Гномы. 



Маленький гномик.

Маленький гномик смеялся до колик:
чуть не воткнулся в асфальт, как топорик;
очень уж скользким был подоконник,
окна он мыл, всех чистюлей поклонник.

Благо по улице брел алкоголик,
гнома поймал, не визирая на допинг.
Вот хорошо! А то был бы покойник.
Маленький гномик смеялся до колик.

***

В урочный час. Песня гномов.

Вернулся гном в урочный час
и налетел на дверь.
Была калитка заперта,
но дело, ведь, не в ней.
На дверь он налетел впотьмах
и выбил себе зуб.
- Иштория, - сказал в сердцах,
не разжимая губ.

Вернулся гном в урочный час,
точнее - без пяти.
Дверь обошел на этот раз,
но прямо посреди
просторной залы наступил
на кроличий навоз.
- Вот это, Господи прости,
засада, - молвил в нос.

Вернулся гном в урочный час
без двух минут - успел.
Вдоль стенки крался и как раз
на женку налетел.
Дала она ему меж глаз
метелкой от души.
- Ну что за гадство, вас из дас? -
гном вымолвил в тиши.

Вернулся гном навеселе,
часов не разобрав:
скворчал сазан в сковороде,
И женка, мерив нрав,
тарелки ставила на стол,
и самовар гудел.
- Воистину, вся суть в вине, -
сказал и чинно сел.

Умяли с женкой сазана -
пищало меж ушей,
Не абы как, а при свечах
мед пили из ковшей,
потом, вдогонку, пили чай,
и гном жене сказал:
- А жизнь, однако, хороша!
Cказал и дубу дал.

Тай-лям-та-та, тай-лям-та-та,
сказал и дуба дал.

***

Весь гномий род был рад и горд,
что отыскал в Орильне брод.
А как еще? И что бы нет?
Когда шагаешь десять лет,
чтобы добраться до моста.
Теперь лишь только мелюзга
предпочитает броду мост,
хотя это еще вопрос.
И самый малый гном из нас
порою вброд крадется в час,
когда затихла мошкара,
когда немножко до утра
осталось. И вершит дела
розовощекая Луна.
На горке угли с ветерком,
колдует над углями гном.
И запах хвои и чудес.
Покуда спит дремучий лес.

Случайный путник, не спеши,
костер завидев впереди,
не огибай оглоблей лес,
тут старый гном, тут мир чудес
молитву небу отдает,
тут нимфа у реки поет,
и над травой густой в ночи
снуют, летают светлячки.
А рядом брод, как тайный ход
до всех несбыточных высот.
Не зная брода, пропадешь,
но зная, вовремя придешь
к такому чуду, что не знал
и в сладком сне не увидал,
и в дреме в доме не узрел.
Подумай, как ты уцелел
среди метелей и лавин?
Ты думал, что всегда один?

Смеется над тобой Луна
посередине декабря.
И запах хвои и чудес
кружат вокруг, покуда лес
спит сладкой сказкой среди сна,
покуда теплится Весна,
все не решаясь полыхнуть.
Весны пока не ясна суть.
Покуда дни летят, как дым
над костерком, гномом одним
хранимым посреди Зимы,
покуда цели не видны.
И эта дивная Зима
коврами стелит снег, сполна
нам возмещая неуют,
который гномы стерегут,
предотвращая от беды,
что сотворить могли бы мы.

Весь гномий род был рад и горд,
что отыскал в Орильне брод.

***

Мой прадед, гном с Медвежьих гор,
любил ловить форель.
Ходил с прабабушкой в дозор
в Ущелье Серых Змей.
Рыбалкой там он промышлял
до самого утра,
как появился дед не знал,
как и не знаю я.

Но прадед деда научил,
как выбирать блесну.
И только прадед опочил,
почуял дед весну,
в ночное выбрался форель
на удочку ловить
и прихватил с собой Мишель -
сображника сестру.

Не знаю, что он там ловил
с сестренкой другана,
но мой отец тогда решил,
что хватит мол, пора
на свет явиться наконец,
тут жребий был решен.
И в девять месяцев отец
удачно был рожден.

Учил его хворобый дед,
как леску протирать.
А рядышком сидела мать
годов так двадцать пять.
Ходили вместе по форель
в Ущелье Серых Змей,
так появился я на свет,
хоть верь, а хоть не верь.

Как я рыбачу не скажу,
пожалуй, никому,
и с кем в ночной дозор хожу,
опять же - никому.
Поют под утро соловьи,
и брезжится заря,
я с милою форель ловлю
до самого утра.

Тай-лям-та-та, тай-лям-та-та,
до самого утра.

***

Дорожная. Песня гномов.

Разъехалась подпруга
на старом ишачке -
два закадычных друга
купаются в ручье:
гном с пятого участка
и эльф лесных кровей.
Эльф прошептал - Ужасно.
А гном сказал - Забей!

Забей потуже в трубку
туземский табачок.
Пусть вспыхнет на минутку
вишневый язычок.
Вдыхая полной грудью
душевный аромат,
скажи - Мы все там будем!
И подымай свой зад.

Два закадычных друга
скакали между скал.
Держались друг за друга,
но ишачок устал.
Свалился, как убитый,
пар валит из ноздрей.
У эльфа - нос разбитый,
а гном сказал - Забей!

Забей потуже в трубку
туземский табачок.
Пусть вспыхнет на минутку
вишневый язычок.
Вдыхая полной грудью
душевный аромат,
скажи - Мы все там будем!
И подымай свой зад.

Скакали до заката,
скакали и в закат.
Ночь спрятала куда-то
дороги ровной скат.
Неслись они по кочкам
под натиском ветвей.
Хлестнула ветвь по почкам,
а гном сказал - Забей!

Забей потуже в трубку
туземский табачок.
Пусть вспыхнет на минутку
вишневый язычок.
Вдыхая полной грудью
душевный аромат,
скажи - Мы все там будем!
И подымай свой зад.

Скажи, мы все там будем?
Так подымай свой зад!

***

Легенда о колдуне.

Рубили гномы на дрова 
заброшенный сарай,
в ногах шныряла детвора:
- А ну, отдай, отдай!
За щепки шла у них война,
но ладно, без затей,
потом гуськом несли дрова
в Ущелье Серых Змей.

Вилась тропинка вдоль реки
под взглядом строгих скал,
и гномик, маленький старик,
вздыхал: "как я устал".
В конце ущелья крылась дверь
под зарослями мха,
тут чья-то сильная рука
коснулась старика.

Встряхнула так за ворота,
что солнце дало круг,
и драгоценные дрова
попадали из рук.
Вилась тропинка вдоль реки
великих колдунов,
они не ведали любви,
не знали сладких снов.

В тоске зеленой стригли мох,
с него варили чай.
В дурмане разум их оглох,
и, если невзначай
им попадал под руку гном,
недобрым был конец.
По счастью был со стариком
сынок его, малец.

Он прыгнул ловко и схватил
отца за голень ног,
заголосил, что было сил,
а он уж это мог.
Сбежались гномики на зов,
забросили дрова.
И свилась лестница голов
до пальцев колдуна.

А самый маленький из них,
малец, годов семи -
по головам пронесся, вмиг
до колдовской руки
добравшись и вонзив в нее
ту щепку, что сберег
в неравной схватке
против трех завзятых сорванцов.

Завыл колдун, тряхнул рукой,
и полетел старик,
а вместе с ним и целый рой
сородичей родных.
Пока колдун орал, вопил,
собрали все дрова
и отнесли, хватило сил,
а щепки - детвора.

До самых сводов потолка
вздымается гора
из дров, и щепочек гора
почти до потолка.
Всю гномы ночь гуляли и
всяк пил, покуда мог,
и озорная детвора
шныряла между ног.

Тай-лям-та-та, тай-лям-та-та,
шныряла между ног.

***

Рильхе огородник и цветовод

Цветовод и огородник
Рильхе - в целом славный гном.
Всякой зелени поклонник,
разбивальщик под окном
клумб двурядных и трехрядных,
стройных грядок кавалер,
рвальщик листиков тетрадных
для семеннопакетных дел.

Как случилось, что однажды
полюбил гном огород?
Страшно мучился он жаждой
в тот неблагодатный год
для ответов на вопросы,
а когда нашел ответ,
загрустил... и гладиолус
вышел в сад да посадил.

И года летели следом!
Что ни год, то геморрой.
Рильхе сад разбил под небом,
грядки выправил дугой
возле стен округлой хаты.
Небогатый, но с умом
Рильхе разводил шпинаты,
патиссоны с огурцом.

А вчера я не поверил,
на лоб вылезли глаза:
посадил у самой двери
пальму аж аршина в два.
Я к нему до раговора:
- Как работа, как дела?
Он ответил: Ты не знаешь?
Ведь Надюша померла.

...

Сегодня голубь прилетал
на пальму, все сидел
да листья тонкие клевал,
не знай - чего хотел?
Но Рильхе все дела свои
соседу передал,
дорожный плащ накинул и
к Орильне ушагал.

***

Самоцвет Ургана.

Был славный Урган ураган,
покуда не нашел
свой самоцвет среди Балкан
в тот год, когда пошел
пятьдесят первый для него.
Для гнома - ерунда.
А лето было в этот год -
исчадия жара!

Бывало гномы прибежат
с лопаткой и киркой:
- Эй, Урган, подымай свой зад!
В отвале под горой
нашли чистейший изумруд
и признаки еще
топаза и железных руд.
А он как-будто глух.

В зрачках мерцает тусклый свет,
а - день, и за окном
гудит, поет трудяга шмель
над золотым цветком.
Ладони лодочкой лежат,
в ладонях - самоцвет.
Для гномов - так, обычный шпат,
для Ургана же - нет.

Мне Урган был почти как брат,
дружили с давних пор.
С ним попадали в камнепад
среди Медвежьих гор.
С ним добирались до глубин.
И вместе пили мед.
И я пришел тогда один
к нему под Новый год.

Он тихо у окна сидел,
я растопил камин.
Он все молчал и лишь глядел,
как вьется сизый дым
над угольками, как искра
уносится в трубу.
И вдруг сказал - Уже зима!
И я подсел к нему.

Взял из ладоней самоцвет,
приценился на вес.
Он посмотрел, и тусклый свет
в глазах на миг исчез:
- Ты знаешь, - он тогда сказал,-
я десять лет плутал
во тьме пещер среди Балкан.
- Нет, Урган, я не знал.

- В Ущелье Серых Змей тогда
мы златоносных жил...
- Да? - он поник, осекся я:
- Прости, я перебил.
Он посмотрел - немая грусть
промчалась, как искра.
- Воспоминанья - тяжкий груз,
они не для тебя.

Я проклинал себя не раз
за длинный свой язык.
Мне б помолчать какой-то час,
пока огонь возник
в его задумчивых глазах,
пока струился свет.
Как горько вспоминать сейчас!
И Ургана уж нет.

Мне передала самоцвет
ближайшая родня.
И самоцвет уж много лет
хранится у меня.
И когда темень достает
так, что хладеет кровь,
я слышу, как кристалл поет,
словно на свет зовет.

***

Когда у гнома кончилась махорка,
когда не облапошила каморка,
пошел гном по сугробам мимо елей
до старого ручья намерить мелей.

А на ногах его лишь были кеды,
промокли ноги, не спасали Веды,
но тонкая струистость между пальцев
напоминала о судьбе скитальца.

И вот, когда зажглись на небе звезды,
гном осознал, когда бывает поздно,
но завернув штанины до коленей,
вошел в святую воду по последней.

Шагал, как маршируют иноверцы,
захлопнувшие для потомков дверцы,
хлестала влага по щекам его усталым,
и он шагал по водам, как по шпалам.

До ивняка унылого, седого,
до тростника дремучего, глухого,
шагал, как будто видел через спицы,
у колеса есть ось и есть возница.

***

О том, как гном Вулфган собирался на войну против старого колдуна

Собрался Вулфган на войну
со старым колдуном,
наутро растолкал жену:
- А ну, готовь обед!
С обедом на войну пойду,
а без обеда - нет.

Жена, спросонья бормоча
"катился б ты к чертям",
на правый повернулась бок,
и... провалился план.

Собрался Вулфган на войну,
снял со стены топор.
В подсобке повстречал жену:
- Неужто наточил?
Сопел, зарделся, словно вор,
и ножкой землю взрыл.

Жена сверкнула от бровей,
так был разрушен план,
вручила дюжину ножей:
- Точи-ка ты их сам!

Собрался Вулфган на войну
со старым колдуном.
Хвала и слава, честь ему,
а также и родне!
Тащила женка два кулька:
- Эй, подсоби-ка мне.

Спустили в погреб два кулька
и вывезли навоз,
редьку проредили слегка.
Тут... перекрыли мост.

Живет себе седой колдун,
не ведает беды,
листает старые труды,
а иногда поет.
А, если б не было жены?
Каков бы был исход?

***

Утром в субботу маленький гномик
тихо покинул свой пряничный домик,
вдоль по аллеям шныряли грачи
от чернослива до алычи.

Высились тени паленых каштанов,
призраки пагод и новых ашрамов.
Гном закоулками брел до реки,
мимо молочные реки текли.

В небе летали взбитые сливки,
и шоколадные плитки-калитки
вдоль по дороге хрустящей халвы
горькую службу исправно несли.

Мимо летели, сжигая прокладки,
сплошь карамельки и мармеладки.
В них червячками засели сверчки,
в сладкой помадке увязли крючки.

К небу седьмому простерлись галеты,
окна защелкнули на шпингалеты.
Только дорожка спадала к реке,
гном не спешил и шагал налегке.

Вот показались кисельные кручи,
Матушка-Волга предстала могучей:
сахарной пудрой осыпан простор,
лед заискрился при взгляде в упор.

Сладким туманом подернулось утро,
гном загрустил, погрустила попутно
парочка сладких дымков над овином,
хлебом запахло, хлевом и дымом.

Гном почесал о подошву подошву,
в небо взглянул на луну, как галошу,
к дому отправился, выжив из сил...
сладкое с детства он не любил.

***

Я гном и проживаю в цирке,
и мог бы зваться циркачом,
но слово занято, а, по копирке,
цирк не похож совсем на дом,
и вышло так - я просто гном.

Живу в гримерке клоунады.
Сколько помады и белил!
Здесь смех, как надо, - до упада,
и сизой пеленою дым, 
хоть раз, а всякий здесь курил.

И всякий в руки брал гитару,
случайно вроде, не всерьез,
и примерял (опустошивши тару)
парик на лоб, а нос на нос,
как будто черт его понес.

Как популярна клоунада!
Но, нежно выпрастав гитару,
как женщину, из грубых рук,
привычный клоун из бывалых
играл саму судьбу на слух.

И всякий думал - Так и надо.
На целых тридцать пять минут,
пока таксисты еще ждут.

***

Гордился гном своим умом,
подумал, что - философ.
Но прежде учинять разгром
решил у альбатросов
наук изведать ремесло,
основы созерцанья.
И тут явилось, как назло,
заблудшее созданье.

Стол прогибался от трудов,
кряхтя неимоверно,
от фолиантов и томов
(так тяжелы наверно,
что гольной мудрости полны,
а знанье - это тяжесть).
И тут - кудряшки-завитки
и челка всем на зависть!

Когда Маланья утекла
песком сквозь голы руки,
решил другие небеса
гном после долгой скуки
изведать и себя отвлечь -
купил дурак гитару.
Да позабыл родную речь,
увидевши Варвару.

Гитара тонкою струной
стонала откровенно,
гном нервно добывал рукой
стаккато и крещендо,
и даже голосом слегка
пытался неудачно
подпеть. Но девушки рука
шустрее однозначно.

Вот так и мается мой гном,
нейдет упокоенье.
То вновь апрели за окном,
то звезд коловращенье.
И надо б стать хоть кем-нибудь,
да было б тому время!
Неровен час придут, и будь,
Глафира иль Корнелья.

***

Вот, как назло, вся вышла соль
в тот миг, когда котлетки
решил пожарить старый гном,
и гном пошел к соседке.
Стояло лето за окном,
и нежились на ветке
два голубя, одни крылом,
но розня по расцветке.

А у соседки соли столь,
соли хоть табуретки,
а за окном, а за окном
два голубя на ветке.

Так вот, как перец вдруг иссяк,
не долго гном копался,
поправил замшевый кушак -
ништяк, и постучался
к соседке. Лето за окном
все тем же полыхало,
две сойки вились над гнездом
под крышей сеновала.

А у соседки специй - мрак,
и перца в нем хватало.
Дивились сойки над гнездом
под крышей сеновала.

И когда кончились харчи,
припасы, корнеплоды,
задул наш гном огонь свечи,
задернул в доме шторы.
И лето тлело, и в саду
дозрели помидоры,
играли кошки в чехарду
затеивали ссоры.

А у соседки корнеплод,
как видно, не кончался.
И потому, как цвел приход,
поход не состоялся.

И надо бы отдать должок
и выдвинуть сужденье...
На всякий лаз есть третий раз,
а дальше песнопенья.
"Ну и танцы, конечно, трактир все-таки"*.

*фраза из фильма "Тот самый Мюнхгаузен".

***

Настали летние деньки,
давило небо солнцем.
Я встретил гнома у реки
с махровым полотенцем.
Болтались ласты за плечом,
спросил, чтоб отвязаться:
- Куда идет веселый гном?
- А, гном идет купаться.

Кончались летние деньки,
и солнце... не палило.
Вновь встретил гнома у реки:
в руках огрызок мыла,
белья котомка за плечом,
решил поиздеваться:
- Куда идет веселый гном?
- А, гном идет купаться.

Пробила осень полынью
в набухших серых тучах,
я за водой ходил к ручью,
и выдался попутчик,
был опоясан валуном,
спросил, все может статься:
- Куда идет веселый гном?
- А, гном идет купаться.

Тай-лям-та-та, тай-лям-та-та,
а гном идет купаться.

***

Мало -измов, мало -измов:
коммунизм, капитализм...
Гном придумывал капризно
новый - неокритинизм.
И не так, чтоб были -омы
в щитовидной железе,
но железо, катакомбы
уже снились и во сне.

Плюнул на ладонь и вытер
о дырявые штаны,
измохренный старый свитер:
раз - и не было слюны.
Раз - и все чуть-чуть иначе,
паки, паче и вот так...
гном с соседкиной подачи
изготовил даже знак.

Символ неокритинизма:
восьмигранник в двух очках.
Думал про себя, что призма
с супер-виденьем в очах.
Ни железа, ни бетона,
только свет двуглазых призм.
Так и вынес гном из дома
новый неокритинизм.

И, поди ж ты, зацепило,
понесло: в руке весло,
а в другой, гляди, - кадило,
вот и чресла, всем назло,
перевязаны ремнями:
кожа, кости, блеск колец.
Восьмигранники руками
вырывали из сердец.

Символ неокритинизма
припечатали в бетон.
Все увидел гном и спился,
лил горючий самогон
в глотку, словно уголь в топку
зачарованно кидал,
и решал: нашел находку,
не тревожь голодный зал.

Закопай, куда поглубже,
схорони внутри себя,
самому же будет лучше:
оприходует толпа
всякий повод для дебоша,
хоть и повод - растопша.
Либо юности Гавроша,
либо вдребезги душа.

***

Достала гнома суета
и каверзы погоды,
сложил на донышко мешка
краюху хлеба, два лучка
из репчатой породы,
в мешочке соль, и соизволь
на этом оступиться,
покуда всюду есть доколь
студеная водица.

Покинул гном развалы гор,
в лесах уединился.
Куда ни кинет око взор,
тут всяко зеленеет бор:
береза, листвиница,
сосна, в подлеске на песке
ольшанник и багульник,
и травы дремлют в тишине,
и неба треугольник.

Прошло не знаю, сколько дней,
а, может, лет минуло,
но гномов, словно бы взашей,
как от напасти лютых вшей,
в леса, вдруг, потянуло
и соизволили артель
собрать в лесу собратья,
а страй гном, что жил досель,
так получилось - батя.

Гном новоселам не мешал -
живут себе, и ладно.
И все же этот день настал,
когда подобьем грозных скал,
явился Помыкайло.
Прыщавый гном насупил нос,
разнос устроил чинно:
вот-вот окончится покос,
а братия, как видно,

филонит, сидя у ручья
и обсуждают склоки.
Как батя должен ты сполна
всем, кто трезвонил у ручья
представить оки-доки,
как должно гному средь лесов
вести себя прилично,
всю правду-матку до основ,
желательно, публично.

Гном улыбнулся и тот час
кивнул в знак пониманья,
но, только утра глянул час,
как прах с сандалий, пыль оттряс,
собрал все заклинанья
и вместе до неба вознес,
собрал мешок, как прежде,
и пошагал он в новый лес
в сомненьях и надежде.

***

Куда уходят гномы,
отшлифовав до дыр 
гранитные породы
и оникс, и сапфир?
И яшму с лазуритом,
и, кто бы знал, чего
на руднике забытом
припрятал Бог еще.

По бродам через воды
до дальних берегов
уходят вне погоды,
не помня синяков.
Уходят жизнелюбы,
огня не прихватив.
Насвистывают губы
неведомый мотив.

Костров цветы пылают
по дальним берегам,
созвездьями моргают
подобно маякам.
Серебряные своды
глядят, как зеркала,
в рубиновые воды
в отливах маяка.

Серебряные мухи
кружат вокруг костров
под сладостные муки
лягушек и сверчков.
Полевки прокрадутся,
и змеи проползут.
Когда они вернутся?
Когда назад придут?

Пока они уходят.
Как будто в никуда.
Зажжется на восходе
ближайшая звезда,
и кто-нибудь из гномов
к ней повернет лицо
из каменных разломов
и дернет за кольцо.

Наверх, на свет из шахты
подымут на тросах.
И в окончанье вахты
запрячут смех в усах.
Развяжут все завязки
и пряжки отстегнут,
но медом смажут связки
и хором пропоют:

Куда уходят гномы,
отшлифовав до дыр 
гранитные породы
и оникс, и сапфир?
И яшму с лазуритом,
и, кто бы знал, чего
на руднике забытом
припрятал Бог еще.


Вадим Солуянов.
2016 - 2017 гг.