Сорино : другие произведения.

Розы Сабарота. часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Глава ЧЕТВЕРТАЯ)

  Проект Антиготика
  
  
  
  Глава 4.
  
  
  
  "Розы Сабарота"
  
  
  
  -Роза для мертвого поэта-
  
  На мягких атласных её лепестках,
  На тонких прожилках кожи её,
  Острой иглою сверкает слеза,
  Тумана слеза... Ведь роза умрёт.
  
  Ей стебель подрежет чья-то рука,
  И бросит на черно-блестящий гранит.
  Безмолвно умрёт на могиле она,
  Поэта, который был всеми забыт.
  
  А золото солнца блестит на воде,
  А ветер печальную песню поёт...
  И точками света по чистой росе,
  В розовый рай с поэтом уйдёт.
  Она...
  Роза.
  (Дакота)
  
  
  
  В молочно-золотистом луче солнца из большого окна показались две руки. Солнечный блеск стекал по белому шелку рубашки волнами, слепящими глаз, мерцающими полосками стекал вниз, оттеняя серыми линиями гибкие строчки швов. Тонкие бледные пальцы держали бардовую розу на фоне белых оконных штор, волновавшихся на ветру.
  Роза. Тяжелый бардовый бутон на темно-зеленом стебле с парой коричневых шипов. Она.
  Тонкие пальцы приласкали шелковистые лепестки, самыми кончиками, по золоченому свечению на закругленных краешках лепестков. Светящиеся ободки драгоценного света мигали и словно просили еще ласки.
  Еще, еще, пожалуйста...
  Пальцы неторопливо играли с нервической истомой умиравшей розы, то сжимая её крепко-крепко, то отпуская..., вдруг..., - разжавшись и почти обронив на пол бутон, сочившийся сладостью. Точки бриллиантового света сверкали под тонкими пальцами. Они то, вспыхивали миниатюрными взрывами солнечного блеска, то затухали, остывая до сиреневого угасающего мерцания. Иглы света пытались ранить бледную кожу пальцев, но они, словно почувствовав опасность, поднимались и лишь скользили тонким узором папиллярного рисунка над переливавшимися остриями лучей.
  Щелчок дверного замка. На белую прозрачность штор упала резкая тень.
  -Ты?.. Что ты делаешь в моём кабинете?
  Пальцы конвульсивно сжали бутон. Сжали его так сильно, что казалось, он вот-вот закричит от боли тонким отчаянным голоском.
  -Не знаю... Я ничего не знаю, Мессере... Ничего не понимаю...
  -Ты сорвал розу? - звук шагов по ковру, шорох сквозняка, пролиставшего страницы старинной книги на столе, шепот воздушной шторы. - Дакота, тебе нельзя даже просто прикасаться к ним. На тебе же лица нет. И к тому же... Я предупреждал тебя, Дакота. Я даже приходил за тобой и просил вернуться... Так, что же ты хочешь от меня в этот раз?
  То ли тень, то ли отражение промелькнуло по чистому стеклу на дверцах книжных шкафов. Черные глубокие глаза Дакоты следили за движением тени. Тонкие бледные пальцы крепче и крепче сжимали бутон. Крепче и крепче...
  -Мессере, что мне делать? Как мне дальше жить с этим, Мессере? - шепот на грани крика срывающего горло.
  Движение в изысканном пространстве кабинета: мимо шкафов, мимо старинного глобуса с золотыми полосами меридианов и бриллиантовым отблеском полюсов. Движение прозрачной тени по карте Сабарота, по креслам с кружевными накидками на спинках, по толстому прямоугольнику стекла на столе.
  Тень руки.
  Рука появилась над столом и застыла. Белая манжета, золотой квадратик запонки с инициалами "S R".
  Пальцы этой руки легонько откинули крышку плоской шкатулки из слоновой кости, достали из неё белую папиросу, и мизинец захлопнул крышечку, задвинув миниатюрный замочек на ней.
  -Ты совсем измял розу, Дакота.
  -Что? - тонкие бледные пальцы разжались и выронили скомканный ворох кроваво-красных лепестков на ковер. Лепестки плавно сыпались на него, проливались, словно кроваво-красные хлопья, распространяя сладкий запах роз. Запах слёз...
  -Запах слёз... Ведь это ваши слова, Мессере? Слова о том, что розы пахнут слезами...
  -Это всего лишь старое стихотворение, Дакота. Старое стихотворение из давно всеми забытого сборника. Поэтический образ, не более того.
  -Не всеми, Мессере, не всеми забытого..., прошлого. Я помню все ваши старые стихи наизусть. Они ласкают и ранят моё сердце. Ласкают и ранят... Мне так больно, Мессере... Так больно!
  Поскрипывание кресла, в руке Мессере появилась хрустальная зажигалка с серебряным ободом. Огонёк. Петелька ароматного дыма...
  -Розы отравляют твою ангельскую кровь. Розы пьянят и делают тебя безумным, Дакота.
  -Помогите, Мессере, - шепот, шепот, шепот... - Да, я схожу с ума... Помогите мне, пожалуйста!
  Край глаза Мессере над круглыми стёклами очков сиреневого цвета. Секунда изучающего взгляда. И он снова скрылся за спинкой кресла. Рядом с первой петелькой дыма, уже потянувшейся тонкой полоской к окну, появились вторая и третья.
  -Ты прекрасно знаешь, что я могу сделать. И давно сделал бы, но... Ты, помнится, взял с меня слово, чтобы я ни вмешивался в твою жизнь.
  -Мессере...
  -Своё слово я держу, не смотря ни на что. И ты прекрасно знаешь это. Так, что же ты хочешь от меня в этот раз, Дакота? Я не буду разгадывать загадки твоего сердца. Ты задал ему слишком много загадок. Слишком много.
  -Мессере... - тонкие бледные руки закрыли лицо. Шепот, шепот, шепот... - Я не знал, что от любви так больно сердцу! Я ждал радости, но в нем поселилась седая печаль.
  -Еще одна строчка из старого стихотворения, которое я придумал сидя в этом кресле, напротив этого окна... Вот только позади меня стоял не юный белокурый ангел с таким необычным именем Дакота. Позади меня стояла юная девушка с красными, как кровь, глазами. Она тоже спрашивала, точно как ты сейчас, "Что мне делать, Мессере? Что мне делать?"
  Черные глаза смотрели на спинку кресла, на завитки дыма, белые в солнечном луче, на локоть, лежавший на лакированном подлокотнике красного дерева...
  -Что вы ответили ей, Мессере?
  Тихая усмешка.
  -Мой ответ обескуражил её и... Ты, всё-таки, хочешь знать? - рука, белая манжета, сверкнувшая точка запонки, чистая хрустальная пепельница. Тонкий палец сбил пепел с папиросы. Петелька дыма. - Мой ответ привел её в зеркальную бездну Битакона, в конце концов. Ты всё еще хочешь его узнать?
  -Да.
  -Ну, что же..., если ты хочешь знать... - рука над столом. Рука, вкрутившая недокуренную папиросу в чистую хрустальную пепельницу. - Я сказал ей...
  
  
  
  1. Переполох с переездом.
  
  Инга открыла глаза и прошептала
  "Что же вы сказали ему, Мессере?.. Вопрос, который мучает меня уже сорок лет. Что вы ответили Дакоте?!.. Я сидела под окном на улице, скорчившись в клумбе сабаротских роз и стараясь даже не дышать, чтобы остаться незамеченной. Мне очень было нужно услышать ваш разговор. Но самого главного, я так и не услышала... Ветер... Ветер зашумел в кронах старых кленов в большой аллее. Ах, Мессере..."
  Инга вздохнула и окинула взглядом свое отражение в большом напольном зеркале. Провела руками по талии, (не по остаткам былой роскоши, друзья мои и милые подруги, но именно по талии!), похлопала по животу и, состроив себе наистрожайшую гримасу, прошептала: "А вот этому - бой!". Платье вполне себе приличное для дамы моего возраста, золотистое в серую полоску, прическа тоже соответствует статусу известной писательницы, маникюр очень не дурён... Что еще? Она отступила на шаг назад, придирчиво рассматривая свое отражение... Всё-таки чего-то не хватает... Самой малости... Что же это?
  Инга потянулась рукой в сторону, за границу отражения, и взяла из пепельницы дымившуюся сигарету в длинном черном мундштуке. Легким постукиванием пальца стряхнула пепел и, сделав затяжку, выдохнула струйку дыма на свое отражение. А не хватает мне, други и подруги, молодости. Точнее сказать, я имею излишек возраста, который не скрыть никакими ухищрениями. Печально. Ах, как печально.
  Пятьдесят три это не шутки вам. Это, что называется, привет, привет тебе старушка.
  Или старушка с приветом. Инга хихикнула.
  Я, конечно, еще поборюсь за свое право называться женщиной. Но результат, всё-таки, на лицо. Отчетливо. Морщин нет, но, но, но... Она провела пальцами по подбородку, похлопала по нему легонько, морщась от звука шлепков, (как по говяжьей туше в мясной лавке), затем оттянула нижнее веко правого глаза и пробубнила "бее". Страшненькая тётка пятидесяти трёх годиков, однако. Если мне написать о своем старении повесть, применив весь свой хваленый описательный талант, то, возможно, эта книжка станет причиной целой волны самоубийств женщин глубоко-среднего возраста. Или одна из них прирежет меня длинным ножом на пороге собственного дома ночью. И прошепчет в мое искаженное агонией лицо "Вот тебе, ведьма, за всех нас!".
  В дверь комнаты для переодеваний постучали. Инга скосила глаза в ее сторону и нахмурилась. Чертов летний переезд на дачу... Кто там еще? Что там еще? Я ведь со всем блестяще справилась, не смотря на молчаливый саботаж со стороны секретарши, которую приходилось выискивать и ловить по чуланам и кладовкам. Маленькая лентяйка плачет всё утро и просит оставить ее дома. Видите ли, она не хочет на дачу. Она к городу привыкла... Снова стук. Инга вздохнула и, сделав еще затяжку, всё-таки, ответила.
  -Да?!
  -Госпожа Инга, это я!
  Инга закатила глаза. Деревенщина же ты, Мари. Ах, какая же ты деревенщина, не смотря на прекрасное образование!
  -Можно войти, госпожа Инга?
  -Заходи, - Инга затушила сигарету в пепельнице и повернулась к двери. Строгие глаза. Не испепеляющий, но точно пронизывающий взгляд. Пусть боится. Пусть-пусть.
  Дверь приоткрылась, и в щели сначала появился край хорошенькой, (и молоденькой, увы), мордашки. Затем тоненькие пальцы взялись за дверь и приоткрыли её еще на несколько сантиметров.
  -Вы здесь, госпожа Инга?
  -Нет, я уже на небесах!
  В щели блеснул как всегда удивленно-испуганный глаз Мари, (по поводу и без повода испуганный, черт возьми!), она сглотнула и прошептала:
  -Как на небесах?
  Инга вздохнула и принялась выковыривать из белой картонной коробочки новую тонкую сигарету. Нет, с ней нельзя шутить. Её нельзя ругать. Голос повышать тоже нельзя... Она, существо совершенно не приспособленное к жизни в приличном доме. Она будет топтаться возле дверной щели полдня. Ну, нельзя же быть такой нерешительной, честное слово!
  -Зайди в комнату, Мари, и закрой за собой дверь, - сказала Инга четко и спокойно. И подумать только, в этом деревенском чуде скрывается могучий редакторский талант. То, как она правит мои тексты, то, как корректно и точно делает это, - предмет моего почти мистического восхищения. Впервые за тридцать лет моей писательской карьеры издатели только руками разводят и просят отдать им это чудо, (но особенно злятся старухи эротоманки из нашего милого писательского клуба, "рухлядь и развалины", хи-хи-хи). Как же! Так я вам и отдала!
  Мари исполнила приказание и зашла в комнату. Щелкнул замок. Инга, наконец, извлекла сигарету из коробки и начала вкручивать её в мундштук.
  -Если ты снова примешься ныть о том, чтобы остаться в городе, то даже не надейся. Ты нужна мне в Кронвалеме. Нужна и всё тут.
  -Я... Нет... Я по другому поводу... Я перебирала ваши старые черновики, как вы просили, в синей папке и... И нашла вот это... Посмотрите.
  Инга чиркнула спичкой и прикурила. Дымок. Закрытые глаза. (Кофе бы глоток)
  -Что там?
  -Рисунок. Старинный видать.
  Инга поморщилась, словно откусила кусочек шоколада, а он оказался соленым. Старинный видать... Деревня... Как там называется ее деревня?
  -Оставь на столе и иди... Иди, переоденься в дорогу, наконец!
  -Но, госпожа Инга...
  -Не спорьте со мной, барышня. Через полчаса мы выезжаем в Кронвалем. И знай, что если понадобиться заковать тебя в кандалы, затем приковать к паромобилю и силой волочить по улицам Сабарота, то я сделаю это, и глазом не моргнув.
  Тихий-тихий жалобный всхлип в ответ. Шаги. Шорох бумажного листа на полировке стола и удаляющиеся шаги. Инга скосила глаза на стол. И, правда, рисунок. Затем глянула на закрывшуюся дверь... Может быть, оставить ее в городе? Вон ведь как тоскует... Для нее город воплощение мечты, которую я собираюсь испортить. Не любит она тихие деревеньки так, как их люблю я. Разные ассоциации у нас видимо...
  Инга подошла к столику и взяла рисунок.
  Для меня деревенька это поместье Мессере - Рохарим. Уютный белый домик с окнами, отражавшими оранжевый закат. Это пыльная, раскаленная дорога на железный город Гаргарон сразу за низким заборчиком, возле которого были высажены белые пионы. Это узкая витиеватая дорожка из красных камней вокруг домика. Тенистая кленовая аллея с чугунными скамейками по бокам. Аллея...
  Инга закрыла глаза и улыбнулась теплым воспоминаниям. Аллея Рохарима... Её асфальтовая дорожка, усыпанная резными кленовыми листьями, упиралась в маленький квадратный пруд, на зеркальной глади которого плавно покачивались роскошные белые лилии. В этом пруду даже днём отражались звезды. А небо... А небо было удивительным в отражении - гулкая хрустальная синева.
  И еще... Точнее, самое главное, - это большое и всегда открытое окно на южной стороне домика, в котором шальной ветерок частенько трепал белые занавески и надувал их, как паруса. Окно кабинета Мессере. Я запомнила его именно таким. Золотистые отблески прыгающих солнечных лучей на прозрачных стёклах, таких чистых, что казалась, в тонких деревянных рамах - нет их совсем. Только мельтешение света, заключенное в белые контуры рамок. Да, именно так. Ползающие серые тени кленов, солнечные зайчики, волнующиеся занавеси и красные розы в клумбе под окном.
  Мессерер, Мессере, Мессерино... Вниз по щеке скатилась одна слезинка с точкой света внутри..., но Инга улыбалась.
  Она посмотрела на рисунок.
  Рохарим для неё был немыслим без Мессере и без рори.
  Их было восемь в Рохариме. Восемь ангелов рори. Год, проведенный вместе с ними, вместе с Мессерино, - это то ради чего можно было претерпеть любые муки и даже умереть. Никогда после, (что уже там говорить про "до"), она не чувствовала себя остро необходимой кому-то. Настолько остро, что ее отсутствие могло причинить физическую боль. Они были нужны друг другу и, самое главное, все они были жизненно нужны Мессере. Все они...
  Дакота, Вем, Рина, Акира, Апар, Ойна, Дэн и... Инга.
  Она посмотрела в правый нижний угол рисунка на свободный росчерк подписи. Такой знакомый росчерк.
  Сим Роххи.
  -Мессере, - прошептала Инга и коснулась пальцами карандашной подписи. - Вы всё-таки напомнили о себе маленькой задире Инге... Ваш рисунок, ваша рука... Ваш стиль, который я пыталась копировать всю свою жизнь. Ваша солнечная эпитомия... В этом весь вы, в этой расстановке, в свете на волосах и в точках солнца в глазах... Первый конечно Дакота.
  Палец коснулся первой фигурки на рисунке. То был высокий юноша в белой рубашке выпущенной поверх черных брюк и расстёгнутой до пояса. Его светлые волнистые волосы, собранные на затылке в свободную косу, спускались тонкими колечками на лоб. Одна рука в кармане, в другой руке его любимая роза, - алый роскошный цветок. Утонченные черты лица, одна бровь чуть приподнята, словно в легком недоумении... Как точно вы изобразили его, Мессерино! Да, он был таким, мой Дакота. Красивым, благородным и... И... И таким несчастным.
  -Дакота, - прошептала Инга. - Моя тайная любовь. Я даже не смела надеяться... Несчастный рори с разбитым сердцем. Благороднейший из рори.
  Палец сдвинулся вправо. Вем. Черноволосый, гордый, добрый... Почему так, Мессерино? Почему в таком порядке?
  В его глазах видна сила добра. Он был очень силен. Невероятно силен!.. Но именно он поставил Дакоту перед выбором, который погубил его. Ты виноват в смерти Дакоты. Ты виноват, Вем! Ты!
  Рина.
  Глаза Инги стали теплыми. Рина. Если бы не ты в тот день, в последний его день... Если бы не ты! Если бы не твои глаза, в которых была жалость и..., - ни тени осуждения! Возможно, сейчас я не рассматривала бы этот рисунок со слезами умиления на глазах. Возможно, я была бы уже сорок лет как мертва. Палец коснулся изображения тонкой девушки в простеньком белом платье. Скромная, тихая, сильная. Истовая служительница Мессере. Она первая поняла тайный смысл веры Мессере, и смело ступила на тернистую дорогу, по которой тот шел.
  Теперь Акира. Инга чуть нахмурилась, но сразу улыбнулась. Акира, мой верный дружок. Я так и не поняла, Акира-тян, ты был влюблен в меня или мы просто были лучшими друзьями? Она провела пальцем по изображению сердитого подростка с ежиком коротких и черных, как смоль, волос. Драчун, невероятный спорщик и отчаянный воин рори. Обожаю тебя, Акира.
  Апар. Круглолицый увалень с темными глазами. Молчун, вечно пропадавший на нашей уютной кухоньке. Медлительный Апар... Однажды я видела его драку с ангелом Симсабаса. И откуда что берется? Глаза инфантильного Апара горели таким огнем, и бился он так жестоко, что я две ночи не могла заснуть под впечатлением крови, впервые увиденной мной. И всё-таки ты стал на сторону Вема в тот день... Ты тоже виновен в смерти Дакоты!
  Дэн и Ойна, белокурые ангелы с пистолетами наперевес. Я так и не смогла понять, кто вы такие и откуда пришли. Милые малыши, предмет наших с Риной заботы и обожания. Особенно же проказник Дэн. Ты утешал меня в ту ночь, и мне показалось на мгновение, что твоими глазами на меня смотрел кто-то другой. Кто-то страшный и очень старый. Очень-очень...
  Тот день... Тот первый день был удивительной загадкой, которую мне задал Мессерино, случайно застав меня одну в гостиной. Он подошел к столу, налил в стакан холодной воды из запотевшего хрустального кувшина, поднял его и, вдруг..., заметил меня, одиноко сидевшую в большом кресле. Маленькую девочку с острыми косичками, забравшуюся в кресло с ногами. Хмыкнув, Мессерино, выпил воду, поставил стакан обратно на серебряный поднос и поманил меня пальцем к себе.
  -Почему ты одна? - спросил Мессерино у маленькой испуганной девочки, которая делала вид, что ничего не боится и просто пребывает в гордом и непокоренном одиночестве.
  -Я так хочу, - ответила она с дерзинкой в голосе. Но к Мессере всё-таки подошла.
  -Понятно, - кивнул Мессере. - Кажется, утром я не видел тебя на уроке эпитомии или я ошибаюсь?
  -Не ошибаетесь! - с вызовом ответила девочка. - Вы человек, а я ангел! Чему вы сможете научить меня?
  -Однако, слово эпитомия тебе не знакомо, могу поспорить, - хитро прищурился Мессере Роххи. - И остальные дети не ленятся приходить на мои уроки. Не смотря на то, что они тоже ангелы.
  Инга изобразила губками "фи".
  -Я не в ответе за то, что делают или не делают другие, так называемые, ангелы.
  -Так называемые? - ироничный взлет брови. - Ты очень самоуверенная девочка, Инга. И очень независимый маленький человечек. Вот только... Дети, (даже дети-ангелы), совсем не любят, когда их так открыто игнорируют. Возможно, они считают, что вправе так же поступать с тобой.
  -Это еще одно доказательство их человеческого происхождения!
  -Ого, какое взрослое суждение! - казалось, искренне удивился Мессере. - Сколько тебе лет, дитя?
  Инга насупилась и опустила голову. Этот, простейший на первый взгляд, вопрос привел ее в замешательство.
  -Мне двенадцать лет, - почему-то прошептала Инга. Она и сама не поняла, почему прошептала, и почему ей стало невыносимо стыдно. Так стыдно, что её бледные щечки покрылись горячечным румянцем.
  Но в следующее мгновение произошло то, чего она никак не ожидала от взрослого, (даже от такого на первый взгляд доброго взрослого, как учитель Роххи). Мессерер Сим Роххи наклонился к ней и ласково погладил по голове... Инга удивленно и робко посмотрела вверх и встретилась с его глазами. С глазами, из которых лучился золотой свет.
  -Мессере, - совсем уже тихо прошептала она. - Мессере? - в слове, которое она повторяла и повторяла шепотом, был вопрос мучавший ее так давно. Вопрос, который мешал Инге жить последнюю сотню лет... А она солгала ему... Солгала! Она сказала, что ей всего-то двенадцать лет! Стыдно! Стыдно! - Мессере...
  Он протянул ей свою руку.
  -Возьми меня за руку.
  Детская ладошка, сначала робко дотронулась до большой ладони учителя, затем, преодолев нерешительность, все-таки легла в неё. Сильные пальцы Мессере крепко, но не больно, сжали ее ладонь.
  -Всё дело в доверии, Инга. Верь мне. Верь всегда. Верь каждую секунду. Верь только в меня, до тех пор, до той минуты, когда почувствуешь, что сама сможешь выбирать свою веру. А пока, - он улыбнулся ей и подмигнул. - А пока отдай мне все свои камни и камушки. Позволь мне забрать их у тебя. По одному, не торопясь, - сначала те, которые тебе не нужны и от которых ты можешь избавиться легко. Потом те, что тяжелее и давят на твое сердце черной тяжестью. Я спрячу их в своем шкафу, и когда придет время, мы вместе откроем его дверь и тщательно переберем все, что лежало на твоем сердечке.
  -Я боюсь...
  -Верь в меня, Инга. Верь, как в бога. Всем сердцем, всей душой.
  -А вдруг обманете, Мессере?
  -Значит, прокляни меня и убей, - глаза Инги расширились, она задохнулась от испуга и восхищения. - Убить учителя предавшего своих учеников - благо. Он уже проклят и богом, и сатаной.
  Инга с ужасом смотрела на этого удивительного человека и начинала понимать, что все его слова - правда. Все его слова - всерьез. Без игры. Без обмана. В них было солнце, испепеляющее своим светом. В них была любовь до смерти. Да, он был готов умереть за свои ошибки перед учениками. Он жил своими учениками всей душой, растворяясь в них без остатка, забыв себя ради них. Но если...
  -А если я предам?..
  Он снова погладил ее по голове и легонько щелкнул по носу.
  -Каждому своё, малышка. Учитель, в каком-то смысле, подобен богу. Он созидает новое в сердцах и в умах своих учеников. Он живет только ради этого. Учитель жив, пока любим своими учениками... А ученики... Если настоящие они, то никогда и ни смотря ни на что, не бросят своего учителя. А если нет, значит, плох учитель. Всё просто, Инга. Всё по-честному. Всё или ничего.
  -Мне страшно...
  -Тебе страшно, пока не веришь и пока не понимаешь. Но как только тонкий солнечный лучик веры коснется твоей души, девочка, как только он коснётся твоего сердца закованного в холодное стекло... Твое сердце станет таким же горячим, как солнце. Оно ударит огненным лучом и разобьет стекляшку, и ты увидишь мир, в котором мы живем, другими глазами. Точнее ты увидишь его своими настоящими глазами. Ведь на самом деле мы видим сердцем. Только умение ВИДЕТЬ СЕРДЦЕМ делает нас по-настоящему зрячими. Даже без глаз, но с сердцем умеющим видеть, ты сможешь внимательно рассмотреть много тайных вещей. В том числе и веру.
  -Веру во что?
  -Веру в бога. Веры нет только у тех, кто позволяет своему сердцу быть холодной стекляшкой.
  
  Мессере.
  Инга смотрела на свою тлеющую сигарету. Сизые завитки дыма поднимались вверх, переплетаясь в совершенно невозможные кружева, поднимаясь выше, выше, растворяясь в воздухе синеватым туманом. Пепел упал на идеально отполированный пол, Инга только грустно усмехнулась. Она снова посмотрела на рисунок Сима Роххи и, вздохнув, свернула его в трубочку.
  Как раз вовремя. В дверь постучали. И то была явно не рука Мари.
  Инга поправила и без того отлично сидевшее на ней платье, но всё-таки, окинув себя в зеркале последним взглядом, подошла к двери и открыла ее. На пороге стоял Ханс. Он удивленно хлопал своими рыжими ресницами и явно уже не знал что сказать. (Пытался подслушивать?)
  -Паромобиль готов?
  -Да, госпожа.
  -Вещи упакованы?
  -Лично всё грузил и раскладывал в багажнике.
  -Моя машинка?
  -Печатная машинка в салоне, как вы и приказывали.
  Инга уперла в него указательный палец и отодвинула в сторону.
  -И чего же мы ждем? Бери Мари в охапку и тащи в машину. Я скоро буду.
  -Она дерется, госпожа. Лучше уж вы сами.
  -Скажи ей, что это мой приказ, черт подери, и я начинаю злиться!
  -Эх, госпожа, это не девчонка, а чертенок в юбке...
  Инга нахмурила бровь. Ханс печально вздохнул и поплелся исполнять приказ. Бесполезно, бесполезно, думал он, только нервы растреплю, как старые тряпки. Справляться с Мари умела только Инга.
  
  Итак, весь дом госпожи Инги Ройс пребывал в движении, каковое имело место быть каждый год в конце мая. В последних числах пятого месяца, госпожа писательница, отбывала на свою дачу в местечко Кронвалем, что в сорока минутах езды от Сабарота по западной дороге. Летнюю дачную традицию, (которой, к слову сказать, заразилась вся Сабаротская богема), она ввела лет двадцать назад. И с тех пор следовала ей неуклонно, и, невзирая на все свои многочисленные заболевания. И даже если камни сыпались бы с неба, как говаривала она сама, то всё одно - 25 мая она отправилась бы на своем паромобиле на дачу в Кронвалем. Приготовления к отъезду начинались загодя, числа этак с двадцать первого. Но двадцать пятого всё-таки в доме госпожи Ройс царила суета и некоторая нервозность, нагнетаемые ней самой по причине совмещения несовместимых совершенно черт характера, а именно, требовательности к подчиненным и собственной абсолютнейшей безалаберности. Инга не желала забыть дома все свои черновики с набросками будущих романов, хотя за лето успевала разве что настрочить пару глав и только. Мари, её бессменная секретарша, с ног сбивалась в поисках мятых листочков исчерканных неразборчивым Ингиным почерком и каких-то замусоленных тетрадок с надписями на титульных листах "Бр. Вр. Гыгыр" или, например "Секс. Камни. О-го-го!". Всё это Инга называла "мои черновики", хотя, по мнению Мари, место всему этому писательскому хламу было разве что в камине. Инга принадлежала к той породе писателей, которые работали только "на волне". Черновики, как правило, сгорали в камине зимой.
  И, тем не менее, двадцать пятого числа, часов с семи утра, Инга поднимала весь дом вверх дном. Суетливо бегала по его многочисленным комнатам, пересматривала какие-то старые платья, пересчитывала свои шляпки, (коим было счету не сложить), заглядывала в какие-то шкатулки, примеряла драгоценности, листала книги, декламировала стихи нервическим голосом, пила кофе и курила одну сигарету за другой. Мари с потерянным видом бродила за ней из комнаты в комнату, подбирала книги, разбросанные тут и там, и скоро собрав целую горку, несла её в кабинет, придерживая подбородком, чтобы позже расставить в шкафах. Она собирала маленькие кофейные чашечки, которые Инга оставляла в самых разнообразных местах, от каминной полки до верхней ступени в чулан. Обнаружив госпожу в одной комнате, сразу же теряла её и обнаруживала там, где обнаружить не ожидала. Например, на кухне, где госпожа Ройс и ее любимая повариха Зельда, с видом двух ведьм готовящих адское зелье, смотрели в кастрюлю с бурлящим бульоном и приговаривали при этом - "Янтарин, видимо?", - "Окстись, госпожа, плоды таргаты, всего лишь!", - "А что же так блестит?", - "Так, таргата же, вот и блестит, как чистое золото!".
  Мари пробовала привлечь внимание Инги своим несчастным видом, но та только хмурилась и ворчала "Уйди с глаз моих, Мари. Рассвирепею же!"
  Не понимала она, не понимала... Мари вышла из кухни и побрела в кабинет Инги. Нет, не понимала Инга, какое же это тоскливое место - деревня! Я бежала из деревни сломя голову! Я образование получила в городе! Такое прекрасное образование и с таким трудом! Я ночами не спала, подрабатывая то гувернанткой, то сиделкой, то санитаркой в частной клинике Вулфенсона... И всё это ради чего, позвольте вас спросить? Ради того, чтобы потакать капризам стареющей писателессы? Ради того, чтобы вместо чинных прогулок по светленьким Сабаротским бульварам и вместо тайных взглядов на красивых кавалеров, сидеть в этом жутком огромном доме перед окном и слушать треньканье кузнечиков по вечерам? Ради этого, дамы и господа?! До чего же несправедлив этот мир к девушке, которой не посчастливилось родиться в семействе благородного происхождения!
  Уйду от тебя. Мари искоса оглянулась на дверь в кухню. Уйду.
  Не хочу я ездить каждое лето в эту чертову деревню! Я в городе быть хочу!
  Перед ней возник рыжий Ханс. Он смотрел на Мари с некоторой опаской, (помнил-помнил, негодяй, какую отменную пощечину я влепила ему в прошлый раз за распускание рук!), он переминался с ноги на ногу и явно хотел что-то сказать.
  -Ну? - наистрожайшим тоном, самым наистрожайшим. - Чего тебе?
  -Госпожа Инга... Приказали... Ну, это... Тебя... То есть вас, того... В машину.
  Мари приподняла тяжелый словарь в кожаном переплете и покачала им в воздухе.
  -А ну, как стукну тебя этим по башке?
  -Зачем? - попятился назад Ханс, не выпуская из поля видимости покачивающуюся книгу.
  -Не нравишься ты мне, вот поэтому и стукну!
  Ханс отступил на шаг и тяжело вздохнул.
  -Дикая ты... То есть вы, Мари. А еще и с образованием.
  -Давай-давай, топай в свою машину и забудь, что видел меня!
  Ханс, опустив плечи, так и поплелся к выходу. Это же просто фурия какая-то, а не девчонка!.. Он украдкой глянул назад и всё-таки улыбнулся. Но красивая, даже когда злится.
  Мари тем временем заглянула в шляпную комнату. Две служанки Кэт и Беки упаковывали роскошные и по большей части невероятно дорогие шляпы госпожи Инги в большие круглые коробки, предварительно завернув каждую в хрустящую пергаментную бумагу или в шелковый платок. Мари смотрела на луч солнца, пробившийся из-за неплотно прикрытой шторы. Он провел светящуюся золотую линию по вороху желтоватой бумаги, блеснул короткой волной по синим шелковым платкам и, мелькнув серой тенью качавшихся на ветру ветвей яблони за окном, посмотрел в упор на Мари. Она прищурилась и отступила назад.
  Солнце... Это то, за что она любила этот дом. В нем всегда было много солнца. Весь этот чудесный дом был распланирован так, чтобы солнечный свет, в самых разнообразных своих формах и проявлениях, присутствовал в каждой комнате, в каждом, даже самом незначительном, уголке или повороте. Инга говорила, что этот дом был построен по чертежам некоего Мессере...
  Постойте-ка... Мессере...
  Утром, когда она, по заданию госпожи, выкапывала синюю папку из недр старого письменного стола, которым Инга не пользовалась давно, (но распорядиться вынести его из кабинета так и не решилась); так вот из пыльных пожелтевших бумажно-тектонических пластов, она выкопала большой конверт. Старинный такой конверт, из тех, что имели хождение в Сабароте лет тридцать назад, а может и больше. Конверт из плотной синеватой бумаги, ставший на ощупь твердым и плоским, словно кусок тонкой фанеры. Долгие годы и десяток килограммов черновиков, папок, журналов и прочей ненужной макулатуры, надо полагать, сделали с ним тоже, что сделал бы многотонный паровой пресс за пару мгновений.
  На титульной стороне конверта имелась надпись... Послание? Какое-то имя?.. Мессере?.. Или вовсе не на титульной стороне? И куда же мы его засунули, конверт-то этот? Мы не придали ему какого-то особенного значения и преспокойно ткнули конверт в... В... В горку черновиков, что возвышалась на стуле и кренилась так, что казалось, даже от лёгкого дуновения сквозняка могла всё-таки завалиться на бок: рассыпаясь, растекаясь, шелестя пожелтевшими страницами по паркету.
  Мари решительно развернулась и направилась в кабинет Инги. Она шла и шептала "Свет, свет, свет... Почему мне кажется, что в конверте я найду еще один портрет? Потому лишь, что я нашла портрет в синей папке, словно именно его хотела увидеть госпожа, когда приказывала раскопать внутренности старого стола? Поэтому? Интересный групповой портрет. Восемь девочек и мальчиков... И крайняя в этом ряду, - девочка с острыми косичками, - была удивительно похожа на Ингу. Словно была её дочерью или внучкой... Но ведь у Инги нет детей? Нет ведь? Нет у неё никакой дочки, и тем более не может быть внучки...
  Да, портрет был удивительным! Что мне сразу же бросилось в глаза? Одежда, да? На детях была одежда, которую уже не помню когда носили. Старинный такой фасон... Хотя на мальчике, который стоял первым слева, была надета белая рубашка... Так, постой, причем здесь рубашка? Тоже старинная вещица, этакого благородного покроя с кружевными манжетами на рукавах... Ах, ах, Мари, ах, ах... Тебе приглянулся он сам по себе, - этот мальчик, - так ведь? Тонкий бледный юноша с горячечным румянцем и удивительным блеском в глазах! Ты рассматривала его так долго, так долго...
  Мари толкнула дверь кабинета, и, бросив последний настороженный взгляд назад в коридор, зашла в ветреную прохладу открытых окон и тихого треньканья хрустальной люстры. В мир солнца расплескавшегося по чистым стёклам и ползавших по паркету теней от липы, что возвышалась за окном.
  Кабинет Инги...
  Как же я люблю эту комнату!
  Она прислушалась, прильнув к двери. Тихо. Очень хорошо, что Кэт занята. Обычно она проявляла нездоровое любопытство ко всему, что делала в доме Мари. Она тоже деревенская девушка и ей совершенно не понятно, как такая же, как она, не просто умеет читать, но еще пишет сама и более того, что-то там делает с текстами госпожи. Мари хмыкнула и показала язык двери. "Клуша ты деревенская, Кэти" - прошептала она и подошла к столу.
  Итак, конверт... Она наклонилась к стопке старых тетрадок и блокнотов, провела пальцем по корешкам... Вот, кажется, он. Осторожно придержав шаткую горку, Мари аккуратно вынула конверт из неё. Точно, он!
  Конверт был подписан. Свободный размашистый почерк с красивыми завитушками на кончиках букв. Мари нахмурила бровь, прочитав вслух.
  
  "Инге. Моему светлому ангелочку.
  Здесь мой ответ на все твои вопросы. Прости, что запоздал с ответом и... Жаль, что ты не задала их мне лично, а написала в письме. Но в таком красивом, признаюсь, письме! Ох, как же давно мне ТАК не писали красивые влюблённые девочки! Я соскучился по влюблённой романтике. Честно-честно.
  Мессерино ни в чем не виноват, моя милая Инга. Он пытался предложить мне свою помощь, но я отверг её. Прости, что не оправдал твоих надежд.
  Прости и прощай.
  Твой Дакота"
  
  Дакота... Какое странное имя... Какое странное и красивое имя!
  Мари повернула конверт и попыталась ногтем отковырнуть задний клапан. У неё ничего не вышло, конечно же, только ноготь заболел. (Однако плотно же спрессовался конвертик!) Она взяла из деревянного стаканчика с карандашами и всякими писательскими приспособлениями ножик для бумаг и, аккуратно поддев краешек клапана, отогнула его и уже смело принялась отсоединять слипшиеся синеватые листы. Бумага поддавалась тонкому лезвию с легкостью, и вот уже через пару мгновений конверт был открыт.
  Ой, ой!
  Мари приподняла конверт к уху и легонько встряхнула его. Там, внутри него, что-то шевельнулось. Всего один лист бумаги. Всего один... Она вздохнула и посмотрела на дверь.
  Боюсь... Боюсь, боюсь, боюсь! Там внутри что-то страшное... Возможно, признание в убийстве? Ох, нет, не выдумывай, Мари. Ты ведь читала текст на конверте. И ты думаешь, что человек, который начинает письмо со слов "моему светлому ангелочку", способен кого-нибудь убить?
  -Выдумщица, - прошептала Мари своей тени на светлом паркете. - Начиталась страшных сказок Инги Ройс и теперь выдумываешь не хуже неё. Нет там ничего страшного... Там будет слезное письмо, написанное романтическим юношей, который, раз влюбившись и обжегшись, возомнил себя почти ветераном любовных войн. Там будет написано про муки любви и прочий романтический бред, свойственный юношам его возраста и положения. Вот!
  Откуда-то издали послышался сердитый голос Инги. Мари напряглась... Затем тихонько, на полусогнутых ногах, подкралась к окну и выглянула на полглаза, взявшись за подоконник свободной рукой. Инга была во дворе, как и предполагалось. Она размахивала рукой с мундштуком, как заправский полководец, командуя служанками, которые переносили в машину коробки со шляпами. Кэт совсем растерялась и со страху двинула в противоположную сторону. Мери застыла на месте, на всякий случай, и смотрела на Ингу испуганным глазом над роскошно-полосатой шляпной коробкой, которую поддерживала подбородком.
  -Кэт! Стоять! Куда направилась, соломенная голова?! Этак, ты все мои шляпы в пруду утопишь!
  Мари облегченно вздохнула и отошла от окна, уже смело выпрямившись во весь рост. Инга занята. И если Мари правильно изучила характер госпожи Ройс, то в ближайшие полчаса она будет терзать служанок, как злой фельдфебель на плацу, пока все коробки аккуратнейшим образом не перекочуют из дома в машину четким строевым шагом. Аккуратнейшим образом! И за исполнением сего она будет следить лично и неотрывно.
  Рядом с окном, по правую руку, стоял любимый круглый столик Инги, на котором в обычные дни возвышалась замысловатая конструкция печатной машинки, поблёскивая всеми своими колёсиками и рычажками. Сейчас столик пустовал, ибо машинка еще спозаранку была зачехлена Ингой собственноручно и сразу же перенесена Хансом в паромобиль.
  Печатная машинка... Романы... Чудесные плотные книжки в красивых переплетах.
  Мари мечтательно вздохнула.
  Неужели когда-нибудь я зайду в книжный магазинчик, что на улице "Трёх углов", пройдусь в дальнюю сторону, где на ореховых полочках стоят дамские романы и сказки, проведу пальцем по корешкам и выну из плотного ряда книгу, на которой будет написано мое имя?
  Это будет мой первый роман. Он побьет все рекорды по тиражам. О нем будут писать в газетах, и обсуждать в литературных клубах и кафе...
  Он будет называться... Постойте-ка... Как же будет называться мой первый роман?
  Ах, мечты, мечты...
  Однажды Мари попросила госпожу открыть ей секрет своего мастерства, (а заодно и популярности в читательских кругах). Ведь Мари мечтала... Её, мечты, мечты недостижимые... В ответ Инга глянула на Мари ироничными глазами, усмехнулась и показала на свой любимый круглый столик.
  "Солнце из окна - раз, этот столик - два, печатная машинка и мягкий стул - три, четыре. Вот и весь секрет моего писательского мастерства или того, что ты подразумеваешь под этим", - ответила Инга. - "Ну, возможно..., еще изредка чашка крепкого сладкого кофе и сигарета... Ах да, есть и еще кое-что..., мне очень важно наблюдать, как сизая струйка дыма вытягивается на сквозняке и уплывает в окно. Вот теперь точно всё"
  Лукавила Инга, конечно, лукавила, но... Мари провела рукой по гладкой полировке столика и улыбнулась. Её любимую книжку "Сказки старого Сабарота" Инга точно написала за ним и именно так, как и рассказывала, - со странным, зеркальным каким-то, выражением глаз. Вместе с первыми лучами солнца она садилась за работу, весь день часто-часто клацала клавишами машинки, пила кофе возле окна и курила свои ароматные сигаретки, вкрученные в длинный мундштук. Не придраться.
  "Кэти, детка, перестань даже пробовать думать. Твоя замечательная прическа становится вкривь и вкось, как только ты начинаешь напрягать свою чудесную головку. Детка, верь своей старой госпоже - мышление не твой конёк! Вот-вот, мягче-мягче, теперь ты снова похожа сама на себя. Молодчинка!"
  Мари мельком глянула на окно и села за круглый столик, придвинув ближе стул. Она положила конверт на светлую полировку, открыла его и осторожно вынула единственный лист бумаги. Удивление блеснуло в её глазах.
  "Я не ошиблась" - прошептала Мари.
  То было не письмо. То был рисунок. Точнее сказать - портрет.
  Он был нарисован простыми цветными карандашами, и краски поблекли от времени. Однако поблекли не настолько, чтобы цвета стали неразличимы. Они просто сделались чуть пригашенными. Чуть-чуть притертыми. Они придали этому портрету загадочности и мистической глубины.
  Свободные, но точные, линии. Четкие контуры и туманные тени.
  И солнце.
  Боже, кто же научил его рисовать солнце так, что его не видно, но оно буквально ощутимо в каждой линии?! Солнце присутствовало в рисунке, как сияние. Мари подумала, что если бы она открыла конверт ночью, то этот рисунок светился бы в сиреневой Сабаротской темноте, как лампочка.
  Удивительно!
  Но, кто же, кто же, изображен здесь?
  Глаза... Добрые и такие... И такие жестокие.
  Янтарные, как у волка, зрачки. Ох, мороз по коже!
  Мари подвинула рисунок в круг золотого луча бьющего из окна и убрала руки со стола.
  То был мужчина явно благородного происхождения, который сидел за письменным столом и смотрел на зрителя, (впрочем, мне, почему-то, кажется, что он так пристально смотрел на художника, да!). Тонкие черты лица, острые линии на скулах, завиток черных волос на бледном высоком лбу, одна бровь иронично приподнята вверх. И...
  И янтарные волчьи глаза. Гипнотические глаза. Красивые и пугающие.
  Он смотрел на художника поверх круглых очков с сиреневыми стеклами и словно чего-то ждал.
  Мари откинулась на спинку стула и вздохнула. Она посмотрела на золотые пятна солнца в стёклах окна, подняла взгляд выше на белую лепнину потолка, чтобы освободить свой разум и воображение от этого притягивающего роскошного портрета. Но... Скоро она не выдержала и снова приблизилась к рисунку, чтобы впитать в себя удивительный и прекрасный образ, нарисованный юношей с печальными глазами. Она почему-то сразу решила, что это и есть тот самый загадочный Мессере, о котором Инга рассказывает очень редко, коротко, и всегда с ностальгической печалью в голосе.
  Мессере. Мессерино.
  Оба этих слова точно подходили образу из рисунка. Точно подходили, как определение этому человеку с такой добротой, и с такой волчьей дикостью в глазах. Кто же он? Возможно... Он мудрый волшебник, повидавший на своем веку столько страшного человечьего и нечеловечьего, что глаза его сами собой сделались такими пугающими - волчьими?
  Вот, опять ты фантазируешь, Мари! Перестань сейчас же!
  И всё-таки. Кто же он? Почему этот портрет вложил в конверт Дакота и посчитал его ответом на все вопросы маленькой влюбленной девочки по имени Инга? Почему он не ответил Инге словами?
  -Это и есть эпитомия, - голос Инги над ухом, её рука на плече Мари. Пальцы сжимались всё крепче и крепче, Мари едва не вскрикнула от боли. - Мессере называл этот вид творчества эпитомией. Я так и не постигла ее, так и не поняла...
  Мари скосила глаза влево, на красивый Ингин профиль в солнечном луче. Она была задумчива и не собиралась ругать Мари за самоуправство с собственными вещами, (тем более с ТАКИМИ вещами из загадочного прошлого).
  -Эпитомия... Я не понимала тогда и не понимаю сейчас, как она работает... Это особенный вид магии. И её суть в том, чтобы так точно описать словами предмет, человека, или природное явление, чтобы оно появилось на эпитомаже в виде рисунка. Наверное, я слишком буквально понимала правила эпитомии и слишком точно описывала... Ах, как же я страдала от своего неумения! Я пыталась описывать какой-нибудь предмет так тщательно, не пропуская ни одной детали, ни одной линии и даже тени, что мне казалось - он точно должен был появиться, и не только на эпитомаже, но и по-настоящему, материализовавшись на столе из воздуха. Но, увы, ничего не происходило. Слова на бумаге так и оставались словами и не превращались в рисунок... - Инга грустно улыбнулась и прикоснулась кончиками пальцев к портрету на столе. - И вот, приходил Дакота. Черкал пару коротких строк и... На белом листе эпитомажа появлялась моя озадаченная мордаха с косичками. Всего пара строк...
  Она вела пальцем по линиям лица Мессере, едва-едва прикасаясь к бумаге.
  -Какие же слова написал Дакота, чтобы изобразить Мессерино? Для меня это непостижимая загадка... Тридцать лет, что я пишу свои книжки, я пытаюсь найти те самые точные слова, чтобы передать истинную глубину человеческих чувств или просто описать солнечный лучик из окна. Мне кажется, что вот-вот, что совсем чуть-чуть, и я сделаю самое важное открытие в своей жизни. Мне кажется, что я смогу написать так, что читатель УВИДИТ, УСЛЫШИТ и ПОЧУВСТВУЕТ, словно все мои слова творят жизнь по-настоящему, словно они и есть сама жизнь... Я хочу заново открыть для себя особый вид эпитомии - гипердинамику. Учитель лишь однажды дал мне урок, но... Но... Но из печатной машинки вылетают страница за страницей, а на них всего лишь слова, слова, слова...
  -Неправда, - прошептала Мари. - Я вижу ваши истории, а не читаю их!
  Инга усмехнулась и, выпрямившись, взяла конверт, с посланием от Дакоты на титульной стороне.
  -Спасибо, Мари. Ты добрая девочка и невероятно талантливая... - Инга посмотрела на Мари задумчивыми глазами. - Никто не посмеет спорить с тем, что я непревзойденный художник слова. Но... Но все-таки художник слова, а не чего-то большего. - Она пожала плечо Мари. - Я вот подумала... В Кронвалеме, тихими скучными вечерами, (если ты захочешь этого), я преподам тебе несколько уроков эпитомии.
  -О, госпожа! Да! Да! Конечно, захочу! Я буду счастлива, если согласитесь вы!
  -Не спеши радоваться, дитя. Эпитомия это магия. У нее есть свои законы и правила. Но главное, сначала я должна удостовериться, что у тебя есть способности к магии.
  -А как это сделать?! Проверяйте хотя бы сейчас!
  -Магия слова требует спокойной атмосферы вокруг. А сейчас и здесь..., - Инга помахала конвертом в воздухе. - Сейчас здесь одни молнии и мои расшатанные нервы. Мы всё сделаем в Кронвалеме, детка. Возможно, это лето будет самым интересным в твоей жизни. Мне, почему-то, так кажется. - И Инга подмигнула Мари.
  Она протянула руку, чтобы забрать портрет...
  -Что стало с Мессере? Почему вы говорите о нём в прошлом времени?.. Он... - страшным шепотом: - Он умер?
  Рука застыла, не закончив движения, лишь прикоснувшись к рисунку.
  -Нет... Думаю, что он жив... - в сторону, мимо глаз Мари. Взглядом по полированным дощечкам паркета, по белым шторам, выше, в окно... - Да, он точно жив. Мне кажется, что если умрёт Мессерино, то в туже секунду умру и я... И все рори тоже умрут... Без него... Даже без той простой мысли, что он где-нибудь есть, (просто живет, просто существует), я бы давно умерла.
  -Однако вы в чем-то упрекали его, когда-то...
  -Я? Упрекала?.. Ах, ты об этом... - Инга смотрела на слова Дакоты, написанные на конверте. - То была не я... То была маленькая влюбленная девочка. Точнее сказать - девочка-ангел. Мессерино всё понимал, я надеюсь. И не осуждал меня. Он вообще никого и никогда не осуждал. Он любил своих рори.
  Инга всё-таки взяла портрет со стола и вложила его в конверт.
  -Кто такие рори?
  -Рори - ангелы. Дети-ангелы, которые не могли или не хотели взрослеть.
  -Вы тоже были рори, госпожа?
  -Когда-то... - Инга смотрела в окно, на переливающиеся солнечные пятна, стекавшие по стеклу вниз и на золотистые ореолы вокруг прозрачных теней от веток липы. - Когда-то...
  Когда-то...
  
  
  3. Поезд на Сабарот.
  
  Маленькая девочка в белом платье сидела на неудобном черном стуле перед огромным черным столом, совершенно чистом, без единого предмета на блестящей эбонитовой поверхности. Абсолютно белая комната, в которой она находилась, была холодной и страшной, (возможно, потому, что напоминала ей операционную в ангельской лаборатории, с которой девочка была слишком хорошо знакома). Комната была словно белый куб, в котором не было даже намека на окно или дверь.
  Девочка украдкой посмотрела на худого бледного господина, сидевшего по левую руку от неё. Он что-то строчил золотой ручкой по серому листу бумаги. Девочке очень не нравился скрип этой ручки. Он раздражал её. От него мороз волнами пробегал по коже...
  И когда она решила, наконец, пошевелиться на своем неудобном стуле, бледный господин посмотрел на неё. То был просто быстрый предупреждающий взгляд взрослого ребенку, говоривший "не мешай"
   Обычный взгляд...
  Вот только глаза у этого господина были очень необычные. Они были пронзительно-зелеными, как два драгоценных камня светящихся своим собственным внутренним светом. Девочка вздрогнула, но не смогла отвести своих глаз от незнакомца. Ей стало по-настоящему страшно. Образ серого картонного лица с прорезями для глаз, в которых светились радиоактивные изумруды-глаза - последнее время снился ей часто-часто, каждую ночь...
  Каждую ночь...
  То она видела серую тень под навесом, а вокруг бушевал горячий дождь и его тяжелые капли, как камни падали в жидкую грязь. Серая тень под навесом начинала что-то бормотать, что-то страшное, что-то убивающее страшное... И в серой той тени тоже светились зеленые изумруды глаз.
  То ей снилась грязная городская окраина с крысами, выскакивавшими из мятых мусорных бачков. Возле почерневшей осклизлой кирпичной стены стоял страшный человек с серым лицом. Он упирался в стену спиной и смотрел на девочку... Смотрел светящимися пронзительно-зелеными глазами. Два круглых драгоценных камня в неряшливой картонной маске...
  Девочка нашла в себе силы и отвернулась, но господин с серым лицом по-прежнему смотрел на неё. Он усмехнулся и сказал:
  -Что же мне делать с тобой, дитя?
  Девочка пожала плечами и опустила глаза. Голос серого господина проникал в каждую клетку ее организма, как сладкий яд и убивал его, клетка за клеткой.
  -Я предложу тебя одному своему старому другу в качестве необычного эксперимента. Если он согласится поработать с твоим нежеланием взрослеть, то так тому и быть. А если нет... Я разорву тебя на клочки. Буду рвать тебя, а ты будешь жить и всё чувствовать. Ты будешь жить до самого последнего момента, до самой последней капли твоей ангельской крови с запахом терновника. Тебе будет очень больно, но иначе не убить ангела. Иначе нельзя.
  -Зачем меня убивать?
  -Ты бесполезный ангел, дитя. А ведь ангел не может быть бесполезным. Ангел это инструмент... Что делают с бесполезным инструментом, знаешь?
  -Нет...
  -Его выбрасывают. В твоем случае - убивают. Вы бессмертные существа, по крайней мере, были такими задуманы. Но справиться с этим недочетом можно, просто нужно знать, как это сделать. Пока я буду убивать тебя, все твои братья и сёстры, будут корчиться от невыносимой муки. Все ангелы почувствуют твою смерть, как свою собственную. Для них она станет еще одним опытом, возможно полезным в будущем - опытом смерти. А для тебя, собственно, это не будет иметь никакого значения. Пока я буду разбирать твое тело на кусочки, от адской боли, ты не сможешь ни о чем думать. Ты будешь только страдать и постепенно умирать.
  -Пожалуйста... Пощадите меня... - всхлипнула испуганная девочка. - Я не хочу умирать!
  -Но и взрослеть ты тоже не хочешь.
  Пронзительные зеленые глаза бледного господина внимательно рассматривали маленькую девочку. Он кивнул каким-то своим мыслям и положил золотое перо на черный стол. Затем он встал и сказал: "Я дам тебе последний шанс, дитя. Или ты начнешь взрослеть, как все нормальные ангелы, или... Ты понимаешь меня?"
  Девочка кивнула. Она смотрела на господина со смешанным чувством страха и надежды. Он подошел к ней и предложил руку, как заботливый и галантный кавалер. Когда маленькая нежная ладошка девочки оказалась в большой и крепкой ладони господина, (в тот же миг!), страшная белая комната исчезла. Перед ней заблестел солнечный луч с вкраплениями сиреневого и оранжевого цветов... Она посмотрела вниз и обнаружила, что стоит на потрескавшемся асфальте, ее ноги обуты в белые туфли и край белого платьица перебирает теплый ветер с запахом застоявшегося пруда. Рука господина дотронулась до ее плеча, и его голос произнес "Посмотри вперед"
  Она подняла голову... И вот, что увидела.
  Она и загадочный господин стояли на пустом перроне, и прямо перед ней возвышалось старинное здание вокзала из красного кирпича. Девочка смотрела на свое отражение в большом окне и не узнавала себя. На ней было надето белое платье, на голове белая шляпка, на ногах белые гольфы. И туфли, тоже белые. Она держала в руках зонтик от солнца, кружевные оборочки которого трепетали в порывах крепчавшего горячего ветра с вкраплениями тонких нитей вечерней прохладцы. Разве вечер сейчас, подумала девочка и посмотрела вверх?
  Оранжево-красное закатное небо удивило ее своей тихой и в тоже время грозной красотой. Фиолетовые полосы далёких туч прорезали рассеянное и угасающее предвечернее свечение, в котором всё больше преобладали алые оттенки над самой головой, переплавлявшиеся в тихий сиреневый отблеск над выгнутой линией горизонта. Девочка опустила голову и глянула на полоски рельсов, чиркнувшие огнем по глазам. Она смотрела на белые мраморные поручни перрона, на темно-зеленую сплошную массу кленовой листвы сразу за ними...
  Затем она глянула влево, на господина. Он тоже изменился!
  Теперь он был удивительно красив!
  Белый пиджак, черные брюки, белая рубашка с синеватым отливом в тонкую полоску, расстегнутая верхняя пуговица... Светлые волосы, стянутые тугой косицей с вплетенной черной лентой... Тонкая черная сигара в уголке рта... Ироничный взгляд... Девочка отступила на шаг, не веря своим глазам. Разве можно так измениться?! Разве это возможно - вот так запросто и так быстро?!
  -Кто вы? - прошептала девочка.
  Господин с пронзительно-зелеными глазами, (которые теперь не были пугающими, а наоборот - располагающими к себе), улыбнулся и, вынув сигару, ответил:
  -Я тот, кто дает всему быть. В том числе даёт быть шансам для маленьких ангелов, которые не желают подчиняться законам, написанным для них, и бунтуют против меня таким нечестным способом - нежеланием взрослеть.
  -Вы... Отец?
  Незнакомец усмехнулся и посмотрел вдаль, туда, где золотые, в закатном сиянии, линии рельсов поворачивали вправо и скрывались за серыми бетонными кубами складов, за блистающими огромными окнами фабричного здания, за красными огоньками семафоров... Ветер зашумел в кленовых кронах, которые прикасались к белому в серебристых разводах мрамору поручней и ласкали, ласкали нагретый гладкий камень. Шелест листвы, прозрачные волны пыли по асфальту, мелкая рябь на поверхности почти высохшей одинокой лужицы посредине перрона... Девочка чувствовала прилив необычного для неё настроения. Вместо настороженности и болезненной тревоги, изматывавших детское сердечко, впервые за последнюю сотню лет, ее сердца коснулось умиротворение.
  Умиротворение... Спокойное и красивое слово.
  Девочка посмотрела на незнакомого господина. Неужели я боялась его всего несколько минут назад? Неужели это он говорил такие страшные слова, что я бесполезна, что убьёт меня, что порвёт на клочки?..
  Этого не может быть! Мне приснилось, что он жесток!.. Или... Сейчас я точно не сплю?
  -Вы ангелы, придумали для меня столько разных имен, что иногда я сам путаюсь в них. Однако я предпочитаю называть себя Автором или, иногда для некоторых персонажей, Мастером. Выбирай сама.
  -Мастер Рони Симатори? Но ведь вы не... Ведь вы...
  -А ты уверена, что точно знаешь, кто я такой на самом деле? - смешливый взгляд на секунду скользнул по фигурке маленькой девочки и снова устремился вслед за убегавшими по рельсам последними солнечными зайчиками.
  Девочка промолчала. Она ничего не знала и ничего не понимала. Она была несчастным ангелом, который совершенно не мог взять в толк, - почему не взрослеет, как все нормальные ангелы?
  -Вы не убьете меня?
  Он покачал головой.
  -Я сожалею о многом, что создал... Но всё-таки я не сожалею, что ты появилась на свет такой, какая ты есть. Впрочем, другая ты была бы мне не интересна. - Он смотрел на девочку слегка насмешливыми глазами. Пронзительно-зелеными глазами. Пугающими и прекрасными глазами всемогущего Кого-то. - Не обольщайся дитя. Я никогда не отступаю от слова, которое дал. Поэтому, у тебя есть всего лишь шанс всё исправить. Последний.
  -Если бы я знала, что нужно исправлять, - прошептала девочка и одна слезинка скатилась по щеке. - Неужели я не попыталась бы?! Просто я... Я не знаю, не знаю, что происходит со мной!
  Он погладил ее по голове. Она застыла... Прикосновение мастера было словно легкое дуновение ветра, словно, почти нет его, но в тоже время - нет ничего кроме него. Девочка смотрела на Рони испуганными и одновременно восхищенными глазами. Лицо мастера скрывала густая серая тень, край которой золотился и переливался сияющим ореолом, похожим на золотой обруч с острыми зазубринами, впившимися в бледную кожу до крови. До маленьких капель крови. До маленьких, алых капель, дрожавших на остром лезвии и сверкающих бликами-иглами.
  -Ты не должна бояться. Ты должна верить.
  -В кого? - ее загипнотизированные глаза стали темными, как ноябрьские озёра в Кронвалеме.
  -В меня. Конечно, в меня, - он снова провел своей теплой ладонью по ее волосам, и девочка закрыла глаза от блаженства. В ее душе, впервые за долгие-долгие годы, появился слабый, но все набиравший силу, отблеск солнечного луча. Она любовалась внутренним светом, словно настоящим солнечным, согреваясь и нежась в его необыкновенном свете.
  Он глянул назад на железнодорожный путь, затем на наручные часы.
  -Скоро наш поезд. Давай зайдем в вокзал. Мне нужно сказать пару слов одному человеку. Он давно ждет меня.
  Девочка открыла глаза, и посмотрел на вокзал. В большом окне она заметила тонкую фигуру в черном пиджаке с высоким студенческим воротом, посредине которого сверкала золотая пуговица с символом "Первого Университета Арая". Одинокий человек в окне, на чистом стеклянном полотне которого уже не осталось закатного золота, последние его пятна растворялись в сиреневой вечерней прозрачности по углам.
  -Он студент?
  Мастер усмехнулся, затем взял ее за руку, и они вместе направились к вокзалу. Девочка наблюдала за молодым человеком в окне, а тот, в свою очередь, внимательно смотрел на них. Окно приближалось и поворачивалось, вместе с умиравшими отблесками солнца и с темневшими отражениями кленов за светлыми мраморными перилами. Они подошли к массивным дубовым дверям с большими ручками. Скрипнули толстые пружины двери, ударив зигзагом резкого отблеска по глазам, (Инга зажмурилась на секунду), перед ней открылось громадное помещение... И вот уже высоко вверх взмыли короткие отголоски гулкого эха шагов.
  Это вокзал или храм? Может ли вокзал так удивительно напоминать храм? И может ли храм, на самом деле, быть вокзалом, стоявшем на пути в неизвестность?
  В огромном зале ожидания было на удивление светло. Рассеянные снопы света, с клубящимися в них и мерцавшими золотыми точками солнечного блеска из окон, били в пол. А на полу был выложен удивительно красочный мозаичный рисунок, от края до края, по всей площади пола. То был город. Светлый и утопавший в роскошной зелени садов, весь в пестрых пятнах цветочных бульваров, расчерченный плавными синими линиями каналов с остроносыми лодками на светлой, в солнечных бликах, воде. Храмы и дворцы, аллеи и дорожки, домики с красными крышами и стройные мосты... Инга рассматривала это роскошество с восхищением, (Это точно вокзал? Это точно не храм?). Мастер взял ее за плечо, склонился и прошептал на ухо:
  -Я скажу тебе то, что не смогу сказать ему никогда... Уже никогда... Я люблю тебя... - Глаза Инги расширились. - Я люблю тебя, Ишир. Помни об этом всегда. Помни, что прежде всего я люблю тебя. Прежде всего!
  -Но почему мне?..
  Его усмешка показалась Инге грустной. Мороз пробежался колючей волной по коже. Она уловила тонкую линию незнакомого, но благородного, запаха, которая, словно красный бархат с золотым кантом, едва проглядывала и почти не чувствовалась... Но именно она придавала загадочному образу Рони новые чарующие и тонкие черты. Инга подумала, что Рони похож на могущественного короля, тайно, без свиты, путешествующего по своему огромному королевству.
  -Тебе понравилась мозаика на полу?
  Она кивнула. Инга не могла не смотреть в его прекрасные лучистые глаза, в которых отражались золотые столбы света из храмовых окон вокзала.
  -А теперь посмотри на потолок.
  Инга послушно глянула вверх. О боже! Какая красота! Это храм! Самый настоящий храм, а не вокзал!
  Высоко-высоко на далеких сводах потолка, на прекрасных мозаичных небесах, среди пушистых облаков на фоне пронзительной синевы, порхал ангел с восхитительными белыми крыльями. Он протягивал руки вниз, к людям, словно звал их с собой. Красивый белокурый ангел в белой тунике.
  -Кто это? Бог? - прошептала Инга.
  -Нет, конечно, бога нельзя, да и невозможно, изобразить... Это Юциера... Ураниас... Сима Тори... Отвергнутый сын. Бастард... Брат вон того юноши, который стоит возле окна.
  Инга опустила глаза и посмотрела на худого юношу, сложившего руки на груди. Он ждал их, этот юноша в черной студенческой форме. Она с удивлением отметила, что на его лице имелись совсем свежие ссадины и царапины, а кисти рук были плотно забинтованы, (кровь, всё-таки, просочилась сквозь повязки красными пятнами). Колтун спутанных черных волос, тонкие черты бледного лица, напряженные жилы на шее, желваки на скулах, сдвинутые брови. Он сердился на мастера? Или ему было больно?
  Рони достал из верхнего кармашка на лацкане пиджака солнцезащитные очки с красными стёклами и надел их. Юноша слегка покачал головой и вздохнул.
  -Скоро поезд, Ишир, - Рони улыбался. Его улыбка сверкала былым-белым на бледном-бледном лице. Холодным-холодным светом светилась она.
  -Здравствуй, брат. Мы видимся всё реже... Нет, я не еду на том поезде.
  -Почему? - короткий взгляд Рони поверх очков. Короткий и насмешливый. - Больно двигаться?
  Ишир не ответил. Он смотрел на Рони грустными разочарованными глазами. Инга чувствовала, как воздух между этими двумя, словно электризуется и начинает гудеть. Наконец, он вздохнул и прошептал:
  -Всё же, я не могу тебя ненавидеть. Даже не смотря на то, что ты приказал сделать со мною там... На Ра.
  -Не я, брат, не я. Тебя пытали одни, а казнили другие глупцы. Я понимаю, как должно быть обидно принять мученическую смерть от рук дикарей, которые не понимали и сотой части того, что делали и с кем.
  -Каиафа... Что ты сделал с ним? Ведь я чувствовал, что он говорит и не хочет говорить... Он ненавидел и боялся... Но ненавидел он не меня.
  Рони улыбнулся. В красном закатном свете из окна казалось, что красные стекла его очков стали непроницаемо-черными. Золотые дужки сверкнули в последних лучах, свет заструился по тонкому золоту оправы угасающими блестящими точками.
  -Ты не верил в Каиафу, а зря. Мне было достаточно просто постоять рядом в тени. И он исполнился вдохновения, как сосуд с водой.
  -Я так и знал... Гипноз.
  -На что ты рассчитывал, собственно? Неужели ты надеялся просто прийти, всё объяснить и мирно вознестись обратно в Арая?
  -Ты прекрасно знаешь принципиальность нашего отца. Он послал меня на Ра не для того, чтобы объяснять людям преимущества его правления перед твоей системой. Он послал меня напомнить им, что никто кроме людей, никто, даже ангелы и серафимы, не был создан по образу и подобию его. Только люди, брат, только люди подобны богу в устремлениях своих, в страстях и в любви. И еще...
  Рони смотрел в пол. Слова юноши раздражали его, но всё-таки, (Инга чувствовала это!), он был рад услышать эти слова. И более того, он знал, что они правда.
  -Ах, да, жертва... Теперь во имя твое будет твориться столько мерзости, что тебе начнет очень часто икаться и в глаза колоться. Будешь сидеть на своих лекциях в универе, и безостановочно икать.
  -Ты добрый брат, Рони... - Ишир смотрел на мастера и в его глазах блеснули едва заметные дрожащие точки слёз. - Зачем это всё? Зачем? Неужели я так противен тебе и так ненавистен, что ты специально для меня придумал все эти пытки?!.. Но ведь это больно, брат, поверь! Больно...
  -Больно... - Рони скинул пиджак и тот выскользнул из его руки на пол. Красное пятно на белой ткани... Он расстегнул рубашку до пояса. - Больно? - Он раскрыл свою грудь, Инга снова зажмурилась, и очень пожалела, что даже всего лишь секунду видела. Видела... - Больно, брат, больно. Я знаю. - На левой половине его груди зияла рваная кровоточащая рана, сквозь которую проглядывали белые прожилки на сердце...
  Инга отступила на шаг. Она боялась открыть глаза. Какая страшная рана! Какая страшная!
  -Рони... Но почему? Откуда? Зачем?!
  -Потому что тебе было больно.
  Ишир сделал шаг к Рони.
  -Не приближайся ко мне!
  Он застыл на месте с протянутой забинтованной рукой. Его глаза... Инга чувствовала боль этого юноши, как свою собственную. Его душевная боль парализовала маленькую девочку и почти остановила ее детское сердечко. Свет из окна, ставший алым сиянием, удивительным образом преобразил Ишира. Он был прекрасен и в тоже время несчастен...
  -Брат... Рони...
  Мастер застегнул рубашку и наклонился за пиджаком.
  -Я уже слышу свист паровозного гудка. Ты готова отправиться в путешествие, Инга?
  Ишир глянул мельком на девочку...
  Затем вернулся к ней удивленным взглядом.
  Она вздрогнула, когда почувствовала его волю в своей голове. Это было подобно тому, словно в темном чулане кто-то включил фонарь и начал водить ярким резким лучом из стороны в сторону.
  - Я люблю тебя, брат. Помни об этом всегда. Помни, что прежде всего я люблю тебя. Прежде всего! - прошептал Ишир одними губами, считывая слова мастера, сказанные Инге накануне, как по бумаге. - Рони? Рони но почему всё так?.. Рони.
  -Ничего уже не изменить. Я уезжаю.
  -Куда в этот раз? - Ишир отвернулся, чтобы не было видно его слёз.
  -В Сабарот. Я отвезу этого маленького ангела, не желающего взрослеть, Симу Роххи. Пусть позанимается с ней.
  -Что плохого в том, что она не хочет взрослеть? Разве это плохо желать остаться в детстве?
  -Сначала посмотрим, что скажет Сим.
  Ишир украдкой вытер глаза рукавом.
  -Раз уж увидишь его, передавай привет и мою благодарность.
  -Благодарность? - Мастер надел пиджак и посмотрел на юношу. Его лицо застыло. - Благодарность за что?
  Ишир печально усмехнулся.
  -Всё-таки ты кошмарный ревнивец, Рони. Всегда таким был. С детства. Максималист: или всё, или ничего. - Он подошел к Рони и что-то прошептал ему на ухо, не прикоснувшись к нему ни разу, заведя руки за спину ради этого. Мастер опустил голову и кивнул. - Я рад, что в тебе осталось разумное, доброе, вечное... Знаешь, мне почему-то очень хочется прикоснуться к тебе... Просто пожать руку брату хотя бы... Впрочем, - он показал свои перебинтованные ладони и грустно улыбнулся. - Даже при всём желании...
  Рони покачал головой.
  -Нельзя. Иначе перед тобой тоже закроется дверь в кабинет отца, как передо мной в свое время.
  -Дело только в этом?
  И в этот момент послышался далекий паровозный гудок. Они все посмотрели на окно залитое сиренево-оранжевым свечением. Посмотрели на окно, выходившее на перрон, в котором изогнутые чугунные фонарные столбы с кружевными косынками вокруг грушевидных ламп, начали казаться застывшими змеями. И вот уже мигнули лампы, разгораясь в сером сумраке, который струился из темной кленовой аллеи вместе с запахами застоявшегося пруда и влажных мшистых стволов. Ночные тени, словно змеи, ползли от мраморных перил и забирались на стены вокзала. Лампы загудели. Их спирали зарделись. А вокруг одной из них принялся кружить пока еще одинокий мотылек.
  -Нам действительно пора, - Рони протянул руку Инге. - Пойдем дитя. Наш поезд прибывает.
  Мастер глянул на Ишира в последний раз, и они направились к двери. Прежде чем выйти на перрон Инга всё-таки не удержалась и повернулась назад. Пока закрывалась тяжелая дубовая дверь, она смотрела на Ишира. Ей было очень жалко этого несчастного юношу с перебинтованными руками, который стоял в угасающем луче из храмового окна. Юношу в черной студенческой форме в косом багровом сиянии умершего солнечного луча. Сгорбившегося и несчастного. Одинокого.
  Дверь закрылась. Инга подошла к Рони. Тот достал тонкую черную сигару и раскурил ее от золотой зажигалки. Вспышка кремневых искр осветила его лицо, сделав черты резкими и страшными на долю мгновения.
  Затяжка. Светлая, в сером сумраке, струйка дыма.
  -Почему вы... - хотела сказать Инга, но мастер так резко глянул на нее, что она испуганно замолчала. Вдоль рельсов, через пропасть подъездного пути, потянулся теплый ветер с запахом машинного масла и железа.
  -Ни слова. Ни слова!
  Слева засветился золотой глаз паровоза и с новой силой, так пронзительно, что мороз прошел по коже колючими волнами, грянул его свист. И вот уже скоро, пыхтя клубами пара и грохоча своими железными колесами, вдоль перрона проехал железный монстр. За ним тянулись аккуратные вагоны с большими светлыми окнами... Инга обратила внимание на то, что в окнах никого не было видно. Неужели все пассажиры уже легли спать? Девочка даже привстала на носки, чтобы лучше рассмотреть мелькавшие яркие прямоугольники окон. Там, за стёклами, она различала высокие спинки кресел, укрытыми сверху белыми косынками. На столиках она видела тоненькие вытянутые вазы для цветов. Даже стеклянные перегородки с хромированными ручками смогла увидеть она... Но, ни одного человека Инга так и не заметила. Пока поезд замедлял свой ход, прежде чем окончательно остановиться, она подпрыгнула несколько раз. Её удивленное лицо мелькало то в одном окне, то в другом. Челка светлых волос вспушилась, платьице растрепалось, но...
  Но где пассажиры?!
  Где, хотя бы, проводники?
  Инга вопросительно глянула на мастера. Рони Симатори курил свою сигару и смотрел куда-то в сторону, туда, где за последними ажурными фонарями вдали, светло-серый асфальт перрона скрывался в густой фиолетовой тьме. Туда, где из мрака просматривался лишь край скамейки...
  -Мастер? Это наш поезд? - Инга, вдруг, заметила, что её рука по-прежнему находится в руке мастера. О, боже, подумала она, а я прыгала, как самый настоящий мальчишка! Прошлая моя воспитательница уже поджала бы губы в короткую побелевшую полоску, ее глаза уже метали бы громы и молнии, и через минуту вредный голос прошипел бы мне на ухо "Ты мерзкое, отвратительное дитя! Ты противна мне! Противна! Девочки так себя не ведут! Ты не девочка, ты... Ты монстр!"
  А потом сжала бы мое плечо своими острыми, как когти вороны, пальцами с некрасивым перстнем. Она сжала бы мое плечо, как можно больнее. Чтобы слёзы из глаз брызнули. Чтобы я корчилась и даже боялась издать самый слабенький писк, потому что за это, позднее, в ее проклятом приюте, она отстегала бы меня кожаным ремнём и заперла бы в чулане на целых пять дней.
  Вот как было бы... Хорошо, что меня забрал Рони. Пусть куда угодно везет... Я всё равно сбегу из нового приюта!
  Ненавижу воспитателей!
  Инга вздрогнула. Ироничный взгляд Рони поверх красных очков смутил её. Он смотрел на неё так, словно перед тем слышал все её мысли, как произнесенные вслух.
  А может быть, я бормотала вслух всё-таки?
  Мастер отпустил её руку и подмигнул.
  -Наш вагон номер шесть. Купе шестьдесят шесть. Беги.
  -А вы, мастер Рони?
  -Я?.. Я еще не докурил свою сигару.
  -Вы можете опоздать! Поезда всегда отправляются так неожиданно!
  Мастер усмехнулся.
  -Я никогда не опаздываю, дитя. И к тому же, поезда всегда ждут меня. И поезда, и машины, и люди... Всегда.
  А ведь правда, сложно представить, что поезд отправится без Мастера... Инга кивнула и побежала в начало состава, по пути высматривая таблички с номерами на вагонах.
  12, 11, 10, 9...
  На середине пути, уже чуть запыхавшись от бега, она почему-то остановилась и оглянулась назад. Рони стоял в золотом луче фонаря, а вокруг него свернулся обруч сигарного дымка, переливавшийся то серым, то сиреневым цветами. Он всё так же задумчиво смотрел назад в темноту... Неожиданно он выбросил недокуренную сигару под вагон и сделал несколько неуверенных шагов в ту сторону. Тьма стала плотнее и словно приблизилась к нему на полшага.
  Еще полшага...
  Еще...
  (Во тьму? Неужели во тьму? Нет, Рони! Нет!)
  И на мгновение Инге показалось, что образ Рони изменился. Всего лишь на одно короткое мгновение ей показалось, что вместо белокурого юноши с косицей, в которую была вплетена черная шелковая ленточка, на перроне стоял высокий светловолосый мужчина в летней белой рубашке с рукавами до локтей. Суровые и в тоже время благородные черты его лица показались Инге удивительно знакомыми... Где я встречала этого доброго человека? Она нахмурила свой красивый лобик, пытаясь вспомнить. Нет, я не помню где... Не могу вспомнить его имени, хотя точно знала его... Я ничего не могу вспомнить, кроме... Кроме слова...
  Отец.
  Отец?
  Инга боялась дышать, словно это могло нарушить мгновение совершенства посетившее её. Словно этот прекрасный образ Отца мог исчезнуть даже из-за одного ее нечистого выдоха. Даже от его половинки!
  Отец...
  Высокий мужчина, который когда-то... Когда-то преподавал математику в школе... В школе стоявшей посредине красивого города, расположившегося на трёх холмах... В школе, утопавшей в вечно цветущих зарослях магнолий... В школе, вокруг которой петляли ровные дорожки, струились фонтаны в белых мраморных чашах, а по чистенькому асфальту ползали тени и золотые лучи, пробивавшиеся сквозь листву...
  Инга закрыла глаза и не заметила, и не смахнула слезу, скатившуюся по щеке.
  Отец.
  Школа.
  Арая.
  Прошло мгновение, как проходят все прекрасные мгновения - слишком быстро и навсегда. Когда она открыла глаза, то увидела, что сказка растворилась. На перроне по-прежнему стоял Рони. Всё тот же Рони. Правильные черты лица, ироничный взлёт левой брови, лёгкая горбинка носа, волевой подбородок, туго стянутые волосы, черная шелковая лента... Я всегда умела и любила замечать черты и черточки, но в этот раз... Чудеса заканчиваются всегда? Неужели всегда?!
  Рони сделал шаг и оказался возле неё. Удивленно глянув на девочку, он покачал головой.
  -Подглядывала?
  Инга опустила глаза долу.
  -Совсем чуть-чуть.
  Он улыбнулся и погладил её по голове.
  -Чуть-чуть не считается, правда?
  
  
  Она сидела в кресле с высокой спинкой и смотрела в окно. Вернее делала вид, что внимательно рассматривает в окне проплывающие низенькие кирпичные зданьица, станционные пристройки, фонарные столбы, фабричные корпуса. Поезд набирал скорость понемногу, и загадочные ночные картинки, - проплывая мимо и покачиваясь вместе с ритмичным перестуком колёс, - убаюкивали, навивали сон. Инга вздохнула тихонько, сама для себя, и облегченно. Всё-таки не все сказки бывают страшными, но даже в самых страшных из них, есть тихие и красивые моменты. Она украдкой глянула чуть в сторону от своего прозрачного отражения, туда, где на холодном стекле мерцало отражение задумчивого Рони, сложившего руки на груди. Он закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Но он не спал. Просто о чем-то думал, о чем-то своем, грустном и возможно - о чем-то тревожащем... Взгляд Инги скользнул дальше по стеклу, на соседнее окно, в котором отражались ровные ряды пустых кресел и противоположные окна с мелькавшими точками фонарей. Ни пассажиров, ни проводников... Что за странный поезд?
  Она вздрогнула, когда увидела, что напротив их купе стоит-таки кто-то. Кто-то в серой форме и в фуражке с кокардой. Кто-то, чье лицо скрывала тень. Инга от испуга сползла обратно на свое сидение и плотнее прижалась к руке Рони. Тот приоткрыл глаза и сказал:
  -Рюмку коньяка... А девочке, - мастер скосил на Ингу глаза. - Хочешь что-нибудь съесть?
  Инга покачала головой, не сводя испуганных глаз с незнакомца без лица. Тот, казалось, даже не дышал, словно манекен в магазинной витрине.
  -Значит, просто рюмку коньяка и всё. Ступай.
  Проводник бесшумно развернулся и направился к двери. Инга не удержалась и привстала. Два детских глаза и светлая челка появились над краем спинки на две секунды... Глаза смотрели в спину странного человека, который двигался, как заводная кукла. Они понаблюдали за тем, как рука в белой перчатке взялась за дверную ручку и механически её повернула. (Точно кукла!) Спустившись обратно, она вздохнула.
  -Страшный дядька, как привидение.
  -Он проводник, наверное.
  -Мне кажется, что в этом поезде нет никого кроме нас.
  Мастер усмехнулся, не открыв глаз.
  -В твоей хорошенькой головке вертится столько образов и еще больше вопросов. Уверен, что ты понравишься Симу. И его рори.
  -Кто они, те, к кому вы везете меня?
  Мастер вздохнул и достал из кармана сигару, но прикуривать не стал. Просто крутил ее в пальцах.
  -Сим Роххи тюремщик, - и словно увидев ее удивленные глаза, продолжил с усмешкой. - Наверное, он самый необычный тюремщик из всех, чтобыли и будут. Он превратил тюрьму в дом для одиноких ангелов, которые не взрослеют. Большей их части он смог объяснить, что их нежелание - смерть. Просто смерть. Без иных вариантов.
  -Что с ними стало?
  -Они стали ангелами. Настоящими ангелами.
  -А те, кто всё-таки не захотел?..
  -Если не захочешь и ты, то сама всё узнаешь, что и как. Поверь, что точно узнаешь. От смерти еще никто не сбежал.
  Инга отодвинулась от Рони и прижалась к холодной стене с надписью на маленькой табличке "место 7, место 0", чувствуя плечом, вибрацию вагона.
  -Я не знаю, почему не взрослею.
  -Подумай хорошенько и обязательно вспомнишь, что-то всё-таки произошло в твоей жизни, заставившее забыть свой дом в Арая. Что-то обязательно было... Ага, вот и мой коньяк, - Рони взял с подноса пузатый бокал на короткой ножке, блеснувший алыми и фиолетовыми точками света на стеклянном боку. - Жаль, что ты не мужчина... Составила бы мне компанию, как...
  -Как Ишир? - сказала Инга и почему-то испугалась того, что сказала.
  Рони хмыкнул и отпил глоток.
  -Ишир пьёт только чай. Хотя признаюсь, он умеет смешивать травы и разные сушеные плоды так, что чай у него получается восхитительным. - Рони покрутил янтарную жидкость по дну бокала. - Однако ничто не заметит пары глотков коньяка в пустом ночном вагоне, с мелькающими огоньками в окне. Два-три глотка коньяка, перестук колес, хорошая сигара... Разве есть на свете более совершенное сочетание маленьких удовольствий?
  -С кем обычно вы пьёте коньяк?
  -Обычно? - Рони покачал головой. - Иногда, так будет точнее. Иногда компанию мне составляет Сим Роххи. Хотя он и не любит сигары. А эти его тонкие папиросы, - Рони одними губами произнёс "такая гадость". - И всё же, я люблю бывать у него в Рохариме по вечерам и пить коньяк возле открытого окна, выходящего на большие клумбы роскошных бардовых роз. Только в Рохариме ветерок из окна так мягко качает шторы и несет с собой утонченную сладость. Только в Рохариме во вкусе коньяка появляется тончайшая коричнево-золотая линия загадочной специи. Мы иногда обсуждаем, какую именно специю напоминает этот едва уловимый привкус. И никогда не сходимся в одном мнении. Симу кажется, что это разновидность аль-тиграмского кориандра, но я так не считаю. Я склонен думать, что это оборотная сторона чабрецового аромата, когда он, высушенный в маленьких пучках, висит над окном в солнечной, (непременно в солнечной!), кухне. В солнечной кухне, над окном, чабрец теряет свой едко-сладкий аромат и становится более светлым и мягким. У него появляется вкус настоящей специи, достаточный, чтобы украсить даже сладкое блюдо, и даже вкус коньяка.
  Инга смотрела на Рони, а перед ее внутренним взором сама собой нарисовалась удивительно красивая картина уютного поместья, бардовых роз в клумбах, открытых кабинетных окон и качавшихся штор.
  -Вы везете меня в Рохарим?
  -Да, - Рони сделал глоток коньяка, поставил бокал в специальное углубление на подлокотнике кресла, затем раскурил сигару, искоса глянув на окно, (и оно в тот же миг приспустилось, пощелкав зубчиками колёсика на фигурном оконном замке, впустив в купе свежий ночной ветерок с запахом цветущей липы и рельсов). - Тебе очень повезло, что Сим Роххи заинтересовался историей жизни ангела-девочки по имени Инга, которая не может или не хочет взрослеть. Таких историй он уже выслушал добрую тысячу, за те двести лет, что управляет Рохаримом.
  -Тысячу? - Инга боялась продолжить вопрос... Но не смогла не продолжить. - И он всем помог? Он помог всем тем ангелам?
  Мастер усмехнулся.
  А Инга вздрогнула.
  Она отвернулась и посмотрела в окно. Ветер, всё еще теплый, окраинно-городской и ласковый, с запахами мучнистой городской пыли, нагретых парогенераторов машин и сладкой цветущей липы коснулся ее волос и, вспушив челку, поцеловал в лоб. Как красиво там, за окном... Она грустно, (и тревожно?), наблюдала за мелькавшими в окне огоньками маленьких домиков с фонарями, (раз-два-три, раз-два-три), и скромных городских улиц с разлапистыми липами по краю асфальта, магазинчиков с веселыми витринами и кинотеатров с яркими афишами на деревянных стойках. Что это за городок? Такой уютный и милый... Она украдкой глянула на мастера, в тот момент сбившего пепел с сигары в начищенную до блеска большую бронзовую пепельницу.
  Мастер... Вы обещали убить меня, если я не... Если я не...
  Как странно и страшно, и... То, что шевельнулось под сердцем, называется страхом? То, что жалобно заскулило в душе, оно и есть тот самый страх? То, что, наконец, крикнуло во весь голос "Инга, я здесь!"
  И...
  Глаза мастера Рони. Пронзительно-зеленые, словно волшебные и живые драгоценные камни из страшной сказки о демонах из огненной преисподней. Я боюсь этих глаз?
  Инга почувствовала железную хватку безысходного страха, схватившего её сердце всей пятернёй и сжавшего изо всех сил... Ей стало страшно от того, что она должна была сейчас услышать. От того, что сама попросила сказать. Она знала, (точно знала), что мастер Рони ответит ей, (ведь ее случай, как оказалось, был совсем не уникальным). Лицо мастера не выражало никаких эмоций, и глаза скрывала тень.
  Оранжевая точка затяжки на кончике сигары отразилась в окне. Призрачное неровное движение, словно то был светлячок.
  -Половине из них он так и не смог доказать, что вечного детства не бывает. Возможно, они верили в свое бессмертие... Возможно... Впрочем, не важно. Меня радует всё же то обстоятельство, что это была меньшая часть ангелов-детей.
  -Что вы сделали с ними, мастер Рони?
  Он подался вперед и вернул пустой бокал привидению проводника. Белые перчатки, осторожное касание, легкий поклон господину. Хрустальная ножка бокала тихонько звякнула об серебряный поднос. Пронзительно-зеленый глаз Рони, на мгновение, встретился с глазами Инги и она отвернулась.
  Ну, конечно же... Могла бы и не спрашивать.
  Рони затушил сигару и посмотрел в окно, за которым уже потянулись черные равнины и фиолетовая бездна ночного неба над ними. Изредка мимо проносились: то мигающий красный глаз семафора на переезде, то золотой веер света от одинокого фонаря на пустынном полустанке с раскрошившимся мраморным перроном. Полоска света на сером камне. Желтый круг на почти стертой полосе и краешек красного ящика из черной тени...
  Ветер, что посвистывал в окне, стал прохладным и в мерцавший коричневатый запах рельсов и шпал вплелись ароматы духмяных степных трав - рассеянно зеленый, белесый, чуть серебристый.
  -Когда-то очень-очень давно, так давно, что всё это уже стало неправдой, один мальчик по имени Ишир тоже решил не взрослеть. Он подговорил своего младшего брата Рони вместе пойти к отцу и объявить ему, что они оба решили навсегда остаться детьми.
  Возле купе снова появился серый проводник без лица. Его рука в белой перчатке держала поднос с новой порцией коньяка. Рони взял бока и понюхал его содержимое.
  -Они пошли к отцу?
  -Конечно, этим же вечером. И всё сказали ему. Они оба пришли в большой кабинет с распахнутыми настежь окнами, в которых порхали прозрачные белые шторы. Они стояли перед его рабочим столом... Двое мальчишек, старший и младший сын.
  Рони отпил глоток и улыбнулся своим воспоминаниям.
  -Отец внимательно выслушал Ишира, затем посмотрел на младшего сына, который сразу же опустил глаза. Он отложил в сторону золотое перо и задумчиво посмотрел в окно. Спустя минуту или две, (хотя младшему показалось, что прошел мучительный час, а может и день), отец встал из-за стола и подошел к ним. Он погладил Ишира по волосам и сказал ему: "Я ждал этих слов, мой мальчик. Ждал их именно от тебя"
  Инга смотрела на Рони боясь дышать. Неужели даже Ишир, когда-то, решил восстать против отца?!
  В руке Рони появилась новая тонкая сигара. Он рассматривал её, разминая и постукивая по подлокотнику. Со своего места она видела часть его лица, всего лишь тонкую полоску бледного лица, всего лишь краешек глаза и уголок невесёлой ухмылки, всего лишь... Но почему-то этих мелочей хватило Инге, чтобы удивительное щемящее чувство затеплилось в душе. Да... Да!.. Даже не смотря на тот страх, который Рони вызывал в маленьком сердечке Инги, даже не смотря на него, она понимала, что начинает любить мастера. Любить той особенной любовью, о которой не расскажешь ни подругам, ни маме... Она училась любить тайно. Сокровенно. Она познавала, что значит любить своего бога самым сердцем, его мясом, всеми его жилами и всей кровью, что оно прокачивало сквозь себя.
  -Хочешь знать, что случилось дальше?
  Инга вздохнула. Хотела ли она знать? А может быть, она уже догадывалась? Ведь недавно, (совсем недавно), она видела Ишира в том волшебном вокзале с удивительными фресками на полу и на потолке. Ишир был там, а это значит...
  -Отец смог переубедить вас? - неуверенно.
  -Даже не пытался... Просто он рассказал нам о своем плане. Вернее он рассказал ту его часть, которую мы смогли постигнуть. Ишир воскрес духом, а сердце его младшего брата... - мастер затянулся и выдохнул дымок. Сизая струйка скрутилась в петлю, затем, подхваченная прохладным сквозняком, потянулась к щели в окне.
  -Что произошло с сердцем младшего брата, мастер?!
  -Оно взорвалось. То был маленький ядерный взрыв в груди мальчишки, который понял кое-что о мире, в котором он жил.
  -Что же он понял, мастер?
  Мастер улыбнулся Инге и, вернув недопитый стакан обратно на серебряный поднос, сложил руки на груди и закрыл глаза.
  -Уже поздно, а вставать нам рано. Спи, дитя, спи.
  -Но мастер Рони... - прошептала Инга. - Разве я смогу уснуть, не услышав главного? Может быть, в этих словах я найду ответ на свой вопрос? Может быть, я смогу повзрослеть, услышав эти слова? Ведь вы повзрослели!
  -Ишир... Повзрослел только Ишир... Впрочем, ангельский возраст весьма двусмысленное понятие... Он похож на мальчишку только лишь потому, что учится всегда. Удивительно... Он - Учитель, а выглядит, как ученик... - мастер грустно усмехнулся. - Возможно, иначе нельзя, чтобы иметь право учить других.
  -А Рони повзрослел? Что стало с Рони, мастер?
  Краешек глаза, уголок усмешки, часть вздоха, та часть, чтобыла слышна и та, что только угадывалась по движению складки на пиджаке.
  -А Рони не повзрослел... Так он решил и никому не сказал об этом своём решении. Ведь он... Он очень любил пробежаться по теплым лужам в старой части Арая, перепрыгивая через трамвайные рельсы...
  
  Да, он любил старую окраину этого удивительного города, расположенную на декоративных холмах, поросших магнолиями. Он любил гулять по запутанным узким улочкам и проулкам, вымощенным светлым камнем. Белые улочки с мраморными домами и распахнутыми воротами..., каменные заборы, с гранитными шарами через пролет..., увитые цветущими лианами беседки. Он любил читать синие таблички указателей на белых столбиках, что стояли на перекрестках, и объявления на белых ватманах, приклеенных к обратной стороне больших чистых витрин цветочных магазинчиков и вкусно пахнувших булочных.
  Окружная Восточная.
  Квартал Розового Дыма.
  Сады Аракура, дома с 5 по 15.
  Западная трамвайная остановка, (тёплые мраморные скамейки) и Восточная трамвайная остановка, (Уважаемые, не разносите золотой песок по граниту! Кому-то, ведь и убирать придётся!)
  Хрустальные арки Нафатима.
  Он любил этот город. Город детства. Город тепла и света...
  Маленький мальчик с пронзительно-зелёными глазами, в белых шортах и в белой футболке навыпуск, частенько останавливался возле одного из особняков, не переступая границы владения, и рассматривал стройную архитектуру дома, его большие окна, золотые на свету. Он любовался отражением водной ряби из бассейна блещущей золотыми чешуйками на белых стенах. Он впитывал красоту легкого покачивания ветки магнолии на ветру; женского силуэта в соломенной шляпке с широкими полями; сидящего в плетёном кресле седого господина с трубкой во рту. Изящное, незаконченное в плавном полете, кружево дымка поднималось из курительной трубки вверх и таяло в мерцающих бликах от воды, которые были частью воздуха, его наполнением, вместе с запахами цветущей магнолии, пряного табака и капли свежей сырости из бассейна.
  Мальчик учился красоте. Он тихо шептал замысловатые магические формулы, описывая окружавшую его красоту. Пытаясь описать её так точно, что со временем, те слова, которые он придумывал, слетали с его уст, как солнечные зайчики, взмывая в небо и растворяясь в нём. Он вернул красоту ангельскому языку райи-ра, пока учился думать и восхищаться на нём.
  Он полюбил красоту и понял ради чего будет жить.
  Ради красоты.
  Для красоты и ради неё.
  Он останется вечным ребенком, ради неё.
  
  -Этот мальчик точно решил, что никогда не повзрослеет, - шептал засыпавший Рони в пустом вагоне, под перестук колес. - Он решил, что предаст самого себя, если повзрослеет... А становиться предателем он не собирался. Это точно.
  Инга улыбнулась. Какой он красивый, когда засыпает... Какой же он красивый, сильный и... И беззащитный, как ребенок.
  -Однажды... Уже после того, как отец объяснил всё, что было нужно, и показал то, что они могли увидеть, младший брат встретил старшего на одной из улочек окраины Арая. Он не ожидал встретить его там... Младший спрятался за угол белого дома и осторожненько выглянул из-за него, так, чтобы остаться незамеченным...
  Ровное дыхание. Спит?
  Инга подалась вперед, чтобы рассмотреть лицо Рони Симатори.
  -Старший брат стоял на улице и рассматривал большой красивый дом с огромными, от низа до верха, круглыми окнами. В этот час тени от магнолиевых зарослей, что росли вокруг дома, так красиво и плавно чертили на голубых стёклах расплывчатые серые линии вперемешку с солнечными всплесками, что эта картина причиняла сладкую боль вместе с невыносимой негой... Дом казался большим сказочным животным, которое спало и тихо так себе дышало во сне. Восхитительная картина. Ради неё младший брат почти каждый день приходил к этому дому в начале первого часа дня... Ишир... Он так внимательно рассматривал этот дом... Так внимательно, что младшему показалось, - он понял его стремление к красоте. Что от сего момента он не будет требовать от Рони нежеланного и невозможного - повзрослеть. Рони отступил назад со счастливой улыбкой. Он прислонился к шероховатой стене и закрыл глаза. Его губы шептали, шептали, шептали прекрасные словесные формулы, вплетавшиеся в солнечный свет, становящиеся частью его... Но, вдруг, он что-то почувствовал... Тень на своем лице... Рони открыл глаза... И увидел перед собой Ишира. О, как же он любил этого тонкого юношу в черном костюме старшеклассника. Рони застыл... Черный костюм? Старшеклассника? Но откуда? Почему? Зачем?
  Ишир смотрел на Рони.
  -Брат? - прошептал мальчик в белой футболке. - Брат, почему на тебе это? Почему оно черное?
  -А я всё думал, куда ты уходишь, каждый день, и пропадаешь до вечера?.. - он вытянул руку вверх и поймал один из солнечных зайчиков, что недавно наколдовал Рони. Он крепко сжал ладонь. Так крепко, что младшему брату показалось, что зайчик закричал от боли. - Что это?
  -Свет, - совсем тихо прошептал Рони. Он понял, что ошибся. Жестоко ошибся в своём старшем брате!
  -Разве ты солнце рождающее свет? - Ишир протянул брату сжатый кулак, в котором корчился солнечный зайчик, испуская последние агонические лучи. Большие карие глаза Ишира стали темными и грозными. - Кто давал тебе право придумывать свет?
  -Я просто...
  Ишир разжал пальцы.
  В его ладони ничего не было.
  Ведь там ничего не могло быть. Ведь так?
  -Магия... Рони, неужели ты не понимаешь, что магия - это уход от реальности? Это самообман. Ведь чудес не бывает... Кроме тех, что творит папа.
  -Я тоже хочу творить чудеса и... И красоту - прошептал Рони.
  Инга вздрогнула, когда обнаружила, что глаза мастера открыты. Он смотрел в окно, чуть повернувшись на бок. Впрочем, даже грусть от печальных воспоминаний не погасила пронзительность его зеленых глаз. Зеленых, как морская волна в полуденный час. Зеленых, как изумруды...
  И, правда, магия. Как же я не заметила, что он открыл глаза? Я увлеклась картинами, которые он придумывал так легко, рождая их всего лишь своими словами. Всего лишь словами...
  -Ишир строгий старший брат, - тихо сказала она, вспомнив образ юноши в студенческом костюме. Она вспоминала юношу в золотом сиянии храмового света... Неужели он мог сжать солнечного зайчика так, что тот почти кричал от боли?!
  Он жесток?
  Жесток?
  -Он любящий старший брат. Я купался в его любви, как в теплых водах Белой реки, что течет вокруг Арая... В тот день, когда отец всё объяснил своим сыновьям, каждый из них сделал свой выбор. Возможно, всё это, начиная с дерзкого нежелания взрослеть и заканчивая тёмными глазами Ишира вперившимися в сжавшегося мальчика в белой футболке, всё это, было частью отцовского плана. Возможно, он хотел показать своим сыновьям, кто они есть на самом деле и для чего появились на свет... Но возможно, я ошибаюсь... В следующее мгновение старший брат шагнул к младшему и положил свои руки ему на плечи. Он прошептал в самое ухо Рони. Он прошептал... Брат, прошу тебя, будь со мной. Просто всегда будь со мной, Рони! Я не могу без тебя... Я не хочу без тебя... Будь со мною брат!
  -Что мне нужно сделать для этого? - бледным шепотом произнес Рони. - Тоже одеться в черную форму? Притвориться взрослым? Что?
  -Брат... - произнес Ишир. - Брат... - он опустил голову и... И представь себе, девочка, Рони услышал тихое всхлипывание. Обыкновенное такое всхлипывание подростка... Сердце Рони дрогнуло... Но всего лишь на мгновение. В следующую секунду он оттолкнул руки старшего брата.
  -Почему? - в глазах Инги отразился алый отблеск боли, что сверкнул в глазах мастера.
  Рони снова расслабленно вытянулся в своем кресле и закрыл глаза.
  -Ты не поймешь. Спи.
  
  
  Разве она смогла бы уснуть после всего, что услышала?
  Вряд ли...
  Инга дохнула на холодное стекло, затем на маленьком запотевшем пятне написала пальцем "Рони"
  Рони.
  Она глянула на мастера, не поменявшего своего положения за последние два часа, (а может три или четыре?), сквозняк из приоткрытого окна касался выбившегося локона его светлых волос и играл с ним, как котенок. Инга улыбнулась и снова повернулась к окну. Там, за толстым стеклом, проносились далекие курганы, словно застывшие в половине движения волны, (цвета почерневшего серебра), над ними раскинулось лиловое предутреннее небо и мигающие, гаснущие точки звёзд. Иногда в темноте мелькала светлая полоска дороги и, еще реже, желтые круги света на асфальте. Иногда проскальзывали призрачно дрожавшие точки городских огней, и тени тополиных посадок на окраинах этих маленьких городов.
  Острые верхушки тополей упирались в сиренево-розовый хрусталь неба, засветлевшийся над горизонтом. Черные перья тополей царапали это драгоценное полотно. Полотно утреннего воскрешения: сначала лишь просвечивающее из лилового сумрака, затем плавно превратившееся в мерцающее фиолетовое свечение, и, наконец, ставшее неожиданно глубоким, почти бездонным. Бездна неба, спрятанная за тонкой и прозрачной слюдяной пленкой. Где-то там далеко-далеко, (где-то высоко-высоко за горизонтом), в молочно-розовом сиянии, в хрустальной чистоте с порхавшими в ней золотыми нитями, просыпалось солнце.
  Инга прислонилась к стеклу горячим лбом... Перестук колес... Тихое покачивание... Я засыпаю?.. Ах, как не во время. Я так люблю наблюдать пробуждение света.
  Утро, дорога, тёплый вагон... Она глянула вверх на щель в окне и подставила лицо освежающему ветерку. В узкой полоске над стеклом переливалась сиреневая лента утреннего неба, чистая, не профильтрованная пыльным окном. Оно такое, небо - полоса чистого блеска без умысла, без излишнего наполнения, какая есть на самом деле и всё. И больше ничего.
  
  
  *-*-*-*
  
  
  Инга откинулась на подушки сидения и, открыв свой золотой портсигар, достала из него тонкую сигарету. Искоса глянув на Мари, она усмехнулась. Не зря издательства платят большие деньги за мои книжки, девочка, всё-таки не зря. Я не просто умею рассказывать истории. Если бы просто умела, если бы просто могла это делать по мастеровому, то сейчас прозябала бы в серой квартирке и завидовала бы всему свету, как старая идиотка поэтесса, черт ее подери, Лоли Кунц. Прозябала бы в нищете, как она, вместо того, чтобы переезжать в свой роскошный загородный особняк в Кронвалеме на всё лето, сидя на мягких бархатных подушках своего чудовищно дорогого паромобиля. Я не просто умею придумывать и рассказывать. Собственно, первых двух условий, (придумывать и рассказывать), не только недостаточно для хорошей истории, но, иногда, умение ими обращаться только вредит писателю. Уметь придумывать и рассказывать - это, всё равно, что уметь приготовить яичницу из яиц на горячей сковороде. Не это, (ох, не это), отличает настоящего писателя от всех прочих умеющих придумывать и рассказывать. Настоящий писатель умеет ВИДЕТЬ и делиться этой своей способностью, (вместе с восхищением и восторгом волнительного таинства ВИДЕНЬЯ), с читателем, а не тем, вовсе, что он там придумал, увидел или наблюдал. Со способностью ВИДЕТЬ, друзья мои и соседи, нужно родиться. Это дар. Каприз творца.
  Мари смотрела на писательницу застывшими широко раскрытыми глазами.
  Инга вкрутила сигарету в свой походный мундштук, укороченный и простой, без всех этих золотых полосок и фирменных гербов. Выровняв сигарету в одну линию и стукнув мундштуком по подлокотнику для верности, она зажала его в зубах и чиркнула спичкой по серной полоске картонной коробочки.
  -С тобой всё в порядке, Мари, детка? Вид у тебя непрезентабельный, милочка.
  Завиток дыма. Рука в белой перчатке легла на фигурную ручку стеклоподъемника. Два оборота вправо, стекло, скрипнув, опустилось на три сантиметра вниз, чтобы дым выскальзывал прочь. Затяжка. Кофе бы мне, хотя бы глоток... Мари кашлянула.
  -Что это было?.. Где я?
  -Мы уже целый час трясемся по этой жуткой грунтовой дороге. Кошмарное состояние, доложу тебе.
  Мари отвернулась к окну с тем же отсутствующим видом и прошептала.
  -Он такой несчастный... Такой несчастный...
  Инга стряхнула пепел и с удивлением глянула на Мари.
  -Кто? Наш водитель?
  Мари покачала головой и обхватила плечи, словно из окна дохнуло не жарким воздухом с привкусом пыли, а холодной зимней стужей.
  -Ишир... Красивый юноша в золотом луче. Неужели вы не почувствовали его боль в том волшебном вокзале со сказочными фресками на полу?! Он умолял о помощи, а вы... А он...
  -Не припомню я, чтобы он умолял кого-нибудь, - буркнула Инга. - И с чего ты всё это взяла?
  -Из вашей истории.
  -Я уже и не помню, что наболтала тебе... Юноша в золотом луче, значит... Неужели я так и сказала?
  -Я не слышала ваших слов, госпожа. Я видела... Просто видела его в огромном помещении, наполненном оранжевым закатным светом. Видела несчастного юношу с пронзительными черными глазами.
  Инга ткнула недокуренной сигаретой в пепельницу, надломив её, и вздохнула. Вот, значит, в чем дело...
  -Я встретила его еще раз. Спустя полгода, кажется, с того дня... И это была интересная история, в которой Мессере показал мне другую грань своего сердца. И моего тоже.
  Однажды в гостиной Рохарима зазвонил телефон. То был странный звонок... Странный хотя бы потому, что на моей памяти первый раз зазвонил большой черный телефон в гостиной, (этакий эбонитовый монстр с хромированным диском), стоявший на специальной деревянной подставке под лестницей на второй этаж. Под телефоном была постелена белая бумажная салфетка с выцветшей надписью химическим карандашом в уголке "после полуночи только на 666"
  "В тот момент в комнате никого не было, кроме меня... - Инга задумчиво рассматривала свой портсигар, то раскрывая его, нажав на маленькую кнопку, то закрывая со щелчком. - Я подошла к этому большому черному аппарату с огромной трубкой, (тяжелой, как гантель), взяла ее и сказала, как учил Мессере"
  
  
  -Здравствуйте.
  На том конце ответили удивленным выдохом, затем писклявый голос затараторил так громко, что у меня в ушах заложило.
  -Это кто?! Мне нужен Сим Роххи! Слышите? Мне нужен Сим!
  -Меня зовут Инга...
  -Какая Инга? Что это такое - Инга? Эй, деточка, позови к телефону Мессере!
  -Мессере нет дома...
  -Что ты там шепчешь, дитя? Мне нужен Сим Роххи, понимаешь? Сим Роххи! Иди же и позови его. Скажи, что звонит Клаус! Так и скажи, дескать, Клаус на проводе!
  -Мессере в саду, он пересаживает свои розы...
  -Вот-вот, именно по поводу роз я хочу с ним поговорить! Скажи ему, что у старины Клауса появился тот редкий сорт, о котором мы говорили месяц назад! Э-хей, вот Мессере обрадуется!
  Я почти плакала. Этот писклявый голос совершенно меня игнорировал и заглушал даже мысли, (он отдавался железным эхом из прошлого?)... Из прошлого, в котором не было ничего, кроме боли и сумрака?.. Голос обращался не к человеку, и уж тем более не к ангелу. Голос обращался ко мне, как к прислуге и даже хуже того, как к фурнитуре, к предмету мебели, к дополнению обстановки комнаты, которое по случаю, умеет передвигаться самостоятельно и извлекать из себя несколько членораздельных звуков. Голос не презирал меня, нет... Я была ничем для этого голоса... И я начала бояться его. Я представила его высоким худым чиновником из канцелярии по делам несовершеннолетних ангелов, в черном сюртуке с высоким воротником. Он, это чудовище с черными круглыми очками вместо глаз, любил подключать к детским рукам провода с высоким напряжением, и пока ребенок корчился, пока по белым перьям его крыльев ползали синие искры электрических разрядов, произносил долгую унылую речь о вреде "невзросления" для ангелов... Я была очень расстроена. Очень... И малодушно решила, что сейчас тихонечко положу трубку на рычаги, вернусь в кресло и возьму книгу, словно сюда никто не звонил. И уже почти осуществила свой план... Но в этот момент в гостиной появился Мессере. Он появился в луче света, задумчивый и добрый, он был в белой рубашке с закатанными до локтей рукавами. Он поправлял свои круглые сиреневые очки одним мизинцем. Его руки были в земле.
  -Инга? - он заметил меня. - Что случилось девочка? Почему ты плачешь?
  Я протянула ему трубку.
  -Это... Вас...
  Он подошел ближе.
  -Кто звонит?
  -Клаус... - я сдерживала слезы изо всех сил. Я научилась делать это за долгие-долгие годы мытарств ребенка, так и не узнавшего секрет взросления. За годы путешествия ангела-ребенка, которого пытались лечить от его детства, которого пытались перевоспитывать, которого однажды даже попытались разрезать на куски, на железном столе, чтобы найти ответ на вопрос - где прячется детство?
  А из трубки уже раздавались писклявые радостные вопли. Клаус, видимо, тоже услышал голос Мессерино.
  -Цветочник? - Мессере посмотрел на свои грязные руки и вздохнул. - Инга, подержи трубку возле моего уха, детка. Сможешь?
  Я кивнула. Губы - короткая белая полоска. Понимал ли Мессерино, что творилось в моей душе в тот момент? Понимал ли, что мне было больно?..
  Понимал.
  Понимал!
  Поэтому и предложил подержать трубку возле своего уха, чтобы мне стоять рядом и всё слышать. Именно по этому! Если бы я не услышала их разговора, если бы не слышала то, что они говорили друг другу...
  -Клаус... Ты испугал мою девочку.
  -Э?
  -Больше не смей звонить на общий номер. Только в кабинет.
  -Э?!
  -Что там у тебя?
  Половина минуты молчания. Тридцать секунд недоумения, которое мгновенно превращалось в неуверенность и боязнь перед этим холодным барским тоном, которым Мессерино пользовался изредка. Но если пользовался, то, как говорил Акира, лучше бы плёткой выстегал, чем слушать всё это и желать поскорее провалиться в самые недра ада. Он там сглотнул, на том конце провода.
  -Но Мессере...
  -Это всё, что ты хотел мне сказать?
  Я закрыла глаза и вздохнула. Облегчение забрезжило где-то... Где-то... Тонкой полоской света. Я глянула на Мессере. Тот был серьезен и смотрел на свои руки.
  А ведь из-за меня он пытал этого бедного Клауса своим барским голосом, подумалось мне. Из-за того только, что тот имел неосторожность напомнить мне страшненькие картинки из прошлого. Мне, почему-то, стало приятно и страшно... Странное сочетание чувств. Женское, наверное.
  -Розы для вас... Тот сорт черных роз... Сорт, о котором мы разговаривали в прошлый раз... Я нашел его!
  -Черные розы... - Мессерино глянул на меня мельком. - Печальное, должно быть, зрелище. Мне негде посадить их. Рядом с белыми? Рядом с красными?.. Они не нужны мне Клаус.
  -Но Мессере... - прошептал тот, совершенно сбитый с толка. - Я заказал этот маленький срез в Аль-Тиграме специально для вас... Только ради вас Джафар Ай-Марамет выслал эту посылку и... И письмо.
  -Письмо?
  -На конверте написано "Лично в руки Мессереру Симу Роххи".
  -Письмо от старины Джафара... - Мессере погрузил руки в солнечный луч, бьющий из окна напротив, прямиком, в одинокую белую розу, стоявшую в тонкой хрустальной вазе на столике пред лестницей. Черные комочки земли, прилипшие к коже, начали истаивать на свету. Блекнуть и истаивать. Не прошло и десяти секунд, как его руки стали чистыми, словно он только что вымыл их в теплой воде и насухо вытер полотенцем. - Я не видел Джафара лет сто, кажется... Письмо от него в такой напряженный момент. Странно... Клаус? Ты где-нибудь здесь?
  -Я на связи, Мессере.
  -Буду через час возле твоей цветочной лавки. Вынеси мне письмо.
  -Но Мессере, побывать у меня и не глянуть, хотя бы одним глазом, на изысканный срез, на утонченные шипы, на сиреневые пигментные пятнышки на темно-зеленой коже стебля... Мессере?.. И мой кофе. Мой душистый черный кофе. Ведь я совершенствую свое умение готовить лучший во всём Сабароте кофе!
  -Ах ты, хитрец, - пробормотал Мессерино и снова посмотрел на меня. - Заодно приготовь сладких пирожных со сливочным кремом и лимонной воды в высоком запотевшем стакане.
  -Да!
  -И будь готов извиниться перед одной юной барышней.
  -Но за что извиняться-то?..
  -Клаус?
  -Да!
  -Отбой, - Мессерино взял трубку из моих рук и положил ее на рычаги телефонного аппарата. Он смотрел на меня. Смотрел и сомневался в правильности своего решения. Но, возможно, я ошибаюсь. Возможно, он просто решал, стоило ли мне переодеться в другое платье в дорогу.
  -Поедешь со мной?
  Я не знала, что ответить вслух. За меня ответило тело. Оно, тело, неуверенно, но в большей степени согласно, пожало плечами. Мессерино улыбнулся и легонько щелкнул меня по носу.
  -Я переоденусь. А ты, (пока есть свободные десять минут), зайди в мой кабинет и возьми со стола маленький черный футляр с серебряным замочком, и принеси мне. Спускайся во двор. В город нас отвезет Акира... - он задержался и глянул на меня. - Ты знаешь, что нравишься Акире?
  -Я никому здесь не нравлюсь.
  -Не правда. Акира почти влюблён... - он рассматривал меня серьезными глазами поверх очков и думал о чем-то мне непостижимом. Наконец, Мессерино, закончил тем, что сказал тихо, словно для кого-то невидимо присутствующего в этой комнате, (для Рони?), со странной интонацией в голосе. - Впрочем, почти не считается. Возможно, самурай играет в какую-то свою игру...
  -Кто такой самурай?
  Мессере махнул рукой и направился в гардеробную.
  -Не важно. И будь любезна - не забудь о футляре.
  
  
  Кабинет Мессере... Самое загадочное, красивое и удивительное место во всем Рохариме. Если бы ты, Мари, попросила меня описать его, то... Я не смогла бы сделать этого сейчас. Чтобы описать кабинет Мессере нужно пребывать в особенном душевном состоянии, потому что даже воздух в этой большой и светлой комнате имел свой неповторимый аромат и насыщенность. Я бы сказала тебе, что воздух в кабинете был хрустальным и золотым одновременно. И дело не в цвете... Совсем не в цвете... Золото и чистый хрусталь... Да, именно так.
  Я попробую описать это так, как видела и обоняла маленькая девочка, которая сначала приоткрыла дверь на пару сантиметров и заглянула в кабинет одним глазком. Чистый и прохладный сквознячок сразу же коснулся ее лица... Ветерок с запахом... Точнее, едва различимой линией золотого запаха какой-то пряности или дорогого одеколона. Благородный запах почти выветрившегося одеколона, кожи больших коричневых кресел с широкими подлокотниками и белесого, тончайшего, сладко-кислого оттенка розы в белой вазе на подоконнике. Да, еще там присутствовал остаток запаха хорошего табака и книг.
  Я зашла в кабинет и закрыла за собой дверь. Ветерок сразу же улёгся, шторы опустились, и отблески на стеклянных дверцах книжных шкафов перестали прыгать и сверкать. Я ступила на мягкий ковер и осторожно, словно боясь завязнуть в его плотном ворсе, прошла до стола Мессере. Черный кожаный футляр лежал возле тетради, раскрытой на середине. Я обошла стол, взялась за футляр, но не смогла не посмотреть в тетрадь. На шевелящихся от ветра страницах, были нарисованы небольшие карандашные наброски в квадратных рамках. Словно рассказ в картинках.
  Я подошла ближе.
  Наклонилась...
  На первом рисунке был изображен высокий блондин в черном костюме странного, (не нашего какого-то), покроя. Расстегнутый на две пуговицы ворот белой рубашки, (широко раскрытый, раскрытый до изможденной груди, до выпиравших ключиц). Развязанная черная бабочка болталась на шее измятой лентой. Выпроставшиеся манжеты рубашки без запонок, белые-белые из черных рукавов.
  Он куда-то шел по серому коридору, в котором тени грубыми штрихами растеклись по стенам, как плотная корка оборотной стороны света. Блондин прихрамывал на левую ногу, вместо черного лакированного туфля, как на правой, она была обута в золотой механизм с шипами. В левой руке трость с круглым набалдашником. Тонкие острые пальцы. Напряженные жилы на запястье.
  На втором рисунке было изображено его лицо.
  Красивый блондин с холодными синими глазами. Я подумала, что возможно, его зрачки были вырезаны острым скальпелем, (скальпелем, ослепительно блеснувшим в белом свете хирургической лампы), и вместо живых зрачков в его глаза вживили синие стеклянные шарики. Серая кожа. Бледная. Сухая. Почти мертвая кожа того, кто сам почти мёртв. Всё серое, кроме его глаз. Кроме жестоких синих глаз.
  Шрам на правой скуле. Грубая полоса. Всё еще кровоточащая полоса. Кровь стекала тонкими струйками к острому подбородку. Кровь росилась маленькими каплями на краешках рассеченной кожи.
  Под вторым рисунком одно единственное слово - "Юма"
  Кто такой Юма? Или что оно такое?.. Не знаю. Но это слово мне очень не понравилось, особенно в сочетании с портретом блондина с жестоким глазами... Да, с жестокими... Не злыми, нет.
  На третьем рисунке блондин стоял возле большой железной двери с надписью на непонятном языке. Одной рукой он упирался в трость, (золотой механизм на ноге причинял ему сильную боль и мешал передвигаться), другой рукой он держался за ржавую ручку двери.
  На четвертом рисунке художник обратил внимание на механизм, чтобыл надет на левую ступню, вместо туфля... И я начала понимать, что эта острая штуковина, причинявшая блондину почти нестерпимую боль, и была его ступней. Этаким кошмарным протезом, который одновременно был и пыточным механизмом. Кто-то специально отрезал ему ступню и насадил на кровоточащую плоть это. Кровавый след тянулся за блондином из серого сумрака. Кто-то совсем недавно искалечил блондина с жестокими глазами...
  Пятый рисунок был последним. На нём был черный прямоугольник открытой двери. И серая тень блондина, таявшая в сплошном мраке.
  Он уходил во тьму. Золотой механизм скрипел и щелкал по грубому серому камню пола. Стучала трость. Но блондин упорно шел вперед. Ему было нужно в темноту. Он хотел туда пойти.
  
  Я не замечала времени. Совершенно не понимала, сколько минут или часов прошло с тех пор, как я начала рассматривать эти маленькие рисунки в квадратных рамках. Время перестало иметь значение. Красота эпитомии заменила собой все чувства, в том числе и ощущение времени, чувство его движения. Время остановилось... Так сильно я была увлечена эпитомией Мессере, что совсем потерялась во времени и в пространстве. Я слышала и видела только то, что происходило в том сером коридоре... Юма? Это его имя? Юма?
  
  -Нравится?
  Я вздрогнула и со страхом посмотрела вперед. Посредине кабинета стоял Мессере, в черном костюме, (одна рука в кармане брюк), со своей обычной тонкой папиросой между пальцев, (движение руки вверх, затяжка, два завитка дыма). Он смотрел на меня. В круглых сиреневых стеклах очков отражались блики солнца, по золотой оправе пробегали сверкающие точки отблесков... Я не видела его глаза и это обстоятельство, почему-то, напугало меня. На короткий миг мне показалось, что в кабинете, вместо Мессере, стоял кто-то совсем другой. Кто-то с косицей, в которую была вплетена черная шелковая лента. Кто-то обещавший меня убить, если я не повзрослею... Впрочем, нет. Волосы Мессере были пепельного цвета, со светло-серебристой проседью на висках. И всё-таки...
  Я ответила:
  -Да. Кто это - Юма? Он..., настоящий?
  -Возможно, да. Ты видишь финал жизни человека, который даже еще не родился.
  -Вы придумали его финал?
  -Я не вижу... - он вздохнул и посмотрел поверх меня в окно. Затем продолжил, тише и печальней. - Я не вижу для него другого финала.
  -Ему больно в этом протезе... Зачем вы отрезали его ногу?
  -Таков сюжет его истории. Я не хочу причинять ему боль... Но получается так, что стараюсь, всего лишь, не причинять ему излишней. Я пытаюсь не причинять ему той лишь боли, которую он не сможет вынести.
  Я спросила Мессере:
  -Он стойко терпел?
  -О да. Юма - кремень.
  Мессере подошел ко мне, стал за спиной и наклонился над столом. Наверное, мои щеки стали пунцовыми. Они начали гореть. Я начала задыхаться от жара, который возник в сердце и мгновенно распространился по всему телу, как пожар по сухому лесу.
  Мессере взял остро заточенный карандаш из деревянного пенала и поднес кончик грифеля к бумаге... Задумался на несколько мгновений... Затем, рядом с пятым рисунком, нарисовал рамку для шестого.
  -Вот так будет лучше, - сказал он и положил карандаш обратно в деревянный пенал. - Я продолжу эту историю. Как-нибудь. На досуге.
  -Вы измените финал его жизни?
  -Возможно, я перепишу его.
  
  
  ...
  
  
  Конец первой части.
  
   Сони Ро Сорино.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"