Это  было. Я, знаешь ли, толком и  вспомнить-то  не  могу  -
когда это было. То ли пять лет назад, то ли больше. Понимаешь,  я
просто хочу рассказать тебе.  Я  знаю,  возможно,  ты  скажешь  -
ерунда все это, возможно ничего не скажешь, возможно  напишешь  в
газетенке своей что-нибудь, да и это,  в  общем  не  главное.  А,
ничего. Путь долгий у нас. У нас до города еще часа  три.  Делать
нечего. Я вижу, ты с головой парень,  вижу  -  не  будешь  махать
руками, а хоть бы и махал - твое дело. Так вот.
     В горах  это  было.  Мы  работали,  тогда  с  экспедицией  и
перевозили какую-то ерунду.  С  одной  станции  на  другую,  чтоб
провалились они - эти станции. А может так оно и есть, там сейчас
интересно, в горах-то, там сейчас действительно их  раздолбили  к
черту, наверное. Туда им и дорога, прямо скажем.
     Так   ехали   мы  с  Мишкой-геологом  на  моем   драндулете,
перевозили. Ну час едем, ну два, да вот, как с  тобой  сейчас.  А
дорога горбатая, сучки да  кирпичи  торчат.  Какой  там  асфальт.
Хотя, по сравнению с другими - может быть и асфальт. Куришь? Нет?
Ну как знаешь.
     Так,  и что  же ты думаешь, проехали мы уже перевал.  Помню,
да, точно проехали. Солнышко, помню, светит так весело.  А  Мишка
возьми да ляпни:
     -Хорошо,- говорит,- едем. Нормально, - говорит.
     -Заткнись, - говорю я, ну и  подробней еще,  чтобы  понял  -
что значит каркать, особенно тут.
     Так  ведь  накаркал,  паршивец.   Двигатель  -   возьми   да
заткнись. Мишка в моторе не рубит. Вышел он из машины ходит  туда
- сюда, интеллигент чертов. А я, полез, понятно, в кишки. Вожусь.
Час вожусь, другой. И вот,  веришь  ли,  я  двадцать  лет,  можно
сказать, дорогу скоблил, а тут - как молодой - какой  -  не  могу
понять. Обшарил все, карбюратор разобрал - не могу понять и все.
     А Мишка молчал сперва, потом  говорить стал.  Умно  говорит,
да понимаю - то я не все. А он знай про какие-то пласты, чтоб они
сдохли. Что мне до них. Да видно он про них - то, грешных, только
и знает. Интеллигенция - одно слово. Говорит  он,  говорит,  а  я
молчу. Я привык один радио  слушать,  например,  похоже,  кстати,
очень. Потом он видимо притомился, на часы стал  посматривать.  А
потом помолчал и сказал - семь часов ровно. Ну точно - радио.
     -Что будем делать ? - спрашивает.
     Хороший  вопрос, между прочим,  нравится он мне. Вообще - не
к месту будет сказано - хороший  вопрос.  Только  правильнее  его
произносить надо: "Что же делать - то теперь?". Вот тогда  вопрос
в цель попадает. Всегда.
     -А ты что предпочитаешь? - спрашиваю Мишку.
     -Я предпочитаю, - говорит он, -  сходить посмотреть -  может
живет тут кто.
     -Живут,- говорю, я ему,  -  волки   да  овцы  живут,  только
нормальные овцы уже давно в долине, а две вот заблудшие на дороге
топчатся. А волки-то живут - сходи посмотри.
     А тут он возьми да пойди.  Не  люблю  я  когда  воспринимают
напрямую. А он идет, бормочет что-то и полез на гору.
     -Под ноги смотри хоть, - ору  я  ему.  А  он  молчит.  Лезет
только и молчит. Так и ушел.
     Я повозился еще часок, ну думаю, труба пришла.  Надо  как-то
ночевать. И черт дернул Филлипыча  радиостанцию  разбить,  козла.
Надо ждать теперь, пока хватятся, пока пошлют, кого-нибудь,  пока
тот доедет до нас, если доедет, конечно, да и ехать-то  некому  и
не на чем по-моему им.
     А  темнеет  уже.  Мишка  бежит, запыхался и орет:
     -Сюда,  - кричит, - там дома. Прибежал.
     -Там, на той стороне, дома - пошли, -  говорит,-  переночуем
может, лучше в доме-то все равно.
     -А кто живет там - ты выяснил?
     -Нет,- говорит,- не дошел я до них.
     Пошли. Он взял свой мешок. Я  свой  не   взял,  нет  у  меня
мешка. А ящики эти - на кой они кому тут - волкам чтоли.  Подумал
я что взять и взял монтировку, в сапог засунул. Может  пригодится
хоть мух отгонять.
     Пока шли - темно стало. И в  домах  этих  темно.  Мишка  шел
впереди  и  направился  к  одной  избе.  Почему-то  не   крайней.
Постучали. Тихо за дверью очень тихо, только какой-то шелест  как
в  погребе  с  мышами.  Мы  уже  хотели  повернуть  -  как  дверь
заскрипела и открылась. На пороге стояла  девчонка  лет  шести  с
керосиновой лампой.
     -Здравствуй,- сказали мы,- есть взрослые дома ?
     Она молчит, повернулась и пошла, не закрыв дверь, ну  мы  за
ней. А в доме-то темень, я запнулся обо что-то чуть не с копыт. А
девчонка в комнату зашла и молча полезла на печку в углу.
     Присмотрелись  мы. Я думал в комнате-то нет никого,  а  глаз
привык - вижу -  сидит  за  столом  бабушка,  морщинистая  такая,
седая, и  что-то  на  столе  перебирает.  Увидела  нас.  Мишка-то
впереди стоял, она и говорит:
     -А, ты пришел - долго я тебя ждала.
     А потом прищурилась, смотрит на нас, и говорит:
     -Это что же не Степан что-ли - не вижу я.
     Мишка молчит - как воды в рот набрал. А я и говорю:
     -Здравствуй, хозяюшка, нет,- говорю, - это не Степан, это мы
тут пришли. Машина у нас там под горой  сломалась,  дозволь,  как
говорится, переночевать, хлеб да соль, опять же. Нет так нет.
     А она молчит и смотрит на нас.  И  почему-то  на  Мишку.  Он
молодой, во внуки ей годится наверное, может напомнил кого.
     -А Степан где? - спрашивает она, - Степан должен  подойти  -
Ленку вон забрать, не видели мужика там на дороге.
     -Да нет,- говорю,- идет еще, наверное, куда денется, ну  так
что, хозяйка, с нами-то как быть?
     -А  чего,- говорит, - проходите. Дом  большой,  всем  хватит
места. Только вот еды маловато - картошка вот только у меня -  не
ждала я гостей.
     Тут Мишка раскрыл рот:
     -Нет-нет, спасибо, что вы, у нас  есть  тушенка,  вы  будете
тушенку?
     -Нет, говорит она, не ем я мясо - звери  едят. - Подумала  и
сказала, - и вам не советую.
     Степан пришел примерно через час.
     -Куда ты Ленку дела? - спрашивает.
     -Где ж ей быть, - говорит она,- вон на печке и спит - еще бы
погулял подольше.
     Растолкал он Ленку, хотел было пойти.
     -Слушай, друг, - говорю я ему,- у вас тут транспорт  водится
какой-нибудь?
     -Да,- говорит,- самолеты пролетают иногда,- и ушел.
     А  ничего себе дом и бабушка эта, сидим за столом едим.  Она
не ест. Ну, надо полагать, наелась уже.  Молчим.  Скучно  как-то.
Не люблю я когда молчат - не по-людски. Как зверушки какие.
     -Ну,- говорю,- бабушка, а ты-то что не ешь?
     -Не  хочу  я, - отвечает, - да вы  ешьте -  не  спрашивайте.
Надо - так я еще сварю.
     Мишка все молчит. Глядит куда-то  в  угол.  Думает  чего-то,
наверное о пластах своих о чем же еще.
     -А что,- говорю,- бабушка, дедушка-то твой где?
     -А что - дедушка - нету.
     -Давно,- спрашиваю,- нету?
     -Давно.
     -С войны, надо полагать ?
     -С войны,-сказала она, - да не отвлекайся ты  -  ешь  лучше.
Вам темно, наверное,- говорит она,-  подождите  -  я  сейчас,-  и
полезла куда-то в  шкаф.  Достала  свечу,  поставила  на  стол  и
зажгла.
     -А что,- говорю,- и электричества у вас нет?
     -Нет,- говорит, - было когда-то, а вот уже полгода как  нет,
порвалось у них там что-то - обещали починить.
     -Ну раз обещали - это уже хорошо, -  говорю,-  полдела  уже,
будет светить значит.
     -Да мне ничего,- говорит, - со свечами как-то  лучше,  глаза
не болят, и тепло от них.
     -Ну  это  ты  загнула, тепло, бабушка,  от  костра  -  а  от
свечки-то ?
     -А мне тепло,- настойчивая такая бабушка.
     Снова  молчим.  И  тут Мишка голос подал:
     -Красиво у вас тут - хорошо наверное жить - главное  проблем
никаких, разве что с электричеством.
     Бабушка смотрит на него, улыбается. Чудное Мишка  производит
впечатление на людей. Я и раньше замечал это.
     -А что, -  говорю,-  старик-то  твой  ушел  на  войну  и  не
вернулся? Вот и мой отец так.
     -Да нет, - говорит она,- не уходил он.
     -Как это?
     -Да так. И  замолчала.  А  потом  и  говорит, -  убили  его.
Здесь.
     А что сказать в таких случаях.
     -Да, - сказал я,- война, что тут поделаешь. Но  вы-то  долго
прожили с ним?
     -Три дня,- говорит.
     -Так вы и не  расписывались?  -  вставил   Мишка  -  это  он
уточняет.
     А ему не ответили. А что ему отвечать.
     -Он  был один, - говорила бабушка,-  тоже  вот  переночевать
просился. Охотились за ним. Он все говорил тогда,  что,  охотятся
за ним как за оленем.
     -А кто он был ? - спрашиваю.
     -Кто?  Да  солдат - кто. Много их бродило тогда здесь. Тогда
тут много всяких людей бродило и зверей тоже. И охотились друг за
другом, конечно. Война.
     -Что же он был молодой - красивый? - спрашиваю я.
     -Да  не так чтобы, - говорит она. С душой он  был,  что  ли.
Полюбила я его - тогда как увидела его - поняла - он это. Помню в
первый вечер он мне сказал - люблю тебя, правда, говорит,  люблю.
А я не то, чтобы поверила, я как точно знала, что не врет он. Так
он хотел переночевать только, а остался  на  три  дня.  Вернуться
обещал. А я верила и сейчас верю, что вернется он.
     -Ну, говорю, - это зря,- бабушка, сейчас, положим,  он  если
жив, то живет где-нибудь в столице, чай пьет, телевизор  смотрит,
правнуков нянчит. А потом - постой - ты говоришь его убили. Здесь
убили?
     Бабушка заморгала, уже  и  слезу  пустить  хотела,  но  нет,
показалось мне, не было у нее слез.
     -Я  не видела, - говорит она,- ночью это  было,  увидели  мы
этих собак в черном - человек десять  -  рыщут  по  домам,  а  он
оделся,  прощай,  говорит,  -  нет  до  свидания  -   я   вернусь
обязательно. Я, говорит, не буду писать, я вернусь. И  убежал.  А
потом я слышала очереди, длинные-длинные  -  у  него-то  автомата
не было. Убили его, конечно убили.
     Тут я увидел, что у Мишки глаза слипаются,  вот-вот,  парень
носом клевать начнет.
     -Ну что, говорю, хозяйка, поспать-то можно?  Мы  и  в  сарае
можем, если что.
     -Да что вы, отвечает, я вам сейчас комнату  приготовлю.  Вот
смотрите.
     И протягивает мне фотографию.  А  на  ней   парень  стройный
стоит и в форме, при параде значит.
     -Кто это,- спрашиваю.
     -Он - это,- говорит,- и пошла.
     Ушла она в другую комнату. Ишь ты, смотрю я  на  фотографию,
красавец-молодец, смотри раньше-то молодцы  были,  а?  Протягиваю
Мишке, он на фотографию уставился и смотрит, смотрит. Долго.
     -Ну будет,- говорю,- единственная ценность, еще изомнем.
     А тут хозяйка вышла и рукой показывает -  пожалуйте  значит.
Ну мы покивали и пошли - спасибо мол.
     А  комнатка  была,  доложу  тебе,  ничего  -  две  кроватки,
аккуратненькие такие. Окно здоровенное, без штор. Звезды видно за
окном и горы. И дома другие -  словом  картина.  На  столе  свеча
горит. В общем сервис. Тут до меня дошло.
     -Слушай, Мишка, а чем мы   расплатимся-то   с   хозяйкой   -
разговорами что ли - тушенку она не ест. А придумаем  что-нибудь.
Дров наколем, например.
     Укладываемся  мы, а бабушка заглянула в дверь и говорит:
     -Вы спите, а завтра я пораньше  к  Пахомычу  схожу  -  может
поможет вам.
     -Спасибо, - говорю,- хозяйка - если тебе не трудно, конечно.
     Она дверь закрыла. Погасили  мы  свечку.  Да  и  без  свечки
светло оказывается, луна светит так  сильно.  Притомились  мы  за
день. Мишка засопел почти сразу, понятно, молодой. Я  поворочался
еще и тоже отключился.
     Ты, друг мой, не утомился? И что ты думаешь  -  я  так  тебе
это все рассказываю? Во-первых, чтобы ты понял - что я был  тогда
как стеклышко - все помню и соображаю, что редко, кстати,  теперь
со мной. Во-вторых - чтобы ты понял время и  место  действия, так
сказать. Ну и в-третьих - сам понимаешь дорога у нас  длинная,  а
коротко об этом не расскажешь. Непонятно будет о чем речь. А  ты,
вижу, притомился. Нет? Так вот.
     Заснул  я  и  сон вижу  дурацкий.  Прямо  скажем,  идиотский
даже, сон. Снится мне, что лежу я на этой же вот  койке  и  Мишка
рядом на своей сопит и Луна-то за окном и горы. И понимаю я в  то
же время, что сон это. Так смешно стало. Сон  про  то  как  мы  с
Мишкой спим. Ладно, думаю, раз сон, то я  могу  сделать  все  что
хочу. Встал я с кровати - нормально, думаю, потопал ногами, - пол
внизу. Мишка заворочался, на другой бок перевернулся. Разбужу еще
подумал я. А потом чуть не расхохотался. Сон ведь. Ну вышел я  из
комнаты.  На  столе  картошка  недоеденная  наша  и   коробка   с
фотографиями. На печке, надо полагать, наша хозяюшка  спит.  Тоже
ворочается. Мне, надо сказать, и раньше сны такие снились. О  чем
это говорит? Фантазия у меня нулевая, наверное.  Но  этот  сон  -
такой ясный, ну вот как сейчас мы с тобой беседуем. А я, не  будь
дурак, пошел к выходу из дома и на улицу. Интересно, думаю,  хоть
какое-то отличие от жизни  появится  ?  Даже  обидно.  Походил  я
туда-сюда около крыльца  -  что  делать.  Ерунда  какая-то  -  до
рассвета еще долго.
     Решил к машине сходить. Один черт. Все  равно  сплю.   А  во
сне-то может дойдет до меня - что с  ней,  родимой.  Пошел.  Иду,
плююсь. Сон тоже мне. Хоть полетать.  Попробовал.  Оттолкнулся  -
нет, падаю. Не больно, правда,  но  падаю.  Иду  я,  оглядываюсь,
интересно так, ночь кругом, луна и  ничего.  Тихо  только,  очень
тихо. Не слышно, даже как я иду. Ну слез я с горы. Драндулет  наш
стоит. Как стоял. Никого рядом нет, понятно. Подошел  я  к  нему,
потрогал, - железяка чертова. И впрямь железяка.  Холодная  даже.
За   руль    сел,    попробовал    завести    -    завелась!    С
пол-оборота, скотина, завелась. Во сне это, конечно,  но  обидно,
понимаешь - я, можно сказать, тут полдня рогом стучал,  а  она  -
хоть бы дернулась, а тут. Плюнул я еще раз, вышел, по колесу пнул
- больно ноге. Странный сон, все-таки, странный.
     И  делать  нечего. В пропасть,  что ли  прыгнуть,  думаю.  А
черт, тут и пропастей-то нормальных нет. Застрянешь  в  кустах  и
все. Не интересно. Даже во сне.
     Пошел я обратно. Чего впустую  ходить,  думаю,  лягу  лучше.
Пусть во сне хоть полежу. Подошел я к дому и  вижу  вдруг,  слава
Богу, сон все-таки, вижу свет откуда-то сбоку. А  дом  наш  стоит
как дом, нормальный такой и окна темные в нем. А свет этот не  от
луны,  а  откуда-то  с  другой  стороны  -  у  них  там,   похоже
действительно что-то вроде обрыва. Интересно мне стало,  конечно,
- что это там. Пошел я, а там - кусты какие-то, а за ними обрыв и
свет там около обрыва. Ну, чем дальше... Продрался  я.  Цепляются
кусты как в жизни. Продрался я, конечно, не совсем -  побоялся  я
совсем вылезать. Смотрю. Не  понял  я  вначале  ничего.  Стоит  у
обрыва кто-то. Подобрался поближе - смотрю -  девчонка,  молодая,
ровесница Гальке моей будет, лет пятнадцать и парень.  Она  стоит
около обрыва, а он сидит и ноги свесил. Не страшно.  Для  меня-то
это сон, ну и для него тоже, надо думать. Смотрю, что называется,
дальше, откуда свет. А свет от какого-то  шара  или  облака,  что
висит над пропастью шагах в двадцати.  И  лучи,  стало  быть,  от
этого облака и как бы два ярких луча светят на  него  и  на  нее.
Чудно как-то.
     Потом  слышу - говорят они.  Между  собой  говорят.  Знаешь,
друг, я тебе в точности не повторю их разговор.  Понятно,  он  не
сначала, но дело-то не в этом, язык у  них  понятный,  а  вот  не
повторить. Говорит она что-то вроде:
     -Каждый день я смотрю на тебя, я не знала,  что  ты  уже  не
там, я узнала сразу тебя, я сказала тебе - как долго я ждала.
     -И я узнал тебя, - отвечал он, -   я   не   сказал   ничего,
прости, я разучился говорить от неожиданности, прости, ведь я так
долго искал тебя.
     -Но ты шел ко мне, скажи, ты шел ко мне? - говорила она.
     -Я шел только  к   тебе,-   отвечает   он.  Я  просил  Отца,
сказать где ты и Он сказал мне, и  я  шел  к  тебе.  Смотри  -  я
вернулся и я с тобой.
     -Ты знал - где я? А я ждала тебя и жду до сих пор,  и  я  не
знала где ты, я не могла встретиться даже с Отцом, чтобы спросить
его о тебе. Я решила  -  что  буду  ждать  здесь.  И  обязательно
дождусь.
     Так говорили они, а я сижу и слушаю. Неудобно  как-то  даже.
Стал я их рассматривать. Ребята как ребята одежды на нем и на ней
какие-то светлые и кожа у обоих светлая  -  но  это  может  и  от
облака свет. Не увидел я только их лиц - отвернулись  они,  да  и
стоял я не близко. Волосы, помню, у  нее  золотистые  -  так  все
обычно. И еще - тонкие они оба какие-то,  пожалуй  даже  слишком.
Говорят они. Об отце  говорят,  понятно,  думаю,  о  каком  отце,
естественно его или ее. Непонятно мне  было  только  что  это  за
облако. И странно - их это облако не удивляло. Похоже, они вообще
его не видели. Говорили они долго. Не запомнил я всего.  Помню, в
конце он сказал.
     -Рассвет скоро, пора, - говорит,- мне.
     Встал он на ноги, подошел к ней, взял за руку.
     -Теперь-то я тебя не отпущу, сказал он.
     -Нет,  знаешь, я не могу  оставаться  здесь,-  говорит  она,
мне трудно. Мне очень трудно здесь. Я все  время  жду  тебя, и  я
хочу быть с тобой, но, ты дождись меня. Дождись, ради того, чтобы
нам быть вместе долго-долго.
     -Я пойду с тобой, можно я пойду с тобой, - говорит он.
     -Нет,- говорит она,- нельзя тебе, не пустят тебя.  Оставайся
и не бойся за меня  и  жди.  Теперь  я  найду  тебя  обязательно.
Прости, мы не можем быть вместе сейчас, уходить мне пора, прости.
Я ждала тебя, чтобы условиться о встрече  с  тобой  и  сказать  -
чтобы ждал ты меня. - Говорила она.
     -Где же теперь мне ждать тебя, когда и где - скажи?
     Она наклонилась к нему и  заговорила  тихо-тихо.   Плохо   я
расслышал помню сказала она -   через     двадцать  лет,  кафедра
какая-то, - твоя, говорит,  и  еще  город,  представляешь,  город
Таганрог.  Представляешь,  разговор  без  имен,  без  названий  и
Таганрог вдруг. Ничего себе, думаю, хватила. Уезжает она, что  ли
учиться.
     И спрашивает он тогда.
     -Когда ты уйдешь отсюда? Увижу ли я тебя?
     -Я  уйду  через три дня, но ты не увидишь меня, иди спокойно
и жди. Не бойся ничего. И помни - я люблю тебя,  только  я  люблю
тебя, - говорит она, - и плачет она похоже.
     -И я, - говорит он, - люблю тебя, и  жалею,  что  раньше  не
могу быть с тобой. Все хорошо  у  нас  с  тобой,  все  хорошо,  -
успокаивает ее и сам, слышу, вот-вот заплачет.
     И стоят они и смотрят друг на друга  и  молчат  они.   Тихо.
Только звук какой-то как щебет цикад. Слышал, на юге  щебечут?  И
звук этот из облака. И тепло от этого звука как-то.
     -Пора,- говорит она,- я первая уйду  -  сегодня  я   начинаю
уходить, и я должна быть готова. Не прощаюсь, говорит. И исчезла.
Просто - как растаяла. И он растаял потом. Облако  над  пропастью
повисело и тоже растворилось. Свет погас. Темно  стало  и  обычно
как-то.
     Да сон это или что, разозлился я. И  еще  обидно  было  мне.
Не за кого-то, а за себя, странно, даже, кажется, что не смогу  я
вот так говорить как они.
     Пошел я к дому, обратно. И в комнате - как обычно и  бабушка
похрапывает и в нашей-то комнатке Мишка десятый сон видит -  чуть
с кровати не падает. Ну лег я. Думаю, что же такое учинить, чтобы
заснуть уже нормально или проснуться. Поворочился  и  повернулся,
видимо, удачно, потому что заснул, как провалился, уже нормально.
Без снов.  И  проснулся  потом  нормально  и  утро  ясное  такое,
веселое. Мишка, понятно дело, спит еще. Я  давай  его  тормошить,
хотел, было, сон рассказать - помнил я его как вчерашний день. Да
только отмахнулчя от меня Мишка как от мухи, не любил он этого, и
снов не любил. Сразу видно человек от науки - не от  чего-нибудь.
Так я ему и не рассказал. А - чего не приснится с дороги.
     Растолкал я его все-таки,  поели  мы  кое-как.  Бабушки   не
было, она по-видимому к Пахомычу-благодетелю пошла, как  обещала.
Что делать. Сидим за столом, ждем, думаем.
     -Слушай, - я говорю,- Мишка,  дождись  хозяйку,  обязательно
дождись, а я пойду с машиной повожусь, нехорошо как-то.
     -Я дождусь, - говорит он, - обязательно дождусь.
     Ну на том и пошел  я.  Спустился  к  машине.  Стоит  она  не
тронутая, как стояла.  Смешно  мне  стало,  как  во  сне.  Залез,
попробовал завести, -  так  что  же  -  завелась  ведь,  сволочь,
действительно завелась! Ну я, понятно, не  упустить  чтобы  искру
сделал ей так, что она завыла, родимая.
     Начал гудеть Мишке - мол поехали. Поймет или  нет  -  понял.
Соображает все-таки иногда. Бежит  по  камням  прыгает.  Прибежал
бледный какой-то.
     -Что, -говорю,- бледный. Садись. Хозяйке-то сказал спасибо?
     -Поехали, - говорит он. Сел в машину.
     Поехали мы. Он запыхался здорово. И не говорил ничего.
     -Так ты что хозяйке-то сказал, спрашиваю. Небось спасибо
и то забыл.
     -Да  нет, - говорит он, - Тут дед какой-то приходил,  сказал
- удар хватил ее.
     Я чуть с дороги не свернул.
     -Как, - говорю, - удар, померла что ли?
     -Да нет - пришла к этому деду, про нас  рассказала  и  упала
потом, сознание потеряла, похоже. Дед этот фельдшером раньше был,
определил, что удар у нее. Помрет - говорит - она, может дня  три
проживет и помрет. Жалко бабушку, конечно жалко.
     -Конечно, ну да она пожила свое, может оно и к лучшему.
     -Может  и  к  лучшему, - согласился  Мишка,  -  а  то  давай
вернемся, может отвезем ее?
     -Нет уж, - говорю, - в район приедем - сообщим, а  заглохнем
если опять?
     Так  вот  и поехали мы  дальше.  Загрустил  Мишка,  замолчал
опять. Про пласты задумался. Спрашиваю я тогда.
     -Где живешь-то?
     -В Москве,- говорит.
     -В институте работаешь?
     -Учусь еще.
     -Что дальше думаешь  делать.   Учишься-то   хорошо,   ученым
будешь, конечно?
     -Да, - отвечает, - наверное - но в Москве  я  жить  не  хочу
только.
     -Почему, - говорю, - столица ведь?
     -Столица? - спрашивает  он.  И  как  бы  этим  все  сказано.
Вопросом.
     -Нет - я свободу люблю, - продолжает  он,  -  по  горам  вот
ходить буду пока  не  надоест,  а  там  обоснуюсь  где-нибудь.  В
тишине. В Таганроге, например - отец у меня там.
     Тут я опять, понятно дело, с дороги чуть не свернул.  И  тут
Таганрог - к чему?
     -А что там, - спрашиваю.
     -Да место там есть хорошее, да и сам хочу туда, - говорит, -
кафедра там интересная. Ну и мне там нравится просто.
     На том и замолчал он. И смотрел в  окно  на  горы  до  конца
пути. А я, в свою очередь, думал - странные какие-то сны  снятся.
Вещие что ли, или, даже, не знаю как назвать. А  может  прав  был
Мишка, что отмахнулся от меня тогда -  ерунда  все  это  -  чушь.
Старею я брат, старею.
     Ты, наверное, смеяться будешь? Неинтересно  тебе,  наверное.
Вам подавай поножовщину какую-нибудь  для  интереса.  Или  эдакое
что-нибудь, чтобы сказали ого - вот это да! Ну да  это  в  другой
раз как-нибудь расскажу тебе. Я просто вижу - ты парень с головой
и поймешь меня, дурака старого. Ну а не поймешь - Бог с тобой.