнал о существовании многих стоящих прочтения книг.
   Отсюда уже лишь шаг оставался до первой самостоятельной пробы пера. Мир, словно губкою, впитываемый всем Петяшиным существом, настоятельно желал быть изображенным в словах. К тому же это, как выяснилось позже, делало процесс размышления куда как продуктивнее. Впервые ощутив это и мысленно описав словами, он даже удивился: надо же, выходит, книги - всего лишь побочный продукт жизнедеятельности писателя? Его, можно сказать, экскременты? Возможно, метафора получилась не слишком аппетитной. Но, как бы там ни было, все проявления мира, стекавшиеся к Петяшину сознанию со всех сторон и поглощаемые им, точно вода, стремительно уходящая в сток ванны, перерождались, оформлялись в виде идей, замыслов и далее - текстов.
   Дальнейшее развитие в этом направлении неизбежно вело к мысли о том, что на изображении мира словами можно заработать на жизнь. Пока времена на дворе стояли еще строгие, об этом можно было лишь мечтать: литература как инструмент воспитания общества в целом и каждого конкретного его члена в частности, являлась делом серьезным; и посему к литертурной кормушке кого попало не пущали. Однако начавшаяся в пору Петяшина отрочества "перестройка" повлекла за собой "гласность" -- еще не свободу слова, но нечто довольно похожее - и это обнадеживало...
   Вот, говорят, бывает так: не может человек не писать. Не может, и все тут. Хоть кол на голове теши. И именно из таких образуются на свете писатели.
   Вздор.
   Миф.
   Хрень обывательская несусветная.
   Из таких образуются разве что графоманы.
   Без чего действительно нельзя - это без вкуса к размышлению. Именно размышления приводят к тем невероятным, поразительным выводам, которые приводя читателя в восхищение, а самого размышляющего толкают (тем же способом, что и удовольствие, получаемое посредством приема наркотика призывает повторить) на дальнейшее познание и осмысление мира. Однако самые распрекрасные мысли, обобщения и построения, не будучи переданы в некоей осязаемой форме потребителю, никогда не оплачивались, не оплачиваются поныне и впредь оплачиваться не будут. Другое дело - ежели кто возьмет на себя труд сесть и изложить доступно все, что привело к столь замечательному результату, да поэтапно, да так, чтоб любой учащийся средней руки понял, не напрягаясь... Вот такая работа, такой нелегкий труд гида-проводника в стране размышления, частенько приносит доход. Порой - очень неплохой.
   Все изложенное выше Петяша понял в возрасте довольно раннем, и, раз взявшись разъяснять публике ход своих размышлений, честно старался доставить возможно большему количеству читателей удовольствие.
   Какого же хрена он, ежели такой умный, до сих пор не достиг на сем поприще финансовых успехов, уже было объяснено выше, однако - если вдруг кто не понял - вот еще несколько штрихов его биографии.
   После службы в армии (да еще около года проведено было в родном городе в качестве художника-оформителя) Петяша, повинуясь некоему не шибко-то объяснимому (хотя и многим понятному) порыву, отправился в крупный и просвещенный град Санкт-Петербург. Трудно сказать, на что конкретно он там рассчитывал, что именно хотел изменить в своей жизни и чего добиться, однако разгон взял неплохой и вскоре сумел неплохо обустроиться: купил на доходы от полулегального мелкого сувенирного бизнеса какую-никакую однокомнатную квартирку через дешево подвернувшийся фиктивный брак со сложным обменом; как-никак обставил ее минимумом необходимого для жизни, но...
   Как уже было сказано, что-то такое надломилось в его характере по мере накопления нужной суммы, и воля к обустройству быта (то бишь, засорению собственной жизни ненужными по большей части вещами) сошла едва ли не на нет.
   И неудивительно.
   Скитания по снимаемым на последние гроши углам, житье у друзей, а подчас и просто на улице - все это от многого освобождает. На многие, кажущиеся естественными и неотъемлемыми, удобства и вещи заставляет взглянуть по-новому, вынуждая волей-неволей избавляться от множества претензий, как материальных, так и... всяких прочих, одним словом. Кого как, конечно, однако Петяшу вот - освободило. Ладно - хоть не озлобило и не приучило откровенно рвать глотки ближним из-за любой едва различимой выгоды. То бишь, сработал, пожалуй, лучший из возможных вариантов. Благо, ежели вправду освободишься от власти вещей и комфорта: "свобода от", что бы там ни говорили разные безответственные личности, существенно отличается от "неимения", хотя в принципе эти понятия друг друга не исключают.
   Так вот. Решив для себя жилищный вопрос, Петяша оставил изготовление сувениров (которое к тому времени уже и перестало кормить), и переключился на новое поле деятельности. Что из этого вышло, я, кажется, уже рассказывал - Петяша только-только приличной одеждой и успел обзавестись.
   Способствовало неудачам и то обстоятельство, что заработанные деньги он тратил не на налаживание связей в обществе и прочие полезные помещения капитала, но - расходовал на недоходные развлечения, предпочитаемым из коих являлось все то же размышление.
   "Свобода от", что поделаешь...
   Вот в результате этой свободы Петяша и умирал теперь, под конец лета 1998-го, от голода, устремив бессмысленный взгляд под стол, где свалены были, не востребованные никем, (кроме друзей и знакомых - "чиста позырить", да - после появления в доме дареного старенького компьютера - пользователей Фидонета, подписанных на эхоконференции, посвященные литературному творчеству), машинописные копии четырех написанных им романов, примерно половиною аудитории хвалимых безудержно, другою же - порицаемых за "полное отсутствие каких-либо моральных норм", "маргинальную пропаганду голого прагматизма", "подростково-циническое словоблудие" и попросту "откровенное хамство в лицо читателю". Особняком запомнился отзыв некоего провинциального фидошного пойнта под странным среди человеческих имен и фамилий названием "ЙожЪыГГ", выраженный буквально так: "ффффЪффъ ета аццтой ийижлопсцЪфво дадад".
  

2.

  
   Некоторое время Петяша лежал на тахте, бессознательно прижимая ладони к животу и глядя в потолок, по штукатурке коего из угла в угол тянулась трещина весьма причудливой формы.
   Безденежье и бесперспективье приключалось и раньше. Но тогда - всякий раз, как только положение вплотную приближалось к крайнему, -- точно по волшебству происходило что-нибудь, в корне менявшее ход дел. И всякий раз Петяше удавалось отделаться лишь сколь-нибудь продолжительным приступом черной, гнетущей футурофобии.
   А теперь...
   Есть уже не хотелось.
   Не хотелось вовсе ничего.
   Только - лежать, покорившись сминающей слабости, и только думать о том, что гармония мира не знает границ.
   И даже крыса уже давным-давно не показывалась...
   Крыса жила где-то за холодильником. По крайней мере, появлялась всегда оттуда. Вначале Петяша опасался, как бы животина не погрызла провода, особенно у старенького компьютера, не так давно образовавшегося на смену пишущей машинке, но крыса, видать, была умной и понимала, к чему может привести подобный праздник живота. Вообще, вела она себя вполне прилично: не точила зубы о мебель, не покушалась на запасы продуктов, ежели таковые в доме имелись; Петяша к ней привык и, когда вспоминал о ней, даже подкармливал. К крысам он относился с уважением, считая их гораздо умнее кошек, собак и разных прочих шимпанзе.
   Ну да. Крыса - умная; понимает, что здесь ей сейчас ловить нечего...
   Помимо неопределенной серой тоски, жить мешала лишь противная голодная горечь во рту. Но мешала - настолько, что едва ли не одолевала желание лежать, не двигаясь.
   Наконец Петяша, собравшись с силами, сел на тахте и оперся о спинку стоявшего рядом с тахтою стула. Из потревоженных штанов, висевших на спинке последнего, выпал, покатился, звеня о паркетные плашки, под тахту желтоватый кругляш. Петяша проводил медяшку взглядом, и сознание его - впервые за последнюю неделю! - покинуло тесные рамки простой констатации ощущений. Крякнув, он перетек на пол, опустился на колени, а с колен - на живот и запустил под тахту руку.
   Извлеченный из хлопьев пыли, кругляш оказался жетоном на одну поездку в метро, какие вошли в обиход за несколько лет до вынужденного Петяшина затворничества.
   Сознание заработало чуть интенсивнее.
   Жетон можно продать и купить хлеба. Четверть буханки минимум - почем он там сейчас. Или лучше полкило овсянки - надольше хватит. Но где продашь? До станции быстрым шагом - пятнадцать минут ходу, а ноги совсем не держат. И солнца снаружи почти не осталось. Значит, ближайшие магазины, скорее всего, закрыты.
   Можно выйти к ближайшему таксофону, каковые также уже управились переделать под подобные жетоны, и позвонить Елке. Возможно, она уже вернулась. А можно... А можно не звонить, а употребить жетон по прямому назначению - поехать к ней.
   Повернувшись набок и подтянув колени к животу, Петяша уперся ладонью в пол, встал на четвереньки, затем выпрямился во весь рост...
   В глазах потемнело. К горлу подступил вязкий, противный комок. Ребра словно бы окаменели, сдавив легкие, не давая им расправиться.
   Ухватившись за спинку стула, Петяша удержался на ногах. Постояв немного и придя в себя, он принялся одеваться, причем, как мог, старался избегать лишних движений.
   Надо же - ноги, что ли, опухли? Надо бы воды пить поменьше...
  

3.

  
   Здесь мы на время оставим Петяшу - подглядывать за одеванием как-то неудобно - и спустимся пока что во двор.
   Во дворе - вот уже третий или четвертый день - продолжался шахматный матч не совсем обычного свойства.
   Состязались четверо, судя по всему, страстных любителей шахмат на свежем воздухе. Облюбовав именно этот тихий дворик на Петроградской, недалече от Тучкова моста, они повадились собираться здесь ежедень аж около десяти часов утра, имея при себе громадный трехлитровый термос чаю, бутерброды и шахматную доску. Далее начиналась игра "на победителя", длившаяся неуклонно до темноты, причем участники сего бесконечного турнира отлучались из дворика лишь в общественный сортир, что функционировал в скверике за князь-владимирским собором, против будущей станции метро "Спортивная".
   Компания, несмотря на поразительную общность шахматных интересов, подобралась разношерстная.
   Мягко говоря.
   Одному из шахматистов на вид было лет сорок; длинные сивые волосы свои носил он зачесанными назад, одежда его была по-бедному неброска и содержалась со средней степенью опрятности, а по-детски светлые глаза - странно контрастировали с глубокими морщинами на лице.
   Второй шахматист был длинен и худощав, лет двадцати семи; этот носил сильные очки в тонкой металлической оправе, дрянноватые штаны крупнорубчатого вельвету и застиранную футболку с растянутым воротом.
   Третий был здоровым тридцатилетним мужиком с кучерявою вороной шевелюрой и диковатым взглядом; о его одежде вовсе ничего сказать возможным не представляется - видимо, облику своему он никогда не придавал значения, да и средств на какие бы то ни было улучшения экстерьера никогда не имел.
   Четвертый же разительно отличался от всех прочих. То был крепкий, молодой, лет двадцати четырех человек среднего роста, модно стриженый и довольно богато одетый. Этот держался, по сравнению с прочими, весьма уверенно и независимо.
   -- Расходиться бы пора, -- заметил длинный и худощавый шахматист, поднося к сильным очкам допотопную "Электронику-22". - Времени - двенадцатый час. Да и вообще... Который день тут торчим без толку.
   -- Д-да, наверное, - отозвался длинноволосый обладатель по-детски наивного взгляда. Заговорив, он обнаружил легкое - также будто бы детское заикание. - Кстати, мне - так в-вообще непонятно, что и зачем мы здесь в-в-высиживаем...
   -- А тебе и не надо ничего понимать, - отрывисто-презрительно бросил четвертый. - Тебе сказано - ты сиди, дыши носом. К тому же - свежий воздух. Хоть от кошатины своей концентрированной отдохнешь - на мясо, что ли, разводишь этих тварей?
   -- Да я бы лучше с р-рукописью продолжал, чем время з-зря тратить, -- боязливо, однако достаточно твердо возразил первый. - Й-я в-вообще н-не уверен, что в-вы...
   -- А не уверен, так заткнись, - настоятельно посоветовал четвертый. - Ты сидишь здесь не "зачем", а "почему". Забыл?
   При этих словах длинноволосый отчего-то поежился и более не говорил ничего. Вместо него ответил худощавый:
   -- Хватит, Борис. Тебе самому не тошно лишний раз вспоминать? Самому забыть не хотелось бы?
   Теперь неуютно сделалось и четвертому, имя коего мы невзначай подслушали.
   Похоже, не от хорошей жизни собралась в Петяшином дворе такая необычная компания. И то сказать: какому нормальному человеку придет в голову бросить все дела и дни напролет просиживать за шахматами в чужом дворе? Я, например, такого вовсе не понимаю.
   В этот-то момент и хлопнула дверь парадной, обратив взоры шахматистов к вышедшему во двор Петяше.
   Приволакивая ноги, Петяша вышел сквозь подворотню на Съезжинскую и побрел в сторону станции "Горьковская". По пути он тоскливо поглядывал на разбросанные по тротуару "бычки". С возвращением к осмысленной жизни пробудилось смертельное желание закурить. Затянуться табачным дымком хотелось сильнее даже, чем есть или пить, однако при народе окурки с земли подбирать - пока что было "за падло".
   Вслед за Петяшей, выждав минуты полторы, двинулись трое из четверых шахматистов. Четвертый, буйно-курчавый брюнет с безумным взглядом, остался во дворе.
  

4.

  
   Поднявшись наверх на "Московской", Петяша дождался одного из автобусов, что ходят в сторону Пулкова, и, уповая на отсутствие за поздним часом контролеров, зайцем доехал до самой окраины города, где последние высотные дома сменялись бескрайним полем из стеклянных крыш бесчисленных оранжерей. Как раз в самом последнем из таких домов и жила Елка, которая уже должна бы была и вернуться из трехнедельной поездки в Москву. Число было нужное, в этом Петяша убедился в метро, поспрошав попутчиков.
   Один из двух лифтов, к счастью, работал. Поднявшись на шестой этаж, Петяша, едва не рухнув плашмя всем туловом о дверь, нажал пипку звонка.
   Мерзкое электрическое устройство залилось свистом игрушечного базарного соловья, в которого для приведения в рабочее состояние надобно влить пару чайных ложек воды, а после - дунуть, на страх окружающим.
   Более из квартиры не слыхать было ничего.
   Петяша даванул пипку еще раз.
   И снова - ничего, кроме издевательского "тиу-тиу-фьюттть"...
   В первый раз за многие дни внутри, под сердцем, сквозь пелену тупого бесстрастия проклюнулась и принялась разрастаться, словно раковая опухоль, противная, сосущая тревога.
   Родные Елкины, видимо, на даче. Сама она, раз уж день правильный, еще в обед должна была приехать. Где же она? Отчего не приехала к нему? Что телефон отключен, она знает... или - не знает?
   Для решения задачи явно не хватало информации. И хранилище информации, которое очень даже стлоило проверить на ее наличие, поблизости имелось.
   Спустившись на лифте вниз, Петяша подошел к секции пыльных почтовых ящиков и дернул дверцу за номером 126.
   Заперта...
   Сосредоточившись на ненавистном куске железа с дыркою для ключа и грубо намалеванной черной краской цифирью, Петяша собрал все оставшиеся силы, оперся руками о перила лестницы и с силой нажал ногой на середину дверцы. Та с ватно-глухим хрустом вдавилась внутрь, образовав между левым своим краем и стенкой ящика порядочную щель.
   Запахло пылью.
   Справившись с головокружением, вызванным напряжением сил, Петяша запустил в щель руку и обревизовал содержимое ящика. Внутри обнаружился хороший, в добрых полсигареты, "бычок". Извлекая добычу, пальцы наткнулись на край прильнувшего к скошенному металлическому дну ящика листок бумаги.
   Бережно спрятав окурок в карман, Петяша извлек на свет и листок, оказавшийся телеграфным бланком.
   Срочная... адрес... ага:
   "БИЛЕТОВ НЕ ДОСТАТЬ. БУДУ ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ. НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ. ЦЕЛУЮ"...
   Остатки сосредоточенного равнодушия, перемежающегося противной, тряской тревогой, исчезли без следа, смытые волной расслабляющего разочарования.
   Раз семь, не меньше, перечитал Петяша телеграмму, и только после этого смысл происходящего сделался очевиден для него в полной мере. Сводился сей смысл к тому, что Елки не будет аж до по-за-послезавтра; до утра придется пережидать на улице, так как метро вот-вот закроют, если уже не закрыли, автобусы - тем более "не ходют", таксисты и прочие обладатели автомобилей на халяву не повезут, пешком же через полгорода - сил не хватит.
   Вяло обдумывая, каким образом будет добираться домой назавтра утром (что, при отсутствии каких-либо денег, также представлялось задачей не из легких), Петяша поволокся к выходу из парадной.
   Тут, под козырьком, в неярком свете лампочки, торчали три человека, откуда-то смутно знакомых, словно бы виденных где-то мельком.
   С виду эта троица была вовсе не агрессивна, и потому Петяша, пройдя мимо, здорово удивился, получив тяжелый удар по затылку.
   Голова тут же наполнилась черным, болючим туманом; ноги подогнулись... Падая, он еще пытался достать кого-нибудь из супостатов ногой, однако сознание куда-то ускользнуло, точно тающая льдинка из кулака, и потому ударов, последовавших за первым, Петяша уже не почувствовал.
  

5.

  
   Покончив с задуманным, трое шахматистов молча покинули двор с оставленным у парадной Петяшей и, выйдя на Пулковское шоссе, зашагали в сторону площади Победы. Оба компаньона уверенного в себе молодого человека неуютно поеживались, несмотря на теплую, в общем-то, летнюю ночь.
   -- Ну и что? -- заговорил через некоторое время человек в металлических очках с толстыми стеклами. - За каким иксом это все было нужно?
   В голосе его ясно слышалась неуверенность и даже сожаление о содеянном. Посему тот, кого называли Борисом, поспешил пресечь ненужные настроения в рядах подчиненных и подконтрольных.
   -- Это - Георгию Моисеичу виднее, что, зачем и почему. Ты - что, с Георгий Моисеичем собрался поспорить? Мы все - где сейчас были бы, если бы не он?!
   Но нарастающий с каждой фразой нажим в его голосе, очевидно, не рассеял смуты в умах остальных.
   -- Г-г-где? - неуверенно, раздумчиво пробормотал сивоволосый. - Й-я лияно - д-дома был бы, работу св-вою зак-канчивал... А то - совсем св-вое учение -за-абросил, хотя еще г-г-год н-назад собирался книгу из-здавать. Золотое сечение еще в древнем Египте...
   Видя, что обладатель сильных очков сочувственно кивает, Борис решил прибегнуть к последнему, не допускающему обжалований аргументу.
   -- А почему вы оба здесь, помните? Или тоже забыли? -- участливо поинтересовался он.
   При этом его спутники снова неуютно поежились, как бы подтверждая, что - да, никак не от хорошей жизни они согласились, бросив все дела, даже такие важные, как собственное учение о золотом сечении, выслеживать и избивать человека, которого и в глаза-то раньше не видели.
   Дальше шли уже в полном молчании. Добравшись до площади Победы, двое сомневающихся - все так же молча - нырнули в метро; Борис же шагнул к обочине и взмахом руки подозвал такси, велев отвезти себя на Васильевский (набережная Лейтенанта Шмидта, угол 8-й линии).
   Пожилому таксеру клиент чем-то неуловимым не понравился с первого же слова. Несмотря на новые веяния и возросшее почтение к счетчику, проистекающее из того, что по нынешним временам подавляющее большинство владельцев личных автомобилей, в стремлении подработать малость на бензин, охотно подвозят желающих до места по демпинговым ценам, он предпочел условиться о плате заранее и явно запросил лишку.
   Борис молча кивнул, выражая согласие с притязаниями водилы, и устроился на заднем сиденье. Новая канареечная "волга" понеслась меж шеренг ярких фонарей, тянущихся вдоль Московского проспекта. Бездумно глядя в окно, Борис принялся размышлять над происшедшим. В отличие от своих товарищей, он был несколько осведомлен о цели предпринятой акции, но ему, бывшему студенту-психологу, тоже было здорово не по себе. Наособицу смущало то, что ожидаемого им результата - не последовало. Равно как и результата, ожидавшегося "заказчиком". Вообще-то Борис отличался незаурядной смекалкой и учебу оставил отнюдь не из-за неуспешности. Однако только сейчас понял он, чем может обернуться для него и прочих участников слежки и избиения Петяши сложившееся положение дел. А обернуться оно, скорее всего, должно было полной лажей...
   Что ж делать?
   С этой мыслью он, расплатившись, вышел из машины на углу 8-й и набережной Лейтенанта Шмидта, пешком прогулялся до 5-й линии, а там, не доходя равнодушных ко всему на свете сфинксов, свернул к Большому проспекту. На углу Большого и 5-й, он остановился и окинул взглядом окна одного из домов. Светилось лишь одно.
   Его ждали.
   Пройдя подворотнею, он вошел в парадную, поднялся на третий этаж и легонько потянул на себя массивную, обитую кожей дверь с латунной табличкой. На табличке наклонным шрифтом "под рукописную каллиграфию старых времен" значилось:
  

Георгий Моисеевич Флейшман

Адвокат

Парапсихолог

  
   Дверь бесшумно отворилась. Борис ступил в темный коридор.
  

6.

  
   Свет утреннего солнца - даже сквозь сомкнутые веки - неприятно резал глаза. Краснота, клубившаяся перед Петяшиным взором, текла из глазных яблок в затылок и разливалась там, под черепушкой, целым океаном мучительной тупой боли. Неудивительно, что этой боли оказалось тесно в затылке: за ночь она, подлая, успела заполнить собою и ребра и позвоночник - и вообще близка была к тому, чтобы затопить все тело, вытеснив голодную слабость и ноющие спазмы в желудке.
   Собравшись с силами, Петяша, наконец, разлепил веки. Яркий солнечный свет, точно только этого и ждал, немедля хлобыстнул по зрачкам изо всей мочи; зрительные нервы взвизгнули от боли, заставив зажмуриться вновь. Тогда Петяша постарался, насколько можно, сузить зрачки и снова открыл глаза.
   Вокруг, по раннему времени, не было ни души; лишь в отдалении, на Пулковском шоссе, шуршали да взревывали автомобили. Тело болело и ныло нестерпимо. Отдельно давал знать о себе мочевой пузырь - видимо, его-то сигналы и послужили причиной окончательного пробуждения.
   А мир был огромен, прекрасен и интересен, и гармония его не знала границ.
   Полежав бездвижно еще секунд двадцать, Петяша сосредоточился в едином рывке - и встал на ноги, приложив все силы, чтобы не упасть в тот же миг снова. Понемногу всплыли в голове вчерашние события. Впрочем, причины нападения его не интересовали: таковых могла быть хренова уйма - и все равновероятные.
   Обогнув дом, Петяша подошел к ограде расположенного на задах детского садика и, воровато оглядываясь, справил нужду. Тело немедленно, наравне с болью, наполнилось мерзостной, тряской слабостью. Задрожали колени, в глазах помутилось...
   Но Петяша, одолев земное притяжение, остался на ногах. Вновь собравшись с силами и сосредоточившись на окружающем мире, он кое-как привел в порядок одежду. Это, последнее усилие направило мысли в сторону - хотя бы некоторого - поддержания организма. Вспомнилось, что денег, как и сил, нет, а голодная слабость в сочетании со вчерашними перипетиями не способствует далеким пешим прогулкам... И вид, наверное, так себе. Интересно, дицо хотя бы цело?
   Ступив шаг по направлению ко двору и парадным, Петяша ощутил под ногою нечто необычное. Прервав движение, он приподнял подошву и взглянул вниз.
   Под ногами - прямо на виду, в редкой, обдрипанной и пыльной траве - лежал себе, полеживал добротный, дорогой с виду бумажник черной матовой кожи.
  

7.

  
   Да не осудит читатель Петяшу за то, что тот не снес немедленно найденного бумажника в ближайшее отделение милиции, -- как, несомненно, поступил бы на его месте сам читатель. Петяша же, не отличавшийся исключительной моральной чистотой, да к тому ж мучимый голодом, вместо того через час с небольшим уже выгружался из такси возле своей парадной. Именно "выгружался": шофер за особую плату помогал ему - ослабевшему, не забывайте, после всего пережитого - стаскивать в квартиру великое множество различной провизии, накупленной по дороге.
   И чего там только не было!
   Скулы сводит, слюна переполняет рот, стоит лишь представить себе все это гастрономическое великолепие! Нет, как вам угодно, а я самоустраняюсь от описания стольких вкусностей, собранных в одну точку пространства-времени - или, проще говоря, в багажник убитой "Волги-ГАЗ-24" нежно-салатового цвета, со следами давно облупившихся шашечек на дверцах. Хотите столь острых ощущений, так обратитесь к трудам Гоголя или Рабле, а не то - просто сходите на Кузнечный, к примеру, рынок.
   Петяша, надо отметить, терпеть не мог принимать пищу на улице - слишком уж давно и крепко на собственной шкуре прочувствовал, каково голодному и безденежному наблюдать сие со стороны. Вообще, по его мнению, как бы ни был человек голоден, приличия треба соблюсти всегда, извинений для свинского поведения в природе не бывает.
   Не поступился он убеждениями и на сей раз.
   Управившись с разгрузкой и расплатившись с таксистом, Петяша перво-наперво напустил в ванну горячей воды, сгорая от нетерпения, вымыл на кухне все, среди прочего купленные, яблоки и, сложив их в отдельный чистый пакет со странной надписью: "FOOLS RUSН IN WНERE ANGELS FEAR TO TREAD", как рекомендовали по радио в советские времена забот о человеке, "перешел к водным процедурам".
   Окунулся с головой, умостил в порядком покоцанной ванне избитое свое тело, на ощупь выбрал из пакета яблоко побольше, откусил...
   О-о-о-о-аххх!!!
   Желудок - словно бы опалило злой, едучей кислотой. Стенки его, иссохшиеся, изголодавшиеся, словно метнулись навстречу разжеванному в кашицу кусочку яблока. Казалось, желудок стремится вобрать в себя, растворить полученный фрукт в долю секунды, -- и это ему, судя по Петяшиным ощущениям, удалось.
   Немедленно вслед за усвоением первой порции яблока тело обмякло, налилось тяжеловесной, блаженной истомой. Веки, хоть спать и не хотелось, сомкнулись сами собой. Руки безвольно опустились в теплую, мягкую воду.
   Долго лежал Петяша в ванне, при полной - свет не так давно доспели отключить, ибо черт знает, с каких пор не плачено - темноте, неспешно грызя прохладные сладкие яблоки и, в общем, благодушно размышляя о превратностях жизни.
   Сознание его, занятое доселе лишь переработкой воспринятого ранее, мало-помалу переключалось на прием новых ощущений, впечатлений и сведений. И весьма приятная канва из сочетания теплой ванны с поеданием яблок, была словно бы подернута неприятным серым дымком, какой вынуждены обонять окружающие, если не в меру активные подростки подожгут где-нибудь неподалеку мусорный бак, и без того отнюдь не озонирующий воздуха.
   Ну, кончатся эти деньги, а - дальше? Дальше-то - что?
   В счастливо подвернувшемся под ноги бумажнике обнаружилось ровно двадцать пять бумажек, по сто долларов США каждая - и более ничего. Совсем ничего.
   Из найденного пятьсот долларов Петяша по дороге домой продал в первый попавшийся "обменник" при посредстве имевшего с собою документы таксиста, а остальные решил пока попридержать. Деньги, конечно, не маленькие, но ведь - убывают же!
   Далеко не каждый день такое счастье...
   И, кстати, счастье ли? Бумажник - более чем странный, если разобраться; отделений много, а, кроме долларов, -- нет ничего. Ни тебе своеобычного бумажного мусора, неизбежно скапливающегося в любом бумажнике едва ли не на следующий день после его покупки, ни родимых рублевых бумажек, ни долларовых купюр помельче...
   Кто же нынче при себе подобные бумажники носит, да еще разбрасывает, где ни попадя?
   После седьмого громадного, ярко-красного яблока желудок приятно отяготила сырая, увесистая сытость. Боль, к которой тело уже успело малость притерпеться, словно растворилась в горячей воде, вытекла сквозь поры кожи. Навалилась, прикрыв ласковой рукою веки, оттеснив прочь мысли, сладостная истома.
   Поднеся ко рту восьмое яблоко и едва надкусив его, Петяша заснул.
  

8.

  
   Пробудившись лишь на следующее утро, Петяша не стал вылезать из ванны, а только вынул затычку и пустил горячую воду (прежняя, за время пребывания его в объятиях Морфея и вместе - Нептуна, успела ощутимо остыть). Согревшись и доев выпавшее во сне изо рта яблоко, он нашел, что чувствует себя замечательно, выбрался из воды и, повинуясь велениям требовательного вакуума в желудке, наскоро растерши жестким, довольно свежим еще полотенцем размякшую кожу, проследовал на кухню.
   Выбрав из холодильных сокровищ, что повкуснее, он плотоядно-торопливо изготовил горячее, сервировал холодное и этак через полчасика, сытый и довольный, уже попивал кофе с замечательным молдавским коньяком "Дойна" (вприкуску), плотоядно поглядывая на старую четырехрублевую вересковую трубку, загодя набитую - доверху! - "амфорой золотой".
   Допив кофе, он закурил, однако хлынувший в легкие тонкого аромата дым, вопреки ожиданиям, не завершил, как подобало бы, великолепную симфонию пережитых ощущений. Коньяк (с отвычки-то) и курево словно бы заставили встрепенуться сидевший все это время тихо крохотный зародыш тревожного дискомфорта, который, обрадовавшись предоставившемуся поводу насвинячить, принялся стремительно разрастаться.
   К тому же, на сытое брюхо, как водится, проснулась совесть: хозяин денег-то, небось, хватился; матерится сейчас вовсю... И не переиграть уже ничего: потратился вчера прилично, а возмещать - не из чего...
   И - деньги-то, может, краденые или еще что-нибудь подобное; таксиста по документам могут найти, а уж он-то Петяшу, без сомнения, запомнил отлично, включая адрес...
   И Елки нету; задержалась она в этой клятой Москве, не разделить с ней наступивший хоть на краткое время кайф...
   Да и вообще: вот кончатся эти хреновы доллары, и - чем тогда дальше жить?
   В банк под проценты класть - глупо: не такая сумма, чтобы приносила ощутимый доход. Ну, сколько там этих процентов наберется? Да и спокойнее, когда деньги под своим присмотром. Какой бы там надежный банк ни был...
   К тому же, класть в банк - значит, неизбежно засветиться. Налоговые власти, хоть и мизерна по их меркам сумма, обязательно заинтересуются, откуда взял; не могут не заинтересоваться, ибо из банка-то обязательно доложат, куда следует, закон нынче такой. Демократия есть осознанная необходимость плюс полная фискализация всея и всех...
   Можно, конечно, попробовать снова куда-нибудь на работу устроиться, только куда? Без диплома -то... Сторожам-вахтерам нынче платят так, что это и платой не назовешь, а администраторы-менеджеры "фирм", приглашавших желающих работать в оных на собеседования, от Петяши открещивались, едва взглянув на внешний вид...
   Стоп!
   Вот оно!
   Часть счастливо и вовремя обретенных денег треба потратить на обновление гардероба и мало-мальское приведение себя в порядок. Купить костюмчик, приличный и недорогой, а лучше - даже два; рубашек там, галстуков, обутки в тон... Тогда с порога не завернут; устроиться хотя бы стажером каким-нибудь, и - вперед! Деньги какие-никакие платят, отсутствие образования может и проканать за счет общей начитанности...
   А что? Может, и выйдет!
   При виде некоторых обнадеживающих перспектив на будущее беспокойство начало понемногу рассеиваться. Теперь, по крайней мере, было понятно, что надлежит предпринять в ближайшее время, отъевшись и придя в форму. Кое-какие сомнения еще оставались, но Петяша, решив бороться с пакостным настроением до победного конца, залпом допил оставшийся в чашке коньяк, налил еще, выпил, вытряхнул (пепел из трубки нужно именно вытряхивать, а не выбивать, если только трубка вам дорога!) из трубки пепел и обратил мысли в другую сторону.
   Человеку, который, в общем, на сей момент доволен жизнью, всегда желательно в меру поделиться собственным счастьем с другими; неудивительно, что Петяше захотелось под приличную выпивку пообщаться с кем-нибудь приятным.
   Так, Елки сейчас нет. Кого еще хотелось бы видеть? Телефон не работает (кстати, надо бы на днях поехать и заплатить - плохо без связи, да еще фидошную почту не забирал хрен знает, сколько времени, босс, надо думать, матюкается уже вовсю - у него ж харды тоже не резиновые)... Значит, как это ни противно, придется идти в люди самому.
   После некоторых размышлений Петяша остановился на кандидатуре самого, пожалуй, близкого из своих друзей, человека годом младше, под названием Димыч. И добираться удобно - троллейбус ходит почти напрямую, и коньяком Димыча напоить надо бы - а то что это только Димыч всегда его, Петяшу, поит? И побеседовать, о геополитике, скажем. Время утреннее; пожалуй, не успел он еще никуда уйти...
   Выкопав из стенного шкафа небольшой, в давние изобильные времена купленный яркий рюкзачок, Петяша принялся укладывать в него закуску с выпивкой.
   За размышлениями, чего и сколько им с Димычем может потребоваться, его и застал звонок в дверь.
  

9.

  
   Пренеприятная, должен сказать, штуковина - эти нежданные звонки в дверь.
   Судите сами: сколь редко следует за таковыми что-нибудь приятное!
   А, если и следует-таки, если то навестил вас случившийся рядом давно не виданный друг или душеприказчики какого-то неведомого богатого родственника, сам факт такого вот неожиданного удара по барабанным перепонкам - да еще в наше-то беспокойное (настолько, что нигде уже без этого эпитета следующее слово не употребляется, не верите - включите телевизор, убедитесь!) время - здорово дергает нервы.
   Неслышными шагами подойдя к двери, Петяша проверил взглядом, на месте ли увесистая ручка от швабры, с некоторых пор "на всякую потребу" припасенная в прихожей, и прислушался.
   За дверью было тихо.
   Мысленно вздохнув, Петяша не слишком радушным тоном спросил:
   -- Кто там?
   -- Свои, - ответил с лестницы голос Димыча.
   Пройдя сразу на кухню, Димыч установил на табуретку солидный черный "атташе-кейс" и раскрыл его.
   Внутри обнаружились две пачки пельменей марки "Останкинские", уже который год служивших мишенью для не слишком смешных острот, баночка майонеза, пяток яблок, коробка листового липтоновского чаю, лимон и бутылка "Ахтамара". Еще в процессе открывания замков чемоданчика Димыч затрепетал ноздрями: не весь аромат "амфоры золотой" успел уйти в вентиляционную вытяжку. Откинув крышку, он покосился на стол в поисках свободного места для принесенного, и заметил остатки Петяшина завтрака.
   -- А-а; так ты тут кучеряво живешь, я погляжу... Раз не голодный, прячь тогда пельмени в холодильник.
   Выполнив указание, Петяша снова зажег плиту, поставил чайник и подсел к столу. Димыч, успевший тем временем слазать в буфет за второй емкостью для коньяка и распорядиться на свою долю "Дойной", недоверчиво отпробовал напиток - и смерил бутылку одобрительным взглядом:
   -- Надо перелезать через забор? Или - прямо на улице?
   Распознав цитату, Петяша ответил - также в точности по "Швейку":
   -- Я ее купил.
   В мыслях его царил легкий сумбур.
   Каким образом объяснить столь кстати появившемуся Димычу свой нежданный достаток?
   Если говорить правду, придется рассказывать обо всех своих неприятностях, а этого Петяша - ну уж очень не любил. Если же что-нибудь соврать, то, по меньшей мере, останешься с неприятностями один на один, а от этого - неуютно. Вдобавок, не давало покоя смутное ощущение, что что-то - непонятное и неизвестное пока - не так...
   Поднявшись из-за стола, Петяша раскрыл холодильник, куда только что положил дареные пельмени.
   Внутри аппарата немедленно зажглась лампочка, изнутри дохнуло холодком. На металлических, ребристых стенках морозилки уже успел образоваться порядочный слой изморози.
   Аккуратно притворив дверцу, Петяша шагнул к кухонной двери и щелкнул выключателем.
   Лампочка под потолком ярко вспыхнула, будто и не бывало вороха грозных предупреждений в почтовом ящике, предварявших отключение электричества за систематическую неуплату.
   Погасив свет, медленно Петяша опустился на табурет и налил себе коньяку.
   -- Знаешь, - заговорил молчавший до сего момента Димыч, -- ну его, этот чай. Свари лучше кофе, если имеется.
   Через полтора часа бутылка "Дойны" опустела, а Димыч был в курсе всего, происшедшего с Петяшей за последнее время - до появления электричества, за которое никто и не думал пока платить, включительно. Некоторое время он молча дымил сигаретой и размышлял. Наконец табак догорел под рыжий цилиндрик фильтра, и Димыч, повертев окурок в пальцах, решительным движением расплющил его о дно пепельницы.
   -- Что такое со светом может быть, ей-богу, не знаю. Даже предполагать - не пойму, в какую сторону. Мало ли - может, ошибка какая-то. А вот с этими тремя... Говоришь, сосед по лестнице с ними во дворе ошивался?
   -- Было.
   -- И, какого рожна им от тебя надо, ты вовсе понятия не имеешь...
   -- Ни малейшего.
   Неторопливо, но неотвратимо, с непреклонной солидностью парового катка, доведенного до серьезного раздражения нервов, Димыч поднялся с табурета.
   -- Пойдем, спросим.
   От коньяка с кофе Петяша ощутимо отяжелел. Радостное возбуждение, наступающее после первых доз, прошло, навалилось оцепенение. Ощущение тревожного неуюта усилилось. Никуда идти и ничего выяснять - не хотелось.
   -- Слушай, а оно нам надо, а?
   С этими словами Петяша машинально скрипнул пальцем по трехнедельной щетине на подбородке, уже переросшей, собственно, статус "щетины" и совершившей, таким образом, качественный скачок до уровня "бородки". Он понимал, что Димычем движет отнюдь не формальная обида за товарища: в нем, в Димыче, загорелось своеобычное любопытство - черта, сравнимая по интенсивности с его, Петяшиной, склонностью к размышлению, уже описанной выше.
   Если так, отвертеться от похода к соседу не удастся ни за что.
   Димыч был явно настроен во что бы то ни стало разобраться в происходящем безобразии и, согласно распространившемуся недавно в Фидонете выражению, "снести рассадник".
   Петяша снова, уже осознанно, поскреб подбородок.
   -- Тогда я хоть побреюсь... а то - куда такому обросшему на люди вылезать?
   Димыч досадливо поморщился.
   -- Ладно. Давай только - не тормози.
   Прихватив с собою сигареты, Петяша прошел в ванную, там смочил теплой водой лицо, намылил щетину куском мыла, сполоснул и вытер о полотенце левую руку и закурил, продолжая неспешно обрабатывать подбородок и щеки помазком.
   Никуда идти и ничего выяснять - не хотелось.
   Зачем разбираться в первопричинах, когда со всех сторон удобней плюнуть и забыть?
   Но все же...
   Сигарета докурилась до половины; Петяша, оставив помазок, взялся за бритву. Соскребая щетину под носом, он подумал, что сходить к соседу все же стоит. Как ни обвиняй себя в параноидальных наклонностях, компании шахматистов, по зрелом размышлении, явно был надобен именно он, Петяша. Показательно, кстати, что по возвращении домой на такси он их на скамейке не видел. А ведь время было не раннее, по магазинам ходил часа два. Или - просто не успели еще собраться? Несколько дней подряд он, помнится, видел их в окно, только вот за временем не следил - у него и будильник-то стоит черт знает, с каких пор...
   Интересно, а сегодня они - там? На месте?
   Бритва задвигалась быстрее.
   Вскоре щетина была изведена под корень. Нижняя челюсть приобрела полузабытую уже гладкость бильярдного шара. Промыв под краном физиономию, Петяша направился в комнату - взглянуть в окно.
   Шахматистов на скамье не было и помину; место под солнцем оккупировали дворовые старушки с болонками и внучатами.
   Погладив ладонью щеку и пожалев, что не осталось с прежних зажиточных времен одеколона, Петяша влез в "приличные" штаны и натянул футболку.
   -- Димыч, где ты делся? Айда.
  

10.

  
   На лестничной площадке обнаружилось необычайное оживление.
   Дверь в соседнюю коммуналку была распахнута настежь. В проеме двое здоровил в грязно-белых халатах пыхтели, пытаясь вытащить из квартиры...
   ...того самого буйно-кудрявого мужика, что так заинтересовал Димыча после Петяшина повествования.
   Сосед, хоть и замотанный в смирительную рубаху (и как только замотать-то удалось?), оказывал весьма достойное сопротивление: упирался, лягался, бешено сверкал глазами.
   Проделывал он все это, как ни удивительно, молча.
   Чуть в стороне от театра военных действий находился третий медработник, хотя и сильно уступавший двум первым в комплекции, зато облаченный в халат едва ли не безупречной белизны. Он лениво изготавливал шприц, только что вынутый из раскрытого на ступеньках чемоданчика. Как раз в тот момент, как Димыч с Петяшей вышли на лестницу, он даванул поршень, выпустив из крохотного отверстия в игле струйку лекарства, дабы стравить воздух, и утомленно спросил:
   -- Ну что? Справитесь вы, наконец, или колоть?
   Санитар поздоровее открыл было рот для ответа, но кандидат в постояльцы знаменитого "Скворешника" при виде Петяши вдруг замер и разом обмяк, обвис, вцепившись в плечо санитара, что посубтильнее. Ярость в жгуче-черных глазах его - непонятно с чего - сменилась полной покорностью судьбе, словно он внезапно понял, что, преуспев в сопротивлении, лишь наживет себе гораздо более паршивую участь.
   Санитары не преминули воспользоваться смятением в стане противника и повлекли свою жертву вниз.
   -- Я-а-ас-сненько, -- с сожалением протянул Димыч, когда они с Петяшей вернулись в квартиру. -- Теперь до него минимум месяц не добраться...
   Петяше тоже хотелось бы думать, что он - по меньшей мере, на месяц - избавлен от неожиданностей со стороны полузнакомого шизика, проживающего по соседству. В конце концов, может, это он просто что-то болезненное насчет него, Петяши, нафантазировал! И друзей собрал - разбираться, а те еще не знали, что он - больной, и - рады стараться...
   Да, все это было очень похоже на правду. На чужое сумасшествие вообще много чего можно списать и много чего объяснить им. Но проклятое, с нездоровым граничащее, любопытство Димыча не позволяло удовлетвориться таким красивым, так замечательно похожим на правду объяснением. А вдруг причина все-таки не в безумии этого типа? Чего же тогда ожидать завтра, послезавтра и впредь - вообще всякий раз, выходя на улицу?
   И чем он, Петяша, вообще обязан?..
   Для ответа на эти вопросы - прав Димыч, зараза такая, любознательная, -- имеющейся в наличии информации недостаточно.
   Другой вопрос: стоит ли дополнительная информация того, во что обойдется ее добывание?
   По чести сказать, сейчас, когда под рукою имелась приличная выпивка, соответствующая закуска и достаточно обнадеживающие перспективы на будущее, ни в чем разбираться - не желалось.
   Хотелось лишь одного: покоя.
   И в этом единственном, естественнейшем человеческом желании, Димыч, похоже, собирался ему, Петяше, отказать. Он, вновь утвердившись за кухонным столом, откупорил принесенный с собою "Ахтамар" и во многозначительном молчании разлил его по емкостям, одна из коих, кстати сказать, представляла собою химическую мензурку, а другая - маленький пластиковый стаканчик из-под йогурта. Судя по всему, он намеревался вот-вот заговорить о чем-то, без сомнения, еще усилившем бы тревогу в мыслях Петяши, но как раз в этот момент в комнате зазвонил телефон.
  

11.

  
   Собственно говоря, Петяша даже не понял поначалу, что это там дребезжит - давно не слыхал этого звука, отвык.
   -- А-а, ты заплатил, наконец? -- поинтересовался Димыч.
   Петяша машинально покачал головой - нет, когда бы?
   Жизнь вновь подбрасывала непонятное, пугающее своей непонятностью, ставящее перед необходимостью действовать, когда хочется прямо противоположного.
   Покоя...
   Телефон звонил. В звонке его явственно звучало: "Хер вам на все рыло, уважаемый петр Алексеич, а не покою".
   Пройдя в комнату, Петяша снял трубку и неприветливо произнес:
   -- Слушаю вас.
   -- Господин Луков? Петр Алексеевич? -- спросил из трубки этакий вальяжный, исполненный солидности и вместе с тем энергичный голос.
   Столь официальное начало не предвещало ничего хорошего. К тому же, к обращению "господин" Петяша как-то до сих пор не привык, не было оно связано в его голове ни с чем приятным и положительным, а посему - воспринимал он его, скорее, в ироническом смысле и вообще недолюбливал.
   Потому он, с наигранной злобой, "качая" сквозь зубы голос, процитировал:
   -- Я - не господин; господа - все в Париже!
   На противоположном конце линии последовала небольшая заминка.
   -- Э-мммм... Возможно... В общем, Петр Алексеевич, с вами говорит Анатолий Леонидович Швыдко, из издательства "Норд-Зюйд". Вот какое дело: нам порекомендовали к рассмотрению четыре ваших романа, в общей сложности - шестьдесят семь листов. "Страна восходящего пива", "Кирпичом по котенку, котенком по кирпичу...", "Долгая, нудная сказка" и "Стоит ли пить боржом?.." Мы ваши рукописи прочли, обсудили и решили опубликовать. У вас ведь - книг еще не издавалось, я не ошибся? Так, если между нами не возникнет особых разногласий, скоро уже в руках держать будете...
   За последние дни Петяша уже успел устать удивляться удивительному. Вот сейчас, в данный конкретный момент, от него явно ждали какой-то ответной реакции, но его, как на грех, хватало лишь на тупое, безмысленное молчание в трубку.
   Однако на противоположном конце его молчание было расценено иначе.
   -- Вы - кому-либо еще продали права на эти романы?
   -- Нет.
   На это коротенькое слово Петяши-таки хватило.
   -- Вот и хорошо, тогда - и проблем никаких. Словом... Вас - из расчета семьдесят пять долларов за лист - устроит?
   Шестьдесят семь листов, по семьдесят пять каждый, да умножить на - по какому там курсу в обменнике принимали доллары? Вот блин, забыл. Или вообще не обратил внимания.... Сколько же это денег получается?
   Безуспешно пытаясь осознать, осмыслить и прочувствовать предлагаемую сумму, Петяша вновь затянул паузу, и собеседник вновь истолковал это по-своему.
   -- Хорошо. Пусть будет, скажем, девяносто. Больше вам все равно не предложат; читатель вас, что ни говори, еще не знает... Хотя написано - превосходно, мы это обязательно будем издавать! -- Голос в трубке расчетливо смолк на пару секунд, дабы собеседник успел переварить лесть и хоть немного размякнуть извилинами. -- Как? Я могу считать, что предварительная договоренность между нами - есть?
   К этому времени Петяша приблизительно припомнил обменный курс и худо-бедно справился с вычислениями.
   По семьдесят пять за лист - выходило солидно.
   По девяносто, значит... еще солидней.
   -- Можете.
   -- Вот и хорошо. Значит, сегодня мы проект договора подготовим, а завтра в обед, где-нибудь около часу, вы к нам подъезжайте... Запишите, пожалуйста, адрес и телефон.
   Раскопав в скопившейся на столе груде барахла карандаш и пустую пачку из-под папирос, Петяша записал продиктованный адрес. По адресу выходило, что находится издательство на проспекте Газа, недалече от Калинкина моста.
   -- Значит, подъезжайте к часу; если договор подпишем, сможете сразу и аванс получить.
   -- Х-хорошо.
   -- Должен вам еще сообщить: мы, пока разыскивали вас, чтобы не терять даром времени, взяли на себя смелость... Словом, сейчас все - уже на стадии макета; самое позднее, через месяц книга поступит в продажу. Да, может быть, у вас еще что-нибудь готовое имеется? Привозите, посмотрим с удовольствием.
   -- Хорошо.
   -- До встречи, Петр Алексеевич. Всего хорошего.
   Послушав несколько времени короткие гудки отбоя в трубке, Петяша взглянул на папиросную коробку с адресом, перевел взгляд на телефон, еще вчера не подававший никаких признаков жизни...
   Нет, вот теперь он точно не станет ни в чем разбираться. Все, что ни делается, - к лучшему, а гармония мира - не знает границ. А он, Петяша, просто пойдет на кухню и выпьет еще кофе.
   С коньяком.
   Вприкуску, мат-ть его за ногу.
  

12.

  
   Добрый, чуткий и вообще невредный Димыч, наконец, понял Петяшино настроение. Дождавшись, пока Петяша расскажет, кто и зачем звонил, он сварил кофе и завел беседу о литературе, за коньяком плавно перетекшую в разговоры "о геополитике" -- так между ними принято быо обозначать пустопорожнее философствование, треп ни о чем и различной степени забавности, в коем оба находили немалое удовольствие.
   За "геополитикой" усидели оставшийся "Ахтамар".
   Между делом Петяша уломал Димыча оставаться ночевать, чтобы назавтра ехать по издательским делам вместе.
   По этому поводу изготовили обильный ужин, выпили еще кофе, отыскали позабытый-позаброшенный хрен знает, с каких пор, будильник, дабы завтра не проспать, и тут дверной звонок, видимо, решил, что пора бы снова напомнить хозяину о своем существовании.
   От нового неожиданного резкого звука у Петяши похолодело в животе. Внутренности словно бы сжались в тугой ледяной ком.
   Проклиная себя за то, что не оборвал до сих пор эту пакостную кнопку, он на цыпочках отправился к двери и прислушался, прильнув к филенке ухом.
   За дверью, слышно переступив с ноги на ногу, кашлянули.
   Кашель был явно не Елкин, а больше Петяша никого не ждал и не желал видеть. Потому он с чистой душой провозгласил:
   -- Кто бы ты ни был - иди в жопу... родной!
   Но неожиданный гость оказался настырен.
   -- Братан, открой, пожалуйста! -- Голос, заметно напряженный, несмотря на наигранную развязность, был Петяше вовсе незнаком. -- Извини, что поздно; я не грабитель и... Звать меня Боря, ты меня не знаешь, но у меня к тебе важное дело. Открой; не через дверь же разговаривать...
   Проклиная мысленно все звезды в небе и нравственные законы внутри, Петяша удержался от высказывания вслух сообщения о том, что он у своей мамы - единственный сын (обычного своего ответа на обращение "братан" от незнакомых) и нерешительно оглянулся на неслышно подошедшего Димыча.
   Тот, перехватив поудобнее палку от швабры, уже довольно давно на всякую потребу поставленную близ входной двери, ободряюще кивнул.
   Отшагнув в сторону, Петяша провернул замок.
   Нежданный визитер переступил порог, и Петяша, притворив за ним дверь, проворно щелкнул выключателем.
   Вошедший в свете яркой лампочки оказался молодым - двумя-тремя годами младше Петяши - человеком, довольно богато одетым и по-модному стриженым.
   И Петяша узнал его сразу.
   -- Димыч...
   Димыч в ответ на Петяшино подмигивание опять согласно кивнул и снизу вверх, без замаха, хлестко и аккуратно впечатал конец палки в затылок вошедшего. Тот без звука качнулся вперед и осел на пол.
   Поставив палку на место, Димыч вопросительно взглянул на Петяшу.
   -- Это - из тех, что на меня напали, -- пояснил тот.
   -- Ну-у? -- Глаза Димыча засверкали в предвкушении удовлетворения любопытства, с которым не далее, как днем, вышел было облом. -- Интересно. Давай-ка...
   Во избежание ненужного, руки бесчувственного Бори скрутили за спиною кухонным полотенцем, после чего он, упакованный, был оттащен в ванную и сунут головой под струю холодной воды.
   Через минуту гость, отфыркнувшись, застонал.
   -- Хорош, -- решил Димыч. -- Потащили в кухню, на стул посадим и зафиксируем.
   Назвавшегося Борей усадили так, чтобы спиной он мог опираться на спинку стула, а плечом - привалиться к стене, и влили в него разом граммов сто коньяку. Некоторое время он постанывал, приходя в себя, затем Димыч, решив, что клиент оклемался достаточно, кивнул на Петяшу и спросил:
   -- Чего от него хотел?
   -- Развязали бы... -- севшим голосом, с пристаныванием попросил незваный гость. -- Вас двое; что я вам сделаю?
   Димыч, налив коньяку и себе, довольно сощурился. Как тут не быть довольну, когда, похоже, так удачно представился случай удовлетворить возбужденное Петяшиным рассказом любопытство. Чтобы не упустить ничего, гостя следовало склонить к максимальной искренности.
   -- Ты нам так и так ничего не сделаешь; сиди как есть. Рассказывай, а там посмотрим. А, если что, вызовем милицию. Скажем: квартирного вора поймали.
   -- С чего это, "вора"-то?! - слегка оживился Борис.
   Димыч радостно улыбнулся.
   -- Какая разница? Его, -- он снова кивнул на Петяшу, -- били? Били. Слова доброго не сказав. За что - непонятно. Это, знаешь, веская причина должна быть, чтобы человека выслеживать и избивать. Вот давай, выкладывай. Посмотрим, стоит ли тебя прощать. Если не стоит, сидеть будешь. Не за хулиганство, так за покушение на кражу со взломом.
   -- И где ж эта кража?
   В голосе Бориса появилась даже легкая насмешка.
   Улыбка Димыча сделалась еще шире.
   -- Сейчас я надеваю твой башмак. Ногой вышибаю дверь. Потом мы с Петькой сажаем друг другу по шишке. В квартире наводим бардак. И вызываем наряд: вернулись, мол, с прогулки, субчика какого-то в дому застали, сопротивлялся, удрать хотел. Вот тебе и кража со взломом... Без применения технических средств.
   Петяша, ввергнутый размахом событий в оцепенение, тупо наблюдал за происходящим, гадая, вправду ли Димыч собирается проделать все им описанное, и если - да, то насколько это реально и что из этого выйдет.
   Выходило - неуютно. Мало того, что - неудобно как-то, некрасиво, так еще и милиция будет всю ночь по квартире колбаситься...
   Да нет, вряд ли. Скорее всего, Димыч его просто на понт берет.
   Борис слышно скрипнул зубами - видимо, тоже подозревал, что его "берут на понт", но предпочел не рисковать.
   -- Ладно, -- на удивление спокойно заговорил он. -- Только рассказывать - долго.
  

13.

  
   Поведанное Борисом - врал ли он, нет ли - больше всего походило на связный, детальный, выпестованный в течение многих лет бред параноика.
   Поначалу Петяшу с Димычем укрепили в этом мнении и Борисовы жалобы на тяжелое детство. Но с жалобами довольно быстро было покончено.
   -- ... И, понимаешь, одноклассники-то: кто - поднялся неимоверно круто, кто - совсем обнищал, а остальные, среднего уровня, -- накупили себе собак позубастее и сидят, ждут, что с ними будет дальше!
   Такая концовка преамбулы, видимо, должна была объяснить, почему Борис не так давно, горя желанием сделаться дипломированным психологом, приехал в славный град Петербург аж из самой Одессы и, всего со второго захода, проведя годик на подготовительном отделении, поступил-таки на психологический факультет славного Петербургского госуниверситета. Родители его были людьми самыми обыкновенными, вследствие чего жить ему приходилось исключительно стипендией да нечастыми посылками с картошкой, салом и луком. Пробовал он искать приработки, однако желающих подработать хватало и без него, а посему, всерьез занимаясь добыванием денег, невозможно было учиться, как следует. В сутках, как ни крути, всего двадцать четыре часа, да и сил у человека - количество ограниченное.
   Но Борис был человеком упорным. Если так, решил он, значит, нужно взять "академку", заработать денег, а уж затем, спокойно и безбедно, доучиваться оставшиеся три года.
   Остановка была за малым: для зарабатывания денег нужна либо квалификация либо оборотный капитал.
   Ни того, ни другого в наличии не имелось.
   Тогда, призвав на помощь природную изобретательность и кое-какие знания, приобретенные за четыре семестра на психфаке плюс пэ-о, Борис решил воспользоваться непомерно разросшейся в средних слоях населения верой в сверхъестественное и страхом перед оным.
   Памятуя о том, что верящие в сверхъестественное должны бы легче прочих поддаваться внушению, он подал в несколько рекламных газет объявления, в коих обещал в кратчайшие сроки и за умеренное материальное вознаграждение избавить всех желающих от любых нематериальных напастей.
   Но клиенты к нему не торопились.
   Просто катастрофически не торопились.
   Выход напрашивался сам собой: Если клиентов нет, их нужно создать самому. Найдя себе напарника, прилично разбиравшегося в технике, Борис решил подыскать подходящую жертву и, вполне обыденными способами, обеспечить ей ряд нехитрых, но несомненных "аномальных явлений". А уж затем - избавить ее от таковых.
   За соответствующую, понятное дело, плату.
   Однако с первого же раза предприимчивым "экстрасенсам" крупно не повезло. На беду себе (и где только был-ночевал в тот момент Борисов психологический талант?!), роль жертвы они отвели некоему Георгию Моисеевичу Флейшману, адвокату и парапсихологу, как тот сам себя аттестовал. Господин Флейшман каким-то непонятным для Бориса образом сразу раскусил подвох, после чего - "подчинил себе все его существо". Как это было проделано и в чем именно заключалось, Петяша с Димычем понять не сумели: в этом месте повествования Борис был совершенно невнятен, словно ему отказывался повиноваться собственный язык.
   Зато дальше все было предельно ясно.
   Ближайший подручный господина Флейшмана, лет тридцати мужик по имени Коля, перепробовавший, судя по всему, едва ли не все возможные способы свихнуться на почве магии, биоэнергетики и тому подобного ведовства, уже однажды спасенный вышеупомянутым господином Флейшманом от психиатрической лечебницы, куда его совсем было упрятали соседи по коммуналке, дал указание: вместе с двумя другими - тоже, видимо, находящимися во власти адвоката-парапсихолога - напасть на нужного человека, избить и посмотреть, не последует ли с его стороны какой-нибудь необычной реакции.
   По исполнении же - подробно обо всем доложить.
   Для чего все это было нужно, Борис, если принимать его слова на веру, представлял себе весьма смутно, адресов-фамилий своих соучастников сообщить не мог, а уверен был лишь в том, что они также подчинялись Флейшману с Колей скорее, "за страх", чем доброй волею.
   -- Страшно это все, -- резюмировал он. -- Потому я к тебе и пришел. Очень уж похоже, что и Коля этот, и сам Флейшман - они тебя боятся. Не спрашивай - не знаю, почему. Но если так - ты, наверное, можешь против них что-то. Ведь - можешь, да? Можешь?
   Борис замолчал, выжидающе, по-собачьи как-то глядя снизу вверх на Петяшу, которого услышанное лишь повергло в еще более глубокий ступор.
   Тело сделалось легким и звонким. Все мысли вытеснил холодный, опустошающий страх, вызванный не столько рассказом Бориса, сколько тоном его и видом - ведь парень-то вправду напуган до полусмерти! Настолько, что и удар по голове уже простил и угрозы Димычевой насчет инсценировки кражи почти не испугался. Да и чего пугаться; если он с самого начала пришел вот это все рассказать...
   Мать твою ети; чем же он, Петяша, ухитрился насолить человеку, способному наводить на других такой страх?
   -- Ну, ты хоть попробуй! -- заговорил после краткой паузы Борис. -- Все равно хуже не будет! Он же от тебя не отвяжется - именно потому, что боится. Уж не знаю, какой реакции он от тебя ждал, посылая нас...
   Только теперь Петяша худо-бедно сориентировался в ситуации. Если все, рассказанное нежданным гостем - правда, тогда можно смело ложиться и помирать, потому как человеку, который может довести другого до такого вот состояния, он, Петяша, вовсе ничего противопоставить не может. Как бы ни был ночной нежданный гость уверен в обратном.
   Ну, а если все это неправда - значит, перед ним просто-напросто еще один сумасшедший.
   Или - жулик?
   Из этих двух с половиной вариантов, которые осторожности ради следовало счесть равновероятными, последний был явно предпочтительней: кучка несчастных шизиков или, на худой конец, мошенников, представлялась Петяше угрозой гораздо менее значительной.
   Что ж, решил он, допустим пока, что этот Боря просто чокнутый. Это, кстати, и допустить легче, достаточно только на него поглядеть...
   -- Ну вот что, -- заговорил Петяша, собравшись с мыслями. --Забавные истории вы, молодой человек, тут рассказываете, но... Чтобы что-то предпринять, мне нужно больше информации: вы пока что ничего полезного не сообщили. Вот вы вначале выясните, что именно этот господин... Флейшман?.. собою представляет, что он может, чего от меня хочет, каким образом над вами властен - этого я с ваших слов не понял, извините, - а уж тогда и приходите за помощью. Лучше бы - в дневное время. А пока - коньяку вот выпейте еще и ступайте. Да; Димыч, развяжи его.
   Пожалуй, так будет умнее всего, рассуждал про себя Петяша. Если этот Боря какой-нибудь шизофреник-параноик, мошенник или же просто шутник, не знающий меры, это вскоре проявится. Хотя бы несообразностями в доставленных им сведениях. Если же нет... тогда, пожалуй, плохо. Тогда придется думать, как избавиться от свалившейся на голову неведомой напасти.
   Лучше всего, пожалуй, будет, если он вообще больше не покажется.
   Но раньше времени напрягаться незачем.
   Однако Борис, видимо, был слишком уж напуган, чтобы вот так взять да уйти навстречу полной неопределенности.
   - Да как же я узнаю?.. Он же учует, если что! Он же меня!...
   Вот же свин неугомонный, подумал Петяша.
   У него от усталости уже начинало першить в глазах, точно кто-то сыпанул под веки горсть мелкого песку. Больше всего хотелось лечь и тихонько заснуть, а отнюдь не разбираться в пугающе-невнятных байках разных шизиков, свихнувшихся на почве моды на сверхъестественное, да к тому же вынуждающих принимать какие-то решения...
   Но выказывать свою слабость перед гостем не следовало. В конце концов, еще неизвестно, чего от него ожидать, а посему, пусть он лучше относится к нему, Петяше, с боязнью и почтением.
   Так оно все же спокойнее.
   Пригодится на всякий случай.
   -- Вот что, молодой человек, -- заговорил он строже. -- Информации, сообщенной вами, для каких-либо конструктивных действий недостаточно. Если уж вы от меня чего-нибудь хотите, то делайте, что вам говорят. А если... Словом, if you want to fuck for funny, fuck yourself and save your money, извините за грубость. Всего хорошего.
   Димыч, уже успевший развязать Борины руки, поднял его за плечи и слегка подтолкнул к выходу.
   Борис на миг заупрямился, словно хотел сказать что-то еще, но тут же махнул рукой и покорно пошел к двери.
   Димыч двинулся следом.
   Через несколько секунд в прихожей хлопнула дверь. И тогда Петяша, пользуясь тем, что никто его не видит, позволил себе звучный вздох облегчения.
  

14.

  
   -- Ну? Что скажешь? -- спросил вернувшийся из прихожей Димыч.
   Он явно был настроен на долгий, обстоятельный анализ происшедшего.
   Петяша поморщился.
   - Димыч! Бля буду, я все понимаю: интересно там, любопытно... Но не хочу я сейчас ни о чем таком говорить. И даже думать. Давай лучше спать, а? Утро вечера мудренее, вечер утра мудаковатее, и, семь раз отпей - один раз отлей... И, вообще, мы, может, в последний раз этого типа видели!
   Димыч разочарованно вздохнул.
   -- Ладно уж, хрен с тобой, золотая рыбка. Покурим только - и айда укладываться.
   Утро и в самом деле оказалось мудренее вечера - хотя бы в том смысле, что не принесло никаких новых неожиданностей.
   Петяша проснулся по звонку будильника в удивительно бодром - приподнятом, можно сказать - расположении духа. Совершив все полагающиеся по протоколу утренние ритуалы, они с Димычем вышли на Пушкарскую, отловили такси и отправились по адресу, записанному на папиросной пачке.
   Прибыв на место, Димыч со своеобычной дотошностью вник в процедуру утрясания и согласования текста договора, заставил-таки издательскую братию поправить несколько показавшихся ему подозрительными пунктов, лично пересчитал обусловленный договором аванс и только после этого позволил Петяше расписаться на каждом из экземпляров договора.
   Издательские, несколько опешившие от такого напора, распрощались с друзьями суховато и пообещали "в случае надобности - известить".
   -- Ну? Чего теперь будем? -- спросил Петяша, оказавшись на улице.
   Лично ему - хотелось бы неспешно и солидно пройтись по магазинам на предмет разных нужных разностей типа вкусной еды и приличной одежды, а после отправиться до дому и дожидаться Елки, если только она уже вернулась из Москвы.
   Или, лучше поехать к ней самому?
   -- Как - "чего"? Известно, чего. Айдате, Петр Алексеевич, где-нибудь на людях посидим. Ибо ресторации - уж два часа, как открыты.
   Критически оглядев свои штаны, Петяша отрицательно покачал головой.
   -- Пожалуй, мы не так сделаем. Поехали, купим мне костюм, туфли и все прочее, что к этому полагается. Потом - в баню, потом - в парикмахерскую, а уж потом - и по ресторациям можно.
   Димыч, никак не ожидавший столь активного и мгновенного включения Петяши в общественную жизнь, изумленно приподнял брови.
   - От-т, повело кота... Ну, поехали. Я до завтра совершенно свободен.
   Петяша и вправду почувствовал, наконец, вкус к рublic life. Эх-ма! Денег - хоть ухом ешь, давно такого ощущения не бывало! И вскоре еще появятся! А ежели еще книги его "пойдут"! ...Он ведь сколько угодно им еще такого добра напишет, только "заряжай", как говорят лабухи!
   Пожалуй, гармония мира и вправду не знает границ!
   Где-то в области солнечного сплетения зародились и пошли кругами по всему телу теплые волны веселой, бесшабашной любви ко всему мирозданию в целом и каждой его составляющей в частности, вымывая из темных закоулков сознания, унося прочь последние песчинки тревог и страхов.
   И тускло-желтые строения проспекта Газа словно бы стряхнули со стен пыль и копоть и заулыбались окружающему миру!
   И скупое солнце, пробившись сквозь облака, вдруг брызнуло вниз множеством зайчиков, весело заскакавших по стеклам окон!
   И машины, снующие туда-сюда, от Фонтанки к Обводному и обратно, точно вздрогнули разом и пошли не абы как, а в едином, в меру истерическом, энергичном, опереточно-канканном ритме:
  
   Все выше!
   и выше!
   и вы-ы-ше!!!
   Стремим мы полет наших птиц!!!
   Пожалуй, гармония мира!!!
   И вправду не знает границ!!!
  
   Жизнь прекрасна и удивительна, подумал Петяша. And if I'll wait I'll see some more, как выражался товарищ сэр Редьярд Киплинг, туды-ть его налево!
  

15.

  
   Проснувшись (а, точнее, очухавшись) на следующее утро, Петяша сразу же, едва продравши глаза, столкнулся с великим множеством нового и непонятного.
   Сам он, в белоснежной рубашке и брюках цвета черного кофе, успевших порядочно измяться за ночь, горизонтально пребывал на неразобранной тахте, возле коей на полу стояла недопитая бутылка шампанского с солидной, незнакомого дизайна этикеткой.
   В пронзительно-чистой тишине, казалось, слышен был шорох пылинок, лениво фланировавших вдоль и поперек променада, ограниченного падавшим из окна солнечным лучом.
   Впрочем, тишина тут же подверглась безжалостному сокрушению: на кухне уютно заскрипел табурет и зашелестела переворачиваемая страница.
   Голова не болела. Не мучила изжога, тяжести в животе - не было и помину, и даже свежесть во рту наблюдалась совершенно необычайная.
   Подгуляла лишь память. Что происходило вчера, как Петяша оказался дома, на тахте, не набузили ли чего, много ли из полученного аванса прогуляли - все покрыто было густейшим, без малейших намеков-искорок, широко известным "мраком неизвестности", коему отдали дань едва ли не все литераторы мира.
   Наверное, Димыч все помнит, решил Петяша. Счас выясним.
   Поднявшись с тахты, он отправился на кухню, откуда вкусно потягивало кофейным ароматом и легким сигаретным дымком.
   -- Димыч! Ты...
   Здесь Петяша прервал реплику.
   Димыча в кухне не было.
   За столом, с чашкою кофе и сигаретой, имея перед собой на столе толстую Петяшину рукопись, уже до половины прочитанную, помещалась совершенно незнакомая девушка.
   Лет ей, с виду, было не больше восемнадцати. Правильное округлое лицо со средней полноты губами, недлинным безукоризненным носом и слегка зеленоватыми глазами; гладко убранные назад и связанные в хвост длинные русые волосы; простая белая блузка и облегающие джинсовые штаны цвета какао с молоком, выгодно, хоть и без излишней откровенности, подчеркивающие стройность фигуры...
   Короче говоря: добавлять - нечего, убавлять - жалко.
   Оторвав взгляд от страницы, гостья взглянула на Петяшу, взиравшего на нее с примитивным - без всяких оттенков - первобытным недоумением, с некоторой опаской.
   -- А где Димыч? - спросил, наконец, Петяша, совладав с путаницей рвущихся из сознания наружу противоречивых побуждений.
   -- А-а... Дима? Он ушел еще вчера, как только мы вас привезли. Позвонил куда-то, сказал, что спешит, и ушел. По-моему, расстроен был отчего-то, -- отвечала девушка.
   Способность к логическому мышлению мало-помалу встряхнулась от утренней дремы и включилась в работу. Ежели Димыч счел возможным и правильным оставить его, Петяшу, бесчувственного и беспомощного, на произвол доброй воли и человеколюбия неизвестной особы женска полу, то ее, пожалуй, можно не опасаться. К тому же, если она здесь, значит, он, Петяша, и сам вчера против этого не возражал. Как минимум.
   Впрочем, Петяше и без логических выводов почему-то не хотелось подозревать эту девушку в злоумышлениях относительно своей особы. Девушка ему понравилась: сидит себе, читает, да - с интересом...
   Только вот - неудобно-то как! - память, видимо, отказала напрочь.
   Как же ее зовут?
   Не обидеть бы...
   -- Видите ли, -- осторожно начал он, -- мы тут вчера... Словом... как вас зовут?
   -- Катя. - Судя по тону, аберрации Петяшиной памяти девушку не смутили и не обидели. - Мы вчера в Гостином познакомились, в кафе... ой, Дима ведь сказал, что вас кофе надо напоить!
   Девушка, которую звали Катей, поднялась из-за стола и прежде, чем Петяша, накрепко убежденный в неспособности женщин к изготовлению кофе в силу каких-то темных особенностей их пола, успел хоть слово вякнуть, сноровисто вытряхнула из джезвы в мусорное ведро спитый кофе, положила в нее все, что требуется, и поставила на медленный огонь.
   -- Вы идите пока, умывайтесь. Я все сделаю!
   Через двадцать минут Петяша, приняв душ, побрившись и облачившись во все свежее (по магазинам вчера явно прошлись основательно: куплено было все, что нужно, и даже немножко больше), уже завтракал чашкой замечательно - точно так, как он любил - сваренного кофе с "Ахтамаром" вприкуску.
   Есть - не хотелось.
   Девушка Катя сидела напротив и, дымя сигаретой, неотрывно смотрела на Петяшу, и это, вопреки всему жизненному опыту и складу характера, почему-то нимало не тяготило. Катя как-то поразительно уютно вписывалась в настроение и вообще в окружающий мир.
   Гармония коего, как известно, не знает границ.
  

16.

  
   Покончив с кофе, Петяша блаженно расслабился и закурил.
   Удивительно, но уютная, безмятежная ясность утра нимало не замутилась от вкусного табачного дымка; отчего-то эффект вышел прямо противоположным.
   -- Катя, -- неловко спросил он, -- а как же с вашими домашними? Дочь пропала; ночует неизвестно где и неизвестно с кем... Беспокоятся, наверное.
   -- А они на даче сейчас, -- с заметной радостью отвечала девушка. - Вернутся только через месяц.
   Судя по всему, ей тоже было отчего-то очень уютно вот так вот сидеть с Петяшей, поить его кофе и, не отводя взгляда, рассматривать - словно, в каком-то смысле, собственных рук произведение.
   Ну, добре, решил Петяша.
   Видимо, намедни он ничем особым себя не скомпрометировал и с грязными приставаниями не лез...
   Или - как?
   Вспомнился к случаю анекдот. "Знала б, що такый, отродясь бы с тобой в лис не поихала..." Но тут Катя прервала неловкое, затянувшееся молчание:
   -- А это - вы написали?
   Заглянув в рукопись, Петяша обнаружил, что читала гостья его "Долгую, нудную сказку", найденную, вероятно, в комнате, под столом.
   -- Я... написал.
   -- Я помню; Дима вчера про какое-то издательство говорил... Значит, вы - писатель? Настоящий?
   Петяша призадумался. В другой ситуации он истолковал бы вопрос не иначе, как издевательство, однако тут он был задан слишком уж почтительно и простодушно, и все это было, скорее, даже приятно.
   -- А черт его знает, -- отвечал он наконец. - Пожалуй, что настоящий. Не игрушечный же.
   Катя замолчала и опустила взгляд к странице рукописи. Петяша же, вовсю вкушая давно позабытый, небывалый уют, принялся с интересом наблюдать за ней.
   Девушка была красива. Просто поразительно красива.
   Однако ее манера держаться настолько уж не совпадала с обликом, что это помимо воли настораживало.
   Вообще-то к молодым девушкам с подобной внешностью Петяша - именно из-за бойкого их поведения и эгоцентрического образа мыслей и (что еще хуже) действия - всегда относился с недоверием. Несколько раз, в ранней молодости, ожегшись на общении с подобными, он - как-то само собою так вышло - стал относиться к ним, точно к деталям, служащим исключительно украшению пейзажа, не более. Зато в других, гораздо менее броских, умел порой находить такое, о чем они сами и не подозревали...
   Как правило, все это весьма льстило вторым и - порою - до глубины души оскорбляло первых.
   И вот теперь перед ним сидела девушка, сумевшая каким-то образом прошибить плотную, тяжелую завесь привычного, годами устоявшегося стереотипа, и было это едва ли менее невероятным, чем все события последних дней.
   По крайней мере, так Петяше сейчас казалось.
   И потому, ни о чем не задумываясь и не зная, зачем и что последует дальше, Петяша накрыл ее руку, лежавшую на столе подле рукописи, ладонью и крепко сжал.
   Катя и не шевельнулась. Только рука ее, слегка повернувшись ладонью кверху, с неожиданной силой сжала в ответ Петяшину кисть.
   А что Петяша?
   Петяша замер от наступившего внезапно ощущения, что все, наконец, идет, как надо, без сбоев и обломов, и уют ничем не нарушен. Захотелось сделать Кате что-нибудь невыразимо приятное; она словно бы сделалась одновременно и младшей сестренкой, и лучшей подругой, и вместе - любимой женщиной.
   Катя между тем подняла взгляд от рукописи...
   И во всем этом было что-то смутно знакомое, но Петяша не успел разобраться, что именно.
   Дверь кухни со скрипом, заставившим вздрогнуть, отворилась.
   На пороге стояла Елка.
  

17.

  
   И сам Петяша, сидевший к двери боком, отчего пришлось неудобно повернуть голову, и Катя, все еще неотрывно смотрящая на него, были ввергнуты неожиданным появлением Елки в полный ступор. Именно от неожиданности этой Петяше было особенно не по себе, хотя он-то, в отличие от Кати, знал, что Елка имеет собственный ключ от входной двери.
   Елка же - просто стояла в дверях, нехорошо глядя на Петяшу. Петяша также, не моргая, глядел в ее глаза.
   "Eyes of gray... a sodden quay..." - вспомнилось отчего-то.
   При этом - первом - проблеске мысли Елка, точно услышав мысленную реплику Петяши, круто развернулась и вышла.
   В прихожей слышно хлопнула дверь.
   Йо-о-об твою мать... - протяжно, тоскливо и досадливо подумалось Петяше.
   Как же так?
   Он ведь вовсе не имел в виду оставлять Елку и вообще причинять ей боль...
   Он относился к ней ровно так же, как и прежде!
   Почему ж?..
   -- А кто это была? -- тихонько, потерянно как-то, спросила Катя.
   Петяша задумался.
   И вправду, как тут отвечать? Поневоле задумаешься, если только хочешь, чтобы ответ твой поняли, как надо.
   Елка была для него...
   Все дело в том, что отношения с девушками смолоду складывались у Петяши сложно. Удивительно, но - факт. Поначалу он девушкам нравился, однако рано или поздно это в более или менее острой форме сходило на нет. Общение с ними, как на грех, полностью исключало процесс размышления и познания, о котором уже сказано было выше. Не говоря уж о том, что сильно замедляло, усложняло занятия литературой.
   Этого вот "или - или" не избежать было никак. А девушки, чувствуя тем самым органом, что зовется в народе женской интуицией, такого более чем странного соперника, ревновали к размышлению дико, хотя и неосознанно, и, в конце концов, уживались с Петяшей ненадолго.
   Более всех, как водится, страдал от всего этого сам Петяша, хотя кое-кто с этим утверждением, пожалуй, не согласится наотрез. Девушки словно бы отнимали, отказывали ему в чем-то очень и очень важном. на них приходилось сосредоточиваться полностью, отдавать им все силы и время, а нить размышлений, такая тонкая, еле ощутимая, при этом неизбежно терялась, рвалась. Никаким пером, никакой кистью шириною хоть в задницу орангутана, не описать, сколь неприятна такая потеря! Даже самое слово "неприятна" лишь весьма и весьма приблизительно отражает суть дела, однако, полностью подходящего по смыслу прилагательного не сыщется, наверное, ни в одном языке мира.
   Самым же поганым было то, что любой из двух вариантов развития событий гарантировал неизбежную утрату.
   Пожалуй, менее цельной натуры человек непременно повредился бы в уме либо впал в крайность, раз навсегда отказавшись от одного из двух взаимоисключающих предметов. Однако ж самодостаточность и цельность Петяшина характера сравнимы были с самодостаточностью и цельностью железобетонной плиты. Правда, от этого было не намного легче: противоречие раздирало постоянно, но - удивительно! - никак не могло разодрать окончательно.
   Самая мучительная из пыток, как известно, та, которая длится дольше. Вот, кажется, после многочасовых мук дошел уже человек до точки, потерял сознание и не чувствует боли, однако опытный палач отливает его водой, дает нюхнуть нашатыря, приводит в чувство, заботливо смазывает ссадины перекисью водорода и расчетливо, не форсируя, без гнева и фанатизма, скрупулезно отмеренными дозами продолжает процедуру...
   А Елка, симпатичная, невысокая блондинка с глубокими серыми глазами, приятным голосом и не такой уж посредственной фигурой, не в пример всем прочим, отлично уживалась с Петяшей вот уже два с лишком года. Она училась на филфаке Петербургского госуниверситета, была очень даже неглупа по-житейски, однако ее не отпугивало ни катастрофическое материальное положение Петяши, ни приступы размышления, весьма схожие по внешним проявлениям с многодневным тихим запоем, ни неудачный, по молодости лет заключенный с кем-то из тогдашних его девиц брак в его прошлом, ни даже отсутствие сколь-нибудь определенных и обнадеживающих перспектив в его будущем.
   Безропотно, опять-таки в отличие от многих ее предшественниц, терпела она и Петяшины сентенции о том, что женщины вообще неспособны к творчеству, или насчет того, что из филологов - за незнанием ими ничего, кроме собственно филологии - никогда еще не получались пристойные писатели.
   Петяша же с бесстрастным благодушием статуэтки Будды Шакьямуни относился к безуспешным попыткам ухаживания за Елкой со стороны ее эстетов-соученичков (среди коих она считалась невестой из "очень приличных") и безрезультатным попрекам ее родителей, которые выбора дочери отнюдь не одобряли.
   Таким образом, они были вместе и счастливы...
   -- Мне лучше уйти, да? -- все так же потерянно спросила, не дождавшись ответа, Катя.
   -- Нет. Ты уж лучше останься.
   С этими словами Петяша, переборов неприятную, сосущую тоску под ложечкой, еще сильнее, ласковее сжал пальцами ее ладонь.
  

18.

  
   С этого момента жизнь покатилась прямиком в светлое будущее - так катится по песчаному пляжу в лазурное море невзначай выпущенный из рук яркий, веселый мяч.
   Желания и настроения Кати всякий раз неожиданно точно совпадали с настроениями и желаниями Петяши, и это было прекрасно, и гармония мира не знала границ.
   Задумываться о прошедшем либо грядущем было некогда. И незачем.
   Ночами они любили друг друга, пока не одолевал сон, а, проснувшись, шли гулять, однако дольше получаса на улице не выдерживали - спешили обратно, чтобы заняться любовью снова.
   Вдобавок Катя на удивление здорово готовила.
   Так, словно бы в ленивой, недлинные сновидения порождающей дреме, прошло что-то около недели. За это время Петяша полностью утратил ощущение грани между реальностью и иллюзией. Да как же было не утратить, если реальный окружающий мир, можно сказать, самоустранился, оставив в покое маленький мирок Петяшиной квартиры. В нем, в прочем мире, просто не было надобности. Он ненавязчиво, ничем не напоминая о себе, снабжал квартиру электричеством, газом и водою обеих температур; холодильник был полон продуктов; любых же других проявлений внешнего мира Петяше с Катей не требовалось. Настолько, что даже допотопный, собранный Петяше в подарок Димычем из запасов устаревшего, оставшегося после собственных многочисленных апгрейдов железа, компьютер, без дела сверкал со стола непроницаемо-черной гладью монитора.
   Огромный, ласковый мир - словно бы понимал это.
   Никто за весь истекший период не пытался посягать на внимание их и общество, не скребся в дверь и не обрывал невесть с чего заработавший телефон. И на данном конкретном, вот только что, сию минуту наступившем моменте вовсе не стоило бы останавливаться, если бы не иссякли холодильные запасы. Таким вот характерным интеллигентным покашливанием внешний мир, словно давно забытый в углу стола гость, счел, наконец, возможным напомнить о своем существовании.
   Судя по интенсивности ощущений в желудке, последнее подъели давненько. За окном имело место какое-то совершенно неопределенное время суток, и Петяше, впервые после долгого перерыва, приспела нужда в измерении времени. Он взялся за телефон. Времени, если верить металлоголосой даме, откликающейся, ежели набрать службу точного времени, оказалось: двадцать два часа семнадцать минут. Облачившись в брюки, сорочку и пиджак, Петяша ощупью определил наличие в кармане каких-то денег, минуту поразмыслив, повязал галстук, прихватил с кухни большой полиэтиленовый пакет со странной надписью "TНIS IS MY ONLY SUIT FOR НALLOWEEN" и вышел на лестницу, осторожно, дабы не разбудить Катерины, притянув за собою дверь.
   Вечер выдался - просто на удивление. Собственно говоря, уже ради одного подобного вечера стоило покинуть хоть ненадолго квартиру.
   Вдоль Съезжинской подувал-повевал легкий, прохладный ветерок; впереди, над крышами домов, небо было еще светло, розовато, а позади - успело уже налиться глубокой ночной синевой.
   Пушкарская, несмотря на не столь уж и поздний час, пребывала в безжизненной тишине, лишь далеко впереди шуршали по Большому проспекту нечастые машины.
   Мир тек по руслу времени в медленном, задушевном и печальном ритме, наподобие ритма известной песни "Беса ме мучо".
   Неторопливо, подчиняясь общей настроенческой тенденции мира, направился Петяша к Большому, изобилующему, как известно, магазинами, торгующими круглые сутки напролет.
   Странные, надо заметить, заведения - эти мелкие круглосуточные магазины конца 90-х.
   Витрины их, сияющие, словно золотые зубы, в темной и не шибко-то, в общем, опрятной пасти Ночи, дразнят взоры усталых путников, не имеющих средств на такси по позднему времени, и вызывают брезгливое недоумение у прочих, имеющих средства и на такси и на закупки всего, что необходимл в доме, мелким оптом. Внутреннее же содержание этих магазинов на первый взгляд готово к любым услугам тех, кто обладает деньгами и желанием потратить оные. Но искать здесь продуктов питательных и вместе дешевых бессмысленно. Здесь все продукты дороги, хотя не все - питательны. И то сказать, ну, кому понадобится среди ночи коробка овсяных хлопьев сорта "Экстра" или же пачка соли крупнонаждачного помола N1? А вот в ананасе, авокадо или, скажем, гуайяве, не говоря уж о сомнительного происхождения ликере "кюрасо", легко узнаваемого всеми по веселому цвету раствора медного купороса, может возникнуть надобность и под утро.
   В данный момент Петяша обладал деньгами, и посему без раздумий вошел в первые попавшиеся остекленные светящиеся двери.
   Прочих покупателей в магазине не было, что позволяло бездействующим продавцам беспрепятственно наслаждаться созерцанием портативного телевизора. Минут пятнадцать ушло на определение степени необходимости тех или иных продуктов, а затем Петяша, после некоторых раздумий удовлетворившись, за отсутствием "амфоры", какими-то безликими американскими сигаретами, свершил акт купли и направился на выход.
  

19.

  
   Дверь - два листа стекла в черной металлической раме - пастью разинулась навстречу.
   Вокруг внезапно сделалось темно и влажно; по ноздрям шибанул резкий, противный, звериный какой-то запах.
   Пасть - гигантская, непонятная - была повсюду, словно бы вся вселенная стала вдруг одной абсолютной пастью, нимало не нуждающейся в жалких придатках наподобие желудка, кишечника или хоть черепной коробки.
   Она не заглатывала. Она растворяла в себе.
   Невозможно передать, что почувствовал Петяша в этот момент! Страх мягким, неосязаемым кляпом закупорил накрепко горло, связал по рукам и ногам, оглушил, ослепил, обезмыслил. Внутренности стянуло к солнечному сплетению, сжало в тугой, холодный ком. Внутри черепа от стенки к стенке мячиком заскакал, забился нечленораздельный протестующий вопль. На миг встало перед глазами нигде никогда не виданное, однако ж поразительно знакомое лицо - полное, с клинышком седоватой бородки, седоватым же клинообразным, торчащим вверх чубом, между коими поблескивали из мешковатых морщин темных век пронзительные глазки...
   И невнятный вопль отчаяния и протеста обрел вдруг форму.
   Пронзительное, уши рвущее "не-е-е-ет!" стальным подшипниковым шариком влепилось в высокий, благообразный лоб столь поразительно знакомого незнакомца.
   Лицо подернулось рябью...
   ...и исчезло, блеснув напоследок зубами - то ли в безмолвном крике, то ли в злобном шипеньи.
   Наступила полная, мазутно-непроглядная темнота.
   Громкий лязг заставил Петяшу вздрогнуть всем телом. Тьма, словно осыпавшись от встряски, поредела, и он обнаружил, что стоит, привалившись к стене, в темной, дурно пахнущей парадной.
   В правой руке имел место туго набитый полиэтиленовый мешок с ручками.
   На стене, под тусклой от толстенного слоя пыли лампочкой-сорокаватткой кто-то начертал жирно, ярко-красной губной помадою: "TREAT ME LIKE YOU DID TНE NIGНT BEFORE", сопроводив надпись весьма натуралистическим изображением могутного мужского органа, отчего-то вызвавшего в памяти стебное словосочетание "Мужской Половой Хуй".
   У кого что болит...
   Парадная наполнилась гулом - видимо, приведший Петяшу в чувство лязг издала захлопнутая кем-то, спускающимся теперь вниз, дверь лифта. С усилием отлепившись от стены - еще не хватало, чтобы за пьяного приняли! - Петяша вышел на улицу.
   Рядом, вдоль первого этажа здания, черно поблескивали окна аптеки и еще каких-то непонятных с первого взгляда заведений.
   Никакого круглосуточного магазина - не наблюдалось.
   С сомнением осмотрев двери покинутой только что парадной, Петяша опасливо заглянул в пакет.
   Купленные продукты были на месте.
  

20.

  
   Назад Петяша возвращался с тягостной, звонкой и прохладной пустотой под рубашкой. Пустота ужасно замедляла движения, но вместе с тем - сообщала телу легкость тополиной пушинки. Теплый, почти неощутимый в горле дым сигареты, не обладавшей ни вкусом ни сколь-нибудь толковой крепостью, не помогал совладать с сумбуром мыслей и ощущений.
   Покинув квартиру, он словно бы пробудился от какого-то волшебного сна, в котором полностью забываешь как о том, что было в недавнем прошлом, так и о том, что на свете, как ты жопой ни верти, существует будущее.
   Только сейчас насели, навалились угнетающе: и невнятный какой-то, неожиданный, быстрый разлад с Елкой (ведь с тех пор так и не появлялась), и недоговоренность, неопределенность перспектив в отношениях с Катей, и странное, внезапное исчезновение Димыча (уехал, ни слова ни полслова не сказав и даже записки не оставив, да так до сих пор и не проявлялся) тоже внушало беспокойство.
   А главное - вот это, только что пережитое.
   Что это было?
   Он, Петяша, пошел в магазин, зашел неизвестно куда... или вышел неизвестно куда? Продукты-то - вот они... Э-э, но ведь не было там, в том доме, никакого магазина, откуда продуктам взяться?!
   Сунувшись в пакет, Петяша вытащил большое красное яблоко. Осмотрел, понюхал, откусил...
   Хорошее яблоко, качественное. А вот - коньяку бутылка, ветчина, майонез, хлеб, кофе, шоколад, сыр... и даже чек скомканный!
   Значит, был-таки магазин? В таком случае - куда девался?
   Муть в голове - вероятно, остатки пережитого ужаса - делала мысли на редкость неотчетливыми. Сбоку кто-то подошел, о чем-то довольно нахально спросил. Петяша непонимающе, с раздражением взглянул на подошедшего, но тот, вместо того, чтобы, как любой нормальный человек, повторить вопрос, вдруг переменился в лице и целеустремленно зашагал прочь. Только тут до Петяши дошло, что просил прохожий всего лишь о сигарете.
   -- Э, погоди! - окликнул он.
   Но прохожий, словно вовсе не он несколько секунд назад желал попользоваться на халявку табачком, вздрогнул и ускорил шаг.
   Тут же забыв о нем, Петяша в задумчивости остановился.
   Разрешить сомнения было - проще простого. Всего-то: вернуться назад по Съезжинской и убедиться, есть ли там, на углу Большого, круглосуточный магазин. Но при одной мысли об этом ноги сделались на миг ватными, а затем с неожиданной прытью понесли хозяина в противоположную сторону - к дому.
   Нет уж. Хрен.
   С него, Петяши, на сегодня - хватит. И жрать охота, и Катя ждет, и вообще - морген, морген, нур нихьт хойте, к терапевту, к терапевту, в следующий кабинет, товарищ пациент. Окончательно убедив себя, что возвращаться на Большой в данный момент незачем и глупо, Петяша устремился к дому уже осознанно.
   С опаской войдя в свою парадную, он нашарил в кармане ключи, взбежал к себе на второй этаж - и увидел не кого иного, как давешнего ночного гостя, Бориса.
   Тот сидел на корточках под дверью Петяшиной квартиры, привалившись спиною к стене. С прошлого раза он заметно осунулся и обтрепался. Модная, дорогая одежда его из-за этого выглядела теперь нелепо. Мешковато как-то.
   Борис поднял на подошедшего Петяшу взгляд. Глаза его блестели лихорадочно.
   -- Ну-у, здрасьте - кого не видели, -- с опасливым брюзгливым недовольством протянул Петяша.
   Менее всего на свете хотелось ему сейчас лицезреть всяких там Борисов, от которых еще непонятно, чего следует ожидать. Тем паче - беседовать с ними. А ведь, да, сам же ему в прошлый раз сказал, что информации недостаточно...
   Кто, блллин, за язык тянул дуррака, спрашивается?!
   Поспешно, дабы Борис не успел заговорить и вывалить на него, Петяшу, новую непонятную и пугающую информацию, он набрал воздуху в легкие и сказал:
   -- Ну? Какого хера тебе тут опять надо? Не верю я ни в какое там колдовство и прочие... энергологосы! И о твоих делах ничего не знаю и знать не хочу! Не бывает такого. Не бывает! Моя точка зрения объективна, потому что мне так нравится, и все тут! Ясно, нет?
   Взгляд Бориса сделался еще безумнее прежнего. Но голос звучал на редкость спокойно:
   -- А с тобой ничего такого странного, необычного последнее время не случалось? Отчего на истерику сбиваешься?
   Петяша на миг задумался. Неужто знает? Откуда? Вроде бы, неоткуда... А хоть бы и знал! Мало ли, что он там знает...
   -- Нет! - отрезал Петяша, проворачивая ключ в замке.
   Шагнув через порог, он твердо захлопнул за собою дверь.
  

21.

  
   Борис остался сидеть, как сидел. Ему хотелось странного, противоречивого. Хотелось сразу: и трезвонить, колотить ногами в дверь, пока не откроют и не выслушают, и вместе с тем - бежать поскорее, подальше от этого человека, внушающего темный, непонятный, неодолимый страх.
   Сказать по правде, он знал, что идет к Петяше зря, так как, вопреки давешней договоренности о добыче дополнительных сведений, явился с пустыми руками.
   Но - так уж хотелось, чтобы успокоили, обнадежили...
   Чтобы просто выслушали, в конце концов.
   Однако - кто бы мог подумать, что люди способны настолько уподобляться страусу перед лицом неизвестного... Речь Петяшина, несмотря даже на солидную психологическую подготовку, вызывала легкую, равнодушную брезгливость.
   Последние дни Борис не показывался ни на снимаемой квартире в Озерках ни у господина Флейшмана. Он боялся. Все казалось, что адвокат-парапсихолог уже полностью осведомлен о его тайном визите к Петяше. Ночевал по друзьям, а порой на вокзалах, стараясь, по возможности, нигде не проводить две ночи подряд... Нечего сказать, легкая задачка: "расскажите, каким образом он над вами властен"!
   Самое страшное для Бориса было как раз в том, что он не знал, отчего беспрекословно подчиняется этому, намеченному некогда в качестве лоха, "денежного мешка", человеку. Просто - сама мысль о неповиновении повергала в непереносимый, липкий ужас.
   Вдобавок теперь, после краткого разговора с Петяшей, он уже не мог бы сказать, кто из этих двоих страшнее. Отчего Петяша внушал ему (а заодно и его патронам) страх, он тоже не смог бы объяснить, если б кому пришло в голову спрашивать. Внушал - и все тут.
   Кто знает, что такое там кроется, за гранью рационального...
   Поудобнее привалившись спиной к стене, Борис устало сомкнул веки - и мир в лице серо-зеленой лестничной клетки перестал для него существовать.
  

22.

  
   Ну, а Петяша, войдя в квартиру, шмякнул на пол пакет с добытыми едами, скинул пиджак и еще из прихожей швырнул его на тахту.
   Слава-те, господи, наконец-то - дома!
   С этой весьма облегчительной мыслью он и сам, вслед за пиджаком, прошел в комнату.
   Кати в комнате не было, зато квартира была полна звуков: на кухне мощно орала, исторгая из динамика какую-то неопределенно-эстрадную музыку, радиоточка, а в ванной вовсю нахлестывал душ.
   Опустившись на тахту рядом с пиджаком, Петяша закурил, развеивая в воздухе вместе с дымом только что пережитый страх.
   Вот посидим сейчас, думал он, покурим, Катерину из ванны извлечем... Она ужин изготовит; хорошо... А после - кофейку, да с коньячком; вовсе замечательно...
   Гармония мира не знает границ...
   А пока...
   Чем бы пока заняться?
   Думать не хотелось: во многом знании, как известно, много печали, а во многом размышлении этой печали наверняка еще больше.
   А не лепо ли ны бяшеть, братие, начати новый роман? Возможно, даже - новыми словесы. И отвлечься поможет, и поторопиться бы надо, пока за это еще деньги согласны платить.
   Петяша в задумчивости подошел к столу, смахнул с пишущей машинки гору разрозненных листов с заметками, вставил в каретку чистый лист и прошелся для пробы пальцами по клавишам.
   Ч-черт, лента совсем слепая...
   фывапролдж...
   Ладно, хер с ней. Пора отвыкать от старых привычек и привыкать к дарам прогресса. Во-первых, должна же от этого пакостного прогресса быть хоть какая-то польза для прогрессивного человечества. Во-вторых, если так и продолжать работать по старинке, то скоро не только Димыч, а и куры засмеют. Вдобавок надо уже и нетмейл свой забрать, а то неудобно: босс, конечно, человек мягкий и терпеливый, но надо же и совесть иметь! И - мало ли, может, там в кои-то веки кто-нибудь написал что-нибудь интересное... Хотя вот для Петяши такая переписка - дело довольно новое, а потому интересное и забавное, а те, кто давно в теме, уже говорят, что Фидо - на закате. Если так, надо бы этот пресловутый Интернет осваивать - что за зверь такой, интересно? Как-то видел у Димыча IRC-чат. Сидят, обмениваются репликами, только написал - тут же тебе и отвечают. Прямо какой-то многопользовательский блокнот. Деньги теперь есть, можно Фидо не ограничиваться, а накупить карточек доступа хотя бы... а то и постоянное подключение купить.
   С этими мыслями Петяша включил старенькую "четверку", медленно, но довольно стабильно тянувшую Windows 95, запустил мейлер и Word и, несколько времени подумав под негромкое стрекотание модема, принялся писать:
  
   Некогда не было ничего помимо абсолютного Ничто.
   Сгустилось Ничто и исторгло из себя Его, и был Он голоден и наг. И сказал Он: "Пусть станет мне еда и одежда". И сгустилось Ничто в другой раз, и исторгло из себя зверей, дабы мог Он пропитаться их мясом и в шкуры их облачиться. И погнался тогда Он за зверем, но был зверь быстр и убежал прочь.
   И сказал Он, утомившись бегом: "Пусть же станет мне еда и одежда, ведь я достаточно потрудился!" И сгустилось Ничто в третий раз, и сделался тогда большой огонь; и убил тот огонь зверей и сам продолжал гореть.
   Тогда разорвал Он убитых зверей на куски, сложил в котел с водою и поставил на тот огонь, а сам же задремал в ожидании пищи.
   И тогда - появились от тепла на голове одного из зверей двое, давшие начало всему человеческому роду, каков есть он теперь, и назвали голову зверя своею землей, и принялись множиться, пока не заняли всю землю.
   И лето теперь сменяется зимним холодом, когда кипение воды выносит голову наверх, прочь от раскаленного днища котла; и дневной свет сменяется тьмою ночи оттого, что токи воды поворачивают нас вместе с головой то к свету днища котла, то к тьме его крышки...
   Но ныне - не об этом речь моя.
   Случилось так: взбурлила вода в котле, и сильно хлынула наружу, и едва не загасила огонь.
   Тогда пробудился Он от страшного шипенья и принялся раздувать жар. Исторг едкий дым из глаза его слезу; упала слеза в котел, и стало из нее Знание для людей.
   Поднял то Знание некий безымянный теперь человек, но, не вынеся непосильной тяжести, уронил наземь. Рассыпалось тогда Знание на многие осколки, и взял каждый, случившийся рядом, долю по силам себе. С тех пор ни единая крупица Знания не должна оставаться без хозяина, ибо, сделавшись ничьей, падет она на землю и рассыплется на крохи столь мелкие, что никто не сможет собрать их. А если исчезнет с земли все Знание - пропасть тогда и всему роду человеческому, задолго до того, как доварит и съест Он мясо свое...
  

23.

  
   Приостановив процесс созидания, Петяша отвалился на спинку стула, закурил новую сигарету и перечел написанное.
   А что, пойдет!
   Пожалуй, решил он, надо из этого сказку позабавнее сделать. И чтобы действие происходило здесь и сейчас. Ибо нефиг разных эскапистов-мескапистов баловать. И без того разбалованы уже донельзя.
   Однако ж - к вопросу о "здесь и сейчас". Роман - он еще когда допишется. А вот если попробовать изваять рассказ? О том, что происходит здесь и сейчас, в меру издевательский, и чтобы широкие народные массы поняли и прониклись. И частично - взбурлили негодованием, потому как рассказ - издевательский. Написать - и на литературных эхах в Фидо немедленно проверить.
   Идея понравилась. Предстояло только понять, с какого конца за нее взяться: рассказы Петяще традиционно не удавались: слишком много хотелось сказать, тогда как рассказ подразумевает предельную лаконичность. И, собственно, о чем?
   Петяша закурил и задумался. На четвертой затяжке взгляд его, бесцельно следивший за игрой клубящегося дыма в солнечном луче, упал на обложку одной из карманного формата книжек, валявшихся на столе.
   What Strange Stars and Skies. By Avram Davidson...
   Стоп-стоп-стоп! Был там один рассказик, вполне подходящий под "здесь и сейчас". Для первого опыта проделаем то же, что проделал товарищ Волков с "Волшебником из страны Оз": творчески переведем товарища Дэвидсона, изменив время и место действия. А чтобы покойный не обижался, первый абзац посвятим намеку на сие обстоятельство - для тех, кто понимает, конечно.
   Добив сигарету и загасив ее в исполнявшей обязанности пепельницы консервной банке, Петяша вновь придвинул к себе усыпанную пеплом клавиатуру:
  
   НЕ УПУСТИТЕ ШАНС!
   Эту историю я, как и многие новости в последнее время, услышал не от кого-нибудь, а от одного американского знакомого, с коим состою в переписке. Впрочем, Абрам, как я - на русский лад - называю Эйба Дэвидсона, вполне мог и разыграть меня; он давно знает, что телевизора я не смотрю, радио не слушаю и даже не подписан ни на одну из фидошных новостных эх, и порой этим пользуется в целях учинить надо мною какую-нибудь более-менее невинную хохму. Хотя... ранее его письма-мистификации неизменно сопровождались тирлайном с надписью : "DRINK COCA-COLA!"; он это называет своим посильным вкладом в "total coca-colonization of the world".
   Я честно попытался навести соответствующие справки в кругу своих знакомых и выяснил лишь, что широкая российская общественность, подобно мне, еще не в курсе той цепочки событий, которая, связав воедино ветви благородных лавров просвещения и развесистую клюкву телестудий, завершилась - что, пожалуй, весьма символично - не так давно, около трех лет назад, первого числа апреля месяца. Не знаю, как вы, а я полагаю, что стране - хотя бы иногда - требуется знать героев текущего момента, тем более, что разоблачения "преданий старины глубокой" успели уже приесться публике. Конечно, имена тех, о ком я расскажу ниже, лет через ...дцать и без меня станут известны всему миру, но --- тем не менее.
   Бегло перечтя написанное и посчитав дань автору оригинальной идеи отданной, Петяша отделил оную от основного текста тремя звездочками-астерисками и продолжил:
  
   ***
   История началась зимним воскресным вечером (сколь прекрасна питерская зима, особенно в феврале месяце - известно всем). Семейство кандидата физматнаук Николая Ивановича Маркова, доцента одной из кафедр физфака СПбГУ, уж несколько часов, как отужинало. Ужин состоял из разогретых на сковороде вчерашних макарон, сдобренных геркулесовой кашей, и съеден был, пусть без энтузиазма, зато и без остатка. Далее, госпожа Маркова со старшей дочерью, Ириной, отправились "посидеть" с соседскими детьми. Это занятие, которому посвящались около пяти вечеров в неделю, позволяло более-менее сносно одевать Ирину. После старшей дочери одежду донашивала сама госпожа Маркова, а уж затем "обновки", будучи укорочены и обужены, обретали второе воплощение и поступали в распоряжение младшей дочери Марковых. Татьяна, нежеланное дитя, выглядевшее в свои десять лет от силы на семь, упорно противилась такому круговороту материи в семействе, но ржавый топор семейного бюджета отсекал излишние сущности почище всякого лезвия Оккама.
   К счастью, в этот вечер Татьяна пребывала в тихом расположении духа. Около восьми часов она присоединилась к Павлику, единственному сыну Марковых, сосредоточенно низавшему на картонки в виде сердечка заколки-"невидимки" (десять заколок на картонку). Работа эта, в нарушение всех законов и постановлений, регламентирующих детский труд, была предоставлена соседом по лестничной клетке, владельцем мелкого оптово-розничного магазинчика, торговавшего всякой всячиной. Антон Петрович (так звали соседа) платил 1р.50коп. за сотню укомплектованных картонок, поставляя все необходимое.
   Ну, а глава семьи, подрабатывавший по вечерам мойщиком посуды в небольшом китайском ресторанчике неподалеку, на днях был оттуда уволен - благодаря прибытию из Пекина в Петербург (наверняка по подложному паспорту) троюродного брата владельца - бывшего партийного чиновника. Прочих заработков пока не предвиделось, субботний выпуск "Ведомостей" был прочитан от корки до корки еще накануне, и кандидат физматнаук, радиофизик Николай Иванович Марков неожиданно обнаружил, что располагает некоторой толикой свободного времени. Время решено было употребить на продолжение статьи, начатой года два назад и медленно - по абзацу в месяц - продвигавшейся к завершению. Не то, чтобы Николай Иванович всерьез надеялся когда-нибудь пристроить ее хотя бы в факультетский "Вестник", но мало ли...
   Пока Николай Иванович перечитывал написанное прежде, отпрыски его, словно маленькие, причудливые механизмы, низали заколки-"невидимки" на алые с золотой каймой картонки в форме сердечка и, не моргая, смотрели в экран телевизора.
   Присутствие телевизора в доме шло вразрез со всеми принципами и убеждениями доцента Маркова. Однако сей вредоносный предмет, здорово подержанный, был получен госпожой Марковой в подарок - муж подруги ее матери владел чем-то наподобие небольшого ателье по ремонту электроприборов. Ряд политических соображений (в конце концов, теща просто была женщиной невредной) вынудил Николая Ивановича поступиться принципами...
  
   Здесь мысль слегка затормозила. Отчего-то слегка - неприятно - закружилась голова. И только теперь Петяша вспомнил, что уже давно - и не на шутку - хочет жрать.
   Да что же там Катерина из ванной не выходит? Сколько ждать-то; ужинать пора! Живот от голода эпиталамы поет!
   Петяша прислушался.
   В ванной все так же журчал душ...
   ...а из кухни, сквозь ор радио, явственно раздался скрип табурета.
   Петяша замер.
   Эт-то еще что за?..
   Неслышно прокравшись к кухне, Петяша прислушался. Внутри все натянулось, точно готовая лопнуть струна - не так давно пережитое давало о себе знать.
   За дверью, сквозь оглушительную музыку, раздался кашель.
   Петяша окинул взглядом прихожую. Чужой обуви у порога не наблюдалось. Тогда он, дотянувшись до палки от швабры, другой рукою рывком распахнул дверь кухни.
   Нет, в кухне вовсе не попивал кофеек каким-нибудь сверхъестественным образом проникший в квартиру жуткий злонамеренный адвокат-парапсихолог Георгий Моисеевич Флейшман.
   Не было там ничего непонятного и страшного.
   За столом замер от неожиданности над рюмкой добытого из кухонного шкафа коньяку давний Петяшин приятель под названием Володька Бабаков, человек, исключительно приятный в общении, но начисто лишенный вкуса к созиданию, вследствие чего - философ и вместе вечный студент, проживавший в петергофском студгородке без телефона и потому давным-давно снабженный на всякий случай ключом от входной двери.
   Внутренности Петяшины, поджавшиеся было от напряжения нервов, начали понемногу расправляться, а легкие, напротив, сократились, из чего вышел облегченный вздох.
   Володька, меж тем, с несколько опасливой улыбкой отодвинул от себя рюмку.
   -- Здоров. Я думал, это ты в ванной плещешься... Кто у тебя там?
   Мягкая, прохладная слабость облегчения, ласково надавив на плечи и под колени, заставила Петяшу опуститься на табурет.
   -- Здоров. Я провизии промыслить ходил.
   -- Шикарно живешь, -- одобрительно заметил Володька, кивая на коньяк. -- А в общагах слухи о тебе ходят. Сначала говорили, что помер, и как бы, не от голоду, а потом, что книгу издал и даже какую-то премию за это огреб. Может, хоть последнее правда? Тогда, экземпляр с тебя!
   -- Отчасти. Книга, обещали, вскорости будет. А уж премии там, не премии... Бельмондо - это как получится.
   -- Заплатят хоть?
   -- Аванс дали.
   -- Давай, ты мне тогда и долг отдашь. А то сижу там у себя, без денег, на одной картошке...
   -- Давай, отдам. Поставь пока кофе вариться. Сырье - там, в прихожей, в пакете. Воду сам найдешь.
   С этими словами Петяша быстро, пока Володька не успел запротестовать против впряжения его в общественно-полезный труд на благо прогрессивного человечества, пошел в комнату. Там он выдвинул ящик стола, где Димыч, как помнилось, должен был оставить полученные в издательстве деньги.
   В ящике, поверх стопки купюр, лежала записка.
   Коря себя за забывчивость - о записке ведь Катя тоже, помнится, передавала - Петяша развернул сложенный вдвое листок.
   "Должен идти. Когда появлюсь, не знаю. Без меня ничего не предпринимай, постарайся из дому без нужды не выходить и не пускай никого. Приеду - объясню. Д."
  

24.

  
   Петяша перечел послание еще раз, но от этого оно не сделалось вразумительнее.
   Куда мог так внезапно исчезнуть Димыч, от которого, кстати сказать, уже уйму времени ни слуху, ни духу? Может, предполагается, что ему, Петяше, это известно, а записка была оставлена как раз на случай синдрома абстинентной амнезии? Чтобы наверняка донести хоть минимум информации...
   Похоже на то.
   А почему - из дому не выходить? Что такого страшного может случиться от этого?
   Хотя - страшное-то именно случилось, стоило только за продуктами нос высунуть...
   Выходит, Димыч что-то такое знал или предполагал? С чего, опять-таки? С каких, так сказать, этих самых?
   А - что значит: "в дом никого не пускай"? Вот Вовка приехал... Что ж, на улицу его гнать? Ведь полгода не виделись!
   В растерянности опустился Петяша на пол и сел так, облокотившись о выдвинутый ящик стола.
   По твердому его убеждению, Димыч никогда ничего не делал зря. Шутить в подобном ключе он тоже не стал бы. Ну, на пару дней - это еще мо бы оказаться розыгрыш, но столько времени... Он же наверняка думал, что Петяша сразу, наутро найдет эту записку!
   Впереди снова маячила черная, мутная неизвестность, и внутри, под рубахой, опять сделалось неспокойно.
   Интересно, подумалось Петяше невесть с чего, это всякого человека неизвестность настолько пугает, или я один такой моральный урод? Вот, к примеру, история эта, с Елкой и Катей... Чем не признак морального уродства?
   Дело было в том, что он, Петяша, испытывал к ним обеим одинаково - до мельчайших мелочей одинаково! - сильную привязанность. Обычно, когда его спрашивали, каким макаром он понимает любовь, он отвечал, что любовь - это когда хочется сказать человеку, что любишь его. Так вот: сейчас ему, его же словами выражаясь, хотелось признаваться в любви и Елке и Катерине. Лучше всего, пожалуй, чтоб они между собой подружились, привязались бы друг к дружке...
   Но, нет. Тут уж, точно, хрен вам в грызло, господин Луков, чтоб головушка не болталась. Елка и так-то в достаточной мере нелюдима; и думать смешно. А что касается Кати...
   Подумав, как бы отнеслась к такому повороту Катя, Петяша вдруг обнаружил, что не может отдать предпочтения ни одному из возможных вариантов развития интриги. Да, все время, сколько он ее знает, она была ему, точно родная. Прямо-таки растворилась в нем. Это - да. Это - приятно и, как минимум, лестно. Но где кончается полиция и начинается Беня? Где предел этому растворению друг в друге? Выяснять границы прочности отношений экспериментальным путем, откровенно говоря, боязно, да и, вообще, не стоит.
   Х-хотя...
   После того, первого, дня Катя ни словом не намекнула на какой-либо интерес к личности Елки, к тому, кем была (или, пока что еще "является") Елка для Петяши и так далее. Это уже само по себе ненормально. Лично ему, Петяше, раньше не приходилось сталкиваться с таким поразительным отсутствием легендарного женского любопытства. Необычно было и то, что она, хоть и явно не имела раньше никакого сколь-нибудь серьезного опыта общения с мужчинами, так точно понимала все его желания и так умела наслаждаться процессом общения, что словами не передать!
   Если так - может...
   За спиною скрипнула дверь. Петяша обернулся.
   В дверном проеме стояла Катя в его, Петяшином, привезенном когда-то давно, в мирные еще времена, из Таллина махровом халате. Улыбка ее лучилась чистой, детской радостью жизни.
   -- Там кофе уже остыл, -- весело сообщила она. -- И гость тебя заждался.
   Тяжело опершись на заскрипевший жалобно ящик, Петяша поднялся на ноги.
   -- Я еды принес, -- сказал он. -- Ты по этому поводу сготовь поужинать. А Вовку вместе с кофе гони сюда.
   Катя упорхнула на кухню к немалой радости Петяши. Ему вдруг остро захотелось обсудить то, о чем сейчас думал, с Володькой, с глазу на глаз. Что, интересно знать, он, человек в достаточной мере посторонний, скажет о гипотетической ненормальности его, Петяшина, мироощущения?
   Мир, как часто бывает от ожидания задушевного разговора, сменил ритм существования, словно бы злобное, частое тюканье метронома мало-помалу замедлилось и плавно перешло в ненавязчивую, нежную музыку. Жить стало теплее и уютнее, словно гармония мира и вправду не знает границ.
   Подчиняясь общему ритму жизни, в комнату вскоре явился Володька с двумя чашками кофе, в которые, судя по разлившемуся по комнате аромату, успел добавить толику коньяку.
   Однако разговор как-то не начинался.
   Потрепались об общих петергофских знакомых, обменялись анекдотами, затем Володька добыл из кармана свежее письмо от общего их знакомого из Сан-Франциско и поведал о злоключениях, постигших его, Володьку, в связи с необходимостью обналичить банковский чек, присланный ему этим самым знакомым ко дню рождения, а Петяша, в свою очередь, описал в красках процедуру улаживания дел в издательстве...
   Задушевного разговору не получалось.
   Как всегда, блллин...
   Петяша уже много раз ловил себя на этом: не мог он, никак не мог даже самым близким людям жаловаться на внутренние свои неурядицы и сомнения. Хотя и хотелось порой, но не получалось. Чисто физически. Недоставало слов. Язык, по меткому народному выражению, не поворачивался. И всякий раз после подобного речевого ступора наваливалось досадливое разочарование и некоторое презрение к самому себе, то ли за то, что не проявил достаточно решительности, то ли оттого, что вообще имел слабость захотеть жаловаться кому-то на жизнь...
   Вскоре свежие жизненные впечатления у обоих товарищей иссякли. Закурив, Петяша почувствовал, что желание рассказывать о своих сомнениях пропало без следа. Вместо этого хотелось поведать о странной, не совсем понятной природе жизненных перемен последнего времени. Только - стоит ли? Стоит ли вообще об этом лишний раз вспоминать? А ну, как Вовка, вместо того, чтоб рассеять сомнения, объяснить все простыми совпадениями и его, Петяшиной излишней мнительностью, возьмет да подтвердит, что, да, не может на телефонной и электрической станциях быть такого бардака, чтобы бесплатно подключали уже раз отключенных юзеров; что писанина его никому не нужна, никто из читателей ее не купит и платить за нее деньги согласился бы только полный идиот, а такие в бизнесе дольше трех дней не держатся...
   Или, чего доброго, придумает убедительную причину для интереса к нему, Петяше, разных чокнутых адвокатов и парапсихологов...
   Э!
   Не нужно Вовке ничего рассказывать!
   Там ведь, под дверью, Борис этот сидел... А подать-ка его сюды! Пусть рассказывает, что хочет, а Володька пусть послушает. А затем уж, Бориса выгнать, и, если Володька начнет задавать дельные вопросы, разговор завяжется сам собою. Авось даже додумаемся вместе до чего-нибудь конструктивного!
   Петяша придавил в пепельнице сигарету, прошел в прихожую и, крутанув замок, выглянул на лестницу.
   Борис, точно, до сих пор пребывал на лестничной площадке. Сидел себе на корточках, привалившись к стене.
   И выглядел - как-то не по живому.
   Холодея от предчувствия недоброго, Петяша подшагнул к Борису и тронул его за плечо.
   Секунды три невидящие, словно бы стеклянные зрачки Бориса взирали прямо вперед. Затем глазные яблоки его медленно, натужно провернулись, уставились на Петяшу и вдруг стекли вниз по щекам, точно две огромных, противно-тряских слезищи.
   Странная, притягательная сила заструилась из неживых темно-красных провалов глазниц, словно поток бездонной темноты, выдавивший глаза Бориса изнутри, понесся навстречу Петяше, но странным образом не отталкивал его, а, напротив, втягивал, всасывал в себя, увлекал к своим неведомым истокам, вселяя страх, равного которому, казалось, не испытывал доселе ни один человек. Страх сковывал, подавлял и размалывал, отсекая ощущения и обрубая всякую связь с окружающим миром.
   Однако...
   Слишком уж не желалось Петяшину разуму чувствовать такое. И бурный протест подкорки против сложившегося положения выразился во всплеске яростной, первобытной какой-то жажде покоя, разлившейся вокруг пронзительным, нейлоново-белым холодным сияньем.
  

25.

  
   Тьма отступила.
   Перед глазами помаленьку развиднелось, и Петяша увидел, как мягко заваливается набок тело Бориса, рядом с которым...
   ...стоит невесть откуда взявшийся Димыч.
   В дверном проеме безумно блестели глаза Кати.
   Все тело сотрясала неуемная крупная дрожь. Колени, сделавшиеся дряблыми, точно член семидесятилетнего алкоголика, подгибались, и с этим было никак не совладать.
   Димыч тронул Петяшу за локоть, кивнул Кате и вдвоем они буквально втащили его обратно в квартиру. Здесь уже поджидал -с полстаканом коньяку наизготовку - Володька.
   -- Ты чего это? Пей давай, пей...
   Ценою чудовищного напряжения сил Петяше удалось выхлебать коньяк, почти не расплескав. После этого он мешком рухнул на подставленный кем-то стул. Из глаз текли слезы. Дрожь мало-помалу сходила на нет.
   Гармония мира не знает границ...
   -- Катя, принесите, пожалуйста воды, -- попросил Димыч.
   Катерина, поняв смысл намека, без звука повиновалась.
   -- Петька! У тебя же виски совсем седые... - промолвил молчавший до сих пор Володька. -- Что это было?
   Димыч остро глянул на него:
   -- Что "это"?
   -- Я-то откуда знаю? -- вскинулся Володька. -- Сидели, о геополитике беседовали... Он вдруг сорвался и на лестницу. А там... Не знаю. Вроде бы и не было ничего. А с другой стороны, такое... не рассказать! С одной стороны - ничего, а с другой...
   -- Л-ладно...
   Димыч налил полстакана и себе, разом выпил, задумчиво посмотрел на Петяшу, пребывавшего в невменяемости, и внезапно сильно хлестнул его костяшками пальцев по щеке.
   Голова Петяшина мотнулась в сторону. Резкая боль заставила малость прийти в себя.
   -- Быстро! Не думая! -- скомандовал Димыч. -- Что с тобой было? Что ты чувствовал?
   -- Ч-черно все, -- через всхлип проговорил Петяша. -- У него глаза мертвые. А в глазах... то есть, из глаз... словом, везде вокруг...
   Он замолчал.
   Димыч покачал головой.
   -- Как ни странно, ответ исчерпывающе понятен. Звучит парадоксом, однако - факт. Вряд ли возможно описать лучше.
   Трудно было понять, говорит он всерьез, или просто мрачно иронизирует.
   -- Чего описать? -- с ужасом спросил ничего не понимавший Володька.
   Но Димыч, словно не слыша его слов, устремил задумчивый взгляд к потолку, а затем внезапно встал и пошел в прихожую.
   Слышно хлопнула входная дверь.
   -- Петька, -- Володька положил руку Петяше на плечо, -- что за фигня? Что с тобой случилось? У тебя же, правда, виски поседели...
   Из прихожей вернулся Димыч. Смерив Петяшу каким-то странным взглядом, он молча кивнул Володьке, и вместе они вышли из комнаты.
   В прихожей смачно клацнул замок входной двери, и от этого звука голова Петяшина моментально заполнилась до предела какой-то нестерпимо горячей мутью. Комната завертелась перед глазами, а после, разом погасла, точно служащие горэнергоснабжения, опамятовавшись от невесть чем вызванного приступа альтруизма, вновь отключили злостному неплательщику электричество.
  

26.

  
   Когда Петяша открыл глаза, вокруг было по-прежнему темно. Он, раздетый и укрытый одеялом, лежал на тахте. Рядом, уткнувшись носом в его плечо, посапывала Катерина.
   Некоторое время Петяша лежал так, без единой мысли в голове. Затем безмысленная пустота обернулась безотчетной неуютной тревогой, непонятно чем вызванной. О сущности и причинах ее уже следовало задуматься.
   Полежав еще немного, он осторожно, чтобы не разбудить Кати, выпростался из-под одеяла; как был, не одеваясь, прокрался к двери в квартиру и выглянул на лестничную клетку.
   Тихий, гулкий полумрак парадной оказался совершенно таким, как обычно.
   Ни Бориса, ни даже мертвого тела его - не было и помину.
   Как же это? - растерянно подумал Петяша. - Неужто, Димыч с Вовкой куда-то уволокли? Зачем? Куда дели? Это же вроде преступления получается; а соседи по лестнице, особенно, есть там бабка такая вредная, из квартиры слева, наверняка через глазок в дверях усекли, как они тут колбасились... Или - нет? Или - это все вообще был сон, а он, Петяша, поскольку снов обычно не видит и к ним не привык, думает теперь хрен знает, что?
   С какого боку подступиться к выяснению истинного положения дел, было непонятно. В конце концов Петяша решил, что лучше будет сидеть и не дергаться, пока его не трогают. Соседская вредная бабка, кабы что-то, по ее мнению, противозаконное заприметила, давно бы вызвала милицию, и уж тут бы без него, Петяши, никак не обошлось бы.
   Раз все до сих пор спокойно, значит...
   Однако дальше положение вещей можно было расшифровывать долго, и все варианты получались равновероятными. Поэтому Петяша счел за лучшее вернуться в квартиру и снова улечься в постель.
   Оказавшись под одеялом, он - как-то на удивление сразу - заснул.
   Разбудил его яркий солнечный свет.
   Разлепив веки, Петяша нашел наступившее утро на редкость покойным. Тикавший на столе будильник показывал двадцать минут двенадцатого; солнце высвечивало на полу яркие неправильные четырехугольники; на дворе резвились дети, изображавшие, судя по кровожадным возгласам, каких-то нынешних мультяшных героев. Рядом все так же уютно спала Катерина. Вот же нервы у человека, подумал Петяша. Вчера тут такое было, а она ни единого вопроса не задала!
   Спит себе...
   Хотя, если ему, Петяше, все это попросту приснилось, приглючилось, какие там вопросы, что за бред в голову лезет...
   Или бред в голову лезет как раз оттого, что "сон" имел место на самом деле?
   Голова, надо сказать, под влиянием упомянутого бреда - а, может, просто спросонья - ощущала себя тяжеловато. Петяша прошел в кухню, поставил на самый маленький огонь джезву с кофе, затем отправился в ванную и влез под прохладный душ. Стоя под хиленьким водопадиком и одновременно орудуя зубной щеткой, он принялся приводить в порядок мысли.
   Человек, утративший способность отличать реальность от всего остального, он - что? Он, вероятнее всего, находится в не шибко-то здравом уме. Может, голодуха так повлияла?
   А, может, вообще всего этого - денег, еды, Катерины, разлада с Елкой - нет, и он, Петяша, вовсе лежит у себя на тахте, как лежал, и - это... как выражаются английские товарищи, starving to death?
   Такого оборота тоже нельзя было полностью исключить. Но это ж насколько надо с ума сойти, чтобы такие достоверные глюки...
   Петяша начал было проверять все, происшедшее с ним за последние недели на наличие последовательности и логики, но очень скоро запутался.
   Что же делать?
   Для начала, пожалуй, следует убедиться в собственной нормальности. Или же ненормальности, хрен с ним. Для этого нужно выбрать какого-нибудь платного, частнопрактикующего невропатолога (благо - деньги имеются), и пусть обследует.
   Послушаем, что скажет. А там - посмотрим.
   Несколько успокоившись тем, что наконец-то удалось принять хоть какое ни есть конструктивное решение, Петяша закрутил краны и отправился пить кофе. Приканчивая чашку, он услышал, как в комнате заскрипела тахта.
   Кстати!
   Вот голова худая; есть ведь простой и верный способ выяснить, что там вчера стряслось! Сейчас Катерину спросим. Не могла же она одновременно с ним, Петяшей, с бороздки съехать! Не бывает такого!
   Катерина как раз входила уже в кухню, сонно потягиваясь плечами и протирая кулачком глаза.
   Петяша протянул руку, обнял ее и привлек к себе на колени. Катя прижалась к нему, опустив голову на плечо. Распущенные волосы ее приятно защекотали щеку.
   -- Слушай... Мы что вчера делали перед тем, как спать лечь?
   Катя подняла голову и удивленно посмотрела Петяше в глаза. Удивление во взгляде ее тут же сменилось тревогой. Она раскрыла было рот, чтобы ответить, но тут дверной звонок засвистел, залился мерзкой, пронзительной трелью.
  

27.

  
   Мысленно выругавшись злобным, кучерявым матом - что, несомненно, означало крайнюю степень озабоченности текущим моментом - Петяша пересадил Катю на стул и отправился открывать.
   В прежние времена он, как правило, сразу распахивал дверь навстречу пришедшим, справедливо полагая, что грабить его, дело крайне недоходное и даже вовсе убыточное. Сейчас, подойдя к двери, он замешкался: вспомнилась оставленная Димычем записка.
   Как быть?
   Не открывать? Начнут в дверь трезвонить, покою не дадут. И потом, может, это кто-нибудь по делу...
   Петяша решил ограничиться компромиссным вариантом.
   -- Кто там? -- спросил он, берясь за вертушку замка.
   -- Я, Борис, -- отвечали из-за двери голосом Бориса. - Открой, пожалуйста.
   Под ложечкой тревожно засосало, однако в то же время Петяша ощутил заметное облегчение: слава те, Будда Амида, никто не помер, а значит, и никакой тревожной деятельности под его дверью вчера не наблюдалось. Так, обуреваемый двумя противоречивыми чувствами, он и открыл дверь.
   За дверью и впрямь находился Борис. Шагнув в квартиру, он тревожно оглянулся на лестницу и, может быть, малость слишком поспешно, захлопнул за собой дверь.
   -- Ну? - требовательно спросил Петяша.
   Сделалось совершенно ясно, что все вчерашнее было только сном либо непонятно чем вызванным бредом... только вот, когда же именно кончилась явь и начались глюки?
   Но об этом Петяша поразмыслить не успел: Борис извлек из-за пазухи и гордо протянул ему какую-то тетрадь - толстую, старую, в грязно-коричневой липкой клеенчатой обложке.
   Петяша с некоторой долей брезгливости принял ее двумя пальцами за уголок.
   -- Что это?
   -- Его дневник, -- сообщил Борис, лихорадочно блестя глазами. -То есть, не весь дневник; у него в столе эти тетради стопкой лежали, штук пять. Я вторую сверху взял. Больше нельзя было. А если б первую, он заметил бы сразу.
   Опять, етит-твою налево!
   Опять начинается! Опять этот тип неизвестно зачем хочет убедить его, Петяшу, в существовании каких-то магов, экстрасенсов и парапсихологов, по какой-то неведомой причине покушающихся на его, Петяшины, жизнь и достоинство! И ведь - вот пакость! - в это, после вчерашнего, не так-то трудно поверить! Ну, не то, чтобы поверить, но принять за равноправную рабочую гипотезу... Хоть бы туману не напускал, гондон шершавый, говорил бы конкретнее!
   -- И что там такого, в этом дневнике? -- с ненавистью спросил Петяша. -- На кой хер он мне сдался?!
   На это Борис только пожал плечами.
   -- Откуда же мне знать; я туда и не заглядывал. Знаю только, что это его дневник; он как-то при мне туда что-то записывал и начал с того, что дату поставил. Я думал: ты, может, там что-нибудь полезное для себя найдешь.
   М-мать твою... за ногу да в корыто через тридцать три богатыря и Пушкина бюст гипсовый!
   -- Слушай, -- заговорил Петяша, сдерживая злобу, -- ты можешь толком сказать: что ему от меня надо? Надо ему от меня - что? Почему он меня, как ты, помнится, говорил, боится? Каким образом он может мне повредить? Мне-то чего следует опасаться? И вообще! Если даже существует на свете всякая магия и биоэнергетика, если человек - в принципе! - способен ею овладеть, то она должна иметь, как минимум, рациональное объяснение и внутреннюю логику, не противоречащую внешней. А отсюда уже следует, что принципы работы этой самой магии и биоэнергетики можно внятно и доступно объяснить любому, кто не полный дебил! С другой стороны, ты - если, опять-таки, не круглый олигофрен - за все то время, какое возле этого Флейшмана крутился, должен был хоть догадки какие-то построить. Наверняка должен был! А посему идем-ка в комнату, и давай излагай. А не можешь, так иди на хер, чтоб я тебя больше не видел и не слышал!
   Борис заметно приуныл.
   -- Слушай... - Отвернув рукав джинсовой курточки, он глянул на часы. -- Я через сорок минут в... в одном месте должен быть. Давай, завтра с утра к тебе загляну и все расскажу. Заодно успею с мыслями собраться.
   Вот и ладно, подумал Петяша. Вот и иди себе пока что в это самое "одно место"... лучше всего - в то самое!
   -- Другой разговор, -- неприязненно сказал он вслух. -- Если что-нибудь связное, наконец, расскажешь, я тебя - даже! - коньяком напою. Счастливо.
   Борис хотел было сказать что-то еще, но тут в комнате зазвонил телефон. Воспользовавшись таким, как нельзя более кстати подвернувшимся, предлогом, Петяша буквально выставил нежеланного визитера на лестницу, запер дверь и пошел в комнату.
   Снял трубку:
   - Слушаю.
   В трубке несколько секунд что-то пошуршало, а затем сразу пошли короткие гудки отбоя.
   Тьфу ты, пропасть...
   Ну, ладно. Кому надо, еще перезвонит.
   С этой мыслью Петяша бросил взгляд в зеркальце, стоявшее на столе среди прочего барахла и остолбенел.
   Виски его в зеркальном отражении, аж до верхних кончиков ушей, оказались совершенно седыми.
  

28.

  
   Уставясь остановившимся взглядом в зеркало, Петяша автоматически нашарил на столе пачку сигарет и закурил.
   Так все же сон? Или... как?
   Петяша скосил глаз на будильник.
   Оказалось, со времени пробуждения прошло чуть меньше часа. Неторопливо облачившись в новый костюм и повязав галстук, он сходил на кухню, проглотил чашку сваренного Катериной кофе, предупредил ее, что отправится по делам и уже пошел было на выход, но тут в голову пришла еще одна мысль.
   Вернувшись в комнату, Петяша взялся за телефон.
   -- Алло! Анна Александровна? Здравствуйте. Дмитрия - можно попросить?..
   -- Здравствуйте, Петя. Он еще позавчера в Москву поехал. Сказал, в командировку. Что за командировки такие постоянные...
   -- А, когда вернется, не говорил?
   -- Сказал, дня через три-четыре. А вот...
   -- Спасибо, Анна Александровна, всего хорошего.
   С этими словами Петяша поспешно повесил трубку - мама Димыча, подобно большинству дам младшего пенсионного возраста, отличалась заметно повышенной разговорчивостью и темы для пространных рассуждений находила ежесекундно, так что человеку, не обладающему бесконечным запасом времени, не оставалось иного выхода, кроме как - пресекать эти рассуждения со всей возможной решительностью.
   Звонок только утвердил его в принятом решении: появились еще более веские основания считать себя рехнувшимся, причем - солидно, основательно. Если уж галлюцинации так реальны, что поседеть заставляют, это вам не хер собачий.
   И - надо же! - ведь только-только нормальная жизнь началась; только-только пруха пошла...
   Если вся эта нормальная жизнь и пруха, конечно, не глюк.
   Еще раз заглянув на кухню, чтобы поцеловать на прощанье Катю, Петяша наказал ей дверь никому не отпирать, но к телефону подходить: возможно, это он, Петяша, звонить будет. На тревожные расспросы, что за дела такие вдруг приключились, обещал объяснить все потом.
   Странно: внезапно поседевших висков его Катя будто бы не замечала.
   Выйдя на Съезжинскую, он на несколько секунд замешкался, а затем пошел в сторону Кронверкского проспекта - там киосков газетных много и к метро, на всякий случай, по пути.
   В одном из киосков, согласно замыслу, надлежало купить газету рекламных объявлений, что потолще, дабы выбрать из предлагающих посредством оной свои услуги невропатологов и психиатров достойнейшего.
   Киоск на углу Введенской оказался закрыт без объяснения причин. Купив в соседнем, продуктовом, ларьке бутылку пива, Петяша направился в сторону Сытного рынка.
   Первые глотки прохладного, темного напитка отчего-то здорово стимулировали деятельность мозга, так что буквально минуты через три в голове образовался совершеннейший мысленный бешбармак.
   ... А если врачи заявят, что он, Петяша, полностью в здравом уме? Тогда ведь, по крайней мере, кое-что из случившегося обычными, естественными причинами не объяснить. Тогда выходит, Борис сначала умер, а потом воскрес, причем напрочь, похоже, не помнит, что умирал, а Димыч одновременно был и в Москве и здесь... Хотя, нет, это же мама его сказала, что он в Москве, он же ей просто соврать зачем-нибудь мог... А почему Катя, как и Борис, тоже о вчерашнем ничего не помнит? Э-э; опять-таки, кто сказал, что не помнит, возможно, просто не хочет говорить...
   Бред какой-то!
   Окончательно запутавшись, Петяша плюнул и переключил внимание на окружающий мир - так выходило легче всего.
   Пиво, вопреки ожиданиям, не помогло успокоиться и расслабиться - настроение, наоборот, сделалось еще более безысходно-мрачным, словно улетучились, осели без следа остатки той эйфорической пены, что вскипела было под черепушкой при резком переходе от нищеты к изобилию.
   Люди вокруг - надо же, сколько... - явно злее стали, в сравнении с мирным-то временем, утомились, убегались, глаза едва ль не у всех тусклые... А вон, похоже, кришнаиты шляются, да молодые совсем. Кажется, жажда знаний, присущая прежней молодежи из тех, что поразумнее, прочно сменилась жаждой веры. Вера - замечательный способ все понять, ничего не узнавая. Кришна харе, и вперед! Ну, и Рама тем же порядком. Фиг ли нам, кабанам?..
   Вообще Петяша, нужно заметить, хоть и писал интересно закрученные романы со множеством вполне реальных людских характеров и хитрыми взаимодействиями промеж оных, мало задумывался о людях. Люди, окружавшие его, являлись лишь частью окружающего мира, еще одной природной стихией, и потому отдавленную, например, в метро ногу или там шум под окном в неурочное время он воспринимал отнюдь не как злоумышление против себя лично. Не заподозришь же в личной неприязни к себе мокрую, чавкающую грязь под ногами или холодный ветер, что дует навстречу, нанося в лицо мерзкую водяную порошь! Конечно, некоторых очень даже можно уличить в совершенно обратном отношении к человечеству, однако это уж, согласитесь, чистый эгоцентризм вперемежку с антропоцентризмом.
   А быть может, такое отношение ко всему прочему человечеству и делало Петяшины писания столь необычными и интересными? Как знать...
   Кто это - Чехов, или еще какой Достоевский? - утверждал, будто русский человек любит вспоминать, но не любит жить, продолжал размышлять под пивко Петяша. Да, кажись, доля правды в этом есть: вот он, Петяша, только недавно зажил днем сегодняшним, а так все пробавлялся либо воспоминаниями либо надеждами. И знакомые все, похоже, таким же образом жили. Нет, неправильно "новыми русскими" называют капиталистов-бизнесменов. Новые русские - вот они, уставшие от дня сегодняшнего, и не имеющие оснований тешиться надеждами на будущее либо воспоминаниями о прошлом: вспоминать им почти нечего, надеяться им почти не на что... Хорошо этак, плохо ли, лишь по определению всезнающий хер знает. Но - скучно, наверное, так. Утомительно. Отсюда, наверное, и новая "религия" состоятельных - забота о собственном теле, о своей физической форме, в последнее время, судя по всему, превратившаяся едва ли не в культ. Береги тело, поклоняйся ему посредством разных специальных ритуалов типа "шейпинга", "бодибилдинга" (а чудно ведь выходит, когда аглицкие слова русскими буквами пишут - получается в результате нечто новое, не русское и не английское) и других подобных. Дабы бренная, (она же - тленная) плоть снашивалась не шибко быстро, дольше могла бы послужить нуждам дня сегодняшнего...
   Дойдя с такими мрачными мыслями до Сытного рынка, Петяша обрел, наконец, в газетном киоске толстую газету с объявлениями и устроился на ближайшей скамейке ее изучать.
   Объявлений от частнопрактикующих врачей подходящего профиля в газете хватало. У всех - лицензия номер такой-то, у всех - услуги по "евростандарту"... Отчаявшись вычленить из всего этого однообразия достойнейшего, Петяша принялся смотреть по первым цифрам телефонных номеров, выбирая того, кто поближе.
   -- Молодой человек!
   Голос звучал хрипловато, надтреснуто, и принадлежал, как оказалось, старушке лет под семьдесят, опрятно, но крайне бедно одетой.
   Сейчас денег попросит или бутылку пустую, решил Петяша, подняв на старушку вопросительный взгляд.
   -- Молодой человек, вы мне не поможете? Холодильник передвинуть... Живу я одна, одной не справиться, а и в дом-то не всякого позовешь, времена теперь такие... А живу я совсем близко - вот дом, напротив...
   Тяжело вздохнув, Петяша поднялся со скамейки. Старушка, на ее счастье, не вызывала, подобно множеству нынешних петербургских стариков, естественной брезгливости. Опрятная, чистая, с виду - вроде не пьет, не побирается, по мусорным урнам не шарит... Такая старушка, определенно, заслуживала некоторой помощи и поддержки.
   -- Ладно, идемте, -- согласился он, в два глотка допив пиво и опустив бутылку в стоявшую рядом со скамейкой урну.
  

29.

  
   Управившись с передвижением пожилого, солидного, и вправду тяжелого "Полюса", Петяша намеревался было выслушать, как полагается, изъявления благодарности и отправиться по своим делам, но старушка, которую обычная перестановка холодильного агрегата из одного угла кухни в другой отчего-то привела в необычайно возбужденное, просто-таки эйфорическое состояние духа, вдруг захлопотала, попросила "еще всего минуточку обождать" и куда-то скрылась.
   Пожав плечами, Петяша от нечего делать принялся разглядывать обстановку.
   Кухня оказалась обставленным этак пятидесятилетней давности мебелью, просторным помещением о двух довольно больших окнах, выходящих во двор,. Поражало обилие самой разной посуды, начиная от огромной, расписной фарфоровой супницы в буфете, окруженной для пущего впечатления фарфоровыми же статуэтками, и заканчивая батареей разнокалиберных бутылок под массивным круглым столом в углу.
   -- Ну, чего смотришь?
   Шагнувший было к буфету, дабы вплотную приняться за изучение фарфоровых собак, гимнасток-акробаток и клоунов, Петяша замер на месте и огляделся.
   Кухня была пуста. То есть, никого живого, помимо самого Петяши, в ней не было.
   Оглядевшись на всякий случай еще раз, Петяша тупо уставился на буфет. Звук никак не мог доноситься из прихожей или же из-за окна, а потому из квартиры следовало бы, памятуя о событиях последних дней и невнятно-угрожающем предупреждении Димыча, немедленно убираться.
   На трезвую-то голову он так бы и поступил не медля, но - все же пол-литра темного пива, да на пустой желудок...
   -- А чего? - отвечал он вопросом на вопрос.
   -- А того! - поддержал диалог все тот же непонятно откуда исходящий голос, хрипатый и нахальный. - Жить хочешь? Если хочешь, так выпусти меня и линяй отсюда; мух-хой!
   -- Кого выпустить? Откуда? - спросил Петяша, безнадежно шаря взглядом по пустой кухне.
   -- Из бутылки, бля! - рявкнул голос. - В самом углу, под столом, из-под чернил "Три топорика"; пробкой заткнута! Телись же ты, шустр-рей!!!
   Петяша заглянул под стол. Там, в самом углу, и вправду стояла бутылка из-под портвейна-777, заткнутая темной от времени пробкой. Похоже, голос и вправду слышался откуда-то стой стороны.
   Нагнувшись, он добыл бутылку из-под стола.
   -- Да - смелей ты ж, бля! - зарычала бутылка. - Или - вовсе жив сейчас не будешь!
   В коридоре послышались увесистые шаги и воркование давешней старушки:
   -- Внучек навестил, Андрюша, вот радость-то! А у меня и гость как раз, сейчас и выпьем за такую радость по маленькой...
   Петяша бегло осмотрел бутылку. На взгляд - там, внутри ничегошеньки не было, однако хриплый голос, без сомнения, звучал именно из нее, надсадно напрягаясь, чтобы пробиться сквозь толстое стекло и быть услышанным снаружи.
   Пожав плечами, он потянулся было к пробке.
   -- Не тр-ррожь!!! - зашлась криком бутылка. - Не трожь пробку, мудак!!!
   Петяша испуганно отдернул руку.
   -- А как?! - уже несколько раздраженно спросил он.
   Дверь в кухню отворилась, из прихожей, немилосердно скрипя паркетом, показался здоровый, пролетарского вида мужик с мятой, небритой физиономией. Позади маячила хозяйка квартиры с полулитром "Московской" в тонких, морщинистых лапках.
   -- Бе-е-ей!!! - взвизгнула бутылка.
   Не раздумывая, точно робот какой бессмысленный, Петяша перехватил бутылку за горлышко и хрястнул ею о ребро радиатора парового отопления. Бутылка лопнула с оглушительным звоном, и - не успели брызги толстого, едко-зеленого стекла достигнуть пола - окружающий мир разом выключился.
  

30.

  
   Впрочем, ничего страшного, вопреки опасениям Петяши, не случилось. На сей раз окружающий мир тут же, без всяких к тому усилий с Петяшиной стороны, включился снова. Петяша увидел, что сидит на лавочке под высокими, раскидистыми тополями переулка Благоева.
   По правую руку блестела на солнце стеклянная постройка почты-телеграфа. По бывшей Олега Кошевого, не так давно переименованной во Введенскую (кого это и куда по ней, интересно, вводили?), неторопливо прогромыхал трамвай. За продвижением сего громогласного транспортного средства безмолвно наблюдал, поворотившись к Петяше затылком, каменный бюст одноименного переулку болгарского революционера Димитра Благоева.
   - Ну? Оклемался? - прохрипели слева.
   Обернувшись, Петяша увидел рядом, на лавочке, такое, отчего ему жутко захотелось отвернуться обратно.
   Спаситель его оказался удивительно малорослым - метр сорок максимум - мужичонкой, и препротивнейшего, надо заметить, образа. Длинная - лошадиная прямо-таки - его физиономия имела какой-то странный изжелта-черноватый цвет, нос был сильно приплюснут, крошечные глазки весело поблескивали, словно бы два уголька, губы непомерно большого рта страшно отвисли, а острый подбородок покрывала густая рыжая щетина - по крайней мере, недельной давности.
   На голове этого столь видного представителя человечества красовалась ярко-алая бейсбольная кепочка, а мускулистый, загорелый торс облегала замызганная майка-безрукавка со ступенчатой надписью "VERBATIM - 3.5" Нigh Density Double-Sided" через грудь, сопровождавшейся некоей эмблемой из области промграфики и изображением раскинутых веером трехсполовинойдюймовых флоппи-дисков, высыпавшихся из перевернутой набок яркой коробочки. Штаны его были столь безлики, что даже не заслуживали особого описания...
   Зато, руки!
   Руки спасенного Петяшей типа - длинные, ухватистые, с кистями, ороговевшими мозолями не хуже, чем у любого мастера каратэ - покрыты были невиданной многоцветной татуировкою. Просто-таки живого места не было на них от голых и частично одетых мужчин и женщин в самых причудливых сочетаниях, от мускулистых суперменов с мечами и крупнокалиберными mashin-guns наперевес. Были здесь во всех подробностях разнообразные виды игральных карт, костей и фишек для китайской игры "маджонг"... А один рисунок, помещенный на левом плече, являл миру не что иное, как игорную принадлежность, именуемую joy-stick, причем обнаженная сладострастная красотка, оседлавшая оную, придавала сему названию препакостнейшего свойства двусмысленность. Прямо под этой сценою находилась каллиграфически выписанная формула "це-два аш-пять о-аш", обрамленная затейливой виньеткой.
   Дополнял в высшей степени неординарный облик коротышки прислоненный к сиденью лавочки алюминиевый костыль, покрытый грязно-коричневой нитроэмалью, местами неопрятно облупившейся.
   -- Значит, ты у нас будешь - Петенька Луков, -- заговорил тем часом костыленосец. -- А меня звать: Туз Колченогий.
   С этими словами он поскреб дикую щетину на скуле.
   Ладно хоть руку не стал совать! Запашок от него... стошнить - не стошнит, а вот сблевать - запросто и незамедлительно.
   Петяша оцепенело молчал. В голове его все прочно перепуталось еще в тот миг, когда он впервые услышал доносившийся из ниоткуда голос. Дальнейшие действия он совершал - даже словом "автопилот" этого состояния не назвать! - вовсе не имея способности что-либо обдумывать либо даже толком осознавать. Делал, короче сказать, что говорили. Но вот теперь никаких побуждающих к действию команд не поступало.
   Следовало, видимо, какое-то время выждать, пока способность размышлять и функционировать своею волей не воротится обратно.
   -- Ладно, -- продолжал Туз Колченогий. - Ты меня вскоре наверняка захочешь кой о чем поспрошать, так думай себе, а я пока что, с твоего разрешения, приведу-ка себя в божеский вид. Да и тебя тоже не помешает.
   Прежде, чем Петяша, умевший, надо отметить, выбирать одежду, успел оскорбиться, в облике назвавшегося Тузом Колченогим, произошли разительные перемены.
   Грязно-красная бейсбольная кепка, криво сидевшая на стриженой под машинку шишковатой голове, разом сделалась элегантной темно-серой шляпой "борсалино", а из майки-безрукавки получился целый гардероб. На уродце-коротышке явился темно-серый же, в цвет шляпе, костюм-тройка тончайшей английской шерсти, белоснежная сорочка с малахитовыми неброскими запонками в манжетах и черный шелковый галстук штучной работы, на коем мельчайшими стежками, тусклым серебром, вышиты были те же самые сюжеты, какие совсем недавно украшали растатуированные руки и грудь. На ногах его появились черные, веско поблескивающие туфли с квадратными носами и солидными темно-серебряными пряжками, а костыль стал весьма авантажной тростью черного дерева с серебряным набалдашником. Вдобавок рядом, на скамье, совсем уж из ничего, образовался небольшой плоский чемоданчик - чехол для ноутбука; Димыч как-то с работы такую машинку приносил и трясся над ней хуже, чем старая дева над любимой кошкой.
   Нечего и говорить о том, что запах хрен знает сколько времени не мытого мяса обратился в прохладный, тонкий аромат какого-то незнакомого для Петяши одеколона.
   Впервые после всех происшедших с ним странностей (которые, как вы помните, можно было толковать и так и эдак) увидев то, что с полной ответственностью можно было наименовать чудом, Петяша забыл и думать о вопросах, которые намеревался задать причудливому коротышке, назвавшемуся крайне странным именем. Вместе с тем, сделалось ему и немного завидно: облачение недавнего бомжа-оборванца, пожалуй, подошло бы по чину любому из тех, кто нынче заправляет миром.
   А тот, словно бы прочтя Петяшины мысли, издал короткий, суховатый смешок:
   -- Ничего, сейчас и тобой займемся! Ну-ко, глянь-ко...
   Опустив взгляд, Петяша увидел, что и сам одет уже в точно такую же - только шоколадно-коричневую - "тройку". На голове, судя по ощущениям, появилась шляпа, ногам в туфлях, почти не поменявших облик, сделалось заметно уютнее, а в боковом кармане пиджака, куда он немедленно полез за куревом, обнаружился вместо сигаретной пачки тяжелый, монструазных размеров серебряный портсигар с вензелем П-А-Л посреди крышки и серебряная же зажигалка "ziррo" с тем же точно вензелем, только поменьше, согласно разнице в габаритах.
   -- И не серебро это вовсе, а платина, -- сварливо-назидательно сказал Колченогий. - Я ж не жадина какой, в самом деле. Открой. Вон, нажми на пимпочку.
   Найдя "пимпочку" и нажав ее, Петяша обнаружил, что портсигар недаром раза в полтора превосходит габаритами все, виденные им до сих пор. Внутри находились отличные темного цвета гаванские сигары из не слишком больших. Приложен к ним был и соответствующего калибра мундштук светлого янтаря, опоясанный тремя серебристыми кольцами.
   Все, как выражался кто-то из русских, известных на рубеже XIX-XX веков писателей, смешалось в Петяшиной бедной голове. Потрясенный внезапностью перемены, он едва нашел в себе силы закурить.
   -- Ты еще во внутреннем кармане посмотри, -- посоветовал Колченогий. - Вещь! Кто понимает, конечно.
   Полезши за пазуху, Петяша нашел во внутреннем кармане пиджака украшенную все тем же вензелем увесистую - неужели тоже платиновая? сколько ж это все стоить может? - фляжку, граммов этак на двести пятьдесят емкостью. Отвинтил пробку, глотнул...
   -- Уххх... ты! Это чего?
   -- Коньяк, -- просто пояснил Колченогий. - Без названия. Мой личный.
   Выпивка, блаженным теплом разлившаяся по жилам, помогла малость упорядочить мысли, и Петяша наконец-то задал первый из множества назревших вопросов:
   -- Слушай! Почему надо было от той старушки ноги делать? Вроде она ничего такого не...
   Колченогий усмехнулся.
   -- Кабы она тебе выпить в благодарность предложила, ты бы согласился?
   Петяша подумал.
   -- Ну... наверное, согласился бы.
   -- На то и было рассчитано. Они с наркошей из соседней квартиры, "внучком" ее то бишь... хе, названным... на жизнь так зарабатывают. Выбирает она на улице, кто поприличней выглядит, зовет как бы по хозяйству помочь... А потом как обычно: водочки ему с клофелинчиком, деньги с одежкой себе, а "внучек" помощничка топориком по дурной башке... Пятерых уже обработали и до сих пор не попались. Метода у них продуманная... - Тут Колченогий заметил некоторое недоверие в Петяшином взгляде: уж больно дика казалась история о старушке, убивающей молодых состоятельных сограждан топором. - Не веришь, так вернись, выпей с ними. Убедись, на здоровьичко.
   Петяша задумался, подняв взгляд к небу в ажуре тополиных веток. Только сейчас он как следует прочувствовал всю невозможность того, что продолжало твориться вокруг него. Старушки, убивающие топорами зажиточных молодых людей; вещи, возникающие из ничего; странный, жуткого облика новый знакомец... появившийся из им, Петяшей, разбитой бутылки! Это уж даже и не гротеск. Сказать "буффонада" -- и то будет маловато.
   Петяша стремительно, всем телом повернулся к Колченогому.
   Рядом, на скамейке, никого не было. На деревянных брусьях, покрытых кое-где облупившейся зеленой краскою, вытертых множеством разнообразных задниц, стоял лишь маленький пластиковый чемоданчик, называемый еще одним недавно вошедшим в обиход англо-русским словом "ноутбук".
   "Димыча бы сюда"... - с беспомощной тоскою подумал Петяша.
  

31.

  
   Но Димыч в это время пребывал совсем в другом месте и вскоре покидать это место - не собирался.
   Он прочно утвердился за столиком заштатного кафе, что на Васильевском, на углу Большого проспекта и 5-й линии, и допивал уже шестую чашку отвратительного растворимого кофе. Неуемное любопытство, желание разъяснить природу происходящих с товарищем странностей, заставило его сегодня с утра позвонить на службу, предупредить, что сегодня он - хорошо, распорядок донельзя гибок и день не нормирован! - не появится, и отправиться наблюдать за домом, где, по словам Бориса, обитал человек, координирующий и организующий творящиеся с Петяшей странности. Соваться в квартиру вероятного противника он, хоть и хотел бы, пока не решался: непонятно пока, на какую конкретно тему общаться с хозяином. Да и боязно малость.
   Собственно, и слежка-то была предпринята скорее ради самоуспокоения, в качестве частичной уступки любопытству: видишь, мол, подлое - делаю, что могу. Вдруг да проявится неожиданно что-нибудь интересное, хоть намек какой, зацепочка, которая поможет понять, как действовать дальше.
   Определить, как говорится, направление развития...
   Димыч отлично сознавал, что все это крайне глупо, и даже не знал, что такого сможет высмотреть и что вообще предпримет, ежели объект вдруг высунет нос наружу, однако сидел, как приклеенный, за столиком у окна, тянул отвратительную жидко-коричневую бурду с кисловатым химическим, пластмассовым каким-то привкусом и, несмотря на жару, время от времени поплотнее запахивал пиджак, под которым спрятана была наплечная кобура.
   Он, в отличие от Петяши, родился и вырос в Петербурге, и жизнь его развивалась до сего момента по стандартной для многих представителей его поколения схеме. Благополучно закончив известную "тридцатку" с математическим уклоном, он прямым ходом поступил на матмех университета и, подобно лучшим из себе подобных, заблаговременно озаботился получением достойной работы. Параллельно достиг он успеха и в некоторых прочих областях деятельности - по крайней мере, выучился находить приемлемые решения для самых разнообразных жизненных задач. Наверное, здесь благоприятным образом сказывался математический, научный подход.
   Петяша за все годы их знакомства заметил в нем лишь одну странность: при всей своей физической развитости и привлекательности он никогда не появлялся на людях с девушками. То есть, вовсе не наблюдалось никаких признаков сколь-нибудь тесного общения Димыча с противоположным полом. Жил он вдвоем с престарелой мамой в приличной трехкомнатной квартире на Черной Речке и, похоже, иной жизни для себя не желал. В общении с неизбежно встречающимися порой женщинами был вежлив, но и только.
   Странность эту Петяша наскоро принял к сведению и решил не докапываться до сути. Может, просто стесняется человек. Может, из каких-то резонов не хочет афишировать своих связей. Может, еще что. Его дело; имеет право.
   Помимо всего прочего, Димыч отличался такой еще характерной тихой, но настырной любознательностью. Видя перед собою задачу, он - хотя бы из чисто спортивного интереса - начинал искать решение, во что бы таковое ни обошлось по времени, силам, нервам и средствам. Задачей могла оказаться заковыристая компьютерная игра, или же программа, не желающая выполнять того, для чего предназначена, или закулисные политические игры и так далее, вдоль и поперек по полному спектру человеческой жизнедеятельности.
   Задача о странностях, творящихся вокруг Петяши, пожалуй, была похлеще всех предыдущих. Начинать пришлось, ни много ни мало, с осмысления внутренней логики происходящего и поиска верного угла зрения для рассмотрения оного. На первый взгляд, никакой внутренней логики (если, конечно, принять за аксиому "чудесную" природу странностей) не наблюдалось вовсе. Лишенные же сверхъестественного ореола, все имевшие место события объяснялись до обидного просто. При таком объяснении реакция на них со стороны Петяши заставляла вспомнить о таком душевном заболевании, как паранойя.
   Что ж; если он вправду едва не умер от голода, это свободно могло сказаться на психике...
   Не явись столь своевременно этот Борис со своими страхами, якобы заставившими его искать Петяшиной помощи, Димыч бы наверняка напустил на друга, явно свихнувшегося от серии нежданных удач, какого-нибудь знакомого психиатра. Однако появление Бориса - спасибо ему за это! - придало Петяшиным опасениям весомости, грубости и зримости. Тогда вариантов получалось два: либо Петяшу выбрали себе в жертвы какие-нибудь жулики, позарившиеся, к примеру, на квартиру, либо...
   Либо пресловутые "паранормальные явления" на самом деле иногда встречаются, невзирая на то, что наплодившиеся, точно грибы после дождя, экстрасенсы, контактеры, колдуны и прочие астрологи-лозоходцы вот уж который год изо всех сил стараются разубедить в этом всех мало-мальски разумных людей.
   И кто-то, оказавшийся пошустрее, посообразительней прочих граждан, вовсю извлекает из этих явлений выгоду.
   По зрелом размышлении, прежде всего следовало бы потолковать по душам с еще одним - неявным - участником нападения на Петяшу, то бишь с его соседом по лестничной клетке. Человека с неустойчивой психикой, ежели со смыслом на него надавить, не в пример легче "колоть", чем здорового. Но именно неустойчивая психика объекта и мешала добраться до него: если забрали в "скворешник" с приездом на дом, это - минимум на месяц. Димыч уж сунулся было туда ближайшим приемным днем, но в посещении пациента -"буйного", как выяснилось, отделения, да при том еще "слабоконтактного" -- ему было наотрез отказано...
   Девица за стойкой кафе, разморенная жарой, потягивала ледяную пепси-колу из запотевшей бутылочки (что, кстати, в жару-то, как раз совершенно бесполезно) и внимала радиоприемнику, натужно голосившему что-то голосом Филиппа Киркорова.
   Казалось, будто музыка размягчает мозг еще сильней, чем жара. Во всяком случае, сознание напрочь отказывалось искать решение задачи. Да, в общем, и правильно: до поступления дополнительной информации оставалось лишь гадать, а этот метод мало подходит для получения правильных решений.
   Поэтому Димыч просто-напросто целиком отдался наблюдению, позволив сознанию развлекаться отвлеченными материями, то бишь, воспоминаниями и размышлениями "за жизнь".
   С Петяшей они сразу же, едва познакомившись, сошлись накоротко, хотя более-менее определенных общих интересов и увлечений не имели. И с тех пор отношения их всегда казались Димычу делом самым естественным, естественнее просто не бывает. Постоянные Петяшины неблагополучия воспринимались им, как данное, и подлежали ненавязчивому искоренению или хоть смягчению. Пожалуй, Димыч считал Петяшу достаточно выдающимся человеком, несмотря на то, что общество как-то не торопилось признавать и вознаграждать ни его достоинства ни какой-никакой, но все же вклад в свое, общества, развитие. Собственно, оно пока и не имело возможности узнать об этом вкладе, книги ведь еще не вышли... А может, его, Димычева, помощь и была все время выражением общественной благодарности?
   Х-ммм...
   Прикончив текущую порцию кофе, Димыч закурил, не отводя взгляда от подворотни. Рядом с мрачноватым проемом на стене кто-то начертал мелом: "ЕБН - ГАД!", а еще кто-то после - зачем-то мелом другого цвета - не поленился переправить "ГАД" на "ОТПАД".
   Graffitti, понимаешь...
   Кстати! А Петька-то там - как?
   Нашарив в кармане таксофонную карту, Димыч вышел к автомату и, поразмыслив, набрал прежний, давно вытверженный на память номер. Елки, надо бы сотовый себе купить, они уж подешевели, теперь и на аппараты и на обслуживание цены вполне подъемные.
   Гудок, еще...
   Придерживая возле уха трубку, Димыч одновременно не сводил взгляда с подворотни.
   Скорее бы он там, что ли! Вдруг этот Флейшман как раз сейчас куда-нибудь выйдет!
   После третьего гудка на том конце, наконец, подняли трубку.
   -- Алло?
   Голос был женским и явно не Елкиным. Помедлив секунду, Димыч - на всякий случай подпустив в голосе официоза - спросил:
   -- Петра Лукова - можно к трубочке попросить?
   Теперь уже на том конце последовала секундная заминка.
   -- Его нет сейчас... Когда вернется - не знаю. А кто его спрашивает; что передать?
   Вместо ответа Димыч нажал на рычаг и в недоумении уставился на информационную наклейку под прикрывавшим автомат козырьком. С чего это у них телефонная трубка - "handset"? Вроде - всю жизнь она была "receiver"... Или нет?
   Вслед за этой никак не относящейся к делу мыслью в голову полезли и прочие - одна тревожнее другой. Впрочем, оно и не странно: неизвестность всегда пугает, а разные зловещие чудеса (вариант с которыми пока что не исключен), были для Димыча областью совершенно неизведанной. Поэтому надлежало быть готову ко всему. Ладно еще, если этот свинтус просто где-нибудь с бабой познакомился и к себе притащил; кто их знает, что у него там с Елкой.
   А если?.. - всплыло на поверхность мыслей маслянистое, мрачно-радужное пятнышко тревоги.
   Димыч устремился было к проезжей части Большого проспекта на предмет ловли такси, но, в последний раз бросив взгляд в сторону успевшей уже изрядно надоесть подворотни, замер на месте.
   Со двора на улицу как раз выворачивал невысокий, полный человек в солидной серой "тройке". Темные, набрякшие мешки под глазами, седая бородка клинышком, островатый седой чуб, перстень с темным камнем на пальце...
   Он!
   Наверняка! По описанию - похож.
   Что же делать? Идти за предметом слежки? Мчаться к Петяше?
   Димыч замер у края тротуара. Мозг его заработал в бешеном темпе. Собственно, что толку ходить за этим Флейшманом? Может, он просто в булочную вышел, через десять минут снова вернется в квартиру, и все воротится к первобытному состоянию! А Петька там...
   Димыч в последний раз оглянулся на тротуар 5-й линии и поднял было руку, призывая машину, но тут напротив что-то произошло. Тучный старик вдруг покачнулся и со слышным стоном мягко, точно кто-то сзади резко подсек его под коленки, осел на тротуар.
   Вокруг моментально собралась небольшая толпа. Послышался возглас:
   -- Скорую!
   Так; ясно. Больше здесь делать нечего.
   Димыч, продолжая прерванное было движение, взмахнул рукой. Из потока машин, несшихся по Большому, тут же вымахнула и остановилась рядом потрепанная "волга" с шашечками.
   -- Большая Пушкарская, угол Съезжинской, живо! - велел Димыч, падая на заднее сиденье и бросая рядом "дипломат".
   Машина резко подалась назад, свернула на 5-ю линию и понеслась к Среднему, чудом не столкнувшись с завывающим сиреной фургончиком "неотложки".
  

32.

  
   Оставшийся на скамейке Петяша, пребывая в полной прострации, выкурил одну за другой три сигары и всякий раз, открывая портсигар, отмечал, что сигар с прошлого раза не убыло. Эксперименты с фляжкой показали, что и коньяк из нее можно пить, сколько угодно - не убывает, хоть тресни!
   Наконец начавшие колбаситься поблизости попрошайки пробудили в окоченевшем его мозгу желание встать и переменить дислокацию: мало того, что настроение перебивают, так еще и воняют, подлые - спасу нет.
   Прихватив оставшийся после неведомо куда исчезнувшего Туза Колченогого ноутбук, Петяша побрел к дому. О поисках еще какого-то психиатра на сегодняшний день не могло быть и речи.
   -- А тебе только что звонили, -- сообщила Катя, едва он ступил на порог. - Я трубку повесила, и тут же ты в двери ключом...
   -- Кто?
   -- Мужчина какой-то. Не назвался.
   Вот-т... не было заботы, так подай!
   Петяша и всегда-то терпеть не мог подобных анонимных звонков, на нервы ему это действовало, а уж теперь... То, что телефон заработал снова, знал Димыч, Володька, да еще - случайно, надо думать, повезло им - та публика, из издательства "Норд-Зюйд". И все.
   Или еще кто-нибудь знает?
   Да ведь Боря этот записывал!
   Петяша поежился. Ежели Боря все же, паче чаяния, не жулик и не шизик, это же жуть, к кому через него мог уплыть номер его, Петяшина, телефона!
   -- Ладно, -- сжав зубы, буркнул он. - Надо им, так еще позвонят, никуда не денутся.
   Тут Катя заметила принесенный им ноутбук.
   -- Ой, это компьютер такой; я у знакомых видела!.. Купил? Они же дорогущие!
   -- Купил, -- соврал Петяша, чтобы не вдаваться в излишние подробности.
   Страшно было и подумать пересказывать ей все, что с ним сегодня произошло! Сам он, услышав подобный рассказ, наверняка заподозрил бы рассказчика в неиллюзорном помрачении умственных способностей. Оставалось только гадать, что предпримет Катя, если решит, будто он, Петяша, сошел с ума...
   И, кстати, еще вполне может оказаться, что так оно и есть.
   Катя тем часом подхватила чемоданчик:
   -- Можно посмотреть? Я умею... - и, не дожидаясь ответа, упорхнула в комнату.
   Петяша, непонятно с чего, хотел было возразить, но лишь махнул рукой - пусть ее балуется! - и отправился в кухню, сварить себе кофе и заодно чем ни то перекусить.
   Добыв из ящика стола несколько горошин перца, корицу и гвоздику, он зарядил джезву и поставил ее на медленный огонь, после чего принялся - под доносящееся из комнаты электронное пиликанье - сооружать для себя бутерброд.
   Вот интересно: за кого его принимает Катя? Кем считает? Скорее всего, для нее он взрослый, солидный дядька, которому проще пареной репы заработать денег, сколько понадобится. И на этот чертов (надо же, пищит-то как мерзко!) ноутбук, и на все остальное. Не видела девочка, как он, Петяша, тут с голоду помирал... Не знает, как раньше, еще до покупки этой квартиры, буквально на улице жил... А что будет, если дальше все пойдет вовсе не так благополучно, как сейчас? Чего она вообще хочет от их совместного будущего? И чего захотят от их совместного будущего ее родители, с которыми, кстати, тоже еще придется как-то разбираться? Он же для них наверняка выйдет какой-то темной личностью, без профессии, без определенных перспектив, живущей непонятно чем, выезжающей разве что на везении, и так далее, что там еще в таких случаях полагается думать...
   От этих мыслей Петяше очень захотелось спрятаться куда-нибудь подальше, свернуться клубочком, ничего не видеть, ничего не слышать и ни за что не отвечать. Ощущение было, надо сказать, знакомым.
   Только ведь такая немыслимая жизненная роскошь недоступна никому, ни за какие деньги. Разве что сделаешься слепоглухонемым парализованным идиотом.
   В кухню заглянула Катя.
   -- Да, я же забыла!.. Сегодня родители на некоторое время возвращаются!
   -- И что?
   -- Надо домой ехать; я ведь там сколько времени не была... Я сейчас поеду, ладно? А завтра с утра вернусь.
   -- Ага. Хорошо. - Петяша помолчал. - Кофе выпьешь?
   Катя бросила взгляд на маленькие часики на запястье.
   -- Ой, нет! Надо еще порядок дома навести; у меня там такое!.. И так в "тетрис" с твоим ноутом заигралась... - Она крепко обняла Петяшу, едва не силой заставив его прижаться лбом к своему плечу. - Не скучай, ладно? Я завтра, прямо с утра!.. А, если что, позвоню. Мой телефон я тебе там, на столе оставила. Все, я побегу, пока!
   С этими словами она чмокнула Петяшу и вышла в прихожую, где тут же хлопнула, закрывшись за нею, входная дверь.
   От громкого стука дверного полотна о косяк словно бы что-то в мешанине мыслей встало на место, и Петяша вдруг с поразительной отчетливостью понял: нет, он отнюдь не сошел с ума. Ни психиатры ни невропатологи ничем не смогут ему помочь, как ни надейся.
   И это, пожалуй, было самым страшным.
   Он и раньше подозревал, что, сомневаясь в своем душевном здравии, просто-напросто обманывает самого себя, не желает так вот запросто признавать факты, заставляющие едва не целиком пересмотреть привычное свое мировоззрение, непонятные и наводящие дикий, до судорог в конечностях, ужас.
   Как бороться с тем, что не подчиняется привычным законам мироустройства? Как оценить, на что способен этот Георгий, как его там, Флейшман, являющийся, по словам Бориса, главным его, Петяшиным, врагом?
   Да ведь у него, Петяши, и для борьбы с обычными-то, человеческими врагами - не много нашлось бы средств! Влиятельных друзей нет. Здоровья, навыков рукопашного боя, как в кино, чтоб стены кирпичные головами злобных супостатов прошибать, нет. Пистолет купить? Так с ним тренироваться нужно долго, прежде чем будет толк от владения этакой игрушкой. И разрешения на ношение короткоствола, ему, Петяше, скорее всего, никто не даст, а таскать с собой просто так - чревато множеством неприятностей...
   Э-э, что пистолет; машину водить - и то он не умеет!
   Ладно. Значит, этого всего нет. "Шварцынэгер знаишь? Савсэм нэ пахож!"
   Что же остается?
   Петяша задумался. Вспомнилась вычитанная где-то "мудрая мысль" насчет того, что побеждает в конечном счете не тот, у кого больше конечностей, а тот, кто умнее и хитрее.
   Хотелось бы; хотелось бы надеяться, что автор ее знал, чего пишет.
   Беда только, что и насчет собственных ума с хитростью Петяша тоже сильно сомневался.
   Что ж остается-то, при таком раскладе?
   За холодильником тихонько зашуршало. Из щели меж стеной и задней его стенкой выставилась острая, чуткая мордочка.
   -- Надо же! - удивился Петяша. - Давно не видали... Здравствуй, крыса!
   Крыса взглянула на него блестящими бусинками-глазками и шевельнула усами. Бледно-розовое рыльце ее нервно подрагивало, внимая новым, только еще приживающимся в кухне запахам.
   Вот же зверюга, мысленно восхитился Петяша. Нутром, мохнатая, чует, что обстановка тут переменилась и пожрать можно промыслить.
   Инстинкт...
   Округлить мысль до логического завершения он не успел: в прихожей заверещал звонок.
   Идти открывать не хотелось. Просто так: лень было подниматься со стула, и все тут.
   Звонок не умолкал.
   Помедлив еще, Петяша все же встал и неспешно побрел к двери. В конце концов, может, это просто Катя вернулась. Забыла, скажем, чего-нибудь...
   -- Кто там?
   -- Я, открывай! - едва ли не криком донесся из-за двери голос Димыча.
   Едрена палка, что с ним там?!
   Петяша с силой крутанул замок.
   -- За тобой что, черти гонятся? Чего ты?
   Димыч закрыл за собою дверь и перевел дух.
   -- Что за баба тут у тебя? По телефону мне отвечала!
   Глаза Петяшины медленно полезли на лоб.
   -- С дуба рухнул? Катя это! Не узнал?
   Взгляд Димыча сделался странен; даже испуган.
   -- Какая еще Катя?
  

33.

  
   Опершись рукою о дверной косяк, Петяша вплотную придвинулся к Димычу и внимательно взглянул в его глаза.
   -- Это ты - шутишь так? Разыгрываешь?
   Но нет; судя по выражению глаз, Димыч далек был от мыслей о розыгрышах. Скорее, он был охвачен непонятно чем вызванной тревогой за него, Петяшу...
   Но Катя-то тут при чем?!
   -- С тобой - точно все нормально? Мы же вместе были, когда с нею познакомились, -- раздельно, убедительно глядя Димычу в глаза, произнес Петяша. - Когда ходили в издательство. То есть, уже после издательства, когда по магазинам-ресторанам отправились.
   Во взгляде товарища появилось что-то новое, что именно, Петяша понять не смог.
   -- Пойдем-ка, -- сказал Димыч после некоторой паузы. - Пойдем сядем, нормального кофе сварим и без суеты, обстоятельно так, во всем разберемся.
   Разговоров хватило едва ли не до вечера. Подробно, пошагово сравнивая воспоминания о ходе событий, выяснили следующее.
   По магазинам Петяша, оказалось, если и ходил, то один и, притом, в совершенно бессознательном состоянии, ибо Димыч точно помнил, что перед свершением покупок решено было все-таки, для пущего облегчения расставания с деньгами, выпить. С этой целью отправились, чтобы избежать слишком уж сильного расхождения с Петяшиным предложением, в баню, где Петяшу после парилки, да с отвычки, да под коньячок с кофейком развезло так, что Димычу пришлось доставлять его на такси прямым ходом домой. Время было, однако ж, еще не позднее, а посему он, Димыч, и решил: раз уж Петяша полностью неконтактен, надо бы навестить место работы. Ну, а на работе немедленно по его прибытии образовался аврал, плавно переходящий в состояние сумасшедшего дома. В порядке ликвидации оного пришлось даже лететь в Москву, откуда он, Димыч, вернулся лишь нынче поутру - так что, понятное дело, никакой Кати он не знает и никакого Бориса, живого или мертвого, под дверью Петяшиной квартиры не наблюдал.
   Слушая его повествование и, в свою очередь, излагая то, что помнил сам, Петяша никак не мог отделаться от мысли, что появление Димыча помешало ему додумать и облечь в слова какую-то крайне важную мысль. Помимо этого, вертелось в мозгу и еще что-то, явно не сообразующееся с Димычевым рассказом, как-то опровергающее его...
   Стоп!
   -- Димыч, погоди! Погоди, пока не забыл!.. Что за записку ты мне оставил, в таком случае? Малопонятно этак, однако, устрашительно... Сейчас найду.
   Сорвавшись с табурета, Петяша ринулся в комнату и выдвинул ящик стола, где вместе с наличными должно было находиться и Димычево послание.
   Где же?.. А, вот!
   Вернувшись в кухню, Петяша выложил листок на стол.
   - Не знаю, - медленно проговорил Димыч, внимательно прочтя бумажку и даже глянув ее на просвет. - Просто отказываюсь понимать. Не писал я этого!
   Под рубашкой у Петяши образовался липкий, тряский холодок.
   -- Как "не писал"? Записка не твоя?
   -- Н-не знаю, -- неуверенно повторил Димыч. - Почерк мой, вроде бы. Но я этого не писал. Напрочь не понимаю, что бы вся эта мутота могла значить.
   -- И Катя... - ослабшим, всякий напор и разгон утратившим голосом продолжил перечень несообразностей Петяша. - Она же тебя помнит... Это она мне сказала, что ты меня, вместе с нею, привез домой, а потом позвонил куда-то, оставил записку и ушел.
   Димыч сделался страшен. Судя по лихорадочному блеску глаз, теперь уже он - и не без повода, надо заметить! - подозревал себя в помрачении чувств.
  
   Нет, все же - вздор, что сотня лет чтения фантастических романов так уж переменила человеческий образ мыслей, снабдив людей устойчивыми стереотипными реакциями на любые возможные необычности. Фантастика - в наше время повальной утраты общественного интереса к науке и техническому прогрессу (а ведь как Гагарина с плакатами-то встречали!) и подмены тяги к знаниям тягой к вере - разве что сообщает читателю о том, чего не бывает на свете. В сверхъестественное готовы поверить лишь те, кому больше не на что надеяться, и вера эта приводит разве что к обогащению так называемых колдунов, ведьм и прочих "корректоров кармы", во множестве рекламирующихся через любую газету. Неудивительно, что нормальный грубый материалист, столкнувшись с чем-нибудь непонятным, не укладывающимся на первый взгляд в рамки его грубого, материалистического миропонимания, первым делом устремится проверять здравость психики или уж, на крайний случай, даст зарок - вот прямо с завтрашнего вечера! - бросить пить.
   Что, в свою очередь, способствует обогащению частнопрактикующих невропатологов или же наркологов, в частном порядке выводящих всех желающих из запоя...
  
   -- И во второй раз, -- говорил Петяша, понемногу наращивая темп, -- когда Борис прямо на лестнице помер, она тебя помнила... И ты ее помнил!
   Тут Димыч вздохнул с некоторым облегчением.
   -- Но Борис-то не помер? Или... или таки да?
   -- Нет... - растерянно ответил Петяша. - Он потом еще приходил... паразит.
   -- Не в виде какого-нибудь зомби, надеюсь?
   -- А кто его знает, -- рассердился Петяша. - Ты сам хоть раз видел настоящего зомби? Впечатления неживого не производил.
   -- Значит, что - не было всего этого?! - уже зло, взведенно спросил Димыч.
   -- Может, и не было...
   Внезапно Петяшу тоже охватила сильнейшая, отчаянная злоба.
   -- А что тогда было?! - заорал он. - Что?!
   -- А я откуда знаю?! - заорал тоже, отвечая вопросом на вопрос, Димыч. - Мне, думаешь, легче, чем тебе?!
   Злоба мгновенно исчезла. Сделалось совестно - что за истерики, в самом деле... Димыч ведь тоже должен бы переживать что-то, не сильно отличающееся от его, Петяшиных, собственных страхов.
   -- Извини, -- медленно проговорил он.
   Стоило успокоиться, как у Петяши снова возникло чувство, будто он запамятовал о чем-то важном и при том впрямую относящемся к предмету беседы. Только теперь это явно были не размышления, прерванные приходом Димыча, а нечто более давнее и, безусловно, более материальное...
   А-а! Вот болван!
   -- Димыч! Совсем забыл... Борис в последний свой приход, сегодня с утра, принес какую-то тетрадь. Сказал: часть дневника этого самого Флейшмана!
   -- Ну-у?!
   Настроение Димыча кардинально переменилось. Теперь лихорадочный блеск в глазах его означал припадок обнадеженного любопытства и вместе досаду на дырявую память друга, умудрившегося забыть о такой важной вещи.
   -- Читал уже?
   -- Нет, не успел.
   -- Тащи!
  

34.

  
   Покинув кухню, Петяша принялся мучительно вспоминать, куда подевал эту чертову тетрадь - в обозримом пространстве ее не наблюдалось. Осмотрел стол, пошарил в ящиках...
   Нету!
   Петяша еще раз попытался восстановить в памяти, что он делал до того, как отправиться на поиски врача, понимающего в человеческой психике.
   Вроде бы на стол бросил... В кухню с ней не ходил.
   Тетради в грязно-коричневой, липкой от времени обложке не было нигде.
   Впрочем, ежели этот Флейшман - такой уж из себя могучий волшебник, что ему стоило вернуть пропажу на место?
   -- Ну? - поинтересовался возникший в дверном проеме Димыч.
   - Нету нигде, -- растерянно отвечал Петяша.
   -- Т-та-ак... - Димыч со злобной сосредоточенностью почесал подбородок. - Кто, говоришь, в квартире был и выходил куда-нибудь после того, как этот Боря тетрадь принес? - Тут взгляд его упал на валявшийся на тахте ноутбук, о коем Петяша давно уж успел позабыть. - А это еще откуда? Купил? Лучше бы нормальный десктоп приобрел, пижон несчастный! Оно и дешевле раза в три и удобнее во всех отношениях, если только не желаешь теперь на улице, на лавочках сидя, творить...
   Петяша не отвечал. Он стоял столбом, словно его расчетливо треснули по маковке, прилично контузив, но не сбив с ног.
   Значит, Катя. Больше некому.
   Меньше всего ему хотелось подозревать в чем-нибудь Катю. Так с нею было здорово, и...
   Петяша сморщился до того, что в висках заломило. Конечно, ему теперь есть, что терять, и наработанное за время бродячей жизни неверие в бескорыстное доброжелательство к своей персоне должно бы от этого только обостриться. Ан, хрен! Притупился, поистрепался инстинкт самосохранения...
   -- Ты хоть знаешь, куда она ушла? - дожимал тем временем Димыч. - Кто такая? Где живет? Телефон ее хотя бы?!
   Только теперь Петяша осознал, что за все проведенное вместе время не удосужился выяснить даже Катиной фамилии. Зачем бы?
   -- Телефон... Телефон она должна была оставить...
   -- Где?!
   Петяша снова оглядел захламленную комнату. Из-под корпуса ноутбука на тахте, верно, торчал клок бумаги.
   -- Вот, наверное... ага: один-два-пять, три-пять, ноль-восемь.
   Димыч, досадливо крякнув, выдернул бумажку из его рук.
   -- Значит, так. Если эта тетрадь была взаправду, то, сам понимаешь. А если, что тоже можно допустить, Борис на самом деле мертв, у меня - просто провалы в памяти, а у тебя - галлюцинации по двадцать пять кадров в секунду... Уж и не знаю, что тогда. Ладно, там будет видно. Где ближайшие таксофоны с карточками? Чтоб из твоей квартиры не говорить...
   -- Разве что на Кронверкском.
   -- Ага... - Димыч секунду помедлил. - Тогда подожди, я скоро. Сейчас проверим, откуда она меня знает. И знает ли вообще.
   -- Может, не нужно? - нерешительно возразил Петяша. - Она сказала, завтра с утра приедет...
   -- Надо, Федя! "Сказала"... Мало ли, кто что сказал! Сиди; я сейчас.
   Откачнувшись от косяка, Димыч шагнул в прихожую. За ним хлопнула дверь. По лестнице дробно защелкали каблуки.
  

35.

  
   Оставшись наедине с самим собою, Петяша тяжко опустился на тахту.
   Только этого, блядь, не хватало... Чтобы еще и Катю подозревать хер знает, в чем...
   Плохо; плохо и неуютно было Петяше. Вдобавок, никак не проходило ощущение, что в разговоре с Димычем он снова вспоминал о чем-то важном, о чем-то таком, составлявшем, может быть, единственную его надежду хоть на какой-то успех в борьбе с абсолютно непонятным, неведомо на что способным врагом.
   Сомнений в том, что борьба-таки предстоит, у него уже не оставалось. Какие еще сомнения; ежели все, с ним, Петяшей, происходящее, есть галлюцинации, что тогда вообще реально?!
   Однако бороться уж очень не хотелось.
   А насчет доверия к Кате... Что ж, ладно. Не в первый раз. Ошибся, значит, сам себе злобный дурак.
   Вообще, понятия любви, веры и прочего в том же роде, типа патриотизма, гуманизма-альтруизма или вовсе загадочного "общего блага" давно и хорошо - как нельзя лучше! - приспособлены к извлечению из них выгоды. Посему надо - ой, надо бы! - все то, что призвано воздействовать на чувства клиента, поверять разумом. Только ведь, лень, да и не всегда это представляется возможным... Приходится иногда кому-то верить и на слово. Хотя бы тем, кому, вроде бы, невыгодно желать тебе зла.
   Эх-ххх...
   И все-таки: что же ему, Петяше, такого приходило в голову? Ведь, определенно, что-то дельное в мыслях промелькнуло...
   Ладно. Может, всплывет еще само. А пока, до возвращения Димыча, можно заняться просмотром и разбором эхомейла. Или - еще даже лучше - продолжить начатый давеча рассказ.
   Компьютер тихонько зашуршал приводом жесткого диска, загружая Word, и вскоре Петяша, подхватив оставленную нить повествования, снова стучал по клавиатуре:
  
   Сперва дети тихо наслаждались созерцанием дрессированных собачек, сменившихся клоунами и акробатами. Затем начался отечественного разлива боевик. Время от времени Николай Иванович просил детей немного приглушить звук, однако те не обращали на отца ни малейшего внимания. Впрочем, поглощенный статьей, он скоро вовсе перестал замечать шум.
   Наконец настал час нового петербургского телешоу, которое даже Николай Иванович, невзирая на все свои убеждения и культурные запросы, смотрел от начала до конца. Передача называлась "Не упустите шанс!" и неизменно шла в прямой трансляции.
   На прошлой неделе ведущий и автор передачи, Влад Якунщиков, предстал перед камерами в компании маленькой девочки в инвалидном кресле, а перед тем был ветеран-"афганец" на костылях. Сегодня рядом с ведущим на подиуме стоял крепкого сложения старик с белой тростью в руках. Две ассистентки, изящно ступая ножками, росшими едва не от корней обнаженных в ослепительных улыбках зубов, выкатили столик с двумя огромными чашами, наполненными крохотными палехскими шкатулочками. Взмахом руки попросив тишины, Влад Якунщиков представил зрителям сегодняшнего почетного гостя, Георгия Владимировича Минина из 2-го Городского Интерната для Слепых и Слабовидящих. Затем начался рекламный блок. Затем господина Минина заставили сказать несколько слов и ответить на несколько вопросов. Затем - еще один рекламный блок.
   Затем студийный оркестр заиграл музыкальную тему передачи, господин Минин снял пиджак, закатал рукава дешевой серой рубашки и медленно поднял вверх обе руки, ладонями к зрителям, показывая всем, что ладони его пусты и все - без обмана. Музыка сделалась медленнее. Почетный гость запустил руку в правую чашу, поворошил шкатулки и вытащил одну из них.
   Оркестр смолк.
   -- В этой шкатулке, -- провозгласил Влад Якунщиков, -- совершенно случайным образом выбранной нашим дорогим гостем Георгием Владимировичем из множества прочих, находится записка с именем зрителя, находящегося сейчас в студии, среди множества прочих... наших друзей! Как всем вам известно, дорогие мои, имена всех присутствующих в студии находятся в этих шкатулках, любезно предоставленных передаче нашими постоянными друзьями из торгового дома "Сансара". Но сегодня, к великому сожалению, мы можем выбрать только одного. И этот один...
   Последовала длиннейшая пауза.
   -- Этот один... - продекламировал ведущий, -- Эдуард... Витальевич... ПУГОВКИН!!!
   Оператор вновь дал на экран панораму зрительного зала. Камера повернулась вправо, влево, и, наконец, отыскала лицо счастливчика, только сейчас осознавшего, что он и есть Эдуард Витальевич Пуговкин, чье имя так торжественно провозгласил ведущий.
   Счастливчик неуклюже поднялся с места.
   -- Господин Пуговкин? Эдуард Витальевич?! -- взбурлил Влад Якунщиков. - Скорее, скорее, поднимайтесь к нам, да смотрите...
   - ...не упустите ша-а-анс!!! -- восторженно подхватил зал, причем студийный оркестр для пущего эффекта поддержал публику мощным аккордом.
   "Да уж", с некоторой грустью подумал Николай Иванович. Интеллект-шоу "Не упустите шанс!" славилось не только тем, что на самом деле шло в прямом эфире, без каких-либо репетиций и предварительных записей. Стартовый приз шоу в среднем раз в пять превышал месячное жалованье университетского доцента, да еще рос в арифметической прогрессии с каждым новым вопросом, на который отвечал случайным образом выбранный игрок. Что говорить, реклама в шоу "Не упустите шанс!" никак не могла окупаться и служила разве что престижу спонсоров, однако недостатка в средствах передача не испытывала.
   -- Скажите нам, Эдуард Витальевич, где вы живете?
   -- Это... здешний я. Ленинградец.
   --Ленинградец! Чудесно! Кем вы работаете?
   -- А... никем. На пенсии.
   -- На пенсии?!! Как вам это нравится, господа?! На пенсии! Благодать-то какая! Когда ж и мне-то можно будет... - Влад Якунщиков картинно осекся и захлопнул ладонью рот. - Господи мой боже, что говорю-то; а вдруг начальство услышит?! (Гомерический хохот в зале). Что ж, хорошо. Кем же вы работали до пенсии?
   -- Ф-фа... рызеровщиком.
   На этом слове Эдуард Витальевич неожиданно втянул на миг щеки, тут же надул их и резко выпустил воздух. Отпрыски Николая Ивановича Маркова захихикали.
   -- Пасть заткни, -- потребовала Татьяна.
   -- Сама заткни, -- отозвался Павлик.
   Татьяна молча швырнула в него картонкой с заколками. Поднявшийся шум привлек внимание Николая Ивановича, в мыслях которого только что оформилась было изящная формулировка для следующего раздела статьи. Не менее минуты ушло на то, чтобы растащить детей и заставить их хотя бы относительно утихомириться. После этого он вновь вернулся к выдвижной доске секретера, служившей ему письменным столом.
   -- ...в семьдесят шестом, в "Спортлото"! -- вещал с экрана ведущий. - И совершенно случайно! А? Как вам это нравится, господа?!
   -- Видишь? -- злобно буркнула Татьяна, не глядя на брата. - Из-за тебя прослушали!
   Влад Якунщиков сделался серьезнее и деловитее - быть может, снова вспомнил, что передачу может смотреть его телевизионное начальство. Взамен пятисот долларов, которые спонсоры намеревались пожертвовать 2-му Городскому Интернату для Слепых и Слабовидящих (о чем ведущий уже успел объявить четыре раза), господин Минин запустил руку во вторую чашу. Ведущий раскрыл вынутую шкатулку и, сосредоточенно поджав губы, заглянул внутрь.
   -- Две тысячи американских дол-ла-ров!!! -- завопил он. - Необыкновенно везет вам сегодня! Именно столько вы, Эдуард Витальевич, получите, дав правильный ответ на первый вопрос!!!
   Николай Иванович издал тихий стон. Оглашение суммы денежного приза необычайно живо напомнило ему о том, что в факультетской столовой вот-вот перестанут кормить в долг, а на повышение зарплаты рассчитывать просто смешно.
   Эдуарда Витальевича меж тем препроводили к стоявшему на возвышении трону, с которого герою дня следовало давать ответы на вопросы ведущего. Затем поднялся занавес, открывший взорам публики огромную стальную дверь, запертую на два кодовых замка; два президента крупных коммерческих банков, вышедшие из первых рядов, набрали каждый свою комбинацию и отперли ее. За дверью оказалась еще дверь, поменьше - эта была отперта двумя православными священниками, каждый из которых имел личный ключ от одного из замков, висевший на особой цепочке, надетой на шею. За третьей дверью, отпертой двумя представителями городской прокуратуры, оказался огромный пергаментный конверт, запечатанный семью печатями. Тут вперед вышли и замерли в ожидании сигнала семеро ветеранов Великой Отечественной войны при всех регалиях.
   -- Итак, Эдуард Витальевич, вы готовы? -- спросил Влад Якунщиков, вновь успевший обрести серьезный вид.
   Эдуард Витальевич снова втянул щеки, выпятил губу и, тут же поджав ее, глупо ухмыльнулся:
   -- А... ага. Готов.
   Ведущий выдержал паузу, во время которой ветераны Великой Отечественной, позванивая наградами, принялись ломать печати одну за другой.
   Наконец была сломана седьмая печать. Влад Якунщиков запустил руку во вскрытый столь торжественно конверт.
   -- Итак, первый вопрос для вас - об одной всемирно известной достопримечательности Америки! За две тысячи американских дол-ла-ров ответьте, пожалуйста: кем был сконструирован... Бруклинский мост?!
  
   В этом месте творческий процесс приостановился: предстояло вспомнить, кто именно построил этот мост или же выдумать другой вопрос, ответ на который известен или может быть быстро найден. Хотя зачем? Бруклинский мост - это же не само придумалось, это у Дэвидсона, в оригинальном рассказе такой вопрос был! Заодно и сам расказ неплохо бы освежить в памяти.
   Раскрыв книжку на нужной странице, Петяша закурил и принялся читать. Но буквы отчего-то вдруг поплыли перед глазами. Закружилась голова. Во рту непонятно отчего возник мерзкий привкус прогорклого маргарина. Отложив книгу и откинувшись на спинку стула, Петяша прикрыл глаза.
   -- Сидишь? - раздался от окна смутно знакомый хриплый голос. - Просвещаешься?
   Испуганно вскинувшись, Петяша увидел дневного своего знакомца, Туза Колченогого, сидящего на подоконнике и очевидно довольного произведенным эффектом.
   -- Сижу, - раздраженно отвечал он. - Я думал, ты совсем пропал. Или вообще мне почудился.
   -- Эт ты со зла говоришь, - энергично, юмористически возразил Колченогий. - А фляжка? А портсигар? А костюм? А машинка эта, наконец? Что, так все это время и чудились?
   Петяше вовсе не под настроение выходило поддерживать беседу в веселом, шутейном ключе. Он молча взирал на пришельца, давая понять, что с нетерпением ждет продолжения.
   -- Ну, чего ты на меня вызверился? - продолжал Колченогий, которого полное отсутствие ожидаемой, видимо, радости от его появления заметно сбило с толку. - Не мог я с тобой оставаться; не мог! Были к тому причины. А вот сейчас есть немножко времени и на треп. Давай, спрашивай! Сам же, в конце концов, хотел!
   Петяша тяжко вздохнул. Хотел... Мало ли, чего он когда хотел!
   -- Не вовремя ты, -- со сдержанной досадой пояснил он. - Извини. Ну... как тебя засадили в бутылку, спрашивать, я думаю, бесполезно?
   Туз Колченогий подозрительно зыркнул на Петяшу, мазнул взглядом, в коем ясно читалось отвращение, по бутылкам из-под шампанского под столом и у тахты.
   -- Эт точно, бесполезно, -- подтвердил он. - А тебе зачем? С какой целью интересуешься?
   -- Просто, -- якобы соврал, нарочито изобразив "морду ящиком", Петяша. - Для интересу. Чисто теоретического.
   -- Ты лучше таким баловством не интересуйся, -- посоветовал Колченогий. - А то ведь всякое подумать можно. Спрашивай лучше о деловом.
   Петяша поразмыслил. Вот так, запросто, содержательных вопросов в голову не приходило.
   Х-мммм... А отчего, интересно, этот Туз, раз уж так свободно вещи из ничего создает, безропотно нахальства от него, Петяши, терпит? Из благодарности, что ль? Отчего опасается рассказать, как в бутылку попал?
   Ну-ка, ну-ка...
   -- А какого хрена тебе возвращаться-то вздумалось? - вовсе грубо осведомился Петяша. - Освободили, и гулял бы себе. По буфету...
   Туз Колченогий от досады слышно скрипнул зубами, но никаких враждебных действий против Петяши предпринимать не спешил.
   Ладно...
   -- Хорошо, хорошо, -- примирительно кивнул Петяша. - Нормальный вопрос, деловой: что ты такое есть? Объясни, если можешь, с точки зрения нормальных, человеческих представлений о жизни. Или об этом тебя тоже спрашивать без толку?
   -- Отчего же, можно... Только, как бы это сказать, чтоб ты понял... Ага. Значит, так: я есть чистая информация, обладающая сознанием, свободой воли и способностью к изменению окружающей среды. Доволен?
   -- Хэ! - возмутился Петяша. - Человек тоже обладает сознанием, свободой воли и способностью к изменению. И информацией его тоже вполне можно обозвать... с определенной точки зрения.
   -- Нельзя человека информацией обозвать, -- мягко, но настойчиво перебил его Колченогий. -- Человек - это носитель информации, вроде дискеты вот для такой машинки. А я - информация в чистом виде. Без носителя. Слыхал хохму, будто информация тоже материальна и имеет, в частности, удельный вес? Умный человек придумал... Однако самая-то хохма в том, что информация и вправду материальна! Представь себе, что она - на своем уровне - существует по тем же принципам, что и любое другое вещество. Состоит из своих, информационных, молекул, которые, в свою очередь, состоят из информационных атомов - и так далее. Человеку для жизни ее надо совсем чуть-чуть. Если вдруг побольше у кого-нибудь окажется, то это обычно называется интуицией: как говорится, "нутром чую". Но если вдруг соберется ее в одном месте столько, чтобы достигла она критической массы, получается не ядерный взрыв, как от разных там обогащенных уранов, а существо вроде меня. То есть, тогда она уже в чистом виде способна существовать и приобретает все потребные для этого качества. Типа свободы воли, способности к обучению и изменению окружающей среды... В общем, все дела.
   Петяша слушал Туза, не перебивая. То, что излагал рыжий уродливый карлик, было, пожалуй, логично.
   Однако...
   -- Не слыхал я, однако, чтобы информация могла вот так на носители влиять, -- усомнился он вслух. - Вот эти самые портсигар, фляжка... Они - информация или носители? Откуда они получились?
   -- От верблюда, -- буркнул раздосадованный тупостью собеседника Колченогий. - Они - носители, на которые я записал определенную информацию. Как ты, допустим, можешь засунуть бумагу в принтер и рассказец свой на ней распечатать. Или, скажем, на дискету скопировать файл с рассказом. Дошло?
   -- Ладно, -- после некоторой заминки отвечал Петяша. - Механику этой записи я все равно наверняка не пойму. Особенно, если вспомнить, что файл-то с текстом внешнего облика дискетки уловимо для глаз не меняет... Ну да хрен с ним. Будем считать, что я на этом успокоился. Хот-тя... Все - на самом деле так? А то я во всяких критических массах не шибко... не технарь...
   -- Нет. Не так. Но ты же сам просил объяснить попонятнее, -- ехидно отвечал Туз Колченогий. - Вот и получи-себе аллегорию, причем, невероятно грубую!
   -- Ну, если аллегория, то, безусловно, съест... - мстительно процитировал Петяша. - Хорошо. Значица, будем для ясности и дальше той же аллегорией пользоваться. Теперь скажи: отчего ты все же вернулся? Неужто - из чувства благодарности? Вполне ведь мог про меня забыть, и я бы даже не сильно обижался... Значит, следующий вопрос в окончательном виде таков: чего тебе, такому вот всему из себя обладающему свободой воли, способностью к обучению и прочему животноводству сгустку чистой информации, от меня, ничтожного и серого человечишки, каких вокруг - на рупь-двадцать пучок дают, нужно?
   Во взгляде Туза Колченогого появилось нечто новое. Как бы даже не тревога мелькнула в крошечных свинячьих глазках существа из чистой информации, которому он, Петяша, наверняка бы не смог ничем повредить!
   Чего это он... "из воды выпрыгивает"?
   -- А в благодарность ты, значит, так уж и не веришь? - Колченогий отвел взгляд, сделав вид, будто заинтересован чем-то, происходящим за окном. - А згя, батенька, згя. Если б не ты, так бы я и сидел в той бутылке, а это, надо заметить... агхискучное вгемяпговождение.
   Поразмыслив, Петяша решил, что гость темнит - и, ради пущей чернухи, еще картавит, подлый, под Ленина из анекдотов! - но настаивать на этом пока не стал.
   -- Хорошо. Так и запишем: ты мне по гроб жизни благодарен и к любым услугам потому готов. Тогда ответь: чем ты можешь быть мне полезен? Может, прошлое досконально знаешь? Или будущее способен предсказывать? Или, может, храни мя Будда Амида, три самых заветных желания выполнишь?
   -- Насчет желаний ты губу-то не раскатывай, - сердито отвечал Колченогий. - Поглядим еще, как говорится, на твое поведение. А остальное... Прошлое - пожалуйста. Будущее - извини. Откуда мне его знать, если оно и для меня в будущем? Что я еще могу... Вообще-то я всю жизнь специализировался на развлечениях и роскоши. Это я изобрел, например, моды, химию, азартные игры и компьютеры со всей этой вашей электронно-игровой индустрией. Долгоиграющая, доложу тебе, забава; все равно, что выращивать бонсаи... Все разнообразие вариантов любовных влечений и союзов также придумано мной. Кстати, твой случай - классический образец одного из первых моих упражнений, х-хе... Еще - комедию изобрел, танцы, музыку, карусели...
   -- А на кой хер тебе это все в человеческий быт внедрять занадобилось? - перебил Петяша, страшно не любивший каруселей, и как раз, в основном, за громкую идиотскую музыку, которая непременно сопровождает катание на оных. Да и замечание о стандартности его чувств, надо сказать, задело за живое...
   Да и вообще - нечего этому уроду тут шибко-то духариться!
   -- А так. Чтобы было. Ладно, не суть. Спрашивай про важное, а то мне скоро пора.
   О чем же таком еще спросить?
   Пока он не хочет сказать, что ему от меня нужно, просить ни о чем не стоит, решил Петяша. А вот тон сменить не лишне; авось, он от смены стиля общения что-нибудь да выболтает.
   -- Слушай... Я тут, конечно, зря на тебя бочку катил... От неожиданности просто. Но почему ты, если вправду много чего можешь, это терпел? - почтительно осведомился Петяша. - Мог бы хоть силу показать. Превратил бы, к примеру, во что-нибудь мерзкое; в сказках ведь так полагается? А потом - обратно... Для назидания.
   Колченогий снова сделал вид, что внимательно любуется заоконным пейзажем.
   -- Может, и превращу еще, -- со знакомой уже сварливостью ответил он. - А вообще, я же знал, что ты и сам об этом после пожалеешь... Уж настолько-то я в вас, носителях, разбираюсь. Ладно, мне пора, счастливо тебе оставаться. Я еще загляну. В свое время.
   Прежде, чем Петяша успел что-либо сказать, Туза Колченогого не стало. Вот только что сидел он на подоконнике во всей своей, ежели можно так выразиться, красе. И вдруг - нету...
   Даже воздуха не потревожил, машинально отметил Петяша.
   И тут же в прихожей оглушительно взвизгнул звонок.
  

36.

  
   Подскочив от неожиданности (телодвижение это за последнее время успело, пожалуй, сделаться привычным), Петяша отправился открывать.
   Как и следовало ожидать, это вернулся, наконец, Димыч.
   Молча пройдя в комнату, он уселся на тахту и принялся саркастически разглядывать друга. Весь вид его говорил о том, что Петяша как нельзя более добротно оправдал самые худшие его подозрения, и факт сей доставляет ему даже некоторое насмешливо-злобное садистское удовлетворение.
   Вместе с тем - невзирая, можно сказать, на все это! - Димыч также выглядел и здорово напуганным. А подобный вид ему вообще как-то не подходил - Петяша еще ни разу не видал его таким.
   С чего это он?
   -- Не тяни, -- попросил Петяша. - Жалуйся, наконец. Что стряслось?
   Помолчав еще, Димыч вместо ответа неожиданно спросил:
   - Ты, точно, не помнишь, как и где с ней познакомился?
   -- Да н... нет же! - Голос Петяшин дал осечку, так взволновал его страх в глазах товарища. - Говори дело, наконец! Что такое с Катей?
   Вот же, тянет кота за это самое, коз-зел!
   -- Ничего такого с Катей, -- со странным каким-то, также вовсе не свойственным ему (был бы это кто другой, Петяша, определенно, сказал бы, что истерическим) смешком отвечал Димыч. -- Нет в природе никаких Кать. И это медицинский факт...
   Петяша почувствовал, что внутри него словно бы лопнула некая сдерживающая внутренности пружина, и желудок с кишечником, сжавшись в тугой, осклизлый ком, тяжело ухнули куда-то вниз.
   -- Что... значит "нет"?
   В ответ Димыч разразился одной-единственной длиннющей фразой, не шибко внятной и звучавшей явно на грани истерики. Выходило так, что, позвонив по номеру, значившемуся в Петяшиной бумажке и попросив к аппарату Катю, он был вначале, судя по ответной реакции, принят за телефонного хулигана, развлекающегося такими шутками, что хоть святых выноси. Пришлось ему представиться очень давним Катиным знакомым, несколько лет ее не видевшим и ничего о ней не слыхавшим. Тогда женщина, снявшая трубку, с плачем объяснила, что дочь ее, Катя, два года назад вдруг не вернулась домой из школы, а через три дня после этого была найдена мертвой в подвале одного из окрестных домов. С множественными ножевыми ранениями.
   Убийцу не нашли.
   Кате вот-вот должно было исполниться пятнадцать лет.
   -- Тогда я, -- продолжал Димыч, переведя дух и как бы начиная с красной строки, -- стал осторожно выяснять, не ошибся ли номером, и под это дело она мне свою дочь описала. А номер -- правильный, можешь не сомневаться. Она, говоришь, сама на листок тебе записывала?
   Петяша, окаменев от нахлынувшего ужаса, не отвечал. Был бы один, точно ударился бы в тихую истерику. Шибко уж велик соблазн. А на людях -- неудобно как-то. Держаться приходится...
   А Димыч, тоже наверняка державший чувства в узде только благодаря обществу друга, хватил коньяку из новой Петяшиной фляжки и, еще раз походя упрекнув товарища в пижонстве, пересказал со слов женщины, с которой беседовал по телефону, как выглядела ее дочь.
   С каждым новым его словом Петяша все больше укреплялся в уверенности, что никакой тут ошибки. Даже родинка на правом плече не забыта...
   И все же...
   -- Димыч, ты правда не шутишь? - в последнем приступе безумной надежды выдавил он.
   По глазам Димыча ясно сделалось видно, что ему очень хочется треснуть Петяшу по уху.
   -- Конечно, шучу, -- со спокойным, размеренным раздражением ответил он. - Весело мне, не видишь? Аж усраться можно.
   Лишенный последнего намека на надежду, Петяша поник плечами.
   -- А дача? - вдруг спросил он. - Катя говорила, родители ее к вечеру с дачи вернутся...
   -- Точно, -- помолчав, ответил Димыч. - Про дачу - точно. Дама эта, чтобы скорее разговор закончить, сказала: мы, извините, полчаса, как с электрички, помыться хотим и отдохнуть... Ну, словом: отваливай, мол, без тебя тошно. Ладно. Пойдем, что ли, кофе сварим наконец, а ты тем временем вспомнишь о ней все, чего вспомнится. Особенно то, что странным, удивительным в ней показалось; любые мелочи. Либо тут какая-то чудовищная путаница, либо... Да какое там "либо"! Я лично еще ни разу не видел, чтобы мертвые оживали и разгуливали по городу... Не начать бы тут бояться темноты!
  

37.

  
   Солидная доза коньяка, употребленная с кофе "вприкуску", подействовала вполне благотворно. Петяша начал понемногу отмякать, отогреваться изнутри. Теперь, дабы окончательно прийти в норму, следовало хоть ненадолго отвлечься от результатов Димычевой вылазки. А также забыть - опять-таки, хоть на время - о том, что он, Петяша, встретится с Катей не далее, как завтра поутру.
   Поэтому Петяша решил, хоть через силу, но чего-нибудь поесть, за едой выслушал Димычев рассказ о безрезультатной слежке его за домом Флейшмана, которую из-за незнакомого женского голоса, ответившего вместо Петяши по телефону, пришлось оставить в весьма драматический момент, и сам поведал Димычу о дневном своем приключении и беседах с Тузом Колченогим.
   Интерес Димыча к его рассказу оказался более чем сдержанным: вероятно, дух из бутылки и появляющиеся из ниоткуда платиновые портсигары были слишком уж литературны, что ли, слишком привычны для разума и неоригинальны, чтобы вот так запросто в них верить, пусть даже портсигар этот можно рассмотреть, пощупать и даже отпробовать, достаточно ли качественно его содержимое. Дослушав до конца, Димыч раздумчиво скривил физиономию, в последний раз затянулся сигарой и с хрустом раздавил бычок в пепельнице.
   - Хрен его знает, что тебе сказать. Старушки с топорами... Какая-то достоевщина наоборот! А этот Туз Колченогий... Вообще говоря, критическая масса, применительно к информации, понятие, скорее, философское. А информация, существующая без носителя, с точки зрения физики - вообще полный бред.
   -- Физика, -- машинально повторил Петяша. - От трения тела нагреваются, от нагревания - расширяются... ну, а от расширения - лопаются. При чем здесь вообще физика? Портсигары с неубывающим содержимым с точки зрения этой же самой физики-шмизики, скажешь, не бред? И вообще! Раз уж она, информация-то, такая крутая - сознанием, понимаешь, обладает, свободой воли... то почему бы нет?
   Димыч угрожающе хмыкнул.
   -- Этак мы с тобой сейчас начнем выяснять, что такое сознание.
   -- Зачем выяснять? Уж известно: сознание есть свойство высокоорганизованной материи...
   -- А знамя есть священная воинская херугва. Тогда, что такое "высокоорганизованная материя"? Кто определил, где тут "высоко", а где - не очень?
   -- А высокоорганизованная материя, -- Петяша нарочито самодовольно напыжился, -- есть всякая материя, наделенная сознанием. Во!
   Димыч не слишком-то весело усмехнулся.
   -- Понятно. Пустые это все базары. Но с точки зрения современной физики информации без носителя не может существовать. Даже в виде абстрактного понятия. Это, скорее, к каким-нибудь теософам или сайентологам. Они у нас такие, они у нас понятие абсолюта уважают...
   Петяше вдруг пришла в голову совсем неплохая, ничему особенно не противоречащая мысль.
   -- А может, это просто он так думает, что состоит из чистой информации, без носителя! Может, на самом-то деле носитель у него имеется, только он... не знает об этом. Не воспринимает своего носителя никак!
   -- Может, и так. Только все равно треп этот нас ни к чему не приведет. Гипотез можно напридумывать, сколько угодно, а толку-то... Как тебе, например: разум есть сложный инстинкт, еще не сформировавшийся окончательно; не помню, кто это таким образом грамотность свою показывал... Так вот: твой Туз Колченогий - никакая не чистая информация, существующая без носителя, а просто существо, у которого этот сложный инстинкт сформировался-таки до конца. Под это объяснение что угодно подгоняется, любые портсигары, поскольку пределы возможностей разума тоже неизвестны. Как оно, красиво?
   -- Н-ничего, -- одобрил Петяша.
   -- Вот именно. Только, выражаясь словами известного анекдота, и хули толку? Все равно мы с ним мало что сможем поделать, если он почему-нибудь вдруг умыслит взять нас за...
   -- Погоди! Димыч, погоди! Вот оно!
   От неожиданного Петяшина вопля Димыч даже слегка подпрыгнул на табурете.
   Сбиваясь и заикаясь, Петяша поведал товарищу, как сидел в одиночестве и размышлял, каким образом может, в случае чего, противостоять сильному, опасному и непонятному врагу. И совсем было додумался до чего-то позитивного, но тут он, Димыч, явился и сбил, подлый, с мысли.
   -- А теперь, вспомнил! -- торжествующе закончил Петяша. -- Как ты про инстинкт сказал, так и вспомнил! Если и остается в такой борьбе хоть малюсенькая надежда, то только на собственный инстинкт. Волю к жизни, если хочешь. Ты знаешь, как мне жить приходилось. Совсем без ничего, без всяких точек опоры. С нуля! И выжил. И даже неплохо так обустроился... А ведь сколько раз думал: все, конец, сдохну вот под забором... Но нет; не сдох. Хотя никаких супер-пупер-гениальных штук не выдумывал и не предпринимал. На инстинкте выезжал, выходит! И помогло! Может, он и сейчас выручит, инстинкт-то? Ведь это какая ж мощная, должно быть, штука, если звери уже сколько лет живут на одних инстинктах, вообще без всякого разума и вымирать пока не собираются!
   Димыч помолчал, размышляя.
   -- Жили, -- поправил он. Не "живут". Ибо пришел человек, у которого якобы есть еще кое-что, кроме инстинктов, и всех их - под корень. Ну, не всех, но, если бы вовремя не спохватились, что зверье на планете вот-вот закончится... Потому в живительную мощь инстинктов как-то не шибко верится. Но это -- ладно. Короче говоря, ты собираешься, за неимением других возможностей, сидеть на берегу реки и ждать, когда мимо проплывет труп твоего врага, надеясь, что инстинкт самосохранения автоматически в нужный момент продиктует правильный образ действий. Верно я тебя понял?
   -- Ну... В общем, да.
   Прозвучало Димычево резюме как-то неприятно, отчего у Петяши заметно снизилось настроение. Немедленно сделалось жаль, что он вообще затеял этот разговор. Ну, что ты с этим языком будешь делать; вечно он... вот кто, кто тянул, спрашивается?
   -- Конечно, некоторая мудрость в этом есть, -- продолжал Димыч, -- но в противовес сей азиатской мудрости существует еще европейская сказка о двух лягушках в крынке со сливками.
   Тут Петяше еще пуще сделалось не по себе. Странно: отчего это решающим аргументом в разговоре - особенно наглядно это можно видеть в фидошных эхах -- нередко становится какая-нибудь хлесткая цитата или изречение? Причем, даже не обязательно относящиеся к делу, а то и вовсе перевранные... Или не такие же точно люди те изречения придумали? Еще средневековые схоласты предпочитали полагаться на авторитет предшественников, и сейчас вон те же пресловутые кришнаиты из кожи лезут - впрямую, не стесняясь, доказывают, что по-другому, без авторитетов, вообще, никуда...
   -- Что ж, давай, ежели только путь... х-мммм... недеяния тебе не унизителен, -- продолжал Димыч. - Я бы все-таки предпочел предпринять что-нибудь разумное. А скажи, ради академического интереса, что тебе сейчас подсказывает твой инст...
   Вдруг, оборвав почти высказанный вопрос на полуслове, он замер, слегка склонив голову в сторону двери.
   Петяша тоже прислушался.
   В наступившей тишине явственно слышен стал негромкий скрежет ключа в замочной скважине.
  

38.

  
   Не вставая со своего табурета, Димыч развернулся всем телом в сторону кухонной двери, пихнул створку носком ботинка, отчего она бесшумно отошла к стене, и характерным таким, по множеству американских фильмов Петяше известным движением сунул правую руку за борт пиджака.
   Что такое у него там, успел подумать Петяша, неужто - пистолет? Или просто нервная чесотка мучает?
   Входная дверь отворилась, впуская в квартиру...
   ... Елку.
   Петяша, только теперь осознавший, что от неожиданности перестал даже дышать, облегченно вздохнул.
   -- Ну, здравствуй, -- сказала Елка.
   Судя по тону, она пришла окончательно выяснить отношения. Это заставило Петяшу подумать, что об облегчении говорить пока рановато. Преждевременно, дорогие товарищи...
   Димыч, вероятно, почувствовал, что такое творится под черепушкою друга, и взял инициативу в свои руки:
   -- Привет, Еленища! Кофе хочешь?
   Не отрывая взгляда от Петяши, Елка отрицательно помотала головой.
   -- Тогда вы, ребята, убирайтесь-ка беседовать в комнату. А я тут пока поразмыслю на воле, без помех.
   Секунду помедлив, Елка, видимо, согласилась, что кто-либо третий для выяснения отношений бесполезен, да и вообще, ни в чем не виноват, и, в знак согласия наклонив голову, пошла в комнату.
   Петяша, тяжело поднявшись на ноги, потащился следом.
   Пока он тихонько - издавать громкие звуки почему-то казалось неприятным - прикрывал за собою дверь, Елка привычно стряхнула с ног туфельки, забралась на тахту, зябко обхватила руками поджатые к подбородку колени и повела плечами, словно пытаясь для пущего сугреву свести их вместе. Глаза ее сделались большими-большими и заблестели так, точно на них вот-вот навернутся слезы.
   Словом, от той суровой непреклонности, с какою вошла она в квартиру, не осталось и следа.
   Петяша, привалившись спиною к двери, смотрел на нее и молчал - не знал, с чего начать разговор.
   О чем, собственно, говорить-то? Никогда прежде, даже в шутку, не поднимали они вопросов ревности. Как-то так исторически сложилось. Если Елка, увидев лишь, как он, Петяша, держит другую, постороннюю женщину за руку, возмутилась и ушла, ни слова не говоря, значит, ей-то ревность была совсем не чужда!
   Э-эх, блллин, хреново-то как... что ж делать?
   Расставаться с Елкой не хотелось ужасно. А она, по всему судя, как раз пришла сказать о том, что больше не желает его видеть, выложить на стол ключи от его квартиры, развернуться и уйти.
   Только...
   Отчего же, поздно-то так? Как же она обратно поедет?
   Словно почувствовав мысленный его вопрос, Елка слегка шевельнулась.
   -- Я останусь у тебя, -- заговорила она. - По крайней мере, до завтра. А там, если не прогонишь...
   Вот-те на!
   Петяша не знал, что и отвечать. Как понимать это? Как реагировать-то, в конце концов?!
   Услышанное слишком уж соответствовало его желаниям. И именно потому, пугало.
   -- Мне плевать, что там у тебя и с кем, -- через прерывистый всхлип, мигом сбросив непрошибаемое, напоказ, спокойствие, продолжала Елка. - Я люблю тебя. Я знаю, что ты меня любишь. И решила... пусть даже надо делить тебя с кем-то; все равно буду с тобой. Если она тебе понравилась, то, наверное, не заслуживает неприязни...
   Она снова всхлипнула и на миг спрятала лицо в ладонях. Теперь ее, по всему судя, следовало бы обнять, прижать к себе, приласкать, успокоить...
   Однако Петяша никак не мог заставить себя сбросить оцепенение. Видя это, Елка подняла мокрое от слез лицо, вскинулась, словно развернувшаяся пружина, с тахты и крепко прижалась к нему.
   -- Не отпущу... - выдохнула она.
   Это помогло. Руки Петяшины словно бы сами собой поднялись, ладони его легли на Елкины лопатки, чуть острящиеся под тонким, гладким шелком блузки медленно скользнули вниз. Там, внизу ткань оказалась чуть толще, обрела легкую шероховатость. Округлые, упругие полушария под нею, как раз уместившиеся в ладонях, дрогнули, и от этого где-то в нижней части живота появилось знакомое ощущение тяжелого, туманящего мысли, кружащего голову тепла. Петяшины руки еще крепче - чтобы как следует почувствовала его, набухший, рвущийся на свободу - прижали к себе Елку. Пальцы пробежали по знакомой ложбинке под юбкою, пустились еще ниже, нащупали юбкин край, приподняли его, проникли внутрь, меж горячих, слегка бархатистых бедер, и уж там снова устремились кверху, пока не добрались до совсем тоненькой полоски материи.
   Щека Елки, прижатая к щеке Петяши, налилась жаром. Она чуть раздвинула ноги; трусики под нежно постукивавшими, щекотавшими, перебиравшими пробившиеся сквозь ажурную ткань волоски, пальцами Петяши сделались влажны.
   Тогда Петяшины руки медленно поднялись выше, поднимая за собою юбку, сильно оглаживая такой стройный, до помрачения рассудка соблазнительный зад, немного отстранили его обладательницу и нежно, едва ощутимым касанием, описали два полукружья вокруг ее талии. Пальцы нащупали резинку трусиков, руки на миг замерли... и резко рванули.
   Ткань с треском разошлась.
   Елка испустила короткий стон, а тонкие пальцы ее, только что еще впивавшиеся в Петяшины плечи, уже расстегивали "молнию" на его брюках.
   Почуяв свободу, он устремился наружу. На миг Елка сильно сжала его рукою, снова - на сей раз долго, протяжно - застонав, тут же отпустила и начала опускаться на колени. Петяшины руки, повинуясь некоему наитию, через голову сдернули с нее юбку. Едва выпутавшись из сего необходимого, но в данном положении совершенно неуместного предмета одежды, Елка жадно, однако ж сдерживая нетерпение, приникла губами к самому его кончику.
   Под черепушкой Петяшиной - словно бы что-то взорвалось, бесшумно, однако мощно, пустив по ветру все до единой мысли и завесив глаза густой багровой пеленой. Но руки и сами знали свое дело прекрасно: они резко, почти грубо стиснули Елкины плечи, рывком - прежде, чем наслаждение вот так быстро закончится -вздернули ее на ноги, с треском сорвали с желанного ее тела блузку, под которой не оказалось уже ничего, и, в два-три рывка освободив от одежды своего хозяина, снова сжали в объятьях горячее обнаженное тело любимой.
   Елка, в свою очередь крепко обвив руками Петяшину шею, изо всех сил прижалась к нему, и Петяша почувствовал, как ноги ее обхватывают его талию.
   -- Погоди... - последним усилием воли прохрипел он. -- Резинок ведь нету...
   -- Не нужно, -- сквозь прерывистое дыхание отвечала Елка, -- я спиральку сегодня поставила...
   Как ни краток был этот разговор, он все же рассеял туман в голове. Теперь все тело Петяшино - словно бы наполнилось кристально-ясным пронзительным жаром. Стиснув ладонями Елкины бедра, он чуть приподнял ее, нащупал губами ее губы, крепко закусил их, опять заставив Елку застонать, и он, тут же безошибочно отыскав предмет своих стремлений, вонзился во влажное, обволакивающее, жаркое...
   Колени Петяшины подогнулись. Еще сильнее прижимая к себе Елку, он рухнул на жалобно взвывшую пружинами тахту.
   И тогда мир прекратил существовать. Не осталось ровно ничего - только губы под Петяшиными губами, долгий стон, яростное движенье навстречу Елке, да еще бешеный стук сердца.
  

39.

  
   Димычу, оставшемуся на кухне, несмотря на высказанное намерение поразмыслить, оказалось не до размышлений. Известного рода звуки из комнаты давали понять, что все в порядке - пациенты таки помирились, но вместе с тем и будили определенного рода желания. Столь же интенсивные, сколь и неуместные в данный момент, мать иху конем...
   Что бы там ни полагал Петяша в простоте своей (или, может, деликатности, которая, случается, выходит куда как хуже простоты), Димыч вовсе не был обделен природою влечением к женщинам и не страдал излишней застенчивостью на предмет появления со своими подругами в обществе. Просто-напросто, с женщинами ему, несмотря на все его внешние и внутренние достоинства, не везло.
   Катастрофически не везло.
   Поначалу, лет эдак в четырнадцать-пятнадцать, когда интерес к противоположному полу только-только просыпался, понравившиеся ему ровесницы, понятно дело, неизменно предпочитали кого-нибудь постарше и поопытнее. Закономерности и естественности такого оборота Димыч, несмотря на то, что парнишкой рос неглупым, вовремя понять не сумел. Вместо этого он заподозрил в себе какой-то фатальный недостаток, незаметный для него самого, зато с первого же взгляда бросающийся в глаза всем окружающим.
   Подобные умонастроения - всякому известно - ни хрена не способствуют развитию уверенности в себе. Говорят, что частенько и на психике очень погано сказываются. Если прибавить сюда еще повальный петербургский жилищный кризис, картина выходит уж совершенно мрачной: это ж подумать только, какими мучениями сопровождается вступление в половую жизнь для большинства петербургских подростков! Лестницы, подвалы и чердаки до обидного мало приспособлены для романтических свиданий. Особенно зимой.
   Явный недосмотр со стороны родителей, школы и городской администрации.
   Короче говоря, до самых аж двадцати шести лет Димычу лишь раз доводилось спать с женщиной, если только какой-нибудь час, проведенный со случайной, из какой-то прихоти соблазнившей его тридцатилетней особой позволительно обозначить словом "спать". Дело, вдобавок, было на природе (то бишь, в кустах возле безлюдного по вечернему времени санаторского пляжа), а посему не стоит и заикаться о том, что впечатления после этого опыта остались самые мерзопакостные. И дама попалась не первой - даже не второй! - свежести, не шибко умелая и не отличавшаяся чистоплотностью, и комары всю жопу съели чуть не до костей...
   Но влечение, невзирая на памятное по сию пору отвращение к способу его реализации, никуда не исчезло. Вот сейчас как раз снова напомнило о себе - нечего сказать, вовремя!
   С прерывистым вздохом Димыч привычно потянулся к "молнии" на штанах. С тринадцати лет он регулярно проделывал это и всякий раз, после кратковременного облегчения, бывал мерзок самому себе.
   И, следует признаться, подолгу...
  
   Наверное, Петяша с Елкой успели здорово соскучиться друг по другу: силы их иссякли гораздо быстрей, чем обычно. Мир вновь постепенно, точно некий театральный электрик-осветитель не спеша передвинул ползунок огромного реостата и постепенно дал на сцену полный свет, обрел привычные очертания. Так же постепенно унялась и дрожь, сотрясавшая Елкино тело.
   Полежав сколько-то времени неподвижно, Петяша перекатился набок. Елка тут же пристроила голову к нему на плечо.
   -- Ты совершенно не способен понять, что чувствует женщина, -- негромко, с легкой хрипотцою в голосе заговорила Елка, словно продолжая прерванную на середине беседу. - Ты вообще не можешь себе представить, что тебя искренне - а не из какой-то немотивированной злонамеренности - считают неправым в чем бы то ни было. Ты живешь одним-единственным днем, то есть, сроком, оставшимся до намеченной - и даже не тобой намеченной - обстоятельствами, окружающими, -- кем угодно, только не тобой! - где-то впереди, неподалеку, точки. Наподобие срока получения каких-то очередных денег. И даже не думаешь о том, что кто-то может ощущать время иначе. Ты всегда делаешь то, что твоя левая пятка пожелает, а окружающим предоставляешь выбор: либо смириться с этим либо проваливать на фиг. Тебе плевать, что я почувствовала, увидев тебя с этой малолетней дурочкой. Одни взгляды ваши чего стоили... Сначала, когда я ушла, мне не хотелось тебя больше видеть. Никогда. И сразу же, стоило закрыть за собой дверь, что-то такое важное исчезло... Пропала уверенность в себе, понимаешь? А еще дня через два я поняла, что все равно вернусь к тебе, каков бы ты ни был и что бы для этого ни пришлось вынести. Потому, что без тебя хуже. Я знаю, что ты после этого наверняка уже не будешь относиться ко мне, как раньше. Может, и вообще перестанешь уважать. И все равно...
   На глазах ее выступили слезы. Резко отвернувшись, Елка уткнулась лицом в подушку.
   Петяша перевернулся на живот и ласково положил руку ей на голову. Тогда она, извернувшись под его ладонью, порывисто обняла его и долго, крепко поцеловала.
   -- Ладно уж, -- сказал Петяша после того, как губы их разомкнулись. - Чего уж теперь-то отношения выяснять... Идем, ежели не лень одеваться, кофе сварим да покурим. А то Димыч там один... Как; не лень?
   -- Нет. -- Елка села на тахте и потянулась за брошенными на пол одежками. - Ну вот; разорвал все, что мог...
   -- Ерунда. Завтра пойдем и хоть пятьдесят новых блузок тебе купим, -- пообещал Петяша. - А что трусиков нет - под юбкой все равно не видать.
   -- Если там хотя бы от юбки что-нибудь осталось... В чем я по магазинам пойду? И на какие деньги?
   Разговор грозил приобрести давно знакомое угрожающее финансовое направление. В голосе Елки уже звучали характерные раздраженные нотки.
   Ну вот, не успели помириться... Чего это она?
   -- А-а! Ты ж не знаешь... У меня все четыре романа купили. И аванс дали. Там много. На одежки - уж точно хватит.
   Петяше показалось, что при этих словах во взгляде Елки на миг появилось нечто новое, незнакомое и даже пугающее, но, что бы ни означало сие выражение, оно тут же сменилось вроде бы искренним удивлением и радостью.
   -- Да-а?! Шутишь!
   С этими словами Елка снова обняла и поцеловала его.
   -- Я знала. Знала, что так и будет, -- уже серьезно, однако радостно заговорила она. - Все это, конечно, необычно, н-но... Зачем и писать то, что уже написано до тебя, верно? Здорово, что хоть кто-то из издателей оценил...
   Слегка обиженный - если уж романы хорошие, то что такого невероятного в том, что наконец издатели их оценили? - Петяша изложил Елке историю, начавшуюся с неожиданного телефонного звонка.
   По ходу действия взгляд Елки делался все более и более удивленным, так, что к концу рассказа удивление переполнило все ее существо.
   -- То есть, ты... Даже не носил им?.. Не ходил к ним, ни на каких тусовках не засвечивался? Сами нашли и позвонили?!..
   С запоздалыми испугом и вместе - облегчением Петяша отметил, что этот факт заставил Елку напрочь забыть о том, что до получения аванса у него никак не могло иметься денег на восстановление работоспособности телефона.
   Ну и ладно. Пусть...
   -- Идем кофе делать, -- напомнил он. - Да оставь ты свои тряпки; накинь вон халат.
   Легко соскочив с тахты, Елка прошлась по комнате, взяла со спинки стула Петяшин махровый халат и уже было совсем собралась надеть его, но внезапно замерла.
   -- Она у тебя тоже в этом халате ходила? - неприятным, напряженным голосом спросила она.
   Оп-пять - двадцать пять!
   -- Да, ходила! Что теперь в химчистку нести?! - рявкнул Петяша, охваченный вдруг непонятной яростью, которой тут же сам и устыдился. - Одевайся, -- уже мягче попросил он. - Идем.
   К удивлению его, Елка без звука надела халат, запахнулась, завязала пояс, которого - Петяша помнил - хватало как раз на два с половиной оборота вокруг ее талии...
   А сколько у Кати выходило?
   При этой мысли Петяшу, вдруг, точно поленом по голове шарахнуло: ведь Катя завтра с утра вернется! И что тогда? Ведь Димыч говорил...
   Дальше мысль вышла неизмеримо страшнее:
   А что, если не вернется?
  
   Услыхав донесшиеся из комнаты после некоторого затишья шаги и шуршание одежды, Димыч поспешно привел себя в порядок и поглубже упрятал в карман изгвазданный носовой платок.
   Раньше он, непонятно отчего, принимал интерес, питаемый женщинами к Петяшиной особе, как должное. Теперь интерес этот почему-то раздражал. Вот та же Елка! Насколько помнилось ему, всегда она относилась к безденежному, безработному - бесперспективному вообще - Петяше как-то покровительственно. По-матерински, что ли. Кто б мог вообразить, что она, однажды уйдя и хлопнув дверью, возьмет да вернется, будто побитая собака к хозяину! Взгляд ее, как вошла... это надо было видеть!
   Впрочем, раздражало не только это. Раздражало вошедшее в привычку отвращение к самому себе (Петяша-то, небось, делает, что хочет и прекрасно с самим собой уживается, без всяких рефлексий!), и пуще того, неразъясненность сверхъестественных событий последних дней. Относительно последнего пункта Димыч понял пока только одно: событийно-временные неувязки совсем сбили его с толку.
   А этот хрен, вместо того, чтоб помогаь разобраться, с бабами трахается! Инстинкт самосохранения, видите ли... Воля к жизни... Инстинкт размножения, черт побери!
   Скрипнула кухонная дверь.
   -- Ты как тут? - спросил вошедший Петяша. - Кофе, случаем, не сварил?
   Вопрос этот, в другое время, опять-таки, воспринятый бы, как должное, в связи с содержанием изложенных выше размышлений дико разозлил Димыча.
   -- Нет, -- почти грубо ответил он.
   -- Чего это ты?
   Взгляд Петяши сделался озадаченным и даже, как будто, чуточку виноватым. Это помогло Димычу взять себя в руки.
   -- Н-нет, ничего, -- проговорил он, отводя взгляд. - Если вы сюда перебираетесь, я пока позвоню кой-кому из комнаты, ладно?
   Это удивило Петяшу еще больше.
   -- Куда звонить-то; ночь глубокая на дворе!
   -- Ничего, -- понемногу успокаиваясь заверил Димыч. - Туда - хоть под утро можно.
  

40.

  
   Нет, Димыч вовсе не врал, желая остаться в одиночестве, подальше от друга, вызывавшего теперь неприязнь. Он и в самом деле взялся за телефон и, казня себя дураком за то, что не догадался сделать этого раньше, набрал номер старого своего знакомого, Игоря Величко, журналиста, некогда плодотворно сотрудничавшего, в частности, с небезызвестной газеткой под красноречивым названием "Паранормалия".
   На том конце ответили после первого же гудка.
   -- Каково нынче пресветлое здоровье вашей высокоуважаемой деревянной ноги? - вместо приветствия спросил в трубку Димыч.
   -- У-уо-оу! - отозвались в трубке. - Возможно, оно несколько хуже премногомалопочтенного самочувствия вашей драгоценнояшмовой деревянной головы... Здравствуйте-здравствуйте, гражданин маршал. Что давно не слыхать было?
   -- Дела, -- значительно отвечал Димыч.
   -- Ну, коль скоро ты, забросив все дела, звонишь мне, убогому старику, среди ночи... неужто чем по моей части занялся?
   -- Д-да уж. Наклевывается тут кое-чего интересного. Только... к тебе сейчас подъехать можно?
   -- О чем ты спрашиваешь?! Или мне уже не нужно пить, есть и все остальное? Если у тебя посередь ночи назрела ко мне серьезная беседа, я с этого, определенно, смогу заработать. Верно я понимаю?
   -- Таки да. Только, насчет заработков - это, может, не вдруг получиться... В общем, я сейчас на Съезжинской; минут через двадцать пять до твоей Барочной доберусь.
   -- Давай. Только в дверь не трезвонь - жена с дитем спят. Входи так, отперто будет.
   Трубка запищала гудками отбоя. Опустив ее на рычаг, Димыч поправил кобуру под пиджаком (вышло здорово похоже на непристойное почесывание подмышки), заглянул на кухню, суховато простился с Петяшей и Елкой, односложно пресек не шибко-то искренние увещевания на тему ночи на дворе - втроем все одно спать располагаться негде, да и не ко двору выйдет - и покинул квартиру.
   Надо же - жена, дите... Давненько мы с господином Величко не виделись... года два тому будет.
   На улице, в общем, было спокойно, лишь где-то вдалеке - в районе, похоже, ларьков на углу улицы Блохина - раздавались вопли развлекающихся подростков. В своеобычном петербургском мутно-синем темном небе кое-где виднелись крохотные, едва различимые сквозь дымку точечки звезд.
   С тоской и вместе омерзением вспоминая яркие огни в черной бездне черноморских курортных небес, Димыч вышел на Пушкарскую, тормознул канареечно-желтый таксомотор, на борту коего было написано что-то о Конюшенной площади, и через пятнадцать минут был у знакомого дома на Барочной.
   Игорь ждал его на кухне, которая в то же время служила и прихожей. При появлении гостя он встал, ловко подпершись костылем, и протянул навстречу широкую, разлапистую - такая и человеку вдвое длиннее ростом вполне подошла бы - ладонь.
   За два года, что Димыч не видел его, Игорь заметно сдал. Он - низенький, хлипкий с виду, хоть и жиловатый, да еще лишенный левой ноги аж по колено - и раньше не производил на незнакомых особого впечатления, а теперь еще в черных его, густых, курчавых волосьях заметно поприбавилось седины.
   Неужели ж, женитьба его так подкосила? - невольно подумалось Димычу.
   Кто б мог заподозрить, что калека в очках с толстыми стеклами, так здорово похожий на рано состарившегося гнома, еще лет пять назад был мастером спорта по стендовой стрельбе, не говоря уж о разрядах в дзю-до и рапире!
   -- Здравствуй-здравствуй, молодой и красивый... - Пожав Димычу руку, Игорь легонько ткнул его кулаком в левое плечо. - Чего ствол-то так явно носишь? Неужели разрешение заимел? Каким образом? Частным лицам, насколько я знаю, до сих пор запрещено
   Вместо ответа Димыч полез в бумажник и продемонстрировал запаянное в пластик удостоверение.
   -- Фу-ты ну-ты! Кра-со-тааа...
   -- Думаиш, купыл? Купыл, да-а? Ашибаишься, д-дарагой! Брат ка-дню раждэния п-падарыл!
   -- А-а... Однако документик-то на газовое... а вот соответствует ли сему критерию ствол? Все не соберусь пойти себе такое оформить. То денег нет, то - времени... Ладно. Шутить мы тут до утра можем. Раз ты обо мне два года не вспоминал, а потом вдруг прискакал галопом среди ночи, значит, дело важное. Так?
   -- Так. Кофе-то в доме есть? Аль молодая жена запрещает? А то он, сказывают, по последним научным данным, для потенции не шибко пользителен...
   -- Эк бесцеремонна нонешняя молодежь! - с показным возмущенным удивлением протянул Игорь. - Мне бы, старику, обидеться - ведь вправду два года не появлялся, а тут пришел: кофею ему к порогу подавай, да еще намеки строит ехидные... Э-э; ладно уж. Сейчас будет тебе кофе. - Подшагнув к плите, он зажег газ и водрузил на конфорку роскошную мельхиоровую джезву, заранее, как отметил Димыч, заряженную всем необходимым. - Рассказывай пока, с чем явился.
   Вынув из кармана сигареты, Димыч неспешно закурил - следовало сообразить, с чего удобнее начинать разговор.
   -- Тебе, -- заговорил он, выпуская дым, -- такая фамилия: Флейшман, Георгий Моисеевич, не знакома ли? Случайно, может?
   Игорь сосредоточенно помешал кофе крохотной деревянной мутовкой.
   -- Был такой. Среди прочих.
   -- В связи с чем - был?
   -- Юрист. Выступал несколько раз в суде, в делах "с чертовщиной" -- пытались они тогда, со стаей товарищей, засудить несколько человек по факту причинения вреда при помощи паранормальных способностей. Ничего не вышло, конечно же. Я и до сих пор не понимаю, зачем им это было нужно. Разве что создать прецедент... так и прецедент, вроде бы, не в их пользу. Он и сам -- якобы экстрасенс вдобавок. Да я об этом писал. Хочешь, пдниму архивы, покажу материалы.
   -- Погоди. Ты подробнее давай. Особенно о "дела с чертовщиной".
   -- Да ерунда; жульничество мелкое. Типа возмещения ущерба, нанесенного соседской бабкой путем наведения порчи. Кончались дела, естественно, ничем - не родился еще судья, который на основаниях типа трудов Папюса иск удовлетворит... но некоторый гонорарий он с них все равно успевал огребать - в канцеляриях теперь, пока заявление хоть прочитают, может и два и три месяца пройти. И противоположными вариантами он баловался, но уж без жульства: брал на себя юридическую защиту разных "колдунов" в случае, если неудовлетворенная клиентура захочет вдруг с ними судиться. На абонементное обслуживание, так сказать, подписывал. Как еще из коллегии его до сих пор не попросили... Да может, и попросили уже, я им давно не интересовался. А тебя-то он с чего столь серьезно заинтересовал? Обещал хорошую девочку приворожить, да надул?
   Димыч едва заметно поморщился.
   -- С этим я бы и сам разобрался. Дело вот в чем: помнишь Петьку Лукова? Я вас знакомил когда-то; ты еще роман его брал читать. Так вот, у него...
   Внезапно Димыч замолчал, остановив взгляд на двери в комнаты. В кухню - видать, разбуженная голосами и шевелением - заглянула, запахивая халат и сонно протирая глаза, женщина лет тридцати пяти-сорока.
   Димыч узнал ее сразу. По ноздрям тут же словно бы шибанул мясной, тухловатый запах неопрятного, нечасто подвергающегося мытью тела, на всю жизнь сохранившийся в памяти с того самого, черт знает, какой давности, курортного эпизода.
   -- Это вот - жена моя, Валентина, -- пояснил Игорь, а для супруги добавил: -- Иди спать. У нас разговор.
  

41.

  
   Выпив некрепкого кофе и перекусив тем, что оставалось в холодильнике, Петяша с Елкой все сидели за столом, курили и молча, наслаждаясь вновь обретенным умиротворением, смотрели друг на друга. Впрочем, полностью умиротворен был лишь один Петяша - Елку, судя по всему, что-то слегка нервировало.
   -- Слушай... - заговорил, наконец, Петяша. - Ну, что тебе покою не дает? Сидишь, как на гвоздях...
   Ответила Елка не сразу и, в лучших женских традициях, вопросом на вопрос.
   -- Откуда у тебя все это? Ноутбук, фляжка с портсигаром... Да один костюм, что на тебе сегодня был, таких денег стоит!.. Ладно, у тебя твои романы купили, но ведь сейчас никому из литераторов не платят столько! Особенно неизвестным. Фляжка из платины, минимум граммов четыреста, туфли не с конвейера; то, се, да еще на шикарную жизнь, -- она кивнула на Петяшину сигару, -- хватает. Тебе, случайно, не Нобелевку по ошибке выписали? Откуда? На такие деньги можно... и квартиру обменять на что-то побольше и поприличнее!
   Эт-то еще что за новости?! Так-так...
   До сего момента Петяша как-то не предполагал, что шибко уж явно живет не по средствам. Ладно, Елка - человек свой. Чужим-то, вправду, вовсе незачем бы этого демонстрировать... А историю про Туза Колченогого - лучше не стоит рассказывать даже Елке.
   Что ж отвечать?
   И тут лихорадочные размышления перешибла внезапная, мощная вспышка ярости.
   -- "Откуда, откуда"! - рыкнул Петяша. - Нашел!
   Елка, тихо ойкнув от неожиданности, как-то осела, съежилась на своем стуле.
   Петяше снова сделалось совестно.
   -- И вовсе не это тебя, по-моему, тревожит, -- сказал он, пытаясь по возможности мягче сменить тему. - Рассказывай уж, как есть...
   Некоторое время Елка молчала, точно раздумывая, стоит ли продолжать вызывающие у Петяши столь сильное неудовольствие расспросы, затем, наконец, решилась:
   -- Скажи, эта девушка... Что у тебя с ней, все-таки?
   Как мало нужно иногда, чтобы полностью разрушить такое, казалось бы, прочное душевное состояние! Если первый ее вопрос был еще туда-сюда, то теперь от умиротворения Петяшина не осталось даже следа. Еще до того, как Елка договорила до конца, оно прочно сменилось горьким, досадливым неуютом. Совершив над собою усилие, точно перед тем, как с маху нырнуть в холодную воду головой вперед, Петяша встал, подхватил Елку на руки и усадил к себе на колени.
   -- Я люблю ее, - тихо сказал он в самое Елкино ухо. - Я люблю тебя. Не знаю, что со всем этим делать; может, я - какой-нибудь там моральный урод; но вы обе нужны мне. Любой другой вариант - он... неполным каким-то получается. Не могу толком объяснить, но... Ты только, пожалуйста, постарайся не злиться, не ревновать и не взбрыкивать, а спокойно об этом...
   Елка, до этого недвижно сидевшая на Петяшиных коленях, шевельнулась и легко, едва коснувшись, прикрыла ладошкою его губы.
   -- Я думала что-то похожее... Вернее, чувствовала. Еще когда пришла и увидела вас вместе. Не знаю, что тебе отвечать. Я люблю тебя; ты нужен мне не меньше, чем я тебе... Потому я сразу и убежала - просто побоялась ставить тебя перед выбором. Испугалась, что, если тебе придется выбирать... Конечно, не стоило бы признаваться в этом, но... Ладно. Пусть все идет, как идет. Пусть мы будем вместе, а все остальное... Там будет видно. - Елка отчаянно махнула рукой, словно бы отгоняя ненужные мысли. - У тебя компьютер включен, я на экран посмотрела, почитала... Забавный рассказ, только - что там дальше? Чем кончится?
   -- А дальше еще нет, -- вспомнив о незавершенном эксперименте, отвечал Петяша. - А кончится, ясное дело, полным всеобщим обломом. Такие рассказы иначе не кончаются: по-другому - это супротив канона.
   -- Я знаю. Но мало ли - ты ведь известный ненавистник канонов... Слушай, а давай вместе попробуем продолжить, -- вдруг загорелась Елка. - Хоть немного!
   Пожав плечами, Петяша подсел к своему десктопу и опустил пальцы на клавиатуру. Елка пристроилась рядом - так, чтобы удобнее было видеть экран через Петяшино плечо.
   ***
   -- Итак, первый вопрос для вас - об одной всемирно известной достопримечательности Америки! За две тысячи американских дол-ла-ров ответьте, пожалуйста: кем был сконструирован... Бруклинский мост?!
   Улыбка Эдуарда Витальевича мгновенно увяла. Он покосился вправо, влево, шумно засопел в микрофон и отер лоб рукавом замурзанного свитерка серо-зелено-розовой расцветки.
   -- Повторяю: ответ стоит две тысячи долларов, поэтому - не упустите шанс! Двадцать секунд на размышление!
   Николай Иванович напряг память. О Бруклинском мосте он как раз недавно где-то читал.
   -- Если не ошибаюсь, -- с некоторым самодовольством пробормотал он себе под нос, -- это был Джордж Вашингтон... э-э... Реблинг.
   -- Если не ошибаюсь, -- заговорил Эдуард Витальевич, -- это был Джордж Вашингтон... э-э... Реблинг.
   Услышав собственные слова, с точностью до звука и даже до интонации повторенные с экрана, Николай Иванович печально улыбнулся.
   Серьезность Влада Якунщикова сделалась прямо-таки убийственной.
   -- Таков ваш ответ?
   -- Ну конечно! -- пробормотал Николай Иванович. - Ежику ясно...
   -- Ну конечно, -- сказал с экрана Эдуард Витальевич. - Ежику ясно...
   Улыбка Николая Ивановича сделалась изумленной. Влад Якунщиков в студии вдруг высоко подпрыгнул, щелкнул каблуком о каблук и, по-цыгански поведя плечами, завопил:
   -- И вы ПРРРАВЫ-ы!!! Две тысячи долларов переходят на ваш счет!!!
   Зал взорвался аплодисментами. Оркестр грянул нечто бравурное. Эдуард Витальевич Пуговкин схватился за голову, вновь расплывшись в идиотской улыбке.
   "Кр-ретин везучий", подумал Николай Иванович.
   Улыбка разом исчезла с лица героя дня. Руки его медленно опустились вниз.
   -- Н-ну-с, как вам это нравится, господа?! -- осведомился ведущий. - Что ж, дорогой Эдуард Витальевич, по правилам шоу вы можете покинуть игру хоть сейчас и уйти домой с двумя тысячами долларов в кармане! Или предпочтете рискнуть? Следующий ответ принесет вам четыре тысячи - если, конечно, будет правильным, иначе вы не получите ничего!
   Эдуард Витальевич судорожно озирался вокруг, яростно жуя губами. Он явно не знал, на что решиться.
   -- Продолжай, -- подбодрил его Николай Иванович. - Другого такого шанса не будет!
   -- Й-я п... продолжаю, -- промямлил Эдуард Витальевич. - Другого такого шанса не будет.
   Последовал очередной рекламный блок. Николай Иванович отчаянно грыз ноготь и размышлял. Три раза - три! - Эдуард Витальевич Пуговкин в точности повторил его слова! Что это? Простое совпадение? Или... Черт побери! Неужели телепатия? Но если так, то что обеспечило такую точную передачу мыслей на расстоянии?!
   -- Следующий вопрос, -- заговорил Влад Якунщиков с бесстрастностью следователя. - На этот раз - наш, ленинградский, петербургский, но стоит он четыре тысячи все тех же американских долларов. Итак: кем была посвящена Петру Великому всемирно известная скульптура "Медный всадник"? Двадцать секунд на размышление!
   Николай Иванович призадумался. У "Медного всадника" он в последний раз был невероятно давно, как бы не в день свадьбы. Там, на постаменте, имелась надпись, дававшая точный ответ на вопрос, но... В конце концов, он - радиофизик, а не историк и не архитектор...
   И тут он вспомнил!
   "Ага! Грех еще жаловаться на память!"
   Музыка смолкла. Влад Якунщиков повторил вопрос.
   На этот раз Николай Иванович решил немного потомить героя дня - если тот действительно каким-либо образом слышит его.
   -- На постаменте "Медного всадника"... -- не торопясь, с расстановкой забормотал он.
   -- На постаменте "Медного всадника"... - эхом отозвался Эдуард Витальевич в студии.
   -- На русском и латинском языках...
   -- На русском и латинском языках...
   Николай Иванович выдержал паузу. Вскоре публика в зале зашевелилась, ведущий открыл было рот, но доцент Марков опередил его:
   -- ... написано: "Петру Первому от Екатерины Второй".
   -- Написано: "Петру Первому от Екатерины Второй"! -- выкрикнул Эдуард Витальевич.
   Влад Якунщиков быстро заглянул в свою папку, бросил взгляд куда-то вбок, и лицо его засияло всеми красками радости за ближнего своего.
   -- Что ж, не совсем точно, но ответ принят - ВЫ ПР-РАВЫ-Ы!!! И еще четыре тысячи американских долларов переходят на ваш счет!
   Пораженный случившимся до глубины души, Николай Иванович вновь обрел дар речи только под конец победного марша, громом сотрясавшего студию.
   -- Ладно, -- тихонько пробормотал он. - Хватит на сегодня. Скажи ему, что воспользуешься правом вернуться через неделю и продолжить. А я свяжусь с тобой, когда кончится этот балаган.
   ***
   -- Понятно, заметила Елка. - Облом будет состоять в том, что этот профессор попытается заработать на внезапно открывшейся возможности, но ничего не выйдет?
   -- Примерно, -- кивнул Петяша. - И нечего издеваться. Раньше моя писанина была несерьезной и не литературой вообще, потому что за нее не платили. Раз в жизни попробовал написать что-то коммерческое - оно теперь уже именно по этой причине несерьезно. Где логика, блин? Где разум?
   -- Известно, где, - согласилась Елка. - А потому пошли лучше спать: голова у меня совсем уже не работает. Все это время не могла толком ни спать ни есть...
   -- Идем, -- согласился Петяша.
   Он тоже вдруг ощутил нешуточную усталость. Вдобавок ко всему, заметно кружилась голова, в горле пересохло. Борясь с подступющей тошнотой, Петяша проковылял в ванную и сунул голову под струю холодной воды.
   Мало-помалу внезапное недомогание рассосалось. Вытерев насухо голову, он вернулся в комнату и принялся готовиться ко сну.
   Но...
   Какой там сон?!
   Устроившись под одеялом, подставив плечо Елке под голову, он никак не мог избавиться от мыслей о том, что вот завтра с утра приедет Катя, с которой тоже придется объясняться, а как - непонятно, и еще неизвестно, что изо всего этого выйдет...
   Однако мерное, теплое дыхание Елки, заснувшей тотчас же, едва она донесла голову до Петяшина плеча, незаметно убаюкивало, и он, сам того не заметив, задремал.
   Проснулся он неожиданно: показалось во сне, что упругая, набухшая от возбуждения женская грудь щекочет его губы.
   Не открывая глаз, Петяша поймал губами маленький, твердый сосок. Тут же мягкие, тонкие пальчики знакомо скользнули, легонько царапнув коготками, вниз по груди, животу и добрались до него.
   Он, по утреннему-то делу, откликнулся на призыв с завидным энтузиазмом, тем более, что обычной утренней тяжести в затылке, неизменно вызываемой внезапным пробуждением, нынче почему-то не наблюдалось. Некоторое время пальчики нежно играли с ним, щекоча и слегка покалывая кончиками ноготков, однако совсем скоро на смену им явилось нечто горячее, шероховатое и влажное, также до боли знакомое, но все ж заставившее тихонько зарычать от остроты наслаждения...
   ... крепче сжав губами, лаская языком небольшую, упругую грудь.
   Это - как же это?..
   Вздрогнув, Петяша открыл глаза... и увидел Катю. Он целовал ее грудь, а она, устроившись поперек его груди, ласкала Елку, которая, оказывается, успела перевернуться ногами к изголовью и теперь, в унисон Катиным ласкам, щекотала его кончиком языка.
  

42.

  
   Разговор затянулся надолго. Уже жена Игорева, Валентина, так и не проявившая никаких признаков узнавания своего когдатошнего случайного любовника, позавтракала и ушла, захватив с собою четырехлетнего сына, которого надлежало по пути на работу отвести в детский сад, а Димыч до сих пор не чувствовал усталости.
   Игорь, видимо, также не собирался пока прощаться с гостем - очень уж занимательные вещи тот рассказывал.
   -- Насчет этого Туза, Колченогого... Не сочиняет? Оно ведь явно срисовано с "Хромого Беса". С поправкой на эпоху, конечно.
   Димыч пожал плечами.
   -- Зачем он будет мне врать? Да и непохоже: он же напуган был до... не знаю, чего. Вдобавок фляжка с портсигаром - не реклама, а самый что ни на есть подлинный факт. Сам видел. И даже щупал. И, естественно, пробовал, как без этого.
   Игорь с сомнением прищурился:
   -- Знал бы ты, сколько мне всяких шизиков да жуликов попадалось на нелегком пути журналиста-"аномальщика". Да такие изобретательные случались, я-те дам! Их бы энергию, да на мирные цели...
   От-т ведь бл-лин-то горелый, с досадой подумал Димыч.
   Если уж этому никак не объяснить, то кто угодно другой вообще не станет слушать.
   Именно по этой причине он поначалу - пока не прошли первые истерические страхи и не включился здравый смысл - хотел было добраться через знакомых до кого-нибудь настолько ответственного, кому не позволил бы сослаться на тотальное недоверие сам характер должности. Очень уж велико было искушение свалить все тревоги на кого-нибудь другого - сильного, умного и облеченного властью. Игорь, правда, не слишком-то удовлетворял этим требованиям, однако для Димыча он с давних пор неизменно был кем-то наподобие "старшего товарища", наставника, каких частенько описывали в своих романах писатели-соцреалисты. Димыч надеялся, что Игорь, осмыслив его рассказ, смог бы хоть облечь в слова причину этих тревог - странное дело, но самому ему это покуда не удавалось.
   Ему просто было страшно.
   -- Допустим, -- терпеливо, точно профессор, в четвертый раз объясняющий неучам-студентам теорему, заговорил он, -- он умудрился-таки ограбить кого-нибудь. Допустим, попался ему такой человек, что, с одной стороны, может позволить себе иметь подобные вещи, а с другой - настолько глуп, чтобы с ними в одиночку шляться по улицам. Ладно. Но сигары и коньяк, точно, не убывают! Что за гибрид Фаберже с царевной-лягушкой поблизости объявился? Может, ты мне этого ювелира порекомендуешь?
   -- Не с царевной-лягушкой, а со скатертью-самобранкой, скорее. Значит, говоришь, и посмотреть можно, и попробовать...
   -- А чего нельзя-то? Поехали, попробуешь. Лично.
   -- Подожди, не так сразу. Должен тебе сказать, без смехуечков ежели, я почти всю сознательную жизнь мечтал на что-нибудь похожее посмотреть. На чудо - и чтоб правдашное, а не из ящика с надписью "Иллюзионист Эмиль Кио". Потому и подался экстрасенсов с инопланетянами освещать в прессе, после... после того, как тренерствовать больше не мог. И именно поэтому - в силу, так сказать, вынужденного профессионализма - я на такие фляжки-портсигары время тратить не могу. Понимаешь? Не поверят. Отмахнутся, скажут: "ня может быть!", в точности как тот купец, что однажды посетил зоопарк и увидел там жирафа. И даже не станут утруждаться проверять. Очень уж получается привычная сказочка о поминавшейся выше скатерти-самобранке. А те, кому по роду занятий такие вещи проверять положено, слишком много неприятностей могут доставить своими проверками... Контактерство с разными логосами, информационными биополями вселенной и прочими зелеными человечками - еще туда-сюда, поди его проверь до конца. Хотя, и тут я до сих пор не могу вызнать, не предпринимают ли чего по поводу означенных человечков наши спецслужбы. Похоже, что всерьез не предпринимают. И вряд ли начнут, пока пресловутые "зеленюсенькие челопусечки" не начнут оставлять за собой подобные штуки... Вот тут та-акой тарарам может подняться!.. Как бы, к примеру, ты воспринял несомненное доказательство существования таких явлений, занимая, скажем, хоть сколь-нибудь ответственный пост в какой-нибудь разведке-контрразведке?
   Димыч озадаченно почесал подбородок. О таком обороте дела он уже думал, и в поле зрения упомянутых Игорем служб попадать никак не желал. Без них, в самом деле, намного спокойнее: если нужно справиться с собакой, волка на помощь звать не стоит. Себе дороже может выйти.
   А как насчет собаки против волков? - появилась вдруг темная, непонятно откуда вытекшая мысль.
   -- А уж если, -- продолжал Игорь, -- широкая публика, наконец, дорвется до веских доказательств существования чего-либо волшебного... Это ж, мама дорогая, что начнется! Если уже сейчас находятся идиоты, готовые подавать в суд на соседних старух, потому что те, якобы, наводят на них порчу, тратить бешеные деньги на экстрасенсов, привораживающих неверных мужей и жен, что будет, когда суды взаправду станут подобные заявления рассматривать? А ведь станут - под давлением очевидного! А когда простые граждане поймут, что могут сделать с ними другие, способные к какому-нибудь колдовству, и перепугаются всерьез, что они скажут? И что сделают? Представляешь себе новую охоту на ведьм? В компьютерном, мать его ети, веке? Это ж полный пиздец!
   Вот об этом Димычу пока что не приходило на ум. Весело выйдет, нечего сказать! Конечно, подобные перспективы смотрелись не шибко-то реально, но... Разве реальнее выглядит фляжка, в которой никогда не убывает коньяк?
   -- Ну, а делать-то тогда что? -- почти с отчаянием спросил он. - Флейшман этот... А Катя?! Мы же с ним совсем по-разному день, когда она появилась, помним; я тебе рассказывал уже... А по телефону, который она оставила, мне вообще заявили: умерла, говорят, два года назад... Может, мы с Петькой на пару все это выдумали? Или разом с бороздки съехали? Да еще не только мы! Елка, подруга его, выходит, тоже: она эту Катю видела и даже Петьку приревновала!.. Что делать-то?!
   -- Ты погоди, -- неторопливо, рассудительно оборвал его Игорь. - Погоди, молодой-горячий, не гони. Прекрати истерику. Тут надо техниц-ски. Прежде всего: ты говоришь, товарищ твой вовсе ничего активного не может и не хочет предпринимать "во избавление свое"? За счет инстинкте самосохранения, говоришь, собрался преуспеть, котрый ему сам укажет верную дорогу, на манер дедушки Ленина? Так?
   -- Ну...
   -- Ну и, странно получается, ты не находишь? Если этот Флейшман - столь уж могущественный маг и волшебник, как вам тот - Борис, да? - втирал... Что ему стоит у такого слабенького, ничтожного Петьки просто прийти и забрать, что требуется? Просто взять да сказать: отдай, мол, тебе все равно ни к чему, и существуй впредь спокойно. Иначе - сокрушу, мол, на хрен, и поминай, как Петькой звали... Но нет! Что мы имеем? Два непонятно чем вызванных обморока со странными видениями; девочку, которая зачем-то хочет создать у поклонника впечатление, что она на самом деле мертва... Ты ведь не можешь с полной уверенностью утверждать, что она - вправду оживший мертвец, зомби или еще что-либо подобное? Девочки, что помоложе, вообще здорово склонны к театральности. Телефон она сама ему оставила; кто мешал ей попросить хозяйку телефона помочь вас разыграть? А может, они попросту - вместе с твоим Петькой на пару - разыгрывают тебя?
   Слушая Игоря, Димыч мысленно клял себя за глупость. Ведь, в самом деле, можно было и дальше еще маленько покопать в эту сторону самостоятельно. Легче было бы убедить, что не просто так явился занятого - да еще с недавни пор семейного - человека от дел отрывать. Но страх, равного которому Димыч раньше не мог и представить себе, внушал такое стойкое ощущение правдивости собственных ощущений...
   -- Ладно, -- заговорил он, когда Игорь сделал паузу, чтобы поднести к губам чашку с кофе. - Смерть этого Бориса на глазах у Петьки, и что я, по его словам, при том присутствовал, хотя в Москву мотался в это время, тоже легко в рамки розыгрыша укладывается. Громоздкий, правда, выходит розыгрыш и не шибко смешной... И я для них получаюсь совсем уж до обидного предсказуемым... Ладно. Но все же фляжка-то с портсигаром настоящие!
   -- Да. Очевидное отрицать трудно, -- признал Игорь. - Тем более, что гипотезу, будто это вы всей компанией разыгрываете меня, старика, рассматривать вовсе глупо: я так полагаю, ты, пожалуй, уже вышел из того возраста... Хорошо. Предлагаю вот что: допустим для простоты, что все происшедшие с вами обоими странности действительно чудесного происхождения. Тогда проще всего начинать с этого Туза Колченогого. Демон он там, или сгусток чистой информации... Пошарю я по своим каналам на предмет специалиста по таким существам - давай, кстати, для краткости, звать его демоном, очень уж похож... Так, о чем бишь я? Да! С какого боку браться за подобного рода расследования, все едино всегда непонятно. Скажем, придем мы к господину Флейшману с расспросами, а он нам наплюет в бельмы и заявит, что знать ничего не знает. И правильно сделает, промежду прочим...
   Сделав еще глоток кофе, Игорь продолжал:
   -- Вот с этим Колченогим пообщаться бы лично, а! Это ж наиболее ценный источник информации - ему, скорее всего, нет резона нас бояться. А если так, то и скрывать от нас что-либо особого смысла нет. Захочет ли только вообще разговаривать с ничтожными смертными... Петька твой, говоришь, таки не знает, как сделать, чтобы он появился, когда захочешь? Эх-х, дилетанты нас погубят! Вообще-то у контактеров есть правило, одно из первых, из азов: первым делом договорись о позывных или хоть определись в конце беседы со следующим свиданием... Ладно. Если газетных материалов из всего этого не получится, роман фантастический про вас напишу. Авось какое-нибудь издательство и купит...
   -- А чего? - подтвердил Димыч. - Не одному же Петьке на литературе бабки зашибать... Слушай, а чего мы ждем? Поехали, попробуем его раскрутить! Успеешь ты еще залезть в свою картотеку... Может, и не понадобится она. Может, он, зараза, просто не все мне рассказал. А?
   -- Знаешь, -- поразмыслив, возразил Игорь, -- давай лучше договоримся на послезавтра, хорошо? Мне бы все ж слазать в картотеку, да переговорить кое с кем... Понимаешь, я только сейчас вспомнил: должен у меня там быть один серьезный товарищ. Вот он, говорили, как раз на изучении демонов специализировался. Даже, по слухам, какие-то контакты с бывшим ка-ге-бе имел по этому поводу.
   -- Слу-ушай, -- зачарованно протянул Димыч, -- хочу! Давай, если это возможно, вдвоем его навестим, а? Комитет, значит, вправду таким штуками баловался?
   -- Посмотрим. Если он вообще согласится с нами беседовать. И если вы, молодой человек, "поперэд батька в пекло нэ полизэте".
  

43.

  
   Утомленным играми втроем Петяше, Елке и Кате оказалось, понятно дело, не до выяснения отношений. Умостившись на тахте, они лениво попивали кофе с принесенным Катей солоноватым хворостом. Тахта, хоть и называлась по фабричному паспорту двуспальной, шибко много простору все ж не обеспечивала; потому Елка с Катей сидели в уголке, прижавшись друг к другу, точно пара котят, причем Елка, обняв Катю за плечи, рассеянно поигрывала ее грудью.
   Петяша никак не мог оторвать взгляда от бледно-розового, крохотного соска, набухавшего под Елкиными пальцами. Мало, что зрелище никак не давало рассеяться туману в голове. Удивительно, но - после полутора-то часов всевозможных развлечений! - он снова почувствовал знакомое леденящее напряжение внизу живота.
   Он завозился, придвигаясь к девушкам ближе. Уловив его настроение, Елка потянулась к нему, а коготки Кати, оставляя за собою приятную дрожь по коже, скользнули по спине снизу вверх.
   Тут-то, словно только и дожидавшись подобного момента, в прихожей пронзительно заверещал звонок.
   Да ебитесь вы все конем, пидоры гнойные, кого еще несет?!
   Звонок не умолкал, снова и снова заходясь в переливчатом, пронзительном взвизго-посвисте, от которого хотелось съежиться и зажать покрепче уши. Первым желанию съежиться поддался, конечно же, он.
   -- Кто это? - слегка испуганно спросила Елка.
   -- Счас посмотрим, -- не предвещающим ничего хорошего для незваных гостей тоном отвечал Петяша. - Накиньте пока что-нибудь; мало ли...
   Влезши в брюки и рубашку, он вышел в прихожую.
   Звонок заливался хулиганскими, соловьино-разбойничьими трелями.
   Медленно, в такт набухающей под рубахой злобе, подняв руку, Петяша покрепче взялся за торчащий из пластиковой белой коробочки на стене провод и рванул, вложив в рывок все разочарование, накопившееся после назревавшего было, но в самый интересный момент обломанного кайфа.
   Свист прекратился.
   Тогда Петяша, резко, одним движением крутанув замок, распахнул дверь.
   За дверью обнаружились два еле успевших отскочить, дабы не быть ушибленными тяжелой обдерматиненной створкою, мясистых, двухметровых - не шибко-то на таких досаду выместишь! -незнакомых обормота, годов по тридцати каждый. Но Петяше все было уже "по барабану".
   -- Дверью ошиблись, м-молодые люди? -- негромко, с тяжкой, медленной яростью проговорил он.
   -- Это... А Эдик где? - малость растерянно спросил тот, что был поплечистее и почище одет.
   Недоумение его, пожалуй, можно было назвать искренним. Пожалуй, он и вправду ожидал, что дверь на его звонок откроет кто-то другой, а вовсе не незнакомец, который вдобавок, невзирая на то, что явно младше и слабее, вот так напористо называет его "молодым человеком".
   -- Нету здесь никаких пэдиков, -- не меняя интонации, устремив неподвижный выжидательный взгляд в глаза собеседника, отвечал Петяша.
   "Молодой человек" как-то осел и словно бы сделался пониже ростом.
   -- Это... извините, ради бога, -- вдруг сказал он и, уцепив товарища за локоть, поспешно поволок его прочь, вниз по лестнице.
   Петяша аккуратно запер дверь. Колени его внезапно завибрировали, так что он еле устоял на ногах.
   Оххх-ты-е-ооо!.. Это ж надо... Да ведь он бы одним щелчком меня мог выключить, а тут девчонки...
   Сделалось крайне неуютно: показалось, что вот сейчас эти двое, сообразив, что их ни за что ни про что грубо послали, вернутся, дабы страшно отомстить обидчику и тем поднять свое реноме в глазах друг друга...
   Но прошло несколько минут, а на лестнице все было тихо. Переведя дух с облегчением, Петяша отчего-то вспомнил, как - очень похоже -- испугался его человек, подошедший попросить сигарету тем самым вечером, когда имел место до сих пор памятный поход за провизией...
   Что же это?.. Может, и тут?.. Ежели так, то почему? Впрочем, какая разница! Кабы вышло наоборот - определенно хуже было бы.
   -- Петь, где ты? Кто у тебя там? - раздались голоса из комнаты. - Если какая-нибудь третья, мы - против!!!
   -- Так просто какие-то... дверью ошиблись! - отвечал Петяша, стараясь не дрожать голосом.
   Это-то, впрочем, удалось легко: у него, как говорится, точно гора свалилась с плеч.
  
   Как-то, еще до знакомства с Елкою, он уже имел опыт "любви втроем", но тогда все вышло совершенно неожиданно и кончилось не шибко приятно. Текущая подруга жизни, искренне желая помочь приятельнице, у которой ломило от усталости спину, и зная о массажистских талантах Петяши, опрометчиво попросила его поправить приятельницыно самочувствие. Приятельницу для этого, конечно же, пришлось раздевать. Вид ее обнаженного тела неожиданно возбудил и Петяшу и его сердобольную подругу, а массаж привел в то же настроение приятельницу последней, мигом забывшую о ломоте в спине. Все было здорово до первого расставания. Оказавшиеся без присмотра дамы, вероятно, принялись-таки "делить" Петяшу, потому что тут же рассорились и с ним и друг с дружкой - словом, вышло настолько непрезентабельно, что даже сейчас вспоминать не хотелось...
   А тут стало окончательно ясно, что с Катей объясняться не придется.
   Ишь ты! Уже - "мы"...
  
   -- Знаем мы, как они дверьми ошибаются!
   С этими словами из комнаты появилась Елка, так и не надевшая на себя ничего а, может, заслышав звук запираемой двери, успевшая уже раздеться снова.
   -- Иди к нам! - нетерпеливо позвала она. - Тут как раз только тебя не хватает!
   -- Только сначала - неплохо бы в душ, -- заметила показавшаяся за ее спиною Катя.
   -- Идея! Сейчас мы его, изменщика... Поволокли!
   Петяшу разобрал абсолютно идиотский, на его взгляд, смех. Подхваченный и ввергнутый в ванну, под прохладный душ, он все никак не мог остановиться. Смех словно бы вязал по рукам и ногам, лишая воли к сопротивлению - пусть даже шутейному, ради того, чтоб поддержать игру - и напрочь забивая все прочие ощущения.
   Вначале его в четыре руки терли мочалками, затем Катя тоже прыгнула в ванну и сделала воду потеплее, а Елка сказала:
   -- Я сейчас! - и выскользнула в прихожую.
   Разом утихомирившись, словно бы поняв, что всякие игры хороши в меру, Катя крепко прижалась к стоящему под душем Петяше и поцеловала его - долго, как только можно было задерживать дыхание (вода заливала ноздри и совершенно перекрывала кислород).
   -- Здорово, правда? - спросила она затем, слегка отстранившись.
   -- Ага, -- сияя взглядом, подтвердил Петяша. - Понравилась тебе Елка?
   -- Ой, замечательная! - улыбнулась Катя в ответ. - Почему она раньше не приходила?
   Действительно, почему бы это?
   -- По незнанию, наверное... - с легкой иронией ответил Петяша. - Кстати, куда она удрала?
   -- А-а! Мы, пока тебя не было, решили, что в магазин идти, да еще готовить времени жалко... Она в доставку пиццы звонит, обед заказать. Я-то ничего такого не знаю... А она сказала, что у нас праздник сегодня, и цены у них не такие уж дорогие.
   Интересно, откуда бы это Елке про цены в разных доставках пиццы знать? - мельком подумал Петяша.
   -- Ты не сердишься?
   -- Нет, конечно, - ласково отвечал он. - Жалею, что сам до этого не додумался. У нас ведь нынче и вправду праздник...
   Но вдруг в черепушку торкнулась изнутри неуютная, беспокойная мысль.
   -- Катькин... ты вчера - где была? Димыч пробовал тебе звонить, и такое в ответ услышал... Будто ты...
   Выразительное, живое Катино личико сделалось образцовым воплощением недоумения. Если б взбрело кому на мысль изваять аллегорическую фигуру, воплощающую в себе недоумение, наподобие тех статуй-аллегорий, что украшают собой Летний Сад, а на зиму запираются в ящики, столь похожие на известные дачно-сельские строения, лучшей модели ему бы не найти.
   - Как - "где"... С родителями. Они к вечеру приехали; я еле-еле успела с приборкой. Кстати, и про тебя им рассказала. Они очень с тобой познакомиться хотят, им понравилось, что ты старше, да еще писатель... А он точно по тому номеру, что я оставляла, звонил?
   -- Ну да. Бумажку взял и...
   -- Я, может, не так записала? Пойдем посмотрим. Тебя это так беспокоит, даже страшно...
   Наскоро вытершись, они отправились в комнату.
   -- Ну-у, -- разочарованно протянула вышедшая навстречу Елка. - А меня, значит, одну бросают?
   -- Иди, залезай, мы сейчас вернемся. Ты им сказала, что звонок не работает; стучать надо?
   Чмокнув ее в щеку, Катя потащила Петяшу в комнату.
   Листка с номером телефона нигде не обнаружилось.
   -- Наверное, Димыч с собой уволок, -- с не шибко-то искренним неудовольствием констатировал Петяша.
   Катя, приблизившись к нему сзади, обняла его, ощутимо прижалась грудками к спине. Тело ее было теплым, мягким, живым...
   -- А это важно? Что ему сказали такого? Я, кажется, вообще никаких звонков вчера не помню. И родители у меня - люди вежливые... вряд ли могли так, с ходу, чем-нибудь обидеть.
   -- В общем, ерунда собачья это все, -- резюмировал Петяша, подумав (этот вывод, по крайней уж мере, обеспечивал покой и недеяние). - Идем, устроим Елке подводный массаж, пока она совсем не соскучилась.
   По дороге в ванную радужное настроение - до самой аж ванной двери - затмевала веселая, агрессивная ярость.
   Димыч... Это... Это он, сука, пошутил, что ли, так?! Ну, пусть только объявится, жопа с ушами. С-сокрррушу!
  

44.

  
   Водными процедурами забавлялись до самого приезда курьера с пиццей, которому пришлось довольно долго колотиться в дверь, пока стук был расслышан и опознан сквозь шум воды счастливой троицы. Накинув на мокрое тело халат, Елка умчалась принимать заказ и оценивать качество его исполнения.
   Петяша с Катей снова остались вдвоем: Петяша начал - праздник так праздник! - насвежо бриться, а Катя, никогда не видевшая, как оказалось, подобного процесса вживе, с интересом наблюдала за ним, нежась в теплой воде.
   С неторопливой тщательностью обрабатывая подбородок стареньким безопасным станочком и следя за ходом операции посредством зеркала, Петяша благодушно обозревал в уме череду нежданных удач. С голоду не помер, денег заработал, тщеславие удовлетворено, и - надо же! - даже с Елкой и Катей все так здорово само собою вышло...
   Благодать! Может, к морю куда-нибудь теперь втроем махнуть, недельки на две?
   А что, денег хватит...
   Но мысль о деньгах тут же скомкала, смяла в комок все наработавшееся за последние дни благодушие. Пришло на ум, что невиданная удача с деньгами свободно может оказаться первой и последней, снова вспомнился Борис со всеми его странными байками, всплыл на поверхность неприятный, надо сознаться, осадок, оставленный последней беседой с Димычем... И, что самое противное, теперь ему, Петяше, нельзя просто так отмахиваться от возможной таинственной угрозы: теперь он отвечает не только за себя, но и за Катю с Елкой. Если и с ними начнет твориться что-нибудь этакое...
   М-дааа...
   Покуда дело касалось только его самого, Петяша с легкостью мог плюнуть на все и всяческие опасности: чему - быть, того - не миновать; коль пошла такая пьянка - режь последний огурец. Лень суетиться, и все тут! И идите вы в жопу со своим дзен-буддизмом.
   А вот ежели опасность через него грозит и близким, любимым людям - не шибко-то тут поплюешься. Вмиг слюна пересохнет.
   От таких мыслей внутри, где-то около солнечного сплетения, словно бы возник холодный и тугой сгусток; так бывает, когда с нетерпением ожидаешь развязки некоего важного дела, но сам никак не можешь повлиять на его исход. Кабы, например, спортивным болельщикам в случае проигрыша любимой команды грозило поголовное - здесь же, на стадионе - физическое уничтожение, они бы наверняка как следует прочувствовали, что ощущал в данный момент Петяша.
   -- Что с тобой? - спросила Катя, точно почувствовав Петяшино беспокойство. - Что не так?
   Но Петяша не отвечал, он, не отрываясь, глядел в зеркало. Там, в глубине, за видавшей виды мутноватой стекляшкой вдруг замаячила чья-то совсем неправильная, не его физиономия!
   Отражение дрожало, дробилось: благородное полноватое лицо русского просвещенного барина в пенсне, с клинообразной седой бородкой, возникши на долю секунды, тут же уступало место неопрятной небритой харе в обрамлении черных кудрей, из-под которых сверкали белками разбойничье-жгучие, безумные глаза. Трудно было разобрать из-за мелькания, но глаза-то как раз, казалось, не менялись вместе со всем прочим - они были одними и теми же, только принадлежали попеременно к двум разным лицам. Мельтешня в зеркале создавала впечатление крайней неустойчивости окружающего мира - казалось, вот-вот амплитуда колебаний превысит некий предел, и все взлетит, к черту-дьяволу, на воздух... Оба лица были Петяше смутно знакомы, однако все то же дрожание не позволяло вспомнить, откуда. Вспомнилось неожиданно другое: лестничная площадка; тряские, стекающие из глазниц по скулам глаза Бориса; струящаяся из них темная, засасывающая сила; страх...
   Вот!
   Это страх помог в тот раз избавиться от наваждения!
   И тут Петяша вспомнил, где ему уже доводилось видеть лицо "барина". Именно оно, это самое лицо, появлялся перед ним на миг в том лестничном кошмаре и именно ему тогда - вроде бы; как бы хотелось на это надеяться! - крепко досталось: сначала Петяша перепугался едва ли не до остановки сердца, а вслед за тем вот этого, "барина", словно бы шарахнуло, болезного, чем-то не совсем понятным...
   На сей раз - ведь в прошлый-то все сошло без последствий! - страха почти не было. Разве что, может, вздрогнул Петяша от неожиданности, увидев в зеркале вместо собственной намыленной личности хер знает, что. Вместо страха откуда-то проснулся не свойственный, вообще-то, Петяше исследовательский азарт - тот самый, примитивный, который заставляет маленьких детишек сосредоточенно, не щадя сил, отковыривать утащенными у мамы маникюрными ножницами черепашкин панцирь - что там у такой милой зверушки внутри? - или измерять глубину отверстий в электророзетке бабушкиными вязальными спицами.
   Может быть, это его, Петяшин страх так подействовал в прошлый раз на пациента? Тогда, может, пациент и еще на что-нибудь реагирует? Может, с ним объясниться как-то можно?
   С этой мыслью Петяша попристальнее сосредоточился на видении в зеркале и принялся как бы подманивать, притягивать его к себе, вызывать на осмысленное общение.
   "Ну, давай. Ты кто такой? Чего хочешь? Давай, говори. А то и вообще вылазь к нам!"
   Но лица в зеркале тотчас же замелькали еще шибче, совсем уж слившись в мутном, однородном мареве; мелькнул на мгновение яростный оскал зубов среди черной щетины недельной давности, и тут Петяшу пронзила дикая боль, словно бы кто-то, сидящий внутри его черепа, решил проделать окошко наружу и вогнал в изнанку надбровной дуги тупое, толстое сверло на небольших оборотах.
   Тело разом обмякло, сделалось ватным и непослушным. Едва удерживаясь на ногах, не помня себя от боли и ярости, Петяша автоматически, судорожно - если бьют, так ответить! непременно ответить, во что бы то ни стало! ннна, падла! - ткнул в зеркало, в самую середину мерцающей мути, зажатым в руке бритвенным станком.
   От резкого движения глаза заволокла темная пелена. Боль всплеснула сильней, но, лишь на какую-нибудь секунду, после чего вдруг угасла. Перед глазами понемногу развиднелось. Встряхнув головой, чтобы поскорее прийти в себя, и изготовившись сопротивляться до последнего, Петяша увидел в зеркале - всего-то навсего - отражение своей собственной физиономии, наполовину покрытой подсыхающей мыльной пеной.
   Поверхность стекла была перечеркнута наискось тонкой, глубокой царапиной.
   Неужто - станком? Вот это да! Умудриться надо; так - и алмазом сложно сделать... Вот, однако, что злость и чувство опасности с людьми творят.
   Только сейчас он почувствовал на плечах пальцы Кати - та, стоя в ванне, крепко держала его, точно боясь, как бы не упал.
   -- Что случилось?! Что?! Плохо стало?!
   Голос ее, исполненный тревоги, доносился словно откуда-то издалека.
   -- Да нет, ничего, -- через силу ответил Петяша. - Ничего...
   - Ты же чуть не упал; что с тобой? Сердце?
   Что со мной? Как бы самому-то понять, что такое со мной...
   Оборотившись к Кате, Петяша изо всех сил постарался изобразить бодрую улыбку:
   -- Ничего. Ерунда собачья. Прошло уж.
  

45.

  
   День, полный ничем более не омраченной радости, сменился вечером, а после, ежели верить показаниям стрелок будильника - впрочем, стрелкам-то на кой хрен врать? - наступили следующие сутки. Тогда все трое улеглись, наконец, спать.
   Некоторое время поворочались, отыскивая каждый для себя наиудобнейшее положение, и затем Петяша, провалившись на миг в черноту, вдруг обнаружил себя стоящим на высокой, дикой горе. Вокруг, под пронзительно-ярким синим небом, куда хватало глаз, возвышались и еще горы, но те - все были пониже.
   Внизу пространство меж ними сплошняком заполняли густые, мохнатые, темно-зеленые вершины сосен -или, может, кедров. Откуда-то сзади и снизу доносился мерный глухой рокот. Но, прежде чем обернуться, Петяша взглянул под ноги и увидел, что стоит по щиколотку во влажном, искрящемся на жарком июльском солнце снегу. Возле самого носка левого ботинка из вдавлины в сугробчике, пружинно распрямившись, выскочил на волю свежий, упругий подснежник.
   Позади, далеко внизу, бурлила, рокотала среди окруженных тайгой каменных россыпей река - неширокая, но быстрая, норовистая. Ей тесно было среди огромных, -- метра по два в поперечнике, -- даже отсюда различимых докругла окатанных валунов, навалом облегших берега. Курумники, вспомнил Петяша.
   Вслед за этим вспомнившимся вдруг названием подобных каменных россыпей пришло и понимание того, что река ему знакома. Внизу, под горой, текла Мрас-Су, где Петяше случилось побывать - давно, еще до отъезда в Петербург, друзья уговорили отправиться с ним в сплав на байдарках. И не пожалел - понял, что не пожалеет, как только, покряхтывая под пятидесятикиллограммовым рюкзаком, спустился на берег по трапу пассажирского вертолета, забросившего группу почти к самому истоку реки.
   В тот раз дикая, никем не тронутая тайга, чистая, громкая вода и всеобщая основательная, величественная прочность и вечность пейзажа неизменно внушали ни с чем не сравнимое ощущение покойного единства с миром.
   Теперь же окрестный вид, скорее, внушал тревогу; общее настроение тайги, воды и гор, пронизывая все Петяшино существо, вызывало расходящиеся откуда-то изнутри волны зябкой дрожи.
   Прижмурив глаза, мигом утомившиеся от слепящего снежного сияния, Петяша повернулся против солнца и только теперь заметил, что он здесь не один. По левую руку от него, прямо в снегу, сидел, поджав калачиком ноги, желтолицый седой старик в кепке, дешевом рябовато-буром пиджачишке и синих рабочих штанах, заправленных в аккуратные, хотя и далеко не новые кирзовые сапоги с подрезанными голенищами.
   Старик был знакомым. Едва увидев его, Петяша тут же вспомнил, как они с товарищами, без малейших затруднений пройдя верхнюю треть реки, которой в турклубе его родного города неизменно пугали "салажат", остановились перед первым взаправду серьезным порогом - осмотреться, в первый и последний раз за ходку облачиться в полное снаряжение туриста-водника и заодно сфотографироваться - в солидных касках, при толстых, вроде кирас, спасжилетах, с веслами наперевес. Тут-то из-за излучины вывернула длинная, узкая лодочка-"ветка" с подвесным "Вихрем" на корме. Заглушив мотор, из нее - совсем по-молодому резво - выпрыгнул на берег вот этот самый старик. Подхватив со дна своей "ветки" косу, он немедля встрял между замершими уже в картинных, с веслами наизготовку, позах Петяшей и его боцманом - Саней Рыжим. При этом лицо старика озарилось бесхитростной, доброй, но вместе с тем - Петяша мог бы в этом поклясться - исполненной глубочайшего ехидства в адрес заезжих бледнолицых улыбкой. Юрий Георгиевич, самый старший из группы, ко всеобщему удовольствию запечатлел живописную троицу своим "Зенитом".
   Засим старик, на основательно изломаном русском - и даже не русском, русскими в этом странном, причудливом языке были только слова - выспросив имена всех четверых, но сам так и не назвавшись, поинтересовался, не найдется ли у кого крючков для взаимовыгодного обмена на свежий, домашней выпечки хлеб. Лишних снастей не оказалось, не предполагали на этот раз вплотную заниматься рыбалкой, и потому Петяша - во всей компании курил один он - выделил занятному аборигену из своих запасов две пачки "Беломора" и еще, шику ради, одну лицензионного кишиневского "Marlboro", рассудив, что старик вряд ли видел что-либо подобное в ближайшем сельпо. Каковое, кстати, располагалось - ни близко ни далеко - километрах в пятидесяти ниже по течению.
   Старика подарок обрадовал - он-то, как выяснилось, пробавлялся исключительно бийской махрой, купленной еще в весеннюю поездку в это самое сельпо, а после нее, родимой, и "Беломор" сойдет за деликатес. Проявившему, таким образом, неслыханную щедрость Петяше он посулил сделать так, что "твой тайга ходи, никакой люди твой не трогай: вода-люди не трогай, ветер-люди не трогай, медведь-люди не трогай, волк-люди не трогай..." Перечень живых (в понимании старика) сущностей, которым отныне возбранялось трогать Петяшу, оказался довольно длинен, но сути дела отнюдь не исчерпывал. По возвращении Петяши домой старик и вовсе брался "твой смотреть всегда, твой хорошо расти будет, шибко".
   Слова его, до глубоко запрятанного смысла которых лишь с огромным трудом удавалось донырнуть, звучали не более правдоподобно, чем трескучая, распевная болтовня привокзальных цыганок, охотящихся за кошельками тех, кто имеет глупость довериться им. Однако, ежели вслушаться повнимательней, становилось ясно: старик вполне уверен в том, что говорит. Уверенность его была столь абсолютна, что внушала даже некоторую тревогу.
   Посмеявшись бесплатному представлению - надо ж: шаман, экая таежная экзотика! - распрощались со стариком, расселись по байдаркам и... несмотря на неопытность боцманов, из которых по Мрас-Су никто раньше не ходил, проскочили пороги без сучка и задоринки. А после всю дорогу, вопреки всем городским долгосрочным прогнозам, наслаждались теплой солнечной погодкой. Лишь однажды во время дневки близ стоянки, буквально километрах в пяти, разразилась зверская гроза, но на товарищей не упало ни капли, хотя стихийное бедствие, по наблюдениям Сани Рыжего, совершило вокруг их лагеря аж полных четыре оборота.
   -- Видишь, -- смеялся тогда Саня, -- дед-то - и правда шаман сурьезный!
   После, посерьезнев, объяснил, что такие причуды погоды в горах случаются запросто.
   А через полгода Петяша, сам не шибко-то понимая, за каким рожном, взял да сорвался в Петербург...
   -- Мой крючки шибко нет, -- сообщил старик. - Крючки нет - мой шибко худо: таймень-люди лови - нет.Твой, мольч, крючки - есть?
   Вздрогнув от такого неожиданного вмешательства человечьего голоса в своеобразный звуковой фон тайги, реки и гор, Петяша отрицательно покачал головой.
   Но старик продолжал выжидающе, с прямо-таки ленинской портретной хитрецою глядеть на него, и тогда Петяша сообразил, как тут требуется поступить. Хлопнув себя - в наказание за тугодумство - по лбу, он достал из кармана новый платиновый портсигар и угостил старика сигарой. Тот, одобрительно повертев презент в узловатых, коричневых, будто старая дубленая кожа, пальцах, спрятал ее в нагрудный карман.
   -- Твой хорошо расти, -- удовлетворенно констатировал старик, смерив Петяшу взглядом. - Скоро, мольч, совсем большой расти.
   -- Куда ж мне еще больше расти-то, дед? - с легкой, неизвестно чем вызванной грустью спросил Петяша. - Некуда дальше-то...
   -- Твой хорошо большой расти. - Старик слегка сдвинул брови. - Мой смотри - твой расти... Мой шибко хорошо смотри - твой, мольч, обратно приходи, больше уходи - нет.
   Грусть сменилась испугом - уж слишком серьезно звучали слова старика, словно он и в самом деле имел власть навечно оставить Петяшу на вершине вот этой самой горы.
   -- Что ж мне здесь делать? - жалобно спросил Петяша. - Холодно тут. А там - дом у меня, друзья... и враги, пожалуй, тоже, как же без них...
   Черт знает, какую хрень несу, подумалось почти тотчас же. Враги-то тут при чем?
   -- Пустое, мольч. - Взгляд узких щелочек-глаз старика, казалось, пронзал насквозь. - Ты должен вырасти. Только помни крепко, парень: нет друзей. Нет врагов. Друзья - руки твои, ноги твои... Враги - пища твоя... Да только с этим, мольч, охота плохая. Не защитит. Игрушка... - Старик кивнул на правую руку Петяши, который только сейчас заметил, что сжимает в пальцах свой пластиковый бритвенный станочек. - Возьми вот.
   Тут Петяша моргнул. Всего-то на полсекунды сомкнул на пересохших от яркого солнца глазных яблоках веки но, когда снова раскрыл глаза, старика уж не было. Зато в руке удобно лежала рукоять ножа, очень похожего с виду на те, охотничьи, что продаются в любом спортивном магазине только по охотничьим билетам.
   Петяша поднес клинок к глазам. Глубокий кровосток по обеим сторонам был украшен мельчайшим затейливым узором, а рукоять оказалась сработанной из снежно-белой кости, отшлифованной едва не до зеркального глянца.
   Блеск раздражал и без того побитые сверканьем снежных кристалликов глаза. Все тело гудело, словно бы сотрясаемое бешеным пульсом гор, сосен и воды внизу. Голова точно выросла до огромных размеров и приобрела странную, пустотелую звонкость; любое движение, казалось, непременно должно сбросить его, Петяшу, в бесконечную бездну под ногами. Охваченный ужасом, он снова зажмурил глаза, а когда открыл их - мир вдруг сделался совершенно иным, чем прежде.
   Мир сделался маленьким. Словно бы съежился настолько, что почти перестал питать сознание своими проявлениями.
  
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КОГДА МИР СДЕЛАЛСЯ МАЛЕНЬКИМ...

  
   Гармония мира не знает границ. Но субъективная справедливость здесь абсолютно ни при чем.

(Это, уж точно, мое собственное.

По крайней мере, лично мне так кажется).

  
   ... Разве я - сторож брату моему?

(А вот это - наверняка не мое.

Но откуда - хоть убей, не помню).

   Ты ждешь, читатель, рифму "жопа"?
   Так на ж, возьми ее скорей!

(А.С. Пушкин, роман в стихах "Евгений Онегин". Из замыслов,

не вошедших в роман, или же вошедших в роман в сильно искаженном виде).

  

46.

  
   С того самого момента, как Димыч впервые после долгого перерыва набрал Игорев номер, его постоянно мучило, не давая покоя, всепоглощающее, неугомонное нетерпение. Казалось, вот-вот произойдет нечто непоправимое, а между тем, это "нечто" могло бы быть предотвращено, найди он, Димыч, верное решение раньше. Непрекращающееся, этакое подмывающее беспокойство заставило его снова позвонить Игорю уже на следующий день после расставания, поутру.
   -- Слушай, как у тебя там? Я бы подъехал к тебе вечером, если не возражаешь...
   -- Подъезжай, я вроде никуда не собирался, -- помолчав, согласился Игорь, понимавший, видимо, что Димыч должен сейчас испытывать а, может, и сам чувствовавший примерно то же самое. - Побеседуем.
   -- Супруга-то дома? - на всякий случай (очень уж не хотелось снова вспоминать тот давний опыт) поинтересовался Димыч.
   -- Нет. К теще их с пацаном отправил. Никто нам не помешает.
   Прибыв на Барочную уже часам к пяти, что можно назвать "вечером" лишь с известной натяжкою, Димыч застал хозяина в необычайном, совершенно не свойственном ему возбуждении.
   -- Хорошо, что ты пораньше, -- вместо приветствия бросил Игорь. - Я уж звонить тебе собирался... мобильника ты себе, кстати, еще не завел? Жалко, а то б была у нас оперативная связь. Словом, сейчас - быстро - глотаем кофе и отчаливаем. На такси у тебя деньга найдется?
   -- Найдется, -- отвечал Димыч, слегка сбитый с толку такой стремительностью. - А что такое? Где горит?.. Э-э; ну, на хрена столько?! Я ж огнем срать начну!
   -- Вчера, -- объявил Игорь, устанавливая на плиту джезву и невозмутимо всыпая в кофейную смесь едва ли не половинй чайной ложки молотого красного перцу, -- я после твоего ухода порылся в своей картотеке, затем сел на телефон и нашел-таки выход на того мужичка. Помнишь, говорили с тобой о нем?
   -- И что?
   -- И он нас ждет. Сегодня, к девяти вечера.
   -- А для какого ж тогда икса нам торопиться? Времени всего шестой час!
   -- Для такого, что живет он аж в Петергофе. Точнее, возле ПУНКа - на Гостилицком шоссе, где частные дома возле общаг. Темяшкино, помнишь? Или ты согласен до самого Петергофа машину финансировать?
   -- До самого до Петергофа... - Димыч мысленно пересчитал наличность в бумажнике. - В принципе, можно, но лучше - не стоит. Денег-таки не жалко, но они-таки убывают.
   За кофе и в электричке, по дороге в Петергоф, больше молчали, как следует переживая, смакуя ожидание встречи с невиданным, непонятным, от коего еще неизвестно, чего следует ожидать. Димыч нет-нет да поглаживал тайком, сквозь пиджак, кобуру: весомость пистолета под мышкой, что ни говори, малость помогала сбросить напряжение.
   -- Я тоже взял, -- тихонько сказал Игорь, приметив, чем развлекается его спутник. - Сам не знаю, зачем. Там вряд ли понадобится... Так просто. Домой придется поздно возвращаться, и вообще...
   Какие общие соображения должно было означать его "вообще", так и осталось неуточненным.
   -- Этот товарищ, к которому едем, -- продолжал Игорь после некоторой паузы, -- когда-то, давно еще, до перестройки, учеников держал. После - довольно долго - пропадал непонятно, где. Ходили слухи, будто сидит... то ли в лагере то ли в дурке. Так вот, ученики у него были, все до одного... Как бы лучше объяснить... Знаешь, бывают такие: неопрятные, немытые, без всяких уже претензий на что-либо в жизни. И глаза - тусклые, нечеловеческие. Скотские какие-то. Только посмотришь, сразу ясно: конченый человек. Не человек уже. Ни за что, даже за самого себя, не способен нести ответственность. И поэтому верить такому нельзя ни в чем. Нет, он не подлец там, не жулик; он - животное. Бессмысленное этакое, как корова. И даже еще бессмысленнее. И потому - в равной мере беспощадное. Ничего, кроме примитивного, на уровне простейших ощущений, прагматизма, в нем не осталось. Вот такие у него и были ученики, и много, штук семь.
   -- На хрена ж ему такие были нужны? - дождавшись очередной паузы, поинтересовался Димыч. - Неужто на таких нажиться можно?
   -- Не знаю, на хрена нужны. Но не для наживы, это точно. Не разживешься на таких. Наоборот, последнее растащат. А его, по одной из версий, за мошенничество посадили... Долгонько, надо сказать, он отсутствовал. Я и забыть о нем успел. Только с месяц, как узнал, что он снова появился.
   -- Ага... А к чему ты его учеников вспомнил?
   -- Да! Вот к чему: он среди них выглядел, как вожак в стае. Словно бы человек - да, уже превратился в такое же, как и "ученики" его, животное, но у него глаза осмысленные. Живые. По опыту жизни скажу: таких-то и нужно пуще всего опасаться. Хотя бы оттого, что сразу не распознать. А животные эти - они, как правило, хищники. У них все подчинено не простым инстинктам, а идее. Любой, какая в голову втемяшилась. И ради такой идеи - в данном случае, овладения магией - такой на все готов. Понадобится, скажем, свежее человечье ухо для очередного эксперимента - ни на секунду не задумается... В общем, с ним нужно осторожнее. Хотя... Хорошо хоть, что на разговор согласился время потратить.
   Димыч кивнул в знак того, что все понял, и против воли поежился. С одной стороны, привычное его материалистическое мировоззрение не способствовало вполне серьезному восприятию разговоров о магии, колдовстве и тому подобном. С другой - недавние события... Впрочем, от событий-то можно бы и отмахнуться, найдя всем им неукоснительно материалистическое объяснение. Но тут мешал все тот же страх. Вернее, сильное предчувствие чего-то недоброго впереди, такого огромного и могучего, что никакая сила во вселенной не в состоянии противостоять этому недоброму... Непроизвольно Димыч снова потянулся к пистолету, но теперь от ощущения твердости и тяжести кобуры под мышкой стало только тревожнее. Если интенсивность предчувствия вправду соразмерна грядущей беде, пистолет наверняка не поможет.
   Вообще ничто не поможет. Вплоть до всего ядерного арсенала планеты.
   И снова Игорь подметил его движение.
   -- Не мандражируй. Все путем. Пробьемся.
  

47.

  
   Маг, чародей и демонолог, как оказалось, жил примерно в пятнадцати минутах езды от станции, в приличном шлакоблоковом домике с сиренью в палисадничке и спутниковой "тарелкой" на крыше, по соседству с дымовой трубой. Близ крыльца кусты сирени образовывали нечто наподобие естественной беседки, в которой хозяин и ожидал гостей, покуривая на свежем воздухе простенькую - долларов этак за триста - вересковую трубку. Он как-то очень хорошо совпадал со своим обиталищем - такой же солидный, крепкий, хоть и пожилой, мужик в хорошем спортивном костюме и футболке с некрупной надписью наискось через грудь: "A LOADED .357 ALWAYS BEAT A FULL НOUSE", с коротким ежиком седоватых волос на округлом, массивном черепе. Трубка, так же лениво, как и печная труба на крыше, курящаяся ароматным дымком, еще усиливала сходство дома и его хозяина.
   -- Здравствуй, Дамир, -- окликнул его Игорь, остановившись у калитки. - Собачек уж выпустил?
   Тут же на песчаную дорожку, ведущую от калитки к крыльцу, молча выскользнул огромный, непонятно откуда возникший, черный волкодав.
   -- Место, -- негромко сказал хозяин, и пес - все так же бесшумно и стремительно - исчез. - Заходите, гости дорогие.
   Внутреннее убранство дома, под стать хозяину, также отличалось неброской солидностью и основательностью. Димыч, до сих пор находившийся под впечатлением жутковатого Игорева рассказа, был удивлен: он ожидал увидеть неопрятную бревенчатую хибару с удобствами на дворе, а владельцем ее непременно должен был оказаться испитой мужичонка с жидкою бородкой, в засаленной фуфайке и с лихорадочным блеском в распутинских, глубоко посаженных глазках.
   Кроме того; в доме не наблюдалось ни единого необычного, "колдовского" предмета.
   И даже книг - почти не было!
   -- Знакомьтесь. Это, -- сказал Игорь, делая широкий указующий жест свободной от костыля рукой, -- Султангареев Дамир Султангареевич. Или - в быту, для простоты - Дмитрий Сергеич. А это, -- прибавил он, обращаясь уже к хозяину дома, -- без отчества по младости лет, Дмитрий Аксенов. Тезка твой, в некотором роде. Кофе у тебя имеется? - И тут же несколько картинно хлопнул себя по лбу: -- Э-э, прости, совсем забыл, ты же...
   -- Ай, бред собачий все эти "просветляющие диеты", -- отвечал Дмитрий Сергеич. - Имеется и кофе и все, что к нему положено. Гоша!
   На негромкий оклик хозяина явился (так же бесшумно и быстро, как и сторожевой пес на дворе) парнишка лет восемнадцати, смуглый, плосколицый и раскосый.
   -- Организуй нам... В кабинет.
   Выслушав сие краткое распоряжение, похожий на монгола либо бурята паренек беззвучно исчез. Хозяин же провел Димыча с Игорем в комнату со старым кожаным диваном, несколькими стульями, низким журнальным столиком и массивным письменным столом. Книг и колдовских атрибутов, как отметил Димыч, не оказалось и в кабинете. Зато на столе располагался дорогущий, видать, компьютер со всеми мыслимыми примочками, а несколько книжных полок близ стола были до отказа забиты компакт-дисками.
   Пока Игорь с Дмитрий Сергеичем обменивались ритуальными фразами на предмет здоровья, количества утекшей воды и прошедших лет с зимами и тому подобной хрени, явился Гоша со складным столиком на колесиках. Сноровисто сервировав "кофе" (состоявший, помимо собственно кофе в изящном фарфоровом кофейнике, из какого-то непонятого, без этикеток на бутылках, коньяка, огромной коробки конфет и вазы с финиками и инжиром) на журнальном столике, он молча, по-азиатски сложив руки лодочкой при груди, поклонился и - все так же бесшумно - исчез.
   Тут как раз и Игорь с Дамиром Султангареевичем закончили выяснять, кто чего за все прошедшие годы достиг. Димыч, молча вслушивавшийся в их треп, решил, что эти двое наверняка когда-то знали друг друга очень неплохо. Однако излишне конкретных вопросов о житье-бытье давнего знакомца Игорь явно избегал.
   -- Ну что ж, -- дождавшись, когда гости устроятся на диване, заговорил хозяин, -- рассказывайте, с чем пришли. Только не забывайте: я с вас денег за консультацию не прошу - вообще-то гонорар за такие беседы я беру повременно, -- но... уж постарайтесь не слишком пространно. Только самое нужное; чтоб мне понять, что вам посоветовать.
   Пригубив кофе, Димыч, как условились загодя, еще в электричке, рассказал Дмитрию Сергеичу примерно то же, что и Игорю. Сделал лишь поправку на то, что от этого человека не нужно добиваться доверия к несусветным, на первый взгляд, байкам, что, кстати, заставляло чувствовать себя как-то чудно и непривычно, точно и в самом деле чуточку обманываешь нового знакомого.
   Впрочем, по второму-то разу рассказывать было куда как легче, так что все получилось достаточно сжато.
   Поначалу маг и волшебник из Темяшкина слушал молча, затем вскользь задал по ходу повествования несколько уточняющих вопросов, а вот пересказ Петяшина приключения с Тузом Колченогим и описание смысловых неувязок, связанных с Катей, пожелал услышать во всех возможных подробностях.
   К концу Димычева рассказа Дамир Султангареевич снова кликнул бурята либо мнгола Гошу, и тот - все так же беззвучно - принес ему набитую и раскуренную трубку. Затянувшись несколько раз, хозяин дома хотел было что-то сказать, но Игорь опередил его:
   -- Погоди, Дамир. Что ты нам, неучам, можешь посоветовать, я себе примерно представляю. Обычные контактерские правила поведения, схему общения... Больше мы, как неквалификанты в твоей области, все равно ничего полезного не сможем. Лучше - вот что: говорят, будто тебе, минимум однажды, удалось целенаправленно вызвать почти такого же... Тузика. Как это вообще сообразуется с предположением, будто демоны - якобы существа из чистой информации? Каким образом на такое существо можно повлиять? Раз он тебя послушался и явился, ты должен знать ответ. Я уж напоминал нашему юному другу: информация без носителя с точки зрения современной физики - бред сивого мерина в темную сентябрьскую ночь. Да юный друг и сам это понимает не хуже моего. Потому мы, собственно, и решились обеспокоить тебя. Ежели физика бессильна, приходится обращаться к... альтернативным дисциплинам.
   Некоторое время Дамир Султангаревич продолжал молча дымить трубкою, оценивающе меряя гостей взглядом. Затем - видно, решив для себя что-то этакое - установил трубку на специальную подставочку красного дерева.
   -- Прежде, -- заговорил он, -- я тебя, по старой памяти, попрошу... Ты знаешь, наверное: я сейчас завязан в очень крупных делах. Значу многое, могу многое; отсюда, и масштаб ответственности. Могу вот с Гошей общаться совсем без слов. Удобней, кстати: он по-русски не знает, я - по калмыцки ни бельмеса... Нежеланных визитеров отвадить - могу, рубцы эти от твоих инфарктов вижу и убрать - могу... Разве что новую ногу тебе не выращу. Так вот; на всем этом я делаю очень солидные деньги. Нам с тобой в прежние времена такое даже не снилось... А то, что я сейчас скажу, для меня очень суровая антиреклама. Я и говорю-то откровенно лишь потому, что считаю: столкнулись вы, ребята, с чем-то потрясающе мощным и страшным - страшным хотя бы оттого, что оно непонятно... Словом, откровения мои не используйте, пожалуйста, ни в какой журналистике. А лучше - по возможности - вообще нигде не используйте.
   Хозяин дома помолчал, дождался от Игоря утвердительного кивка и продолжил:
   -- Конечно, с точки зрения классической магии, информация без носителя - еще больший бред. Скажем так: носитель-то у этой информации должен наличествовать, но "демоны" либо сами о нем ничего не знают либо очень тщательно берегут тайну своего носителя. Я в эту тайну никаким боком не посвящен. Верно; практиковался в... э-э... как говорится в американских книгах, summoning'е, но ровным счетом ничего не добился. - Сделав паузу, он испытующе взглянул в глаза Игоря. Тот молчал. - Потому что так и не понял, отчего опыт в тот - единственный - раз удался. Повторы такого же результата не дали. Возможно, повлиял некий неучтенный фактор. Однако ж... Знаешь, было у меня при беседе с этим демоном такое неприятное и нелестное для меня ощущение, что это не я его вызвал. Что он явился к вызывающему по доброй воле. Из любопытства, например. Или позабавиться.
   -- Как же это..? - Игорь даже привстал. - Ведь я о тебе слышал...
   -- Вот именно, -- веско обронил Дамир Султангареевич. - И я тебя прошу: не способствуй, пожалуйста, умалению моей... г-хммм... неофициальной репутации.
   Игорь в досаде сильно хлопнул ладонью о колено.
   -- Э-эх-х, я-то надеялся... Ладно. Расскажи хоть, о чем с ним беседовал.
   -- О ерунде, -- несколько смущенно сознался хозяин. - Я, если помнишь, одно время очень интересовался проблемой так называемого конца света... и, в общем, попросил его помочь с толкованием Апокалипсиса.
   -- Ни больше ни меньше? - невесело усмехнулся Игорь.
   - Что тут сказать; молодой был, глупый...
   -- Ну и как? Растолковал он тебе?
   -- Растолковал. Если желаешь, могу изложить. Захочешь, статью в какой-нибудь журналишко сделаешь. Без ссылок, понятно, на источник.
   -- Желаю, конечно! Это ж какой материал выйдет... Давай.
   -- Растолковал он мне, невеже, что все, написанное в Апокалипсисе, ничего ровным счетом не стоит. А потом изложил... э-э... собственную гипотезу на сей счет. Представь себе для начала этакую огромную, вселенского масштаба... осу. Осиные ее дела нас не интересуют, кроме того, что размножается она так же, как и наши, обычные, осы: роет норку, откладывает туда яйца, обеспечивает будущих личинок определенным количеством убитых насекомых - пищей на первое, пока не подрастут, время, и летит себе дальше. Так вот, "норка", отрытая этой все-вселенской осой, не что иное, как весь наш мир. И все, что в мире ни есть - информационная, скажем так, пища для ее личинки. Развившись, личинка начнет питаться, пока не пожрет все. Вот тогда-то и наступит нам с вами конец света...
   Возникла пауза.
   -- А-ар-ригинально... - протянул несколько ошарашенный услышанным Игорь. - Гипотеза уже даже и не космоцентристская... Под миром ведь, я так понял, имеется в виду вся наша Вселенная, или как?
   Дамир Султангареевич молча кивнул.
   -- Тогда, что выходит? Получается, она, эта гипотетическая личинка, просто переработает весь мир на свое информационное говно? - Игорь зло, коротко рассмеялся. - Таков и будет конец света?
   -- Не знаю уж, каков там будет этот конец света... - Дамир Султангареевич как-то сник; устало, старчески-обреченно зазвучал его голос. - Возможно, никто ничего и не заметит. А может быть, все мировые беды, начиная с семейных скандалов и заканчивая умиранием звезд, происходят на самом деле оттого, что эта пакость растет и пожирает свои информационные припасы...
   -- Какой же эта личинка должна быть? - вдруг тихо спросил доселе молчавший Димыч. - Распознать-то ее как-то можно? В контакт с ней - как-то можно вступить?
   -- Неизвестно, -- отвечал Дмитрий Сергеич. - Может, она ничем не отличается с виду от обычного человека. Или коровы. Или атома водорода. Или камня на дне морском. А, может, вся наша Земля, или вся Солнечная система, или система, наоборот, альфы Центавра - есть эта самая личинка. А в общем... э-э... не все ли нам равно? А насчет контакта дело такое: личиночная аллегория ведь не случайна. У личинки нет ничего, кроме инстинктов, и даже еще не все инстинкты сформированы окончательно. Как и о чем с ней общаться? Не о чем.
   -- Договоришься, пожалуй, с этакой-то тварью, -- согласился Игорь. - Когда по этой теории должен наступить конец света, демон, надо понимать, тебе сообщить не соизволил... Ладно. Переходим к следующему вопросу повестки дня. Не знаком ли тебе, случаем, -- по работе, так сказать, -- некто Георгий Моисеевич Флейшман?
   Дамир Султангареевич раскрыл было рот, чтобы ответить, но ничего не сказал. Вместо этого он вдруг посунулся лицом вперед - и медленно, точно все тело его разом обмякло в параличе, повалился на пол.
  

48.

  
   Вздрогнув, Димыч поднял взгляд к окну за спинкою кресла хозяина. В стекле обнаружилась аккуратная, круглая дырочка.
   Что же это? успел подумать Димыч. Ведь выстрела не было...
   -- Йо-о! Гляди!
   Повинуясь возгласу Игоря, Димыч опустил взгляд долу.
   Из затылка Дамира Султангареевича Султангареева - известного демонолога, преуспевающего мага, практикующего целителя и прочая - торчал короткий и толстый стальной пруток с куцым стабилизатором на конце.
   -- Из арбалета?..
   Оконный переплет, перебив недоуменную реплику Игоря, лопнул со страшным звоном. Ворвавшееся в кабинет существо мягко упало на все четыре лапы и тут же встало прямо, вполне по-человечески. Впрочем, существо и было человеком. Точнее, было бы, кабы не единственная, однако решавшая все, деталь.
   Глаза существа не принадлежали человеку. Такие неподвижные, бессмысленные буркалы бывают лишь у животных в крайней степени сытости либо у чучел, сработанных руками неумелого или нерадивого таксидермиста.
   Это Димыч успел подметить за долю секунды до того, как в лапах существа, из ниоткуда, совершенно как карта в руках шулера, появился компактный, но весьма убедительный с виду арбалет.
   Падая под ударом Игорева костыля на пол, под - какое-никакое, но все ж - прикрытие журнального столика, Димыч узнал ворвавшееся в дом существо! Кабы не взгляд, то был бы не кто иной, как закадычный петергофский приятель Петяши, проживавший в ПУНКовских общагах студент-биолог Володька Бабаков. Все втроем они, бывало, не раз расписывали пульку...
   -- Вовка!? - окликнул Димыч, чуть приподнявшись с пола.
   В ответ раздался короткий, похожий на резкий сипловатый выдох, свист рассекаемого сталью воздуха. Короткий металлический болт ушел в кожаный диван по-над маковкой Димыча.
   В диване взвизгнула лопнувшая пружина.
   Увидев, что выстрел вышел неточен, существо взвело рычаг арбалета, зарядило смертоносный механизм новым, невесть откуда добытым болтом и неторопливо двинулось вперед, чтобы дальше уж бить наверняка.
   Казалось, все тело существа-убийцы порядком онемело, как бывает, скажем, после долгой неподвижности: двигалось оно, словно деревянная кукла.
   В панике Димыч неловко завозился на полу, пытаясь добраться рукою до наплечной кобуры. С пистолетом он с недавних пор упражнялся в стрельбе по мишеням в небольшом частном тире, да и то, хорошо, если раз в две-три недели, и совсем не был подготовлен к подобным ситуациям.
   Справа, над самым ухом, оглушительно грохнул выстрел.
   Существо явственно, точно лошадь, ожженная плетью, вздрогнуло, но продолжало двигаться вперед. Зато из оконной рамы за его спиною со звоном посыпались остатки стекла.
   Это... оторопело подумал Димыч, как? Его пули не берут?
   Тут ему удалось, наконец, нащупать рукоять собственного пистолета и выдрать оружие из перепутавшейся при падении ременной сбруи. Игорь тем временем всадил в существо еще несколько пуль.
   -- Б-больно... - медленно, глухо и хрипло пожаловалось существо, остановившись посреди комнаты.
   -- Что тебе нужно? - спросил Игорь, полагая, что контакт - хоть на каком-то уровне, да налажен, а раз так - нужно не тормозить и развивать его далее.
   -- Ты!!!
   С пронзительным криком существо прыгнуло через комнату, пытаясь достать Игоря.
   Обычно ужас действует на человека сковывающе. Однако стремительность, выказанная столь похожей на Вовку Бабакова страхолюдиной, так страшно хлестнула Димыча по нервам, что он в тот же миг вскочил на ноги и несколько раз выстрелил - почти в упор, с обеих рук.
   Пули, не нанеся жуткому существу серьезного вреда, все же сбили направление его полета. Существо с грохотом рухнуло на пол о бок со столиком, за которым укрылся Игорь, и заворочалось в узком промежутке между ножками столика и стеною, пытаясь встать.
   Димыч, окончательно стряхнувший с себя оцепенение, метнулся к Игорю и схватил его за плечо, помогая подняться. Но Игорь грубо оттолкнул товарища, перекатился на бок и, упершись ногою в пол, с силой двинул столик, еще плотнее прижимая квази-Вовку к стене.
   -- Помогай! - рявкнул он. - Видишь, стрелять - без мазы!
   Вдвоем они придвинули в помощь легковесному столику и диван - слава богу, массивное сооружение подалось достаточно быстро.
   Существо вроде бы затихло.
   Игорь с Димычем перевели дух.
   -- Что теперь? - спросил Димыч.
   Словно бы в ответ на его вопрос, дверь в кабинет распахнулась. На пороге стоял тот самый парнишка, которого Дамир Султангареевич называл Гошей. Глаза его, и без того узкие, были почти полностью прикрыты желтоватыми, в ранних морщинках, веками.
   -- Что тут у вас творится? - едва не сорвавшись на крик, спросил с возмущением Димыч.
   Тут же Игорь дернул его за пиджак, одновременно выхватывая спрятанный было в карман пистолет:
   -- Гляди, идиот!
   Только теперь Димыч увидел на Гошином горле долгий, темный, явно очень глубокий разрез.
   А... а почему же крови-то - нету?
   О бок с Гошей в дверном проеме возник огромный черный волкодав со двора, и тут Димыч уже самостоятельно приметил запекшуюся кровавую вспухлость на месте правого глаза собаки.
   Позади тяжко заскрипели о пол ножки дивана.
   -- К окну, -- негромко скомандовал Игорь. - Если пропустят. Лезь первым, потом меня вытянешь.
   Время словно бы понеслось раз в десять быстрее положенного. Секунды казались короткими, убийственно короткими. Не раздумывая, Димыч метнулся к окну, вскочил на широкий, основательный подоконник и, лишь в последний миг, сумел удержаться от прыжка вниз.
   Там, внизу, путь к отступлению перекрывали еще две огромных собаки. Брюхо одной было распорото так, что кишки ее совершенно вывалились наружу, у другой же вся шерсть на боку слиплась от крови, запекшейся уже до черноты. Чуть позади собак находился молодой - лет двадцати трех - крепко сбитый человек. При виде Димыча он молниеносно вскинул такой же, как и у существа, ворвавшегося в дом первым, арбалет. Тогда Димыч шарахнулся назад, упал, больно ударившись плечом об пол, -- как раз вовремя, чтобы направленный в живот болт лишь малость чиркнул по бицепсу, разорвав пиджак и оставив после себя глубокую царапину. Рукав тут же сделался мокрым от крови.
   -- Что там? - напряженно спросил Игорь, продолжавший тем временем спиною вперед продвигаться к окну и держать на мушке медленно надвигающегося на него Гошу.
   -- Там - то же самое, -- отвечал Димыч, поднимаясь и занимая позицию у оконного проема, напротив баррикады из журнального столика и дивана, под которой шумно возился, пытаясь высвободиться, квази-Вовка Бабаков.
   -- Значит, все, -- спокойно констатировал Игорь. - Стрелять бесполезно.
   В тот же миг мебельный завал в углу кабинета словно бы взорвался под напором изнутри. Ошметок кожаной диванной обивки угодил Димычу в лицо, на время ослепив. Инстинктивно он несколько раз нажал на спуск, и тут же рядом грохнул выстрел Игоря. Раздалось сдавленное злобное рычанье; что-то сбило Димыча на пол, лицом вниз, рвануло из рук пистолет и жестоко притиснуло к твердому паркету. Он не слышал звука падения, скорее ощутил содрогание пола, за которым последовал болезненный вскрик Игоря.
   Сквозь затуманившую разум безысходную тоску пробилась удивительно равнодушная - едва ли не раздраженная! - мысль:
   Что там с ним такое?
   На какое-то время возникла боль от проволоки, перехватившей и стянувшей запястья. Димыч не знал, сколько времени пролежал ничком на полу; мог лишь сказать, что времени этого хватило, чтобы запястья онемели до бесчувственности, а взамен того боль из них, тупая и монотонная, разлилась по всему телу.
   Потом его вздернули кверху и поставили на ноги.
   Оказалось, за время, что Димыч пролежал лицом вниз, ничего не видя и не слыша (уши его точно заткнуты были ватой), в кабинет успели подтянуться и те, кто перекрывал пути к отступлению снаружи. Непонятно, отчего, Димычу вспомнилось, что стрелявшего в него молодого человека он как-то мельком встречал в городе, в обществе того же Володьки Бабакова, и звали этого молодого человека Шурой. Отметил он и то, что видимых телесных повреждений на теле Шуры не наблюдалось.
   Затем в кабинете появились новые лица. Первым вошел ужасно худой и довольно высокий человек, примерно одного с Шурой возраста. Давно не стриженые прямые, темно-русые волосы немного липко облегали вытянутый по вертикали, внушительных размеров череп и впалые щеки, совершенно скрывая от посторонних взоров уши. Большие серые глаза почти совсем сливались с серой же, пепельной какой-то, кожей лица, однако в то же время выглядели невообразимо живыми, и жизнь, светившаяся в них, была куда как страшнее мертвой стеклянистости глаз Володьки с Шурой.
   Сопровождал его схожий с Шурой сложением чубатый парень с растянутыми в застывшей улыбке губами, очень похожий лицом - и вообще обликом - на деревенских гармонистов, какими изображают их иллюстраторы детских книг. В горле его, чуть левее кадыка, зияло аккуратное четырехугольное отверстие.
   Подробно осмотрев Димыча с Игорем, серолицый наклонился над мертвым Дамиром Султангареевичем, без видимых усилий двумя пальцами вырвал из его черепа стальную арбалетную стрелу и жестом опытного хирурга протянул ее назад, за плечо. Тут же подскочивший Шура перенял у него стрелу и взамен ее вложил в пальцы серолицего... Димычев пистолет!
   Не разгибаясь, серолицый приставил ствол почти вплотную к оставленному стрелою отверстию и нажал на спуск.
   Грохнул выстрел. Зазвенела о паркет стреляная гильза.
   Димыч словно бы очнулся от кошмарного сна. Бывают такие пробуждения, когда, едва продрав глаза, обнаруживаешь, что действительность гораздо хуже, страшнее любых кошмаров.
   -- Ты... что ж делаешь, гад?! - закричал он.
   Серолицый, точно и не слыша его, полюбовался на свою работу, удовлетворенно хмыкнул и пошел к дверям. На пороге он обернулся:
   -- Грузите этих, поехали!
  

49.

  
   Наутро Петяша проснулся в странном каком-то, непривычном настроении. Памятная из сна легкость в голове не оставляла его и наяву; это было, с одной стороны, приятно, но с другой - почему-то малость раздражало.
   Вдобавок он еще и выспался плоховато: сон втроем на одной не шибко просторной тахте - дело не столь уж простое.
   Надо бы лежбище попросторнее купить...
   Осторожно, дабы не разбудить мирно спящих Елку с Катериной (от удобств и приятностей полного одиночества отвыкаешь вовсе не вдруг), он выбрался из-под одеяла, -- от которого ему, впрочем, и достался-то лишь самый край, -- и, прихватив из кармана пиджака дареный портсигар, отправился откушать кофею.
   Утренняя тишина в квартире, нарушаемая лишь едва уловимым шипеньем горящего под джезвою газа, приятно разливалась по телу.
   Благодать-то, надо же...
   Внезапно Петяша почувствовал, как не хватало ему в последние дни простого покойного одиночества. Не хотелось ни о чем думать; мысль о неизбежной надобности с кем-либо общаться повергала чуть ли не в панику.
   Сняв джезву с плиты, он принялся за кофе.
   Однако, дамы-то проснутся скоро... И опять станет в квартире - ни вздохнуть ни пернуть.
   Внезапно в голову Петяше пришла давно не посещавшая его идея: сейчас он допьет кофе, приведет себя в порядок и, пока дамы еще не проснулись, отправится гулять. Вот именно, прогуливаться. К Двенадцати Коллегиям.
   Окрестности главного здания СПбГУ были его любимым местом для безмысленного отдыха. И от дома недалеко, и публика там не запруживает тротуары, и машин более чем умеренное количество, и деревья растут... При каждом факультете - кофейня, да пиво, да книжные магазинчики с нестандартным ассортиментом, да туалеты (не шибко опрятные, зато дармовые)... Словом, лучшего места для этаких раздумчивых, неспешных прогулок во всем городе не сыскать!
   Стараясь не шуметь, Петяша наскоро ополоснулся под душем, оделся, оставил на кухонном столе записку подобающего содержания и отправился дворами да переулками к Биржевому мосту.
   Возле исторического факультета - в десять утра, да по летнему-то времени - не было ни души. Только в отдалении, при входе в главное университетское здание, колбасились туда-сюда какие-то юные личности. Залитый солнцем, лениво качающийся на волнах покоя мир, казалось бы, в точности сохранил прежние масштабы.
   И все же мир сделался маленьким... Поразительно маленьким.
   Поразмыслив, Петяша решил, что ему хочется еще кофе, и пошел в знаменитый "Тараканник" -- или, для краткости, "Таракан" -- что на первом этаже Двенадцати Коллегий. Здесь тоже было почти пусто; лишь за угловым столиком у окна сидел спиною к двери длинного росту человек в старенькой стройотрядовской курточке, красных спортивных трусах и динамовских кроссовках. Подле ноги его стоял огромный и неудобный с виду рюкзачище цвета хаки.
   Ну надо же! Куда ни сунься... - с некоторой досадою подумал Петяша.
   Человек этот был ни кем другим, как старым его, около году не виданным знакомым, бывшим соучеником Димыча, страстным любителем баскетбола, писавшим порою непонятного качества стихи. Согласен, сочетание странноватое, но тем не менее так оно и было. Именовался он Олегом Новиковым, а жил недалече от "Приморской", на улице с труднопроизносимым названием - "Кораблестроителей".
   Пока Петяша размышлял, не стоит ли повернуться и уйти, чтобы оказаться, наконец-то, в одиночестве, человек под названием Олег Новиков обернулся и увидел его.
   -- У-ы-ы, ка-ккие лю-уди!
   Сказано это было так, точно Олег желал бы показать, будто преувеличивает радость от встречи.
   -- Да выглядит-то как шикарно! - продолжал он. - Неужто богатым, наконец, стал?
   -- Подожди, я себе кофе возьму, -- отвечал Петяша. - Ты сюда надолго забрел?
   -- Да мне, в общем, делать особенно нечего, -- нажимая на отдельные слова так, словно каждое предварительно обдумывалось со всех сторон, и непомерно растянув ударную гласную в последнем "нечего", отвечал Олег. - Я тут ходил насчет зала договариваться, чтобы игру провести.
   -- Э-э; кто про что, а вшивый - про баню... Ладно, погоди. Я сейчас.
   В "Тараканнике" просидели минут сорок. За это время Олег успел поведать Петяше о различных приключениях их немногочисленных общих знакомых, которых Петяша - в подавляющем большинстве - не помнил либо и не желал помнить. Петяша, в свою очередь, рассказал в общих чертах, чего интересного за последнее время произошло с ним. Опустив, понятное дело, сверхъестественные явления - выкладывать такие вещи постороннему, это ж страх подумать. Да и - на кой, собственно, икс?
   -- Я-а-асно, -- протянул Олег, выслушав повествование о неожиданной Петяшиной удаче на книгоиздательском рынке. - А помнишь, обещал меня в каком-нибудь романе вывести, если я тебя пивом напою?
   -- Ну, было дело.
   -- И как? Неужто вставил?
   -- Не-а. Забыл.
   -- Ну-у, вот так всегда! - возмутился Олег.
   -- Вставлю еще, -- заверил его Петяша. - Надеюсь, эти четыре были не последними. Надо только опять не забыть.
   Да? Верно ли не последними?
   Непонятно откуда взявшееся сомнение на миг вселило в Петяшины мысли некоторый неуют. Ведь вправду: вот не станут люди его книжек покупать, и издавать его тогда больше не будут. А вероятность - очень даже отлична от нуля: на хрена людям сдалось его литературное хулиганство? Людям - им подавай так, чтоб было красиво и не напрягало... И, значит, снова - прощай, свободная, приятная, обеспеченная жизнь.
   Олег тем временем заговорил что-то о своей работе, вернее, о полном отсутствии таковой. Вполуха слушая, как он жалуется на полное безделье на рабочем месте, недоумевает, за что ему платят какие-никакие, но все же деньги и сетует на опасения, что не сегодня-завтра его с этой работы по вышеуказанным причинам попрут, и куда он тогда на хрен денется, Петяша пил кофе и смотрел в окно. Он был занят собственными мыслями.
   А мир за окном был непривычно маленьким.
   -- Фигня это все, -- неожиданно сказал Петяша, перебив на полуслове Олеговы излияния. - Гармония мира не знает границ.
   Олег, поперхнувшись очередною фразой, озадаченно и возмущенно уставился на Петяшу.
   -- Какая там, на хер, гармо-ония!.. - негодующе, качая голос, заговорил он. - Тут, понимаешь, томатный сок мой любимый охеренно подорожал; денег второй месяц не платят, а Виноградов, мерзкий пруль...
   Петяша остановил его легким мановением ладони.
   -- Чудак ты. При чем тут мировая-то гармония? Она же, подлая, вовсе не подразумевает, что каждому конкретному олегу новикову должно быть все по кайфу, -- с этакой наставительной иронией сказал он.
   -- Несправедли-и-иво-о! - изобразил Олег капризного ребенка, которого родители злодейски лишили конфеты.
   -- Мало ли, что где несправедливо... Знаешь, айда уже наружу. Покурить хотца.
   Олег, обозначив голосом старческое тяжкое кряхтенье, водрузил на плечи свой рюкзак. Тем временем Петяша, уже на полпути к выходу, раскрыл свой портсигар - плотно занятый с самого пробуждения своими ощущениями, он даже изменил своему обычаю "сигаретки с утра пораньше".
   Там, под солидной платиновой крышкой, в стройной шеренге сигар наблюдалась брешь.
   Одной сигары - не хватало.
  

50.

  
   Поначалу Петяша ощутил лишь легкое недоумение и разочарование: что за хрень такая, был портсигар всегда полон, а теперь одной сигары недостает... Куда девалась? Может, хитрый чудесный артефакт вообще перестал работать, и сигары отныне убывают, как им от природы положено? Это ж, если дальше так пойдет, и сам портсигар может взять да исчезнуть! А что, почему бы нет; мало ли, как оно все там устроено...
   Портсигара было жалко - Петяша уже успел привыкнуть к обладанию такой солидной и полезной вещью. Не говоря, что дармовое высококачественное курево никогда не помешает... Да, попервости портсигар, конечно, напоминал о том, о чем хотелось бы, наоборот, забыть, но к этому он, Петяша тоже уже привык. Настолько, что почти перестал воспринимать портсигар, как напоминание о...
   Тяжко вздохнув - эк не вовремя, мол, такие превратности жизни! - Петяша достал себе сигару из оставшихся, скусил кончик и защелкнул платиновую крышку.
   Жалко, блллин, вещь-то...
   Машинально, точно заранее прощаясь с чудесным портсигаром, он снова надавил кнопку. Крышка отскочила с легким щелчком...
   Портсигар вновь оказался полностью укомплектован.
   Не хватало лишь одной сигары.
   -- Ты чего там возишься? - спросил Олег, уже с порога кафе. - Мы идем? Или ерундой страдаем?
   -- Идем, -- отвечал Петяша. - Сейчас покажу, чего.
   Устроившись на скамейке близ входа, он вкратце поведал Олегу историю своей встречи с Тузом Колченогим и продемонстрировал возможности дареного портсигара, вынув из него, одну за другой, несколько сигар и переложив их в карман.
   Портсигар каждый раз оказывался почти полон - в ряду сигар недоставало только одной.
   -- Ишь ты... - недоверчиво хмыкнул Олег. - Это - фокус такой, что ли?
   -- Нет, конечно, -- устало ответил Петяша. - Если бы фокус, то - какой интерес? В нем, правда, сигары никогда не кончаются.
   Олег задумался.
   -- Ну, что значит "какой интерес"... Мало ли! Может, тебе зачем-то надо, чтобы я в твою историю с этим, из бутылки, поверил! А, может, так просто над людьми прикалываешься. Для интересу.
   -- Не до приколов мне сейчас, -- тяжко вздохнув, сознался Петяша. - Не до приколов. Я, честно говоря, рассчитывал, что ты способен своим глазам поверить, если что-нибудь подобное попадется. Ты же фантастику любишь, тонны ее прочел. Ты же сам, -- помнишь? - хотел, помимо стишат твоих, фантастический роман писать; про человека, которому этак ненавязчиво, вроде бы совершенно естественно, везет; правильно? Вот тебе; пожалуйста. Чем не фантастика? Я знать не знаю, откуда этот портсигар пополняет содержимое. И еще у меня такая же фляжка с коньяком есть. - С этими словами Петяша вынул из кармана упомянутую фляжку и наглядно продемонстрировал ее возможности. - Вот, на! Попробуй! Хоть ты коньяка и не любишь...
   -- Не знаю, -- сказал Олег, сделав солидный (на халявку-то даже уксус, говорят, сладок) глоток и убедившись, что жидкость по-прежнему плещется под самым горлышком посудины. - Может, там такой баллон резиновый внутри? Давление жидкости уменьшается, а баллон раздувается, и выходит, будто уровень жидкости постоянный...
   -- Я из этой фляжки уже сколько дней пью, -- возразил Петяша. - Никаких баллонов не хватит. И потом, в портсигаре, значит, тоже... баллон? И, для чего нам вообще понимать, как оно работает? Один хрен - наверняка не поймем. Важен результат.
   Завершив эту вульгарно-материалистическую сентенцию, Петяша, как и всякий вульгарный материалист, не преминул тут же воспользоваться упомянутым результатом - добыл себе еще сигару, вставил ее в янтарный мундштук и прикурил от остатка первой.
   -- Знаешь, -- помолчав, заговорил Олег, -- по-моему, не это тебя угнетает. Не чудеса эти, в смысле. Что-то еще с тобой стряслось, иначе - знаю я тебя - чудесам ты бы только обрадовался до усеру... Ведь все есть, и ничего для этого делать не нужно - мечта писателя! Расскажешь?
   Петяша, на которого уже начал действовать принятый на пустой почти желудок коньяк, внимательно и долго посмотрел в его глаза.
   -- Расскажу. Хрен с тобой; пользуйся. Может, что-то забавное напишешь, наконец. По мотивам.
  

51.

  
   Очнувшись от короткого, до болезненности беспокойного сна, Димыч нашел свое самочувствие до отвращения безобразным. Перетянутая кое-как носовым платком раненая рука совсем занемела. Все тело ныло, точно одна огромная, свежая ссадина. На общем фоне выделялась еще боль в суставах. Такая, словно вчера весь день разгружал вагоны (работа эта, вместе с сопутствующими ей ощущениями, была знакома Димычу по стройотряду).
   За окном сияло солнце. Было тихо; лишь Игорь, спавший рядом, на нечистом линолеумном полу, слегка постанывал во сне.
   Давеча их, связанных, бросили в грузовичок-фургон и довольно долго возили по каким-то кочкам да буеракам - наверное, путали следы. Хотя, если и так, то - без толку: едва очухавшись вот в этой комнате, Димыч сразу узнал университетские высотные общежития, что в Темяшкине, совсем неподалеку от Гостилицкого шоссе. Поди спутай с чем-нибудь такую планировку.
   Вид из окна с небрежно - прогалинки для обзора все же остались - замазанным белой нитроэмалью стеклом только подтверждал его правоту.
   Под содержание пленников был отведен целый "блок" из двух комнаток одна на два, другая на три койко-места, коридорчика и сортира с душем. Мебели не было никакой, однако хлипкая штатная дверь в коридор была заменена солидной стальной конструкцией с двумя сложными на вид замками, но без "глазка". Хрен из гранатомета прошибешь, не то, чтоб вынести голыми руками...
   Окно, впрочем, не было никак защищено, но что с него толку - четырнадцатый этаж. Последний...
   Накануне они с Игорем, пока были еще силы, обдумывали варианты с выкидыванием из окна записки, либо - можно же просто разбить стекло и позвать на помощь. Но писать было не на чем и нечем. Вдобавок, при первой же попытке подойти к окну из "двойки" -- той комнатки, что поменьше - явилось все то же подобие Володьки Бабакова. Видимо, старый знакомец крепко запомнил нанесенную ему обиду: в стеклянном, неживом взгляде его образовалось нечто - неопределенное, однако делавшее квази-Володьку еще жутче прежнего.
   После этого уж ничего не оставалось, кроме как ложиться и спать по мере возможности - на попытки установить хоть какой-то контакт существо по-прежнему не поддавалось.
   Теперь Димыч подошел к дверям "тройки" и осторожно высунулся в крохотную прихожую.
   В соседней комнате стояла мертвая тишина.
   Может, вот сейчас окно разбить попробовать?
   Словно в ответ на риторический мысленный вопрос, в наружной железной двери заскрежетал ключ. В блок, придержавшись на пороге и пропустив вперед "Володьку", вошел серолицый.
   Остановившись сразу же у двери, он принялся молча, не шевелясь и не моргая, разглядывать Димыча.
   Отчего-то захотелось замереть и обязательно выдержать, не сморгнув, холодный, точно у змеи, рассматривающей посетителей сквозь стекло террариума, взгляд...
   Едва Димыч успел осознать это желание и подивиться его нерациональности, серолицый заговорил:
   -- Осваиваетесь...
   Голос его удивительно не подходил к мерзкой, расхлябанной, нечистоплотной какой-то внешности. Подобный голос - глубокий, хорошо поставленный, приятный на слух и вызывающий невольное доверие - сам по себе сделал бы карьеру любому политику, не говоря уж о теле- и радиодикторах.
   Но Димыч продолжал стоять неподвижно, изо всех сил стараясь не моргать. Это, по крайней мере, помогало избежать какого-нибудь неподходящего, невыгодного для сложившейся ситуации поведения.
   Тогда "Володька" без видимого усилия взял его за плечо - да так, что кости хрустнули - и, прежде, чем Димыч успел хоть инстинктивно оказать какое ни на есть сопротивление, вдвинул назад в "тройку".
   Следом за ними и серолицый вошел в комнату.
   -- Я должен принести вам и вашему другу извинения, -- сказал он. Вы... э-эммм... совершенно не нужны мне; я напрасно доставил вам столько неудобств.
   Интересно, подумал Димыч. Он, что же, отпустит нас сейчас? А как же пистолет мой? Пуля из него - в черепе Дамира Султангареевича... Станут наши власти с экспертизами да дактилоскопиями заморачиваться, счас...
   Он раскрыл было рот, чтобы выразить серолицему все возмущение его давешним поступком, но тот продолжал:
   -- Вас следовало ликвидировать там же, на месте, избавив тем самым от дискомфорта, связанного с... э-эммм... переездом сюда. Но мне показалось... Впрочем, неважно. Владимир, прошу вас.
   Конечно, этого не могло быть, однако Димычу показалось, что мертвяк при этих словах едва заметно дрогнул уголком рта, словно бы довольно ухмыляясь. Затем ему стало уже не до мертвяковых эмоций и внешних проявлений оных: "Володька", не спеша, двинулся вперед.
   Димыч судорожно попятился к окну. Удивительно, но именно сейчас, перед лицом надвигающейся смерти, в голове возникла мысль.
   А почему же от них мертвечиной не воняет?
   Ответ, правда, прийти в голову не успел: пятясь, Димыч зацепил пяткой ногу Игоря, спавшего до сих пор на полу, или же делавшего вид, что спит. Споткнувшись, он грохнулся на спину, едва сумев хоть как-то сжаться в комок, чтоб не слишком ушибиться. И тогда Володька прыгнул.
   Несущаяся к Димычу смерть, вопреки всем литературным байкам о том, что в подобный момент должно чувствовать и переживать герою перед расставанием с жизнью, не вызвала в нем никаких определенных эмоций. Он просто-напросто моргнул. Моргнул, и ничего более. Смежил на долю секунды веки, и все тут, а, открыв через эту самую долю секунды глаза, увидел, что...
   Жуткий мертвяк словно бы застыл на миг в воздухе и рухнул на пол, растекшись по грязному линолеуму неопрятной тряской грудой.
   По ноздрям немедленно резануло нестерпимой вонью. У двери медленно оседал на пол, скорчившись чуть не вдвое, серолицый.
   Дыхание перехватило. Зажав пальцами нос и совладав с забастовавшими на миг легкими, Димыч скосил глаза влево:
   -- Игорь! Что ты с ними...
   Но Игорь явно не предпринимал ничего. Он, сидя на полу, во все глаза глядел куда-то за спину Димыча, в сторону окна.
   На подоконнике, покачивая ногой и играя солидной, дорогой с виду тростью, восседал просто-таки до жути необычный маленький человечек в прекрасной серой "тройке" английской шерсти. Штаны его на колене были измазаны чем-то наподобие известки. Из-под шляпы углями полыхали пронзительные, жгучие глаза. Кожа лица и рук невесть откуда возникшего на подоконнике карлика имела странный изжелта-черный оттенок.
   -- Ну что ж... - проговорил Игорь. - Его, по-твоему, твой Петька описывал?
   -- Меня, меня, уважаемый мой господин Величко, -- подтвердил карлик. - Если вы, конечно, Лукова Петеньку имеете в виду.
   -- А... - Димыч указал взглядом на зловонную желеобразную груду на полу.
   -- Это вы, дорогой мой Дмитрий Валентинович, не беспокойтесь. О них отныне и впредь беспокоиться нет никакого резону. Спускайтесь скорее вниз, я подожду вас там.
  

52.

  
   Кое-как приведя себя в порядок и ополоснув лица в раковине, Димыч с Игорем спустились на лифте вниз. Как Димыч и предполагал, держали их в петергофском студгородке, в общежитии номер 12, формально принадлежавшем математико-механическому факультету.
   Нежданный спаситель ожидал их на лавочке при входе.
   -- Раз уж Петенька вам обо мне рассказывал, -- заговорил он, едва Димыч с Игорем приблизились, -- представляться нужды нет. Что касается друга вашего, господина Султангареева; я ведь и с ним был знаком... Сожалею, но ничего не мог поделать. Опоздал. Я все-таки могу, хоть и многое, но далеко не все...
   -- Это, стало быть, вы Дамиру Апокалипсис таким оригинальным образом толковали? - скорее утвердительно сказал Игорь.
   Вот человек, восхитился мысленно Димыч. Игорь не только выглядел свежайше, точно и не провел ночь, последовавшую за столь насыщенным событиями днем, одетым на голом полу. Его еще хватало на то, чтоб, поддавшись исследовательскому азарту, задавать отвлеченные вопросы.
   Но Туз Колченогий, несмотря на всю отвлеченность вопроса, отчего-то помрачнел.
   -- Было дело, -- коротко ответил он. - Но это неважно. Он был молод, наивен... Словом, я тогда счел возможным слегка пошутить. Надеюсь, вы-то не станете просить меня о той же услуге?
   -- А вот вы Петьке говорили... - начал было заразившийся от Игоря любопытством Димыч, но был тут же оборван:
   -- Я ему, молодой человек, прежде всего, говорил, что в общении с людьми вынужденно пользуюсь крайне грубыми и приблизительными аллегориями.
   Димыч набычился. Столь резкое указание на незначительность его места во Вселенной, несмотря на всех читаных в отрочестве Бертранов Расселов и Тейяров де Шарденов, зацепило его за живое.
   -- Ладно, -- вмешался Игорь, заминая неловкое положение. - В конце концов, все это непринципиально. Потому и объяснений природы напавших на нас... существ, я так понимаю, тоже искать не стоит. Но что им от нас было нужно? Сам я не смог придумать ни единого вразумительного ответа.
   Ответил демон не вдруг.
   -- Все ваши вопросы неизбежно сводятся к тому единственному, отвечать на который мне очень бы не хотелось. Лучше уж воздержитесь от них, сделайте такое одолжение. А эти существа... Вздор, ничего особенного. Считайте, что подверглись нападению... скажем, группы хулиганствующих подростков. Это не столь далеко от истины, как может показаться на первый взгляд.
   Димыч, несмотря на то, что был вот этим самым демоном только что спасен от смерти, окончательно вышел из себя. Сколько уж раз ему в поисках удовлетворения своей любознательности приходилось наталкиваться на подобные, едва ли не хамские по сути, отказы!
   А все никак не привыкнуть...
   -- А для чего тогда ты нас спасал от этих "подростков"? - почти грубо спросил он.
   Возможно, Димычу и показалось, но в тот момент он был уверен, что в глазках демона сверкнула искорка злобы. Едва ли не бессильной, можно сказать, злобы!
   Несколько секунд Колченогий молча рассматривал товарищей, будто сожалел о своем необдуманно-благородном поступке, а затем... исчез.
   -- Дела... - только и сказал Игорь, слегка остолбеневший после Димычева вопроса - вернее, тона, каким вопрос был задан.
   А Димыч вдруг почувствовал, что дико хочет пить. Горяченького чего-нибудь. Типа кофе.
   -- У тебя хоть мелочь какая-нибудь по карманам не сохранилась? Идем, в кофейню заглянем, а?
   Игорь взглянул на младшего товарища с некоторой опаской. Такое чувство вызывают обычно здоровые и сильные клинические идиоты, от которых неизвестно, чего ожидать в следующую минуту.
   -- Идем, -- ласково, успокаивающе отвечал он. - Только, кофейню приищем подальше отсюда, хорошо? Лучше бы - где-нибудь в городе...
  

53.

  
   -- Хрен знает, как все это понимать, -- протянул раздумчиво Олег, выслушав довольно-таки сбивчивое изложение Петяшиной истории. - Как-то оно все...
   -- Ну, я от тебя ничего другого и не ожидал, -- с легким разочарованием в голосе отвечал Петяша, не дожидаясь окончания фразы.
   Скрутив крышку платиновой фляжки, он как следует глотнул и продолжал:
   -- И ни от кого другого тоже не ждал ни хрена полезного. Потому и не рассказывал никому до сих пор. Даже Димычу. - Он сделал еще глоток. - И тебе, -- еще глоток, -- непонятно, на кой хер рассказал. - Еще глоток. - По пьяному делу, видимо. - Новый глоток. - М-математики, чтоб вам... Аналитики об-бразованные...
   -- Быстро, бля! - заорал вдруг по-сержантски Олег, так, что направлявшиеся мимо их скамейки ко входу в главное здание молодой человек с девушкой вздрогнули и шарахнулись в сторону, хотя и так находились в достаточно безопасной отдаленности. - Квадратный корень из четырехсот сорока пяти тыщ четырехсот двадцати двух целых, семидесяти шести сотый, живо!!!
   От неожиданности Петяша, как раз по окончании своей тирады снова поднесший фляжку к губам, поперхнулся коньяком.
   Крепкая, терпкая жидкость обожгла горло. На глазах выступили слезы. Изготовившись на случай чего к обороне, он, как мог язвительнее, просипел первое, что пришло на ум:
   -- Шестьсот шестьдесят семь д... к-хххе... долларов и сорок центов, бля! Каков вопрос, таков... к-хххе... и ответ... мудак ты... к-хххе... боцман, и шутки у тебя мудацкие, подавился вот из-за тебя...
   Но Олег, вопреки ожиданиям, не стал буйствовать далее и - с виду - даже не обиделся на "мудака". Добыв из рюкзачного кармана дешевый, скрепленный синей изолентой, чтоб не разваливался, калькулятор, он зачем-то встряхнул его, нажал несколько клавиш и удовлетворенно, будто бы именно этого и ожидал, объявил:
   -- Правильно, однако. Идем куда-нибудь; поговорить надо.
   В поисках относительного уединения пришли на Стрелку и спустились к самой воде. За ранним часом народу, действительно, почти не было вокруг; только подкатывали изредка к одной из Ростральных колонн экскурсии на автобусах, которые здесь поджидали бойкие молодые люди, обвешанные стандартными "русскими" сувенирами на продажу.
   -- Ну и что все это должно значить? - сумрачно спросил успевший по дороге прокашляться Петяша.
   Олег скинул с плеч рюкзак и аккуратно утвердил его возле гранитного парапета.
   -- Значить это должно - следующее...
   "Следующее" оказалось столь диким и несуразным, что Петяше уже через несколько минут сделалось всерьез страшно и вместе - смешно, как бывает с человеком, впервые столкнувшимся с душевнобольным. Выходило по Олеговым словам, что некое жутко тайное и могущественное общество, объединяющее неких людей с паранормальными способностями, к коему и сам Олег принадлежит на каких-то не шибко значительных правах, давно и пристально за ним, Петяшей, наблюдает, и именно знакомству с ним, Петяшей, Олег будто бы обязан тем, что права эти не так уж незначительны, как полагалось бы по возрасту и способностям. Именно этим, как оказалось, объяснялись и периодические заимообразные денежные вспомоществования, оказываемые им, Олегом, Петяше.
   А причина такого внимания была якобы в том, что Петяша также обладает нешуточными паранормальными способностями, не меньше, чем и Олег со товарищи, а может, даже посильнее любого из оных. Только сам об этих способностях до недавнего времени не подозревал - тем более, что находились они прежде в скрытом, "дремлющем" состоянии. Именно пробуждением этих паранормальных способностей, якобы, надлежало объяснять все чудеса, происшедшие с ним и вокруг него за последнее время. И именно этого момента вот уже пять лет с нетерпением ждал Олег вкупе со всем их паранормальным кагалом, так как на Петяшины способности их сообщество возлагает большие надежды. Одними этими надеждами, можно сказать, и живо по сию пору.
   Дослушав до возлагаемых на него надежд, Петяша коротко, нервно хохотнул: это уж было слишком. В собственной значимости, что ни говори, лишний раз утвердиться приятно, однако в то, что она настолько хоть для кого-то велика, обычно как-то в глубине души не верится.
   - Что за бред? - При этих словах губы его слегка растянулись, точно резиновые, будто бы приглашая собеседника вместе посмеяться над розыгрышем и тем этот розыгрыш завершить. - Ты это... что, серьезно?
   -- Я это серьезно, -- отвечал Олег. - Можем мы вовсе не так много, как хотелось бы, и с этим давно пора что-то делать. Наши есть много где. В силовых структурах, в муниципалитете, ну и так далее...
   - Что же они там, в этих силовых муниципалитетах, делают? - с горьким сарказмом спросил Петяша. - Анекдот рассказать? Приходит Пятачок к Винни-Пуху и говорит: "Винни, Винни, меня Макаревич с собою вместе сниматься пригласил!" Винни-Пух, конечно: "Да ну! Ты что! Да как? Да неужто - сам Макаревич?" А Пятачок отвечает гордо: "Я у него в следующей передаче бифштекс играть буду!" -- Он снова растянул губы в резиновой улыбке, приглашая собеседника посмеяться хоть и не смешному, зато ко времени помянутому анекдоту.
   Завидев его улыбку, Олег нервно дрогнул уголком рта, но от резкостей удержался.
   -- Вот затем ты нам и нужен, -- спокойно произнес он. - Чтобы... роли бифштекса не играть, в случае чего. У нас народ, хоть и способный, но... маломощный все-таки. Самые сильные могут, например, пару спичек двигать, не прикасаясь. Или свечу погасить. Я, например, только предугадывать могу, куда противник на площадке сейчас побежит. И то далеко не всегда срабатывает.
   -- Баскетбольщики... - саркастически усмехнулся Петяша. - Ну, лады. Что с вами поделать, договорились. Значит, почту, телеграф, вокзалы и Белый Дом я беру на себя... ну, а уж на президентское место вы сами человека подыскивайте, некогда мне с вами долго возиться...
   Вопреки ожиданиям, Олег даже не улыбнулся. В глазах его появился - хотя, быть может, это Петяше и показалось - какой-то благоговейный страх.
   - Ты... в самом деле можешь?..
   Вот теперь Петяше окончательно сделалось не до шуток.
   -- Слушай, кончай охуевать-то, -- все еще надеясь, что с ним просто-напросто шутят, заговорил он. - Ничего такого я не могу и не умею! Ни свечек гасить ни спички предугадывать...
   -- Ты сейчас, при мне, квадратный корень из восьмизначного числа извлек, -- мягко, но настойчиво прервал его Олег. - С точностью до сотых. Назвать любое число и случайно угадать - вероятность практически нулевая. Раньше ты как, хорошо считал в уме?
   -- С трудом, -- нехотя признал Петяша.
   -- То-то и оно, что с трудом. Не раз при мне сдачу в ларьках вычислял...
   -- Ну и что? Я, может, больше ничего и не умею! Кроме счета. Про этих... людей-счетчиков читал? Из них некоторые, помимо вычислений, вообще полные дауны! Это же...
   -- Знаешь, -- остановил его Олег, - давай не будем спорить. Бесполезно это. Мне и подумать страшно таким же образом, как эти, про которых ты рассказывал, путем жесткой провокации, проверять тебя на что-нибудь помимо счета... Кстати, за что мне всегда твоя писанина нравилась. Люди, как правило, говорят не связными словами, а бредят так себе чего-то сообразно собственным стереотипам, если вдуматься. Все к этому привыкли, хорошо друг друга понимают, и оттого чуть не любая попытка напрямую, без аллюзий и ассоциаций, как можно точнее вербально передать информацию им кажется бредом... Совершенно не воспринимается. Ты - может, единственный из нынешних литераторов! - это почувствовал и использовал. С чего бы? - Он сделал паузу. -Так вот, о чем я... Давай лучше, разойдемся пока; ты подумай, а, скажем, послезавтра я тебя разыщу. На вопросы отвечу, и все такое. Тогда и решишь. А теперь мне пора. Телефон у тебя прежний? Мобилу не завел?
   -- Прежний. Не завел.
   -- Ну, счастливо.
   Подхватив прислоненный к парапету рюкзак и вскинув его на плечо, Олег резко развернулся, быстро взбежал по наклонной дорожке наверх и пропал из виду.
   Петяша тупо проводил его взглядом и повернулся к воде. Рябь от легкого ветерка сверкала в лучах солнца, и поэтому казалось, что метрах этак в тридцати от Стрелки Васильевского острова Нева сплошь забита мелким, до прозрачности чистым ледяным крошевом. Примерно там, где крошево это становилось для Петяшина взгляда обычной грязноватой водой, лениво покачивалась на поверхности, поблескивала зеленым боком пивная бутылка.
   Голова, несмотря на основательное количество поплескивавшегося в организме коньяку, сохраняла приятную утреннюю ясность. Но соображать отказывалась наотрез. Что ж это? Еще один шизик, давненько не кажущему носа Боре под пару? Или как?
   Ладно, хоть не пугает неизвестно чем!
   Хотя сам факт внимания со стороны некоей могущественной, по словам Олега, организации, внедрившей своих людей в силовые структуры, органы городской администрации и еще черт-те куда, уже довольно страшноват.
   Конечно, на подобных паранормальных ведунах, если уж настолько зауважали, можно бы неплохо заработать... Но нет. Если люди большие деньги в тебя вложат, то и отдачи будут ждать соответствующей. Прятаться потом от обжуленных - занятие не шибко-то веселое.
   Нет уж, решил Петяша. Вот хуиньки! Пусть себе развлекаются по-своему, масоны хреновы, в меру сил и способностей, а у него, Петяши, и без того хватает...
   Рука сама собою потянулась за пазуху. Петяша глотнул еще коньяку, и взгляд его снова зацепился за плюхавшуюся невдалеке от берега бутылку.
   Спички, значит... А ежели - попробовать?
   Попробовать...
   А как? Как вообще к таким делам подступиться, с какого конца? Что конкретно нужно попробовать сделать?
   Вспомнив виденные когда-то забугорные "ужастики", Петяша устремил на бутылку немигающий взгляд и мысленно как бы потянул ее к себе. Поначалу бутылка вроде бы чуть-чуть двинулась к берегу, однако тут же стало ясно, что это Петяше всего лишь кажется.
   Тогда он снова сосредоточился на том, что хочет притянуть к берегу проклятую стеклопосудину. Сильно хочет. Так хочет, что кушать не может...
   Некоторое время не происходило ничего. Потом налетевший вдруг порыв ветра взъерошил Петяшины волосы, бутылка качнулась, хлебнула горлышком воды и - затонула.
  

54.

  
   В город ехали, в основном, молча, передавая по временам друг другу поллитровку какого-то непонятного коньяку, ухваченную в пристанционном ларьке. Только где-то уже около платформы "Броневая", когда опустели соседние лавки, Игорь заговорил:
   -- На случай, если наш спаситель не озаботился... Прямо сегодня, чем скорее, тем лучше, сядь и напиши бумагу о том, что нашел на улице пистолет и несешь сдавать его в милицию, как положено всякому законопослушному чемодану. Дату сегодняшнюю е забудь проставить. Завтра с утра - то же самое, уже с новой датой. Если, конечно, вообще собираешься и дальше держать при себе этот ствол. Для полноты картины можно еще обзавестись "свидетелем" того, что действительно нашел. Понимаешь? Могу я, да еще с женой, для пущей убедительности, договоримся.
   Димыч молча кивнул. Он и вообще-то был здорово подавлен всем пережитым, а тут, при упоминании об Игоревой супруге, снова вспомнилось то, чего не хотелось бы вспоминать. Откуда-то из самой глубины теплого коньячного озера в желудке поднялся и подступил к горлу тягучий, маслянистый пузырь омерзения. Вдобавок, возникло некстати перед глазами то, что осталось от "Володьки", серолицый, скорчившийся на полу...
   Димыча жестоко замутило. Чудовищным усилием воли подавив спазм в горле, он судорожно припал к горлышку бутылки.
   -- Ладно... - Отняв бутылку от губ, Димыч обнаружил, что голос его совсем "сел". - С этим все ясно. А вот, что мы дальше будем делать?
   -- Отдохнуть не помешает, -- поразмыслив, ответил Игорь. - Все равно ничего нам больше не остается, кроме как сидеть и ждать у моря погоды. Вопросов уйма, однако самим искать на них ответы -- пустая трата времени. Хотя бы потому, что неизвестно, где искать. Значит, посидим. Подождем, пока ответчики сами не явятся...
   -- А они явятся?
   -- Спроси у них... Впрочем, я так полагаю, этого Туза Колченогого мы не в последний раз видели. С чего бы, в самом деле, ему нас из лап всяких монстров вынимать? Если озаботился, значит, ему от нас что-то нужно. А, если так, -- появится. Никуда не денется. А если не появится... мы с этим, во всяком случае, ничего поделать не сможем.
   Игорь умолк. Димыч отвернулся к окну, за которым неспешно плыли назад, в сторону оставленного товарищами Петергофа, какие-то промышленного виду постройки, окруженные порядком запыленными зелеными насаждениями. Узнанное и пережитое за прошедшие сутки по всем понятиям было неимоверно жутким, однако чувства Димычевы словно бы онемели. Настолько, что совершенно не воспринимали никакой жути. Ощущалась лишь усталость, да еще смутный тяжелый страх перед повторением чего-либо подобного.
   В таком состоянии Димыч обнаружил себя впервые и нашел его крайне мерзким.
   Верно, пожалуй, говорят, будто любопытство до добра не доводит.
   Задние двери с грохотом разъехались в стороны, и из тамбура в вагон, твердо шагая, вошел патруль железнодорожной милиции. Димыч, еле-еле подавив в себе порыв вскочить и бежать, снова отвел взгляд к окну.
   Только взглядами не встречаться... Иначе внимание обратят...
   Но патрульные, не обратив никакого внимания ни на Димыча ни на кого-либо другого из пассажиров, прошагали сквозь вагон и убрались в передний тамбур. Из заднего на смену им явился мальчишка-газетчик, надсаженным голосом извинившийся за "очередное беспокойство" и немедленно после этого принявшийся маслом расписывать достоинства продаваемых им газет и прочих товаров.
   -- Да, и вот еще что... - неожиданно, точно вот только что вспомнив нечто важное, заговорил Игорь. - Сходи-ка ты к своему Петьке. Помирись... Ну, или не то, чтобы "помирись", а так, нормализуй отношения, пообщайся и посмотри, что к чему... Понимаешь?
   -- Не очень, -- честно сознался Димыч. - Как-то ты мнешься, гнешься... Несвойственен тебе подобный стиль общения. На что конкретно смотреть?
   -- Ну, что ж делать... Я сам толком не понимаю, чего ты там можешь высмотреть, но почему-то чудится мне, что можешь. Есть, что высматривать. А что - на месте сообразишь... Только в расспросы не пускайся, пообщайся этак нейтрально, понимаешь?
   -- Пожалуй...
   Электричка, натужно заскрипев тормозами, остановилась у платформы Балтийского вокзала. Немногочисленные пассажиры движимые необоримым транспортным инстинктом, неведомо зачем подстегивающим людей торопиться непонятно куда, устремились к дверям, расположенным в передней части вагона. От тесноты и толкотни процесс высадки существенно замедлился.
   Пропустив всех мимо своей скамейки, Игорь поднялся и не спеша заковылял к задним дверям.
   Димыч пошел за ним, стараясь держаться так, чтобы распоротый рукав пиджака был понезаметнее.
   По дороге к ближайшей от Балтийского вокзала тихой кофейне, что, как известно, расположена на углу Шкапина и набережной Обводного канала, Димыч все безуспешно пытался прийти в себя и идти, как обычно, расправив плечи и глядя прямо перед собой: все-то ему казалось, что любой попадающийся навстречу милиционер уже снабжен ориентировкой с его, Димычевыми, приметами. От этого хотелось съежиться, свернуться клубком, сделаться как можно более незаметным... Однако здесь примитивный инстинкт самосохранения как раз работал против хозяина, побуждая поведением своим выделиться из общей массы.
   -- А затем мы с тобой вот что еще предпримем, -- нарушил молчание Игорь. - Буде дней через несколько ничего не начнет проясняться само собой, пойдем прямо к этому вашему Флейшману. Помнишь, было говорено, он лохов разных надувает, обещает помочь компенсацию получить через суд, за наведенную будто бы порчу и прочий сглаз? Прикинемся такими вот лохами и придем. Посмотрим, что пациент из себя представляет вблизи.
   Тоска Димычева сделалась еще неизбывнее. Одного уже вблизи посмотрели. Чем, интересно, второй порадует...
  

55.

  
   Некоторое время Петяша по инерции еще смотрел, не моргая, на то место, где ушла под воду бутылка. Затем он закурил и, резко развернувшись, взошел по наклонной мостовой к проезжей части.
   Дело шло к полудню. Вокруг ощутимо поприбавилось оживления. Теперь на Стрелку сплошным потоком неслись с Дворцового моста машины, а протискивающиеся меж ними троллейбусы были набиты битком. Подкатывая к остановке, эти железные, душные коробки выплевывали наружу солидные порции своего содержимого, каковое, ошалело вертя головами, устремлялось на противоположную сторону, в направлении университета, что, учитывая плотность потока автомобилей, было делом отнюдь не легким. Те же, кто неизвестно сколько времени торчал на жаре, в пыли, ради сомнительного удовольствия дождаться и проникнуть в такую вот консервную банку, излишне поспешно, растрачивая слишком много энергии на ненужную толкотню и, как следствие оной, выяснение отношений с прочими жаждущими, устремлялись на штурм всех предоставленных входных дверей...
   Тьфу!
   Переменился и воздух: свежесть утра была теперь ощутимо испакощена выхлопными газами.
   Ясного, прозрачного утреннего одиночества - не осталось и следа.
   На смену ему явилось мутное, потное (солнце уже здорово припекало, отчего ногам в туфлях сделалось довольно неудобно) раздражение. Стало совершенно понятно, что вот сейчас, как бы ни не хотелось, придется возвращаться в переполненную квартиру, где снова будет не до писаний и даже не до размышлений, и деваться от этого некуда.
   Тяжело вздохнув и помянув нехорошим словом самую жизнь за то, что так уж полна безысходности, Петяша отмахнулся от подкатившего было сбоку молодого человека с сувенирами и пошел к Биржевому мосту.
   Надо, пожалуй, еще в магазин заглянуть по дороге...
   Квартира, как и представлялось, встретила его оживлением, успевшим сделаться привычным за последние дни. Катерина с Елкой за время Петяшина отсутствия развили бурную хозяйственную деятельность и теперь вовсю готовили обед. В магазин сходить, слава те, Будда Амида, видимо, доспели сами. Он, Петяша, едва войдя в первый, попавшийся по дороге, то бишь, тот, что на Добролюбова, тут же вылетел пулей на улицу, ибо запах там стоял... С одной стороны, обед, конечно, вещь хорошая. Но с другой - суета, каковою сопровождалось его приготовление, совершенно не располагала ни к чему хорошему.
   Поразмыслив малость в пессимистически-раздраженном ключе о судьбах, предназначениях и поиске оных, Петяша освободился от пиджака с галстуком, ополоснулся под холодным - на удивление, вопреки стоящим на дворе погодам - душем, сварил парочку чашек кофе, затем велел себе не мешать и, запершись в комнате, включил компьютер. Все равно, деньги, особенно большие, имеют тенденцию к убыванию, а это значит: пора вплотную впрягаться в творчество на продажу.
   И чем скорее, тем лучше.
   Допишем рассказ, решил Петяша. И заодно... заодно Володьку увековечим. Пусть приколется.
  
   ***
   Владимир Анатольевич Бабаков-Подольский, доцент с кафедры генетики и селекции, покачал головой. Уже около месяца он полагал (и не без оснований), что в списке кандидатов на очередное сокращение значится первым.
   -- Все это хорошо, -- сказал он, поеживаясь от сырого холода, царившего в квартире Николая Ивановича. - Так хорошо, дорогие коллеги, что.. э-э... с трудом верится. Мягко говоря.
   Собравшиеся у Николая Ивановича (ради такого случая детей пришлось, понеся нешуточные расходы, отправить в кино под конвоем супруги) - Древнерусская Филология, Военная Подготовка, История Философии и Религии и все прочие, общим числом четырнадцать человек - согласно закивали.
   -- Что ж, -- отвечал Николай Иванович, убавляя громкость телевизора, -- продемонстрируем сей феномен наглядно. Эдуард Витальевич, прошу вас!
   Ступив на порог, господин Пуговкин остановился и принялся судорожно раскланиваться.
   -- Я все рассказал моим друзьям, -- сказал Николай Иванович, -- но они не верят. Подтвердите же мои слова!
   -- Ну... Может, лучше бы я взял деньги, ушел с той передачи да молчал в тряпочку, а? Х-хе... Ну... Это все - правда. Бывает со мной иногда. Недавно милицейскую волну поймал - они бабу какую-то пьяную забирали...
   С места поднялся доцент Фащевский, преподаватель геотектоники и предмет белой зависти всех прочих: в свободное от университета время он заправлял собственной маленькой пирожковой. Именно это способствовало весьма упитанному облику его самого и всей его семьи, однако темные круги под его глазами ясно говорили, что никакие жизненные блага не достаются человеку задаром.
   -- Простите! Вы, собственно, о чем?!
   -- Ну, это, -- торопливо заговорил Эдуард Витальевич. -- В армии еще... ударился я головой, так черепушку пластинкой железной залатали, вот здесь, за ухом. А потом, уж работать пошел, выщелкнули мне по пьяни половину зубов. На золотые-то у меня - откуда? Помучился с железными - горячего не ешь, холодного не пей... Это ж разве жизнь? И тут дружок один, слесарем он работал в оборонном институте, в мастерских... В общем, поставил я ему литр, а он мне выточил протез из какого-то сплава...
   Профессор Дощук поднял тонкую до полупрозрачности руку.
   -- Минутку, -- проскрежетал он. -- То есть, вас следует понимать так, что вы, посредством этого зубного протеза, улавливаете... радиационные волны?
   -- Радиоволны, профессор, -- поправил Дощука Николай Иванович. - Но суть - именно такова.
   -- Нечего указывать на мои ошибки, -- неожиданно взбеленился Дощук. - Посмотрел бы я на вас, попадись вам в руки берестяная грамота века этак...
   Доцент Марков поспешил кивнуть Эдуарду Витальевичу, взиравшему на свару ученых мужей со странной смесью насмешки и почтения во взгляде.
   -- Ну да, вот... Когда это бывает, я всегда понимаю, что оно такое. Но сказать наверняка, когда оно случится - это нет... Иногда музыка какая-нибудь прорвется: тра-ля-ля - и до свиданья. Один раз Хазанов был... Однако так ясно, и чтоб без всякого радио - вот, только с товарищем ученым вчера получилось. Он мне все ответы нашептал в передаче этой... а потом говорит - опять же, на расстоянии: приходи, говорит, завтра туда-то в такое-то время. Ну, я пришел. Вот он я.
   Около минуты все молчали.
   -- Я обещал провести эксперимент в присутствии всех вас, -- заговорил доцент Марков, вынимая из ящика секретера стола стопку чистых с одной стороны библиотечных карточек (писчая бумага выдавалась преподавателям едва ли не по счету), а из кармана - ручку, беспечно оставленную кем-то из студентов на столе в аудитории. - Эдуард Витальевич, вот вам половина карточек; садитесь там, на диване. Я буду передавать вам то, что пишу на своей карточке, а вы записывайте услышанное на своей. Коллеги, присоединяйтесь - так мы наверняка исключим мою предварительную договоренность с Эдуардом Витальевичем. Готовы? Начинаем!
   Демонстрация заняла около получаса.
   -- Ну хорошо, -- с тяжким вздохом сказал доктор Лунин (Английская Литература Средних Веков и Эпохи Возрождения). - Вы нас убедили. И - что? Что с того? Требуются деньги на... так сказать, промоушн этого... так сказать, феномена? Вот, у меня тут пятнадцать рублей... Три дня как-нибудь обойдусь без обедов.
   Лицо Николая Ивановича озарилось торжествующей улыбкой. Он заговорил - и ораторское мастерство его поразило до глубины души даже видавших виды филологов и философов. Он сыпал соль на раны полной горстью. Он говорил о бедственном положении российской культуры, о нищете университетской профессуры и школьных учителей, о катастрофической разрухе в библиотеках, о миллионах долларов, ежемесячно выбрасываемых на рекламу, о поголовной коррупции в правительстве, о роскошных квартирах и непомерно дорогих автомобилях депутатов Госдумы. Он говорил, а коллеги слушали его с горящими глазами и пылающими сердцами; слушали, затаив дыхание.
   Наконец Николай Иванович замолчал.
   -- Да, все это - так, -- сказал доцент Соловьев, преподаватель старотибетского языка с Восточного Факультета. - Все это - правда, как ни больно признавать сей факт. Но - как говорят мои студенты - и че теперь?
   -- А вот что. - Николай Иванович обвел комнату широким взмахом руки. -- Коллеги! Здесь собрались сегодня люди, в сумме обладающие таким запасом знаний, какой и не снился постановщикам передачи "Не упустите шанс!". Они просто не в состоянии изобрести вопрос, на который хотя бы один из нас не знал ответа. Довольно жить в нищете, коллеги! Богатство лежит под ногами!
   Преподаватель истории Древнего Востока долго кашлял, прежде чем смог начать говорить.
   -- Ваше предложение, уважаемый коллега, совершенно очевидно. Очевидно настолько же, насколько оно бесчестно, неэтично и аморально. И я принимаю его!
   Раздались аплодисменты. Лишь один профессор Константинов, седой, как лунь, преподаватель древнегреческого языка и истории античной литературы, отрицательно покачал головой.
   -- Берегитесь, друзья! -- Слабый, надтреснутый голос его едва доносился до Николая Ивановича из последнего ряда. - Берегитесь hubris, греха неуемной гордыни. Ученому приличествует жить в скудости...
   -- Если это ваш разлюбезный Архимед проповедовал такую херню, -- возмущенно вскинулся майор Клячкин с военной кафедры, -- правильно его сограждане заставили отравиться!
   Щеки профессора Константинова неожиданно для всех порозовели.
   -- Это сказал Гесиод, вы, бурбон и неуч! -- воскликнул он. Но пыл его тут же угас. Профессор Константинов слабо махнул рукой. - А-а... Делайте, как знаете, друзья. Я - с вами.
   Провожая гостей, Николай Иванович выглянул на лестницу и увидел полную женщину лет пятидесяти, стоявшую у окна лестничной клетки.
   -- Соседка моя, Ксения Семеновна, -- шепотом пояснил Эдуард Витальевич, яростно подмигивая доценту через плечо. - Сожительница, можно сказать. Она не знает ничего. Я ей сказал - ученые меня в институт приглашают, на работу.
   -- Здравствуйте, -- сказала женщина, поджимая губы. - Уж не знаю, на что он вам, в институте вашем, годен - разве краны чинить. Но, если малость приработает, надо ему хоть приодеться. Мой-то, покойник, невысокий был да толстый, а то бы...
   Эдуард Витальевич смущенно ухмыльнулся, подхватил ее под локоть и увлек в направлении выхода.
   -- Честно говоря, меня эта женщина тревожит, -- проговорил доцент Бабаков-Подольский, глядя им вслед. - Не знаю, отчего, но определенно тревожит.
   -- Ну да, -- жизнерадостно воскликнул Николай Иванович, -- а как же! Вы ведь, коллега, старый холостяк!
   ***
  
   Обнаружив, что работа, как ни странно, в раздраженном образе работа пошла, Петяша решил пока что отставить рассказ в сторону и параллельно начать новый роман, замысел которого зрел в голове уже около года. Заодно исследовал методом научного тыка новый ноутбук. Ноутбук оказался немного пошустрее, чем компьютер, если судить по темпам загрузки текстового редактора, однако клавиатура его была непривычно мала, пальцам тесно. Вдобавок, снова - смутно знакомым образом - закружилась голова, к горлу подкатил приступ тошноты, в желудке вдруг закололо - да так, что Петяша согнулся пополам, прижав к животу ладони.
   Неизвестно, сколько времени просидел он так, но головокружение постепенно унялось. Почти одновременно с этим успокоилось и колотье в желудке.
   Прополоскав рот, чтобы избавиться от неприятного, тухлого какого-то привкуса, оставшегося после приступа головокружения, Петяша вернулся к своему старому компьютеру, открыл файл с собственным новым романом и с ходу навалял две с лишком главы. После этого мысль притормозилась: теперь следовало бы, ежели по-хорошему, этак "от фонаря" набредить в подробностях, страничек на пять, предполагаемое развитие событий и взаимоотношения промеж героев.
   Тут уже оказалось тяжелей. Сделав абзаца четыре, Петяша вдруг обнаружил, что сидит без движения, тупо уставившись в экран, и совершенно не понимает, чего ему от этого, нового, романа хочется.
   Тогда он попробовал - хотя бы через силу - бредить краткое изложение романа дальше, но вскоре и это сделалось невозможно трудным (бывает такое, когда работаешь долго и непрерывно: в какой-то момент руки буквально отказываются поднять очередной кирпич либо навильник сена). К тому же, набреженное после повторного прочтения показалось слишком скучным, слишком уж само собою разумеющимся и примитивным. Самоувещевания на предмет того, что и со всеми его предыдущими романами бывало ровно почти то же самое, что все его любимые в последние годы романы - и "Война и мир" и "Раковый корпус" и "The Clock-work Orange" и "One Flew Over the Cuckoo's Nest" и "Чапаев и Пустота", не говоря уж о разных мелочах типа Маркеса-Хемингуэя-Фолкнера-Сэлинджера и им подобных, в кратком изложении тоже покажутся полной ерундою, не помогали.
   Умонастроение не было таким уж незнакомым. Однажды когда-то, в один прекрасный день лет этак несколько назад, Петяша - тоже вдруг - обнаружил, что большая часть книг с семилетнего возраста любимых и почитаемых братьев Стругацких отчего-то больше не исторгает из него восхищенных "Ух ты!", "Вот это да!" и прочих оценочных междометий подобного рода. Произведения авторов, взрастивших на своих книгах аж несколько поколений русской технической и гуманитарной интеллигенции, так здорово отличавшихся от общего писательско-фантастического фона, теперь, при очередном прочтении, одно за другим неизменно вызывали ощущение, схожее с тем, что чувствуешь, пробуя влезть в такие удобные и любимые в детстве штанишки и маечку.
   А вот нынче возникло, значит, такое чувство, что он как-то непонятно и незаметно перерос и свое собственное творчество.
   Сознавать это было странно, н-но...
   Некие несформулированные резоны, какие-то неощутимые, то бишь, признаки неизбежности происшедшей перемены в наличии имелись.
   Интере-есно... подумалось Петяше. Чем больше дров, тем - дальше в лес...
   Что ж такое, в самом-то деле, получается? Если так пойдет и дальше... Мало того, что жить сделается скучно, ведь еще и не на что будет жить-то! Главное, ведь только-только начали платить за это деньги! И потом, если учесть, что вырастает он уже из собственного своего творчества, каковое для любого приличного писателя ближе, роднее и лучше чьего бы то ни было другого...
   Что же такое ему, Петяше, придется перерасти еще через несколько лет?
  

56.

  
   Размышления Петяшины были прерваны появлением Елки с Катей, сообщивших, что готов обед, что им хочется наблюдать телевизор, каковой по этому поводу неплохо бы как-нибудь в самое ближайшее время купить, что на дворе лето, а в летнее время года надлежит пользоваться, пока позволяет капризная петербургская погода, таким общественным институтом, как пляж... и тут же принявшихся освобождать от одежды и Петяшу и - заодно - друг дружку. Все это заставило часа на полтора забыть об очередном приступе футурофобии. И с тем большей силою футурофобия вновь прихватила Петяшино сознание, когда все трое сели, наконец, обедать - не одеваясь, по случаю жаркой погоды. Молча расправляясь с порядочным свиным бифштексом (Елка не умеет, наверняка, Катя готовила, и когда только успела так навостриться?..), Петяша изо всех сил старался отделаться от впечатления, будто что-то в мире и в нем самом, в Петяше, обстоит неправильно.
   Неправильно, и все тут; не бывает такого, не может быть...
   Чего именно "такого" не бывает, Петяша не смог бы, пожалуй, объяснить и самому себе - слов нужных не находилось, не сформулировать было никак, и тем тревожнее делалось ему.
   Да что за еб твою мать, в конце-то концов!?
   Едва в голове Петяшиной отзвучало эхо последнего слога приведенной выше весьма содержательной и конструктивной мысли, из прихожей послышался стук. Пришелец, видимо, вначале долго и безуспешно пытался давить кнопку изничтоженного Петяшей за вредоносность звонка; стук был нетерпеливым, громким, точно еще чуть-чуть, и в дверь начнут колотить ногами.
   Неторопливо поднявшись, Петяша успокаивающе огладил грудь Кати, а Елку слегка поцеловал в лоб, по дороге в прихожую сдернул с крючка на двери в ванную махровый халат, продел руки в рукава, запахнулся и крутанул замок.
   Здра-асте, кого не видели...
   На лестнице стоял Димыч. И это обстоятельство - непонятно, отчего - как-то не радовало на сей раз.
   -- У тебя что? Опять фазу вырубили? - спросил он вместо приветствия. - Чего звонок не работает?
   -- Я его дезавуировал, - также вместо приветствия отвечал небрежно Петяша, пропуская Димыча в прихожую и делая рукой указующий жест в сторону комнаты. - Без выходного пособия. За исключительные назойливость и неблагозвучность. По делу пришел, или как?
   Димыч смутился. Петяша раньше вообще никогда не задавал подобных вопросов. Определенно, отсюда следовало, что его, Димыча, приходу не рады.
   Когда ж это такое бывало?!
   А Петяша и вправду не шибко-то был обрадован нежданным визитом. Осталось у него от последней встречи с Димычем какое-то неприятное ощущение. Неправильное.
   Вдобавок, Димыч и сегодня, непонятно почему, ощущался неправильно. Возможно, оттого, что обычно он бывал куда как более уверен в себе, и уверенность его прежде всегда сообщала Петяше некий душевный уют и спокойствие: вот, мол: существует рядом человек, который все понимает и на все даст ответ, и выручит в случае чего...
   Все это Петяша скорее чувствовал, чем понимал сознательно, и потому в мозгу его образовалась лишь одна внятная мысль:
   Эх, и зачем все так выходит? Неуютно как-то...
   -- Вот что, -- начал он, проведя Димыча в комнату и прикрыв дверь. - Разобраться треба. Я так думаю, как-то не по-хорошему мы в прошлый раз... побеседовали. И сегодня - нутром чую - что-то не так. Не знаю, как это сказать... Отношения прежнего нет.
   -- Пожалуй, да, -- после некоторых раздумий согласился Димыч. - Ничего не могу поделать; ну не нравится мне, как ты решил... отмахнуться, что ли, от всего, что произошло; забыть, в надежде, что само кончится... Неприятно как-то было, когда ты - да с радостью еще с такой - про инстинкты тогда заговорил.
   Димыч было остановился, но Петяша упорно молчал, точно выжимая из товарища продолжение сентенции: слова Димыча тоже ощущались неправильно.
   Наконец, так ничего и не дождавшись, -- Димыч неколебимо молчал - он заговорил сам, путаясь в словах, запинаясь о слоги:
   -- Сдается мне, ты что-то... не то говоришь. Словно бы... стараешься главное спрятать... загородить чем-то второстепенным. Тоже, промежду прочим, выглядит не шибко... - Умолкнув на секунду, Петяша разом, точно ныряя с маху в холодную воду, рубанул: - Ну? Может, расскажешь все-таки? Или как?
   Димыч молчал. Что он мог сказать? Да, все, что сказал Петяша, было сущей правдой. Однако то, важное, отчего-то никак не хотело облекаться в слова. Больше того: самая мысль о том, что выйдет, ежели это "важное" таки возьмет вдруг, да и выразится в словах, пугала. Все это было непонятно, а Димыч к непониманию не привык. Всякий раз находил это состояние крайне мерзким.
   -- Ну? - поторопил Петяша.
   -- А чего "ну"?! - озлился вдруг Димыч - больше на самого себя, чем на что-то еще. - Чего "ну"?! Не могу я! Не получается! Понял? - И тут же, из-за этого вымученного признания, сделался еще более отвратителен сам себе, однако ж повторил, понизив уже голос: -- Не могу...
   Петяша окинул товарища оценивающим взглядом. Димыч все так же, как и раньше, стимулировал его, Петяшину, уверенность в себе, но другим манером. Нынешний облик Димыча заставлял волей-неволей утверждаться в собственном превосходстве.
   Неужто ж?..
   Неужели и Димыч мается тем же точно ощущением внутренней неправильности? Так ведь - побеседовать надо! Ум - хорошо, а два...
   -- Ну, подожди ты на немощь плакаться, -- заговорил Петяша возможно мягче, чтобы Димыч, не дай бог, не обиделся. - Дай-ка, я сейчас по порядку изложу. Сегодня утром...
   Но Димыч, не дослушав, вдруг вздрогнул, точно ужаленный шилом в задницу, и обернулся всем туловищем к двери. Подняв взгляд через его плечо, Петяша увидел стоящую на пороге - в чем мать родила - Катю. Общее настроение сцены тут же вызвало прилив радостного, теплого возбуждения.
   Ишь, развлекается...
   -- Ой, Дима! Привет! - с небрежной радостью, точно знала Димыча едва ли не с самого детства, сказала она. - Ты куда пропал в тот раз? Ой... Вы здесь ругаетесь, что ли? Что случилось?
   Димыч молчал, явно до шока пораженный открывшимся его глазам зрелищем.
   -- Иди, -- велел Петяша в порядке последней отчаянной попытки спасти только-только начавшийся разговор. - Нечего гостей смущать; лучше свари кофе нам... пожалуйста.
   Катерина, пожав плечиком, упорхнула, весьма соблазнительно крутанув задом на прощанье.
   Димыч все так же молча развернулся к Петяше спиною, в несколько шагов оказался у входной двери, привычно отпер замок и вышел на лестницу. Дверь, закрываясь за ним, звучно треснула о косяк.
   Пожав плечами, Петяша отправился на кухню.
   -- А гость где же? - с хитринкой спросила Катя, лежавшая животиком на столе и медленно, не торопясь, очень уж не торопясь, заряжавшая джезву.
   -- Сбежал от вас гость. Испугался: съедят, мол, совсем!
   С этими словами Петяша рывком сбросил на пол халат и безо всяких прелюдий вошел в Катю, давно уж, как оказалось, готовую к этому, предоставив Елке самой изобретать способ подключиться к забаве.
   Не получилось разговора, мелькнуло в голове сквозь сгущающийся влажный туман, сквозь Катины бедра в ладонях, сквозь Елкины коготки, забегавшие по спине и ягодицам.
   Впрочем, и хрен с ним. И не жалко. И не должно было ничего получиться.
   Такой исход, непонятно отчего, оставлял впечатление правильного.
  

57.

  
   Димыч, едва не кубарем скатившись по лестнице, смог затормозить и перевести дух только в ведущей на улицу подворотне. Он был отвратителен самому себе, как никогда прежде.
   Оставалось лишь надеяться, что Петяша, минуту назад сделавшийся ему еще неприятнее прежнего, не заметил его, Димычевой слабости.
   Тввва-арь, а?! Это ж как встал-то моментально!
   Несмотря на все видимые доказательства обратного, Димыч не сомневался: он ничего не перепутал, этой девушки, женщины, бллин; пробляди этакой на свете не существует. Куда она исчезала, оставив на краткое время Петяшу, кто ее знает... Но зачем дала ему, Димычу, в руки телефон, по которому заведомо никуда не дозвонишься? То есть, как раз дозвонишься, и узнаешь о ней всю подноготную?
   Впрочем, да... Петька-то, кажется, не поверил... Или поверил, но и здесь хочет решать проблему методом научного страуса?
   В голову закралась предательская по сути мыслишка: а что, если все это - тривиальная шизофрения на почве зависти к Петяшиной беззаботной жизни и успехам у женщин? И Петяша вдобавок заметил эту зависть - вон ведь, как лучился самодовольством, паразит!
   Чтобы отогнать эту мыслишку, Димыч припомнил все, что доводилось ему читать о ведьмах, женщинах-оборотнях, суккубах и прочих явлениях в том же роде, и оценил свое с Игорем положение.
   Получалось - не шибко-то. Если он, Димыч, прав, и Катя - дело рук того же Флейшмана... какой же силы магией обладает этот тип? К которому, кстати, Игорь задумал на днях наведаться в гости... На что еще способен?
   При воспоминании об Игоре в бедной Димычевой голове взбурлили все неприятные впечатления разом: стальной арбалетный болт в голове Дамира Султангареевича, перестрелка, мерзкие, тряские останки мертвяков на грязном линолеуме, Игорева жена и, наконец, вот этот оживший труп... к которому его, Димыча, так отвратительно, неодолимо, до полного помутнения головы, влекло.
   Он прислонился к стене, пачкая пиджак о пыльную штукатурку. Кружилась голова. Тошнило. До сих пор не было найдено логического объяснения: с чего, собственно, он, Димыч, так уверен, что не случилось с этим клятым телефонным звонком ошибки, и тем не менее он все же был в этом уверен абсолютно, но тогда получалось непонятно, как он - за считанные ведь минуты! - дошел до подобной зависимости от нее... и потому от страха и злости на самого себя хотелось выть в голос. Ничего, подумалось вдруг, попробуем.
   Справимся. Я вам, блллин, не страус. Разум превыше всего. Разум непобедим.
   В подворотню с улицы вошла, опираясь на палку, бабка с кошелкой в свободной руке. Приостановившись, смерила Димыча исполненным маразматической злости ко всему молодому и свежему взглядом и заковыляла дальше, во двор, оставив за собой сильный запах немытого дряблого тела.
   Вот оно. Пожалуйста! Обязательно ли человеку иметь хоть какое-то отношение к разуму? И что такое этот разум есть? Вечный, тв-вою мать, вопрос...
   Охваченный новым сильнейшим приступом омерзения, Димыч резко оттолкнулся плечом от стены и отправился на Пушкарскую, ловить такси. Домой, домой! А завтра с утра позвонить Игорю, приступить к исполнению задуманного.
   И... на днях выбрать время, чтобы заглянуть к Петяше еще раз. Возможно, его (должно же быть на свете хоть какое-то везенье! ) не окажется дома...
  

58.

  
   На следующее утро Петяша снова проснулся исполненным смутной, неудобной какой-то, безадресной неприязни. Поэтому он, без энтузиазма пройдя обычную процедуру пробуждения, выгнал женщин погулять и присмотреть, раз уж так приспичило, не шибко дорогой телевизор, а сам опять уселся за компьютер - по капле выдавливать из себя роман.
   Роман, как и давеча, не пошел. Мир словно бы иссяк, опустел и потому не мог больше поставлять Петяше мысли и ощущения, необходимые для того, чтобы писать. Возникло на миг даже впечатление, будто миру, сделавшемуся вдруг таким маленьким, больше нечего дать ему, Петяше.
   Промучившись с полчаса, Петяша закрыл файл с романом и вновь принялся за незавершенный рассказ. Рассказ, в отличие от романа, покатился гладко и споро, точно по накатанной колее.
  
   ***
   Вечером следующего воскресенья Эдуарду Витальевичу были заданы вопросы о том, кто был родоначальником династии Аббасидов, на какие периоды делится творчество Пабло Пикассо и на какие княжества была поделена Киевская Русь в X веке нашей эры. Отвечал он неизменно правильно (передатчик, на скорую руку сляпаный Николаем Ивановичем для усиления сигнала, работал, как часы), и общая сумма выигрыша составила тридцать тысяч. После этого Эдуарду Витальевичу было рекомендовано продолжить игру на следующей неделе.
   Ученые праздновали победу.
   -- Быть может, на этом следует остановиться? -- предположил профессор Константинов.
   -- Но, коллега, на каждого придется всего по тысяче с небольшим! -- возразил Николай Иванович.
   -- По тысяче... - медленно проговорил доцент Назаров, преподаватель Истории и Философии Религий, причем голос его дрогнул.
   -- Привыкайте мыслить масштабно, коллега, -- авторитетно произнес Николай Иванович. - Я полагаю, следует продолжать, пока на каждого не придется по две тысячи долларов! Минимум по две!
   ***
   На протяжении марта Эдуард Витальевич правильно назвал всех инженеров, руководивших постройкой моста Лейтенанта Шмидта в Санкт-Петербурге; двадцать три карликовых звезды в порядке возрастания; все династии, правившие Китаем, и всех русских царей, не принадлежавших к династии Романовых в хронологическом порядке; верно изложил системы пропорционального представительства, принятые в скандинавских странах и Швейцарии, формулы Френе для пространственной линии, суть двадцати четырех традиционных размеров в валлийской поэзии и значение тридцати двух символов книги Пополь-Вух; безошибочно опознал двенадцать протоэтрусских артефактов среди россыпи прочих, выбрал из девяти берестяных грамот три новгородских, а из трех египетских папирусов - тот, что не являлся палимпсестом, и... сделался национальным героем.
   Его портрет был напечатан на обложке еженедельного журнала "Огонек".
   И даже сам Президент Российской Федерации в ходе важной пресс-конференции ответил на какой-то каверзный вопрос так:
   -- Ну, это уж я не знаю. Я вам -- не Эдуард Витальевич... понимаешь!
   Впрочем, в телевизионные трансляции данная реплика, конечно же, не вошла.
   ***
   За час до начала седьмой передачи с участием новой звезды экрана Николай Иванович выставил на стол трехлитровый баллон домашнего вина, полгода назад присланный тещей и сберегавшийся в семье до особо торжественного случая. Теперь он мог позволить себе такие жесты.
   Майор Клячкин объявил, что приценивается к "Волге". Геолог Фащевский застенчиво заметил, что "Вольво", наверное, лучше.
   Наконец на экране появился Влад Якунщиков.
   -- Добрый вечер, друзья! Добрый вечер! Эдуард Витальевич! Вы, я вижу, приоделись! Естественно, вы-то можете себе это позволить на вашем счету уже двести семьдесят две тысячи американских долларов!
   Кадр сменился: на экране возник Эдуард Витальевич, чинно восседавший в первом ряду, на местах для почетных гостей. К этой передаче он отчего-то сменил своеобычный дикой расцветки свитерок на мешковатый, но при том слишком короткий для его роста тускло-малиновый пиджак, ярко-черные, точно новая флотская шинель, брюки, собравшиеся над башмаками в гармошку, и розово-голубую полосатую сорочку с зеленым галстуком.
   -- Ну, это... - Эдуард Витальевич смущенно ухмыльнулся. - Когда собираешься жениться, так надо ж выглядеть...
   -- Как-как?! -- Ведущий широко развел руками. - Жениться!? Как вам это нравится, господа?! И, может быть, ваша избранница - чисто случайно - сейчас находится в студии?!
   Пока Ксения Семеновна поднималась на подиум, Эдуард Витальевич объяснял:
   -- ... ну, она и говорит: Эдик, на тебя теперь столько народу смотрит; надо бы хоть малость причепуриться... поприличнее чтобы, вот.
   -- "Причепуриться"... Как точен наш народ в выборе лексики... -- прокомментировал наряд Эдуарда Витальевича филолог Лунин.
   Далее, как обычно, пошла реклама, сменившаяся обычной торжественной процедурой отпирания дверей и вскрытия конверта. Наконец Влад Якунщиков запустил в конверт руку.
   -- Итак... после смерти Александра Македонского на Востоке была основана так называемая Новоперсидская правящая династия. Принадлежавших к этой династии правителей насчитывалось двадцать восемь. Итак, Эдуард Витальевич, через двадцать секунд вы - за тридцать четыре тысячи долларов, исключительно для разминки (смех в зале) назовете нам их!
   Оркестр в студии заиграл.
   -- Давайте! -- скомандовал Николай Иванович.
   -- Артаксеркс Первый, -- забормотал доцент Макаров с истфака, загибая пальцы. -- Сапор, Гормисдас, Варахан, Нарсес...
   -- Артаксеркс Первый, -- повторил Николай Иванович.
   Музыка смолкла.
   -- Ваш ответ, Эдуард Витальевич! -- потребовал Влад Якунщиков.
   -- Как убедительно волнуется, а? -- прокомментировал Лунин. - Арти-ист...
   -- Ну-с, кто же был первым? -- поторопил ведущий.
   Эдуард Витальевич молчал.
   -- Артаксеркс Первый! -- прорычал Николай Иванович, приблизив лицо едва не вплотную к экрану телевизора, словно это могло помочь Эдуарду Витальевичу услышать его.
   -- Что-то не так, -- озабоченно сказал Бабаков-Подольский. - Он вас не слышит, коллега! Может быть, что-то не в порядке?
   -- Да что тут может быть не в порядке?! -- заорал Николай Иванович. - АРТАКСЕРКС ПЕРВЫЙ!!!
   Внезапно Эдуард Витальевич ахнул и с маху прижал ладонь к губам.
   И тут Николай Иванович понял...
   -- А-а!!! -- раненым зверем застонал он. - Эта клятая баба! Она, в довершение к новому костюму, заставила его заказать новый протез!!!
   -- Hubris... - пролепетал профессор Константинов. По щекам его медленно ползли прозрачные старческие слезы. - Кого боги хотят уничтожить...
   ***
  
   Оттарабанив на клавиатуре последнее многоточие, Петяша удовлетворенно откинулся на спинку стула и закурил. Первая же затяжка вышла неимоверно мерзкой на вкус, точно сигара вместо прекрасного табачного листа была скручена из старого, прокисшего войлока. Закружилась голова, перед глазами поплыли радужные круги. Да что ж за притча... неужели придется сдаваться врачам?
   Обвиснув на стуле, Петяша посидел некоторое время неподвижно и мало-помалу пришел в себя. В голову пришла бредовая мысль: уж не связаны ли эти странные недомогания с новым рассказом? Да нет же, ерунда, не бывает такого. Конечно, вокруг за последнее время произошло уже достаточно такого, чего не бывает на свете, но именно это и подтверждает, что нежданно образовавшаяся в организме немощь с рассказом никак не связана. Сколько ж, в самом-то деле, чудес может произойти с одним человеком почти в одно и то же время? Ну, одно, много - два. Нет, рассказ тут, определенно ни при чем. Просто совпадение. Иначе - это было бы уж слишком.
   Ну что ж, рассказ вышел неплох. Но, если честно, это же не его рассказ! Он просто изложил по-своему сюжет Авраама Дэвидсона. Наверное, потому все и двигалось лучше некуда. А вот с романом - как теперь и что?
   Вздохнув, Петяша раздавил в пепельнице окурок сигары, вновь открыл файл с началом нового романа и тупо уставился в монитор. Мир все так же был бессилен служить пищей для сознания.
  
   Димыч проснулся с рассветом - внезапно, будто что-то толкнуло в бок - да так и не смог заснуть снова. Против ожидания, домашний покой не смог сгладить, вычистить из памяти всю вчерашнюю (да и не только вчерашнюю) мерзость. К тому же, стоило только отвлечься, перед глазами словно бы вновь появлялась Катя, обнаженная, неодолимо желанная, и вместе с тем, до дрожи омерзительная. Чтобы не думать о ней, Димыч созвонился с Игорем, подняв его, по Игоревым понятиям, ни свет ни заря (да еще - с жестокого похмелья) и договорившись о совместном походе к Петяше; обзвонил без особой нужды еще нескольких знакомых и лег было на диван читать приобретенный месяца два назад в букинистическом странный роман под названием "Нerovit's World".
   Однако чтение требовало слишком большого напряжения. Стоило хоть малость расслабиться, снова появлялось перед глазами, заслоняя строчки, обнаженное тело Кати. В голове без конца прокручивалась, точно записанная на коротенькое колечко магнитофонной пленки, мысль.
   Неужели же вправду схожу с ума?
   Возможности повредиться в уме, потерять себя, утратить способность наслаждаться анализом окружающего Димыч всю свою жизнь боялся больше всего на свете. До судорог. До пронзительного холода в животе. Казалось... нет, даже не казалось, а как-то так ощущалось на самом темном и глубоком уровне подсознания, что это должно быть страшнее самой смерти.
   Неужели же, вправду? И все из-за какого-то...
   Да, теперь, несмотря на давнюю дружбу, Петяша и впрямь казался ему жутким, опасным ничтожеством, каким-то непонятным образом завлекшим его, Димыча, в ту область деятельности, где он, Димыч, заведомо проиграет, и дожимающим, добивающим его, беспомощного...
   Димыч с остервенением швырнул книжкой об стену, что заставило встрепенуться забытую было боль в раненой руке.
   Хуй тебе, тварь!
   Он вовсе не спятил. Он просто немного устал. Он отдохнет - совсем чуть-чуть, самую малость! - и еще покажет этой похотливой, бессмысленной, отвратительно везучей скотине, что мир по праву принадлежит тем, кто умеет, не полагаясь на слепую удачу, встречать врага лицом к лицу, опираясь лишь на холодный разум!
   Ледяная, спокойная злоба, словно бы переполнившая тело, заставила Димыча упруго вскочить с дивана. Пора! Сейчас он, не дожидаясь вечера, отправится к Игорю и...
   Из прихожей раздался телефонный звонок. Чертыхнувшись, Димыч в три широких шага подошел к аппарату и снял трубку. Звонили, оказалось, со службы - ни раньше ни позже, а именно в данный, самый неподхолдящий для этого момент служебные дела неотложно требовали его, Димычева присутствия.
   Повесив трубку, Димыч снова выругался и принялся одеваться. Ладно, успеет он и туда и к Игорю, все равно последнему нужно, похоже, как следует выспаться и избыть похмельную головную боль.
   Освободился Димыч лишь к вечеру, как раз вовремя для того, чтобы успеть за Игорем в назначенный срок. Он подкатил на такси к его парадной и, поднимаясь по лестнице, увидел, что знакомая, крытая тускло-коричневой краской дверь с заткнутым винной пробкой отверстием от глазка, распахнута настежь.
   Из квартиры чуть слышно доносился плач.
   Холодея, Димыч шагнул в квартиру и машинально прикрыв за собою дверь.
   В кухне, начинавшейся сразу за крохотным "предбанником", который и прихожей-то не назвать, сидела спиною к дверям, спрятав лицо в ладонях, Валентина. Плечи ее вздрагивали.
   -- Что... - Димыч осекся, проглотил холодный ком, подступивший к горлу вследствие недобрых предчувствий. - Что случилось? Где Игорь?
   -- У... у... у-умер, -- сквозь рыдания отвечала Валентина.
   -- Как?!
   Метнувшись к столу, Димыч изо всех сил сжал плечи плачущей женщины, встряхнул и снова почувствовал на всю жизнь врезавшийся в память неопрятный запах. Волна знакомого омерзения точно накрыла его с головой.
   -- Как умер? Отчего?! - превозмогая себя, спросил он.
   -- От инсульта, -- неожиданно зло, отрывисто ответила Валентина. - Убери руки.
   Реакция ее заставила Димыча сбавить тон.
   -- От какого еще инсульта? В его-то возрасте?
   Из последовавшего за сим рассказа выяснилось, что накануне, поздно вечером, к Игорю заявились двое коллег-журналистов, дабы вместе отметить какой-то свой журналистский успех. Отмечание длилось едва не до утра, затем Игорь, выпроводив гостей, лег спать, был разбужен его, Димыча, телефонным звонком, немедленно после которого его и прихватило. Да так прихватило, что даже до приезда "скорой" не дотянул.
   Такие дела.
   По мере осознания масштабов происшедшего Димыч все больше и больше исполнялся страха и недоумения.
   Как же так? Сроду он никогда на здоровье не жаловался...
   Одним словом, к концу сбивчивого, то и дело прерываемого плачем повествования Димыч полностью утвердился в мысли, что смерть Игоря вызвана не только естественными причинами. Тот факт, что убежденность эта ни на чем пока не основана, его не волновал. Он был уверен на сто процентов, он знал, что не ошибается, и все тут!
   -- С кем он пил? - резко спросил Димыч, стоило Валентине замолчать и снова спрятать лицо в ладонях. - Фамилии, адреса; ну!
   Ему лишь с огромным трудом удавалось преодолевать брезгливое отвращение от вынужденного общения с той, которая когда-то воспользовалась им, точно игрушкой, и не шибко бережно отложила в сторону. Но загадку во что бы то ни стало следовало разрешить до конца.
   Интересно, подумалось некстати, а она меня узнает?
   При этой мысли он вдруг помимо хозяйской воли поднялся, отвердел в штанах, совсем как тогда, в санатории... Теперь к брезгливости присоединилось и невыносимое отвращение к самому себе.
   Еще не хватало, чтобы увидела...
   -- Калашников и Гилев, -- не поднимая лица от ладоней ответила Валентина. - Адреса в том большом коричневом блокноте, возле телефона, сам найдешь. Переписывай и уходи. И... не появляйся больше здесь, ради бога!
  

59.

  
   Выйдя из парадной, Димыч вдруг почувствовал необычайную усталость и, вдобавок, неприятную сосущую пустоту где-то чуть ниже узла галстука. Воздух, только-только начавший остывать к ночи, показался отчего-то до содроганья холодным. Он дошагал до ближайшей дворовой скамейки, тяжело опустился на отполированные множеством задниц брусья...
   Ничего, ничего... Просто немножко устал. Сейчас отдохну малость, и...
   Что делать дальше, Димыч представлял себе совершенно отчетливо.
   В первую голову следовало подробно побеседовать с этими Калашниковым и Гилевым. Инструмент на случай необходимости оживления беседы - старенький "макаров", ради понту купленный им, тогда еще семнадцатилетним сопляком, нелегально - покоился за пазухой, рядом с заявлением о его находке.
   Следующий шаг - во что бы то ни стало прорваться в "скворешник", к Николаю, и любой ценой выкачать из него все, что возможно. А потом...
   Потом, будет видно.
   Выкурив подряд две сигареты, Димыч поднялся со скамьи и отправился к Левашовскому проспекту ловить машину. Денег имелось достаточно - перед выходом из дому он извлек из тайника все отложенные на покупку лучшего жилья доллары и часть их по дороге на службу успел разменять на рубли.
   Николай Калашников, проживавший в районе "Пионерской", на проспекте Королева, оказался с виду человеком поразительно обыкновенной внешности, куда больше подходящей для педагога, чем для журналиста, - то есть, невысоким, чуть полноватым блондином лет сорока пяти. Вдобавок, и в голосе его постоянно проскальзывали с детства любому знакомые по множеству кинофильмов интонации доброго педагога - именно в такой манере экранные учителя русского языка и литературы объясняют своим подопечным урок. Жена его как раз в момент Димычева появления отправлялась гулять с ребенком, девочкой лет пяти, и потому никаких помех разговору не приключилось.
   Услышав о смерти Игоря, Калашников заметно и искренне расстроился:
   -- Ох ты; как же так... Такой замечательный журналист... был... и ведь ровесник мне... Чтобы в таком возрасте - да инсульт... да еще вот так сразу...
   -- А ведь вы с ним пили вчера допоздна, Николай Николаевич, -- медленно, дабы ничего не упустить в реакции пациента, произнес Димыч. - Отчего с ним, собственно, инсульт и приключился.
   Калашникова словно бы внезапно шарахнули по затылку чем-то, слишком мягким, чтобы сшибить с ног, но достаточно тяжелым, чтобы изумить до глубины души.
   -- Я, молодой человек, -- после довольно продолжительного молчания заговорил он, -- вчера допоздна а, точнее, вплоть до открытия метро, пребывал в редакции "Невского времени" и работал со своей статьей. А спиртного ничего, даже пива, не пил уже с лишком две недели. За отсутствием денег на такие роскошества.
   Здесь, сквозь изо всех сил подавляемую тревогу, в голосе Калашникова проступила еще этакая привычная, перманентная усталость, наверняка хорошо знакомая всем, кому приходится - не ради себя, но ради семьи, скажем, или еще чего-нибудь, за что надлежит отвечать - постоянно прыгать выше головы.
   Сделав паузу, он продолжал:
   - И потому я хотел бы знать, для чего вы сказали то, что... то, что вы сказали только что. Для чего потребовалась эта провокация? Или, может быть, это розыгрыш?
   Недоумение, возмущение и испуг его были вполне искренними, в этом у Димыча не возникло ни малейших сомнений.
   Что же это получается?
   -- Вы, пожалуйста, не бойтесь, не волнуйтес, -- заговорил он по возможности мягче, -- но все это далеко не розыгрыш, и не провокация... Как бы объяснить... В общем, мне смерть Игоря Величко кажется странной, и потому я очень прошу вас сейчас, при мне, позвонить вашему коллеге, Борису Гилеву, и, ничего не объясняя, убедить его немедленно приехать сюда. А затем мы, все втроем, поедем к... к вдове Игоря. Это она утверждает, что пили вы вместе. Такси я оплачу.
   -- Да какого ч... - начал было Калашников, закипая, но тут же осекся: в лицо его смотрел ствол "макарова". - Что вы...
   -- Я вас очень прошу, -- с усталой настойчивостью повторил Димыч. - Пожалуйста... Игорь никогда не жаловался на здоровье. Если его... супруга, с которой я до недавнего времени не был знаком, вышла за него замуж ради того, чтобы вскоре остаться вдовой с приличной квартирой в центре... Мне будет очень обидно, если она избежит заслуженного наказания.
   Последнее было сымпровизировано на ходу. Если двое дают совершенно противоположные показания, значит, кто-то из них врет. И если даже этот Калашников вот настолько убедительно врет, проще всего сделать вид, что он, Димыч, поверив ему, переключил подозрения на Валентину. Пусть пациент - на всякий случай - думает, будто ему нечего опасаться. От этого, как правило, рано или поздно теряют осторожность.
   Калашников, дослушав сентенцию, сделался вдруг подтянут и резок.
   -- Извините. О таком варианте я не подумал. Хорошо, -- сказал он. - Сейчас я, ничего не объясняя, вызову сюда Гилева. По крайней мере, постараюсь. Только прошу: внимательно следите за тем, что я буду говорить, дабы у вас не возникло ненужных подозрений на мой счет. А пистолет спрячьте. Жена с дочерью могут вот-вот вернуться, и им совершенно незачем... э-э... наблюдать подобные сцены. Игорь... э-э... был и моим другом. Если вы считаете, что его... что ему могли помочь умереть, я и без пистолета помогу вам проверить... обоснованность ваших опасений. Идемте.
   Вместе они вышли в прихожую, где Калашников, накрутив номер, в нескольких словах попросил Бориса Гилева приехать как можно скорее к себе, не преминув сообщить, что деньги, потраченные на такси, ему будут возмещены, и поразительно быстро добился согласия. Затем хозяин - вероятно, чтобы скоротать время, а заодно убедить гостя в искренности своего намерения сотрудничать - предложил Димычу чаю.
   Прибывший через полчаса Борис Гилев оказался низеньким крепким бодрячком лет пятидесяти, очень похожим с лица на известного в известных кругах самодеятельного песенника Юлия Кима. По мере того, как Димыч вводил его в курс дела, он был искренне возмущен возникшими на его счет сомнениями, но, дослушав до конца и поразмыслив, согласился, что история вполне может оказаться довольно темной.
   -- В самом деле! Мало ли... Действительно, такой всегда был здоровый, спортивный, несмотря на ногу и, вдруг, инсульт... Ладно, допивайте чай, и поедем. Подождите-ка, у меня там с собой... Раз уж Колина супруга в отлучке...
   С этими словами он пошел в прихожую, где оставил привезенную с собой черную, давно не видавшую воды и мыла, пластиковую сумку, что носят через плечо.
   Установившееся было за столом молчание нарушил Николай Николаевич:
   -- Дима, еще чаю?
   Димыч отрицательно покачал головой.
   -- Зря. Чай у меня особенный. Вот посмотрите...
   С этими словами он добыл с полки, висевшей за его спиной, старую чайную жестянку, открыл ее и сунул Димычу под нос.
   Машинально подавшись вперед, чтобы заглянуть внутрь жестянки, Димыч не увидел в ее содержимом ничего особенно примечательного.
   -- Вроде бы чай как ча...
   Договорить он не успел: от тяжелого удара по затылку потемнело в глазах. Позвоночник ватно обмяк; Димыч как-то осел, точно стекая с табурета, и почти беззвучно сполз на пол.
   Сквозь гул, сразу же переполнивший череп, до него донеслось:
   -- Где его пистолет? Доставай скорее! И документы посмотри заодно!
  

60.

  
   Не успел Димыч оправиться после удара, как уже был посажен на табурет в углу тесной кухоньки (известно, какие кухни бывают в так называемых домах-"кораблях") и отгорожен от прочего кухонного пространства столом. По ту сторону стола расположились Калашников и Гилев.
   -- Человек себе, как человек, -- сказал последний. -- Кроме паспорта, при себе ничего этакого... разве что денег что-то многовато... да еще бумажка эта - для милиции. Бумажка, впрочем, знакомое дело - сейчас все, кто нелегально таскает стволы, стараются при себе иметь подобные писульки. Что ему, вообще-то, от тебя потребовалось? Пришел непонятно откуда, бред какой-то несет... Я Величку уже месяц, как не видел, и поить его мне бы было не на что. Как по-твоему, что все это значит? Шантажировать нас невыгодно - не такие уж звезды; ни один уважающий себя жулик не станет так разбазаривать свое время...
   -- Да ничего, по-моему, -- поразмыслив, отвечал Калашников. - Тьфу-ты... Мне только сейчас на ум пришло - Величко ведь общался с множеством разных нынешних... экстрасенсов, контактеров якобы... А у них с душевним здоровьем - сам понимаешь... Может, просто чокнутый какой-то из его знакомцев? Смерть Игоря его потрясла, да так, что с катушек скинула.
   Гилев помолчал.
   -- Может быть. Только вот откуда у него твой адрес взялся - ты ж не знал его раньше, верно? И я не знал. Почему он - из обширнейшего круга величкиных знакомств - выбрал именно нас с тобой?
   -- Действительно, странно. Я его раньше тоже даже ни разу не видел, -- подтвердил Калашников. Он заметно нервничал. - Но, давай, однако, решать, что будем с ним делать! Наталья вот-вот...
   -- Погоди ты с Натальей, -- отмахнулся Гилев. -- Историйка-то и в самом деле выходит мутноватая. Если предположить, что это вправду Величкова супруга его на нас натравила... Зачем? Она-то чего хотела этим добиться? Может, не он чокнулся, а как раз она? Знаешь, давай-ка все ж съездим с ним туда, разберемся, а? Пистолета у него теперь нет; в случае чего, вмиг скрутим...
   -- Ну уж нет, -- перебил друга Калашников. - Журналистские расследования и все такое прочее - это, конечно, хорошо... к-хххе... модно... Ну а если за этим всем какие-нибудь бандиты стоят? Пойми, Борис, не имею я права рисковать. Даже самую малость. У меня, в отличие от тебя, вон... - С этими словами он мотнул головой в сторону входной двери: там как раз заскрежетал в замочной скважине ключ. - Так что, давай-ка мы с тобой гусарствовать и ездить никуда не будем, а вызовем-ка мы с тобой милицию, и пусть... Э-э!!! Берегись!
   Но предупреждение это явно запоздало. Сидевший доселе без движения Димыч вдруг, точно пружиной подброшенный, взмыл над столом и обрушился на Гилева, рассеянно вертевшего в пальцах его "макарова". Оба с грохотом упали на пол. Калашников завозился было, выбираясь из-за стола, но, как и в случае с предупреждением друга об опасности, опоздал. Без особого труда завладев пистолетом, Димыч, не вставая, дважды нажал спуск. Во лбу Калашникова, чуть повыше светлых, по-детски удивленных глаз, разверзлась дыра, тут же словно бы плюнувшая кровью. Почти одновременно с этим рассыпчато зазвенели осколки посуды: вторая пуля угодила в буфет.
   Вскочив на ноги и стараясь не смотреть на то, что сейчас произойдет, Димыч дважды выстрелил в голову оглушенного падением Гилева, сгреб со стола свой паспорт, проверил ощупью бумажник в кармане и шагнул к дверям. В прихожей застыла на пороге, разинув рот в беззвучном крике, жена Николая Николаевича. Вздрогнув от неожиданности, Димыч, уже не целясь, выстрелил, перешагнул через упавшую женщину и бросился вниз по лестнице.
   Только вылетев на улицу, он несколько опомнился, взял себя в руки и пошел по возможности спокойнее.
   Не бежать. Только не бежать...
   На счастье Димыча, хоть парадные и выходили прямо на проспект, вокруг не оказалось ни души. Димыч шагнул к обочине. На проезжей части, метрах в пятидесяти, маячила спасительная машина с зеленым огоньком... а из перпендикулярной проспекту улицы с названием из незапоминающихся донеслось отдаленное пиликанье милицейской сирены.
   Повинуясь призывному жесту, таксист затормозил прямо перед Димычем. Тот без слов распахнул дверцу, уселся рядом с водителем и приказал:
   -- Давай на Барочную.
   Машина понеслась к Коломяжскому проспекту. Только сейчас мысли в голове Димыча словно бы отмякли, оттаяли, как весенний ручей, и с соответствующей стремительностью ринулись вперед.
   Елки-моталки, что я такое натворил? Зачем было стрелять? Ведь их можно, наверняка можно, было убедить, уговорить... Если и не ехать со мной, то хотя бы не мешать... Что же теперь будет, если меня поймают? Как объяснить им, что... что я просто немного устал? Да и вообще, ужасно противно признаваться в собственной слабости... Если бы не усталость, я наверняка понял бы вовремя, что стрелять незачем! Я не виноват!
   В пылу мысленной истерики Димыч едва не ударил изо всех сил по подлокотнику, однако вовремя опомнился.
   Что за чушь лезет в голову! Какая разница: виноват, не виноват... Слабость никого и ничего не оправдывает. Да чего волноваться-то, ну как они станут меня ловить? Калашников с Гилевым оба мертвы, женщина - наверняка тоже. А дочь их... Нет. Такая маленькая, если даже запомнила меня, вряд ли сможет связно описать. Ничего. Опасности нет. Бояться нечего. Ничего особенного не произошло. Нужно только малость отдохнуть, и можно действовать дальше. Но прежде всего... Прежде всего, Валентина.
   Димыч поудобнее устроился в кресле и прикрыл глаза. Машина мощно неслась вперед, почти не застревая на светофорах, и вот такое быстрое перемещение в пространстве почему-то подействовало на него как нельзя более умиротворяюще. Все хорошо. На его стороне разум. А когда он, Димыч, решит нежданно свалившуюся на него задачу со многими несообразностями... Он не понимал умом, отчего, но не сомневался, что после этого все будет совсем хорошо.
   Машина притормозила.
   -- Куда на Барочной? - спросил водитель.
   -- Вон тот дом.
   Таксист, резко взяв с места, подкатил к подворотне. Валентина... Димыч распахнул дверцу.
   -- Э! А заплатить?!
   Вот докука...
   Не глядя выдернув из стопки полтинников в кармане купюру, Димыч швырнул ее таксисту и поспешил к парадной. Соврала ему Валентина, нет ли, но беседа с нею должна, определенно должна была вывести его на новый этап расследования.
   Дверь Игоревой квартиры все так же была распахнута настежь. Войдя, Димыч аккуратно запер ее изнутри и шагнул в кухню.
   -- Что же ты...
   Но заготовленную еще на лестнице фразу пришлось оборвать на полуслове. На Валентину никакие слова уже не произвели бы должного впечатления: она висела в веревочной петле, прицепленной к массивному крюку для люстры, которой Игорь за всю жизнь так и не собрался приобрести. Чуть в стороне лежал на полу отброшенный, видимо, ногою табурет. Сквозь привычные кухонные запахи явственно ощущалась вонь человеческих испражнений.
   Та-а-ак-к...
   Третья смерть за день - это было уже слишком. Не говоря уж о том, что означала она непоправимую утрату источника информации, казавшегося таким перспективным...
   Димыч круто развернулся и вышел на лестницу. Он больше не чувствовал ни страха ни усталости, то и другое вытеснила упругая ледяная злость. Нет, он не станет больше ходить вокруг да около. К черту Николая и прочих, кто там еще оставался. Подождут. Сейчас он отправится прямо к господину Флейшману и либо получит ответы на все свои вопросы либо, в случае, если тот попробует сопротивляться, пристрелит его на месте. Если только не умрет прежде сам. В каковом случае ответы, скорее всего, уже не потребуются.
   Он отлично сознавал, что шансов против такого, по всему сделанному судя, могущественного мага, или как там теперь таких принято называть, у него мало. Если, конечно, правда все то, что этим магам приписывает молва. Однако даже возможность близкой смерти - или еще чего похуже - почему-то совершенно не тревожила. Беспокоило другое: В последние дни он, Димыч, явно начал замечать за собою симптомы неудачничества. Вернее, он-то как раз всегда отказывал определению "неудачник" в праве на существование; говорил, что на неудачи ссылается только тот, кто - в силу неких своих качеств - ни на что не способен, или, по крайней мере, думает, будто ни на что не способен. Подобных людей хорошо умеют выделять из прочей массы работники сферы обслуживания, а также опытные сотрудники отделов кадров.
   Петяша, надо сказать, даже в худшие времена не производил ни на тех ни на других впечатления неудачника. А он, Димыч, кажется начинает... Взять хоть этого таксиста - он же всерьез заподозрил, что клиенту нечем платить! Раньше с Димычем тоже случалось такое: задумаешься над чем-нибудь и попробуешь, как сегодня, выйти из такси либо ресторана, не расплатившись. Но никогда еще на его рассеянность не реагировали вот так по-хамски!
   Ничего. Ничего-ничего...
   Уловив боковым зрением свет фар выворачивающей из-за угла машины, Димыч поднял руку. Машина остановилась рядом.
   -- На Васильевский, -- велел Димыч, садясь рядом с водителем. - Угол Большого и Пятой линии.
  

61.

  
   Дворик дома, в котором жил господин Флейшман, оказался на удивление ухоженным - в частности, хорошо освещенным. Без труда найдя нужную парадную, Димыч поднялся на третий этаж и остановился перед массивной дверью с бронзовой табличкой: "Георгий Моисеевич Флейшман. Адвокат. Парапсихолог".
   Секунду помедлив, он глубоко вдохнул и нажал кнопку звонка. Квартира откликнулась пронзительной, тревожной тишиной. Димыч нажал кнопку еще раз.
   Видно, звонок не работает...
   Но тут дверь беззвучно распахнулась, едва не задев Димыча. На пороге появился господин Флейшман, отчего-то лишь с большим трудом державшийся на ногах.
   Пьян он, что ли?
   Но предположение это тут же пришлось и отвергнуть. Судя по несвойственной пьяным скупой осторожности в движениях, господин Флейшман, хорошо запомнившийся Димычу в тот адски жаркий день, когда он пытался следить за подворотней из кафе напротив, был, скорее, тяжело болен. Он едва держался на ногах, его била частая, крупная дрожь.
   -- Про... х-ходите, -- с трудным, натужным сипом выдавил Флейшман, освобождая гостю путь.
   Димыч не преминул тут же воспользоваться приглашением и, раз уж хозяину невдомек самому озаботиться, запер дверь изнутри на все имеющиеся в наличии запоры.
   Придерживаясь за стену, Флейшман добрался до стоявшего тут же, в необъятной прихожей, дивана и мягко, бережно лег, точно растекся по его кожаной обивке.
   -- К-ххх... то вы?
   Димычем овладело некоторое замешательство. Его здесь не только не боялись - с абсолютным равнодушием отнеслись к его появлению. Хозяину квартиры, пожалуй, было уже не до эмоций. Что отнюдь не обнадеживало.
   -- Конь в пальто, -- раздраженно и от раздражения глупо сострил он. - Или же - нечто, почти неотличимое по своим проявлениям...
   Почувствовав направленную на себя агрессию, Флейшман преодолел боль или, может быть, просто приступ ее пошел на убыль:
   -- И что же вам, милостивый государь Конь-В-Пальто, нужно в моем доме? - поинтересовался он, встав, выпрямившись и почти не задыхаясь, но тут же обмяк и снова опустился на диван. - Ах-ххх...
   Димыч почувствовал легкий предупредительный укол стыда.
   -- Меня зовут Дмитрий, -- сказал он. - Я ... э-э... друг известного вам Петра Лукова. И хотел бы задать вам несколько вопросов. Подробнее объяснять нужно?
   -- Н... нет, -- выдавил сквозь сминавшую, сдавливавшую боль Флейшман. - Н... но я... сейчас не могу говорить. Уходите... или нет... Инъекцию сделать сможете? Сам... не попаду.
   -- Справлюсь, -- заинтересованно - пожалуй, ситуация все же оборачивалась нужным образом - ответил Димыч.
   -- Там... в аптечке, на кухне... ампулы. Раствор морфия... И блистеры... со шприцами. Одна доза... половина ампулы... примерно. Колите в... вену. Не м... могу. Б... больно...
   Последние слова Флейшмана едва можно было разобрать. Старик хрипел; казалось, он сейчас пронзительно завизжит, не в силах больше терпеть, либо просто возьмет да вырубится, и как бы не навсегда.
   -- Хорошо, -- наклонившись поближе, сказал Димыч. - Я колю вам морфий, вы - правдиво! - отвечаете на мои вопросы. Иначе мне просто незачем здесь задерживаться.
   Флейшман странно дрогнул лицом. В мимолетном движении его чувствовалась и безмерная усталость от переполненной болью жизни, и гнев, и, в то же время, согласие покориться обстоятельствам, которое, впрочем, пришло не сразу...
   Димычу снова сделалось совестно. Однако отступать было поздно.
   -- Ну, так как же? Готовить шприц, или?..
   Флейшман утомленно закрыл глаза. Вся его повадка говорила о том, что человек этот привык сам манипулировать окружающими к собственной выгоде и в другое время ни за что не уступил бы такому грубому, прямолинейному шантажу, однако боль была столь сильна, что подавила многолетнюю привычку, притушила гордость.
   -- Д... да.
   Удовлетворенно кивнув, Димыч отправился исследовать кухню. Прессинговать дальше, требуя гарантий и ставя условия, не стоило - в таком состоянии собеседник все равно неизбежно утратит внятность. Человек этот Флейшман умный; сам понимает, что плевать в колодец - занятие столь же бессмысленное, сколь и негигиеничное. Да и не по себе как-то было, честно говоря; при любых других обстоятельствах он, Димыч, скорее восхитился бы этим человеком, в котором предельная практичность без всяких экивоков уживалась с безукоризненным внешним благородством, непременно попробовал бы наладить отношения и кое-чему поучиться. Таких зубров и вообще-то немного, а скоро, видимо, не будет совсем. Вымрут, ох, вымрут они естественным порядком, сменившись куда менее приятными в общении зубрами новой формации. Поберечь бы их, таких, следовало; но вот, поди ж ты...
   Чего же он сиделку себе не вызовет? Или денег нет? Не похоже...
   Через некоторое время после того, как живительная и вместе с тем разрушающая доза морфия перелилась в кровь Георгия Моисеевича (Димычу, наверное в силу изложенных выше причин, вдруг сделалось как-то неудобно именовать этого человека фамильярно Флейшманом), он малость пришел в норму. Однако, как и предполагалось, отказываться от собственного, хоть и под принуждением данного, слова не стал.
   -- Спрашивайте.
   -- Что же спрашивать, Георгий Моисеевич; то, что я, от Пети Лукова, вас не удивило, значит, сами знаете, что мне хотелось бы услышать.
   Флейшман задумался.
   -- Нет, молодой человек, я так не могу. Лучше уж вы по порядку задавайте вопросы; вам же, в частности, будет легче осмыслить ответы.
   -- Хорошо. Первый вопрос, чисто для определения точки зрения, с которой следует вести разговор. То, что было... что происходило вокруг Петьки, есть жульничество или в самом деле... так сказать, волшебство? Магия, так сказать?
   Флейшман поднял на Димыча взгляд. Глаза его были наполнены смертной тоской.
   - Да. Именно, как вы выражаетесь, "магия". Надеюсь, вы не станете, ко всему прочему, расспрашивать, как это практически осуществить? В этом случае объяснение может затянуться на несколько лет.
   Он, что же, подумалось Димычу, вовсе за дурака меня держит?
   -- Нет, не стану, -- исполненным долготерпения тоном заверил он. - Магия себе - и магия. Обыкновенная магия, ничего особенного, подумаешь... Тогда следующий вопрос: что вам, могучим магам и волшебникам, которым такие невероятные художества - как два... байта переслать, понадобилось от Петьки? Зачем вам вообще все это было нужно?
   -- Мне, -- Флейшман пожал плечами, -- все это было вовсе не нужно. К тому же, я не очень понимаю, какие именно столь уж невероятные "художества" вы имеете в виду.
   Вот это поворот...
   -- Кому же все это было нужно и для чего? - терпеливо уточнил Димыч.
   На сей раз Флейшман задумался не менее чем на минуту.
   -- Я, -- начал он, явно приготовившись к долгому монологу, -- как видите, болен. Смертельно. Рак в четвертой стадии, если это вам о чем-нибудь говорит. Поначалу проходило бессимптомно, а, когда симптомы проявились, лечиться было поздно. По всем медицинским прогнозам, я должен был умереть еще полтора года назад. Болезнь, вы сами имеете возможность убедиться, сопровождается, помимо прочих прелестей, приступами боли... Однако вот эти самые полтора года назад я встретился с Николаем - думаю, вы знаете, кто имеется в виду.
   Димыч молча кивнул.
   -- Вышло это случайно: я был назначен его защитником в суде; пустяковое дело, бытовое хулиганство, причина коему - душевная болезнь обвиняемого... избил соседа по квартире за то, что тот якобы пытался навести на него порчу... Словом, он почему-то - то есть, после я понял, почему - внушил мне симпатию, и я помог ему избежать принудительного помещения в лечебницу. Неважно, каким путем; это также было достаточно просто. На следующий же день после последнего заседания суда по его делу он пришел ко мне и вот на этом самом диване предложил избавить меня от скорой и мучительной смерти. За это я должен был дать согласие... э-э... взять на себя обеспечение правового прикрытия его деятельности. Может, с моей стороны это было глупо, однако что мне было терять? Согласие я дал, и результаты не замедлили сказаться - прекратились эти мучительные боли, улучшилось общее самочувствие, ну и... неважно. Продемонстрировав таким образом свои возможности, Николай пришел снова через три дня для более определенного разговора. Ну, подробности нашей беседы можно опустить... Суть в следующем: я уже не сомневался в его сверхъестественных способностях, а требовалось от меня - номинально возглавить его новоиспеченную... организацию, секту, банду, называйте, как хотите. До недавнего времени он, по собственному признанию, действовал один, убивал людей ради того, чтобы их - как он это называл - "колдовская энергия" перешла к нему. По его убеждению, некоторые люди от рождения наделены этой колдовской энергией, но не могут ею пользоваться, так как у каждого такого человека ее очень мало... По каким-то одному ему известным признакам он находил людей, наделенных ею и...
   Заметив скептическую искорку во взгляде Димыча, Флейшман вдруг всерьез рассердился:
   -- Да! Он действительно душевно болен! И все это звучит полным бредом... Однако результат налицо! Хотя бы то, что, несмотря на свою душевную болезнь (или, может, напротив, благодаря ей), он совершил одиннадцать убийств и даже ни разу не попал в поле зрения правоохранительных органов!
   Невеликая связность последней фразы говорила о том, что Флейшман и сам испытывает подсознательное недоверие к сверхъестественному, однако Димыч промолчал.
   -- Да... Однако незадолго до встречи со мной Николай разработал способ изъятия этой колдовской энергии без убийства носителя - все же опасался, что рано или поздно может попасться. Во всяком случае, подозревал, что на службе у государства имеются... специалисты равной ему квалификации. Не знаю, чего он хотел добиться в конечном счете - мирового господства или, скажем, воссоединения с Абсолютом; одним словом, на данном этапе работы ему понадобилась организация, и он принялся таковую создавать. Начав с меня - я должен был изображать главу организации, а он принял на себя роль одного из моих помощников. Методы вербовки... сторонников вам уже известны.
   Димыч кивнул.
   -- Касательно вашего друга - поначалу Николай полагал, что он способен служить своего рода инкубатором "колдовской энергии", взращивая по мере изъятия новую. Да... Но ваш друг неожиданно для него еще на начальном этапе разработки оказал столь мощное сопротивление... Пожалуй, в первый раз тогда я увидел Николая, неизменно внушавшего всем окружающим страх, до смерти перепуганным. Не знаю, что он собирался делать с вашим другом дальше - моя роль состояла в том, что Николай... э-э... всякий раз, задействуя свою "колдовскую энергию" (черт побери, в самом деле - до чего бредовое словосочетание), использовал меня в качестве... так сказать, ретранслятора. Понимаете?
   Димыч снова кивнул.
   -- Порой мне тоже было очень страшно участвовать во всем этом, однако идти на попятный было поздно - я привык жить. Без боли...
  

62.

   Беседа заметно утомила господина Флейшмана. Напоив собеседника чаем с бутербродами и устроив отдыхать, Димыч решил, что ему самому тоже невредно было бы вздремнуть, устроился на кожаном диване, на всякий случай загодя приготовив шприц, и - после всего пережитого - тотчас уснул, точно провалился в черную пустоту.
   И совсем скоро проснулся. Вот, казалось бы, ложился с таким ощущением, что теперь продрыхнет минимум двое суток. Ан времени прошло совсем немного, но сна ни в едином глазу!
   Из спальни доносилось мирное, ровное похрапывание.
   А что, ежели?.. В прихожей на тумбочке, кажется, были ключи от входной двери...
   Стараясь не шуметь, Димыч кое-как привел в порядок одежду, в ванной ополоснул лицо и выскользнул на лестницу, тихонько притворив за собою дверь. Пойманная почти сразу машина моментально домчала его до Съезжинской.
   Петяша оказался дома, но открыл не сразу.
   -- Здравствуй, -- сказал он без особой приязни в голосе. - С чем пожаловал?
   Так тебе и скажи...
   -- Посмотреть пожаловал, как живешь-можешь. Если еще можешь...
   -- Могу, могу, -- заверил Петяша не без некоторого, наигранного, впрочем, не шибко-то веселого, самодовольства. - Могу? - обратился он к выглянувшей с кухни Кате.
   Димыч едва удержался от злобного зубовного скрипа. Что за подлость - шел ведь, кажется, поговорить нормально; честно хотел все недоразумения уладить... Откуда же возникла в одночасье эта злоба? Человек, рассматривающий... да просто живущий с позиции разума, не должен...
   -- Ну, раз можешь, давай-ка кое-чего побеседуем. Кофе в этом доме имеется?
   Вместо ответа Петяша мигнул Кате. Та скрылась, и в кухне тут же загремела посуда.
   -- Сейчас будет тебе кофе. Айда пока в комнату, раз уж пришел. Я, честно сказать, решил, будто ты испарился навсегда. Было у меня почему-то такое впечатление.
   -- У меня тоже. Поначалу. Все же, нельзя ведь так; прятаться от неприятностей и надеяться, что пронесет...
   Петяша хмыкнул.
   -- Если можно есть того парня, который бог, отчего нельзя есть Джима Уиттла?
   Димыч, усмехнувшись, поддержал цитату:
   -- Да вот от того самого - Джим маленький и скоро кончится. В отличие от того парня... Который бог.
   В комнату заглянула Катя.
   -- Петь, имей в виду: кофе у нас - почти весь. Может, сходишь, чтоб не экономить?
   Петяша раздумчиво покачал головой.
   -- Ладно уж. В доставку звонить - выйдет дольше. Посидишь пока? Вот, почитай, кстати, я тут почту разбирал. Реакция на тот мой рассказие забавная.
   С этими словами он, не дожидаясь Димычева ответа, подцепил со спинки стула пиджак, похлопав по карману, убедился, что бумажник и ключи на месте, небрежно кинул пиджак через плечо и вышел.
   В прихожей лязгнул замок, и сразу вслед за этим в квартире воцарилась ватная, вязкая тишина.
   Димыч замер от внезапно охватившего его возбуждения. Внутренности сжались в холодный, тугой ком, от которого по всему телу словно разлилась леденящая, густая жидкость, сопровождаемая по мере продвижения дрожью кожи.
   Борясь с возбужденем, он подсел к компьютеру и принялся прокручивать предложенный эхомейл.
  
   От : Kleo Baranova 2:5020/1132 14 Jul 98 04:21:00
   Тема : re: Короткий рассказ-пародия
   _______________________________________
  
   Что это у нас тут цитируют? И по какому поводу? Ага...
   Привычно пропуская мимо сознания надоедливые "PL>", с маниакальной аккуратностью расставленные в начале каждой цитируемой строки, Димыч углубился в чтение.
  
   От : Petr Lukov 2:5030/1982.999 10 Jul 98 00:33:00
   Тема : Короткий рассказ-пародия
   __________________________________________
   Crossposted in SPB.BOOKS
   Crossposted in SPB.BOOKS.WANTED
   Crossposted in SU.KASHENKO.LOCAL
   Crossposted in SU.KASHENKO.GLOBAL
   Crossposted in RU.RPG
   Crossposted in RU.SF
  
   Warning: Если Ваши убеждения, вероисповедание или соображения этики не позволяют Вам терпеть рядом употребление ненормативной лексики - уничтожьте это письмо и не читайте помещенного в нем рассказа. О факте уничтожения рассказа не читая его прошу уведомить меня нетмэйлом.
  
   (с) П. Луков
  
   ПРЕДУВЕДОМЛЕHИЕ: Все использованные ниже имена и названия - вымышлены, любые совпадения их с реальными - случайны. Сам же рассказ родился под впечатлением от публиковавшегося в эхе перевода романа Иэна Дугласа, в оригинале называющегося "Semper Mars", а по русскому контекстуальному названию - "Лик Марса". Очень уж роман характерный: и тебе злобные Объединенные Нации; и тебе последний оплот и надежда человечества - американская морская пехота, забрасывающая злобных ооновцев пивными банками; и даже интеллектуал, презрительно отстраняющийся от истинных патриотов, но в конце концов перевоспитанный. :) И эти любители американской фантастики из RU.SF еще упрекают советскую фантастику в отстойности из-за обилия штампов... Фи донк, господа. Фи донк. В моем рассказе этих штампов не будет. Кушайте на здоровье, да поправляйтесь.
  
   ПИЗДА!
  
   Hенаучно-фантастический рассказ
  
   Hгуэн Ван Хайнеке сильно сжал ладонями виски и снова, -- в который уж раз, -- уставился на два фотоснимка, лежавших перед ним на столе. Господи, ну за что? За что? Воистину, беспредельность человеческого любопытства сравнима лишь с беспредельностью человеческой глупости!
   Что же делать?
   Все началось полгода назад, когда, после долгого и упорного сопротивления, пала Америка, последний оплот сепаратизма и оголтелого национализма. После победоносной войны в руки Всепланетного Правительства, сформированного ООH, попало много интересного. В том числе - и архивы НАСА, где один из неосмотрительно допущенных к документации журналистов обнаружил вот это...
   Ван Хайнеке тяжело вздохнул и придвинул к себе объемистую папку. Да. Впервые эту штуку зафиксировали совершенно случайно: в 1976-м она попала на два из сделанных "Викингом-1" снимков, на которые никто не обращал внимания до самого последнего времени. Пока этот проклятый журналист со своими собратьями не...
   Полгода назад эти снимки облетели весь мир, сея на своем пути ужас, восторг, вспышки религиозного фанатизма и антирелигиозные волнения, не говоря уж об обычных, лишенных какой бы то ни было политической или религиозной окраски беспорядках.
   Случайно попавший в кадр объект - высотою по меньшей мере в милю и четверть мили в диаметре, неизвестно какой силой, при помощи каких невероятных технологий возведенный либо вытесанный из целой скалы на поверхности Марса - как две капли воды был похож на мужской половой член. В состоянии крайнего возбуждения. Со всеми анатомическими подробностями.
   Hет, это же надо было додуматься - публиковать подобное, даже не поставив в известность его, Hгуэна Ван Хайнеке, главу Комитета по Связям с Общественностью ООH!
   Одним словом, снимки эти обошли все газеты мира - и перевернули мир вверх дном.
   Официально объект получил название "Столп", но очень скоро стал известен всем под именем, немедленно присвоенным ему русскими и полюбившимся мировой общественности за краткость и звучность. Имя ему было - Хуй.
   Радикальные христиане, особенно католики из тех, что ориентацией поправее, объявили Хуй последним знамением грядущего пришествия Антихриста и вовсю готовились к Армагеддону. Видимо, ради пущей эффективности своей военной подготовки, организованные отряды "Hовых Крестоносцев" принялись рьяно уничтожать всех "слуг Антихристовых", до каких только могли дотянуться. Кое-где задачу им облегчили местные власти, посчитавшие за благо поддержать новую силу. Одной из первых жертв Hовых Крестоносцев стал Папа Римский, неосмотрительно понадеявшийся на свой авторитет и призвавший свою паству к сохранению мира и спокойствия.
   Естественно, всякий, у кого имелись основания подозревать, что и сам он попал в проскрипционные списки Крестоносцев - по причине направленности своей общественной деятельности, либо будучи человеком богатым и представляющим собой заманчивую цель для грабежа, а то и просто так, за компанию, пожелал обеспечить себе безопасность. Самым практичным понадобилось лишь несколько дней, чтобы собразить: защиты лучшей, чем нападение, еще не изобретено.
   Мусульманские и иудейские авторитеты, недосягаемые для Hовых Крестоносцев, пока придерживались до зубов вооруженного нейтралитета, коротая время в шумных спекуляциях на принципиальную тему: обрезан ли Столп, то есть, Хуй, и, если да, то - по чьему обряду? Далай-лама хранил молчание, достойное самого Будды. В Греции возродился, стремительно набрав силу, культ Приапа, тут же сомкнувший ряды со своими индийскими товарищами в борьбе против воинствующих христиан. Hа территории бывшего СССР расцвели пышным цветом всевозможные более или менее экстремистские оргиастические секты, одним из общих лозунгов которых стал глумливый призыв: "Помоги Ему Кончить!". Российская православная церковь сумела ответить новоявленному противнику лишь множеством юродивых-пропагандистов, призывавших население к расправе со слугами Сатаны, но пока что нашедших отклик лишь среди части женщин пенсионного возраста.
   Относительное спокойствие сохраняла лишь Япония, куда и была перенесена из объятой пожарами Женевы штаб-квартира ООH.
   С тоскою взглянув в окно, за которым непрестанно грохотали поезда проходившей неподалеку монорельсовой дороги, Ван Хайнеке оперся локтями о столешницу и уткнулся лицом в ладони.
   Полгода...
   Полгода крутится он, точно белка в колесе, убеждая, умоляя, пугая, интригуя мировое сообщество... Тщетно! Да и - о каком "сообществе" тут может идти речь? Конечно, мир давно уже трещал по всем швам. Залежи полезных ископаемых подходят к концу, а выжженная, изнасилованная в ходе войн за жалкие крохи их остатков земля - не родит... Быть может, только этого последнего, малюсенького толчка и не хватало человеческой цивилизации, чтобы рассыпаться, похоронив под своими обломками всех и вся? И ООH, еще недавно могущественнейшая организация, оказавшаяся на поверку колоссом на глиняных ногах, рухнет первой...
   Hевеселые размышления его прервал энергичный стук в дверь.
   -- Hгуэн, смотри! Только что из Центра Управления Полетами, переданы японским зондом, запущенным к Венере!
   Выпрямившись, Ван Хайнеке схватил верхний из брошенной на стол пачки снимков. В центре его, сквозь прореху в густых венерианских облаках, явственно было видно нечто, разительно напоминающее сильно растянутый в длину, утолщенный на нижнем конце и вдобавок разрубленный пополам кофейный боб, обрамленный мохнатой массой джунглей.
   -- О, нет! - застонал Ван Хайнеке, закрыв лицо руками. - Hееееееет!!!
   Hо крик его был заглушен грохотом промчавшегося мимо поезда.
  
   --- GoldED 2.50+
   + Origin: А вы думали? (2:5030/1982.999)
  
   Понятно, подумал Димыч. Реакция вполне предсказуема: война бобра с ослом, часть номер эн плюс один. Помимо прочего, хватило бы и одного кросспостинга в "кащенку". Где она тут у нас, эта самая реакция этой самой Клео Барановой... а, вот.
  
   Доброе время суток, Петр!
   Отправив в конференцию OBEC.PACTET цитируемое сообщение, ты нарушил следующие правила конференции:
   1) Запрещена публикация произведений, содержащих ненормативную лексику, без согласования с модератором. [+]
   2) Запрещена публикация произведений, объем которых превышает 3000 знаков, без согласования с модератором. [+]
   3) Запрещена публикация произведений, могущих оскорблять чьи-либо религиозные чувства. [+] [!]
   По совокупности нарушений ты лишаешься права писать в конференции OBEC.PACTET на неопределенный срок.
  
   --- GoldED 2.50+
   + Origin: КАЩЕНИТЫ - НАХУЙ С БОНА!!! (2:5020/1132)
  
   Димыч негромко хмыкнул. В другое время сия нешуточная фидошная драма (наверняка эха до сих пор бурлит говнами, там одни "христиане" чего стоят) доставила бы ему немало веселых минут, и время ожидания Петяши с кофе промелькнуло бы незаметно. В любое другое время - да. Но только не теперь.
   Может быть?.. Нет, нет, нет! Нельзя...
   Ему страшно хотелось - хотя бы силой - взять оставшуюся на кухне женщину, и именно поэтому он ровно в той же мере был отвратителен самому себе. Как же избавиться от этого мерзкого, до отчаяния доводящего раздвоения? Это же не женщина. Это же... что угодно, только не женщина!
   Застрелить? Сначала - взять, а после - застрелить...
   Из прихожей послышались неторопливые мягкие шаги. Рука Димыча скользнула за борт пиджака. Дверь в комнату медленно распахнулась. На пороге появилась Катя, соблазнительная, желанная до помрачения ума... и совершенно голая.
   -- Ну, чего ты все время на меня смотришь так зло? - проворковала она, капризно надувшись. - С того самого дня, когда я вас в Гостином встретила...
   Горло Димычево разом накрепко закупорилось.
   -- В ка... ком еще Гостином?! - хотел было крикнуть он, но ком, вдруг возникший в горле и перекрывший путь воздуху, точно раковая опухоль, задавил слова, превратил их в невнятное сипенье.
   Катя шагнула ближе. Димыч почувствовал, как рука ее нежно легла на его грудь, помедлила секунду и медленно заскользила книзу, оставляя за собой ощущение жаркой, испепеляющей пустоты под ребрами. Добравшись до пуговицы на брюках, Катины пальцы снова замешкались на миг, затем вдруг удивительно сильно и быстро крутанули несчастный пластиковый кругляш. Пуговица еще весело тарахтела по плашкам паркета, а Катины ноготки уже впились в Димычевы ягодицы, заставив его застонать. Разом забыв все, он переступил ногами, вышагивая из соскользнувших на пол брюк; Катин мизинец тем часом легонько коснулся самого кончика его головки, едва не вызвав взрыв, лишь в последний момент предотвращенный тем, что пальцы другой ее руки еще больнее впились в зад Димыча.
   -- Не-ет, -- еле слышно, на выдохе, шепнула Катя, -- нам так скоро кончать не ну-ужно, у нас времени еще мно-ого...
   Руки ее, пробежав по обнаженной спине (и когда только успел скинуть рубашку? - мелькнуло сквозь горячий туман в мозгу), легли на плечи, мягко надавили, и Димыч, повинуясь их команде, опустился на тахту. Катя мигом преобразилась. Издав победный крик, она вскочила на Димыча верхом, сразу и целиком приняв его в себя. Выпрямилась, выгнула спину, отчего округлые, упругие грудки ее, сотрясавшиеся от волнами пробегавшей по телу дрожи, сделалось очень удобно ласкать, что и было тут же принято Димычем, как руководство к действию. Некоторое время - черт его знает, сколько секунд, минут, часов это продолжалось - они пребывали в таком положении. Затем Катины бедра начали двигаться, то подаваясь вперед то отступая, но неуклонно убыстряя ритм.
   -- Сейча-а-ас... - выдохнула она, трепеща всем телом от возбуждения, и вдруг, застонав и сжав его в себе, забилась так, что Димыч едва не зашелся визгом от боли и наслаждения. Все вокруг точно окутала непроницаемая для глаз тьма, на миг разогнанная вспышкой взрыва, но тут же сгустившаяся вновь, обволокшая уютным, теплым одеялом.
   Через несколько (опять же, совершенно не понять было, сколько его прошло) времени Димыч снова начал смутно осознавать себя. И это было приятно, так как впервые после долгого перерыва он почувствовал, что жить, просто словами не выразишь, как хорошо. Со вкусом потянувшись, он открыл глаза, и тут его точно шамберьером ожгло по ноздрям. Едва не потеряв сознание, он хотел было вскочить, но рука, которой он оперся о тахту, неожиданно провалилась во что-то липкое, вязкое и холодное. Запах резко усилился.
   С судорожным омерзением вырвав разом захолодевшую, заизвивавшуюся раздавленной змеей руку, Димыч поднялся-таки с тахты. Чудовищными усилиями сдерживая тошноту, опустил взгляд на постель, еще недавно представлявшуюся средоточием гармонии и наслаждения...
   На подушке, пялясь невидящими глазницами в потолок, цинически улыбаясь лишенной губ пастью, покоилась голова трупа, очень долго пролежавшего в земле; остальное, слава богу, было скрыто одеялом. Мертвые челюсти лениво, точно со сна, разомкнулись...
   -- Куда ты? - спросил мертвец голосом Кати. - Ну, неужели все еще дуешься? За что?
   Собрав в кулак всю волю и прекратив трясти рукой, Димыч оглянулся в поисках своей одежды.
   -- Знаешь, -- стараясь, чтоб не дрогнул голос заговорил он, -- на работу еще зайти надо бы...
   -- Ну нет! - капризно воскликнул мертвец. - Теперь я тебя никуда не пущу. Работа и до завтра подождет; ну иди же сюда, я вправду не понимаю, чем тебя обидела...
   С этими словами то, что осталось от Кати - без сомнения, двигалось тело с той же неповторимой, зовущей грацией - отбросило прочь одеяло и потянулось к Димычу. Намертво скованный ужасом по рукам и ногам, он лишь крепко зажмурил глаза...
  

63.

  
   ... и проснулся.
   Тут же уши ему резанул всплеск натужного хрипа, донесшийся из соседней комнаты - видимо, предыдущий такой хрип как раз и вырвал Димыча из паутины кошмара.
   От оставшегося со сна ледяного, пробирающего дрожью вакуума внутри мигом не осталось и следа. Димыч сгреб с тумбочки подле дивана блюдце со шприцем и опрометью ринулся к Флейшману, зацепившись по пути ногой о дверной косяк.
   Флейшман на кровати хрипел - ему наверняка хотелось корчиться бы от нестерпимой боли, однако измученное болезнью тело не имело сил даже на это. Отбросив одеяло, Димыч, как и накануне, перехватил дряблую руку повыше локтя найденным в аптечке вместе со шприцами резиновым жгутом, вогнал иглу в вену, даванул поршень, осторожно вытащил иглу, протер ранку комком ваты, пропитанной одеколоном (не догадался в спешке, кретин, до укола кожу протереть!), и предался тревожному ожиданию.
   Наконец тучный старик (теперь, навзничь лежа безжизненной кучей плоти, не доставляющей хозяину ничего, кроме страданий, Флейшман казался куда как старше своих пятидесяти с хвостиком) зашевелился, скрипнув кроватью. Димыч наклонился к нему.
   -- Легче?
   Флейшман кивнул.
   -- Говорить - можете?
   -- Д... д... да, -- последовал ответ сквозь все еще плотно стиснутые зубы.
   Флейшману явно не хотелось говорить. Наверняка, не хотелось ему вовсе ничего. Если б он только мог, если б достало на это воли, умер бы сейчас же, дабы избавиться, убежать от новых приступов страшной боли. И это последнее, подумал Димыч, хорошо. Избавление от боли дарят вот эти самые уколы морфия. А сделать инъекцию, кроме него, Димыча, некому...
   -- Тогда продолжим, -- распорядился он. - Время дорого - вы, чего доброго, вот-вот умрете... В общем, будете искренни, буду колоть вам ваш морфий. Невозбранно. До самой смерти. Или же сиделку вызову и денег на нее оставлю, уходя.
   По глазам старика видно было: он отлично понимает, что в случае его неискренности Димыч не задумается уйти и оставить его одного, беспомощного, беззащитного перед болью. Злоба, бессильная злоба струилась из его водянистых глаз...
   -- Продолжайте же, -- поторопил Димыч. - Если вы не очнетесь после очередного приступа, и мы не успеем закончить разговор, мне будет больно и обидно. Я - человек любопытный.
   Флейшман вздохнул, собираясь с мыслями.
   -- Вы, молодой человек, -- начал он, -- сами могли воочию убедиться, от чего избавлял меня Николай. Ради этого избавления я отдал все без остатка, начиная с накопленных денег - надо же, сиделку пригласить не на что... И заканчивая собственным "я". Так что, вчера я, собственно, сообщил вам все, что мог. До разработки конкретных перспективных планов он меня не допускал... Поэтому можете не тратить более времени. Идите. Мне и вправду осталось недолго...
   Димыч едва не плюнул с досады.
   -- Послушайте, -- как можно проникновеннее заговорил он, -- вы ведь человек выдающегося ума, с первого взгляда видно. Я к вам, несмотря ни на что, испытываю глубочайшее уважение. Так неужели ж нет у вас каких-либо собственных догадок, соображений... В конце концов, этот Николай, этот ваш злой гений, наверняка о чем-то проговаривался случайно, или... Ни за что не поверю, будто вы не пытались осмыслить происходящее, и очень хотел бы услышать ваше мнение обо всем этом.
   Флейшман - в который уж раз - устало вздохнул, однако взгляд его затвердел, водянистые глаза как бы подернулись чистым, прозрачным ледком.
   -- Тогда дайте подумать. Знаете, сделайте-ка нам обоим кофе. Там еще должен быть...
   Димыч отправился в кухню. Снедавшее все его существо нетерпение подхлестнуло и его собственный мозг; помчавшиеся с бешеной скоростью мысли вскоре вынесли на поверхность образ Туза Колченогого, так вовремя явившегося им с Игорем на помощь в Петергофе, а за событиями последних дней, было забытого.
   Оп-паньки!..
   Наскоро ополоснув под краном физиономию, Димыч едва дождался, пока закипит чайник - кофе у Георгия Моисеевича имелся только растворимый, хоть и не в самом мерзком из возможных вариантов - и поспешил в спальню.
   Выслушав изложение Петяшина рассказа о встрече с демоном из бутылки, повествование о странно появившейся возле Петяши девушке и о петергофских приключениях самого Димыча, Флейшман только крякнул. Судя по всему, старику вновь - хоть на минутку - сделалось интересно жить.
   -- Знаете, Николай говорил о подобном, я как раз припомнил... Говорил, что есть на свете, по его мнению, демоны - существа, целиком состоящие из этой его "колдовской энергии" и потому практически всемогущие. Величайшей мечтой его было завладеть энергией такого существа. Но об этом он только мечтал, так как был уверен, что подобный "демон", даже из самых захудалых, моментально сотрет его в порошок. Значит, "информация без носителя"... Вряд ли, по-моему, так уж и "без". Просто подобные существа должны бы тщательно оберегать тайну этого "носителя"; слишком много найдется охотников до их потенциала. Тот же Николай...
   -- Кстати, -- заинтересовался Димыч, -- а отчего это вы нынче у Николая в такой немилости? Отчего он, по-вашему, перестал вас... поддерживать? И зачем вообще допустил, чтобы его в "скворешник" упекли?
   Флейшман пожал плечами.
   -- Мало ли... Мне кажется, он очень боялся вашего друга... Может быть, надеялся таким образом от него спрятаться. А может, просто от замешательства, а потом было уже поздно сопротивляться. К нему, как к буйному, вероятно, применили уж очень... оглушающую химиотерапию. Пару дней после того, как это случилось, он еще держался, я это чувствовал, а потом... - Флейшман тяжко вздохнул. - Потом у меня возобновились приступы. Знаете, а вот насчет девушки вашего друга... Она что, и до сих пор с ним?
   Димыч несколько нетерпеливо кивнул.
   -- Вообще, Николай был способен на изготовление такого вот... зомби. Но, если она до сих пор... функционирует, он к ее созданию непричастен. Этот ваш друг - он, по-вашему, вправду так уж ни на что не годен? Подумайте; Николай очень боялся его. Говорил, будто он не человек и даже не демон, а нечто третье, непонятное, сильное и опасное... Впрочем, это могло быть сказано просто в помрачении рассудка, с ним такое случалось. Но, с другой стороны, Николай, подобно всем душевнобольным, доверял только собственным чувст... ва... а-а...
   На последнем слове фраза оборвалась, перейдя в знакомый уже Димычу негромкий, сдавленный хрип, почти тут же и смолкший. Димыч ощутил легкий укол досады. Впрочем, ладно, плевать. Флейшман, пожалуй, уже сообщил все, что мог...
   Бросив взгляд на обмякшее под одеялом тело, он секунду поразмыслил, пожал плечами и двинулся прочь из квартиры.
  

64.

  
   Вот уж третий день без толку биясь над началом нового романа, Петяша пребывал в черной, безысходной досаде, усугублявшейся еще пакостным ощущением того, что и дальше лучше не будет.
   Как же быть?
   Если он, Петяша, так и не сможет больше прийти в нормальный рабочий настрой, то имеющиеся деньги, особенно при Катиных с Елкой аппетитах, скоро подойдут к логическому завершению, и что дальше? Несколько пролистанных во время утренней прогулки газет с объявлениями о найме на работу ясно показали, что надежды подыскать пристойное место почти ноль...
   Петяша стиснул зубы. Ладно. В конце концов, все хорошо. Непонятности с неприятностями, судя по всему, кончились; финансов хватит, должно бы хватить, минимум месяца на три... Да что ему, свинтусу, еще от жизни надо?! Любимые женщины с ним, помогают по мере сил; куда с добром!
   Нет, решил Петяша, нельзя все-таки расслабляться. А то и вправду ничего хорошего не предвидится в течение остатка жизни...
   А ведь рассказ, пожалуй, еще не завершен. Не хватает в нем некоей финальной ноты. Этой ноты не было у Дэвидсона, но это не значит, что все должно кончиться вот таким трафаретным обломом. Не-ет, тут можно извернуться позабавнее...
   С этими мыслями Петяша открыл фай с оконченным было рассказом, на некоторое время задумался, а затем слова будто бы сами хлынули на белое поле.
  
   ***
   Вскоре Николай Иванович случайно встретил на улице владельца того самого китайского ресторанчика, где два месяца назад мыл посуду. Китаец, исполненный конфуцианского уважения к учености и тронутый до глубины души видом доцента, снова принял его на работу. Плата была мизерной, но целых три вечера в неделю Николай Иванович приносил домой то, что оставалось от посетителей.
   Но однажды вечером, сгребая в пакетик порцию китайской лапши и размышляя над продолжением своей статьи, он - неожиданно для себя самого - обнаружил, что ускользавшие до того мысли о досадном провале, о природе загадочного феномена и о том, как одна-единственная глупая баба может порой послужить причиной краха даже самого гениального начинания, затеянного пятнадцатью ученейшими мужами,вдруг сложились в единую, цельную картину - столь ясную и понятную, что самому ему сделалась удивительна собственная непонятливость. Да ведь все с самого начала было очевидным!
   Вернувшись домой и не озаботившись даже раздеться, он, под удивленными взорами детей, ринулся к секретеру и принялся лихорадочно рыться в ящиках в поисках принципиальной схемы полученного в подарок телевизора, полученного супругой в подарок от подруги ее матери. Если приемником служил зубной протез, изготовленный неведомы умельцем из материала, украденного в оборонном НИИ, то что, как не телевизор, чиненый-перечиненый другим умельцем, телемастером, еще в советские времена - эпоху повального дефицита с применением самых разнообразных подручных средств, должно было служить передатчиком?! Осталось только взглянуть, к чему именно изобретательный телемастер приложил руку!
   Отыскав бережно сохраненную прежним владельцем принципиальную схему заслуженного аппарата, Николай Иванович вооружился отверткой и паяльником, невзирая на протесты детей, выключил телевизор и, с замирающим сердцем, принялся снимать заднюю панель...
   Так появилось на свет то, что уже около года известно в определенных кругах, как "Принцип Маркова-Пуговкина". Не стану уточнять, где именно применим данный принцип - перечень был бы довольно длинен. Скажу лишь, что совсем скоро высокоумным аналитикам, состоящим на службе НАТО, придется в корне пересмотреть свое отношение к Российским Вооруженным Силам - это как минимум.
   И именно поэтому о публикациях, мировой известности и - чем черт не шутит - Нобелевке, конечно же, речи быть не могло. Едва о принципе Маркова-Пуговкина стало известно российским органам государственной безопасности, Николай Иванович был немедленно призван на военную службу, подвергнут внушительному "собеседованию" и отбору строжайшей подписки "о неразглашении" и определен в один секретный оборонный НИИ. Новый оклад господина Маркова - на триста семьдесят пять рублей в месяц больше университетского.
   Правда, из китайского ресторанчика, где Николай Иванович прирабатывал к жалованью доцента почти столько же, плюс дармовые ужины, пришлось уволиться - в силу все тех же соображений секретности.
   ***
  
   Перечтя написанное, Петяша удовлетворенно хрюкнул и привычно обозначил в последней строке собственный копирайт. Теперь рассказ перестал быть настолько чужим, да и вообще нравился ему гораздо больше прежнего.
   Легкое головокружение, возникшее вдруг, заставило насторожиться, но тут же прошло.
   Петяша облегченно перевел дух. Однако теперь - хочешь или нет - придется возвращаться к роману. Что же с ним делать? Что за ступор такой он вызывает?
   Взгляд Петяшин упал на принесенную кем-то из дам после очередного похода по магазинам книжку; там, на блестящей картонной обложке, был изображен хлыщеватый молодой человек в малиновом тюрбане, сидевший верхом на каком-то устрашающем механизме и размахивающий аляповато-вычурным, с виду весьма неудобным для пользования мечом. Надпись в правом нижнем углу обложки заявляла, что автор сей книги является, ни больше ни меньше, "открытием года".
   Хмыкнув, Петяша раскрыл книгу поближе к началу.
  
   -- Не может быть! - воскликнул Тони, шумно отхлебывая из высокого стакана шипучий напиток.
   -- Да-да, это правда, -- утвердил печальный собеседник. - Все, что я сказал - чистая правда. Я - Прямой Наследный Бродарский Принц, Повелитель Системы ГорАн. Бывший повелитель, -- добавил он очень печальным голосом.
   -- Здорово! - тряхнул головой Тони. - А кто там живет?
   -- Горанны, конечно. Мои подданные. Они ими и теперь остаются, Мы в этом уверены. Ах, если б вы знали, как мы их всех любим. Их, конечно, обманули. Эти мерзавцы... - глаза Принца на мгновенье сверкнули, он сжал свой стакан, напрягся, затем снова обмяк. - Они воспользовались нашим гостеприимством и радушием. О-о-о, если б я мог отомстить! ..
   Тони слушал с интересом. Еще недавно он сидел один, как вдруг оказался в компании с таким изысканным собеседником. И не удивительно; другие ниши были заняты почти полностью и личности кутили там весьма неприглядные. Но драк, почему-то, не затевали. Вобщем, было немного скучно.
   И тут присаживается к нему бесконечно усталый путник (нет, сначала вежливо просит разрешения, затем долго извиняется, а потом присаживается) и, вот-те раз, оказывается Бродарским Принцем! Если не разгоняет. Да непохоже, и смысла нет. Пока не наблюдается. О Бродаре Тони знал немного. А именно: несколько сотен лет назад он был могущественной империей в одном из районов этого сектора. Его Короли пользовались законно завоеванной славой и почетом. Что случилось потом? Видимо, род иссяк, власть пропала, и лишь осколки былой династии и продолжали править в своих исконных владениях. Жизнь их текла замкнуто. И Тони было вдвойне удивительно увидеть в подобном заведении такого гостя. Он не торопил события, пользуясь одним из мудрых правил капитана Ра-ра-ра "слушать больше, чем говорить, а думать больше, чем слушать", понимая, что раз Принц сам подсел к нему, то сам и расскажет все, что нужно, благо сегодня Тони никуда не торопился. Впрочем, как и вчера...
  
   Хмыкнув еще раз, Петяша с отвращением захлопнул книгу.
   Да уж...
   Не только денег коснулась инфляция; книги вот - тоже порядком обесценились. Раньше, вполть до начала 90-х, новая, купленная втридорога либо выменянная книга была событием! Предметом нежного и трепетного отношения, черт побери, была! Единственным достоянием в жизни и чуть ли не членом семьи... Книги как бы имели вес в обществе, книги ценили, если не за содержащуюся в них информацию, то хотя бы как престижную, не у всякого имеющуюся вещь... Теперь же, вон, будьте ласковы, книга превратилась в обычный, ничем не отличающийся от прочих, предмет потребления: пошел за продуктами, притормозил у книжного лотка и купил какую ни то ересь, почитать для поднятия аппетита. Что, понятное дело, немало способствовало девальвации... как книг, так и их авторов.
   Значит, теперь такое называется открытиями года. "Вобщем"! И ведь пишет, наверняка, человек с каким ни на есть высшим образованием... Ну, ладно, бог с ним, с образованием, но он, что же, книжек не читает, а только пишет? И за такое, значит, теперь платят... Ладно. Этак и я могу. И даже гораздо лучше. Где-то тут у меня лежало...
   Задумчиво оглядев расползшуюся по полу груду старых, добротных томов, Петяша нагнулся, не вставая со стула, выдернул из середины кучи солидный коричневый томик Фейхтвангера.
   Ага! Что надо...
   Раскрыв том на нужной странице, он пристроил его так, чтобы одновременно заглядывать в книгу и печатать, создал новый файл, на секунду задумался и отстучал на клавиатуре название: СТАРАЯ ПЕСНЯ.
   Отступил пару строчек...

Глава первая

   Прошло около девяноста лет со дня смерти Пророка, и созданное целианами государство сделалось мировой державой, и земли его вольготно раскинулись от рубежей Гинда через Рувию и Калахию вдоль берегов Лазурного моря до самого Безбрежного океана...
  
   На миг оторвавшись от клавиатуры, Петяша перечел фразу.
   Во-о-от! Вот это - будет читателям "эпическая фэнтези"! Характеры, как все яркое, просты, размах событий широк, и даже атрибутика вся подходящая - средневековье же. Только надо бы глоссарий составить и что-то вроде карты, а то запутаться недолго и забыть, что во что переназвал.
   Настроение несколько улучшилось: таким-то образом романы можно печь, как блины! Правда, неплохо бы подалее держаться от оригинального текста, иначе выходит слишком прозрачно. Конечно, за падло как-то чужое переписывать, хоть и делают это нынче сплошь и рядом, и в плагиате ни одна собака не уличит... Но - ладно. Для-ради заработать - попробуем.
   Тревога отступила, отодвинулась куда-то в глубину сознания, уступив место на его поверхности легкой прозрачной меланхолии - именно в таком состоянии Петяше обыкновенно работалось лучше всего. Однако через некоторое время в голову начали лезть какие-то ненужные, вовсе не относящиеся к работе мысли.
   А куда это Елка в последние дни шастает? И молчит целыми днями... Странно; не водилось за ней такого прежде.
   -- Катькин!
   Из кухни, еще в самом начале тройственной совместной жизни переоборудованной дамами под "женскую половину", послышались шаги.
   -- Чего надумал?
   И Катерина последнее время какая-то невеселая...
   -- Елка утром не говорила, куда отправилась?
   Личико Кати сделалось еще мрачнее прежнего.
   -- Все Елка да Елка... - с наигранной (хотя вернее сказать, пожалуй, "заряженной некоторой долей наигрыша") сварливостью забрюзжала она. - Если не работа, так Елка... А вот я тебя сейчас!..
   С этими словами она вдруг резко дернула Петяшин стул на середину комнаты и, прыгнув к Петяше на колени, крепко обняла его.
   -- Мое! - сообщила она, запуская руку в непомерно растянутый ворот Петяшиной "домашней" футболки.
   -- А кто бы спорил... - не слишком весело усмехнулся Петяша.
   -- Ну, раз никто не спорит, слушай. Елка, по-моему, уйдет от нас скоро.
   Слова Катины звучали как-то так... Точно определить одним словом ее тон Петяша, пожалуй, не смог бы, однако присутствовала в Катином тоне такая неслыханная доселе серьезность, такое тонкое, доскональное знание обстановки, что Петяше сделалось жутковато.
   -- А что стряслось? Вроде бы, так хорошо все было... - растерянно пролепетал он.
   Катя сморщила носик.
   -- Хорошо-то, хорошо... Только, как бы это сказать, мироощущение ее такой ломки не выдерживает.
   Ну и новости...
   Петяша не знал, что и думать - все вдруг перемешалось в голове. Вдобавок, и Катерина раньше никогда не говорила в таком серьезном, "взрослом" тоне. Вообще, никак не выказывала подобной "умудренности жизнью"...
   -- Это ты о том, что мы втроем живем вот так?.. - спросил он, от растерянности утратив солидную толику способности ясно выражать мысли. - Что ей такие отношения на самом деле никакого удовольствия не доставляют?
   -- Нет же, -- с легкой даже досадой на Петяшину несообразительность заговорила Катя, все понявшая и без лишней внятности. - Как тебе объяснить... Мы с ней говорили довольно много, пока ты работал; она про ваши прежние отношения рассказывала... Словом, Елка давно привыкла, что ты у нее неустроенный такой, неухоженный, неблагополучный. Ты ей был нужен именно таким. И вдруг - р-раз; Петр Луков в одночасье становится писателем, за которым издатели сами бегают, состоятельным, уверенным в себе... Понимаешь?
   Петяша помотал головой. Понимать-то он, конечно, все понимал, однако непривычная - даже резковатая, пожалуй - трезвость Катиных рассуждений...
   -- Ну, допустим, понимаю. Да. Но что плохого-то случилось? Наоборот...
   -- Плохого ничего. Просто прежний ты ее вполне устраивал, а к новому тебе ей не привыкнуть, --разъяснила Катя. - Неважно, почему. Теперь понятно?
   Петяша раздумчиво кивнул.
   -- Да уж понятно. То есть, уму понятно, логика - безукоризненная, а так... не знаю. Все равно, как-то это все...
   Из прихожей донесся скрежет ключа в замке. Встрепенувшись, Катя легко спрыгнула с Петяшиных колен, наклонилась, поцеловала его в щеку.
   -- Пойду кофе сварю. А ты, лучше, поговори с ней сейчас. Отвлекись от дел на время.
   Устремившись к дверям, Катя едва не столкнулась с входящей в комнату Елкой, на ходу - так, словно не было вовсе никакого такого их с Петяшей разговора "за жизнь" -- коснулась губами ее щеки и скрылась.
   А Петяша тем временем силился избавиться от растерянности мыслей, но безуспешно. Поднялся со стула, привлек к себе Елку, поцеловал.
   -- Привет. Где гуляешь?
   Вздрогнув, Елка сильно прижалась лицом к Петяшину плечу. В таком положении простояли они несколько минут, затем, все так же не поднимая взгляда, Елка сказала:
   -- Петькин... Ты только не обижайся, не сердись на меня... В общем, я замуж выхожу.
  

65.

  
   От визита к Флейшману Димыч отходил целых два дня. Изо всех сил пытался войти в обычную жизненную колею. Выкинул подальше нигде не зарегистрированный, а теперь, вполне возможно, и "запачканный" по самое "не могу" пистолет, который теперь не столько обеспечивал безопасность хозяина, сколько этой безопасности угрожал. Также отправил в небытие и всю одежду, в которой натворил столько кровавого и, пожалуй, бессмысленного за последние дни. Разбирался с "хвостами", накопившимися на работе. И - мало ли что - в очередной раз отправил маму на двухнедельный отдых в Болгарию.
   Но вот у него самого, невзирая на все старания, отдыха не получалось. Никак не избавиться было от постоянного дребезжанья нервов, успевшего уже малость войти в привычку, но, тем не менее, очень утомительного. Впрочем, нервам было отчего дребезжать. Дела, навороченные в процессе импровизированного расследования, и неотвязная мысль о том, что Николай в любой момент может как-нибудь вырваться из своего лекарственного оцепенения, и воспоминания о Кате, в которых достопамятный ночной кошмар причудливо перемешивался с краткими встречами наяву... все это способствовало чему угодно, только не душевному покою.
   На четвертый день Димыч решил, что дальше так существовать нельзя. Невозможно. Требуется срочно что-то предпринять для успокоения этого зуда внутри.
   А что?
   Единственный ответ был очевиден: ненавещенным, неопрошенным оставался только Николай. Злой гений из "скворечника", м-мать его...
   Устроившись за компьютером - так почему-то всегда легче было размышлять, что бы ни происходило на экране монитора - он принялся обдумывать в деталях организацию встречи, но буквально через десять минут работу прервал звонок в дверь.
   Выругавшись про себя, Димыч прошел в прихожую, отворил внутреннюю створку и глянул в глазок, врезанный в наружную. Немедленно колени его ослабли; горло словно бы перехватили холодным резиновым жгутом. Там, за дверью, на общем сером фоне лестничной площадки, маячила знакомая смоляно-черная копна курчавых волос.
   Игорь!?
   В мозгу мгновенно вспыхнула вереница образов - словно на немыслимой скорости пустили видеокассету: стальной прут арбалетной стрелы в черепе Дамира Султангареевича, мертвяк-зомби Володька со товарищи, мерзкая слизь на полу "тройки" в петергофской общаге, слегка прикрытый одеялом труп в последней стадии разложения на Петяшиной тахте... Захотелось сломя голову ринуться в спальню, накрыться с головой одеялом и никогда больше не вылезать наружу.
   Нет. Так нельзя. Мы - не страусы. Страусы - не мы...
   Призвав на помощь всю силу воли, Димыч отпер наружную дверь.
   Переступив порог, Игорь, видимо, сразу понял, какое впечатление должен произвести на Димыча подобный визит:
   -- Все нормально, не дрожи. Жив я. Хотя до противоположного исхода оставалось всего ничего. Ну, это история долгая, потом расскажу. сейчас важно то, что я в результате лишился жилья. Приютишь на недельку?
   Димыч медленно - в том же темпе, в каком приходило в норму мироощущение - кивнул.
   -- Хорошо. Не вопрос. Кофе будешь?
   -- Дык - не вопрос же, -- усмехнулся Игорь.
   Димыч отправился в кухню. Пожалуй, в первый раз за всю сознательную жизнь он вполне прочувствовал, что означает ходовое народное выражение насчет падения камня с души: мгновенно навалившийся ужас сменился невероятным облегчением оттого, что оказался напрасен. Вдобавок, старший товарищ, на которого можно положиться, снова с ним...
   Игорь меж тем оккупировал ванную; оттуда доносился плеск и удовлетворенное фырканье. Впрочем, стоило кофе на плите дойти до кондиции, он, точно почувствовав это, немедля явился в кухню и едва не с хищным рычаньем присосался к чашке, видать, соскучился по любимому напитку.
   Где ж он пропадал все это время?
   -- Ы-хххх... хор-рошо-ооо! Извини, что заставил поволноваться... Коротко говоря, моя благоверная, оказывается, решила за мой счет расплатиться с какими-то долгами из своего прошлого. Путем моей преждевременной смерти и вытекающих из оной прав наследования... Чтобы остаться в живых, эту самую смерть пришлось инсценировать. Хорошо, меня вовремя надоумили... Ну да ладно. Ты в рамках этой истории тоже успел много чего натворить, я уже в курсе. То есть, ты не дергайся особо; я-то просто догадался, что это ты; официально тебе вроде бы ничего не должно угрожать, концов никаких, иначе бы уже пришли за тобой. Слушай: у меня, помимо всего прочего, к тебе очень серьезное предложение. Ты, вообще, что собираешься делать дальше? В плане наших с тобой изысканий... Все, что ты наворотил, ведь, надо думать, не просто так было? С чем-то конкретным ко мне шел?
   Димыч поморщился. Еще полчаса назад он хоть как-то мог примириться с тем, во что вылился его визит к "безутешной вдове" Игоря, однако появление друга, живого-невредимого, заставляло теперь ощущать себя полным идиотом.
   Собравшись с мыслями, он коротко рассказал Игорю обо всем, что произошло в квартире Флейшмана.
   Игорь на это только с непонятным смыслом покачал головой.
   -- Вы таки будете смеяться, молодой человек, но я обо всем том же самом уже знаю. Дело в том, что, почти сразу после того, как мы с тобой в последний раз расстались, меня снова навестил наш давешний благодетель... - Он сделал паузу, чтобы еще раз как следует приложиться к чашке с кофе. - Кстати, теперь я дважды обязан ему жизнью... - Еще глоток. - Словом, мы с ним общались довольно плотно все это время, и он держал меня в курсе того, что узнавал или до чего додумывался ты. И заодно показал, какие выводы следует сделать из всего узнанного.
   Димычу вновь сделалось не по себе. Как ни крути, сколько ни выставляй себя последователем и проповедником холодного материалистического анализа, все едино не так уж легко покориться непривычным фактам, хоть они, несомненно, и факты. К тому же, кому приятно обнаружить себя под чьим-то там постоянным, хоть и неощутимым, наблюдением?
   -- Какие же? А вот какие. Ты, молодой человек, никогда не помышлял о богатстве, власти? Об улучшении собственной жизни сразу на несколько порядков?
   Димыч хмыкнул.
   -- Вот это вопрос! Ну что ж... Каюсь, мечтал иногда. Изредка...
   -- Ты, опять-таки, снова будешь смеяться, но теперь можно помечтать об этом с гораздо большими основаниями. Суть в том, что мы имеем реальную возможность подчинить себе этого Николая. Туз Колченогий, наш Хромой Бес, сказал, что Николай обладает громадным потенциалом, который, однако ж, с недавних пор не в состоянии разумно использовать. И раньше-то был не особенно способен. Сила его - она как бы дремлет в нем, понимаешь? И наша задача - переключить эту силу на себя. Использовать его в качестве аккумулятора.
   Некоторое время Димыч просто смотрел на Игоря. Услышанное внушало какие-то двойственные ощущения. Все казалось слишком нереальным, чтобы оказаться правдой, но Игорь, тем не менее, был предельно серьезен. Серьезен, как никогда.
   -- Хорошо, -- заговорил он, пытаясь избавиться от неприятной раздвоенности мироощущения. - Допустим. Но... Ты себе это как представляешь? Как это технически осуществить? Все эти подключения-переключения...
   -- Это неважно, -- отмахнулся Игорь. - Это забота нашего товарища и, кстати, партнера в данном предприятии, Тузика...
   -- Кстати, -- перебил его Димыч, -- я еще как-то не пойму, на кой мы ему, этому Тузику, сдались. Мне видится так, что он и без нас может прекрасно справиться. Судя по тому, что проделывал на моих глазах.
   -- Я себе тоже задавал этот вопрос. И похоже, что... да ни на кой. Развлекается он так, понимаешь?
   Димыч зябко поежился.
   -- Ничего себе развлечения...
   -- Какие бы они ни были, мы из его развлечений можем извлечь пользу, понимаешь? По его оценкам, Николаева потенциала нам с тобой хватит на все, что только себе можно вообразить. И даже, на кое-что из того, чего мы себе вообразить на текущем этапе развития не можем. Если, конечно, использовать данный потенциал с умом... Возможно, имеются у этого Тузика и иные цели, помимо самоувеселения, но нам они, уж всяко, не помешают и не повредят. Ну, как? Работаем вместе и дальше? Мне, честно говоря, не хотелось бы искать помощи где-то еще, а без нее не обойтись...
   -- Хорошо. Работаем. Что в первую очередь?
   Игорь раздумчиво прошелся по кухне, сам по новой зарядил опустевшую джезву и поставил ее на плиту.
   -- В первую очередь - добраться до Николая. Вытащить его на волю... то есть, не на волю, а так, чтобы держать его под своим контролем. Требуется, чтобы он находился в том же состоянии, что и сейчас, и манипулировать его состоянием должны мы, по своему усмотрению. Стало быть, на первое время нужно снять квартиру где потише, затем выкупить или выкрасть нашего пациента из "скворешника"; далее - дело Колченогого... Ну, а потом - мы можем все. Ты хоть представляешь, что это значит? Жить в собственное удовольствие, заниматься тем, чем хочешь заниматься, не будучи ничем - ничем! - связан... Это только самый минимум, для примера! - С некоторым возбуждением, почти на крике закончив фразу, Игорь вновь сделался холоден и трезв. - Впрочем, лично мне больше этого минимума и не требуется...
   Ничего себе предложение...
   Да, Игорь наверняка не шутил. Не шутил...
   Ну и что с того?
   Димыч вдруг с удивлением обнаружил, что открывшиеся перед ним перспективы не доставляют никакой радости. Вот, совсем никаких чувств! Мозги будто ватные стали... Наверное, просто нелегко в такое взять да с ходу поверить.
   -- Хорошо, -- подытожил он, стараясь хотя бы участием в каких-то действиях прогнать, притопить на дне сознания проклятую раздвоенность ощущения мира и, заодно, навалившуюся вдруг гнетущую усталость. -- Значит, я начинаю искать квартиру. А ты пока отдыхай, отмывайся и думай, как Николая вытаскивать. Тебе "скворешник" известен лучше, чем мне.
   Игоря слегка передернуло.
   -- Типун вам на язык, юноша! Небольшой такой. С конскую голову.
  

66.

  
   Петяша застыл столбом, стараясь не слишком касаться зарывшейся лицом в его плечо Елки. Пожалуй, он и сам бы не смог внятно описать, что почувствовал после ее слов. Ощущалось так, точно нечто важное, большое, вдруг исчезло из жизни, без следа растворилось, оставив после себя огромную, зияющую брешь; а ведь, не будь этой бреши, и не заметил бы, что это, большое и важное, вообще хоть что-нибудь значит.
   -- Э-э...
   Помимо сего емкого междометия, Петяши не хватило ни на что. Подобранные было слова немедленно оказались бессмысленными, ненужными какими-то...
   На хрена, собственно, еще о чем-то говорить? И так ясно... - подумалось с раздражением.
   -- Понимаешь, -- неожиданно торопливо заговорила Елка, словно бы восприняв Петяшино "э-э" как сигнал к началу, -- я не могу больше... Все не так, как было раньше, и... Мне не приспособиться, хоть я и люблю тебя; не знаю, испытывал ли ты когда-нибудь подобное; вполне может быть, что нет... Я не могу больше разрываться надвое между "люблю" и "не могу" это очень... очень больно, поверь...
   Голос Елки осекся, она еще сильнее, глубже зарылась лицом в плечо Петяши. Послышалось приглушенное всхлипыванье; футболка на плече мигом сделалась неприятно влажной.
   Тем часом Петяша разобрался наконец в собственных чувствах. Собственно, там разбираться-то было не в чем - внезапно возникшая пустота оглушила, затормозила все реакции, внушив прохладное, незлое спокойствие.
   Ладонь его сама собой успокаивающе легла на затылок Елки.
   -- Ничего-ничего, -- слова тоже вышли как-то сами собою, на выдохе, -- плакать-то зачем, все нормально... Сейчас вот кофе сварим, Елка у нас плакать перестанет, расскажет все толком... Ну? Чего такого страшного произошло? Ровным счетом ничего такого страшного не произошло...
   И слова эти, каким бы ни звучали бредом, возымели-таки желаемое действие: всхлипывания прекратились. Оторвавшись от Петяшина плеча, Елка глубоко вздохнула и опустилась на стул.
   -- Хорошо, -- с несколько удивленным облегчением сказала она. -- Кофе, в самом деле, не помешает...
   -- Тогда посиди, охолонь малость, сейчас сварю.
   Стоило Петяше войти в кухню, Катя подняла на него сочувствующий взгляд.
   -- Вот об этом я и говорила, -- с легкой грустью сказала она. - Понимаешь теперь? Кофе я уже поставила, сейчас поспеет; вы побеседуйте, а я пока пойду прогуляться. А то мое присутствие для вашего разговора совсем не полезно.
   Петяша непроизвольно вздрогнул, что не укрылось от глаз Кати.
   Поднявшись с табурета, она крепко обняла Петяшу, прижав его голову к своему плечу.
   -- Только не беспокойся, ладно? Уж я-то от тебя никогда никуда не денусь, разве что прогонишь сам, -- быстро, горячо зашептала она. - Ты - жизнь моя, хоть и сам этого не понимаешь... В общем, давай. Елка сама решила все верно, но отпускать ее в таком состоянии нельзя. Пусть она хотя бы успокоится. А успокоить ее можешь только ты, она ведь тебя любит, а не кого-то там... Все! Кофе почти готов; гляди, чтоб не убежал, а я исчезла.
   С этими словами она на миг еще крепче прижала Петяшу к себе, поцеловала в щеку, тут же отпустила и устремилась в ванную, одеваться.
   Подойдя к плите, Петяша машинально встряхнул джезву, заставляя поднявшуюся на поверхность кофейную гущу осесть, и снова поставил кофе на убавленный до предела огонь. Черт возьми, неужели Катерине всего семнадцать лет? Или, может, теперь уже прямо рождаются вот с таким потрясающим всепониманием , с такой теплой и вместе с тем трезвой любовью ко всему миру?
   Дела-а...
   Вырубив газ, Петяша снял джезву с конфорки, прихватил крохотные кофейные чашечки тончайшего фарфора, откуда-то образовавшиеся в доме за последнее время, и пошел к Елке. Та, судя по всему, уже успела успокоиться - сидела за столом, курила и выглядела почти так же, как всегда.
   Несколько времени посидели за кофе молча, затем Елка, взяв из лежавшей на столе пачки еще сигарету, чиркнула зажигалкой.
   -- Когда я почувствовала, что больше так не могу, -- точно продолжая прерванное, заговорила она, -- все старалась как-то... пореже здесь, с вами оставаться. Гулять уходила. И вот, вчера, забрела случайно в кофейню, что в Двенадцати Коллегиях - в "Тараканник", ты знаешь. И встретила там, совершенно случайно, Мишу Владимирского, мы в одном классе учились. Так все вышло, не знаю... нужно мне было выговориться перед кем-то, понимаешь? Вот я и рассказала ему про все, что было последнее время, про свое настроение, про все. - Голос Елки зазвучал чуточку виновато. - Ты не обижайся только, ладно? Рассказала; он посидел, помолчал, а потом вдруг сказал, что любит меня еще со школы, и тут же предложил выйти за него. Сказал, через полтора месяца едет в Америку работать, он как раз диплом недавно на физфаке защитил... И, знаешь, я согласилась сразу. Просто почувствовала, что хочу согласиться. А сегодня мы заявление в ЗАГС подали...
   Елка замолчала - так, словно бы исчерпала заготовленный запас слов. Петяша тоже не ощущал необходимости что-либо говорить. Так посидели они еще минут пять.
   -- Я свое личное заберу и пойду, ладно? - сказала, наконец, Елка. - Знаешь, я, правда, очень хочу, чтобы у тебя все дальше было хорошо. Только сама не могу с тобой оставаться... Прости меня, ладно? Не сердись...
   -- Да. Ты уж иди, пожалуй, -- после секундной паузы ответил Петяша. - Я не сержусь, я все понимаю... Но, извини, как-то плохо у меня сейчас получается хорошо к тебе относиться...
   Здесь он немного соврал, чтобы не пускаться в ненужные объяснения. На самом-то деле ему, Петяше, было просто-напросто безразлично и пусто, и с этой безразличной пустотой следовало на какое-то время остаться наедине.
   Елка наскоро запихнула в сумочку что-то свое мелкотряпочное, прихватила пару недавно возникших в квартире книг и снова подошла к Петяше.
   -- Все, ухожу. счастливо. - Внезапно она крепко сжала Петяшину руку, притянула его к себе, поцеловала в щеку. - Спасибо тебе за все, любимый!
   С этим почти что выкриком она бросила на стол ключ, ринулась к дверям, поспешно отперла замок и выбежала на лестницу прежде, чем Петяша успел хоть как-нибудь отреагировать на происшедшее. Запоздалая его реакция выплеснулась во внешний мир лишь в виде усталого, тяжкого вздоха в адрес захлопнувшейся за Елкой двери:
   -- Не за что...
   И - бывает так, сколь оно ни удивительно - дверь немедленно отозвалась твердым, уверенным стуком.
   Кого еще черт несет... Или Елка зачем-нибудь вернулась?
   Неторопливо, со скрипом поднявшись, Петяша прошел в прихожую и отпер дверь.
   -- Ну, здравствуй, -- в обычной для себя наигранно-оживленной манере, растянув бледные губы в гипертрофированной улыбке фасона "довольный жизнью крокодил", сказал Олег, перешагивая порог.
   -- Здравствуй-здравствуй, -- вяло отозвался Петяша, отшагивая в сторону, дабы гость прошел в прихожую беспрепятственно. - С чем пожаловал?
   Крокодилья улыбка тут же сменилась гримасой гипертрофированного возмущения.
   -- Это ка-ак-так "с чем"?! - Но сразу вслед за сим проявлением добродушного, шутейного нрава Олег сделался серьезен. - Все с тем же пожаловал, -- с едва заметным удивлением, словно вещь абсолютно очевидную, объяснил он. -- Касательно предмета нашей последней беседы. Ты забыл, что ли?
   Поначалу Петяша даже не вспомнил, что за беседа имеется в виду.
   -- Извини... это ты опять о соавторстве?
   Тема плодотворного сотрудничества в деле писания романов, действительно, обсуждалась ими не раз. И всякий раз Петяша под разными благовидными предлогами уворачивался от участия в этаком творческом союзе. Одному было гораздо интереснее.
   -- Да нет же, -- с еле уловимой ноткой раздражения в голосе сказал Олег. - В университете встречались, помнишь?
   -- А! Помню, -- догадался наконец Петяша. - Это ты о своей масонской ложе экстрасенсов, или как их там...
   -- Семе-он Семеныч, -- укоризненно протянул Олег, -- масоны-то тут при чем? Ладно. Короче говоря, у меня к тебе дело есть. Чего сегодня вечером делаешь?
  
   Настроение Олегово, несмотря на всю его показную веселость, было скверным. Только вчера к вечеру узнал он о том, что опасения, не оставлявшие его все те три года, что проработал он на инженерской должности в одном из облепивших в последнее время Санкт-Петербургский университет акционерных обществ, как пить дать сбудутся в течение ближайшего месяца, много - двух. Все эти три трудовых года его не оставляло ощущение, будто деньги, хоть и небольшие, он получает зря. Вчера ему вполне ясно дали понять, что так оно все три года и было, акционерное общество вот-вот перейдет к другим хозяевам, и ни в одном из проектов, которые те намерены разрабатывать, ему, Олегу Новикову, места не предвидится.
   Да, да, он с самого начала отлично понимал, что матмеховских знаний для такой работы недостаточно, что научный работник, если хочет работать в науке долго, обязан расти, но понимание это было чисто абстрактным. На практике он всегда следовал принципу древней китайской мудрости насчет сиденья на пороге собственного дома в ожидании похорон своего врага.
   Ну что ж, достукался. И что дальше?
   Радужного впереди не маячило ничего. Имелась лишь смутная надежда на то, что все хлопоты с Петяшей принесут-таки в результате какие ни на есть плоды. В это, правда, не слишком-то верилось - к Петяше он давно привык, и тот никогда не внушал уверенности в своей исключительности. Петяша себе - как Петяша, обычный охламон, без всяких особых возможностей. Однако же люди, достоверно обладающие властью, деньгами и даже сверхъестественными способностями отчего-то уверены в обратном, а дыма без огня не бывает. Посему, хотя бы для собственного душевного спокойствия, получение этих плодов следовало максимально ускорить. Однозначно. Какого, в конце концов, хрена?!
  
   -- Да ничего особенного, -- отвечал Петяша. - Как обычно. А что?
   -- У нас тут собрание сегодня. В семь часов. Тебе бы поприсутствовать, а?
   Петяша скривился, изображая напряженную работу мысли. Идти, по чести говоря, никуда не хотелось. Вдобавок, он до сих пор не был уверен, что Олег не затеял с ним какой-то очередной громоздкий и нелепый розыгрыш из тех, до которых был крайне охоч.
   -- А на хрена мне там присутствовать? Без меня, что ль, народу мало?
   -- Ну-у, мало - не мало... Чаю выпьешь, с людьми познакомишься, посмотришь... Там сегодня двое наших думских депутатов будут, еще кое-кто... пригодится. И вообще - интересно же! Ну, что тебе, сложно? Я тебя на такси отвезу, если хочешь. И туда и обратно. До семи всего час сорок осталось.
   Петяша задумчиво склонил голову набок. Олег, никогда не отличавшийся склонностью тратить деньги на то, что считал излишествами, очень плохо совмещался с предложением катать его, Петяшу, на такси. Ну, ладно, раз уж так просят... Все равно день сегодня крайне бездарно прошел; а там, может быть, действительно обнаружится что-нибудь интересное.
   -- Черт с тобой, -- сказал он вслух. - Если уж ты на такси раскрутился, из принципа поеду. Туда и обратно, как завещал нам Бильбо Бэггинс. Сейчас, кофе выпьем и тронемся.
  

67.

  
   Времени на все необходимые приготовления ушло удивительно мало. В первом же попавшемся Димычу агентстве недвижимости жутко обрадовались появлению клиента и немедля повезли на Ржевку смотреть квартиру, которая оказалась во всех отношениях подходящей. Возвращаясь с добычей домой, Димыч пытался прикидывать, что такого еще может потребоваться, но, стоило по приезде изложить пришедшие в голову соображения Игорю, как тот немедля отверг их все.
   -- Ничего не понадобится. Туз сказал, что все устроит. Нормально пройдем и заберем. Без помех.
   Димыч ощутил нешуточную тревогу. Не столько даже из-за видимой легкости предстоящего, хотя бесплатным бывает лишь - известно, что; одной вот такой уверенности в Игоревом тоне с избытком хватало, чтобы забеспокоиться. Раньше за товарищем вовсе не водилось подобного...
   -- Слушай, -- раздраженно заговорил Димыч после некоторой заминки, -- если все так просто и прекрасно, тогда на кой хер, вообще, мы-то ему сдались? В смысле, зачем, в таком случае, нам самим в больницу переться? Если ему все так запросто, почему он этого Николая по воздуху, скажем, не перенесет, благо квартиру можно занимать хоть сейчас? Вот и ключи... Да и квартиру он, с его-то способностями, мог бы сам создать хоть на пустом месте!
   С этими словами он брякнул выдернутой из кармана связкой.
   Твердый взгляд Игоря немного смягчился; появилась в нем едва различимая, странная какая-то беспомощность.
   -- Откуда я знаю, скажи на милость? Не может он, наверное, этого. Или может, но не хочет. Или в принципе может, а именно сейчас что-то ему мешает... да ладно, в конце концов, какая разница! Важно то, что осложнений никаких не предвидится. Если квартира под пациента уже есть, сегодня и пойдем.
   Димыч и постарался было обуздать собственные лицевые мускулы, поспешившие изобразить гримасу крайней степени усталости и отвращения к жизни, однако не шибко-то в этом преуспел.
   -- Что с тобой? - спросил Игорь, видимо, заметив перемену в его лице. - Что еще не так?
   Димычу очень хотелось ответить начистоту, объяснить все, как есть, но... Инсценировка собственной смерти, видать, сильно повлияла на Игоря; изменился он здорово. Прежний Игорь понял бы его, Димыча, сразу, и даже, может, без всяких объяснений. А вот нынешний - поймет ли? Захочет ли понимать?
   -- Ничего, все нормально, -- утомленно, безразлично отвечал он. - Во сколько будем трогаться?
   Игорь взглянул на часы.
   -- Сейчас я отмоюсь поприличнее... полотенце дашь?
   -- Там, в шкафу, чистые. Бери любое.
   -- Так вот... Потом за машиной под перевозку пациента отлучусь... Словом, к двадцати одному будь готов.
  
   Такси, и вправду вызванное Олегом (тот даже не стал выбирать нечто подешевле, что заставило Петяшу устыдиться - учитывая разницу в доходах), подкатило к парадному подъезду, украшенному козырьком на двух вычурных, под кованую бронзу, с фонарями, кронштейнов. Маленькая, едва больше ладони, бронзовая дощечка у дверей сообщала, что именно здесь, на улице Плеханова, приютилось Санкт-Петербургское отделение частного клуба "Ом". Уверенно взойдя по ступенькам, Олег несколько раз, с неравными интервалами, даванул едва приметную кнопку звонка, утопленную в косяк и оттого едва заметную . Примерно через полминуты массивная, облицованная под дуб створка бесшумно распахнулась. Посторонившись, Олег пропустил Петяшу вперед и сам шагнул внутрь, в интимный полумрак клуба.
   Оказавшись внутри, Петяша покосился по сторонам, но никого, кто мог бы отворить дверь изнутри, не увидел. Зато в противоположном конце коридорчика, по которому, надо полагать, и проникали в собственно клубный зал, показался статный, лет сорока мужчина в темных брюках и сером мягком пиджаке с торчащим из нагрудного кармана платочком в цвет галстуку. Олегу он тут же кивком указал на одну из боковых дверей и вплотную занялся Петяшей.
   -- Здра-авствуйте, Петр Алексеевич! - рокотнул он приятным, бархатистым баритоном. - Наслышан, как же... Позвольте представиться: Никомедов, Андрей Васильевич, вице-президент этого клуба. Общество наше уже почти в сборе; идемте, я вас представлю всем, а своих соклубников буду представлять вам постепенно, в течение вечера, так выйдет проще... - С этими словами он мягко подхватил Петяшу под локоть, повлек по коридору, распахнул дверь, из которой за минуту до этого появился. - Господа, минутку внимания! Прошу любить и жаловать: скромный приют наш почтил ныне своим присутствием молодой, но уже известный писатель...
  
   Едва войдя в одну из боковых комнат, Олег сразу понял, что напортачить, очевидно, сумел не только на основном, официальном своем месте работы. Здесь за столом восседал седой, спортивного сложения человек в таком же мягком пиджаке, как и у Никомедова, только черного цвета. Пронзительный взгляд его темных, глубоко посаженных, ничего не выражающих глаз препарировал вошедшего со скучливым омерзением, словно черт уже знает, которую по счету подопытную крысу в ходе ужасно длинного биологического эксперимента. Звали этого человека Александром Сергеевичем Виноградовым. В клубе "Ом" он возглавлял секцию обеспечения безопасности.
   Под препарирующим взглядом главы разведслужбы общества Олег немедля ощутил себя ничтожно маленьким и слабым. Колени словно превратились в тряское желе.
   -- Звали, Александр Сергеевич? - стараясь не дрогнуть голосом, спросил он.
   Бессмысленный на первый взгляд, вопрос этот тем не менее был для Олега очень нужен и важен - хотя бы потому, что нарушил жуткую тишину в кабинете.
   Виноградов едва заметно усмехнулся. Идентификация эмоционального состояния пациента не нуждалась в столь явных признаках, как дрожь в голосе. Вопрос, заданный с порога, и без нее прояснял положение самым наглядным образом.
   -- Присядьте, Новиков, -- с казенным безразличием приказал он, не отводя от Олега немигающего взгляда.
   Олег, словно бы опасаясь поворачиваться к главе разведслужбы спиной, вслепую нашарил стул, неловко придвинул его к себе и сел.
   -- Посидите здесь, подождите меня, в зал не ходите, я вскоре вернусь.
   С этими словами Александр Сергеевич Виноградов вышел из комнаты, аккуратно запер двери на ключ и прошел в комнату напротив.
   Здесь, все в том же полумраке, который был, казалось, неотъемлемой частью атмосферы клуба, сидели за покрытым черным сукном столом четверо.
   -- Как?
   Казалось, вопрос не сразу достиг ушей сидевших за столом. Более того, Александр Сергеевич явно знал, что так оно и выйдет, и посему ничуть не удивился и не оскорбился. Приняв позу, исполненную долготерпения, он принялся ждать. Ответ последовал лишь минуты через полторы:
   -- Никак, -- точно через силу выговорил старший из четверых, старичок лет семидесяти, в неопрятном черном свитере, с пегой, кудлатой бородкой.
   На лице Виноградова появилось выражение, весьма странное для человека с его характером, да еще занимающего подобный пост, позволяющий распоряжаться, точно пешками, минимум пятью десятками официально ничем не связанных с ним людей. Взгляд его помягчал.
   Человек, давно и хорошо знающий Александра Сергеевича, какой-нибудь старинный друг, постоянная любовница или еще кто-нибудь в этом роде, сразу сказал бы, что глава разведслужбы клуба "Ом" испытывает неуверенность, то бишь - чувство, почти незнакомое для него. Однако столь хорошо разбирающийся в настроениях Александра Сергеевича индивидуум был возможен лишь гипотетически, то есть, говоря языком химиков, в чистом виде не существовал. Поэтому четверо сидевших за столом отнесли помягчание взгляда господина Виноградова на счет высокой оценки проделанной ими работы.
   -- Все в том же смысле? - уточнил Александр Сергеевич.
   -- Все в том же, -- подтвердил обладатель кудлатой бородки. - Не пробить.
   -- А по второму вопросу?
   -- По второму - здесь.
   Один из троих прочих выдернул из-под черного сукна два листа писчей бумаги, соединенных скрепкой, и подал их Виноградову.
   Раздумчиво покачав головой, Александр Сергеевич небрежно свернул листки в трубку, развернулся, вышел в коридор, заглянул в другую комнату. Там лежали на кушетках двое, не подававших никаких признаков жизни. Возле кушеток сидели без единого движения еще четверо. Но неподвижность их была особой: они словно бы проделывали в уме некую неимоверно тяжелую физическую работу, отчего тела их едва не сводила судорога крайнего напряжения. Молча оценив обстановку, Александр Сергеевич покинул комнату. Он постоял в коридоре, подумал над чем-то, затем, отперев дверь, за которой томился в ожидании своей участи Олег, все так же аккуратно запер ее за собою, устроился за столом и принялся изучать полученный только что отчет. Олег замер; кончик носа нестерпимо щекотала хрен знает откуда взявшаяся капелька пота, однако смахнуть ее он не мог - казалось, стоит ему пошевелиться, и страшные, бесчувственные глаза-скальпели мгновенно вонзятся, вывернут, выпотрошат...
   Виноградов покончил с отчетом, но еще какое-то время сидел молча, опустив взгляд к бумаге, будто найдя в ней что-то, видимое и понятное лишь для него одного.
   -- Привел, -- наконец начал он разговор, ради которого и был зван в комнату Олег. - Если привел, значит, информацию принес.
   Капелька пота, сорвавшись с носа, едва слышно разбилась о дубовый паркет, однако легче Олегу не стало.
   -- Н... нет, -- на выдохе прошелестел он. - Не получилось.
   Ответ вовсе не удивил человека, внушавшего Олегу - и далеко не только Олегу - страх. Словно забыв о присутствии подчиненного, Виноградов вновь опустил взгляд к исписанной бумаге и задумался.
  
   Петяша в это время и не подозревал, какие жизненные неудобства приходится выносить из-за него несчастному Олегу. К данному моменту он успел хлопнуть за приятное знакомство две солидных порции местного коньяку, закушав их коньяком из личной фляжки, и теперь благодушествовал - дымил сигарой, к которой кто-то из находившихся рядом с ненавязчивой заботой поднес огонек зажигалки.
   Народу в зале, за столиками, присутствовало человек тридцать, вокруг творился массовый треп на общие темы, однако Петяша почему-то чувствовал себя в центре всеобщего внимания. Вот, вроде бы, сидят, говорят себе тихонько о чем-то своем, выпивают и закусывают, но - поди ж ты - никак не оставляло ощущение, будто смотрят только на него, Петяшу, слушают только его, вообще - оценивают.
   Ощущение не было неприятным - скорее, непривычным.
   Ладно, подумал Петяша, почувствовав внезапный прилив озорного, бесшабашного вдохновения. Щ-час мы им...
   -- Извините, -- обратился он к двум солидным, в возрасте, мужикам за соседним столиком. - Вот вы сейчас говорили о свободе, о переменах в обществе... И, судя по тому, как вы об этом говорили... Хотя - нет, так не пойдет; если позволите, я, для большей ясности, совершу небольшой экскурс в наше недавнее прошлое. Не возражаете?
   Вовлеченные в беседу согласно кивнули. Может быть, слишком уж поспешно; с чего бы это вдруг... Да ладно, хрен с ними. Если кивнули только из вежливости, пусть за эту самую вежливость и расплачиваются. Ибо - нехуй.
   Вдохновение, исполненное веселой, искрящейся, точно бенгальская свеча, злости, распирало грудь. Точно так Петяша чувствовал себя, творя очередной провокационный пассаж для очередного провокационного романа либо садясь за GoldEd с внезапно родившейся идеей очередной шалости в какой-либо из самых многолюдных эхоконференций Фидо.
   -- При социализме еще, -- заговорил Петяша громко, на публику, -- мне доводилось встречаться со множеством людей, которые были недовольны обстановкой в стране. Они могли долго и красиво рассуждать об абстракциях наподобие "внутренней свободы", "свободы самовыражения", "свободы творчества", "свободы совести" и далее в том же духе. Существующий строй, по их словам, злонамеренно и целенаправленно лишал их всех названных свобод. Не говоря о куче прочих более или менее абстрактных вещей. Так вот, всех этих людей отличала от прочих граждан одна характерная деталь - крайняя неопрятность в быту. Они могли по году не стирать единственные штаны, неделями не мыться... Причем, не из-за бедности; многие имели вполне приличный по тогдашним понятиям доход... Но главным недостатком этих людей была полная неготовность, неспособность к активным действиям. Ради превозносимых ими на словах идеалов они не соглашались шевельнуть даже пальцем! Да-да! И при этом непрерывно искали среди окружающих стукачей, пособников ка-ге-бе... Подумать только, они всерьез верили в повышенный интерес к своим персонам со стороны карательных органов - это было необходимо им, как воздух, без этого они немедленно утрачивали ощущение собственной значимости. Хотя, ощущение это, по-моему, не имело под собою никакой почвы... А надо вам сказать, что этот их термин - "внутренняя свобода" -- по всем признакам означал свободу болтать, что угодно, пока никто не слышит, но при малейшем проявлении опасности делать преувеличенно верноподданническую мину. И как-то раз я, находясь в компании подобных, не выдержал и спросил, повторяя кого-то из запрещенных тогда писателей: если кукиш в кармане есть "внутренняя свобода", что же тогда есть внутреннее рабство? Меня, конечно же, с ходу объявили стукачом и агентом ка-ге-бе, хотели было побить, но это им не слишком удалось. Тогда наши свободолюбцы попытались решить дело путем открытой дискуссии, подробности коей я здесь опущу, поскольку интересен для нас лишь ее результат. К тому же, подробности эти не столь уж и интересны в силу неопрятности мышления моих оппонентов. Словом, в конце концов мы пришли к тому, что они не желают добиваться влияния в стране, так как для этого придется принять правила игры, навязанные нелюбимой ими властью. Игра же по правилам, приемлемым для них, опять-таки, ни к чему хорошему привести не могла. Собственно, все эти "правила" -- до единого, господа! - начинались со слов "если бы". "Если бы у нас было это...", "Если бы нам дали то-то...", "Если бы нам позволили следующее..." -- и так далее. Получалось, что граждане, столь горячо любящие свободу, были согласны - так уж и быть! - шевельнуть ради нее хотя пальцем, если им предоставят всю полноту власти на блюдечке с голубой каемкой. Вот тогда они - может быть! - подумают над тем, как нам обустроить Россию... Одним словом, ушел я с той посиделки, точно в грязи вывалявшись. Однако все, пожалуй, было не зря - на следующий же день двое из той компании появились в обществе чистыми и опрятно одетыми, извинились передо мной за вчерашние нападки...
   Только теперь Петяша отметил всеобщую мертвую тишину в зале. Все присутствовавшие бросили свои светские беседы, все взгляды были устремлены к нему.
   К чему же я это все? - подумал Петяша, изначально обращавший свою речь исключительно к соседям по столику и теперь слегка напуганный неожиданной результативностью своего собственного мелкого хулиганства. - Надо как-то закруглиться помягче, а то неудобно. Люди мне ничего плохого не сделали, а я им толстые намеки строю... Ну да, фишка в том и была, чтобы они узнали себя. Но отчего-то вдруг обижать собравшихся искренне расхотелось.
   -- Так вот, -- продолжал он. - Собравшиеся здесь сегодня, на мой взгляд, ничем не напоминают прежних кухонных политиков, любителей впустую перемалывать воздух единственно ради самоутверждения. Не сомневаюсь, что все вы, говоря об улучшении обстановки в стране, улучшении нашей с вами жизни, не станете отделять слова от дела, и, являясь сегодня вашим гостем, поднимаю этот бокал за хозяев. За вас, господа!
   Стараясь не дрожать пальцами и не втягивать голову в плечи, Петяша взял со столика наполненный кем-то загодя бокал и единым духом выпил. Внутри все сжалось в комок.
   Вот бред получился, -- пронеслось в голове. - Возьмут сейчас за шкирятник, напинают и выкинут с позором. И ведь правы будут - зачем хозяев обижаешь, если уж в дом пришел...
   Зал взорвался аплодисментами.
  

68.

  
   Петяша оцепенел, не в силах даже опустить обратно на стол опустевший бокал. Пока он пытался сообразить, во что же такое вылилась его хулиганская выходка, несколько человек подскочили жать ему руку, для чего кому-то из случившихся рядом пришлось прежде вынуть из нее бокал. Все заговорили что-то наперебой, но почти тут же умолкли и расступились. К Петяшину столику неторопливо подошел невысокий, по-хорошему полный, с тронутыми благородной сединою висками и особой значительностью во взоре человек. Только сейчас Петяша отметил, что в петлицах у всех собравшихся имеются неброские черно-белые ленточки; у подошедшего на такой ленточке был еще кружок, также черно-белый, но наоборот: черная половинка кружка приходилась на белую половинку ленточки, а белая - на черную.
   -- Польщен, польщен, -- заговорил подошедший хорошо поставленным басом, в то время, как все прочие начали организованно рассасываться, отступать к своим столикам. - Позвольте представиться: Большаков, Николай Вадимович, президент этого клуба.
   Петяша, физически ощущая на физиономии легендарную красноту вареного рака, пожал поданную руку.
   -- Теперь, -- продолжал президент, -- у нас появился повод выпить за знакомство. Вы позволите? - Дождавшись Петяшина кивка, Большаков подсел к его столу, на коем уже, словно по волшебству, материализовались два бокала с коньяком и две чашечки кофе. - Выслушав ваши впечатления о прошлом, ответный тост позволю себе оформить под некоторые рассуждения о настоящем и будущем. Исходные же посылки этих рассуждений... Да, вы не ошиблись, дорогой мой Петр Алексеевич. Все, собравшиеся здесь, есть люди, готовые к действию во всех отношениях. Всех нас объединяет стремление управлять Россией... чуточку более разумно, нежели ею управляют сейчас. Э-э... Я, с вашего разрешения, позволю себе не вдаваться, пока, в подробности...
  
   Мысль о том, что Виноградов рано либо поздно оторвется от бумаг и поднимет взгляд, заставляла Олега трепетать. Однако ж, когда это все-таки произошло, он вдруг почувствовал неожиданное облегчение. Что бы там ни предстояло еще сегодня испытать, тягостное ожидание кончилось. И на том спасибо...
   -- Ты привел его сюда, так и не успев расколоть, -- медленно проговорил Виноградов. -- Не имея даже никаких предположений о его потенциале, о его настроениях... Так?
   Олегу не оставалось ничего, кроме как согласно кивнуть. Больше всего на свете ему хотелось бы сейчас ответить: "Нет, вы ошибаетесь!" -- и выложить о Петяше всю подноготную. Но выкладывать было нечего. Петяша, как Петяша, славный, компанейский мужик... Впрочем, кто может сказать о нем больше? Есть ли на свете такие? Не факт. Включая и самого Петяшу...
   -- Ты хоть понимаешь, что натворил? С-сопляк! - неожиданно взорвался Виноградов. - Если наши выкладки верны...
   Видимым усилием воли глава разведслужбы подавил рвущиеся наружу чувства и крепко провел массивной, короткопалой пятерней по лицу, точно борясь со сном.
   Вот когда Олег понял, что такое настоящий страх! Если раньше его повергало в дрожь ледяное спокойствие этого человека, то теперь... Виноградов, воплощение невозмутимости и самообладания и, вдруг, повышает голос! Каков же масштаб его проступка? И каким будет неизбежное наказание?!
   -- Ладно, -- тяжко выговорил Виноградов, отнимая ладонь от лица. - По крайней мере, тебе удалось подружиться с ним. Или тоже не удалось?
   Мозг Олегов заработал в бешеном темпе. Что тут отвечать?
   Каковы, вообще, критерии дружбы у этого монстра? Отвечать, немедленно отвечать хоть что-нибудь, иначе... И вдруг, точно молния вспыхнула в сознании: он же боится! Этот чудовищный тип отчего-то боится Петьку! Ну да, он просто перепуган по самое небалуй! А значит... Ну, все! Только, не выказывать страха!
   -- Отчего же, -- спокойно, даже с некоторой наглецой, сказал он. - Удалось. Если что, так я...
   Во взгляде Виноградова появилось нечто новое. Больше всего на свете ему явно хотелось тут же, не сходя с места, стереть косорукого, ничего не соображающего сопляка, провалившего важное дело, в порошок. Однако, почему-то выгоднее для него было этому сопляку поверить...
   -- Ну, хорошо, -- зловеще сказал Виноградов. - Это нам всем, не исключая и тебя самого, может вскоре оч-чень пригодиться. Там, -- кивок в сторону банкетного зала, -- сейчас сам президент делает за тебя твою работу. Можно сказать, грудью на амбразуру... - Он оборвал фразу. - Ладно. В сложившихся обстоятельствах тебя следует ввести в курс параллельных исследований. Чтобы еще жиже не обосрался. Слушай внимательно; повторять некогда. Наши специалисты по зондажу, -- последнее слово он выделил голосом, так что сразу можно было понять: зондаж имеется в виду не желудочный и не метеорологический, -- лучшие в стране. Если не в мире. За это я отвечаю, сам в свое время подбирал. Так вот, им тоже не удалось выяснить ничего. Совсем ничего. - Эти слова также были произнесены с особым, выразительным нажимом. - Понимаешь, что это значит?
   Олег по инерции кивнул было головой, но тут же поправился:
   -- Н... нет. Не очень.
   Уголок рта Виноградова дрогнул, на лице его мелькнула едва различимая презрительная усмешка.
   -- Представь себе книгу. Самую настоящую, со всех сторон, казалось бы, обыкновенную книгу. Ты умеешь читать, знаешь примерно, что в ней должно содержаться, можешь даже листать ее, но любая попытка раскрыть эту книгу с намерением прочесть заканчивается неудачей. Раскрываешь, и не видишь букв, хотя точно знаешь, что они там есть. Или же просто не можешь раскрыть. Попытки решить проблему силовыми методами заканчиваются... скажем, слепотой. Или параличом.
   Он сделал паузу. Олег едва ли не кожей ощутил ожидающий взгляд, но ничего не сказал. Что тут скажешь, в самом-то деле?
   -- Два наших лучших специалиста предприняли еще одну попытку пробиться силой. Если до тех событий, из твоего последнего отчета, он просто был невидим, абсолютно проницаем, то на сей раз они столкнулись с чем-то таким... До сих пор лежат в коме, этим все сказано. А остальные по-прежнему в один голос докладывают, что не видят его. На тонком плане в занимаемой им позиции вовсе нет человека.
   Олег непроизвольно вздрогнул.
   -- А... что же есть?
   -- Никто не может понять, черт побери! Если это все же человек, то наши оценки его потенциала были занижены на несколько порядков; поставить блок такой мощности никому из известных не под силу. В результате мы его не видим, зато сами у него как на ладони, и он пока что просто развлекается, наблюдая нечто вроде тараканьих бегов в нашем исполнении. Если же это - не человек... - Виноградов вновь с силой провел по лицу ладонью. - Если это не человек, любые наши предположения бессмысленны. Гадать, каковы могут быть цели подобного существа, каким потенциалом оно может обладать... Д-да. Кроме гадания, как ни жаль, ничего не остается. Ясно теперь, у кого ты числишься в друзьях?
   Да, Олегу все было предельно ясно. Будь на месте Виноградова кто другой, еще можно было бы предположить розыгрыш или там душевное нездоровье... Но тут... Клуб "Ом", собственно, создал единолично Виноградов, без него это была бы, самое большее, кучка полусумасшедших маньяков. Александр же Сергеевич некогда был одной из ключевых фигур в государственном проекте исследования феноменов сверхчувственного восприятия; один он знает, как ему удалось уцелеть в процессе зачистки, последовавшей за свертыванием проекта, да еще уберечь, спасти для дальнейшего использования самые многообещающие объекты... И вот теперь этот жуткий, невозможный, сверхъестественный человек едва ли не жалобно смотрел на него, Олега Новикова, ожидая помощи. Д-да-с. На работе уже обосрался, хуже некуда; если теперь и здесь...
   -- Ну? - почти что мягко поторопил Виноградов. - Какие соображения? Как на него воздействовать? Как склонить на нашу сторону?
   Хороший вопрос...
   -- Ну откуда мне знать, Александр Сергеевич? - жалобно заговорил Олег. - У вас опыт многолетний, и то вы не знаете, что думать, а мне-то вовсе... Ну, да, общался я с ним, подружился... ну, что сказать - человек как человек. Выпить, потрепаться, пульку написать... Романы пишет интересные... занятные... хорошо пишет. Я ведь обо всем этом уже докладывал! Если уж те ничего не добились, то я, тем более...
   -- Стоп! - В глазах Виноградова появился странный блеск. Такое бывает с человеком, упавшим в быструю горную реку. Несет его течением, бьет о камни, но вдруг, спасительная излучина показалась впереди, вот-вот прибьет его к спасительному пологому берегу... - Если так, его дружба с тобой может оказаться спасательным кругом для всех нас. Других возможностей, видимо, не имеется. Значит, постарайся - в эмоциональном плане - создать у него впечатление, что все это, весь наш клуб - просто собрание старых, добрых друзей, не более. Одних объединяют еженедельные походы в баню, а других - экстрасенсорика плюс игра в политику. Конечно, он, скорее всего, видит нас насквозь и все равно не поверит, но эмоционально - вполне может статься - будет воспринимать нас именно так и даже, может быть, окажет в чем-то помощь. Если, конечно, ты как следует сработаешь. Все зависит от тебя. Справишься?
   Гулко сглотнув, Олег кивнул.
   -- Впрочем, тебе больше ничего и не остается. Иначе - конец. И вовсе необязательно - безболезненный. Кто его знает, как именно твой дружок схавать нас соберется... с уксусом, со сметаной, или же предварительно отбив молотком.
   В дверь постучались. Отперев замок, Виноградов выглянул в коридор, выслушал какое-то краткое сообщение, снова аккуратно запер дверь и повернулся к Олегу. Взгляд его вновь мерцал тусклым оловом. Олег захолодел в предчувствии недоброго.
   -- Так, -- заговорил Виноградов. В голосе его появилась легкая хрипотца. - Обстановка меняется. Только что получен отчет от групп, наблюдающих объекты "Друг" и "Сосед". С объектом "Друг" ты знаком. "Сосед" представляет собой носитель довольно мощного - порядка наших лучших работников - потенциала; в данный момент активно использовать свой потенциал неспособен. "Друг" через десять минут начинает акцию по установлению контроля над "Соседом". Вопрос: насколько вероятно то, что "Друг" - слепое орудие или же равноправный партнер Лукова?
   Олег молчал: вопрос явно был задан не ради ответа.
   -- Остается одно, -- отрешенно, точно Олега ужен не было в комнате, проговорил Виноградов. - Сейчас пойдешь к нему и постараешься отвлечь, насколько возможно. Я высылаю группу на перехват "Друга". Если очень повезет... - Он оборвал фразу. - Ч-черт; ведь ничего не готово; лучшие сенсы потеряны, остальные повязаны по рукам и ногам... Ладно парень. Иди. - Неожиданно его рука легла на плечо Олега, отчего последний вздрогнул, точно лошадь, укушенная оводом в самое болезненное место. - По крайней мере, теперь можно с уверенностью сказать, что его потенциал не намного выше нашего. Если он срочно нуждается в увеличении потенциала, остается надежда, что мы способны хоть что-то противопоставить ему... Все, иди. Работай. Очень может быть, что стараться придется за собственную шкуру. Не говоря уж о наших.
   Повернув ключ в замке, Виноградов почти вытолкнул Олега из кабинета, снова заперся, поднял трубку внушительного многофункционального телефона на столе, набрал трехзначный номер внутренней связи.
   -- Господа, пора. Работаем по схеме три. Задача: не допустить захвата объекта "Сосед" объектом "Друг". - Голос его едва заметно осекся. - Счастливо, ребята. Берегите себя.
  

69.

  
   Источник всех тревог господина Виноградова тем часом безмятежно сидел за своим столиком в обществе президента клуба. За приятное знакомство было выпито, и неоднократно, и теперь оба со вкусом дымили Петяшиными сигарами.
   -- Кстати, Петр Алексеевич, -- заговорил тоном светской беседы Большаков, -- а что было дальше? С теми двумя, приобретшими вкус к опрятности? Мне отчего-то кажется, что эта история имела продолжение. - Он рассмеялся. - Как, имела? Я угадал?
   Затянувшись сигарой, Петяша пустил к потолку длинную, тонкую струю дыма. Он ничуть не жалел, что, поддавшись на Олеговы уговоры, согласился потратить вечер хрен знает на что. Спокойная, солидная атмосфера клуба ему, определенно, нравилась.
   -- Да, -- подтвердил он, -- без продолжения не обошлось. В самом скором времени они явились ко мне и в кр-райне, -- тут Петяша юмористически округлил глаза, -- конспиративных выражениях предложили вместе бороться за будущее России по моей программе. Представляете?
   В лице Президента - буквально на миг - что-то изменилось, однако тон его остался прежним.
   -- И что же вы?
   Петяша хмыкнул.
   -- А что я? Посмеялся и попросил больше не обращаться ко мне с подобными предложениями.
   -- Отчего же?
   Несмотря на отсутствие видимых перемен в голосе и лице президента, несмотря даже на притупивший сообразительность коньяк и общее благодушие, навеянное атмосферой клуба, Петяша отчетливо ощутил, что вопрос задан вовсе не из светского любопытства. Немедленная утрата значительной доли означенного благодушия не укрылась от глаз Большакова.
   -- Да так... Неинтересно, понимаете? Я ведь не ощущал позывов к борьбе за какие-либо "свободы", в отличие от них. У меня все необходимые мне свободы имелись и без того... Зачем по собственной воле брать на себя ответственность за кого-то еще? Ведь после этого... После этого, неизбежно перестанешь принадлежать самому себе. По-моему, что бы ни сулили взамен, ничего хотя бы равноценного все равно не предложат. Не смогут предложить, понимаете? Даже если очень захотят.
   -- Да-а, понимаю, -- Большаков, вежливо прикрыв рот ладонью, зевнул. -- Ну что ж, Петр Алексеевич; весьма рад нашему знакомству. Смею надеяться, вы не в последний раз гостите у нас... А сейчас я вынужден извиниться перед вами, меня ждут... некоторые клубные дела. Всего хорошего.
   Поднявшись, он церемонно пожал Петяше руку и направился куда-то в глубину зала. Провожая его взглядом, Петяша и не заметил, как к его столику подошел Олег.
   -- Ну, как ты тут?
   - О-о, надо же! Наконец-то! Ты куда пропал? - благодушно обрадовался Петяша. - Завез, понимаешь, незнамо куда, а сам...
   -- Ну, извини, -- Олег вновь растянул губы в своеобычной имитации крокодильей улыбки, означавшей, что никакого сожаления о своем проступке он не чувствует. -- Это ты здесь в гостях, а я - член клуба. Что означает не только определенные права, но и определенные обязанности. Так ты это... Как тебе у нас?
   -- А чего, хорошо! Если еще пригласят - не откажусь... - Но восстановленное было благодушие вдруг вновь дрогнуло: что-то такое было в выражении Олегова лица... - Слушай, чего это с тобой? Неприятности?
   Олег поморщился.
   -- Да нет. Коленку опять потянул. Вчера поиграть собрались, и...
   -- Погубит тебя твой баскетбол, -- привычно изрек Петяша. - Ладно, давай еще по коньяку с кофе. Здесь какой порядок цен? У вашего президента спрашивать было неудобно...
   -- При чем тут цены, ты же гость. Для остальных - все в членские взносы входит.
   Петяша еще раз окинул взглядом зал.
   -- Однако нехилые тут, должно быть, членские взносы... Не, что-то ты мне, определенно, нынче не нравишься. Давай-ка, знаешь, быстренько кофе выпьем и ко мне. Научим Катерину пулю писать, посидим в тишине и покое... Лады?
   Олег раздумчиво кашлянул, стараясь ничем не выдать внутреннего ликования. На то, что порученный объект сам облегчит ему задачу, он не смел до сего момента даже надеяться.
   -- Ну давай. Посидеть в покое, действительно, не помешает.
  
   В десятом часу вечера Димыч с Игорем подъехали к известной едва ли не всей стране лечебнице имени Скворцова-Степанова. Приткнув машину вплотную к ограде возле запертой на замок неприметной калитки, Игорь неуклюже выбрался наружу, достал из багажника монтировку и сноровисто сбил замок.
   -- Ворота, в принципе, не заперты, -- объяснил он, -- но там вахтер. И дальше вести пациента придется по открытой местности.
   На территории царила тишина, не нарушаемая ничем, кроме отдаленного шума автомобилей - приемные часы закончились, основная масса обслуги тоже разошлась по домам.
   -- Куда дальше? - спросил Димыч, непроизвольно поглаживая кобуру, вновь занявшую свое место за пазухой, под трепаной джинсовой курткой - вместе с раздобытой где-то машиной Игорь привез и два стареньких "пэ-эма".
   -- Вон тот корпус. Не хватайся за ствол - Туз сказал, никто не помешает.
   Массивная дверь, ведущая в отделение, оказалась отпертой. Следующая была заперта на щеколду, с которой легко справились, выдавив матовое стекло. За этой дверью, навалившись на стол, заливисто храпел дежурный санитар. Здесь же, метрах в полутора от стола, находился кабинет дежурного врача - там, судя по звукам, храпели сразу трое.
   -- А больше здесь никого ночью и не должно быть, -- удовлетворенно сказал Игорь. - Кроме, понятно дело, пациентов.
   Сняв со специального застекленного стенда над головой спящего на посту санитара все имевшиеся там ключи, он недовольно поморщился - на половине из них отсутствовали бирки с номерами соответствующих палат.
   -- Вот же козлы неопрятные, мать их... Ну ничего, разберемся.
   Николай обнаружился за четвертой от начала коридора дверью - лежал себе спокойненько, вперив невидящие глаза в потолок. За время пребывания в лечебнице Петяшин сосед здорово сдал. Морщась от острого запаха мочи, переполнявшего не шибко просторную палату, Димыч шагнул к кровати вслед за Игорем.
   -- Здоровый лось, -- с неудовольствием пробормотал Игорь, смерив Николая взглядом. - Можем и не дотащить. Давай попробуем разбудить - вдруг-таки прочухается.
   Димыч с сомнением покачал головой.
   -- Если аминазином заглушили, или еще чем подобным, как у нас до сих пор принято, не меньше суток будем пробовать. Видишь, он не привязан даже. На совесть глушили.
   -- Ну, сутки, не сутки... - С этими словами Игорь добыл из кармана одноразовый шприц в блистерной упаковке и белую картонную коробочку, в которой могла бы поместиться ампула величиною этак с указательный палец. -- А на всякий хуй с винтом в нашей бесконечной вселенной гарантированно имеется жопа с поворотом...
   Вскрыв с этими словами коробочку, он сноровисто, единым щелчком, сбил верхушку и вправду оказавшейся внутри ампулы, разорвал блистер, наполнил ее содержимым шприц.
   -- Сильнодействующее что-то? - опасливо спросил наблюдавший за его манипуляциями Димыч. - Не много ему будет? Не переборщим?
   -- Ничего-о... авось не переборщим. Перетяни чем-нибудь повыше локтя, чего стоишь! - Игорь сощурился и точным движением вогнал иглу во вздувшуюся вену у локтевого сгиба бревном лежавшего на кровати тела. - Ничего; кашу маслом не испортишь...
   Поршень медленно пошел вниз. Тело Николая немедленно отозвалось краткой волною дрожи.
   -- Ага! - радостно, с азартом выдохнул Игорь. - Заработала! - Отбросив опустевший шприц, он принялся с силой растирать Николаю уши. - Ну, родной мой и ласковый; давай, давай, возвращайся...
   Дыхание Николая сделалось глубже, отчетливее. Многократный убийца, сумевший внушить такой впечатляющий страх перед собою своим подельникам, приходил в себя прямо-таки на глазах.
   -- Откуда, -- заговорил Димыч, не в силах больше сдержать внезапно охватившие его подозрения, -- такой препарат? Вообще, откуда все - машина, пистолеты?..
   -- От верблюда! - зарычал Игорь, не прекращая своего занятия. - Нашел время, ебит твою бабушку; помогай лучше давай! Икры, ляжки ему разотри как следует!
   Сбитый с толку внезапным рыком и матом, Димыч повиновался. Около десяти минут они молча трудились над Николаем, и тот, наконец, отозвался, издав невразумительный утробный звук - полустон-полукряхтенье.
   -- Все, хорош!
   Подчиняясь команде, Димыч прекратил массаж, а Игорь, оставив уши пациента в покое, неожиданно хлестнул несчастного Николая по лицу. Вздрогнув, тот рывком поднялся и сел на кровати.
   -- Что? Что такое? - слабым голосом спросил Николай. По телу его пробежала короткая судорога, сделавшийся осмысленным взгляд сфокусировался на Игоре. - Кто? Что вам нужно?
   -- Все в порядке, сейчас мы тебя отсюда вытащим, -- успокаивающе отвечал Игорь. - Идти можешь?
   Николай как-то по лошадиному встряхнул головой.
   -- Могу, наверное... Давно не пробовал.
   -- Тогда, идем. - Теперь Игорь был - само дружелюбие. - Никто не помешает: в больнице все спят и проснутся не скоро.
   Крепко взяв Николая за предплечье, Игорь с трудом поднял его на ноги, но Николай, постояв всего несколько секунд, снова сел на кровать. Димыч непроизвольно хихикнул - лицо Николая стало таким, точно процесс стояния, да еще с перспективой куда-то идти, вызвал у него приступ непреодолимой брезгливости.
   Игорь коротко, зло покосился на него.
   -- Ну, что ж ты? Ноги не держат? Идем!
   -- А зачем? - в тоне искреннего недоумения спросил Николай. -Здесь хорошо... Они мне укол сделают, и... - Он сделал паузу, подбирая нужное выражение. - И я просыпаюсь, -- наконец сказал он. - Не тот я, который здесь, а другой. Настоящий. Так хорошо, когда я просыпаюсь... - В голосе его зазвучал кроткий, чуть капризный укор младенца, которому не хочется пока затевать скандал из-за очередной конфеты, но и конфету получить очень хотелось бы. - Зачем вы меня усыпили? Здесь плохо... страшно...
   В который уж раз Димыч получил повод восхититься сообразительностью старшего товарища! Игорь сориентировался на ходу:
   -- В этом месте... хм-м... бодрствовать для здоровья вредно. От таких уколов и концы отдать можно, в обоих смыслах. А мы тебя сейчас в другое, хорошее место перевезем. И сразу же снова... разбудим. У нас уколы хорошие, безвредные. С гарантией. Поехали!
   Пожав плечами, Николай с усилием встал.
   -- Н-ну... ну, хорошо. Поехали.
  

70.

  
   -- Слушай! Что тебе все время покоя не дает? - с легким раздражением спросил Петяша, приплюсовав к своей пуле десять очков за сыгранный дырявый мизер. - Чего ты все тормозишь? Это уже и не игра получается, а песочница какая-то!
   Весь вечер Олег изо всех сил старался вести себя так, будто ничего особенного не произошло, однако не шибко-то в этом преуспел. Вот сейчас верный подсад на три взятки прошляпил. И совсем недавно не смог верно посчитать масть, в результате чего и подцепил - да на третьем-то распасе! - длиннющий, на семь взяток, "паровоз". И мало этого! Противу обыкновенного, сегодня такая крупномасштабная лажа даже не расстраивала...
   -- Да нет, ничего, -- соврал он. - Колено, разве что... Н-ноет, тв-варь...
   Петяша покачал головой.
   -- Не ноет у тебя никакое колено; хрен знает, почему, но я в этом уверен. Это, наверное, я твоим клубменам не ко двору пришелся, и они тебе... э... общественного порицания вставили по самые уши. Точно?
   Олег поднял взгляд от своих, внахлест сложенных, взяток. Да, конечно, знакомился он с Петяшей, имея вполне определенное поручение: установить контакт с многообещающим объектом, то, се... Он-то с самого начала твердо знал, что не справится, не для него подобная работа, однако клуб представлял собою единственную надежду на хоть сколько-нибудь приличное будущее. А в последний месяц все клубное начальство в один голос принялось твердить, что объект "в некотором смысле" активизировался, что объект этот крайне опасен, что "нельзя исключать вероятность активных действий объекта во вред клуба"... И за всеми этими словами лежал страх. Целые пласты страха. Непрошибаемого; хоть топор вешай... А объект - вот он, совершенно обыкновенный человек, дружок Олегов, Петяша. Сидит, с видимым удовольствием пишет пулю и, вдобавок, еще комплексует: чего там, в клубе, мог не так сказать...
   Не может быть, чтобы этот человек через минуту, час, день взял и хладнокровно, как сейчас давит в пепельнице окурок, уничтожил его, Олега Новикова, и прочих членов клуба, явно показавшихся ему симпатичными!
   -- Что, перерыв? - спросила Катя, аккуратно складывая свои три взятки стопочкой. - Тогда, я сейчас.
   Она покинула кухню. И Олег решился:
   -- Знаешь... Поговорить бы надо.
   Он указал глазами в том направлении, куда удалилась Катя.
   -- Дык, без проблем, -- слегка настороженно ответил Петяша. - Давай тогда в комнату, что ли, перебазируемся.
   Прихватив со стола одну из пепельниц, он первым двинулся к дверям; в прихожей мимоходом сказал в сторону двери уборной:
   -- Кать, нам побеседовать надо. Кофе сваришь?
   Под утвердительное хмыканье, последовавшее в ответ, он прошел в комнату, пропустил за собою Олега, плотно притворил дверь и надежно устроился за столом.
   -- Ну?
   Олег помолчал. Такие - с выяснением отношений и объяснением причинно-следственных связей - разговоры никогда толком не удавались ему.
   А, может, вообще плюнуть на все и не затевать никаких авантюр? - подумал он.
   Но тут же вспомнился отец - высокий, пожилой мужик, с малолетства державший сына в строгости и еще не знавший о том, что сын не сегодня-завтра потеряет работу; вспомнилась младшая сестра, уже около трех лет исполнявшая обязанности хозяйки дома...
   Нет, надо рисковать. Иначе, перспектив никаких. А в качестве посредника между Петяшей и клубом я...
   -- Во-первых, -- заговорил он, -- зря ты комплексуешь. Не знаю, какого бреда ты им наговорил, но могу спорить: они тебе аплодировали и пили за твое здоровье. И делали это со всем возможным усердием...
  
   Сделав несколько шагов к выходу из палаты, Николай вдруг остановился и уставился на Димыча, которого до сего момента, видимо, не замечал.
   -- Я знаю тебя! - неожиданно истерически, едва ли не на крике, заговорил он. - Ты тот, что прислуживает Страшному, преследующему меня во сне! Боюсь тебя! Не хочу; не пойду...
   В уголке его рта показалась тягучая капля слюны.
   Игорь остановился в замешательстве. Димыч понял, что пришла пора действовать ему, и действовать нужно быстро. Сделав шаг к Николаю, он осторожно, словно успокаивая напуганного ребенка, забормотал:
   -- Не бойся. Страшного нет в этом сне. Он сам спит сейчас. Я пришел не по его приказу; я пришел помочь тебе избавиться от него. Я сам хочу от него избавиться. Ты поговоришь со мной, чтобы перестать бояться, чтобы убедиться в моей искренности?
   Взгляд Николая сделался почти разумен. Он отер с губ слюну и нерешительно - очевидно, не мог с ходу довериться приспешнику загадочного Страшного, однако ж очень хотел верить в близкую возможность избавления от этого Страшного - кивнул.
   -- Не затягивай, -- тихонько процедил Игорь.
   Однако Димыч уже чувствовал, что теперь успех акции зависит не от Игоря, а только лишь от него. Как можно мягче положил он руку на плечо Николая:
   -- Помнишь Флейшмана? Георгия Моисеевича? Он должен был часто... сниться тебе.
   Николай кивнул.
   -- Он умер, ты знаешь об этом?
   Снова - кивок.
   -- Отчего ты не... не подпитывал его, пока бодрствовал? Отчего позволил ему умереть?
   Николай задрожал.
   -- Было страшно. И сейчас страшно. Если я воспользуюсь силой, Страшный услышит и придет за мной. Может, он уже идет; я не могу следить без силы... а во сне у меня силы нет. Разбудите меня скорее, пожалуйста! Я не хочу больше говорить; может быть, вы хотите выдать меня Страшному...
   -- Успокойся, -- вклинился в беседу Игорь, очевидно, понявший, что иного выхода нет, что Димыч не успокоится, пока не вызнает все, что ему требуется. - Это же все только сон. Какая разница, о чем и с кем ты разговариваешь во сне?
   Димыч с досадой отметил, что логика в Игоревых построениях малость подгуляла. Ежели этот Страшный страшен для Николая главным образом "во сне", то трепаться - в том же "сне" -- с прислужниками означенного Страшного как раз не стоило бы...
   Но на Николая Игоревы слова почему-то подействовали, ему стало заметно спокойнее.
   -- К тому же, хоть ты и считаешь меня прислужником Страшного, я ничего не знаю о нем, -- заговорил Димыч. -- Расскажи, кто он? Что он такое? Почему преследует тебя?
   Николай вновь задрожал.
   -- Страшный питается силой, -- ответил он. - Я разбудил его, и он чуть не сожрал меня. Я тогда не знал еще, что все это, -- рука его описала плавный, широкий полукруг, точно указывая разом на весь окружающий мир, -- сон. Спасаясь от Страшного, я проснулся впервые, и узнал.
   Питается силой...
   Димычу вдруг отчетливо вспомнилась беседа со старым Игоревым знакомым, Дамиром Султангареевичем.
   Личинка, живущая на инстинктах и рефлексах, и те - не до конца сформированы...
   -- Как по-твоему, Коля, -- сказал, и сам подивился тому, сколь легко назвал уменьшительным именем вот этого здоровяка, которого еще недавно считал главным своим врагом, -- этот Страшный разумен? Способен, к примеру, питать личную неприязнь к тебе? Личную, понимаешь?
   -- Нет, -- стылым от страха голосом отвечал Николай. - С ним нельзя договориться, он не понимает. Он просто хочет есть... и ест. Разбудите же меня; ну, пожалуйста!
   -- Сейчас, родной, сейчас, -- заверил его Игорь. - Ты только до машины дойди собственными ножками...
   Приобняв Николая за плечи, он повлек его к выходу.
   -- Последний вопрос, -- поспешно сказал Димыч, пристраиваясь им в ногу. - Отчего ты, в таком случае, решил, будто мы прислуживаем Страшному?
   Николай резко, внезапно дернулся на ходу, явно стараясь отстраниться от Димыча.
   -- Ты был с ним. Как раз перед тем, как я в первый раз проснулся.
   Не прекращая движения, Игорь сделал в адрес Димыча убийственную гримасу и кивком велел следовать так, чтобы быть от Николая подальше. Чувствуя, что главенство роли вновь перешло к Игорю, Димыч повиновался. Чуть приотстав, он пристроился к своим спутникам с другой стороны.
   Игорь немедленно воспользовался этим, чтобы на ходу ткнуть его костылем и прошипеть:
   -- Не тревожь его больше, мать твою еби! Хочешь, чтобы заартачился в последний момент? Без этого нам проблем мало?
   Чувствуя вздымающуюся внутри волну горькой досады, Димыч хотел было ответить какой-нибудь резкостью, однако все трое успели уже дойти до выхода из отделения, и ему снова пришлось приотстать, чтобы пропустить Игоря с добычей вперед. Затворив за собою дверь, он ускорил шаг.
   Ну, Игорь! Нет, надо ему сейчас же сказать...
   Поравнявшись с ушедшими вперед Игорем и Николаем, Димыч открыл было рот, но тут из сгустившихся, запутавшихся в стволах деревьев сумерек полыхнуло огнем.
   Пах! Пах!
   Одна пуля свистнула над Димычевым ухом, другая щелкнула об асфальт дорожки у самых ног Игоря.
   Сразу же вслед за выстрелами из сумрака раздался голос:
   -- Всем лечь! Руки на голову!
   Опешив от неожиданно крутого поворота событий, Димыч и не подумал выполнять команду, однако в ту же секунду костыль Игоря страшно ударил его в бок, отчего Димыч кубарем полетел в высаженные вдоль дорожки кусты. Одновременно с его падением затрещали кусты с противоположной стороны дорожки - туда рухнул, увлекая за собой Николая, Игорь.
   Пах! Пах! Пах!
   На сей раз противник стрелял наугад - пули просвистели где-то высоко над головой. Очнувшись от кратковременного ступора, вызванного неожиданностью нападения, Димыч извлек из кобуры "макарова" и дважды выстрелил на звук. Однако сии дилетантские потуги ничего хорошего, кроме плохого, не принесли - несколько пущенных в ответ пуль прошили кустарник совсем рядом. Инстинктивно вжавшись в землю, Димыч углядел уголком глаза вспышку в кустах неподалеку - это Игорь открыл ответный огонь.
   Старшему товарищу повезло больше - одновременно с грохотом выстрела оттуда, где должен был находиться враг, послышался сдавленный стон. Тут же сделалось ясно, что противная сторона обладает солидным численным перевесом: на незадачливых похитителей обрушился целый град пуль.
   Пятеро, не меньше, -- мелькнуло в мозгу Димыча. - Хрен знает, что им надо; добром уйти наверняка не дадут. А сколько у "пэ-эма" патронов в обойме? И почему Игорь больше не стреляет? Неужели?..
   Звериная жажда жить пересилила воспитанную разумом и цивилизацией боязнь смерти и боли. Тело отключилось от молящего о пощаде мозга, собралось в тугой комок, мячиком выкатилось на дорожку, несколько раз нажало на спуск и с треском вломилось в кусты по другую сторону асфальта, где должен был прятаться Игорь.
   Здесь стало ясно, что худшие опасения Димыча вполне оправдались: Игорь, прямо на которого он и налетел после последнего своего кувырка, не подавал никаких признаков жизни. Протянув руку к его голове, Димыч немедленно вляпался рукой во влажное, теплое и липкое. Отдернув руку, он принялся судорожно отирать ее о траву, забыв на мгновенье даже о запоздалой стрельбе, открытой противником в ответ на его маневр.
   Где-то совсем рядом раздался треск веток. Только теперь Димыч вспомнил о Николае. Стараясь производить поменьше шума, он нашарил Игорев пистолет, сунул его в кобуру, ползком двинулся на шум и успел ухватить беглеца за ногу прежде, чем нападавшие прекратили стрелять.
   -- Куда ты? - прошипел Димыч. - Жить надоело? Лежи, не высовывайся!
   -- Их шестеро, -- отрешенно, неторопливо отвечал Николай. В голосе его отчего-то зазвучали нотки надежды на нечто хорошее. -- У каждого сила. Много еды для Страшного... Отдай ему их, отпусти меня!!!
   Сорвавшись на крик, Николай рванулся, освободился от Димычевой хватки и вскочил на ноги.
   Пах! Пах! Пах!
   Три пули с противным чавкающим звуком ударили Николая в грудь. Ломая ветки, он тяжело завалился в кусты.
   Конец, -- подумал Димыч. - Если убили его, щадить меня им тем более незачем. A loaded .357 always beat a full house...
   "Макаров" в руке вдруг сделался неимоверно тяжел. Разжав разом ослабевшие пальцы, Димыч уткнулся носом в землю, закрыл голову руками и зажмурился.
   -- Э-э! Ты что?! Не время раскисать!
   Вздрогнув от неожиданности, Димыч открыл глаза. Рядом, жарко дыша в самое его ухо, лежал Туз Колченогий.
  

71.

  
   -- Ну, хорошо. Вся эта лирика была "во-первых". А "во-вторых"?
   Олегу жутко захотелось хряснуть Петяшу по морде - изо всех сил, смять, расквасить, расплющить, изничтожить на хрен это устало-скучающее выражение, будто у взрослого дяди, выслушивающего очередной фантастический прожект своего семилетнего сынишки.
   Он, что ж, не понимает, какая возможность сама в руки пришла?! Или попросту не верит?
   -- Во-вторых, -- сдержавшись, заговорил он, -- подумай сам. В клубе состоит множество богатых, влиятельных людей. Ты, как я уже объяснял, имеешь рычаг давления на них. Сам, мать твою туды, являешься этим рычагом! А я знаю, как именно этот рычаг продуктивнее всего использовать! Теперь понятно?
   Петяша молчал. Он не знал, что и думать обо всем, вот так нежданно-негадано свалившемся на голову.
   -- Нет, непонятно, -- упрямо сказал он наконец. - Непонятно, что ты предлагаешь. Объединиться с вашим клубом и бороться за власть в стране? Так я как раз сегодня вашему президенту говорил: мне все эти дела, пардон мой французский, в хуй не уперлись. Мне и без власти хорошо живется. Спокойно...
   Он сделал паузу. Да, это, пожалуй, правда. Лучшей жизни, чем сейчас, ему, Петяше, не требуется.
   Вот разве что, Елка...
   Олег наступившей паузой не воспользовался - чутье подсказывало, что лучше будет молча подождать продолжения. И продолжение не замедлило воспоследовать:
   -- Или тебе желательно, объединясь со мной, шантажировать своих одноклубников? Знаешь, неудобно как-то. Хорошие, по всему, мужики...
   -- Да? - напряженно, едва ли не со злорадством спросил Олег. - А ты знаешь, чем сейчас занимаются семеро из этих хороших мужиков?
   Лицо Петяшино отозвалось на реплику столь недоуменным и вместе тревожным выражением, что Олег, несмотря на бушевавшую внутри злобу, несколько сник.
   -- Ты что, в самом деле не знаешь?
   -- Да нет же! - Охваченный внезапной тревогой, Петяша вскочил, сгреб Олега за лацканы и встряхнул. - Говори толком!
   В другое время подобная выходка со стороны Петяши разве что повеселила бы Олега - драка между ними, учитывая его преимущество в росте, весе и общем мышечном тонусе, неизбежно должна была кончиться совсем не в Петяшину пользу.
   Но взгляд...
   Впервые, пожалуй, Олег всерьез почувствовал, что испытывали при всяком воспоминании о Петяше его старшие товарищи по клубу.
   -- Ты только не дергайся, -- проговорил он, сжавшись в комок, невольно стараясь сделаться как можно меньше и незаметнее. - Словом... Они очень боятся тебя, понимаешь? Они подумали, что это ты послал Диму вытаскивать Николая из лечебницы. Ради умножения собственной силы за его счет. И... В общем, Дима, скорее всего, уже мертв.
   Разом отпустив Олега, Петяша бессильно осел на стул.
   -- Еб вашу мать... - медленно, потрясенно произнес он. - Предупреждать же надо, когда всерьез несешь подобный бред... Ну, что смотришь? Ты сколько раз мне пенял, будто я говорю о чем-то, ориентируясь на свое понимание твоего образа мыслей, и выходит лажа, так как я "за тебя" думаю неверно? Так вот, теперь ситуация обратная. Хрен с вами; может быть, я и наделен какой-то там особой силой, властью, как оно там... Может быть! Только вот я сам об этом совершенно ничего не знаю! Не говоря уж о каком-нибудь сознательном использовании этой силы! И попробуй только вякнуть, будто ты мне не веришь!
   Олег, на протяжении всей Петяшиной тирады сидевший без движения, перевел дух.
   -- Знаешь... верю. - Это была лишь полуправда; раз испытав всепоглощающий страх перед Петяшей, Олег просто не знал, во что безопаснее верить. - Сколько общались, не ощущал я тебя чем-то большим и страшным. Вплоть до той самой минуты, как ты меня - вот сейчас - за грудки...
   Слишком поздно дошло до него, что последних слов произносить не следовало. В устремленном на него взгляде Петяши появилось непередаваемое отвращение. Олег обмер...
   -- Иди отсюда на фиг, -- устало сказал Петяша.
   По сути дела, ему безразличны были сейчас притязания клубменов, Олегов страх и даже возможная гибель Димыча - слишком много обрушилось на него за один день. Обрушилось, заставив снова забыть о том, что гармония мира не знает границ, и снова мечтать единственно о покое...
   Олег нерешительно двинулся к выходу.
   -- Стой, -- все с тем же усталым отвращением велел Петяша. - Где эта клиника?
   Олег покосился на циферблат своей старенькой "Ракеты".
   - Лечебница Скворцова-Степанова. Но, знаешь, не надо лучше... Ничем не поможешь. Там уже все кончилось; ментов наверняка полно... Только зря прокатишься, да еще сам попадешь под подозрение.
   Пожалуй, не врет, -- с некоторым облегчением решил Петяша.
   Ему очень не хотелось сейчас чего-либо предпринимать, куда-то мчаться... Хотелось остаться одному и забыть хоть на время обо всех перипетиях сегодняшнего дня.
   -- Ладно, иди, -- скомандовал он.
   Но Олег замялся на пороге.
   -- А... как же дальше? - жалобно спросил он.
   -- Дальше и будет видно, -- не в силах скрыть раздражения, отвечал Петяша. - Уберешься ты, наконец?
   С этими словами он отвернулся к столу и спрятал лицо в ладонях. Секунд через двадцать в прихожей хлопнула, защелкнувшись за Олегом, дверь.
   Вот, значит, как... Эх, Димыч... Вот уж верно - curiosity killed a cat...
  
   Однако Димыч, в отличие от фольклорного английского кота, пострадавшего из-за тяги к познанию, пока что был вполне жив. Перекатившись набок, он взглянул в глаза Колченогого.
   -- Ты! "Существо из чистой информации"... Ты нарочно все это устроил?
   -- Нет, -- отвечал демон, никак не реагируя на Димычеву злость. - Просто пошло все наперекосяк... Сейчас уберемся отсюда, я тебе объясню.
   Сумрак вокруг внезапно сделался непроглядно-густым. Димыч инстинктивно зажмурился.
   -- Все, -- с некоторой насмешливостью в голосе сказал демон. - Можешь открывать.
   Открыв глаза, Димыч обнаружил, что лежит на полу посреди собственной комнаты. Облегчение от того, что по нему больше никто не стреляет, как-то притупило изумление, какое должно бы было возникнуть перед лицом события, столь явно противоречащего и законам физики и собственному мироощущению. Туз Колченогий, все в той же великолепной "тройке" и при трости, возвышался над Димычем во весь свой полутораметровый рост. Издевка в его взгляде точно за шиворот вздернула Димыча на ноги.
   -- Ты...
   -- Сядь, -- велел Колченогий.
   Только повиновавшись приказу, Димыч увидел, что ошибся: издевки во взгляде демона не было ни грана. Глазки-угольки мерцали злобой и удивлением, и не в его, Димыча, человеческих силах было бы вызвать в таком существе подобные чувства. От такого недвусмысленного свидетельства собственной незначительности на душе сделалось еще гадостнее.
   -- Игорь убит, -- зачем-то сообщил он.
   -- Подумаешь, велика важность, -- отстраненно проговорил Колченогий, -- меня самого чуть не сожрали... Помолчи, не мешай.
   -- Что значит "помолчи"?! - неожиданно даже для себя самого взорвался Димыч. - Ты отправил нас туда; обещал, что проблем не будет, а вместо этого... Какого хрена? Если ты в состоянии усыпить всю больницу, отчего не помешал этим?.. Отчего хотя бы не предупредил?!
   Нахлынувшая ярость заставила забыть, кто перед ним. Димыч схватил Колченогого за плечо - и тут же умолк, осекся от неожиданности. Под пальцами не оказалось никакого плеча; кисть по инерции сжалась в кулак, точно и не было здесь, в полуметре от Димыча, никого. Жест пропал даром, лишь заставил демона брезгливо отстраниться.
   -- Помолчи, тебе сказано.
   Гнев моментально исчез без следа. В кратковременной вспышке его словно бы сгорели все оставшиеся силы. Димыч тяжело опустился обратно на диван.
   Последовала продолжительная пауза; казалось, Колченогий для чего-то напряженно прислушивается к звону в ушах Димыча, пытаясь различить в этом звоне что-то неимоверно важное.
   Наконец демон облегченно перевел дух.
   -- Вот теперь поговорим. - Голос его обрел твердость алмаза. - Отвечаю на вопросы в порядке поступления. "Помолчи" означает: заткнись, ради бога, не мешай старшим думать. "Этим людям" я не помешал оттого, что даже я не в состоянии уследить за всеми людьми одновременно. Но, как только узнал о происходящем, незамедлительно пришел на помощь. Хоть и подвергал себя при том опасности, которой ты не в состоянии даже себе представить - это касательно третьего вопроса. Все?
   Ужас охватил Димыча!
   Сделалось предельно ясно, что Туз Колченогий сейчас исчезнет, как исчезал прежде, но на сей раз больше не вернется, и он, Димыч, останется наедине со всем пережитым. Без чьей-либо помощи, без малейшего представления о том, что делать дальше, раздавленный, разбитый...
   Однако демон вовсе не собирался уходить.
   -- Если - все, послушай меня. Тебе, без сомнения, желательно разобраться во всем до конца, так?
   Димыч хотел ответить, но горло, оказалось, накрепко закупорил упругий угловатый ком. Мысль о том, что демон может принять его молчание за отрицательный ответ и уйти, вызвала к жизни новую волну страха, и он мелко-мелко закивал, торопясь упредить такое развитие событий.
   -- Тогда послушай сказку, дитя мое. Тебе мама в детстве сказки рассказывала? Или, может, читала из книжек? - Алмаз в голосе Колченогого замутился, покрылся густой сетью мельчайших трещинок и рассыпался в труху. Эффект это, впрочем, дало не совсем тот, какой предполагался - точно алмазные порошинки переместились на оконное стекло и принялись ползать по нему наперегонки. - Так вот, давай-ка уясни себе для начала: то, что в сказках этих имело место, было, для своего времени, не столь далеко от истины. Людей, обладающих силой, или, как оно у вас там теперь называется, и созданий, более-менее подобных мне, существовало не в пример больше нынешнего. Кстати, о последних: на сегодняшний день из всех них в живых остался я один. Вопрос номер раз: в чем причина деградации? - Клоунски передернувшись всем телом, он принял классическую позу балаганного зазывалы. - Пятьдесят тысяч тугриков за правильный ответ!
   Вспомнив то, что рассказывал о первой встрече с Колченогим Петяша, Димыч невесело усмехнулся.
   -- Эти телеигры с вращением барабанов и нажимание кнопок ты, надо думать, изобрел от очень плохого настроения...
   -- Забудь на время про игры, мальчик, если ты, конечно, способен на этакий подвиг, -- отбрил Колченогий. - Думай, ну! Неужто все разжевывать придется?
   -- Хрен ли тут думать, -- с тоской отвечал Димыч, -- тут - только варианты перебирать. Если ты о той "личиночной" теории, лучше изложи поподробнее все, как есть. Пока я не вижу, что здесь можно поделать. И что, вообще, нужно делать? Спасать мир от... информационного уничтожения? Тогда тебе лучше знать, как. Я в таких высоких материях не силен.
   -- "Личиночную"... Как, однако, бывают живучи выдуманные с ходу аллегории! Ладно. Возьмем для наглядности меня. С твоей точки зрения я - нечто человекоподобное, тебе так удобнее меня воспринимать. Только для того, чтобы ты меня воспринимал, мне нужно... так сказать "уцепиться" за какой-либо доступный твоему восприятию носитель. Им может послужить что угодно - свеча, вылепленная из жира удавленника, пентаграмма, начерченная на листе картона, колесо от троллейбуса, бутылка из-под портвейна, осколок этой бутылки - неважно. Уяснил себе этот момент?
   Димыч кивнул.
   Прежде, чем продолжать, Колченогий ненадолго задумался.
   -- Сколько возни с тобой; а ведь когда-то этого даже пацанам сопливым объяснять не пришлось бы... Однако двинемся далее. Теперь представь себе существо, являющееся одним из высших существ информационного плана... Последнее выражение, надеюсь, не нужно объяснять? - Димыч покачал головой. - И то хорошо. Существо это живет, в общем, именно так, как тебе описали. На манер этой вашей осы. Только вот, пожалуйста, ко внешнему облику осы его не привязывай, иначе далеко не уйдем. Тут не в облике дело, а в принципе. В образе действия и существования. Как обстоят дела с вашим миром, ты тоже уже знаешь - "норка с запасами пищи для будущего потомства" и тэ дэ... Но здесь, к счастью для нас, у нас имеется одно существенное отличие от ос. У пищи, заготовленой для личинки - то есть, у нас - есть шанс хотя бы попробовать спастись. А может, и сожрать саму личинку, если сумеешь. И сейчас - самое время попробовать это сделать. Другой возможности не будет. Объясняю по порядку: кабы ты, опять-таки, умел воспринимать, что творится на информационном плане, то увидел бы нашу "личинку" как колоссальный информационный сгусток, занятый лишь тем, чтобы расти и, понятно, питаться. Занят он этим настолько, что, кроме пищи, не воспринимает ничего - жрет непрерывно. А чтобы находить пищу, он оснащен мириадами щупалец-хоботков; они означенную пищу безошибочно отыскивают, немедленно по отыскании присасываются и перекачивают все питательное по назначению.
   Колченогий снова призадумался, и Димыч тут же воспользовался паузой:
   -- Все это, конечно, интересно, хотя как-то не слишком хорошо вяжется, но, черт с ним. Чего ты от меня-то хочешь, если, как сам говоришь, я просто не способен воспринимать эту личинку? Я-то тебе зачем?
   -- Слушай дальше. Воспринимать ее тебе не требуется, довольно того, что я ее вполне... - тут демон неуютно поежился, -- воспринимаю. А для тебя все просто: личинка представляет собой вполне конкретного человека. Множество других людей исполняют, сами того не ведая, роль хоботков-щупалец. И один из таких хоботков - это ты.
  

72.

  
   Предоставив Димычу передышку, чтобы он смог успеть переварить услышанное, демон умолк и принялся расхаживать по комнате. Димыч же вдруг ощутил где-то внутри, в подреберье, бездонную черную пустоту. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы Туз Колченогий рассмеялся и признался в том, что пошутил. Еще лучше, если бы все, происшедшее с того момента, когда он познакомился с Петяшей, оказалось просто-напросто долгим дурным сном...
   Но ни тому ни другому желанию не суждено было сбыться. Двояким толкованиям и переборам возможных вариантов места более не оставалось. Все сделалось предельно однозначным.
   Что и говорить, никогда еще любопытство не приносило Димычу таких потрясающих результатов! Он еще острее почувствовал собственную слабость и ничтожество, точно любитель компьютерных "ролевушек", внезапно оказавшийся наяву там, за стеклом монитора; позади - тупик, впереди - огромная злобная горилла, пуляющаяся огромными огненными шарами, и, что самое страшное, эту гориллу ты за всю сознательную геймерскую жизнь так и не приучился воспринимать всерьез...
   -- Так-то вот, -- со вздохом сказал Колченогий, подходя и кладя руку на Димычево плечо. - Теперь нам с тобой нужно сделать то, что должно было быть сделано давным-давно. Мы должны уничтожить личинку. Немедленно. Иначе - гибель. Раньше можно было ждать и готовиться годами, но теперь времени нет. Продолжая нашу любимую аллегорию, у нее начал развиваться мозг.
   -- Что же вы, -- укоризненно и вместе жалобно заговорил Димыч, -- тянули-то до последнего? Вас было много, вы были сильны...
   -- Милое наивное дитя... - Во взгляде Колченогого появилась откровенная жалость. - Ваши... хм-м... теоретики слишком уж идеализируют информационный план. А жизнь на информационном плане еще жестче, чем здесь. Сплошная эволюция по господину Чарлзу нашему Дарвину; борьба за выживание; все жрут всех, выживает самый приспособленный и только самый приспособленный... Я до сих пор цел лишь потому, что вовремя понял: пожирая других - подставляешься, раскрываешься хоть на миг, и в конце концов сам неизбежно становишься пищей. Пытались что-нибудь сделать объединенными силами, пытались... только каждый раз находился какой-нибудь любитель увеличить собственную силу за счет других... Так сказать, перетянуть одеяло на себя. Неужели тебе такое не знакомо? Ведь у тебя на глазах в вашей стране точно так же была похоронена социалистическая идея. Вот, и где они все теперь? Доперетягивались... и что, помогло? - Колченогий вздохнул. - Но это, быть может, даже к лучшему: некому все испортить в самый ответственный момент. Итак, к делу. Сегодня вечером я - опять-таки, продолжая аллегорию - сумел кое-чего подмешать в пищу нашей "личинки". Если, вдобавок к этому, ты возьмешь на себя труд, воспользовавшись накопленным за последнее время опытом, убить еще одного человека, "личинка", вполне вероятно, погибнет. Назвать тебе имя? Или сам назовешь?
   Димыч слышно сглотнул.
   -- Это... По всему выходит, что Петьку.
   -- Именно, -- Туз Колченогий печально кивнул. - Я старался подготовить все получше и обойтись наименьшими затратами, но... Ты, наверное, замечал: у твоего друга последнее время наблюдались серьезные неприятности, подавленность и всякое такое? Так вот, это и было нечто наподобие... тяжелых пищевых отравлений. Что касается уничтожения носителя... Прежде я пробовал манипулировать людьми с этой целью, но никто из них не справился - все, вступая в непосредственный контакт, подпадали под влияние "личинки", а оно много сильнее моего. Тебе же ее человеческая ипостась подсознательно доверяет, у тебя должно получиться. Нет, сам я вступать с ней контакт больше не рискну, -- добавил Колченогий, видя, какой вопрос Димыч вот-вот задаст. - После прошлых-то встреч по сию пору еле жив от страха: она, как бы это сказать, не все время питается, усваивать пищу ей тоже нужно, но... Какова вероятность того, что спящий проснется, если в комнату внести вкусную еду с сильным, ярко выраженным ароматом? - Демон снова поежился. - Я и на помощь к вам запоздал именно по этой причине. Нападавшие были, как это нынче у вас называется, экстрасенсами, причем из относительно сильных, вот и приманили... Попиталась там наша личинка от пуза... Конечно, в спешке пришлось их "заряжать", я-то планировал вывезенного с вашей помощью из клиники Николая ему подготовить на съедение, это помогло бы нам выиграть еще толику времени... да - все равно. И без того должно подействовать. Ну, готов?
   Коротким, судорожным вздохом втянув в себя воздух, словно перед тем, как броситься с крутого берега в ледяную воду, Димыч кивнул.
   -- Готов. Не нужно убеждать меня, приводить доказательства... Я помню, как мы с Петькой познакомились; помню, какие ощущения вызывало общение с ним... Теперь словно бы все встало на свои места. Я просто знаю, что должен это сделать. Только... После дела я, скорее всего, больше тебя не увижу А игру в вопросы и ответы очень хотелось бы закончить. Имеются у нас хотя бы полчаса?
  
   Лязг защелкнувшегося замка точно послужил для Петяши сигналом. Медленно, тяжело, под стать пакостно-тяжкому настроению, он поднялся со стула, добрел до тахты и мешком свалился поверх купленного Катей намедни яркого шелкового покрывала.
   Пружины - или что там для пущей мягкости еще помещают в нутро тахты - отозвались натужным, больше напоминающим стон скрипом.
   Мир привычно окутала непроглядная тьма.
   Через какой-то непонятный - стоило лечь, как ощущение времени разом вырубилось - срок на затылок Петяшин легла ласковая, теплая ладонь.
   -- Катькин...
   Не отрывая лица от подушки, Петяша протянул руку, обнял Катю за талию и мягко потянул к себе.
   -- Что с тобой? - участливо спросила она, устраиваясь рядом, точно укрывая Петяшу собой. - Устал? Бедный; столько на тебя сегодня свалилось...
   С усилием подняв голову, Петяша заглянул ей в глаза.
   -- Катькин... Помнишь, ты интересовалась, отчего это Димыч всякий раз при виде тебя... это... из воды выпрыгивает? Так вот, он...
   Сбиваясь, мямля, мекая и бекая, он пересказал все, что выяснилось в ходе проведенного Димычем краткого телефонного расследования, а, закончив, снова зарылся лицом в подушку. Если бы Катя тут же с негодованием встала и ушла навсегда, если б съездила напившемуся до зеленых чертей и оживших покойников морганатическому мужу по уху, если бы, наконец, тут же превратилась в полуразложившийся труп со следами свежей земли на остатках кожи, ничто не удивило бы Петяшу в этот момент.
   -- Но... разве ты не знал?
   Вздрогнув, Петяша резко сел на тахте.
   -- Ч... что?
   Нежные руки обвили его шею; прижавшись к Петяше, Катя уткнулась лицом в его грудь.
   -- Ты, наверное, забыл, любимый, -- заговорила она. - Ведь ты же сам вернул меня сюда. Сделал из мертвой живую, из глупой, вздорной девчонки прекрасную женщину... - В голосе ее появилось что-то зловещее. - Разве я не нравлюсь моему господину?
   Петяша окаменел от потрясения.
   -- Что-о?! - только и смог выговорить он.
   Катины пальцы неожиданно сильно сжали его плечи, она отстранилась, словно держа Петяшу на расстоянии вытянутой руки, пристально взглянула в его глаза... и весело, от души, расхохоталась.
   Смех ее оказался столь заразительным, что Петяша невольно улыбнулся и, не в силах сдержаться, засмеялся тоже.
   -- Н-ну и... ну и шуточки у тебя, -- еле выдавил он сквозь смех. - Уф-ф... Так ведь до смерти перепугать можно... Надо же - один идиот начал, а другая и рада стараться... - Приступ смеха разом прекратился. - Слушай, а с чего ему вообще пришло в голову так шутить? Вы, может быть, сговорились? Вот ради этого самого момента?
   -- Нет, -- отсмеявшись, ответила Катя. - Просто ты так серьезно об этом рассказывал, что я не смогла удержаться... Прости. А отчего ему пришло в голову вот так... Знаешь, он мне еще в первый раз показался... ну, не знаю, странным каким-то, что ли; злым... Когда он в следующий раз придет, ты с ним поговори, скажи, чтобы не шутил больше так. Это уже за рамками невинных розыгрышей... Э-э, да ты у меня спишь совсем!
   Петяше и вправду вдруг смертельно захотелось спать - сказывалась физическая усталось вкупе с эмоциональными перегрузками.
   -- Тогда будем тебя укладывать. Ну-ка, повернись...
   Раздевшись с Катиной помощью, Петяша нырнул под одеяло, но заснуть не получилось. Стоило опустить голову на подушку, комната исчезла, распахнулась в необъятный зелено-голубой простор. Некоторое время вокруг не было ничего, кроме буйства красок, затем голубой цвет как-то одновременно весь скопился наверху, а снизу возникло, сильно ударив в спину, нечто массивное, твердое и шероховатое.
   От боли Петяша зажмурился, а, открыв глаза, обнаружил, что лежит на огромном валуне, возвышающемся посреди русла бешено грохочущей реки.
   -- Твой, мольч, зашибся нет?
   Вздрогнув, Петяша оглянулся. Там, позади, в притулившейся к камню длинной и узкой, жутко ненадежной с виду лодчонке-"ветке" с невесть как прилаженным к корме стареньким "Вихрем", сидел знакомый старик-шорец. Дареная сигара меж губ его курилась легким прозрачным дымком.
   - Твой, мольч, лодка скоро ходи, лодка шибко скоро мой изба ходи, -- пригласил он.
   Морщась от боли, Петяша кое-как сполз с покатого валуна и неловко перевалился на дно "ветки", едва не опрокинув неустойчивую посудину. Старик поднял мотор так, чтобы не побить винта, привычным (видать, фиксатор был сломан давным-давно) движением подвязал его веревкой и оттолкнулся от валуна веслом, поворачивая судно носом вверх по течению. Быстрая вода не замедлила подхватить "ветку". Сердце Петяшино оборвалось, ухнуло куда-то вниз, к самому желудку.
   Будто лифт падает, -- подумал он.
   Весло в руках старика пришло в движение. Лопасть врезалась в недовольно зашипевшую, брызнувшую от ярости пеной воду; "ветка" круто, "на пяточке", развернулась и устремилась вниз по реке.
   Дальше Петяша почти ничего не видел - отключился, или, может быть, просто перевернулся лицом вниз, чтобы не так кружилась голова. Через какое-то время шум воды вдруг исчез. Стало совсем темно - темнота была различима даже сквозь смеженные веки.
   -- Твой болей нет, -- раздался из темноты надтреснутый голос старика. - Мой совсем хорошо твой делай.
   Послышалась возня, точно кто-то принялся рыться в грудой сваленных на полу вещей, спеша отыскать и извлечь из нее нечто срочно понадобившееся.
   -- Хорош, мольч, баба твой изба ходи, -- приговаривал старик под эту возню. - Баба нет - твой худо, совсем помирай. Однако баба хорошо делай, мой хорошо делай - твой помирай нет. Твой книжка пиши, шибко хорошо книжка пиши. Плохо пиши - нет. Плохо пиши есть - твой болей есть, мой помогай нет. Чужой люди книжка пиши - хорошо нет. Твой сильный есть, твой здоровый есть, твой хорошо книжка пиши...
   Голос старика звучал все глуше и глуше, вскоре затих совсем, и сразу же после этого все тело Петяшино сотряс мерный стук. Казалось, звучит он сразу отовсюду, обволакивая, толчками проникая внутрь, прибивая, сминая и изгоняя боль. Стук поднял Петяшу на воздух, отчего вдруг сделалось необычайно легко и хорошо. Мускулы, освободившись от боли, обрели упругость, налились силой; мысли стали чисты, отчетливы и прозрачны.
   Все. Хватит, пожалуй, валяться.
   Подумав так, Петяша открыл глаза.
   Вокруг снова была его квартира, укрытая, словно легким, полупрозрачным одеялом, неверным сумраком летней петербургской ночи. Однако ритмичный, громкий стук не прекратился, разве что не был более таким всеобъемлющим - потише стал да утратил целебное действие. И даже наоборот: раздражал он, скорее, в новом своем виде.
   -- Подойти? - спросила Катя, садясь на тахте и протирая заспанные глаза. - Кто бы это мог быть, посреди ночи... Ты никого не ждешь?
   Только теперь до Петяши дошло, что стук доносится из прихожей - стучат в дверь, и притом довольно давно.
   -- Я сам. Сейчас спрошу.
   Подцепив со стула халат, он упруго вскочил на ноги, единым движением сунул руки в рукава и проследовал ко входной двери.
   -- Кого хрен несет посреди ночи?
   Вопрос прозвучал неожиданно весело и бодро - так, что Петяша сам подивился себе. Черт побери, как давно нежданные ночные визиты не вызывали в нем ничего, кроме глухой злобы!
   -- Меня, -- раздался из-за двери голос Димыча. - Открывай, дело срочное, до утра не ждет.
  

73.

  
   Переступив порог Петяшиной квартиры, Димыч вдруг с удивлением обнаружил, что готовности выстрелить в нем нет. Нет, и все тут, хоть смейся хоть плачь. Чудно; ведь, отвечая на вопрос Туза Колченогого, он говорил сущую правду! В такси, по дороге сюда, без конца представлял, как войдет, выхватит где-то раздобытый покойным Игорем "пэ-эм" с загодя досланным в ствол патроном и нажмет на спуск! Поднимаясь по лестнице, прямо-таки сгорал от нетерпения покончить со всем поскорее!..
   А вот, поди ж ты...
   -- Ну заходи, раз срочное, -- говорил тем временем Петяша, запахивая халат и затягивая узлом пояс. - Давай сразу на кухню.
   -- Ты что ж... не ложился еще? - неловко спросил Димыч, которому как-то сразу стало некуда девать руки.
   -- Ложился, отчего же, -- бодро ответил Петяша, прямиком устремляясь туда, где стояла джезва. - Кофе будешь?
   -- Не похоже что-то, чтобы ты спал...
   Димыч готов был треснуть себя кулаком по лбу - такую злобу вызывало собственное замешательство. Едва ли не первый раз в жизни стряслось с ним подобное; раньше главным всегда было - внутренне подготовиться, проиграть в голове все необходимые действия, а дальше все выходило само собой...
   А сейчас он просто не знал, что делать!
   Так не пойдет. Нужно снова собраться; завестись как-то, что ли...
   -- Не нужно мне, Петька, кофе, -- значительно, с расстановкой сказал он.
   -- Да ну? - весело удивился Петяша, продолжая колдовать у плиты. - Видать, действительно с чем-то серьезным пришел... Тогда выкладывай, что у тебя приключилось.
   Хорошее дело - "выкладывай"... Это же чистое самоубийство - взять сейчас, да все выложить, как есть! Хотя... А почему нет? Пока рассказывать буду, соберусь с мыслями и... Или он первым нападет, тогда будет легче. А если опередит? Нет, не опередит. Не должен. Туз сказал же, что приморил его чем-то.
   Злость на себя самого вдруг резко, без предупреждения, обратилась в злость на Петяшу. Да что, в конце концов, тут мямлить?! Это он, Петька, заварил всю эту кашу, и теперь, несмотря ни на что, прекрасно себя ощущает, скотина, пока я эту кашу расхлебываю! К нему смерть его явилась, в метре от него сидит, а он бодр и весел! Н-ну, страус, погоди! Посмотрим, что с тобой станет, когда...
   -- Приключилось, -- все так же веско, размеренно начал Димыч, -- следующее...
   На протяжении всего Димычева рассказа Петяша попивал сваренный на двоих кофе, покуривал сигару и не сводил с товарища задорного, чуть насмешливого взгляда. Он твердо знал, что затеянный Димычем громоздкий, нелепый и не шибко-то смешной розыгрыш - ничем иным все случившееся просто не могло оказаться - подошел к логическому завершению, и готов был, дослушав расшифровку до конца, с достоинством хмыкнуть, так как ничего более подобные розыгрыши и не заслуживают. В рамки розыгрыша не укладывался разве что демон из бутылки, однако с этим можно было разобраться и после...
   Странно было другое: с началом повествования где-то внутри Петяши вновь зазвучал ритмичный, чуть глуховатый стук, точно Димыч вовсе и не прекращал терпеливо барабанить во входную дверь. По мере развития Димычевой байки стук становился все громче, ритм его убыстрялся, пока не пришел в точное соответствие с биениями подстегнутого кофеином пульса, так что в конце концов голова Петяши наполнилась негромким, слитным рокотом. Ощущение от этого, впрочем, не доставляло ни малейшего дискомфорта. Напротив, казалось, будто именно этот стук и сообщает телу необычайную легкую бодрость, а мыслям - кристальную ясность. Рокот словно бы сжимал все Петяшино существо наподобие мощной стальной пружины. Сделалось даже малость страшновато - каких же дел может натворить такая пружина, будучи высвобождена из тисков сжавшего ее звука?
   Петяша мог бы просидеть так, наслаждаясь новыми ощущениями, хоть всю ночь напролет, но рассказ оказался не столь длинен.
   -- Поэтому теперь, -- жестко, интонацией ставя жирную точку, сказал Димыч, -- я должен...
   Петяша вдруг ощутил, как жаркая, веселая ярость переполняет тело.
   Значит, розыгрыш? Ладно же! Всякий розыгрыш должен быть достойно завершен адекватной на оный реакцией...
   -- Не продолжай, человечек, -- надменно, ударением словно бы придавая каждому слову особую ценность и вес, сказал он. Одновременно с этим он поднялся на ноги и, приняв как можно более величественную (с этим определением наверняка согласится любой кинорежиссер, хоть единожды поставивший фильм с ужасами и мистикой) позу. - Ты явился убить меня, ничтожный, но вместо этого умрешь сам! И смерть твоя будет ужасна.
   С этими словами Петяша картинно поднял руку ладонью вперед, зажав недокуренную сигару меж пальцев, на манер дротика.
   Лицо Димыча внезапно исказилось в гримасе непередаваемого ужаса. С грохотом опрокинув табурет, он вскочил; правая рука его змеей скользнула за пазуху...
  

74.

  
   Излагая все, происшедшее с ним с тех пор, как они с Петяшей виделись в последний раз, Димыч изо всех сил старался сохранять хотя бы видимость полного спокойствия. Однако насмешливый взгляд сидевшего перед ним чудовища в образе человека не оставлял никаких сомнений: "личинка" откровенно развлекалась, наблюдая за развитием событий.
   А, может, вовсе, лажа все? - мелькнуло в мозгу. - Может, я просто свихнулся на хрен, а Петька принимает все за шутку?
   При этой мысли наработанная решимость едва не поколебалась вновь, но тут Димычу вспомнилось, точно еще раз прозвучав в голове, последнее напутствие Колченогого:
   -- Что бы ни случилось, помни: "личинка" ничем не отличается с виду от обычного человека, твоего друга Пети Лукова. Не вздумай поддаться колебаниям и выказать слабость в последний момент, любое колебание - смерть!
   Подстегнутый этим воспоминанием, он быстро свел рассказ к концу, намереваясь превратить выстрел в эффектную завершающую точку, но "личинка" явно не собиралась оставлять последнее слово за ним.
   -- Не продолжай, человечек, -- звук голоса поднявшегося на ноги и сразу же сделавшегося выше, огромнее самой высокой горы Петяши едва не поверг Димыча на пол. - Ты явился убить меня, ничтожный, но вместо того, умрешь сам! И смерть твоя будет ужасна.
   При этих словах сигара в пальцах величественно поднятой Петяшей руки вдруг ожила, замерцала, окуталась кроваво-красным ореолом. Вне себя от страха, Димыч вскочил, с грохотом опрокинув табурет, выхватил пистолет и нажал на спуск.
   Вспышка ударила по глазам, затем, через невыносимо долгое, точно в замедленной съемке, время ушей достиг и звук выстрела. Димыч отчетливо знал, что не промахнулся, однако самого-то интересного - то бишь, плодов всех своих стараний - он так и не увидел.
   Все вокруг внезапно исчезло, растворившись в непроглядной, дегтярно-густой тьме.
  
   Открыв глаза, Петяша обнаружил, что лежит на полу, причем голова его вот-вот брызнет, разлетится на мелкие ошметки, не выдержав нажима распирающей ее изнутри боли. Перед глазами плыли радужные полупрозрачные круги, как бывает, если, подняв взгляд к солнцу, поплотнее зажмуриться. Вдобавок, атмосферу кухни переполняла давно и прочно - с армейской службы еще - позабытая вонь пороховых газов.
   -- Что кс тобой? - тревожно спросила, присев подле него на корточки, Катя.
   Петяша поморщился.
   -- П... пациент скорее жив, чем мертв... Что это, вообще, было?
   Катя неожиданно всхлипнула; в уголке ее глаза выступила крупная слезища.
   -- Что значит "что"? Он же хотел тебя убить, он в тебя стрелял! Ты ранен? Лежи-лежи..
   Но Петяша собрался с духом и сел на полу, сморщившись от вызванного резким движением всплеска боли.
   -- Димыч?! Убить? Меня?
   Последовал еще один всхлип. Катя кивнула.
   Ни хрена себе, шуточки...
   По полу отчетливо тянуло прохладным по ночному времени сквознячком. Петяша оглянулся. В оконном стекле зияла огромная, крайне неаккуратного из-за торчащих зубьями осколков вида, дыра.
   Нет оно конечно; Александр Македонский, с-цука, герой, но стулья-то на кой хуй ломать?! Всякому розыгрышу есть свой предел!
   -- Где этот свинтус? - устало спросил он.
   Катя молча кивнула в сторону кухонной двери. Димыч, и правда, был там - лежал без движения на полу. Видимо, в падении он зацепил ногой батарею бутылок под раковиной, отчего злосчастная стеклотара раскатилась едва ли не по всей кухне.
   -- Что с ним?
   -- Я его... бутылкой, -- прерывисто вздохнув, объяснила Катя. - Вы разговаривали, мне никак было не уснуть. Я к вам, открываю дверь, вижу: он пистолет выхватил и в тебя... Ну и...
   Придвинувшись к Кате поближе, Петяша ласково обнял ее.
   -- Ну, так что же ты плачешь? Все хорошо, могло куда хуже кончиться... Я ведь до последнего был уверен, что это он шутит так! Вот псих; надо же такого себе напридумывать... и как его угораздило? С чего головой повредился?
   -- Я уже не плачу... почти. Просто... просто мне сначала показалось, что он попал...
   Вот за это, подумал Петяша, псих он там или нет, я из него, точно, душу выну, пусть только очухается.
   -- Есть у нас какой ни то аспирин-анальгин? Дай, а то башка что-то раскалывается. А я с ним сейчас разберусь...
   Боязливо переступив через бесчувственного Димыча, перегородившего проход, Катя отправилась в комнату. Петяша собрался с силами, встал, подошел к лежавшему ничком бывшему товарищу и бесцеремонно перевернул его на спину, не забыв отпихнуть ногой подальше оброненный им "макаров".
   Несколько хлестких пощечин не оказали на Димыча никакого действия. Тогда Петяша присел над поверженным на корточки и взял его за запястье.
   -- А ведь он у нас не дышит, -- озадаченно сообщил он появившейся на пороге с ярко-синей коробочкой в руках Кате. - И пульса вроде как нет... Ой, блллин... вот только этого нам сегодня для полного удовольствия не хватало...
   Поднявшись на ноги, он осторожно, стараясь больше не задевать тела Димыча, выбрался в прихожую и увлек отступившую с дороги Катю в комнату.
   -- Делать нечего, -- сквозь сжатые зубы процедил он, -- не миновать нам нынче милицию со "скорой" вызывать. Дело было так: вы сидели за столом, я варил кофе у плиты, а после пошел в сортир. Возвращаясь, увидел, что он вытаскивает пистолет, и ударил его бутылкой. Ясно?
   Катя кивнула. На глазах ее снова выступили слезы.
   -- Петь... Что же будет? Тебя заберут?
   -- Если и заберут, то ненадолго, -- еще крепче стиснув зубы, ответил Петяша. Сам он вовсе не был уверен, что исход обязательно будет для него шибко благополучным. -- А может, вовсе обойдется... Чего им, в самом деле, меня забирать - я вроде как защищался; у него пистолет, значит, пределы допустимой обороны превышенными не сочтут... сам я - вот он, никуда не скрываюсь... Нет, не должны забрать-то.
   Чуть помедлив, точно перед прыжком в холодную воду, он снял телефонную трубку и набрал "ноль-два".
   -- Дежурный слушает, -- отозвались на противоположном конце после второго гудка.
   Петяша вдруг обнаружил, что даже не представляет себе, что и как полагается говорить в подобных случаях.
   -- У нас тут, кажется, труп, -- неуверенно начал он.
   -- "Кажется", или "труп"? Определитесь, пожалуйста.
   Дежурному, судя по тону, очень хотелось спать.
   -- Откуда я знаю, -- слегка рассердился Петяша, -- я же не врач! Мне кажется, что труп.
   -- Адрес, фамилия -- велел голос в трубке.
   Представившись, продиктовав дежурному адрес и дождавшись утомленного "ждите", Петяша повесил трубку постоял в задумчивости посреди комнаты и лег на тахту.
   -- На вот, выпей, -- Катя подала ему стакан с шипящими на поверхности воды остатками растворимой таблетки.
   Приняв посудину, Петяша сел, залпом - ч-черт, вроде и не горько, и не кисло, а гадость-то какая! - проглотил лекарство и осторожно примостился головой на подушку.
   -- Катькин... послушай, пока я не забыл. Там, в компьютере, начало нового романа "Старая песня" называется. Имя файла - по названию, латиницей, файл - на диске "це" в папке "нью". Заканчивать его будешь ты, это просто. Возьмешь на столе "Испанскую балладу" Фейхтвангера, прочтешь, сравнишь и валяй, продолжай. Разберешься, в общем. Обыкновенная переписка старого на новый лад. Это на случай, если меня... вдруг надолго. А сейчас я лучше посплю, пока дают, хорошо?
   Неотрывно глядя на него расширившимися, как-то вдруг потемневшими глазами, Катя кивнула, но Петяша уже не видел этого - едва выговорив последнее слово, он мгновенно провалился в сон, успев лишь подумать напоследок:
   Ох-х, провались вы все...
   Спал он на этот раз без сновидений.
  

75.

  
   Разбудил Петяшу настойчивый стук в дверь.
   Первым, что пришло на ум, оказалось воспоминание о давешней головной боли, посему поднялся он с величайшей осторожностью и только убедившись, что боль прошла, открыл глаза.
   В окно ярко светило солнце. На тахте, свернувшись калачиком у стенки, посапывала Катя. Едва Петяша опустил ноги на пол, стук прекратился; из-за двери послышалась какая-то не шибко внятная возня.
   Приехали, что ли? Не шибко торопились, однако. Ломать бы дверь не начали; а то ремонтируй потом...
   Поспешно накинув халат, Петяша ринулся в прихожую с криком:
   -- Иду, иду! Сейчас открою...
   Приготовившись пережить неизбежное, он отпер замок, распахнул дверь и замер от изумления.
   На лестничной площадке обнаружилась куча народу - и совсем не того, который он ожидал увидеть. Первым, широко, радостно улыбаясь, стоял Олег - видимо, он-то и барабанил в дверь. Из-за плеча его, умудряясь не терять при сем достоинства, выглядывал президент клуба "Ом" Николай Вадимович Большаков при полном параде. Далее следовали две совершенно незнакомые, однако ж довольно симпатичные девицы того стандартного облика, какой присущ теперь секретаршам либо бухгалтерам преуспевающих компаний, а за ними, совсем уж вдалеке, маячила свежестриженая густо-черная шевелюра Володьки Бабакова.
   -- Я же говорил - дома! - обрадованно крикнул последний. - Спишь, морда? А нефиг! Сам как меня в общаге будил, заявляясь ни свет ни заря?!
   -- Поздравляю!
   Выдернув из-за спины внушительную - и явно недешевую -- корзинку цветов, Олег вручил ее Петяше.
   -- С чем это, позвольте спросить? - малость растерянно осведомился тот. - По какому, вообще, поводу все это?.. И... цветы-то мне на кой... икс? Я вроде как не барышня.
   Улыбка Олега сделалась шире прежнего.
   -- Он еще не знает!
   Вперед выступил Большаков. Выражение его лица как нельзя лучше показывало, что он безмерно рад за Петяшу, а также вполне доволен и общим течением собственной своей жизни.
   -- А повод, собственно, у нас с собой!
   С этими словами он, не оглядываясь, поднял обе руки на уровень плеч, и девушки слаженно, с потрясающей воображение синхронностью, вложили в них два увесистых тома в красочных глянцевых обложках.
   - Вот, пожалуйте!
   Не сразу разобравшись с декоративной цветочной корзиной, Петяша, наконец, управился зажать ее под мышкой, принял книги и взглянул на обложки.
   На обложках четырех в одном и том же стиле оформленных томиков значилось: "Петр Луков". Далее следовали названия четырех его романов - по одному на томик.
   Только сейчас Петяша вспомнил о том, что держать на пороге гостей, явившихся с приятными новостями и поздравлениями, как-то неудобно.
   -- Проходите! - поспешил он исправить оплошность. - Я сейчас. Только в порядок себя приведу...
   -- Девочки, давайте-ка с пакетами сразу на кухню! - распорядился, переступая порог, Большаков.
   Эта вскользь брошенная реплика повергла Петяшу в ужас.
   На кухню! Ах ты, голова дырявая! Там ведь...
   Петяша раскрыл было рот, но девушки, деловито щебеча промеж собой, уже волокли в кухню четыре объемистых пакета весом не менее десятка килограммов каждый. По пути они не забыли непринужденно освободить Петяшу от букета. Дверь кухни затворилась за ними и...
   В кухне тут же зашумела вода.
   Отчаянно стараясь не выказывать недоумения и беспокойства, Петяша заглянул в комнату.
   -- Кать, ты встала? - в полный голос спросил он. - К нам гости!
   -- Сейчас.
   Уже поднявшаяся Катя в специально купленном на всякий случай шелковом халатике вышла из комнаты, окинула взглядом прибывших, с ходу оценила обстановку, поздоровалась, улыбнулась, извинилась и скрылась в ванной.
   Петяша окинул комнату взглядом. Тахта была уже аккуратно застелена, разбросанная с вечера там и сям одежда - убрана в шкаф, и даже развал на столе был несколько упорядочен.
   -- Прошу...
   -- Извините бесцеремонность нашего вторжения, -- светски забасил Большаков, проходя в комнату, -- но... Только накануне вы у нас были гостем, а сегодня - пожалуйста! - с утра звонит мне на службу господин Новиков, и сообщает радостную новость... - Последовал легкий кивок на книги в руках Петяши. - Ради такого дела не грех и забыть о бизнесе на денек! Поздравляю вас, Петр Алексеевич!
   -- Ну, поздравляю, -- негромко сказал и Володька, просочившийся, наконец, вслед за всеми в прихожую. - А я не верил, что добьешься. Слишком уж ты добиваться-то не любил, а без этого, говорят, никак. Несмотря, что книжки хорошие.
   -- А ты-то как с ними оказался? Ну, Олега еще знаешь, но вы ж с ним вроде не контачили, -- также негромко спросил Петяша.
   -- А я не с ними. Я к тебе отдельно по тому же поводу направлялся. - Аккуратно мазнув ногами о половик, Володька вручил Петяше еще один - в точности такой же - четырехтомник. - Поднимаюсь по лестнице, смотрю, к тебе тут целая делегация. Да еще солидная, что ниибаца. Не из Нобелевского, случаем, комитета?
   -- Пока не из Нобелевского, -- Петяша нашел в себе силы рассмеяться, и вышло это, на собственный его взгляд, почти естественно. - Спасибо.
   Ужас положения как-то помаленьку улегся, подавленный всеобщей искренней радостью. На смену ему пришло - к немалому Петяшину удивлению - ощущение тихого счастья. Стало тепло и уютно, захотелось обнять всех пришедших и прижать к себе.
   Сколько ж это времени мне не устраивали подобных праздников? Чтобы я сам - ни сном ни духом, а ко мне бы пришли и сделали праздник...
   Даже неприятные эмоции, доставленные вчера Олегом, отошли куда-то на второй план!
   -- Слушай, -- шепнул этому последнему Петяша, -- займитесь тут пока светской беседой, что ли; я хоть оденусь...
   Не дожидаясь ответа, он прихватил со стула рубашку, брюки и галстук и поспешил в ванную.
   -- Катькин, открой! Одеться нужно!
   Изнутри щелкнул шпингалет, в приотворившейся щели показалось Катино лицо в обрамлении купальной шапочки. Проскользнув в ванную, Петяша повесил принесенные одежки на гвоздь в косяке, пустил воду в раковине и принялся лихорадочно намыливать щеки и подбородок.
   -- Слушай, -- не прерывая процесса, громким шепотом спросил он, -- а Димыч-то куда делся?
   Катя, помотав головой, вырубила душ.
   -- Что?
   -- Димыч, говорю, куда делся? Ведь не приезжал никто; я от стука проснулся - думал, они... за мной...
   Брови Кати недоуменно вздернулись вверх, взгляд сделался тревожен.
   -- Какой Димыч? Кто "они"?
   Жиллетовский станок, выпав из ослабевших Петяшиных пальцев, с глухим костяным стуком ударился о кафель пола.
   Только без паники... Сомневаться в здравости собственного рассудка лучше про себя. Чужого, кстати, тоже.
   -- Ты не пугайся, -- медленно произнес он. - У меня, видимо, глюки какие-то... Что здесь вчера вечером было?
   -- Ничего особенного... - Катя пожала плечами, не сводя с Петяши слегка испуганного взгляда. - Вы с Олегом приехали из этого клуба, поговорили о чем-то, потом у тебя голова разболелась, ты выпил аспирину и вскоре уснул...
   -- И все?
   Катя на секунду задумалась.
   -- Все, -- подтвердила она. - А что вчера должно было быть?
   Переведя дух, Петяша поднял с пола бритвенный станок и подставил его под струю воды -- прополоскать.
   Она в самом деле ничего не помнит и не знает...
   -- Нет, -- медленно сказал он, -- ничего такого не должно... Просто... сон, что ли, нехороший это был...
   Улыбнувшись, Катя энергично растерлась полотенцем, накинула халат и чмокнула Петяшу прямо в намыленную щеку.
   -- Пускай все нехорошее у нас будет только во сне. Ну, давай, приходи в себя, я пошла к гостям, займу их до твоего возвращения.
   Затворив за нею дверь, Петяша в несколько взмахов снял щетину со щек и приступил к чистке зубов.
   Как же так... - неотвязно вертелось в голове. - Может, я и свихнулся малость, но ведь не настолько, чтобы не отличить сон от яви! Ничего, сейчас...
   Покончив с утренним туалетом, он оделся, повязал галстук, вышел из ванной и с замирающим сердцем заглянул в кухню.
   Там вовсю кипела работа - на всех четырех конфорках и даже в духовке доходили до кондиции некие весьма вкусно пахнущие блюда.
   Батарея порожних бутылок по-прежнему стояла под раковиной в полном порядке.
   Оконное стекло было цело и даже словно бы вымыто.
   И на полу, конечно же, не наблюдалось ничего необычного...
   -- Нет, нет, нет, сюда пока нельзя!
   Мило улыбаясь, девушки с профессиональной сноровкой выставили Петяшу в прихожую - так ловко, что он даже не успел обидеться.
   Димыч... Нет, хватит с меня непоняток, я точно помню! Где-то у меня его рабочий номер был...
   Войдя в комнату, он извинился перед собравшимися, обещав присоединиться к ним после одного-единственного телефонного звонка, и раскрыл пухлую от ветхости и вложенных случайных клочков записную книжку.
   Номера Димычева "рабочего" теефона в книжке не оказалось. Перешерстив несчастный блокнот на несколько рядов, Петяша не нашел ничего даже отдаленно похожего.
   Наверное, записал на каком-нибудь обрывке, а после потерял... Ладно. Домашний его я никогда и не записывал, так помню. Сейчас позвоним, у мамы его спросим, где он и что с ним.
   Утащив телефон в прихожую, Петяша прикрыл дверь и набрал домашний номер Димыча. Он мог бы набрать его с закрытыми глазами, будучи разбужен среди ночи!
   На противоположном конце провода трубку сняли после первого же звонка:
   -- Добрый день, компания "Интерсолар Сервис", Юля, слушаю вас!
   -- Э-э... -- промычал Петяша. - Извините, ваш номер - двести сорок шесть-так-то-и-так-то?
   -- Да, -- ответил мелодичный женский голос. - В чем дело?
   -- Х-ммм... Простите, давно ли у вас этот номер?
   -- Два года. - Секретарша, беседовавшая с Петяшей, видимо, привыкла к вопросам самого разного рода, потому что ничуть не удивилась. - Со дня основания компании. Вы, видимо, ошиблись. Всего хорошего.
   Петяша с недоверием осмотрел трубку, послушал монотонные короткие гудки, нажал на рычаг и набрал номер заново.
   - Добрый день, компания "Интерсолар Сервис"...
   Недослушав, Петяша повесил трубку. Из комнаты немедленно выглянул Олег.
   -- Ну, где же ты, наконец?
   Задумчиво хмыкнув, Петяша прошел в комнату, где ему тут же был вручен бокал шампанского.
   -- Пока девочки заканчивают с закусками, -- начал Большаков, -- позвольте мне, Петр Алексеевич, от имени и по поручению всех членов клуба "Ом" в совокупности и от каждого из них лично поздравить вас с выходом в свет первой вашей, -- он указал кивком на лежавший на выставленном посреди комнаты стуле четырехтомник, -- книги. - Обмакнув кончики пальцев в свой бокал, он свершил над книгами нечто наподобие окропления святой водой. - Ура, господа!
   Торжественность Большакова заразила не одного лишь Петяшу - все, не исключая и скептика Володьку, с заметным энтузиазмом прокричали "ура" и выпили.
   -- Простите, -- заговорил Петяша, отнимая от губ бокал - кто-то из гостей не поленился приволочь с собой целый набор. - Вчера я как-то не уловил... Кого же объединяет ваш, Николай Вадимович, клуб?
   Большаков метнул укоризненный взгляд в сторону Олега.
   -- Неужели и об этом не сказали, молодой человек? Клуб наш объединяет исключительно любителей и потребителей литературы. Подумываем о том, чтобы учредить собственную литературную премию. Кстати, о составе ее жюри - не согласитесь ли вы...
   Мысли Петяшины мало-помалу начали проясняться. Глоток превосходного сухого шампанского будто бы поставил все на свои места, смыв с сознания нанесенную ночным кошмаром пыль. Да, что-то, конечно, было, седину вон на висках оставило, но, если он, Петяша, и был нездоров рассудком, это - определенно! - прошло навсегда. Сомнений в этом отчего-то не было.
   -- Тогда, за успех и процветание вашего клуба! - сказал он.
   Зазвенели бокалы. Петяша медленно, с наслаждением выцедил остаток шампанского.
   -- В традиции коего, -- подхватил и продолжил Петяшин тост Большаков, аппетитно отправляя в рот отщипнутую от кисти виноградину, - входят, в числе прочего, два банальнейших журналистских вопроса каждому гостю; вчера мы просто не успели... э-э... подвергнуть вас общей процедуре. Вопрос первый: как будет называться ваш следующий роман?
   Петяша задумался и прислушался к себе. Мир больше не казался маленьким, тесным и ничтожным. Мир во всем его разнообразии снова тек сквозь Петяшино сознание мощной, бесконечной, чистой горной рекой. И гармония этого мира, как всегда, не знала границ.
   И ответ родился сам собой:
   -- "Основы практического столпотворения".
   Это было чистой правдой. Если б не гости, Петяша прямо сию же минуту уселся бы за клавиатуру - столько впечатлений, характеров, лиц и событий потянулось цепочкой за только что произнесенным названием...
   Секунду собравшиеся молчали, а затем стены комнаты дрогнули от дружного хохота. Президент поперхнулся своей виноградиной, и Олег принялся хлопать начальство по спине, отчего общее веселье только усилилось.
   Первой отсмеялась Катя.
   -- В дверь стучат, -- сообщила она, принимая у него опустевший бокал. - Наверное, еще гости. Открыть, или ты сам?
   -- Сам.
   Выйдя в прихожую, он отпер дверь - и...
   Голова едва не лопнула, взорвавшись еще со вчерашнего памятной болью. Глаза откуда-то смутно знакомого - поразительно маленького, метров полутора ростом, человека, стоявшего на лестнице, обожгли взглядом, точно раскаленные угли. Все вокруг заволокло густым, кладбищенски-холодным туманом. Мелькнула на миг перед глазами буйная зелень под пронзительно-голубым небом, вспыхнула сигара в желтых зубах старика-шорца, резанул желудок острый приступ голода...
   Петяша помотал головой, отгоняя наваждение. На лестнице не было никого. Пожав плечами, он захлопнул дверь.
   -- Кто пришел? - крикнула из комнаты Катя.
   И в самом деле, кто? Что это было?
   Впрочем, доискиваться до подробностей происхождения нежданного визитера не хотелось. Неизвестно, откуда, но Петяше точно было известно: мистика, чудеса, цепь невероятных случайностей - чем все происшедшее ни назови - кончились. Начиналась жизнь, полная радости, новых книг и новых размышлений.
   -- Никого, -- беззаботно ответил он. - Наверное, окрестные дети балуются...
   -- И второй вопрос, -- Большаков водрузил на нос начисто протертые платочком очки. -- Хотя то, что вы пишете, смело можно отнести к фантастике, действие всякий раз происходит в наше время, в нашем городе, и главный герой, как правило, молодой человек примерно вашего возраста... То, что переживают ваши герои, что происходит с ними, не есть ли строки из, так сказать, личной биографии? Или же все это -- просто плод вашего вымысла?
   Петяша вновь призадумался. Текущий сквозь сознание мир растворялся в нем без остатка, но лишь для того, чтобы родиться заново, выйти из-под его пальцев в виде слов, букв и страниц. Мир был Петяшей, а Петяша - миром.
   -- Не знаю, -- улыбнулся он. - Поди тут разбери...
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"