Бессмертная лирическая поэма. Я взялся читать ее как юмористическую -- году в 89-м, наверное. Совершенно точно помню, что на момент прочтения сам Ерофеев еще был жив. Читал я не типографский вариант, а что-то самодельное, то ли синьку, то ли ксеру сброшюрованную. Мне ее Валера дал в период преддипломной практики в КБ "Салют", если память не изменяет. Валера дал мне ее, слегка ухмыляясь, а я, ухмыляясь, начал...
Нет, раз уж Валеру тут упомянули -- надо немножко про Валеру. Нельзя его просто так упомянуть вскользь и поскакать дальше. Пусть это и неуместно совсем, пусть не имеет никакого отношения к теме, но про Валеру вскользь -- нельзя. Хотя бы пару абзацев надо ему уделить. Когда еще будет такой случай, читатель -- мне выговориться, а вам -- удивиться, какие бывают на свете люди.
Достаточно одной зарисовки с натуры: Валера, заметно пьяный, весь красно-белый и в спартаковском шарфе, после футбольного матча Спартак-ЦСКА ломится в кабак, сплошь оккупированный болельщиками ЦСКА. Представили? Ну а теперь еще представьте, что вам "посчастливилось" оказаться вместе с Валерой именно в этот момент. Ваши действия? Что-что? "Уговорить его не ходить в этот конский кабак"?! Ха! Да это вы Валеру не знаете. Это 188 см роста, хорошо за центнер живого веса, и непоколебимая уверенность в правоте своего дела. Так что уговорить не получится. Еще варианты?
"Сматываться пора, а он пусть подыхает, раз такой идиот"? Не, ну это вы точно Валеру не знаете. Ведь Валеру бросать нельзя! Никогда и ни в коем случае. Потому что это Валера. Потому что сам Валера никогда в жизни никого не бросил, потому что всегда "впрягался", потому что на Валеру в случае чего всегда и везде можно рассчитывать железобетонно.
Соответственно, остается одно -- внутренне съежившись и мысленно попрощавшись с близкими, ввалиться в кабак вместе с Валерой в ожидании неизбежного наихудшего. А это "наихудшее" вот именно что неизбежно -- потому что пьяный красно-белый Валера не просто вваливается в конский кабак, но и орет во всю глотку "Я смотрю, здесь собрались люди, которые давненько не получали по е#альнику?!"
И вот уже обращены на вас десятки пар глаз -- даже не взбешенных пока, а недоверчиво-удивленных такой сверхчеловеческой наглостью. Но первый шок быстро проходит, и вот уже они один за другим недоуменно хмурятся, медленно поднимаются из-за столов, разминая костяшки пальцев и сокрушенно качая головами: "Ох и ни #уя ж себе мясной вые#нулся..."
Однако уже в самый последний момент, когда кажется, что никаких вариантов не остается, когда пора уже писаться в штаны или читать мысленно "..да святится Имя Твое, да приидет...", тогда вдруг из дальнего угла несется зычный увесистый окрик, разом осаждающий клубы табачного дыма и нарождающуюся коллективную агрессию: "Карлики, стоять!!! Стоять бля!! Вы чё -- о#ели?! Не видите что ли -- это же Валера!! Валера пришел!"
Это -- главный конь, весь в красно-синем. Или даже, правильнее сказать -- Главный Красно-Синий Конь. Привстает из-за стола, жмет Валере руку: "Привет, Валер. Присаживайся, вот, пивом угощайся... Что? А, карлики-то? Ну, молодые, простительно... Ланна, раз зашел --рассказывай давай, как там дела в вашем мясном королевстве?.."
Ну, вот теперь читателю становится чуть понятнее, когда я говорю: "Валера дал мне ее почитать, слегка ухмыляясь..." Итак, Валера дал мне ее почитать, слегка ухмыляясь, и я, слегка ухмыляясь, взялся ее читать...
Скажу честно, среди всех книг, упомянутых в моем хит-параде, эта -- единственная, которую я перечитал еще раз, прежде чем писать соответствующую главу. Благо, перечитывать-то ее недолго -- часа четыре. И вот что подметил. Во многих других главах я готов разливаться соловьем, пересказывая яркие образы и перерисовывая захватывающие картины и ассоциативные ряды. Про торпедоносцы, которые несутся между судами пикулевского каравана, про вязнущие в африканском песке "Матильды", хмурого злого Таманцева в чужой застиранной гимнастерке. Про серую гладь останкинского пруда, бетонную доминанту телебашни, около-советскую ностальгию и панельные многоэтажки по улице Аргуновской -- тоже готов (это там дальше будет, в части "Б", дифирамб Владимиру Орлову) Я готов это повторять и пересказывать, воспроизводить и усиливать. Я, честно говоря, получаю от такого языкастого пересказа своеобразное эстетическое удовольствие. Думаю, это отчасти и из-за того, что где-то подсознательно мне кажется, что у меня получается не хуже. Нарисовать картину -- это да, это умею.
Но вот повторять за Ерофеевым -- это и в голову не приходит. Потому что точно знаю: мне до Венедикта Васильевича никак не дотянуться. Поэтому язык немеет. Или вот, еще лучше, хоть и заимствовано: "немотствуют уста". Это как пересказывать Пушкина своими словами. Поэма, одно слово, поэма.
Каждый раз, как прочитаю -- хочется мне сесть неподвижно, и заплакать. Не так заплакать, как плачут люди от хлорпикрина, резаного лука, боли или обиды. А -- так, как плакал я в последний раз. Лет пятнадцать назад это было, или даже больше. Случилось мне тогда в течение двух дней съездить на велосипеде из Москвы в Вязьму и обратно. 230 километров в одну сторону, плюс (вернее минус) советский велосипед "Спорт" завода ХВЗ, плюс (вернее, опять-таки, минус) недостаток еды в дороге -- в общем, это оказалось на пределе моих тогдашних сил. А то и за пределами. Как я обратно уже по Москве ехал -- вообще не помню. Зато отлично помню, что вполз в квартиру, перебирая дрожащими ножками, добрался до ванной, впал в нее, включил теплую воду -- и тут вдруг сами собой потекли слезы, тихо и равномерно, не останавливаясь, без какого-то усилия или эмоции. Светлые и прозрачные, как у комсомолки. Будто кто-то легонько открутил кран где-то внутри. И никакой грусти, и никакой радости. Одна только тишь задумчивая...
Кстати, у самого Ерофеева тоже есть очень схожий образ -- если не ошибаюсь, именно в такое состояние приводил его коктейль "Дух Женевы" (это тот, который на основе лосьона "Белая сирень" и мебельного лака)
* * *
С самого первого прочтения мне виделись в этой книге две... темы? Даже не знаю как их назвать, темы ли. Сколько не перебираю слов, но ни одно не кажется мне полностью подходящим. А говорить о Ерофееве словами, хоть чуть-чуть неподходящими -- это нельзя ни в коем случае. Чтобы не замарать своими грязными неуклюжими лапами такое удивительное чудо. Темы -- не темы... Поэтому перечислю все слова, пришедшие в голову -- может, где-то на их пересечении и есть истинный ускользающий смысл.
С самого первого прочтения виделись мне в этой книге две темы, две краски, две тональности, две стихии, две интонации, два смысловых потока. Вот, нашел: две души! Две души, в слове воплощенных, да. Если есть у книги душа.
Но только "душа" -- она истрепаться может от частого употребления. Потому будем дальше использовать слово "тема", а понимать -- вот как раз то ускользающее.
Первая тема -- это, конечно, вино-водочная. Не тема, а захлестывающий поток, море разливанное, причем в период всемирного потопа, когда из всех земель подлунных лишь Арарат оставался куском суши, да и то только потому, что назван в честь одноименного коньяка. Тот мутно-зеленый прото-океан, в котором зародилась и бурлила жизнь, а вне его и никакой жизни не было. Вот такой мощности у нас вино-водочная тема.
Ну а второе -- это ангельское пение и свет фаворский, они раздаются время от времени то на площади Курского вокзала, то в буфете, то на перегоне "Серп и молот" - "Карачарово". А если прислушиваться и приглядываться -- так и вовсе не стихают почти ни на секунду, по крайней мере в первой половине повести.
Об темы -- вино-водка и пение ангельское -- они то почти сливаются, перемешавшись, и кажется что одно неотделимо от другого. То текут себе параллельно, не мешая и не вмешиваясь друг в друга. А то и вовсе разбегаются, особятся, сторонятся друг друга неприязненно.
Если мерить любой земной мерой -- то вино-водки в повести куда как больше. И в страницах, и в литрах, и в граммах. А зато -- ослепительный свет фаворский, он же ярче любого здешнего, особенно бутылочно-зеленого. И пение ангельское, пение ангельское -- кто хоть раз слышал, не забудет.
* * *
Подробно начнем все-таки с темы вино-водочной. Она мгновенно нашла живейший отклик в душе молодого читателя Соломатина, без труда проложила себе прямую дорогу на верхние строчки его личного хит-парада. Потому что в те годы еще были слышны отзвуки последних залпов горбачевской антиалкогольной кампании, еще свежи были постыдные воспоминания о многочасовых очередях и зарешеченных окнах винных магазинов. Возможно даже, еще действовали те самые пресловутые талоны на водку (две бутылки в месяц на человека, вот идиотизм-то советский...). А если человека, особенно молодого, насильно заставлять что-то делать (или, наоборот, запрещать ему делать что-то) -- то человек этот склонен будет действовать строго наоборот, из чувства противоречия, и чувства оскорбленной гордости и человеческого достоинства. С чего это вдруг какие-то неприятные посторонние дяди начинают меня учить -- как мне жить, кого любить, и что делать?! И что пить. В результате: нам с утра до вечера рассказывали про великий исторический подвиг советского народа во Второй мировой -- а мы целый месяц по ночам слушали цикл передач БиБиСи, посвященный 40й годовщине высадки в Нормандии. Нас три года заставляли стричься чуть ли не налысо на военной кафедре -- а мы, после сдачи последнего экзамена на военных сборах, следующие три года не стриглись вообще. Нас решили вдруг приобщить к трезвому образу жизни -- а мы, забыв про все на свете, взялись выстаивать эти самые многочасовые очереди и ломиться к тем самым заветным зарешеченным окошкам. Даже те, кто до Указа был непьющ или малопьющ, после Указа вслед за остальными также вдарились, по мере сил, в угар и саморазрушение. Именно из чувства противоречия. Конечно, играли свою роль и другие, более традиционные причины: влияние коллектива и авторитет старших товарищей. Но чувство противоречия, по-моему, было определяющим. Это была самая распространенная интонация: "Ах, вы нам так?! А мы вам тогда вот так!! Каззлы мля..."
И на пике такой волны, в этом бушующем зелено-фиолетовом фоне является вдруг на сцену Ерофеев -- непревзойденная апология пьянства, гармонический гимн, торжественный дифирамб. Естественно, воспринималось "на ура". Оказалось вдруг, что я всю свою предыдущую жизнь неосознанно хотел прочитать что-нибудь подобное -- но не мог даже осмелился пожелать такого явно. Телевидение, радио и газеты были наполнены лицемерными статьями и передачами о вреде пьянства, и тут вдруг Ерофеев, для которого "трезвость норма жизни" -- это пугало и позорное клеймо. Для которого трезвость вообще нонсенс какой-то. Как если бы в глубинах мирового океана существовала цивилизация подводных существ, и одно из них взялось бы рассуждать о жизни на суше, без воды -- вот что такое для Ерофеева рассуждения о трезвости.
В общем, полнейшее растворение в теме, совершенное созвучие. Такое впечатление, что эту книгу написал один из моих друзей или знакомых, только несравненно более талантливый. Кто-то, кто знает меня лучше, чем я сам, рассказал мне что-то такое, что я хотел услышать. Почти полное тональное попадание.
И даже отдельные, сугубо частные эпизоды знаменитой лирической поэмы оказались удивительным образом созвучны, синхронны нашей тогдашней жизни.
Чего стоят, например, графики -- те самые знаменитые графики на веленовой бумаге -- пересчитанные в чистый алкоголь результаты комсомольца Виктора Тотошкина и "этой старой шпалы" Алексея Блиндяева, члена КПСС с 1936 года. Они оказались мне некоторым образом знакомы и близки. Друг мой ДВ тоже строил графики в институтские годы. Примерно на ту же тему, только несколько иного назначения. В те времена мы пили не так чтобы очень часто, но если уж пили, то обычно помногу. Ну, что значит "помногу"... Конечно, до железнодорожной насыпи под Наро-Фоминском дело не доходило, но... "Помногу" -- это означат, что кто-то в конце вечера блевал, а кто-то нет. Такого, чтобы блевали все поголовно -- пожалуй, такого не было. Но и таких случаев, чтобы не блевал никто -- таких случаев тоже было кот наплакал. По пальцам двух рук пересчитать. Друга моего ДВ эта статистика очень занимала и воспаляла его пытливое воображение. Почему одни люди блюют, а другие нет? И более того, вчера блевали одни, а сегодня другие (а вчерашние -- не блюют), хоть пили поровну и вчера и сегодня? В результате размышлений ДВ развил абсурдистскую и умозрительную по своей сути теорию, которая отвергала все традиционные представления и народные верования в этой области. ДВ постулировал, что все так называемые "естественные факторы" -- количество выпитого, собственный вес пьющего, количество закуски и т.п. -- не играют существенной роли и не оказывают определяющего влияния на результат (напомню, результат у нас бинарный: проблевался или нет). Решающее значение имеет распределение выпитого по времени в течение всего вечера. Именно в этом ДВ видел скрытые резервы, зияющее белое пятно тренировочного процесса, позорную область дилетантизма и шарлатанства. "Конечно, хлещут ханку абы как, когда только им в голову взбредет -- а потом еще удивляются, что проблевались", -- сокрушался ДВ.
Вместо этого он пытался поставить процесс на плановые рельсы и научную основу. Каждый раз перед очередной пьянкой ДВ рисовал на листочке в клеточку идеальный график зависимости количества выпитого (переменная "V") от времени (переменная "тау"). Достаточно было одного взгляда на график, и любому идиоту становилась ясна его перспектива на сегодняшний вечер: к 18-00 сто граммов, к 19-00 двести пятьдесят, к 20-00 четыреста, ну и так далее. Жесткий алгоритм.
ДВ много и смело экспериментировал со своими графиками, и не стеснялся признавать собственных ошибок. Поначалу он ратовал за линейную функцию с производной равной нулю, потом, после первых неудач, пытался внедрять то логарифмические зависимости, то, наоборот, чуть ли не экспоненциальные... Но тщетно -- даже строго следуя графикам, дело все равно заканчивалось массовой проблевкой и толкотней в очереди к унитазу. Долгожданный успех пришел только после того, как ДВ отказался от классических математических функций и сделал ставку на эмпирические зависимости, которые имели вид ступенчатых ломаных линий. "Так, значит с 16-00 до 17-00 -- врабатываемся в разминочном темпе, потом до 18-30 -- рывок, сбрасываем преследователей с колеса, потом снова переходим на средний темп. С 22-30 до 23-30 -- финишный рывок, и затем темп резко сбрасываем. Классическая аритмия, система Лобановского!" Все рассматривали графики, с пониманием качали головами, соглашались, но -- уже начиная с 16-30 забывали про графики и неслись к финишу сломя голову, навстречу очередной массовой проблевке. А утром ДВ недоуменно хмурился, сосредоточенно смотрел в заляпанный кетчупом график, беззвучно шевелил губами и наконец хлопал себя по лбу -- эврика. "Вот! Вот она где ошибка! С 19-30 до 20-30 явно недобрали темпа, зато потом зачем-то взвинтили выше некуда. Ну и как это называется, я вас спрашиваю? Конечно, Дед, неудивительно, что ты проблевался -- с таким-то наплевательским отношением к рекомендацией комплексной научной группы! Тьфу, позорище..." И почему-то никому в голову не приходило, что с восьмисот грамм на рыло со скудной студенческой закуской молодой организм по-любому может проблеваться, независимо ни от каких графиков.
Думаю, Венедикт Васильевич благосклонно воспринял бы этот сюжет.
* * *
Конечно, не вся алкогольная тема Ерофеева была совершенно понятна в деталях, и не все в ней было полностью созвучно нашей тогдашней жизни. Все-таки почти двадцать лет разницы, целое поколение. Непонятные названия и непонятные цифры. "Кориандровая"? Что за зверь такой? И бархатное пиво -- это вообще о чем? Если человечеству всего-то известно два сорта пива: "Жигулевское" и "Ячменный колос" -- то откуда вдруг взяться в природе какому-то "бархатному"?
Или вот цены взять. К примеру, "Кубанская" -- по два шестьдесят. Два шестьдесят?! Да это ж был рай, рай на земле! Выходит, вся эта история с любознательной Евой, завлекательным яблоком, негодником Адамом, грехопадением и изгнанием из рая явно случилась уже после 1969 года. Ибо во времена поздней перестройки "Кубанская" стоила уже около червонца. А "Кубанская" по два шестьдесят в 1969-м -- это и был рай.
А как вам вот эта умилительная деталь: "самое позорное и бессильное время в жизни моего народа" томительно тянулось в ерофеевские времена всего-то до 8 часов утра (судя по тому, что электричка на Петушки ушла в 8-16, и к этому моменту Веничка уже успел закупиться). Я читал и завидовал Веничке белой завистью, а кулаки мои тем временем сжимались в бессильной злобе -- в мои времена, во времена Указа, продажа начиналась только с 14-00.
И про коктейли было тоже непонятно. Цель-то их какова? Да, мы тоже мешали коктейли, но исключительно от бедности и скудости. От нехватки денег и дефицита "талонной" водки. Помню какие-то сомнительные смеси с использованием зубной пасты "Поморин", димедрола и египетского бальзама "Абу Симбел", которые в массовом масштабе изготавливал "на картошке" Рома Фармацевт с параллельного потока. Еще помню антигуманную смесь из подогретого "Вазисубани" (возьми зубами) и водки "Русской", которую наш Главный заливал в полулитровую пивную кружку до краев, а затем уговаривал Деда все это выпить разом. Дедушка отказывался (в этот момент ДВ в отчаянии заламывал руки, потому что весь любовно вычерченный им график на сегодняшний вечер очевидно и безнадежно шел псу под хвост). "А за Борис Борисыча?" -- коварно не унимался Главный. Борис Борисыча (Гребенщикова) Дедушка уважал свыше всякой меры, а потом отказать никак не мог. Результат был плачевен -- всего две-три таких кружки, и Дедушка проводил остаток вечера в обнимку с унитазом. Эта история повторялась с пугающей регулярностью на протяжении всего времени нашего обучения в Московском Авиационном институте. А учиться в Московском Авиационном институте, между прочим, ого-го сколько, аж целых пять лет и полных восемь месяцев.
Но! Ни Роме Фармацевту, ни Главному, подобные людоедские эксперименты и в голову не могли бы прийти, если бы не нехватка и дефицит. Если бы Рома Фармацевт мог спокойно прийти в магазин, и накупить на свою стипендию в 55 рублей сколько угодно водки "Кубанской" (по волшебной цене два шестьдесят!) -- разве стал бы он размешивать в ней димедрол и поморин? Да ни за какие коврижки! Или Главный -- стал бы он подогревать "Вазисубани" и смешивать с водкой (и еще ведь мечтал через сифон это все пропустить, стервец), если б не стояла перед ним задача напоить народ по максимуму, располагая лишь теми скудными запасами "Русской" и "Вазисубани", которые удалось с боем отвоевать в винном магазине "На Игрушке" (улица Игральная)?
Конечно же нет.
Во времена Ерофеева, как я понимаю, ни малейших трудностей с покупкой не было. По крайней мере после восьми утра. И денег на "Кубанскую" хватало. И уж тем более хватало на "Розовое крепкое" за рупь тридцать семь. Тогда -- зачем коктейли, зачем все эти жидкости от мозолей и лаки для ногтей? Для улучшения вкусовых ощущений? Ох, сомневаюсь я что-то... Нет, причины явно метафизического свойства. Загадка с этими коктейлями.
Но самая большая непонятка, всерьез -- это мотив истинного, взаправдашнего алкогольного самопожертвования.
Этот мотив звучит очень отчетливо, он заметен с первых страниц, с первого прочтения. Пьянство до степени подвижничества. Столпничество, самоотречение. Что-то такое из серии "сделать -- и умереть". Как Даниил Андреев писал свою "Розу мира" в последние месяцы жизни, больше всего опасаясь не успеть. Дописал -- и умер. Или как тот старинный марафонский человек -- добежал, прохрипел "Радуйтесь, афиняне!", и свалился бездыханным. Главное дело, главное содержание жизни. Долг как самодовлеющая ценность. В качестве близкой аналогии мне вспоминается Фонарщик -- самый мой любимый персонаж у Сент-Экзюпери. По крайней мере, среди тех, кого Маленький Принц встретил на астероидах.
Я уже упоминал выше -- мы, конечно, тоже пили с несколько бОльшим энтузиазмом, чем было нам положено природой и генетикой. Немножко намеренно и немножко нарочито, из того самого чувства противоречия. Да еще и аккомпанируя себе примерно такими издевательски лицемерными рассуждениями, имитируя задор комсомольских идиотов: "Мы что ж, думаешь, по прихоти своей пьем? Думаешь, нам это сильно надо? Да ничего подобного. Мы -- за государство болеем. Помогаем, как можем, нашему советскому социалистическому государству. Себестоимость литра водки пятьдесят копеек, а продается он за десять рублей. Вычти эти девять пятьдесят из советского бюджета -- и рухнет первое в мире социалистическое государство. Первое в мире социалистическое государство только за счет алкоголиков и держится! А ты говоришь -- "почему пьете". Да это святая обязанность каждого советского патриота! Или ты, скотина, может, смерти хочешь первому социалистическому государству? А?!"
Только это все была жеребячья игра ума, и не более.
А у Ерофеева -- никакая не игра, а главное дело всей жизни. Три литра ерша и железнодорожная насыпь под Наро-Фоминском -- это как? Это что, зачем? Три литра ерша! Ясно ведь, что три литра ерша не могут доставить человеку никакого удовольствия.
Все остальное вторично -- и кабельные работы, и девушка с косой до попы на платформе в Петушках, и даже маленький трехлетний мальчик, который уже узнает букву "ю". Главное -- пить, пить отчаянно и самозабвенно, не отвлекаясь, не размениваясь на мелочи. Пьянство как высокое служение. Пьянство как осознанный нравственный долг. Перед кем, ради чего? Такое впечатление, будто явился Ерофееву в школьные годы Господь в силе и славе Своей, и грянул громовым голосом, повелевая: "Тебе, Ерофеев -- пить". И снова затворился небесный полог, но отзвук громового голоса все еще остается в ушах. И уже невозможно его ослушаться, до окончания своих земных дней. Кстати, в тексте есть даже фраза, косвенно созвучная моей версии: "Что мне выпить во Имя Твое?"
* * *
Вот так плавно подобрались мы и ко второй главной теме -- про ангелов небесных. Сам я про ангелов знаю гораздо меньше, чем про вино-водку, потому не считаю себя вправе особенно рассуждать на эту тему.
В эссе про Сэлинджера я упоминал свою любимую метафору про "музыку, пронизывающую весь этот мир". И про людей (их меньше половины), которые эту музыку слышат. Симор Гласс, наверное, мог расслышать ее в любой момент и в любом месте. Симор Гласс, белый американец, просвещенный, просветленный и с детства одаренный без меры. Единственный на всем белом свете, кому можно было доверить выбор скакуна.
Так вот мне кажется, что русский сильно пьющий Ерофеев из Владимирской области -- он не то чтобы эту пронизывающую музыку мог расслышать. Он -- куда хлеще! -- он, в общем-то, только ее в этой жизни и слышал. Вот как мне кажется. Все остальное только досадные помехи. Она звучала для него непрерывно, не отпуская, не позволяя душе окаменеть, одеревенеть или оскотиниться. Ну а теперь представьте себе, читатель: звучит для вас непрерывно эта беззвучная музыка небесных сфер, Гайдн и Вивальди в одном лице, и ангельское пение, и все тональности раскрашены флюоресцентными радужными переливами, ярче и смелее чем в самых ярких и смелых фантазиях Скрябина. Стоит вам отрешиться на несколько секунд от суеты, слегка призадуматься о чем-то, остановить неподвижный взгляд в одной точке ли устремить его внутрь себя -- и вы ощущаете, как пробивается к вам эта радостная и светлая симфония. Стоит вам закрыть глаза -- и она завладевает вами, уносит ввысь или, наоборот, качает в теплых волнах тихо и ласково. Бог есть! Есть Бог, и вам не нужны никакие рассуждения и умствования. Вот он, пронизывает все сущее благодатью Своею, и шанс всем нам, и знак, и намек -- оторвитесь хоть на миг, хоть чуть-чуть, потратьте пять минут -- и вы услышите, и больше уже никогда не сможете от нее оторваться, и будет это в вас на веки вечные до самого окончание ваших дней земных.
Наш прежний знакомый, белый американец Сэлинджер, начитался в детстве дзен-буддистов, и оттого описывает все это не в терминах божественной благодати, а в терминах музыки и просветления дзен -- так и пусть, и ладно. Все равно спасибо, мистер Джером Джей, что сумел расслышать, и так нам донести, и не сфальшивить ни в одной высокой чистой ноте. (у него, наверное, получалось, потому что еврей наполовину. Им, евреям в этом смысле чуть полегче, у них сохраняется хоть какое-то метафизическое сознание и доступ к небесным каналам -- по старой памяти ветхозаветной. А чистому white anglo-saxon protestant'у, с его контрактным отношением к Господу, наверное, совсем тяжело услышать это напрямую, без юридических формальностей)
Ну а мы все-таки попробуем расслышать и проникнуться ушами сильно пьющего Ерофеева из Владимирской области. Расслышали, прониклись, закрыв глаза на пару минут?
Ну а теперь представьте себе, что вы открываете глаза -- и снова попадаете в СЮДА. И в СЮДА и ТОГДА. Здесь непереносимый диссонанс. Пятилетку за три года. Здесь, фигурально выражаясь, скрежет злобой по железу, тут визг и какой-то атональный вой. Помесь ехидны и лисицы. Да еще и с "песьими модуляциями" (благодарствую, Венедикт Васильевич, сам бы я такую метафору ни в жисть не сочинил).
И дальше только вопрос восприимчивости или деревянности вашей души. Кто-то вздохнет, скривится, плюнет, и дальше пойдет. Кто-то закручинится на неделю, разведется и уволится с работы. А через месяц забудет и на другую работу устроится, или даже женится по второму разу. А кто-то -- нет, не может отойти час, день, месяц, год, всю жизнь. Так и мечется, и морщится, и кривится, не в силах пережить этот диссонанс, и не желая к нему привыкнуть, и не смея ни на полтона снизить то чистое в себе, что звучит в унисон в божественной музыкой. "Потому что я болен душой, но не подаю вида. Я не верю, чтобы кто-то еще таскал в себе это горчайшее месиво из скорби и страха" -- есть такое исповедальное у Ерофеева. И что прикажете ему делать? Удавиться? Попробовать заснуть и не проснуться? Напиться?
Опять же слово автору: "Он умер от тоски и чрезмерной склонности к обобщениям. Других причин вроде бы не было"
Напиться, да.
* * *
И тут мне, конечно, возразят. Я прямо-таки слышу уже эти скандальные и укоризненные голоса (почти сплошь женские), я их прямо кожей чувствую: "Да ты сам что ли допился, дядя? Ты что несешь?! Какая там у них душа и музыка, у алкашей проклятых? Водка одна у них на уме, она одна, проклятущщая! У маво, вон, поди уж ни души никакой не осталось давным-давно ни мозгов только и думает о том как бы заначить и со своими друзьями забулдыгами такими же как он сам и уж не помню когда последний раз мы с ним хотя конечно поначалу то"
И так далее. Поток слов без знаков припинания в стиле главы с условным названием "Пенелопа" из "Улисса" Джеймса Джойса (у которого, впрочем, все названия глав -- условные. Про Джойса, кстати, тоже будет кое-что, в части "Б")
Что ответить? ("Права твоя хозяйка"?)
Не буду спорить. Скажу так: я же не претендую на обобщения, милая дама. В вашем конкретном случае -- вам виднее. У вашего, может и одна водка на уме, и мозгов не осталось, и вообще. Но я -- я в данный момент имею в виду исключительно Венедикта Васильевича Ерофеева, великого русского поэта, автора бессмертной поэмы "Москва - Петушки".
Мне, кстати, очень нравится называть его поэтом. И недаром он обозначил свои "Петушки" как поэму -- точнее и не скажешь. Я бы даже сказал, "симфоническая поэма" -- это определение тоже подойдет. Потому что прозой этого всего не выразить, не дотянуться до тех вершин, до которых взмывает и дотягивается Ерофеев. А раз взмывает, дотягивается, добирается -- значит, поэзия.
Еще мне все время Есенин вспоминается, ближайшая к Ерофееву аналогия из всей русской литературы. Не по тематике, нет. А по степени выражения души народа моего. Тоже ведь поэт.
* * *
Только вот непонятно мне в сюжете: что такого случилось вдруг и с электричкой, и с пассажиром Веничкой, и с автором Ерофеевым после того, как контролер Семеныч выпал на перрон железнодорожной станции Орехово-Зуево? Почему вдруг так резко меняется течение повести? Ну, с электричкой более-менее понятно: возле Воиновой Горы она прогрохотала по железнодорожному мосту через тихую осеннюю Клязьму и пересекла границу Московской и Владимирской областей. А Веничка? Чего это он отключился и обмяк неожиданно и вдруг? Впрочем, бывает ведь такое в жизни: сидит себе пьяный человек, связно излагает, все помнит, умело наливает, мимо рюмки не промахивается, весел и девушкам нравится. Но проходит пять минут, смотришь -- а он уже в жопу пьян. В жопу! И, если повезет, то засыпает на столе, а если нет -- то под стол сползает... Может, с Веничкой как раз такой случай? Спящему в жопу пьяному не слышны ангелы небесные.
А с автором? Что с автором случилось после Орехово-Зуево? Вот вопрос... Как будто дальше другой человек писал. Напоминает резкую смену климата у "Золотого теленка" в середине романа. Но там-то все понятно, Ильф и Петров под страхом усатого тоталитаризма, вынужденная трансформация блестящего еврейского остроумия в унылый социалистический юмор. А с Венедиктом Васильевичем -- что? Откуда эта идиотская война с Норвегией, явно вымученная, лишняя вставка, нарушающая течение, ритм и мелодию? Никто ведь не заставлял. Причины исключительно внутренние, но какие? Почему вдруг появляется этот нелепый, неумелый, неудачно написанный делириум, в котором нет почти ничего "ерофеевского". Того "ерофеевского", за которое мы все и любим бессмертную лирическую поэму.
После норвежского делириума это "ерофеевское" не промелькнет уже ни разу до самого конца. Не будет ни алкогольного фольклора, ни душевных глубин народа моего, ни ангелов небесных. А будет лишь нарастающая тьма, непролазная, чернильная. Она со всех сторон -- в окнах электрички, и в трауре Княгини, и в силуэтах необъяснимо-огромных многоэтажных Петушков. Темнота, которую не разогнать канделябрами камердинера. Предчувствие неизбежного неодолимого невыносимого финала. Лишь изредка мелькают отдельные сполохи сумеречного сознания, в которых читатель с трудом может распознать отражение событий реального мира -- да и то при должной доле догадливости. "Милая странница"... Дрожащий у последней черты человеческий разум, который цепляется за спасительный самообман и панически боится признать очевидное неизбежное. Некто без головы, без ног и без хвоста -- хозяин последних глав. Если б кто-то устроил художественную декламацию поэмы, курехинская "Донна Анна" уместна в качестве музыкального фона для последних глав. Ужас! Вот он! Идет! Шаги! Шаги!
Автор не предвидел, но провидел...
Последний! Зачем-зачем-зачем? Безжалостная рука ударила шилом в самое горло. Та же самая рука, которая спустя двадцать лет ударит в горло самого Венедикта Васильевича.
Я не знал, что на свете бывает такая боль.
* * *
Смотреть на это я не могу. Это сейчас Ерофеев уже не интересует российское телевидение ни капельки. А вот в 90-х и в начале 00-х его показывали время от времени -- те самые кадры на Красной Площади и потом интервью по поводу современной литературы. Ответы едва слышным механическим голосом киборга. Немощь кособокая, дребезжащая, счет последних дней. Противоестественный, преждевременный распад. Не могу смотреть. И потом последний план, наезд камеры: живая прозрачная синь, даже уже без грусти. Выключаю телевизор, переключаю каналы, выхожу из комнаты. Не могу. И писать про это тоже не могу и не хочу. И не писать тоже.
И что -- заплакать?
* * *
Кстати, вообще странность с этим. Если вдруг слышу краем уха какую-то передачу про Ерофеева, или натыкаюсь и инете на какую-то ссылку про него -- шарахаюсь от, бегу-избегаю, зажмуриваюсь, закрываю. Подсознательно боюсь, что залапают руками, расскажут скучным суконным языком, превратят мое любимое сокровенное в тиражное усредненное невыразительное. Может, где-то подсознательно кажется, что только у меня самого личная монополия на эту тему. И мало ли кто на свете понимает и чувствует эту лирическую поэму лучше, чем я сам. Вернее, скажем так: понимает и чувствует настолько лучше, чтобы мне было интересно его мнение. По крайней мере, от современных российских СМИ такого точно не дождешься.
Одно только исключение вспомню: какой-то был документальный фильм лет 10-15 назад, там показывали его сына, по виду -- тоже пьющего. Девушка-корреспондент попросила: "Напишите нам, пожалуйста, букву Ю". На мой взгляд, прекрасная сюжетная находка, очень выразительная.
Тут некоторые возразят: "а ты чего-то тогда, дядя, взялся это все писать? Полагаешь, твое мнение по поводу Ерофеева нас интересует? Вовсе нет. Напротив: нам, дядя, кажется, что у нас личная монополия на эту тему, и вряд ли кто на свете понимает эту поэму лучше чем мы. И не лапай ее руками"
Формально правы, не поспоришь. Ну, я тогда сугубо для себя продолжу, потому как не могу остановиться.
* * *
Естественный вопрос, который возникает у человека после -- ну, если не первого, то уж второго прочтения поэмы: как соотносятся пьянство и талант? Есть ли между ними корреляция и взаимозависимость, влияет первое на второе, влияет ли второе на первое? Как они соотносятся в человеке вообще и в конкретном Венедикте Ерофееве в частности?
Или поставим вопрос иначе, более приземленно: если бы Ерофеев не пил, написал бы он поэму "Москва-Петушки"? Или, может, он бы вместо нее какую-то другую написал? Или двадцать других, каждая из которых лучше "Петушков". Или, наоборот, не написал бы ничего вообще, зато дослужился до министра кабельно-монтажного министерства СССР? Или ничего не написал, и не дослужился. А?
Единственное, что можно сказать определенно: если бы писал, но не пил -- наверное, успел бы написать больше.
А еще вот что можно сказать определенно: если бы не пил, поэма в ее существующем виде не могла бы быть написана. Как я уже говорил, и тематически, и эмоционально, и интонационно в поэме сосуществуют две довольно четко разделенных области: материальная вино-водочная (забавная и очень изобретательная) и возвышенная метафизическая -- та самая, хоральная, с полифонией ангелов, лирической слезой насквозь, и "музыкой заполняющей весь тот мир". Дураку понятно, что если не пить, но "материальную вино-водочную" часть написать было никак невозможно. Нет, для этого необходимо Пить. Именно не "пить", а "Пить". Или "ПИТЬ" даже. Вот я, например, вроде и не понаслышке знаком со вкусом водки и портвейна, но -- даже если б отмерил мне Господь меру таланта такую же, как Ерофееву -- все равно не смог бы такое написать. Потому что для этого надо закладывать за воротник не раз в месяц, и не раз в неделю, и даже на два. Для этого нужно ежедневно, на пределе, на грани, заполнив себя до краев, отдавшись без остатка, пропустив через себя без малейшего сопротивления, сжившись, сроднившись, растворившись. "В вашем портвейне крови не обнаружено". Освоение темы путем полного, окончательного и невозвратного погружения. Только тогда возможен этот текст, в котором этанол есть не предмет изложения, а сама ткань повествования.
В общем, с вино-водочной составляющей ясно.
Теперь про вторую составляющую, метафизическую. Возможно ли такое, что, если бы Веничка не пил, то с той же мерой таланта, изобретательности, выразительности написал бы столь же лирически-пронзительную поэму на какую-нибудь другую тему?
Кто-то, не подумавши, мямлит "Почему бы и нет"... Да вы, прежде чем мямлить, сами прикиньте -- а на какую другую тему-то? Какая такая "другая тема" могла бы столь же легко и пронзительно проникнуть в самую сердцевину души моего народа, По крайней мере в 1969 году. Равно как и в 79-м, и в 89-м. Да и в 99-м году тоже (о наличии у моего народа души в последующие годы сведений у меня не имеется).
Можно ли написать пронзительную поэму про успехи социалистического строительства? Про происки заокеанских недругов? Про проклятых либералов, которые страну развалили? И так далее? Вопрос риторический. На всякий случай все-таки ответ: Нет.
Правда, можно написать пронзительную лирическую поэму про любовь или ревность (рецепт уточнить у Шекспира). Но ведь и то и другое -- редкие и непостоянные гости в человеческой биографии, оттого получившаяся лирическая поэма про любовь или ревность не будет всеохватывающей. И остается -- что?
Вот-вот. Вот и получается, что, начиная с того момента, как красное знамя взметнулось над обгорелым куполом рейхстага, не осталось больше никакой "другой темы", которая была бы столь созвучна мотивам, которые звучат в душе моего народа ежедневно.
.
* * *
Перечитал предыдущие несколько абзацев, тяжело вздохнул, и чуть было не сделал им Ctrl-X. Потому что это все глупости, по большому счету. Бесплодные умствования и бесполезные спекуляции. Попытка рассуждать о предмете в терминах рациональных причинно-следственных связей. Протестанты заключают контракт с Господом: я Тебе это, а Ты мне то, и искренне верят, что это правило работает.
А на самом деле рациональная логика работает только "от сих до сих". Не то чтобы талант есть следствие пьянство, или пьянство есть следствие таланта. Или, скажем, и то и другое есть следствие чего-то третьего.
А мы можем только привести пристрастную статистику. Сергей Есенин -- второй после Ерофеева в табели о рангах "исполнителей души народа моего" -- тоже абстинентом не был. Ну то есть совсем. Ну совершенно. А если б был абстинентом -- ничего бы не написал такого, чтобы безоговорочно приняла его душа народа моего. Я уверен.
"А Куприн и Максим Горький? Те вообще не просыхали!" "Ну и Николай Гоголь! Просил у Аксаковых розовый бокал. Что можно пить из розового бокала? Конечно водку" "Все эти Успенские, все эти Помяловские -- они без стакана не могли написать ни строки! Отчаянно пили!"
И не скажешь даже, что душа народа моего -- она в этом смысле как-то уникальна на общем международном фоне. "Фридрих Шиллер -- тот жить не мог без шампанского. Опустит ноги в ледяную ванну, нальет шампанского -- и пишет. Пропустит бокал -- готов целый акт трагедии. Пять бокалов -- трагедия в пяти актах"
* * *
Уж не знаю, что или кто его вёл-направлял -- то ли ангелы небесные, то ли выстраданное земное, то ли лукавое шутовство -- когда он сочинял любимую мою фразу во всей этой книге: "Все должно происходить медленно и неправильно, чтобы человек не возгордился" Мне кажется, для такой фразы никаких ангелов небесных не нужно, она по силам вполне себе обычному земному человеку. Одно лишь уточнение: это надо быть очень хорошим человеком, чтобы сочинить такую фразу. Чем дольше живу, тем чаще я ее цитирую -- к месту и не к месту. А уж сколько раз повторяю мысленно и беззвучно -- не перечесть. Не про три литра ерша и насыпь в Наро-Фоминске, не про графики на "веленовой бумаге", и не про "бессильное время в жизни моего народа", а именно эту: "медленно и неправильно".
Кстати, замечаете? Фраза эта и сама по себе слегка "неправильная", нет в ней Есенина, ритма, чистого тона. Так себе фраза -- будто пациент, страдающий дизлексией, с трудом собрал ее из полузабытых слов. Вот у Достоевского такие сплошь и рядом. А для безукоризненного поэта Ерофеева такая дизлексия -- редкость. Выпадает из общего текста.
Когда я прочитал эту фразу в первый раз, счел ее по молодости своей и глупости чем-то вроде забавного упражнения в парадоксальном мышлении. Понимание приходит с годами.
Именно так, да. Чтобы человек не возгордился, много чем можно пожертвовать. Удачно завершенными делами, вовремя исполненными сроками, успешно достигнутыми результатами. Лишь бы не возгордился, ибо это есть первейший грех. Причем никто не говорит, что надо останавливаться. Нет, ни в коем случае. Не опускать руки, стараться из всех сил, но -- уповая на снисхождение Господне не в меньшей степени, чем на свои собственные усилия. Собственно, что я сочиняю? Все уже давно придумали суховатые обитатели Британских островов "Делай что должен, и будь что будет".
Все это имеет лишь какой-то смысл только в том случае, если Господь есть.
Такого много по тексту, всего не упомнишь. "Первая любовь или последняя жалость -- какая разница?" На первый взгляд тоже вроде глупость. Какая связь, в самом деле? А если призадуматься -- верно. И то и другое, по сути -- проявление лучшего человеческого. Удивительно, что Венедикт Васильевич сочинял эту мудрость в возрасте всего-то тридцати лет.
А язык? "Она был пьяна и берет у нее разъезжался", "из обеих ноздрей его хлынули слезы", "при слове "пророки" премьер вздрогнул, дико посмотрел, и все его верхние части задрожали от мщения". Можно до бесконечности перечислять. Такого изобретательно-парадоксального русского языка мало у кого встретишь. Мне вспоминаются еще Грибоедов, Андрей Платонов и Саша Соколов.
* * *
Пара абзацев сугубо технического толка. Причем под "техникой" здесь будем понимать "технологию", или "умение" вытворять что-либо. Навык, скилл. Как, например, техническую оценку у фигуристов. Или у прыгунов с трамплина.
Итак. Любого ерофеевского читателя, когда-либо имевшего отношение к старинной среднерусской забаве пития водки, поневоле занимает вопрос о скрупулезно перечисляемых Ерофеевым дозах. Можно ли столько выпить, чисто физиологически? Не приврано ли ради красного словца и литературной выразительности? Мое мнение -- дозы упомянуты солидные, взрослые, по-настоящему тяжелые. Но -- не фантастически завиральные. Нет, дозы в пределах человеческой физиологии. Вот, кстати, знакомый уже теперь вам Валера -- тот вполне мог бы потянуть такие дозы, даже без особого вреда для здоровья. Ну, конечно, если не каждый день.
* * *
Немножко бытового и личного, имеющего лишь отдаленное или косвенное отношение к теме. Начнем с тех мест, где ни зимой ни летом не умолкает пение птиц, где жасмин не отцветает ни зимой, ни летом, где радость твоя и твое спасение -- станция Петушки горьковского направления.
Одно время, лет 10-15 назад, любил я бродить пешком по мещерским лесам и болотам, особенно в стылое бесцветное осеннее безвременье. А для этого занятия Петушки -- один из лучших исходных (или, наоборот, конечных) пунктов. Буквально полчаса от платформы быстрым шагом -- и ты уже на стареньком узеньком решетчатом мосту через Клязьму, и перед тобой -- непрерывная темная масса хвойного леса, километров на двадцать аж до самой Мишерони и Уршела. Так что в общей сложности посетил Петушки раз десять, наверное. Если не больше. По тем мои впечатлениям, Петушки -- территория заброшенной разрухи, выбитые стекла, покосившиеся сараи, вечная ночь, вместо улиц -- грязь, присыпанная мокрым снегом. Не могу себе представить в этом пейзаже цветущего жасмина или пения птиц. Оговорюсь, я всегда ходил вправо от станции, а маршрут Ерофеева, насколько понимаю, лежал налево.
В прошлом году в Петушках стараниями РЖД реконструировали вокзал. Внутри я давно не был, видел только проездом -- из окна "Сапсана". Вокзалу подновили фасад, да и внутри он наверняка стал удобнее. Как-никак, Петушки теперь -- город, и надо соответствовать статусу. В Петушках теперь даже "МакДональдс" есть, при выезде на горьковскую трассу. Вот уж не знаю, как там сочетаются запах ФилеОФиш и аромат жасмина, не отцветающего ни зимой, ни летом...
А мне немножко жаль, что от старого вокзала осталась только геометрия объемов. Раньше, когда я туда заходил, всегда мне живо представлялся Ерофеев -- вот, он так же толкал эту скрипучую дверь, выкрашенную во много слоев мутно-коричневой масляной краской, так же проходил по тому же каменному полу, в котором за много лет и многотысяч шаркающих подошв уже протоптана слегка заметная канавка от двери, так же склонялся вот к этому же крошечному окошку кассы... Или не склонялся, он же бесплатно ездил, каждый раз убалтывая Семеныча новой сказкой Шахерезады? В любом случае, петушинский вокзал оставался одним из последний неизменных свидетелей... Давно уже исчезли и "Кубанская" за два шестьдесят, и "Розовое крепкое" за рупь тридцать семь. Перестроен до неузнаваемости Курский вокзал в Москве, и давно уже раскатали на отдельные бревнышки ту самую избу-пятистенок в деревне -- как ее, бишь? -- Мышкино, Мышлино? А вокзал петушинский до сих пор стоял неизменный, с тех лет. Но все когда-то кончается.
Недавно увидел в магазине пиво с названием "Бархатное" и этикеткой -- стилизацией под советскую эстетику. Не удержался, купил одну на пробу. Гадость, естественно. Мне в этой категории "Бомбардьир" нравится. Только дорогой он, зараза...
А то еще, помню, одно время ходили разговоры, что на Курском вокзале поставили памятник Ерофееву, и в Петушках -- барышне его, с косой до попы. Потом -- что оба памятника перенесли в Петушки, чтобы не отравлять эстетику Курского вокзала некуртуазным персонажем. Во время очередной поездки в Петушки я полчаса бродил вокруг тамошнего вокзала, но никакого памятника не обнаружил. Так и не знаю точно, был он там когда-нибудь ли нет.
Зато знаю совершенно точно, что в настоящее время оба памятника стоят в Москве на площади Борьбы. Почему борьбы, какой еще борьбы и с какого перепугу? Непонятно ни капельки. Венедикт Ерофеев и борьба -- это никак не сочетается. Разве что наводит мысль на продолжение лексического ряда "борьба, ходьба, молотьба, ебтьба...". Впрочем, кто скажет лучше самого Ерофеева: "я согласился бы прожить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигу". Усталый вздох человека, изнывающего под спудом официозного энтузиазма -- фальшивого и лицемерного. Ну да ладно, пусть лучше памятники стоят на площади этой чертовой "борьбы", чем не стоят нигде.
Памятник девушке не слишком выразительный. Что-то из эстетики "на позицию девушка провожала бойца". Так не встречают. Встречают не так. По крайней мере, "хорошие бабы".
"Нельзя же ехать к бабе и нет пить! -- плохая, значит, баба".
Зато памятник Веничке мне нравится. Только, мне кажется, подпись под ним не соответствует образу. По моему мнению, позой изображен другой момент, самый страшный в книге, даже страшнее чем финал. Момент за секунду до явления Сатаны: "Я припал головой к окошку -- о, какая чернота! и что там в этой черноте -- дождь или снег? Или просто я сквозь слезы гляжу в эту тьму? Боже". БОЖЕ!!!
Момент, после которого пение ангелов стихает насовсем, и остается одна безнадежность.
Сатана, довольно обыденный, оказывается вовсе не так страшен, как самый миг перед его появлением. И даже последующий Сфинкс, явившийся после Сатаны, тоже не столь страшен. Помните -- тот смеющийся некто без головы, без хвоста и без ног. Белый делириум... Но вот это отчаянное "БОЖЕ!" -- мне кажется, именно оно должно быть написано на памятнике.
* * *
Напоследок про "Шереметьево, кабельные работы. 1969 год"
Тут на меня накатывает волна... даже не ностальгии, а, так скажем, придуманных мыслей о чужой ностальгии. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год -- первый год, от которого у меня есть более-менее отчетливые воспоминания. Мне было три года. Бабушка по отцовской линии умерла осенью 1969 года -- а я ее немножко помню. И еще приходят на память несколько черно-белых фотографий из семейного архива, совсем маленький мальчик Артем стоит на Красной площади, сиротское какое-то пальтишко и шерстяная шапочка "с мысиком", связанная бабушкой. И еще аналогичные фото возле Шереметьевского дворца в Останкино. Шереметьевского? "Бывают странные сближения". Кстати, вполне вероятно, и я в 1969 году уже знал букву "Ю" -- выучил буквы и научился читать очень рано...
Мои собственные дети читали эту лирическую поэму, но она им не слишком понравилась. Они очень оценили язык, но совсем его не поняли. Они задавали вопросы типа "а зачем он столько пил?" и "но ведь водка -- она же невкусная?" А ведь вроде взрослые уже почти...
Что тут скажешь? "Эта пустоголовая юность, идущая нам на смену, словно бы и не замечает тайн бытия". Можно, конечно, попытаться подсунуть им еще и вот это вот эссе -- но, боюсь, и это не слишком поможет. Прочитают, конечно, из вежливости, язык не оценят, а новое понимание вряд ли добавится. И тут рискну сам себя процитировать: "о наличии у моего народа души в последующие годы [после 1999] сведений у меня не имеется"