" Здравствуй, дорогая Марта. Я знаю, что мы не увидимся ещё долго, а возможно, и никогда. Но виноват в этом я сам: не нужно было верить сладким речам наших правителей. За несколько лет войны я убедился, каким был дураком! Воевал, верил в "великое германское будущее"! Чего я добился? Позора, разлуки с тобой и детьми, невозможности даже написать тебе. Эти строки ты никогда не прочитаешь, поскольку у нас нет права переписки. Да будет проклята эта война, эта политика и "великая Германия"! Нельзя строить своё величие на унижении и уничтожении других. Будь проклят наш "великий фюрер" со своими бесноватыми приспешниками!
Всё, что у меня теперь есть - это тяжёлая, почти непосильная работа и постоянно гне-тущее чувство голода. Уже 4 года работа, работа, работа... и целый год, как я здесь. В Казах-стане. Если быть точным, в Караганде, в лагере для военнопленных. Лагерь сам по себе небольшой, и содержится в нём не более 5-7 тысяч человек. Каждое наше утро начинается с переклички, будь то дождь, палящее солнце или ледяной холод; всегда одно и то же: в 6 часов подъём и перекличка. Ровно в 6 ч. 15 минут мы выстраиваемся на плацу для проверки, за опоздание - трое суток карцера. После проверки нас сгоняют обратно в бараки и выдают по порции пшённой каши. Каждого приёма пищи мы ждём с нетерпением - это лучшая часть нашего дня, не считая сна. Я давно уже забыл вкус мяса, хлеба, вина...Изо дня в день - каша и вода, каша и вода, да и того не досыта. После завтрака нас выводят на работы. Летом и осенью многим из нас достаётся лёгкая работа на хлопковых полях. Остальное время - в шахтах на добыче руды, иногда на строительстве жилых зданий. Одним словом, мы являемся бесплатной рабочей силой... Достойная награда для дураков, побежавших на приманку "великого фюрера", неправда ли!
Совсем не этого мне хочется. Хочется домой, к матери и отцу, к тебе и детям. Хочется увидеть друзей, уцелевших в пасти этой страшной войны. Да что там увидеть...хочется по-лучить письмо, хоть весточку...но увы! Такой возможности мы лишены, и я могу только писать на клочках старых твоих писем или сочинять их мысленно, пока ворочаю киркой и лопатой. Мысли о семье, друзьях, знакомых, их судьбе постоянно беспокоят и пугают меня. Я готов терпеть любые испытания, лишь бы только вернуться домой! А если все уже мертвы? Если я который год обращаюсь к призракам, оставшимся в мирной жизни?! Эта мысль без конца маячит у меня в голове, и страшнее, наверно, ничего нет. Никаких возможностей уз-нать о вас, никаких способов вырваться из плена, никаких перспектив...От этого бессилия и безнадёжности хочется плакать...выть...Но я только сильнее сжимаю кирку и продолжаю работать, изливая боль и злобу на каменные глыбы. Легче не становится, зато нестерпимая боль в стёртых до крови руках на какое-то время избавляет меня от мыслей...
Мы как-то привыкли к этому. Говорят, человек ко всему привыкает. Вот так и мы - привычными стали чувство голода, недосыпание, боль и отчаяние... Но иногда мучают и другие воспоминания. И Боже, как мне стыдно теперь за ту свою веру, за дурацкий энтузиазм, за надменную самоуверенность!
Мы ехали на грузовиках, пахнущие шнапсом и хорошими консервами, ободрённые тем, что под нами была вся Европа. Нас охватывало чувство гордости за то, что мы солдаты Великого Третьего Рейха, что Польша не последний рубеж. По дороге к учебному лагерю мы пили захваченные из дома напитки, закусывая хорошим шоколадом; распевали песни под губную гармошку, кричали, веселились...
Так началась моя армейская жизнь. Целыми днями мы бегали, стреляли - в общем, получали самую серьёзную подготовку. Никто не отлынивал, все честно проходили заданные испытания, перегружая организм до такой степени, что зачастую руки, ноги и всё тело гудели, как пустые металлические трубы.
27 июня 1941 года нашу часть перебросили на Восточный фронт. Наши войска уверенно двигались вперёд, на Москву. Мы шли практически не встречая сопротивления. Коммунистическая Россия должна была упасть нам в руки, как спелый плод; мы практически уже праздновали победу. Настроение у солдат было приподнятое, мы все ощущали грядущий триумф.
Мы шли через сожжённые населённые пункты, оставляя за собой кровавый след из тысяч убитых солдат. Они сопротивлялись, боролись, как могли - даже грызли нас зубами - но не сдавались. Мы считали их бешеными фанатиками... Но и сами были такими, не сознавая этого. Где им было сравниться с мощью великой германской армии!
Наша часть двигалась к Ленинграду. 8 сентября мы полностью блокировали город. С севера стояли финские войска, с остальных сторон были мы. Русские пытались прорваться, как могли, но тысячи и тысячи солдат стали пушечным мясом. Наша часть имела важную задачу: взять город. Горожане стояли насмерть. Помню раненого красноармейца, которого мы пытались взять в плен. Он подорвал гранатой себя и четверых наших. До сих пор в глазах стоит та страшная картина, несмотря на все последующие ужасы. С пленными мы не церемонились: офицеров расстреливали, солдат отправляли в лагеря для работы на благо Великой Германии.
В январе ударили морозы русской зимы. Нашим крепко всыпали под Москвой, и они покатились на Запад. Мы замерзали тут. Спасались, чем могли: грабили местное население, отбирая последние тёплые вещи и еду. Ничего поганее солдата, замотанного в дамскую шаль, тогда я не видел. Помню, какая-то женщина отказалась отдать валенки... Её расстреляли, согнав на казнь всё население посёлка.
Мы были готовы ворваться в Ленинград, предвкушая веселье, банкет в "Астории" и парад на их главном проспекте. Мы шли как солдаты-освободители - освободители от "красной чумы". Но почему-то эти русские не ломались, не сгибались и не сдавались, как будто трудности и лишения укрепляли их дух и тело. Я слышал, что в начале войны были уничтожены городские продовольственные склады. Город стоял без света, продуктов и надежды. Но они сопротивлялись!
Рождество 1942 года прошло как нельзя лучше. Русские пытались прорваться, но мы им крепко всыпали. Это был год наших побед, как тогда нам казалось. Как же мы заблуждались, думая победить этих голодных полураздетых солдат, воевавших с одной винтовкой на троих против наших автоматов!
Фюрер дал приказ об уничтожении Ленинграда вместе с его жителями, чтоб стереть и саму память о том, что такой населённый пункт когда-то был на карте. Поэтому мы часто стреляли в мирных жителей, которые шли на наши окопы с поднятыми руками или с детьми на руках. Был приказ о беспощадном уничтожении перебежчиков. Что поделаешь, солдат не должен думать и рассуждать: его дело - выполнять приказы. Думает за нас фюрер. Как просто было оправдывать себя!
Все эти два года сидения в окопах под Ленинградом я проводил в раздумьях: а правы ли мы? Правы или нет? Нам уже надоела война. Нас кормили пустыми обещаниями вместо шоколада и консервов. Нам посылали листовки и воззвания из тыла. А троих однополчан забрали в жандармерию за пораженческие настроения. Ходили слухи об их расстреле.
И снова пришло Рождество. Пятое вдали от дома.
Здесь очень плохо. Никакой гигиены. Помыться в тепле невозможно. У нас заводились вши. Но самое страшное - это обморожение. И ещё мы боялись тифа. Тифа и мыслей. Мыслей, за которые могли расстрелять. А жить очень хотелось! Моральный дух армии упал. Среди нас бытовал анекдот о том, что русские - дети природы и носят танки через болота на руках. Смех обернулся ужасом, когда 22 января 1943 года частично была снята блокировка города. Эти русские упали как снег на голову, и даже погода была против нас. Но мы ещё стояли. Стояли и...думали.
27 января 1944 года нас разбудила артподготовка, огонь вёлся с русской стороны по нашим позициям. Вскоре артудары ослабели и на нас двинулись танки и пехота. Мы отстре-ливались, но что могло остановить людей, идущих на смерть за свою землю?
Многие из нас сдались - очень хотелось жить.
Вместе с моими сослуживцами я попал на строительство и восстановление дорог недалеко от Красного Села. Мы строили мосты. Работа была изнуряющей, но она помогла нам выжить. Мы таскали щебень, бетон, железо...и мечтали об освобождении...
Местные жители часто приходят смотреть на нас. Странные эти русские: они не кричат, не пытаются убить или ударить, просто молча смотрят.
Чаще других прибегают мальчишки - тощие, много пережившие. Но они всё равно остались мальчишками - смеются, шутят, играют. Гляжу на них - сжимается сердце: что же они пережили! Хочется плакать от жалости и стыда.
Дети постоянно крутятся возле стройки, и как-то раз они придумали игру: кто ближе всех подойдёт к нам. Их было человек пять. И вот один паренёк двинулся к нам и остановился около меня, пристально разглядывая. Работа остановилась, все так же пристально смотрели на мальчика. Смотрели друг на друга два мира. Победители и побеждённые. И те и другие - измученные, полуголодные, полумёртвые. Но за его плечами стояла и смотрела на нас воистину великая страна. А за нами не было ничего. Ничего, что бы поддержало и оправдало нас. Потом мальчик увидел нашего конвоира и убежал. А мы, чтоб подогнать его, засвистели вслед, на миг почувствовав себя детьми...
Позже я увидел потерянный ребёнком потрёпанный и грязный блокнотик и тайком подобрал его. Вечером, после отбоя, я попросил прочитать записи в блокноте своего приятеля Отто, который знает русский. Записей было немного, но ничего более жуткого я не читал никогда.
"23 января 1942 г. Хлеба нам дают по 125 граммов. А ещё мама куда-то отнесла кош-ку Мусю, а вечером мы ели картошку".
"26 января. С фронта пришла похоронная на папу".
"27 января. Мама не пришла с завода домой. Где ты, мамочка?! МАМА УМЕРЛА".
"2 февраля. Не проснулась бабушка. Я теперь один. Света нет. Варю и ем обои. Иногда вспоминаю, как раньше отказывался от хлеба, если он был вчерашний. Сейчас я бы съел его и заплесневелым. Руки очень мёрзнут. Остался последний карандаш".
"27 февраля. Умер сосед с верхнего этажа. Теперь во всём доме остался только я".
"Я очень хочу жить. Постоянно бомбят. Мне страшно".
"29 апреля 1942 года. Мне удалось дойти до детского дома. Я здесь с марта. Тут тоже холодно и мало еды, но я уже не один".
Дальше читать мы не смогли. Эти слова я не забуду до конца жизни. Сколько они пережили, эти русские мальчишки! Тысячу раз не правы были мы, вторгшись на их землю. Самое чудовищное, что уже ничего не изменишь! С этим стыдом нам предстоит жить до конца дней своих. Этот мальчик продолжает приходить, и возможно, мне удастся вернуть ему блокнот. У мальчишки самое страшное уже позади, дай Бог ему светлой долгой жизни. Видит Бог, эти русские её заслужили.
А что будет со мной..."
А впереди ещё три долгих года, до 1949. Они будут тянуться и тянуться. И несосто-явшиеся завоеватели ещё вернутся домой, в свою свободную Германию без фюрера. Но до конца своей жизни они будут просыпаться от кошмаров и от стыда перед этим, давно уже повзрослевшим мальчиком из блокады, который, как и многие ленинградцы, не сломался, не предал, не сдался. И сумел простить.