Аннотация: Современная сказка о втором пришествии, которого никто не заметил
Ко Христу -
хоральная прелюдия
фа минор И С Баха.
Звучит в фильме
А А Тарковского
"Солярис".
Христос вновь явился в этот мир.
Это произошло в Росси, в 70-е года, в конце их и начале 80-х.
Его, разумеется, никто не признал, да он особо и не добивался признания.
Однако многие верили его проповедям и потому он был арестован властями.
Его не распяли и не казнили вообще никак - дело в том, что тогдашние жандармы (либералы шестидесятники) очень уважали его талант проповедника и учителя. Они считали его великим философом и выдающимся общественным деятелем своего времени.
Многие из них (даже большинство) были "искренне верующими людьми", однако атеистическое воспитание и партийные должности мешали им воспринять этого обаятельного диссидента - еврея как мессию.
Поэтому, его просто упрятали в психушку.
На несколько (совсем немного - 5 или что-то около того) лет. Его подвергали интенсивной психообработке
"Потому что он действительно был болен - от того и вообразил себя Богом. Это бывает с великими людьми."
Но его все любили, а многие просто обожали.
И доктора кололи его аминазином "стиснув зубы и со слезами на глазах". Но доз не уменьшали - "Поймите, это Система. Отказаться было невозможно."
Начались перемены, настали другие времена и сам глава государства, хорошо его знавший, "искренний поклонник его таланта" "отворил двери его тюрьмы со слезами радости на глазах" и при всех заключил в братские объятия.
Но все было сделано тайно - "так было бы лучше".
Он всех простил.
Покаявшийся Иуда явился к нему и был отпущен, получив прощение.
Каиафа, и раньше сочувствовавший "ему как человеку", прочно стал другом его семьи.
Да, у него появилась семья.
Выйдя из психушки он женился на Марии Магдалине, преданно ждавшей его "все эти годы", с достоинством неся гордое звание любимой женщины великого диссидента посреди преданной толпы учеников и обожателей.
Она даже развелась, ради него, с первым мужем - партийным советским академиком, внезапно скончавшемся после путча, и порвала с двумя последними любовниками, один из которых был довольно известным телережиссером - богатым, почти молодым и даже, по слухам, талантливым.
Однако не оставила, все же, ("Не смогла") преподавания на одной из университетских кафедр (то ли философии, то ли психологии - кажется, все же, психологии - там таких женщин было больше).
Все таки она была доктором наук и самым молодым профессором.
У них даже были дети.
В психушке его как будто бы вылечили.
По крайней мере, он уже не считал себя Сыном Божьим и не требовал, чтобы его называли Иисусом.
Он принял имя своего старшего брата - Якова и взял в отчество великого пророка Моисея ("не удержался все же"), а фамилию - Давидов (он же из колена Давидова, не так ли?).
Яков Моисеевич Давидов все силы посвятил учению и воспитанию, заботливо растил учеников.
Благодаря жениной протекции (и как пострадавшую от тоталитаризма знаменитость) его охотно взяли в университет и даже дали лабораторию.
На большее он и не претендовал.
Больших претензий у него вообще не было - был скромен, работал себе упорно, творил свои философско-мировоззренческие шедевры, воспитывал учеников (к нему со всех сторон сбегались, буквально, толпы самых невообразимо разных людей, поклонявшихся ему почти как Богу).
Проповедовал потихоньку, но чудес не вытворял.
Проповеди его были сугубо аполитичны, всегда о мире, о смирении, о любви и доброте.
Потому и власть предержащие его уважали, не беспокоили, как другие "тоталитарные секты", и даже ставили другим в пример, поддерживали, когда могли - то в президиум благотворительно фонда выдвинут, то на презентацию с женой и детишками пригласят, а то и компютер какой списанный из фондов гуманитарной помощи или кредитов выпишут.
Были у него и возлюбленные ученики - они почти все трудились в его лаборатории. Им он доверял более остальных. На них он надеялся.
Ученики его боготворили, но между собой таки грызлись уже заранее.
Университетские "коллеги по науке" его уважали "за муки", но не признавали за авторитет, а учение его считали антинаучным (недалеко от истины), а его положение - следствием умелого использования политической конъюнктуры (мерили по себе, конечно, но была в этом и доля правды - относительно его жены, вовсю эксплуатировавшей мужнину популярность).
На его территорию, поэтому, как ни странно, никто не претендовал, но, конечно же, спуску ему не давали - особенно собственное его университетское начальство, оказавшееся не в состоянии простить ему его гениальности.
В церковь он не ходил и даже не выглядел верующим (по сравнению с "новыми верующими", которые, как известно, католичнее самого папы римского) - было бы странно ему поклоняться и молиться самому себе или, допустим, обратиться в Ислам и молиться Аллаху.
Впрочем, снискал он уважение и был даже дружен со многими церковно и священнослужителями, богословами - часто встречался с ними, рассуждал "о божественном", даже спорил и, как ни странно, убеждал их в своей правоте.
"Истинно говорю я вам!" - гудел он в таких случаях (голос у него был громкий и благозвучный, как хорошая труба) - "Близится Царствие Небесное! Не все мы умрем, но все изменимся".
Слова были старые, затертые, но все равно хорошие.
С другой стороны, священники за это же на него же и обижались:
--Как это, имея такой дар убеждения и искушенность в святом слове, не выступает он за Святую Церковь, так униженную и оскорбленную в эти времена!
--Ну и что, что пострадал - во Славу Божию не грех и живот положить!
При этих словах как-то невольно вспоминалось, что многие священники были провокаторами КГБ. Но к чему говорить дурное о божьих людях?
К тому же обижало их, что женат он на еврейке (самого его за еврея отказывались принимать совершенно).
Больших средств не имел, получал за свою лабораторию куда как скромно, гонорарий за изданные труды (переводились на многие языки, публиковались охотно и помногу - был мировой знаменитостью) почти весь жертвовал неимущим, всем помогал, всех (даже откровенных подлецов, втыкавших, вместо благодарности, нож в спину ему) поддерживал - короче, святой жизни был человек.
Существовал, в основном, благодаря заботам жены, учеников и на "спонсорские" пожертвования - предприниматели - "новые русские" средней руки - балдели от него безмерно и жертвовали охотно, что могли - то триста тысяч, то пятьсот, а то и миллион.
Тогда это еще большие деньги были.
Жена же его крутилась, что называется, как могла - повсюду выступала как представитель "обиженного великого человека", "гения нового времени", всюду была вхожа, со всеми знакома и даже, благодаря выбранной довольно удачно роли, имела кое-какое влияние.
Конечно, заботилась о нем усиленно и без нее "ему пришлось бы худо".
Впрочем, верно так же и то, что уйди она - и на ее место нашелся бы легион желающих. Пришлось бы, верно, еще и конкурс объявлять.
Есть еще женщины в русских селеньях.
Вот так и прожил он - тихо, мирно, лет десять-одиннадцать.
А потом умер скоропостижно от инфаркта - прямо посреди семестра.
Доконали его склоки между святыми людьми - университетскими монахами от науки, братьями по крови, которую они таки не брезговали потягивать из его жил большими чашками.
Похоронили его достаточно скромно, на городском кладбище, в общем ряду, и памятник поставили простой - так он сам просил.
Было, впрочем, много народу на похоронах (дело было глубокой, но прозрачной и почти не холодной осенью), были и речи, и рыдания, и некрологи в газетах, и даже посмертная книга (а потом - и не одна, в сущности, как таковой, он начал жить после смерти).
Природа тоже, казалось, печалилась - небо хмурилось, шел дождь, но на другой день погода прояснилась и целую неделю стояла благостная, умиротворенная тишь, пронизанная хрустальным осенним солнцем и какой-то потусторонней, затаенной, печалью, исподволь, вдруг, пронзающей даже и не сердце, а всю душу разом.
После его смерти, внедолге, жена его уехала жить в Италию - пристроилась там где-то в Ватикане, возглавляет основанный ею хитрый "Фонд детей Давидовых", осуществляющий связь между Ватиканом и Иерусалимом.
Основные должности в этом Фонде отправляют ее дети, что, при таком названии, вполне естественно.
Фонд щедро спонсируется богатыми евреями-американцами, в основном с побережья Атлантики.
Среди них уйма голливудских фильмо-продюсеров и они даже сделали фильм.
Естественно "О Нем".
Главную роль в фильме ("ЕГО") исполнял знаменитый актер "интеллектуального кино", суперзвезда Голливуда, среднего роста чуть полноватый блондин с добрыми, отчего-то виноватыми, глазами и огромной копной пушистых, тщательно ухоженных, льняных волос. По слухам - ярый педик.
По другим слухам - любовник ее (Мариии Магдалины) дочери - еще от первого брака. Ну, от того, почти богатого телережиссера.
Благодаря бешеному промоушн фильм стал очень популярен и, скорее всего, когда-нибудь получит кучу Оскаров - хотя бы как своеобразная антитеза "Последнего искушения Христа" негодного Мартина Скорсезе.
У Марии самой, не смотря на возраст, роман с семидесятилетним американским миллионером. Янки хоть и 70, но он еще хоть куда.
Мария, впрочем, то же.
Она говорит, что " всегда была верна Ему", за исключением, впрочем, пары-тройки раз с Каиафой.
Но "для Его же пользы" - Каиафа как раз тогда был великим идеологом либерального толка, предвестником перемен, и, пускай это именно он потребовал ареста Христа (еще бы - целый год волочиться за Магдалиной и потерять ее в полчаса из под самого носа), но зато потом настоял на том, чтобы Его не отправляли в лагерь ("На зоне Он бы погиб") - пришлось бы устраивать процесс, неминуемая огласка которого вызвала бы международный скандал.
Каиафа "очень сочувствовал Ему" - взял на себя кураторство его лечения, "ездил к Его врачам" ("К этим заплечных дел коновалам от совковой психиатрии"), кормил их из своего кремлевского пайка, рассказывал о том "какой это был человек, гениальный мыслитель". Коновалы рыдали от сочувствия (тоже ведь люди - все понимают), но доз не уменьшали и процедур не останавливали ("Вы понимаете - это Система, против нее не попрешь").
Каиафа же и подкинул Главному идейку о популярности и безвредности освобождения "такого человека, как этот, в сущности, безвредный сумасшедший".
"И он очень поддерживал Его в первое время, после освобождения".
И был другом семьи - до самой своей смерти.
Он пережил его на семь лет и умер тихо, после продолжительной болезни, у себя в постели, в коттедже на берегу Карибского моря, окруженный рыдающими близкими. Ее с ним в этот момент не было.
Петр, любимый ученик, добился больших успехов.
Основал свою школу в науке, развивая и трансформируя его взгляды.
Затем оставил науку ради общественной и политической деятельности.
Продвинулся и здесь - основал новую партию, быстро ставшую популярной.
Если выгорит его идея о союзе этой, христианско-демократической, партии с Русской Православной Церковью, то Петр имеет весьма реальные перспективы возглавить новую "партию у власти".
Среди российских политиков второй новой волны этот, все еще молодой, крепкий, уверенный в себе лидер, обладающий практически неограниченным морализующим потенциалом, прочно занимает первое по значимости и популярности место.
Другой апостол - Павел, не обремененный особо прочной моралью, любитель земных радостей и чувственных удовольствий ("Мот, бабник и пьяница, к тому же бездарный болтун!" - по определению Петра), но зато, в отличие от Петра, блестящий философ и полемист, одаренный, талантливый писатель, разбогател.
Живет, ни в чем себе не отказывая, разъезжает по заграницам, преподавая тут и там "Учение Давидова" (его формулировка) в требующейся трактовке, и создал уже повсюду в наиболее развитых и не только странах множество "Обществ по изучению новой науки о человек, обществе и Мире".
Есть у него, однако, небольшой бзик - любит поддевать Петра с его партийной благопристойностью и благообразностью.
Петр бесится несказанно. Павел смеется.
Три ученика "Якова Моисеевича", никогда, впрочем, не видавшие его при жизни, Марк, Лука и Матвей - эмигрировавшие, в свое время, в Израиль журналисты, написали, практически не сговариваясь, три книги о его жизни.
Книги писались в разное, но близкое, время и в разных, не близких, местах.
В них содержался необходимый минимум биографических сведений, множество ахов и вздохов о "Новой Голгофе в советской психушке", приличное число анекдотов из его жизни, бывших в ходу среди его учеников и перешедших от них к просто поклонникам.
Толковать учение и описывать то, как он проповедовал и строил его, все три автора старательно избегали, а там, где, в силу жестокой необходимости избежать этого не удавалось, возникали противоречия нелепые до парадоксальности.
Впрочем, книги имели бешеный успех - Давидов, этот очередной "загадочный русский гений", был давно и прочно популярен на Западе.
А после того, как к их компании присоединился со своим скандальным жизнеописанием и Иоанн, ставший четвертым, книги кто-то из досужей журналистской братии довольно метко прозвал "Новыми Евангелиями".
Иуда, после его смерти объявивший себя его верным учеником, пробрался, в основном благодаря лицемерию, пронырливости, наглости, бесстыдству, подлости и жестокости, а так же некоторой наивности определенной части университетской братии на "давидовское" место и теперь отправляет должность Главного Исследователя давидовского наследия, состоящую в беспощадном и жестоком преследовании и шельмовании всех его последователей и всех учеников, до кого он может добраться.
Он оболгал и затравил всех, кто, после смерти Учителя еще оставался работать в его лаборатории, а одного из его учеников, человека тихого и деликатного, довел до инфаркта и потрудился, чтобы тот после и не оправился .
Затем наводнил это место "своими людьми", марионетками, посредством которых он повел самую бессовестную торговлю всем тем, что было свято для Давидова и тех, кто любил его.
Иуда обогатился, стал человеком солидным и уважаемым в обществе, университетские коллеги его признавали за своего, но не любили - как выскочку. Он знал это и был уверен, что это - со временем пройдет.
Он стал из Иуды-предателя Иудой-инквизитором.
Даже Петр признавал его и нуждался в нем как в цепном псе для своей партийной идеологии.
Но никто не любил его, а многие - ненавидели.
Выходец из совершенно интеллигентной среды, из профессорской семьи, воспитанный с тщательным соблюдением всех достижений гумнистической культуры, вундеркинд, не сталкивавшийся и с десятой долей тех трудностей и подлостей, что подкладывет современная российская действительность тем, кто решился посвятить свою жизнь науке или культуре, наконец, любимый ученик Давидова, Иуда всегда хранил в сердце холодное и ядовитое жало адского василиска.
И теперь, когда он, наконец, добился того положения, к которому так стремился - все, что тщательно скрывалось внутри него вышло наружу и расцвело бурным цветом.
Моральный и физический урод, он стал воплощенной противоположностью всего того, чему его учили.
Он издевался над всем, что было свято для его учителей и воспитателей.
Он извращал все, что они завещали ему.
И он делал это с наслаждением.
Он видел в этом смысл своей жизни - в разрушении всего того, что так долго сдерживало проявление его истинной сущности - сущности подонка, садиста и мерзавца, отвратительного властолюбца.
Он занимался этим упорно, не щадя сил, никого и ничего.
Он ликовал.
Но тихо.
Но тайно.
Ибо он был лицемер.
Он развратничал и распутничал, брал взятки и давал их, продавался и предавал, обманывал всех и на каждом шагу, унижал слабых, пресмыкался перед сильными, подличал, лгал, крал, клеветал, злословил, интриговал, занимался плагиатом - нет мерзости которую он не совершил бы.
Но при этом он кричал о своей моральности и требовал себе на каждом шагу ордена за святость.
Многие знали об этом.
Но - одни и сами были такими (и таких становилось все больше - в этом смысле Иуда, определенно, был человеком Нового Времени), другие были слишком неразвиты и задавлены жестокостью времени и жизни и полагали, что все "белые люди" такие (так существа, обитающие в Инферно, принимают луч пробившегося к ним божественного света за грязную, зловонную лужу и удивленно вопрошают: "И вот ЭТО и есть то самое....!?? ), третьи были наивны и верили ему, четвертые...
Да что говорить - Иуда торжествовал и уже размышлял о том как бы переустроить мир по своему, т. е. правильно, по настоящему, истинному, порядку.
Могилка Давидова, на старом, теперь уже заброшенном, городском кладбище, стояла одинокая - никто из тех, кто был дорог ему при жизни уже очень давно не посещал ее - иных уж нет, а те далече.