Утром, проверяя почту, Кристина обнаружила письмо с самиздата. Некоторое время она тупо смотрела на погасший экран телефона, задумавшись над прозорливыми словами читательницы, что она и не могла быть счастлива с Витькой. Вот оказывается, как говорят, со стороны виднее, а ей тогда казалось, что судьба смилостивилась над ней и выбросила белый флаг. "Ладно, уж если вы действительно любите, любите".
Как бы не так?! Сколько длилась их совместная жизнь? Месяца два или три не больше. А после почти год страданий и ощущения пустоты внутри себя и мыслей, что никогда больше так не будет.
Она как сейчас помнила тот день... Кристина вышла на балкон и посмотрела вдаль. Её ждало озеро, сосны и солнце, но поднявшееся внутри чувство боли снова не давали насладиться августовским днём, исполнить привычный ритуал: пробежка, медитация. Ладно, всё не просто так. Единственное, что поможет, это выплеснуть боль на клавиатуру компьютера и после, перечитывая написанные строчки, сожалеть о том, что нет таких звуков и слов, чтобы передать то, что она тогда чувствовала. И всё-таки ей становилось легче.
Кристина, включив ноутбук, быстро прошла в ванную и умылась холодной водой, чтобы прогнать остатки сна. Вытираясь полотенцем, поняла, что давящие её эмоции рвутся наружу и не дадут времени даже для приготовления кофе.
К чёрту все милые ритуалы. Назад в прошлое. Да здравствует боль.
Я, словно, наркоманка. Кристина выключила телефон. Ничто и никто не должно мешать. Открывая ворд, ещё лёгкий и пустой, она заметила, что сегодня двадцать третье августа. Да, письма ведь тоже не приходят случайно. Годовщина.
Тот день, ровно год назад, был милым выходным никак не предвещавшим беды. Алёнка, после похода в кино с подружкой, вернулась в хорошем настроении. А Витька после их прекрасного секса, развалившись на диване, щурился, словно наевшийся кот, в телевизор. А я, как всегда испытывающая после подобных упражнений, подъём энергии, задумала испечь пирог и суетилась на кухне, поглядывая то в телевизор, то на Витьку с Алёнкой, устроившуюся под его рукой, как любила делать я.
Но сегодня я не испытывала ревности и даже любовалась ими. С уложенной вокруг головы косой, - Алёнка, наконец, перестала противиться моим попыткам причесать её, - и огромными серыми глазами, в которых появился зеленоватый оттенок, сегодня казалась особенно красивой и более чем обычно похожей на Витьку. Отношения наши стали понемногу налаживаться, Алёнка меньше ершилась и, хотя из-за упрямства по-прежнему не ходила никуда с нами втроём, стала хотя бы спускаться к столу и общаться. Да и я стала умнее. Мои занятия с Николаем и ежедневные медитации помогли мне сознать себя самостоятельной личностью, а не Витькиным дополнением. Я смогла немного отцепиться от него. Теперь по воскресеньям, как бы ни хотелось остаться, я уезжала на занятия, предоставляя свободу папе с дочкой.
Возвращалась я весёлая, наполненная энергией, шутила, бежала к плите. Мне хотелось что-то приготовить вкусненькое. Выбрав минутку без церберёнка, как я про шутя называла Алёнку, приставала к Витьке с поцелуями. Он как-то странно на меня посматривал и расспрашивал, что мы делаем на занятии.
Я улыбалась.
- Вить, ну я не могу объяснить. Мы делаем упражнения и чувствуем потоки энергии. Ты можешь как-нибудь сходить со мной.
- Ну куда я её оставлю? - Витькины глаза метнулись в поисках Алёнки. Последнее время он особенно боялся, что она увидит нас близко друг к другу. Меня это ужасно злило. Не будь её, я бы висела на нём постоянно.
- Ну, может быть, попозже, - мирно заметила я, вовсе не желавшая разделить своё новое увлечение с любимым. - Когда она привыкнет.
- Невозможно привыкнуть, что мать тебя бросила, - Витька нахмурился. - Она каждую ночь плачет. Спрашивает, где она. Я ей даже вчера звонил.
- Кому звонил?
- Жене.
Слово "жена" застряло в груди острым ножом. Оказывается, он до сих пор считает её женой. А я тогда кто?
Сама не заметила, что вопрос прозвучал вслух.
Витька нахмурился. Отошёл к окну.
- Крис, я идиот. Я не думал, что будет так тяжело. Вы рвёте меня пополам.
- Но я стараюсь. Уезжаю.
Он обнял меня, прижался всем телом. Я погладила его по голове. Как ребёнка.
- Боюсь, это было ошибкой. Переезжать к тебе.
Иногда лучше ничего не выяснять. Ты думаешь, что всё хорошо, он думает, что плохо. Или вы просто не совпали по ощущениям. Может, у него вчера всё было сносно и позавчера ничего, а третьего дня прекрасно, а сегодня просто настроение плохое, и он валит всё в кучу. Ведь если бы всё было плохо, я бы заметила.
- А она даже трубку не берёт. Телефон выключен. Хоть бы дочке позвонила.
Этот разговор произошёл недели три назад. Мы снова как-то жили. Приспосабливались. И, может, я оптимистка чёртова, но мне казалось, дела пошли на лад. Чуть-чуть. Хотя трудно так судить, только потому, что девочка стала выходить к столу и разрешала её причёсывать.
И всё равно я была счастлива. Когда церберёнок выпускал папу, начиналось наше время. И я по-прежнему желала его так же, словно мы только что познакомились.
Я как раз замешивала тесто, когда раздался звонок. Домофона у меня не было. Для того чтобы открыть, приходилось выходить на улицу.
- Вить, там звонят, - крикнула я.
Он нахмурился.
- Ты кого-нибудь ждёшь?
- Нет.
- Может, не открывать? Если мы никого не ждём.
- Как хочешь, - уж мне-то точно никто не был нужен.
- Вдруг это Ленка. Мы гулять собирались. Или ещё кто. - Алёнка вдруг засуетилась. Даже с дивана вскочила. - Пап, давай посмотрим.
Витька встал, запахнул рубашку в клеточку. Слово дочери закон. Послушный родитель. Я покачала головой и стукнула кулаком по тесту, радуясь, что оно оказалось под рукой для вымещения досады. Интересно, все папашки так стелятся перед дочками?
Их как-то слишком долго не было. Я замесила тесто, вымыла руки. Достала из холодильника кочан капусты. И вдруг сердце в груди у меня замерло. Там, за воротами, что-то происходило. Я, как была, в домашних шортах и майке, с заколотыми кое-как волосами выскочила на крыльцо. В саду никого не было.
Наверно, правда, Ленка, подумала я. И они вышли прогуляться. Глухой толчок внутри груди. И что-то подталкивает меня туда, а ноги не идут. Страшно. Да что может случиться в летний день при солнечном свете?
Обозвав себя трусихой, я всё же подкралась к калитке и осторожно выглянула.
Они лишь немного отошли в сторону. Витька, Алёнка и ... сбежавшая мать семейства. Глядя на её бледное лицо, мне вдруг подумалось, что в Турции она не была. Наши взгляды встретились. Я до сих пор не помню во что она была одета, но я вдруг почувствовала себя раздетой. Голой. Очень странное ощущение. И ещё у меня отключились все чувства и реакции. Я тупо смотрела, как она обнимает одной рукой Алёнку, а та прижимается к ней. Витька, насупившись, стоял напротив. Он обернулся и увидел меня. Почему-то я ждала, что он подойдёт ко мне. Но он ... отвернулся от меня.
И я вдруг поняла, что всё чудовищно не так. И что вся наша жизнь при появлении его жены растворилась, как мираж. Ничего не было. Они как были втроём, так и остались. Просто она куда-то уезжала. И я приютила их на время, а вовсе не создала семью, как мне казалось.
Я вошла в дом и машинально заперла калитку на щеколду. Почему-то подумала, что никто не придёт. Я прошла в гостиную, и мой взгляд упал на большой комок теста и лежавший рядом кочан капусты. Пирог, который я так и не смогу испечь. Не для кого. Для себя я не стану это делать. Не смогу.
И всё же, я не стала выбрасывать тесто в мусорное ведро. Наверно, во мне ещё жила крохотная надежда, что Витька вернётся ко мне. Пусть без Алёнки, но вернётся. Хотя разумом и, что главное - сердцем, я понимала, что если и вернётся, то за вещами.
В том взгляде, который он бросил на меня, была мука и жалость. И ещё ему было стыдно. Но там не было любви.
Я дошла до дивана, где только что сидел мой любимый, и выключила телевизор. Прижала руки к сердцу, мне было трудно дышать и почему-то отчаянно хотелось в туалет. Но сделать эти несколько шагов не было сил. Потом, когда настойчивый порыв всё же меня прогнал меня в уборную, я не смогла выдавить из себя ни капли. Видимо, внутренний спазм сжал всё внутри так, что я не могла выполнить простейших функций. Натянув трусы, я вернулась на диван и попыталась продышаться. Мой мир задавил меня обломками, и я могла только судорожно хватать ртом воздух, не надеясь даже выплакаться.
Я лежала и смотрела на догорающие в закате сосны. Не помню, думала ли я о чём-нибудь или просто ждала. Прошёл час, два, три. Они не могли столько времени простоять у калитки, они уже ушли. И Витька ушёл с ними. Даже не объяснившись со мной. Даже не позвонив.
Когда совсем стемнело, и боль заполнила каждую клеточку моего существа, я поняла, что должна выпить. Мне требовалась какая-нибудь анестезия. Но я не держала в доме алкоголя, мы с Витькой пили только пиво, которое тоже не хранилось в холодильнике, и сразу выпивалось. И тут я вспомнила, что вчера после сделки мой клиент подарил мне виски, о котором я совершенно забыла. В тот день я торопилась домой, у меня были пакеты из супермаркета: а эти двое сидели и ждали, пока я накормлю их.
При мысли о вчерашнем дне сердце так сжалось, что я застонала. Сначала тихо, а потом во весь голос. Услышать меня могли только сосны.
Я медленно спустилась с крыльца и подошла к кошке. Мяукнув в ответ сигнализацией, она приветливо распахнула мне салон, словно ожидая, что я сяду за руль и куда-нибудь поеду. В моей машинке была душа, и она любила меня. И оберегала от аварий, несмотря на мою неосторожную езду. Я похлопала её по бочку и закрыла. Может быть, завтра, хотя вряд ли.
Прижав бутылку виски к груди, как ребёнка, я тут же открутила пробку и сделала глоток из горла бутылки, как самая заядлая алкашка. Виски обожгло горло, огнём опалило желудок, через миг я почувствовала в груди спасительное тепло, побеждающее боль.
Заснула я, не раздеваясь на диване, уничтожив всю бутылку. Утром, еле разлепила глаза от слипшихся от туши ресниц. Наверно, я плакала. Впрочем, этот вечер остался в небытии. Меня уже в нём не было. Алкоголь поглотил меня вместе с болью.
Странно, что утром у меня не болела голова. Клиент был прав, что виски отменное. По пути в ванную я проверила телефон. На нём не значилось никаких входящих вызовов.
Как же так можно? Как?
Умывшись, я сварила кофе. Раздался звонок домофона.
Это он! Сердце колотилось об рёбра, в голове шумело. Я не разрешала себе думать, пока шла свой длинный путь до калитки. Я просто шла, как робот, передвигая ноги.
Я отодвинула засов. Они снова были вдвоём. Те, с кем я жила последние месяцы, для кого так и не успела приготовить пирог. Витька и Алёнка. Предатели. Впрочем, нет, предатель был один. Что взять с восьмилетней девочки?
Я упёрлась в Витькины зелёные глаза немым вопросом.
- Мы за вещами, - объявила Алёнка каким-то пронзительным голосом и взяла отца за руку.
Я вдруг поняла, что она не ребёнок, а истинная женщина, уже научившаяся манипулировать людьми. Из-за неё у нас всё развалилось. Я уже хотела сказать Витьке, чтобы он никого не слушал, чтобы заглянул в себя, вспомнил всё, что у нас было. Ещё можно постараться вернуть. Я прощу и эту ночь и никогда не вспомню. Только останься, только не уходи.
- Так будет лучше для всех, - сказал он, крепче сжимая её руку.
Я отошла в сторону, пропуская их. Пока закрывала калитку, в поле зрения попало озеро. Мне захотелось уйти. Броситься в воду и уплыть гораздо дальше этих берегов. Или выбежать на берег и бежать, пока не упаду. Только бы не видеть этих двоих.
Но вместо этого, я побрела за ними. Когда, проходя в дом, Витька пропустил Алёнку вперёд, я взяла его за плечо:
- Мне кажется, я заслужила каких-то объяснений.
- Конечно.
Он повернулся ко мне, мы стояли в прихожей, и я чувствовала тепло его тела, к которому мне так хотелось прижаться. Всё это уже было когда-то. И не раз.
Алёнка повернула голову:
- Пап, ты мне поможешь?
Он дёрнулся за ней.
Вместо этого я твёрдо сказала церберёнку:
- Поднимайся наверх и собирайся. Нам нужно поговорить.
- Пап?
Я захлопнула дверь в гостиную и привалилась к ней спиной, глядя на Витьку.
- И ...?
Мы стояли в прихожей. Может быть, я подсознательно выбрала такое маленькое пространство, чтобы он лучше чувствовал меня и пожалел, что меня бросил. Пожалел о наших ночах, ласках, о том, что составляло основу наших отношений.
Витька прислонился к другой двери. Между нами два метра расстояния и почти два года любви. Ну, или того, что я считала любовью.
Витька вздохнул.
- Понимаешь, никакого турка не было. Она всё придумала.
- Придумала? - признаюсь, я ожидала чего угодно, но только не этого.
- С самого начала она знала о наших встречах. Ей кто-то рассказал. А ещё она установила слежку на наши с тобой телефоны. Она называла адреса гостиниц, где мы с тобой встречались. Она знала, что это ты. Соседи донесли.
- И что дальше?
- Ну и она решила меня вернуть. Сделала это из-за дочек, которые переживали. Родители её были в курсе. Она решила наказать меня. Тоже сделать мне больно. Заставить заботиться об Алёнке. Понять, кто для меня важнее. Дать мне почувствовать, какая я - сволочь.
- И что, понял?
- Да, - Витька опустил глаза. - А ведь у неё кроме меня никого так и не было. Я у неё первый мужчина. А я предал их. Предал семью ради того, чтобы наслаждаться сексом.
- Ты вроде говорил, что любишь меня? Ты пришёл ко мне с этим и со своей дочерью. После этого мы стали жить вместе, - я боялась только одного, что я расплачусь.
- Я был в отчаянии. Понимаешь, одно дело, когда ты сам кого-то бросаешь и совсем другое, если тебя бросает мать твоих детей. Это обидно для мужика.
- Неужели? А ты ещё и мужиком себя считаешь?
- Крис, я понимаю, что обидел тебя. Но ты красивая, сильная. И тебе нужен другой мужчина. Я бы хотел быть похожим на тебя.
- Приехали! - я фыркнула от неожиданности. Фраза странным образом успокаивала. Он хотел бы быть похожим на меня.
- Так будь! Будь честным для начала с самим собой.
Витька опустил голову.
- Она сказала, что если я не вернусь, она лишит меня всего. И никогда не даст общаться с дочками. Я сделал свой выбор в пользу семьи.
У меня чесалась рука, как мне хотелось его ударить. Больно, по лицу и не один раз. Бить так долго, чтобы потекла кровь, чтобы через свою боль он забрал мою и чтобы, наконец, понял, что совершил ужасное предательство. Такие отношения нельзя разрушать. На них надо молиться и беречь и ещё, наверно, приносить жертвы. И церберёнок прекрасно смотрелся бы на жертвенном камне. Это оказалось бы очень полезно для её воспитания. И матушка коварная никуда бы не далась. Посидев без денег с чудесными детками на руках - а в их семье зарабатывал только Витька - прибежала бы с извинениями и просьбами.
Только не нужно бояться. Надо осознать, что своим возвращением, он дал ей понять, что принял её обман и подписал себе приговор, что его можно шантажировать и впредь.
Словно в ответ на её непроизнесённый монолог Витька добавил, подняв на неё какие-то уже не такие светлые зелёные глаза, а потемневшие бурые:
- Я виноват перед ними.
- Как можно быть виноватым в любви?
- Я, наверно, тебя не любил. Я тебя хотел. А любил только жену.
От той пощёчины, которую я ему залепила, звон стоял на всю прихожую. Зарыдав во весь голос, я бросилась мимо него в сад, а оттуда в лес. У меня не было больше сил видеть Витьку, который перестал быть Витькой, а превратился за один день в подкаблучное существо. Существо, у которого больше не было воли, только глупая покорность, раскаяние и смирение.
Как я могла так ошибиться и влюбиться в него? Как я могла не видеть, что он настоящий слабак. Как я могла доверить ему самое драгоценное, за что боролась с двенадцати лет, свою независимость и свободу?
Я брела по лесу, зацепляясь шлёпками за корни деревьев и еле удерживая равновесие. Лицо горело от слёз, которые, впрочем, быстро закончились. И я находила странное утешение, что быстро шла, подвывая как раненая кошка. Нет, не кошка, тигрица, у которой не просто отняли часть неё, а ещё и перед этим публично разорвали на части и растоптали клочки. А моя любовь к нему и была тем живым существом, моим ребёнком, самым лучшим, что могла когда-либо отдать.
Я удивилась, когда передо мной оказалась берёзовая роща. Я даже не поняла, как быстро смогла до неё добраться. И там, в сияющем белоснежии берёз я громко дала себе слово, что больше никогда не попаду в такую ситуацию и больше никогда не отдам свою жизнь слабакам. И ещё я ... больше никогда не позволю себе любить.
Последнего я могла и не произносить, вероятность того, что я теперь кому-нибудь поверю, приближалась к нулю. Я обнималась с берёзами, мои распущенные волосы цеплялись за шершавую кору. Я разматывала их и шла к следующему дереву. Я плакала, выла, что-то шептала, рассказывала. Я была одна на свете и кроме этих берёз, мне не с кем было разделить мою боль. А потом вышло солнце и согрело меня. И я заметила, что замёрзла. Замёрзла так, что стучу зубами от холода и не замечаю этого. И боль вдруг отпустила меня и прекратилась дрожь, а в моё сердце влилось ледяное спокойствие берёз. И я вспомнила, что где-то там стоит мой брошенный дом и, несмотря ни на что, мне, бывшей беженке, есть, где согреться.
Когда я вернулась, калитка оказалась распахнутой настежь. Он был так занят своей дочерью, что забыл закрыть калитку на потайной гвоздик сзади. И это было знаком для меня, что как я не стала его любимой, так и мой дом не стал его домом. Он лишь... пользовался нами.
Я поднялась по ступенькам и вошла в гостиную. Мне ужасно хотелось есть. В холодильнике мой взгляд наткнулся на завёрнутый в полотенце комок теста, сначала я с досадой вытащила его, чтобы выбросить, а потом внезапно подумала, что первое, что я должна сделать для себя, чтобы выкарабкаться и снова научиться уважать себя, это испечь этот пирог для себя.
Я включила чайник и взяла валявшийся, такой же одинокий как я, со вчерашнего дня кочан капусты и начала шинковать его острым ножом, приговаривая, как больная, что это будет мой пирог, волшебный пирог, который вернёт мне утерянную силу. Это будет самый лучший пирог, который я испеку и самый вкусный, потому что ещё никогда я не пекла пирог только для себя. А я, без сомнения, это заслужила. И очень напрасно я недооценивала себя и никогда не пекла себе пирогов.
Услышав щелчок от чайника, я подумала, как прекрасно будет выпить горячего чая с лимоном. Вдруг нож соскочил, и я порезалась, но почему-то упрямо продолжала шинковать капусту, с мрачным удовлетворением замечая, как кровь пропитывает будущую пирога.
Пирог, пропитанный кровью!
Отлично!
Как жаль, что я не могу угостить им Витьку.
Опять я о нём. Почему все мысли только о нём?!
Я бросила нож и громко крикнула на весь дом: "Это мой пирог!"
"Это только мой пирог!"
"И я испеку его для себя".
И медитация удалась. Пирог, как говорится, получился на славу. Надеюсь, на мою будущую. К примеру, дадут мне за эту книгу нобелевскую премию. Если я решусь её издать биографию своей вороньей жизни. Ведь не у всех же такая интересная жизнь, как у меня?
Я отрезала ещё кусочек и в очередной раз переключила канал телевизора и попала на передачу о тиграх. Вспомнила, как Николай советовал нам учиться свободе у животных и раз в месяц посещать зоопарк.
Я, конечно, этого не делала, но решила попробовать и представила себя тигрицей, подкарауливающей добычу.
Прыжок! И я вместе с ней вцепилась в горло косуле. Я так вошла в роль, что с глотком чая почувствовала привкус крови во рту.
Или, возможно, это послевкусие пирога?
Как бы так ни было, но я досмотрела передачу до конца и то ли от пирога, то ли от передавшейся мне силы тигрицы, я почувствовала, что снова могу жить.