Аннотация: Сказки, миниатюры... Просто Тигры, выпущенные на волю.
Елизавета Старикова
Песни саламандры
миниатюры
А когда мы отворачиваемся, приходят ярко-красные божьи коровки Шм. Они размером с грецкий орех и покрыты пушистой жесткой шерсткой. На спине у них девять черных точек, и когда смотришь на эти точки, кажется, что там Космос. На черных мордочках мелькают все оттенки улыбок. Их ровно двадцать три, божьих коровок Шм (включая Королеву).
И они начинают оживлять заснувшие вещи у нас за спиной. Иногда проснувшиеся вещи играют в прятки.
А когда мы оборачиваемся, божьи коровки Шм исчезают. И вещи засыпают снова.
Я читала "Бесконечную историю" и периодически зажигала спички из коробка с изображением рыжего полосатого кота - пш-ш! А Шмё сидела на полке, курила кальян и болтала в воздухе задними лапками. Иногда я вскакивала, показывала королеве абзац, где описывались какие-нибудь чудные существа, и спрашивала: "Ты их знаешь?". Шмё кивала. Она знала их всех, кроме Играмуль. "Наверное, они уже вымерли, - объясняла королева. - Никогда не встречала таких неприятных созданий, да и слава Богу".
- Шмё. - сказала я.
Королева отложила трубку.
- Шмё... а если бы в мире совсем-совсем не осталось людей? Если бы все исчезли? Что бы ты стала делать?
- А почему бы они исчезли? - спросила Шмё.
- Если бы у них не было имен, они бы исчезли. Ведь человек не может жить без имени.
- Но остались бы вещи, - возразила Шмё. - Вещам необязательно иметь имена, они ведь могут никогда и не просыпаться.
- И вообще, - сказала Шмё, - такого быть не может.
- Это почему?
- А хотя бы потому, что существует лишь то, у чего есть Слово. А если Слово уже есть, то называемое им создание существует всегда.
- А разве Слово нельзя потерять? - спросила я.
- Не-а, - ответила Шмё и спряталась в переплет моей "Бесконечной истории", потому что в дверь постучали.
Подходя к двери, я услышала, как испуганно зашевелились вещи.
--
Это я, - сказала я, входя в комнату.
Книжная полка качалась в нерешительности, как маятник, из стороны в сторону, сбрасывая на пол тома "Рэдволла" один за другим. Фарфоровый тигренок дергал литовского курильщика за усы, а тот отвешивал ему подзатыльники, "Занимательная арифметика" два раза облетела люстру и с размаху упала на ковер.
Королева Шмё сидела на грифе гитары и внимательно меня рассматривала. Несколько Шм раскачивались на люстре, остальные выглядывали из корешков книг.
--
Пароль? - спросила Шмё, изящно изогнув один из усиков.
--
Лерыхсмур.
Королева изобразила заинтересованно-довольную улыбку и нарисовала в воздухе какую-то руну. Божьи коровки одна за другой выбегали из своих убежищ и будили заснувшие вещи. "Бесконечная история" перекувыркнулась в воздухе, захлопала страницами и полетела в направлении шкафа. Литовский курильщик поднял одну бровь и выпустил струю дыма в тигрёнка. Тот закашлялся, подпрыгнул и уцепился одной лапой за люстру, оставляя на рыжей ткани полоски от когтей.
--
Ну и напугала же ты меня, - сказала Шмё, усаживаясь ко мне на плечо и доставая кальян.
--
Ты прямо как Синяя Гусеница.
--
Ну вот, опять меня с кем-то сравнивают, - обиделась Шмё. - Хотя в чем-то ты и права. В любом случае, я думаю, ты будешь не против, если я включу темноту, - заявила королева, изобразив на этот раз такую улыбку, которая, наверное, называется "ожидание реакции".
--
Пожалуйста, включай.
И темнота включилась. Она была совсем черной и мягкой, похожей на запах восковых свечей и меццо-сопрано. Прямо по темноте шли несколько Шм и пели (я не различала слов). Переплетенные ниточки крыльев цветом красной меди как будто горели изнутри, словно фантастические светлячки или огонь за дверцей печки. Каждая божья коровка держала спичку - они пылали, как факелы, но почему-то не сгорали до конца.
Шм образовали полукруг и теперь размеренно двигались по нему в такт словам песни. Они же танцуют!
--
Они же танцуют! - сказала я Шмё, которая по-прежнему сидела у меня на плече и улыбалась взъерошенной улыбкой.
Шмё меня не слышала. Сложив лапки, она раскачивалась и пела:
"Mein zweites Herz - sei unbesorgt Ich deck' dich taglich zu Beschutze dich - so wie du mich,
Mein zweites herz, mein schwarzes herz..."
Суирлик заблудился в старом городе. Несколько часов он подавал сигнальные огоньки, но в дневном свете его никто не замечал. Солнечный луч отражался многочисленными искрами в мокрых от дождя осенних листьях и сплетался в один танец с октябрьским ветром. Суирлик взлетел на крышу, заструился по лентам поводов, минуя лестницы, окна, трубы и крылья птиц на фоне кирпичных стен.
- ОСЕНЬ!! - обезумев от высоты и ветра, закричал суирлик. Он задыхался и с бешеной скоростью летел неизвестно куда, наслаждаясь геометрией стен.
--
Осень!!
Вот кирпичи и три окна, в которых отражаются упавшие листья. Черная птица начертила в воздухе Орин.
--
Осень!!!! Осень!!!
А прохожие кутались в шарфы и сердито бормотали что-то про слякоть и невыносимую погоду.
Давай нарисуем ложь. Я возьму серую гуашь, а ты - цветные карандаши. И на бумаге появится профиль неестественно красивой девушки с бледным лицом и холодными глазами. Платье заблестит тысячами неуловимых оттенков, а в тонкой руке задымится мундштук.
--
А какая у нее улыбка? - спрошу я.
--
Вежливая, - ответишь ты. - Притворная, учтивая, льстивая. Хотя это не улыбка.
--
А какое у нее небо? - снова спрошу я.
--
У нее нет неба.
--
Нет неба?! Это... это ведь ужасно - никогда не видеть неба...
--
Да.
--
Давай нарисуем для нее небо? Она ведь тоже существует.
И мы берем серо-голубую пастель и рисуем небо с дымкой облаков, чистое и яркое, как март. Красивое, как бесконечность Вселенной. В него можно прыгнуть и попасть в любой уголок мира. Небо. И вдруг девушка-ложь исчезнет с рисунка.
--
Почему? - спрошу я.
Потому что она - часть Ничто, - ответишь ты. - А Ничто бессильно перед небом.
Кто-то негромко окликнул меня по имени. На столе сидел маленький зверек с взлохмаченной черной шерстью. Два огромных желтых глаза смотрели на меня грустно и испытующе. В черных, похожих на мышиные лапках с тонкими он сжимал окровавленный скальпель. Что-то было в нем очень знакомое и вместе с тем непонятное...
Несколько секунд мы смотрели друг на друга, сканируя неопределенными улыбками по оси Oy, а затем зверек произнес:
--
Я рад, что ты меня больше не прогоняешь, бунтарка.
--
Когда это я тебя прогоняла?
--
Почти все время. С той самой зимы и до последнего времени. Теперь я к твоим услугам, - зверек шутовски поклонился и провел когтем до лезвию скальпеля.
--
И что вы собираетесь делать, мистер?
--
А ты меня не узнала? - зверек прищурился, и на несколько мгновений мне захотелось никогда больше его не видеть.
--
Нет, честно говоря, - я усмехнулась.
--
Тогда позволь представиться: Шенур. Люди обычно называют меня "ненависть". Я могу управлять их эмоциями, желаниями, поступками... надо только, чтобы они впустили меня. приняли, - Шенур говорил уставшим, спокойным голосом, без всякой гордости или пафоса. - Не так давно ты перестала меня отгонять, а несколько раз даже звала...
Шенур взял скальпель и начертил что-то в воздухе. Передо мной возникли, казалось, давно забытые темные глаза, высокомерный взгляд и презрительная усмешка. Шенур начертил револьвер и прикоснулся скальпелем к курку. Хлынула кровь, и, как в замедленной съемке, я увидела все оттенки масок страха и ужаса на лице. Шенур взмахнул лапой. Видение исчезло.
--
Нет. Уходи, Шенур. И не приходи больше. Никогда.
И Шенур молча исчез.
Было начало ноября, и за окном падали хлопья снега.
Он - друг Момо, слуга Времени, молчаливый странник. На белом полотне вырисовываются печальные глаза, край полотна оборван и напоминает зубцы причудливо изогнутой пилы. Глаза у него черные, и если заглянуть в них, то увидишь вечное равновесие и справедливость Космоса через призму человеческой боли и страданий.
А в руках он держит изогнутую косу. Если человек впустую убивает отпущенные ему часы и минуты, то странник забирает у него это время и отдает тому, кому оно действительно нужно. Ни одна секунда не должна пропасть зря.
Его зовут Гобби.
У каждого есть свои крылья. У кого-то они, белые, как снег, ослепляют всех увидевших своим светом... У кого-то иссиня-черным блеском отражают надменную улыбку на белом лице. У третьих, серые и поломанные, они молчат о печали. Для кого-то крылья - трепыханье бинтов на ветру, когда вместе с каплями крови и звоном стекла прыгаешь из окна больницы. Для кого-то они - обрывки прозрачной пленки, как медуза, проплывающая под водой. Чьи-то крылья - это огненные всполохи за спиной, отражающиеся в черноте зрачков и горящие маленьким огоньком в сердце...
Но они есть. А мы об этом даже не знаем...
Паук сидел на черном гравии, сложив пальцы у подбородка и закрыв глаза. даже в полной темноте можно было заметить его улыбку, спрятанную в мозаике мыслей. эта улыбка существовала вне времени, - там, где пересекаются параллельные пространства и пламя свечи горит даже после того, как перестанет существовать. тонкая паутина. на ней застыли хрустальными отражениями капли крови. никогда в жизни я не видела таких узоров, причудливых сплетений серебряных нитей, кроме... Великой Скрипки. я вздрогнула. это было слишком прекрасным, слишком гармоничным для нашего мира... - Паук, - сказала я. не открывая глаз, Паук поднял одну бровь. - Паук... ты ведь... не человек? Паук взмахнул руками и беззвучно рассмеялся, наполняя темноту эхом тумана и черно-белых клавиш. - Нет, - сказал он.
и тут темнота разбилась. со звоном и грохотом, рассыпаясь дождем осколков. Вверху был свет. чистый и слепящий, он острым клинком пронзал темноту, разрезал ее на части, сжигал черными спичками, раскрашивал цветными карандашами... вспыхивали и гасли заблудившимися светлячками огненно-желтые узоры-цветы. они обвили всю темноту, и теперь она сияла миллионами желто-зеленых искр.
в черных глазах Паука сверкал огонь. безумный, светлый и стремительный. - Прощай, - сказал Паук. у него за спиной были крылья, огромные и ослепительно-белые, как горный снег. в них была музыка, та самая музыка скрипки, которую я пыталась разгадать на пересечении всех пространств и вне их... - Прощай, Паук, - сказала я. Паук улыбнулся своей короткой нервной улыбкой и взлетел, оставляя в темноте метель из солнечной пыли.
Старик Время замолчал и прислушался. - Первый снег, - сказал он сидящим за столом духам, поправляя монокль. - Как?! - радостно закричал Дух Нынешнего Рождества, вскакивая и сбивая чашку с кофе, которая фантастическим образом вернулась в прежнее положение, не пролив ни капли. - Он все-таки выпал?! Йа-х-х-оу! Дух вскочил и начал плясать какой-то дикий невообразимый танец. Черепаха захохотала и свалилась с люстры прямо на стол. Время поднял одну бровь и осуждающе на нее посмотрел. Черепаха же с невозмутимым видом уселась в вазочку с конфетами. - В прошлом году снег был раньше, - заметил Дух Прошлого Рождества. - Не понимаю, что случилось. Суирлики уже танцуют? - Да, - ответил Время, взглянув на черные песочные часы, висевшие у него на шее. - Уже полчаса. Пора выжигать льдинку. - Вот раньше, - сказал Дух Будущего Рождества, грея руки о горячую чашку, - суирлики танцевали еще в середине октября... а сейчас уже 22-е. - Двадцать первое, - поправил Время. - Не суть важно. Я говорю, не к добру это все. И, ради Бога, коллега, прекратите свои дикарские танцы, это действует мне на нервы. Черепаха снова захохотала и свалилась с вазочки на скатерть. А Дух Нынешнего Рождества, смутившись, сел на свое место. Они еще некоторое время пили кофе и разговаривали о Веревочнике и первом снеге, пока не заметили, что вещи совсем не шевелятся, даже у них за спиной. По скатерти пробежала одинокая божья коровка Шм. - Скоро Рождество, - сказал Время.
Дерево. Оно очень древнее и растет очень далеко отсюда. По черно-коричневому стволу ползают жуки-пожарники и сверкают глазами диковинные животные из темноты дупел. Вся крона усеяна птичьими гнездами, по вечерам птицы кричат, ссорятся, разговаривают и учат птенцов летать. Иногда сюда прилетает старый Летучий Мыш, и, что-то ворча про "этот невыносимый шум", повисает на ветке вниз головой и раскачивается, укутавшись в кожаный плащ своих крыльев. Бывает, сюда прибегают мальчишки, вытаскивают лук и стрелы из тайника в переплетении корней и стреляют в яблоко, вырезанное перочинным ножиком в верху ствола.
Они знают, что там, под землей - такое же дерево, только растущее вниз. Сначала может показаться, что это корни, но потом замечаешь, что и вправду дерево, с летучей мышью, дуплом и жуками. Это - мир-отражение, куда нельзя заходить.
Весна. Она пришла внезапно и ярко, как бунт, хотя я ее долго ждала и заранее сочиняла гимн и плясала танец воды и ветра, когда никто не видел мою тень на неровном потолке. Она ворвалась в город грохотом ослепительной воды, порезала пальцы острыми лучами Солнца, прозвенела гитарой на крыше и ударила в барабанные перепонки тонкими, пронзительными песнями Янки. Гудением и ритмом ветра она разбудила бунтарку, певшую танец огня и беспощадно взрывающую все, что было плохого и черного в ее жизни. Чуть-чуть всколыхнулся занавес Тайн Вселенной легким движеньем ее руки, и бунтарка поняла, что все, что она когда-то искала, сама того не зная; все, что снилось ей в детстве вместе с неясными образами Прошлых Веков сквозь потрепанную обложку Конан-Дойля - все это где-то здесь, совсем недалеко, но так недосягаемо... А сейчас весна умерла и лежит где-то среди осенних листьев цвета водяных лилий, крови и горького шоколада. Над ее головой - небо со звездами и далекие миры, а она лежит неподвижно и улыбается. А завтра первый луч Солнца сожжет ее и унесет к неведомым планетам, где живут тысячи таких весен, как она. Они возьмут ее за руку и поведут пускать звездных зайчиков и чинить старенький велосипед. А трамваи и провода будут петь ей Реквием, Tuba mirum и иногда Rex Tremedae. А воздушный змей, запутавшийся с августа в проводах, будет качаться в воздухе и напоминать об этих сезонах. А я буду посылать ей самолетики.
наверное, на других планетах живут странные животные с тремя лапами, белой шерстью и рыжими глазами. а вокруг растут оранжевые цветы и летают красно-белые бабочки с восемью крыльями. там, наверное, живет драконовый змей со множеством маленьких красных крыльев. а на подбородке у него два красных шипа, как у моего предка Нильса Светлого Дракона. а когда мы смотрим на их звезду, они тоже, может быть, смотрят на наше Солнце, и наши взгляды иногда встречаются.
иногда я отправляюсь на Север на спине птицы Асмора. Асмор не боится холода, и мы летим с ним на самый край земли, где живут мои родственники северные тролли. там стоит ледяной дворец, где живет король троллей. король белокур и светлоглаз, он носит расшитый серебром белый плащ, а на шее - белый амулет королей. он всегда рад нас видеть, и рядом с дворцом растет снежный сад, где серебряные деревья застыли в пушистом инее. там очень красиво, но эта красота неживая.
Прозрачные, сверкающие на Солнце шары. Тонкая оболочка переливается всеми цветами, ловя и усиливая в несколько раз сияние утра и искусственный свет ламп. В них - наши отражения, другие миры, преломление света, другие измерения и что-то еще совсем непонятное, загадочное, что даже друидам не дано понять. Ребенок выдувает хрупкие радужные сферы, а они сталкиваются друг с другом, сливаясь в причудливые фигуры, а затем лопаются, разлетаясь на все так же сверкающие брызги. Вселенные - тоже как мыльные пузыри, сияющие, огромные, разноцветные!! В них - наш смех, мечты, улыбки и огоньки в глазах. Выдуваемые Кем-то хрупкие шары тоже когда-нибудь лопнут. Но будем ли мы?...