Меж Весенними проездами.


В окошке свет, как на плохой картине.
В этой рутине "все горит".
А где-то мчатся длинноухие на льдине,
а где-то лезет в гору Айболит.
"А в лицо ему ветер, и снег, и град"...

И на работе пропасти и вспышки,
но нет отдышки, не гнетет аппендицит.
Играют зачарованно мальчишки,
и так же лезет в гору Айболит.
"А в лицо ему ветер, и снег, и град"...

И надо бы дойти до Айболита,
помочь подняться, чаем напоить.
Покуда своя чаша недопита,
покуда Айболиту надо жить.
"А в лицо ему ветер, и снег, и град"...


***

Что за хитрые воришки
тырят снег посреди ночи?
Не читали, разве, книжки?
Это плохо. Очень-очень.
Лишь во тьме растают кошки,
тут же мошки с фонарями
закружатся, и сапожки
завихляют каблучками.

Может, вушлые старушки,
в темноте водя ушами,
собирают снег в подушки
вперемешку с облачками?
Чтобы внучкам на подушках
сладко спалось и храпелось.
Что же нам с тобой осталось?
Эх, лед и серость.
Лед и серость.

***

Пишу сочинение "Как я провел отпуск".
Здесь отвлеченье: каким будет допуск?
Краткий обзор или "вдоволь упиться"?
...в общих чертах и разбавлю водицей.

Отпуск прошел в пятибальной системе
ровно на пять, хоть всего-то неделя.
Плача, смеясь долгожданной удаче,
я распластался, как дачник на даче.

Ветры тугие ничуть не мешали,
кресло-качалку с ухмылкой качали.
И все печали летели с соседом,
что перфоратором тролил ночами.

Нужно лишь было забыть об унынье,
слушать и ждать, как случится волненье,
и отвечать неустанно и точно,
с ласкою, нежно, заочно.

***

Поеду на "тройке" кататься -
давно я проспект не видал.
Табак стал кончаться,
и может так статься,
что в тучах случится прогал.
Я встречу кого-то, кто прежде
встречался однажды со мной.
Одной бестолковой надежде,
лохматой и куцой такой
родиться позволю, как прежде,
и стаять студеной водой.

Пополню запас никотина,
мозгам моим необходим,
уже поджидает рутина
столбцов переменных и льдин
констант в обрамлении скобок:
фигурных, квадратных, тугих
натянутых луков бок о бок,
чащобы конструкций иных
в лесах пхп-шного кода,
где скульных речей ручейки
разбавят собою немного
пейзаж непролазной тайги.

***

Мне жаль - травлю квартиру табаком.
Придет хозяйка, станет возмущаться.
На костылях легко перемещаться,
но как далек от кухни стал балкон!

Мне жаль... вернусь я к электронке.
Не пью я; верно, легкие черны.
И мысли шелестят, как похоронки
с той недалеко ахнувшей весны.

Летает белая ворона за окошком,
и кошкам предан мир, как в мираже,
а на моем последнем этаже
зависло небо опрокинутым лукошком,
и кантрел-альт-делита нет во мне.

***

Иногда и утром ранним
так тоскливо на душе,
словно за ночь дождь протаял
двести дырок в шалаше,
что вчера укрыт был снегом,
точно пледом, и озноб..,
и желание побега
до бровей промокших ног.

Появилась на мгновенье
в небе полная Луна,
серой дымкою сомненья
искорежены края.
Но уже проснулось Солнце,
пронеслось поверх дерев,
чтоб к полудню воскресенья
глупость переплавить в смех.

***

Я выкинул на свалку вечера.
Да ну их к лешему! Обязан я как-будто...
Мне и без них по-горло-до-хера.
Отныне вечера - преддверья утра.

Войду в преддверие и засвечу огни,
ключи повешу рядом, возле входа,
быть возле - такова ключей природа,
на то они и созданы, ключи.

Преддверие запахнет теплым домом,
вдохну поглубже, ноздри шевеля:
уже летит небесным коридором
к преддверию янтарная заря!

А в окнах вечер.., а в душе - тем паче...
Но нет, отныне все, не как вчера:
здесь даже чайник на плите кипит иначе,
среди заката, но в преддверии утра.

***

Нож изляпан сыром,
в воздухе сыром
пахнет скипадаром
и немного мхом.
В воздухе пропитом
и, при всем при том,
мною позабытом,
пахнет молоком.

дом из нержавейки
из медвежьих жил,
хвост узкоколейки
чистит старожил.
Очищает тщетно
рельс и шпал жнивье
трепетно. Приметно
за жнивьем дерьмо.

А весна стрекочет,
хочет со всех сил.
Кто уполномочил?
кто ей разрешил?
Не слыхать ответа,
не видать огней.
Видно до рассвета
ночь ночи длинней.

***

Между нами ходят зомби,
чуть похожие на нас.
В поздний час волочат корни
и качаются у касс
с барбитурой под прилавком,
дверью к солнцу из ночи,
разнесенные по лавкам,
обнаружатся ключи.

Обескровлены до донца,
где стоймя, где на боку,
не осталось капли солнца,
как обрубки на снегу
чьих-то пальцев пожелтевших,
чьих-то выжженных когтей.
Зомби спят, остекленевши,
возле труб теплосетей.

Раз стоял один "похожий",
прислонясь к стене плечом,
и не замечал прохожих,
рот жевал, набит битком.
От ладони пар валился
облаками. Как же так?
Кто-то с зомби поделился,
забадяжил Доширак.

Он стоял, шуруя ложкой,
на морозе в январе.
Вдруг поднял глаза, усмешкой
на мой взгляд ответил мне.
И сверкнуло в нем такое,
в этом взгляде мертвеца,
словно колыхнулось море
бездной посреди лица.

***

Ветер листья прошлогодние
метёт метлою со двора;
вот летят, объяты кроною
кучевые облака

тополя вовсю зелёного,
ветвью нежною, как замша,
слышу крик, с утра не жрамшего,
одичавшего бомжа.

Ветер все сметет метелкою,
тихо станет и уютно.
"Не ищи бомжа вчерашнего" -
муторно проблеет утро.

***

И год промчал без воронов,
и вот кружат опять;
кричат гортанно в стороны,
снуют сюда и вспять.
Чернявые детёныши
неведомых трясин
испуганы и сорваны
с оконченных картин.

Не бойтесь рока, вороны, -
все будет хорошо.
Прольют на землю чёрную
червлёное вино.
Червлёному не хочется
послушно в землю течь,
да как смешно лопочется
уже родная речь!

***

Он увлекся алкоголем
как игрою нелегальной,
изучал свои сознанья
в экстремальной обстановке.
Не всегда сходились трэки
по заутренней трактовке,
но текли рекою реки,
и ветвились хаотично.

Стало все же неприлично
продолжать эксперименты -
отвечать, по ходу, лично
за неловкие моменты.
Но прогресс - венец науки,
а молекулы - вселенной -
приспособились, малютки,
к связи экстримбивалентной.

Переваривая тихо
адских демонов броженье,
от наплыва аппетита
не впадали в заблужденье.
Осознанье стало ясным,
хоть немножечко ребристым,
и волнительно и чисто
пела под рукой гитара.

***

Гитара! Мне с ума сойти, как долго
ты не была в руках: день, два иль три?
Прости, прости поблекшего осколка
зависшей над забвением души.

Парит она последним вздохом грусти,
последним испарением от грез.
Но восходящий, верю, не попустит
и не позволит все принять всерьез.

Потоки силы, боль туда-обратно,
и вновь туда, обратно и опять.
Одежда прохудилась безвозвратно,
так что уже не стоит надевать.

Так, без одежд, надежд и вдохновенья,
одно терпенье, сколько там его?
я неуместно праздную мгновенье,
еще, еще, еще,
еще одно.

***

Я лежу в седьмой палате,
койка слева у окна,
утро, резвое некстати,
по кровати до нутра
лезет солнцем - щурю веки,
опахалом из ресниц
укрываюсь, сквозь прорехи
в мозг влетает стайка птиц.

Слышу клекот из гортани,
пламень каждое перо;
сто ежат на пилораме
режут старое ведро.
День еще почти не начат,
а резерв уже почат:
миг один - и озадачут,
миг второй - и освежат.

***

Когда идешь домой,
по улице другой
шагает и она,
проворна и легка.
Наушники. В ушах
звучат Король и Шут,
и сапоги не жмут,
и радостна душа.

Как открываешь дверь
на пятом этаже,
приходится и ей,
и в том же все ключе,
отыскивать ключи,
прокручивать в замках,
и аромат ночи
ютится на плечах.

А как зайдешь и ты
в пустынный коридор,
сквозь сумрак темноты
откроется зазор
далекой проходной
в квартиру всех квартир,
и профиль дорогой
собой закроет мир.

Но кто-то включит свет...
привычка и рука.
Два желтых уголька
останутся в ответ
в глазах ее, твоих
от дальней проходной,
единой для двоих,
пока идешь домой.

***

Капля упала на донце ведра -
ах, что случилось? моя голова!
По комнатам шорох,
на сердце - озноб,
и будто бы всполох
нездешних особ
по краю портьеры,
в просветах окна.
ужель ты свихнулась,
моя голова?
капля упала на донце ведра.

***

Утром сквозь дымку башенный кран -
прямо журавль - как над крышами встал!
поверх колодца и донца двора.
Вот-вот взовьется с уловом ведра.

Как он успел вознестись до небес?
Вроде вчера обходился я без
стереометрий, упрямо прямых,
без журавлей в облаках голубых.

В небе вечернем журавль почернел.
Но что там мигает в скрещении стрел?
Ритмом сердечным стучит и стучит.
Верно, прожектор пустил крановщик

через свою оголенную грудь,
собственным сердцем нормирует ртуть
выплесков света в потемки зари,
кабель под кожей пускает круги

искр электрических, магией волн
конченных, взвинченных, мчащих в затор.
Ух, крановщик, ты поистине маг!
Так прояснить мой осенний закат!

***

Дождливый день осенний
все краски освежил:
стучал до изнуренья,
мчал из последних сил,
дневные ахи-охи
туманом укрывал
и неземные вздохи
к потомкам отсылал.

В дождливый день осенний
воспрянула листва -
окрасилась последним
багрянцем бахрома.
Багряные зарницы,
сиреневый восход...
замельтешили спицы,
да задом-наперед.

Осенний день дождливый,
он вежливый, но злой.
Вытягивает жилы
неспешно, по одной.
Выдергивает молча,
не глядя и не вслух,
такие корки мочит,
что затихает дух.

День донельзя паршивый,
дождливый и глухой,
мои пронзает жилы
услужливой иглой.
По ней стекает масло
в мою густую кровь.
Да! Будет все прекрасно,
и день родится вновь!

А жалобы напрасны,
и снова про любовь...
И клеится - "ужасно",
и снова та же "кровь"...
Одна игра созвучий
и певчих глухота...
Один нелепый случай -
летит к чертям строфа.

... летит строфа, ломает слог...
ой, это уже Александр Галич)

***

По горам, по долам
бродят Ева и Адам:
она думает о платьях,
он, обычно, про Агдам.
Ищут край, где то и это
сопричислено к дарам,
что доступны за дармам -
это местная валюта,
курс - обычный (фигу вам).

По горам, по долам
бродят платья и Агдам.
Горы, долы разговором
обращаются к волнам
моря синего, пилотом
измочаленного в хлам,
нитью белой пополам.
Море шлет ответ восходом:
распишитесь, с Вас дармам.

***

Мчат кометы, как ракеты,
и планеты хороводом
там, за облачным восходом
и закатом неприметным
ни огнем, ни облаками,
в жаркий полдень,
в полночь, в темень,
мириады солнц на небе
алым тубером болеют.

Харкают потоком лавы
звездных магм протуберанцы.
Собирая лавы в ранцы,
смогут стать миллионеры
миллионом стоекратно.
Далеки, однако, звезды,
лишь одна, на все согласна,
золотиста и прекрасна,
шлет закаты и восходы.

В них колышется планета
голубыми зеркалами,
отражает лед и пламя,
не сходя с пути при этом.
Светлоока, крутобока,
пышка посреди скелетов
х-лучей, фотонов света,
одурев от полушарий,
бережет остатки лета.

Кровь ее - густая магма,
мысли - ветры по долинам,
нежность, ласка - мхи и глины,
травы, рощи, пилигримы.
Тучи - брови, губы - море -
и солено, и волнисто,
руки - реки - долги, быстры,
ноги - числа, числа, числа
до нулей евангелистов.

***

Плита сверкает, мойка блещет,
и чайник, в персиках бочок,
зеленым светом рукоплещет,
чист и прекрасен кухонь бог!
Как я сподобился умыться?
набраться сил и вымыть пол?!
Вот Он, наверно, удивится,
когда усядится за стол!

Потру ладонями смущенно
виски и скромно промолчу.
Он заскучает - ждать-то долго?
который день к тебе стучу!
Был не готов, прости Всевышний.
Все собирался, да никак...
Уже сверкает облик внешний,
внутри... все тот же кавардак.

Все то же топкое болото,
постылых мыслей сухостой,
Ты бы помог чуть-чуть, хоть что-то
подкинул царственной рукой?
Есть у меня твои лишь руки,
их дал тебе, а ты не взял.
Ну вот, опять ты! Что за муки
изведал я, как примерял

твой дар, уверен, драгоценный,
но без любви напрасен дар.
Постой, Фома Cамозабвенный,
но и любовь я тоже дал!
А вот башка моя дырява,
на что мне руки без башки?
Тебе не надо. Где приправа?
отведаю твои борщи!

***

Пара дней и новый год
дням начнет обратный счет,
шаг за шагом приближая
тот один, и он идет:
крепнет запах новогодний,
с каждым часом все плотней.
В нем и самый "посторонний"
сам орел и Прометей,
новой печенью довольный
в блестках елочных огней.
Остается пара дней.

***

В моей квартире маленький жучок
живет и ходит в гости к паучку,
а паучок раскинул свой сачок,
непоздоровится неловкому жучку.

В моей квартире гомон голубей,
дыхание ветров под потолком
у вытяжки, что Золушки черней,
где мой жучок столкнется с паучком.

Апрель холодный, дали вновь тепло;
тепло и даже в окна не сквозит;
а где-то бьется дождик о стекло
и стен окоченевший керамзит.

В моей квартире маленький жучок
живет один, ничей, почти как я;
я все сачки повесил на крючок,
я сам не свой, да и квартира не моя.

***

Голубь с белыми крылами, 
тельцем черным как смола,
что ты рыщешь облаками,
что ты ищешь? Облака
эфемерны, легковесны,
нет опоры, нет дорог,
подружился с ними тесно
с городских окраин смог.

Ветру отданы на откуп.
Куда он, туда они.
Возвращайся с неба голубь.
Лети, милый, до земли.
- На земле мне нет покоя,
в небе ветер гонит грусть.
Сам я облака подобье,
стихнет ветер, я вернусь.

Ветер - он моя опора.
И клубит до неба смог,
да не знает - может, скоро
я б вернулся, если б мог.
Я летаю без усилий,
на земле же - лишний груз.
Хорошо, что Вы спросили.
Никогда я не вернусь!

***

Городские ласточки-иголочки,
визги, точки, и уже вблизи
горочки, ножи, спирали, бочки -
небо штопают лихие виражи.

Озорные, звонкие мальчишки,
как из книжки про Авиахим,
вы по кругу мчитесь, хвастунишки,
пред окном распахнутым моим.

Я смотрю, завидую полету
в парах, одиночек, всей орды.
Ласточки мои, а вы - пилоты!
Пилоты-истребители хандры.

***

Попа, пятки, локотки,
мокренькая щелка.
Вновь доводит до тоски
милая девчонка.
Ладна в профиль и в анфас,
долгие ресницы...
Пусть откроют третий глаз
тополя и птицы,
мне и с парой хорошо,
есть к тому же уши:
так спокойно и легко
мирный гомон слушать,
воркованье голубей
из-под самой крыши.
На последнем этаже
только небо... выше.

***

Вырви сорочиный хвост,
сделай веер по-китайски,
одолжи у белых роз
терпкий дух тигров бенгальских.

Под ямайский свистопляс
запахни плотнее шторы.
Пусть откроют третий глаз
реки, облака и горы.

День суровый, погляди,
шерстяным укрыт туманом.
Кружит лужи посреди
китобой листом багряным.

Сталь воды, и воздух чист,
умирает небо в стали,
ветреные дни настали,
кружат в луже, кружат лист.

Вырви сорочиный хвост,
сделай веер по-китайски...

***

Как подоконник бел,
и как белы откосы!
Фрамугами окна
скадрированный мир
мне бытием самим
советует вопросы
отставить на потом
и насладиться им -

унылым серым днем,
блистающим в унынье,
в овациях дождя
неподцензурных сил.
Где каждая струя -
струна в волшебном цине,
где каждая слеза -
одна на целый мир.

С галерки этажей,
с партера серых улиц
внимаю тишине
заоблачных кулис.
В калейдоскопе сцен
у скромниц и распутниц
я обучаюсь жить,
не думая совсем.

***

Я живу средь весны -
меж Весенним проездом и Первым Весенним.
Все случайно, но нет числа совпаденьям.
Это можно судьбою назвать, а можно везеньем -
я живу между Первым Весенним и просто Весенним.

Я встаю на заре,
кружку чая спешу заглушить кружкой чая.
После третьей - по струнам смешное бренчанье.
Я молчанье глазниц, как всегда, замечаю последним,
я живу между Первым Весенним и просто Весенним.

Если будешь проездом,
ко мне заскочи - так, случайно.
Разносолов не знаю, но чай... чай обещаю.
Покажу тебе разность весны в играх света и тени
меж Весенним проездом и Первым проездом Весенним.

***

Благодарю тебя, Господь,
за то, что дал мне в этой жизни.
За страсть и нежность, кровь и плоть,
за ненависть к своей отчизне.
За крыши, что над головой
произрастали, словно вишни,
за то, что был я ей чужой,
за то, что был кому не лишний.

Вся пьеса, право, стоит свеч,
пускай горят над изголовьем,
с лукавством чуточку, с любовью,
как обещанье новых встреч.


Солуянов Вадим.
2016 - 2019 гг.