Спеццафер Фиоретта : другие произведения.

Асфодель

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник новелл, объединенных одним миром. У многих народов существуют легенды о Крае Заветном, Островах Блаженных, где царят вечная весна, изобилие и юность, где смерть не властна и никто не знает ни страданий, ни горя. Сколько же отважных путешественников отправлялись на поиски таинственной земли, носившей множество имен. И мало кто сумел достичь этой удивительной страны, но даже они, нашедшие свою мечту, довольно скоро покидали ее... в разочаровании. Ведь даже на Равнинах Блаженства есть асфоделевы луга. 1. В краю лаванды и винограда. Блестящий мир театра - мир пороков, прекрасных нарядов, разочарований, сражений и боли.
  
   В краю лаванды и винограда.
  
  
  Quand tu pars
  
  Il n'en reste qu'un bleu noir [1]
  
  
   Лето в этом году выдалось знойным, и только бриз, колышущий ветви олив, примирял хоть немного с жарой. Розмарин с жарой примирял не столько ветерок, сколько бутылка ликера из горьких апельсинов. Ее ноги, обутые в сандалии, расшитые бисером, вели к холму, чей склон походил на гобелен, расшитый зеленым узором с фиолетовыми пятнами лаванды и крохотными вкраплениями сиренево-синего розмарина.
  
   Ветер, приходящий с лазурного моря, был напоен солью, он трепал полупрозрачное короткое платье бирюзового цвета, из-под воротника выскользнула подвеска с морским дьяволом, выполненная из черной эмали с перламутром, и покачивалась в такт шагам. Розмарин небрежным движением пригладила каштановые завитки волос, неторопливо пригубила "Кораллиум", уже, к слову, не первый, и отправилась по склону к вышине. Там насупились хранители божественного сна - высокие размашистые кипарисы, издали так похожие на колонны древнего храма.
  
   Хоть Розмарин и была крепкой и ловкой, все же взбиралась она долго, останавливаясь и прислушиваясь к крикам чаек за спиной и ласковому пению теплого моря, перебиравшему гальку на берегу.
  
   Когда, наконец, под сенью молчаливых кипарисов она обнаружила кусты красного рододендрона и диких роз с пышными, хоть и растрепанными цветами, то, наконец, сделала щедрый глоток ликера. Прежде чем углубиться в спасительную тень древней гробницы, Розмарин обернулась к сверкающему полотну моря. По нему, неспешно покачиваясь, плыла фелука, а у самой кромки горизонта она могла различить белопарусную шхуну, стремящуюся покинуть видимый мир. С фелуки хорошо было виден холм и ярко-красные цветы, и все, кто вырос во Фрагии, знали, что увидеть рододендроны - хороший знак. Море искрилось и переливалось под лучами ласкового солнца; в Южноморье редко знавали штормы, только щедрость морской стихии, дающей еду и богатство. Внизу, на самом берегу, у двух олив приткнулся маленький домик, служивший рыбаку местом отдыха. Некогда он был выкрашен в красный цвет, но ветер и солнце выжгли яркость, и теперь под старым блеклым слоем проглядывало темное дерево, только под крышей осталась гроздь винограда, обновляемая из года в год. Рыбак уже давно отправился в море, и Розмарин была совсем одна.
  
   Хотя, конечно, нет. За рододендронами цвел розмарин, затянувший почти всю вершину холма, и среди него почивал бог. Он наполовину врос в землю, окаменел, покрылся мхом. А ипомея с белыми крупными цветками обвилась вокруг его шеи то ли удавкой, то ли ожерельем. Бог дремал, прислонившись к отполированному куску мрамора, потерявшему от влаги свою благородную белизну и целостность породы, ставшей пористой как известняк. Когда-то его покрывали письмена и календарь со сценками божественных подвигов, но теперь-то это все почти исчезло. Бог - а это был покровитель Фрагии, великий виноградарь, божественный винодел, благодетель актеров и певцов, заступник рыбаков и пахарей - Бассарей Онирос, спал в пряном аромате розмарина уже, наверное, тысячу лет. А розмарин - он ведь символ печалей, сна и вечной памяти.
  
  Розмарин, розмарин
  
  Ты у моря цветешь
  
  И слезы моря ты берешь
  
  Синеглазый розмарин
  
  Боль мою ты забери
  
  Память мою ты укроти
  
  Глубокую печаль ты осуши
  
  Синеглазый розмарин
  
  
   Стучала в голове Розмарин народная песенка. Это ведь могила бога, здесь он когда-то похоронил свое горе, сюда он приходил отдохнуть, и здесь его погребли в конце ноября, и сюда приходили, чтобы оставить свою печаль. У его тела на земляной утрамбованной площадке лежали потемневшие и обмякшие ирисы. Кто-то недавно приходил к Бассарею в надежде, что Онирос унесет печаль в свое царство сна.
  
   Розмарин было что отдать Бассарею, но даже он бы не смог в своих могущественных, божественных руках унести все ее печали и тревоги. Ему она подарила только пионы, медленно расползающиеся по той стороне холма, а он в ответ дал ей розмарин.
  
   Она уселась у груди Бассарея, смахнув завядшее подношение, и отправилась в путешествие по волнам своей памяти - неизменный ритуал, позволявший ей примириться со своей судьбой.
  
   Память и ликер из горьких апельсинов завели ее в февраль - время торжеств и праздников.
  
  
   Февраль - особенный месяц для любой актрисы. Если она религиозна - то наполняла силой умершего бога, чтобы он смог восстать из своей могилы в начале года. Если амбициозна - то февраль открывал новый театральный сезон, задающий тон всему миру искусств. А если она - prima garmatia, то начиналось ее главное сражение. Разумеется, Розмарин, а тогда Пеония, была примой, примой, трижды носившей на своей триумфальной перевязи вышитое "assoluta", трижды носившую корону и надевавшую длинную бархатную мантию, расшитую виноградной лозой.
  
   И она собиралась стать prima garmatia assoluta и в четвертый раз.
  
   В феврале главные гавани пустели. Все приходящие торговые и пассажирские судна пришвартовывались на вторых пристанях, надежно скрытые от прекрасной столицы живописными утесами. И дорога до города оказывалась долгой и выматывающей, но никто и не думал жаловаться, ведь еще несколько дней - и гавань заполнят белопарусные бригантины, баркасы и шхуны с развевающимися флагами всевозможных цветов. Они украсят и дополнят композицию белокаменного города, охватившего и крутые скалистые берега, и утесы, и зеленые холмы.
  
   Театральная столица, носившая имя в честь своего великого бога - Перикионий, прихорашивалась, как прима перед сюжет-премьерой. Террасы, вырубленные в известняковой скале, прямо над главной гаванью, походили на гнезда береговушек, только с белоснежными мраморными колоннами, опоясанными золотыми узорчатыми браслетами. Между ними натянули золоченые канаты с подвешенными фонариками из красного стекла, и по ночам они таинственно сияли, навевая мысли о духах. Балконы, полнившиеся горельефами так густо, что, казалось, будто это были сценки базарного дня на площадях, столько там было фигур, завесили цветочными гирляндами, пропитанными специальным раствором, которые с приходом темноты начинали мерцать миллионом искорок. Ночью, когда небо покидала пылающая звезда, и ей на смену приходил сонм меньших и скопища Лун, а небо рассекала дуга из лавандовых и серебристых газовых облачков, перевитых мелкой искрящейся пыльцой, море на своих волнах отражало отблеск далеких светил, а под его толщей загорались циановые светлячки - колонии маленьких рыбешек и медуз, приплывших из северных морей, тогда им вторил город, покрытый мерцанием искр, только не холодных цветов, а теплых, летних - красных, розовых, оранжевых, напоминающих о скорой весне.
  
   Внутри террас, где искусственный свет маленьких светильников разгонял мрак, царил густой, приятный сумрак. Только когда солнце заходило, оно ненадолго озаряло во всей красоте удивительные фрески, покрывавшие стены. Все они полнились жизнеописаниями любимого фрагийцами божества, ведь когда он еще жил среди людей, и не уснул на долгие годы в своем Дворе Песен, он совершил множество деяний, вдохновлявших последователей.
  
   Длинные анфилады пустовали, редкие посетители спрятались по маленьким нишам, опустив занавеси, и завтракали в полном одиночестве и благодатной тишине. В самом городе не бывало покоя: даже утром, когда казалось, что все бонвиваны и бонвиванки должны уже отправиться по домам, царило праздничное оживление. Только здесь, на террасах, и только утром можно было найти отдохновение и слушать песню моря и чаек. Темп Перикиония не каждый мог выдержать - это был сплошной праздник, наполненный весельем, вином, разгулом, но у всего этого маскарада, позолоченного, усеянного драгоценными камнями, как ночное небо звездами, безрассудного маскарада всегда был привкус разложения, словно парад мертвецов скитался веками по миру и обречен кругами ходить по земле, пока он не обрушится в потоки бесконечного и первоначального океана.
  
   Пеония и Береника, причастные к этому маскараду как две его вечные королевы, не привыкли томиться во мраке, да еще подальше от чужих взглядов - они уселись рядом с оконным проемом, широким и вырисовывающим огромный квадрат света на полу, в который они, конечно же, попадали. Зашторенные ниши то и дело дрожали, таинственные посетители заглядывали в щелки между бархатистыми шторами, стараясь запомнить каждую деталь одеяния, каждый жест и каждое долетающее слово. Актрисы это знали и наслаждались.
  
   В последний день февраля, наконец, всему миру будет представлена сюжет-премьера, открывающая театральный год и сводящая с ума всех - театралов, театроведов, критиков, любителей искусства, и даже тех, кто был безнадежно далек от прекрасного поэтического мира. А их противостояние уже который год освещается всеми газетами, а по радио только и слышно, как заумные критики и знатоки рассуждают, кто станет следующей королевой. Никто до них не совершал такого переворота.
  
   Перед ними в тончайших фарфоровых тарелках расположился их завтрак, наполовину съеденный - омлет с сыром, легкий суп из овощей и кореньев, тарелка обжаренных в фирменном соусе креветок и запеканка с грибами. Утро во Фрагии понятием было очень растяжимым, первые лучи солнца предназначались только для рыбаков и виноградарей, богема отсчитывала утренние часы едва ли не от полудня.
  
   Пеония раскусила конфету и едва удержалась, чтобы не выплюнуть ее на белую скатерть, пронизанную золотыми нитями. Начинка имела вкус черной смородины, и был ли на свете вкус или аромат, который она ненавидела больше, чем этот? Но боги, судьба, вселенная дразнили ее, и чувства с приходом последнего зимнего месяца только обострялись, и порой ей начинало видеться и слышаться, что вокруг нее разросся куст этой проклятой ягоды. Ее соперница носила этот терпкий аромат, совсем неутонченный и не головокружительный, а летне-теплый, напоминающий Пеонии ее детство в пасторальных декорациях, но Береника могла себе позволить выбросить флакончик с тяжелой смесью из лилии и ванили и одеться в этот простодушный запах.
  
   Пеонии надо было кого-то ненавидеть - и это была черная смородина.
  
   - Астрологи из Speo Eanaree говорят, что год выдастся несчастливым, - по лицу Береники скользнула тень раздражения, когда ей в очередной раз пришлось поправлять широкие рукава накидки, мешающие ей попробовать жареные креветки.
  
   Пеония, начинавшая день с чая, щедро разбавленного ликером и шампанским (а он заглушил неприятный терпкий осадок смородины, оставив цитрусовую нотку), откинулась на спинку стула.
  
   - Каждый раз, когда негаданно выпадает снег, а ударившие заморозки губят ранние цветы. Слышала уже, - скривилась она, и бросила надменный взгляд на занавеси, которые тут же зашевелились, словно завтракающих застигли за постыдным занятием, - в гримерке чересчур впечатлительные актрисульки поделились своими соображениями, и поверь, такая фантазия должна воплощаться в литературе. И, эйва! Для нас год будет действительно несчастливым, все спектакли грохотом прокатятся по лестнице, ведь все актеры развешивают пучки лаванды.
  
   - И только Пеония стоит как утес Прощания, гордая и непоколебимая среди этой суеты, - Береника забыла про свой завтрак и подняла темные глаза на свою соперницу.
  
   Пеония поймала и удержала ее взгляд, и пусть они мирно завтракают и обмениваются новостями, и пусть весь год она веселится и шутит, а Береника зовет на выставки, и они сплетничают и сплетничают, - все равно они соперницы, и каждый их взгляд - это схватка на шпагах.
  
   -Седьмой год пошел, - теперь Береника устремила свой взор на пристани, где сновали редкие рабочие, - все боремся и боремся.
  
   - Если этот год станет моим очередным триумфом, борьба прекратится.
  
   Шесть лет они сражались, но из года год сменяли друг друга, как полная луна сменяется новолунием, не в силах задержаться в вышине. И ни одна не могла взять верх над другой.
  
   - А если нет? Мы повязаны меж собой как солнце с нашей твердью - утром восход, вечером закат. Один опускается, другой наблюдает, одна поднимается, другая наблюдает. Тошнотворная зависимость!
  
   Пеония недоверчиво уставилась на соперницу.
  
   - Что ты такое говоришь?
  
   - Даже солнце устает от своих обязанностей - то прячется за луной, то заворачивается в ночное покрывало. А у нас что? Дешевая роскошь, - она презрительным жестом вытянула кусочек кружева из-под накидки, которой закрывала платье, чтобы ненароком не испачкать его во время трапезы, - помню, мы были очарованы ею, когда пришли. Это за нее-то мы сражались и вершины покоряли, но разве ты тогда думала, что позолота поддельная? Столько лет мы бились, брали каждую вершину, зубами вырывая себе роли и любую возможность, и наконец, приступом взяли Небесный престол[2], залезли на него, и все ради обмана, фальши и обмана, и теперь сидим недвижимо уже шесть лет, сенсация! Никто до нас, и никто после нас. Боремся, боремся, а ты еще помнишь, что за нашими спинами пропасть? Не ступенька по лестнице вниз, а бездна?
  
   Береника выжидающе уставилась на соперницу с каким-то нервным напряжением, собравшимся в ее теле. Пеония отсчитала про себя несколько секунд, не позволив попасться на него, обладающего странным притяжением, а наоборот отсудить Беренику своим спокойствием.
  
   - И что тебя беспокоит? - ровным голосом уточнила Пеония, - некая бездна? Но помилуй, за спиной каждого из нас тьма, которая подбирается к нашей душе, чтобы поглотить и унести нас на мифический берег Стикса.
  
   - Меня беспокоит триумф, который становится обыденностью, - Пеонии так и хотелось покачать головой, видя, что Береника не может совладать своими чувствами и стискивает свои пальцы, - если ты не забыла, сюжет-премьера - это сражение лучших актрис, и выбранная среди них, благословленная Бассареем, готовилась войти в историю как величайшая. Новая госпожа Дворцовых театров - мечта всех актрис и новость всех газет. А теперь одна только скука, не сдобренная даже ненавистью или завистью. Скука, заставляющая всех ждать, когда же мы сбросим друг друга и выклюем глаза. Потому что мы узурпаторши, вот кто мы. И может тебе не тошно от того, что мы никакие не королевы, а мне уже всё поперек горла встало, удавку у меня на шее затянуло.
  
   Береника мучилась. Мысль о том, что она, подобно льву из чужеземных рассказов, выпускается из клетки только чтоб пролить свою кровь или кровь таких же невольных существ, хлестала по Беренике плетью. Избрание в конце года, на празднике в честь их божественного покровителя Бассарея, королевы, prima assoluta, которая весь год будет сиять в лучших ролях, не было какой-то прихотью, это была традиция, древняя, как земля Фрагии. И если раньше это были мистерии и религиозные драмы под сенью деревьев и звезд, а сейчас - рафинированный, элегантный спектакль, свидетелями которого становились самые видные личности этих благословленных краев, но каким бы он не был - этот праздник был необходим и для жителей, и для бога, и для этого края, без него никогда не наступит весна, и быть частью этого великого действа, быть его жемчужиной - за это бились все актрисы, готовые изничтожить друг друга, чтобы из пролитой крови взрастить новый год. Всегда была десятка лучших актрис, которая долгое время сражались меж собой, вырывая корону друг у друга, вписывая свое имя в театральное искусство невероятной игрой, стараясь превзойти друг друга, прежде чем уйти на покой. Но эти ежегодные схватки занимали разум людей; актрисы, добившиеся хоть один раз мантии и перевязи, сводили с ума, они жили так, как в чужеземных странах не жили императрицы. За их спинами - сотни искалеченных судеб и испорченных жизней, им отдавали все и даже душу, и даже сердце, из-за них умирали, предавали своего бога, убивали других. Фрагия славилась своею вольностью и распущенностью, и этот ежегодный вихрь был апофеозом ее образа жизни. Но в один момент равновесие пошатнулось, и зима забыла о своей очереди, и шесть лет уже как длится лето, бесконечное лето - шесть лет как Пеония и Береника сходятся на шпагах. Шесть лет только две актрисы посвящались в королевы, и больше никому не было дозволено получать благословление Бассарея. Такого никогда не было, и за время правления двух венценосных дам немало актрис ушли на покой, поняв, что им не сдвинуть царствующих королев. Поначалу говорили, что они любимицы Бассарея, избранные - знали ли тогда Пеония и Береника большую славу и почет? Знавал ли мир большего почитания и поклонения? Ходили шутки, что даже Первосвященник, наместник Бога - Его Язык и Сердце, удалился в свои Лотосовые Покои и не кажет и носа, ибо гремящая слава двух королев затмила даже его святую фигуру и посрамила его. Но несколько побед хватило всем, чтобы заговорить о проклятии, о зазнайстве актрис, которые боролись только друг с другом, стремясь сразить соперницу и окончательно поставить точку в своих битвах, но никак не от того, что они были творительницами искусства. Береника порой думала, что их победы от того, что все вокруг сдались и не желают сражаться в полную силу, а они с Пеонией мелочно думают, что отточили свой талант до пугающей остроты. Все устали - она это знала точно, люди уже не болеют по-настоящему, они не испытывают настоящей дрожи и предвкушения, им все равно, кто из них станет очередной королевой. И это странное равнодушие, граничившее и с ожиданием, и с интересом, сводило с ума Беренику. Все, к чему она стремилась, оказалось пшиком, золотая корона на голове оказалась фальшивкой. И даже ее мастерство... разве она сгорает на сцене как раньше? Что-то безвозратно в ней испортилось, как в часовом механизме.
  
   Береника только надеялась, что соперница поймет, о чем она толкует. Разве она не права? Эта красивая сказка с чудесным финалом слишком затянулась. А за каждой сладкой фантазией следует пробуждение и зачастую неприятное, но где же оно? И Береника опасалась, что они уже попались в опасную ловушку.
  
   Но в лучистых глазах Пеонии цвета каштанового меда плескалось удивление и нечто, - Береника болезненного сжалась, - похожее на надменность и пренебрежение. Голос Пеонии звучал твердо и непреклонно.
  
   - Говорят, в иных странах людям приходиться бороться за кусок хлеба, и они сражаются друг с другом из-за земель, еды, золота. Мы благословлены, что можем проливать только бутафорскую кровь. Мы завоевали трон и удерживаем его, ведь какая это победа, если не можешь удержать добычу? И если кому-то не нравится наше положение, то пусть приходит и свергает - правила в нашей игре просты.
  
   - Мы застряли, - тихо произнесла Береника, - мы боимся спуститься с горы, а выше уже некуда, а если кто и придет, то нас сбросят в пропасть.
  
   - Так ты боишься и обманываешься. Мир действительно дрогнул, раз оказывается, что ты готова бежать, но раз так, победа будет моей, и вся эта глупая болтовня разом исчезнет. Вот уж я роптать не буду, потому что золото, драгоценности, шелковые одеяния - это моя жизнь, реальность, ведь жизнь - это борьба и опьянение, а все украшения - награды. Трофеи. Но послушай меня, даже самого страшного хищника, не имеющего себе равного, может свалить напасть - обычно она крохотная и не заметная глазом, но очень действенная, и появляется она, когда толстую кожу уродует рана. Нет, Береника, не обязательно огромная, достаточно маленькой, такой, какую может нанести подслушанное слово. Есть заражение крови и гной, а есть сомнения, что зарождаются в душе. Понимаешь, у мелких созданий нет силы выступить в открытую, им приходится вредить и мелко пакостить. Есть ли у тебя иммунитет, Береника?
  
   - Думаешь, все пустое? Это всего лишь слова завистников?
  
   Пеония задумчиво покрутила вилку в руках.
  
   - Вся жизнь - это борьба, и как только ты складываешь оружие - ты умираешь. Не так мы отличаемся от тех людей, что отдают жизни под клинками. Сдаться можно всегда, а вот удерживать оружие - нет. Это привилегия.
  
   Береника только покачала головой. Они обе поднялись из-за стола и сняли накидки. Раздался тихий хор восхищенных вздохов, когда обе актрисы оказались в своих сценических нарядах, поверхностных копиях тех самых костюмов, в которых они появятся на важнейшем спектакле. Они нисколько не беспокоились, что все видят их раньше времени - это только подзуживало любопытство и внимание вокруг премьеры. Когда они появятся на сцене в полном облачении, все потеряют головы.
  
   Гордостью Береники, конечно, были длинные, черные как агат волосы, в которых красовалась шпилька с ягодками смородины и крохотным зеленым листиком из перламутра (какое озорство!), еще к этому прилагался шарм, который заставлял других терять семью и пост только ради одного взгляда темных больших глаз и одной только мимолетной улыбки мягких губ. Береника была нежна, казалось, в ней нет даже осколка грубости, но Пеония понимала, что сложно продержаться в театре больше десяти лет, не обладая жестким, несгибаемым каркасом, пусть и приодетым легкими весенними цветами. Цвет платья у Береники был голубым, юбка у него пышная, длинная, с несколькими складками, лиф платья украшала вышивка из серебристых нитей, но в день премьеры он будет усыпан драгоценными камнями, а рукава будут обильно обшиты кружевами.
  
   Пеония напротив была лишена мягкости, из нее била жизненная сила, мощь и стремительность бурной реки. Даже ее каштановые волосы завивались в крупные локоны, которые любил трепать морской бриз. Мягкой застенчивости и шарма у нее не было, зато она одерживала верх своею веселой открытостью. Она облачилась в нежно-розовое платье, не уступавшее в пышности, но вместо кружев она предпочла обилие лент, мягко переливавшихся на свету.
  
   Пеония и Береника не понимали друг друга. И Береника вдруг начала задумываться, права ли она. Долгое время блистающий мир театра был единственным, что она знала. Уже давно отринула она далекое детство, долгое взросление, и сосредоточилась на мире сплошной фальши и подделок. В мастерстве уловок, интонаций и жестов она добилась впечатляющих успехов, да таких, что, несомненно, она уже вошла в историю Фрагии. И ей бы упиваться историчностью своей личности и жизни, как делала это Пеония, но она боялась, что эта веха, которую она оставила Фрагии, может быть сбита, вымарана соперниками и преемниками, и Береника само собой была честолюбива, в противном случае, что бы она здесь делала, и ей совсем-совсем не хотелось, чтобы совершилась такая несправедливость. Но как выбраться из всей ситуации, оставшись и целой, и в веках, Береника не понимала, но, в конце концов, она ведь первая, кто вообще оказался в истории с таким положением.
  
   Осиротевшие чайки кружили над пустыми пристанями, где не было никого, ни кораблей, ни матросов - это была на редкость непривычная картина. Ветерок продувал террасы, унося на своих крыльях застоявшийся, нагретый от ламп воздух, полный ароматного клубка из парфюмерии, жареной рыбы и свежей выпечки. Солоноватый с привкусом водорослей запах бодрил, и девушки отправились к лестнице, чтобы спуститься на этаж ниже, на широкую площадку, где находился подъемник.
  
   - В конце концов, если ты вдруг откажешься от нашего сражения, то чем ты собираешься заниматься? Ты права, говоря, что у нас за спинами бездна, и разве она не побуждает сражаться отчаянней? Можно в каком-то смысле жалеть, что мы на Небесном Престоле, но раз мы все-таки здесь, то нужно принимать не только сладость, но и горечь. Старые особи изгоняются из стаи, а ей нужен молодой вожак. Увы, как бы мы не хотели казаться цивилизованными и все решать мирными переговорами, в театре не может быть иначе. Пока мы наверху иерархии - мы живы, и изворачиваться червяком и говорить "не хочу так", "мне хочется вот так", не положено. Это беда многих актрис, которые хотят многое и уверены, что мир крутится вокруг них.
  
   Береника почувствовала себя только хуже. И вправду, что ее жизнь значит без театра?
  
   Площадка была декорирована мраморными барельефами, изображающими торжественное шествие Бассарея по стенам в сопровождении своей развеселой компании фиад, алиад, бассарид и сатуров[3]. В теплое время года здесь устанавливали шикарные вазы, наполненные ароматными букетами цветов. В холод их заменяли лампами, испускающие горячий воздух, он нагревал плошки с маслом, и в комнатке ощущались легкие сандаловые нотки. Подъемник скрывался за позолоченными дверьми с растительным узором. Движение его в скале было ограниченно тремя остановками - на первой террасе, последней, и одной промежуточной; добираться до нужных анфилад предполагалось по лестницам. Рядом с ним, в невидимой нише прятался работник, которому предписывалось следить за его движением. Он был поглощен чтением свежей газеты, но, заметив двух посетительниц, отвлекся и принялся настраивать механизм.
  
   Актрисы, отвернувшись к окну, погрузились в свои мысли. Береника помнила время, когда сюжет-премьера занимала все ее мысли, и февраль превращался в бессонные ночи и бесконечную дрожь. Спектакль проворачивался в ее мыслях во всех возможных вариантах, и иногда воспаленный разум начинал строить ход пьесы совсем неожиданным образом. На сцену слетались таинственные серемо[4], поднимались из чащ фиевисы[5] и рвали ее когтями как грешницу, осквернившую великое действо. Теперь мыслей было много, и все они почти не касались предстоящей премьеры. Пеонию озадачивали мысли и о новых платьях, шьющихся к мартовским празднованиям, и о духах, которые лучше всего подойдут к образу, и о кавалере, который должен будет сопровождать ее на маскарад.
  
   Лазурное море, совершенно пустое до самого горизонта, в проеме окна, словно живая картина, осталось равнодушным, когда его прочертило черное пятно. Пеония и Береника испуганно замерли, на секунду их сердца сбивчиво толкнулись в клетках из ребер, когда в головах мелькнула мысль о выкинутом мусоре. Но страшная догадка поднималась тенью где-то в душе, обволакивая сердце и разум. Они бросились к окну и, повиснув на парапете, в ужасе уставились на далекую землю. На белоснежных мраморных плитах набережной темнела бесформенная клякса.
  
   - О Бассарей Кианос! - прошептала Пеония, и они, не сговариваясь, бросились к ожидающему их подъемнику с распахнутыми створками.
  
   Подъемник и в лучшие дни ехал неторопливо, а сейчас казалось, что он едва двигается. Кабину наводнило тревожное биение сердец и склизкий страх. Пеония ощущала, что руки у нее потряхивает, но она крепко сцепила их вместе. Стоило створкам распахнуться, как они, подхватив длинные платья, быстрым шагом бросились к проему, у которого не было дверей. Перейти на бег им не позволяла жесткая конструкция, поддерживающая пышность юбок. На улице, залитой солнцем, под чистым голубым небом, тело девушки изливало кровь из разбитой головы. На белом полотне мрамора, извиваясь, растеклись белокурые пряди волос, которые пропитывала разлитая багряная краска, черное пятно тела, казалось, тает под беспощадными, но полными жизни лучами.
  
   Рядом с ней уже собралась маленькая группка людей, замершая в тяжелом молчании, понимая, что ничем нельзя было помочь бедняжке. Береника ощутила приступ тошноты, узнав в обезображенном профиле актрису.
  
   - Кианос! Это же... - потрясенно прошептала Пеония, - Максентия!
  
   Ужас вдруг схватил их когтистыми лапами и медленно погрузил тонкие, но твердые как окаменелые кости пальцы в самую душу.
  
   Максентия! Актриса из Серебряного Театра, их соперница!
  
   "Актриса? Какая красивая! Почему же она выпрыгнула? Какая жалость! Какой ужас, зачем же? Зачем она дала себе умереть? Почему же она уползла в эту темную пещеру? Найдет ли она теперь путь отсюда?"
  
   Береника оглядела людей, собравшихся вокруг самоубийцы в ожидании гхидов, саму Максентию, Пеонию и небо над головой, и вдруг грандиозная мозаика, над которой она трудилась, сложилась, наконец, в великую картину.
  
   Маскентия умерла, потому что устала. Потому что борьба утомляет, высасывает все силы и надежды. И ее борьба была безнадежной, без единого проблеска надежды в конце. Она билась, чтобы занять место под дланью Бассарея, но они с Пеонией встали непреодолимой армией для всех пилигримов. Береника, конечно, не думала, что смерть Максентии - ее вина, но она только еще больше убедилась, что все они угодили в ловушку. Ее присутствие, ее победы никому не приносят счастья, она как кость в горле, которую необходимо вытащить, пока не наступила смерть, но это было так непросто, ведь она спряталась так глубоко. Но, в отличие от кости, у нее было желание и воля.
  
   Море шумело.
  
  
   А Пеония не понимала. Она прихорашивалась у зеркала в тяжелой золотой раме, инкрустированной красным турмалином, проводила пуховкой по лицу, рассматривала завитки у мочек ушей - не слишком ли крутые волны или наоборот, не распустились они.
  
   Пеония не думала о Максентии, несчастная актриса быстро выветрилась из ее головы, будто той никогда и не было. В мире Пеонии была только роскошь - золотисто-алого отлива, совсем как в Рубиновом зале - короле всех сцен и театров.
  
   "Жизнь - это борьба, а борьба стоит своих наград", сказала себе Пеония, окружая себя ароматом пачули и жасмина. Будуар из бархата, шелка и парчи, полнился запахами - и любимыми духами, и терпким вином, и свежесрезанными розами, которые охапками дарили поклонники и поклонницы. Но Пеония принимала цветы только нужного и подходящего оттенка (из вредности), гармонирующего с ее апартаментами, и даже если роз оказывалось так много, что им уже не находилось места, она обрывала лепестки и разбрасывала их по полу и диванам, будто ее дом был храмом богини цветов.
  
   Больше всего Пеония презирала слабость. А Максентия была слабой, иначе зачем ей решаться на такое безумие, не дождавшись своего часа? Она была слабой, потому что не смогла биться с Пеонией и Береникой. В дикой природе закон был суров, но понятнен - если ты не можешь бороться за добычу, ты умираешь. И Пеония не понимала, какие могут быть слезы? Ты либо выигрываешь, либо проигрываешь, и если второе, то зачем же роптать на судьбу?
  
   Платье для Карнавала было сшито из золотистого шелка - объемная юбка переливалась в свете ламп и едва достигала пола, демонстрируя аккуратные туфельки с пряжками, усыпанными желтыми сапфирами. Пеония специально укоротила платье, опасаясь, как бы на Карнавале не наступил кто ненароком. Узкий лиф украшал сложный орнамент из цитринов и сапфиров с редкими вкраплениями хризолита.
  
   Пеония жила дикими законами - вырывала плоть, упивалась кровью и своими победами - грубо и жадно, потому что в глубине души понимала, придет и ее конец, все закончится и поэтому она будет петь и пить до упаду, будет ее будуар утопать в золоте, драгоценностях, небрежно рассыпанных по коврам, комодам и подушкам, будет она на каждое празднество шить новое платье и покрывать его рубинами и изумрудами. Если она проиграет в битве, то с достоинством, заплатив своей жизнью, но никогда не сдастся.
  
   Остался последний штришок - золотая утонченная полумаска, кокетливо прикрывшая лицо.
  
   Пеония жила дикими законами - и была в ней какая-то страшная дикость, ярость, клокотавшая в груди и понукающая бросаться во все как в омут с головою. Она была немножко безумна, где-то в ней жило что-то от древней богини, пьющей человеческую кровь и опьянев танцующей под раскаленным солнцем.
  
   Она не знала жалости. Либо живи, либо умирай.
  
   Ночь - время празднолюбцев. Фейерверки разрывали небо, устрашая своими хлопками звезды, снопы искр орошали небеса, будто странный разноцветный дождь, Луна дрожала, и, казалось, она вот-вот рухнет со своего пьедестала.
  
   Развеселая толпа в дорогих нарядах и переливающихся в свете тусклых фонарей и быстро гаснувших салютов драгоценностях веселилась как в последнюю в своей жизни ночь. Безумие заражало всех, кто видел эту танцующую толпу мертвецов, и они присоединялись к ним живыми призраками, что порой разражаются фальшивым смехом и в тайне оплакивают свои судьбы.
  
   Развеселые толпы, парады и маскарады, блеск золота, запах вина и искры шампанского, смех, смех, смех и желание позабыть все хотя бы до утра были для Пеонии родной стихией. Рыбы не знают ничего иного, кроме морского простора, но вне его их ждала смерть, и она так же не знала жизни без веселья, она не знала, как жить, не привлекая к себе внимания, и как дышать без криков и восторженных взглядов. Пеония поняла кто она еще в той маленькой деревушке, которую облюбовали художники, нашедшие ее среди пионов и ставшие ей родителями, поняла она это на празднике Шепота Звезд, когда все славили Бассарея. И там она впервые увидела людей, сияющих как звезды и притягивающие к себе взгляды, и пусть спустя года Пеония поняла, что это были лишь наряженные, пьяные девушки, исполняющие роль божественных спутниц, но это ее сразило. Она захотела быть такой же. Должно быть, в этот момент мимо проходил Бассарей, наполненный благодушия и винных паров, и в своей странной божественной растроганности пробудил все неистовство в ее душе. Пеония со своими животными чувствами могла бы стать бассаридой, но время для мифов и сказок уже давно прошло, и она окрасила свое лицо в золото и киноварь. И в своем долгом путешествии по зеленым холмам и лавандовым полям к Золотому Театру она выступала во всех городах, на всех улицах клоунессой, шутовкой, и смеялась, и танцевала, и сочиняла, и меняла труппы, и была свободна и дика, не зная горестей и нужды. Но ее природа требовала чего-то большего, и ее талант, страшный и безумный, который заставлял ее смешливое лицо, ее комедии, устраиваемые на площадях, биться в судорогах и болях, а людей рыдать.
  
   И вот, наконец, когда в гаснущем свете фейерверков, в сладкой пелене шампанского и подслащенных помадой поцелуев, сорванных украдкой, она видит огромную афишу - киноварно-алую с золотыми буквами - цвета ее прошлого, цвета ее настоящего - которая кричит 'Пеония Олайрон и Береника Виан в сюжет-премьере "Две Принцессы"', тепло и возбуждение распускаются, как сон-трава весной, и пусть ее кавалер думает, что это исключительно его заслуга, ей-то уже все равно, она-то знает, что все, что у нее есть, и все, что она получает, она вырывает своими руками. Она выиграет, никто кроме нее не сможет быть избранной. Никто.
  
   Фейерверки взрываются, и Пеония знает - ее жизнь подобна петарде, подобно бокалу с шампанским, подобна пьяному смеху и поцелуям - слишком эфемерна. И на страже стоят хищники, не только Береника, но и Оттилия, и Майю - молодые актрисы, амбициозные и целеустремленные, как они в начале их пути, но если она проиграет - она умрет, она заберет их всех с собой в бездну.
  
   Говорят, во времена древних богов жили две Принцессы - были они близки, как две сестры, и жили они на облаках в башне, куда даже солнце не приходило и луна не заглядывала, так высоко, что только звезды давали свет. И жили две принцессы как звезды - не зная ни горестей, ни радостей, не ведая ни жизни, ни смерти, холодные как звезды, но со стиснутыми руками между ними, будто они звезды, но звезды двойные. И говорили им высокие звезды - когда одна познает счастье, вторая навсегда его потеряет.
  
   Со сцены зал казался обагрённым кровью, истекающей со статуй Бассарея, нависших с бельэтажей. Береника чувствовала, будто находится за стеклом, заперта в хрустальном шаре, в таких подарочных и нелепых, что продают в лавках с фальшивым волшебством. Там всегда одно и то же - лето или зима, колышутся тюльпаны рядом с домом или плывет кораблик по кругу. Эту сцену и этот зал Береника видела тысячу раз, она и не помнила, когда в последний раз выступала вне Рубинового зала. И это было плохо, потому что становилось обыденностью.
  
   В Золотом театре были собраны все лучшие актеры и актрисы, музыканты и танцовщицы - и все они, не только Пеония и Береника, ждали сюжет-премьеру, момент, когда они могут показать все свое мастерство и восхитить зрителей. Огромная сцена делилась на несколько частей - центром служил город у подножия гор, его составляли сложные декорации, исчезавшие каждый раз, когда действие переносилось в другое место. За ним, у самого задника, выкрашенного в насыщенный синий цвет, высились два трона тончайшей работы, инкрустированные электрумом[6] и горным хрусталем - это была башня двух Принцесс. С правой стороны декорации представляли пашню и маленькую деревушку, а с левой - дубовую чащу.
  
   Сюжет-премьера нарушала собой все каноны и демонстрировала в себе едва ли не все направления в искусстве - танцы, пение, декламацию, актерство и музыку. Она была похожа на лоскутный гобелен из историй, но все они происходили под взором двух Принцесс, не знающих ни мира, ни жизни, и их линия резонировала под впечатлением от людских судеб, и к концу пьесы, после тихих разговоров, она должна была выступить в полную силу, когда в башню поднимется принц Утабиа, чтобы забрать одну из них, тем самым разрешив их грустную судьбу. И это была кульминация всего действия, когда все актеры сойдутся в идеальной гармонии, и на них обратит внимание сам Бассарей, и одна из актрис станет королевой.
  
   Две Принцессы с благородным безразличием взирали на действо перед ними, дожидаясь, когда сюжет перенесется на их часть сцены. Цвета их платьев остались теми же, что и с памятного завтрака. Розовое платье Пеонии с квадратным вырезом вычерчивало тонкую талию жесткими корсетными вставками, дополняла его золотая вышивка, атласные ленты и тонкие цветочные узоры на пышной юбке. Весь наряд - и бархотку, и тоненькую диадемку в волосах - покрывала сетка из мелких гранатов и морганитов[7]. У Береники же оттенок голубого сменился на синий, словно море в сумеречный час, а кружева походили на гребешки волн, увенчанных пеной с россыпью баццитов[8] и аквамаринов.
  
   Когда же, наконец, все декорации исчезли, и две Принцессы спустились со своего высокого помоста, их окружили танцовщицы-звезды в серебристых нарядах, сверкающих в свете софит как горсточки бриллиантов и Пеония ощущала, что весь мир и все песни двигаются вокруг них. Береника это ощущение потеряла - она не чувствовала трепета, она ощущала себя так, будто пришла домой, где, наконец, может скинуть с себя все маски, и не было больше того восторженного ощущения, будто она сошлась на дуэли за внимание Бассарея. Он то ли устал, то ли привык, но больше не смотрит на нее, и ей самой уже опостылело все. Она как никогда ощущала, что все актрисы за ее спиной не видят ничего, и Бассарей не видит ничего - ничего иного, кроме ее лица, для них словно застыло вечное лето, и потеряли они ощущение радости при виде первых всходов - еще неуклюжих, но нежных. Перед ней, восседающей на Небесном Престоле только облака, которые проходят между пальцами, холодный ветер и бесконечная высь, до которой ей никак не дотянуться, потому что, увы, но у людей нет крыльев. И она уже забыла, пока вглядывалась в безжизненные лики богов, что за жизнь там внизу.
  
   Пеония же искала взгляды мраморных лиц, искала то озарение, которое снисходило на нее каждый раз, когда она чувствовала, что стоит протянуть руку за победой. Не иначе это было благословение - как же объяснить то, что она тогда сходила с ума, теряла сцену под ногами и воспаряла ввысь, в страшном и ободряющем чувстве, что теперь-то она встретит того, кто был великой частью мироздания; все ее естество тянулось туда и жаждало узнать, как двигается мир. И ее охватывал восторг и трепет, и ее душа распахивалась, и из нее лезли анемоны и розы, и все, кто это видел, захлебывались в переполняющих их эмоциях, ведь через нее они чувствовали благовонное дыхание божества, чувствовали, что он смотрит на них своими усталыми, но добрыми глазами. И теперь она никак не осязала его присутствия!
  
   Неужели он отвернулся? Смотрит на Оттилию? Вот она упала рядом с ней в нежнейшем, легком платье из светло-сиреневого шелка, расписанного желтыми ирисами, и плачет и умоляет своего возлюбленного не покидать ее, и не отправляться на небеса за таинственными красавицами. Она плачет, и тяжелые капли катятся по гриму, она кричит так рвано и отчаянно, что даже Пеония готова содрогнуться.
  
   Или же на Майю? Облаченную в накидку поверх платья из плотного шелка кремового цвета, по которому кровавыми пятнами растекались птицы и цветы? Громовым голосом взывающую к Принцессам с призывом дать ее людям дождь и позволить злакам взойти?
  
   Все вокруг кричало и гремело, музыка нарастала, внимание зрителей опутало зал липкой паутиной, и актеры барахтались в ней разноцветными бабочками и стрекозами. Пеония, не видя иного выхода, потянулась к себе в надежде высечь искру и ничего не нашла - внутри нее было сухо, будто она под ветвями папоротника нашла старое русло, полное сорняков. Где-то в ней запело отчаяние и ужас, но она схватилась за себя и говорила, что будет биться. Она вырвет из себя с мясом эти чувства, эти строки, и пусть ничего не останется от нее, пусть она пойдет ко дну, но она ни за что не увидит своего поражения.
  
   Нет. Даже своим пересохшим горлом она сможет сотрясти небеса.
  
   Береника неожиданно ощутила за своей спиной дыхание моря. Не чувствуя вокруг себя ни жадных взглядов, ни мельтешения актеров, ни музыки, она взглянула на задник, изображающий холодное небо - синее-синее - и верхушки гор. Цвет неба менялся в зависимости от освещения, но сейчас она видела море - бесконечное и спокойное. Мудрое и безмятежное, которое знало все, ведь именно оно баюкало острова в своих объятиях. И если Принцессе суждено пасть, не узнав счастья, она сгорающей звездой рухнет именно в него. А горы казались спинами неизвестных существ, плывущих на запад - туда, куда людям не было дороги, туда, где бы она могла бы найти покой.
  
   Пеония, ищущая взглядом бога, рванула было вперед, чтобы задаться по сценарию вопросами, но Береника удержала ее за руку. Все потрясенно умолкли, понимая, что сейчас что-то совершится. Актеры замерли деревянными марионетками, чьи хозяева опустили на секунду ниточки. Взгляд Береники, наконец, прояснился, и она видела вокруг себя усталых и одиноких людей - принц сгибался под тяжестью доспехов, звезды задыхались в корсетах и в гриме.
  
   - Прости меня, - Береника сжала руку своей соперницы, и та взглянула на нее, одержимая в своих поисках и жажде, - но теперь нам не по пути.
  
   Зал и сцена выдохнули в едином порыве, услышав эти слова.
  
   Береника отпустила потрясенную Пеонию и подошла к авансцене, откуда заглянула в бездну, полную глаз и растерянности. Сотни людей взирали на нее с любовью и ненавистью, и только мраморные глаза Бассарея оставались равнодушными, но его слепая, пьяная улыбка подбадривала. Береника не знала ничего лучше этого вида, и, казалось, закрой она глаза, она сумеет его нарисовать с точностью до каждой завитушки, и она смотрела с нежной любовью, ведь это всё, что у нее было, и все, в чем заключалась ее жизнь и окружающий мир. А еще в груди теснилась страшная грусть - это последний раз, когда она видит зрителей, принимает их чувства и отдает свои им, последний раз она стоит на сцене и в последний раз она смотрит в зал. Больше такого никогда не будет. И ей действительно благоволил бог, если она могла стоять здесь все эти годы. Что будет дальше? Она не знает, но больше в ее жизни не будет ни театра, ни спектаклей.
  
   - Кажется, уже сотни лет прошли за стенами башни, а я и не заметила, пока смотрела на звезды, пока искала в них свое счастье, - голос Береники звучал мягко, навевая мысли о летней ночи, и все вдруг поняли, почему когда-то она стала примой и всеобщей любимицей, - разве я могу сказать, что была несчастна? Нет, в этой башне я и знала разве что счастье, да, теперь я смотрю новыми глазами. И если быть счастливой - значит отнимать счастье у других, то я предпочту остаться несчастливой до конца своих дней, в расплату за прекрасные дни. Все имеет цену, и только человек может осознать всю цепочку, пока животное подчинено инстинктам. Думаю, ничего не осталось, что я могла бы сделать и что бы могла оставить другим. Послушайте, жизнь омывает меня, и я отправляюсь к зловещему горизонту, где не буду вправе решать, кому оставить счастье, а кому отдать страдания. Вот мое решение - эта башня станет точкой, от которой прочерчивают линию, и куда она пойдет - на небо ли, к звездам, на землю ли, к могилам, я не знаю, но пусть меня рассудят по моим поступкам. А я ухожу, ухожу навсегда, открываю окно к западному горизонту и бросаюсь в море.
  
   Тяжелое, страшное молчание было ей ответом, но она обернулась к Пеонии и сказала:
  
   - И тебе, сестра, я оставляю счастье, распорядись им правильно, и тебе, Бассарей, я оставляю часть своей красоты, что недолговечна и увядает как подснежник летом.
  
   Зрители в едином порыве поднялись со своих мест, не отрывая глаз от Береники, которую видели теперь в последний раз. Смотрели, как одна из звездочек распустила волосы, вытащив золотые шпильки, и отрезала прекрасные пряди чуть выше лопаток. Смотрели, как Береника укладывает пряди на свой престол, будто это был жертвенный алтарь. Смотрели в благоговейном ужасе, словно на их глазах ожил мертвец. А так оно и было, никто еще на сцене не объявлял, что отправляется в объятия своей смерти, и в сердцах все присутствующих поселилось ужасающее и тошнотворное чувство, все искали слова, чтобы облечь его в форму, но никто не находил нужных. На их глазах человек умирал - и это было правильно и неправильно одновременно, все они ждали своей смерти, но всеми силами оттягивали день, когда они возьмут ее за руку и отправятся в дальний путь. "Вот оно!", подумал кто-то, "просто к нам заглянула смерть! В этих благословенных землях она страшный гость, и никакая маска не придаст ей шарма".
  
   - Теперь я могу уйти. Ничего не осталось, но послушай, - Береника обернулась к безмолвной, как мраморная статуя, Пеонии, - когда я выпрыгну из нашей башни, ты все же не ищи меня на земле, ты посмотри на небеса - может быть там, у горизонта, будет улыбаться тебе мое созвездие, и даже если оно крохотное и из трех звезд, оно будет для тебя.
  
   И Береника поднялась, взметнула синей, как море, юбкой и последним взглядом проводила великолепный зал, рубиново-золотой и уже навсегда чужой, и Бассарея, безмятежно улыбающегося пустым взглядом, и зрителей, напряженные как натянутая тетива охотничьего лука, впрочем, поздно - они уже чувствовали, что она выстрелила первой, и скоро их постигнет разрывающая на части стрела, и замерших преемниц, Оттилию и Майю, и усталых актеров, и блеклых звездочек. И последним взглядом проводила Пеонию, бледную, страшную, будто она сама Смерть, но с глазами стеклянными, и когда они лопнут, на землю прольются реки. И Береника ушла прежде, чем ей было дозволено это увидеть.
  
   Тихий вздох проскользил по залу. И Пеония рухнула, будто срубленное деревце, видя, как голубые небеса сменяются на черную синеву. Береника - ее величайшая соперница, с той, с которой она сражалась с первого же дня, как они вышли на одну сцену, но никогда, Пеония клялась всем, они не испытывали друг к другу ненависти. Они признавали друг друга - вот что было главным. Пеония всегда презирала актрис, готовых раствориться в ненависти друг к другу и строившим козни, она считала их жалкими и слабыми, боявшихся сойтись в сражении и прибегавших к низменным способам. Пеония лелеяла Беренику, потому что та была ее дуэлянткой, единственной, кто мог противостоять ей, мастерски парируя все уколы и нанося великолепные выпады. Они всегда были вместе - но не любили, но не ненавидели, и Пеония привыкла, что они как двойные звезды, связанные стальными путами. И теперь уже поздно - позади бездна, уже поздно признавать и говорить, что между ними давно - золотые узы, что-то большее, чем тщательно соблюдаемый нейтралитет. Что-то, что могло бы в другой жизни быть сцепленными руками и морским бризом.
  
   А потом Пеония поднялась, выпуская из души всё киноварно-золотое, весь облик давней шутовки - веселой комедиантки, бьющейся в рыданиях.
  
   Многим позже Береника срежет еще одну прядь, перевяжет шнурком и спрячет в медальон. Подарит его Пеонии, которая в своем упрямстве так и не скажет ничего, даже банальное и избитое "не уходи". Но, конечно, она была гордой, обозленной, и с лютой надменностью приняла подарок. Не вышла проводить, когда Береника отправилась в последний путь; она почитала себя обманутой и не видела больше смысла обременять себя ее вниманием. Жалела ли она теперь, что так и не посмотрела ей вслед, когда она отплывала в сторону западного горизонта, откуда никто не возвращался?..
  
   Пеония, хоть и носила ее медальон, недолго царствовала безраздельно Дворцовыми театрами - она одержала вслед за последним спектаклем еще одну победу, но все кроме нее понимали, что это последняя победа, вырванная ослабевшим хищником, на следующий год он больше не сможет охотиться. Она правила жадно и громко, требуя, чтобы все позабыли о Беренике, только она - узурпаторша и гневная королева - имеет право быть. Где-то все-таки в ее киноварно-золотой душе жило понимание, что без своей опоры и своей соперницы она не сможет выжить. Два великих существа сходились в битве, и эта схватка войдет во фрагийские предания, но ни одна из них не войдет туда в одиночку, вся их великая историчность была заключена в их паре.
  
   На второй год Пеония была сокрушена Оттилией, которой никто не нужен был, она одна в паре своим талантом составляла отравленную стрелу. Тогда душа Пеонии окрасилась в сиренево-голубой цвет, потонула в темно-синих оттенках моря.
  
   Ее душа теперь совсем как гробница бога, расписанная розмариновыми цветами. И если раньше она взирала на море с белокаменных террас, то теперь гуляла по дикому берегу в простой одежде, позволяя морю ласкать ее босые ноги. Если раньше ее апартаменты украшали розы, лилии и пионы, да и сама она была цветущим пионом Дворцовых Театров, то теперь она знает только дикую красоту - розмарин, лаванду да асфодель. Да что там, даже прекраснейший из всех театров - Золотой театр - сменился на корабль дураков под названием "Театр Интермедий или Театрократия". И ведут они его вместе с Оттилией - это тоже смешно.
  
   Итак, вся ее жизнь стала сплошной трагикомедией. Теперь она знала, как растет виноград, как делают вино, как собирают лаванду, изготавливают эфирные масла, когда отправляются рыбацкие лодочки. Она знала теперь многое, совсем ей не нужное.
  
   Теперь Пеонию зовут Розмарин. Теперь она воплощение печали, ее жизнь разбита, она пыталась бежать за Максентией, пыталась найти Бассарея и никогда не испытывала такой ненависти, отчаяния и беспомощности.
  
   И вот теперь Розмарин, потеряв свою киноварно-золотую душу, думает, что ей все же повезло. Ныне она не актриса, она бассарида - воплощение безумия. Она снова дика и свободна, весь мир - снова ее сцена, где она может играть все, что ей вздумается. Теперь у нее нет ничего, кроме таких же дураков и неудачников как она, кроме души - синей и сиреневой. Даже медальон с волосами Береники она выбросила в море, ох, она бы точно сказала со свойственной ей мягкостью, что они непременно встретятся. И может быть, она даже ждет ее где-то на берегу, скрытом западным горизонтом.
  
   Все-таки, временами Розмарин не хватало аромата черной смородины, напоминающего о роскоши и великих дуэлях.
  
   Солнце укорачивало тени, и скоро его лучи просочатся в тенистую гробницу. Бутылка апельсинового ликера уже давно опустела, и Розмарин временами чудилось, что за кипарисами прячется фиевис и корчит ей рожицы. Она, конечно, запустила бы в другой раз в него бутылкой, но, может быть, это Бассарей Онирос наслал на нее видение, устав от ее горестей и воспоминаний. В конце концов, он когда-то пришел сюда, чтобы забыться вечным сном.
  
   Она поднялась, сорвала веточку розмарина и положила ее на мраморную плиту в качестве подношения. Ведь это Бассарей дал ей имя - он дал ей все и забрал все. А потом отправилась вниз по холму.
  
   Море так и искрилось. Розмарин считала, что уже сама она - морская обитательница, она выкинула медальон и вместо него носит морского дьявола. А еще пытается на корабле дураков найти правильное течение.
  
   Ветер нырял в гущу дикотравья, и цветы взволновано шептались, а на небе ни облачка, они все уплыли за западный горизонт. К Беренике.
  
   Я все еще жива. И пусть иногда ночи заканчиваются в слезах.
  
   Розмарин все-таки порой жалела, что выкинула медальон в море, но оно было синим до черноты. А когда эта черная синева разливается на небесах, над самым горизонтом загораются три звезды.
  
  
  
  
  [1] Когда ты уходишь, остается лишь черная синева
  
  
  [2] Высочайшая вершина Звездных гор, единственного горного хребта на острове
  
  [3] Алиады - божественные спутницы Бассарея. Фиады - защитницы бога, бассариды - смертные почитательницы, следовавшие за ним по лесам и пребывавшие в безумии и опьянении. Сатуры - мифические уродливые существа, покровители вина.
  
  [4] Серемо - мифические существа, жившие на берегу моря, обладавшие прекрасным голосом и лицом.
  
  [5] Фиевисы - мифические прожорливые существа
  
  [6] Сплав золота и серебра
  
  [7] Берилл с примесью марганца. Окрашен в различные оттенки розового
   [8] Берилл бледно-голубой окраски
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"