Сорино Сони Ро : другие произведения.

Куклы Ван Крида. - Бог механики

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Доработано и дополнено) Окончание всех историй. Несколько разрозненных историй о кукольном мастере Моргане Ван Криде, не вошедших в прошлые сборники. История тринадцатая, о тщетном поиске человеком человека, о бессмысленном поиске солнц в чужих сердцах.
  Куклы Ван Крида. Deus mechanica.
  
  
  
  Истории в картинках словами.
  
  
  
  История тринадцатая: Бог механики.
  
  
  
  
  Однажды мастеру солнца Рему Ринну приказали вернуть свет в дом генерал-губернатора Орданвинга. В сопровождающие юному мастеру был определен личный адъютант высокопоставленного чиновника, каковой прибыл в городок Солефарм с гербовой бумагой, имеющей все необходимые печати и подписи, а так же с личным распоряжением капитана Рога поперек листа, неровно вырванного из блокнота: «Сделай как он просит, мальчик. И не забывай про нашу доброту».
  
  В Солефарме, надо сказать, мастер Ринн служил светоинжинером при самой большой в империи, а значит и в мире, Станции Световых Ловушек. Мысли, что его сюда просто сослали после некоторых весьма неприятных событий в Верме, юный мастер гнал от себя. В его обязанности входил уход за вышеозначенными агрегатами, ремонт, если понадобится, и замена устаревших на новые. Программированием ловушек мастер Ринн занимался в свободное от работы время, в чем сильно преуспел, в отличие от инженеров яаритов из столицы. При юном мастере станция начала вырабатывать гораздо больше электрической энергии, и увеличившаяся цифра в отчетах была оценена старцами из Вермы вполне предсказуемо. Всю прочую обслугу они распорядились убрать, оставив одного солнечного мастера, а его обязали специальным приказом повышать энергетическую отдачу ловушек каждый год не менее чем на десять процентов.
  
  Станция Световых Ловушек была похожа на громадную площадь, два на два километра, вымощенную светоотражающим белым камнем осгрогом. Сами же ловушки представляли собой большие стеклянные шары с золотыми спиралями внутри, которые будто бы вибрировали невесть от чего, издавая тихий, но вполне отчетливый звон. От каждого шара, закрепленного на квадратной эбонитовой подставке, отходил толстый кабель, который вплетался в толстую, черную и лоснящуюся оплеткой на свету жилу, что тяжело развалилась посредине и была похожа на заснувшую гигантскую гидру. Другим концом этот кабель был присоединен к громадному накопителю, похожему на бочку и выкрашенному в оранжевый цвет. На самом краю площади имелось небольшое одноэтажное здание с высокими окнами. Все лаборатории и кабинеты в нем были пусты, кроме одной комнаты, где и обретался наш солнечный мастер.
  
  Именно в эту комнату зашел угрюмый адъютант, который предъявил удивленному светловолосому юноше приказ с гербом и личную записку правителя империи.
  
  –Это же двое суток пути, – пробормотал юный мастер, оторвавши взгляд от записки и глянув на усатого адъютанта. Тот оставался безучастным, смотрел в окно и пах каким-то дешевым одеколоном, рождающим в голове образы изношенных солдатских сапог. – Такое уже срочное дело у этого вашего генерал-губернатора, что нужно отрывать меня в момент смены программного обеспечения?
  
  –Там все написано, – мрачно ответил усатый, продолжив рассматривать стеклянные шары на белой до слёз площади. Теплый ветер врывался в раскрытое окно и листал страницы в толстой тетради, исписанные математическими расчетами. – Билеты на поезд при мне. Соберите каких-нибудь вещей и едемте.
  
  –Вещей? Но зачем? – Рем Ринн положил записку капитана Рога на стол, подумал недолго и благоразумно убрал во внутренний карман выцветшего на солнце рабочего камзола.
  
  Адъютант безразлично пожал плечами.
  
  –Поезд отбывает через час. Двое суток в пути. Да и там, в Орданвинге, кто знает сколько вы пробудете.
  
  –У меня и вещей-то никаких... – Рем глянул назад, на белый вещевой шкаф с приоткрытой и рассохшейся от постоянной жары дверкой. Там просматривалось несколько вешалок со свежими белыми рубашками, а так же саквояж и пара туфель внизу. – Впрочем, мне правда нужно отвлечься. А то заработался здесь, знаете ли. Вот только странное дело... – Рем глянул на гербовую бумагу и прочитал имя генерал-губернатора, вытесненное золотом. – Корнелиус Ван Калибур. Мне всегда казалось, что главами трех самых крупных и важных городов империи являются яариты. Но ведь это человеческое имя – Корнелиус?
  
  –Его светлость, господин Ван Калибур, сменил на должности генерал-губернатора Берога Хьюге пять лет назад.
  
  –Берог Хьюге, – тихо повторил Рем, затем усмехнулся и посмотрел на мерцающие желтыми сполохами ловушки за окном. Он закрыл глаза, слушая тихий звон, растворявшийся в воздухе подобно аромату, придававшему ему объем и солоноватый привкус. Теплый ветер нежно касался золотистых прядей волос, слегка распушив их и будто бы покрыв солнечной пыльцой, светившейся своим собственным светом. – А вот это точно ангельское имя. Знаете, как переводится слово «хьюге» с яарата?
  
  –Нет, и не хочу знать, – довольно резко ответил адъютант с неприязнью глянув на безмятежного юношу. – Времени остается все меньше. Я засекал, у нас есть тридцать минут, чтобы добраться до железнодорожной станции.
  
  –Пехотинец, – все же ответил на свой вопрос юный солнечный мастер. – Не волнуйтесь, сейчас и отбудем. Мне и взять-то с собой нечего, кроме пары свежих рубашек и коробочки с любимым чаем. В поездах говорят подают отвратительный чай. Да?
  
  –Я пью только воду.
  
  –А хотите я научу вас намешивать солнечного света в воду? Нам понадобится лишь стеклянный стакан и лучик солнца. В этом случае у воды появляется свой вкус. Нет, не так. В нее возвращается истинный и первозданный.
  
  –Солнце в воду? Как это? – усатый не смог сдержать удивления. Он посмотрел на мастера Ринна теперь уже другими глазами. Настоящими, а не солдатски оловянными, как только что.
  
  –В поезде у нас будет много времени. Я все покажу.
  
  
  
  
  
  Через двое суток поезд, идущий из Белогории в Верму, прибыл в Орданвинг. Пока длиннющий состав тарахтел железными колесами по индустриальным окраинам, расстреливая заброшенные заводские корпуса с битыми окнами эхом, как шрапнелью, мастер Рем Ринн стоял в проходе возле окна и грустными глазами рассматривал остатки былого величия империи. Когда-то Орданвинг называли промышленной столицей, но те времена давно миновали. Новые центры индустриальной революции располагались далеко за границами империи ангелов. А здесь теперь проносились лишь бесконечные корпуса с балочными кранами, с которых свисали ржавые тросы с крюками, ржавели паровые роботы с огромными клешнями и заколоченными фанерой кабинами, тянулись штабели труб и громоздились почерневшие ящики с уже никому не нужными станками.
  
  Солнечный мастер глянул назад, в приоткрытую дверь купе, где крепко спал его провожатый, и на столе имелось с десяток пустых стаканов. Он решил не будить адъютанта, который оказался замечательным дядькой с веселым и легким нравом, а дать ему поспать до самого вокзала. Два дня пролетели довольно быстро за разговорами на самые разные темы, до которых тот оказался весьма охоч. За это время мастер Ринн был введен в курс последних событий в империи, за которыми давно не следил у себя на окраине, да в общем-то и не стремился. Прошлым вечером слегка опьянев от солнечной воды, которую мастер научил его делать, адъютант рассказал про страшную тайну своего хозяина, а именно про то, как пару лет назад погибла супруга Ван Калибура. «Святая была женщина, – бормотал пьяненький адъютант и всхлипывал. – Столько добра людям сделала, стольким помогла, стольких спасла, что и не пересчитать. Дочку мою в художественный лицей определила на полное государственное обеспечение... И такую страшную смерть приняла»
  
  Белокурый юноша покачал головой и вернулся взглядом к проплывавшим за окном видам. Мимо прошла дама в замысловатой шляпке с вуалеткой, она осмотрела его странным взглядом, в котором читалось много женского интереса. О да, Рем не был обделен вниманием к своей персоне со стороны женщин, к чему давно привык и принимал, как должное. К слову сказать, плотный синий камзол на нем, черный жилет и черные брюки, а так же белая рубашка с позолоченными пуговичками весьма гармонировали между собой. Да и вообще всякая одежда шла ему, нисколько не умаляя элегантности, но лишь раскрывая разные ее стороны. Это не было чем-то приобретенным, а скорее чем-то естественным, врожденным и беззастенчиво проникновенным.
  
  Скоро колеса выстрелили железной очередью в оглохший воздух окраин, вагон качнулся и перед глазами мастера замельтешили всякие пристанционные сооружения, столбы со знаками и семафорами, будки смотрителей, а там и серенькие киоски, где продавалась не аппетитная на вид, но хотя бы горячая снедь. Рем вдруг обнаружил возле себя черноволосого мальчика лет семи в очках, который видимо очень хотел посмотреть в окно. Солнечный мастер улыбнулся мальчугану, подхватил его за подмышки и поставил на покоробившийся кожух отопления. Ребенок улыбнулся Рему.
  
  –Спасибо. А мы уже приехали в Орданвинг?
  
  –По всей видимости, да, – мастер показал на проплывавшие мимо перроны и стеклянные входы в подземные переходы. Возле одного из них стоял обходчик в черной робе с молотком на длинной ручке. – Это и есть Орданвинг.
  
  –Мрачный он какой-то, – тихо сказал мальчик, провожая взглядом обходчика. – То ли дело мой любимый Стокванхейм. Там сейчас уже сирень во всю цветет, а тут будто бы еще март, а не середина мая. А вы бывали в Стокванхейме?
  
  –Бывал когда-то проездом, – с застывшей улыбкой ответил Рем Ринн. – В пору цветения каштанов.
  
  –Да, это самая любимая моя пора! – воскликнул мальчик и с теплом посмотрел на солнечного мастера, как на обретенного друга. – Перед домом, где я живу с мамой, как раз растет много-много каштанов. Так много, что когда они зацветают, даже воздух начинает светиться!
  
  –Меня зовут Рем Ринн, и я солнечный мастер, – юноша протянул мальчику руку для пожатия. – Приятно познакомиться.
  
  –Морган Ван Крис, – весело ответил мальчик и пожал протянутую руку. Однако скоро растерянно моргнул, заметив на лице светловолосого юноши промелькнувшую тень старой боли или грусти, будто бы на короткий миг его сердца коснулось давно забытое горькое воспоминание. Крепкая рука солнечного мастера удерживала детскую ладонь на пару мгновений дольше, чем следовало. Но скоро расслабилась и отпустила. На лице юноши вновь заиграла теплая улыбка.
  
  –Странно, но мне подумалось, что это добрый знак.
  
  –Вы это о чем? – мальчик тоже улыбнулся, сначала робко, но скоро смелее, потому что было совершенно невозможно не ответить на улыбку этого солнечного юноши.
  
  –Твое имя. Знаешь, оно довольно редкое для наших мест. И очень похожее на слово «морхан», которое на яарате, то есть ангельском языке, означает «присматривающий за огнем», ну или «тот, кто не дает огню погаснуть».
  
  –Знаю. – Мальчик изменился в лице, погрустнел и опустил голову, закончив почти шепотом: – У меня есть способность к ангельскому языку.
  
  –Здорово, – тоже невесело сказал Рем, легонько и с сочувствием коснувшись его плеча. – Кое-кто говорит, что это честь понимать яарат.
  
  –Ну да, – неопределенно вздохнул мальчик, затем украдкой глянул на Рема и вдруг снова улыбнулся. Потому что Рем все понимал, потому что сам был таким, и какова она, эта честь на самом деле, знал не понаслышке. И это было прекрасно, встретить единомышленника! – Но и твое имя тоже кое-что означает на яарате. Точнее, оно полностью яарат. Ремаринн – это мифическое насекомое, так называемый солнечный жук, который, как верят ангелы, живет на солнце и лишь иногда спускается на землю, чтобы освещать дороги для человеческих сердец. Вот только я не очень-то понимаю, что это значит.
  
  –Придет время, поймешь, – Рем подмигнул мальчику и снова оглянулся в сторону приоткрытой двери в купе. – Кажется пора будить моего провожатого. Это пункт моего назначения.
  
  
  
  
  А дальше все завертелось и понеслось. Адъютант вдруг снова сделался хмурым и непроницаемым, постоянно бубнил что-то невразумительное и показывал всем видом, что нужно спешить. Он не дал Рему хорошенько осмотреть грандиозный железнодорожный вокзал, как тот хотел, только мотал головой и повторял «Их сиятельство ждут!». Рем только и успел, что рассмотреть гигантскую железную скульптуру ангела посреди вокзала. Тот будто бы стоял на страже у ворот и смотрел вверх, всматриваясь в тяжелые небеса, откуда в любой миг могли появиться враги. Железные крылья были распростерты, руки напряжены, а пальцы сжаты в кулаки. Он ждал врагов, этот ангел, был готов и хотел с ними драться.
  
  Возле вокзала, сразу у гранитных ступеней, их уже ждал пароэкипаж с генерал-губернаторским гербом на двери. Рем поставил свой саквояж на задний диван, в последний раз глянул на вокзал и забрался внутрь. Усатый адъютант сел на переднее пассажирское место, кивнул водителю и процедил: – Гони! Их сиятельство ненавидят ждать!
  
  Рем не запомнил улиц и домов Орданвинга, все слилось в какую-то серую пелену, в каковую в общем-то и был погружен город. Гудели клаксоны паромобилей, шипели бойлеры, лязгали механические ноги шагающих полицейских экипажей, играли механические оркестры, да неразборчиво о чем-то бормотала толпа горожан. Юноша сел посредине кожаного дивана, скрестил руки на груди и закрыл глаза. Он понадеялся на то, что после того, как с заданием будет покончено, у него таки останется немного времени, чтобы осмотреть город и обязательно выпить чашку чая в каком-нибудь кафе. О городах многое рассказывает культура чаепития, например, во что наливают и с чем подают. В Стокванхейме, к слову сказать, вам всегда к чаю подадут розетку с медом. В Верме вообще трудно найти чайную, в отличие от кофеен. А в Розенбурге ни того, ни другого вовсе не сыскать.
  
  
  
  
  –Так много лампочек, и так мало света. Можно ли с этим что-нибудь сделать, мастер?
  
  Рем стоял посреди большой и мрачной гостиной с чашкой чая в руке, рассматривая лепнину на потолке, которая художественным образом изображала смену дня и ночи. Сделано это было весьма здорово. Лик Луны перевоплощался в Солнце, гримаса отвращения в добрую улыбку, холодные пики лунного света в солнечные лучи, мягкие и гибкие. Посреди всего этого великолепия в староимперском стиле красовалась огромная бронзовая люстра, изображавшая дерево с позолоченными листьями и хрустальными шарами яблок. Лампочек в той люстре было ровно десять, а света в комнате, как от одной.
  
  Весь этот дом был холодным и мрачным, как склеп. Свет не светил в нем и дышать не хотелось, всякое доброе слово становилось неразборчивым, а злое полосовало, как плеть. Тени здесь жили даже в чашках с горячим и свежим чаем, скоро остужая его и делая безвкусным. Тени липли к окнам, как морозный узор в низовьях Хеддаса, высасывая тепло и саму жизнь из всего до чего могли дотянуться.
  
  –И так во всем доме. В чем же тут загвоздка, мастер? Почему у нас всегда темно?
  
  Солнечный мастер глянул на молодую и весьма красивую особу, которая тоже смотрела на потолок. Она была укрыта белой воздушной шалью, привнесшей в ее образ некую иллюзорность, загадочность и даже призрачность. Юная дама, несмотря на свой утонченный вид, оказалась крепкой и радушной хозяйкой. И первым делом, как только Рем появился в доме, накормила его отменным обедом. Возражения она не принимала, распоряжалась коротко и ясно, кормила вкусно и сытно, и всё это вообще не вязалось с ее романтическим образом девы из любовных сонетов Ди Псито. Оказалась она экономкой в резиденции генерал-губернатора и собственно инициатором поиска талантливого солнечного мастера, который смог бы понять, что случилось и как побороть явный переизбыток теней во вверенном ей доме.
  
  –Здание, я вижу, не новое, – Рем вернулся взглядом к потолку. – Кто здесь жил до того, как въехал господин генерал-губернатор?
  
  –Господин генерал-губернатор купил этот дом, как только женился... – экономка на последнем слове запнулась, как будто икнула, чтобы не сболтнуть еще больше.
  
  Но Рем лишь глянул на нее. Дама, которую кстати звали Наталия, все поняла по глазам этого юноши.
  
  –Слухи уже и до окраин империи добрались? – спросила она, прищурившись.
  
  –На то они и слухи.
  
  –Я бы хотела вас попросить...
  
  –Не нужно меня ни о чем просить, – Рем улыбнулся и снова глянул на даму. Видимо она что-то увидела в черных, как старое вино, зрачках с искорками и золотистыми бликами, что-то прочла, что-то правильное, и успокоилась. – Тот человек, который вас порекомендовал, за вас же и поручился.
  
  –Человек?
  
  Наталия весело хмыкнула.
  
  –С вами приятно иметь дело, мастер Ринн. Итак, что скажете по поводу дома? Управитесь до прихода хозяина или вам, как прочим самозванцам, нужно какое-то там время?
  
  –Я, в общем-то, уже все сделал.
  
  –Э?
  
  –Этим домом, по всей видимости, долго владели яариты. Поэтому тени так вольготно чувствуют себя здесь, – взгляд проникновенных глаз солнечного мастера соскользнул с потолка на стены, прошелся по тяжелым шкафам и комодам, между портретов в тяжелых рамах и массивных кожаных кресел с высокими спинками. И тот час же тени начали таять, они уползали за шкафы и под плинтуса, оставляя место свету. Не прошло и нескольких мгновений, как в комнате сделалось необыкновенно светло и уютно. И кажется даже теплее стало.
  
  –Батюшки, святые яроугодники во главе с Гузой Златоустом, как вы это сделали? – всплеснула руками Наталия.
  
  –Раз, два три – тень замри. И умри.
  
  И будто вихрь света, зародившийся прямо под люстрой, с низким, едва слышным и отчего-то весьма приятным для слуха рокотом, ринулся в распахнутые двери бурлящим потоком, сметая тьму на пути своем. Старый дом заскрипел, заворчал, но подчинился власти солнца, исторгнул из себя черные ошметки и злые дыхания прошлого. Остались лишь тишина и свет.
  
  –Да я вас за это... – щеки Наталии раскраснелись, она едва ли не танцевала от радости. – Я вас за это таким чаем напою, что просто ух! А вернется хозяин, так и денег отсыплет сколько надо. Уже поверьте мне, господин Корнелиус Ван Калибур щедр, как Бун Гаргарон, раздавший все свои деньги сирым и нищим, когда осознал тщетность бытия!
  
  –Вы весьма осведомлены в истории империи, – улыбнулся ей Рем.
  
  –Ох, чем еще занять себя, пока хозяин на службе? Вот и почитываю книжки из хозяйской библиотеки. Я знаете, мастер Ринн, так полюбила чтение, что просто и дня без новой книги прожить не могу. Вот просто читаю, как некоторые пирожные трескают. И да, пирожных, между нами говоря, хозяин может съесть с десяток зараз. Да что же это я? Пирожные! Я же вас чаем обещала напоить!
  
  
  
  
  Они долго и весело беседовали за чаем с печенюшками и пирожными. Впрочем, Наталия не притронулась к еде, хотя и не забывала потчевать гостя все новыми и новыми сладостями. А потом вдруг обнаружила некоего невзрачного человечка в камзоле мышиного цвета, стоявшего в дверях и смотрящего на нее странными глазами.
  
  –Ох батюшки, господин Корнелиус, это вы! – воскликнула она и подхватилась со своего места.
  
  И она таки знала свое дело крепко. Очень скоро господин генерал-губернатор, все такой же молчаливый и задумчивый, был переодет в домашний халат и мягкие тапочки, умыт теплой водой из белого тазика, вытерт чистым полотенцем, посажен во главе стола и накормлен молочным супом с гренками. Когда она все это успевала делать, да к тому же не прекращая щебетать, Рем затруднился бы ответить.
  
  Корнелиус Ван Калибур, между делом, осматривал помещение. Рем видел, как глаза хозяина глядели в те места, где недавно тени, подобно черной плесени, покрывали стены и предметы обстановки. Глаза хозяина знали свои владения и видели разницу. И глаза хозяина, по всему было видно, остались довольны.
  
  Через некоторое время господин генерал-губернатор отодвинул пустую чашку, встал и глянул на Рема. Затем он направился в свой кабинет, что располагался за крайней дверью у окна. Юный мастер последовал за ним.
  
  
  
  
  Расположившись за своим столом и закурив папиросу Корнелиус Ван Калибур показал Рему на кресло возле стола. Юноша сел, испытывая странное чувство, будто неловкость школьника в присутствии директора, перед которым надлежало бы стоять во фрунт, а не на креслах рассиживаться. Хозяин дома показал на коробку с папиросами, Рем отрицательно качнул головой.
  
  –Капитан Рог сказал, что ты настоящий, в отличие от многих прочих, называющих себя солнечными мастерами. Рог знает, что говорит. Рог все про всех знает.
  
  Голос Ван Калибура соответствовал внешности, был таким же невзрачным и серым, если бы не одно обстоятельство. В голосе этом была власть. Та самая власть, которую нет надобности подтверждать документами или всенародными ознакомлениями. Эта власть не сразу просматривалась и слышалась, но как только ваши органы чувств улавливали хотя бы черточку или интонацию, так сразу передавали панические сигналы в мозг, и вы начинали потеть или наоборот замерзать. Потому что власть так и названа, что умеет пришибать тех, кто ниже. Умеет и миловать, конечно, но обязательно перед тем унизив. Ибо власть, построенная на личной к ней причастности, на личной в ней заслуге, на долговременном ею обретении, меняет человека. Любого человека. Изничтожая в нем человека, а на его месте выращивая некоего зверя, всей сутью которого становится пожирание слабых. До тех пор, пока может и пока остры клыки. Ибо как только дал слабину – умирает. И не просто, а смертью гораздо более страшной и тяжелой, чем уготованная слабым и сирым. И не один обычно, а со всем своим семенем.
  
  В этом человеке было что-то еще, что-то глубоко запрятанное, но оттого не менее живое, поедающее его изнутри. Что-то страшное, достойное презрения, очерняющее его и без того черное сердце все больше и больше. Реми понял причину тьмы, поселившейся в доме генерал-губернатора, и она вовсе не касалась прошлых хозяев. Она была прямо перед ним, в нутре этого серого человечка с большой черной ямой в своей сердцевине.
  
  То было чувство вины? Вряд ли. Сожаление? Нет. Тоска по любимой женщине, ушедшей безвозвратно? Нет и еще раз нет. Это было скорее осознанным самоуничтожением, беспощадным и односложным, которому просто предоставился удобный повод. И даже будь его супруга сейчас жива, все равно Корнелиус Ван Калибур, чуть раньше или чуть позже, нашел бы возможность изжить себя с белого света. По всей видимости он давно приговорил себя, возможно, с тех пор, как начал работать на яаритов. Он понял их человеконенавистническую суть и свое место в этой системе вещей. И решил, что умрет не просто сам, а прихватит с собой большой и важный город, бросив к ногам ангелов все свое презрение и ненависть. Что-то большое начинается с малого, и Корнелиус Ван Калибур планомерно начал с себя.
  
  «Рог все про всех знает» было произнесено таким тоном, что будь здесь и сейчас кто-то из яаритов, он обязательно заподозрил бы генерал-губернатора в неблагонадежности.
  
  –Капитан Рог всегда был слишком добр ко мне, – выдавил из себя Рем, внутренне призывая себя расслабиться и не показывать Ван Калибуру, что он под, а тот над. Во внутренние его разборки с самим собой Рем решил не вмешиваться, ни словом, ни полсловом, приказав себе вытерпеть аудиенцию, а потом уйти и забыть этот дом навсегда. Темнота в представлении Реми не была простым отсутствием света там-то и в том-то, а некоей ядовитой субстанцией, которая навсегда пачкает, или лучше сказать метит, того, кто к ней прикасается даже мимоходом.
  
  –В твоих словах я слышу иронию, – безразлично проговорил генерал-губернатор, положив тлевшую папиросу на бортик бронзовой пепельницы, затем отодвинув ящик стола и вынув из него мешочек с золотыми гульденами. Монеты в шелковой ткани тяжело бухнулись на стол. Он вернул папиросу в уголок рта и с некоторым интересом глянул на юношу. – Какая странность, капитан Рог, на моей памяти, лишь дважды употребил слово «настоящий», применительно к людям. Ты и еще один человек.
  
  Рем смотрел в пол, ему вдруг стало невыносимо находится в этом огромном и мрачном кабинете с тяжелой мебелью. Однако это было бы невежливо – уйти, пусть и с извинениями. Рем приказал себе поднять голову, и когда сделал это, то увидел...
  
  Корнелиус Ван Калибур проследил за удивленным взглядом юноши. И оказалось, что тот смотрел на портрет, висевший на противоположной стороне. Не слишком удачный, между нами говоря, портрет, но видимо отчего-то весьма дорогой для хозяина. На нем была изображена молодая женщина в белом платье, с воздушной шалью на плечах. Абсолютная точная копия той, что звенела посудой в гостиной и напевала себе какой-то романтический мотив.
  
  –Моя покойная жена. Портрет сделан с фотографической карточки, единственного ее прижизненного изображения. Так и не успели... – господин генерал-губернатор с силой вдавил недокуренную папиросу в дно пепельницы, затем холодными руками вытряс из пачки новую и сразу ее раскурил. – Скажи, солнечный мастер, ты любил кого-нибудь?
  
  Теперь удивленные глаза Рема переместились на генерал-губернатора. Что угодно ожидал он, но только не подобный вопрос.
  
  –Ну...
  
  –Значит, нет. Потому что если бы любил, то ответил бы сразу, не задумываясь.
  
  –Просто я несколько обескуражен...
  
  –Тот кукольный мастер, который сделал для меня Наталию, кстати говоря, отреагировал на этот простейший вопрос точно, как ты. Смутился и пробормотал «Ну...». Вы с ним в чем-то похожи. Не внешне, но...
  
  –Наталия – кукла? – Рем совершенно перестал что-либо понимать, а в голове стучала мысль, будто молоток по звонкой наковальне: «Она же не отличима от живого человека даже в мелочах! Неужели ее сделал...»
  
  –Ты должно быть уже знаешь, что моя жена погибла два года назад. Тебе уже рассказали. Она страшно умерла, так страшно, что я почти сошел с ума от мыслей, от сновидений, от одного своего существования в мире без нее.
  
  –Ваше сиятельство...
  
  –И я не удержался. Не умея смириться с ее смертью заказал куклу, которая была бы точной копией жены внешне, и абсолютно не похожей на нее внутренним миром. Это была слабость. Да, я оказался... – Корнелиус Ван Калибур грустно усмехнулся и выдохнул густое сиреневое облако дыма, которое скрыло его лицо. – В нашей империи нашлось всего два кукольных мастера, которые могли воплотить мою фантазию в жизнь в полной мере. Один из них, как оказалось, пропал при странных обстоятельствах, а вот второй...
  
  –Морган Ван Крид, – прошептал Рем, вдруг ощутив мурашки, ползающие по спине. Будто это был и холод, и жар одновременно. Будто вдруг знакомые глаза с пронзительно зелеными зрачками глянули на него из пустоты и заглянули в самые сокровенные глубины души. Будто услышал извне, а не из головы, как ранее, знакомый до неги и боли в сердце голос: –Привет, Реми. Как ты? Где ты? Не забыл меня?
  
  –Да. Знаешь его?
  
  –Знаю.
  
  –Значит, мне не нужно объяснять почему я выбрал именно его. И кстати, он все сделал пугающе точно. Ровно такую куклу, которую я хотел. Хотя и отговаривал. Не поверишь, умолял и на коленях ползал по кабинету, чтобы я отказался от своей идеи, чтобы отпустил. Чтобы нашел в себе силы отпустить. Потому что мертвые и ушедшие уже не принадлежат нам, – это его слова. Но как же можно отпустить ту, которую любишь, даже если она и мертва? Как?
  
  –Никак, – прошептал Рем, снова опустив голову.
  
  В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Из-за двери все еще слышался голос куклы, которая задумчиво напевала какую-то песню на незнакомом языке.
  
  –Наталия так любит свет. Тени угнетают ее и пугают. Хотя, казалось бы, откуда кукле знать про тени... – пробормотал Корнелиус Ван Калибур, глядя на дверь. – И петь она не только любит, но и умеет. Готовит отменно. Книжки читает... – чиновник опустил голову и закряхтел, будто вдруг разболелось сердце. – Это мой ад.
  
  Послышались удаляющиеся женские каблуки и щелчок замка на двери в другом краю гостиной. Генерал-губернатор вздрогнул, глянул на солнечного мастера, будто только что обнаружил в собственном доме чужака и подвинул в его сторону мешочек с деньгами.
  
  –Разговорился я что-то... Наверное, в этом повинны твои глаза и лицо, чрезвычайно располагающие к себе. Вот деньги, спасибо, что выгнал темноту из моего дома. И забудь все, что я рассказал.
  
  –Забыть-то забуду, это не трудно. А вот тени... Выгнал ли... – неуверенно пробормотал Рем и встал. – Боюсь, что очень скоро темноты в этом доме будет даже больше, чем было. Мне не за что брать с вас плату. Прощайте, господин генерал-губернатор.
  
  
  
  
  На выходе его нагнала Наталия. Она подошла к мастеру, чуть запыхавшись и вдруг смутилась, опустила голову. Рем улыбнулся и вопросительно посмотрел на творение своего друга. Такая красота, совсем неотличимая от жизни. Что же ты ищешь, Морган? До каких высот или низовий ты добрался в своих поисках? Она твое благословение для Корнелиуса или твое ему проклятье? Ты стал богом в своем ремесле, в своем искусстве? Ты создал иную жизнь? Вот она передо мной... Почему мне так хорошо в ее присутствии? Почему мне вдруг стало страшно и одиноко без тебя? Столько лет я не вспоминал тебя, запрятав картинки из нашего детства очень глубоко? Так глубоко, что они стали чем-то чуждым, нет, лучше сказать – посторонним, будто книжка рассказов неизвестного писателя, случайно найденная на чердаке среди хлама... И теперь я спрашиваю себя, все то, что написано в этой книжке – правда? Всё это было на самом деле? Эти рассказы про нас? Это ты, Морган? Это я? Это мы с тобой?
  
  –Мне стыдно, но я должна сказать вам кое-что, мастер Ринн, – тихо проговорила Наталия, не подняв головы.
  
  –И что же?
  
  –Мне кажется, что я откуда-то вас знаю. То есть, я понимаю, что это невозможно по многим причинам, но... Это чувство буквально распирает меня. Не только чувство, но еще и некоторые слова, будто сами собой родившиеся во мне.
  
  –Какие слова?
  
  –Нет, – она еще сильнее смутилась и отпрянула, запахнулась в белую шаль и прижалась плечом к стене. – Прощайте, мастер. Спасибо, что выгнали тени.
  
  Рем приподнял воображаемую шляпу, поклонился и вышел.
  
  А Наталия смотрела ему вслед до тех пор, пока он не затерялся в городской толпе. Пар поднимался над городом и сиплые паромобили тарахтели колесами по брусчатке. Она смотрела ему в спину, а потом и куда-то дальше, дальше, дальше, шепча беззвучно:
  
  –Привет, Реми. Как ты? Где ты? Не забыл меня?
  
  
  
  
  Спустя пару часов Рем Ринн был на вокзале. Он стоял возле расписания поездов и задумчиво рассматривал пунктирный маршрут до Стокванхейма. На его лице проступала тень сомнения. Но глаза... Бездонные, винные, с искорками в глубине...
  
  
  
  
  Дорога из Орданвинга в Стокванхейм на поезде, со всеми остановками и задержками, занимала что-то около восьми часов, сказал проводник, принесший в купе Рема заварочный чайник с кипятком. Он с восхищением наблюдал за ловкими и изящными руками солнечного юноши, которые красиво открыли коробочку с чайным листом, выбрали из нее пару щепоток, бросили в воду, прикрыли чайник крышкой, а потом и салфеткой сверху. А Рем, между делом, легко и ненавязчиво успел выспросить про самые последние новости из города мастеров, про зарплату, про чистое белье на ночь, про запах свежих булок, что доносился из вагона-ресторана, про виды на урожай в этом году и много чего еще.
  
  Этот юноша весьма понравился пожилому проводнику, а когда тот еще и предложил отведать свежезаваренного чаю, старик прям растрогался. В дороге, признаться честно, ему редко попадались столь душевные пассажиры, которым даже на необычные просьбы, как с кипятком например, не хотелось отказывать даже под благовидным предлогом, что де по инструкции не положено. По такому случаю проводник принес из своей каптерки кулек с шоколадными батончиками, которым Реми страшно обрадовался, сообщив, что это его самые любимые конфеты. И еще, что в детстве, когда тот учился в одной закрытой школе на западной окраине империи, лучший друг частенько баловал его такими конфетами, ради чего иногда даже в Бином Гота сбегал на попутках.
  
  –Он был вам настоящим другом, – резюмировал все вышесказанное проводник, сев на диван напротив Рема, сняв фуражку и взяв стакан со свежим чаем. Рем невольно обратил внимание на блестящую бляху, что качнулась на его груди, с надписью «Юго-западная железная дорога. Поезд – 6. Проводник – С.Р.С.» – Грустно, что ваши пути потом разошлись.
  
  –Разошлись? – искренне удивился юноша, тоже отпив глоток. – Почему вы так решили? – Его ловкие тонкие ловкие пальцы красиво развернули блестящую обертку конфеты. Его белые-белые зубы откусили половинку батончика. А его красивое лицо просто засветилось от удовольствия. – Наличие кого-нибудь непосредственно рядом с собой, – Реми похлопал ладонью по скрипучей коже дивана. – Так вот, это непосредственное наличие вовсе не значит, что человек действительно рядом. И наоборот, то, например, что человек находится далеко, не означает, что это действительно так.
  
  –Я не очень-то понимаю ваших умных слов, молодой господин, – смущенно ответил старик, отпив еще глоток ароматного чая.
  
  –Да я и сам почти запутался! – рассмеялся солнечный мастер, махнув рукой. – Это определения из трактата Ди Псито по имперскому домострою «О близких людях». Глядите-ка, а ведь запомнил! Если проще, то все дело в том, насколько люди духовно близки. Насколько они считают себя частичкой другого человека. Мать чувствует дитя на расстоянии, все его горести и радости. Супруг чувствует супругу, друг друга.
  
  –Теперь понимаю.
  
  –И в этом случае, далеко и близко – всего лишь слова. Потому что на самом деле, близкие люди всегда близки. По-настоящему близкие.
  
  –А что же это значит, по-настоящему близкие? – проводник тоже взял конфету из кулька, но разворачивать обертку не стал, внимательно и с интересом глядя на юношу. Видимо, этот вопрос действительно его занимал, и не только в контексте данного разговора.
  
  –Ди Псито пишет, что близкие люди это наше благословение и одновременно проклятие. И последнее потому, что мы становимся слепыми. Перестаем видеть, например, завуалированных предательств, которые совершаются как бы во благо, но на самом деле являются всего лишь способом воздействия или манипулирования. Он вообще призывает, в этом своем трактате, отказаться от близких отношений, чтобы всегда оставаться начеку, чтобы всегда уметь реагировать или поступать так, как велит наша собственная совесть или наше собственное мировосприятие.
  
  –И вы согласны с ним?
  
  –Нет, – солнечно улыбнулся Рем и развернул следующую конфету. – Во-первых, потому что Ди Псито лгал в каком-то смысле, а сам всю жизнь прожил со своей горячо любимой женой. Во-вторых, я не верю в предательства. То есть, я знаю, что есть обстоятельства, которые могут заставить вас поступить плохо в отношении любимого или близкого человека. Это очень важная разница, понимаете? Внутренняя готовность предать, поступить гадко и обстоятельства. Это две не пересекающиеся вселенные.
  
  –Не понимаю, – старик смотрел на Рема так, будто ожидал от него какого-то откровения.
  
  –Однажды мой друг, самый близкий мне человек, пообещал не делать одной вещи, – Рем отложил конфету, от которой так и не откусил даже кусочка. Он по-прежнему улыбался, застывшей в далеком прошлом улыбкой, которая скорее была гримасой отвращения и жалости одновременно. Затем отвернулся к окну. Глаза его были печальны. – Что это за вещь и по какому поводу – наверное, уже не важно. Главным было то, что он дал слово. Но прошло совсем немного времени и он нарушил его, хотя знал насколько важным, жизненно важным это слово было для меня. Нарушил так легко и непринужденно, а потом еще и удивлялся моей обиде, что я ему даже позавидовал.
  
  –Снова не понимаю, – расстроенно прошептал старик. Но Рем его не услышал. Он весь бы в прошлом.
  
  –Что это было? Предательство? Обстоятельства? Тогда я решил, что первое, хотя и проглотил свое разочарование. Он изувечил на опытах несколько десятков детишек в военных лабораториях Розенбурга, где его боготворили, как гения. Изувечил страшно и непоправимо, перед тем обещав не делать этого. И даже больше, пообещав, что сделает все возможное, чтобы этого не случилось. Но альтернатива, как оказалось, была еще отвратительней, по крайней мере в его понимании. Смерть. Поэтому мой друг, нисколько не колеблясь, пошел своим путем, обрек этих детей на мучительную жизнь, чтобы избежать смерти.
  
  –Не уверен, что мне нужно было слушать все это, – пробормотал пожилой проводник, отодвинувшись от столика в сторону двери и растерянно посматривая на светловолосого юношу. Но тот все еще никого и ничего не слышал.
  
  –Нисколько не сомневаясь в своей правоте... – Рем посмотрел на свой стакан в серебряном подстаканнике. Чай остыл и, по-видимому, стал горьким. – Я до сих пор не простил ему этого. Нет, не слово, которое нарушил. А мерзость, которую сотворил с детьми. И даже понимая, что у него не было выбора, вообще никакого выбора... Все же... Не простил.
  
  –Вы перестали считать этого молодого человека своим другом? – нерешительно спросил старик, лицо которого теперь пряталось в тени, и только блестящая бляха с инициалами колола глаза.
  
  –Перестал ли? – Рем глянул на проводника, и его глаза в этот момент стали такими черными и горькими, что это начало казаться каким-то патологическим уродством – глаза древнего, разочарованного в жизни и людях старца на свежем и юном лице. – Точно могу сказать, что я избавился от своей зависимости от него. После того случая я мог жить сам, не связывая себя с ним. Но близким человеком он быть не перестал. Знаете почему?
  
  –Не знаю, – просто ответил проводник.
  
  –Я любил его. Люблю до сих пор. И он, я уверен, любит меня. Это самая молчаливая и незаметная любовь, из всех ее видов. Она сильно отличается от любви к женщине или к матери, от любви к детям, от любви к родине, в конце концов. Это даже и не любовь в каком-то общем понимании, в ней нет страсти и томления, потому что вообще – любовь это соединение плотского и духовного, сплетение страстей, влечения, интереса, желания обладать или отдаваться, слышать или говорить только с одним человеком. Та любовь, о которой говорю я, похожа на чувство вселенского равновесия, на чувство абсолютной гармонии, на успокоение и свет, что поселяются в душе. Она не доминирует и не замещает собой все остальное, потому что справедлива и скромна, потому что она, скорее, дружба и глубокое взаимное уважение. Ей достаточно равноценности и равноправности. Ей достаточно того, что близкий человек где-то живет, что он просто есть на этом свете, дышит одним с тобой воздухом и достоин тебя, как и ты его, во всей полноте.
  
  –Если всё так, как вы говорите, – пожилой проводник вздохнул с облегчением. – Тогда вам обоим повезло. – Он подвинулся обратно в свет и улыбнулся Рему. – Примерно год назад в этом поезде и, кажется, в этом купе ехал один молодой человек, тоже из Орданвинга в Стокванхейм. Ничем не примечательный, казалось бы, юноша, но я его запомнил. Высокий, черноволосый, в круглых очках с затемненными стеклами. По имени он не представился. Да и кто я такой, чтобы называть свое имя?
  
  Рем с интересом глянул на старика.
  
  –Запомнили его?
  
  –Да. И теперь я понял почему.
  
  –И почему же?
  
  –Он заваривал в купе кофе и тоже просил принести кипятка. И примерно как вы, много говорил про то, что привязанность одного человека к другому, дружба это или любовь, имеют всего два простых действия: или воскрешают, или убивают. Он назвал это «долгая проверка жизнью». Потом он рассказал, что сделал для некоего очень важного чина из Орданвинга кое-что, что в конце концов того убьет. Говорил, что отговаривал того господина, но тот решительно стоял на своем. Помолчав недолго, молодой человек вдруг перескочил на другую тему, продолжив тихим голосом, таким тихим, что я едва разбирал слова. Его лицо я тоже едва мог рассмотреть, но включить свет он не позволил.
  
  –Что же он вам сказал? – на лице Рема отражалась тревога.
  
  –Он сказал, что его друга убили по приказу какого-то страшного человека. Дайте-ка припомню, как юноша назвал его... Кажется, любезный Йохан? Но не в этом суть. Он сказал, что с тех пор, как узнал о гибели своего друга, с ним случилось две самые важные вещи, которые только могут случиться с людьми. Он стал свободен – это первая. И он возненавидел все человечество – вторая.
  
  –Нет, – Рем нахмурился, будто вдруг ему стало больно. Затем тихо прошептал: – Не бывает таких случайностей...
  
  –А ненависть к самому себе, сказал этот юноша из тени, – продолжил проводник, странными глазами глядя на мастера солнца. – Ненависть. К самому себе. Это такая мелочь, которая просто есть, к ней привыкаешь и с ней срастаешься. Поэтому ненависть к себе он не назвал бы чем-то определяющим и важным, как любой другой человек не назвал бы чем-то важным свою руку или ногу. Они просто есть. От этого никуда не деться. А жить с этим или нет... – на это еще остается время, чтобы разобраться.
  
  –Черт бы вас подрал, – одними губами прошептал Рем, закрыв глаза, – за эти свои воспоминания.
  
  
  
  
  Он стоял на перроне какой-то маленькой безымянной станции, провожая глазами огоньки удалявшегося поезда. До Стокванхейма он не доехал всего две остановки. Ночь была теплой, влажной и ароматной от цветущей где-то сирени, ровно такой, какой она должна быть в середине мая.
  
  Рем поставил саквояж на асфальт, который источал накопленное за день тепло, затем осмотрелся. Справа располагались стеклянные кубы автоматических касс, над которыми испускали струйки пара механические табло с расписанием. И судя по записям ближайший поезд в обратном направлении должен был прибыть примерно через час. Слева было темно. Перрон уползал в эту теплую тьму, где судя по шелесту и росли кусты сирени.
  
  А вот прямо напротив...
  
  Рем напрягся и прошептал с болью в голосе: – Морган...
  
  Там, прямо в темноте, подсвеченный снизу, стоял рекламный щит.
  
  «Тебе одиноко в этой жизни? Ты никак не можешь найти себе друга, любимую или любимого без обязательств? У тебя нет своего ребенка, о котором хотелось бы заботиться и в то же время не иметь с ним каких-то проблем? Тогда тебе к нам!
  Кукольная корпорация Дамы Вронцы «Механика для жизни» предлагает на твой выбор богатый ассортимент кукольных любимых, друзей и даже детей!
  Эксклюзивно для самых искушенных ценителей механической любви
  впервые!!
  куклы легендарного мастера Моргана Ван Крида!!
  отличающиеся высочайшим качеством исполнения!!
  Зайди в любой наш офис и испробуй своего любимого, любимую, друга или ребенка, как машину на тестдрайве, прежде чем купить!»
  
  
  
  
  
  
  P.S.
  
  
  Солефарм в эту пору утопал в зелени, окруженный многочисленными вишневыми садами, которыми славился в Дальне-Южном Округе. Городок этот вообще был знаменит двумя вещами, вишневым джемом с редким розовым оттенком и распределительным контуром, стальные мачты которого словно бы пронзали небо своими блестящими наконечниками, выглядывая из океана листвы там и тут. Еще была станция световых ловушек, располагавшаяся на срезанной вершине холма, у подножия которого и раскинулся Солефарм. Если бы вы поднялись по извилистой тропке, петлявшей по буйной траве, между кустов одичавшего боярышника, и глянули бы назад, то город, скорее всего, не увидели бы из-за зелени. Разве что рассмотрели бы оранжевую черепичную крышу ратуши посредине, ну и конечно пики контура, который распределял полученную от солнца энергию чуть ли не по всей империи. Травы здесь было много и ветер раскатывал по ней серебристые волны. Станционным смотрителям приходилось обкашивать бетонную дорогу, окружавшую серым кольцом ослепительно сиявшие на солнце ловушки.
  
  Юная Фаина Кругсон застала мастера солнца Рема Ринна как раз за этим занятием, когда пришла навестить его с термосом, наполненным свежим чаем. Она осмотрела ровные ряды скошенной травы, которые сладко пахли на жарком солнце, ступила на бетонную дорожку, прошла с десяток шагов и обнаружила мастера. А тот и не заметил девушку, сосредоточено махая косой. Его расстегнутая белая рубашка развивалась на горячем ветру, хлопая шелковыми полами и поблескивая золоченными пуговицами. Его пушистые волосы совсем растрепались и на обычно бледном лице появился хоть какой-то намек на румянец.
  
  Девушка прижала к себе термос в кожаной оплетке и улыбнулась. Кажется она была влюблена в мастера солнца, той особой любовью какой только умеют управляться девушки пятнадцати лет, тайной, романтической и всепоглощающей. Вот только Рем не замечал этого, и особенно в последнюю неделю, после того как вернулся с задания, неожиданного и таинственного, в каком-то большом городе. Ее батюшка, служивший начальником станции световых ловушек, сильно рассердился, когда мастер Ринн неожиданно пропал, оставив записку на столе, придавленную бруском солнечного стекла, де не волнуйтесь, скоро буду. Он грозно кричал и топал ногами, грозился написать докладную куда следует, понизить в должности, оштрафовать нерадивого работника, а то и арестовать. А потом ему был звонок, и батюшка, маленький круглый человечек с огромными усами в половину лица, вдруг стал во фрунт и начал выдавливать из себя в трубку дрожащим голосом «Да, ваше сиятельство! Слушаюсь, ваше сиятельство! Не извольте беспокоиться! Все забыл и заткнулся до особых указаний!»
  
  Фаина сделала еще пару шагов, шаркнув подошвами по бетону, чтобы привлечь к себе внимание. Мастер солнца услышал и оглянулся. Обнаружив перед собой девушку, Рем улыбнулся и приветственно махнул рукой «Ох, как я рад тебя видеть!». А Фаина большими испуганными глазами смотрела на его грудь и живот, изуродованные страшными шрамами. Юный мастер смутился, пробормотав извинения за свой неподобающий вид, бросил косу и принялся поспешно застегивать пуговицы на рубашке.
  
  –Вот уже ты балуешь меня, милая Фаина. Каждый день в обед приносишь чай в термосе.
  
  –Сегодня точно вам понравится, – девушка опустила голову, потому что образ уродливых шрамов, расчертивших красивое тело солнечного мастера, как-то совсем не вязался с его идеальным лицом в обрамлении золотистых волос. Его глубокие темно-карие глаза всегда были загадкой для нее, в них было много доброжелательности, но и еще чего-то непонятного, скрытого от всех. И только теперь она начала осознавать, что загадка, спрятанная в глазах, вовсе не относилась к любовным похождениям, о которых она много себе напридумывала, а имела свой источник... в боли. В страшной боли, через которую когда-то прошел этот человек. В страшной физической боли, наложившей отпечаток на глаза, сделав цвет зрачков почти непроницаемо черным, но все же не поменявшей человеческой сути. Девушка подняла голову и посмотрела на все еще смущенного Рема. – Я заваривала чай по рецепту из журнала для домохозяек, что читает моя матушка. Уверена, вам понравится.
  
  –Умение правильно заваривать чай приходит со временем, – Рем поднял косу, глянул на не докошенный участок у кромки дорожки, а затем махнул рукой и рассмеялся. – Какая уже тут работа. Давай попробуем твоего чая.
  
  Фаина открутила колпачок и налила в него янтарного напитка. Рем взял и сделал первый глоток. Улыбнулся.
  
  –Новый сорт?
  
  Девушка радостно кивнула.
  
  –Называется «томный полдень». Что скажете? Это правильная заварка?
  
  Рем неопределенно пожал плечом и задумчиво посмотрел вниз, где у подножия холма прятался в садах Солефарм. Улыбка на его лице снова застыла, будто спрятав под собой какие-то другие эмоции, которые мастер не хотел показывать.
  
  –Батюшка сказал, что звонили из канцелярии, – Фаина тоже посмотрела на свой город внизу, а потом дальше, на блестящую дугу речки и сосновую рощу за ней. – Ему сказали, что скоро приедет светоинженер, который заменит вас... Мастер Ринн, вы уезжаете?
  
  –Да. Прости.
  
  –Вам не за что просить прощения. Просто...
  
  –Я сам удивляюсь, как легко они приняли мою отставку и позволили покинуть империю.
  
  –Вы уезжаете из страны... – Фаина снова опустила голову. Ей вдруг стало очень грустно. – Но ведь вы собирались перепрограммировать все световые ловушки.
  
  –С этим я закончу в течение двух дней. А потом, – Рем Ринн вздохнул, вернул пустой колпачок от термоса девушке и снова взялся за косу двумя руками. – Мне нужно подумать, милая девочка. Понимаешь? У каждого человека в жизни случается момент, когда ему необходимо очень крепко подумать. У тебя тоже будет такой момент, поверь.
  
  –О чем подумать, мастер? – она посмотрела на него, не чувствуя слез, наворачивавшихся на глазах. – И для этого обязательно нужно уехать?
  
  –Мне нужно. И желательно куда-нибудь очень далеко, в Тартоствар или даже в Никконию. А о чем подумать... Например о том, куда идти. Но самое главное – с кем. То есть, одному или с кем-то. Понимаешь?
  
  –Нет, – мотнула головой Фаина.
  
  –Вот и я не понимаю, – Рем грустно улыбнулся девушке и вернулся взглядом к городу внизу, вокруг которого волновались на ветру травы. Солнечный свет прочертил ослепительную полоску на краешке лезвия косы. – Одному идти по жизни и легче, и справедливее. Ты вроде бы никого не нагружаешь собой, не вынуждаешь брать себя в расчет, сам и только сам принимаешь решения, а если где и ошибаешься – так сам же и платишь по счетам. Но...
  
  –Но?
  
  –Есть люди, без которых трудно представить себе эту дорогу, длинною в жизнь. Есть люди, которые будто бы специально созданы для тебя, а ты для них. Есть люди, которых невозможно взять и забыть, жить себе и жить без мысли, что этот человек тоже где-то есть, тоже идет, тоже дышит, тоже думает. Вот в чем загвоздка.
  
  –Это женщина, которую вы безнадежно любите? – Фаина сама не поняла, как сказала это вслух.
  
  –Женщина? – Рем перевел удивленный взгляд на девушку. Потому улыбнулся. А скоро и рассмеялся. И так заразительно, что Фаина не смогла не улыбнуться в ответ, подумав про себя, что да, это точно не женщина. И точно не безнадежная любовь: что-то похожее на нее, но в то же время совершенно иное.
  
  –Мне будет вас не хватать, – прошептала девушка.
  
  Рем перестал смеяться, – Как же хорошо и спокойно. Ты и не представляешь, как тебе повезло жить здесь, Фаина. – Затем он поднял голову и посмотрел на синее-синее небо, по которому медленно плыли тонкие белые облачка, как лебединые перья. Фаина тоже посмотрела. Она вдруг успокоилась. Потому что рядом с этим человеком поняла, что...
  
  Впрочем, пусть это понимание останется с ней.
  
  Со мной – моё.
  
  А с вами – ваше.
  
  
  
  
  И да, тот проводник, у которого на бляхе вместо имени были три буквы «С.Р.С.» солгал Рему, всего лишь добавив к правде два лишних слова. Уже зачем ему это было нужно – кто знает. Но Рем понял его ложь. Не сразу, но понял в чем она заключалась и кому предназначалась. И это хорошо. Потому что Рем, все же, это Рем.
  
  
  
  
  
  Конец.
  
  
  
  Сони Ро Сорино (2017)
  
  
  
  
  Пересекается с "Куклы Ван Крида. - Предохранитель"
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"