Аннотация: Статья отражает путь, который прошел медсанбат 100-той львовской стрелковой дивизии в ходе наступательных операций 1942-1945гг.
Эти заметки, взятые мною из моей рукописи, так и неопубликованной, о Великой Отечественной Войне. Впрочем, фрагмент большой, пожалуй, самый важный из нее, опубликован в "Военно-медицинском журнале" (номер 4 и 5 за 2010 год). В данном отрывке приводятся сведения менее значимые, однако, на мой взгляд, весомые, отражающие и быт наших военнослужащих.
Напомню, что речь идет о 246 медсанбате, 100 львовской стрелковой дивизии, которая вступила в бои под Воронежем в июле 1942 года в составе 454-го, 460-го, 472-го стрелковых полков и 1301 артиллерийского полка.
Для нашей дивизии и понятно нашего медсанбата, движение по дорогам войны началось из Воронежа. Вслед за боевыми частями мы двинулись 1-го февраля и в тот же день достигли районного центра Белгородской области города Чернянка. Там мы пробыли целую неделю и приняли 146 раненных, хотя развернули по неопытности ДМП (Дивизионный Медицинский Пункт) по полной программе. Но в дальнейшем, следуя за стремительным продвижением войск, мы развертывались только в меру необходимости, так как в некоторых населенных пунктах задерживались менее суток, и принимали немного раненых. Понятно, однако, что операционная развертывалась всегда.
Чернянка запомнилась тем, что в ней мы наткнулись на госпиталь, в котором содержались венгерские евреи. Они не были военнослужащими, следовательно, не могли считаться военнопленными. Дело в том, что в районе действий нашей 40 армии, вместе с немцами воевало какое-то венгерское соединение. Для строительства оборонительных сооружений венгры пригнали большую группу евреев. Отношение к ним было скверное, люди эти были плохо одеты для русской зимы, поэтому среди них было много обмороженных, которые и составляли основной контингент этого госпиталя. При отступлении этот госпиталь оставили без всяких средств.
Адамантов первым узнал о существовании этого заведения, и поручил мне взглянуть на этот госпиталь, размещенный в помещении одной из школ. Я пошел туда, прихватив с собой Машу и, по рекомендации Адамантова , еще и Попову. То, что мы увидели там, удручало. Больных было свыше сотни, почти все с обморожениями стоп. У некоторых стопы были забинтованы какими-то тряпками, у других сквозь обрезанные носки торчали черные мумифицированные пальцы. Смрад мы почувствовали еще на крыльце, а в помещении он был нестерпим. Среди больных было несколько врачей, некоторые сносно говорили по-русски. Конечно, жаловались на отсутствие лекарств, перевязочных материалов, еды, топлива. Сообщили, что есть несколько тяжелых лихорадящих больных. Я старался их ободрить, заверил их, что советская власть их в беде не оставит, что за нами идет госпитальная база, что и мы тоже постараемся им помочь насколько сумеем.
- Знаете что, Вениамин Аронович,-- обратилась ко мне почему-то совершенно по- граждански Люся Попова, когда мы вышли, - вы сами этой помощью не занимайтесь. Поручите это мне с Машей. Мы все возможное сделаем. А Вам не стоит привлекать к себе внимание нашего мало уважаемого Айвазова. (представитель СМЕРШ в медсанбате)
Я понимал, что слова Поповой искренние и выражают заботу обо мне. И все же они как-то задели меня. Неужто она имеет в виду то, что я еврей, и эти бедняги в госпитале тоже евреи, хотя и венгерские? И почему Адамантов послал именно меня в этот госпиталь? Я был совершенно убежден, я и сейчас знаю, что ни Адамантов, ни Попова не были антисемитами. И вообще мне в этом отношении долго везло: мне не приходилось сталкиваться с антисемитизмом в предвоенные годы, да и в армии тоже. Но, видимо, у Адамантова, и у Поповой были, если не сведения, то быть может предчувствия грядущих перемен. Ведь оба они были старше меня и лучше помнили 37 год
Я и в самом деле не занимался больше этим госпиталем, но от Маши узнал, что они с Люсей отнесли туда целый комплект Б-1 (перевязочный материал), марганцовку и несколько буханок хлеба и, что им помогли Валя Посоховская (нач. аптеки) и Клава Воронина - кладовщица.
Из Чернянки мы начали стремительное движение в юго-западном направлении, в сторону Харькова чуть ли не ежедневно меняя расположение. 9-10 февраля полки вели тяжелые бои за г.Шебекино Белгородской области и мы приняли там 149 раненых, но уже 13.02 передовая группа медсанбата прибыла в Русскую Лозовую - большую деревню в 18 км. севернее Харькова. Быстрое продвижение войск вынуждало нас дробить медсанбат: создавать передовые группы, поспевающие за боевыми частями и "осадочники" - группы, которые задерживались на предыдущем этапе с ранеными до возможности их эвакуации. По мере нашего продвижения, мы все больше отрывались от госпитальной базы, и эвакуация становилась затруднительной так, что иногда возникало даже несколько "осадочников". Ведь сложности эвакуации были обусловлены не только отдаленностью, наличием транспорта и состоянием дорог, но и состоянием раненых. Так, некоторым категориям раненых транспортировка была противопоказана. Например, после операции по поводу ранения органов брюшной полости, даже при благоприятном течении, эвакуация разрешалась только через семь дней.
Понятно, что мы не имели возможности оставлять в осадочниках врачей. Оставалась обычно одна из сестер и с ней в помощь 2 - 3 санитара из команды выздоравливающих. При этом кто-либо из врачей ежедневно объезжал все осадочники. Иногда эти визиты не ограничивались осмотром, перевязками, указаниями сестре, но и неотложным хирургическим вмешательством. С содроганием даже сейчас вспоминаю ампутацию, которую произвел в каком то селе, использовав слесарную пилу из соседней хаты.
Относительно небольшой отрыв от своих баз начинал сказываться и на снабжении. Вспоминаю в связи с этим небольшую деревушку, расположенную на горе перед Русской Лозовой, кажется, она называлась Алисовка. Нам там пришлось принять около полсотни раненых. А в каждой хате отогреваются и дремлют солдаты наступающих частей. Пришлось действовать решительно - вносить в переполненные избы носилки с ранеными. В одном из отвоеванных таким образом домов, развернули что-то вроде операционной. Так как нам приходилось это часто делать, у нас выработалась определенная стандартная схема такого развертывания: Из помещения выносилась вся ненужная мебель, - оставляли стол, который использовался в качестве операционного и одну-две лавки вдоль стен. Стены и земляной пол обметались мокрым веником. Потолок над столом завешивали трофейным парашютом, центр которого привязывали к традиционному крюку для колыбели. Эта часть комнаты отгораживалась простынями. Стерильное белье, материал и инструментарий везли в биксах.
Наловчились мгновенно нагревать помещение, сжигая в тазу флакон эфира.
Но чем-то нужно было покормить раненых. Наши девушки пошли просить по хатам - у нас были только сухари, да и те в обрез. Но в хатах было все съедено, и только в каком-то погребе нашелся для нас мешочек с маком. Им и кормили раненых, да и сами ели.
К 15 февраля наша дивизия вошла на окраины Харькова, а 16 февраля совместно с другими соединениями освободила город.
Передовая группа нашего медсанбата прибыла в Русскую Лозовую 13.02, а затем сюда подтянулась и основная часть. Мы разместились в местной школе, стоявшей на пригорке, и работали напряженно, приняв из-под Харькова 169 раненых.
Село при нас сильно бомбили, и нам пришлось оказывать помощь также группе местных жителей. У меня с Русской Лозовой связаны два печальных воспоминания о конкретных раненых, о которых хочу рассказать. К сожалению, не помню их фамилий.
Первого из них я приметил как только мы прибыли. Бегло осматривая лежавших на соломе раненых, я обратил внимание на молодого офицера, раненого в живот. Минут через двадцать, возвращаясь с этого обхода, я заметил, что за эти минуты офицер еще больше побледнел. Возле него стоял врач его части- дивизиона гвардейских минометов ( "катюш" ).Предполагая внутреннее кровотечение, я приказал нести раненого немедленно в операционную, хотя она еще не была полностью развернута, а врачу предложил поассистировать мне. Как только вскрыли брюшную полость, убедились, что она полна крови. Оказалось, что повреждена селезенка, других повреждений не обнаружил. Я уже держал в руках селезенку, пережимая пальцами ножку, собираясь удалить. К этому времени лицо больного порозовело, кровотечение прекратилось, и мой ассистент спросил меня нельзя ли сохранить селезенку. Дескать, человек молодой, еще может ему селезенка понадобится - не зря же ее сотворил Господь. Тут я вспомнил, что недавно, будучи в Тамбове, читал в каком-то сборнике статью, автор которой утверждал, что селезенку следует сохранять, если она не размозжена. Там же предлагалась методика как ее зашивать, обернув сальником. Я и поступил в соответствии с этой рекомендацией. Мы еще перелили больному кровь, тут же взятую у нашей сестры, и сняли его со стола в вполне удовлетворительном состоянии. Я продолжал работать в операционной. Как вдруг началась бомбежка, где-то близко взорвалась бомба, в школе посыпались оконные стекла. Ко мне подошел доктор из гвардейской части и предложил перевезти своего офицера в расположение части на окраину села.
- Там ему будет хорошо,- сказал он, - мы сами присмотрим за ним. Сейчас он проснулся и чувствует себя сносно, только холодно ему - ведь окна вылетели. А у нас тепло, и насчет ухода не беспокойтесь - Вы не представляете ,все наши девушки влюблены в этого Сережу
- Тем не менее, очень опасно перевозить сейчас его, - возразил я .
- А мы перенесем его на носилках!
И я согласился. А на следующее утро за мной примчалась машина - офицер погибал. Вечером, накануне он шутил с девушками, а потом уснул и уже не просыпался. Очевидно, с какого-то момента кровотечение возобновилось, но было скудное и не было распознано вовремя,
И второго погибшего в Русской Лозовой я отчетливо помню. Это был очень молодой парень, почти мальчик, но уже младший сержант из Вологды. Он шел в атаку и подорвался на мине. У него была оторвана одна нога выше колена и размозжена вторая голень. Он обратил на себя внимание задорными частушками, что на весь голос раздавались из кузова случайной машины, в котором его привезли. С трудом его переложили на носилки и выгрузили. Он было примолк, но увидев наших девушек, опять начал балагурить и грозиться, что от таких красавиц никуда дальше не поедет и навсегда останется в Харькове.
- Он что пьян ? -спросила меня санитарка Настенька.
- Увы, нет. К сожалению нет. Это эректильный шок. Алкоголь мы сейчас только начнем ему вливать. И нужна кровь, много крови.
Неискушенному читателю, ежели такой найдется, придется объяснить, что при травматическом шоке иногда наблюдается эректильная фаза - период возбуждения, вслед за которой следует вскоре так называемая торпидная фаза - фаза угнетения всех функций. У нашего вологодца все произошло как по учебнику. Он как бы таял на глазах. Он вскоре замолчал, резко побледнел, стал покрываться холодным липким потом. По-видимому, он потерял слишком много крови и натерпелся боли - ведь его и привезли без жгута и без шин. Все наши попытки вывести его из шока, включая переливание крови, вливание противошоковых и кровозамещающих жидкостей, новокаиновые блокады - оказались безуспешными.
Много лет спустя, 23 августа в день освобождения Харькова, у автобусной остановки на Русскую Лозовую, возле лесопарка, я вдруг вспомнил этого сержанта и, придя домой, написал стихотворение, всеми признанное несостоятельным. Тем не менее, я перепишу его в эти воспоминания - вот оно:
ПАМЯТИ СЕРЖАНТА ИЗ ВОЛОГДЫ.
Лежит он в Русской Лозовой - за Харьков вел он этот бой.
Когда его везли в санбат, был в возбуждении солдат.
" Теперь уж в Харькове,- шутил,- коль я его освободил,
почну гостить, а то и жить."
Потом о Вологде грустил
" Что за февраль здесь, - говорил. -
Одна лишь слякоть, грязь одна.
То ль северная сторона -
Там лес и снег, и тишина
Вдохнешь - здоровьем грудь полна.
Нет, только там могу я жить".
Но не пришел солдат домой -
лежит он в Русской Лозовой.
Погиб в санбате. Не узнал,
что Харьков позже снова пал,
и только в августе опять,
его другим пришлось уж брать.
И их по праву ныне чтут...
А тех, что пали в феврале
На мерзлой харьковской земле
Когда-то тоже помянут?
Я напечатал это стихотворение потому, что оно напоминает мне бессонную ночь, которую мы провели возле этого славного парня, пытаясь его спасти. Вероятно, нам не хватило крови. Но ради чего он погиб?
9 мая 93г в том же Харькове на площади, рядом с памятником Ленину, я увидел листовку, в которой было написано: "Не святкуйте це свято, люди! Бо це була не перемога, а замена нимецькои окупации - совецькою."
А совсем недавно в канун Дня Победы в одном из кибуцов состоялась встреча группы наших олим с ветеранами кибуца, с людьми преклонного возраста. Почти все они выходцы из Польши и в период войны находились в Советском Союзе. Говорили, понятно, о второй мировой войне. Наши рассказывали, как трудно было в тылу и на фронте, я говорил о героизме и сплоченности советских людей, и в частности упомянул этого паренька из Вологды.
Потом говорили кибуцники. В основном, тоже рассказывали о горе, которое им доставила война. И на советскую власть, между прочим, тоже жаловались - дескать, неласкова к ним была во время войны. Под конец выступила еще одна очень пожилая женщина. Она сказала: " Да, там было трудно, очень трудно в эвакуации. И люди, и власти были суровы в то время, и не только к нам. Но не забудьте, что в конце концов, именно ОНИ СПАСЛИ НАМ ЖИЗНЬ.
Но я далеко отвлекся от основного своего рассказа. Потому, что тогда в Лозовой очень переживал свои неудачи и переживаю их до сих пор. Разумеется, у нас и раньше погибло немало раненых. Но это были обычно ранения, о которых принято говорить "несовместимые с жизнью" или смертельные осложнения, которых в ту пору почти невозможно было избежать. Я ведь тогда понимал, что недостаточно опытен, для того чтобы работать самостоятельно хирургом, да еще и руководить другими хирургами. Мне казалось, что в более опытных руках могут быть лучшие исходы. Однако, присматриваясь к работе других хирургов, скажем из групп ОРМУ, я не видел особых преимуществ, разве, что техника у некоторых была несколько лучше. Зато мне казалось, что переживают они за раненых меньше. И это было мне, в общем понятно. Для них это были обезличенные люди, как выразился после победы Сталин - "винтики". Для нас же, каждый солдат представлял какую-то нашу часть, мы знали его командира, замполита, врача, иногда товарищей, - каждый из них мог справиться об этом солдате. С подобной проблемой я встречался многократно и после войны в больших клиниках крупных городов.
ЛЕБЕДИН, ВЕЛИКЕ БУДЫЩЕ, ГАДЯЧ.
Между тем дивизия быстро продвигалась на Запад. Пехота рвалась вперед, пренебрегая морозами и оттепелями - то по глубокому снегу, то по слякоти и бездорожью. Медсанбат даже в Харьков не заходил. 18.02 мы двинулись из Русской Лозовой. Гляжу в перечень наших перемещений по спискам Адамантова. Там вслед за Русской Лозовой указано с. Белка (22.02 - принято 14 раненых), а затем сразу с.Велыке Будыще (27.02 - принято 16 раненых)
Но я помню, что до Будыщ мы останавливались (но, видать, не развертывались) в Лебедине - райцентре сумской области. Лебедин мне запомнился тем, что там я впервые после Новой Усмани прошел санитарную обработку. С начала наступления прошло свыше трех недель, все это время ночевали в случайных крестьянских избах, не раздеваясь. Но вот в Лебедине, после изнурительного ночного перехода по снежной каше, я попал в уютный дом полугородского типа, где хозяйка гостеприимно постелила мне в теплой кровати (кажется даже с периной). Я, разумеется, понимал, что до меня в ней переночевало немало народу. Уснул мгновенно, а проснулся оттого, что все тело чесалось - я был завшивлен с головы до ног. К счастью оказалось, что в этом городке каким-то чудом уцелела и даже действует баня. Оставив все дела, я, вероятно еще с кем-то, отправился в баню, взяв со склада чистое белье. Старое белье сжег в топке, обмундирование вытрусил на снегу, а затем у той же хозяйки прогладил утюгом, хотя, признаться, не было желания вновь заходить в этот дом.
А теперь про Велыке Будыще. Мы только начали развертываться в этом большом, как понятно из названия, селе. Но прискакал верхом на лошади наш дивизионный врач Макаров и обрадовал нас известием, что он дает нам сегодня выходной. Он, оказывается, дал указание всех раненых везти в расположенный неподалёку город Гадяч, где сохранилась и действует районная больница. Тех (Это название не имеет ничего общего с Хрущевым. Так солдаты называли биплан Петлякова, который широко использовался на фронте, да и после войны за его надежность и неприхотливость.) Прилетевший офицер справился, где находится штаб дивизии, и направился туда. И почти тотчас туда вызвали Адамантова. Не прошло и двух часов, как поступил приказ - срочно отходить. За сутки надлежало отойти на 80 км. Немедленно послали две машины в Гадяч за нашими ранеными и сопровождавшей их сестрой Ропаковой Валей, но вскоре машины вернулись без них - в Гадяче уже были немцы.
В августе 43 мы вновь проходили вблизи Гадяча и узнали, что немцы расстреляли всех наших раненых и нашу Валю. Ропакова могла спастись, но она не захотела оставить раненых.
Оказалось, что, продвинувшись за февраль 43 на 650 км (передовые части достигли Лохвицы ) войска не только устали и оторвались от тылов, но и подверглись угрозе окружения. Немцы успели оправиться немного от поражения под Сталинградом, и начали контрнаступление - в тылу у нас уже был повторно захвачен Харьков.
Рассказывая о нашем движении, я все время употребляю слова "шли", "переход", и это отражает действительность. Ведь дивизия наша была пехотная, да и нам, медсанбату, пришлось больше идти, чем ездить на машинах. Наши маршруты проходили, главным образом, по проселочным дорогам, то погребенным под глубоким снегом, то превратившиеся в непролазную грязь. Машины то и дело застревали или вообще стояли - не было горючего. А мы, все равно, на телегах или санях по грязи ли, по снегу - вперед! Собственно, этот конный транспорт, не без труда и скандалов конфискованный у крестьян, предназначался для имущества и для раненых. Не могли же мы в каждом селе создавать " осадочник". А мы шли. До сих пор даже во сне вспоминаю эти переходы. Идешь, бывало, за телегой, держишься за нее, чтобы не упасть, переступая по глубокой и скользкой грязи, в мокрой, как правило, обуви и иногда еще и дремлешь - ведь не высыпались. Шли-то чаще ночью для маскировки от авиации и потому, что дневной свет нужен был для работы. Придешь под утро в какое-то селение, а там уже ждут раненые. Но все равно, шли с воодушевлением от сознания, что почти без сопротивления освобождаем свои города и села.
Но вот теперь, с Гадяча, а для нас точнее из Велыких Будыщ началось наше отступление. И, если почти весь февраль мы продвигались "вперед - на Запад", как призывали нас плакаты, то весь март мы отходили, по солдатской терминологии "драпали" вплоть до 8 .04, когда, мы, наконец, надолго остановились в райцентре Белгородской области Ракитное. Я прикинул по карте - отошли мы на северо-восток против течения р.Псёл по прямой всего на 150 км. Но во-первых, шли мы, разумеется, не по прямой, а во-вторых, какие же это были мерзопакостные километры. Шли дожди, дороги так развезло, что хоть с саней и телег в лодки пересаживаться. В каком-то селе фельдшер Ваня Баско раздобыл зонт и, шутки ради, уселся демонстративно под ним на санях, ползущим по грязи. Вдруг нашу колонну обгоняет легковая машина, останавливается против Баско, щедро обдав его водой из лужи, и выглянувший из машины генерал приказывает остановиться. Затем под продолжающимся дождем происходит такой диалог:
- Доложите, кто Вы такой, и из какой части!
Баско, несколько сконфуженный, докладывает.
- Вы - офицер Красной Армии?
- Так точно, товарищ генерал.
- В Красной Армии зонты на снабжении не приняты. Доложите своему командиру, чтобы он наложил на Вас взыскание за нарушение формы одежды.
В Одессе это называется: "Лопни, но держи фасон!" И, хотя, насколько мне известно, Ваня отделался этим замечанием, он еще и обижался: "Зонт это не форма, а приспособление, в данном случае солдатская смекалка. За нее поощрять полагается, а не наказывать."
Сейчас вспоминая этот эпизод, думаю, что было смешно. Но тогда никто не смеялся. Все были, промокшие, промерзшие и голодные.
По данным Адамантова мы за эти 38 дней развертывались в 9 населенных пункта и оказали помощь 482 раненым. Пожалуй, для лучшего понимания периода "драпа" т.е. бегства стоит исключить из этих девяти пос.Казачек перед Ракитное, где части дивизии оказывали уже упорное сопротивление, создавая стойкую оборону, а мы находились 18 дней. В этом случае период отступления составлял всего 20 дней, развертывались мы 8 раз и приняли 226 раненых. Из этих восьми - в шести наше пребывание ограничивалось всего одним днем. Сопоставляя эту статистику со своими чахлыми воспоминаниями, я обнаруживаю, что в перечне, представленном Адамантовым, не учтены населенные пункты, где мы на ходу вынуждены были принять несколько раненых.
К примеру, я отчетливо помню, что в населенном пункте, называвшемся не то Ивановская Лисица, не то Казачья Лисица (обе отсутствуют в перечне) мы приняли несколько раненых, пострадавших при бомбежке, расположенного рядом штаба нашей сотой дивизии. Среди них был помощник начальника штаба, которому оторвало руку. Под продолжающейся бомбежкой в наспех развернутой операционной я при помощи Маши и Люси Поповой делаю хирургическую обработку и в момент, когда я отпиливаю конец плечевой кости, в сени ("предоперационную") врывается с криком хозяйка дома:
- Ви що соби думаетэ? На тому кинци села вже нимци ! О, боженьку! Воны ж отут всих поубивають!
Успеваю перевязать сосуды. Оставляю Люсе наложение повязки, а сам бегу во двор, помогаю грузить раненых на телеги и с ужасом думаю о том, что понятия не имею куда двигаться с ними. К счастью, к погрузке последнего раненого, появляется на коне Адамантов и выводит нас из этой Лисицы.
Наступать было трудно, отступать - тяжко. Немцы ездили по дорогам, мы тащились по проселкам. На каком-то этапе, вероятно в с.Буймер мы разделились. Основная часть медсанбата, забрав автомашины и около сотни раненых, отправилась по более безопасному и лучшему пути, а мы с Адамантовым, двумя сестрами и несколькими бойцами из команды выздоравливающих на одной машине следовали, не отрываясь от штаба дивизии. Однако, на машине удалось поездить недолго - все время застревали в грязи. Когда, наконец, выбрались на сухую просеку, оказалось, что у нас заканчивается бензин. По карте сообразили , что где-то рядом спиртзавод. Таки дотянули до него, раздобыли бочку спирта. Но на спирту машина не шла. Сначала перегревалась через каждые 200 м., а затем и вовсе стала. Шофер достал из бочки котелок спирта, мы его распили, закусили снегом, ( есть-то было нечего ), машину оставили и пошли вперед, т.е. назад - на Восток.
В ближайшем селе раздобыли лошадей и телегу и продолжили движение вслед за штабом дивизии. Это было тяжким испытанием отбирать лошадей у крестьян. Ведь за два года оккупации люди уже привыкли к частной собственности, да и нужны были им лошади для хозяйства чтобы что-то вырастить. Но и мы не могли обойтись без транспорта - раненых нужно было вывозить. Раненых было немного, но они все же были, - при налетах авиации, при действиях разведгрупп, приходилось изредка подбирать раненых, оставленных в селах еще при наступлении. Было в этот период и немало больных- 184 человек.
И раненых, и больных нужно было еще и кормить, опять же не обойтись без помощи населения. Правда, после Сталинградской битвы и нашего зимнего продвижения, люди больше верили в то, что "победа будет за нами" и охотнее помогали нам, хотя мы и отступали опять. И лошадей, и харч доставали, главным образом, бойцы из команды выздоравливающих, оснащенные для большего авторитета, карабинами. Иногда и сестры что-то выпрашивали. Помню, в какой-то деревне зашли в одну хату и попросили у хозяйки что- либо поесть.
- Тож нема ничого, - ответила хозяйка, еще и руками развела для убедительности.
- А что у Вас бабушка в котелке, который в печи,- спросила Люся.
- Ишь, какая зоркая, таки высмотрела. Та там, диточки, картопля дрибненька, я для поросят зварила.
- А, вы, бабушка дайте этот котелок нам, мы поедим. А поросятам другой сварите.
Так мы поели в тот раз. А то еще было, у Адамантова лошадь захромала. Уже не помню, что случилось с ней, только что делать с хромой лошадью при отступлении? Лошадь пришлось пристрелить, а мы пару дней ели конину. В общем, бывало голодно, но не голодали.
Сложности значительные были с нашей основной, лечебной работой. Во всех упомянутых населенных пунктах, где мы развертывались, производилась стирка белья и перевязочного материала, стерилизация его и инструментария, так, что мы были постоянно готовы к работе. Оперировать приходилось чаще всего в деревенской избе при отвратительном освещении. Понятно, что, уходя из деревни, раненых забирали с собой, но несколько умирающих пришлось оставить среди местного населения. Угнетали чуть ли не враждебные отношения с этими людьми, которых мы опять обрекаем оставаться под властью врага и у которых вынуждены забирать лошадей, повозки, продукты.
Несколько раз попадали в опасную ситуацию. Об одном таком эпизоде в какой-то из Лисиц, я написал выше. Второй такой эпизод произошел в деревне Пожня, где мы попали под бомбежку. Была смертельно ранена санитарка Иевенко Лена. Я в это время оперировал тяжелого раненого в грудь - большая сосущая рана. Вдруг рядом взрыв, вылетают стекла. Наклоняюсь над раненым, большой салфеткой прижимаю рану. Внезапно над моей головой с визгом проносится крупный осколок. Потом в русской печи, что была за мной, находим отверстие размером с кулак. Хорош бы я был, если бы не наклонился! Но это было моим неукоснительным правилом: при бомбежках, обстрелах никогда не оставлять больного, который на операционном столе, и пытаться в меру возможного защитить его от повторного ранения.
Я почему-то плохо запомнил последние этапы отступления с. Солдатское и пос.Казачек, где мы продержались по данным отчета 22 дня и приняли 320 раненых и169 больных - полки упорно сопротивлялись, переходя к стойкой обороне. Помню, что как раз пруд с. Солдатское стал рубежом нашей обороны, образовав в последующем одно из звеньев "курской дуги".
РАКИТНОЕ
В этом районном центре Белгородской обл. наш медсанбат находился почти четыре месяца с 8. 04 по 30.07 .43г., расположившись поначалу на окраине вблизи большого пруда, относившегося к местному сахарному заводу. В последующем мы переместились в здание школы центра поселка. Установились погожие дни, раненых было мало - дивизия находилась в стойкой обороне и занималась приведением в порядок своих частей и подразделений, пополнением и подготовкой к грядущим наступательным боям. Всего мы приняли в Ракитное 1279 раненых, т.е. в среднем 11 в день. Раненые появлялись при действиях разведчиков и при периодических бомбежках. Значительно больше было в этот период больных - 2903 чел. Сказывались последствия зимнего наступления и последующего отступления. Но основное количество больных было обусловлено вспышкой малярии, которой переболели, к стати и многие наши сослуживцы в их числе и я сам. Нужно отдать должное нашим терапевтам д-ру Фонареву и его помощнице д-р Андреевой, которые отлично справились - без потерь с этой вспышкой, хотя были и очень тяжелые коматозные больные.
Нам же, хирургам, пришло время осмотреться, оглянуться. Несмотря на то, что командование дивизии и медицинское начальство были удовлетворены нашей работой, я сам чувствовал неудовлетворенность, ощущал недостаток знаний и опыта для того чтобы работать самостоятельным хирургом, и ,тем более, руководить коллективом хирургов. Об этом мне постоянно напоминали неудачи, которые не забываю до сих пор. Иногда они и сейчас неожиданно возникают во сне, заставляя просыпаться в холодном поту. Вот некоторые из них :
Еще в Усмани я оперировал солдата по поводу проникающего ранения живота. У него оказались множественные повреждения кишечника. Удалось обойтись без резекции, простым ушиванием ран. Послеоперационный период протекал в начале благоприятно. Мы уже надеялись на выздоровление, но со второй недели после операции возникла лихорадка и состояние больного стало неуклонно ухудшаться. Мы понимали, что где-то образовался гнойник, но не смогли его обнаружить. Незадолго до смерти гной сам прорвался в верхнем углу раны. Уже после войны, читая замечательную книгу Войно-Ясенецкого "Очерки гнойной хирургии" я понял, что, по-видимому, у больного был поддиафрагмальный абсцесс. Но что я знал об этом в 42 г.?
Второй случай еще более трагичен. Молодой высокий офицер крепкого телосложения поступил по поводу относительно благоприятного, сквозного пулевого ранения грудной клетки, проникающего, но без выраженных осложнений. Мы его не оперировали, состояние его не вызывало опасений. Как вдруг к вечеру у него почему-то стала развиваться кишечная непроходимость. Быстро стал раздуваться живот , появились нестерпимые боли, рвоты. Больной орал: "Разрежьте мне живот! Дайте мне нож, я его сам разрежу!" Мы предполагали динамическую, спастическую непроходимость. Но все попытки консервативного лечения, включая введение спазмолитиков и поясничную новокаиновую блокаду, оказались безуспешными, больного пришлось оперировать. Под масочным эфирным наркозом произведено чревосечение. Тотчас на стол вывалился сильно раздутый тонкий кишечник. Помощники с трудом удерживали его простынями чтобы он не свалился на пол. При осмотре кишечника оказалось, что непосредственно над слепой кишкой имеется участок резко спазмированной подвздошной кишки. На протяжении примерно 20 см. кишка как бы исчезла, превратилась в плотный тяж толщиной с карандаш .Мы инфильтрировали брыжейку ¼% новокаином, но немедленного эффекта не получили.. Резецировать спазмированный участок кишки я не решился: состояние больного стало угрожающим, а нам еще предстояло как-то вправить кишечник в брюшную полость и закрыть её .Пришлось многократно пунктировать кишечник и отсасывать газы. С большим трудом зашили рану. Вскоре после операции больной скончался. До сих пор, честно говоря, не знаю, в чем была наша ошибка, хотя и советовался потом со многими хирургами,
Я многократно в этом повествовании употреблял "мы", потому, что действительно, постоянно советовался с нашими хирургами, и с Тихомировой, и с Вавиловым. Но, конечно, понимаю, что именно я ответствен за судьбу этих больных.
И особенно потрясающее впечатление произвели на меня события, связанные с ранением нашего вновь назначенного командира дивизии полковника Беззубова Н.А. В июне 43 он сменил ген. Перхоровича и в том же июне подорвался на минном поле
У него был открытый осколочный перелом правого бедра с нарушением кровообращения дистального отдела конечности и размозжена левая голень. Сопровождавшие его офицеры погрузили его в кузов грузовика и привезли в медсанбат. У него тоже был эректильный шок, как у того сержанта в Русской Лозовой, но его возбуждение было иным: Он грубо ругался, не обращая внимания, на присутствие женщин - наших врачей и сестер, он рвался встать с носилок и со стола. Его пришлось привязать к столу после того как ему ввели гексенал и он задремал. Мы немедленно поставили ему систему для внутривенного вливания и начали вводить ему противошоковую жидкость.
К тому времени, в предоперационной собралось все дивизионное руководство, включая начальника СМЕРШ и прокурора. Адамантов зашел в операционную.
- Как дела, Спивак? Что ты собираешься делать?
- Дела очень скверные. У него уже начало падать давление. Лембриков готовит переливание крови, а я делаю новокаиновую блокаду. Надеюсь, что давление мы ему хоть временно поднимем, но без ампутации, по крайней мере левой голени, не обойтись.
- Ты что с ума сошел? Без его согласия? Да он никогда в жизни не согласится - ты его не знаешь. И не бери на себя! Это же командир дивизии! Уже решили послать машину за армейским хирургом. Но это займет не менее четырех часов.
Я относился с большим уважением и доверием к Жмуру В.А. - армейскому хирургу 60 А, в состав которой входила тогда наша дивизия. Это был очень опытный хирург из клиники Спасокукоцкого. Но я не понимал почему нельзя позвонить в Армию, чтобы Жмур немедленно выехал. И четыре часа ждать!
Конечно, мне стало, как бы легче - с меня сняли такую ответственность! Но я понимал, что шансы выжить у комдива уменьшились. Оставалось надеяться на эрудицию и мастерство армейского хирурга.
Однако, приехал не Жмур, а его заместитель д-р Юрьев - армейского хирурга почему-то не нашли. Это для нас комдив - полу-Бог, для армейского начальства его божественное положение не столь заметно.
К моменту приезда консультанта, несомненно, очень опытного хирурга, состояние больного ухудшилось после некоторого временного улучшения, а мы в сущности исчерпали свои противошоковые возможности, хотя и продолжали вливание кровозамещающих растворов. Д-р Юрьев согласился со мной в показаниях к ампутации, но не решился делать ее в таком состоянии, да еще и без согласия больного. Может быть, Жмур и решился бы? Кто-то из начальства шепнул: "Пусть лучше умирает, чем оставаться без обеих ног." Впрочем, начальство постепенно разошлось, а мы с Юрьевым и помощниками до утра находились при больном, наблюдая, как он постепенно умирает. Надо же было еще и бумаги оформить.
После этой трагедии состоялась у меня беседа с Адамантовым. Я сказал ему, что и сам ощущаю недостаточную подготовленность, для того чтобы быть ведущим хирургом, что при назначении кадровики обещали мне прислать ведущего хирурга, очевидно пора напомнить им об этом. Адамантов ответил мне решительно и даже сердито:
- Слушай, Спивак, я запрещаю тебе с кем-либо вести разговоры на эту тему. Тебе в дивизии и, понятно, в медсанбате должны верить как Богу. Ты не случайно первым в медсанбате, и одним из первых в дивизии, получил правительственную награду. Ты ее безусловно заслужил, мы тебя даже на "звездочку" представляли. Но, кроме того, для офицера или солдата, попавшего на операционный стол, важно, что его будет оперировать заслуженный врач, отмеченный правительственной наградой. Мы же с Мееровичем и Макаровым понимаем, что чудес не бывает. Невозможно стать опытным хирургом без хирургического опыта. Всякий врач приобретает опыт в течение всей жизни. Но мы убедились, что у тебя хорошие знания и надежные руки, ты, однако, не задавайся. И что сам ты человек надежный, порядочный - собираемся вот, в партию тебя принимать. А опыт что ж, опыт дело наживное, приходит с годами. Как сказал кто-то из мудрых: "Молодость- недостаток, который быстро проходит." А знания, кстати, это коллективный опыт. Не будем мы обращаться к кадровикам. Сам понимаешь, где набраться опытных хирургов на такой фронт - от Белого моря до Черного. И неизвестно еще кого пришлют! Так, что работай. Советуйся, по мере необходимости, с Вавиловым и Тихомировой, они опытнее тебя, но в знаниях уступают тебе. Так, что ты по праву ведущий хирург. А что к комдиву консультанта вызывали, так ты не обижайся, и тебе, и мне не стоило брать на душу жизнь комдива.
Вскоре после этого разговора я действительно был принят в члены Коммунистической партии Советского Союза. Я поступил в партию с полной верой в её идеалы создания справедливого человеческого общества. Поступил тогда, когда партия возглавила смертельную борьбу с фашизмом, когда она объединяла лучших людей страны. И, хотя я уже давно не состою в КПСС - ее просто не стало с развалом Союза, я храню свой партбилет и горжусь тем, что состоял в партии в годы сражений, в годы побед.
Еще в одном вопросе изменилось мое положение в армии летом 43 года. В этот период происходили некоторые реформы в армии, в частности переход на новую систему воинских званий, введение новой формы одежды и погон. Когда переаттестация коснулась меня, то оказалось, что у меня до сих пор, в сущности, нет воинского звания. Ведь оттого, что по велению доброго майора Никольского в августе 41г. мне нацепили знаки отличия военврача 3-го ранга, я не получил этого звания на самом деле. Поэтому меня аттестовали как бы впервые и поэтому присвоили звание "капитан медицинской службы", хотя по занимаемой должности должен был получить звание майора. Впрочем, в ту пору это меня не заботило - я ведь не собирался делать военную карьеру
В период пребывания в Ракитное, я впервые столкнулся с ранениями, которые наносились нашими офицерами своим солдатам в случае неповиновения. В соответствии с действовавшим тогда дисциплинарным уставом, офицер имел право силой оружия заставить выполнить свое приказание. Но в условиях стойкой обороны стрелять своему солдату в живот?! Когда поступил второй такой раненый, я обратился через Мееровича в политотдел и больше таких раненых уже не было.
Из памятных по Ракитное раненых, хочу написать еще о двоих.
Первый из них это - Дима. Я запомнил этого парня по имени - так его звали наши девушки, жалея его и подшучивая над ним. У Димы было ранение грудной клетки, осложненное клапанным пневматораксом. При этом осложнении воздух из раны легкого нагнетается в полость плевры и затем через рану грудной клетки вдувается в окружающие ткани и особенно туда, где есть рыхлая клетчатка. Мы неоднократно встречались с этим осложнением, но в такой степени как у Димы пожалуй больше не видели. Дима поступил в крайне тяжелом состоянии. Ведь при клапанном пневматораксе сдавливается легкое, смещается сердце, перегибаются крупные сосуды. Парень был синий, задыхался, пульс был нитевидный, и весь он был раздут, как мяч. Голова и лицо шарообразные, глаза закрыты раздутыми веками, губы большие выпяченные, шея толстая короткая, воздух под кожей по всему телу, мошонка как огромный мяч. Мы откачали воздух из плевральной полости, поставили клапанный дренаж. Состояние больного вскоре улучшилось, он стал быстро худеть, и через пару дней превратился в худощавого симпатичного юношу, девушки им любовались и даже заигрывали. Его все же пришлось эвакуировать, но месяца через три, мы уже за Днепром были, пришла из далекой Сибири посылка на мое имя по полевой почте от Диминых родителей. В ней были пряники, конфеты - "подушечки", кедровые орехи и бутылка самогона. Лакомства были, естественно, розданы Диминым "болельщицам", а самогон использовали как дезинфицирующее средство - как раз недавно в одном из госпиталей от такого питья погибли врачи.
Другой запомнившийся раненый был старший лейтенант, летчик. К нам он поступил, однако, без погон, портупеи и других отличий - из штрафной роты, по поводу сквозной пулевой раны голени, осложненной нагноением. Достаточно было белого взгляда на рану, чтобы определить, что ранение нанесено с близкого расстояния, т.е., что это, по-видимому, самострел.
Собственно, сам больной еще до осмотра, попросил поговорить с ним без свидетелей и рассказал, что он случайно прострелил себе ногу при чистке оружия. Но так как он за какую-то провинность находился в штрафной роте, он скрыл это происшествие, не без основания полагая, что ему могут не поверить, и запросто расстрелять. Несколько дней он нес службу и терпел. Однако боли в ноге нарастали, он уже не мог стать на нее, начало знобить, и пришлось обратиться к фельдшеру. Он умолял меня не сообщать о его ранении и ни в коем случае не эвакуировать его.
Я вскрыл ему межмышечную флегмону и спустя пару дней отправил его в команду выздоравливающих, оговорив, что первое время сам буду его перевязывать. Через месяц его товарищи из авиаполка приехали за ним, привезли ему его обмундирование и он пришел прощаться, такой красивый с двумя орденами на груди. Он поцеловал Машу, а мне сказал, что век не забудет и после войны разыщет меня.
Больше я с ним не встречался. Не знаю, дожил ли он до конца войны. А послевоенные встречи с бывшими ранеными были очень редкими, ведь я у них был только первым врачом. Затем большинство из них, я имею в виду тяжелых раненых, прошли армейские, фронтовые тыловые госпитали - разве тут всех упомнишь? Но все же были редкие встречи, и письма, и трогательные телеграммы. К примеру из Череповца от Тимакова : "Спасибо что сохранили мне руку". Хранится у меня подробное письмо от бывшего комбата Кошкина Михаила, которого оперировал по поводу ранения живота с множественными повреждениями кишечника перед самым концом войны. Но этого летчика даже фамилии не помню.
КУРСКАЯ ДУГА И ПУТЬ К ДНЕПРУ.
Немецкое наступление началось 5.07.43г. Наша 100-я дивизия стойко держала оборону на южном участке дуги . Ценой огромных потерь фашистским войскам удалось прорваться левее нашей дивизии, углубившись до35 км в сторону г. Обоянь. Но дальше им продвинуться не дали. Целый месяц продолжалось историческое сражение на Курской дуге. А 3.08 наши войска перешли в контрнаступление.
Наша дивизия в составе 40 А включилась в это наступление 5.08. Медсанбат до 30.07 продолжал оставаться в Ракитном, а в предвидении наступления переместился в пос. Красная Яруга, где в течение четырех дней принял 114 раненых. Прорыв немецкой обороны не был легким, против нашей дивизии были брошены танки и авиация. При овладении с.Почаево 6.08 попал в окружение 472 полк. Мы переместились поближе - в лес возле с. Крысаново, когда меня вызвал Адамантов.
- 472 полк окружен, но геройски сражается, - сказал он. - Однако там много раненых и, в их числе, замполит полка. Комдив приказал послать туда хирурга, а командир полка просил именно тебя. Вечером будет самолет. Полетишь ты с Ахуновым. Вы же старые приятели, а женщин решили не посылать.
Мы приготовили обычные укладки, как для передовой группы, ждали самолет. А его все не было. Уже в полночь сообщили, что вылет отменяется - окружение ликвидировано, а еще до того фельдшер Финикова вывела из окружения раненых. Этим 78 раненым мы оказали помощь там же в лесу в палатках.
Остается объяснить, почему командир 472 полка требовал персонально меня. С полковой медчастью и старшим врачом 472 с.п. Кунгуровым П.Я. я подружился еще в Воронеже, когда отчасти на их базе оперировал раненых в живот. А с Луговцевым, недавно назначенным командиром полка, встретился впервые месяц тому при необычных обстоятельствах, когда полк еще упорно оборонялся. Примчался дивизионный врач Макаров и потребовал: " Кто у вас специалист по ушным болезням?" Адамантов ему резонно отвечает: "В медсанбате такой специалист не предусмотрен." Макаров, и так почему-то возбужденный, вспыхивает:
- Что значит - не предусмотрено? Это вы тут не предусмотрели! Вы обязаны оказывать квалифицированную медицинскую помощь - больше в дивизии некому! Вон в 472 с.п. командир полка Луговцев внезапно оглох. Ты себе представляешь? Человек ведет бой, руководит целым полком, и оглох! Комдив приказал немедленно послать к нему врача! А ты мне - " не предусмотрено".
Адамантов говорит: "Черт его знает, кого послать. Разве что Буланова - зубного врача. Все- таки к уху поближе. И пошлю с ним Спивака - он что-то придумает".
А мне что делать? Не могу же я сказать Адамантову, да еще при Макарове, что я ушные болезни вообще не изучал, их по программе изучают на пятом курсе, который мне заменила война. Бегу в свой угол, достаю свой спасительный "Медичний довидник", лихорадочно перелистываю "ушные страницы" и, представьте, нахожу: Серные пробки, оказывается, чаще всего вызывают внезапную глухоту после купанья, а Макаров, кстати, обмолвился, что они там вроде искупались. Мой дорогой "довидник " еще и учит как лечить: надо эти пробки, оказывается, просто вымыть под давлением большим шприцем Ну, с этим мы обязаны справиться! Едем на командный пункт, и там не медля, вымываем Луговцеву огромные пробки из обоих ушей. Результат чудодейственный. Капитан ( или уже майор?) Луговцев в восторге сообщает, что он раньше никогда в жизни так хорошо не слышал. Тут же появляется, понятно, водка, мы выпиваем за победу и за фронтовую дружбу, и нас с почетом провожают в медсанбат. Знал бы я тогда, что со временем М.В.Луговцев станет генерал-полковником, вероятно осторожнее были бы с его ушами- ,без консультаций бы не обошлись..
Из Тростянца мы выехали 25.08 и затем до конца сентября двигались за частями дивизии, которые с боями, порой упорными, пробивались на Запад, по направлению к Днепру, освобождая десятки населенных пунктов Сумской, Полтавской и Киевской областей. На этом трехсоткилометровом пути нам пришлось развертываться в 12 населенных пунктах, приняв в целом 627 раненых. Разумеется, в разных населенных пунктах количество раненых было не одинаковым. Так, к примеру, в с.Бандура мы приняли 194 раненых, а на хуторе Шевченко только 8. При этом по мере приближения к Днепру количество раненых уменьшалось. Очевидно, немцы решили занять стойкую оборону уже за Днепром.
Для нас, однако, путь этот был тоже нелегким. Началась осенняя распутица, госпитальная база отстала, пришлось создать несколько "осадочников", да и вообще частые перемещения и развертывания сами по себе трудоемки и удовольствия не доставляют. Но радовало то, что приближаемся к Днепру, к родному Киеву. И, вообще, это наступление было несравненно легче зимнего. Наш путь проходил через крупные населенные пункты Ахтырку, Гадяч, Лохвицу, Пирятин, но мы в них не задерживались и не развертывались
ДНЕПРОВСКАЯ ПЕРЕПРАВА. БУКРИНСКИЙ ПЛАЦДАРМ.
В конце сентября наша дивизия подошла к Днепру в районе Переяслов - Хмельницкого, и боевые части начали незамедлительно переправляться на правый берег, укрепляя только что возникший Букринский плацдарм. Переправлялись главным образом на так называемых "подручных плавсредствах". То есть в ход шло все доступное: рыбацкие лодки, самодельные плоты, связки бревен, бочки и т. п. Немцы, укрепившиеся на высоких холмах правого берега, не только в охотку наблюдали весь этот цирк, но и прицельно расстреливали его. Правда, им в какой-то мере мешала наша авиация и артиллерия с левого берега.
Наш медсанбат 30.09 развернулся в прибрежном селе Вьюнище на левом берегу, и в течение пяти дней принял с переправы и правого берега 262 раненых, из них более половины не из нашей дивизии. Мы очень скоро поняли, что раненые поступают с большим запозданием, так как их переправа становилась возможной только ночью, когда фрицы отсыпались, - немцы все еще пытались воевать с удобствами.
Все понимали, что нам нужно быть на том берегу, но плавсредств не было. Выход нашли наши толковые и неотразимые девушки. Они успели познакомиться с танкистами 3-й танковой армии, которые, как оказалось, переправляются на понтонах вблизи нашего расположения. Дальше, понятно с разрешения Адамантова, и, надо думать, командира дивизии, наши девчата разыграли такой дипломатический спектакль: Пара девушек пробиралась к переправе и затевала с танкистами примерно такой разговор:
- Ребята, нам нужно на тот берег, - оказывать помощь раненым.
- Если вы, красавицы, надумали с нами, то очень сожалею, но это совершенно исключено. Непонятно даже как вы сюда пробрались мимо часового. Вы что не понимаете, что мы абсолютно засекречены, переправляемся только ночью и как это опасно плыть в понтоне под обстрелом! Обойдутся там без вас!
- Да, ты вот обойдешься! Ходишь тут, замурзанный так, что смотреть обидно, во что может превратиться симпатичный парень. Ну, а на том берегу кто о тебе позаботится, ежели подстрелят?
- Это начальство обязано заботиться. Почему они вас туда сами не переправили?
- Ты что же хочешь чтобы нас послали впереди танков? Начальство свое дело знает. Вот, обещали мост построить, а тогда и нас переправить. А мы тебе предлагаем рационализацию - ты и танк переправишь и нас заодно, на всякий случай, вдруг понадобится наша помощь.
- А нельзя ли вашему начальству с нашим договориться чтоб мы с вами не должны были прятаться в кустиках?
- Вот, видишь. Ты уже и в кустах с нами боишься посидеть. Если, паря, пехоте договариваться с танкистами, да еще понтонными частями на уровне начальства, так это до генерального штаба можно дойти. Войны на переговоры не хватит.
- А вы и впрямь обещаете нам помочь, ежели что?
- Вот вам наше честное солдатское слово, мы ведь тоже здесь солдаты
- Ладно, считайте, убедили. Посидите пока в кустиках .
- Но нам же надо кое-что прихватить - палатку, кое-какой инструмент.
- Тащите вашу палатку, чтоб до темноты была здесь.
- Но нам еще доктора, хирурга надо взять, что нам там без него делать?
- Вот это уже не годится! Он хоть, доктор ваш, может хранить тайну?
- Что за детский вопрос? Любой доктор окружен тайнами. А наш - могила.
- Ладно уже, давайте и вашего доктора.
Примерно, таким образом переправились на правый берег четыре хирургические бригады во главе с самым Адамантовым.
Не думаю, что наше участие в переправе было неведомо офицерам танкистов и понтонного полка. Но так как команды не было, они предпочитали нас не замечать.
Пожалуй, не сумею описать детали этой ночной переправы. Присев на свою палатку внутри большого железного корыта, я видел лишь звездное небо, озаряемое частыми вспышками осветительных ракет, слушал приглушенный шум мотора и с покорной обреченностью ожидал правого берега. Но вот под понтоном зашуршал песок, мотор умолк, мы, войдя в воду стали выгружать палатку и мешки с разнообразным имуществом. До рассвета мы должны были все это перетащить через пустынный песчаный пляж и дальше сквозь мелкий кустарник к подножью ближайших холмов, где виднелись остатки бывшей деревни Зарубинцы.
К рассвету все наши собрались на одном участке вокруг Адамантова. Оказалось, он сумел перевезти даже водителей и с ними, главное, шанцевый инструмент: лопаты, кирки, топоры. Ведь первым делом нужно было зарыться в этот холм. Почти сутки мы копали котлованы для палаток, переходы между ними и развертывали хирургический блок. А раненые начали поступать сразу же, поутру, как только рассвело.
Копали все, кто прибыли на этот берег. Вкопали на всю высоту три двухмачтовые и три одномачтовые палатки. Копать, правда , было не трудно -почва рыхлая , песчаная. Развернулись здесь основательно и надежно. Немцы с высоток над нами щедро обстреливали нас пулями, минами, снарядами весь плацдарм и реку, но мы были в "мертвом пространстве" и вскоре перестали обращать внимание на пролетавшие над нами мины и снаряды.
Мы работали в Зарубинцах с 5.10 по 16.11.43г. Мы приняли там 2223 раненых и больных. Особенно было тяжело первые десять дней, когда еще не было надежной связи с левым берегом. И как раз в эти дни поступило много раненых. Мы задыхались от тесноты, от нехватки материала, белья, медикаментов, от нескончаемого потока раненых. Примерно, числа 15.10 таки навели понтонный мост, и в тот же день нас посетил командующий 38 Армии, в которую только что перевели нашу дивизию, генерал Москаленко. Мы были застигнуты врасплох. Не выспавшиеся, небритые, в мятых халатах, испачканных кровью, мы представляли, отнюдь, не героический вид. Но генерал спросил только сколько раненых поступило, жестом показал на себе, что бриться все же надо, спросил что-то у раненых и, как мы потом узнали, приказал всех переправившихся без моста представить к правительственным наградам. Я тогда получил орден "Красной Звезды ".
Но это было потом. Пока же наши войска вели упорные безуспешные бои, пытаясь подняться на высокие приднепровские холмы, на которых укрепились немцы. Что было делать там танкам, до сих пор не представляю. Однако напряженность боев постепенно уменьшалась, - мы это четко ощутили по количеству раненых, танки втихую покидали плацдарм. А шестого ноября, в канун годовщины Октябрьской Революции, мы из сводки информбюро узнали, что наши войска освободили Киев. Оказывается, основной удар по немецкой обороне был нанесен севернее Киева. Букринский плацдарм имел второстепенное, отвлекающее значение. Кстати, в канун боев за Киев наш Воронежский фронт переименован в 1-й Украинский фронт.
1-й УКРАИНСКИЙ ФРОНТ.
Вскоре и нашу дивизию вывели с Букринского плацдарма и, в связи с переходом немцев в контрнаступление в районе Житомира, направили ее в обход Киева на прорыв вражеской обороны юго-восточней г. Брусилова. Наш марш проходил вблизи пригородов и Адамантов разрешил мне съездить в Киев.
КИЕВ В НОЯБРЕ 43-ГО ГОДА И ПОТОМ
Я поехал в Киев примерно 20 ноября на санках, с моим ординарцем Дроботом в качестве повозочного. Как сельский житель, Дробот великолепно управлялся с лошадью и санями, а его великолепные черные усы придавали нашему выезду значительность и торжественность.
Мы выехали с рассветом, и покрытые свежим снегом, еще сонные пригороды производили странное впечатление - как будто здесь и не было войны. Собственно, и пустынные, еще сонные, городские улицы ничем не напоминали о той кровавой буре, что пронеслась над городом. Но вот, санки съезжают на Крещатик, и взору сразу открывается как бы монумент этой проклятой войне. Все здания от площади Третьго Интернационала до Бессарабки превращены в развалины и укрыты снегом, как саваном. На душе становится тяжело и тревожно, кажется, что под этим снегом среди развалин еще и тысячи умерщвленных киевлян, все это потрясает, хотя мы уже до этого знали примерно о том, что произошло в городе. И почему-то ощущаешь свою собственную вину за то, что случилось. Дробот тоже угрюм и подавлен- одно дело знать, другое увидеть.
Только лошадь кажется довольна: легко бежать по ровному заснеженному асфальту, пустынной улицей. Но вот мы уже проехали и Красноармейскую, повернули вправо на Большую Васильковскую, а затем уже влево на Большую Китаевскую. Я подсказываю Дроботу куда поворачивать, а сам вспоминаю. Сколько раз здесь было хожено!
Наконец лошадь неохотно поворачивает и на нашу Малокитаевскую улицу, и я ее понимаю: после широких ровных и прямых улиц, кому же захочется тащить сани на эту узкую кривую, бугристую, плохо мощенную булыжником, да еще и карабкающуюся вверх, с позволения сказать, улицу. Но что ты, лошадь, понимаешь? Ведь это наша улица, здесь мы все - мама, папа, бабушка, Соня - моя сестра, жили до войны. Здесь был наш дом, тоже неказистый, но именно с него начинался для нас этот прекрасный город. Половину этого дома купили родители в 1938 году, когда, продав свой дом в Олевске, переехали в Киев.
И вот он, наш дом! Точно такой, каким был два года тому, когда я шел от бабушки, только забор - штакетник пообветшал. Открываю калитку, еще не забыл как, поднимаюсь по ступенькам во двор. Дверь в нашу половину заперта на висячий замок. Стучусь к хозяйке, - открывает. Вроде радуется мне, приглашает в дом, но маленьким бегающим глазам не скрыть тревоги. Сразу сообщает: " Нет вашей бабушки, увели ее полицаи еще в сентябре сорок первого". Я это ожидал, но, все равно, сердце ёкнуло. Попросил открыть ворота, позвал Дробота , завели сани. Я обождал пока хозяйственный Дробот распряг лошадь, кинул ей охапку сена и мы вместе вошли в дом. На кухне уже топилась плита, закипал чайник. Дробот достал из вещмешка буханку хлеба, консервы: свиную тушенку и консервированную американскую колбасу. Хозяйка, было, предложила какой-то самогон, выпить за встречу, но я отказался - ведь нам надо ехать, торопиться, догонять своих. Сели за стол завтракать, понятно, вместе с хозяйкой. Она налила нам морковный чай, у Дробота нашлось несколько кусков сахара. Я приготовился слушать.
- Знаете, - сказала хозяйка, - мне и рассказывать вам особенно нечего. Жили тут как на хуторе. Я, старая, в городе почти не бывала. А на улице нашей, еще как и евреев позабирали, одни старухи пооставались. Старики и те поумирали - бедствовал народ очень. А которые помоложе, опять же, в Германию многих угнали. Я только что иногда от дочки узнавала. Она, кстати, сейчас временно в вашей квартире живет. Но намедни, из чоловиком своим, в село подались, к его родне за продуктами. Разве тут с моего огорода проживешь? Только тем и спасались, что с села привозили. Спасибо, там у его родных хозяйство неплохое, они и в город нередко приезжали торговать. Дочка сказывала, пианино притащили. Только кто на нем там играть будет? А ваши как там? Вы им отпишите - пущай приезжают, в квартире у них все как было. Я вам покажу.
- Наши в Узбекистане, тоже нелегко им. Отец на кирпичном заводе работает, глину копает, а мама на швейной фабрике гимнастерки и белье солдатское шьет, Соня учится. Я еще, как Киев освободили , от них писем не получал. Но знаю, что мечтают вернуться в Киев. Трудно сказать, когда это станет возможным. Пока только по вызовам и пропускам возвращаются. Но как же все-таки бабушку забрали, как это произошло?
- А что тут рассказывать? Все было так просто. Зашли два хлопца с повязками, полицейские значит. Одного я даже когда-то видела, жил тут неподалеку. Спросили: " Где тут старая еврейка? " Я говорю им: "Зачем она вам? Она еле ходит". Отвечают : "Ничего, у нас машина - отвезем куда надо. А вы в свою хату идите. Нечего тут смотреть". И таки увели ее. Я только из окна видела, как ее вели к крытой машине, несчастную. -
Я сказал хозяйке, что мы торопимся, и попросил открыть нашу квартиру. Меня даже поразило, как все сохранилось в ней по-прежнему. Та же никелированная родительская кровать, привезенная из Олевска, и мой письменный стол, который так любила занимать Соня, и даже настольная лампа без зеленого абажура, который еще при мне разбился. На этажерке стояли мои книги, но их почему-то стало меньше. Выделялся среди них шикарно изданный на украинском языке том Пушкина, который я получил в качестве премии на литературном конкурсе среди школьников в 1937 году.
- Тож дочка повикидала всю политику чтоб биды не было, - пояснила хозяйка, увидев, что я рассматриваю книги. Боже мой, как мне их не хватало иногда, и как хорошо, что они сохранились! Вот только на кухне, которая нам служила и столовой, я увидел на столе чужую посуду, и это неприятно впечатлило. Мама вообще не допускала оставлять посуду на столе. Хозяйка и это заметила.
- Так тож дочкина. Та вы не беспокойтесь. Я ж казала, они тут временно, у них там ремонт. Пишите родителям, пусть приезжают, - еще раз повторила она.
Мы с Дроботом тепло попрощались с хозяйкой. Разумеется, оставили ей все, что на стол выложили, еще и кусок мыла дали, которому она очень обрадовалась. Я прихватил с собой учебник по оперативной хирургии.
Из Киева выбирались, не заезжая в центр, предпочитая небольшие невзрачные улочки, где снег еще не успел превратиться в липкую, вязкую кашу и санки скользили легко. Прохожих было мало, это все был торопящийся рабочий люд в телогрейках, и мы его старались не беспокоить - дорогу находили по карте - километровке, которой меня снабдили в штабе. Я раньше не знал этих улиц и переулков, которые мы проезжали. Но, все равно, я не ощущал их чужими, ведь это тоже был родной Киев, так полюбившийся мне в годы учебы.
Теперь, когда я пишу эти строки, я думаю, что с Киевом мне не повезло: любовь получилась без взаимности. Я в общем-то мало знал этот большой город, но полюбил его сразу, когда в первый год учебы поселился в общежитии "Кубуч", в бывшем Михайловском монастыре, у входа на Владимирскую горку Здесь, на горке, я нередко учил анатомию и латынь, и они не казались мне скучными. А на занятия, я обычно шел через весь Крещатик в " анатомку" .Или учился на территории университета, либо на бульваре Шевченко, а то и рядом с оперным театром на улице Ленина, даже обедал в том районе в фабрике-кухне, что на улице Леонтовича. Всякий, кто знает эти районы, поверит в мою любовь.
В начале этих воспоминаний рассказано как мы уходили из Киева в июле 41 г.
В первых числах мая 46г. я возвратился в Киев. Город был чудесен, утопал в свежей зелени своих парков. Родители жили тогда на ул. Воздвиженской в районе Подола. Им не удалось вернуться в свою квартиру на Малокитаевской,- они были напуганы открытым безнаказанным антисемитизмом и ненавистью к возвращающимся евреям. Буквально в первые дни я и сам столкнулся с этим: Я шел по Андреевскому спуску, а впереди меня медленно спускалась старая женщина. Вдруг, когда она была на уровне знаменитой церкви, выскочив из-за моей спины, за ней бросились три парня с криком " Сарра, ты уже приехала недорезанная ?". Я успел только почувствовать несшийся от них запах перегара. А женщина внезапно повернула вправо, и стала подниматься по ступеням в храм. Меня поразило, что никто из многочисленных прохожих никак не прореагировал. Я вспомнил, что Ленин в свое время заявил, что антисемитизм - враг советской власти, и до войны открытых проявлений антисемитизма не было. Теперь же зловещим, ядовитым духом антисемитизма была, казалось, пропитана атмосфера города. Упорно поговаривали о том, что готовится погром. До этого, к счастью, дело не дошло*, но очень выразительные проявления антисемитизма ощущались все послевоенные годы. К их числу мои друзья относят и мой внезапный повторный призыв в армию накануне окончания кандидатской диссертации в 49г. Мой после фронтовой институтский товарищ Станислав Джигора как-то сказал мне: "Ты знаешь, Вениамин, мы ценой большой крови победили фашистов, но они привили нам свой мерзопакостный вирус". Впрочем, нечто подобное мне послышалось позже, в 49г. в лекции Ильи Эренбурга, прочитанной им в летном театре на Днепровских склонах.
В 64г. после повторной демобилизации, я, было, сделал попытку вернуться в Киевский ортопедический институт, откуда был призван. Но директор института Алексеенко Иван Пименович, который ранее очень дружественно относился ко мне, отговорил меня. Он был старый член партии, длительное время занимал должность зам. Министра здравоохранения Украины и считал себя знатоком по стратегии и тактике. Во всяком случае, антисемитизм в послевоенные годы он не отрицал, но объяснял своеобразно: "Понимаете, нужно отличать стратегию и тактику. В плане стратегическом, антисемитизм безусловно вреден, мы за интернационализм. Но сейчас, временно, после немецкой трехлетней пропаганды о том, что советская власть это "жидо-бильшовицька влада", подкрепляемой материальной заинтересованностью (например возможностью грабить еврейские дома и премиями за доносительство), приходится в порядке тактики ограничивать евреев, в смысле их продвижения на руководящие должности".
Теперь, в 64г., не знаю, чем руководствовался Иван Пименович, стратегией или тактикой, но мне он не советовал возвращаться в институт. " Понимаете, - говорил он, - институт уже не тот. Нас выставили из тех великолепных корпусов над Днепром, где в первые советские годы на базе дореволюционного "Дома увечного ребенка" и был создан институт. Сейчас там наше министерство. Нам теперь приходится сокращаться. И кадры поменялись. Многие из тех, что были вашими учениками, стали заведующими отделений. Что же вы пойдете к ним в ординаторы ? "
В этом он был, безусловно, прав. Не только в институте, но и вообще в Киеве многие мои однокурсники за те годы, что я работал в армии, стали докторами и кандидатами наук, среди них, правда, почти не было евреев. Я многих из этих новых ученых помнил, как вполне посредственных врачей и не было желания становиться под их начало. А тут еще и семейные обстоятельства складывались так, что надо было закрепляться в Харькове. Моральная обстановка в Харькове мне больше нравилась. Здесь меньше ощущалось влияние чиновнической и торгашеской группировок, и западноукраинских националистов.
В Харькове проработал почти тридцать лет. Но в Киеве бывал нередко. Город все больше хорошел и расстраивался, но в нем все большее влияние приобретал национализм антисемитизм и вообще ксенофобия - даже русский язык воспринимался неодобрительно. А украинский язык, так любимый мною с детства ( я ведь заканчивал украинскую десятилетку, писал стихи на украинском), который теперь навязывался, как обязательный, казался сейчас неприятно каркающим. Киев становился чужим, неприятным. В конце концов, качество городов определяется, главным образом, отношениями людей.
ЗИМНЕ-ВЕСЕННЕЕ НАСТУПЛЕНИЕ В ПРАВОБЕРЕЖНОЙ УКРАИНЕ
Сосредоточившись в районе г. Брусилова в конце ноября 43г., дивизия в составе 38 армии, с 24.12. 43г., прорвав немецкую оборону, перешла в стремительное наступление по правобережной Украине, освобождая десятки сел и районных центров. Опять нам пришлось передвигаться по бездорожью, часто менять места расположения, и использовать передовые группы и создавать "осадочники".
Так, в последнюю неделю декабря мы развертывалисьсь в шести населенных пунктах, приняв в каждом из них по несколько десятков раненых, в январе 44 мы побывали в девяти населенных пунктах, приняв в каждом из них уже сотни раненых - бои носили более ожесточенный характер, а вблизи райцентра Ильинцы (Винницкая обл.) продвижение застопорилось, и мы, развернувшись неподалеку в с.Скоморошки, простояли там до 10 марта, приняв 330 раненых и 1034 (!) больных. Я не собираюсь анализировать заболеваемость, это дело терапевтов. Привожу эти данные чтобы показать как возрастает заболеваемость в условиях зимнего наступления. Воспользовавшись этой задержкой, нам удалось эвакуировать аж три "осадочника", которые возникли в январе. С 10.03 наше наступление возобновилось и в боях за Ильинцы нам пришлось принять еще 261 раненых
Следующий населенный пункт, за который дивизия вела ожесточенный бой был г. Жмеринка. Бои за этот город и железнодорожный узел продолжались трое суток. Не знаю как так получилось, что Совинформбюро сообщило о взятии Жмеринки в то время, как в городе еще продолжались упорные бои. Помню, что это вызвало большое беспокойство командования,- было известно, что Сталин нетерпим к ложной информации. К счастью на следующий день - 21 марта , город
был действительно освобожден. В боях за Жмеринку к нам поступило 174 раненых, что относительно немного, учитывая тяжесть боев. Видимо наши научились уже воевать с меньшими потерями. Еще мне запомнилось, что в Жмеринке мне встретился старый еврей, шедший довольно спокойно по улице. До этого нам еврейское население не встречалось. Вся Украина казалась "юденфрай" , т. е. "освобождена" от евреев. Лишь в одном селе какая-то женщина по секрету призналась мне, что она еврейка, что вся ее семья погибла, а ей посчастливилось три года прятаться в какой-то украинской семье. Она все еще не верила, что может уже не бояться, что немцы уже не вернутся.
А Жмеринка, оказывается, была отнесена к территории, называемой Транснистрией, которая была оккупирована румынами. Евреи здесь содержались в гетто, условия их жизни были очень тяжелыми, но все же их не убивали. В окрестных деревнях нам попадались румынские буквари, видимо румыны всерьез надеялись колонизировать этот район.
Наши войска продолжали быстрое продвижение на запад, встречаясь, однако, местами с упорным сопротивлением. Наш медсанбат к 1.04 достиг г. Каменец-Подольска, преодолев таким образом за 10 дней 200 км. ( от Жмеринки ). На этом протяжении нам пришлось развертываться в 8 населенных пунктах, однако, в пяти из них только на сутки. Тем не менее , в пос. Новая Ушица пришлось задержаться на трое суток и принять 276 раненых, а в поселке Жванчик - 111 раненых - за двое суток, и создать там "осадочники" - мы отрывались от госпитальной базы. Дальнейшее продвижение постепенно замедлялось : 150 км в район Тернополя мы одолели за две недели при небольших потерях (86 раненых), но здесь немцы оказали упорное сопротивление ,и дивизия перешла к оборонительным боям ,и одно время была даже выведена во второй эшелон.
Бои за Тернополь были упоорные,но14.04 город был освобожден и наши войска до начала июля вели оборонительные, позиционные бои. Медсанбат развернулся в этот период в пос. Лучки, где была оказана помощь 2192 раненым. Основная их масса поступила во время боев за город, которые продолжались почти две недели. Несмотря на большое количество раненых , наша работа стала менее напряженной. Мы вступили на территорию, которая до 39г. принадлежала Польше, а до 1919, почти 150 лет, - Австро-Венгрии. Может потому, здесь были неплохие дороги и несколько выше уровень жизни населения.
Потеплело, дороги подсохли, подтянулась госпитальная база, мы ликвидировали "осадочники", разгрузились от раненых. Маша из Тернополя уехала к родителям в Новую Усмань - рожать.
В это время я получил тревожное письмо от родителей, которые только что вернулись в Киев. Когда они после продолжительной и утомительной дороги пришли к своей квартире на Малокитаевской, навстречу им вышел зять хозяйки, и держа для убедительности в руке топор, сказал чтоб они убирались. "Это теперь моя квартира и вы тут жить не будете, даже, если вас милиция вселит, - предупредил он. - На всей этой улице нет и не будет жидов". Родители поселились пока у родственников. Я показал это письмо Адамантову, и он предложил мне самому поехать в Киев и помочь родителям.
До Киева я добирался "на перекладных". В ту пору это был самый распространенный способ передвижения в прифронтовой полосе. Реально это выглядело таким образом: На перекрестках всех основных дорог стояли военные девушки-регулировщицы, входившие в состав специальных подразделений дорожного управления. Они регулировали движение транспорта и, при необходимости подсаживали на машины военнослужащих, следующих в соответствующем направлении, хотя бы до следующего перекрестка. Мне повезло: уже на следующем за Тернополем перекрестке, регулировщица подсадила меня в машину, которая ехала прямо в Киев.
Возглавлявший машину подполковник оказался почти соседом наших родственников, у которых остановились родители. Он не только довез меня к ним, но и любезно предложил мне следовать с ним обратно. Не буду описывать радость нашей встречи, она понятна. Родители за эти три года очень постарели и похудели и были очень угнетены тем, что лишились жилья, главного, что они приобрели за свою жизнь.
На следующий же день я пошел к прокурору района и тот незамедлительно, посмотрев только документы, написал постановление о немедленном освобождении квартиры для нашей семьи.
- Теперь, товарищ капитан, - сказал он мне, - идите в милицию, и они в кратчайший срок выполнят это постановление. Советская власть в Киеве полностью восстановлена. А Вы спокойно возвращайтесь на фронт и добивайте фашистов. Жаль, я теперь не могу.
Он протянул мне для прощания левую руку, и только тут я заметил, что культя правой едва выступает из рукава выцветшей офицерской гимнастерки.
Товарищ прокурор, к сожалению, ошибался. Советская власть в Киеве не восстанавливалась, а создавалась сызнова, с массовым привлечением, ( как сказал бы Иван Пименович, "из тактических соображений",) местных кадров, из оставленных немцами. Многие из них - отнюдь не лучшие представители западных областей Украины, которые, с продвижением немцев, бросились в Киев как шакалы грабить еврейские дома, и осевшие затем в них. Те, которые были за советскую власть, либо погибли, либо еще воевали. А здесь, тем временем, становились смелее местные нацисты. Это сказалось на всей последующей ситуации в Киеве, в частности, и на том, что родители так и не вернулись в свою квартиру на Малокитаевской.
Вскоре, после моего возвращения из Киева, возобновилось наступление наших войск. Медсанбат двинулся из под Тернополя 6.07 и дважды развертывался в палатках в лесной местности, следуя за боевыми частями 17.07. ими был освобожден г. Золочев в 70 км от Львова. Начались упорные бои за город Львов, которые продолжались десять дней. Об упорности этих боев можно судить по тому, что мы за эти 10 дней перемещались пять раз, и приняли всего 1039 раненых. 27 июля 1944г. Львов был полностью освобожден. Приказом Главнокомандующего нашей дивизии, как и другим, воевавшим за Львов, было присвоено звание "львовская". На рассвете 28.07 колонна нашего медсанбата проехала улицами этого древнего красивого города. По ходу нашего маршрута мы не заметили разрушений, хотя было известно, что несколько дней бои шли внутри города. Лишь кучи неубранного мусора свидетельствовали о неблагополучии города. И флаги... Почти на всех зданиях висели флаги, и немало среди них было польских, красно-белых.
После освобождения Львова, боевые части дивизии стремительно продвигались на Запад и уже 28.07 ворвались в польский город Перемишль.
МЫ В ПОЛЬШЕ.
Недавно прочитал в газете, что в Польше погибло 650 тысяч советских солдат. Я, понятно, не знаю сколько погибло людей в нашей дивизии. Но количество раненых мне известно: На территории Польши мы приняли 8983 раненых и больных, при этом раненых - 4528чел., больных - 4455чел. Это соотношение совершенно необычное, так как в целом за время боев количество раненых значительно преобладало, составив 60% от общего числа поступивших в медсанбат. Не берусь анализировать состав больных, так как не занимался их лечением.
Припоминаю, однако, что среди них была значительная группа венерических заболеваний, так, что для них были созданы даже специализированные госпитали. Поговаривали, что это немецкое "наследство", и что немецкие агенты намеренно распространяют венерические болезни среди наших офицеров.
Наша дивизия продвигалась с боями через южные районы Польши по маршруту Пшемысль - Жешув - Дембица - Тарнув - Краков - Освенцим - Рыбник - Рацибуж.
Действия медсанбата на территории Польши имели ряд особенностей. Благодаря хорошим дорогам количество перемещений уменьшилось, и все же их было 27 на протяжении примерно 500 километров упомянутого маршрута. Были резко сокращены перемещения мелкими группами и оставление "осадочников"
При том , что население радовалось освобождению от немецкой оккупации, его отношение к нашим войскам было настороженное. Все знали о расстреле советскими властями большого количества пленных польских офицеров в Катыни под Смоленском в 41г. Только что созданное при содействии советской армии в г. Люблин польское правительство во главе с Осубка- Моравски было непопулярно. В разных местах, и даже в общественных привокзальных туалетах пестрели надписи вроде: "Кладу купка на Осубка". В стране действовали множественные банды - националистические, подчиненные эмигрантскому правительству, которое с 39г. находилось в Лондоне, и разнообразные уголовные.
В этих условиях не приходилось рассчитывать на содействие населения, хотя оно нередко обращалось к нам за медицинской помощью, и мы никогда в ней не отказывали. Притом, что характер нашей работы не изменился, она все же стала легче, более упорядочена. Мы стали, значительно опытнее, улучшилось снабжение, да и вся система медицинского обеспечения стала более совершенной. В частности, доставка раненых обеспечивалась в ранние сроки, а эвакуация проводилась без задержек и непременно по назначению, т.е. в специализированные госпитали отдельно для ранений головы, груди и живота, бедра и крупных суставов, легкораненых и общехирургические госпитали.
И, к счастью, нам не приходилось иметь дело более с большими потоками раненых подобных тем, что были в Новой Усмани : войска стали более умелыми, а противник несравненно слабее. Тем не менее, фашисты все еще оказывали сопротивление, и после освобождения городов Жешув и Дембица и выхода к реке Вислока , части дивизии были вынуждены перейти к обороне. Этот период был довольно продолжительным - свыше четырех месяцев. Наш медсанбат расположился в это время в селе Ланчки Кухарски, развернув хирургический блок в добротном здании местной школы. Поступление раненых было незначительным - за 4 месяца мы оказали помощь 449 раненым. Зато было принято 2880 больных.
Пользуясь небольшой нагрузкой хирургов, армейский хирург 60 А, д-р Жмур В.А. организовал интересный и поучительный семинар для хирургов на базе госпитальной армейской базы, а позже была проведена фронтовая конференция хирургов 1-го Украинского фронта, посвященная лечению огнестрельных переломов бедра и ранений крупных суставов. На этой конференции присутствовал уже и я, и даже выступил на ней с докладом, который затем был опубликован в трудах конференции. Я написал "уже" потому, что перед конференцией пролежал почти два месяца в госпитале Вавилова по поводу тяжелой контузии .
Я почти не помню обстоятельств этой контузии. Последнее, что я перед этим запомнил: какой-то офицер приехал на лошади, и я почему-то вышел во двор. Затем полный провал памяти. Много позже, вероятно через двое суток, когда вернулся слух, мне рассказали, что рядом со школой разорвалась авиабомба, меня отбросило взрывной волной в сторону убитой лошади. Думали что я убит ,так как лежал неподвижно в луже крови, как оказалось потом, только лошадиной.
Помню, что когда очнулся, стал узнавать окружающих, у меня ужасно болела голова, я ничего не слышал, плохо видел - двоилось в глазах и соображал с трудом. Отвратительно тошнило. Д-р Карлов, с которым я тогда квартировал, отвез меня в нашу квартиру. На следующий день вернулся Адамантов с армейского совещания и предложил мне ехать в госпиталь, но я отпросился. Однако, так как головные боли и двоение в глазах продолжались, он на четвертый день сам отвез меня в госпиталь к Вавилову. Там мне сделали спинномозговую пункцию и обнаружили в жидкости значительную примесь крови. Высказали предположение, что имеется трещина основания черепа. Предложили перевести в специализированный госпиталь, но я убедил Вавилова не делать этого.
Я пролежал в госпитале почти два месяца и еле убедил меня выписать и не комиссовать, так как двоение в глазах продолжалось, и головные боли еще полностью не прошли. Помогло то, что я получил уведомление из санитарного управления фронта за подписью фронтового хирурга генерала Ахутина о том, что мой доклад включен в программу упомянутой выше конференции, посвященной огнестрельным переломам бедра.
Конференция состоялась в декабре 44г.в гор. Дембица, и носила характер научно- практической. На ней присутствовали видные ученые : В.Н.Шамов, М..Н.Ахутин, М.И.Куслик. Мой доклад был выслушан со вниманием , так как он был единственный по материалам медсанбата. Я в нем, в частности, высказал мысль, что при огнестрельных переломах бедра не следует длительно выводить раненого из шока перед хирургической обработкой , ввиду угрозы быстрого развития тяжелой инфекции. Меня поддержал в своем выступлении акадШамов , который, кстати, незадолго до этого побывал в нашем медсанбате.
На конференции я познакомился со многими фронтовыми хирургами, в их числе с д-ром Новиком Максом Соломоновичем, с которым дружил и работал в послевоенные годы в Киевском институте ортопедии и травматологии.
В середине января 45г. началось новое наступление наших войск. Через несколько дней полки нашей дивизии освободили г. Тарнув и вскоре совместно с другими соединениями 60-й А. завязала бои за древнюю столицу Польши - Краков. 19.01 колонна нашего медсанбата вошла в этот красивый старинный город. Запомнилась пасмурная погода, мусор на улицах, на афишных тумбах оборванные плакаты с беспомощными призывами " Кво вадис Полания ?" т.е .-куда, дескать, идешь Польша? Выдалось свободное время для того чтобы посетить Вавель - великолепный католический собор и усыпальницу польских королей, а вечером части и подразделения дивизии по льду медленно переходили Вислу. И вдруг на горизонте появилось зарево - Краков горел. До сих пор не знаю кто поджигал польские города после их освобождения. Написал так потому, что своими глазами видел сожженный дотла город Рыбник, тоже освобожденный нашей дивизией.
В двадцатых числах января полки нашей дивизии совместно с полком 322 стрелковой дивизии вели упорные бои за освобождение концентрационного лагеря смерти Освенцим (Аусшвиц). Об ожесточенности боев свидетельствуют цифры: Наш медсанбат во время этих боев, размещаясь в населенных пунктах Паремба- Зигота ( 23.01- 27.01), Громец (27.01-29.01) и в гор. Освенцим ,принял 856 раненых. В боях за Освенцим погиб командир 472 с.п. подполковник Беспрозванный. Как известно, немецкие фашисты убили в этом лагере свыше трех миллионов евреев, русских, поляков и других,
Я был так занят ранеными, что не успел съездить в сам лагерь, но многие наши побывали в нем и с ужасом рассказывали о том, о чем писали потом в газетах. О складах женских волос и детской обуви, о еще дымящихся трубах крематориев, об истощенных до предела узниках - в лагере еще оставалось около 10 тысяч заключенных. Для оказания помощи им были направлены специальные госпитали. Мы же должны были следовать за боевыми частями дивизии, которые настойчиво преодолевая немецкое сопротивление успешно продвигались на запад. Успешно, но не стремительно: 27.03 был освобожден г. Рыбник, 31.03 части дивизии заняли г. Рацибуж и в конце апреля пересекли польско-чехословацкую границу. Мы, разумеется следовали за войсками. Таким образом расстояние от Освенцима до Чехословакии, равное примерно 100 км., мы преодолели за два месяца. При этом мы развертывались в10 населенных пунктах и оказали помощь 1468 раненым. Очевидно, что немцы еще отчаянно сопротивлялись.
В отчете, который оставил мне Адамантов, указано, что " за период с 14.04.44г. по 1.01.45г. (т.е. главным образом на территории Польши) поступило гражданских раненых и больных 369 человек, раненых военнопленных 36 человек."Мне трудно анализировать эти данные. На самом деле пострадавших из местного населения было в общем гораздо больше, и, разумеется, этот контингент был очень разнообразен - в нем были старики, женщины и дети. Кроме ранений встречались закрытые травмы, гнойные осложнения. Мы оказывали доступную нам помощь и, при необходимости, эвакуировали в наши госпитали. Бывали подчас необычные ситуации. Об одной из них, что остались в памяти расскажу :
В одной из польских деревень нам доставили парня, сына местного вуйта т..е. сельского старосты. У него было тяжелое ранение: пуля прошла через коленный сустав, и повредила подколенную артерию. Он потерял много крови, а характер повреждения и состояние ноги не вызывали сомнения в том, что показана ампутация. Сложность положения усугублялась тем, что ранен он был нашим часовым. Парень, подвыпив шел селом ночью, после гулянки, и не обратил внимание на приказ часового остановиться. Случай был очень неприятен нашему командованию. Ведь были строжайшие приказы, требовавшие дружественные отношения с местным населением.
Парня доставили на телеге в сопровождении большого количества возмущенных родственников. Однако, когда я спросил кто готов сдать кровь для раненого, толпа стала редеть. Чтобы снять напряжение, я попросил пригласить местного ксендза. У меня уже до того был опыт с ранеными польскими жителями, и я знал, что лучше всего договариваться в случаях необходимости хирургического вмешательства с ксендзом. Католические священники очень авторитетны в польских селах и, как я убедился, обычно достаточно культурны - многие из них имеют университетское образование. Ксендзу первому я сказал, что потребуется ампутация, и просил его поговорить с родителями и раненым. Он спросил опасна ли операция, и я при нем позвал наших сестер и спросил кто из них согласны дать свою кровь этому парню , и согласились все. Это произвело большое впечатление. Ксендз увел толпу от операционной, поговорил с родителями и благословил парня на операцию, которая прошла благополучно.
Приходилось изредка лечить и немецких военнопленных. Их доставляли контрразведчики. Обычно это были ходячие раненые и мы им оказывали необходимую помощь, обязательно при тщательном обезболивании. Припоминаю и несколько тяжелых раненых. Одного, с черепномозговым ранением, которого разведчики несли через фронт, надеясь использовать, как "языка", нам так и не удалось привести в сознание, двух раненных в живот мы не стали оперировать, ввиду поздних сроков доставки.
СЛУЧАЙ В МЕЗЕРЗАУ, ИЛИ КАКОВА ЦЕНА ЖИЗНИ НА ВОЙНЕ.
Наши боевые части после освобождения лагеря Освенцим, продолжали преследовать отступающие немецкие войска. Мне и большей части медсанбата пришлось задержаться в г.Освенцим чтобы закончить хирургическую обработку большого количества раненых. Я уже упомянул выше, что в боях за Освенцим наш медсанбат принял 856 раненых. Для обеспечения продвигающихся частей была направлена передовая группа, которую возглавил д-р Чухриенко Дмитрий Павлович. Я, помнится, писал о нем в первой части воспоминаний,как о моем близком фронтовом друге и способном ученике в хирургии.
Когда начало смеркаться группа остановилась на окраине большого польского села Мезерзау, разместившись, как обычно в местной школе.
Быстро надвигался январский вечер. На дворе шел мелкий снежок, а легкий морозец ощущался и в помещении. Чухриенко вышел на улицу, взяв с собой санитара Симо Черетешвили и еще одного солдата из команды выздоравливающих, чтобы обеспечить охрану. Было известно, что в этой местности бродят мелкие разрозненные группы немцев, из разгромленных под Освенцимом частей. Вскоре Дмитрий увидел небольшой строй солдат в белых маскхалатах, быстро шагающих по дороге. "Хорошо, что мы тут не одни" - подумал он и направился к колонне, чтобы узнать какая это часть и установить с нею связь. Однако строй он не догнал, но заметил, что приближаются еще двое, по-видимому, отставших солдат. Один из них действительно ковылял. Вдруг этот самый, хромавший, направил на него автомат.
"Немцы!"- спохватился Чухриенко, инстинктивно падая на снег.
Завязалась перестрелка в результате которой, при лунном свете, на снегу лежали четверо: Симо Черетешвили был убит, Чухриенко ранен. У немцев тоже один - убит, другой - ранен. К школе доносились призывы Дмитрия о помощи. Но никто не решался приблизиться к нему, так как раненый немец периодически постреливал из автомата. Это продолжалось недолго - наша самая маленькая санитарка Тамара Макаровская, не дожидаясь команд, пробралась огородами поближе к немцу, и пристрелила его из карабина.
Тогда, наконец, Чухриенко внесли в помещение, и д-р Тихомирова Лидия Петровна осмотрела его. У него оказалось серьезное ранение: пуля прошла насквозь через поясницу, повредив одну, а может быть и обе почки. Общее состояние его тоже вызывало тревогу - он был бледен, пульс частил. Несомненно, он потерял много крови. Лидия Петровна была опытным и энергичным хирургом. В данной обстановке, она оказалась старшей в группе. По ее указанию была немедленно развернута операционная. Она взяла кровь у Смагиной Тани - одной из наших сестер, перелила раненому и начала готовиться к операции. К этому времени приехала наша, остававшаяся в Освенциме группа. Я, разумеется, сразу же осмотрел Чухриенко, после чего отозвал Лидию Петровну в сторонку, и посоветовал ей отложить операцию. Она удивилась:
- Как отложить? Мы так торопились, и, наконец, у нас уже все готово...