Краткая коллекция текстов на немецком языке
Theodor Fontane/Теодор Фонтане
Effi Briest/Эффи Брист
Einundzwanzigstes Kapitel/Глава двадцать первая
| English | Русский |
| Innstetten war erst vier Tage fort, als Crampas von Stettin wieder eintraf und die Nachricht brachte, man hätte höheren Orts die Absicht, zwei Schwadronen nach Kessin zu legen, endgültig fallenlassen; es gäbe so viele kleine Städte, die sich um eine Kavalleriegarnison, und nun gar um Blüchersche Husaren, bewürben, daß man gewohnt sei, bei solchem Anerbieten einem herzlichen Entgegenkommen, aber nicht einem zögernden zu begegnen. Als Crampas das mitteilte, machte der Magistrat ein ziemlich verlegenes Gesicht; nur Gieshübler, weil er der Philisterei seiner Kollegen eine Niederlage gönnte, triumphierte. Seitens der kleinen Leute griff beim Bekanntwerden der Nachricht eine gewisse Verstimmung Platz, ja selbst einige Konsuls mit Töchtern waren momentan unzufrieden; im ganzen aber kam man rasch über die Sache hin, vielleicht weil die nebenherlaufende Frage, was Innstetten in Berlin vorhabe, die Kessiner Bevölkerung oder doch wenigstens die Honoratiorenschaft der Stadt mehr interessierte. | Через четыре дня после отъезда Инштеттена вернул-ся Крампас и привез известие, что в верхах категорически отказались от мысли разместить в Кессине два эскадрона гусар. Есть множество небольших городов, которые сами стараются заполучить кавалеристов, тем более что речь идет о гусарах генерала Блюхера*. В верхах привыкли к тому, что их предложения всегда находят самый горячий прием, им еще ни разу не приходилось сталкиваться с каким-либо неудовольствием или даже с тенью нерешительности. Когда Крампас изложил все это членам городского магистрата, у многих вытянулись лица, торжествовал только Гизпоблер, который считал: так им и надо, этим филистерам. Многим жителям это, конечно, не очень понравилось, даже некоторые консулы вместе со своими дочерьми громко выражали неудовольствие, а в общем эту историю скоро забыли, быть может потому, что население Кессина, по крайней мере его привилегированную часть, больше интересовал вопрос: "Чем занят в Берлине Инштеттен?" |
| Diese wollte den überaus wohl gelittenen Landrat nicht gern verlieren, und doch gingen darüber ganz ausschweifende Gerüchte, die von Gieshübler, wenn er nicht ihr Erfinder war, wenigstens genährt und weiterverbreitet wurden. Unter anderem hieß es, Innstetten würde als Führer einer Gesandtschaft nach Marokko gehen, und zwar mit Geschenken, unter denen nicht bloß die herkömmliche Vase mit Sanssouci und dem Neuen Palais, sondern vor allem auch eine große Eismaschine sei. Das letztere erschien mit Rücksicht auf die marokkanischen Temperaturverhältnisse so wahrscheinlich, daß das Ganze geglaubt wurde. | В городе не хотели терять ландрата, к которому все относились исключительно хорошо, а о его поездке меж тем носились самые невероятные слухи. Они, очевидно, распространялись Гизгюблером, а может быть, даже и исходили от него. Между прочим, говорили о том, что Инштеттена отправляют в качестве главы посольства в Марокко, что он повезет туда подарки, среди которых будет не только традиционная ваза с изображением Sanssouci и Нового дворца, но и какая-то необыкновенная большая мороженица. Эта деталь, если принять во внимание марокканскую жару, казалась настолько правдоподобной, что верили и всему остальному. |
| Effi hörte auch davon. Die Tage, wo sie sich darüber erheitert hätte, lagen noch nicht allzuweit zurück; aber in der Seelenstimmung, in der sie sich seit Schluß des Jahres befand, war sie nicht mehr fähig, unbefangen und ausgelassen über derlei Dinge zu lachen. Ihre Gesichtszüge hatten einen ganz anderen Ausdruck angenommen, und das halb rührend, halb schelmisch Kindliche, was sie noch als Frau gehabt hatte, war hin. Die Spaziergänge nach dem Strand und der Plantage, die sie, während Crampas in Stettin war, aufgegeben hatte, nahm sie nach seiner Rückkehr wieder auf und ließ sich auch durch ungünstige Witterung nicht davon abhalten. Es wurde wie früher bestimmt, daß ihr Roswitha bis an den Ausgang der Reeperbahn oder bis in die Nähe des Kirchhofs entgegenkommen solle, sie verfehlten sich aber noch häufiger als früher. | Эффи тоже слышала об этих разговорах. Еще недавно это только бы развеселило ее, но в том душевном смятении, в котором она находилась с конца минувшего года, она уже не была способна смеяться по-прежнему беззаветно и весело. В ее лице появились какие-то новые черточки, а прежнее детски-шаловливое и девически-трогательное выражение, которое она сохраняла еще и после замужества, стало исчезать. Прогулки на берег и в питомник, которые она прекратила во время поездки Крампаса в Штеттин, Эффи снова возобновила после его возвращения. Даже плохая погода не могла ей теперь помешать. Как и прежде, она договаривалась с Розви-той встретиться где-нибудь в конце Рипербана или у кладбища, но к месту свидания она теперь уже почти никогда не являлась. |
| "Ich könnte dich schelten, Roswitha, daß du mich nie findest. Aber es hat nichts auf sich; ich ängstige mich nicht mehr, auch nicht einmal am Kirchhof, und im Wald bin ich noch keiner Menschenseele begegnet." | -- Ах, Розвита, мне нужно было бы тебя побранить, ты меня никогда не находишь. Впрочем, это неважно! Я теперь ничего не боюсь, даже кладбище не путает меня, а в лесу я вообще никого не встречаю. |
| Es war am Tage vor Innstettens Rückkehr von Berlin, daß Effi das sagte. Roswitha machte nicht viel davon und beschäftigte sich lieber damit, Girlanden über den Türen anzubringen; auch der Haifisch bekam einen Fichtenzweig und sah noch merkwürdiger aus als gewöhnlich. | Это было накануне приезда Инштеттена. Розвите было не до госпожи: она занималась развешиванием в доме гирлянд. Даже акула оказалась украшенной веткой сосны и выглядела теперь еще более странно, чем прежде. |
| Effi sagte: "Das ist recht, Roswitha; er wird sich freuen über all das Grün, wenn er morgen wieder da ist. Ob ich heute wohl noch gehe? Doktor Hannemann besteht darauf und meint in einem fort, ich nähme es nicht ernst genug, sonst müßte ich besser aussehen; ich habe aber keine rechte Lust heut, es nieselt, und der Himmel ist so grau." | -- Ой, сколько зелени! Это ты чудесно придумала. Он любит зелень и будет очень доволен, когда завтра приедет. Я вот только не знаю, пойти мне сегодня на прогулку или не надо. Доктор Ганнеманн настаивает на ежедневных прогулках; он говорит, что я недостаточно серьезно отношусь к его советам, иначе бы я выглядела, по его словам, намного лучше. Но сегодня мне совсем не хочется идти, моросит мелкий дождик и небо такое серое. |
| "Ich werde der gnäd'gen Frau den Regenmantel bringen." | -- Может быть, вам принести плащ? |
| "Das tu! Aber komme heute nicht nach, wir treffen uns ja doch nicht", und sie lachte. "Wirklich, du bist gar nicht findig, Roswitha. Und ich mag nicht, daß du dich erkältest, und alles um nichts. " | -- Да, да, принеси. Но, знаешь, Розвита, не приходи сегодня за мною. Мы все равно никогда не встречаемся. Еще, не дай бог, простудишься, и все понапрасну. |
| Roswitha blieb denn auch zu Haus, und weil Annie schlief, ging sie zu Kruses, um mit der Frau zu plaudern. | И Розвита осталась; а так как Анни спала, она пошла поболтать с женою кучера Крузе. |
| "Liebe Frau Kruse", sagte sie, "Sie wollten mir ja das mit dem Chinesen noch erzählen. Gestern kam die Johanna dazwischen, die tut immer so vornehm, für die ist so was nichts. Ich glaube aber doch, daß es was gewesen ist, ich meine mit dem Chinesen und mit Thomsens Nichte, wenn es nicht seine Enkelin war." | -- Добрый день, госпожа Крузе. Помните, вы хотели мне поподробней рассказать про китайца. Вчера нам помешала Иоганна, она ведь строит из себя благородную, для нее все это ерунда. А я так верю в эту историю с китайцем и с племянницей Томсена. Или, кажется, она была его внучка? |
| Die Kruse nickte. | Жена Крузе кивнула. |
| "Entweder", fuhr Roswitha fort, "war es eine unglückliche Liebe (die Kruse nickte wieder), oder es kann auch eine glückliche gewesen sein, und der Chinese konnte es bloß nicht aushalten, daß es alles mit einemmal so wieder vorbei sein sollte. Denn die Chinesen sind doch auch Menschen, und es wird wohl alles ebenso mit ihnen sein wie mit uns." | -- И я думаю так: или это была несчастливая любовь (женщина снова кивнула), или, наоборот, очень счастливая, и китаец просто не мог перенести того, что она скоро прекратится. Ведь китайцы такие же люди, как и мы, и у них, наверное, бывает то же самое, что и у нас. |
| "Alles", versicherte die Kruse und wollte dies eben durch ihre Geschichte bestätigen, als ihr Mann eintrat und sagte: | -- Все то же самое, -- подтвердила жена Крузе и только что хотела доказать эту мысль своей историей про китайца, как вошел ее муж и сказал: |
| "Mutter, du könntest mir die Flasche mit dem Lederlack geben; ich muß doch das Sielenzeug blank haben, wenn der Herr morgen wieder da ist; der sieht alles, und wenn er auch nichts sagt, so merkt man doch, daß er's gesehen hat." | -- А ну-ка, мать, где тут у нас была бутылка с лаком? Я хочу, чтобы к приезду господина шлея у меня просто блестела. Он ведь все примечает, и, если даже слова не скажет, все равно сразу заметишь, что он все разглядел. |
| "Ich bringe es Ihnen raus, Kruse", sagte Roswitha. "Ihre Frau will mir bloß noch was erzählen; aber es ist gleich aus, und dann komm ich und bring es." | -- Сейчас я вам вынесу эту бутылку, -- сказала Розвита. -- Дайте только дослушать, сейчас мы кончаем. |
| Roswitha, die Flasche mit dem Lack in der Hand, kam denn auch ein paar Minuten danach auf den Hof hinaus und stellte sich neben das Sielenzeug, das Kruse eben über den Gartenzaun gelegt hatte. | И вот с бутылкой в руке она через несколько минут вышла во двор и подошла к шлее, которую Крузе развешивал на заборе. |
| "Gott", sagte er, während er ihr die Flasche aus der Hand nahm, "viel hilft es ja nicht, es nieselt in einem weg, und die Blänke vergeht doch wieder. Aber ich denke, alles muß seine Ordnung haben." | -- Хоть большого толку сегодня не выйдет, -- сказал Крузе, беря из ее рук бутылку с лаком,-- уж очень моросит, блеск поди сразу сойдет, но для порядка это все-таки следует сделать. |
| "Das muß es. Und dann, Kruse, es ist ja doch auch ein richtiger Lack, das kann ich gleich sehen, und was ein richtiger Lack ist, der klebt nicht lange, der muß gleich trocknen. Und wenn es dann morgen nebelt oder naß fällt, dann schadet es nichts mehr. Aber das muß ich doch sagen, das mit dem Chinesen ist eine merkwürdige Geschichte." | -- Ну, а как же! Лак-то ведь настоящий, это сразу видать. А коли лак настоящий, он быстро подсохнет и не станет прилипать. Пусть завтра льет, ему уже будет не страшно. Все-таки удивительная история с этим китайцем! |
| Kruse lachte. | Крузе засмеялся. |
| "Unsinn is es, Roswitha. Und meine Frau, statt aufs Richtige zu sehen, erzählt immer so was, un wenn ich ein reines Hemd anziehen will, fehlt ein Knopp. Un so is es nu schon, solange wir hier sind. Sie hat immer bloß solche Geschichten in ihrem Kopp und dazu das schwarze Huhn. Un das schwarze Huhn legt nich mal Eier. Un am Ende, wovon soll es auch Eier legen? Es kommt ja nich ,raus, und vons bloße Kikeriki kann doch so was nich kommen. Das is von keinem Huhn nich zu verlangen." | -- Чепуха все это, Розвита. Жена вместо того, чтобы за домом смотреть, рассказывает всякую ерунду. А когда мне нужно надеть чистую рубаху, смотришь, пуговица не пришита. И всегда было так. Вот уж сколько лет мы живем. Потому что у нее в башке одни небылицы, да еще, пожалуй, черная курица. А черная курица даже яиц не несет. А с чего ей нести? Она ее даже во двор не пускает, а от одного "кукареку" яиц не занесешь. Этого нельзя требовать ни от одной курицы на свете. |
| "Hören Sie, Kruse, das werde ich Ihrer Frau wiedererzählen. Ich habe Sie immer für einen anständigen Menschen gehalten, und nun sagen Sie so was wie das da von Kikeriki. Die Mannsleute sind doch immer noch schlimmer, als man denkt. Un eigentlich müßt ich nu gleich den Pinsel hier nehmen und Ihnen einen schwarzen Schnurrbart anmalen." | -- Знаете, Крузе, надо будет рассказать об этом вашей жене! А я-то считала вас серьезным человеком! А вы, оказывается, вон ведь какие шуточки откалываете, тоже еще сказали... "кукареку". Нет, я вижу, мужики куда хуже, чем о них говорят. Вот возьму эту кисть да и намалюю вам черные усы! |
| "Nu, von Ihnen, Roswitha, kann man sich das schon gefallen lassen", und Kruse, der meist den Würdigen spielte, schien in einen mehr und mehr schäkrigen Ton übergehen zu wollen, als er plötzlich der gnädigen Frau ansichtig wurde, die heute von der anderen Seite der Plantage herkam und in ebendiesem Augenblicke den Gartenzaun passierte. | -- Для вас, Розвита, я готов пойти даже на это. -- И Крузе, который обычно разыгрывал из себя серьезного, степенного мужчину, совсем было настроился на шутливый тон, как вдруг увидел госпожу; сегодня она возвращалась с противоположной стороны питомника и как раз проходила через калитку в заборе. |
| "Guten Tag, Roswitha, du bist ja so ausgelassen. Was macht denn Annie?" | -- Добрый день, Розвита, ты, я вижу, сегодня совсем разошлась! Что там делает Анни? |
| "Sie schläft, gnäd'ge Frau." | -- Спит, сударыня. |
| Aber Roswitha, als sie das sagte, war doch rot geworden und ging, rasch abbrechend, auf das Haus zu, um der gnädigen Frau beim Umkleiden behilflich zu sein. Denn ob Johanna da war, das war die Frage. Die steckte jetzt viel auf dem "Amt" drüben, weil es zu Haus weniger zu tun gab, und Friedrich und Christel waren ihr zu langweilig und wußten nie was. | Розвита покраснела и, прервав разговор, быстро направилась к дому, чтобы помочь госпоже переодеться. Еще неизвестно, дома ли Иоганна, она теперь часто убегает напротив, потому что дома стало меньше работы, а Фридрих и Кристель ее не интересуют, они ведь и понятия ни о чем не имеют. |
| Annie schlief noch. Effi beugte sich über die Wiege, ließ sich dann Hut und Regenmantel abnehmen und setzte sich auf das kleine Sofa in ihrer Schlafstube. Das feuchte Haar strich sie langsam zurück, legte die Füße auf einen niedrigen Stuhl, den Roswitha herangeschoben, und sagte, während sie sichtlich das Ruhebehagen nach einem ziemlich langen Spaziergang genoß: | Анни еще спала. В то время как Розвита снимала с госпожи шляпку и плащ, Эффи наклонилась над колыбелью ребенка. Затем она прошла к себе в спальню, села на диван и, поставив ноги на скамеечку, которую ей заботливо пододвинула Розвита, стала приглаживать влажные волосы, видимо, наслаждаясь покоем после довольно долгой прогулки. |
| "Ich muß dich darauf aufmerksam machen, Roswitha, daß Kruse verheiratet ist." | -- Знаешь, Розвита, мне хочется напомнить тебе, что Крузе женат. |
| "Ich weiß, gnäd'ge Frau." | -- Я знаю, сударыня. |
| "Ja, was weiß man nicht alles und handelt doch, als ob man es nicht wüßte. Das kann nie was werden." | -- Мы многое знаем, но часто поступаем так, словно и не знаем. Из этого все равно ничего не получится. |
| "Es soll ja auch nichts werden, gnäd'ge Frau ... " | -- Из этого и не должно ничего получиться, сударыня. |
| "Denn wenn du denkst, sie sei krank, da machst du die Rechnung ohne den Wirt. Die Kranken leben am längsten. Und dann hat sie das schwarze Huhn. Vor dem hüte dich, das weiß alles und plaudert alles aus. Ich weiß nicht, ich habe einen Schauder davor. Und ich wette, daß das alles da oben mit dem Huhn zusammenhängt." | -- Не рассчитывай на то, что она больна и скоро умрет, это все равно, что делить шкуру неубитого медведя. Больные обычно живут гораздо дольше здоровых. И, кроме того, у нее есть черная курица. Берегись, она знает все тайны; я почему-то боюсь ее. Готова поспорить, что и привидение наверху имеет к этой курице какое-то отношение. |
| "Ach, das glaub ich nicht. Aber schrecklich ist es doch. Und Kruse, der immer gegen seine Frau ist, kann es mir nicht ausreden." | -- Вот уж в это трудно поверить, сударыня, хоть это и страшно. Даже Крузе не говорил мне об этом, а он здорово настроен против жены. |
| "Was sagte der?" | -- А что он говорит? |
| "Er sagte, es seien bloß Mäuse." | -- Говорит, это бегают мыши. |
| "Nun, Mäuse, das ist auch gerade schlimm genug. Ich kann keine Mäuse leiden. Aber ich sah ja deutlich, wie du mit dem Kruse schwatztest und vertraulich tatst, und ich glaube sogar, du wolltest ihm einen Schnurrbart anmalen. Das ist doch schon sehr viel. Und nachher sitzt du da. Du bist ja noch eine schmucke Person und hast so was. Aber sieh dich vor, soviel kann ich dir bloß sagen. Wie war es denn eigentlich das erstemal mit dir? Ist es so, daß du mir's erzählen kannst?" | -- Мыши! Тоже хорошего мало, я их терпеть не могу. Между прочим, ты больно фамильярно разговаривала с Крузе. Даже, кажется, собиралась нарисовать ему усы. Это, я нахожу, чересчур. И потом ты слишком часто бываешь у них. Ведь ты еще весьма привлекательна, в тебе что-то есть. Но берегись! Как бы не повторилась твоя старая история... Между прочим, если можешь, расскажи, как это случилось с тобой. |
| "Ach, ich kann schon. Aber schrecklich war es. Und weil es so schrecklich war, drum können gnäd'ge Frau auch ganz ruhig sein, von wegen dem Kruse. Wem es so gegangen ist wie mir, der hat genug davon und paßt auf. Mitunter träume ich noch davon, und dann bin ich den andern Tag wie zerschlagen. Solche grausame Angst ... " | -- Конечно, могу, но это было ужасно. Поэтому вы можете быть спокойны, сударыня, относительно Крузе... С кем такое случилось, тот прежде семь раз примерит... Я по горло сыта, с меня уже хватит. Иной раз мне это даже снится во сне, и тогда я целый день хожу больной и разбитой. Мне бывает так страшно! |
| Effi hatte sich aufgerichtet und stützte den Kopf auf ihren Arm. | Эффи забралась поглубже в диван, подперла щеку рукой и приготовилась слушать. |
| "Nun erzähle. Wie kann es denn gewesen sein? Es ist ja mit euch, das weiß ich noch von Hause her, immer dieselbe Geschichte ... " | -- Ну, рассказывай. Как это было? Говорят, у вас в деревне всегда одно и то же. |
| "Ja, zuerst is es wohl immer dasselbe, und ich will mir auch nicht einbilden, daß es mit mir was Besonderes war, ganz und gar nicht. Aber wie sie's mir dann auf den Kopf zusagten und ich mit einem Male sagen mußte: 'ja, es ist so', ja, das war schrecklich. Die Mutter, na, das ging noch, aber der Vater, der die Dorfschmiede hatte, der war streng und wütend, und als er's hörte, da kam er mit einer Stange auf mich los, die er eben aus dem Feuer genommen hatte, und wollte mich umbringen. | -- Я и не говорю -- у меня, дескать, было что-то особое. Вначале все шло как у.всех. Но потом, когда стало заметно, и мне сказали об этом... словно обухом по голове... Пришлось, хочешь не хочешь, признаваться. Вот тут, я вам скажу, и пошло. Мать еще туда-сюда.. Но отец -- он ведь был кузнецом, таким злым и строгим,-- как узнал, схватил из горна раскаленную железную палку и помчался за мной, хотел меня тут же на месте убить. |
| Und ich schrie laut auf und lief auf den Boden und versteckte mich, und da lag ich und zitterte und kam erst wieder nach unten, als sie mich riefen und sagten, ich solle nur kommen. Und dann hatte ich noch eine jüngere Schwester, die wies immer auf mich hin und sagte 'Pfui'. Und dann, wie das Kind kommen sollte, ging ich in eine Scheune nebenan, weil ich mir's bei uns nicht getraute. Da fanden mich fremde Leute halb tot und trugen mich ins Haus und in mein Bett. Und den dritten Tag nahmen sie mir das Kind fort, und als ich nachher fragte, wo es sei, da hieß es, es sei gut aufgehoben. Ach, gnädigste Frau, die heil'ge Mutter Gottes bewahre Sie vor solchem Elend." | Я закричала изо всех сил, понеслась на чердак, спряталась там, сидела и все время дрожала, едва дозвались потом. У меня была еще сестра помоложе, так та, как, бывало, увидит меня, обязательно сплюнет. Но вот подошло время родить. Я убежала в сарай, дома-то не решилась остаться. В сарае меня полумертвой нашли посторонние люди, отнесли домой и уложили в кровать. На третий день ребенка забрали, а когда я позже спросила, куда его дели, мне ответили: не беспокойся, мол, ему хорошо, его удачно пристроили. Ах, дорогая госпожа, сохрани вас дева Мария от такого несчастья! |
| Effi fuhr auf und sah Roswitha mit großen Augen an. Aber sie war doch mehr erschrocken als empört. | Эффи вздрогнула и с удивлением посмотрела на говорившую. Казалось, ее скорей испугали, чем возмутили эти слова. |
| "Was du nur sprichst! Ich bin ja doch eine verheiratete Frau. So was darfst du nicht sagen, das ist ungehörig, das paßt sich nicht." | -- Подумай, что ты сказала, Розвита. Я ведь замужняя женщина! Ты не должна говорить подобные вещи, это ни на что не похоже. |
| "Ach, gnädigste Frau ... " | -- Ах, сударыня... |
| "Erzähle mir lieber, was aus dir wurde. Das Kind hatten sie dir genommen. Soweit warst du ... " | -- Ну, рассказывай, что же было потом... Ребенка забрали, а дальше? |
| "Und dann, nach ein paar Tagen, da kam wer aus Erfurt, der fuhr bei dem Schulzen vor und fragte, ob da nicht eine Amme sei. Da sagte der Schulze 'ja'. Gott lohne es ihm, und der fremde Herr nahm mich gleich mit, und von da an hab ich bessere Tage gehabt; selbst bei der Registratorin war es doch immer noch zum Aushalten, und zuletzt bin ich zu Ihnen gekommen, gnädigste Frau. Und das war das Beste, das Allerbeste." | -- Потом... через несколько дней в деревню приехал какой-то господин из Эрфурта, подкатил к дому Шульца, спросил, нет ли в деревне кормилицы. Шульц указал на меня, награди его за это господь. И он недолго думая забрал меня в Эрфурт. С тех пор жизнь моя пошла веселей. Даже у регистраторши еще можно было терпеть. Ну, потом я попала, дорогая госпожа, к вам, А здесь мне живется совсем хорошо, лучше уж некуда. |
| Und als sie das sagte, trat sie an das Sofa heran und küßte Effi die Hand. | И, сказав это, Розвита бросилась к дивану и стала целовать у Эффи руку. |
| "Roswitha, du mußt mir nicht immer die Hand küssen, ich mag das nicht. Und nimm dich nur in acht mit dem Kruse. Du bist doch sonst eine so gute und verständige Person ... Mit einem Ehemann ... das tut nie gut." | -- Ты не должна целовать мне руки, я этого терпеть не могу... И все-таки будь осторожнее с Крузе. Ведь ты такая хорошая, разумная женщина. Но с женатым мужчиной... Это никогда не приводит к добру. |
| "Ach, gnäd'ge Frau, Gott und seine Heiligen führen uns wunderbar, und das Unglück, das uns trifft, das hat doch auch sein Glück. Und wen es nicht bessert, dem is nich zu helfen ... Ich kann eigentlich die Mannsleute gut leiden ..." | -- Ах, сударыня, неисповедимы пути господни. Правильно говорят, худа без добра не бывает. Вот кого и беда не исправит, тому уж ничем не помочь. По правде говоря, мужики мне по нраву... |
| "Siehst du, Roswitha, siehst du." | -- Ну, вот видишь, вот видишь, Розвита. |
| "Aber wenn es mal wieder so über mich käme, mit dem Kruse, das is ja nichts, und ich könnte nicht mehr anders, da lief ich gleich ins Wasser. Es war zu schrecklich. Alles. Und was nur aus dem armen Wurm geworden is? Ich glaube nicht, daß es noch lebt; sie haben es umkommen lassen, aber ich bin doch schuld." | -- Но... если на меня опять такое наедет, -- с Крузе это все пустяки,-- если я почувствую, что больше терпеть не могу, заранее говорю, лучше в воду, вниз головой! Уж очень все было страшно!.. И я даже не знаю, что стало с бедным маленьким клопиком. Вряд ли он жив. Они его наверняка погубили. А чья вина? Конечно моя! |
| Und sie warf sich vor Annies Wiege nieder und wiegte das Kind hin und her und sang in einem fort ihr "Buhküken von Halberstadt". | И в каком-то необъяснимом порыве она бросилась к Аннхен, стала качать ее колыбель, напевая свою любимую песню "Цыплята из Гальберштадта". |
| "Laß", sagte Effi. "Singe nicht mehr; ich habe Kopfweh. Aber bringe mir die Zeitungen. Oder hat Gieshübler vielleicht die Journale geschickt?" | -- Не надо, не пой, у меня болит голова. Поди принеси мне газеты. Может, Гизгюблер прислал и журналы? |
| "Das hat er. Und die Modezeitung lag obenauf. Da haben wir drin geblättert, ich und Johanna, eh sie rüber ging. Johanna ärgert sich immer, daß sie so was nicht haben kann. Soll ich die Modezeitung bringen?" | -- Да, да, наверху еще лежали "Женские моды". Мы с Иоганной уже посмотрели. Ох, ее зло разбирает, что у нее нет таких вещей. Значит, принести вам журнал мод? |
| "Ja, die bringe und bring auch die Lampe." | -- Да, и лампу, пожалуйста! |
| Roswitha ging, und Effi, als sie allein war, sagte: | Розвита ушла, а Эффи, оставшись одна, подумала вслух: |
| "Womit man sich nicht alles hilft? Eine hübsche Dame mit einem Muff und eine mit einem Halbschleier; Modepuppen. Aber es ist das Beste, mich auf andre Gedanken zu bringen." | -- Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало... Вот хорошенькая женщина с муфтой, и вот эта ничего, с вуалеткой. А вообще, какие-то модные куклы! И все-таки это лучшее средство отвлечься от тягостных мыслей. |
| Im Laufe des andern Vormittags kam ein Telegramm von Innstetten, worin er mitteilte, daß er erst mit dem zweiten Zug kommen, also nicht vor Abend in Kessin eintreffen werde. | На другое утро от Инштеттена пришла телеграмма. Он сообщал, что приедет не с первым, а со вторым поездом, к вечеру. |
| Der Tag verging in ewiger Unruhe; glücklicherweise kam Gieshübler im Laufe des Nachmittags und half über eine Stunde weg. Endlich um sieben Uhr fuhr der Wagen vor, Effi trat hinaus, und man begrüßte sich. Innstetten war in einer ihm sonst fremden Erregung, und so kam es, daß er die Verlegenheit nicht sah, die sich in Effis Herzlichkeit mischte. Drinnen im Flur brannten die Lampen und Lichter, und das Teezeug, das Friedrich schon auf einen der zwischen den Schränken stehenden Tische gestellt hatte, reflektierte den Lichterglanz. | День прошел в непрерывной тревоге. К счастью, после обеда явился Гизгюблер и помог скоротать время. Наконец, около семи, послышался стук экипажа; Эффи вышла на улицу встретить супруга. Инштеттен находился в необыкновенном для него возбуждении, поэтому он не заметил в ласковом тоне Эффи налета смущения. В передней горели все лампы и свечи, и чайный сервиз, поставленный Фридрихом на один из столиков между шкафами, отражал это обилие света. |
| "Das sieht ja ganz so aus wie damals, als wir hier ankamen. Weißt du noch, Effi?" | -- Все как в первый день нашего приезда сюда. Помнишь, Эффи? |
| Sie nickte. | Эффи кивнула. |
| "Nur der Haifisch mit seinem Fichtenzweig verhält sich heute ruhiger, und auch Rollo spielt den Zurückhaltenden und legt mir nicht mehr die Pfoten auf die Schulter. Was ist das mit dir, Rollo?" | -- Только акула с веткой сосны ведет себя чуточку тише, да Ролло изображает сегодня степенного пса, не кладет мне больше лапы на плечи. Ну, что с тобой, Ролло? |
| Rollo strich an seinem Herrn vorbei und wedelte. | Ролло, вильнув хвостом, прошел мимо хозяина в угол. |
| "Der ist nicht recht zufrieden, entweder mit mir nicht oder mit andern. Nun, ich will annehmen, mit mir. Jedenfalls laß uns eintreten." | -- Он будто чем недоволен,-- сказал Инштеттен. -- Не знаю, мною или кем еще. Пусть будет, мною. Ну, пойдем же в комнаты, Эффи! |
| Und er trat in sein Zimmer und bat Effi, während er sich aufs Sofa niederließ, neben ihm Platz zu nehmen. | И он прошел в кабинет, попросив Эффи сесть рядом с ним на диван. |
| "Es war so hübsch in Berlin, über Erwarten; aber in all meiner Freude habe ich mich immer zurückgesehnt. Und wie gut du aussiehst! Ein bißchen blaß und ein bißchen verändert, aber es kleidet dich." | -- В Берлине, сверх всякого ожидания, все шло превосходно. Но к моей радости постоянно примешивалась тоска по тебе. А ты чудесно выглядишь, Эффи! Немного бледна, чуть-чуть изменилась, но это тебе очень идет! |
| Effi wurde rot. | Эффи покраснела. |
| "Und nun wirst du auch noch rot. Aber es ist, wie ich dir sage. Du hattest so was von einem verwöhnten Kind, mit einemmal siehst du aus wie eine Frau." | -- Ты еще и краснеешь. Но это же правда! Раньше ты была похожа на избалованного ребенка, а теперь кажешься настоящей женщиной. |
| "Das hör ich gern, Geert, aber ich glaube, du sagst es nur so." | -- Это приятно мне, Геерт, но, может, это комплимент? |
| "Nein, nein, du kannst es dir gutschreiben, wenn es etwas Gutes ist ... " | -- Нет, не комплимент, это правда. |
| "Ich dächte doch." | -- А я уж было подумала... |
| "Und nun rate, von wem ich dir Grüße bringe." | -- А ну угадай, кто посылает тебе привет? |
| "Das ist nicht schwer, Geert. Außerdem, wir Frauen, zu denen ich mich, seitdem du wieder da bist, ja rechnen darf (und sie reichte ihm die Hand und lachte), wir Frauen, wir raten leicht. Wir sind nicht so schwerfällig wie ihr." | -- О, это не трудно. Мы, женщины, к которым я теперь могу себя причислить (и, рассмеявшись, она протянула ему руку), мы, женщины, наделены способностью быстро угадывать. Мы не такие тяжелодумы, как вы. |
| "Nun, von wem?" | -- Ну, так кто же? |
| "Nun, natürlich von Vetter Briest. Er ist ja der einzige, den ich in Berlin kenne, die Tanten abgerechnet, die du nicht aufgesucht haben wirst und die viel zu neidisch sind, um mich grüßen zu lassen. Hast du nicht auch gefunden, alle alten Tanten sind neidisch?" | -- Ну, конечно, кузен Брист. Это ведь единственный человек, которого я знаю в Берлине, не считая тетушек, которых ты, конечно, и не подумал навестить и которые слишком завистливы, чтобы посылать мне приветы. Ты не находишь., что старые тетушки часто бывают завистливы? |
| "Ja, Effi, das ist wahr. Und daß du das sagst, das ist ganz meine alte Effi wieder. Denn du mußt wissen, die alte Effi, die noch aussah wie ein Kind, nun, die war auch nach meinem Geschmack. Gradeso wie die jetzige gnäd'ge Frau." | -- Да, это правда. Вот теперь ты снова прежняя Эффи. Должен признаться, что прежняя, похожая на ребенка Эффи тоже была в моем вкусе. Точно так же, как эта милая женщина. |
| "Meinst du? Und wenn du dich zwischen beiden entscheiden solltest ... " | -- Интересно, как бы ты поступил, если бы тебе предложили выбрать только одну? |
| "Das ist eine Doktorfrage, darauf lasse ich mich nicht ein. Aber da bringt Friedrich den Tee. Wie hat's mich nach dieser Stunde verlangt! Und hab es auch ausgesprochen, sogar zu deinem Vetter Briest, als wir bei Dressel saßen und in Champagner dein Wohl tranken ... Die Ohren müssen dir geklungen haben ... Und weißt du, was dein Vetter dabei sagte?" | -- На такой философский вопрос я даже затрудняюсь ответить. Вот кстати Фридрих несет нам чай. Боже, я снова с тобой! Как я мечтал об этой минуте! Я даже признался в этом твоему кузену, когда мы сидели у Дрес-селя и пили за твое здоровье шампанское... Тебе тогда не икалось?.. Хочешь знать, что мне ответил твой милый кузен? |
| "Gewiß was Albernes. Darin ist er groß." | -- Очевидно, сказал какую-нибудь глупость. Он это умеет. |
| "Das ist der schwärzeste Undank, den ich all mein Lebtag erlebt habe. 'Lassen wir Effi leben', sagte er, 'meine schöne Cousine ... Wissen Sie, Innstetten, daß ich Sie am liebsten fordern und totschießen möchte? Denn Effi ist ein Engel, und Sie haben mich um diesen Engel gebracht.' Und dabei sah er so ernst und wehmütig aus, daß man's beinah hätte glauben können." | -- Эффи, это самая черная неблагодарность, какую мне когда-либо приходилось слышать. Он сказал: "Выпьем за мою красавицу кузину... Знайте, Инштеттен, больше всего на свете я хотел бы вызвать вас на дуэль и убить наповал! Потому что Эффи ангел, а вы похитили у меня этого ангела". При этом он был такой серьезный и грустный, что я чуть было не поверил ему. |
| "Oh, diese Stimmung kenne ich an ihm. Bei der wievielten wart ihr?" | -- О, таким я его тоже видала. Сколько рюмок вы к этому времени выпили? |
| "Ich hab es nicht mehr gegenwärtig, und vielleicht hätte ich es auch damals nicht mehr sagen können. Aber das glaub ich, daß es ihm ganz ernst war. Und vielleicht wäre es auch das Richtige gewesen. Glaubst du nicht, daß du mit ihm hättest leben können?" | -- Теперь трудно сказать, я не считал. Но я уверен, что говорил он совершенно серьезно. Я даже подумал: а может, и в самом деле так было бы лучше. Скажи мне, Эффи,'ты бы могла быть с ним? |
| "Leben können. Das ist wenig, Geert. Aber beinah möcht ich sagen, ich hätte auch nicht einmal mit ihm leben können." | -- Быть с ним? Это так мало, Геерт! Я хочу сказать, что даже этого я не могла бы сделать. |
| "Warum nicht? Er ist wirklich ein liebenswürdiger und netter Mensch und auch ganz gescheit." | -- Почему же?.. Он приятный молодой человек и к тому же разумный! |
| "Ja, das ist er ... " | -- Да, это верно... |
| "Aber ... " | -- Так что же? |
| "Aber er ist dalbrig. Und das ist keine Eigenschaft, die wir Frauen lieben, auch nicht einmal dann, wenn wir noch halbe Kinder sind, wohin du mich immer gerechnet hast und vielleicht, trotz meiner Fortschritte, auch jetzt noch rechnest. Das Dalbrige, das ist nicht unsre Sache. Männer müssen Männer sein." | -- Он, видишь ли, пустозвон! А мы, женщины, этого не переносим даже тогда, когда нас считают детьми, к которым ты, несмотря на все мои успехи, все еще причисляешь меня. Мужчина-пустозвон, -- нет, увольте, пожалуйста, такие нам не по вкусу. Мужчины должны быть мужчинами. |
| "Gut, daß du das sagst. Alle Teufel, da muß man sich ja zusammennehmen. Und ich kann von Glück sagen, daß ich von so was, das wie Zusammennehmen aussieht oder wenigstens ein Zusammennehmen in Zukunft fordert, so gut wie direkt herkomme ... Sag, wie denkst du dir ein Ministerium?" | -- Хорошо, что ты это сказала. Черт возьми, нужно будет подтянуться. К счастью, тут за мной ни теперь, ни в будущем дело не станет. А теперь скажи, как ты себе представляешь какое-нибудь министерство? |
| "Ein Ministerium? Nun, das kann zweierlei sein. Es können Menschen sein, kluge, vornehme Herren, die den Staat regieren, und es kann auch bloß ein Haus sein, ein Palazzo, ein Palazzo Strozzi oder Pitti oder, wenn die nicht passen, irgendein andrer. Du siehst, ich habe meine italienische Reise nicht umsonst gemacht." | -- Министерство? Оно, по-моему, имеет два значения. Во-первых, это могут быть люди умные, знатные, управляющие государством, и, во-вторых, это слово может означать попросту дом, дворец, скажем, палаццо Строцци или Питти, или еще что-нибудь в этом роде. Видишь, я не зря путешествовала по Италии. |
| "Und könntest du dich entschließen, in solchem Palazzo zu wohnen? Ich meine in solchem Ministerium?" | -- А ты могла бы жить в таком палаццо? Я имею в виду министерство. |
| "Um Gottes willen, Geert, sie haben dich doch nicht zum Minister gemacht? Gieshübler sagte so was. Und der Fürst kann alles. Gott, der hat es am Ende durchgesetzt, und ich bin erst achtzehn." | -- Боже, неужели ты уже назначен министром? Помнится, Гизгюблер упоминал и такой вариант. Говорят, что князь может все. Неужели это правда, а мне всего только восемнадцать лет? |
| Innstetten lachte. | Инштеттен рассмеялся. |
| "Nein, Effi, nicht Minister, so weit sind wir noch nicht. Aber vielleicht kommen noch allerhand Gaben in mir heraus, und dann ist es nicht unmöglich." | -- Нет, не министром, так далеко дело еще не зашло. Но, кто знает, возможно, впоследствии у меня обнаружатся и таланты министра. |
| "Also jetzt noch nicht, noch nicht Minister?" | -- А сейчас? Сейчас ты еще не министр? |
| "Nein. Und wir werden, die Wahrheit zu sagen, auch nicht einmal in einem Ministerium wohnen, aber ich werde täglich ins Ministerium gehen, wie ich jetzt in unser Landratsamt gehe, und werde dem Minister Vortrag halten und mit ihm reisen, wenn er die Provinzialbehörden inspiziert. Und du wirst eine Ministerialrätin sein und in Berlin leben, und in einem halben Jahre wirst du kaum noch wissen, daß du hier in Kessin gewesen bist und nichts gehabt hast als Gieshübler und die Dünen und die Plantage." | -- Нет, не министр. И уж если говорить правду, жить мы будем тоже не в министерстве. Но каждое утро я буду отправляться туда, как сейчас отправляюсь в контору, с докладом к министру или, чтобы сопровождать его во время ревизии местных властей. Ты же будешь госпожой министерской советницей, переедешь в Берлин и через полгода забудешь, что когда-то жила в старом Кессине, где у тебя был только ' Гизгюблер да дюны с питомником. |
| Effi sagte kein Wort, und nur ihre Augen wurden immer größer; um ihre Mundwinkel war ein nervöses Zucken, und ihr ganzer zarter Körper zitterte. Mit einem Male aber glitt sie von ihrem Sitz vor Innstetten nieder, umklammerte seine Knie und sagte in einem Ton, wie wenn sie betete: | Эффи не проронила больше ни слова, только глаза ее как-то расширились, углы нежного ротика нервно и трепетно дрогнули, а хрупкую фигурку охватила сильная дрожь. Вдруг она соскользнула с дивана, опустилась перед Инштеттеном на колени и, обняв его ноги, сказала так горячо, как читают молитву: |
| "Gott sei Dank!" | -- Благодарю тебя, Господи! |
| Innstetten verfärbte sich. Was war das? Etwas, was seit Wochen flüchtig, aber doch immer sich erneuernd über ihn kam, war wieder da und sprach so deutlich aus seinem Auge, daß Effi davor erschrak. Sie hatte sich durch ein schönes Gefühl, das nicht viel was andres als ein Bekenntnis ihrer Schuld war, hinreißen lassen und dabei mehr gesagt, als sie sagen durfte. Sie mußte das wieder ausgleichen, mußte was finden, irgendeinen Ausweg, es koste, was es wolle. | Инштеттен побледнел. Боже, что это значит? И то неуловимое чувство, которое не покидало его в течение последних недель, снова охватило его и так ясно отразилось в глазах, что Эффи испугалась. Поддавшись благородному порыву, который, в сущности, был признаньем вины, она открыла больше, чем следовало. Теперь нужно было сгладить этот порыв, нужно было во что бы то ни стало найти своему поведению убедительное объяснение. |
| "Steh auf, Effi. Was hast du?" | -- Эффи, встань. Скажи, что с тобой? |
| Effi erhob sich rasch. Aber sie nahm ihren Platz auf dem Sofa nicht wieder ein, sondern schob einen Stuhl mit hoher Lehne heran, augenscheinlich weil sie nicht Kraft genug fühlte, sich ohne Stütze zu halten. | Эффи быстро поднялась. Она уже не села к нему на диван. Она пододвинула к. себе стул с высокой спинкой, очевидно, потому, что у нее не было больше сил стоять без опоры. |
| "Was hast du?" wiederholte Innstetten. "Ich dachte, du hättest hier glückliche Tage verlebt. Und nun rufst du 'Gott sei Dank', als ob dir hier alles nur ein Schrecknis gewesen wäre. War ich dir ein Schrecknis? Oder war es was andres? Sprich?" | -- Что с тобой? Что ты хотела этим сказать? -- снова повторил Инштеттен. -- Я думал, ты прожила здесь счастливые дни. Но слова "благодарю тебя, Господи" ты произнесла так, словно все здесь пугало тебя. Скажи мне, кого ты боишься: меня,, или тебя пугает еще кто-нибудь? Ну, говори же скорей! |
| "Daß du noch fragen kannst, Geert", sagte sie, während sie mit einer äußersten Anstrengung das Zittern ihrer Stimme zu bezwingen suchte. "Glückliche Tage! Ja, gewiß, glückliche Tage, aber doch auch andre. Nie bin ich die Angst hier ganz losgeworden, nie. Noch keine vierzehn Tage, daß es mir wieder über die Schulter sah, dasselbe Gesicht, derselbe fahle Teint. Und diese letzten Nächte, wo du fort warst, war es auch wieder da, nicht das Gesicht, aber es schlurrte wieder, und Rollo schlug wieder an, und Roswitha, die's auch gehört, kam an mein Bett und setzte sich zu mir, und erst, als es schon dämmerte, schliefen wir wieder ein. Es ist ein Spukhaus, und ich hab es auch glauben sollen, das mit dem Spuk -denn du bist ein Erzieher. Ja, Geert, das bist du. Aber laß es sein, wie's will, soviel weiß ich, ich habe mich ein ganzes Jahr lang und länger in diesem Hause gefürchtet, und wenn ich von hier fortkomme, so wird es, denke ich, von mir abfallen, und ich werde wieder frei sein." | -- И ты.еще можешь спрашивать? -- сказала она, изо всех сил стараясь не показать, что ее голос дрожит. -- Счастливые дни! Да, да, конечно, были и счастливые дни, а сколько других! Здесь я.никогда не могла избавиться от безумного страха, никогда не могла. Недели две тому назад он снова взглянул на меня, я сразу узнала его, узнала по бледному цвету лица. И в последние ночи, когда тебя не было, он снова был здесь, -- я его, правда, не видела, но слышала шарканье туфель. И Рол-ло снова залаял, и Розвита, услышав все это, пришла ко мне в спальню и села на кровать. Мы обе заснули лишь на рассвете. В этом доме в самом деле есть привидение, а я уже было поверила, что никакого привидения нет. Да, да, Геерт, это правда -- ты любишь воспитывать! Но лучше не надо, пусть все идет само по себе. Я ведь целый год, даже больше, провела в этом доме в страхе и трепете. Я уверена: как только мы уедем отсюда, страх пропадет и я снова начну свободно дышать. |
| Innstetten hatte kein Auge von ihr gelassen und war jedem Worte gefolgt. Was sollte das heißen: "du bist ein Erzieher"? Und dann das andere, was vorausging: "und ich hab es auch glauben sollen, das mit dem Spuk". Was war das alles? Wo kam das her? Und er fühlte seinen leisen Argwohn sich wieder regen und fester einnisten. | Инштеттен не спускал с Эффи глаз и внимательно следил за ее объяснением. Что означают ее слова: "ты любишь воспитывать" и те, что она сказала несколько раньше: "я уже было поверила, что никакого привидения нет". Что это значит? Откуда это? И он снова почувствовал, как в сердце шевельнулось мучительное подозрение. |
| Aber er hatte lange genug gelebt, um zu wissen, daß alle Zeichen trügen und daß wir in unsrer Eifersucht, trotz ihrer hundert Augen, oft noch mehr in die Irre gehen als in der Blindheit unseres Vertrauens. Es konnte ja so sein, wie sie sagte. | Но Инштеттен прожил на свете достаточно долго, чтобы знать, что все признаки обманчивы, какими бы убедительными они ни казались. Ревнуя (а у ревности, как известно, глаза велики), мы заблуждаемся чаще, чем доверяя кому-либо слепо. Ведь все могло быть и так, как она говорит. |
| Und wenn es so war, warum sollte sie nicht ausrufen: "Gott sei Dank!" | А если так, почему бы ей не воскликнуть: "Благодарю тебя, Господи!" |
| Und so, rasch alle Möglichkeiten ins Auge fassend, wurde er seines Argwohns wieder Herr und reichte ihr die Hand über en Tisch hin: | И, быстро взвесив все это, он снова обрел равновесие и в знак примирения протянул ей руку. |
| "Verzeih mir, Effi, aber ich war so sehr überrascht von dem allen. Freilich wohl meine Schuld. Ich bin immer zu sehr mit mir beschäftigt gewesen. Wir Männer sind alle Egoisten. Aber das soll nun anders werden. Ein Gutes hat Berlin gewiß: Spukhäuser gibt es da nicht. Wo sollen die auch herkommen? Und nun laß uns hinübergehen, daß ich Annie sehe; Roswitha verklagt mich sonst als einen unzärtlichen Vater." | -- Прости меня, Эффи, но я был так поражен и взволнован. Конечно, я сам виноват. Я всегда был слишком занят собой. Мы, мужчины, действительно эгоисты. Но теперь я постараюсь исправиться. В Берлине, во всяком случае, одно хорошо: там нет домов с привидениями. Там им неоткуда взяться. Ну, а теперь пойдем к нашей Анни, я хочу на нее посмотреть. А то Розвита опять назовет меня суровым отцом. |
| Effi war unter diesen Worten allmählich ruhiger geworden, und das Gefühl, aus einer selbstgeschaffenen Gefahr sich glücklich befreit zu haben, gab ihr die Spannkraft und gute Haltung wieder zurück. | Пока он так говорил, Эффи немного успокоилась, а сознание, что она избегла опасности, которой сама подвергла себя, вернуло ей силы и уверенность. |
Zweiundzwanzigstes Kapitel/Глава двадцать вторая
| English | Русский |
| Am andern Morgen nahmen beide gemeinschaftlich ihr etwas verspätetes Frühstück. Innstetten hatte seine Mißstimmung und Schlimmeres überwunden, und Effi lebte so ganz dem Gefühl ihrer Befreiung, daß sie nicht bloß die Fähigkeit einer gewissen erkünstelten Laune, sondern fast auch ihre frühere Unbefangenheit wiedergewonnen hatte. Sie war noch in Kessin, und doch war ihr schon zumute, als läge es weit hinter ihr. | На другое утро они сели за завтрак хотя и позже, но вместе. Инштеттену удалось справиться с демоном сомнения, а Эффи настолько окрыляло чувство избавления от опасности, что ей не надо было разыгрывать хорошего настроения: оно у нее было и так. Она жила еще в Кессине, но ей казалось, что кессинская жизнь уже далеко-далеко позади, |
| "Ich habe mir's überlegt, Effi", sagte Innstetten, "du hast nicht so ganz unrecht mit allem, was du gegen unser Haus hier gesagt hast. Für Kapitän Thomsen war es gerade gut genug, aber nicht für eine junge verwöhnte Frau; alles altmodisch, kein Platz. Da sollst du's in Berlin besser haben, auch einen Saal, aber einen andern als hier, und auf Flur und Treppe hohe bunte Glasfenster, Kaiser Wilhelm mit Zepter und Krone oder auch was Kirchliches, heilige Elisabeth oder Jungfrau Maria. Sagen wir Jungfrau Maria, das sind wir Roswitha schuldig." | -- Знаешь, Эффи, я поразмыслил немного и нахожу, что ты не совсем неправа в отношении этого дома. Действительно, для капитана Томсена это, может быть, и подходящее место, но для молоденькой, избалованной женщины нужно что-то другое. Здесь все старомодно и тесно. В Берлине мы подыщем квартиру получше, нам, например, нужен зал конечно не такой, как здесь, в этом доме. В подъезде будут высокие мозаичные стекла, например, кайзер Вильгельм со скипетром и короной, а может быть, церковный мотив -- святая Елизавета или дева Мария. Скажем, дева Мария, специально для нашей Розвиты. |
| Effi lachte. | Эффи засмеялась. |
| "So soll es sein. Aber wer sucht uns eine Wohnung? Ich kann doch nicht Vetter Briest auf die Suche schicken. Oder gar die Tanten! Die finden alles gut genug." | -- Пусть будет так. Но кто нам подыщет в Берлине квартиру? Не могу же я отправить на поиски кузена Бриста. Или тетушек. О, для них будет хороша любая квартира. |
| "Ja, das Wohnungssuchen. Das macht einem keiner zu Dank. Ich denke, da mußt du selber hin." | -- Да, это проблема. Этого, конечно, за нас не может сделать никто. Думаю, ты займешься этим сама. |
| "Und wann meinst du?" | -- А когда мне лучше поехать? |
| "Mitte März." | -- Что-нибудь в середине марта. |
| "Oh, das ist viel zu spät, Geert, dann ist ja alles fort. Die guten Wohnungen werden schwerlich auf uns warten!" | -- Что ты! Это слишком поздно. К этому времени все разъезжаются. А хорошие квартиры никогда не пустуют. |
| "Ist schon recht. Aber ich bin erst seit gestern wieder hier und kann doch nicht sagen 'reise morgen'. Das würde mich schlecht kleiden und paßt mir auch wenig; ich bin froh, daß ich dich wiederhabe." | -- Ты, пожалуй, права. Но я ведь только вчера вернулся домой, не могу же я сказать: "Отправляйся завтра". Это выглядело бы не очень красиво, да и меня не устраивает. Ведь я так рад, что снова вижу тебя. |
| "Nein", sagte sie, während sie das Kaffeegeschirr, um eine aufsteigende Verlegenheit zu verbergen, ziemlich geräuschvoll zusammenrückte, "nein, so soll's auch nicht sein, nicht heut und nicht morgen, aber doch in den nächsten Tagen. Und wenn ich etwas finde, so bin ich rasch wieder zurück. Aber noch eins, Roswitha und Annie müssen mit. Am schönsten wär es, du auch. Aber ich sehe ein, das geht nicht. Und ich denke, die Trennung soll nicht lange dauern. Ich weiß auch schon, wo ich miete ... " | -- Ну, конечно,-- сказала она, с шумом ставя на поднос кофейный сервиз, чтобы скрыть возрастающее смущение,-- не сегодня и не завтра, но во всяком случае в ближайшие дни. Как только я найду что-нибудь подходящее, я сейчас же вернусь домой. И еще одно -- Розви-та и Анни поедут со мной. А лучше всего, если бы с нами поехал и ты. Но я понимаю, это невозможная вещь. Однако наша разлука будет недолгой. Я примерно представляю, где можно найти подходящую квартиру... |
| "Nun?" | -- Где же? |
| "Das bleibt mein Geheimnis. Ich will auch ein Geheimnis haben. Damit will ich dich dann überraschen." | -- Пусть это будет моей тайной. Я тоже хочу иметь свою тайну. Мне хочется сделать тебе приятный сюрприз. |
| In diesem Augenblick trat Friedrich ein, um die Postsachen abzugeben. Das meiste war Dienstliches und Zeitungen. | В этот момент Фридрих принес почту. В основном это были дела по службе и газеты. |
| "Ah, da ist auch ein Brief für dich", sagte Innstetten. "Und wenn ich nicht irre, die Handschrift der Mama." | -- Тут, между прочим, письмо и для тебя, -- сказал Инштеттен. -- Если не ошибаюсь, почерк мамы. |
| Effi nahm den Brief. | Эффи взяла письмо. |
| "Ja, von der Mama. Aber das ist ja nicht der Friesacker Poststempel; sieh nur, das heißt ja deutlich Berlin." | -- Да, от мамы. Но штемпель не Фризакский. Взгляни, здесь ясно написано: "Берлин". |
| "Freilich", lachte Innstetten. "Du tust, als ob es ein Wunder wäre. Die Mama wird in Berlin sein und hat ihrem Liebling von ihrem Hotel aus einen Brief geschrieben." | -- Правильно. Почему это так удивляет тебя? Очевидно, мама в Берлине и пишет своей любимице из какого-нибудь отеля. |
| "Ja", sagte Effi, "so wird es sein. Aber ich ängstige mich doch beinah und kann keinen rechten Trost darin finden, daß Hulda Niemeyer immer sagte: Wenn man sich ängstigt, ist es besser, als wenn man hofft. Was meinst du dazu?" | -- Ты, наверное, прав, но я почему-то боюсь. Мне даже не помогает любимое изречение Гульды Нимейер: "Лучше чего-то бояться, чем напрасно надеяться". Как ты находишь его? |
| "Für eine Pastorstochter nicht ganz auf der Höhe. Aber nun lies den Brief. Hier ist ein Papiermesser." | -- Странное изречение для пасторской дочки. Ну, читай же письмо. Вот тебе нож для бумаги. |
| Effi schnitt das Kuvert auf und las: | Эффи вскрыла конверт и стала читать: |
| "Meine liebe Effi. Seit 24 Stunden bin ich hier in Berlin; Konsultationen bei Schweigger. Als er mich sieht, beglückwünscht er mich, und als ich erstaunt ihn frage, wozu, erfahre ich, daß Ministerialdirektor Wüllersdorf bei ihm gewesen und ihm erzählt habe: Innstetten sei ins Ministerium berufen. Ich bin ein wenig ärgerlich, daß man dergleichen von einem Dritten erfahren muß. Aber in meinem Stolz und meiner Freude sei Euch verziehen. Ich habe es übrigens immer gewußt (schon als 1. noch bei den Rathenowern war), daß etwas aus ihm werden würde. Nun kommt es Dir zugute. Natürlich müßt Ihr eine Wohnung haben und eine andere Einrichtung. Wenn Du, meine liebe Effi, glaubst, meines Rates dabei bedürfen zu können, so komme, so rasch es Dir Deine Zeit erlaubt. | "Милая Эффи. Пишу из Берлина, где я нахожусь со вчерашнего дня. Приехала на консультацию к Швейггеру*. Когда я пришла на прием, он вдруг принялся меня поздравлять. С чем? Я даже не могла догадаться. Оказывается, директор департамента Вюллерсдорф рассказал ему, что Инштеттена переводят в Берлин, в министерство. Конечно, мне было немного досадно, что такие вещи узнаешь от третьих лиц. Но я так рада за вас, так преисполнена гордости, что, кажется, собираюсь простить. Впрочем, я всегда понимала (даже еще тогда, когда Инштеттен служил в Ратеноверском полку), что он далеко пойдет. Для тебя это тоже неплохо. Теперь вам придется подыскивать в Берлине квартиру, обстановку тоже надо бы сменить. Если тебе будет нужна моя помощь, приезжай поскорей. |
| Ich bleibe acht Tage hier in Kur, und wenn es nicht anschlägt, vielleicht noch etwas länger; Schweigger drückt sich unbestimmt darüber aus. Ich habe eine Privatwohnung in der Schadowstraße genommen; neben dem meinigen sind noch Zimmer frei. Was es mit meinem Auge ist, darüber mündlich; vorläufig beschäftigt mich nur Eure Zukunft. Briest wird unendlich glücklich sein, er tut immer so gleichgültig gegen dergleichen, eigentlich hängt er aber mehr daran als ich. Grüße Innstetten, küsse Annie, die Du vielleicht mitbringst. Wie immer Deine Dich zärtlich liebende Mutter | Здесь я, наверное, пробуду дней восемь, я прохожу курс лечения. Может быть, придется задержаться подольше, Швейггер высказывается на этот счет как-то туманно. Я сняла квартиру в пансионе на Шадовштрассе, и рядом со мной есть свободные комнаты. О том, что у меня с глазами, расскажу тебе при встрече. Сейчас меня занимает исключительно ваше будущее. Брист будет тоже бесконечно доволен. Обычно он делает вид, что это его не касается, а на самом деле интересуется этим гораздо больше, чем я. Передай привет Инштеттену. Целую Аннхен, ее ты, наверное, возьмешь с собой... Как всегда, нежно любящая тебя мама |
| Luise von B." | Луиза фон Б." |
| Effi legte den Brief aus der Hand und sagte nichts. Was sie zu tun habe, das stand bei ihr fest; aber sie wollte es nicht selber aussprechen. | Эффи положила письмо, ничего не сказав. Ей было ясно, что теперь делать, но заговорить об этом первой она не хотела. Пусть начнет Инштеттен, а она как бы нехотя согласится. |
| Innstetten sollte damit kommen, und dann wollte sie zögernd ja sagen. Innstetten ging auch wirklich in die Falle. | Инштеттен и в самом деле пришел ей на помощь. |
| "Nun, Effi, du bleibst so ruhig." | -- Как, и это тебя ничуть не волнует? |
| "Ach, Geert, es hat alles so seine zwei Seiten. Auf der einen Seite beglückt es mich, die Mama wiederzusehen, und vielleicht sogar schon in wenigen Tagen. Aber es spricht auch so vieles dagegen." | -- Как тебе сказать, в каждом деле есть своя обратная сторона. Меня, конечно, радует, что я увижу маму и притом всего через несколько дней. Но тут есть несколько "но". |
| "Was?" | -- А именно? |
| "Die Mama, wie du weißt, ist sehr bestimmt und kennt nur ihren eignen Willen. Dem Papa gegenüber hat sie alles durchsetzen können. Aber ich möchte gern eine Wohnung haben, die nach meinem Geschmack ist, und eine neue Einrichtung, die mir gefällt." | -- Мама, как ты знаешь, весьма решительная женщина и приучила нас считаться только с ее собственной волей. Папа ей во всем уступает. А мне хочется иметь квартиру по своему собственному вкусу и такую мебель, какая нравится мне. |
| Innstetten lachte. | Инштеттен засмеялся. |
| "Und das ist alles?" | -- И это все? |
| "Nun, es wäre grade genug. Aber es ist nicht alles." Und nun nahm sie sich zusammen und sah ihn an und sagte: "Und dann, Geert, ich möchte nicht gleich wieder von dir fort." | -- По-моему, этого вполне достаточно. Однако это не все. -- И тут, собрав все свои силы, она посмотрела ему прямо в глаза и сказала: -- И еще -- мне не хочется сейчас расставаться с тобой. |
| "Schelm, das sagst du so, weil du meine Schwäche kennst. Aber wir sind alle so eitel, und ich will es glauben. Ich will es glauben und doch zugleich auch den Heroischen spielen, den Entsagenden. Reise, sobald du's für nötig hältst und vor deinem Herzen verantworten kannst." | -- Плутовка! Ты так говоришь, потому что знаешь мое слабое место. Но все мы тщеславны, и мне приятно этому верить. А раз приятно верить, надо показать себя героем, способным на акт самоотречения. Ну что ж, поезжай, когда сочтешь это нужным и когда тебе подскажет сердце. |
| "So darfst du nicht sprechen, Geert. Was heißt das 'vor meinem Herzen verantworten'. Damit schiebst du mir, halb gewaltsam, eine Zärtlichkeitsrolle zu, und ich muß dir dann aus reiner Kokettene sagen: 'Ach, Geert, dann reise ich nie.' Oder doch so etwas Ähnliches." | -- Не говори так, Геерт. А что значит: "Когда тебе подскажет сердце"? Этим ты как бы насильно заставляешь меня быть нежной с тобой, и мне, очевидно, нужно кокетливо ответить: "Ах, Геерт, в таком случае я никогда не уеду", -- или что-нибудь в этом роде. |
| Innstetten drohte ihr mit dem Finger. | Инштеттен погрозил ей пальцем. |
| "Effi, du bist mir zu fein. Ich dachte immer, du wärst ein Kind, und ich sehe nun, daß du das Maß hast wie alle andern. Aber lassen wir das, oder wie dein Papa immer sagte: 'Das ist ein zu weites Feld.' Sage lieber, wann willst du fort?" | -- Ну и тонкая ты женщина, Эффи. А я-то думал, ты еще ребенок, но теперь вижу, ты не отстаешь от других. Ну, хорошо, оставим это. Как говорит твой папа, "это темный лес". Скажи лучше, когда ты поедешь? |
| "Heute haben wir Dienstag. Sagen wir also Freitag mittag mit dem Schiff. Dann bin ich am Abend in Berlin." | -- Сегодня у нас вторник. Ну что ж, скажем, в пятницу днем, на пароходе. Тогда вечером я уже буду в Берлине. |
| "Abgemacht. Und wann zurück?" | -- Решено. А когда ты вернешься? |
| "Nun, sagen wir Montag abend. Das sind dann drei Tage." | -- Скажем, вечером в понедельник. Следовательно, через три дня. |
| "Geht nicht. Das ist zu früh. In drei Tagen kannst du's nicht zwingen. Und so rasch läßt dich die Mama auch nicht fort." | -- Так быстро? В три дня трудно со всем управиться. Да и мама тебя не отпустит так скоро! |
| "Also auf Diskretion." | -- Тогда -- на мое усмотрение! |
| "Gut." | -- Отлично. |
| Und damit erhob sich Innstetten, um nach dem Landratsamte hinüberzugehen. | И Инштеттен поднялся: ему было уже пора отправляться на службу. |
| Die Tage bis zur Abreise vergingen wie im Fluge. Roswitha war sehr glücklich. | Дни, оставшиеся до отъезда, летели как птицы. Роз-вита была очень довольна, что они переезжают в Берлин. |
| "Ach, gnädigste Frau, Kessin, nun ja ... aber Berlin ist es nicht. Und die Pferdebahn. Und wenn es dann so klingelt und man nicht weiß, ob man links oder rechts soll, und mitunter ist mir schon gewesen, als ginge alles grad über mich weg. Nein, so was ist hier nicht. Ich glaube, manchen Tag sehen wir keine sechs Menschen. Und immer bloß die Dünen und draußen die See. Und das rauscht und rauscht, aber weiter ist es auch nichts." | -- Да, сударыня. Кессин, конечно, тоже ничего, но до Берлина ему далеко: вот, скажем, конка -- как зазвенит, не знаешь, куда и бежать: не то налево, не то направо, а иногда так прямо кажется, что тебя уже переехало. Здесь таких вещей не бывает. Иной раз за целый день не увидишь и пяти человек. И все тебе дюны кругом да море. А море шумит себе, шумит, а толку чуть. |
| "Ja, Roswitha, du hast recht. Es rauscht und rauscht immer, aber es ist kein richtiges Leben. Und dann kommen einem allerhand dumme Gedanken. Das kannst du doch nicht bestreiten, das mit dem Kruse war nicht in der Richtigkeit." | -- Ты. права, Розвита. Шумит себе, шумит, а жизни настоящей нет. Невольно начинают закрадываться глупые мысли. Ты, я думаюг не будешь отрицать,-- не от хорошей жизни ты стала заигрывать с Крузе. |
| "Ach, gnädigste Frau ..." | -- Ах, что вы, сударыня... |
| "Nun, ich will nicht weiter nachforschen. Du wirst es natürlich nicht zugeben. Und nimm nur nicht zu wenig Sachen mit. Deine Sachen kannst du eigentlich ganz mitnehmen und Annies auch." | -- Нет, нет, я не хочу учинять никакого допроса. Да и ты, конечно, никогда не сознаешься. Ну, вот что, возьми с собой побольше вещей. Собственно говоря, тебе нужно захватить все свои вещи и все, что нужно для Аннхен! |
| "Ich denke, wir kommen noch mal wieder." | -- А разве мы не вернемся? |
| "Ja, ich. Der Herr wünscht es. Aber ihr könnt vielleicht dableiben, bei meiner Mutter. Sorge nur, daß sie Anniechen nicht zu sehr verwöhnt. Gegen mich war sie mitunter streng, aber ein Enkelkind ... " | -- Я-то вернусь. На этом настаивает муж. Но вы, наверное, останетесь у моей мамы. Следи, чтобы она не очень баловала Аннхен. Со мной она порою бывала строга, но, знаешь, внучка -- дело другое... |
| "Und dann ist Anniechen ja auch so zum Anbeißen. Da muß ja jeder zärtlich sein." | -- К тому же, нашу Аннхен прямо хочется съесть. Каждого тянет ее поласкать. |
| Das war am Donnerstag, am Tag vor der Abreise. Innstetten war über Land gefahren und wurde erst gegen Abend zurückerwartet. | Это было в четверг накануне отъезда. Инштеттен поехал в округ по служебным делам, его ожидали лишь к вечеру. |
| Am Nachmittag ging Effi in die Stadt, bis auf den Marktplatz, und trat hier in die Apotheke und bat um eine Flasche Sal volatile. | После обеда Эффи отправилась в город, в сторону Рыночной площади. Здесь она заглянула в аптеку и попросила отпустить ей флакон Sal volatile (Ароматическая соль /лат./). |
| "Man weiß nie, mit wem man reist", sagte sie zu dem alten Gehilfen, mit dem sie auf dem Plauderfuße stand und der sie anschwärmte wie Gieshübler selbst. | -- Никогда не знаешь, кто окажется в вагоне попутчиком, -- сказала она помощнику аптекаря, старичку, с которым всегда охотно болтала и который, -- как и Гизгюблер, просто обожал ее. |
| "Ist der Herr Doktor zu Hause?" fragte sie weiter, als sie das Fläschchen eingesteckt hatte. | -- Скажите, пожалуйста, господин доктор у себя? --" спросила она, положив флакончик в сумку. |
| "Gewiß, gnädige Frau; er ist hier nebenan und liest die Zeitungen. " | -- Конечно, сударыня. Он в соседней комнате читает газеты. |
| "Ich werde ihn doch nicht stören?" | -- Я ему не помешаю? |
| "Oh, nie." | -- Ни в коем случае, сударыня. |
| Und Effi trat ein. Es war eine kleine, hohe Stube, mit Regalen ringsherum, auf denen allerlei Kolben und Retorten standen; nur an der einen Wand befanden sich alphabetisch geordnete, vorn mit einem Eisenringe versehene Kästen, in denen die Rezepte lagen. | И Эффи вошла в небольшую, высокую комнату с полками на стенах, где стояли всевозможные колбы и реторты; только на одной стене вместо полок были сделаны расположенные по алфавиту ящики с железными колечками -- сюда клали рецепты. |
| Gieshübler war beglückt und verlegen. | Гизгюблер просиял от радости и в то же время смутился. |
| "Welche Ehre. Hier unter meinen Retorten. Darf ich die gnädige Frau auffordern, einen Augenblick Platz zu nehmen?" | -- Какая честь! Вы здесь, сударыня... среди моих реторт! Надеюсь, вы разрешите предложить вам присесть на минутку? |
| "Gewiß, lieber Gieshübler. Aber auch wirklich nur einen Augenblick. Ich will Ihnen adieu sagen." | -- Конечно, дорогой Гизгюблер. Только действительно на минутку. Я ведь пришла попрощаться с вами. |
| "Aber meine gnädigste Frau, Sie kommen ja doch wieder. Ich habe gehört, nur auf drei, vier Tage ... " | -- Но, сударыня, ведь вы еще вернетесь?! Я слышал, через три-четыре дня... |
| "Ja, lieber Freund, ich soll wiederkommen, und es ist sogar verabredet, daß ich spätestens in einer Woche wieder in Kessin bin. Aber ich könnte doch auch nicht wiederkommen. Muß ich Ihnen sagen, welche tausend Möglichkeiten es gibt ... Ich sehe, Sie wollen mir sagen, daß ich noch zu jung sei ..., auch Junge können sterben. Und dann so vieles andre noch. Und da will ich doch lieber Abschied nehmen von Ihnen, als wär es für immer." | -- Да, мой друг, я обещала вернуться, мы даже договорились с мужем, что я снова буду в Кессине самое большее через неделю. Но может случиться, что я уже и не вернусь сюда. Нужно вам сказать, бывает тысяча всяких случайностей... Вы, кажется, хотите возразить, что я еще так молода... И молодые тоже умирают. И потом, не только это. Словом, я хочу попрощаться, как если бы уезжала навсегда. |
| "Aber meine gnädigste Frau ... " | -- Но, сударыня... |
| "Als wär es für immer. Und ich will Ihnen danken, lieber Gieshübler. Denn Sie waren das Beste hier; natürlich, weil Sie der Beste waren. Und wenn ich hundert Jahre alt würde, so werde ich Sie nicht vergessen. Ich habe mich hier mitunter einsam gefühlt, und mitunter war mir so schwer ums Herz, schwerer, als Sie wissen können; ich habe es nicht immer richtig eingerichtet; aber wenn ich Sie gesehen habe, vom ersten Tag an, dann habe ich mich immer wohler gefühlt und auch besser." | -- Да, да, как будто навсегда. И мне хочется поблагодарить вас, дорогой Гизгюблер. Потому что вы -- это самое лучшее, что было в Кессине. Вы очень хороший, самый хороший из всех. Я.вас никогда не забуду, даже если доживу до ста лет. Здесь, в Кессине, порой я чувствовала себя такой одинокой, и у меня так тяжело было на сердце, что вы себе и представить не,можете. Видимо, я не сумела привыкнуть. Но когда я видела вас, мне всегда, с самого первого дня, становилось веселей и спокойнее! |
| "Aber meine gnädigste Frau." | -- Ну, что вы, сударыня... |
| "Und dafür wollte ich Ihnen danken. Ich habe mir eben ein Fläschchen mit Sal volatile gekauft; im Coupé sind mitunter so merkwürdige Menschen und wollen einem nicht mal erlauben, daß man ein Fenster aufmacht; und wenn mir dann vielleicht - denn es steigt einem ja ordentlich zu Kopf, ich meine das Salz - die Augen übergehen, dann will ich an Sie denken. Adieu, lieber Freund, und grüßen Sie Ihre Freundin, die Trippelli. Ich habe in den letzten Wochen öfter an sie gedacht und an Fürst Kotschukoff. Ein eigentümliches Verhältnis bleibt es doch. Aber ich kann mich hineinfinden ... Und lassen Sie einmal von sich hören. Oder ich werde schreiben." | -- И за это мне хочется поблагодарить вас ото всей души. Я сейчас купила в дорогу флакон Sal volatile. Знаете, иногда в купе попадаются очень странные люди: не разрешают открывать окно! И, если мне станет плохо, ведь она очень ударяет в голову, я имею в виду эту соль, я буду думать о вас. Прощайте, друг, передайте от меня привет вашей приятельнице Триппелли. В последнее время я часто вспоминаю о ней, о ней и о князе Кочукове. Странные у них, конечно, отношения; может быть, позже я пойму, в чем тут дело... Не забывайте меня, дайте как-нибудь знать о себе. Или, пожалуй, я напишу вам сама. |
| Damit ging Effi. | |
| Gieshübler begleitete sie bis auf den Platz hinaus. Er war wie benommen, so sehr, daß er über manches Rätselhafte, was sie gesprochen, ganz hinwegsah. | Гизгюблер проводил Эффи почти до самой площади. Он был настолько убит ее словами, что, кажется, не обратил внимания на загадочный смысл некоторых фраз. |
| Effi ging wieder nach Haus. | И вот Эффи снова дома. |
| "Bringen Sie mir die Lampe, Johanna", sagte sie, "aber in mein Schlafzimmer. Und dann eine Tasse Tee. Ich hab es so kalt und kann nicht warten, bis der Herr wieder da ist." | -- Иоганна, принесите, пожалуйста, лампу и поставьте ко мне в спальню. И потом чашку чаю. Я очень озябла -- мужа я дожидаться не буду. |
| Beides kam. Effi saß schon an ihrem kleinen Schreibtisch, einen Briefbogen vor sich, die Feder in der Hand. | Когда Иоганна принесла лампу и чай, Эффи уже сидела за письменным столом перед листом бумаги, с ручкой в руке. |
| "Bitte, Johanna, den Tee auf den Tisch da." | -- Поставьте чай на столик -- туда. |
| Als Johanna das Zimmer wieder verlassen hatte, schloß Effi sich ein, sah einen Augenblick in den Spiegel und setzte sich dann wieder. | Как только Иоганна ушла, Эффи заперла дверь спальной на ключ, бросила взгляд в сторону зеркала, села к столу и принялась писать. |
| Und nun schrieb sie: "Ich reise morgen mit dem Schiff, und dies sind Abschiedszeilen. Innstetten erwartet mich in wenigen Tagen zurück, aber ich komme nicht wieder ... Warum ich nicht wiederkomme, Sie wissen es ... Es wäre das beste gewesen, ich hätte dies Stück Erde nie gesehen. Ich beschwöre Sie, dies nicht als einen Vorwurf zu fassen; alle Schuld ist bei mir. Blick ich auf Ihr Haus ..., Ihr Tun mag entschuldbar sein, nicht das meine. Meine Schuld ist sehr schwer, aber vielleicht kann ich noch heraus. Daß wir hier abberufen wurden, ist mir wie ein Zeichen, daß ich noch zu Gnaden angenommen werden kann. Vergessen Sie das Geschehene, vergessen Sie mich. Ihre Effi." | "Завтра я уезжаю, это мои последние, прощальные строки. Инштеттен думает, что я приеду через несколько дней, но я уже не вернусь... И вы знаете почему... О если бы я никогда в своей жизни не видела этого места! Нет, нет, это не упрек! Виновата во всем только .я. Когда я гляжу на Ваш дом... я понимаю. Ваше поведение еще можно извинить, но мое -- никогда. Вина моя велика, но я еще надеюсь загладить ее. То, что нас переводят, кажется мне хорошим исходом. Прошу Вас, забудьте, что было, забудьте меня. Ваша Эффи". |
| Sie überflog die Zeilen noch einmal, am fremdesten war ihr das "Sie"; aber auch das mußte sein; es sollte ausdrücken, daß keine Brücke mehr da sei. Und nun schob sie die Zeilen in ein Kuvert und ging auf ein Haus zu, zwischen dem Kirchhof und der Waldecke. Ein dünner Rauch stieg aus dem halb eingefallenen Schornstein. Da gab sie die Zeilen ab. | Она еще раз пробежала глазами письмо. Как странно звучит это "Вы"! Но нет, пусть это так и останется, он сразу поймет, что все мосты сожжены. Она вложила записку в конверт и отправилась к домику, стоявшему у развилки за кладбищем. Тоненькая струйка дыма тянулась из полуразрушенной трубы. Здесь она оставила письмо. |
| Als sie wieder zurück war, war Innstetten schon da, und sie setzte sich zu ihm und erzählte ihm von Gieshübler und dem Sal volatile. | Когда Эффи вернулась, Инштеттен был уже дома; она подсела к нему на диван и принялась рассказывать о Гизгюблере и о Sal volatile. |
| Innstetten lachte. | Инштеттен смеялся. |
| "Wo hast du nur dein Latein her, Effi?" | -- И откуда ты только знаешь латынь, Эффи? |
| Das Schiff, ein leichtes Segelschiff (die Dampfboote gingen nur sommers), fuhr um zwölf. Schon eine Viertelstunde vorher waren Effi und Innstetten an Bord; auch Roswitha und Annie. | Пароход, вернее легкое парусное судно (пароходы здесь ходят только летом), отчаливал ровно в двенадцать. За четверть часа до отхода Эффи с Инштеттеном были уже на борту, ну и, конечно, Розвита с маленькой Анни. |
| Das Gepäck war größer, als es für einen auf so wenige Tage geplanten Ausflug geboten schien. Innstetten sprach mit dem Kapitän; Effi, in einem Regenmantel und hellgrauem Reisehut, stand auf dem Hinterdeck, nahe am Steuer, und musterte von hier aus das Bollwerk und die hübsche Häuserreihe, die dem Zuge des Bollwerks folgte. Gerade der Landungsbrücke gegenüber lag Hoppensacks Hotel, ein drei Stock hohes Gebäude, von dessen Giebeldach eine gelbe Flagge, mit Kreuz und Krone darin, schlaff in der stillen, etwas nebeligen Luft herniederhing. Effi sah eine Weile nach der Flagge hinauf, ließ dann aber ihr Auge wieder abwärts gleiten und verweilte zuletzt auf einer Anzahl von Personen, die neugierig am Bollwerk herumstanden. | Багажа было больше, чем это казалось необходимым для поездки, рассчитанной всего на несколько дней. Инштеттен разговаривал с капитаном. Эффи, в плаще и светло-серой дорожной шляпке, стояла на корме, недалеко от руля, рассматривая бастион и ряд хорошеньких домиков, вытянувшихся вдоль бастиона. Напротив причала находилась гостиница Гоппензака, трехэтажное здание, с островерхой крыши которого свисал желтый флаг с изображением креста и короны, совершенно недвижимый в тихом, чуть-чуть туманном воздухе. Некоторое время Эффи смотрела на .флаг, затем взгляд ее, рассеянно скользнув по сторонам, остановился на толпе любопытных, собравшихся у бастиона. |
| In diesem Augenblick wurde geläutet. Effi war ganz eigen zumut; das Schiff setzte sich langsam in Bewegung, und als sie die Landungsbrücke noch einmal musterte, sah sie, daß Crampas in vorderster Reihe stand. Sie erschrak bei seinem Anblick und freute sich doch auch. Er seinerseits, in seiner ganzen Haltung verändert, war sichtlich bewegt und grüßte ernst zu ihr hinüber, ein Gruß, den sie ebenso, aber doch zugleich in großer Freundlichkeit erwiderte; dabei lag etwas Bittendes in ihrem Auge. Dann ging sie rasch auf die Kajüte zu, wo sich Roswitha mit Annie schon eingerichtet hatte. | Гулко ударил колокол. У Эффи сердце забилось сильнее. Пароход стал отчаливать, медленно разворачиваясь. В последний раз она взглянула на берег и вдруг у причала, в первом ряду провожающих, увидела Крампаса. Она испугалась и одновременно обрадовалась. Он весь как-то осунулся, но при виде Эффи явно заволновался и серьезно поклонился ей. Эффи тепло ответила на его поклон, а в глазах ее засветилась мольба. Затем она быстро направилась к каюте, где уже расположилась Розвита с маленькой Аннхен. |
| Hier in dem etwas stickigen Raum blieb sie, bis man aus dem Fluß in die weite Bucht des Breitling eingefahren war; da kam Innstetten und rief sie nach oben, daß sie sich an dem herrlichen Anblick erfreue, den die Landschaft gerade an dieser Stelle bot. Sie ging dann auch hinauf. Über dem Wasserspiegel hingen graue Wolken, und nur dann und wann schoß ein halb umschleierter Sonnenblick aus dem Gewölk hervor. Effi gedachte des Tages, wo sie, vor jetzt Fünfvierteljahren, im offenen Wagen am Ufer ebendieses Breitlings hin entlanggefahren war. Eine kurze Spanne Zeit, und das Leben oft so still und einsam. Und doch, was war alles seitdem geschehen! | Эффи, вероятно, так бы и не покинула этого душного помещения, если бы не Инштеттен, который, как только пароход вышел на широкий простор бухты Брейтлинга, позвал ее полюбоваться открывшимся видом. И она поднялась наверх. Над водой повисли серые груды облаков, лишь кое-где из просвета вырывался окутанный пеленой солнечный луч. И Эффи живо вспомнила день, когда она ехала в Кессин в открытом экипаже вдоль берега этой реки. Это было каких-нибудь полтора года тому назад, и с тех пор жизнь ее текла внешне спокойно и тихо. Однако сколько событий произошло за это короткое время! |
| So fuhr man die Wasserstraße hinauf und war um zwei an der Station oder doch ganz in Nähe derselben. Als man gleich danach das Gasthaus des "Fürsten Bismarck" passierte, stand auch Golchowski wieder in der Tür und versäumte nicht, den Herrn Landrat und die gnädige Frau bis an die Stufen der Böschung zu geleiten. Oben war der Zug noch nicht angemeldet, und Effi und Innstetten schritten auf dem Bahnsteig auf und ab. Ihr Gespräch drehte sich um die Wohnungsfrage; man war einig über den Stadtteil, und daß es zwischen dem Tiergarten und dem Zoologischen Garten sein müsse. | Так они плыли вверх по реке, и уже в два часа были у вокзала, или, вернее, вблизи от него. В дверях гостиницы "Князь Бисмарк", мимо которой приходилось идти, как всегда стоял ее владелец Голховский, который, завидев господина ландрата с супругой, не преминул проводить их до ступенек платформы. Поезд еще не пришел, и Эффи с Инштеттеном, занятые разговором, стали гулять взад и вперед по платформе. Их разговор, конечно, вращался, вокруг квартиры и района, где эту квартиру нужно искать. Они единодушно решили, что квартиру нужно снимать где-нибудь между Тиргартеном и Зоологическим садом. |
| "Ich will den Finkenschlag hören und die Papageien auch", sagte Innstetten, und Effi stimmte ihm zu. | -- Знаешь, мне хочется слышать пение зябликов и голоса попугаев, -- сказал Инштеттен, и Эффи согласилась с ним. |
| Nun aber hörte man das Signal, und der Zug lief ein; der Bahnhofsinspektor war voller Entgegenkommen, und Effi erhielt ein Coupé für sich. | В этот момент раздался звук гонга, и поезд подошел к платформе. Дежурный по станции, -- сама воплощенная любезность, предоставил Эффи отдельное купе. |
| Noch ein Händedruck, ein Wehen mit dem Tuch, und der Zug setzte sich wieder in Bewegung. | Еще раз пожали друг другу руки, помахали платками, и поезд тронулся. |
Dreiundzwanzigstes Kapitel/Глава двадцать третья
| English | Русский |
| Auf dem Friedrichstraßen-Bahnhof war ein Gedränge; aber trotzdem, Effi hatte schon vom Coupé aus die Mama erkannt und neben ihr den Vetter Briest. Die Freude des Wiedersehens war groß, das Warten in der Gepäckhalle stellte die Geduld auf keine allzu harte Probe, und nach wenig mehr als fünf Minuten rollte die Droschke neben dem Pferdebahngleise hin in die Dorotheenstraße hinein und auf die Schadowstraße zu, an deren nächstgelegener Ecke sich die "Pension" befand. Roswitha war entzückt und freute sich über Annie, die die Händchen nach den Lichtern ausstreckte. | На вокзале Фридрихштрассе в Берлине было много встречающих. Тем не менее Эффи из окна купе сразу узнала в толпе свою маму и стоявшего рядом кузена Бриста. Радости свидания не было конца. В багажном отделении все было быстро улажено, и через какие-нибудь пять-шесть минут дрожки покатили их вдоль линии конки через Доротеенштрассе в сторону Шадовштрассе. Розвиту решительно все приводило в восторг, к тому же она была рада за Аннхен -- девочка к каждому огоньку тянула ручонки. |
| Nun war man da. Effi erhielt ihre zwei Zimmer, die nicht, wie erwartet, neben denen der Frau von Briest, aber doch auf demselben Korridor lagen, und als alles seinen Platz und Stand hatte und Annie in einem Bettchen mit Gitter glücklich untergebracht war, erschien Effi wieder im Zimmer der Mama, einem kleinen Salon mit Kamin, drin ein schwaches Feuer brannte; denn es war mildes, beinah warmes Wetter. | Но вот и приехали. В пансионе на углу Шадовштрассе Эффи ожидали две комнаты. Они, правда, оказались не рядом, как она думала, но все же в одном коридоре с номером матери. Как только вещи расставили, а Аннхен уложили в огороженную сеткой кроватку, Эффи снова появилась в комнате госпожи Брист, маленьком уютном салоне с камином, в котором едва теплился слабый огонь, -- на улице было тепло. |
| Auf dem runden Tische mit grüner Schirmlampe waren drei Kuverts gelegt, und auf einem Nebentischchen stand das Teezeug. | На круглом столе, освещенном настольной лампой, стояли три столовых прибора, а на маленьком столике в углу все было готово для чая. |
| "Du wohnst ja reizend, Mama", sagte Effi, während sie dem Sofa gegenüber Platz nahm, aber nur um sich gleich danach an dem Teetisch zu schaffen zu machen. | -- Ты очаровательно устроилась, мама, -- сказала Эффи, садясь на диван. Однако она тут же вскочила: ей не терпелось похозяйничать за чайным столом. |
| "Darf ich wieder die Rolle des Teefräuleins übernehmen?" | -- Ты не возражаешь, если чай по-прежнему буду разливать я? |
| "Gewiß, meine liebe Effi Aber nur für Dagobert und dich selbst. Ich meinerseits muß verzichten, was mir beinah schwerfällt." | -- Ну, конечно, моя милая Эффи. Мне не наливай, пейте вдвоем с Дагобертом. Ничего не поделаешь, мне приходится отказаться от чая, хотя это для меня нелегко. |
| "Ich verstehe, deiner Augen halber. Aber nun sage mir, Mama, was ist es damit? In der Droschke, die noch dazu so klapperte, haben wir immer nur von Innstetten und unserer großen Karriere gesprochen, viel zuviel, und das geht nicht so weiter; glaube mir, deine Augen sind mir wichtiger, und in einem finde ich sie, Gott sei Dank, ganz unverändert, du siehst mich immer noch so freundlich an wie früher." | -- Это, наверное, из-за твоих глаз. Ну, расскажи мне скорей, мама, что у тебя с глазами. В дрожках, а они еще так громыхали, мы без конца говорили об Инштеттене и о нашей карьере, мы, кажется, чересчур увлеклись, так, право, нельзя. Поверь, твои глаза мне гораздо важнее. А они мне кажутся прежними, по крайней мере в одном отношении -- они смотрят на меня по-прежнему нежно и ласково. |
| Und sie eilte auf die Mama zu und küßte ihr die Hand. | И Эффи бросилась к матери, чтобы поцеловать ее руку. |
| "Effi, du bist so stürmisch. Ganz die alte." | -- Ты все такая же порывистая! Совсем моя прежняя Эффи! |
| "Ach nein, Mama. Nicht die alte. Ich wollte, es wäre so. Man ändert sich in der Ehe." | -- Нет, мамочка, к сожалению, это не так. Я бы хотела быть прежней! Брак, однако, меняет людей. |
| Vetter Briest lachte. | Кузен Брист рассмеялся. |
| "Cousine, ich merke nicht viel davon; du bist noch hübscher geworden, das ist alles. Und mit dem Stürmischen wird es wohl auch noch nicht vorbei sein." | -- Я что-то этого не замечаю, кузина. Ты только стала красивей, чем прежде, вот и вся перемена! А порывистость осталась, по-моему, прежней. |
| "Ganz der Vetter", versicherte die Mama; Effi selbst aber wollte davon nichts hören und sagte: | -- Как и у ее кузена, -- подхватила мама. Но Эффи ни за что не хотела согласиться. |
| "Dagobert, du bist alles, nur kein Menschenkenner. Es ist sonderbar. Ihr Offiziere seid keine guten Menschenkenner, die jungen gewiß nicht. Ihr guckt euch immer nur selber an oder eure Rekruten, und die von der Kavallerie haben auch noch ihre Pferde. Die wissen nun vollends nichts." | -- Знаешь, Дагоберт, я готова считать тебя кем угодно, но только не знатоком человеческой души. Как это ни странно, но именно вы, офицеры, особенно молодые,: совершенно не разбираетесь в людях. Да и кого вы видите? Вечно вращаетесь в своей среде, знаете только друг друга да своих рекрутов, а кавалеристы -- плюс своих лошадей. Эти-то вообще ничего не понимают. |
| "Aber Cousine, wo hast du denn diese ganze Weisheit her? Du kennst ja keine Offiziere. Kessin, so habe ich gelesen, hat ja auf die ihm zugedachten Husaren verzichtet, ein Fall, der übrigens einzig in der Weltgeschichte dasteht. Und willst du von alten Zeiten sprechen? Du warst ja noch ein halbes Kind, als die Rathenower zu euch herüberkamen." | -- Интересно, откуда моя дорогая кузина набралась такой премудрости? Ты же не знакома ни с одним офицером. В Кессине, например, -- я где-то об этом читал -- даже от гусар отказались, случай, можно сказать, беспрецедентный в истории. А если ты вспоминаешь про прежние годы, то это не в счет, -- ты была совсем еще маленькой, когда у вас были на постое Ратеноверские гусары. |
| "Ich könnte dir erwidern, daß Kinder am besten beobachten. Aber ich mag nicht, das sind ja alles bloß Allotria. Ich will wissen, wie's mit Mamas Augen steht." | -- Я могла бы возразить, что дети гораздо наблюдательнее взрослых, но не собираюсь этого делать. Все это просто чепуха. Я хочу знать, что у мамы с глазами. |
| Frau von Briest erzählte nun, daß es der Augenarzt für Blutandrang nach dem Gehirn ausgegeben habe. Daher käme das Flimmern. Es müsse mit Diät gezwungen werden; Bier, Kaffee, Tee - alles gestrichen und gelegentlich eine lokale Blutentziehung, dann würde es bald besser werden. | Госпожа фон Брист рассказала, что окулист объясняет ее болезнь приливами крови к голове. Поэтому у нее и рябит в глазах. Нужна диета, нужно отказаться от пива, чая и кофе и время от времени пускать кровь. Тогда, видимо, дело поправится. |
| "Er sprach so von vierzehn Tagen. Aber ich kenne die Doktorangaben; vierzehn Tage heißt sechs Wochen, und ich werde noch hier sein, wenn Innstetten kommt und ihr in eure neue Wohnung einzieht. Ich will auch nicht leugnen, daß das das Beste von der Sache ist und mich über die mutmaßlich lange Kurdauer schon vorweg tröstet. Sucht euch nur recht was Hübsches. Ich habe mir Landgrafen- oder Keithstraße gedacht, elegant und doch nicht allzu teuer. Denn ihr werdet euch einschränken müssen. Innstettens Stellung ist sehr ehrenvoll, aber sie wirft nicht allzuviel ab. Und Briest klagt auch. Die Preise gehen herunter, und er erzählt mir jeden Tag, wenn nicht Schutzzölle kämen, so müßte er mit einem Bettelsack von Hohen-Cremmen abziehen. Du weißt, er übertreibt gern. Aber nun lange zu, Dagobert, und wenn es sein kann, erzähle uns was Hübsches. Krankheitsberichte sind immer langweilig, und die liebsten Menschen hören bloß zu, weil es nicht anders geht. Effi wird wohl auch gern eine Geschichte hören, etwas aus den Fliegenden Blättern oder aus dem Kladderadatsch. Er soll aber nicht mehr so gut sein." | -- Врач говорил сначала всего о двух неделях лечения, но я знаю врачей --- две недели постепенно превращаются самое малое в шесть. Не сомневаюсь, что проторчу в Берлине до приезда Инштеттена и увижу, как вы устроитесь на новой квартире. Не скрою, -- это самое приятное событие, только оно и утешает меня. Но мне хочется, чтобы вы подыскали себе что-нибудь очень хорошее. Я уже думала об этом. Мне кажется, на Ландгра-фенштрассе или на Кейтштрассе можно найти элегантную и не слишком дорогую квартиру. Вам теперь придется ограничивать себя в расходах. Место Инштеттена очень почетно, но не очень доходно. Брист тоже жалуется на дела. Цены все время падают, и он постоянно твердит: не будь охранных пошлин, давно пришлось бы надеть суму и распрощаться с Гоген-Кремменом. Но, как тебе известно, он любит преувеличивать. Ну, а теперь о другом. Нет ничего скучнее, чем разговор о болезнях. Даже самые близкие слушают о них только потому, что иначе нельзя. А ну, Дагоберт, расскажи что-нибудь интересное. Я думаю, Эффи тоже не откажется послушать какую-нибудь историю, ну, что-нибудь из "Флигенде блеттер" или из "Кладдерадатча"*. Правда, говорят, он стал теперь не такой интересный. |
| "Oh, er ist noch ebensogut wie früher. Sie haben immer noch Strudelwitz und Prudelwitz, und da macht es sich von selber." | -- Ну, нет, он все такой же, как раньше. У них ведь подвизаются Штрудельвиц и Прудельвиц*, и все получается как-то само собой. |
| "Mein Liebling ist Karlchen Mießnick und Wippchen von Bernau." | -- А мне больше по вкусу Карлхен Миссник* и Виппхен из Бернау*. |
| "Ja, das sind die Besten. Aber Wippchen, der übrigens - Pardon, schöne Cousine - keine Kladderadatschfigur ist, Wippchen hat gegenwärtig nichts zu tun, es ist ja kein Krieg mehr. Leider. Unsereins möchte doch auch mal an die Reihe kommen und hier diese schreckliche Leere", | -- Да, они, пожалуй, самые удачные. Но, пардон, прелестная кузина, Виппхен ведь не из "Кладдерадатча". Ему, бедному, сейчас нечем заняться, -- к сожалению, мы ни с кем не воюем. Нашему брату тоже нечего делать, нечем заполнить вот этой пустоты. |
| und er strich vom Knopfloch nach der Achsel hinüber, "endlich loswerden." "Ach, das sind ja bloß Eitelkeiten. Erzähle lieber. Was ist denn jetzt dran?" | И он провел рукой от петлицы к плечу. -- Ах, это все пустое тщеславие. Лучше расскажи что-нибудь. Чем, например, теперь здесь развлекаются? |
| "Ja, Cousine, das ist ein eigen Ding. Das ist nicht für jedermann. Jetzt haben wir nämlich die Bibelwitze." | -- Видишь ли, кузина, сейчас у нас в моде особые шутки, так называемые "библейские остроты". Их, правда, признают не все. |
| "Die Bibelwitze? Was soll das heißen? ... Bibel und Witze gehören nicht zusammen." | -- Библейские остроты? А что это такое? Библия и остроты, по-моему, вещи несовместимые. |
| "Eben deshalb sagte ich, es sei nicht für jedermann. Aber ob zulässig oder nicht, sie stehen jetzt hoch im Preis. Modesache, wie Kiebitzeier." | -- Вот поэтому я и сказал, что их признают не все. Но, признают их там или нет, они сейчас, однако, в очень большой цене, все равно что яйца чибисов. Мода! Ничего не попишешь! |
| "Nun, wenn es nicht zu toll ist, so gib uns eine Probe. Geht es?" | -- Ну, если они не слишком глупы, расскажи что-нибудь на пробу. |
| "Gewiß geht es. Und ich möchte sogar hinzusetzen dürfen, du triffst es besonders gut. Was jetzt nämlich kursiert, ist etwas hervorragend Feines, weil es als Kombination auftritt und in die einfache Bibelstelle noch das dativisch Wrangelsche mit einmischt. Die Fragestellung - alle diese Witze treten nämlich in Frageform auf - ist übrigens in vorliegendem Falle von großer Simplizität und lautet: 'Wer war der erste Kutscher?' Und nun rate." | -- Отлично. Я только хочу добавить, что это-как раз для тебя. Видишь ли, это очень тонкая штука, смесь простых библейских фраз и чего-нибудь заковыристого. Сами вопросы -- эти остроты всегда имеют форму вопроса--очень просты и несложны, ну, например: "Кто был первым кучером на свете?" А ну, угадай. |
| "Nun, vielleicht Apollo." | -- Наверное, Аполлон. |
| "Sehr gut. Du bist doch ein Daus, Effi. Ich wäre nicht darauf gekommen. Aber trotzdem, du triffst damit nicht ins Schwarze. " | -- Очень хорошо. Ты просто гений, Эффи. Я бы никогда до этого не додумался! И все-таки ты не угадала. |
| "Nun, wer war es denn?" | -- Ну, кто же тогда? |
| "Der erste Kutscher war 'Leid'. Denn schon im Buche Hiob heißt es: 'Leid soll mir nicht widerfahren', oder auch 'wieder fahren' in zwei Wörtern und mit einem e." | -- Первым кучером было "Несчастье". Ибо уже в книге Иова написано: "Несчастье не должно задавить меня". Не важно: "задавить" или "подавить", это не имеет значения. |
| Effi wiederholte kopfschüttelnd den Satz, auch die Zubemerkung, konnte sich aber trotz aller Mühe nicht drin zurechtfinden; sie gehörte ganz ausgesprochen zu den Bevorzugten, die für derlei Dinge durchaus kein Organ haben, und so kam denn Vetter Briest in die nicht beneidenswerte Situation, immer erneut erst auf den Gleichklang und dann auch wieder auf den Unterschied von 'widerfahren' und 'wieder fahren' hinweisen zu müssen. | Эффи, пожимая плечами, повторила эту фразу и пояснение к ней, но, несмотря на все усилия, не могла постичь сути дела; она явно относилась к тем избранным натурам, которым природа отказала в особом органе для понимания шуток подобного рода, и кузен Брист попал в незавидное положение человека, который вынужден несколько раз объяснять другому, в чем заключается соль данной остроты. |
| "Ach, nun versteh ich. Und du mußt mir verzeihen, daß es so lange gedauert hat. Aber es ist wirklich zu dumm." | -- Ах, наконец поняла! Извини, что не сразу сообразила. Но ведь это в самом деле очень глупо и нелепо. |
| "Ja, dumm ist es", sagte Dagobert kleinlaut. | -- Да, это, конечно, неумно, -- смалодушничал Дагоберт. |
| "Dumm und unpassend und kann einem Berlin ordentlich verleiden. Da geht man nun aus Kessin fort, um wieder unter Menschen zu sein, und das erste, was man hört, ist ein Bibelwitz. Auch Mama schweigt, und das sagt genug. Ich will dir aber doch den Rückzug erleichtern ..." | -- Глупо, и не к месту, и не делает чести Берлину. Тут стараешься уехать из Кессина, чтоб снова оказаться среди умных людей, и, на тебе! -- первое, что услышала здесь -- "библейская острота"! Мама тоже молчит, а это тоже говорит о многом. И все-таки я собираюсь облегчить тебе отступление... |
| "Das tu, Cousine." | -- Каким образом, милая кузина? |
| " ... den Rückzug erleichtern und es ganz ernsthaft als ein gutes Zeichen nehmen, daß mir, als erstes hier, von meinem Vetter Dagobert gesagt wurde: 'Leid soll mir nicht widerfahren.' Sonderbar, Vetter, so schwach die Sache als Witz ist, ich bin dir doch dankbar dafür." | -- ...Приняв эту библейскую фразу за хорошее предзнаменование, которое было выражено устами моего милого кузена Дагоберта. Да, несчастье не должно меня подавить. Как острота эта фраза никуда не годится, но все-таки я благодарна тебе за нее. |
| Dagobert, kaum aus der Schlinge heraus, versuchte über Effis Feierlichkeit zu spötteln, ließ aber ab davon, als er sah, daß es sie verdroß. | Дагоберт, не без труда выпутавшись из неловкого положения, принялся подшучивать над торжественным тоном, каким Эффи произнесла эти слова, но тут же перестал, заметив, что это ее раздражает. |
| Bald nach zehn Uhr brach er auf und versprach, am anderen Tage wiederzukommen, um nach den Befehlen zu fragen. | Как только пробило десять, он встал и начал прощаться, обещая приехать на следующий день, дабы получить и выполнить любое приказание дам. |
| Und gleich nachdem er gegangen, zog sich auch Effi in ihre Zimmer zurück. | Едва он ушел, Эффи поднялась и тоже удалилась к себе. |
| Am andern Tage war das schönste Wetter, und Mutter und Tochter brachen früh auf, zunächst nach der Augenklinik, wo Effi im Vorzimmer verblieb und sich mit dem Durchblättern eines Albums beschäftigte. Dann ging es nach dem Tiergarten und bis in die Nähe des "Zoologischen", um dort herum nach einer Wohnung zu suchen. Es traf sich auch wirklich so, daß man in der Keithstraße, worauf sich ihre Wünsche von Anfang an gerichtet hatten, etwas durchaus Passendes ausfindig machte, nur daß es ein Neubau war, feucht und noch unfertig. | Погода на следующий день была восхитительной. Мать и дочь рано покинули дом -- им нужно было прежде всего попасть в глазную больницу. Пока госпожа фон Брист была у врача, Эффи листала в приемной какой-то альбом. Затем они решили заняться квартирой, выбрав для поисков район между Тиргартеном и Зоологическим садом. На Кейтштрассе, куда с самого начала были устремлены их общие помыслы, им довольно скоро попалось нечто весьма подходящее, жаль только, что дом, в котором они облюбовали квартиру, был совсем недавно отстроен. |
| "Es wird nicht gehen, liebe Effi", sagte Frau von Briest, "schon einfach Gesundheitsrücksichten werden es verbieten. Und dann, ein Geheimrat ist kein Trockenwohner. " | -- Нет, нет, милая Эффи, -- сказала госпожа фон Брист, -- это для вас не годится. Это нехорошо для здоровья. И потом -- тайный советник не может заниматься просушкой квартиры. |
| Effi, so sehr ihr die Wohnung gefiel, war um so einverstandener mit diesem Bedenken, als ihr an einer raschen Erledigung überhaupt nicht lag, ganz im Gegenteil: "Zeit gewonnen, alles gewonnen", und so war ihr denn ein Hinausschieben der ganzen Angelegenheit eigentlich das Liebste, was ihr begegnen konnte. | Эффи, которой, по правде говоря, квартира очень понравилась, тотчас же с ней согласилась -- не в ее интересах было быстро покончить с квартирой. Выиграть время -- значит, выиграть все. Ее больше устраивало, если бы поиски затянулись. |
| "Wir wollen diese Wohnung aber doch im Auge behalten, Mama, sie liegt so schön und ist im wesentlichen das, was ich mir gewünscht habe." | -- По-моему, эту квартиру нужно все-таки запомнить, мама, уж очень она хорошо расположена, в сущности, это то, о чем я мечтала. |
| Dann fuhren beide Damen in die Stadt zurück, aßen im Restaurant, das man ihnen empfohlen, und waren am Abend in der Oper, wozu der Arzt unter der Bedingung, daß Frau von Briest mehr hören als sehen wolle, die Erlaubnis gegeben hatte. | И обе дамы снова поехали в город, пообедали в ресторане, который им порекомендовал кто-то из знакомых, а вечером отправились в оперу, -- госпожа фон Брист обещала врачу, что она не столько будет смотреть, сколько слушать. |
| Die nächsten Tage nahmen einen ähnlichen Verlauf; man war aufrichtig erfreut, sich wiederzuhaben und nach so langer Zeit wieder ausgiebig miteinander plaudern zu können. Effi, die sich nicht bloß auf Zuhören und Erzählen, sondern, wenn ihr am wohlsten war, auch auf Medisieren ganz vorzüglich verstand, geriet mehr als einmal in ihren alten Übermut, und die Mama schrieb nach Hause, wie glücklich sie sei, das "Kind" wieder so heiter und lachlustig zu finden; es wiederhole sich ihnen allen die schöne Zeit von vor fast zwei Jahren, wo man die Ausstattung besorgt habe. Auch Vetter Briest sei ganz der alte. | Так провели они несколько дней. И мать и дочь были искренне рады, что снова видят друг друга и что после долгой разлуки могут наконец наговориться как следует. Эффи, любившая не только поболтать и послушать, но в хорошем настроении умевшая и пофилософствовать, -- снова стала беспечной и шаловливой, и мама писала домой, что она счастлива, ибо "девочка" опять весела и здорова, что они как бы снова переживают то чудесное время, когда два года назад в Гоген-Креммене были заняты приготовлением приданого. И кузен Брист тоже не изменился. |
| Das war nun auch wirklich der Fall, nur mit dem Unterschied, daß er sich seltener sehen ließ als vordem und auf die Frage nach dem "Warum" anscheinend ernsthaft versicherte: | Да, все было именно так, только кузен стал появляться у них несколько реже, а на вопрос "почему", притворясь серьезным, говорил: |
| "Du bist mir zu gefährlich, Cousine." | -- Ты для меня слишком опасна, кузина. |
| Das gab dann jedesmal ein Lachen bei Mutter und Tochter, und Effi sagte: | Это каждый раз вызывало смех и у матери и у дочери, а Эффи однажды заметила: |
| "Dagobert, du bist freilich noch sehr jung, aber zu solcher Form des Courmachers doch nicht mehr jung genug." | -- Ты, конечно, еще очень молод, мой дорогой Дагоберт, и все-таки для такой формы ухаживания ты уже недостаточно молод. |
| So waren schon beinahe vierzehn Tage vergangen. Innstetten schrieb immer dringlicher und wurde ziemlich spitz, fast auch gegen die Schwiegermama, so daß Effi einsah, ein weiteres Hinausschieben sei nicht mehr gut möglich und es müsse nun wirklich gemietet werden. Aber was dann? Bis zum Umzug nach Berlin waren immer noch drei Wochen, und Innstetten drang auf rasche Rückkehr. Es gab also nur ein Mittel: Sie mußte wieder eine Komödie spielen, mußte krank werden. | Так прошли почти две недели. Инштеттен в своих письмах стал настойчиво требовать, чтобы Эффи наконец вернулась домой,-- у него даже вырвалось несколько колких замечаний, кажется, по адресу тещи. Эффи поняла, что откладывать больше нельзя, что квартиру, хочешь не хочешь, нужно снимать и снимать как можно скорей. Ну а что ей делать потом? До переезда в Берлин оставалось всего три недели, а Инштеттен тем не менее настаивал, чтобы она как можно скорей вернулась назад. Что тут делать, как поступить? Она поняла, что возможен один-единственный выход -- снова разыграть комедию и притвориться больной. |
| Das kam ihr aus mehr als einem Grunde nicht leicht an; aber es mußte sein, und als ihr das feststand, stand ihr auch fest, wie die Rolle, bis in die kleinsten Einzelheiten hinein, gespielt werden müsse. | Это было ей нелегко по многим причинам, но когда Эффи стало окончательно ясно, что это необходимо и неизбежно, она быстро и до малейших подробностей продумала свою новую роль. |
| "Mama, Innstetten, wie du siehst, wird über mein Ausbleiben empfindlich. Ich denke, wir geben also nach und mieten heute noch. Und morgen reise ich. Ach, es wird mir so schwer, mich von dir zu trennen." | -- Мамочка, видишь, как болезненно реагирует Инштеттен на мое затянувшееся отсутствие. Нам, кажется, придется уступить. Пойду сегодня сниму квартиру, а завтра уеду. Как мне не хочется расставаться с тобой! |
| Frau von Briest war einverstanden. | Госпожа фон Брист одобрила это решение. |
| "Und welche Wohnung wirst du wählen?" | -- А на какой квартире ты думаешь остановиться? |
| "Natürlich die erste, die in der Keithstraße, die mir von Anfang an so gut gefiel und dir auch. Sie wird wohl noch nicht ganz ausgetrocknet sein, aber es ist ja das Sommerhalbjahr, was einigermaßen ein Trost ist. Und wird es mit der Feuchtigkeit zu arg und kommt ein bißchen Rheumatismus, so hab ich ja schließlich immer noch Hohen-Cremmen." | -- Конечно, на первой, той, что на Кейтштрассе. Она мне понравилась с первого взгляда, да и тебе, по-моему, тоже. Правда, она еще не просохла, но дело близится к лету, так что это не страшно. Даже если будет немножечко сыро и начнется какой-нибудь ревматизм, у меня, в конце концов, есть Гоген-Креммен. |
| "Kind, beruf es nicht; ein Rheumatismus ist mitunter da, man weiß nicht wie." | -- Деточка, не накличь беду, ревматизм наживешь и не узнаешь откуда. |
| Diese Worte der Mama kamen Effi sehr zupaß. Sie mietete denselben Vormittag noch und schrieb eine Karte an Innstetten, daß sie den nächsten Tag zurückwolle. Gleich danach wurden auch wirklich die Koffer gepackt und alle Vorbereitungen getroffen. Als dann aber der andere Morgen da war, ließ Effi die Mama an ihr Bett rufen und sagte: | Это были слова, на которые Эффи, собственно говоря, и рассчитывала. В тот же день она договорилась относительно квартиры, отправила Инштеттену открытку, сообщая, что завтра выезжает домой, и стала укладывать вещи, готовясь к отъезду. Но наутро к госпоже Брист явилась Розвита и попросила ее прийти в комнату Эффи. Мать застала Эффи в постели. |
| "Mama, ich kann nicht reisen. Ich habe ein solches Reißen und Ziehen, es schmerzt mich über den ganzen Rücken hin, und ich glaube beinah, es ist ein Rheumatismus. Ich hätte nicht gedacht, daß das so schmerzhaft sei." | -- Мама, я не в состоянии ехать. У меня ломит все тело, особенно спина. Кажется, у меня ревматизм. Вот никогда бы не поверила, что это так больно. |
| "Siehst du, was ich dir gesagt habe; man soll den Teufel nicht an die Wand malen. Gestern hast du noch leichtsinnig darüber gesprochen, und heute ist es schon da. Wenn ich Schweigger sehe, werde ich ihn fragen, was du tun sollst." | -- Вот видишь! Я же тебе говорила, не дай бог накличешь беду. Ты вчера легкомысленно поговорила об этом, и вот сегодня, пожалуйста. Буду у Швейггера, непременно посоветуюсь с ним, что теперь делать". |
| "Nein, nicht Schweigger. Der ist ja ein Spezialist. Das geht nicht, und er könnte es am Ende übelnehmen, in so was anderem zu Rate gezogen zu werden. Ich denke, das beste ist, wir warten es ab. Es kann ja auch vorübergehen. Ich werde den ganzen Tag über von Tee und Sodawasser leben, und wenn ich dann transpiriere, komm ich vielleicht drüber hin." | -- Нет, нет, только не Швейггер. Он специалист по глазам. Еще обидится, что к нему обращаются не по специальности. Я думаю, лучше всего подождать. Может быть, все пройдет само по себе. А сегодня я просто посижу на диете, буду пить только содовую воду и чай. Постараюсь пропотеть; может быть, на этом все кончится. |
| Frau von Briest drückte ihre Zustimmung aus, bestand aber darauf, daß sie sich gut verpflege. Daß man nichts genießen müsse, wie das früher Mode war, das sei ganz falsch und schwäche bloß; in diesem Punkt stehe sie ganz zu der jungen Schule: tüchtig essen. | Госпожа фон Брист нашла, что Эффи в общем права, но ей нужно хорошенько питаться, эта мода -- ничего не есть, когда заболеешь, слава богу, прошла, все это глупости, от голодной диеты можно только ослабнуть; она сторонница новой теории -- нужно есть как следует. |
| Effi sog sich nicht wenig Trost aus diesen Anschauungen, schrieb ein Telegramm an Innstetten, worin sie von dem "leidigen Zwischenfall" und einer ärgerlichen, aber doch nur momentanen Behinderung sprach, und sagte dann zu Roswitha: | Эффи, которую не особенно огорчили эти современные взгляды, принялась писать телеграмму Инштеттену, сообщая ему о "неприятном случае", о досадной болезни, которая, надо надеяться, скоро пройдет. Покончив с телеграммой, она сказала Розвите: |
| "Roswitha, du mußt mir nun auch Bücher besorgen; es wird nicht schwerhalten, ich will alte, ganz alte." | -- Розвита, достань мне несколько книг. Это будет нетрудно. Я хочу перечитать старые, совсем старые книги. |
| "Gewiß, gnäd'ge Frau. Die Leihbibliothek ist ja gleich hier nebenan. Was soll ich besorgen?" | -- Понимаю, сударыня. Библиотека находится рядом. Что прикажете взять? |
| "Ich will es aufschreiben, allerlei zur Auswahl, denn mitunter haben sie nicht das eine, was man grade haben will." | -- Я напишу тебе несколько названий, пусть они подберут. В библиотеке не всегда достанешь, что хочется. |
| Roswitha brachte Bleistift und Papier, und Effi schrieb auf: | Розвита подала ей карандаш и бумагу, и Эффи стала писать: |
| Walter Scott, Ivanhoe oder Quentin Durward; Cooper, Der Spion; Dickens, David Copperfield; Willibald Alexis, Die Hosen des Herrn von Bredow. | Вальтер Скотт, "Айвенго" или "Квентин Дорвард"; Купер, "Шпион"; Диккенс, "Давид Копперфильд"; Виллибальд Алексис, "Штаны господина фон Бредова"*. |
| Roswitha las den Zettel durch und schnitt in der anderen Stube die letzte Zeile fort; sie genierte sich ihret- und ihrer Frau wegen, den Zettel in seiner ursprünglichen Gestalt abzugeben. | Розвита внимательно прочитала записку, вышла в соседнюю комнату и отрезала ножницами последнюю строчку, -- ей было стыдно, и за себя и за госпожу, подать записку с таким неприличным названием. |
| Ohne besondere Vorkommnisse verging der Tag. Am andern Morgen war es nicht besser und am dritten auch nicht. | Этот день прошел без особых происшествий. На следующее утро Эффи не почувствовала себя лучше на третий день -- тоже. |
| "Effi, das geht so nicht länger. Wenn so was einreißt, dann wird man's nicht wieder los; wovor die Doktoren am meisten warnen und mit Recht, das sind solche Verschleppungen." | -- Так больше нельзя, Эффи. Уж если привяжется какая-нибудь хворь, не так-то легко от нее избавиться. Врачи по крайней мере правы в одном -- болезнь нельзя запускать. |
| Effi seufzte. | Эффи вздохнула. |
| "Ja, Mama, aber wen sollen wir nehmen? Nur keinen jungen; ich weiß nicht, aber es würde mich genieren." | -- Конечно, это так, но я не знаю, какого врача пригласить. Только не молодого! Молодого я буду стесняться. |
| "Ein junger Doktor ist immer genant, und wenn er es nicht ist, desto schlimmer. Aber du kannst dich beruhigen; ich komme mit einem ganz alten, der mich schon behandelt hat, als ich noch in der Heckerschen Pension war, also vor etlichen zwanzig Jahren. Und damals war er nah an Fünfzig und hatte schönes graues Haar, ganz kraus. Er war ein Damenmann, aber in den richtigen Grenzen. Ärzte, die das vergessen, gehen unter, und es kann auch nicht anders sein; unsere Frauen, wenigstens die aus der Gesellschaft, haben immer noch einen guten Fond." | -- Молодые врачи и сами стесняются, а если не стесняются, тем хуже для них. Впрочем, можешь успокоиться, я приглашу к тебе совсем старенького врача, который лечил меня еще тогда, когда я училась в пансионе Гек-кера, стало быть лет двадцать тому назад. Ему и в то время было уже около пятидесяти. У него были великолепные волосы, седые и вьющиеся, -- причем он считался любителем дам, однако всегда держался в определенных границах. Впрочем, если врачи забывают об этом, они неизбежно терпят провал: наши женщины, по крайней мере женщины из хорошего общества, еще не испорчены. |
| "Meinst du? Ich freue mich immer, so was Gutes zu hören. Denn mitunter hört man doch auch andres. Und schwer mag es wohl oft sein. Und wie heißt denn der alte Geheimrat? Ich nehme an, daß es ein Geheimrat ist." | -- Ты думаешь? Это приятно: ведь некоторые утверждают совершенно обратное. А как его зовут, твоего тайного советника? Я почему-то уверена, что он уже тайный советник. |
| "Geheimrat Rummschüttel." | -- Тайный советник Руммшюттель. Эффи звонко рассмеялась. |
| Effi lachte herzlich. "Rummschüttel! Und als Arzt für jemanden, der sich nicht rühren kann." | -- Руммшюттель, какая смешная фамилия! Как раз для больного, который пошевельнуться не может. |
| "Effi, du sprichst so sonderbar. Große Schmerzen kannst du nicht haben." | -- По-моему, Эффи, у тебя не такие уж сильные боли. |
| "Nein, in diesem Augenblick nicht; es wechselt beständig." | -- Ты права, в данный момент у меня ничего не болит. Но в том-то и дело, что это все время меняется: то очень болит, то проходит совсем. |
| Am anderen Morgen erschien Geheimrat Rummschüttel. Frau von Briest empfing ihn, und als er Effi sah, war sein erstes Wort: | Тайный советник Руммшюттель не замедлил явиться. Уже на следующий день госпожа фон Брист принимала его. |
| "Ganz die Mama." | - Вылитая мама! -- сказал он, увидев Эффи. |
| Diese wollte den Vergleich ablehnen und meinte, zwanzig Jahre und drüber seien doch eine lange Zeit; Rummschüttel blieb aber bei seiner Behauptung, zugleich versichernd: nicht jeder Kopf präge sich ihm ein, aber wenn er überhaupt erst einen Eindruck empfangen habe, so bleibe der auch für immer. | Мама попыталась было отклонить это сравнение: двадцать лет, даже чуточку больше, за это время можно решительно все позабыть. Но он и слушать не стал. Не всякая головка врезается в память, но уж если какая-нибудь произвела на него впечатление, будьте спокойны, она остается навеки. |
| "Und nun, meine gnädigste Frau von Innstetten, wo fehlt es, wo sollen wir helfen?" | - А теперь, милостивая госпожа фон Инштеттен, расскажите, что вас беспокоит и чем я могу вам помочь. |
| "Ach, Herr Geheimrat, ich komme in Verlegenheit, Ihnen auszudrücken, was es ist. Es wechselt beständig. In diesem Augenblick ist es wie weggeflogen. Anfangs habe ich an Rheumatisches gedacht, aber ich möcht beinah glauben, es sei eine Neuralgie, Schmerzen den Rücken entlang, und dann kann ich mich nicht aufrichten. Mein Papa leidet an Neuralgie, da hab ich es früher beobachten können. Vielleicht ein Erbstück von ihm." | -- Ах, господин доктор, это не так-то легко объяснить. Какие-то странные боли: то появляются, то исчезают совсем. Сейчас их словно не бывало. Вначале я думала, что это ревматизм, а теперь уверена, что это невралгия. Болит вся спина, и тогда я не могу разогнуться. У папы тоже бывают такие боли, я часто видела, как он, бедный, страдает. Наверное, это перешло по наследству. |
| "Sehr wahrscheinlich", sagte Rummschüttel, der den Puls gefühlt und die Patientin leicht, aber doch scharf beobachtet hatte. "Sehr wahrscheinlich, meine gnädigste Frau." | -- Весьма вероятно,-- сказал Руммшюттель, считая пульс и незаметно, но очень внимательно изучая свою пациентку.-- Весьма вероятно, сударыня. |
| Was er aber still zu sich selber sagte, das lautete: "Schulkrank und mit Virtuosität gespielt; Evastochter comme il faut." | Но про себя он подумал: "Чистое притворство, и не без таланта исполнено. Да, дочь Евы, comme il faut" (Как полагается /франц./). |
| Er ließ jedoch nichts davon merken, sondern sagte mit allem wünschenswerten Ernst: | Однако он и вида не подал, что разобрался в "болезни", и серьезно сказал: |
| "Ruhe und Wärme sind das Beste, was ich anraten kann. Eine Medizin, übrigens nichts Schlimmes, wird das Weitere tun." | -- Что же вам посоветовать, сударыня?! В первую очередь -- покой и тепло. А лекарство -- скажем, что-нибудь успокаивающее -- довершит остальное. |
| Und er erhob sich, um das Rezept aufzuschreiben: Aqua Amygdalarum amararum eine halbe Unze, Syrupus florum Aurantii zwei Unzen. | И он поднялся, чтобы написать рецепт: Aqua Amygdalarum amararum -- пол-унции, Syrupus florum Aurantii -- две унции. |
| "Hiervon, meine gnädigste Frau, bitte ich Sie, alle zwei Stunden einen halben Teelöffel voll nehmen zu wollen. Es wird Ihre Nerven beruhigen. Und worauf ich noch dringen möchte: keine geistigen Anstrengungen, keine Besuche, keine Lektüre." | -- Я попрошу принимать лекарство, которое вам выписываю, по полчайной ложке через каждые два часа -- это успокаивает нервы. И буду настаивать еще вот на чем: никакого умственного напряжения, абсолютно никаких гостей и ничего не читать. |
| Dabei wies er auf das neben ihr liegende Buch. | И он указал на книгу, лежащую около Эффи. |
| "Es ist Scott." | -- Это Вальтер Скотт. |
| "Oh, dagegen ist nichts einzuwenden. Das beste sind Reisebeschreibungen. Ich spreche morgen wieder vor." | -- Да, тут, пожалуй, не возразишь. Самое лучшее, однако, читать какие-нибудь путевые заметки. Завтра я к вам опять загляну. |
| Effi hatte sich wundervoll gehalten, ihre Rolle gut durchgespielt. Als sie wieder allein war - die Mama begleitete den Geheimrat -, schoß ihr trotzdem das Blut zu Kopf; sie hatte recht gut bemerkt, daß er ihrer Komödie mit einer Komödie begegnet war. Er war offenbar ein überaus lebensgewandter Herr, der alles recht gut sah, aber nicht alles sehen wollte, vielleicht weil er wußte, daß dergleichen auch mal zu respektieren sein könne. Denn gab es nicht zu respektierende Komödien, war nicht die, die er selber spielte, eine solche? | Во время визита Эффи держалась прекрасно, разыграв свою роль как по нотам, но едва советник ушел и она осталась одна (мама вышла его проводить), как у нее вспыхнули щеки: она хорошо поняла, что на игру он ответил игрой. Видимо, он очень проницательный человек, обладающий к тому же огромным жизненным опытом: он видит все, но старается не все замечать, отлично зная, что с некоторыми вещами приходится считаться и что даже зло иногда может быть во спасение. |
| Bald danach kam die Mama zurück, und Mutter und Tochter ergingen sich in Lobeserhebungen über den feinen alten Herrn, der trotz seiner beinah Siebzig noch etwas Jugendliches habe. | Вскоре вернулась мать, и обе принялись расхваливать умного старика, который сохранил столько молодости, несмотря на свои семьдесят лет. |
| "Schicke nur gleich Roswitha nach der Apotheke ... Du sollst aber nur alle drei Stunden nehmen, hat er mir draußen noch eigens gesagt. So war er schon damals, er verschrieb nicht oft und nicht viel; aber immer Energisches, und es half auch gleich." | -- А теперь пошли Розвиту в аптеку. Да, он просил тебе передать, что лекарство нужно принимать через три-четыре часа. Он и всегда был таким: пропишет немного и принимать рекомендует не часто, но все такое сильное: сразу же помогает. |
| Rummschüttel kam den zweiten Tag und dann jeden dritten, weil er sah, welche Verlegenheit sein Kommen der jungen Frau bereitete. Dies nahm ihn für sie ein, und sein Urteil stand ihm nach dem dritten Besuch fest: "Hier liegt etwas vor, was die Frau zwingt, so zu handeln, wie sie handelt." Über solche Dinge den Empfindlichen zu spielen, lag längst hinter ihm. | Руммшюттель стал приходить через день, а потом через два,-- он, кажется, заметил, что его визиты смущают молодую пациентку. Это очень подкупило его, и уже после третьего визита он сделал про себя окончательный вывод: "Видимо, здесь есть какие-то причины, заставляющие поступать именно так". Он давно перестал обижаться на подобные вещи. |
| Als Rummschüttel seinen vierten Besuch machte, fand er Effi auf, in einem Schaukelstuhl sitzend, ein Buch in der Hand, Annie neben ihr. | В четвертый визит он застал свою пациентку уже не в постели, а в кресле-качалке, с книгой в руках около колыбели ребенка. |
| "Ah, meine gnädigste Frau! Hocherfreut. Ich schiebe es nicht auf die Arznei; das schöne Wetter, die hellen, frischen Märztage, da fällt die Krankheit ab. Ich beglückwünsche Sie. Und die Frau Mama?" | -- Очень рад вашему выздоровлению, сударыня. Отнюдь не склонен приписывать его действию своих лекарств. Чудесная погода, свежий мартовский воздух и светлые дни -- все это гонит болезнь. Еще раз поздравляю, рад от души. А что же я не вижу вашей мамы? |
| "Sie ist ausgegangen, Herr Geheimrat, in die Keithstraße, wo wir gemietet haben. Ich erwarte nun innerhalb weniger Tage meinen Mann, den ich mich, wenn in unserer Wohnung erst alles in Ordnung sein wird, herzlich freue, Ihnen vorstellen zu können. Denn ich darf doch wohl hoffen, daß Sie auch in Zukunft sich meiner annehmen werden." | -- Она поехала на Кейтштрассе, мы там сняли квартиру. Через несколько дней приезжает мой муж, которого я буду рада представить вам, как только мы приведем квартиру в порядок. Надеюсь, что и в будущем вы не оставите нас. |
| Er verbeugte sich. | Он поклонился. |
| "Die neue Wohnung", fuhr sie fort, "ein Neubau, macht mir freilich Sorge. Glauben Sie, Herr Geheimrat, daß die feuchten Wände ... " | -- Новая квартира...-- продолжала она. -- Этот новый дом несколько беспокоит меня. Как вы полагаете, доктор, не будут ли сырые стены... |
| "Nicht im geringsten, meine gnädigste Frau. Lassen Sie drei, vier Tage lang tüchtig heizen und immer Türen und Fenster auf, da können Sie's wagen, auf meine Verantwortung. Und mit Ihrer Neuralgie, das war nicht von solcher Bedeutung. Aber ich freue mich Ihrer Vorsicht, die mir Gelegenheit gegeben hat, eine alte Bekanntschaft zu erneuern und eine neue zu machen." | -- Ни в коей мере, сударыня. Прикажите в течение трех-четырех дней протапливать как следует комнаты, оставив двери и окна открытыми, а затем смело въезжайте. Ручаюсь -- все будет превосходно. Вашу невралгию не считаю серьезной. Очень рад, что ваше внимательное отношение к состоянию своего здоровья дало мне возможность возобновить старое и завязать новое знакомство. |
| Er wiederholte seine Verbeugung, sah noch Annie freundlich in die Augen und verabschiedete sich unter Empfehlungen an die Mama. | И он поклонился опять; затем, приветливо заглянув в глазки Анни и попросив передать привет маме, удалился. |
| Kaum daß er fort war, so setzte sich Effi an den Schreibtisch und schrieb: | Едва лишь дверь закрылась за ним, как Эффи села к столу и стала писать: |
| "Lieber Innstetten! Eben war Rummschüttel hier und hat mich aus der Kur entlassen. Ich könnte nun reisen, morgen etwa; aber heut ist schon der 24., und am 28. willst Du hier eintreffen. Angegriffen bin ich ohnehin noch. Ich denke, Du wirst einverstanden sein, wenn ich die Reise ganz aufgebe. Die Sachen sind ja ohnehin schon unterwegs, und wir würden, wenn ich käme, in Hoppensacks Hotel wie Fremde leben müssen. Auch der Kostenpunkt ist in Betracht zu ziehen, die Ausgaben werden sich ohnehin häufen; unter anderem ist Rummschüttel zu honorieren, wenn er uns auch als Arzt verbleibt. Übrigens ein sehr liebenswürdiger alter Herr. Er gilt ärztlich nicht für ersten Ranges, 'Damendoktor', sagen seine Gegner und Neider. Aber dies Wort umschließt doch auch ein Lob; es kann eben nicht jeder mit uns umgehen. Daß ich von den Kessinern nicht persönlich Abschied nehme, hat nicht viel auf sich. Bei Gieshübler war ich. | "Дорогой Инштеттен! Только что ушел доктор Руммшюттель. Он сказал, что теперь я здорова. Я могла бы уже поехать домой, может быть, даже завтра, но сегодня у нас 24-ое, а 28-го ты приезжаешь в Берлин. По правде говоря, я еще немного слаба. Надеюсь, ты не будешь возражать, если я совсем откажусь от поездки. Наши вещи уже в пути, так что, если бы я даже и приехала, нам пришлось бы, словно приезжим, жить в гостинице Гоппензака. Мне кажется, следует учесть и расходы: они теперь у нас и без того возрастут. Кстати, с Руммшюттелем нужно будет договориться о гонораре, если мы будем и впредь пользоваться его услугами. К слову сказать, это исключительно любезный человек. Правда, его не считают первоклассным врачом, а завистники и враги величают его даже "дамским доктором". Но в этих колких словах, по-моему, скрывается похвала -- к нам, женщинам, далеко не всякий умеет найти подход. Мне кажется, нет ничего страшного в том, что я не попрощалась с нашими знакомыми в Кессине лично. У Гизгюблера я побывала. |
| Die Frau Majorin hat sich immer ablehnend gegen mich verhalten, ablehnend bis zur Unart; bleibt noch der Pastor und Doktor Hannemann und Crampas. Empfiehl mich letzterem. An die Familien auf dem Lande schicke ich Karten; Güldenklees, wie Du mir schreibst, sind in Italien (was sie da wollen, weiß ich nicht), und so bleiben nur die drei andern. Entschuldige mich, so gut es geht. Du bist ja der Mann der Formen und weißt das richtige Wort zu treffen. An Frau Von Padden, die mir am Silvesterabend so außerordentlich gut gefiel, schreibe ich vielleicht selber noch und spreche ihr mein Bedauern aus. Laß mich in einem Telegramm wissen, ob Du mit allem einverstanden bist. Wie immer Deine Effi." | Жена майора всегда как-то холодно относилась ко мне, прямо до неприличия холодно. Ну, кого я забыла еще? Остаются пастор, доктор Ганнеманн и Крампас. Кланяйся от меня майору. Семьям, живущим в поместьях, я собираюсь послать открытки; Гюльденклее, как ты мне написал, путешествуют по Италии (мне, правда, не совсем понятно, что им там нужно); остаются, следовательно, еще три семьи. Извинись перед ними, если это возможно. Ты прекрасно разбираешься в правилах хорошего тона и всегда находишь нужные слова. Госпоже фон Падден, очаровавшей меня под Новый год, я, кажется, напишу сама и выражу сожаление, что не смогла попрощаться с ней лично. Немедленно сообщи телеграммой, согласен ли ты со мной или нет. Как всегда, твоя Эффи". |
| Effi brachte selber den Brief zur Post, als ob sie dadurch die Antwort beschleunigen könne, und am nächsten Vormittag traf denn auch das erbetene Telegramm von Innstetten ein: "Einverstanden mit allem." | Эффи сама отнесла на почту письмо, как будто это могло ускорить ответ. И в самом деле, уже на следующий день пришла телеграмма: "Согласен со всем". |
| Ihr Herz jubelte, sie eilte hinunter und auf den nächsten Droschkenstand zu: | У Эффи сразу полегчало на сердце, и она немедля отправилась на ближайшую стоянку карет. |
| "Keithstraße Ic." | -- На Кейтштрассе, пожалуйста, дом 1-е. |
| Und erst die Linden und dann die Tiergartenstraße hinunter flog die Droschke, und nun hielt sie vor der neuen Wohnung. | Карета покатила сначала по Унтер-ден-Линден, потом вниз по Тиргартенштрассе и остановилась у дома с их новой квартирой. |
| Oben standen die den Tag vorher eingetroffenen Sachen noch bunt durcheinander, aber es störte sie nicht, und als sie auf den breiten, aufgemauerten Balkon hinaustrat, lag jenseits der Kanalbrücke der Tiergarten vor ihr, dessen Bäume schon überall einen grünen Schimmer zeigten. Darüber aber ein klarer blauer Himmel und eine lachende Sonne. | Наверху в ужасающем беспорядке лежали прибывшие накануне вещи из Кессина. Но Эффи не обратила на это никакого внимания и прошла на широкий просторный балкон. По ту сторону канала был виден Тиргартен, голые ветви деревьев начинали в нем чуть-чуть зеленеть, над головой было чистое голубое небо и смеющееся солнце. |
| Sie zitterte vor Erregung und atmete hoch auf. Dann trat sie vom Balkon her wieder über die Türschwelle zurück, hob den Blick und faltete die Hände. | Эффи затрепетала и глубоко вздохнула. Потом, переступив порог комнаты, подняла кверху глаза, сложила молитвенно руки и сказала: |
| "Nun, mit Gott, ein neues Leben! Es soll anders werden." | -- Ну, а теперь, господи, пусть начнется новая жизнь. Пусть все пойдет по-другому. |
Vierundzwanzigstes Kapitel/Глава двадцать четвертая
| English | Русский |
| Drei Tage danach, ziemlich spät, um die neunte Stunde, traf Innstetten in Berlin ein. Alles war am Bahnhof: Effi, die Mama, der Vetter; der Empfang war herzlich, am herzlichsten von seiten Effis, und man hatte bereits eine Welt von Dingen durchgesprochen, als der Wagen, den man genommen, vor der neuen Wohnung in der Keithstraße hielt. | Через три дня, довольно поздно, в девятом часу вечера, должен был приехать Инштеттен. На вокзал пришли все: и Эффи, и мама, и юный кузен. Встреча была сердечной и теплой, особенно нежна была с Инштетте-ном Эффи. Наперебой стали рассказывать новости; даже не заметили, как карета, которую взяли на площади, остановилась на Кейтштрассе, около нового дома. |
| "Ach, da hast du gut gewählt, Effi", sagte Innstetten, als er in das Vestibül eintrat, "kein Haifisch, kein Krokodil und hoffentlich auch kein Spuk." | -- Ты, кажется, выбрала очень удачно,-- сказал Инштеттен, входя в вестибюль,-- здесь нет ни акулы, ни крокодила, ни привидений, надеюсь. |
| "Nein, Geert, damit ist es nun vorbei. Nun bricht eine andere Zeit an, und ich fürchte mich nicht mehr und will auch besser sein als früher und dir mehr zu Willen leben." | -- Да, с этим, Геерт, покончено раз навсегда. У нас теперь начнется новая жизнь. Я уже ничего не боюсь, мне хочется быть умнее, чем прежде, поэтому я буду больше считаться с твоими желаниями. |
| Alles das flüsterte sie ihm zu, während sie die teppichbedeckte Treppe bis in den zweiten Stock hinanstiegen. Der Vetter führte die Mama. | Все это Эффи шептала Инштеттену, поднимаясь с ним по лестнице, покрытой ковром, к своей квартире, на третий этаж. Кузен в это время вел под руку маму. |
| Oben fehlte noch manches, aber für einen wohnlichen Eindruck war doch gesorgt, und Innstetten sprach seine Freude darüber aus. | Наверху недоставало еще многих вещей, тем не менее квартире постарались придать жилой вид. Инштеттен был очень доволен. |
| "Effi, du bist doch ein kleines Genie"; | -- Ты, Эффи, просто маленький гений. |
| aber diese lehnte das Lob ab und zeigte auf die Mama, die habe das eigentliche Verdienst. "Hier muß es stehen", so habe es unerbittlich geheißen, und immer habe sie's getroffen, wodurch natürlich viel Zeit gespart und die gute Laune nie gestört worden sei. | Но Эффи немедленно отклонила его похвалу и показала на маму, ставя все это в заслугу ей. "Вот эту вещь нужно поставить сюда",-- неумолимо решала она и притом всегда очень удачно; только поэтому они смогли сэкономить время и не испортили себе настроения. |
| Zuletzt kam auch Roswitha, um den Herrn zu begrüßen, bei welcher Gelegenheit sie sagte, Fräulein Annie ließe sich für heute entschuldigen - ein kleiner Witz, auf den sie stolz war und mit dem sie auch ihren Zweck vollkommen erreichte. | Затем вошла Розвита, чтобы поздравить господина с приездом. -- А фрейлейн Анни просит ее извинить, она уже не выйдет сегодня, -- сказала она. Эта невинная шутка была произнесена с гордостью и имела определенный успех. |
| Und nun nahmen sie Platz um den schon gedeckten Tisch, und als Innstetten sich ein Glas Wein eingeschenkt und "auf glückliche Tage" mit allen angestoßen hatte, nahm er Effis Hand und sagte: | Тут все стали садиться за приготовленный стол, Инштеттен наполнил бокалы. Выпив вместе со всеми "за счастливые дни", он взял Эффи за руку и сказал: |
| "Aber Effi, nun erzähle mir, was war das mit deiner Krankheit?" | -- А теперь расскажи, что же все-таки было с тобой? |
| "Ach, lassen wir doch das, nicht der Rede wert; ein bißchen schmerzhaft und eine rechte Störung, weil es einen Strich durch unsere Pläne machte. Aber mehr war es nicht, und nun ist es vorbei. Rummschüttel hat sich bewährt, ein feiner, liebenswürdiger alter Herr, wie ich dir, glaub ich, schon schrieb. In seiner Wissenschaft soll er nicht gerade glänzen, aber Mama sagt, das sei ein Vorzug. Und sie wird wohl recht haben, wie in allen Stücken. Unser guter Doktor Hannemann war auch kein Licht und traf es doch immer. Und nun sag, was macht Gieshübler und die anderen alle?" | -- Ах, не будем об этом, не стоит. Было немножечко больно, а главное, досадно, что это нарушило наши планы. Ну, а теперь все прошло. Должна сказать, что Румм-шюттель показал себя хорошим врачом. Это очень милый, приятный пожилой господин. Я тебе, кажется, писала о нем. В области медицины его, правда, не считают "светилом", но мама говорит, в этом как раз его преимущество. По-моему, она, как всегда, права. Доктор Ганнеманн тоже не был светилом, однако лечил хорошо. А теперь расскажи, как там поживают Гизгюблер и все остальные. |
| "Ja, wer sind die anderen alle? Crampas läßt sich der gnäd'gen Frau empfehlen ... " | -- Все остальные? Кого ты имеешь в виду? Крампас, например, просил передать тебе привет, |
| "Ah, sehr artig." | -- А, очень мило с его стороны. |
| "Und der Pastor will dir desgleichen empfohlen sein; nur die Herrschaften auf dem Lande waren ziemlich nüchtern und schienen auch mich für deinen Abschied ohne Abschied verantwortlich machen zu wollen. Unsere Freundin Sidonie war sogar spitz, und nur die gute Frau von Padden, zu der ich eigens vorgestern noch hinüberfuhr, freute sich aufrichtig über deinen Gruß und deine Liebeserklärung an sie. Du seist eine reizende Frau, sagte sie, aber ich sollte dich gut hüten. Und als ich ihr erwiderte, du fändest schon, daß ich mehr ein Erzieher als ein Ehemann sei, sagte sie halblaut und beinahe wie abwesend: 'Ein junges Lämmchen, weiß wie Schnee.' Und dann brach sie ab." | -- Пастор тоже просил тебе кланяться. Только господа помещики очень прохладно простились со мной: они, кажется, обвиняют меня в том, что ты уехала, не нанеся им прощальных визитов. Наша дорогая Сидония не преминула отпустить несколько колких замечаний, и только добрая госпожа фон Падден, которую я навестил только позавчера, очень порадовалась твоим теплым словам и твоему объяснению в любви. "Ваша жена очаровательная женщина, но за ней еще нужен присмотр",-- сказала она. Я ей ответил, что ты и без того считаешь меня скорее воспитателем, чем мужем, на что она сказала в задумчивости и словно про себя: "Маленький ягненочек, чистый как снег!"* -- и внезапно умолкла. |
| Vetter Briest lachte. | Кузен Брист рассмеялся. |
| "'Ein junges Lämmchen, weiß wie Schnee.' Da hörst du's, Cousine." | -- Слышишь, кузина! "Маленький ягненочек, чистый как снег". |
| Und er wollte sie zu necken fortfahren, gab es aber auf, als er sah, daß sie sich verfärbte. | И он уже хотел было ее подразнить, но тут же перестал, заметив, как она побледнела. |
| Das Gespräch, das meist zurückliegende Verhältnisse berührte, spann sich noch eine Weile weiter, und Effi erfuhr zuletzt aus diesem und jenem, was Innstetten mitteilte, daß sich von dem ganzen Kessiner Hausstand nur Johanna bereit erklärt habe, die Übersiedlung nach Berlin mitzumachen. Sie sei natürlich noch zurückgeblieben, werde aber in zwei, drei Tagen mit dem Rest der Sachen eintreffen; er sei froh über ihren Entschluß, denn sie sei immer die Brauchbarste gewesen und von einem ausgesprochenen großstädtischen Schick. Vielleicht ein bißchen zu sehr. | В таком духе разговор продолжался и дальше, затрагивая по большей части отдаленные темы. Тем не менее Эффи понемногу выяснила из слов Инштеттена, что из кессинской прислуги только Иоганна выразила желание переселиться в Берлин. Она еще, правда, находится дома, но через два-три дня прибудет сюда с остальными вещами. Инштеттен выразил удовлетворение по поводу того, что она решила остаться у них: она всегда была, самой полезной для дома и имеет, он бы сказал, известный столичный шик. Быть может, даже несколько больше, чем следует. |
| Christel und Friedrich hätten sich beide für zu alt erklärt, und mit Kruse zu verhandeln, habe sich von vornherein verboten. | Христель и Фридрих сослались на то, что они слишком стары для переезда на новое место. Ну а что касается Крузе, то ему, Инштеттену, как известно, было запрещено вести с ним какие бы то ни было переговоры. |
| "Was soll uns ein Kutscher hier?" schloß Innstetten. "Pferd und Wagen, das sind tempi passati, mit diesem Luxus ist es in Berlin vorbei. Nicht einmal das schwarze Huhn hätten wir unterbringen können. Oder unterschätze ich die Wohnung?" | -- В самом деле, зачем нам здесь кучер,-- сказал в заключение Инштеттен. -- Лошади и экипажи -- tempi passati (Прошедшие времена /итал./). С этой роскошью в Берлине покончено. Здесь даже черную курицу негде поместить. Или, быть может, я недооцениваю эту квартиру? |
| Effi schüttelte den Kopf, und als eine kleine Pause eintrat, erhob sich die Mama; es sei bald elf, und sie habe noch einen weiten Weg, übrigens solle sie niemand begleiten, der Droschkenstand sei ja nah - ein Ansinnen, das Vetter Briest natürlich ablehnte. Bald darauf trennte man sich, nachdem noch ein Rendezvous für den anderen Vormittag verabredet war. | Эффи покачала головой, а мама, воспользовавшись тем, что разговор как будто замолк, встала из-за стола: скоро девять, а ей далеко еще ехать, нет, нет, провожать никому не надо, кареты стоят на углу. Это была выдумка, которую кузен Брист немедленно разоблачил. Вскоре все распрощались, договорившись встретиться на следующее утро. |
| Effi war ziemlich früh auf und hatte - die Luft war beinahe sommerlich warm - den Kaffeetisch bis nahe an die geöffnete Balkontür rücken lassen, und als Innstetten nun auch erschien, trat sie mit ihm auf den Balkon hinaus und sagte: | Утром Эффи довольно рано была на ногах; она распорядилась придвинуть столик для кофе к открытой двери балкона -- воздух был почти по-летнему теплый. А когда появился Инштеттен, она вышла вместе с ним на балкон и спросила: |
| "Nun, was sagst du? Du wolltest den Finkenschlag aus dem Tiergarten hören und die Papageien aus dem Zoologischen. | -- Ну, а что ты скажешь на это? Ты, кажется, собирался слушать пение зябликов из Тиргартена и попугаев из Зоологического сада. |
| Ich weiß nicht, ob beide dir den Gefallen tun werden, aber möglich ist es. Hörst du wohl? Das kam von drüben, drüben aus dem kleinen Park. Es ist nicht der eigentliche Tiergarten, aber doch beinah." | Не знаю, доставят ли они тебе это удовольствие, но в принципе это возможная вещь. Нет, ты слышишь? Это оттуда, из того маленького парка на той стороне. Конечно, это еще не Тиртартен, но почти что Тиргартен. |
| Innstetten war entzückt und von einer Dankbarkeit, als ob Effi ihm das alles persönlich herangezaubert habe. Dann setzten sie sich, und nun kam auch Annie. Roswitha verlangte, daß Innstetten eine große Veränderung an dem Kinde finden solle, was er denn auch schließlich tat. Und dann plauderten sie weiter, abwechselnd über die Kessiner und die in Berlin zu machenden Visiten und ganz zuletzt auch über eine Sommerreise. Mitten im Gespräch aber mußten sie abbrechen, um rechtzeitig beim Rendezvous erscheinen zu können. | Инштеттен был в восторге и с благодарностью смотрел на жену, словно все это было делом ее собственных рук. Затем они сели, а тут появилась и Анни. Розвите хотелось, чтобы Инштеттен нашел в девочке большие перемены, что он, конечно, и сделал. И они снова стали говорить обо всем на свете, о знакомых из Кессина, о визитах, которые им предстоит сделать в Берлине, а под конец и о летней поездке. Однако вскоре им пришлось оборвать разговор, чтобы вовремя прийти на свидание. |
| Man traf sich, wie verabredet, bei Helms, gegenüber dem Roten Schloß, besuchte verschiedene Läden, aß bei Hiller und war bei guter Zeit wieder zu Haus. Es war ein gelungenes Beisammensein gewesen. Innstetten herzlich froh, das großstädtische Leben wieder mitmachen und auf sich wirken lassen zu können. Tags darauf, am 1. April, begab er sich in das Kanzlerpalais, um sich einzuschreiben (eine persönliche Gratulation unterließ er aus Rücksicht), und ging dann aufs Ministerium, um sich da zu melden. Er wurde auch angenommen, trotzdem es ein geschäftlich und gesellschaftlich sehr unruhiger Tag war, ja, sah sich seitens seines Chefs durch besonders entgegenkommende Liebenswürdigkeit ausgezeichnet. Er wisse, was er an ihm habe, und sei sicher, ihr Einvernehmen nie gestört zu sehen. | Встретились они, как это было условлено, у Гелмса, напротив Красного замка; оттуда пошли в магазины, пообедали у Гиллера и довольно рано вернулись домой. Этот день оказался приятным для всех, даже Инштеттен с удовольствием окунулся в столичную жизнь. А на другое утро -- было как раз первое апреля* -- Инштеттен отправился во дворец канцлера, чтобы расписаться в книге посетителей (принести личные поздравления он нашел неудобным), а потом поехал представиться в министерство. Его приняли, несмотря на то, что день как в деловом, так и в светском отношении был очень тяжелым. Шеф был с ним особенно любезен: он "знает, кого приобретает в лице Инштеттена, и заранее уверен в их обоюдном взаимопонимании". |
| Auch im Hause gestaltete sich alles zum Guten. Ein aufrichtiges Bedauern war es für Effi, die Mama, nachdem diese, wie gleich anfänglich vermutet, fast sechs Wochen lang in Kur gewesen, nach Hohen-Cremmen zurückkehren zu sehen, ein Bedauern, das nur dadurch einigermaßen gemildert wurde, daß sich Johanna denselben Tag noch in Berlin einstellte. | И дома все складывалось превосходно. Правда, Эффи огорчало, что мама уезжает домой, закончив продлившийся, как она правильно предсказала, почти шесть недель курс лечения. Но эта потеря отчасти искупалась приездом Иоганны, которая должна была прибыть в Берлин в тот же день. |
| Das war immerhin was, und wenn die hübsche Blondine dem Herzen Effis auch nicht ganz so nahe stand wie die ganz selbstsuchtslose und unendlich gutmütige Roswitha, so war sie doch gleichmäßig angesehen, ebenso bei Innstetten wie bei ihrer jungen Herrin, weil sie sehr geschickt und brauchbar und der Männerwelt gegenüber von einer ausgesprochenen und selbstbewußten Reserviertheit war. Einem Kessiner on dit zufolge ließen sich die Wurzeln ihrer Existenz auf eine längst pensionierte Größe der Garnison Pasewalk zurückführen, woraus man sich auch ihre vornehme Gesinnung, ihr schönes blondes Haar und die besondere Plastik ihrer Gesamterscheinung erklären wollte. Johanna selbst teilte die Freude, die man allerseits über ihr Eintreffen empfand, und war durchaus einverstanden damit, als Hausmädchen und Jungfer, ganz wie früher, den Dienst bei Effi zu übernehmen, während Roswitha, die der Christel in beinahe Jahresfrist ihre Kochkünste so ziemlich abgelernt hatte, dem Küchendepartement vorstehen sollte. Annies Abwartung und Pflege fiel Effi selber zu, worüber Roswitha freilich lachte. Denn sie kannte die jungen Frauen. | И хотя к этой красивой блондинке Эффи не была так сильно привязана, как к необыкновенно добродушной, беззаветно преданной ей Розвите, все-таки молодая женщина, так же как и Инштеттен, высоко ценила Иоганну за то, что та была очень ловкой и необходимой в хозяйстве, да и с мужчинами держала себя сдержанно, с каким-то особым достоинством. Согласно кессинским on dit (Слухам /франц./), корни ее происхождения вели к одному высокопоставленному лицу из гарнизона Пазевалк, находившемуся в отставке, чем, собственно говоря, и объясняли ее аристократические замашки, ее красивые белокурые волосы и особую гармонию всего ее облика. Иоганна разделяла общую радость свидания и выразила готовность по-прежнему остаться горничной Эффи, в то время как Розвите, научившейся у Христель за последний год довольно прилично готовить, предложили заведовать кухней. Уход же за Анни Эффи брала на себя, над чем Розвита, конечно, смеялась -- знает, мол, она этих молоденьких дам. |
| Innstetten lebte ganz seinem Dienst und seinem Haus. Er war glücklicher als vordem in Kessin, weil ihm nicht entging, daß Effi sich unbefangener und heiterer gab. Und das konnte sie, weil sie sich freier fühlte. Wohl blickte das Vergangene noch in ihr Leben hinein, aber es ängstigte sie nicht mehr oder doch um vieles seltener und vorübergehender, und alles, was davon noch in ihr nachzitterte, gab ihrer Haltung einen eigenen Reiz. In jeglichem, was sie tat, lag etwas Wehmütiges, wie eine Abbitte, und es hätte sie glücklich gemacht, dies alles noch deutlicher zeigen zu können. Aber das verbot sich freilich. | Инштеттен, как всегда, жил только службой и домом. В Берлине он чувствовал себя более счастливым, чем в Кессине, ибо от него не укрылось, что Эффи держалась теперь веселей и непринужденней. И это было действительно так, потому что теперь она как бы обрела чувство свободы. Быть может, прошлое порой и заглядывало в ее берлинскую жизнь, но только так, иногда, мимолетно, оно уже теперь не пугало ее, может быть, только заставляло слегка трепетать, придавая ей еще больше прелести и очарования. Правда, все, что она делала, она делала теперь как-то смиренно, словно просила за что-то прощение. Казалось, ей доставляло удовольствие подчеркивать это, чего, само собой разумеется, ей не стоило делать. |
| Das gesellschaftliche Leben der großen Stadt war, als sie während der ersten Aprilwochen ihre Besuche machten, noch nicht vorüber, wohl aber im Erlöschen, und so kam es für sie zu keiner rechten Teilnahme mehr daran. In der zweiten Hälfte des Mai starb es dann ganz hin, und mehr noch als vorher war man glücklich, sich in der Mittagsstunde, wenn Innstetten von seinem Ministerium kam, im Tiergarten treffen oder nachmittags einen Spaziergang nach dem Charlottenburger Schloßgarten machen zu können. Effi sah sich, wenn sie die lange Front zwischen dem Schloß und den Orangeriebäumen auf und ab schritt, immer wieder die massenhaft dort stehenden römischen Kaiser an, fand eine merkwürdige Ähnlichkeit zwischen Nero und Titus, sammelte Tannenäpfel, die von den Trauertannen gefallen waren, und ging dann, Arm in Arm mit ihrem Manne, bis auf das nach der Spree hin einsam gelegene "Belvedere" zu. | В первой половине апреля, когда Инштеттены нанесли несколько необходимых визитов, светская жизнь Берлина если не совсем прекратилась, то во всяком случае сходила на нет (и об участии в ней не могло быть и речи) , а в конце мая заглохла совсем. Тем большее удовольствие доставляли им прогулки в Тиргартене, куда Инштеттен заходил в двенадцать часов по дороге из министерства домой, а также вечерние встречи в парке Шарлоттенбургского замка. Гуляя в ожидании мужа по парку, чаще всего вдоль аллеи, ведущей от замка к оранжерее, Эффи с любопытством разглядывала стоявшие здесь статуи императоров древнего Рима, находя, между прочим, что Тит и Нерон имеют удивительное сходство, собирала еловые шишки, падавшие с раскидистых елей, а потом, когда появлялся Инштеттен, шла, взяв его под руку и оживленно болтая, в глубь тенистого парка, туда, где почти на самом берегу Шпрее стоял одинокий "Бельведер"*. |
| "Da drin soll es auch einmal gespukt haben", sagte sie. | -- Здесь, говорят, водились привидения, -- как-то заметила Эффи. |
| "Nein, bloß Geistererscheinungen." | -- Привидения вряд ли, разве что духи. |
| "Das ist dasselbe." | -- Это одно и то же. |
| "Ja, zuweilen", sagte Innstetten. "Aber eigentlich ist doch ein Unterschied. Geistererscheinungen werden immer gemacht - wenigstens soll es hier in dem 'Belvedere' so gewesen sein, wie Vetter Briest erst gestern noch erzählte -, Spuk aber wird nie gemacht, Spuk ist natürlich." | -- Не всегда, -- сказал Инштеттен. -- Между ними есть и разница. Духов еще можно подстроить; во всяком случае, в "Бельведере" бывали такие истории, как мне об этом только вчера рассказал кузен Брист. А уж привидение никак не подстроишь, привидение естественно. |
| "Also glaubst du doch dran?" | -- Значит, и ты веришь в них? |
| "Gewiß glaub ich dran. Es gibt so was. Nur an das, was wir in Kessin davon hatten, glaub ich nicht recht. Hat dir denn Johanna schon ihren Chinesen gezeigt?" | -- Конечно, верю, такие вещи бывают. Только в наше кессинское привидение я не особенно верю. Кстати, Иоганна показала тебе китайца? |
| "Welchen?" | -- Какого китайца? |
| "Nun, unsern. Sie hat ihn, ehe sie unser altes Haus verließ, oben von der Stuhllehne abgelöst und ihn ins Portemonnaie gelegt. Als ich mir neulich ein Markstück bei ihr wechselte, hab ich ihn gesehen. Und sie hat es mir auch verlegen bestätigt." | -- Ну, нашего. Оказывается, перед отъездом в Берлин она содрала его преспокойно со спинки стула и положила к себе в кошелек. На днях мне понадобились мелкие деньги, и она принесла кошелек, чтобы разменять мне бумажку. Когда я увидел китайца, она очень смутилась, и ей пришлось рассказать, как он попал к ней туда. |
| "Ach, Geert, das hättest du mir nicht sagen sollen. Nun ist doch wieder so was in unserm Hause." | -- Ах, лучше бы ты не говорил мне об этом! Значит, он опять у нас в доме! |
| "Sag ihr, daß sie ihn verbrennt." | -- Прикажи его сжечь. |
| "Nein, das mag ich auch nicht, und das hilft auch nichts. Aber ich will Roswitha bitten ... " | -- Что ты! Я никогда не осмелюсь. Да и вряд ли это поможет. Я лучше попрошу Розвиту... |
| "Um was? Ah, ich verstehe schon, ich ahne, was du vorhast. Die soll ein Heiligenbild kaufen und es dann auch ins Portemonnaie tun. Ist es so was?" | -- О чем? А! Я, кажется, понимаю. Ты попросишь купить образок, чтобы он лежал рядом с "ним" в кошельке. Угадал? |
| Effi nickte. | Эффи кивнула. |
| "Nun, tu, was du willst. Aber sag es niemandem." | -- Поступай как угодно, только, пожалуйста, об этом никому не рассказывай. |
| Effi meinte dann schließlich, es lieber doch lassen zu wollen, und unter allerhand kleinem Geplauder, in welchem die Reisepläne für den Sommer mehr und mehr Platz gewannen, fuhren sie bis an den "Großen Stern" zurück und gingen dann durch die Korso-Allee und die breite Friedrich-Wilhelm-Straße auf ihre Wohnung zu. | В конце концов и Эффи решила, что эту тему лучше оставить. Так, болтая о всевозможных вещах, а чаще всего о планах на лето, они возвращались назад, доезжая сначала до ресторана "Большая звезда", а затем шли пешком до аллеи Корсо, и по широкой Фридрих-Вильгельм-штрассе возвращались домой. |
| Sie hatten vor, schon Ende Juli Urlaub zu nehmen und ins bayerische Gebirge zu gehen, wo gerade in diesem Jahr wieder die Oberammergauer Spiele stattfanden. Es ließ sich aber nicht tun; Geheimrat von Wüllesdorf, den Innstetten schon von früher her kannte und der jetzt sein Spezialkollege war, erkrankte plötzlich, und Innstetten mußte bleiben und ihn vertreten. Erst Mitte August war alles wieder beglichen und damit die Reisemöglichkeit gegeben; es war aber nun zu spät geworden, um noch nach Oberammergau zu gehen, und so entschied man sich für einen Aufenthalt auf Rügen. | Отпуск решено было взять в последних числах июля и провести его в Баварских горах, где как раз в этом году снова устраивались обераммергаузские игры. Однако этот план не удался: неожиданно заболел коллега и старый знакомый Инштеттена, тайный советник фон Вюллерсдорф, и Инштеттену пришлось остаться, чтобы его заменять. Только к середине августа все наконец утряслось, и снова представилась возможность уехать. Но ехать в Обераммергау* теперь уже было поздно, поэтому отпуск решено было провести на острове Рюген. |
| "Zunächst natürlich Stralsund, mit Schill, den du kennst, und mit Scheele, den du nicht kennst und der den Sauerstoff entdeckte, was man aber nicht zu wissen braucht. Und dann von Stralsund nach Bergen und dem Rugard, von wo man, wie mir Wüllersdorf sagte, die ganze Insel übersehen kann, und dann zwischen dem Großen und Kleinen Jasmunder-Bodden hin, bis nach Saßnitz. Denn nach Rügen reisen heißt nach Saßnitz reisen. Binz ginge vielleicht auch noch, aber da sind - ich muß Wüllersdorf noch einmal zitieren - so viele kleine Steinchen und Muschelschalen am Strand, und wir wollen doch baden." | -- Сначала мы попадем, конечно, в Штральзунд, где жил Шилль*, которого ты, кажется, знаешь, и Шель*, которого ты не знаешь, хотя он и открыл кислород, что, впрочем, не обязательно знать. Потом из Штральзунда в Берген и Ругард, откуда, как мне сказал Вюллерсдорф, можно увидеть весь остров, а потом поплывем по проливу между Большим и Малым Ясмундским Бодденом до самого Засница. Ехать на Рюген, это, в сущности, ехать в Засниц. Бинц, говорят, тоже неплохое место, но там, сошлюсь опять на слова Вюллерсдорфа, много камешков и мелких ракушек, а мы ведь собираемся купаться. |
| Effi war einverstanden mit allem, was von seiten Innstettens geplant wurde, vor allem auch damit, daß der ganze Hausstand auf vier Wochen aufgelöst und Roswitha mit Annie nach Hohen-Cremmen, Johanna aber zu ihrem etwas jüngeren Halbbruder reisen sollte, der bei Pasewalk eine Schneidemühle hatte. So war alles gut untergebracht. | Эффи согласилась со всем, что наметил Инштеттен; она нашла разумным и его совет не оставлять на эти четыре недели прислугу в Берлине. Розвиту с маленькой Анни решили отправить к родным в Гоген-Креммен, а Иоганна должна была поехать в Пазевалк, где у ее младшего сводного брата был лесопильный завод. Следовательно, все устраивалось ко всеобщему удовольствию.' |
| Mit Beginn der nächsten Woche brach man denn auch wirklich auf, und am selben Abend noch war man in Saßnitz. Über dem Gasthaus stand "Hotel Fahrenheit". | И вот в начале следующей недели Инштеттены отправились в путь и уже вечером прибыли в Засниц. Над входом в гостиницу висела вывеска: "Отель Фаренгейт". |
| "Die Preise hoffentlich nach Réaumur", setzte Innstetten, als er den Namen las, hinzu, und in bester Laune machten beide noch einen Abendspaziergang an dem Klippenstrand hin und sahen von einem Felsenvorsprung aus auf die stille, vom Mondschein überzitterte Bucht. Effi war entzückt. | -- Лишь бы цены были по Реомюру,-- заметил Инштеттен, когда прочитал это название. -- В отличном настроении оба отправились в тот же вечер к морю, побродили по каменистому берегу и с одного из утесов любовались на тихую бухту, залитую светом луны. Эффи была в восторге. |
| "Ach, Geert, das ist ja Capri, das ist ja Sorrent. Ja, hier bleiben wir. Aber natürlich nicht im Hotel; die Kellner sind mir zu vornehm, und man geniert sich, um eine Flasche Sodawasser zu bitten ... " | -- Ах, Геерт, это же Капри, настоящий Сорренто! Останемся здесь. Только, конечно, не в этой гостинице,, где уж очень важные кельнеры, я у них не решусь попросить даже стакан содовой воды... |
| "Ja, lauter Attachés. Es wird sich aber wohl eine Privatwohnung finden lassen." | -- Да, сплошь атташе. Уж лучше где-нибудь поблизости снять частную квартирку. |
| "Denk ich auch. Und wir wollen gleich morgen danach aussehen." | -- Я тоже так думаю. Начнем подыскивать завтра с утра. |
| Schön wie der Abend war der Morgen, und man nahm das Frühstück im Freien. Innstetten empfing etliche Briefe, die schnell erledigt werden mußten, und so beschloß Effi, die für sie freigewordene Stunde sofort zur Wohnungssuche zu benutzen. Sie ging erst an einer eingepferchten Wiese, dann an Häusergruppen und Haferfeldern vorüber und bog zuletzt in einen Weg ein, der schluchtartig auf das Meer zulief. Da, wo dieser Schluchtenweg den Strand traf, stand ein von hohen Buchen überschattetes Gasthaus, nicht so vornehm wie das Fahrenheitsche, mehr ein bloßes Restaurant, in dem, der frühen Stunde halber, noch alles leer war. | Утро было такое же великолепное, как и вечер. Завтракать они решили на воздухе. С утренней почтой Инштеттен получил несколько писем, на которые ему нужно было дать срочный ответ, а Эффи решила посвятить это время поискам квартиры. Она пошла через луг, где паслось много овец, затем мимо маленьких домиков и полосок с овсом, а потом повернула на дорогу, которая, змеясь и ныряя, вела к самому морю. Здесь на берегу, под сенью раскидистых буков, находилась небольшая гостиница, выглядевшая более просто, чем "Отель Фаренгейт"; собственно говоря, это был скорей ресторан, чем гостиница, который, кстати сказать, из-за раннего часа был совершенно пустой. |
| Effi nahm an einem Aussichtspunkt Platz, und kaum daß sie von dem Sherry, den sie bestellt, genippt hatte, so trat auch schon der Wirt an sie heran, um halb aus Neugier und halb aus Artigkeit ein Gespräch mit ihr anzuknüpfen. | Эффи облюбовала маленький столик в углу, откуда открывался восхитительный вид на море и берег, и заказала шерри. Но не успела она пригубить рюмку, как к ней подошел хозяин ресторана, чтобы, как водится, частично из вежливости, а частично из любопытства, завести с ней разговор. |
| "Es gefällt uns sehr gut hier", sagte sie, "meinem Manne und mir; welch prächtiger Blick über die Bucht, und wir sind nur in Sorge wegen einer Wohnung." | -- О да, здесь нам очень понравилось, -- сказала она, -- я имею в виду себя и супруга. Такой прекрасный вид на бухту. Только мы еще не подыскали квартиру. |
| "Ja, gnädigste Frau, das wird schwerhalten ... " | -- Да, сударыня, это не просто. |
| "Es ist aber schon spät im Jahr ... " | -- Но ведь сезон подходит к концу. |
| "Trotzdem. Hier in Saßnitz ist sicherlich nichts zu finden, dafür möcht ich mich verbürgen; aber weiterhin am Strand, wo das nächste Dorf anfängt, Sie können die Dächer von hier aus blinken sehen, da möcht es vielleicht sein." | -- Тем не менее с помещением сейчас нелегко. Во всяком случае, в Заснице вы ничего не найдете, головой ручаюсь за это. Но дальше по берегу есть другая деревня -- видите, там вдали блестят на солнце крыши домов. Там, быть может, что-нибудь будет. |
| "Und wie heißt das Dorf?" | -- А как называется эта деревня? |
| "Crampas." | -- Крампас, сударыня. |
| Effi glaubte nicht recht gehört zu haben. "Crampas", wiederholte sie mit Anstrengung. "Ich habe den Namen als Ortsnamen nie gehört ... Und sonst nichts in der Nähe?" | -- Крампас? -- с усилием переспросила Эффи, решив, что она просто ослышалась. -- Вот не думала, что так может называться деревня... А ничего другого поблизости нет? |
| "Nein, gnädigste Frau. Hier herum nichts. Aber höher hinauf, nach Norden zu, da kommen noch wieder Dörfer, und in dem Gasthause, das dicht neben Stubbenkammer liegt, wird man Ihnen gewiß Auskunft geben können. Es werden dort von solchen, die gerne noch vermieten wollen, immer Adressen abgegeben." | -- Здесь, к сожалению, нет. Но выше, на север, есть еще деревушки. Поезжайте, например, в Штуббенкаммер, там в гостинице вам дадут адреса. В наших местах тот, кто хочет сдать помещение, оставляет у хозяина свой адрес. |
| Effi war froh, das Gespräch allein geführt zu haben, und als sie bald danach ihrem Manne Bericht erstattet und nur den Namen des an Saßnitz angrenzenden Dorfes verschwiegen hatte, sagte dieser: | Эффи была рада, что во время этого разговора Инштеттена не было рядом. А когда, вернувшись в отель, она рассказала ему обо всех новостях, умолчав только о названии деревни, расположенной около Засница, Инштеттен сказал: |
| "Nun, wenn es hier herum nichts gibt, so wird es das beste sein, wir nehmen einen Wagen (wodurch man sich beiläufig einem Hotel immer empfiehlt) und übersiedeln ohne weiteres da höher hinauf, nach Stubbenkammer hin. Irgendwas Idyllisches mit einer Geißblattlaube wird sich da wohl finden lassen, und finden wir nichts, so bleibt uns immer noch das Hotel selbst. Eins ist schließlich wie das andere." | -- Ну, что ж, раз здесь ничего нет, возьмем экипаж -- это всегда производит впечатление на хозяев гостиницы -- и недолго думая переберемся туда, в этот самый Штуббенкаммер. Может быть, там нам попадется какой-нибудь идиллический уголок с беседкой из жимолости, а если уж ничего не найдем, поселимся в гостинице. В сущности, разницы нет никакой. |
| Effi war einverstanden, und gegen Mittag schon erreichten sie das neben Stubbenkammer gelegene Gasthaus, von dem Innstetten eben gesprochen, und bestellten daselbst einen Imbiß. | Эффи согласилась, и уже к полудню они были в расположенной около самого Штуббенкаммера гостинице, о которой только что говорил Инштеттен, и заказывали у хозяина завтрак. |
| "Aber erst nach einer halben Stunde; wir haben vor, zunächst noch einen Spaziergang zu machen und uns den Herthasee anzusehen. Ein Führer ist doch wohl da?" | -- Нет, не сейчас, приготовьте его через полчасика. Сначала мы пойдем погулять, посмотреть озеро Герты*. У вас, наверное, есть и проводник? |
| Dies wurde bejaht, und ein Mann von mittleren Jahren trat alsbald an unsere Reisenden heran. Er sah so wichtig und feierlich aus, als ob er mindestens ein Adjunkt bei dem alten Herthadienst gewesen wäre. | Проводник, конечно, тут был, и вскоре к нашим путешественникам подошел мужчина средних лет. У него был такой важный и торжественный вид, будто он по меньшей мере был адъюнктом во времена старой службы в честь Герты. |
| Der von hohen Bäumen umstandene See lag ganz in der Nähe, Binsen säumten ihn ein, und auf der stillen, schwarzen Wasserfläche schwammen zahlreiche Mummeln. | Озеро, скрытое высокими деревьями, находилось недалеко. Оно было окаймлено камышом, а на его темной, спокойной поверхности плавало множество кувшинок. |
| "Es sieht wirklich nach so was aus", sagte Effi, "nach Herthadienst. " | -- Действительно, все здесь напоминает эту самую... службу в честь Герты. |
| "Ja, gnäd'ge Frau ... Dessen sind auch noch die Steine Zeugen." | -- Совершенно справедливо, сударыня. Даже эти камни свидетельствуют об этом. |
| "Welche Steine?" | -- Камни? Какие? |
| "Die Opfersteine." | -- Жертвенные камни. |
| Und während sich das Gespräch in dieser Weise fortsetzte, traten alle drei vom See her an eine senkrechte, abgestochene Kies- und Lehmwand heran, an die sich etliche glattpolierte Steine lehnten, alle mit einer flachen Höhlung und etlichen nach unten laufenden Rinnen. | И, оживленно беседуя, все трое отошли от озера и направились к отвесной гранитной скале, у подножья которой лежали большие, будто отполированные камни. В каждом из них было углубление и несколько желобков, сбегающих вниз. |
| "Und was bezwecken die?" | -- А для чего желобки? |
| "Daß es besser abliefe, gnäd'ge Frau." | -- Чтобы лучше стекало, сударыня. |
| "Laß uns gehen", sagte Effi, und den Arm ihres Mannes nehmend, ging sie mit ihm wieder auf das Gasthaus zurück, wo nun, an einer Stelle mit weitem Ausblick auf das Meer, das vorher bestellte Frühstück aufgetragen wurde. | -- Пойдем отсюда,-- сказала Эффи, беря мужа под руку и направляясь к гостинице. Здесь им живо накрыли на стол и принесли заказанный завтрак. |
| Die Bucht lag im Sonnenlicht vor ihnen, einzelne Segelboote glitten darüber hin, und um die benachbarten Klippen haschten sich die Möwen. Es war sehr schön, auch Effi fand es; aber wenn sie dann über die glitzernde Fläche hinwegsah, bemerkte sie, nach Süden zu, wieder die hell aufleuchtenden Dächer des langgestreckten Dorfes, dessen Name sie heute früh so sehr erschreckt hatte. | Со столика, где они сидели, видны были залитые солнцем берег и море; в бухте по сверкающей глади воды скользили легкие парусные лодки, у прибрежных скал летали стремительные чайки. Это было очень красиво, Эффи согласилась с Инштеттеном, не решаясь, однако, смотреть в сторону юга, туда, где поблескивали крыши вытянувшейся вдоль берега деревушки, название которой сегодня утром так испугало ее, |
| Innstetten, wenn auch ohne Wissen und Ahnung dessen, was in ihr vorging, sah doch deutlich, daß es ihr an aller Lust und Freude gebrach. | Инштеттен не мог догадаться, что встревожило Эффи, но он заметил, что от ее восторженного настроения не осталось и следа. |
| "Es tut mir leid, Effi, daß du der Sache nicht recht froh wirst. Du kannst den Herthasee nicht vergessen und noch weniger die Steine." | -- Мне жаль, Эффи, что тебя уже не радует наша поездка сюда. Ты все не можешь забыть этого злополучного озера и этих ужасных камней? |
| Sie nickte. | Она кивнула. |
| "Es ist so, wie du sagst. Und ich muß dir bekennen, ich habe nichts in meinem Leben gesehen, was mich so traurig gestimmt hätte. Wir wollen das Wohnungssuchen ganz aufgeben; ich kann hier nicht bleiben." | -- Да, ты прав. Нужно признаться, что я в жизни не видела более печальной картины. Знаешь, Геерт, не будем искать здесь квартиру, я все равно не смогу здесь остаться. |
| "Und gestern war es dir noch der Golf von Neapel und alles mögliche Schöne." | -- А ведь еще вчера ты сравнивала бухту с Неаполитанским заливом и находила здесь столько красот! |
| "Ja, gestern." | -- Да, но это было вчера. |
| "Und heute? Heute keine Spur mehr von Sorrent?" | -- А сегодня? Сегодня от Сорренто не осталось и следа? |
| "Eine Spur noch, aber auch nur eine Spur; es ist Sorrent, als ob es sterben wollte." | -- Остались следы, одни руины, будто Сорренто погибло. |
| "Gut dann, Effi", sagte Innstetten und reichte ihr die Hand. | -- Ну, хорошо, -- сказал Инштеттен и протянул ей руку. |
| "Ich will dich mit Rügen nicht quälen, und so geben wir's denn auf. Abgemacht. Es ist nicht nötig, daß wir uns an Stubbenkammer anklammern oder an Saßnitz oder da weiter hinunter. Aber wohin?" | -- Хорошо, мы откажемся от него. Нет никакой необходимости цепляться за Штуббенкаммер, за Засниц или за какую-нибудь другую деревушку. Мы уедем отсюда. Но куда? |
| "Ich denke, wir bleiben noch einen Tag und warten das Dampfschiff ab, das, wenn ich nicht irre, morgen von Stettin kommt und nach Kopenhagen hinüberfährt. Da soll es ja so vergnüglich sein, und ich kann dir gar nicht sagen, wie sehr ich mich nach etwas Vergnüglichem sehne. Hier ist mir, als ob ich in meinem ganzen Leben nicht mehr lachen könnte und überhaupt nie gelacht hätte, und du weißt doch, wie gern ich lache." | -- Я думаю, здесь нам придется пробыть еще один день, чтобы подождать пароход. Завтра, если не ошибаюсь, он придет из Штеттина и отправится в Копенгаген. Это будет великолепно! Я просто сказать не могу, как мне хочется хоть немного развлечься. Здесь мне начинает казаться, будто я никогда в своей жизни не смеялась и не умела смеяться. Ты же знаешь, Геерт, как я люблю посмеяться. |
| Innstetten zeigte sich voll Teilnahme mit ihrem Zustand, und das um so lieber, als er ihr in vielem recht gab. Es war wirklich alles schwermütig, so schön es war. | Инштеттен посочувствовал Эффи, тем более что он и сам находил, что она во многом права. Здесь и в самом деле все уж очень мрачно и грустно, несмотря на всю красоту. |
| Und so warteten sie denn das Stettiner Schiff ab und trafen am dritten Tag in aller Frühe in Kopenhagen ein, wo sie auf Kongens Nytorv Wohnung nahmen. Zwei Stunden später waren sie schon im Thorwaldsen-Museum, und Effi sagte: | И они стали ждать парохода из Штеттина, а на третий день рано утром приехали в Копенгаген, где сразу же на Конгенс-Ниторв сняли квартиру. А еще через два часа они уже были в музее Торвальдсена*. |
| "Ja, Geert, das ist schön, und ich bin glücklich, daß wir uns hierher auf den Weg gemacht haben." | -- Знаешь, Геерт, это чудесно. Я так счастлива, что мы приехали сюда. |
| Bald danach gingen sie zu Tisch und machten an der Table d'hôte die Bekanntschaft einer ihnen gegenübersitzenden jütländischen Familie, deren bildschöne Tochter, Thora von Penz, ebenso Innstettens wie Effis beinah bewundernde Aufmerksamkeit sofort in Anspruch nahm. | Вскоре они пошли обедать и за table d'h te познакомились с сидевшей напротив семьей из Ютландии. Их внимание сразу же привлекла красавица дочь, Тора фон Пенц. |
| Effi konnte sich nicht satt sehen an den großen blauen Augen und dem flachsblonden Haar, und als man sich nach anderthalb Stunden von Tisch erhob, wurde seitens der Penzschen Familie - die leider, denselben Tag noch, Kopenhagen wieder verlassen mußte - die Hoffnung ausgesprochen, das junge preußische Paar mit nächstem in Schloß Aggerhuus (eine halbe Meile vom Limfjord) begrüßen zu dürfen, eine Einladung, die von den Innstettens auch ohne langes Zögern angenommen wurde. So vergingen die Stunden im Hotel. Aber damit war es nicht genug des Guten an diesem merkwürdigen Tag, von dem Effi denn auch versicherte, daß er im Kalender rot angestrichen werden müsse. | Эффи просто налюбоваться не могла ее большими голубыми глазами и белокурой косой, светлой как лен. А когда через полтора часа обед был окончен и все поднялись из-за стола, семейство фон Пенцов (к сожалению, они уже сегодня уезжали из Копенгагена) выразило надежду увидеть молодую чету из Берлина в своем замке Аггергуус, это всего в полумиле от Лимфьорда, и Инштеттены без колебаний приняли приглашение. Так проходило время в отеле. Но и на этом удовольствия этого необыкновенного дня, который, по замечанию Эффи, следовало бы обвести в календаре красным карандашом, еще не окончились. |
| Der Abend brachte, das Maß des Glücks voll zu machen, eine Vorstellung im Tivoli-Theater: eine italienische Pantomime, Arlequin und Colombine. | Вечером в довершение всего они отправились в театр Тиволи смотреть итальянскую пантомиму. |
| Effi war wie berauscht von den kleinen Schelmereien, und als sie spät am Abend nach ihrem Hotel zurückkehrten, sagte sie: | Эффи как зачарованная следила за веселыми проделками Арлекина и Коломбины, а поздно вечером, вернувшись домой, сказала: |
| "Weißt du, Geert, nun fühl ich doch, daß ich allmählich wieder zu mir komme. Von der schönen Thora will ich gar nicht erst sprechen; aber wenn ich bedenke, heute vormittag Thorwaldsen und heute abend diese Colombine ... " | -- Вот теперь, Геерт, я чувствую, что начинаю приходить в себя. Я не говорю уж о прекрасной Торе, но подумай -- утром Торвальдсен, а вечером эта веселая Коломбина! |
| "... Die dir im Grunde doch noch lieber war als Thorwaldsen..." | -- Коломбина, кажется, даже лучше Торвальдсена? |
| "Offen gestanden, ja. Ich habe nun mal den Sinn für dergleichen. Unser gutes Kessin war ein Unglück für mich. Alles fiel mir da auf die Nerven. Rügen beinah auch. Ich denke, wir bleiben noch ein paar Tage hier in Kopenhagen, natürlich mit Ausflug nach Frederiksborg und Helsingör, und dann nach Jütland hinüber; ich freue mich aufrichtig, die schöne Thora wiederzusehen, und wenn ich ein Mann wäre, so verliebte ich mich in sie." | -- Если говорить откровенно, то да. Я же обожаю подобные вещи. А наш добрый Кессин был для меня настоящим несчастьем, там все раздражало меня. Да и Рюген, пожалуй, не меньше. Давай останемся в Копенгагене хотя бы на несколько дней. Разумеется, мы съездим посмотреть Фредериксборг, Эльсинор *, а потом поедем в Ютландию. С каким наслаждением я буду снова любоваться прекрасной Торой! Будь я мужчиной, я бы влюбилась в нее! |
| Innstetten lachte. | Инштеттен рассмеялся. |
| "Du weißt noch nicht, was ich tue." | -- Ты же не знаешь, может быть, я так и сделаю. |
| "Wär mir schon recht. Dann gibt es einen Wettstreit, und du sollst sehen, dann hab ich auch noch meine Kräfte." | -- Вот как! Пожалуйста! Только знай, поле битвы я не уступлю без борьбы. Ты еще увидишь, что и я не из слабых! |
| "Das brauchst du mir nicht erst zu versichern." | -- В этом как раз мне уверений не нужно. |
| So verlief denn auch die Reise. Drüben in Jütland fuhren sie den Limfjord hinauf, bis Schloß Aggerhuus, wo sie drei Tage bei der Penzschen Familie verblieben, und kehrten dann mit vielen Stationen und kürzeren und längeren Aufenthalten in Viborg, Flensburg, Kiel über Hamburg (das ihnen ungemein gefiel) in die Heimat zurück - nicht direkt nach Berlin in die Keithstraße, wohl aber vorher nach Hohen-Cremmen, wo man sich nun einer wohlverdienten Ruhe hingeben wollte, für Innstetten bedeutete das nur wenige Tage, da sein Urlaub abgelaufen war, Effi blieb aber noch eine Woche länger und sprach es aus, erst zum dritten Oktober, ihrem Hochzeitstag, wieder zu Hause eintreffen zu wollen. | Так проходило их путешествие. В замке Аггергуус, до которого они добрались, поднявшись вверх по Лимфьорду, Инштеттены гостили три дня. Потом они проехали всю Ютландию, побывали, делая по пути то короткие, то более длительные остановки, в городах Виборг, Фленнсбург и Киль, и наконец через Гамбург, который им чрезвычайно понравился, вернулись на родину, но пока еще не в Берлин на Кейтштрассе. Сначала им предстояло поехать в Гоген-Креммен, где их ожидал заслуженный отдых. Для Инштеттена это, правда, означало всего-навсего несколько дней, так как его отпуск окончился, но Эффи собиралась неделю или немного подольше погостить еще и после его отъезда, обещая вернуться домой к третьему октября, то есть как раз к годовщине их свадьбы. |
| Annie war in der Landluft prächtig gediehen, und was Roswitha geplant hatte, daß sie der Mama in Stiefelchen entgegenlaufen sollte, das gelang auch vollkommen. Briest gab sich als zärtlicher Großvater, warnte vor zuviel Liebe, noch mehr vor zuviel Strenge, und war in allem der alte. Eigentlich aber galt all seine Zärtlichkeit doch nur Effi, mit der er sich in seinem Gemüt immer beschäftigte, zumeist auch, wenn er mit seiner Frau allein war. | Анни, порозовевшая и окрепшая на деревенском воздухе, стала ходить. Розвита правильно рассчитала, что навстречу маме она уже потопает ножками. Брист разыгрывал нежного дедушку, однако предостерегал всех от избытка любви, а еще больше от излишней строгости к ребенку, а в общем был такой, как всегда. В сущности, его настоящая нежность по-прежнему принадлежала одной только Эффи. Он много думал о ней, и, даже оставаясь вдвоем с женой, говорил только о дочери. |
| "Wie findest du Effi?" | -- Как ты находишь Эффи? |
| "Lieb und gut wie immer. Wir können Gott nicht genug danken, eine so liebenswürdige Tochter zu haben. Und wie dankbar sie für alles ist und immer so glücklich, wieder unter unserm Dach zu sein." | -- Мила и добра, как всегда. Не знаю, как и благодарить всевышнего за то, что он послал нам такую чудесную дочь. Она бывает так благодарна за все! А как она радуется, что снова находится под нашей крышей. |
| "Ja", sagte Briest, "sie hat von dieser Tugend mehr, als mir lieb ist. Eigentlich ist es, als wäre dies hier immer noch ihre Heimstätte. Sie hat doch den Mann und das Kind, und der Mann ist ein Juwel, und das Kind ist ein Engel, aber dabei tut sie, als wäre Hohen-Cremmen immer noch die Hauptsache für sie, und Mann und Kind kämen gegen uns beide nicht an. Sie ist eine prächtige Tochter, aber sie ist es mir zu sehr. Es ängstigt mich ein bißchen. Und ist auch ungerecht gegen Innstetten. Wie steht es denn eigentlich damit?" | -- Да,-- сказал Брист,-- по-моему, даже несколько больше, чем следует. Похоже, что она по-прежнему считает Гоген-Креммен своим настоящим домом. А у нее теперь есть семья -- муж и ребенок, муж -- бриллиант чистейшей воды, да и девочка -- ангел. И все-таки она ведет себя так, будто самое важное для нее -- Гоген-Креммен, а муж и ребенок, по сравнению с нами, -- второстепенное дело. Она великолепная дочь, даже лучше, чем надо. Откровенно говоря, это меня и волнует. Она ведь несправедлива к Инштеттену. Ну, а как у них обстоят, знаешь, эти дела? |
| "Ja, Briest, was meinst du?" | -- Что ты имеешь в виду, Брист? |
| "Nun, ich meine, was ich meine, und du weißt auch was. Ist sie glücklich? Oder ist da doch irgendwas im Wege? Von Anfang an war mir's so, als ob sie ihn mehr schätze als liebe. Und das ist in meinen Augen ein schlimm Ding. Liebe hält auch nicht immer vor, aber Schätzung gewiß nicht. Eigentlich ärgern sich die Weiber, wenn sie wen schätzen müssen; erst ärgern sie sich, und dann langweilen sie sich, und zuletzt lachen sie." | -- Что я имею в виду? Разве не ясно? Ну... счастлива она с ним или нет? Так и жди, как бы чего не случилось! Мне с самого начала казалось, что она его скорей уважает, чем любит. А это, по-моему, никуда не годится. Любовь и та не всегда способна удержать от греха, а уж уважение и подавно. Женщина всегда начинает досадовать и сердиться, если ей приходится уважать, не любя. Да, сначала сердиться, потом понемногу скучать и, наконец, развлекаться. |
| "Hast du so was an dir selber erfahren?" | -- Тебе это известно по собственному опыту? |
| "Das will ich nicht sagen. Dazu stand ich nicht hoch genug in der Schätzung. Aber schrauben wir uns nicht weiter, Luise. Sage, wie steht es?" | -- Кажется, нет! Для этого ко мне никогда не питали достаточно высокого уважения. А лучше -- не цепляйся, Луиза. Скажи, как обстоит дело? |
| "Ja, Briest, du kommst immer auf diese Dinge zurück. Da reicht ja kein dutzendmal, daß wir darüber gesprochen und unsere Meinungen ausgetauscht haben, und immer bist du wieder da mit deinem Alleswissenwollen und fragst dabei so schrecklich naiv, als ob ich in alle Tiefen sähe. Was hast du nur für Vorstellungen von einer jungen Frau und ganz speziell von deiner Tochter? Glaubst du, daß das alles so plan daliegt? | -- Ах, Брист, вечно ты возвращаешься к этому вопросу. Уж раз десять мы толковали об этом, и вот все начинается снова. А вопросы твои, между прочим, ужасно наивны. Ты, кажется, считаешь, что твоя супруга умеет читать в душе. Ты как-то странно представляешь себе душу молоденькой женщины, и особенно своей дочери. Ты думаешь, что там все происходит по какому-то плану. |
| Oder daß ich ein Orakel bin (ich kann mich nicht gleich auf den Namen der Person besinnen) oder daß ich die Wahrheit sofort klipp und klar in den Händen halte, wenn mir Effi ihr Herz ausgeschüttet hat? Oder was man wenigstens so nennt. Denn was heißt ausschütten? Das Eigentliche bleibt doch zurück. Sie wird sich hüten, mich in ihre Geheimnisse einzuweihen. Außerdem, ich weiß nicht, von wem sie's hat, sie ist ... ja, sie ist eine sehr schlaue kleine Person, und diese Schlauheit an ihr ist um so gefährlicher, weil sie so sehr liebenswürdig ist." | Или ты считаешь меня какой-то... тьфу ты! забыла, как их там величают... словом, оракулом. Дескать,, стоит Эффи чуточку приоткрыть свою душу -- и я все поняла. Знай, самое сокровенное всегда остается в душе. Да и вряд ли бы она стала меня посвящать в свои тайны. И еще...-- ума не приложу, от кого она унаследовала эту черту,-- но она очень хитрая девочка. И это тем опаснее, что она так обворожительна. |
| "Also das gibst du doch zu ... liebenswürdig. Und auch gut?" | -- Значит, и ты признаешь, что она это... обворожительна. Но она и добрая, правда? |
| "Auch gut. Das heißt voll Herzensgüte. Wie's sonst steht, da bin ich mir doch nicht sicher; ich glaube, sie hat einen Zug, den lieben Gott einen guten Mann sein zu lassen und sich zu trösten, er werde wohl nicht allzu streng mit ihr sein." | -- Добрая, этого у нее не отнимешь. А за остальное я бы не могла поручиться. К тому же, на бога она смотрит как на доброго дядю, который ей ни в чем не откажет. |
| "Meinst du?" | -- Ты так думаешь? |
| "Ja, das meine ich. Übrigens glaube ich, daß sich vieles gebessert hat. Ihr Charakter ist, wie er ist, aber die Verhältnisse liegen seit ihrer Übersiedlung um vieles günstiger, und sie leben sich mehr und mehr ineinander ein. Sie hat mir so was gesagt, und was mir wichtiger ist, ich hab es auch bestätigt gefunden, mit Augen gesehen." | -- Да, мне кажется. Впрочем, теперь как будто дело поправилось. Нет, не характер: его, конечно, не легко изменить. Я имею в виду их взаимоотношения. После переезда в Берлин они как будто стали больше сживаться друг с другом. Во всяком случае, она в таком духе говорила об этом. А главное, -- я сама, собственными глазами, смогла убедиться, что это действительно так. |
| "Nun, was sagte sie?" | -- А что говорила она? |
| "Sie sagte: 'Mama, es geht jetzt besser. Innstetten war immer ein vortrefflicher Mann, so einer, wie's nicht viele gibt, aber ich konnte nicht recht an ihn heran, er hatte so was Fremdes. Und fremd war er auch in seiner Zärtlichkeit. Ja, dann am meisten; es hat Zeiten gegeben, wo ich mich davor fürchtete." | -- Она сказала: "Мамочка, теперь все идет лучше. Инштеттен -- великолепный супруг, какого встретишь не часто, но вначале мне было очень трудно привыкнуть к нему, он все время казался мне каким-то чужим. Даже в те минуты, когда он был нежен со мной. Тогда, пожалуй, даже больше всего. Бывали случаи, когда я этой нежности просто боялась". |
| "Kenn ich, kenn' ich." | -- Это я знаю, это я знаю. |
| "Was soll das heißen, Briest? Soll ich mich gefürchtet haben, oder willst du dich gefürchtet haben? Ich finde beides gleich lächerlich ..." | -- Что ты хочешь этим сказать, Брист? Кто боялся из нас, я или ты? И то и другое смешно. |
| "Du wolltest von Effi erzählen." | -- Ты же хотела рассказать об Эффи. |
| "Nun also, sie gestand mir, daß dies Gefühl des Fremden sie verlassen habe, was sie sehr glücklich mache. Kessin sei nicht der rechte Platz für sie gewesen, das spukige Haus und die Menschen da, die einen zu fromm, die andern zu platt; aber seit ihrer Übersiedlung nach Berlin fühle sie sich ganz an ihrem Platz. Er sei der beste Mensch, etwas zu alt für sie und zu gut für sie, aber sie sei nun über den Berg. Sie brauchte diesen Ausdruck, der mir allerdings auffiel." | -- Вот она и призналась, что теперь это чувство прошло и что она счастлива, что это прошло. Между прочим, Кессин был для нее совершенно неподходящим местом: этот дом с привидением, да и люди -- одни слишком набожны, другие уж очень просты. Но с тех пор, как они перебрались в Берлин, она чувствует себя как рыба в воде. Она, правда, еще говорит, что Инштеттен хоть и самый лучший человек на земле, но слишком староват и слишком хорош для нее. Но теперь, сказала она, самое трудное уже позади, теперь она за себя не боится. Заметь, она именно так и сказала, мне запомнились эти слова. |
| "Wieso? Er ist nicht ganz auf der Höhe, ich meine der Ausdruck. Aber ..." | -- Как это -- за себя не боится? Мне это выражение не особенно нравится. Но... |
| "Es steckt etwas dahinter. Und sie hat mir das auch andeuten wollen. " | -- И по-моему, это сказано неспроста. Она, кажется, даже намекала на это. |
| "Meinst du?" | -- Ты думаешь? |
| "Ja, Briest; du glaubst immer, sie könne kein Wasser trüben. Aber darin irrst du. Sie läßt sich gern treiben, und wenn die Welle gut ist, dann ist sie auch selber gut. Kampf und Widerstand sind nicht ihre Sache." | -- Да, Брист. Ты считаешь, твоя дочь и воды не замутит. Но ты глубоко заблуждаешься. Ее нетрудно увлечь. И, если волна будет чистой, она тоже останется чистой. А что касается борьбы и сопротивления, то на это она вряд ли способна. |
| Roswitha kam mit Annie, und so brach das Gespräch ab. | В этот момент в комнату вошла Розвита с маленькой Анни, и разговор прекратился. |
| Dies Gespräch führten Briest und Frau an demselben Tag, wo Innstetten von Hohen-Cremmen nach Berlin hin abgereist war, Effi auf wenigstens noch eine Woche zurücklassend. Er wußte, daß es nichts Schöneres für sie gab, als so sorglos in einer weichen Stimmung hinträumen zu können, immer freundliche Worte zu hören und die Versicherung, wie liebenswürdig sie sei. Ja, das war das, was ihr vor allem wohltat, und sie genoß es auch diesmal wieder in vollen Zügen und aufs dankbarste, trotzdem jede Zerstreuung fehlte; Besuch kam selten, weil es seit ihrer Verheiratung, wenigstens für die junge Welt, an dem rechten Anziehungspunkt gebrach, und selbst die Pfarre und die Schule waren nicht mehr das, was sie noch vor Jahr und Tag gewesen waren. | Этот разговор происходил между супругами Брист сразу же после отъезда Инштеттена. Оставляя жену в Гоген-Креммене еще на неделю, Инштеттен хорошо понимал, что больше всего на свете она любит спокойную, беззаботную жизнь, что ей приятно жить в Гоген-Креммене, где все окружают ее заботой и лаской, где все ей твердят, как она мила и прелестна, где так хорошо предаваться мечтам. Да, такая жизнь ей действительно нравилась больше всего, и она блаженствовала всей душой, несмотря на то что в Гоген-Креммене не было никаких развлечений. Гости приходили теперь очень редко; для них, по крайней мере для молодежи, с тех пор как Эффи уехала в Кессин, в доме уж не было никакой притягательной силы. В жизни семей пастора и учителя тоже произошли изменения. |
| Zumal im Schulhaus stand alles halb leer. Die Zwillinge hatten sich im Frühjahr an zwei Lehrer in der Nähe von Genthin verheiratet, große Doppelhochzeit mit Festbericht im "Anzeiger fürs Havelland", und Hulda war in Friesack zur Pflege einer alten Erbtante, die sich übrigens, wie gewöhnlich in solchen Fällen, um sehr viel langlebiger erwies, als Niemeyers angenommen hatten. Hulda schrieb aber trotzdem immer zufriedene Briefe, nicht weil sie wirklich zufrieden war (im Gegenteil), sondern weil sie den Verdacht nicht aufkommen lassen wollte, daß es einem so ausgezeichneten Wesen anders als sehr gut ergehen könne. Niemeyer, ein schwacher Vater, zeigte die Briefe mit Stolz und Freude, während der ebenfalls ganz in seinen Töchtern lebende Jahnke sich herausgerechnet hatte, daß beide junge Frauen am selben Tage, und zwar am Weihnachtsheiligabend, ihre Niederkunft halten würden. | Особенно осиротел дом учителя Янке: сестры-близнецы весной вышли замуж, обе за преподавателей округа Гентин, и об их двойной свадьбе сообщалось даже в газете "Вестник Гавелланда". А Гульда жила сейчас во Фризаке, где ей приходилось ухаживать за старой, умирающей теткой, единственными наследниками которой были Нимейеры и которая тянула гораздо дольше, чем предполагали родители Гульды. Тем не менее дочь писала домой очень бодрые письма, не потому, что ей в самом деле доставляло удовольствие ухаживать за больной (дело обстояло как раз наоборот), а для того, чтобы ни у кого не закралось сомнение, что такому совершенному созданию, каким себя считала Гульда Нимейер, живется не особенно хорошо. Пастор,-- о, отцовская слабость! -- с гордостью показывал ее письма. А Янке? Янке тоже был занят семейными делами: он полагал, что обе молодые женщины, его дочери, должны родить в один день, по его подсчетам, как раз в канун рождества. |
| Effi lachte herzlich und drückte dem Großvater in spe zunächst den Wunsch aus, bei beiden Enkeln zu Gevatter geladen zu werden, ließ dann aber die Familienthemata fallen und erzählte von "Kjöbenhavn" und Helsingör, vom Limfjord und Schloß Aggerhuus und vor allem von Thora von Penz, die, wie sie nur sagen könne, "typisch skandinavisch" gewesen sei, blauäugig, flachsen und immer in einer roten Plüschtaille, wobei sich Jahnke verklärte und einmal über das andere sagte: | Эффи смеялась над ним от души, желая деду in spe (Предполагаемому /лат./.)стать крестным отцом будущих внуков. Потом, оставив семейные темы, она рассказала ему о Копенгагене и Эльсиноре, о Лимфьорде и замке Аггергуус. Но больше всего она говорила о Торе фон Пенц, этой типичной скандинавке, голубоглазой, с волосами как лен -- и в национальном костюме с корсажем из красного бархата. Янке просиял и несколько раз повторил: |
| "Ja, so sind sie; rein germanisch, viel deutscher als die Deutschen." | -- Да, да, они гораздо больше германцы, чем мы, немцы. |
| An ihrem Hochzeitstag, dem dritten Oktober, wollte Effi wieder in Berlin sein. Nun war es der Abend vorher, und unter dem Vorgeben, daß sie packen und alles zur Rückreise vorbereiten wolle, hatte sie sich schon verhältnismäßig früh auf ihr Zimmer zurückgezogen. Eigentlich lag ihr aber nur daran, allein zu sein; so gern sie plauderte, so hatte sie doch auch Stunden, wo sie sich nach Ruhe sehnte. | Эффи хотела вернуться в Берлин в день их свадьбы, то есть третьего октября. Вечером накануне отъезда она довольно рано ушла к себе в комнату, сказав, что ей нужно приготовиться к отъезду и собрать свои вещи. На самом деле ей захотелось остаться одной. При всей общительности у Эффи бывали минуты, когда ей было необходимо побыть в одиночестве. |
| Die von ihr im Oberstock bewohnten Zimmer lagen nach dem Garten hinaus; in dem kleineren schliefen Roswitha und Annie, die Tür nur angelehnt, in dem größeren, das sie selber innehatte, ging sie auf und ab; die unteren Fensterflügel waren geöffnet, und die kleinen weißen Gardinen bauschten sich in dem Zug, der ging, und fielen dann langsam über die Stuhllehne, bis ein neuer Zugwind kam und sie wieder frei machte. Dabei war es so hell, daß man die Unterschriften unter den über dem Sofa hängenden und in schmale Goldleisten eingerahmten Bildern deutlich lesen konnte: | Ее комнаты были на верхнем этаже и выходили окнами в сад. В той, что была немного поменьше, спали за полуприкрытой дверью Розвита и Анни. Эффи прошла в свою комнату и стала машинально ходить взад и вперед; окна были открыты настежь, и маленькие белые занавески то вздувались от ветра, то лениво повисали на креслах, стоявших у самых окон. В комнате было настолько светло, что можно было ясно прочесть названия картин, висевших над диваном, в рамках из узкого золотого багета. |
| "Der Sturm auf Düppel, Schanze V" und daneben: "König Wilhelm und Graf Bismarck auf der Höhe von Lipa". Effi schüttelte den Kopf und lächelte. | "Атака на Дюппель, окоп No 5", и рядом -- "Король Вильгельм с графом Бисмарком на Липской вершине"*. Эффи покачала головой и улыбнулась. |
| "Wenn ich wieder hier bin, bitt ich mir andere Bilder aus; ich kann so was Kriegerisches nicht leiden." | -- Когда я в следующий раз приеду сюда, я выпрошу себе другие картины. Терпеть не могу военных сюжетов. |
| Und nun schloß sie das eine Fenster und setzte sich an das andere, dessen Flügel sie offenließ. Wie tat ihr das alles so wohl. | Закрыв одно окно, она присела на подоконник другого, которое ей захотелось оставить открытым. Как ей здесь хорошо! |
| Neben dem Kirchturm stand der Mond und warf sein Licht auf den Rasenplatz mit der Sonnenuhr und den Heliotropbeeten. Alles schimmerte silbern, und neben den Schattenstreifen lagen weiße Lichtstreifen, so weiß, als läge Leinwand auf der Bleiche. Weiterhin aber standen die hohen Rhabarberstauden wieder, die Blätter herbstlich gelb, und sie mußte des Tages gedenken, nun erst wenig über zwei Jahre, wo sie hier mit Hulda und den Jahnkeschen Mädchen gespielt hatte. Und dann war sie, als der Besuch kam, die kleine Steintreppe neben der Bank hinaufgestiegen, und eine Stunde später war sie Braut. | На небе около башни повисла луна. Ее серебряный свет заливал лужайку в саду в том месте, где стояли солнечные часы и росли гелиотропы. Полосы тени на земле чередовались с белыми-пребелыми полосками света: казалось, что внизу кто-то расстелил куски полотна для отбелки. А в глубине сада виднелись заросли ревеня с желтыми по-осеннему листьями. И ей вспомнился день, когда два года тому назад, нет, чуточку больше, она играла в этом саду с девочками Янке и с Гульдои. А потом ей сказали, что гость уже здесь, и она побежала вон по той маленькой каменной лестнице, около которой стоит старая скамейка, а через час ее уже объявили невестой. |
| Sie erhob sich und ging auf die Tür zu und horchte: Roswitha schlief schon und Annie auch. | Она встала и направилась в соседнюю комнату, где мирно спали Розвита и Анни. |
| Und mit einem Male, während sie das Kind so vor sich hatte, traten ungerufen allerlei Bilder aus den Kessiner Tagen wieder vor ihre Seele: das landrätliche Haus mit seinem Giebel und die Veranda mit dem Blick auf die Plantage, und sie saß im Schaukelstuhl und wiegte sich; und nun trat Crampas an sie heran, um sie zu begrüßen, und dann kam Roswitha mit dem Kinde, und sie nahm es und hob es hoch in die Höhe und küßte es. | При виде ребенка перед ее глазами замелькали картины из кессинской жизни: мрачный кессинский дом с высокой готической крышей, веранда с видом на питомник, кресло-качалка, в которой она тихо и безмятежно качалась, когда на веранду вошел Крампас, чтобы поздороваться с ней, и потом -- Розвита с ребенком. Она взяла ребенка на руки, стала подбрасывать вверх и целовать его. |
| "Das war der erste Tag; da fing es an." | Все и началось с этого самого дня. |
| Und während sie dem nachhing, verließ sie das Zimmer, drin die beiden schliefen, und setzte sich wieder an das offene Fenster und sah in die stille Nacht hinaus. | Перебирая в памяти все, что случилось потом, она снова вышла из комнаты, в которой спали Розвита и Аннхен. Присев на подоконник открытого окна, она стала смотреть вниз, в тихую лунную ночь. |
| "Ich kann es nicht loswerden", sagte sie. "Und was das schlimmste ist und mich ganz irre macht an mir selbst ..." | "Наверное, мне никогда не избавиться от этих видений... Однако гораздо больше меня пугает..." |
| In diesem Augenblick setzte die Turmuhr drüben ein, und Effi zählte die Schläge. | В этот момент на башне начали бить часы, и Эффи стала считать. |
| "Zehn ... Und morgen um diese Stunde bin ich in Berlin. Und wir sprechen davon, daß unser Hochzeitstag sei, und er sagt mir Liebes und Freundliches und vielleicht Zärtliches. Und ich sitze dabei und höre es und habe die Schuld auf meiner Seele." | "Десять... Завтра утром в этот час я уже буду в Берлине. Мы вспомним нашу свадьбу, он скажет мне много нежных, ласковых слов. А я буду молча сидеть и слушать его, зная, что я перед ним виновата". |
| Und sie stützte den Kopf auf ihre Hand und starrte vor sich hin und schwieg. | Она приложила руку ко лбу, устремила взгляд перед собой и задумалась. |
| "Und ich habe die Schuld auf meiner Seele", wiederholte sie. "Ja, da hab ich sie. Aber lastet sie auch auf meiner Seele? Nein. Und das ist es, warum ich vor mir selbst erschrecke. Was da lastet, das ist etwas ganz anderes - Angst, Todesangst und die ewige Furcht: Es kommt doch am Ende noch an den Tag. Und dann außer der Angst ... Scham. Ich schäme mich. Aber wie ich nicht die rechte Reue habe, so hab ich auch nicht die rechte Scham. Ich schäme mich bloß von wegen dem ewigen Lug und Trug; immer war es mein Stolz, daß ich nicht lügen könne und auch nicht zu lügen brauche, lügen ist so gemein, und nun habe ich doch immer lügen müssen, vor ihm und vor aller Welt, im großen und im kleinen, und Rummschüttel hat es gemerkt und hat die Achseln gezuckt, und wer weiß, was er von mir denkt, jedenfalls nicht das Beste. Ja, Angst quält mich und dazu Scham über mein Lügenspiel. | "Я перед ним виновата, -- повторила она.-- Виновата. Но разве меня тяготит чувство вины? Нет. И, по-моему, в этом весь ужас. Ведь то, что меня угнетает, это совсем другое -- страх, безумный страх и вечное опасение, что вся эта история когда-нибудь выйдет наружу, И кроме страха... стыд. Мне стыдно. Но по-настоящему я ни в чем не раскаиваюсь. И мне стыдно только того,., что я все время должна была лгать и обманывать. Я всегда гордилась тем, что не умею лгать, что у меня нет никакой необходимости кого-то обманывать. Лгут, по-моему, только низкие люди. Тем не менее я должна была лгать -- ив большом и в малом, и ему и другим. Даже доктор Руммшюттель заметил, он только плечами пожал. Он, наверное, очень дурно думает обо мне. Да, меня мучает страх, и мне стыдно, что я все время лгала. |
| Aber Scham über meine Schuld, die hab ich nicht oder doch nicht so recht oder doch nicht genug, und das bringt mich um, daß ich sie nicht habe. Wenn alle Weiber so sind, dann ist es schrecklich, und wenn sie nicht so sind, wie ich hoffe, dann steht es schlecht um mich, dann ist etwas nicht in Ordnung in meiner Seele, dann fehlt mir das richtige Gefühl. Und das hat mir der alte Niemeyer in seinen guten Tagen noch, als ich noch ein halbes Kind war, mal gesagt: auf ein richtiges Gefühl, darauf käme es an, und wenn man das habe, dann könne einem das Schlimmste nicht passieren, und wenn man es nicht habe, dann sei man in einer ewigen Gefahr, und das, was man den Teufel nenne, das habe dann eine sichere Macht über uns. Um Gottes Barmherzigkeit willen, steht es so mit mir?" | Но своей вины я ничуть не стыжусь. Мне почему-то кажется, что у меня ее нет, во всяком случае, она не такая большая. По-моему, это страшно, то, что я не чувствую за собой вины и греха. Если все женщины таковы, это ужасно. А если, как я надеюсь, они не такие, значит, со мной дело плохо, значит, в моей душе нет настоящего чувства. Я хорошо помню, как старый Нимейер сказал в свои лучшие дни -- тогда я была совсем еще девочкой: "Очень важно, чтобы в душе было настоящее чувство. Если оно есть, плохого ничего не случится, а если нет, оступиться нетрудно, и то, что принято называть дьявольским наваждением, всегда будет намного сильнее". Господи, неужели и со мной случилась такая беда?" |
| Und sie legte den Kopf in ihre Arme und weinte bitterlich. | Она закрыла лицо руками и горько заплакала. |
| Als sie sich wieder aufrichtete, war sie ruhiger geworden und sah wieder in den Garten hinaus. Alles war so still, und ein leiser, feiner Ton, wie wenn es regnete, traf von den Platanen her ihr Ohr. | Когда она подняла голову, то почувствовала, что на душе у нее стало спокойнее, и она снова взглянула вниз. Кругом была тишина, только из сада доносился какой-то непонятный шум, будто легкий шелест дождя в листьях платанов. |
| So verging eine Weile. Herüber von der Dorfstraße klang ein Geplärr: der alte Nachtwächter Kulicke rief die Stunden ab, und als er zuletzt schwieg, vernahm sie von fernher, aber immer näher kommend, das Rasseln des Zuges, der auf eine halbe Meile Entfernung an Hohen-Cremmen vorüberfuhr. Dann wurde der Lärm wieder schwächer, endlich erstarb er ganz, und nur der Mondschein lag noch auf dem Grasplatz, und nur auf die Platanen rauschte es nach wie vor wie leiser Regen nieder. | Так прошло еще немного времени. Вдруг в деревне послышался стук: это ночной сторож Кулике стал отбивать колотушкой часы. Когда удары смолкли, издали донесся шум проходившего поезда (Гоген-Креммен находился в полуверсте от железной дороги). Затем звук колес стал постепенно стихать и наконец прекратился совсем. Только лунный свет по-прежнему заливал весь газон да в листьях платанов так же слышался тихий шелест дождя. |
| Aber es war nur die Nachtluft, die ging. | Но нет, это был не дождь, это пробежал легкий ночной ветерок. |
Fünfundzwanzigstes Kapitel/Глава двадцать пятая
| English | Русский |
| Am andern Abend war Effi wieder in Berlin, und Innstetten empfing sie am Bahnhof, mit ihm Rollo, der, als sie plaudernd durch den Tiergarten hinfuhren, nebenher trabte. | А на другое утро Эффи была снова в Берлине. На вокзале ее встречали Инштеттен и Ролло, который не отставал от них ни на шаг, когда они, болтая, ехали по Тиргартену. |
| "Ich dachte schon, du würdest nicht Wort halten." | -- Знаешь, Эффи, я уже стал опасаться, что ты не выполнишь своего обещания. |
| "Aber Geert, ich werde doch Wort halten, das ist doch das erste." | -- Ну, что ты! Я всегда буду держать свое слово, я ведь знаю, как это важно. |
| "Sage das nicht. Immer Wort halten ist sehr viel. Und mitunter kann man auch nicht. Denke doch zurück. Ich erwartete dich damals in Kessin, als du die Wohnung mietetest, und wer nicht kam, war Effi." | -- Не зарекайся: всегда держать свое слово не очень легко, а иногда просто невозможно. Вспомни, как я ждал тебя, когда ты снимала квартиру. А кто не приехал? Эффи! |
| "Ja, das war was anderes." | -- Но тогда была совсем другая причина. |
| Sie mochte nicht sagen "ich war krank", und Innstetten hörte drüber hin. Er hatte seinen Kopf auch voll anderer Dinge, die sich auf sein Amt und seine gesellschaftliche Stellung bezogen. | У Эффи не повернулся язык сказать: "я была больна", а Инштеттен, занятый мыслями о делах и о предстоящем сезоне, не обратил на это никакого внимания. |
| "Eigentlich, Effi, fängt unser Berliner Leben nun erst an. Als wir im April hier einzogen, damals ging es mit der Saison auf die Neige, kaum noch, daß wir unsere Besuche machen konnten, und Wüllersdorf, der einzige, dem wir naherstanden - nun, der ist leider Junggeselle. Von Juni an schläft dann alles ein, und die heruntergelassenen Rollos verkünden einem schon auf hundert Schritt 'Alles ausgeflogen'; ob wahr oder nicht, macht keinen Unterschied ... Ja, was blieb da noch? Mal mit Vetter Briest sprechen, mal bei Hiller essen, das ist kein richtiges Berliner Leben. Aber nun soll es anders werden. Ich habe mir die Namen aller Räte notiert, die noch mobil genug sind, um ein Haus zu machen. Und wir wollen es auch, wollen auch ein Haus machen, und wenn der Winter dann da ist, dann soll es im ganzen Ministerium heißen: 'Ja, die liebenswürdigste Frau, die wir jetzt haben, das ist doch die Frau von Innstetten.'" | -- Собственно, теперь, Эффи, у нас начнется настоящая столичная жизнь. В апреле, когда мы перебрались в Берлин, сезон подходил, как ты помнишь, к концу, мы едва успели сделать самые необходимые визиты. Вюллерсдорф, с которым мы были ближе всего, в счет не идет,-- он, к сожалению, холост. А в июне жизнь в Берлине, как известно, совсем замирает, спущенные жалюзи уже за сто шагов докладывают: "господа уже уехали", неважно, правда это или нет... Ну, что нам тогда оставалось? Пообедать у Гиллера или поболтать с кузеном Бристом -- это еще далеко не столичная жизнь! А теперь все пойдет по-другому. Я сделал список берлинских советников, еще достаточно бодрых, чтобы держать собственный дом. И мы тоже скоро начнем принимать. Мне хочется, чтобы в министерстве, когда наступит зима, пошли разговоры: "Знаете, кто самая очаровательная женщина у нас в министерстве? Ну, конечно, госпожа фон Инштеттен!" |
| "Ach, Geert, ich kenne dich ja gar nicht wieder, du sprichst ja wie ein Courmacher." | -- Ах, Геерт, что с тобой? Тебя не узнать! Ты так любезен, совсем превратился в великосветского денди! |
| "Es ist unser Hochzeitstag, und da mußt du mir schon was zugute halten." | -- Сегодня день нашей свадьбы. Мне хочется доставить тебе удовольствие. |
| Innstetten war ernsthaft gewillt, auf das stille Leben, das er in seiner landrätlichen Stellung geführt, ein gesellschaftlich angeregteres folgen zu lassen, um seinet- und noch mehr um Effis willen; es ließ sich aber anfangs nur schwach und vereinzelt damit an, die rechte Zeit war noch nicht gekommen, und das Beste, was man zunächst von dem neuen Leben hatte, war genauso wie während des zurückliegenden Halbjahres ein Leben im Hause. Wüllersdorf kam oft, auch Vetter Briest, und waren die da, so schickte man zu Gizickis hinauf, einem jungen Ehepaar, das über ihnen wohnte. | Инштеттен всерьез был намерен отказаться от спокойного образа жизни, который он вел в должности ландрата, и заменить его на образ жизни по-столичному оживленный отчасти из-за своего нового положения, но больше всего из-за Эффи. Конечно, новая жизнь налаживалась вначале медленно и неравномерно: для этого еше не пришло настоящее время, и успехи их здесь были пока что такие же, как и в прошлый сезон, а именно -- оживление в доме. Их часто навещал Вюллерсдорф, иногда заглядывал кузен Брист, а когда случалось, что они приходили одновременно, Эффи посылала прислугу за молодыми супругами Гицики, жившими этажом выше. |
| Gizicki selbst war Landgerichtsrat, seine kluge, aufgeweckte Frau ein Fräulein von Schmettau. Mitunter wurde musiziert, kurze Zeit sogar ein Whist versucht; man gab es aber wieder auf, weil man fand, daß eine Plauderei gemütlicher wäre. Gizickis hatten bis vor kurzem in einer kleinen oberschlesischen Stadt gelebt, und Wüllersdorf war sogar, freilich vor einer Reihe von Jahren schon, in den verschiedensten kleinen Nestern der Provinz Posen gewesen, weshalb er denn auch den bekannten Spottvers: | Советник окружного суда Гицики был женат на умной и очень бойкой особе, урожденной Шметтау. Музицировали, иногда даже пытались сыграть партию в вист, но больше всего любили болтать. Гицики еще совсем недавно жили в одном из небольших городов Верхней Силезии, а Вюллерсдорфу -- конечно, это было давно -- случалось заглядывать в самые захолустные города провинции Позен, поэтому, когда речь заходила о провинциальных городах, он сразу же с пафосом принимался читать небезызвестную эпиграмму: |
|
Schrimm Ist schlimm, Rogasen Zum Rasen, Aber weh dir nach Samter Verdammter - |
Шримм -- это гадость, Рогазен -- проказа, А в Замтер поедешь -- Сразу поседеешь. |
| mit ebensoviel Emphase wie Vorliebe zu zitieren pflegte. | |
| Niemand erheiterte sich dabei mehr als Effi, was dann meistens Veranlassung wurde, kleinstädtische Geschichten in Hülle und Fülle folgen zu lassen. Auch Kessin mit Gieshübler und der Trippelli, Oberförster Ring und Sidonie Grasenabb kam dann wohl an die Reihe, wobei sich Innstetten, wenn er guter Laune war, nicht leicht genugtun konnte. | Гости смеялись, но никто не смеялся так звонко, как Эффи. Тут все наперебой начинали вспоминать забавные истории из жизни мелких городов и захолустных местечек. Разумеется, дело доходило и до Кессина с его Гизгюблером и Триппелли, Сидонией Гразенабб и со старшим лесничим Рингом. Даже Инштеттен, когда бывал в хорошем настроении, принимал живое участие в беседе. |
| "Ja", so hieß es dann wohl, "unser gutes Kessin! Das muß ich zugeben, es war eigentlich reich an Figuren, obenan Crampas, Major Crampas, ganz Beau und halber Barbarossa, den meine Frau, ich weiß nicht, soll ich sagen unbegreiflicher- oder begreiflicherweise, stark in Affektion genommen hatte ... " | -- Да,-- говорил он тогда,-- наш добрый Кессин! Должен сказать, там не было недостатка в ярких фигурах. Например, Крампас! Майор Крампас, красавец собой, этакий Барбаросса, непонятным, а, может быть, и "понятным" образом обвороживший мою супругу. |
| "Sagen wir begreiflicherweise", warf Wüllersdorf ein, "denn ich nehme an, daß er Ressourcenvorstand war und Komödie spielte, Liebhaber oder Bonvivants. Und vielleicht noch mehr, vielleicht war er auch ein Tenor." | -- Тогда уж лучше сказать "понятным" образом, -- вмешался Вюллерсдорф.-- Он, видимо, стоял во главе городского комитета, участвовал в любительских спектаклях,-- разумеется, в роли первого любовника или какого-нибудь бонвивана. А может это был даже и тенор! |
| Innstetten bestätigte das eine wie das andere, und Effi suchte lachend darauf einzugehen, aber es gelang ihr nur mit Anstrengung, und wenn dann die Gäste gingen und Innstetten sich in sein Zimmer zurückzog, um noch einen Stoß Akten abzuarbeiten, so fühlte sie sich immer aufs neue von den alten Vorstellungen gequält, und es war ihr zu Sinn, als ob ihr ein Schatten nachginge. | Инштеттен подтвердил как одно, так и другое, а Эффи, смеясь, постаралась обратить его слова в шутку, но ее хорошее настроение в таких случаях исчезало, и, когда гости уходили, а Инштеттен удалялся к себе в кабинет, чтобы рассмотреть еще одну кипу бумаг, она снова попадала во власть мучительных воспоминаний и образов, и ей начинало казаться, что от них так же невозможно избавиться, как от собственной тени. |
| Solche Beängstigungen blieben ihr auch. Aber sie kamen doch seltener und schwächer, was bei der Art, wie sich ihr Leben gestaltete, nicht wundernehmen konnte. Die Liebe, mit der ihr nicht nur Innstetten, sondern auch fernerstehende Personen begegneten, und nicht zum wenigsten die beinah zärtliche Freundschaft, die die Ministerin, eine selbst noch junge Frau, für sie an den Tag legte - all das ließ die Sorgen und Ängste zurückliegender Tage sich wenigstens mindern, und als ein zweites Jahr ins Land gegangen war und die Kaiserin, bei Gelegenheit einer neuen Stiftung, die "Frau Geheimrätin" mit ausgewählt und in die Zahl der Ehrendamen eingereiht, der alte Kaiser Wilhelm aber auf dem Hofball gnädige, huldvolle Worte an die schöne junge Frau, von der er schon gehört habe, gerichtet hatte, da fiel es allmählich von ihr ab. Es war einmal gewesen, aber weit, weit weg, wie auf einem andern Stern, und alles löste sich wie ein Nebelbild und wurde Traum. | Но постепенно приступы страха становились все более слабыми, да и повторялись они все реже и реже. Этому в немалой степени способствовал их новый образ жизни, а еще больше, пожалуй, та любовь, которую питал к ней не только Инштеттен, но и все окружавшие ее, даже самые далекие люди, и не в последнюю очередь трогательная дружба, которой удостоила ее молодая еще супруга министра. А когда на второй год их жизни в Берлине императрица выбрала по случаю открытия нового приюта госпожу тайную советницу в число почетных дам-патронесс, а кайзер Вильгельм на одном из придворных балов сказал молодой красивой женщине, "о которой он столько слышал", несколько ласковых, милостивых слов, страхи исчезли совсем. Да, когда-то с ней что-то случилось, но это случилось не здесь, на земле, а словно на какой-то другой планете, а теперь все рассеялось, теперь осталось смутное воспоминание, будто все это было во сне. |
| Die Hohen-Cremmener kamen dann und wann auf Besuch und freuten sich des Glücks der Kinder, Annie wuchs heran - "schön wie die Großmutter", sagte der alte Briest -, und wenn es an dem klaren Himmel eine Wolke gab, so war es die, daß es, wie man nun beinahe annehmen mußte, bei Klein Annie sein Bewenden haben werde; Haus Innstetten (denn es gab nicht einmal Namensvettern) stand also mutmaßlich auf dem Aussterbeetat. Briest, der den Fortbestand anderer Familien obenhin behandelte, weil er eigentlich nur an die Briests glaubte, scherzte mitunter darüber und sagte: | Время от времени на Кейтштрассе гостили родители Эффи, радуясь счастью детей. Анни росла, становясь такой же "красивой, как бабушка", как говорил старый Брист. Да, все шло хорошо, только одно маленькое облачко все-таки омрачало их небосклон -- все сожалели, что дело остановилось на маленькой Анни. Роду Инштеттенов грозила опасность угаснуть, так как у барона не было даже двоюродных братьев с этой фамилией. Брист, интересовавшийся вопросами продолжения рода других дворянских семей, но мечтавший, в сущности, о продолжении своего не раз принимался шутить: |
| "Ja, Innstetten, wenn das so weitergeht, so wird Annie seinerzeit wohl einen Bankier heiraten (hoffentlich einen christlichen, wenn's deren dann noch gibt), und mit Rücksicht auf das alte freiherrliche Geschlecht der Innstetten wird dann Seine Majestät Annies Haute-finance-Kinder unter dem Namen 'von der Innstetten' im Gothaischen Kalender, oder was weniger wichtig ist, in der preußischen Geschichte fortleben lassen." | -- Да, Инштеттен, если дело будет развиваться и дальше в таком направлении, то Анни в свое время не останется ничего другого, как выйти замуж за банкира (надеюсь, хоть христианского рода, если таковые к тому времени останутся), а его величество, приняв во внимание старинный род баронов фон Инштеттен, соблаговолит, я думаю, издать специальный указ, чтобы детей Анни, этаких отпрысков haute finance (Финансовой верхушки /франц./), именовать в Готском календаре, или хотя бы в истории Пруссии, что менее важно, баронами фон Инштеттен. |
| Ausführungen, die von Innstetten selbst immer mit einer kleinen Verlegenheit, von Frau von Briest mit Achselzucken, von Effi dagegen mit Heiterkeit aufgenommen wurden. Denn so adelsstolz sie war, so war sie's doch nur für ihre Person, und ein eleganter und welterfahrener und vor allem sehr, sehr reicher Bankierschwiegersohn wäre durchaus nicht gegen ihre Wünsche gewesen. | Эти шутливые замечания воспринимались по-разному: Инштеттен немного смущался, госпожа фон Брист всегда пожимала плечами, а Эффи звонко смеялась. Хотя ей и не была чужда дворянская гордость, правда, только в отношении своей милой особы, но она ничего не имела против зятя -- сына банкира, лишь бы он был элегантен, воспитан и, прежде всего, из богатого, очень богатого дома. |
| Ja, Effi nahm die Erbfolgefrage leicht, wie junge, reizende Frauen das tun; als aber eine lange, lange Zeit - sie waren schon im siebenten Jahr in ihrer neuen Stellung - vergangen war, wurde der alte Rummschüttel, der auf dem Gebiet der Gynäkologie nicht ganz ohne Ruf war, durch Frau von Briest doch schließlich zu Rate gezogen. Er verordnete Schwalbach. Weil aber Effi seit letztem Winter auch an katarrhalischen Affektionen litt und ein paarmal sogar auf Lunge hin behorcht worden war, so hieß es abschließend: | Да, Эффи легко относилась к вопросам продолжения рода, как это часто бывает с молодыми красивыми женщинами, но когда прошло уже много, много времени и наступил седьмой год их жизни в Берлине,; обеспокоенная госпожа фон Брист решила посоветоваться со старым Руммшюттелем, который слыл также неплохим гинекологом. Он порекомендовал вначале Швальбахский курорт, но так как у Эффи еще с зимы не проходило катаральное состояние легких и Руммшюттель уже дважды выслушивал ее по этому поводу, то его окончательное, решение звучало следующим образом: |
| "Also zunächst Schwalbach, meine Gnädigste, sagen wir drei Wochen, und dann ebensolange Ems. Bei der Emser Kur kann aber der Geheimrat zugegen sein. Bedeutet mithin alles in allem drei Wochen Trennung. Mehr kann ich für Sie nicht tun, lieber Innstetten." | -- Итак, сударыня, сначала Швальбах, скажем, недельки на три, а затем, примерно на столько же,-- Эмс. В Эмсе сможет отдыхать и господин тайный советник, так что разлука в целом затянется не более, чем на три недели. Большего, мой милый Инштеттен, я сделать для вас ничего не могу. |
| Damit war man denn auch einverstanden, und zwar sollte Effi, dahin ging ein weiterer Beschluß, die Reise mit einer Geheimrätin Zwicker zusammen machen, wie Briest sagte, "zum Schutz dieser letzteren", worin er nicht ganz unrecht hatte, da die Zwicker, trotz guter Vierzig, eines Schutzes erheblich bedürftiger war als Effi Innstetten, der wieder viel mit Vertretung zu tun hatte, beklagte, daß er, von Schwalbach gar nicht zu reden, wahrscheinlich auch auf gemeinschaftliche Tage in Ems werde verzichten müssen. | Это предложение все нашли чрезвычайно разумным; было решено, что в Швальбах Эффи поедет с тайной советницей Цвикер, "для охраны последней", как метко заметил отец. Действительно, Цвикер, несмотря на то, что ей было, очевидно, за сорок, нуждалась в охране больше, чем Эффи. Инштеттен, которому опять предстояло кого-то замещать, посетовал на то, что из-за службы он, к сожалению, не сможет отдыхать с нею в Эмсе, не говоря уже о совместной поездке в Швальбах. |
| Im übrigen wurde der 24. Juni (Johannistag) als Abreisetag festgesetzt, und Roswitha half der gnädigen Frau beim Packen und Aufschreiben der Wäsche. Effi hatte noch immer die alte Liebe für sie, war doch Roswitha die einzige, mit der sie von all dem Zurückliegenden, von Kessin und Crampas, von dem Chinesen und Kapitän Thomsens Nichte frei und unbefangen reden konnte. | Отъезд был назначен на 24 июня, то есть на Иванов день. Собирать и переписывать белье помогала Розвита, Она по-прежнему была любимицей Эффи, только с ней Эффи могла говорить, не стесняясь, о прошлом: о Кес-сине и Крампасе, о китайце и племяннице капитана Томсена. |
| "Sage, Roswitha, du bist doch eigentlich katholisch. Gehst du denn nie zur Beichte?" | -- Скажи, Розвита, ты ведь католичка, а ты ходишь на исповедь? |
| "Nein. " | -- Нет. |
| "Warum nicht?" | -- Почему же? |
| "Ich bin früher gegangen. Aber das Richtige hab ich doch nicht gesagt." | -- Раньше ходила. Только самого главного все равно не решалась сказать. |
| "Das ist sehr unrecht. Dann freilich kann es nicht helfen." | -- По-моему, это нечестно. Тогда исповедь, конечно, тебе не поможет. |
| "Ach, gnädigste Frau, bei mir im Dorf machten es alle so. Und welche waren, die kicherten bloß." | -- А, сударыня, у нас в деревне все поступали так. Некоторые даже потихоньку смеялись. |
| "Hast du denn nie empfunden, daß es ein Glück ist, wenn man etwas auf der Seele hat, daß es runter kann?" | -- А тебе никогда не казалось, что это счастье -- снять с души какой-нибудь грех? |
| "Nein, gnädigste Frau. Angst habe ich wohl gehabt, als mein Vater damals mit dem glühenden Eisen auf mich loskam; ja, das war eine große Furcht, aber weiter war es nichts." | -- Нет, сударыня. Страха я натерпелась как следует, особенно, когда отец помчался за мной с раскаленной палкой в руке. А кроме страха, я вроде ничего и не чувствовала. |
| "Nicht vor Gott?" | -- А страх перед Богом? |
| "Nicht so recht, gnädigste Frau. Wenn man sich vor seinem Vater so fürchtet, wie ich mich gefürchtet habe, dann fürchtet man sich nicht so sehr vor Gott. Ich habe bloß immer gedacht, der liebe Gott sei gut und werde mir armem Wurm schon helfen." | -- Какой тут Бог, сударыня! Когда отца боишься так, как его боялась я, тут уж никакой Бог не страшен. Я ведь всегда думала, что боженька добрый и что он поможет мне, несчастной. |
| Effi lächelte und brach ab und fand es auch natürlich, daß die arme Roswitha so sprach, wie sie sprach. Sie sagte aber doch: | Эффи улыбнулась и прекратила расспросы, видимо, признав, что Розвита в чем-то права. Но все-таки она сказала: |
| "Weißt du, Roswitha, wenn ich wiederkomme, müssen wir doch noch mal ernstlich drüber reden. Es war doch eigentlich eine große Sünde." | -- Об этом, Розвита, мы с тобой потолкуем, когда я приеду из Эмса. Все-таки грех твой немалый. |
| "Das mit dem Kinde und daß es verhungert ist? Ja, gnädigste Frau, das war es. Aber ich war es ja nicht, das waren ja die anderen ... Und dann ist es auch schon so sehr lange her." | -- То, что малыш погиб, и погиб голодной смертью? Да, сударыня, это, видимо, так. Но тут виновата не я, тут виноваты другие... А потом, это было очень давно. |
Sechsundzwanzigstes Kapitel/Глава двадцать шестая
| English | Русский |
| Effi war nun schon in die fünfte Woche fort und schrieb glückliche, beinahe übermütige Briefe, namentlich seit ihrem Eintreffen in Ems, wo man doch unter Menschen sei, das heißt unter Männern, von denen sich in Schwalbach nur ausnahmsweise was gezeigt habe. Geheimrätin Zwicker, ihre Reisegefährtin, habe freilich die Frage nach dem Kurgemäßen dieser Zutat aufgeworfen und sich aufs entschiedenste dagegen ausgesprochen, alles natürlich mit einem Gesichtsausdruck, der so ziemlich das Gegenteil versichert habe; die Zwicker sei reizend, etwas frei, wahrscheinlich sogar mit einer Vergangenheit, aber höchst amüsant, und man könne viel, sehr viel von ihr lernen; nie habe sie sich, trotz ihrer Fünfundzwanzig, so als Kind gefühlt, wie nach der Bekanntschaft mit dieser Dame. | Эффи отдыхала уже более месяца. Она присылала Инштеттену веселые, даже слегка шаловливые письма,. особенно с тех пор, как они с советницей переехали в Эмс, где, слава богу, опять оказались в человеческом обществе, то есть в мужском, которого в Швальбахе почти не было. Советница Цвикер уже однажды поднимала вопрос, нужна ли для курортной жизни эта приправа, и решительно высказалась против, однако выражение ее лица как будто говорило об обратном. Да, Цвикер очень мила, хотя ее взгляды на жизнь несколько отходят от нормы. У нее, вероятно, весьма пикантное прошлое, но она восхитительна, необыкновенно любезна, и у нее есть чему поучиться. Эффи ни с кем не чувствовала себя такой маленькой девочкой, несмотря на свои двадцать пять лет, как с этой советницей. |
| Dabei sei sie so belesen, auch in fremder Literatur, und als sie, Effi beispielsweise neulich von Nana gesprochen und dabei gefragt habe, ob es denn wirklich so schrecklich sei, habe die Zwicker geantwortet: "Ach, meine liebe Baronin, was heißt schrecklich? Da gibt es noch ganz anderes." - "Sie schien mich auch", so schloß Effi ihren Brief, "mit diesem 'anderen' bekannt machen zu wollen. Ich habe es aber abgelehnt, weil ich weiß, daß Du die Unsitte unserer Zeit aus diesem und ähnlichem herleitest, und wohl mit Recht. Leicht ist es mir aber nicht geworden. Dazu kommt noch, daß Ems in einem Kessel liegt. Wir leiden hier außerordentlich unter der Hitze." | К тому же Цвикер начитана, превосходно знакома с зарубежной литературой и, когда недавно речь зашла о "Нана" * и Эффи спросила: "Правда ли, что это ужасно?" -- Цвикер ответила: "Ах, госпожа баронесса, что значит ужасно? Там ведь есть и другие моменты". "Она, кажется, собиралась познакомить меня с этими "моментами",-- писала Эффи в заключение,-- но я уклонилась: я ведь знаю, что этим ты объясняешь безнравственность нашего времени, и, по-моему, ты прав. А что касается здоровья, то мне, кажется, легче не стало. Эмс ведь лежит в котловине, и мы здесь просто задыхаемся от жары". |
| Innstetten hatte diesen letzten Brief mit geteilten Empfindungen gelesen, etwas erheitert, aber doch auch ein wenig mißmutig. Die Zwicker war keine Frau für Effi, der nun mal ein Zug innewohnte, sich nach links hin treiben zu lassen; er gab es aber auf, irgendwas in diesem Sinne zu schreiben, einmal weil er sie nicht verstimmen wollte, mehr noch, weil er sich sagte, daß es doch nichts helfen würde. Dabei sah er der Rückkehr seiner Frau mit Sehnsucht entgegen und beklagte des Dienstes nicht bloß "immer gleichgestellte", sondern jetzt, wo jeder Ministerialrat fort war oder fort wollte, leider auch auf Doppelstunden gestellte Uhr. | Инштеттен прочел это последнее письмо с двойственным чувством: оно его рассмешило и в то же время немного расстроило. Нет, для Эффи Цвикер плохая партнерша, у Эффи и без того есть тенденция свернуть с прямого пути. Но он решил ничего не писать ей об этом, во-первых, потому, что не хотел ее огорчать, а во-вторых, говорил он себе, это вряд ли поможет. Он только с тоской ожидал, когда она вернется домой, и жаловался, что именно теперь, когда почти каждый советник министерства или уехал, или собирался уехать, ему приходится нести двойную работу. |
| Ja, Innstetten sehnte sich nach Unterbrechung von Arbeit und Einsamkeit, und verwandte Gefühle hegte man draußen in der Küche, wo Annie, wenn die Schulstunden hinter ihr lagen, ihre Zeit am liebsten verbrachte, was insoweit ganz natürlich war, als Roswitha und Johanna nicht nur das kleine Fräulein in gleichem Maße liebten, sondern auch untereinander nach wie vor auf dem besten Fuße standen. Diese Freundschaft der beiden Mädchen war ein Lieblingsgespräch zwischen den verschiedenen Freunden des Hauses, und Landgerichtsrat Gizicki sagte dann wohl zu Wüllersdorf: | Да, Инштеттен стремился как можно скорее прервать свою работу и свое одиночество; подобные же чувства питали и на кухне, где Анни, вернувшись из школы, любила проводить свое свободное время. Это было естественно, так как Розвита и Иоганна не только равным образом любили свою маленькую барышню, но и между собой жили по-прежнему мирно. Дружба служанок Инштеттенов была любимой пищей для разговоров гостей. Советник суда Гицики даже как-то сказал Вюллерсдорфу: |
| "Ich sehe darin nur eine neue Bestätigung des alten Weisheitssatzes: 'Laßt fette Leute um mich sein'; Cäsar war eben ein Menschenkenner und wußte, daß Dinge wie Behaglichkeit und Umgänglichkeit eigentlich nur beim Embonpomt sind." | -- В этом я лишний раз вижу подтверждение мудрого изречения: "Пусть вокруг меня будут тучные люди". Как видно, Цезарь неплохо разбирался в людях, он прекрасно понимал, что обходительность и добродушие бывают только при embonpoint (Полнота, дородность /франц./). |
| Von einem solchen ließ sich denn nun bei beiden Mädchen auch wirklich sprechen, nur mit dem Unterschied, daß das in diesem Falle nicht gut zu umgehende Fremdwort bei Roswitha schon stark eine Beschönigung, bei Johanna dagegen einfach die zutreffende Bezeichnung war. Diese letztere durfte man nämlich nicht eigentlich korpulent nennen, sie war nur prall und drall und sah jederzeit mit einer eigenen, ihr übrigens durchaus kleidenden Siegermiene gradlinig und blauäugig über ihre Normalbüste fort. Von Haltung und Anstand getragen, lebte sie ganz in dem Hochgefühl, die Dienerin eines guten Hauses zu sein, wobei sie das Überlegenheitsbewußtsein über die halb bäuerisch gebliebene Roswitha in einem so hohen Maße hatte, daß sie, was gelegentlich vorkam, die momentan bevorzugte Stellung dieser nur belächelte. | Действительно, это иностранное слово, которое здесь нелегко заменить, великолепно подходило к Розвите с Йоганной, с той лишь разницей, что, будучи в отношении к Розвите слишком мягким, как нельзя лучше соответствовало пропорциям Иоганны. Правда, эту последнюю еще нельзя было назвать тучной, но она была, как говорится, женщиной в теле. Она по-прежнему взирала на всех голубыми глазами поверх своего высокого бюста, впрочем, онгбыл нормальных размеров, взирала со свойственной ей миной победительницы, которая ей о,чень шла. Полагая, что все в жизни сводится к приличным манерам и к правилам хорошего тона, она жила в гордом сознании того, что служит в хорошем, очень хорошем доме; при этом она была настолько убеждена в своем недосягаемом превосходстве над Розвитой, в которой оставалось еще много деревенского, что только снисходительно посмеивалась над ее временным высоким положением у госпожи. |
| Diese Bevorzugung - nun ja, wenn's dann mal so sein sollte, war eine kleine liebenswürdige Sonderbarkeit der gnädigen Frau, die man der guten alten Roswitha mit ihrer ewigen Geschichte "von dem Vater mit der glühenden Eisenstange" schon gönnen konnte. "Wenn man sich besser hält, so kann dergleichen nicht vorkommen." Das alles dachte sie, sprach's aber nicht aus. Es war eben ein freundliches Miteinanderleben. Was aber wohl ganz besonders für Frieden und gutes Einvernehmen sorgte, das war der Umstand, daß man sich nach einem stillen Übereinkommen in die Behandlung und fast auch Erziehung Annies geteilt hatte. Roswitha hatte das poetische Departement, die Märchen- und Geschichtenerzählung, Johanna dagegen das des Anstands, eine Teilung, die hüben und drüben so fest gewurzelt stand, daß Kompetenzkonflikte kaum vorkamen, wobei der Charakter Annies, die eine ganz entschiedene Neigung hatte, das vornehme Fräulein zu betonen, allerdings mithalf, eine Rolle, bei der sie keine bessere Lehrerin als Johanna haben konnte. | Конечно, думала она, этого предпочтения нельзя отрицать, у каждой молоденькой женщины бывают свои забавные причуды, только ей, госпоже-то, не очень позавидуешь: ей ведь постоянно приходится слушать историю "об отце с раскаленной железной палкой". "Когда себя соблюдаешь, такого не случится",-- думала Иоганна, но вслух своих мыслей она никому не высказывала, так что их совместная жизнь проходила тихо и мирно. Но сохранению мира и добрых отношений больше всего содействовало то обстоятельство, что в уходе за Анни и, если так можно выразиться, в ее воспитании, все, словно по уговору, было поделено между ними. Розвита заведовала "поэтическим департаментом" -- она рассказывала девочке всевозможные сказки и басни, а Иоганна числилась по департаменту "хорошего тона". Это разделение укоренилось настолько, что конфликтов и необходимости прибегать к третейскому судье почти не случалось, да и характер Анни способствовал этому -- у нее была заметна тенденция стать со временем благовоспитанной барышней,-- так что лучшей наставницы, чем Иоганна, сыскать было трудно. |
| Noch einmal also: Beide Mädchen waren gleichwertig in Annies Augen. | Что же касается девочки, то Анни, как правило, одинаково хорошо относилась и к той и к другой. |
| In diesen Tagen aber, wo man sich auf die Rückkehr Effis vorbereitete, war Roswitha der Rivalin mal wieder um einen Pas voraus, weil ihr, und zwar als etwas ihr Zuständiges, die ganze Begrüßungsangelegenheit zugefallen war. Diese Begrüßung zerfiel in zwei Hauptteile: Girlande mit Kranz und dann, abschließend, Gedichtvortrag. Kranz und Girlande -nachdem man über "W." oder "E. v. I." eine Zeitlang geschwankt - hatten zuletzt keine sonderlichen Schwierigkeiten gemacht ("W", in Vergißmeinnicht geflochten, war bevorzugt worden), aber desto größere Verlegenheit schien die Gedichtfrage heraufbeschwören zu sollen und wäre vielleicht ganz unbeglichen geblieben, wenn Roswitha nicht den Mut gehabt hätte, den von einer Gerichtssitzung heimkehrenden Landgerichtsrat auf der zweiten Treppe zu stellen und ihm mit einem auf einen "Vers" gerichteten Ansinnen mutig entgegenzutreten. Gizicki, ein sehr gütiger Herr, hatte sofort alles versprochen, und noch am selben Spätnachmittag war seitens seiner Köchin der gewünschte Vers, und zwar folgenden Inhalts, abgegeben worden: | Но в эти дни, когда шла подготовка к возвращению Эффи, Розвита снова на одно очко опередила соперницу -- на ее долю, в силу служебных обязанностей, выпала задача устроить госпоже достойную встречу. А программа этой встречи распадалась на две части -- гирлянды с венком и приветственное стихотворение. Венок и гирлянды ке составили трудности, хотя сначала колебались, на каких буквах лучше остановиться -- на "Д. П." ("Добро пожаловать!") или на "Э. ф. И.". В конце концов выбрали "Д. П.", которые будут вплетены в венок из голубых незабудок. Гораздо больше хлопот было со стихотворением; оно, вероятно, так бы и осталось неосуществленной мечтой, если бы не находчивость Розвиты, которая, набравшись храбрости, остановила на лестнице возвращавшегося с заседания советника суда и попросила его написать какой-нибудь "стишок" по случаю приезда барыни. Гицики^ очень добрый человек, живо откликнулся на просьбу, и к вечеру его кухарка принесла Розвите желанные стихи следующего содержания; |
|
Mama, wir erwarten dich lange schon, Durch Wochen und Tage und Stunden, Nun grüßen wir dich von Flur und Balkon Und haben Kränze gewunden. Nun lacht Papa voll Freudigkeit, Denn die gattin- und mutterlose Zeit Ist endlich von ihm genommen, Und Roswitha lacht und Johanna dazu, Und Annie springt aus ihrem Schuh Und ruft: willkommen, willkommen. |
"О мама, тебя мы давно уже ждем. Как долго тянулись недели и дни! Встретить тебя мы пришли на балкон, Где венки для тебя мы плели. Папа сейчас веселый такой -- Без супруги и матери золотой Кончились его безотрадные дни, Розвита смеется, Иоганна сияет, Аннхен торопится, туфлю теряет И громко кричит: Ну, иди же, иди!" |
| Es versteht sich von selbst, daß die Strophe noch an demselben Abend auswendig gelernt, aber doch nebenher auch auf ihre Schönheit beziehungsweise Nichtschönheit kritisch geprüft worden war. Das Betonen von Gattin und Mutter, so hatte sich Johanna geäußert, erscheine zunächst freilich in der Ordnung; aber es läge doch auch etwas darin, was Anstoß erregen könne, und sie persönlich würde sich als "Gattin und Mutter" dadurch verletzt fühlen. Annie, durch diese Bemerkung einigermaßen geängstigt, versprach, das Gedicht am andern Tag der Klassenlehrerin vorlegen zu wollen, und kam mit dem Bemerken zurück, das Fräulein sei mit "Gattin und Mutter" durchaus einverstanden, aber desto mehr gegen "Roswitha und Johanna" gewesen - worauf Roswitha erklärt hatte: | Само собой разумеется, что в тот же вечер стихотворение было разучено, хотя к его "красотам" отнеслись весьма разборчиво и критически. То, что здесь подчеркиваются слова "супруга" и "мать", это хорошо, сказала Иоганна, но в них звучит что-то такое, что может вызвать обиду, во всяком случае, она бы обиделась. Анни немного смутило это замечание, и она обещала, что завтра же покажет стихотворение своей школьной учительнице. На следующий день она вошла со словами: "Фрейлейн согласна с "супругой и мамой", только она категорически возражает против "Розвиты и Иоганны", на что Розвита ответила: |
| Das Fräulein sei eine dumme Gans; das käme davon, wenn man zuviel gelernt habe. | -- Твоя фрейлейн просто глупышка. Это все оттого", что она уж слишком ученая. |
| Es war an einem Mittwoch, daß die Mädchen und Annie das vorstehende Gespräch geführt und den Streit um die bemängelte Zeile beigelegt hatten. Am andern Morgen - ein erwarteter Brief Effis hatte noch den mutmaßlich erst in den Schluß der nächsten Woche fallenden Ankunftstag festzustellen- ging Innstetten auf das Ministerium. Jetzt war Mittag heran, die Schule aus, und als Annie, ihre Mappe auf dem Rücken, eben vom Kanal her auf die Keithstraße zuschritt, traf sie Roswitha vor ihrer Wohnung. | Этот разговор служанок и Анни, а также их спор из-за сомнительной строчки закончился в среду. А в четверг -- все эти дни в доме с нетерпением ждали от Эффи письма, в котором она должна была сообщить о дне своего приезда, предположительно ожидаемого в конце следующей недели,-- в четверг Инштеттен утром, как всегда, ушел в министерство. Сейчас было уже около двенадцати, занятия в школе окончились, и Анни, покачивая за спиной ранцем, возвращалась из школы. Девочка повернула с набережной канала на Кейтштрас-се и вдруг у подъезда увидала Розвиту. |
| "Nun laß sehen", sagte Annie, "wer am ehesten von uns die Treppe heraufkommt." | -- А ну, Розвита,-- крикнула Анни,-- кто из нас быстрее поднимется по лестнице?! |
| Roswitha wollte von diesem Wettlauf nichts wissen, aber Annie jagte voran, geriet, oben angekommen, ins Stolpern und fiel dabei so unglücklich, daß sie mit der Stirn auf den dicht an der Treppe befindlichen Abkratzer aufschlug und stark blutete. Roswitha, mühevoll nachkeuchend, riß jetzt die Klingel, und als Johanna das etwas verängstigte Kind hereingetragen hatte, beratschlagte man, was nun wohl zu machen sei. | Розвита и слышать не хотела о таком соревновании, но Анни тем не менее понеслась сломя голову вверх. Добежав до своей площадки, она обо что-то споткнулась и упала, причем так неудачно, что ударилась лбом о скребок и разбила голову в кровь. Розвита, с трудом взобравшись по лестнице, принялась неистово дергать звонок. Когда Иоганна внесла напуганную девочку в квартиру, обе служанки стали обсуждать, что же теперь предпринять. |
| "Wir wollen nach dem Doktor schicken ... wir wollen nach dem gnädigen Herrn schicken ... des Portiers Lene muß ja jetzt auch aus der Schule wieder da sein." | -- Немедленно нужно послать за врачом... нужно сбегать за господином... Лене -- дочка швейцара, кажется, уже вернулась из школы. |
| Es wurde aber alles wieder verworfen, weil es zu lange dauere, man müsse gleich was tun, und so packte man denn das Kind aufs Sofa und begann mit kaltem Wasser zu kühlen. Alles ging auch gut, so daß man sich zu beruhigen begann. | Но все это было снова отвергнуто, так как требовало слишком много времени, а какие-то меры нужно было принимать и сейчас; поэтому девочку положили на диван, а лоб стали охлаждать холодной водой. Кровь унялась, и женщины начали понемногу приходить в себя. |
| "Und nun wollen wir sie verbinden", sagte schließlich Roswitha. "Da muß ja noch die lange Binde sein, die die gnädige Frau letzten Winter zuschnitt, als sie sich auf dem Eis den Fuß verknickt hatte ... " | -- А теперь нужно сделать повязку,-- сказала наконец Розвита. -- У нас, по-моему, где-то был длинный бинт. Помните, госпожа от него зимой отрезала кусок, когда у нее в прошлом году на льду подвернулась нога?.. |
| "Freilich, freilich", sagte Johanna, "bloß wo die Binde hernehmen? ... Richtig, da fällt mir ein, die liegt im Nähtisch. Er wird wohl zu sein, aber das Schloß ist Spielerei; holen Sie nur das Stemmeisen, Roswitha, wir wollen den Deckel aufbrechen." | -- Правильно, правильно! -- сказала Иоганна,-- Только где он лежит?.. А-а... вспомнила! В столике для рукоделья. Он хотя и заперт, но замочек -- игрушка, его нетрудно открыть. Принесите-ка, Розвита, стамеску из кухни, сейчас мы вскроем замок. |
| Und nun wuchteten sie auch wirklich den Deckel ab und begannen in den Fächern herumzukramen, oben und unten, die zusammengerollte Binde jedoch wollte sich nicht finden lassen. | Открыв после некоторых усилий крышку, они сверху донизу перерыли все ящики, но бинт словно куда-то исчез. |
| "Ich weiß aber doch, daß ich sie gesehen habe", sagte Roswitha, | -- Я же хорошо помню, что видела его именно здесь, -- твердила Розвита. |
| und während sie halb ärgerlich immer weiter suchte, flog alles, was ihr dabei zu Händen kam, auf das breite Fensterbrett: Nähzeug, Nadelkissen, Rollen mit Zwirn und Seide, kleine vertrocknete Veilchensträußchen, Karten, Billetts, zuletzt ein kleines Konvolut von Briefen, das unter dem dritten Einsatz gelegen hatte, ganz unten, mit einem roten Seidenfaden umwickelt. Aber die Binde hatte man noch immer nicht. | И так как она торопилась и сердилась, что не находит бинта, то все, что попадалось ей под руки, летело на подоконник: несессер для шитья, подушечка для булавок, мотки шелка и нитки, маленькие засохшие букетики фиалок, визитные карточки, билеты, а под конец связка писем, перевязанная красной шелковой ниткой, которую она извлекла с самого дна третьего ящика. Но бинта она все равно не нашла. |
| In diesem Augenblick trat Innstetten ein. | В это время в комнате появился Инштеттен. |
| "Gott", sagte Roswitha und stellte sich erschrocken neben das Kind. "Es ist nichts, gnädiger Herr; Annie ist auf das Kratzeisen gefallen ... Gott, was wird die gnädige Frau sagen. Und doch ist es ein Glück, daß sie nicht mit dabei war." | -- О боже! -- сказала Розвита, испуганно становясь рядом с ребенком.-- Сударь, не бойтесь! Ничего страшного нет! Анни ударилась на лестнице о скребок. Господи, что скажет сударыня? Хорошо еще, что хоть сейчас ее нет. |
| Innstetten hatte mittlerweile die vorläufig aufgelegte Kompresse fortgenommen und sah, daß es ein tiefer Riß, sonst aber ungefährlich war. | Инштеттен снял со лба Анни компресс и обнаружил под ним довольно глубокую, но не опасную ранку. |
| "Es ist nicht schlimm", sagte er; "trotzdem, Roswitha, wir müssen sehen, daß Rummschüttel kommt. Lene kann ja gehen, die wird jetzt Zeit haben. Aber was in aller Welt ist denn das da mit dem Nähtisch?" | -- Ничего, это как будто не страшно,-- сказал он. -- Но Руммшюттеля все-таки следует вызвать. Лене, кажется, свободна, надо будет ее попросить добежать до него. Боже, но что это тут у вас творится со столиком? |
| Und nun erzählte Roswitha, wie sie nach der gerollten Binde gesucht hätten; aber sie wolle es nun aufgeben und lieber eine neue Leinwand schneiden. | Розвита рассказала, как они искали здесь бинт, к сожалению, ничего не нашли, придется, видимо, отрезать полоску от нового полотна. |
| Innstetten war einverstanden und setzte sich, als bald danach beide Mädchen das Zimmer verlassen hatten, zu dem Kind. | Инштеттен одобрил ее предложение и, как только обе женщины вышли из комнаты, сел на диван подле Анни. |
| "Du bist so wild, Annie, das hast du von der Mama. Immer wie ein Wirbelwind. Aber dabei kommt nichts heraus oder höchstens so was." | -- Ах ты, шалунья, ну прямо вся в маму. Носишься повсюду, как вихрь. Хорошего из этого ничего не получится, только вот такие истории. |
| Und er wies auf die Wunde und gab ihr einen Kuß. | Он показал пальцем на рану и поцеловал девочку. |
| "Du hast aber nicht geweint, das ist brav, und darum will ich dir die Wildheit verzeihen ... Ich denke, der Doktor wird in einer Stunde hier sein; tu nur alles, was er sagt, und wenn er dich verbunden hat, so zerre nicht und rücke und drücke nicht daran, dann heilt es schnell, und wenn die Mama dann kommt, dann ist alles wieder in Ordnung oder doch beinah. Ein Glück ist es aber doch, daß es noch bis nächste Woche dauert, Ende nächster Woche, so schreibt sie mir; eben habe ich einen Brief von ihr bekommen; sie läßt dich grüßen und freut sich, dich wiederzusehen." | -- Но ты молодец, ты не плакала, за это можно простить твою шалость... Через час сюда, наверное, явится доктор. Ты должна будешь выполнять все, что он скажет. Если он положит повязку, не срывай ее и не дергай: так скорей заживет. Когда приедет мама, все должно быть в порядке. Счастье еще, что она приедет в конце следующей недели: я только что получил от нее письмо. Она очень рада, что скоро увидит тебя, и просит передать тебе огромный привет. |
| "Du könntest mir den Brief eigentlich vorlesen, Papa." | -- А ты не мог бы, папа, прочитать мне ее письмо? |
| "Das will ich gern." | -- С удовольствием. |
| Aber eh er dazu kam, kam Johanna, um zu sagen, daß das Essen aufgetragen sei. Annie, trotz ihrer Wunde, stand mit auf, und Vater und Tochter setzten sich zu Tisch. | Но не успел он начать, как вошла Иоганна доложить, что обед уже подан. Анни, несмотря на ушиб, тоже поднялась, и отец с дочерью сели за стол. |
Siebenundzwanzigstes Kapitel/Глава двадцать седьмая
| English | Русский |
| Innstetten und Annie saßen sich eine Weile stumm gegenüber; endlich als ihm die Stille peinlich wurde, tat er ein paar Fragen über die Schulvorsteherin und welche Lehrerin sie eigentlich am liebsten habe. Annie antwortete auch, aber ohne rechte Lust, weil sie fühlte, daß Innstetten wenig bei der Sache war. Es wurde erst besser, als Johanna nach dem zweiten Gericht ihrem Anniechen zuflüsterte, es gäbe noch was. Und wirklich, die gute Roswitha, die dem Liebling an diesem Unglückstag was schuldig zu sein glaubte, hatte noch ein übriges getan und sich zu einer Omelette mit Apfelschnitten aufgeschwungen. | Некоторое время Инштеттен и Анни сидели молча друг против друга. Наконец от этой тишины ему стало не по себе, он спросил что-то о директрисе и о том, какую учительницу Анни любит больше всех. Анни ответила, но ответила без особого удовольствия, чувствуя, что мысли отца заняты чем-то другим. Тут Иоганна шепнула ей на ухо: сейчас будет что-то еще. В самом деле, Розвита, почему-то считавшая себя виновницей сегодняшнего происшествия, приготовила для своей любимицы омлет с начинкой из яблок. |
| Annie wurde bei diesem Anblicke denn auch etwas redseliger, und ebenso zeigte sich Innstettens Stimmung gebessert, als es gleich danach klingelte und Geheimrat Rummschüttel eintrat. Ganz zufällig. Er sprach nur vor, ohne jede Ahnung, daß man nach ihm geschickt und um seinen Besuch gebeten habe. Mit den aufgelegten Kompressen war er zufrieden. "Lassen Sie noch etwas Bleiwasser holen und Annie morgen zu Hause bleiben. Überhaupt Ruhe." Dann fragte er noch nach der gnädigen Frau und wie die Nachrichten aus Ems seien; er werde den andern Tag wiederkommen und nachsehen. | При виде любимого блюда Анни стала куда разговорчивей, настроение Инштеттена тоже улучшилось, особенно когда раздался звонок и в комнату вошел тайный советник Руммшюттель. Оказывается, он заглянул сегодня чисто случайно, он даже не подозревал, что за ним посылали; тем, что положили компресс, он остался доволен. Теперь нужно послать за свинцовой примочкой, а завтра Анни придется посидеть дома. Покой прежде всего. Затем, спросив относительно самочувствия Эффи и о том, что она пишет из Эмса, Руммшюттель удалился, обещав приехать на следующий день и осмотреть Анни еще раз. |
| Als man von Tisch aufgestanden und in das nebenan gelegene Zimmer - dasselbe, wo man mit so viel Eifer und doch vergebens nach dem Verbandstück gesucht hatte - eingetreten war, wurde Annie wieder auf das Sofa gebettet. Johanna kam und setzte sich zu dem Kind, während Innstetten die zahllosen Dinge, die bunt durcheinandergewürfelt noch auf dem Fensterbrett umher wieder in den Nähtisch einzuräumen begann. Dann und wann wußte er sich nicht recht Rat und mußte fragen. | Когда все встали из-за стола и направились в соседнюю комнату,-- ту самую, где так усердно и тем не менее безрезультатно искали оставшийся бинт,-- Анни было приказано снова полежать на диване. Иоганна устроилась рядом с ней, а Инштеттен стал складывать разбросанные на подоконнике вещи в столик для рукоделий. Иногда он затруднялся, куда положить какую-нибудь вещицу, и обращался к Иоганне. |
| "Wo haben die Briefe gelegen, Johanna?" | -- А где лежали эти письма, Иоганна? |
| "Ganz zuunterst", sagte diese, "hier in diesem Fach." | -- В самом низу,-- ответила она,-- на дне вот этого ящика. |
| Und während so Frage und Antwort ging, betrachtete Innstetten etwas aufmerksamer als vorher das kleine, mit einem roten Faden zusammengebundene Paket, das mehr aus einer Anzahl zusammengelegter Zettel als auch Briefen zu bestehen schien. Er fuhr, als wäre es ein Spiel Karten, mit dem Daumen und Zeigefinger an der Seite des Päckchens hin, und einige Zeilen, eigentlich nur vereinzelte Worte, flogen dabei an seinem Auge vorüber. Von deutlichem Erkennen konnte keine Rede sein, aber es kam ihm doch so vor, als habe er die Schriftzüge schon irgendwo gesehen. Ob er nachsehen solle? | Во время разговора Инштеттен вдруг внимательно посмотрел на толстую пачку, перевязанную красной шелковой ниткой и состоявшую скорей из каких-то записок, чем писем. Он машинально провел по ним большим и указательным пальцем, словно по колоде игральных карт, и некоторые строчки, вернее несколько слов, невольно привлекли его внимание. Нет, постойте, он где-то видел такие же буквы, этот почерк ему ужасно знаком. Может быть, взглянуть, что здесь написано? |
| "Johanna, Sie könnten uns den Kaffee bringen. Annie trinkt auch eine halbe Tasse. Der Doktor hat's nicht verboten, und was nicht verboten ist, ist erlaubt." | -- Принесите нам кофе, Иоганна. Анни тоже выпьет полчашки. Доктор ведь этого не запрещал, а то, что не запрещено, может считаться дозволенным. |
| Als er das sagte, wand er den roten Faden ab und ließ, während Johanna das Zimmer verließ, den ganzen Inhalt des Päckchens rasch durch die Finger gleiten. Nur zwei, drei Briefe waren adressiert: "An Frau Landrat von Innstetten." Er erkannte jetzt auch die Handschrift; es war die des Majors. Innstetten wußte nichts von einer Korrespondenz zwischen Crampas und Effi, und in seinem Kopf begann sich alles zu drehen. Er steckte das Paket zu sich und ging in sein Zimmer zurück. Etliche Minuten später, und Johanna, zum Zeichen, daß der Kaffee da sei, klopfte leise an die Tür. Innstetten antwortete auch, aber dabei blieb es; sonst alles still. Erst nach einer Viertelstunde hörte man wieder sein Aufundabschreiten auf dem Teppich. | Говоря это, он стал разматывать красную нитку, а когда Иоганна вышла из комнаты, принялся перебирать пальцами пачку. На двух-трех письмах было помечено: "Госпоже фон Инштеттен". Теперь он узнал, чей это почерк. Это же почерк майора! Однако он не помнил, чтобы между Крампасом и Эффи была переписка. В его голове все перемешалось. Он сунул пакетик в карман и вышел из комнаты. Через несколько минут Иоганна постучала ему в кабинет в знак того, что кофе готов. Инштеттен ответил, но не вышел из комнаты; за дверью было тихо. Только через четверть часа послышались беспрерывные шаги по ковру. |
| "Was nur Papa hat?" sagte Johanna zu Annie. "Der Doktor hat ihm doch gesagt, es sei nichts." | -- Что с папой? -- спросила у Анни Иоганна. -- Ведь Доктор сказал, что ничего страшного нет. |
| Das Aufundabschreiten nebenan wollte kein Ende nehmen. Endlich erschien Innstetten wieder im Nebenzimmer und sagte: | Шагам, казалось, не будет конца. Но через некоторое время он все же появился на пороге своего кабинета. |
| "Johanna, achten Sie auf Annie und daß sie ruhig auf dem Sofa bleibt. Ich will eine Stunde gehen oder vielleicht zwei." | -- Иоганна, посмотрите, чтобы Анни спокойно вела себя на диване. Мне нужно часа на два уйти. |
| Dann sah er das Kind aufmerksam an und entfernte sich. | Он внимательно посмотрел на ребенка и вышел. |
| "Hast du gesehen, Johanna, wie Papa aussah?" | -- Ты заметила, Иоганна, как выглядит папа? |
| "Ja, Annie. Er muß einen großen Ärger gehabt haben. Er war ganz blaß. So hab ich ihn noch nie gesehen." | -- Да, Анни. У него, очевидно, большие неприятности. Он страшно побледнел. Таким я его еще никогда не видела. |
| Es vergingen Stunden. Die Sonne war schon unter, und nur ein roter Widerschein lag noch über den Dächern drüben, als Innstetten wieder zurückkam. Er gab Annie die Hand, fragte, wie's ihr gehe, und ordnete dann an, daß ihm Johanna die Lampe in sein Zimmer bringe. Die Lampe kam auch. In dem grünen Schirm befanden sich halb durchsichtige Ovale mit Fotografien, allerlei Bildnisse seiner Frau, die noch in Kessin, damals, als man den Wichertschen "Schritt vom Wege" aufgeführt hatte, für die verschiedenen Mitspielenden angefertigt waren. Innstetten drehte den Schirm langsam von links nach rechts und musterte jedes einzelne Bildnis. Dann ließ er ab davon, öffnete, weil er es schwül fand, die Balkontür und nahm schließlich das Briefpaket wieder zur Hand. | Прошло много часов. Когда Инштеттен вернулся, на крышах домов лежали вечерние тени и красный отблеск заката. Он пожал Анни руку, спросил, как она себя чувствует, и велел принести себе лампу. Лампу немедленно подали. В ее зеленый абажур были вделаны полупрозрачные овалы с фотографиями Эффи (подобные снимки были преподнесены в Кессине всем участникам спектакля "Неосмотрительный шаг"). Инштеттен медленно поворачивал абажур слева'направо и внимательно рассматривал каждую фотографию. Затем прекратил это, открыл дверь на балкон -- ему было душно -- и снова взялся за письма. |
| Es schien, daß er gleich beim ersten Durchsehen ein paar davon ausgewählt und obenauf gelegt hatte. Diese las er jetzt noch einmal mit halblauter Stimme. | Видимо, уже при первом просмотре он отобрал кое-какие из них и положил сверху. Теперь он вполголоса стал перечитывать их. |
| "Sei heute nachmittag wieder in den Dünen, hinter der Mühle. Bei der alten Adermann können wir uns ruhig sprechen, das Haus ist abgelegen genug. Du mußt Dich nicht um alles so bangen. Wir haben auch ein Recht. Und wenn Du Dir das eindringlich sagst, wird, denke ich, alle Furcht von Dir abfallen. Das Leben wäre nicht des Lebens wert, wenn das alles gelten sollte, was zufällig gilt. Alles Beste liegt jenseits davon. Lerne Dich daran freuen." | "Приходи снова после обеда в дюны за мельницу. Мы сможем спокойно поговорить у старухи Адерман, ее домик стоит на отлете. Ты не должна ничего бояться. Мы тоже имеем полное право. И если ты скажешь это решительно, я уверен, что страх твой пройдет. Жизнь ничего бы не стоила, если бы мы считались со всеми законами. Самое лучшее лежит по ту сторону правил. Научись находить в этом радость". |
| "...Fort, so schreibst Du, Flucht. Unmöglich. Ich kann meine Frau nicht im Stich lassen, zu allem andern auch noch in Not. Es geht nicht, und wir müssen es leicht nehmen, sonst sind wir arm und verloren. Leichtsinn ist das Beste, was wir haben. Alles ist Schicksal. Es hat so sein sollen. Und möchtest Du, daß es anders wäre, daß wir uns nie gesehen hätten?" | "...Уехать, бежать, пишешь ты. Нет, это невозможно. Я не могу оставить жену, к тому же в нужде. Мы должны относиться к жизни гораздо легче и проще, иначе мы оба погибнем. Легкомыслие -- самая лучшая вещь на свете. Это судьба. От нее никуда не уйдешь. Неужели тебе в самом деле хотелось бы, чтобы было иначе, чтобы мы никогда не встретили друг друга?" |
| Dann kam der dritte Brief. | И третье письмо: |
| "...Sei heute noch einmal an der alten Stelle. Wie sollen meine Tage hier verlaufen ohne Dich! In diesem öden Nest. Ich bin außer mir, und nur darin hast Du recht: Es ist die Rettung, und wir müssen schließlich doch die Hand segnen, die diese Trennung über uns verhängt." | "...Приди еще раз на прежнее место. Просто не знаю, как пойдет теперь моя жизнь без тебя! Да еще в таком захолустье. Я вне себя от отчаяния, но в одном ты права: это спасение, и нам нужно лишь благословлять того, кто уготовил разлуку". |
| Innstetten hatte die Briefe kaum wieder beiseite geschoben, als draußen die Klingel ging. Gleich danach meldete Johanna: "Geheimrat Wüllersdorf." | Едва он отодвинул от себя это письмо, как в квартире раздался звонок. Иоганна тотчас же доложила: "Тайный советник Вюллерсдорф". |
| Wüllersdorf trat ein und sah auf den ersten Blick, daß etwas vorgefallen sein müsse. | Вюллерсдорф вошел и с первого взгляда заметил, что случилось что-то ужасное. |
| "Pardon, Wüllersdorf", empfing ihn Innstetten, "daß ich Sie gebeten habe, noch gleich heute bei mir vorzusprechen. Ich störe niemand gern in seiner Abendruhe, am wenigsten einen geplagten Ministerialrat. Es ging aber nicht anders. Ich bitte Sie, machen Sie sich's bequem. Und hier eine Zigarre." | -- Пардон, Вюллерсдорф, -- сказал Инштеттен, встречая его,-- я вынужден был попросить вас зайти ко мне сегодня. Обычно я не беспокою друзей в часы вечернего отдыха, особенно своих коллег по министерству, у которых и без того столько дел. Но иначе было нельзя. Прошу вас, садитесь. Будьте как дома. Вот сигары. |
| Wüllersdorf setzte sich. Innstetten ging wieder auf und ab und wäre bei der ihn verzehrenden Unruhe gern in Bewegung geblieben, sah aber, daß das nicht gehe. So nahm er denn auch seinerseits eine Zigarre, setzte sich Wüllersdorf gegenüber und versuchte ruhig zu sein. | Вюллерсдорф сел. Инштеттен снова принялся ходить' взад и вперед: он очень волновался, ему трудно было оставаться на месте. Однако нужно было начинать разговор, он взял сигару, сел напротив Вюллерсдорфа и попытался успокоиться. |
| "Es ist", begann er, "um zweier Dinge willen, daß ich Sie habe bitten lassen: erst um eine Forderung zu überbringen und zweitens um hinterher, in der Sache selbst, mein Sekundant zu sein; das eine ist nicht angenehm und das andere noch weniger. Und nun Ihre Antwort. " | -- Я пригласил вас, -- начал он, -- в связи с двумя обстоятельствами: во-первых, я хочу попросить вас передать моему противнику вызов и, во-вторых, быть моим секундантом. Как видите, одна просьба не лучше другой. Жду, что вы мне на это ответите. |
| "Sie wissen, Innstetten, Sie haben über mich zu verfügen. Aber eh ich die Sache kenne, verzeihen Sie mir die naive Vorfrage: Muß es sein? Wir sind doch über die Jahre weg, Sie, um die Pistole in die Hand zu nehmen, und ich, um dabei mitzumachen. Indessen mißverstehen Sie mich nicht, alles dies soll kein Nein sein. Wie könnte ich Ihnen etwas abschlagen. Aber nun sagen Sie, was ist es?" | -- Вы же знаете, Инштеттен, я всегда к вашим услугам. Но прежде, чем я узнаю все обстоятельства, я хотел бы спросить, извините за наивный вопрос: неужели нельзя поступить как-то иначе? Мы с вами уже не так молоды, вы -- чтобы брать в руки пистолет, а я -- чтобы быть этому пособником. Прошу вас, не поймите меня превратно, я не собираюсь отказывать вам. Вы прекрасно знаете, что вам я ни в чем не могу отказать. А теперь расскажите, в чем дело. |
| "Es handelt sich um einen Galan meiner Frau, der zugleich mein Freund war oder doch beinah." | -- Речь идет о любовнике моей супруги. Он был моим другом, или чем-то вроде этого. |
| Wüllersdorf sah Innstetten an. | Вюллерсдорф взглянул на Инштеттена. |
| "Innstetten, das ist nicht möglich." | -- Это невозможно, Инштеттен. |
| "Es ist mehr als möglich, es ist gewiß. Lesen Sie." | -- Это более, чем возможно, это факт. Читайте! |
| Wüllersdorf flog drüber hin. | Вюллерсдорф пробежал глазами несколько строчек. |
| "Die sind an Ihre Frau gerichtet?" | -- Они адресованы вашей жене? |
| "Ja. Ich fand sie heut in ihrem Nähtisch." | -- Да, я нашел их сегодня в столике для рукоделья.- |
| "Und wer hat sie geschrieben?" | -- А кто их писал? |
| "Major Crampas." | -- Майор Крампас. |
| "Also Dinge, die sich abgespielt, als Sie noch in Kessin waren?" | -- Роман, стало быть, разыгрался в Кессине? |
| Innstetten nickte. | Инштеттен кивнул. |
| "Liegt also sechs Jahre zurück oder noch ein halb Jahr länger." | -- Следовательно, лет шесть или шесть с половиной тому назад. |
| "Ja." | - Да. |
| Wüllersdorf schwieg. Nach einer Weile sagte Innstetten: | Вюллерсдорф замолчал. Через некоторое время Инштеттен не выдержал: |
| "Es sieht fast so aus, Wüllersdorf, als ob die sechs oder sieben Jahre einen Eindruck auf Sie machten. Es gibt eine Verjährungstheorie, natürlich, aber ich weiß doch nicht, ob wir hier einen Fall haben, diese Theorie gelten zu lassen." | -- На вас, кажется, произвело впечатление то, что с тех пор прошло несколько лет -- шесть или семь? Существует, конечно, теория давности, но я не знаю, применима ли она к данному случаю. |
| "Ich weiß es auch nicht", sagte Wüllersdorf. "Und ich bekenne Ihnen offen, um diese Frage scheint sich hier alles zu drehen." | -- Я тоже не знаю,-- сказал Вюллерсдорф. -- И я сознаюсь вам честно, суть дела заключается именно в этом. |
| Innstetten sah ihn groß an. | Инштеттен посмотрел на него с удивлением. |
| "Sie sagen das in vollem Ernst?" | -- Вы говорите это серьезно? |
| "In vollem Ernst. Es ist keine Sache, sich in jeu d'esprit oder in dialektischen Spitzfindigkeiten zu versuchen. " | -- Совершенно серьезно. Сейчас не время заниматься jeu d'esprit (Игрой ума /франц./) или уловками диалектики. |
| "Ich bin neugierig, wie Sie das meinen. Sagen Sie mir offen, wie stehen Sie dazu?" | -- Мне очень интересно, что вы думаете. Скажите откровенно, как вы к этому относитесь? |
| "Innstetten, Ihre Lage ist furchtbar, und Ihr Lebensglück ist hin. Aber wenn Sie den Liebhaber totschießen, ist Ihr Lebensglück sozusagen doppelt hin, und zu dem Schmerz über empfangenes Leid kommt noch der Schmerz über getanes Leid. Alles dreht sich um die Frage, müssen Sie's durchaus tun? Fühlen Sie sich so verletzt, beleidigt, empört, daß einer weg muß, er oder Sie? Steht es so?" | -- Ваше положение ужасно, Инштеттен, вашему счастью конец. Но, если вы убьете любовника, вы будете вдвое несчастней: к сердечной ране прибавится новая боль -- то, что вы кого-то убили. Все сводится к вопросу -- стоит ли вызывать его на дуэль. Разве вы считаете себя настолько задетым, возмущенным, оскорбленным, чтобы вопрос стоял только так -- один из нас должен уйти: или я, или он. Считаете вы так? |
| "Ich weiß es nicht." | -- Я точно не знаю. |
| "Sie müssen es wissen." | -- Вы должны знать это. |
| Innstetten war aufgesprungen, trat ans Fenster und tippte voll nervöser Erregung an die Scheiben. Dann wandte er sich rasch wieder, ging auf Wüllersdorf zu und sagte: | Инштеттен вскочил, подошел к окну и в нервном возбуждении стал стучать пальцем по стеклу. Затем он быстро обернулся, подошел к Вюллерсдорфу и сказал: |
| "Nein, so steht es nicht." | -- Вы правы, этого нет. |
| "Wie steht es denn?" | -- Что же есть? |
| "Es steht so, daß ich unendlich unglücklich bin; ich bin gekränkt, schändlich hintergangen, aber trotzdem, ich bin ohne jedes Gefühl von Haß oder gar von Durst nach Rache. Und wenn ich mich frage, warum nicht, so kann ich zunächst nichts anderes finden als die Jahre. Man spricht immer von unsühnbarer Schuld; vor Gott ist es gewiß falsch, aber vor den Menschen auch. Ich hätte nie geglaubt, daß die Zeit, rein als Zeit, so wirken könne. Und dann als zweites: Ich liebe meine Frau, ja, seltsam zu sagen, ich liebe sie noch, und so furchtbar ich alles finde, was geschehen, ich bin so sehr im Bann ihrer Liebenswürdigkeit, eines ihr eigenen heiteren Scharmes, daß ich mich, mir selbst zum Trotz, in meinem letzten Herzenswinkel zum Verzeihen geneigt fühle." | -- То, что я бесконечно несчастлив, глубоко оскорблен и позорно обманут. Но ненависти я все же не чувствую, у меня нет абсолютно никакой жажды мести. И, если спросить, почему, я думаю, прежде всего, дело во времени. У нас часто говорят о вине, которую будто бы нельзя искупить. Это неверно, неверно и перед людьми и перед богом. Прежде я не подозревал, что время, одно только время имеет такую чудодейственную силу. И затем, во-вторых: я люблю свою жену, люблю еще, хотя это и странно. Все, что случилось, я считаю ужасным, но я настолько пленен ее обаянием, ее милым светлым характером, что мог бы, даже вопреки своим собственным принципам, найти в глубине души прощение для нее. |
| Wüllersdorf nickte. | Вюллерсдорф кивнул. |
| "Kann ganz folgen, Innstetten, würde mir vielleicht ebenso gehen. Aber wenn Sie so zu der Sache stehen und mir sagen: 'Ich liebe diese Frau so sehr, daß ich ihr alles verzeihen kann', und wenn wir dann das andere hinzunehmen, daß alles weit, weit zurückliegt, wie ein Geschehnis auf einem andern Stern, ja, wenn es so liegt, Innstetten, so frage ich, wozu die ganze Geschichte?" | -- Мне это понятно, Инштеттен, вероятно, точно так же поступил бы и я. Но если вы так относитесь к этому делу, если вы говорите мне: "Я люблю эту женщину так сильно, что могу ее простить", и если к тому же принять во внимание, что все это случилось давно, очень давно, словно не на земле, а на какой-то другой планете, то невольно хочется спросить, дорогой мой Инштеттен, зачем затевать всю эту историю?! |
| "Weil es trotzdem sein muß. Ich habe mir's hin und her überlegt. Man ist nicht bloß ein einzelner Mensch, man gehört einem Ganzen an, und auf das Ganze haben wir beständig Rücksicht zu nehmen, wir sind durchaus abhängig von ihm. Ginge es, in Einsamkeit zu leben, so könnt ich es gehen lassen; ich trüge dann die mir aufgepackte Last, das rechte Glück wäre hin, aber es müssen so viele leben ohne dies 'rechte Glück', und ich würde es auch müssen und - auch können. Man braucht nicht glücklich zu sein, am allerwenigsten hat man einen Anspruch darauf, und den, der einem das Glück genommen hat, den braucht man nicht notwendig aus der Welt zu schaffen. Man kann ihn, wenn man weltabgewandt weiterexistieren will, auch laufen lassen. Aber im Zusammenleben mit den Menschen hat sich ein Etwas gebildet, das nun mal da ist und nach dessen Paragraphen wir uns gewöhnt haben, alles zu beurteilen, die andern und uns selbst. | -- Потому что другого выхода нет. Я уже все взвесил и все обдумал. Каждый из нас живет не сам по себе, все мы являемся частицами единого целого, и нам приходится считаться с ним, с этим целым, хотим мы этого или нет. Живи я сам по себе, я бы все оставил как есть, я бы согласился один нести свою новую ношу. Настоящего счастья мне, конечно, было бы уже не видать, но, по-моему, многие, очень многие живут без него, без этого "настоящего" счастья. Мне бы тоже пришлось обойтись без него, и я бы тоже, наверное, привык. Быть счастливым совершенно не обязательно (большинство даже и не претендует на это), и не обязательно убивать человека, укравшего счастье. Если не считаться с общественным мнением, его можно было бы оставить в живых. Но в общественной жизни людей выработалось нечто такое, против чего не пойдешь. По железным параграфам этого "нечто" мы привыкли.судить и о себе и о других. |
| Und dagegen zu verstoßen geht nicht; die Gesellschaft verachtet uns, und zuletzt tun wir es selbst und können es nicht aushalten und jagen uns die Kugel durch den Kopf. Verzeihen Sie, daß ich Ihnen solche Vorlesung halte, die schließlich doch nur sagt, was sich jeder selber hundertmal gesagt hat. Aber freilich, wer kann was Neues sagen! Also noch einmal, nichts von Haß oder dergleichen, und um eines Glückes willen, das mir genommen wurde, mag ich nicht Blut an den Händen haben; aber jenes, wenn Sie wollen, uns tyrannisierende Gesellschafts-Etwas, das fragt nicht nach Scharm und nicht nach Liebe und nicht nach Verjährung. Ich habe keine Wahl. Ich muß." | Попробуйте настоять на своем, и общество обольет вас презрением. Поэтому в конце концов мы поступаем так, как угодно общественному мнению. А тот, кто не выдерживает, добровольно уходит со сцены,-- пуля в лоб -- и вас нет. Простите, Вюллерсдорф, я, кажется, принялся читать популярную лекцию, в которой содержится только то, что каждый уже говорил себе сотни раз. Но кто может сказать что-то абсолютно новое! Итак, повторю еще раз: ненависти я ни к кому не питаю, и из-за погубленного счастья я бы не хотел обагрить свои руки в крови. Однако, как вы видите, общественное "нечто" деспотически диктует мне свою волю, оно не признает ни любви, ни обаяния, ни теории давности. Я должен! Выбора нет. |
| "Ich weiß doch nicht, Innstetten ..." | -- И все-таки я не знаю, Инштеттен... Инштеттен улыбнулся. |
| Innstetten lächelte. "Sie sollen selbst entscheiden, Wüllersdorf. Es ist jetzt zehn Uhr. Vor sechs Stunden, diese Konzession will ich Ihnen vorweg machen, hatt' ich das Spiel noch in der Hand, konnt' ich noch das eine und noch das andere, da war noch ein Ausweg. Jetzt nicht mehr, jetzt stecke ich in einer Sackgasse. Wenn Sie wollen, so bin ich selber schuld daran; ich hätte mich besser beherrschen und bewachen, alles in mir verbergen, alles im eignen Herzen auskämpfen sollen. Aber es kam mir zu plötzlich, zu stark, und so kann ich mir kaum einen Vorwurf machen, meine Nerven nicht geschickter in Ordnung gehalten zu haben. Ich ging zu Ihnen und schrieb Ihnen einen Zettel, und damit war das Spiel aus meiner Hand. Von dem Augenblick an hatte mein Unglück und, was schwerer wiegt, der Fleck auf meiner Ehre einen halben Mitwisser und nach den ersten Worten, die wir hier gewechselt, hat es einen ganzen. Und weil dieser Mitwisser da ist, kann ich nicht mehr zurück." | -- Тогда вам придется решать самому, Вюллерсдорф. Сейчас уже десять часов. Шесть часов тому назад -- в этом, так и быть, я еще признаюсь -- мои карты не были раскрыты, тогда я еще мог выбирать. А сейчас выбора нет, сейчас я нахожусь в тупике. Если хотите, в этом ви-новат только я. Мне нужно было бы сохранить самообладание, нужно было бы попытаться пережить все в себе, схоронить в глубине души свою тайну. Но все произошло слишком внезапно, слишком неожиданно для меня. Я не виноват, что в такой ситуации мои нервы не выдержали. Я сгоряча отправился к вам, написал вам записку и... выпустил карты из рук. С этого момента о моем несчастье и, что гораздо хуже, о пятне, которое чернит мою честь, стало наполовину известно другому лицу, а теперь, после тех слов, которыми мы обменялись, он уже знает и обо всем остальном. И так как этот другой сидит сейчас здесь, то, следовательно, я не могу отступить.' |
| "Ich weiß doch nicht", wiederholte Wüllersdorf. "Ich mag nicht gerne zu der alten abgestandenen Phrase greifen, aber doch läßt sich's nicht besser sagen: Innstetten, es ruht alles in mir wie in einem Grabe." | -- Не знаю... -- повторил Вюллерсдорф. -- Мне бы очень не хотелось прибегать к избитому выражению, но лучше, кажется, все равно не сказать... Знайте, Инштет-тен: я буду нем как могила. |
| "Ja, Wüllersdorf, so heißt es immer. Aber es gibt keine Verschwiegenheit. Und wenn Sie's wahrmachen und gegen andere die Verschwiegenheit selber sind, so wissen Sie es, und es rettet mich nicht vor Ihnen, daß Sie mir eben Ihre Zustimmung ausgedrückt und mir sogar gesagt haben: ich kann Ihnen in allem folgen. Ich bin, und dabei bleibt es, von diesem Augenblick an ein Gegenstand Ihrer Teilnahme (schon nicht etwas sehr Angenehmes), und jedes Wort, das Sie mich mit meiner Frau wechseln hören, unterliegt Ihrer Kontrolle, Sie mögen wollen oder nicht, und wenn meine Frau von Treue spricht oder, wie Frauen tun, über eine andere zu Gericht sitzt, so weiß ich nicht, wo ich mit meinen Blicken hin soll. | -- Да, Вюллерсдорф, так принято говорить. Но, к сожалению, в этом мире тайн не бывает. Я прекрасно понимаю, что вы никому не скажете ни полслова. Но вы-то тем не менее знаете обо всем! И мне не легче от того, что вы меня одобряете, что вы, как вы выразились, согласны со мной. С этого момента -- и от этого никуда не уйдешь -- я как бы становлюсь объектом вашего сочувствия и участия (уже это одно пренеприятная вещь), вы невольно будете контролировать каждое слово, которым я перемолвлюсь с женой. И если ей случится заговорить о неверности мужу или судить о других -- все женщины любят поговорить о таких вещах,-- я буду сидеть, не зная, куда девать глаза. |
| Und ereignet sich's gar, daß ich in irgendeiner ganz alltäglichen Beleidigungssache zum Guten rede, "weil ja der dolus fehle" oder so was Ähnliches, so geht ein Lächeln über Ihr Gesicht, oder es zuckt wenigstens darin, und in Ihrer Seele klingt es: 'Der gute Innstetten, er hat doch eine wahre Passion, alle Beleidigungen auf ihren Beleidigungsgehalt chemisch zu untersuchen, und das richtige Quantum Stickstoff findet er nie. Er ist noch nie an einer Sache erstickt.' ... Habe ich recht, Wüllersdorf, oder nicht?" | А если мне, улаживая какое-нибудь совершенно пустяковое дело, связанное с оскорблением чести, случится сказать: "Здесь как будто бы нет никакого dolus (Обман, хитрость /лат./) или еще что-нибудь в этом роде, на вашем лице может промелькнуть улыбка, и мне покажется, что в душе вы подумали: "Бедняга Инштеттен, у него просто какая-то страсть делать химический анализ состава оскорбления. Ему никак не удается постичь, в каком же количестве оскорбление может дать смертельный исход. Сам-то он проглотил довольно солидную дозу и тем не менее остался в живых". Ну, как по-вашему, Вюллерсдорф, прав я или нет? |
| Wüllersdorf war aufgestanden. | Вюллерсдорф поднялся из кресла. |
| "Ich finde es furchtbar, daß Sie recht haben, aber Sie haben recht. Ich quäle Sie nicht länger mit meinem 'Muß es sein?'. Die Welt ist einmal, wie sie ist, und die Dinge verlaufen nicht, wie wir wollen, sondern wie die andern wollen. Das mit dem 'Gottesgericht', wie manche hochtrabend versichern, ist freilich ein Unsinn, nichts davon, umgekehrt, unser Ehrenkultus ist ein Götzendienst, aber wir müssen uns ihm unterwerfen, solange der Götze gilt." | -- Это ужасно, что вы правы, но вы ведь действительно правы. Больше я не намерен вас мучить своими "так нужно"... Мир таков, как он есть, все идет в нем не так, как нам хочется, а как это нужно другим. "Божий суд", о котором высокопарно говорят некоторые люди, -- чепуха! Наш культ чести, наоборот, -- дань идолопоклонству, и все-таки нам приходится поклоняться идолам, покуда они существуют. |
| Innstetten nickte. | Инштеттен кивнул. |
| Sie blieben noch eine Viertelstunde miteinander, und es wurde festgestellt, Wüllersdorf solle noch denselben Abend abreisen. Ein Nachtzug ging um zwölf. | Вюллерсдорф посидел еще четверть часа; потом было решено, что он уедет сегодня. Ночной поезд уходит ровно в двенадцать. |
| Dann trennten sie sich mit einem kurzen: "Auf Wiedersehen in Kessin." | И они попрощались, договорившись встретиться в Кессине. |
Achtundzwanzigstes Kapitel/Глава двадцать восьмая
| English | Русский |
| Am andern Abend, wie verabredet, reiste Innstetten. Er benutzte denselben Zug, den am Tag vorher Wüllersdorf benutzt hatte, und war bald nach fünf Uhr früh auf der Bahnstation, von wo der Weg nach Kessin links abzweigte. Wie immer, solange die Saison dauerte, ging auch heute, gleich nach Eintreffen des Zuges, das mehrerwähnte Dampfschiff, dessen erstes Läuten Innstetten schon hörte, als er die letzten Stufen der vom Bahndamm hinabführenden Treppe erreicht hatte. Der Weg bis zur Anlegestelle war keine drei Minuten; er schritt darauf zu und begrüßte den Kapitän, der etwas verlegen war, also im Laufe des gestrigen Tages von der ganzen Sache schon gehört haben mußte, und nahm dann seinen Platz in der Nähe des Steuers. | На следующий вечер выехал и Инштеттен. Он поехал тем же поездом, которым накануне отправился Вюллерсдорф. В шестом часу утра он вышел на железнодорожной станции, слева от которой начиналась шоссейная дорога на Кессин. Как всегда, пассажиров у пристани уже ожидал неоднократно упоминавшийся здесь пароход -- в летнее время он отходил сразу же после прибытия поезда. Первый гудок Инштеттен услыхал, когда сходил с последних ступенек платформы. До причала было недалеко, всего каких-нибудь пара минут ходьбы. Поднявшись на палубу, Инштеттен поздоровался с капитаном, который на сей раз показался ему немного смущенным -- очевидно, он уже вчера услыхал обо всем -- и встал, как всегда, недалеко от руля. |
| Gleich danach löste sich das Schiff vom Brückensteg los; das Wetter war herrlich, helle Morgensonne, nur wenig Passagiere an Bord. Innstetten gedachte des Tages, als er, mit Effi von der Hochzeitsreise zurückkehrend, hier am Ufer der Kessine hin in offenem Wagen gefahren war ein grauer Novembertag damals, aber er selber froh im Herzen; nun hatte sich's verkehrt: Das Licht lag draußen, und der Novembertag war in ihm. | Пароход, не задерживаясь, отчалил от пристани. Было чудесное утро, светило яркое солнце, а на борту почти не было пассажиров. Инштеттену вспомнилось, как, возвращаясь из свадебного путешествия, он вместе с Эффи ехал в открытой карете вдоль берега Кессины. Тот ноябрьский день был такой серый и пасмурный, зато сколько было света и радости в сердце! А теперь всюду свет, всюду солнце, и только в сердце ноябрь. |
| Viele, viele Male war er dann des Weges hier gekommen, und der Frieden, der sich über die Felder breitete, das Zuchtvieh in den Koppeln, das aufhorchte, wenn er vorüberfuhr, die Leute bei der Arbeit, die Fruchtbarkeit der Äcker, das alles hatte seinem Sinne wohlgetan, und jetzt, in hartem Gegensatz dazu, war er froh, als etwas Gewölk heranzog und den lachenden blauen Himmel leise zu trüben begann. | И потом много раз ему приходилось ехать этой дорогой, мимо мирных полей, мимо крестьян, занятых повседневным трудом, мимо плодородных пашен и нив, мимо лугов, где коровы медленно поворачивают голову вслед проезжающим. Прежде ему доставляло удовольствие видеть этот мир и покой, а теперь его радовала появившаяся вдали гряда облаков, ему было приятно, что сверкающая лазурь небосвода начинает слегка омрачаться. |
| So fuhren sie den Fluß hinab, und bald nachdem sie die prächtige Wasserfläche des Breitling passiert, kam der Kessiner Kirchturm in Sicht und gleich danach auch das Bollwerk und die lange Häuserreihe mit Schiffen und Booten davor. Und nun waren sie heran. Innstetten verabschiedete sich von dem Kapitän und schritt auf den Steg zu, den man, bequemeren Aussteigens halber, herangerollt hatte. Wüllersdorf war schon da. Beide begrüßten sich, ohne zunächst ein Wort zu sprechen, und gingen dann, quer über den Damm, auf den Hoppensackschen Gasthof zu, wo sie unter einem Zeltdach Platz nahmen. | Так плыли они некоторое время вниз по течению. Когда пароход прошел великолепную гладь бухты Брейт-линга, вдали показалась колокольня кессинской церкви. Затем стал виден бастион и ряд домиков с яликом или лодкой перед каждым из них. Наконец пароход подошел к причальным мосткам. Инштеттен, попрощавшись с капитаном, стал спускаться по трапу, который подкатили вплотную, чтобы удобнее было сходить. А на берегу его уже встречал Вюллерсдорф. Поздоровавшись, они молча пошли через насыпь к гостинице Гоппензака и сели за столик под тентом. |
| "Ich habe mich gestern früh hier einquartiert", sagte Wüllersdorf, der nicht gleich mit den Sachlichkeiten beginnen wollte. "Wenn man bedenkt, daß Kessin ein Nest ist, ist es erstaunlich, ein so gutes Hotel hier zu finden. Ich bezweifle nicht, daß mein Freund, der Oberkellner, drei Sprachen spricht; seinem Scheitel und seiner ausgeschnittnen Weste nach können wir dreist auf vier rechnen ... Jean, bitte, wollen Sie uns Kaffee und Kognak bringen." | -- Вот и я вчера, когда приехал, сразу же устроился в этой гостинице,-- сказал Вюллерсдорф, которому не хотелось с места в карьер начинать разговор о делах. -- Удивительно, что в таком захолустье, как Кессин, находишь такую хорошую гостиницу. Теперь у меня уже не возникает сомнений, что мой друг, оберкельнер, говорит на трех языках. Судя по его пробору и в особенности по вырезу жилетки, можно предположить все четыре... Жан, будьте любезны, коньяк и кофе! |
| Innstetten begriff vollkommen, warum Wüllersdorf diesen Ton anschlug, war auch damit einverstanden, konnte aber seiner Unruhe nicht ganz Herr werden und zog unwillkürlich die Uhr. | Инштеттен понимал, что Вюллерсдорф взял правильный тон, но ему не удалось справиться со своим беспокойством, и он невольно вынул часы. |
| "Wir haben Zeit", sagte Wüllersdorf. "Noch anderthalb Stunden oder doch beinah. Ich habe den Wagen auf acht ein Viertel bestellt; wir fahren nicht länger als zehn Minuten." | -- У нас еще есть время,-- сказал Вюллерсдорф. -- Примерно часа полтора. Я заказал карету на четверть девятого. Ехать-то всего каких-нибудь десять минут. |
| "Und wo?" | -- А куда? |
| "Crampas schlug erst ein Waldeck vor, gleich hinter dem Kirchhof. Aber dann unterbrach er sich und sagte: 'Nein, da nicht.' Und dann haben wir uns über eine Stelle zwischen den Dünen geeinigt. Hart am Strand; die vorderste Düne hat einen Einschnitt, und man sieht aufs Meer." | -- Крампас предложил было вначале угол леса за кладбищем. Потом осекся, сказав: "Нет, нет, там не надо". В конце концов мы выбрали одно место за дюнами. Оно находится почти у самого берега, там в передней дюне есть углубление с видом на море. |
| Innstetten lächelte. | Инштеттен улыбнулся. |
| "Crampas scheint sich einen Schönheitspunkt ausgesucht zu haben. Er hatte immer die Allüren dazu. Wie benahm er sich?" | -- Конечно, Крампас выбирал прежде всего красивое место. Он всегда отличался пристрастьем к подобным вещам. А как он держался? |
| "Wundervoll." | -- Прекрасно. |
| "Übermütig? Frivol?" | -- Высокомерно? Развязно? |
| "Nicht das eine und nicht das andere. Ich bekenne Ihnen offen, Innstetten, daß es mich erschütterte. Als ich Ihren Namen nannte, wurde er totenblaß und rang nach Fassung, und um seine Mundwinkel sah ich ein Zittern. Aber all das dauerte nur einen Augenblick, dann hatte er sich wieder gefaßt, und von da an war alles an ihm wehmütige Resignation. Es ist mir ganz sicher, er hat das Gefühl, aus der Sache nicht heil herauszukommen, und will auch nicht. Wenn ich ihn richtig beurteile, er lebt gern und ist zugleich gleichgültig gegen das Leben. Er nimmt alles mit und weiß doch, daß es nicht viel damit ist." | -- Ни то, ни другое. Скажу по чести, Инштеттен, его поведение меня глубоко взволновало. Вначале, когда я назвал ваше имя, он побледнел как мертвец, даже губы у него задрожали. Но это продолжалось не больше секунды. Усилие воли -- и он снова стал казаться спокойным, только в глазах затаилась печаль и что-то вроде чувства обреченности. Думается, он не рассчитывает на благоприятный исход для себя, собственно, и не хочет его. Если я правильно понял его -- он любит жизнь, хотя в то же время полон равнодушия к ней. Он берет все, что можно, от жизни, и знает, что это не бог весть как много. |
| "Wer wird ihm sekundieren? Oder sag ich lieber, wen wird er mitbringen?" | -- А кто у него секундант? Вернее, кого он с собой привезет? |
| "Das war, als er sich wieder gefunden hatte, seine Hauptsorge. Er nannte zwei, drei Adlige aus der Nähe, ließ sie dann aber wieder fallen, sie seien zu alt und zu fromm, er werde nach Treptow hin telegrafieren an seinen Freund Buddenbrook. Und der ist auch gekommen, famoser Mann, schneidig und doch zugleich wie ein Kind. Er konnte sich nicht beruhigen und ging in größter Erregung auf und ab. Aber als ich ihm alles gesagt hatte, sagte er geradeso wie wir: | --- Это было его главной заботой, как только он немного пришел в себя. Он назвал двух-трех дворян из окрестностей Кессина, но сразу же отказался от них: этот стар, а тот слишком набожен. В конце концов он решил вызвать из Трептова телеграммой своего старого друга, Будденброка. Он уже здесь, великолепный мужчина, внешне бравый вояка, а в сущности -- настоящий ребенок. Он долго не мог успокоиться и, взволнованный, все время ходил по комнате. А когда я ему обо всем рассказал, он сказал, как и мы: |
| 'Sie haben recht, es muß sein!'" | -- Вы правы, этого нельзя избежать. |
| Der Kaffee kam. Man nahm eine Zigarre, und Wüllersdorf war wieder darauf aus, das Gespräch auf mehr gleichgültige Dinge zu lenken. | Наконец кофе был подан. Закурили сигары. Вюллерсдорф все время старался говорить о посторонних вещах. |
| "Ich wundere mich, daß keiner von den Kessinern sich einfindet, Sie zu begrüßen. Ich weiß doch, daß Sie sehr beliebt gewesen sind. Und nun gar Ihr Freund Gieshübler... " | -- Меня удивляет, что из ваших кессинских знакомых ни один не пришел поприветствовать вас. Я слышал, вас здесь очень любили. Ну, скажем, Гизгюблер... |
| Innstetten lächelte. | Инштеттен улыбнулся. |
| "Da verkennen Sie die Leute hier an der Küste; halb Philister und halb Pfiffici, nicht sehr nach meinem Geschmack; aber eine Tugend haben sie, sie sind alle sehr manierlich. Und nun gar mein alter Gieshübler. Natürlich weiß jeder, um was sich's handelt; aber eben deshalb hütet man sich, den Neugierigen zu spielen." | -- О, вы не знаете здешних людей! Наполовину это филистеры, наполовину же люди себе на уме, по правде говоря, не совсем в моем вкусе. И все-таки им всем присуща одна добродетель -- они очень щепетильны, в особенности старый Гизгюблер. Все уже, несомненно, слыхали о том, что здесь происходит, но именно поэтому каждый остерегается обнаружить свое любопытство. |
| In diesem Augenblick wurde von links her ein zurückgeschlagener Chaisewagen sichtbar, der, weil es noch vor der bestimmten Zeit war, langsam herankam. | В это время слева показалась карета с откинутым верхом. Она двигалась медленно, так как приехала немного раньше, чем нужно. |
| "Ist das unser?" fragte Innstetten. | -- Это наша? -- спросил Инштеттен. |
| "Mutmaßlich." | -- Очевидно. |
| Und gleich danach hielt der Wagen vor dem Hotel, und Innstetten und Wüllersdorf erhoben sich. | Карета, доехав до гостиницы, остановилась. Оба встали. |
| Wüllersdorf trat an den Kutscher heran und sagte: | Вюллерсдорф подошел к кучеру и громко сказал: |
| "Nach der Mole." | -- Нам нужно на мол. |
| Die Mole lag nach der entgegengesetzten Strandseite, rechts statt links, und die falsche Weisung wurde nur gegeben, um etwaigen Zwischenfällen, die doch immerhin möglich waren, vorzubeugen. Im übrigen, ob man sich nun weiter draußen nach rechts oder links zu halten vorhatte, durch die Plantage mußte man jedenfalls, und so führte denn der Weg unvermeidlich an Innstettens alter Wohnung vorüber. Das Haus lag noch stiller da als früher; ziemlich vernachlässigt sah's in den Parterreräumen aus; wie mocht es erst da oben sein! Und das Gefühl des Unheimlichen, das Innstetten an Effi so oft bekämpft oder auch wohl belächelt hatte, jetzt überkam es ihn selbst, und er war froh, als sie dran vorüber waren. | Мол находился в противоположном направлении от места дуэли; к нему от берега нужно было повернуть направо, тогда как к дюнам надо было ехать налево; Вюллерсдорф же дал неправильное указание, чтобы избежать возможных инцидентов. Впрочем, куда бы потом ни повернуть, влево или вправо, к берегу обязательно нужно было ехать через питомник, так что дорога неминуемо привела их к прежнему жилищу Инштеттенов. Дом выглядел мрачнее прежнего, даже нижний этаж казался нежилым и запущенным. "Как это было тогда наверху?" -- подумал Инштеттен, и чувство неприязни, которое питала к этому дому Эффи, над чем он прежде постоянно подтрунивал, желая помочь ей избавиться от него, вдруг охватило и его самого. Он был рад, что они уже проехали мимо. |
| "Da hab ich gewohnt", sagte er zu Wüllersdorf. | -- Вот здесь я жил,-- сказал он Вюллерсдорфу, |
| "Es sieht sonderbar aus, etwas öd und verlassen." | -- Невеселое место, вид у дома какой-то странный, заброшенный. |
| "Mag auch wohl. In der Stadt galt es als ein Spukhaus, und wie's heute daliegt, kann ich den Leuten nicht unrecht geben." | -- Очевидно, теперь так и есть. В городе он известен как "дом с привидением". Теперь это название, кажется, ему очень подходит. |
| "Was war es denn damit?" | -- А за что его так называют? |
| "Ach, dummes Zeug: alter Schiffskapitän mit Enkelin oder Nichte, die eines schönen Tages verschwand, und dann ein Chinese, der vielleicht ein Liebhaber war, und auf dem Flur ein kleiner Haifisch und ein Krokodil, beides an Strippen und immer in Bewegung. Wundervoll zu erzählen, aber nicht jetzt. Es spukt einem doch allerhand anderes im Kopf." | -- О, пустяки! Здесь когда-то жили старик капитан с племянницей или, кажется, внучкой, которая в один прекрасный день куда-то исчезла, и китаец, по слухам, любовник этой особы. В прихожей на тонких бечевках болтались крокодил и акула; они все время шевелились, будто живые. Занятная история, как-нибудь потом расскажу. Сейчас у меня в голове совсем не те привидения. |
| "Sie vergessen, es kann auch alles glatt ablaufen." | -- Не забывайте, все еще может уладиться. |
| "Darf nicht. Und vorhin, Wüllersdorf, als Sie von Crampas sprachen, sprachen Sie selber anders davon." | -- О нет, это исключено, вы же сами об этом упомянули, когда говорили о Крампасе. |
| Bald danach hatte man die Plantage passiert, und der Kutscher wollte jetzt rechts einbiegen auf die Mole zu. | Вскоре проехали и питомник. Кучер хотел было повернуть направо на дорогу, ведущую к молу. |
| "Fahren Sie lieber links. Das mit der Mole kann nachher kommen." | -- Поезжайте лучше налево. К молу мы поедем потом. |
| Und der Kutscher bog links in eine breite Fahrstraße ein, die hinter dem Herrenbade grade auf den Wald zulief. | И кучер свернул на широкую проезжую дорогу, которая шла позади мужских купален в направлении к лесу. |
| Als sie bis auf dreihundert Schritt an diesen heran waren, ließ Wüllersdorf den Wagen halten, und beide gingen nun, immer durch mahlenden Sand hin, eine ziemlich breite Fahrstraße hinunter, die die hier dreifache Dünenreihe senkrecht durchschnitt. Überall zur Seite standen dichte Büschel von Strandhafer, um diesen herum aber Immortellen und ein paar blutrote Nelken. Innstetten bückte sich und steckte sich eine der Nelken ins Knopfloch. | Примерно шагах в трехстах от леса Вюллерсдорф велел остановиться. Оба седока вышли из кареты и уже пешком стали спускаться через зыбучий песок по довольно широкой дороге, пересекавшей три ряда дюн. Повсюду была видны густые заросли берегового овса, который окружали бессмертники. Там и сям, как капельки крови, мелькали гвоздики. Инштеттен наклонился и, выпрямившись, продел в петлицу гвоздичку. |
| "Die Immortellen nachher." | -- А бессмертники будут потом. |
| So gingen sie fünf Minuten. Als sie bis an die ziemlich tiefe Senkung gekommen waren, die zwischen den beiden vordersten Dünenreihen hinlief, sahen sie, nach links hin, schon die Gegenpartei: Crampas und Buddenbrook und mit ihnen den guten Doktor Hannemann, der seinen Hut in der Hand hielt, so daß das weiße Haar im Winde flatterte. | Так они шли пять минут. Когда они добрались до глубокой лощины, образованной двумя рядами ближайших к морю дюн, они увидели противников: Крампаса и Будденброка, а рядом с ними милейшего Ганнеманна. Доктор держал свою шляпу в руках, и ветер развевал его белые волосы. |
| Innstetten und Wüllersdorf gingen die Sandschlucht hinauf, Buddenbrook kam ihnen entgegen. Man begrüßte sich, worauf beide Sekundanten beiseite traten, um noch ein kurzes sachliches Gespräch zu führen. Es lief darauf hinaus, daß man à tempo avancieren und auf zehn Schritt Distanz feuern solle. Dann kehrte Buddenbrook an seinen Platz zurück; alles erledigte sich rasch; und die Schüsse fielen. Crampas stürzte. | Инштеттен и Вюллерсдорф стали подниматься по песчаному откосу. Будденброк пошел им навстречу. Поздоровались. Оба секунданта отошли, чтобы еще раз обсудить кое-какие вопросы. Решено было приступать к делу а tempo (Не мешкая /итал./). Стрелять назначили с десяти шагов. Будденброк тут же вернулся к своим. Все было быстро улажено. Раздались выстрелы. Крампас упал. |
| Innstetten, einige Schritte zurücktretend, wandte sich ab von der Szene. Wüllersdorf aber war auf Buddenbrook zugeschritten, und beide warteten jetzt auf den Ausspruch des Doktors, der die Achseln zuckte. | Инштеттен попятился немного назад и отвернулся. Вюллерсдорф подошел к Будденброку. Оба стояли в ожидании приговора врача. Ганнеманн, поднявшись с земли, безнадежно развел руками. |
| Zugleich deutete Crampas durch eine Handbewegung an, daß er etwas sagen wollte. Wüllersdorf beugte sich zu ihm nieder, nickte zustimmend zu den paar Worten, die kaum hörbar von des Sterbenden Lippen kamen, und ging dann auf Innstetten zu. | Крампас сделал знак рукой, ему хотелось что-то сказать. Вюллерсдорф наклонился к нему, кивнул в знак согласия головой, видимо, разобрав несколько слов, едва слышно произнесенных похолодевшими устами майора, и направился к Инштеттену. |
| "Crampas will Sie noch sprechen, Innstetten. Sie müssen ihm zu Willen sein. Er hat keine drei Minuten Leben mehr." | -- Крампас хочет вам что-то сказать. Вы не должны отказывать ему в этом, Инштеттен, ему осталось жить не более трех минут. |
| Innstetten trat an Crampas heran. | Инштеттен подошел к Крампасу. |
| "Wollen Sie ... " Das waren seine letzten Worte. | -- Будьте добры...-- были его последние слова. |
| Noch ein schmerzlicher und doch beinah freundlicher Schimmer in seinem Antlitz, und dann war es vorbei. | В его глазах отразилось страдание. В то же время в них вспыхнул радостный свет. И на этом все кончилось. |
Neunundzwanzigstes Kapitel/Глава двадцать девятая
| English | Русский |
| Am Abend desselben Tages traf Innstetten wieder in Berlin ein. Er war mit dem Wagen, den er innerhalb der Dünen an dem Querwege zurückgelassen hatte, direkt nach der Bahnstation gefahren, ohne Kessin noch einmal zu berühren, dabei den beiden Sekundanten die Meldung an die Behörden überlassend. Unterwegs (er war allein im Coupé) hing er, alles noch mal überdenkend, dem Geschehenen nach; es waren dieselben Gedanken wie zwei Tage zuvor, nur daß sie jetzt den umgekehrten Gang gingen und mit der Überzeugtheit von seinem Recht und seiner Pflicht anfingen, um mit Zweifeln daran aufzuhören. | В тот же день вечером Инштеттен вернулся в Берлин. После дуэли он поехал в карете, которую оставил у перекрестка за дюнами, прямо на станцию, не заезжая в Кессин и предоставив секундантам самим доложить обо всем властям. В вагоне (он оказался в купе один) Инштеттен снова стал раздумывать над событиями последних двух дней; его преследовали все те же мысли и чувства, только шли они теперь как бы в обратном порядке: сначала явилась убежденность в своей правоте, чувство выполненного долга, потом поползли сомнения. |
| "Schuld, wenn sie überhaupt was ist, ist nicht an Ort und Stunde gebunden und kann nicht hinfällig werden von heute auf morgen. Schuld verlangt Sühne; das hat einen Sinn. Aber Verjährung ist etwas Halbes, etwas Schwächliches, zum mindesten was Prosaisches." | "Вина, -- убеждал он себя, -- если таковая, вообще говоря, существует, не зависит от места и времени и не может, следовательно, уменьшиться с течением времени. Всякая вина требует искупления, в этом есть смысл. Простить за давностью было бы выражением слабости, решением половинчатым, в котором есть, по меньшей мере, что-то прозаическое". |
| Und er richtete sich an dieser Vorstellung auf und wiederholte sich's, daß es gekommen sei, wie's habe kommen müssen. Aber im selben Augenblick, wo dies für ihn feststand, warf er's auch wieder um. "Es muß eine Verjährung geben, Verjährung ist das einzig Vernünftige; ob es nebenher auch noch prosaisch ist, ist gleichgültig; das Vernünftige ist meist prosaisch. Ich bin jetzt fünfundvierzig. Wenn ich die Briefe fünfundzwanzig Jahre später gefunden hätte, so wär ich siebzig. Dann hätte Wüllersdorf gesagt: 'Innstetten, seien Sie kein Narr.' Und wenn es Wüllersdorf nicht gesagt hätte, so hätte es Buddenbrook gesagt, und wenn auch der nicht, so ich selbst. Dies ist mir klar. Treibt man etwas auf die Spitze, so übertreibt man und hat die Lächerlichkeit. Kein Zweifel. Aber wo fängt es an? Wo liegt die Grenze? | Эта мысль ободрила его, и он еще раз повторил: все шло именно так, как и следует быть. Но в тот самый момент, когда ему все стало ясно, он снова начал сомневаться во всем: "Нет, давность существует, может быть это понятие даже самое разумное, хотя оно и звучит прозаически; впрочем, так звучит все, что разумно. Сейчас мне сорок пять лет. Если бы я обнаружил письма не сейчас, а, скажем, лет через двадцать пять, мне было бы семьдесят! И тогда Вюллерсдорф, конечно, сказал бы мне: "Инштеттен, не будьте дураком!" Ну, сказал бы не Вюллерсдорф, так Будденброк, а не он, так я сам,-- не все ли равно кто. Это-то мне ясно. Да, стоит немножко преувеличить, и сразу становится ясно, до чего все нелепо и смешно. В этом нет никакого сомнения. Ну, а где граница, где начало нелепости? |
| Zehn Jahre verlangen noch ein Duell, und da heißt es Ehre, und nach elf Jahren oder vielleicht schon bei zehnundeinhalb heißt es Unsinn. Die Grenze, die Grenze. Wo ist sie? War sie da? War sie schon überschritten? Wenn ich mir seinen letzten Blick vergegenwärtige, resigniert und in seinem Elend doch noch ein Lächeln, so hieß der Blick: 'Innstetten, Prinzipienreiterei ... Sie konnten es mir ersparen und sich selber auch.' Und er hatte vielleicht recht. Mir klingt so was in der Seele. Ja, wenn ich voll tödlichem Haß gewesen wäre, wenn mir hier ein tiefes Rachegefühl gesessen hätte ... Rache ist nichts Schönes, aber was Menschliches und hat ein natürlich menschliches Recht. So aber war alles einer Vorstellung, einem Begriff zuliebe, war eine gemachte Geschichte, halbe Komödie. Und diese Komödie muß ich nun fortsetzen und muß Effi wegschicken und sie ruinieren und mich mit ... | После десяти лет давности дуэль еще необходима, она-де означает тогда спасение чести, а если прошло одиннадцать или, скажем, десять с половиной лет, ее уже называют глупостью. А граница, где же граница? Или, быть может, мы ее уже перешли?.. Когда я вспоминаю его последний взгляд, взгляд человека, покорившегося судьбе, я читаю в этом взгляде, таившем улыбку: "Ну, Инштеттен, рыцарь принципов... Уж от этого вы могли бы избавить меня, так же как, впрочем, и себя". И, кажется, он прав. В глубине души я знаю, что он прав... Ведь если бы я чувствовал к нему смертельную ненависть, если бы у меня вот здесь было желание мести... Желание мести -- ужасная вещь, но это по крайней мере живое человеческое чувство! А ведь я устроил спектакль в угоду предрассудкам. У меня все было наполовину игрой, наполовину все было комедией. А теперь я вынужден и дальше ломать эту комедию: мне придется прогнать Эффи, погубить и ее и себя... |
| Ich mußte die Briefe verbrennen, und die Welt durfte nie davon erfahren. Und wenn sie dann kam, ahnungslos, so mußte ich ihr sagen: 'Da ist dein Platz', und mußte mich innerlich von ihr scheiden. Nicht vor der Welt. Es gibt so viele Leben, die keine sind, und so viele Ehen, die keine sind ... dann war das Glück hin, aber ich hätte das Auge mit seinem Frageblick und mit seiner stummen, leisen Anklage nicht vor mir." | Мне следовало бы сжечь эти письма, и свет не узнал бы о них. А потом, когда она, ничего не подозревая, вернулась бы домой, мне нужно было бы просто сказать: "Твое место здесь" -- и внутренне расстаться с ней. Но не на глазах у света. В жизни встречается много таких семей и супружеств, которых на самом деле давно уже нет... Счастья, конечно, больше бы не было, но не было бы и этих вопрошающих глаз с их безмолвным укором". |
| Kurz vor zehn hielt Innstetten vor seiner Wohnung. Er stieg die Treppen hinauf und zog die Glocke; Johanna kam und öffnete. | Около десяти часов вечера Инштеттен вышел у дома. Он поднялся по лестнице, дернул ручку звонка, дверь открыла Иоганна. |
| "Wie steht es mit Annie?" | -- Как себя чувствует Анни? |
| "Gut, gnäd'ger Herr. Sie schläft noch nicht ... Wenn der gnäd'ge Herr ..." | -- Хорошо, сударь. Она еще не спит. Если вам угодно... |
| "Nein, nein, das regt sie bloß auf. Ich sehe sie lieber morgen früh. Bringen Sie mir ein Glas Tee, Johanna. Wer war hier?" | -- Нет, нет, это только взволнует ее. Я лучше повидаюсь с ней завтра. Принесите мне стакан чаю, Иоганна. Кто у нас здесь был? |
| "Nur der Doktor." | -- Только доктор. |
| Und nun war Innstetten wieder allein. Er ging auf und ab, wie er's zu tun liebte. "Sie wissen schon alles; Roswitha ist dumm, aber Johanna ist eine kluge Person. Und wenn sie's nicht mit Bestimmtheit wissen, so haben sie sich's zurechtgelegt und wissen es doch. Es ist merkwürdig, was alles zum Zeichen wird und Geschichten ausplaudert, als wäre jeder mit dabeigewesen." | И вот Инштеттен снова остался один. По своему обыкновению, он стал ходить взад и вперед по комнате. "Они уже все знают. Розвита глупа, но Иоганна умная женщина. И хотя у них нет достоверных данных, тем не менее они все поняли и знают все. Удивительно, как люди учитывают каждую мелочь, слагая целые истории, которые рассказывают потом так, словно сами были свидетелями". |
| Johanna brachte den Tee. Innstetten trank. Er war nach der Überanstrengung todmüde und schlief ein. | Иоганна принесла чай; Инштеттен выпил. Он смертельно устал и скоро заснул. |
| Innstetten war zu guter Zeit auf. Er sah Annie, sprach ein paar Worte mit ihr, lobte sie, daß sie eine gute Kranke sei, und ging dann aufs Ministerium, um seinem Chef von allem Vorgefallenen Meldung zu machen. Der Minister war sehr gnädig. | Проснулся Инштеттен довольно рано. Он повидал Анни, поговорил с ней, похвалил за то, что она умеет хорошо выздоравливать, и отправился в министерство, чтобы доложить шефу обо всем, что произошло. Министр отнесся к нему весьма благосклонно: |
| "Ja, Innstetten, wohl dem, der aus allem, was das Leben uns bringen kann, heil herauskommt; Sie hat's getroffen." | - Да, Инштеттен, блажен, кто из всего, что уготовила нам жизнь, выходит цел и невредим... и вас это не миновало. |
| Er fand alles, was geschehen, in der Ordnung und überließ Innstetten das Weitere. | Он нашел, что все сделано правильно, и предоставил Инштеттену самому улаживать остальные дела. |
| Erst spät nachmittags war Innstetten wieder in seiner Wohnung, in der er ein paar Zeilen von Wüllersdorf vorfand. "Heute früh wieder eingetroffen. Eine Welt von Dingen erlebt: Schmerzliches, Rührendes; Gieshübler an der Spitze. Der liebenswürdigste Bucklige, den ich je gesehen. Von Ihnen sprach er nicht allzuviel, aber die Frau, die Frau! Er konnte sich nicht beruhigen, und zuletzt brach der kleine Mann in Tränen aus. Was alles vorkommt. Es wäre zu wünschen, daß es mehr Gieshübler gäbe. Es gibt aber mehr andere. Und dann die Szene im Hause des Majors ... furchtbar. Kein Wort davon. Man hat wieder mal gelernt: aufpassen. Ich sehe Sie morgen. Ihr W." | Лишь к вечеру Инштеттен снова попал домой, где нашел несколько строк от Вюллерсдорфа: "Приехал только сегодня утром. Пришлось пережить массу всякой всячины, и скорбного и трогательного, особенно с Гизгюблером. Это самый деликатный горбун, какого я когда-либо видел. О Вас он говорил немного, но о Вашей жене! Тотчеловечек никак не мог успокоиться и под конец даже расплакался. Чего только не бывает на свете! Хотелось бы, чтобы таких Гизгюблеров было побольше. К сожалению, других больше. А потом сцена в доме майора... ужасно! Впрочем, об этом ни слова. Вспомнилось правило: будь тактичен. Я повидаюсь с Вами завтра. Ваш В ". |
| Innstetten war ganz erschüttert, als er gelesen. Er setzte sich und schrieb seinerseits ein paar Briefe. Als er damit zu Ende war, klingelte er: | Инштеттен был потрясен, когда прочел эти строки. Он сел и тоже написал несколько писем. Кончив писать, позвонил. |
| "Johanna, die Briefe in den Kasten." | -- Иоганна, опустите эти письма в ящик! |
| Johanna nahm die Briefe und wollte gehen. | Иоганна взяла письма и пошла было к двери. |
| " ... Und dann, Johanna, noch eins: Die Frau kommt nicht wieder. Sie werden von anderen erfahren, warum nicht. Annie darf nichts wissen, wenigstens jetzt nicht. Das arme Kind. Sie müssen es ihr allmählich beibringen, daß sie keine Mutter mehr hat. Ich kann es nicht. Aber machen Sie's gescheit. Und daß Roswitha nicht alles verdirbt." | -- ...Да, Иоганна, вот еще что: госпожа больше не вернется домой. Почему -- вы узнаете от других. Но Ан-ни не должна этого знать, по крайней мере сейчас. Бедная девочка! Вы постепенно приучите ее к мысли, что у нее больше нет матери. Мне это трудно сделать самому. Но вам следует подойти к ней осторожно. И последите, чтобы Розвита не испортила дела. |
| Johanna stand einen Augenblick ganz wie benommen da. Dann ging sie auf Innstetten zu und küßte ihm die Hand. | Иоганна на минуту остолбенела, затем подошла к Инштеттену и поцеловала ему руку. |
| Als sie wieder draußen in der Küche war, war sie von Stolz und Überlegenheit ganz erfüllt, ja beinah von Glück. Der gnädige Herr hatte ihr nicht nur alles gesagt, sondern am Schluß auch noch hinzugesetzt: "Und daß Roswitha nicht alles verdirbt." Das war die Hauptsache, und ohne daß es ihr an gutem Herzen und selbst an Teilnahme mit der Frau gefehlt hätte, beschäftigte sie doch, über jedes andere hinaus, der Triumph einer gewissen Intimitätsstellung zum gnädigen Herrn. | Когда она появилась на кухне, она была преисполнена чувства гордости, превосходства, прямо-таки счастья, -- господин не только рассказал ей обо всем, но еще и попросил последить, "чтобы Розвита не испортила дела"! И это было самое главное. И хотя у Иоганны было отнюдь не злое сердце и она по-своему жалела госпожу, но сейчас упоение своим триумфом подавило в ней все остальные чувства,-- ведь сам барон удостоил ее своего доверия! |
| Unter gewöhnlichen Umständen wäre ihr denn auch die Herauskehrung und Geltendmachung dieses Triumphes ein leichtes gewesen, aber heute traf sich's so wenig günstig für sie, daß ihre Rivalin, ohne Vertrauensperson gewesen zu sein, sich doch als die Eingeweihtere zeigen sollte. Der Portier unten hatte nämlich, so ziemlich um dieselbe Zeit, wo dies spielte, Roswitha in seine kleine Stube hineingerufen und ihr gleich beim Eintreten ein Zeitungsblatt zum Lesen zugeschoben. | В обычных условиях ей было бы нетрудно дать почувствовать этот свой триумф, но сегодня обстоятельства не благоприятствовали этому: ее соперница, не будучи доверенным лицом, все же оказалась в курсе дела. И вот каким образом: примерно в то время, когда Иоганна была у Инштеттена, швейцар внизу позвал Розвиту в свою каморку; не успела она войти, как он сунул ей в руки газету: |
| "Da, Roswitha, das ist was für Sie; Sie können es mir nachher wieder runterbringen. Es ist bloß das Fremdenblatt; aber Lene ist schon hin und holt das Kleine Journal. Da wird wohl schon mehr drinstehen; die wissen immer alles. Hören Sie, Roswitha, wer so was gedacht hätte." | -- Вот, Розвита, тут есть кое-что и для вас. Вы можете вернуть мне газету потом, жаль, что это всего лишь "Вестник для иностранцев". Моя Лене пошла за "Маленьким журналом". Уж там, наверное, напишут побольше, они там знают все. Вот, Розвита! Кто бы мог только подумать! |
| Roswitha, sonst nicht allzu neugierig, hatte sich doch nach dieser Ansprache so rasch wie möglich die Hintertreppe hinaufbegeben und war mit dem Lesen gerade fertig, als Johanna dazukam. | Розвита, обычно не очень любопытная, после таких слов быстро, насколько умела, поднялась по черной лестнице к себе на кухню, и, когда к ней вошла Иоганна, уже кончала читать. |
| Diese legte die Briefe, die ihr Innstetten eben gegeben, auf den Tisch, überflog die Adressen oder tat wenigstens so (denn sie wußte längst, an wen sie gerichtet waren) und sagte mit gut erkünstelter Ruhe: | Иоганна положила на стол письма, которые дал ей Инштеттен, и, делая вид, что читает адреса на них (хотя она сразу сообразила и удостоверилась, кому они предназначались), с наигранным спокойствием сказала: |
| "Einer ist nach Hohen-Cremmen." | -- Одно, оказывается, в Гоген-Креммен. |
| "Das kann ich mir denken", sagte Roswitha. | -- Ну, разумеется,-- ответила Розвита. Иоганну удивило это замечание. |
| Johanna war nicht wenig erstaunt über diese Bemerkung. "Der Herr schreibt sonst nie nach Hohen-Cremmen." | -- Но ведь обычно господин никогда не пишет в Гоген-Креммен. |
| "Ja, sonst. Aber jetzt ... Denken Sie sich, das hat mir eben der Portier unten gegeben." | -- Обычно. А теперь... Посмотрите, что мне только что дал швейцар внизу. |
| Johanna nahm das Blatt und las nun halblaut eine mit einem dicken Tintenstrich markierte Stelle: "Wie wir kurz vor Redaktionsschluß von gut unterrichteter Seite her vernehmen, hat gestern früh in dem Badeort Kessin in Hinterpommern ein Duell zwischen dem Ministerialrat v. I. (Keithstraße) und dem Major von Crampas stattgefunden. Major von Crampas fiel. Es heißt, daß Beziehungen zwischen ihm und der Rätin, einer schönen und noch sehr jungen Frau, bestanden haben sollen." | Иоганна взяла газету и вполголоса прочитала место, отмеченное чернилами, да еще жирной чертой: "Как мы узнали из хорошо информированного источника незадолго перед выпуском этого номера, вчера утром в курортном местечке Кессин в шведской Померании состоялась дуэль между советником министерства ф. И. (Кейт-штрассе) и майором Крампасом. Майор Крампас убит. Говорят, он был в близких отношениях с госпожой советницей, красивой и еще очень молодой женщиной". |
| "Was solche Blätter auch alles schreiben", sagte Johanna, die verstimmt war, ihre Neuigkeit überholt zu sehen. | -- И чего не напишут в газетах,-- сказала Иоганна, расстроившись, что не она первая сообщила новость. |
| "Ja", sagte Roswitha. "Und das lesen nun die Menschen und verschimpfieren mir meine liebe, arme Frau. Und der arme Major. Nun ist er tot." | -- Да,-- сказала Розвита.-- А люди будут читать и ругать мою дорогую, бедную госпожу. Бедный майор! Его уже нет в живых. |
| "Ja, Roswitha, was denken Sie sich eigentlich? Soll er nicht tot sein? Oder soll lieber unser gnädiger Herr tot sein?" | -- Розвита, подумайте, что вы говорите? Кого же, по-вашему, не должно быть в живых? Хозяина, что ли? |
| "Nein, Johanna, unser gnäd'ger Herr, der soll auch leben, alles soll leben. Ich bin nicht für Totschießen und kann nicht mal das Knallen hören. Aber bedenken Sie doch, Johanna, das ist ja nun schon eine halbe Ewigkeit her, und die Briefe, die mir gleich so sonderbar aussahen, weil sie die rote Strippe hatten und drei- oder viermal umwickelt und dann eingeknotet und keine Schleife - die sahen ja schon ganz gelb aus, so lange ist es her. Wir sind ja nun schon über sechs Jahre hier, und wie kann man wegen solcher alten Geschichten ... " | -- Нет, Иоганна, Хозяин пусть тоже живет, жить должны все. Я только не хочу, чтобы в кого-то стреляли. Выстрелов я прямо слышать не могу. Но вы только подумайте, Иоганна, ведь с тех пор прошла почти что целая вечность, и письма-то -- мне еще показалось странным тогда -- сначала они были несколько раз перевязаны краской нитью, а потом как-то смяты и уже без нити,-- письма-то уже совсем пожелтели, времени-то ведь сколько прошло. Здесь, в Берлине, мы живем никак уже седьмой год. И как можно из-за такой старой истории... |
| "Ach, Roswitha, Sie reden, wie Sie's verstehen. Und bei Licht besehen sind Sie schuld. Von den Briefen kommt es her. Warum kamen Sie mit dem Stemmeisen und brachen den Nähtisch auf, was man nie darf; man darf kein Schloß aufbrechen, was ein anderer zugeschlossen hat." | -- Знаете, Розвита, вы рассуждаете по своему разумению. А уж, если говорить правду, то во всем виноваты вы. Все и началось с этих писем. Зачем вы пришли со стамеской и вскрыли столик для рукоделья? Этого делать нельзя, никогда нельзя взламывать замок, который запер кто-то другой. |
| "Aber, Johanna, das ist doch wirklich zu schlecht von Ihnen, mir so was auf den Kopf zuzusagen, und Sie wissen doch, daß Sie schuld sind und daß Sie wie närrisch in die Küche stürzten und mir sagten, der Nähtisch müsse aufgemacht werden, da wäre die Bandage drin, und da bin ich mit dem Stemmeisen gekommen, und nun soll ich schuld sein. Nein, ich sage ... " | -- Очень красиво, Иоганна, с вашей стороны сваливать теперь вину на меня. Вы прекрасно знаете, что виноваты вы сами. Это вы, как безумная, прибежали на кухню и сказали, что нужно открыть столик, что там есть бинт. Я и пришла со стамеской, а теперь, пожалуйста, я во всем виновата. Нет, я скажу... |
| "Nun, ich will es nicht gesagt haben, Roswitha. Nur, Sie sollen mir nicht kommen und sagen: der arme Major. Was heißt der arme Major! Der ganze arme Major taugte nichts; wer solchen rotblonden Schnurrbart hat und immer wribbelt, der taugt nie was und richtet bloß Schaden an. Und wenn man immer in vornehmen Häusern gedient hat ... aber das haben Sie nicht, Roswitha, das fehlt Ihnen eben ... dann weiß man auch, was sich paßt und schickt und was Ehre ist, und weiß auch, daß, wenn so was vorkommt, dann geht es nicht anders, und dann kommt das, was man eine Forderung nennt, und dann wird einer totgeschossen." | -- Ну, хорошо, беру свои слова назад, Розвита. Только и вы не говорите: "Бедный майор!" Что значит "бедный майор"! Ваш бедный майор никуда не годился. У кого такие рыжие усы, а он их к тому же вечно крутил, тот ни на что не годится и только причиняет вред. Кто все время служил в хороших домах,-- а вам, Розвита, извините, прежде не приходилось,-- тот знает, что к чему и что такое честь. Уж раз так случилось, ничего не поделаешь, приходится, как там говорят, "вызывать на дуэль" и -один должен быть непременно убит. |
| "Ach, das weiß ich auch; ich bin nicht so dumm, wie Sie mich immer machen wollen. Aber wenn es so lange her ist ... " | -- Ах, это я знаю без вас, уж не такая я дура, какую вы из меня делаете. Но когда прошло столько времени... |
| "Ja, Roswitha, mit Ihrem ewigen 'so lange her'; daran sieht man ja eben, daß Sie nichts davon verstehen. Sie erzählen immer die alte Geschichte von Ihrem Vater mit dem glühenden Eisen und wie er damit auf Sie losgekommen, und jedesmal, wenn ich einen glühenden Bolzen eintue, muß ich auch wirklich immer an Ihren Vater denken und sehe immer, wie er Sie wegen des Kindes, das ja nun tot ist, totmachen will. Ja, Roswitha, davon sprechen Sie in einem fort, und es fehlt bloß noch, daß Sie Anniechen auch die Geschichte erzählen, und wenn Anniechen eingesegnet wird, dann wird sie's auch gewiß erfahren, und vielleicht denselben Tag noch; und das ärgert mich, daß Sie das alles erlebt haben, und Ihr Vater war doch bloß ein Dorfschmied und hat Pferde beschlagen oder einen Radreifen belegt, und nun kommen Sie und verlangen von unserm gnäd'gen Herrn, daß er sich das alles ruhig gefallen läßt, bloß weil es so lange her ist. | -- Да, Розвита! По вашему вечному "прошло столько времени" и видно сразу, что вы ничего в этом не смыслите. Вот вы сами всегда рассказываете одну и ту же историю о вашем отце с раскаленным железом и о том, как он. за вами погнался. Всегда, когда я втыкаю какой-нибудь раскаленный болт, я невольно вспоминаю вашего отца и прямо вижу, как он хотел убить вас из-за ребенка, которого и в живых-то уже нет. Уж очень вы часто об этом рассказываете, Розвита, ну прямо всем и каждому. Не хватало только рассказать об этой истории нашей Аннхен. Но она ее, конечно, узнает, как только пройдет конфирмацию. Наверное, в тот же самый день. А меня прямо досада берет,-- ведь вы сами все это пережили, а ваш отец был всего-навсего деревенским кузнецом и ковал лошадей или там накладывал обручи на колеса. И вы, вот явились сюда и хотите, чтоб наш господин все стерпел и простил. Видите ли, "прошло столько времени"! |
| Was heißt lange her? Sechs Jahre ist nicht lange her. Und unsre gnäd'ge Frau - die aber nicht wiederkommt, der gnäd'ge Herr hat es mir eben gesagt -, unsre gnäd'ge Frau wird erst sechsundzwanzig, und im August ist ihr Geburtstag, und da kommen Sie mir mit 'lange her'. | Что значит "прошло столько времени"? Шесть лет не так уж и давно. А нашей госпоже -- кстати, она уже не вернется сюда, об этом мне только что сказал он сам -- исполнится только двадцать шесть лет, в августе ее день рождения. А вы говорите: "Прошло столько времени". |
| Und wenn sie sechsunddreißig wäre, ich sage Ihnen, bis sechsunddreißig muß man erst recht aufpassen, und wenn der gnäd'ge Herr nichts getan hätte, dann hätten ihn die vornehmen Leute 'geschnitten'. Aber das Wort kennen Sie gar nicht, Roswitha, davon wissen Sie nichts." | И даже если бы ей исполнилось теперь не двадцать шесть, а все тридцать шесть -- а в тридцать шесть, я вам скажу, нужно следить ой-ой как внимательно! -- и господин не принял бы мер, с ним "порвали" бы все порядочные люди. Но уж этого слова вы, Розвита, конечно, не знаете! |
| "Nein, davon weiß ich nichts, will auch nicht; aber das weiß ich, Johanna, daß Sie in den gnäd'gen Herrn verliebt sind." | -- Не знаю, да и знать не хочу, но я знаю одно -- это то, что вы влюблены в нашего хозяина. |
| Johanna schlug eine krampfhafte Lache auf. | Иоганна разразилась деланным смехом. |
| "Ja, lachen Sie nur. Ich seh es schon lange. Sie haben so was. Und ein Glück, daß unser gnäd'ger Herr keine Augen dafür hat ... Die arme Frau, die arme Frau." | -- Смейтесь, смейтесь! Я уже давно заметила. Счастье, что он не интересуется такими делами. Бедная, бедная госпожа! |
| Johanna lag daran, Frieden zu schließen. | А Иоганне уже хотелось заключить мир: |
| "Lassen Sie's gut sein, Roswitha. Sie haben wieder Ihren Koller; aber ich weiß schon, den haben alle vom Lande." | -- Ну, ладно, Розвита, давайте помиримся. На вас опять стих нашел, это у всех деревенских бывает'. |
| "Kann schon sein." | -- Возможно. |
| "Ich will jetzt nur die Briefe forttragen und unten sehen, ob der Portier vielleicht schon die andere Zeitung hat. Ich habe doch recht verstanden, daß er Lene danach geschickt hat? Und es muß auch mehr darin stehen; das hier ist ja so gut wie gar nichts." | -- Ну, а я пойду отнесу письма и посмотрю, нет ли у швейцара другой газеты. Вы, кажется, сказали, он послал за газетой Лене? Там, наверное, напишут побольше, в этой, можно сказать, ничего не написано. |
Dreißigstes Kapitel/Глава тридцатая
| English | Русский |
| Effi und die Geheimrätin Zwicker waren seit fast drei Wochen in Ems und bewohnten daselbst das Erdgeschoß einer reizenden kleinen Villa. In ihrem zwischen ihren zwei Wohnzimmern gelegenen gemeinschaftlichen Salon mit Blick auf den Garten stand ein Palisanderflügel, auf dem Effi dann und wann eine Sonate, die Zwicker dann und wann einen Walzer spielte; sie war ganz unmusikalisch und beschränkte sich im wesentlichen darauf, für Niemann als Tannhäuser zu schwärmen. | Эффи и тайная советница Цвикер уже почти три недели жили в Эмсе. Здесь они снимали первый этаж маленькой очаровательной виллы. В их распоряжении была общая гостиная окнами в сад и две комнаты, справа и слева от нее. В гостиной стоял палисандрового дерева рояль, на котором Эффи играла иногда какую-нибудь сонату, а госпожа Цвикер бренчала вальсы -- советница не была музыкальна, ее любовь к музыке ограничивалась обожанием Ниманна * в роли Тангейзера. |
| Es war ein herrlicher Morgen; in dem kleinen Garten zwitscherten die Vögel, und aus dem angrenzenden Hause, drin sich ein "Lokal" befand, hörte man, trotz der frühen Stunde, bereits das Zusammenschlagen der Billardbälle. Beide Damen hatten ihr Frühstück nicht im Salon selbst, sondern auf einem ein paar Fuß hoch aufgemauerten und mit Kies bestreuten Vorplatz eingenommen, von dem aus drei Stufen nach dem Garten hinunterführten; die Markise, ihnen zu Häupten, war aufgezogen, um den Genuß der frischen Luft in nichts zu beschränken, und sowohl Effi wie die Geheimrätin waren ziemlich emsig bei ihrer Handarbeit. Nur dann und wann wurden ein paar Worte gewechselt. | Было великолепное утро, в маленьком саду виллы ще-бе'тали птицы, из соседнего дома, в котором находился ресторанчик, несмотря на ранний час, доносился стук бильярдных шаров. Обе дамы позавтракали сегодня не в гостиной, а на посыпанной гравием площадке перед ней, сделанной в виде веранды с тремя ступеньками в сад; маркиза над их головами была поднята, чтобы можно было полной грудью вдыхать свежий утренний воздух. И Эффи и советница довольно прилежно занимались рукоделием, лишь изредка обмениваясь какой-нибудь фразой. |
| "Ich begreife nicht", sagte Effi, "daß ich schon seit vier Tagen keinen Brief habe; er schreibt sonst täglich. Ob Annie krank ist? Oder er selbst?" | -- Не понимаю,-- сказала Эффи,-- почему уже четыре дня из дома нет писем, обычно он пишет ежедневно. Не больна ли Анни? Или он сам? |
| Die Zwicker lächelte: | Госпожа Цвикер улыбнулась. |
| "Sie werden erfahren, liebe Freundin, daß er gesund ist, ganz gesund." | -- Вы скоро узнаете, дорогая, что он здоров, совершенно здоров. |
| Effi fühlte sich durch den Ton, in dem dies gesagt wurde, wenig angenehm berührt und schien antworten zu wollen, aber in ebendiesem Augenblicke trat das aus der Umgegend von Bonn stammende Hausmädchen, das sich von Jugend an daran gewöhnt hatte, die mannigfachsten Erscheinungen des Lebens an Bonner Studenten und Bonner Husaren zu messen, vom Salon her auf den Vorplatz hinaus, um hier den Frühstückstisch abzuräumen. Sie hieß Afra. | Эффи почувствовала себя неприятно задетой тем тоном, каким были сказаны эти слова, и уже собиралась ответить, но в этот момент из гостиной на веранду вошла горничная, чтобы убрать после завтрака посуду. Это была девушка родом из окрестностей Бонна, с детства привыкшая все события жизни мерить по мерке боннских студентов и боннских гусар. Звали ее Афра. |
| "Afra", sagte Effi, "es muß doch schon neun sein; war der Postbote noch nicht da?" | -- Афра, -- сказала Эффи, -- уже девять, а почтальон еще не приходил? |
| "Nein, noch nicht, gnäd'ge Frau." "Woran liegt es?" | -- Нет еще, сударыня. -- В чем же дело? |
| "Natürlich an dem Postboten; er ist aus dem Siegenschen und hat keinen Schneid. Ich hab's ihm auch schon gesagt, das sei die 'reine Lodderei'. Und wie ihm das Haar sitzt; ich glaube, er weiß gar nicht, was ein Scheitel ist." | -- Конечно, в самом почтальоне. Он ведь родом из Зигена, и у него совсем нет выправки; я постоянно говорю ему об этом. Вы только посмотрите, как у него лежат волосы. Он и понятия не имеет о проборе. |
| "Afra, Sie sind mal wieder zu streng. Denken Sie doch: Postbote, und so tagaus, tagein bei der ewigen Hitze ... " | -- Ну, Афра, уж очень вы строги. Подумайте, он ведь почтальон, ходит изо дня в день в жару, по солнцу. |
| "Ist schon recht, gnäd'ge Frau. Aber es gibt doch andere, die zwingen's; wo's drinsteckt, da geht es auch." | -- Это, конечно, так, сударыня. Но есть же другие,-- они ведь справляются. Когда у тебя на плечах голова, все 'получается. |
| Und während sie noch so sprach, nahm sie das Tablett geschickt auf ihre fünf Fingerspitzen und stieg die Stufen hinunter, um durch den Garten hin den näheren Weg in die Küche zu nehmen. | И, говоря это, она ловко поставила на кончики пальцев поднос с посудой и спустилась по ступенькам веранды в сад, потому что так было ближе до кухни. |
| "Eine hübsche Person", sagte die Zwicker. "Und so quick und kasch, und ich möchte fast sagen, von einer natürlichen Anmut. Wissen Sie, liebe Baronin, daß mich diese Afra... übrigens ein wundervoller Name, und es soll sogar eine heilige Afra gegeben haben, aber ich glaube nicht, daß unsere davon abstammt... " | -- Красивая особа,-- сказала Цвикер. -- Такая ловкая и проворная! Я бы сказала: она не лишена природной грации. Знаете, дорогая баронесса, мне эта Афра... Между прочим, странное имя; говорят, правда, есть святая Афра; только я не думаю, чтоб наша была из святых... |
| "Und nun, liebe Geheimrätin, vertiefen Sie sich wieder in Ihr Nebenthema, das diesmal Afra heißt, und vergessen darüber ganz, was Sie eigentlich sagen wollten ... " | -- Опять, дорогая советница, вы отклонились от главной темы и стали развивать побочную, которая на сей раз называется "Афра". Вы забыли о том, что хотели сказать вначале... |
| "Doch nicht, liebe Freundin, oder ich finde mich wenigstens wieder zurück. Ich wollte sagen, daß mich diese Afra ganz ungemein an die stattliche Person erinnert, die ich in Ihrem Hause ... " | -- Нет, нет, дорогая; во всяком случае, я возвращаюсь к главной теме. Я хотела сказать, что эта Афра невероятно похожа на ту статную особу, которую я видела в вашем доме... |
| "Ja, Sie haben recht. Es ist eine Ähnlichkeit da. Nur, unser Berliner Hausmädchen ist doch erheblich hübscher und namentlich ihr Haar viel schöner und voller. Ich habe so schönes flachsenes Haar, wie unsere Johanna hat, überhaupt noch nicht gesehen. Ein bißchen davon sieht man ja wohl, aber solche Fülle ... " | -- Вы совершенно правы, есть какое-то сходство. Только наша берлинская горничная гораздо красивее здешней, и волосы ее намного пышнее и гуще, чем у этой. Таких красивых льняных волос, как у Иоганны, я, пожалуй, ни у кого не видела. Бывает, конечно, что-то похожее, но таких густых... |
| Die Zwicker lächelte. | Цвикер улыбнулась. |
| "Das ist wirklich selten, daß man eine junge Frau mit solcher Begeisterung von dem flachsenen Haar ihres Hausmädchens sprechen hört. Und nun auch noch von der Fülle! Wissen Sie, daß ich das rührend finde? Denn eigentlich ist man doch bei der Wahl der Mädchen in einer beständigen Verlegenheit. Hübsch sollen sie sein, weil es jeden Besucher, wenigstens die Männer, stört, eine lange Stakete mit griesem Teint und schwarzen Rändern in der Türöffnung erscheinen zu sehen, und ein wahres Glück, daß die Korridore meistens so dunkel sind. | -- Не часто услышишь, чтобы молодая женщина с таким восторгом говорила о льняных волосах своей горничной и о том, что они такие густые. Знаете, я нахожу это просто трогательным. Выбирая горничную, всегда бываешь в затруднении: они должны быть хорошенькими, -- ведь тем, кто приходит в ваш дом, особенно мужчинам, неприятно видеть в дверях какую-нибудь длинную жердь с серым цветом лица. Счастье еще, что в коридорах бывает обычно темно. |
| Aber nimmt man wieder zu viel Rücksicht auf solche Hausrepräsentation und den sogenannten ersten Eindruck, und schenkt man wohl gar noch einer solchen hübschen Person eine weiße Tändelschürze nach der andern, so hat man eigentlich keine ruhige Stunde mehr und fragt sich, wenn man nicht zu eitel ist und nicht zu viel Vertrauen zu sich selber hat, ob da nicht Remedur geschaffen werden müsse. Remedur war nämlich ein Lieblingswort von Zwicker, womit er mich oft gelangweilt hat; aber freilich, alle Geheimräte haben solche Lieblingsworte." | Но если вы, не желая портить так называемое "первое впечатление", дарите такой хорошенькой особе один белый фартучек за другим, то, уверяю, у вас не будет спокойной минуты, и вы невольно скажете себе (если только вы не чересчур тщеславны и не слишком уж полагаетесь на себя): как бы тут не получился "ремедур". Видите ли, "ремедур" было любимым словечком моего супруга, которым он мне постоянно надоедал. Впрочем, у каждого тайного советника есть свои любимые словечки. |
| Effi hörte mit sehr geteilten Empfindungen zu. Wenn die Geheimrätin nur ein bißchen anders gewesen wäre, so hätte dies alles reizend sein können, aber da sie nun mal war, wie sie war, so fühlte sich Effi wenig angenehm von dem berührt, was sie sonst vielleicht einfach erheitert hätte. | Эффи слушала эти рассуждения с двойственным чувством. Будь советница хоть немного иной, ее слова могли бы доставить ей удовольствие, но теперь Эффи почувствовала себя неприятно задетой тем, что раньше только бы развеселило ее. |
| "Das ist schon recht, liebe Freundin, was Sie da von den Geheimräten sagen. Innstetten hat sich auch dergleichen angewöhnt, lacht aber immer, wenn ich ihn daraufhin ansehe, und entschuldigt sich hinterher wegen der Aktenausdrücke. Ihr Herr Gemahl war freilich schon länger im Dienst und überhaupt wohl älter ... " | -- Вы совершенно правы, дорогая, говоря так о тайных советниках. И у Инштеттена есть такая привычка, но он всегда смеется надо мной, когда я говорю об этом, а потом еще извиняется за свой канцелярский язык. А ваш супруг, кроме того, дольше служил и вообще был постарше... |
| "Um ein geringes", sagte die Geheimrätin spitz und ablehnend. | -- Только чуть-чуть,-- холодно сказала советница, желая уколоть собеседницу. |
| "Und alles in allem kann ich mich in Befürchtungen, wie Sie sie aussprechen, nicht recht zurechtfinden. Das, was man gute Sitte nennt, ist doch immer noch eine Macht ... " | -- И все же я не совсем понимаю ваши опасения, о которых вы только что говорили. Мне кажется, мы еще не утратили того, что принято называть "добрыми нравами". |
| "Meinen Sie?" | -- Вы так думаете? |
| Und ich kann mir namentlich nicht denken, daß es gerade Ihnen, liebe Freundin, beschieden gewesen sein solle, solche Sorgen und Befürchtungen durchzumachen. Sie haben, Verzeihung, daß ich diesen Punkt hier so offen berühre, gerade das, was die Männer einen 'Scharm' nennen, Sie sind heiter, fesselnd, anregend, und wenn es nicht indiskret ist, so möcht ich angesichts dieser Ihrer Vorzüge wohl fragen dürfen, stützt sich das, was Sie da sagen, auf allerlei Schmerzliches, das Sie persönlich erlebt haben?" | -- Да и трудно представить, чтобы именно вам, моя дорогая, могли выпасть на долю такие страхи. Ведь у вас есть то (простите, что я так откровенно говорю об этом), что мужчины называют "шарм", -- вы очаровательны, жизнерадостны, пленительны. И мне хотелось бы спросить вас, извините за нескромность, уж не пришлось ли и вам, при всех ваших совершенствах, пережить такого рода горести? |
| "Schmerzliches?" sagte die Zwicker. "Ach, meine liebe, gnädigste Frau, Schmerzliches, das ist ein zu großes Wort, auch dann noch, wenn man vielleicht wirklich manches erlebt hat. Schmerzlich ist einfach zuviel, viel zuviel. Und dann hat man doch schließlich auch seine Hilfsmittel und Gegenkräfte. Sie dürfen dergleichen nicht zu tragisch nehmen." | -- Горести? -- повторила Цвикер.-- Ну, моя дорогая, это было бы слишком; горести -- это слишком сильно сказано, даже если мне и пришлось пережить что-то в этом роде. Вот еще "горести"! Это уже чересчур. И притом, на всякий яд есть свое противоядие, а на удар -- контрудар. Нельзя принимать это слишком трагично. |
| "Ich kann mir keine rechte Vorstellung von dem machen, was Sie anzudeuten belieben. Nicht, als ob ich nicht wüßte, was Sünde sei, das weiß ich auch; aber es ist doch ein Unterschied, ob man so hineingerät in allerlei schlechte Gedanken oder ob einem derlei Dinge zur halben oder auch wohl zur ganzen Lebensgewohnheit werden. Und nun gar im eigenen Hause ... " | -- И все-таки я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Не то, чтобы я не знала, что такое грех, это я знаю, но ведь существует большая разница между тем, кто впал в греховные мысли, и тем, у кого грех стал привычкой, да еще в собственном доме. |
| "Davon will ich nicht sprechen, das will ich nicht so direkt gesagt haben, obwohl ich, offen gestanden, auch nach dieser Seite hin voller Mißtrauen bin oder, wie ich jetzt sagen muß, war; denn es liegt ja alles zurück. Aber da gibt es Außengebiete. Haben Sie von Landpartien gehört?" | -- Об этом, я, кажется, не говорила, хотя, признаться, к здесь не особенно доверяю, вернее, не доверяла,-- теперь-то все в прошлом. Не обязательно в собственном доме, есть и другие места. Вам ведь приходилось слышать о пикниках? |
| "Gewiß. Und ich wollte wohl, Innstetten hätte mehr Sinn dafür ... " | -- Конечно. И мне бы очень хотелось, чтобы Инштет-тем проявлял к ним побольше интереса... |
| "Überlegen Sie sich das, liebe Freundin. Zwicker saß immer in Saatwinkel. Ich kann Ihnen nur sagen, wenn ich das Wort höre, gibt es mir noch jetzt einen Stich ins Herz. Überhaupt diese Vergnügungsorte in der Umgegend unseres lieben alten Berlin! Denn ich liebe Berlin trotz alledem. Aber schon die bloßen Namen der dabei in Frage kommenden Ortschaften umschließen eine Welt von Angst und Sorge. Sie lächeln. Und doch, sagen Sie selbst, liebe Freundin, was können Sie von einer großen Stadt und ihren Sittlichkeitszuständen erwarten, wenn Sie beinah unmittelbar vor den Toren derselben (denn zwischen Charlottenburg und Berlin ist kein rechter Unterschied mehr), auf kaum tausend Schritte zusammengedrängt, einem Pichelsberg, einem Pichelsdorf und einem Pichelswerder begegnen. Dreimal Pichel ist zuviel. Sie können die ganze Welt absuchen, das finden Sie nicht wieder." | -- О, не говорите так, дорогая. Мой Цвикер, например, очень часто ездил в Заатвинкель *. От одного названия у меня начинает в труди колоть. Уж эти мне излюбленные загородные места в окрестностях нашего милого старого Берлина! А Берлин я люблю, несмотря ни на что. Одни лишь названия этих мест способны пробудить целый мир страхов и опасений. Вот вы улыбаетесь! И все-таки, что можно сказать о большом городе и его нравственных устоях, если почти у самых ворот его (ведь между Шарлоттенбургом и Берлином сейчас нет уже такой большой разницы), на расстоянии каких-нибудь тысячи шагов, можно встретить местечки с названиями: "Пьяная горка", "Пьяное село", "Пьяный островок"! Три раза "Пьяный" -- это уже слишком. Вы можете объехать весь мир, а такого не встретите нигде. |
| Effi nickte. | Эффи кивнула. |
| "Und das alles", fuhr die Zwicker fort, "geschieht am grünen Holz der Havelseite. Das alles liegt nach Westen zu, da haben Sie Kultur und höhere Gesittung. Aber nun gehen Sie, meine Gnädigste, nach der anderen Seite hin, die Spree hinauf. Ich spreche nicht von Treptow und Stralau, das sind Bagatellen, Harmlosigkeiten, aber wenn Sie die Spezialkarte zur Hand nehmen wollen, da begegnen Sie neben mindestens sonderbaren Namen wie Kiekebusch, wie Wuhlheide - Sie hätten hören sollen, wie Zwicker das Wort aussprach - Namen von geradezu brutalem Charakter, mit denen ich Ihr Ohr nicht verletzen will. Aber natürlich sind das gerade die Plätze, die bevorzugt werden. Ich hasse diese Landpartien, die sich das Volksgemüt als eine Kremserpartie mit 'Ich bin ein Preuße' vorstellt, in Wahrheit aber schlummern hier die Keime einer sozialen Revolution. | -- И все это, -- продолжала госпожа Цвикер,-- расположено у зеленых дубрав Гавеля; все это находится в западной части, где культура и нравы как будто выше. Но поезжайте, моя дорогая, в обратном направлении, вверх по Шпрее. Уж не буду говорить о Трептове и Штралау,-- это пустячки, безобидные вещи, но возьмите карту этих мест, и вы найдете наряду с названиями по крайней мере странными, как, например, Кикебуш, Вультейде (нужно было слышать, как произносил эти слова мой Цвикер!) -- названия прямо какие-то зверские. Я даже не хочу осквернять ими ваш слух. Но, само собою разумеется, именно этим местечкам отдают предпочтение. Я ненавижу эти пикники, которые народ представляет себе в виде прогулки на линейках с песней "Да, я пруссак и пруссаком останусь" и которые в действительности таят в себе зерно социальной революции. |
| Wenn ich sage 'soziale Revolution', so meine ich natürlich moralische Revolution, alles andere ist bereits wieder überholt, und schon Zwicker sagte mir noch in seinen letzten Tagen: 'Glaube mir, Sophie, Saturn frißt seine Kinder.' Und Zwicker, welche Mängel und Gebrechen er haben mochte, das bin ich ihm schuldig, er war ein philosophischer Kopf und hatte ein natürliches Gefühl für historische Entwicklung ... Aber ich sehe, meine liebe Frau von Innstetten, so artig sie sonst ist, hört nur noch mit halbem Ohr zu; natürlich, der Postbote hat sich drüben blicken lassen, und da fliegt denn das Herz hinüber und nimmt die Liebesworte vorweg aus dem Brief heraus ... Nun, Böselager, was bringen Sie?" | Говоря "социальная революция", я имею в виду, конечно, моральную революцию, все остальные давно уже совершены. Даже Цвикер в последние дни жизни часто говорил мне: "Поверь мне, Софи, Сатурн пожрет своих собственных детей". А у Цвикера, при всех его недостатках и пороках, была философская голова, в этом ему нужно отдать справедливость, и он обладал чувством исторической перспективы... Но я вижу, моя милая госпожа фон Инштеттен, которая обычно слушает очень внимательно, сейчас не уделяет мне и половины внимания,-- уж, верно, где-нибудь на горизонте показался почтальон, и ее сердечко летит ему навстречу, а глазки ищут в почтовой сумке слова любви... Ну, злодей, что вы нам принесли? |
| Der Angeredete war mittlerweile bis an den Tisch herangetreten und packte aus: mehrere Zeitungen, zwei Friseuranzeigen und zuletzt auch einen großen eingeschriebenen Brief an Frau Baronin von Innstetten, geb. von Briest. | Тот же, к кому были обращены эти слова, подошел в это время к столу на веранде и молча стал вынимать сегодняшнюю почту: несколько газет, две рекламы какого-то парикмахера и под конец толстое заказное письмо, адресованное баронессе фон Инштеттен, урожд. фон Брист. |
| Die Empfängerin unterschrieb, und nun ging der Postbote wieder. Die Zwicker aber überflog die Friseuranzeigen und lachte über die Preisermäßigung von Shampooing. | Он попросил расписаться и отправился дальше. Мадам Цвикер бегло просмотрела рекламы парикмахера и громко рассмеялась: оказывается, подешевел шампунь. |
| Effi hörte nicht hin; sie drehte den ihrerseits empfangenen Brief zwischen den Fingern und hatte eine ihr unerklärliche Scheu, ihn zu öffnen. Eingeschrieben und mit zwei großen Siegeln und ein dickes Kuvert. Was bedeutete das? Poststempel: "Hohen-Cremmen", und die Adresse von der Handschrift der Mutter. Von Innstetten, es war der fünfte Tag, keine Zeile. | А Эффи ее не слушала, она вертела в руках письмо, не решаясь, по-видимому, вскрыть его. Заказное, скрепленное двумя большими печатями, в толстом конверте! Что это значит? На штемпеле: "Гоген-Креммен"; адрес написан матерью. А от Инштеттена пятый день ни строчки. |
| Sie nahm eine Stickschere mit Perlmuttergriff und schnitt die Längsseite des Briefes langsam auf. Und nun harrte ihrer eine neue Überraschung. Der Briefbogen, ja, das waren eng beschriebene Zeilen von der Mama, darin eingelegt aber waren Geldscheine mit einem breiten Papierstreifen drumherum, auf dem mit Rotstift, und zwar von des Vaters Hand, der Betrag der eingelegten Summe verzeichnet war. | Она взяла ножницы для вышивания с кольцами из перламутра и медленно стала срезать одну из сторон конверта. Еще одна неожиданность: письмо написано убористым почерком матери, а в конверт вложены деньги, заклеенные широкой полосой бумаги, на которой красным карандашом рукой отца проставлена сумма. |
| Sie schob das Konvolut zurück und begann zu lesen, während sie sich in den Schaukelstuhl zurücklehnte. Aber sie kam nicht weit, die Zeilen entfielen ihr, und aus ihrem Gesicht war alles Blut fort. Dann bückte sie sich und nahm den Brief wieder auf. | Эффи сунула деньги снова в конверт и, опустившись в кресло-качалку, стала читать. Но не прошло и минуты, как письмо выпало у нее из рук, а в лице не осталось ни кровинки. Она нагнулась и подняла письмо. |
| "Was ist Ihnen, liebe Freundin? Schlechte Nachrichten?" | -- Что с вами, дорогая? Что-нибудь неприятное? |
| Effi nickte, gab aber weiter keine Antwort und bat nur, ihr ein Glas Wasser reichen zu wollen. Als sie getrunken, sagte sie: | Эффи кивнула, но ничего не ответила, только попросила дать ей стакан воды. Отпив несколько глотков, она промолвила: |
| "Es wird vorübergehen, liebe Geheimrätin, aber ich möchte mich doch einen Augenblick zurückziehen ... Wenn Sie mir Afra schicken könnten." | -- Ничего, это скоро пройдет, дорогая советница. Извините, я поднимусь на минутку к себе. Если можно, пришлите мне Афру. |
| Und nun erhob sie sich und trat in den Salon zurück, wo sie sichtlich froh war, einen Halt gewonnen und sich an dem Palisanderflügel entlangfühlen zu können. So kam sie bis an ihr nach rechts hin gelegenes Zimmer, und als sie hier, tappend und suchend, die Tür geöffnet und das Bett an der Wand gegenüber erreicht hatte, brach sie ohnmächtig zusammen. | Эффи поднялась и вернулась в гостиную, видимо, обрадовавшись, что здесь она может опереться на палисандровый рояль. Держась за него, она нетвердыми шагами дошла до своей комнаты, расположенной справа от гостиной, открыла дверь и, добравшись до кровати, лишилась сознания. |
Einunddreißgstes Kapitel/Глава тридцать первая
| English | Русский |
| Minuten vergingen. Als Effi sich wieder erholt hatte, setzte sie sich auf einen am Fenster stehenden Stuhl und sah auf die stille Straße hinaus. Wenn da doch Lärm und Streit gewesen wäre; aber nur der Sonnenschein lag auf dem chaussierten Wege und dazwischen die Schatten, die das Gitter und die Bäume warfen. Das Gefühl des Alleinseins in der Welt überkam sie mit seiner ganzen Schwere. Vor einer Stunde noch eine glückliche Frau, Liebling aller, die sie kannten, und nun ausgestoßen. Sie hatte nur erst den Anfang des Briefes gelesen, aber genug, um ihre Lage klar vor Augen zu haben. Wohin? | Так прошло несколько минут. Когда Эффи немного оправилась, она присела на стоявший у окна стул и посмотрела на тихую улицу. Если бы хоть там был какой-нибудь шум и движение. Но дорога была только залита солнцем, да еще выделялись на ней полосы тени, отбрасываемые решеткой и деревьями. И Эффи охватило горькое чувство одиночества. Еще час назад она была счастливой женщиной, любимицей всех, кто ее знал, а сейчас она стала отверженной. Она успела прочесть только начало письма, но и этого было достаточно, чтобы ясно представить себе свое положение. Куда теперь? |
| Sie hatte keine Antwort darauf, und doch war sie voll tiefer Sehnsucht, aus dem herauszukommen, was sie hier umgab, also fort von dieser Geheimrätin, der das alles bloß ein "interessanter Fall" war und deren Teilnahme, wenn etwas davon existierte, sicher an das Maß ihrer Neugier nicht heranreichte. | На этот вопрос она не знала ответа, ей только безумно хотелось выбраться отсюда как можно скорее, бежать от тайной советницы, для которой она была всего лишь "интересным случаем" и участие которой, если оно и было, далеко уступало ее любопытству. |
| "Wohin?" | Ну куда же? |
| Auf dem Tisch vor ihr lag der Brief; aber ihr fehlte der Mut, weiterzulesen. Endlich sagte sie: | Перед ней на столе лежало письмо, но у нее не хватало мужества продолжать чтение. Наконец она сказала: |
| "Wovor bange ich mich noch? Was kann noch gesagt werden, das ich mir nicht schon selber sagte? Der, um den all dies kam, ist tot, eine Rückkehr in mein Haus gibt es nicht, in ein paar Wochen wird die Scheidung ausgesprochen sein, und das Kind wird man dem Vater lassen. Natürlich. Ich bin schuldig, und eine Schuldige kann ihr Kind nicht erziehen. Und wovon auch? Mich selbst werde ich wohl durchbringen. Ich will sehen, was die Mama darüber schreibt, wie sie sich mein Leben denkt." | -- Чего мне еще бояться? Что мне можно сказать такого, чего бы я уже себе не сказала. Тот, из-за кого все это произошло, погиб, возвращения домой быть не может, через несколько недель будет развод, ребенка оставят отцу. Это ясно, -- ведь я виновная сторона. А виновная мать не может воспитывать ребенка. Да и на какие средства?! Сама я как-нибудь перебьюсь. Надо посмотреть, что пишет об этом мама, как она представляет себе мою жизнь теперь. |
| Und unter diesen Worten nahm sie den Brief wieder, um auch den Schluß zu lesen. | И с этими словами она взяла письмо, чтобы дочитать его до конца. |
| " ... Und nun Deine Zukunft, meine liebe Effi. Du wirst Dich auf Dich selbst stellen müssen und darfst dabei, soweit äußere Mittel mitsprechen, unserer Unterstützung sicher sein. Du wirst am besten in Berlin leben (in einer großen Stadt vertut sich dergleichen am besten) und wirst da zu den vielen gehören, die sich um freie Luft und lichte Sonne gebracht haben. Du wirst einsam leben, und wenn Du das nicht willst, wahrscheinlich aus Deiner Sphäre herabsteigen müssen. Die Welt, in der Du gelebt hast, wird Dir verschlossen sein. | "...А теперь о твоем будущем, моя дорогая Эффи. Ты теперь должна стать самостоятельной, хотя можешь быть уверена, что мы будем помогать тебе, насколько позволят обстоятельства, от нас не зависящие. Лучше всего тебе остаться в Берлине (в большом городе как-то легче забыться): ты там будешь одною из многих, кто лишил себя чистого воздуха и светлого солнца. Ты будешь жить одна, и -- хочется тебе или нет -- ты должна будешь отказаться от тех сфер, в которых ты привыкла вращаться. Высшее общество, в котором ты жила, будет для тебя, несомненно, закрыто. |
| Und was das Traurigste für uns und für Dich ist (auch für Dich, wie wir Dich zu kennen vermeinen) - auch das elterliche Haus wird Dir verschlossen sein, wir können Dir keinen stillen Platz in Hohen-Cremmen anbieten, keine Zuflucht in unserem Hause, denn es hieße das, dies Haus von aller Welt abschließen, und das zu tun, sind wir entschieden nicht geneigt. Nicht weil wir zu sehr an der Welt hingen und ein Abschiednehmen von dem, was sich 'Gesellschaft' nennt, uns als etwas unbedingt Unerträgliches erschiene; nein, nicht deshalb, sondern einfach, weil wir Farbe bekennen und vor aller Welt, ich kann Dir das Wort nicht ersparen, unsere Verurteilung Deines Tuns, des Tuns unseres einzigen und von uns so sehr geliebten Kindes, aussprechen wollen ... " | Но самое грустное -- и для нас и для тебя (да, и для тебя, насколько мы тебя знаем) -- это то, что и родительский дом для тебя теперь тоже закрыт. Мы не можем предложить тебе приюта у нас в Гоген-Креммене, не можем дать тебе тихого пристанища в нашем доме, ибо это означало бы отрезать себя от целого мира, а делать этого мы решительно не намерены. И не потому, чтобы мы были уж очень привязаны к обществу и рассматривали разрыв с тем, что именуют "обществом", как совершенно невозможное, нет, не потому, а просто потому, что мы не хотим скрывать своего отношения к тому, что случилось, и хотим выразить, прости мне эти слова, наше осуждение твоего поступка, поступка нашей единственной и столь нами любимой дочери..." |
| Effi konnte nicht weiterlesen; ihre Augen füllten sich mit Tränen, und nachdem sie vergeblich dagegen angekämpft hatte, brach sie zuletzt in ein heftiges Schluchzen und Weinen aus, darin sich ihr Herz erleichterte. | Эффи не могла читать дальше, ее глаза наполнились слезами и, несмотря на отчаянные попытки овладеть собой, она разразилась наконец рыданиями, которые немного облегчили ей сердце. |
| Nach einer halben Stunde klopfte es, und auf Effis "Herein" erschien die Geheimrätin. | Через полчаса кто-то постучал в дверь. Эффи сказала: "Войдите", -- и на пороге появилась советница. |
| "Darf ich eintreten?" | -- Можно войти? |
| "Gewiß, liebe Geheimrätin", sagte Effi, die jetzt, leicht zugedeckt und die Hände gefaltet, auf dem Sofa lag. "Ich bin erschöpft und habe mich hier eingerichtet, so gut es ging. Darf ich Sie bitten, sich einen Stuhl zu nehmen." | -- Конечно, дорогая госпожа советница,-- сказала Эффи, лежавшая теперь на диване, слегка прикрыв чем-то ноги и подложив ладони под щеку. -- Я очень устала и устроилась, как пришлось. Возьмите стул, садитесь, пожалуйста. |
| Die Geheimrätin setzte sich so, daß der Tisch, mit einer Blumenschale darauf, zwischen ihr und Effi war. Effi zeigte keine Spur von Verlegenheit und änderte nichts in ihrer Haltung, nicht einmal die gefalteten Hände. Mit einem Male war es ihr vollkommen gleichgültig, was die Frau dachte; nur fort wollte sie. | Советница села так, что между нею и Эффи оказался столик с вазой для цветов. Эффи не обнаружила и тени смущения, она даже не переменила позы. Ей вдруг стало решительно все равно, что подумает эта женщина, ей только хотелось как можно скорее уехать отсюда. |
| "Sie haben eine traurige Nachricht empfangen, liebe gnädigste Frau ... " | -- Вы получили неприятные известия, дорогая... |
| "Mehr als traurig", sagte Effi. "Jedenfalls traurig genug, um unserem Beisammensein ein rasches Ende zu machen. Ich muß noch heute fort." | -- Более чем неприятные, -- сказала Эффи.-- Во всяком случае, достаточно печальные, чтобы положить конец нашему совместному пребыванию здесь. Мне придется уехать сегодня же. |
| "Ich möchte nicht zudringlich erscheinen, aber ist es etwas mit Annie?" | -- Я не хочу быть назойливой, но, надеюсь, это не из-за Анни? |
| "Nein, nicht mit Annie. Die Nachrichten kamen überhaupt nicht aus Berlin, es waren Zeilen meiner Mama. Sie hat Sorgen um mich, und es liegt mir daran, sie zu zerstreuen, oder wenn ich das nicht kann, wenigstens an Ort und Stelle zu sein." | -- Нет, не из-за нее. Я получила письмо не из Берлина, это пишет мама. У нее возникли опасения из-за меня, и мне необходимо рассеять их, и если даже это будет не в моих силах, я все-таки должна буду поехать. |
| "Mir nur zu begreiflich, so sehr ich es beklage, diese letzten Emser Tage nun ohne Sie verbringen zu sollen. Darf ich Ihnen meine Dienste zur Verfügung stellen?" | -- Я понимаю вас, как ни печально мне провести последние дни здесь, в Эмсе, одной. Прошу вас, располагайте мною, я к вашим услугам. |
| Ehe Effi darauf antworten konnte, trat Afra ein und meldete, daß man sich eben zum Lunch versammle. Die Herrschaften seien alle sehr in Aufregung: Der Kaiser käme wahrscheinlich auf drei Wochen, und am Schluß seien große Manöver, und die Bonner Husaren kämen auch. | Но не успела Эффи ответить на эти слова, как в комнату вошла Афра и доложила, что все уже собрались к ленчу. Господа очень взволнованы новостью: говорят, сюда на три недели приезжает кайзер, в заключение будут маневры, приедут боннские гусары. |
| Die Zwicker überschlug sofort, ob es sich verlohnen würde, bis dahin zu bleiben, kam zu einem entschiedenen "Ja" und ging dann, um Effis Ausbleiben beim Lunch zu entschuldigen. | Цвикер сразу же стала говорить о том, стоит ли в таком случае задержаться, пришла к выводу, что стоит, и тотчас же пошла к столу, чтобы, конечно, извиниться за Эффи. |
| Als gleich danach auch Afra gehen wollte, sagte Effi: | Афра тоже хотела было уйти, но Эффи остановила ее: |
| "Und dann, Afra, wenn Sie frei sind, kommen Sie wohl noch eine Viertelstunde zu mir, um mir beim Packen behilflich zu sein. Ich will heute noch mit dem Siebenuhrzug fort." | -- Немного погодя, Афра, когда вы освободитесь, зайдите сюда ненадолго, чтобы помочь мне собрать мои вещи. Я уезжаю сегодня семичасовым поездом. |
| "Heute noch? Ach, gnädigste Frau, das ist doch aber schade. Nun fangen ja die schönen Tage erst an." | -- Уже сегодня? Как жаль, сударыня. Ведь самые лучшие дни только что начинаются. |
| Effi lächelte. | Эффи улыбнулась. |
| Die Zwicker, die noch allerlei zu hören hoffte, hatte sich nur mit Mühe bestimmen lassen, der "Frau Baronin" beim Abschied nicht das Geleit zu geben. | Госпожу Цвикер, еще надеявшуюся что-нибудь выведать у Эффи, лишь с трудом удалось уговорить не провожать "госпожу баронессу" на вокзал. |
| Auf einem Bahnhof, so hatte Effi versichert, sei man immer so zerstreut und nur mit seinem Platz und seinem Gepäck beschäftigt; gerade Personen, die man liebhabe, von denen nähme man gern vorher Abschied. | -- Вы же знаете, на вокзале как-то теряешься, в уме только место и багаж. Именно с теми, кого любишь, нужно попрощаться заранее. |
| Die Zwicker bestätigte das, trotzdem sie das Vorgeschützte darin sehr wohl herausfühlte; sie hatte hinter allen Türen gestanden und wußte gleich, was echt und unecht war. | Цвикер пришлось согласиться, хотя она прекрасно поняла, что это отговорка. О, она прошла огонь и воду и на лету схватывала, где правда и где неправда. |
| Afra begleitete Effi zum Bahnhof und ließ sich fest versprechen, daß die Frau Baronin im nächsten Sommer wiederkommen wolle; wer mal in Ems gewesen, der komme immer wieder. Ems sei das Schönste, außer Bonn. | На вокзал Эффи проводила Афра; она взяла с госпожи баронессы обещание обязательно приехать сюда на следующее лето -- кто хотя раз побывал в Эмсе, всегда возвращается снова. После Бонна Эмс самое красивое место на свете. |
| Die Zwicker hatte sich mittlerweile zum Briefschreiben niedergesetzt, nicht an dem etwas wackligen Rokokosekretär im Salon, sondern draußen auf der Veranda, an demselben Tisch, an dem sie kaum zehn Stunden zuvor mit Effi das Frühstück genommen hatte. | А госпожа Цвикер меж тем села за письма. Она писала не в гостиной за шатким секретером в стиле рококо, аза тем самым столиком на веранде, где утром она завтракала вместе с Эффи. |
| Sie freute sich auf den Brief, der einer befreundeten, zur Zeit in Reichenhall weilenden Berliner Dame zugute kommen sollte. Beider Seelen hatten sich längst gefunden und gipfelten in einer der ganzen Männerwelt geltenden starken Skepsis; sie fanden die Männer durchweg weit zurückbleibend hinter dem, was billigerweise gefordert werden könne, die sogenannten "forschen" am meisten. "Die, die vor Verlegenheit nicht wissen, wo sie hinsehen sollen, sind, nach einem kurzen Vorstudium, immer noch die besten, aber die eigentlichen Don Juans erweisen sich jedesmal als eine Enttäuschung. Wo soll es am Ende auch herkommen." Das waren so Weisheitssätze, die zwischen den zwei Freundinnen ausgetauscht wurden. | Ей доставляло удовольствие писать письмо, которое должно будет развлечь ее приятельницу, одну берлинскую даму, отдыхавшую сейчас в Рейхенхал-ле. Эти души давно уже обрели друг друга, и обе дамы старались только превзойти друг друга в чувстве скепсиса, распространявшегося на всех мужчин; они считали мужчин гораздо ниже того, что могло бы снискать их одобрение, особенно так называемых "неотразимых" мужчин. "Все же лучше те, кто от смущения не знает, куда и смотреть, а больше всего разочаровывают донжуаны. И отчего так бывает?!" Таковы были мудрые сентенции, которыми, как правило, обменивались подруги. |
| Die Zwicker war schon auf dem zweiten Bogen und fuhr in ihrem mehr als dankbaren Thema, das natürlich "Effi" hieß, eben wie folgt fort: | Госпожа Цвикер строчила уже второй лист и развивала более чем благодарную тему, называвшуюся, конечно, "Эффи": |
| "Alles in allem war sie sehr zu leiden, artig, anscheinend offen, ohne jeden Adelsdünkel (oder doch groß in der Kunst, ihn zu verbergen) und immer interessiert, wenn man ihr etwas Interessantes erzählte, wovon ich, wie ich Dir nicht zu versichern brauche, den ausgiebigsten Gebrauch machte. Nochmals also, reizende junge Frau, fünfundzwanzig oder nicht viel mehr. Und doch habe ich dem Frieden nie getraut und traue ihm auch in diesem Augenblick noch nicht, ja, jetzt vielleicht am wenigsten. Die Geschichte heute mit dem Briefe - da steckt eine wirkliche Geschichte dahinter. Dessen bin ich so gut wie sicher. | "В целом она была мила, приятна, как будто откровенна, без дворянской спеси (а может быть, просто обладает искусством скрывать ее) и всегда слушала с интересом, если я ей рассказывала что-нибудь интересное, чем я и пользовалась (и заверений в этом, как ты знаешь, не требуется). Стало быть, еще раз: очаровательная молодая женщина, лет двадцати пяти или чуточку больше. И все-таки я не доверяла ее безмятежности, так же как не доверяю ей и сейчас; собственно, сейчас менее всего. Сегодняшняя история с письмом,-- о, за этим что-то кроется, даю голову на отсечение. |
| Es wäre das erste Mal, daß ich mich in solcher Sache geirrt hätte. Daß sie mit Vorliebe von den Berliner Modepredigern sprach und das Maß der Gottseligkeit jedes einzelnen feststellte, das und der gelegentliche Gretchenblick, der jedesmal versicherte, kein Wässerchen trüben zu können - alle diese Dinge haben mich in meinem Glauben ... Aber da kommt eben unsere Afra, von der ich Dir, glaube ich, schon schrieb, eine hübsche Person, und packt mir ein Zeitungsblatt auf den Tisch, das ihr, wie sie sagt, unsere Frau Wirtin für mich gegeben habe; die blau angestrichene Stelle. Nun verzeih, wenn ich diese Stelle erst lese ... | Если я ошибусь, это будет моей первой ошибкой в жизни. То, что она с увлечением говорила о модных берлинских проповедниках и устанавливала меру божественной благодати каждого из них, а также то, что по временам она бросала взгляд невинной Гретхен, который должен был, очевидно, означать, что она не способна воды замутить, только лишний раз подтверждает... Но вот входит наша Афра, красивая горничная, о которой я, кажется, уже писала, и кладет мне на стол газету, которую, по ее словам, мне посылает хозяйка; одно место обведено синим карандашом. Прости, я хочу прочесть, что это такое... |
| Nachschrift. Das Zeitungsblatt war interessant genug und kam wie gerufen. Ich schneide die blau angestrichene Stelle heraus und lege sie diesen Zeilen bei. Du siehst daraus, daß ich mich nicht geirrt habe. Wer mag nur der Crampas sein? | О, в газете есть интересные вещи, они мне как нельзя кстати. Я вырежу место, отмеченное синим карандашом, и вложу его в письмо. И ты убедишься, ошиблась ли я. Кто этот Крампас? |
| Es ist unglaublich - erst selber Zettel und Briefe schreiben und dann auch noch die des anderen aufbewahren! Wozu gibt es Öfen und Kamine? Solange wenigstens, wie dieser Duellunsinn noch existiert, darf dergleichen nicht vorkommen; einem kommenden Geschlecht kann diese Briefschreibepassion (weil dann gefahrlos geworden) vielleicht freigegeben werden. Aber so weit sind wir noch lange nicht. Übrigens bin ich voll Mitleid mit der jungen Baronin und finde, eitel wie man nun mal ist, meinen einzigen Trost darin, mich in der Sache selbst nicht getäuscht zu haben. Und der Fall lag nicht so ganz gewöhnlich. Ein schwächerer Diagnostiker hätte sich doch vielleicht hinters Licht führen lassen. | Невероятно -- писать кому-то записочки, а самое главное -- хранить у себя его письма! Для чего же тогда существуют печи и камины? Пока приняты эти дурацкие дуэли, нельзя допускать ничего подобного. Наше поколение не может позволить себе страсть к коллекционированию писем, это дело будущих поколений (тогда это станет, очевидно, безопасно). А теперь до этого еще далеко. Впрочем, мне жаль молодую баронессу, хотя меня и утешает суетное чувство, что я опять не ошиблась. А дело было не так уж просто. Менее сильного диагностика не трудно было бы провести. Как всегда, |
| Wie immer Deine Sophie." | твоя Софи". |
Zweiunddreißigstes Kapitel/Глава тридцать вторая
| English | Русский |
| Drei Jahre waren vergangen, und Effi bewohnte seit fast ebenso langer Zeit eine kleine Wohnung in der Königgrätzer Straße, zwischen Askanischem Platz und Halleschem Tor: ein Vorder- und Hinterzimmer und hinter diesem die Küche mit Mädchengelaß, alles so durchschnittsmäßig und alltäglich wie nur möglich. Und doch war es eine apart hübsche Wohnung, die jedem, der sie sah, angenehm auffiel, am meisten vielleicht dem alten Geheimrat Rummschüttel, der, dann und wann vorsprechend, der armen jungen Frau nicht bloß die nun weit zurückliegende Rheumatismus- und Neuralgiekomödie sondern auch alles, was seitdem sonst noch vorgekommen war, längst verziehen hatte, wenn es für ihn der Verzeihung überhaupt bedurfte. Denn Rummschüttel kannte noch ganz anderes. | Прошло три года, и почти все это время Эффи жила на Кениггрецштрассе, между Асканской площадью и Галльскими воротами, где она снимала маленькую квартиру из двух комнат. Окна одной комнаты выходили на улицу, другой -- во двор; сзади помещалась кухня с каморкой для прислуги,-- все чрезвычайно просто и скромно. Однако это была премиленькая квартирка, нравившаяся всем, кто ее видел, но, кажется, больше всего тайному советнику, старику Руммшюттелю, который, время от времени навещая Эффи, простил бедной молодой женщине (если, вообще говоря, требовалось его прощение) не только давнишнюю комедию с ревматизмом и невралгией, но и все остальное, что случилось потом; ибо Руммшюттель знал и еще кое-что. Ему теперь было под восемьдесят. |
| Er war jetzt ausgangs Siebzig, aber wenn Effi, die seit einiger Zeit ziemlich viel kränkelte, ihn brieflich um seinen Besuch bat, so war er am anderen Vormittag auch da und wollte von Entschuldigungen, daß es so hoch sei, nichts wissen. | Но стоило только Эффи, которая с некоторых пор стала довольно часто прихварывать, прислать ему письмо с просьбой навестить ее, как он приходил на другое же утро, не желая слышать ее извинений, что ему из-за нее приходится высоко подниматься. |
| "Nur keine Entschuldigungen, meine liebe gnädigste Frau; denn erstens ist es mein Metier, und zweitens bin ich glücklich und beinahe stolz, die drei Treppen so gut noch steigen zu können. Wenn ich nicht fürchten müßte, Sie zu belästigen - denn ich komme doch schließlich als Arzt und nicht als Naturfreund und Landschaftsschwärmer -, so käme ich wohl noch öfter, bloß um Sie zu sehen und mich hier etliche Minuten an Ihr Hinterfenster zu setzen. Ich glaube, Sie würdigen den Ausblick nicht genug." | -- Пожалуйста, не извиняйтесь, сударыня. Во-первых, это моя профессия, а во-вторых, я счастлив, чтобы не сказать горд, что могу, и так хорошо еще, подниматься на четвертый этаж. И если бы я не боялся докучать вам -- ведь, в конце концов, я прихожу как врач, а не как любитель природы и красивых видов, -- я приходил бы и чаще, просто чтобы повидать вас и посидеть здесь несколько минут у вашего окна. Мне почему-то кажется, что вы недооцениваете этой прелестной панорамы. |
| "O doch, doch", sagte Effi; Rummschüttel aber ließ sich nicht stören und fuhr fort: | -- О нет, что вы! -- сказала Эффи, но Руммшюттель перебил ее: |
| "Bitte, meine gnädigste Frau, treten Sie hier heran, nur einen Augenblick, oder erlauben Sie mir, daß ich Sie bis an das Fenster führe. Wieder ganz herrlich heute. Sehen Sie doch nur die verschiedenen Bahndämme, drei, nein, vier, und wie es beständig darauf hin und her gleitet ... und nun verschwindet der Zug da wieder hinter einer Baumgruppe. Wirklich herrlich. Und wie die Sonne den weißen Rauch durchleuchtet! Wäre der Matthäikirchhof nicht unmittelbar dahinter, so wäre es ideal." | -- Прошу вас, сударыня, подойдите на минутку к окну, или, лучше, разрешите мне самому подвести вас к нему. Сегодня снова все так чудесно! Взгляните на эти железнодорожные арки, их три, нет, четыре. И все время там что-то движется... А сейчас вон тот поезд исчезнет за группой деревьев... Не правда ли, чудесно! А как красиво освещен солнцем этот белый дым. Было бы просто идеально, не будь за насыпью кладбища Маттей. |
| "Ich sehe gern Kirchhöfe." | -- А мне всегда нравилось смотреть на кладбище. |
| "Ja, Sie dürfen das sagen. Aber unsereins! Unsereinem kommt unabweislich immer die Frage, könnten hier nicht vielleicht einige weniger liegen? Im übrigen, meine gnädigste Frau, bin ich mit Ihnen zufrieden und beklage nur, daß Sie von Ems nichts wissen wollen; Ems bei Ihren katarrhalischen Affektionen, würde Wunder ... " | -- Да, вам можно так говорить. А нашему брату! При виде кладбища у нас неизбежно возникают печальные мысли и желание как можно дольше не попадать туда. Впрочем, сударыня, я вами доволен и сожалею лишь об одном -- вы и слышать не хотите об Эмсе. А Эмс при вашем катаральном состоянии мог бы совершить чудо... |
| Effi schwieg. | Эффи молчала. |
| "Ems würde Wunder tun. Aber da Sie's nicht mögen (und ich finde mich darin zurecht), so trinken Sie den Brunnen hier. In drei Minuten sind Sie im Prinz Albrechtschen Garten, und wenn auch die Musik und die Toiletten und all die Zerstreuungen einer regelrechten Brunnenpromenade fehlen, der Brunnen selbst ist doch die Hauptsache." | -- Да, Эмс мог бы совершить чудо. Но так как вы его не любите (и мне это понятно), тогда придется попить минеральную воду из местного источника. Три минуты ходьбы -- и вы в саду принца Альбрехта. И хотя там нет ни музыки, ни роскошных туалетов, словом, никаких развлечений настоящего водного курорта, все же самое главное -- это источник. |
| Effi war einverstanden, und Rummschüttel nahm Hut und Stock. Aber er trat noch einmal an das Fenster heran. | Эффи не возражала, и Руммшюттель взялся за шляпу и трость. Но он еще раз подошел к окну. |
| "Ich höre von einer Terrassierung des Kreuzbergs sprechen, Gott segne die Stadtverwaltung, und wenn dann erst die kahle Stelle da hinten mehr in Grün stehen wird ... Eine reizende Wohnung. Ich könnte Sie fast beneiden ... Und was ich schon längst einmal sagen wollte, meine gnädige Frau, Sie schreiben mir immer einen so liebenswürdigen Brief. Nun, wer freute sich dessen nicht? Aber es ist doch jedesmal eine Mühe ... Schicken Sie mir doch einfach Roswitha." | -- Я слышал, поговаривают об устройстве террас на Крестовой горе, да благословит бог городское управление. Если бы еще озеленили пустырь там позади... Прелестная квартирка! Я, кажется, вам завидую... Да, вот что я уже давно хотел сказать вам, сударыня. Вы всегда пишете мне такие любезные письма. Кто бы им не порадовался! Но для этого каждый раз нужно усилие... Посылайте ко мне попросту Розвиту! |
| Effi dankte ihm, und so schieden sie. | Эффи поблагодарила, и на этом они расстались. |
| "Schicken Sie mir doch einfach Roswitha ... " hatte Rummschüttel gesagt. Ja, war denn Roswitha bei Effi? War sie denn statt in der Keith- in der Königgrätzer Straße? Gewiß war sie's, und zwar sehr lange schon, gerade so lange, wie Effi selbst in der Königgrätzer Straße wohnte. Schon drei Tage vor diesem Einzug hatte sich Roswitha bei ihrer lieben gnädigen Frau sehen lassen, und das war ein großer Tag für beide gewesen, so sehr, daß dieses Tages hier noch nachträglich gedacht werden muß. | "Посылайте ко мне попросту Розвиту!" -- сказал Руммшюттель. А разве Розвита была у Эффи? Разве она жила на Кениггрецштрассе, а не на Кейтштрассе? Конечно, она жила здесь и притом ровно столько, сколько и Эффи. Явилась она к своей госпоже за три дня до переезда сюда, и это был радостный день для обеих, настолько радостный, что о нем здесь следует рассказать особо. |
| Effi hatte damals, als der elterliche Absagebrief aus Hohen-Cremmen kam und sie mit dem Abendzug von Ems nach Berlin zurückreiste, nicht gleich eine selbständige Wohnung genommen, sondern es mit einem Unterkommen in einem Pensionat versucht. Es war ihr damit auch leidlich geglückt. Die beiden Damen, die dem Pensionat vorstanden, waren gebildet und voll Rücksicht und hatten es längst verlernt, neugierig zu sein. Es kam da so vieles zusammen, daß ein Eindringenwollen in die Geheimnisse jedes einzelnen viel zu umständlich gewesen wäre. Dergleichen hinderte nur den Geschäftsgang. | Когда из Гоген-Креммена пришло письмо с отказом родителей принять ее и Эффи вечерним поездом вернулась из Эмса в Берлин, она решила вначале, что квартиру снимать не будет, а устроится где-нибудь в пансионе. В этом ей относительно повезло. Обе дамы, возглавлявшие пансион, были образованны и внимательны и давно перестали быть любопытными: в пансионе бывало столько жильцов, что попытки вникать в тайны каждого отнимали бы слишком много времени, да и мешали бы делу. |
| Effi, die die mit den Augen angestellten Kreuzverhöre der Zwicker noch in Erinnerung hatte, fühlte sich denn auch von dieser Zurückhaltung der Pensionsdamen sehr angenehm berührt; als aber vierzehn Tage vorüber waren, empfand sie doch deutlich, daß die hier herrschende Gesamtatmosphäre, die physische wie die moralische, nicht wohl ertragbar für sie sei. | Эффи была приятна их сдержанность: она еще не забыла назойливых взглядов госпожи Цвикер, которые ни на минуту не оставляли ее в покое. Но когда прошло две недели, она ясно почувствовала, что вся царившая здесь атмосфера, как моральная, так и физическая, то есть самый воздух, в буквальном смысле этого слова, для нее невыносима. |
| Bei Tisch waren sie meist zu sieben, und zwar außer Effi und der einen Pensionsvorsteherin (die andere leitete draußen das Wirtschaftliche) zwei die Hochschule besuchende Engländerinnen, eine adelige Dame aus Sachsen, eine sehr hübsche galizische Jüdin, von der niemand wußte, was sie eigentlich vorhatte, und eine Kantorstochter aus Polzin in Pommern, die Malerin werden wollte. Das war eine schlimme Zusammensetzung, und die gegenseitigen Überheblichkeiten, bei denen die Engländerinnen merkwürdigerweise nicht absolut obenan standen, sondern mit der vom höchsten Malergefühl erfüllten Polzinerin um die Palme rangen, waren unerquicklich; dennoch wäre Effi, die sich passiv verhielt, über den Druck, den diese geistige Atmosphäre übte, hinweggekommen, wenn nicht, rein physisch und äußerlich, die sich hinzugesellende Pensionsluft gewesen wäre. | В столовой пансиона собиралось обычно семь человек: кроме Эффи и одной из владелиц (другая бывала занята по хозяйству вне дома),4к столу являлись две англичанки, посещавшие высшую школу, дама-дворянка из Саксонии, затем очень красивая еврейка из Галиции, о которой никто не знал, чем она, собственно, хочет заняться, и, наконец, дочь регента из Польцина в Померании, собиравшаяся стать художницей. Все вместе они, однако, не составляли удачной компании, особенно неприятной была их надменность в отношениях друг с другом, причем англичанки, как это ни странно, не занимали в этом бесспорно ведущего места, а лишь оспаривали пальму первенства у исполненной величайшего художественного вкуса девицы из Польцина. II все же Эффи, не проявлявшая никакой активности, мирилась бы с гнетом духовной атмосферы, если бы не воздух пансиона. |
| Woraus sich diese eigentlich zusammensetzte, war vielleicht überhaupt unerforschlich, aber daß sie der sehr empfindlichen Effi den Atem raubte, war nur zu gewiß, und so sah sie sich, aus diesem äußerlichen Grunde, sehr bald schon zur Aus- und Umschau nach einer anderen Wohnung gezwungen, die sie denn auch in verhältnismäßiger Nähe fand. Es war dies die vorgeschilderte Wohnung in der Königgrätzer Straße. Sie sollte dieselbe zu Beginn des Herbstvierteljahres beziehen, hatte das Nötige dazu beschafft und zählte während der letzten Septembertage die Stunden bis zur Erlösung aus dem Pensionat. | Трудно сказать, из чего он, собственного говоря, состоял, этот воздух, но то, что им нельзя было дышать болезненно чуткой в отношении запахов Эффи, было более чем ясно. И вот, оказавшись вынужденной по этой чисто внешней причине искать себе другой приют, Эффи и сняла недалеко отсюда хорошенькую, уже описанную нами квартирку на Кениггрецштрассе. Она должна была занять ее к началу зимнего сезона, приобрела все необходимое и в конце сентября считала уже часы и минуты, остававшиеся ей до избавления от пансиона. |
| An einem dieser letzten Tage - sie hatte sich eine Viertelstunde zuvor aus dem Eßzimmer zurückgezogen und gedachte sich eben auf einem mit einem großblumigen Wollstoff überzogenen Seegrassofa auszuruhen - wurde leise an ihre Tür geklopft. | В, один из этих последних дней -- через четверть часа после того, как она ушла из столовой, чтобы отдохнуть на диване, обтянутом шерстяной материей цвета морской волны с крупными цветами,-- в дверь кто-то тихо постучал. |
| "Herein. " | -- Войдите. |
| Das eine Hausmädchen, eine kränklich aussehende Person von Mitte Dreißig, die durch beständigen Aufenthalt auf dem Korridor des Pensionats den hier lagernden Dunstkreis überallhin in ihren Falten mitschleppte, trat ein und sagte: | Вошла одна из горничных, болезненная особа лет тридцати пяти, всегда вносившая с собой, очевидно в складках своего платья, затхлый запах пансиона, в коридорах которого ей постоянно приходилось бывать, и сказала: |
| Die gnädige Frau möchte entschuldigen, aber es wolle sie jemand sprechen. | -- Сударыня, извините, пожалуйста, но вас кто-то спрашивает. |
| "Wer?" | -- Кто же? |
| "Eine Frau." | -- Какая-то женщина. |
| "Und hat sie ihren Namen genannt?" | -- Она назвала свое имя? |
| "Ja, Roswitha." | -- Да. Розвита. |
| Und siehe da, kaum daß Effi diesen Namen gehört hatte, so schüttelte sie den Halbschlaf von sich und sprang auf und lief auf den Korridor hinaus, um Roswitha bei beiden Händen zu fassen und in ihr Zimmer zu ziehen. | Одно упоминание этого имени как ветром сдунуло полусонное состояние Эффи. Она вскочила, выбежала в коридор, схватила Розвиту обеими руками и потащила ее в комнату. |
| "Roswitha. Du. Ist das eine Freude. Was bringst du? Natürlich was Gutes. Ein so gutes altes Gesicht kann nur was Gutes bringen. Ach, wie glücklich ich bin, ich könnte dir einen Kuß geben; ich hätte nicht gedacht, daß ich noch solche Freude haben könnte. Mein gutes altes Herz, wie geht es dir denn? Weißt du noch, wie's damals war, als der Chinese spukte? Das waren glückliche Zeiten. Ich habe damals gedacht, es wären unglückliche, weil ich das Harte des Lebens noch nicht kannte. Seitdem habe ich es kennengelernt. Ach, Spuk ist lange nicht das Schlimmste! Komm, meine gute Roswitha, komm, setz dich hier zu mir und erzähle mir ... Ach, ich habe solche Sehnsucht. Was macht Annie?" | -- Розвита, ты! Какая радость! С чем ты? О, конечно, с чем-нибудь хорошим. Такое доброе, старое лицо не может быть с плохими вестями. Как я счастлива, мне хочется расцеловать тебя. Вот никогда бы не поверила, что я еще могу так радоваться! Добрая, хорошая моя, как ты живешь?.. Помнишь те старые времена, когда в комнату приходило привидение, тот китаец? О, то были счастливые дни. А мне они не казались счастливыми,-- ведь я не знала тогда, как сурова жизнь. Теперь-то я знаю! Привидение -- это далеко не самое худшее. Входи, входи, моя добрая Розвита, садись рядом со мной и рассказывай... Ах, как я тоскую!.. Что там делает Анни? |
| Roswitha konnte kaum reden und sah sich in dem sonderbaren Zimmer um, dessen grau und verstaubt aussehende Wände in schmale Goldleisten gefaßt waren. Endlich aber fand sie sich und sagte, daß der gnädige Herr nun wieder aus Glatz zurück sei; der alte Kaiser habe gesagt, sechs Wochen in solchem Falle sei gerade genug, und auf den Tag, wo der gnädige Herr wieder da sein würde, darauf habe sie bloß gewartet, wegen Annie, die doch eine Aufsicht haben müsse. Denn Johanna sei wohl eine sehr propre Person, aber sie sei doch noch zu hübsch und beschäftige sich noch zu viel mit sich selbst und denke vielleicht Gott weiß was alles. Aber nun, wo der gnädige Herr wieder aufpassen und in allem nach dem Rechten sehen könne, da habe sie sich's doch antun wollen und mal sehen, wie's der gnädigen Frau gehe ... | Розвита не сразу обрела дар речи; она осматривала странную комнату, серые, словно покрытые пылью стены которой были отделаны узким золотым багетом. Наконец она пришла в себя и рассказала: Инштеттен сейчас уже вернулся из Глаца* (старый кайзер сказал: шести недель, мол, в таком случае вполне достаточно), а она, Розвита, дожидалась, когда вернется господин,-- из-за Анни, ей же нужен присмотр. Конечно, Иоганна особа аккуратная, но все еще слишком красива и еще слишком занята собой -- поди воображает невесть что. Но раз господин здесь и может сам за всем последить, она отпросилась и пришла посмотреть, как поживает ее госпожа... |
| "Das ist recht, Roswitha ... " | -- И хорошо сделала, Розвита... |
| Und habe mal sehen wollen, ob der gnädigen Frau was fehle und ob sie sie vielleicht brauche, dann wolle sie gleich hierbleiben und beispringen und alles machen und dafür sorgen, daß es der gnädigen Frau wieder gutgehe. | Да, узнать, может, чего здесь не так, может она нужна госпоже. Тогда она, Розвита, останется здесь и будет заботиться о том, чтобы у нее все было как следует. |
| Effi hatte sich in die Sofaecke zurückgelehnt und die Augen geschlossen. Aber mit eins richtete sie sich auf und sagte: | Эффи слушала с закрытыми глазами, откинувшись на спинку дивана. Но вдруг она выпрямилась и промолвила: |
| "Ja, Roswitha, was du da sagst, das ist ein Gedanke; das ist was. Denn du mußt wissen, ich bleibe hier nicht in dieser Pension, ich habe da weiterhin eine Wohnung gemietet und auch Einrichtung besorgt, und in drei Tagen will ich da einziehen. Und wenn ich da mit dir ankäme und zu dir sagen könnte: 'Nein, Roswitha, da nicht, der Schrank muß dahin und der Spiegel da', ja, das wäre was, das sollte mir schon gefallen. Und wenn wir dann müde von all der Plackerei wären, dann sagte ich: 'Nun, Roswitha, gehe da hinüber und hole uns eine Karaffe Spatenbräu, denn wenn man gearbeitet hat, dann will man doch auch trinken, und wenn du kannst, so bring uns auch etwas Gutes aus dem Habsburger Hof mit, du kannst ja das Geschirr nachher wieder herüberbringen' - ja, Roswitha, wenn ich mir das denke, da wird mir ordentlich leichter ums Herz. Aber ich muß dich doch fragen, hast du dir auch alles überlegt? | -- Все, что ты сказала, хорошо, это очень хорошая мысль. Я хочу сказать, что здесь, в пансионе, я не останусь. Я сняла недалеко отсюда квартиру, купила уже обстановку и через три дня хочу переехать. Было бы, конечно, чудесно, если бы мы переехали вместе и, расставляя мебель, я могла бы сказать тебе: "Нет, не сюда, Розвита, шкаф нужно поставить туда, а зеркало сюда". А когда мы устанем от всей этой возни, я, наверное, тебя попрошу: "Ну-ка, Розвита, сходи купи бутылочку шпа-тенбреу, поработали -- не грех и выпить, да захвати что-нибудь вкусненькое из "Габсбургского двора", а посуду отнесешь потом..." Уже от одной мысли об этом у меня становится веселее на сердце. Но и я не могу не спросить, хорошо ли ты это обдумала. |
| Von Annie will ich nicht sprechen, an der du doch hängst, sie ist ja fast wie dein eigen Kind - aber trotzdem, für Annie wird schon gesorgt werden, und die Johanna hängt ja auch an ihr. Also davon nichts. Aber bedenke, wie sich alles verändert hat, wenn du wieder zu mir willst. Ich bin nicht mehr wie damals; ich habe jetzt eine ganz kleine Wohnung genommen, und der Portier wird sich wohl nicht sehr um dich und um mich bemühen. Und wir werden eine sehr kleine Wirtschaft haben, immer das, was wir sonst unser Donnerstagessen nannten, weil da reingemacht wurde. Weißt du noch? Und weißt du noch, wie der gute Gieshübler mal dazukam und sich zu uns setzen mußte, und wie er dann sagte: So was Delikates habe er noch nie gegessen. Du wirst dich noch erinnern, er war immer so schrecklich artig, denn eigentlich war er doch der einzige Mensch in der Stadt, der von Essen was verstand. Die andern fanden alles schön." | Анни, скажем, не в счет. Хоть ты к ней и очень привязана, она для тебя почти что родная дочь, тем не менее о ней есть кому позаботиться. И Иоганна тоже по-своему любит ее. Значит, об этом ни слова. Но раз ты хочешь ко мне, подумай о том, что у меня теперь все, все изменилось. Я теперь живу совсем по-другому. Квартирку я сняла очень маленькую, швейцар там не будет ухаживать ни за тобой, ни за мной. И хозяйство у нас будет небольшое -- что-то вроде того, что мы, помнишь, называли "четверговым меню", потому что в доме тогда шла уборка. А помнишь, как в такой день к нам пришел однажды добрый Гизгюблер, и мы усадили его за стол, и как он сказал потом: "Мне еще никогда не приходилось отведывать таких кушаний". Он, конечно, был необыкновенно деликатен, но, по правде говоря, это был единственный человек в городе, понимавший толк в еде, другие же все находили превосходным. |
| Roswitha freute sich über jedes Wort und sah schon alles in bestem Gange, bis Effi wieder sagte: | Розвита с радостью слушала каждое слово своей госпожи, ей казалось уже, что дело идет на лад, как вдруг Эффи сказала: |
| "Hast du dir das alles überlegt? Denn du bist doch - ich muß das sagen, wiewohl es meine eigne Wirtschaft war -, du bist doch nun durch viele Jahre hin verwöhnt, und es kam nie darauf an, wir hatten es nicht nötig, sparsam zu sein; aber jetzt muß ich sparsam sein, denn ich bin arm und habe nur, was man mir gibt, du weißt, von Hohen-Cremmen her. Meine Eltern sind sehr gut gegen mich, soweit sie's können, aber sie sind nicht reich. Und nun sage, was meinst du?" | -- Нет, боюсь, ты не все еще обдумала. Ведь ты... извини, но мне придется об этом сказать, хоть речь и идет о моем собственном доме... ты теперь избалована, ты отвыкла за эти годы быть экономной, нам ведь этого и не требовалось. А теперь мне приходится быть бережливой, я бедна, денег, как ты знаешь, у меня немного, только то, что мне присылают из Гоген-Креммена. Отец и мать стараются сделать все, что могут, но они небогаты... Ну, а теперь что ты скажешь? |
| "Daß ich nächsten Sonnabend mit meinem Koffer anziehe, nicht am Abend, sondern gleich am Morgen, und daß ich da bin, wenn das Einrichten losgeht. Denn ich kann doch ganz anders zufassen wie die gnädige Frau." | -- А то, что я перееду к вам в эту субботу, привезу свой чемодан, да не вечером, а пораньше с утра,-- хочу помочь расставить мебель. Ведь я примусь за дело не так, как вы, сударыня. |
| "Sage das nicht, Roswitha. Ich kann es auch. Wenn man muß, kann man alles." | -- Не говори так, Розвита. Я тоже могу. Когда нужно, всякий сумеет. |
| "Und dann, gnädigste Frau, Sie brauchen sich wegen meiner nicht zu fürchten, als ob ich mal denken könnte: 'für Roswitha ist das nicht gut genug'. Für Roswitha ist alles gut, was sie mit der gnädigen Frau teilen muß, und am liebsten, wenn es was Trauriges ist. Ja, darauf freue ich mich schon ordentlich. Dann sollen Sie mal sehen, das verstehe ich. Und wenn ich es nicht verstünde, dann wollte ich es schon lernen. Denn, gnädige Frau, das hab' ich nicht vergessen, als ich da auf dem Kirchhof saß, mutterwindallein, und bei mir dachte, nun wäre es doch wohl das beste, ich läge da gleich mit in der Reihe. Wer kam da? Wer hat mich da bei Leben erhalten? Ach, ich habe so viel durchzumachen gehabt. Als mein Vater damals mit der glühenden Stange auf mich loskam ... " | -- И вообще, сударыня, за меня вы не бойтесь. Розвита не скажет: "Меня это не очень устраивает". Розвиту все устраивает, раз она будет делить с госпожой и хорошее и плохое, а уж в особенности плохое. Вот увидите, я это умею, и еще как умею. А если бы и не умела, не велика беда -- научусь. Ведь я не забыла, сударыня, как сидела на кладбище -- одна-одинешенька в целом свете, хоть ложись и помирай. А кто подошел ко мне? Кто поддержал меня?.. Да, немало мне пришлось всего пережить! Вот, например,- когда отец бросился на меня с раскаленным железом... |
| "Ich weiß schon, Roswitha ... " | -- Я уже знаю, Розвита! |
| "Ja, das war schlimm genug. Aber als ich da auf dem Kirchhof saß, so ganz arm und verlassen, das war doch noch schlimmer. Und da kam die gnädige Frau. Und ich will nicht selig werden, wenn ich das vergesse." | -- Уже одного этого достаточно. А на кладбище тогда... сижу, бедная, одинокая, никому ненужная, -- это было еще похуже. И тогда подошли вы, сударыня. Да не будет мне вечного спасения, если я забуду об этом! |
| Und dabei stand sie auf und ging aufs Fenster zu. | Сказав это, она встала и подошла к окну. |
| "Sehen Sie, gnädige Frau, den müssen Sie doch auch noch sehen." | -- Взгляните-ка, сударыня, его-то как раз и не хватало! |
| Und nun trat auch Effi heran. | Эффи тоже подошла к окну и посмотрела на улицу. |
| Drüben, auf der anderen Seite der Straße, saß Rollo und sah nach den Fenstern der Pension hinauf. | Там, на противоположной стороне, сидел Ролло и смотрел вверх, на окна пансиона. |
| Wenige Tage danach bezog Effi, von Roswitha unterstützt, ihre Wohnung in der Königgrätzer Straße, darin es ihr von Anfang an gefiel. Umgang fehlte freilich, aber sie hatte während ihrer Pensionstage von dem Verkehr mit Menschen so wenig Erfreuliches gehabt, daß ihr das Alleinsein nicht schwerfiel, wenigstens anfänglich nicht. Mit Roswitha ließ sich allerdings kein ästhetisches Gespräch führen, auch nicht mal sprechen über das, was in der Zeitung stand; aber wenn es einfach menschliche Dinge betraf und Effi mit einem "ach, Roswitha, mich ängstigt es wieder ... " ihren Satz begann, dann wußte die treue Seele jedesmal gut zu antworten und hatte immer Trost und meist auch Rat. | И вот через несколько дней Эффи с помощью Розвиты переехала на новую, понравившуюся ей с самого начала квартиру. Правда, у нее теперь не было общества, но ведь и общение с жильцами пансиона приносило ей не много радости, так что она легко, по крайней мере вначале, переносила свое одиночество. Да, одиночество,-- ведь с Розвитой не будешь рассуждать об эстетике, да и о том, что пишут в газетах, вряд ли поговоришь. Хотя, впрочем, если речь заходила о простых обыкновенных вещах, или Эффи начинала свою обычную жалобу: "Розвита, мне снова так страшно", у доброй Розвиты всегда находились слова утешения и дельный совет. |
| Bis Weihnachten ging es vorzüglich; aber der Heiligabend verlief schon recht traurig, und als das neue Jahr herankam, begann Effi ganz schwermütig zu werden. Es war nicht kalt, nur grau und regnerisch, und wenn die Tage kurz waren, so waren die Abende desto länger. Was tun? Sie las, sie stickte, sie legte Patience, sie spielte Chopin, aber diese Notturnos waren auch nicht angetan, viel Licht in ihr Leben zu tragen, und wenn Roswitha mit dem Teebrett kam und außer dem Teezeug auch noch zwei Tellerchen mit einem Ei und einem in kleine Scheiben geschnittenen Wiener Schnitzel auf den Tisch setzte, sagte Effi, während sie das Piano schloß: | До рождества все шло хорошо, но уже в сочельник Эффи стало очень грустно; а когда наступил Новый год, ее охватила безумная тоска. Холодов еще не было, но дни стояли такие серые и дождливые. И чем короче становился день, тем длиннее казались вечера. Чем занять их, что делать? Она принималась вязать, читала, раскладывала пасьянс, часто играла Шопена. Но даже любимые ноктюрны не могли озарить ее тусклую жизнь. И когда Розвита приносила на подносе чай и ужин -- одно яйцо и мелко нарезанный венский шницель,-- Эффи, закрывая пианино, просила: |
| "Rücke heran, Roswitha. Leiste mir Gesellschaft." | -- Сядь поближе и составь мне компанию. И Розвита садилась. |
| Roswitha kam denn auch. "Ich weiß schon, die gnädige Frau haben wieder zuviel gespielt; dann sehen Sie immer so aus und haben rote Flecke. Der Geheimrat hat es doch verboten." | -- Уж вижу, сударыня, вы сегодня опять слишком много играли. У вас всегда потом появляются красные пятна. Господин советник вам это запретили. |
| "Ach, Roswitha, der Geheimrat hat leicht verbieten, und du hast es auch leicht, all das nachzusprechen. Aber was soll ich denn machen? Ich kann doch nicht den ganzen Tag am Fenster sitzen und nach der Christuskirche hin übersehen. Sonntags, beim Abendgottesdienst, wenn die Fenster beleuchtet sind, sehe ich ja immer hinüber; aber es hilft mir auch nichts, mir wird dann immer noch schwerer ums Herz." | -- Ах, Розвита, ему легко запрещать, а тебе еще легче повторять его слова. А что делать мне? Не могу же я целый день сидеть у окна и смотреть на церковь Христа-спасителя. Правда, в воскресенье во время всенощной, когда освещены все окна, я люблю смотреть на нее. Только это не помогает, наоборот, на душе становится еще тяжелее. |
| "Ja, gnädige Frau, dann sollten Sie mal hineingehen. Einmal waren Sie ja schon drüben." | -- Попробуйте как-нибудь сходить туда. Впрочем, раз вы уже, кажется, заходили туда. |
| "O schon öfters. Aber ich habe nicht viel davon gehabt. Er predigt ganz gut und ist ein sehr kluger Mann, und ich wäre froh, wenn ich das Hundertste davon wüßte. Aber es ist doch alles bloß, wie wenn ich ein Buch lese; und wenn er dann so laut spricht und herumficht und seine schwarzen Locken schüttelt, dann bin ich aus meiner Andacht heraus." | -- О, уже не раз. Ну, а что из этого? Он очень умный человек и читает хорошо проповеди, я была бы рада, если бы у меня была хоть сотая часть его знаний. Но слушать проповедь -- это все равно что читать книгу. А когда он начинает повышать голос, размахивает руками и трясет черными прядями своих волос, от молитвы моей и помину нет. |
| "Heraus?" | -- А был помин-то? Эффи рассмеялась. |
| Effi lachte. "Du meinst, ich war noch gar nicht drin. Und es wird wohl so sein. Aber an wem liegt das? Das liegt doch nicht an mir. Er spricht immer soviel vom Alten Testament. Und wenn es auch ganz gut ist, es erbaut mich nicht. Überhaupt all das Zuhören; es ist nicht das Rechte. Sieh, ich müßte so viel zu tun haben, daß ich nicht ein noch aus wüßte. Das wäre was für mich. Da gibt es so Vereine, wo junge Mädchen die Wirtschaft lernen, oder Nähschulen oder Kindergärtnerinnen. Hast du nie davon gehört?" | -- Думаешь, я и не начинала молиться? Может быть. А почему? В чем причина? Только не во мне. Он так много говорит о Ветхом завете. Как ни хорош этот завет, меня он не увлекает. И вообще слушать -- это что-то не то. Видишь ли, мне нужно какое-нибудь дело, которое захватило бы меня всю целиком. Вот это было бы хорошо для меня. Ведь есть же такие общества, где учат молоденьких девушек, как вести хозяйство, или, например, школы кройки, или курсы воспитательниц детского сада. Ты не слышала об этом? |
| "Ja, ich habe mal davon gehört. Anniechen sollte mal in einen Kindergarten." | -- Кажется, слышала. Аннхен тоже должна была пойти в детский сад. |
| "Nun, siehst du, du weißt es besser als ich. Und in solchen Verein, wo man sich nützlich machen kann, da möchte ich eintreten. Aber daran ist gar nicht zu denken; die Damen nehmen mich nicht an und können es auch nicht. Und das ist das schrecklichste, daß einem die Welt so zu ist und daß es sich einem sogar verbietet, bei Gutem mit dabeizusein. Ich kann nicht mal armen Kindern eine Nachhilfestunde geben ... " | -- Вот видишь, ты знаешь это даже лучше меня. Мне тоже хочется вступить в какое-нибудь общество, хочется быть полезной. Но об этом и думать нечего, дамы не примут меня, не смогут принять. Ужасно, что мир так тесен и что мне нельзя даже делать добро. Детям бедняков я и то не могу давать уроки, чтобы помочь им учиться. |
| "Das wäre auch nichts für Sie, gnädige Frau; die Kinder haben immer so fettige Stiefel an, und wenn es nasses Wetter ist'- das ist dann solch Dunst und Schmook, das halten die gnädige Frau gar nicht aus." | -- Ну, это и не для вас. Вы же знаете, у детей обувь смазана жиром, в сырую погоду от нее будет только запах и грязь, а вы, сударыня, этого не выносите. |
| Effi lächelte. | Эффи улыбнулась. |
| "Du wirst wohl recht haben, Roswitha; aber es ist schlimm, daß du recht hast, und ich sehe daran, daß ich noch zu viel von dem alten Menschen in mir habe und daß es mir noch zu gut geht." | -- Ты, кажется, права, Розвита. Но это и плохо, что ты права. Значит, у меня еще многое сохранилось от прежней жизни, значит, мне еще слишком хорошо живется. |
| Davon wollte aber Roswitha nichts wissen. | Ну уж с этим Розвита никак не могла согласиться. |
| "Wer so gut ist wie gnädige Frau, dem kann es gar nicht zu gut gehen. Und Sie müssen nur nicht immer so was Trauriges spielen, und mitunter denke ich mir, es wird alles noch wieder gut, und es wird sich schon was finden." | -- У кого такая хорошая душа, как у моей госпожи, тому вряд ли слишком хорошо живется. Только вы все равно не должны играть такой грустной музыки. У вас все еще наладится, и уж какое-нибудь дело да найдется. |
| Und es fand sich auch was. Effi, trotz der Kantorstochter aus Polzin, deren Künstlerdünkel ihr immer noch als etwas Schreckliches vorschwebte, wollte Malerin werden, und wiewohl sie selber darüber lachte, weil sie sich bewußt war, über eine unterste Stufe des Dilettantismus nie hinauskommen zu können, so griff sie doch mit Passion danach, weil sie nun eine Beschäftigung hatte, noch dazu eine, die, weil still und geräuschlos, ganz nach ihrem Herzen war. Sie meldete sich denn auch bei einem ganz alten Malerprofessor, der in der märkischen Aristokratie sehr bewandert und zugleich so fromm war, daß ihm Effi von Anfang an ans Herz gewachsen erschien. Hier, so gingen wohl seine Gedanken, war eine Seele zu retten, und so kam er ihr, als ob sie seine Tochter gewesen wäre, mit einer ganz besonderen Liebenswürdigkeit entgegen. Effi war sehr glücklich darüber, und der Tag ihrer ersten Malstunde bezeichnete für sie einen Wendepunkt zum Guten Ihr armes Leben war nun nicht so arm mehr, und Roswitha triumphierte, daß sie recht gehabt und sich nun doch etwas gefunden habe. | И действительно дело нашлось. Эффи захотелось стать художницей, хотя она прямо с ужасом вспоминала самомнение девицы из Польцина, воображавшей, что она хорошо рисует. Посмеиваясь над собой, зная, что ей никогда не подняться выше робкого дилетантизма, Эффи все же со страстью принялась рисовать, найдя в этом то дело, тихое, нешумное, какое ей было по сердцу. Она договорилась с одним старым профессором живописи, довольно известным в кругах бранденбургской аристократии. Он был простодушен и набожен и скоро привязался к Эффи; очевидно, он полагал, что спасает заблудшую душу, и относился к ней очень внимательно и тепло, как к собственной дочери. Эффи почувствовала себя почти счастливой, и день ее первого урока живописи стал поворотным моментом к лучшему. Жизнь ее не была теперь такой серой и однообразной. А Розвита прямо торжествовала: она оказалась права, и дело все же нашлось. |
| Das ging so Jahr und Tag und darüber hinaus. Aber daß sie nun wieder eine Berührung mit den Menschen hatte, wie sie's beglückte, so ließ es auch wieder den Wunsch in ihr entstehen, daß diese Berührungen sich erneuern und mehren möchten. Sehnsucht nach Hohen-Cremmen erfaßte sie mitunter mit einer wahren Leidenschaft, und noch leidenschaftlicher sehnte sie sich danach, Annie wiederzusehen. Es war doch ihr Kind, und wenn sie dem nachhing und sich gleichzeitig der Trippelli erinnerte, die mal gesagt hatte, die Welt sei so klein, und in Mittelafrika könne man sicher sein, plötzlich einem alten Bekannten zu begegnen, so war sie mit Recht verwundert, Annie noch nie getroffen zu haben. Aber auch das sollte sich eines Tages ändern. Sie kam aus der Malstunde, dicht am Zoologischen Garten, und stieg, nahe dem Halteplatz, in einen die lange Kurfürstenstraße passierenden Pferdebahnwagen ein. | Так прошел год, другой, третий. Общение с людьми сделало Эффи счастливой, будило в ней желание возобновить старые знакомства, завязать новые. Но порой ее охватывала страстная тоска по Гоген-Креммену. Больше же всего ей хотелось повидаться с Анни. Ведь она была ее дочь. О ней она думала без конца, вспоминая при этом фразу, как-то сказанную певицей Триппелли: "До чего же тесен мир, попади вы хоть в Центральную Африку, и там в один прекрасный день встретится старый знакомый". Тем не менее дочурку свою, как это ни странно, ей еще ни разу не довелось повстречать. Но вот что случилось однажды. Эффи возвращалась с урока рисования. На остановке у Зоологического сада она села в вагон конки, который ходил по длинной Курфюрстенштрассе. |
| Es war sehr heiß, und die herabgelassenen Vorhänge, die bei dem starken Luftzuge, der ging, hin und her bauschten, taten ihr wohl. Sie lehnte sich in die dem Vorderperron zugekehrte Ecke und musterte eben mehrere in eine Glasscheibe eingebrannte Sofas, blau mit Quasten und Puscheln daran, als sie - der Wagen war gerade in einem langsamen Fahren - drei Schulkinder aufspringen sah, die Mappen auf dem Rücken, mit kleinen spitzen Hüten, zwei blond und ausgelassen, die dritte dunkel und ernst. Es war Annie. Effi fuhr heftig zusammen, und eine Begegnung mit dem Kinde zu haben, wonach sie sich doch so lange gesehnt, erfüllte sie jetzt mit einer wahren Todesangst. Was tun? Rasch entschlossen öffnete sie die Tür zu dem Vorderperron, auf dem niemand stand als der Kutscher, und bat diesen, sie bei der nächsten Haltestelle vorn absteigen zu lassen. | День был жаркий, и ей было приятно колыхание приспущенных шторок, вздувавшихся от сквозняка. Откинувшись в углу на спинку сиденья, обращенного к передней площадке, она смотрела на длинный ряд прижатых к окнам синих мягких кресел, отделанных кистями и бахромой. Конка двигалась медленно. И вдруг в нее вскочили три школьницы в остроконечных шапочках, с ранцами на спине. Две из них были белокурые, шаловливые, а третья темноволосая, серьезная. Это была Анни. Эффи вздрогнула. Неожиданная встреча, о которой Эффи так долго и так страстно мечтала, наполнила ее теперь безумным страхом. Что делать?! Быстро, не раздумывая, она прошла через весь вагон, открыла дверь на переднюю площадку, где был один только кучер, и попросила его разрешить ей сойти здесь, до следующей остановки. |
| "Is verboten, Fräulein", sagte der Kutscher; sie gab ihm aber ein Geldstück und sah ihn so bittend an, daß der gutmutige Mensch anderen Sinnes wurde und vor sich hin sagte: | -- Здесь, барышня, нельзя, не разрешают, -- сказал кучер. Но она дала ему монету и так умоляюще посмотрела на него, что добродушный кучер не выдержал и пробормотал: |
| "Sind soll es eigentlich nich; aber es wird ja woll mal gehen." | -- Оно, конечно, нельзя, да уж ладно! |
| Und als der Wagen hielt, nahm er das Gitter aus, und Effi sprang ab. | И когда конка остановилась, он снял решетку, и Эффи спрыгнула. |
| Noch in großer Erregung kam Effi nach Hause. | Домой она вернулась в состоянии крайнего возбуждения. |
| "Denke dir, Roswitha, ich habe Annie gesehen." | -- Розвита, представь себе, я видела Анни! |
| Und nun erzählte sie von der Begegnung in dem Pferdebahnwagen. Roswitha war unzufrieden, daß Mutter und Tochter keine Wiedersehensszene gefeiert hatten, und ließ sich nur ungern überzeugen, daß das in Gegenwart so vieler Menschen nicht wohl angegangen sei. Dann mußte Effi erzählen, wie Annie ausgesehen habe, und als sie das mit mütterlichem Stolz getan, sagte Roswitha: | И она рассказала, как она встретила Анни. Розвита была недовольна, что матери и дочери не довелось испытать радости свидания, и Эффи лишь с трудом убедила ее, что в присутствии стольких людей это было бы невозможно. Затем, не скрывая своей материнской гордости, сна рассказала, как выглядит Анни. |
| "Ja, sie ist so halb und halb. Das Hübsche und, wenn ich es sagen darf, das Sonderbare, das hat sie von der Mama; aber das Ernste, das ist ganz der Papa. Und wenn ich mir so alles überlege, ist die doch wohl mehr wie der gnädige Herr." | -- Да, она получилась половина наполовину. Самое красивое, можно сказать изюминка, у нее от мамы, ну, а серьезность так целиком от папы. А как пораздумаешь, все-таки она больше похожа на господина. |
| "Gott sei Dank!" sagte Effi. | -- Ну и слава богу,-- сказала Эффи. |
| "Na, gnäd'ge Frau, das ist nu doch auch noch die Frage. Und da wird ja wohl mancher sein, der mehr für die Mama ist." | -- Как сказать, сударыня, это еще вопрос. Кое-кому больше нравится мама. |
| "Glaubst du, Roswitha? Ich glaube es nicht." | -- Ты так думаешь, Розвита? Я.лично другого мнения. |
| "Na, na, ich lasse mir nichts vormachen, und ich glaube, die gnädige Frau weiß auch ganz gut, wie's eigentlich ist und was die Männer am liebsten haben." | -- Как бы не так, меня не проведешь. Вы тоже понимаете, что к чему и что нравится больше мужчинам. |
| "Ach, sprich nicht davon, Roswitha." | -- Не будем говорить об этом, Розвита. Разговор прекратился и больше не возобновлялся. Но |
| Damit brach das Gespräch ab und wurde auch nicht wieder aufgenommen. Aber Effi, wenn sie's auch vermied, grade über Annie mit Roswitha zu sprechen, konnte die Begegnung in ihrem Herzen doch nicht verwinden und litt unter der Vorstellung, vor ihrem eigenen Kind geflohen zu sein. Es quälte sie bis zur Beschämung, und das Verlangen nach einer Begegnung mit Annie steigerte sich bis zum Krankhaften. An Innstetten schreiben und ihn darum bitten, das war nicht möglich. Ihrer Schuld war sie sich wohl bewußt, sie nährte das Gefühl davon mit einer halb leidenschaftlichen Geflissentlichkeit; aber inmitten ihres Schuldbewußtseins fühlte sie sich andererseits auch von einer gewissen Auflehnung gegen Innstetten erfüllt. Sie sagte sich, er hatte recht und noch einmal und noch einmal, und zuletzt hatte er doch unrecht. Alles Geschehene lag so weit zurück, ein neues Leben hatte begonnen; er hätte es können verbluten lassen, statt dessen verblutete der arme Crampas. | Эффи, хотя и избегала теперь говорить с Розвитой об Анни, не могла забыть свою встречу с ней и очень страдала оттого, что сама убежала от дочери. Ей было больно и стыдно, а желание встретиться с Анни стало невыносимым, доводило ее до галлюцинаций. Писать Инштетте-ну, просить его об этом было невозможно. Она сознавала свою вину перед ним, даже с каким-то исступлением терзала себя сознанием этой вины, но вместе с тем ее часто охватывало чувство возмущения Инштеттеном. Она говорила себе, что он прав, тысячу раз прав, но в конце концов в чем-то все-таки и неправ. Все, что случилось тогда, было давно,-- ведь потом она начала новую жизнь, он должен был убить в себе воспоминание об этом, а он вместо этого убил бедного Крампаса. |
| Nein, an Innstetten schreiben, das ging nicht; aber Annie wollte sie sehen und sprechen und an ihr Herz drücken, und nachdem sie's tagelang überlegt hatte, stand ihr fest, wie's am besten zu machen sei. | Нет, писать Инштеттену было невозможно. Но в то же время ей так хотелось увидеть Анни, поговорить с ней, прижать ее к своей груди, что после долгих размышлений она, кажется, нашла способ попытать добиться этого. |
| Gleich am andern Vormittag kleidete sie sich sorgfältig in ein dezentes Schwarz und ging auf die Linden zu, sich hier bei der Ministerin melden zu lassen. Sie schickte ihre Karte herein, auf der nur stand: Effi von Innstetten geb. von Briest. Alles andere war fortgelassen, auch die Baronin. | На следующее утро Эффи оделась особенно тщательно и в простом, но изящном черном платье отправилась на Унтер-ден-Линден к супруге министра. Она послала свою визитную карточку, на которой было написано: "Эффи фон Инштеттен, урожд. Брист". Все остальное было опущено, даже титул баронессы. |
| "Exzellenz lassen bitten", und Effi folgte dem Diener bis in ein Vorzimmer, wo sie sich niederließ und trotz der Erregung, in der sie sich befand, den Bilderschmuck an den Wänden musterte. Da war zunächst Guido Renis Aurora, gegenüber aber hingen englische Kupferstiche, Stiche nach Benjamin West, in der bekannten Aquatinta-Manier von viel Licht und Schatten. Eines der Bilder war König Lear im Unwetter auf der Heide. | -- Ее превосходительство просит пожаловать,-- сказал, вернувшись, слуга, и, проводив Эффи в приемную, попросил подождать. Она присела и, несмотря на охватившее ее волнение, стала рассматривать висевшие на стенах картины. Здесь была, между прочим, "Аврора" Гвидо Рени*, а на противоположной стене висело не-сколко английских эстампов, гравюр Бенджамина Уэста*, в его прославленной манере акватинты, полной света и тени. На одной из них был изображен король Лир в степи во время грозы*. |
| Effi hatte ihre Musterung kaum beendet, als die Tür des angrenzenden Zimmers sich öffnete und eine große, schlanke Dame von einem sofort für sie einnehmenden Ausdruck auf die Bittstellerin zutrat und ihr die Hand reichte. | Едва Эффи успела рассмотреть все картины, как дверь соседней комнаты отворилась и к посетительнице вышла высокая стройная дама с приветливым выражением лица и протянула ей руку. |
| "Meine liebe, gnädigste Frau", sagte sie, "welche Freude für mich, Sie wiederzusehen ... " | -- Моя дорогая, как я рада вас видеть.-- И, говоря это, она подошла к дивану и усадила Эффи рядом с собой. |
| Und während sie das sagte, schritt sie auf das Sofa zu und zog Effi, während sie selber Platz nahm, zu sich nieder. | |
| Effi war bewegt durch die sich in allem aussprechende Herzensgüte. Keine Spur von Überheblichkeit oder Vorwurf, nur menschlich schöne Teilnahme. | Эффи была тронута ее добротой: ни тени превосходства, ни единого упрека, лишь по-человечески теплое участие. |
| "Womit kann ich Ihnen dienen?" nahm die Ministerin noch einmal das Wort. | -- Чем могу вам служить? -- спросила затем супруга министра. |
| Um Effis Mund zuckte es. | У Эффи дрожали губы. Наконец она сказала: |
| Endlich sagte sie. "Was mich herführt, ist eine Bitte, deren Erfüllung Exzellenz vielleicht möglich machen. Ich habe eine zehnjährige Tochter, die ich seit drei Jahren nicht gesehen habe und gern wiedersehen möchte." | -- Меня привела к вам, сударыня, просьба, и выполнить ее, вероятно, будет нетрудно. У меня есть десятилетняя дочь, которую я не видела уже три года. А мне так хочется увидеть ее! |
| Die Ministerin nahm Effis Hand und sah sie freundlich an. | Супруга министра взяла Эффи за руку и посмотрела на нее с дружеским участием. |
| "Wenn ich sage, in drei Jahren nicht gesehen, so ist das nicht ganz richtig. Vor drei Tagen habe ich sie wiedergesehen." | -- Я сказала, что не видела ее более трех лет, но это не совсем верно: я встретила ее три дня тому назад. |
| Und nun schilderte Effi mit großer Lebendigkeit die Begegnung, die sie mit Annie gehabt hatte. | И Эффи с большой живостью описала свою встречу с Анни. |
| "Vor meinem eigenen Kinde auf der Flucht. Ich weiß wohl, man liegt, wie man sich bettet, und ich will nichts ändern in meinem Leben. Wie es ist, so ist es recht; ich habe es nicht anders gewollt. Aber das mit dem Kinde, das ist doch zu hart, und so habe ich denn den Wunsch, es dann und wann sehen zu dürfen, nicht heimlich und verstohlen, sondern mit Wissen und Zustimmung aller Beteiligten." | -- Я убежала от собственной дочери... Говорят, что посеешь, то и пожнешь. Я знаю это и ничего не хочу изменить в своей жизни. Все, что есть, так должно и остаться. Но ребенок... Это жестоко. Я хочу видеть ее, хоть изредка, хоть иногда. Но видеться украдкой я тоже не могу; встречи должны происходить с ведома и согласия заинтересованных сторон. |
| "Unter Wissen und Zustimmung aller Beteiligten", wiederholte die Ministerin Effis Worte. "Das heißt also unter Zustimmung Ihres Herrn Gemahls. Ich sehe, daß seine Erziehung dahin geht, das Kind von der Mutter fernzuhalten, ein Verfahren, über das ich mir kein Urteil erlaube. Vielleicht, daß er recht hat; verzeihen Sie mir diese Bemerkung, gnädige Frau." | -- С ведома и согласия заинтересованных сторон,-- повторила жена министра слова Эффи. -- Стало быть, с согласия вашего супруга. Я вижу, он не желает допускать к дочери мать -- воспитание, о котором я не имею права судить. Вероятно, он прав. Простите мне эти слова, дорогая. |
| Effi nickte. | Эффи кивнула. |
| "Sie finden sich selbst in der Haltung Ihres Herrn Gemahls zurecht und verlangen nur, daß einem natürlichen Gefühl, wohl dem schönsten unserer Gefühle (wenigstens wir Frauen werden uns darin finden), sein Recht werde. Treff ich es darin?" | -- Вы и сами, очевидно, понимаете позицию вашего супруга и хотите только, чтобы отдали должное и вашему материнскому чувству, быть может, самому лучшему из всех человеческих чувств, по крайней мере с нашей, женской, точки зрения. Вы согласны со мной? |
| "In allem." | -- Вполне, сударыня. |
| "Und so soll ich denn die Erlaubnis zu gelegentlichen Begegnungen erwirken, in Ihrem Hause, wo Sie versuchen können, sich das Herz Ihres Kindes zurückzuerobern." | -- Следовательно, вам нужно получить разрешение видеться с дочкой у себя в доме, чтобы вновь обрести сердце своего ребенка? |
| Effi drückte noch einmal ihre Zustimmung aus, während die Ministerin fortfuhr: | Эффи снова кивнула, а супруга министра сказала: |
| "Ich werde also tun, meine gnädigste Frau, was Ich tun kann. Aber wir werden es nicht eben leicht haben. Ihr Herr Gemahl, verzeihen Sie, daß ich ihn nach wie vor so nenne, ist ein Mann der nicht nach Stimmungen und Laune, sondern nach Grundsätzen handelt und diese fallenzulassen oder auch nur momentan aufzugeben, wird ihn hart ankommen. Läg' es nicht so, so wäre seine Handlungs- und Erziehungsweise längst eine andere gewesen. Das, was hart für Ihr Herz ist, hält er für richtig." | -- Я сделаю все, что могу, сударыня. Но это будет нелегко. Ваш супруг,-- простите, что я называю его по-прежнему -- не из тех мужчин, которые подчиняются настроению. О нет, он руководствуется принципами, и ему нелегко будет отказаться от них или хотя бы временно поступиться ими. Если бы это было не так, его поведение и воспитание были бы иными. То, что кажется вам жестоким, он считает только справедливым. |
| "So meinen Exzellenz vielleicht, es wäre besser, meine Bitte zurückzunehmen?" | -- Вы думаете, что мне лучше отказаться от моей просьбы? |
| "Doch nicht. Ich wollte nur das Tun Ihres Herrn Gemahls erklären, um nicht zu sagen rechtfertigen, und wollte zugleich die Schwierigkeiten andeuten, auf die wir aller Wahrscheinlichkeit nach stoßen werden. Aber ich denke, wir zwingen es trotzdem. Denn wir Frauen, wenn wir's klug einleiten und den Bogen nicht überspannen, wissen mancherlei durchzusetzen. Zudem gehört Ihr Herr Gemahl zu meinen besonderen Verehrern, und er wird mir eine Bitte, die ich an ihn richte, nicht wohl abschlagen. Wir haben morgen einen kleinen Zirkel, auf dem ich ihn sehe, und übermorgen früh haben Sie ein paar Zeilen von mir, die Ihnen sagen werden, ob ich's klug, das heißt glücklich eingeleitet oder nicht. Ich denke, wir siegen in der Sache, und Sie werden Ihr Kind wiedersehen und sich seiner freuen. Es soll ein sehr schönes Mädchen sein. Nicht zu verwundern." | -- Нет, почему же. Мне хотелось лишь объяснить, чтобы не сказать -- оправдать, поведение вашего мужа, и, кроме того, указать на те трудности, с которыми нам, по всей вероятности, придется столкнуться. Но я полагаю, что мы настоим на своем. Ведь мы, женщины, можем многого добиться, стоит лишь с умом приняться за дело и не слишком перегнуть палку. Кроме того, ваш супруг один из моих почитателей и, думаю, не откажет мне в просьбе, с которой я к нему обращусь. Кстати, у нас собирается завтра наш маленький тесный кружок, я увижу его и поговорю с ним, а послезавтра вы получите от меня письмецо и увидите, принялась ли я за дело с умом, то есть я хотела сказать удачно или нет. Я думаю, что мы добьемся успеха, и вы увидитесь с дочерью. Говорят, она очень красивая девочка. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. |
Dreiunddreißigstes Kapitel/Глава тридцать третья
| English | Русский |
| Am zweitfolgenden Tage trafen, wie versprochen, einige Zeilen ein, und Effi las: "Es freut mich, liebe gnädige Frau, Ihnen gute Nachricht geben zu können. Alles ging nach Wunsch; Ihr Herr Gemahl ist zu sehr Mann von Welt, um einer Dame eine von ihr vorgetragene Bitte abschlagen zu können; zugleich aber - auch das darf ich Ihnen nicht verschweigen -, ich sah deutlich, daß sein 'Ja' nicht dem entsprach, was er für klug und recht hält. Aber kritteln wir nicht, wo wir uns freuen sollen. Ihre Annie, so haben wir es verabredet, wird über Mittag kommen, und ein guter Stern stehe über Ihrem Wiedersehen." | Через день пришло обещанное письмо, и Эффи прочла: "Рада сообщить Вам, сударыня, приятные новости. Все получилось так, как нам хотелось. Ваш супруг слишком светский человек, чтобы отказать в просьбе даме. Однако было совершенно очевидно (и я не могу этого скрыть от Вас), что его согласие не соответствует тому, что сам он считает разумным и справедливым. Но не будем придирчивы там, где следует только порадоваться. Мы договорились, что Анни придет к Вам сегодня после двенадцати. Пусть Ваша встреча пройдет под счастливой звездой!" |
| Es war mit der zweiten Post, daß Effi diese Zeilen empfing, und bis zu Annies Erscheinen waren mutmaßlich keine zwei Stunden mehr. Eine kurze Zeit, aber immer noch zu lang, und Effi schritt in Unruhe durch beide Zimmer und dann wieder in die Küche, wo sie mit Roswitha von allem möglichen sprach: von dem Efeu drüben an der Christuskirche, nächstes Jahr würden die Fenster wohl ganz zugewachsen sein, von dem Portier, der den Gashahn wieder so schlecht zugeschraubt habe (sie würden doch noch nächstens in die Luft fliegen), und daß sie das Petroleum doch lieber wieder aus der großen Lampenhandlung Unter den Linden als aus der Anhaltstraße holen solle - von allem möglichen sprach sie, nur von Annie nicht, weil sie die Furcht nicht aufkommen lassen wollte, die trotz der Zeilen der Ministerin, oder vielleicht auch um dieser Zeilen willen, in ihr lebte. | Письмо пришло со второй почтой, и до появления Анни оставалось менее двух часов. Кажется, недолго, но вместе с тем, мучительно долго. Эффи ходила, не находя покоя, из комнаты в комнату, заходила на кухню, говорила с Розвитой о всевозможных вещах: о плюще, который на будущий год, наверное, совсем обовьет окна церкви Христа-спасителя, о швейцаре, который опять плохо привинтил газовый кран (как бы не взлететь из-за этого в воздух), о том, что керосин лучше брать опять на Унтер-ден-Линден, а не в лавке на Ангельтштрассе. Она говорила обо всем на свете, только не об Анни. Ей хотелось заглушить страх, охвативший ее, несмотря на письмо супруги министра, а может быть им и вызванный. |
| Nun war Mittag. Endlich wurde geklingelt, schüchtern, und Roswitha ging, um durch das Guckloch zu sehen. Richtig, es war Annie. Roswitha gab dem Kinde einen Kuß, sprach aber sonst kein Wort, und ganz leise, wie wenn ein Kranker im Hause wäre, führte sie das Kind vom Korridor her erst in die Hinterstube und dann bis an die nach vorn führende Tür. | Наконец наступил полдень. В прихожей раздался робкий звонок. Розвита пошла взглянуть, кто пришел. Анни? Да, это была она. Поцеловав девочку, но не расспрашивая ни О- чем, Розвита тихонечко, будто в доме был тяжелый больной, повела ее по коридору, через первую комнату, до двери второй. |
| "Da geh hinein, Annie." Und unter diesen Worten, sie wollte nicht stören, ließ sie das Kind allein und ging wieder auf die Küche zu. | -- Ну, входи туда, Анни, -- сказала она и, не желая мешать, оставила девочку одну, а сама вернулась на кухню. |
| Effi stand am andern Ende des Zimmers, den Rücken gegen den Spiegelpfeiler, als das Kind eintrat. | Когда Анни вошла, Эффи стояла в противоположном конце комнаты, прислонившись спиной к дубовой раме зеркала. |
| "Annie!" | -- Анни!.. |
| Aber Annie blieb an der nur angelehnten Tür stehen, halb verlegen, aber halb auch mit Vorbedacht, und so eilte denn Effi auf das Kind zu, hob es in die Höhe und küßte es. | Девочка же остановилась у полуприкрытой двери, не то в нерешительности, не то не желая идти дальше. Тогда Эффи сама бросилась к дочери, подняла и поцеловала ее. |
| "Annie, mein süßes Kind, wie freue ich mich. Komm, erzähle mir", und dabei nahm sie Annie bei der Hand und ging auf das Sofa zu, um sich da zu setzen. Annie stand aufrecht und griff, während sie die Mutter immer noch scheu ansah, mit der Linken nach dem Zipfel der herabhängenden Tischdecke. | -- Девочка моя, Анни! Как я рада! Ну, проходи же, рассказывай. И, взяв ее за руку, она подошла к дивану и села. Анни стояла не двигаясь, сжимая свободной рукой край свесившейся скатерти, робко поглядывая на мать. |
| "Weißt du wohl, Annie, daß ich dich einmal gesehen habe?" | -- Знаешь, Анни, я тебя недавно видела. |
| "Ja, mir war es auch so." | -- Мне тоже так показалось. |
| "Und nun erzähle mir recht viel. Wie groß du geworden bist! Und das ist die Narbe da; Roswitha hat mir davon erzählt. Du warst immer so wild und ausgelassen beim Spielen. Das hast du von deiner Mama, die war auch so. Und in der Schule? Ich denke mir, du bist immer die Erste, du siehst mir so aus, als müßtest du eine Musterschülerin sein und immer die besten Zensuren nach Hause bringen. Ich habe auch gehört, daß dich das Fräulein von Wedelstädt so gelobt haben soll. Das ist recht; ich war auch so ehrgeizig, aber ich hatte nicht solche gute Schule. Mythologie war immer mein Bestes. Worin bist du denn am besten?" | -- А теперь расскажи мне обо всем поподробнее. Какая ты стала большая! И этот шрамик здесь--Розвита рассказала мне о нем. Ты всегда была в играх резвой и шаловливой. Это у тебя от мамы, мама твоя была тоже такая! А как ты учишься? Наверное, отлично, ты похожа на первую ученицу, которая приносит домой только самые лучшие баллы. Тебя хвалит фрейлейн фон Ведельштедт, мне говорили об этом. Это очень хорошо. Я тоже была честолюбивой девочкой. Только у нас не было такой хорошей школы. Больше всего я любила мифологию. А ты, какой у тебя самый любимый предмет? |
| "Ich weiß es nicht." | -- Я не знаю. |
| "Oh, du wirst es schon wissen. Das weiß man. Worin hast du denn die beste Zensur?" | -- Нет, ты, наверное, знаешь, это не трудно сказать. По какому предмету у тебя самые лучшие отметки? |
| "In der Religion." | -- По закону божию. |
| "Nun, siehst du, da weiß ich es doch. Ja, das ist sehr schön; ich war nicht so gut darin, aber es wird wohl auch an dem Unterricht gelegen haben. Wir hatten bloß einen Kandidaten." | -- Ну, вот видишь. Я же знаю. Это очень хорошо. А я не особенно была в нем сильна. По-видимому, это зависело и от преподавателя -- у нас был кандидат. |
| "Wir hatten auch einen Kandidaten." | -- И у нас был кандидат. |
| "Und der ist fort?" | -- А сейчас его нет? |
| Annie nickte. | Анни кивнула. |
| "Warum ist er fort?" | -- Почему? |
| "Ich weiß es nicht. Wir haben nun wieder den Prediger." | -- Я не знаю. Теперь у нас снова проповедник. |
| "Den ihr alle sehr liebt." | -- Вы его любите? |
| "Ja; zwei aus der ersten Klasse wollen auch übertreten." | -- Да, двое из первого класса даже хотят перейти к нам *. |
| Ah, ich verstehe; das ist schön. Und was macht Johanna?" | -- Мне это понятно. Это хорошо. А как поживает Иоганна? |
| "Johanna hat mich bis vor das Haus begleitet ... " | -- Это она проводила меня сюда. |
| "Und warum hast du sie nicht mit heraufgebracht?" | -- А почему ты ее не привела сюда наверх? |
| "Sie sagte, sie wolle lieber unten bleiben und an der Kirche drüben warten." | -- Она сказала, что лучше побудет внизу, подождет меня на той стороне у церкви. |
| "Und da sollst du sie wohl abholen?" "Ja." | -- А потом ты зайдешь за ней? - Да. |
| "Nun, sie wird da hoffentlich nicht ungeduldig werden. Es ist ein kleiner Vorgarten da, und die Fenster sind schon halb von Efeu überwachsen, als ob es eine alte Kirche wäre." | -- Надеюсь, она будет ждать терпеливо. Там есть маленький садик, а окна церкви до половины заросли плющом, будто церковь старая-престарая. |
| "Ich möchte sie aber doch nicht gerne warten lassen ... " | -- Мне бы не хотелось заставлять ее ждать. |
| "Ach, ich sehe, du bist sehr rücksichtsvoll, und darüber werde ich mich wohl freuen müssen. Man muß es nur richtig einteilen ... Und nun sage mir noch, was macht Rollo?" | -- Я вижу, ты очень внимательна к людям. Я рада этому, только нужно быть ко всем справедливой. А теперь расскажи мне о Ролло. |
| "Rollo ist sehr gut. Aber Papa sagt, er würde so faul; er liegt immer in der Sonne." | -- Ролло очень хороший. А папа говорит, что он стал ленивым. Больше всего он любит греться на солнышке. |
| "Das glaub ich. So war er schon, als du noch ganz klein warst ... Und nun sage mir, Annie - denn heute haben wir uns ja bloß so mal wiedergesehen -, wirst du mich öfter besuchen?" | -- Представляю себе! Это он любил даже тогда, когда ты была совсем еще маленькой. А теперь скажи мне,; Анни, ты часто будешь приходить ко мне? Ведь сегодня мы видимся просто так! |
| "O gewiß, wenn ich darf." | -- Приду, если мне разрешат. |
| "Wir können dann in dem Prinz Albrechtschen Garten spazierengehen. " | -- А пойдешь со мной в Сад принца Альбрехта? |
| "O gewiß, wenn ich darf." | -- Да, если мне разрешат. |
| "Oder wir gehen zu Schilling und essen Eis, Ananas- oder Vanilleeis, das aß ich immer am liebsten." | -- Или отправимся к Шиллингу есть мороженое; ананасы и ванильное мороженое я люблю больше всего. |
| "O gewiß, wenn ich darf." | -- Конечно, если мне разрешат. |
| Und bei diesem dritten "wenn ich darf" war das Maß voll; Effi sprang auf, und ein Blick, in dem es wie Empörung aufflammte, traf das Kind. | Эти в третий раз произнесенные слова "если мне разрешат" переполнили чашу терпения. Эффи встала и посмотрела на девочку взглядом, полным возмущения. |
| "Ich glaube, es ist die höchste Zeit, Annie; Johanna wird sonst ungeduldig." Und sie zog die Klingel. Roswitha, die schon im Nebenzimmer war, trat gleich ein. | -- Кажется, тебе пора, Анни. А то Иоганна устанет ждать.-- И она позвонила. Розвита, находившаяся в соседней комнате, явилась немедленно. |
| "Roswitha, gib Annie das Geleit bis drüben zur Kirche. Johanna wartet da. Hoffentlich hat sie sich nicht erkältet. Es sollte mir leid tun. Grüße Johanna." | -- Розвита, проводи Анни до церкви, там ее ожидает Иоганна. Мне будет жаль, если она простудится. Передай ей от меня привет. |
| Und nun gingen beide. | И они ушли. |
| Kaum aber, daß Roswitha draußen die Tür ins Schloß gezogen hatte, so riß Effi, weil sie zu ersticken drohte, ihr Kleid auf und verfiel in ein krampfhaftes Lachen. | Но едва Розвита хлопнула дверью в парадном, как Эффи разразилась истерическим смехом. Она стала срывать с себя платье -- ей было душно, она задыхалась. |
| "So also sieht ein Wiedersehen aus", | -- Так вот оно, это свидание!.. |
| und dabei stürzte sie nach vorn, öffnete die Fensterflügel und suchte nach etwas, das ihr beistehe. | И, не зная, как помочь себе, Эффи бросилась к окну и распахнула его. |
| Und sie fand auch was in der Not ihres Herzens. | |
| Da neben dem Fenster war ein Bücherbrett, ein paar Bände von Schiller und Körner darauf, und auf den Gedichtbüchern, die alle gleiche Höhe hatten, lag eine Bibel und ein Gesangbuch. | Рядом с окном была книжная полка, на ней стояли одинакового размера томики со стихами Шиллера и Кернера *, а наверху лежала библия и книга псалмов. |
| Sie griff danach, weil sie was haben mußte, vor dem sie knien und beten konnte, und legte Bibel und Gesangbuch auf den Tischrand, gerade da, wo Annie gestanden hatte, und mit einem heftigen Ruck warf sie sich davor nieder und sprach halblaut vor sich hin: | Ей вдруг захотелось молиться, она взяла библию и положила ее на стол как раз там, где стояла Анни. Бросив туда быстрый взгляд, она упала на колени и сказала: |
| "O du Gott im Himmel, vergib mir, was ich getan; ich war ein Kind ... Aber nein, nein, ich war kein Kind, ich war alt genug, um zu wissen, was ich tat. Ich hab es auch gewußt, und ich will meine Schuld nicht kleiner machen, ... aber das ist zuviel. Denn das hier, mit dem Kinde, das bist nicht du, Gott, der mich strafen will, das ist er, bloß er! Ich habe geglaubt, daß er ein edles Herz habe, und habe mich immer klein neben ihm gefühlt; aber jetzt weiß ich, daß er es ist, er ist klein. Und weil er klein ist, ist er grausam. Alles, was klein ist, ist grausam. Das hat er dem Kinde beigebracht, ein Schulmeister war er immer, Crampas hat ihn so genannt, spöttisch damals, aber er hat recht gehabt. '0 gewiß, wenn ich darf.' Du brauchst nicht zu dürfen; ich will euch nicht mehr, ich hasse euch, auch mein eigen Kind. | -- О господи, прости мне все, что я сделала, я была тогда почти ребенком!.. Но нет, я уже не была ребенком, я была достаточно взрослой, чтобы понимать, что я делаю. И я понимала это, я нисколько не хочу умалять свою вину. Но то, что случилось теперь, это уж слишком!.. Боже, это не ты был сейчас с моей дочерью, это не ты хотел покарать меня! Это был он, только он! Я думала, у него благородное сердце, я чувствовала себя рядом с ним маленькой и ничтожной. А теперь я поняла, что маленький и ничтожный -- это он! И поэтому он жесток. Все ничтожные люди жестоки. Это он научил ребенка. Недаром Крампас в насмешку называл его "прирожденным педагогом", и он был прав. "Конечно, если мне разрешат"!.. Можете не разрешать! Мне уже не нужно вашего разрешения. Я больше не хочу вас видеть! Я ненавижу вас всех, даже собственного ребенка. |
| Was zuviel ist, ist zuviel. Ein Streber war er, weiter nichts. - Ehre, Ehre, Ehre ... und dann hat er den armen Kerl totgeschossen, den ich nicht einmal liebte und den ich vergessen hatte, weil ich ihn nicht liebte. Dummheit war alles, und nun Blut und Mord. Und ich schuld. Und nun schickt er mir das Kind, weil er einer Ministerin nichts abschlagen kann, und ehe er das Kind schickt, richtet er's ab wie einen Papagei und bringt ihm die Phrase bei 'wenn ich darf'. Mich ekelt, was ich getan; aber was mich noch mehr ekelt, das ist eure Tugend. Weg mit euch. Ich muß leben, aber ewig wird es ja wohl nicht dauern." | Нет, это уж слишком!.. А он честолюбец: всюду у него честь, честь, честь... Он застрелил бедного человека, которого я даже не любила и которого забыла именно потому, что не любила. Все это было глупостью, а кончилось убийством и смертью. И в этом виновата, конечно, я... А он послал мне ребенка, потому что не может ни в чем отказать супруге министра! Но прежде чем послать ко мне девочку, он дрессировал ее, как попугая, научив одной только фразе: "Если мне разрешат". Мне тошно от того, что я когда-то сделала, но от вашей добродетели мне худо вдвойне. Прочь от вас. Жить я еще должна, но всему приходит конец. |
| Als Roswitha wiederkam, lag Effi am Boden, das Gesicht abgewandt, wie leblos. | Когда Розвита вернулась, она нашла Эффи на полу: бедняжка лежала, спрятав лицо, не шевелясь, словно мертвая. |
Vierunddreißigstes Kapitel/Глава тридцать четвертая
| English | Русский |
| Rummschüttel, als er gerufen wurde, fand Effis Zustand nicht unbedenklich. Das Hektische, das er seit Jahr und Tag an ihr beobachtete, trat ihm ausgesprochener als früher entgegen, und was schlimmer war, auch die ersten Zeichen eines Nervenleidens waren da. Seine ruhig freundliche Weise aber, der er einen Beisatz von Laune zu geben wußte, tat Effi wohl, und sie war ruhig, solange Rummschüttel um sie war. Als er schließlich ging, begleitete Roswitha den alten Herrn bis in den Vorflur und sagte: | Пригласили Руммшюттеля. Состояние Эффи, по его мнению, было небезопасным. Рюммшюттель не сомневался теперь, что у нее туберкулез, который он подозревал уже давно, но гораздо больше его тревожили сейчас признаки тяжелого нервного расстройства. В его присутствии Эффи немного успокоилась -- его дружеское обхождение, его ласковое участие и шутки всегда благотворно действовали на нее, поднимали ее настроение. Провожая доктора до двери, Розвита спросила: |
| "Gott, Herr Geheimrat, mir ist so bange; wenn es nu mal wiederkommt, und es kann doch; Gott - da hab' ich ja keine ruhige Stunde mehr. Es war aber doch auch zuviel, das mit dem Kind. Die arme gnädige Frau. Und noch so jung, wo manche erst anfangen." | -- Господин Руммшюттель, неужели это опять повторится? Боже, как страшно! Я теперь не знаю ни минуты покоя. Эта история с девочкой, это уж слишком! Бедная, бедная госпожа! И такая еще молодая! В ее годы некоторые только еще начинают жить. |
| "Lassen Sie nur, Roswitha. Kann noch alles wieder werden. Aber sie muß fort. Wir wollen schon sehen. Andere Luft, andere Menschen." | -- Успокойся, Розвита, все еще может наладиться. Но ей нужно уехать. Вот тогда мы увидим. Знаете, свежий воздух, новые люди. |
| Den zweiten Tag danach traf ein Brief in Hohen-Cremmen ein, der lautete: | Через день в Гоген-Креммен пришло письмо следующего содержания: |
| "Gnädigste Frau! Meine alten freundschaftlichen Beziehungen zu den Häusern Briest und Belling und nicht zum wenigsten die herzliche Liebe, die ich zu Ihrer Frau Tochter hege, werden diese Zeilen rechtfertigen. Es geht so nicht weiter. Ihre Frau Tochter, wenn nicht etwas geschieht, das sie der Einsamkeit und dem Schmerzlichen ihres nun seit Jahren geführten Lebens entreißt, wird schnell hinsiechen. Eine Disposition zu Phtisis war immer da, weshalb ich schon vorjahren Ems verordnete; zu diesem alten Übel hat sich nun ein neues gesellt: Ihre Nerven zehren sich auf. Dem Einhalt zu tun, ist ein Luftwechsel nötig. Aber wohin? Es würde nicht schwer sein, in den schlesischen Bädern eine Auswahl zu treffen, Salzbrunn gut, und Reinerz, wegen der Nervenkomplikation, noch besser. Aber es darf nur Hohen-Cremmen sein. Denn, meine gnädigste Frau, was Ihrer Frau Tochter Genesung bringen kann, ist nicht Luft allein; sie siecht hin, weil sie nichts hat als Roswitha. Dienertreue ist schön, aber Elternliebe ist besser. | "Милостивая сударыня! Мои давнишние дружеские отношения с семьями Брист и Беллинг, а еще больше искренняя любовь, которую я питаю к Вашей дочери, вынуждают меня писать эти строки. Я считаю, что дальше так продолжаться не может. Ваша дочь может скоро погибнуть, если ее не вырвать из той атмосферы одиночества и страдания, в которой она находится уже несколько лет. Предрасположение к туберкулезу у нее наблюдалось всегда, почему я, собственно говоря, и рекомендовал ей в свое время поездку в Эмс. Но к старому недугу недавно присоединился новый -- ее здоровье быстро разрушается вследствие расстройства нервной системы. Чтобы приостановить это, ей необходим свежий воздух. Куда ей поехать? Можно было бы порекомендовать какой-нибудь курорт в Силезии -- хорошо бы Зальцбрунн или даже Рейнерц, если принять во внимание ее нервное состояние. Однако я лично считаю, что это- должен быть Гоген-Креммен. Вашей дочери, милостивая сударыня, необходим не только свежий воздух. Она чахнет, потому что у нее нет никого, кроме Розвиты. Верность служанки -- это хорошо, но любовь родителей лучше. |
| Verzeihen Sie einem alten Manne dies Sicheinmischen in Dinge, die jenseits seines ärztlichen Berufes liegen. Und doch auch wieder nicht, denn es ist schließlich auch der Arzt, der hier spricht und seiner Pflicht nach, verzeihen Sie dies Wort, Forderungen stellt ... Ich habe so viel vom Leben gesehen ... aber nichts mehr in diesem Sinne. Mit der Bitte, mich Ihrem Herrn Gemahl empfehlen zu wollen, | Простите мне, старому человеку, что я вмешиваюсь в Ваши семейные дела, которые, собственно, не имеют прямого отношения к моей профессии. Но косвенно они связаны с ней, ибо именно долг врача заставляет меня, да простятся мне эти слова, диктовать Вам условия... Ведь в жизни мне столько пришлось всего видеть!.. Но об этом не стоит. Засвидетельствуйте мое глубокое уважение Вашему супругу. |
| in vorzüglicher Ergebenheit Doktor Rummschüttel." | Искренне преданный Вам доктор Руммшюттель". |
| Frau von Briest hatte den Brief ihrem Manne vorgelesen; beide saßen auf dem schattigen Steinfliesengang, den Gartensaal im Rücken, das Rondell mit der Sonnenuhr vor sich. Der um die Fenster sich rankende wilde Wein bewegte sich leise in dem Luftzug, der ging, und über dem Wasser standen ein paar Libellen im hellen Sonnenschein. | Госпожа фон Брист прочитала письмо своему мужу. Оба они сидели в саду в тенистой каменной галерее. Перед ними была площадка с солнечными часами, позади крытая стеклянная беседка. Ветерок шелестел в листьях дикого винограда, вьющегося по окнам; над водой, нежась в лучах солнца, застыли стрекозы. |
| Briest schwieg und trommelte mit dem Finger auf dem Teebrett. | Брист молчал, он только барабанил пальцем по подносу. |
| "Bitte, trommle nicht; sprich lieber." | -- Пожалуйста, не стучи. Лучше скажи что-нибудь. |
| "Ach, Luise, was soll ich sagen. Daß ich trommle, sagt gerade genug. Du weißt seit Jahr und Tag, wie ich darüber denke. Damals, als Innstettens Brief kam, ein Blitz aus heiterem Himmel, damals war ich deiner Meinung. Aber das ist nun schon wieder eine halbe Ewigkeit her; soll ich hier bis an mein Lebensende den Großinquisitor spielen? Ich kann dir sagen, ich hab es seit langem satt ... " | -- А что мне сказать, Луиза? Достаточно того, что я стучу. Мое мнение ты знаешь давно. Правда, вначале, когда, как гром среди ясного неба, пришло письмо от Инштеттена, я согласился с тобой. Но с тех пор прошла целая вечность... Ты же знаешь, не по душе мне роль Великого инквизитора, она мне давно надоела. |
| "Mache mir keine Vorwürfe, Briest; ich liebe sie so wie du, vielleicht noch mehr, jeder hat seine Art. Aber man lebt doch nicht bloß in der Welt, um schwach und zärtlich zu sein und alles mit Nachsicht zu behandeln, was gegen Gesetz und Gebot ist und was die Menschen verurteilen und, vorläufig wenigstens, auch noch - mit Recht verurteilen." | -- Не упрекай меня, Брист. Я ее люблю не меньше, если не больше, чем ты. Каждый любит по-своему. Но мы существуем на свете не для того, чтобы нянчить и потакать нашим детям и снисходительно смотреть, как они попирают заповеди и мораль, и все то, что осуждают все люди -- и в данном случае осуждают совершенно справедливо! |
| "Ach was. Eins geht vor." | -- Ну, что ты! Всегда что-нибудь одно бывает важнее. |
| "Natürlich, eins geht vor; aber was ist das eine?" | -- Конечно. Что же по-твоему? |
| "Liebe der Eltern zu ihren Kindern. Und wenn man gar bloß eines hat ... " | -- Любовь родителей к детям. И если к тому же у вас одна единственная дочь... |
| "Dann ist es vorbei mit Katechismus und Moral und mit dem Anspruch der 'Gesellschaft'." | -- Тогда махни рукой на катехизис и мораль и не претендуй на общество. |
| "Ach, Luise, komme mir mit Katechismus, soviel du willst; aber komme mir nicht mit 'Gesellschaft'." | -- Знаешь, Луиза, о катехизисе еще можно поговорить, но об "обществе"... |
| "Es ist sehr schwer, sich ohne Gesellschaft zu behelfen." | -- А без общества жить очень трудно. |
| "Ohne Kind auch. Und dann glaube mir, Luise, die 'Gesellschaft', wenn sie nur will, kann auch ein Auge zudrücken. Und ich stehe so zu der Sache: Kommen die Rathenower, so ist es gut, und kommen sie nicht, so ist es auch gut. Ich werde ganz einfach telegrafieren: 'Effi komm.' Bist du einverstanden?" | -- И без дочери тоже, К тому же "общество", когда захочет, кое на что закрывает глаза. Я полагаю так: Придут к нам Ратеноверские гусары -- хорошо, и не придут -- хорошо. И если хочешь знать мое мнение, я скажу. Надо попросту послать телеграмму: "Эффи, приезжай". Ты не возражаешь? |
| Sie stand auf und gab ihm einen Kuß auf die Stirn. | Она встала и поцеловала его в лоб. |
| "Natürlich bin ich's. Du solltest mir nur keinen Vorwurf machen. Ein leichter Schritt ist es nicht. Und unser Leben wird von Stund an ein anderes." | -- Ну конечно. Только не упрекай меня. Это не легкий шаг. С этого дня наша жизнь пойдет совсем по-другому. |
| "Ich kann's aushalten. Der Raps steht gut, und im Herbst kann ich einen Hasen hetzen. Und der Rotwein schmeckt mir noch. Und wenn ich das Kind erst wieder im Hause habe, dann schmeckt er mir noch besser ... Und nun will ich das Telegramm schicken." | -- Я лично выдержу. Рапс в этом году уродился, стало быть, осенью я смогу травить зайцев. Красное вино мне и сейчас по вкусу; а когда здесь будет Эффи, оно покажется еще вкуснее... Значит, сейчас же пошлем телеграмму. |
| Effi war nun schon über ein halbes Jahr in Hohen-Cremmen; sie bewohnte die beiden Zimmer im ersten Stock, die sie schon früher, wenn sie zu Besuch da war, bewohnt hatte; das größere war für sie persönlich hergerichtet, nebenan schlief Roswitha. Was Rummschüttel von diesem Aufenthalt und all dem andern Guten erwartet hatte, das hatte sich auch erfüllt, soweit sich's erfüllen konnte. Das Hüsteln ließ nach, der herbe Zug, der das so gütige Gesicht um ein gut Teil seines Liebreizes gebracht hatte, schwand wieder hin, und es kamen Tage, wo sie wieder lachen konnte. Von Kessin und allem, was da zurücklag, wurde wenig gesprochen, mit alleiniger Ausnahme von Frau von Padden und natürlich von Gieshübler, für den der alte Briest eine lebhafte Vorliebe hatte. | И вот уже более полугода Эффи живет в Гоген-Креммене. В ее распоряжение отданы две комнаты на втором этаже, те самые, которые она занимала и прежде, когда гостила здесь у родителей. Одна из них предназначена лично для Эффи, в другой поселилась Розвита. Надежды, которые Руммшюттель связывал с пребыванием в Гоген-Креммене, казалось, начинали сбываться. Эффи перестала кашлять, исчезло суровое выражение, которое лишало очарования ее милое личико, и наконец наступил даже день, когда она в первый раз засмеялась., О Кессине и обо всем, что было с ним связано, старались не вспоминать; лишь иногда разговор заходил о госпоже фон Падден и уж, конечно, о добром Гизгюблере, к которому старый Брист питал большую симпатию. |
| "Dieser Alonzo, dieser Preciosaspanier, der einen Mirambo beherbergt und eine Trippelli großzieht - ja, das muß ein Genie sein, das laß ich mir nicht ausreden." Und dann mußte sich Effi bequemen, ihm den ganzen Gieshübler, mit dem Hut in der Hand und seinen endlosen Artigkeitsverbeugungen, vorzuspielen, was sie, bei dem ihr eigenen Nachahmungstalent, sehr gut konnte, trotzdem aber ungern tat, weil sie's allemal als ein Unrecht gegen den guten und lieben Menschen empfand. - Von Innstetten und Annie war nie die Rede, wiewohl feststand, daß Annie Erbtochter sei und Hohen-Cremmen ihr zufallen würde. | "О, этот Алонзо, этот прециозный испанец, который дает приют Мирамбо и воспитывает Триппелли. Он -- гений, не спорьте со мной!" И Эффи должна была изображать ему Гизгюблера, как он стоит со шляпой в руке и отвешивает бесконечные поклоны. Она выполняла просьбу отца не очень охотно -- это ей казалось несправедливым по отношению к милому доброму Гизгюблеру, Однако при таланте Эффи копировать людей аптекарь получался у нее как живой. Но ни об Инштеттене, ни об Анни никто никогда не упоминал, хотя Анни считалась наследницей Бристов, и Гоген-Креммен должен был со временем стать ее собственностью. |
| Ja, Effi lebte wieder auf, und die Mama, die nach Frauenart nicht ganz abgeneigt war, die ganze Sache, so schmerzlich sie blieb, als einen interessanten Fall anzusehen, wetteiferte mit ihrem Manne in Liebes- und Aufmerksamkeitsbezeugungen. | Да, Эффи совсем ожила, и мама, не уступавшая теперь своему супругу в нежности и знаках внимания к дочери, стала, как это часто бывает у женщин, во всей этой истории видеть даже нечто пикантное. |
| "Solchen Winter haben wir lange nicht gehabt", sagte Briest. Und dann erhob sich Effi von ihrem Platz und streichelte ihm das spärliche Haar aus der Stirn. | -- Давно у нас не было такой приятной зимы,-- сказал как-то старый Брист. Эффи, сидевшая в кресле, встала, подошла к нему и нежно убрала с его лба прядку редких волос. |
| Aber so schön das alles war, auf Effis Gesundheit hin angesehen, war es doch alles nur Schein, in Wahrheit ging die Krankheit weiter und zehrte still das Leben auf. Wenn Effi - die wieder, wie damals an ihrem Verlobungstag mit Innstetten, ein blau und weiß gestreiftes Kittelkleid mit einem losen Gürtel trug - rasch und elastisch auf die Eltern zutrat, um ihnen einen guten Morgen zu bieten, so sahen sich diese freudig verwundert an, freudig verwundert, aber doch auch wehmütig, weil ihnen nicht entgehen konnte, daß es nicht die helle Jugend, sondern eine Verklärtheit war, was der schlanken Erscheinung und den leuchtenden Augen diesen eigentümlichen Ausdruck gab. Alle, die schärfer zusahen, sahen dies, nur Effi selbst sah es nicht und lebte ganz dem Glücksgefühle, wieder an dieser für sie so freundlich friedreichen Stelle zu sein, in Versöhnung mit denen, die sie immer geliebt hatte und von denen sie immer geliebt worden war, auch in den Jahren ihres Elends und ihrer Verbannung. | Но все эти признаки выздоровления были одной только видимостью, болезнь прогрессировала и, подтачивая жизнь, медленно уносила здоровье. И, когда Эффи легкой эластичной походкой входила в комнату родителей, чтобы пожелать им доброго утра, изящная в своем девичьем платье в белую и голубую полоску (оно было на ней в день помолвки с Инштеттеном), они смотрели на нее с радостным удивлением, к которому, однако, примешивалось чувство щемящей тоски, ибо от них не могло ускользнуть, что не молодость и здоровье, а какая-то отрешенность от жизни была в ее стройной, гибкой фигуре и особенно в выражении блестящих глаз. Все, кто имел наблюдательный взгляд, видели это, только Эффи не хотела ничего замечать. Она жила ощущением счастья, что снова была в родном милом, доме, в согласии с теми, кого так любила и кто всегда платил ей не меньшей любовью, да, всегда, даже в тяжелые дни беды и изгнания. |
| Sie beschäftigte sich mit allerlei Wirtschaftlichem und sorgte für Ausschmückung und kleine Verbesserungen im Haushalt. Ihr Sinn für das Schöne ließ sie darin immer das Richtige treffen. Lesen aber und vor allem die Beschäftigung mit den Künsten hatte sie ganz aufgegeben. "Ich habe davon so viel gehabt, daß ich froh bin, die Hände in den Schoß legen zu können." Es erinnerte sie auch wohl zu sehr an ihre traurigen Tage. Sie bildete statt dessen die Kunst aus, still und entzückt auf die Natur zu blicken, und wenn das Laub von den Platanen fiel, wenn die Sonnenstrahlen auf dem Eis des kleinen Teiches blitzten oder die ersten Krokus aus dem noch halb winterlichen Rondell aufblühten - das tat ihr wohl, und auf all das konnte sie stundenlang blicken und dabei vergessen, was ihr das Leben versagt, oder richtiger wohl, um was sie sich selbst gebracht hatte. | Ее занимали сейчас дела по хозяйству, она заботилась об уюте и о маленьких усовершенствованиях в доме. А читать и в особенности заниматься искусствами она перестала: "Хватит с меня, хочу посидеть сложа руки..." Видимо, это напоминало ей самые печальные дни ее жизни. Зато она овладела искусством наслаждаться природой. Ей было мило любое время года: и когда с платанов тихо осыпалась листва, и когда на пруду на корочке льда играло зимнее солнце, и когда в саду на неоттаявшей еще как следует круглой площадке с клумбой распускались первые крокусы. Всем этим она могла любоваться часами, совершенно забывая о том, что жизнь лишила ее многих радостей и удовольствий; впрочем, винить в этом нужно было не жизнь, а только самое себя. |
| Besuch blieb nicht ganz aus, nicht alle stellten sich gegen sie; ihren Hauptverkehr aber hatte sie doch in Schulhaus und Pfarre. | Иногда к ним приходили гости -- не все ведь отвернулись от них. Но Эффи бывала лишь в доме учителя и у пастора. |
| Daß im Schulhaus die Töchter ausgeflogen waren, schadete nicht viel, es würde nicht mehr so recht gegangen sein; aber zu Jahnke selbst - der nicht bloß ganz Schwedisch-Pommern, sondern auch die Kessiner Gegend als skandinavisches Vorland ansah und beständig darauf bezügliche Fragen stellte -, zu diesem alten Freunde stand sie besser denn je. | Ее ничуть не смущало, что ее подруг, дочерей учителя Янке, давно уже не было в их родном гнезде (может быть, так было и лучше!). К самому же Янке, который рассматривал не только Шведскую Померанию, но и Кессинскую область как часть Скандинавии и задавал ей по этому поводу множество вопросов, она относилась теперь гораздо теплее, чем прежде. |
| "Ja, Jahnke, wir hatten ein Dampfschiff, und wie ich Ihnen, glaub' ich, schon einmal schrieb oder vielleicht auch schon mal erzählt habe, beinahe wär ich wirklich ,rüber nach Wisby gekommen. Denken Sie sich, beinahe nach Wisby. Es ist komisch, aber ich kann eigentlich von vielem in meinem Leben sagen, 'beinah'." | -- Да, Янке, у нас там был пароход. И я вам, кажется, не то рассказывала, не то писала, что я чуть-чуть не поехала в Висби. Подумать только, чуть-чуть не поехала. Забавно, но о многом в моей жизни можно сказать: "чуть-чуть не..." |
| "Schade, schade", sagte Jahnke. | -- Жаль, жаль,-- ответил ей Янке. |
| "Ja, freilich schade. Aber auf Rügen bin ich wirklich umhergefahren. Und das wäre so was für Sie gewesen, Jahnke. Denken Sie sich, Arkona mit einem großen Wendenlagerplatz, der noch sichtbar sein soll; denn ich bin nicht hingekommen; aber nicht allzuweit davon ist der Herthasee mit weißen und gelben Mummeln. Ich habe da viel an Ihre Hertha denken müssen ... " | -- В самом деле, жаль. Но на острове Рюген я все же побывала. Вам было бы, наверное, очень интересно увидеть Аркону. Там, говорят, сохранились следы огромного военного лагеря вендов. Я, правда, там не была, но зато я побывала на озере Герты, где плавает столько белых и желтых кувшинок. Я все время вспоминала там вашу Герту. |
| "Nun, ja, ja, Hertha ... Aber Sie wollten von dem Herthasee sprechen ... " | -- Герту... да... Но ведь вы хотели рассказать об озере Герты... |
| "Ja, das wollt' ich ... Und denken Sie sich, Jahnke, dicht an dem See standen zwei große Opfersteine, blank und noch die Rinnen drin, in denen vordem das Blut ablief. Ich habe von der Zeit an einen Widerwillen gegen die Wenden." | -- Ах, да... Представьте себе, прямо у озера лежат два огромных жертвенных камня, они кажутся отполированными, и на них видны еще следы желобков, по которым стекала кровь. Бр... с этих пор у меня появилось даже отвращение к вендам. |
| "Ach, gnäd'ge Frau verzeihen. Aber das waren ja keine Wenden. Das mit den Opfersteinen und mit dem Herthasee, das war ja schon viel, viel früher, ganz vor Christum natum; reine Germanen, von denen wir alle abstammen ... " | -- Простите, сударыня, но это были не венды. Жертвенные камни лежали там много столетий раньше, еще до рождества Христова; они принадлежали древним германцам, от которых мы все и происходим... |
| "Versteht sich", lachte Effi, "von denen wir alle abstammen, die Jahnkes gewiß und vielleicht auch die Briests." | Эффи рассмеялась. -- Само собой разумеется, от которых мы все и происходим, во всяком случае все Янке, а, может быть, и Бристы. |
| Und dann ließ sie Rügen und den Herthasee fallen und fragte nach seinen Enkeln und welche ihm lieber wären; die von Bertha oder die von Hertha. | И она забыла о Рюгене и озере Герты и стала спрашивать его о внуках, о том, кого он больше любит -- детей Берты или Герты. |
| Ja, Effi stand gut zu Jahnke. Aber trotz seiner intimen Stellung zu Herthasee, Skandinavien und Wisby war er doch nur ein einfacher Mann, und so konnte es nicht ausbleiben, daß der vereinsamten jungen Frau die Plaudereien mit Niemeyer um vieles lieber waren. Im Herbst, solange sich im Parke promenieren ließ, hatte sie denn auch die Hülle und Fülle davon; mit dem Eintreten des Winters aber kam eine mehrmonatige Unterbrechung, weil sie das Predigerhaus selbst nicht gern betrat; Frau Pastor Niemeyer war immer eine sehr unangenehme Frau gewesen und schlug jetzt vollends hohe Töne an, trotzdem sie nach Ansicht der Gemeinde selber nicht ganz einwandfrei war. | Да, Эффи хорошо относилась к Янке. Но, несмотря на его любовное отношение к озеру Герты, Скандинавии и Висби, он был уж очень незанимательный человек, и беседа с пастором Нимейером казалась молодой одинокой женщине куда интереснее. Осенью, когда можно было еще совершать прогулки, они часто гуляли в парке. Но с приходом зимы встречи на несколько месяцев прекратились. В пасторский дом она не ходила,-- госпожа Нимейер и прежде была неприятной особой, а теперь ее высокомерие и вовсе стало непомерным, хотя, по мнению прихода, ее собственная репутация была не совсем безупречна. |
| Das ging so den ganzen Winter durch, sehr zu Effis Leidwesen. Als dann aber, Anfang April, die Sträucher einen grünen Rand zeigten und die Parkwege rasch abtrockneten, da wurden auch die Spaziergänge wieder aufgenommen. | Так, к огорчению Эффи, прошла вся зима. Но в начале апреля, когда появилась первая зелень и дорожки просохли, прогулки возобновились. |
| Einmal gingen sie auch wieder so. Von fernher hörte man den Kuckuck, und Effi zählte, wie viele Male er rief. Sie hatte sich an Niemeyers Arm gehängt und sagte: | Однажды, когда они вместе гуляли, вдали закуковала кукушка, и Эффи принялась было считать, но вдруг, взяв Нимейера за руку, она сказала ему: |
| "Ja, da ruft der Kuckuck. Ich mag ihn nicht befragen. Sagen Sie, Freund, was halten Sie vom Leben?" | -- Слышите? Кукушка. Я почему-то не хочу больше считать. Друг мой, скажите, что вы думаете о жизни? |
| "Ach, liebe Effi, mit solchen Doktorfragen darfst du mir nicht kommen. Da mußt du dich an einen Philosophen wenden oder ein Ausschreiben an eine Fakultät machen. Was ich vom Leben halte? Viel und wenig. Mitunter ist es recht viel, und mitunter ist es recht wenig." | -- Ах, дорогая Эффи, какой философский вопрос. Ты лучше обратись с ним к ученым профессорам или объяви конкурс на каком-нибудь факультете. Что я думаю о жизни? И хорошо и плохо. Иногда очень хорошо, иногда очень плохо. |
| "Das ist recht, Freund, das gefällt mir; mehr brauch' ich nicht zu wissen." | -- Вот правильно! Это мне нравится. Больше ничего и не нужно. |
| Und als sie das so sagte, waren sie bis an die Schaukel gekommen. Sie sprang hinauf mit einer Behendigkeit wie in ihren jüngsten Mädchentagen, und ehe sich noch der Alte, der ihr zusah, von seinem halben Schreck erholen konnte, huckte sie schon zwischen den zwei Stricken nieder und setzte das Schaukelbrett durch ein geschicktes Auf- und Niederschnellen ihres Körpers in Bewegung. Ein paar Sekunden noch, und sie flog durch die Luft, und bloß mit einer Hand sich haltend, riß sie mit der andern ein kleines Seidentuch von Brust und Hals und schwenkte es wie in Glück und Übermut. Dann ließ sie die Schaukel wieder langsam gehen und sprang herab und nahm wieder Niemeyers Arm. | В это время они подошли к качелям в саду. Легко, как в те дни, когда она была совсем молоденькой девушкой, Эффи вскочила на перекладину, взялась за веревки и, то приседая, то выпрямляясь, ловко принялась раскачивать качели. И не успел старый пастор прийти в себя от изумления, как она уже взлетала высоко в воздух и стремительно падала вниз. Держась одной рукой за веревку, она другой сорвала с шеи шелковый платочек и, счастливая, принялась шаловливо махать им. Потом замедлила движение качелей, остановилась, спрыгнула и снова взяла Нимейера под руку. |
| "Effi, du bist doch noch immer, wie du früher warst." | -- Эффи, ты все еще такая, как прежде. |
| "Nein. Ich wollte, es wäre so. Aber es liegt ganz zurück, und ich hab es nur noch einmal versuchen wollen. | -- Нет, не такая, к великому моему сожалению. Все прошло навсегда. Только мне вдруг захотелось попробовать еще раз. Ах, как там хорошо, сколько воздуха! |
| Ach, wie schön es war, und wie mir die Luft wohltat; mir war, als flög ich in den Himmel. Ob ich wohl hineinkomme? Sagen Sie mir's Freund, Sie müssen es wissen. Bitte, bitte ... " | Казалось, я лечу прямо на небо... Друг мой, скажите мне правду, -- вы должны это знать, -- попаду я когда-нибудь на небо? |
| Niemeyer nahm ihren Kopf in seine zwei alten Hände und gab ihr einen Kuß auf die Stirn und sagte: | Нимейер взял ее личико в свои старческие руки, поцеловал в лоб и сказал: |
| "Ja, Effi, du wirst." | -- Ну, конечно же, Эффи. |
Fünfunddreißigstes Kapitel/Глава тридцать пятая
| English | Русский |
| Effi war den ganzen Tag draußen im Park, weil sie das Luftbedürfnis hatte; der alte Friesacker Doktor Wiesike war auch einverstanden damit, gab ihr aber in diesem Stück doch zu viel Freiheit, zu tun, was sie wolle, so daß sie sich während der kalten Tage im Mai heftig erkältete: Sie wurde fiebrig, hustete viel, und der Doktor, der sonst jeden dritten Tag herüberkam, kam jetzt täglich und war in Verlegenheit, wie er der Sache beikommen solle, denn die Schlaf- und Hustenmittel, nach denen Effi verlangte, konnten ihr des Fiebers halber nicht gegeben werden. | Эффи проводила в парке целые дни -- дома ей не хватало воздуха. Старый доктор Визике из Фризака ничего не имел против этого, предоставляя Эффи слишком много свободы гулять, сколько ей вздумается. И в один из холодных майских дней Эффи схватила простуду. У нее поднялась температура, снова начался кашель. Доктор, навещавший ее раньше через каждые два дня, стал приходить ежедневно. Но он не знал, чем и помочь -- лекарств от кашля и бессонницы, о которых молила Эффи, он не мог прописать из-за высокой температуры. |
| "Doktor", sagte der alte Briest, "was wird aus der Geschichte? Sie kennen sie ja von klein auf, haben sie geholt. Mir gefällt das alles nicht; sie nimmt sichtlich ab, und die roten Flecke und der Glanz in den Augen, wenn sie mich mit einem Male so fragend ansieht. Was meinen Sie? Was wird? Muß sie sterben?" | -- Доктор,-- сказал старый Брист, -- что же получается? Вы знаете ее с пеленок, вы принимали ее. Мне это так не нравится: она заметно худеет, а когда она вдруг вопрошающе посмотрит на меня, в ее глазах появляется блеск, а на щеках выступают красные пятна. Что же будет? Как вы думаете? Неужели она умирает? |
| Wiesike wiegte den Kopf langsam hin und her. | Визике медленно покачал головой. |
| "Das will ich nicht sagen, Herr von Briest Daß sie so fiebert, gefällt mir nicht. Aber wir werden es schon wieder runter kriegen, dann muß sie nach der Schweiz oder nach Mentone. Reine Luft und freundliche Eindrücke, die das Alte vergessen machen ... " | -- Я бы не сказал этого, господин фон Брист. Правда, мне не нравится, что у нее все время держится температура. Но мы постараемся сбить ее. А потом придется подумать о Швейцарии или Ментоне. Ей необходим свежий воздух, новые впечатления, которые заставили бы забыть все, что было. |
| "Lethe, Lethe." | -- Ах, Лета, Лета! |
| "Ja, Lethe", lächelte Wiesike. "Schade, daß uns die alten Schweden, die Griechen, bloß das Wort hinterlassen haben und nicht zugleich auch die Quelle selbst ... " | -- Да, Лета,-- улыбнулся Визике. -- Жаль, что древние шведы, греки оставили нам только название, а не сам источник... |
| "Oder wenigstens das Rezept dazu; Wässer werden ja jetzt nachgemacht. Alle Wetter, Wiesike, das wär ein Geschäft, wenn wir hier so ein Sanatorium anlegen könnten: Friesack als Vergessenheitsquelle. Nun, vorläufig wollen wir's mit der Riviera versuchen. Mentone ist ja wohl Riviera? Die Kornpreise sind zwar in diesem Augenblicke wieder schlecht, aber was sein muß, muß sein. Ich werde mit meiner Frau darüber sprechen." | -- Или хотя бы рецепт изготовления, а воду теперь можно сделать какую угодно. Черт возьми! Вот бы, Визике, было дело, если бы мы здесь построили санаторий "Фризак -- источник забвения". А пока что придется попробовать Ривьеру. Ментона, пожалуй, та же Ривьера? Цены на хлеб сейчас, правда, снова упали, но раз нужно, так нужно. Пойду поговорю об этом с женой. |
| Das tat er denn auch und fand sofort seiner Frau Zustimmung, deren in letzter Zeit - wohl unter dem Eindruck zurückgezogenen Lebens - stark erwachte Lust, auch mal den Süden zu sehen, seinem Vorschlage zu Hilfe kam. Aber Effi selbst wollte nichts davon wissen. | Он так и сделал, и тут же получил согласие супруги, у которой в последнее время, -- видимо, из-за того, что. они вели уж слишкомуединенную жизнь, -- снова появилось желание съездить на юг. Но Эффи об этом и слышать не хотела. |
| "Wie gut ihr gegen mich seid. Und ich bin egoistisch genug, ich würde das Opfer auch annehmen, wenn ich mir etwas davon verspräche. Mir steht es aber fest, daß es mir bloß schaden würde." | -- Как вы добры ко мне! Я, конечно, достаточно эгоистична и, вероятно, согласилась бы принять от вас эту жертву, если бы считала, что поездка принесет мне пользу. Но я чувствую, что она мне будет только во вред. |
| "Das redest du dir ein, Effi." | -- Это ты себе внушаешь, Эффи. |
| "Nein. Ich bin so reizbar geworden; alles ärgert mich. Nicht hier bei euch. Ihr verwöhnt mich und räumt mir alles aus dem Wege. Aber auf einer Reise, da geht das nicht, da läßt sich das Unangenehme nicht so beiseite tun; mit dem Schaffner fängt es an, und mit dem Kellner hört es auf. Wenn ich mir die süffisanten Gesichter bloß vorstelle, so wird mir schon ganz heiß. Nein, nein, laßt mich hier. Ich mag nicht mehr weg von Hohen-Cremmen, hier ist meine Stelle. Der Heliotrop unten auf dem Rondell, um die Sonnenuhr herum, ist mir lieber als Mentone." | -- Нет, не внушаю. Я стала такой раздражительной, все сердит меня. Нет, не у вас, вы балуете меня и устраняете все неприятное. Но во время поездки этого сделать будет нельзя, тогда не так-то легко избежать неприятных вещей, начиная с проводников и кончая официантами. Меня бросает в жар, когда я вспоминаю их самодовольные лица. Нет, нет, не увозите меня отсюда. Мне хорошо только здесь, в Гоген-Креммене, Наши гелиотропы внизу на площадке вокруг солнечных часов милее любой Ментоны. |
| Nach diesem Gespräch ließ man den Plan wieder fallen, und Wiesike, soviel er sich von Italien versprochen hatte, sagte: | И им пришлось отказаться от этого плана. Даже Визике, возлагавший большие надежды на поездку в Италию, сказал: |
| "Das müssen wir respektieren, denn das sind keine Launen; solche Kranken haben ein sehr feines Gefühl und wissen mit merkwürdiger Sicherheit, was ihnen hilft und was nicht. Und was Frau Effi da gesagt hat von Schaffner und Kellner, das ist doch auch eigentlich ganz richtig, und es gibt keine Luft, die so viel Heilkraft hätte, den Hotelärger (wenn man sich überhaupt darüber ärgert) zu balancieren. Also lassen wir sie hier; wenn es nicht das beste ist, so ist es gewiß nicht das schlechteste." | -- Это не каприз, с этим приходится считаться. У такого рода больных вырабатывается особое чувство -- они с удивительной точностью знают, что им хорошо и что плохо. И то, что госпожа Эффи сказала о проводниках и официантах, не лишено справедливости. Нет такого воздуха в мире, как бы целителен он ни был, который компенсировал бы неудобства жизни в гостиницах, раз уж они раздражают. Придется остаться в Гоген-Креммене. И если это не самый лучший выход из положения, то уж, во всяком случае, и не худший. |
| Das bestätigte sich denn auch. Effi erholte sich, nahm um ein geringes wieder zu (der alte Briest gehörte zu den Wiegefanatikern) und verlor ein gut Teil ihrer Reizbarkeit. Dabei war aber ihr Luftbedürfnis in einem beständigen Wachsen, und zumal wenn Westwind ging und graues Gewölk am Himmel zog, verbrachte sie viele Stunden im Freien. An solchen Tagen ging sie wohl auch auf die Felder hinaus und ins Luch, oft eine halbe Meile weit, und setzte sich, wenn sie müde geworden, auf einen Hürdenzaun und sah, in Träume verloren, auf die Ranunkeln und roten Ampferstauden, die sich im Winde bewegten. | Его слова подтвердились. Эффи почувствовала себя лучше, немного прибавила в весе (в отношении веса старый Брист был просто фанатиком), стала гораздо спокойнее. Но дышать ей было еще тяжелее. Поэтому она подолгу бывала на воздухе, даже если дул западный ветер и небо покрывалось тучами. В такие дни Эффи уходила в поле или на пойму, но не дальше чем за полверсты от дома; устав, она садилась на слеги и, задумавшись, смотрела на желтые лютики и -красные островки конского щавеля, по которым иногда волной проносился ветер. |
| "Du gehst immer so allein", sagte Frau von Briest. "Unter unseren Leuten bist du sicher; aber es schleicht auch so viel fremdes Gesindel umher." | -- Мне не нравится, что ты бродишь одна, -- сказала как-то госпожа фон Брист. -- Из наших жителей, конечно, никто не тронет, но мало ли кто заходит сюда. |
| Das machte doch einen Eindruck auf Effi, die an Gefahr nie gedacht hatte, und als sie mit Roswitha allein war, sagte sie: | Эти слова произвели на Эффи довольно сильное впечатление, так как до сих пор она никогда не задумывалась об опасности одиноких прогулок. Оставшись с Розвитой, она сказала ей: |
| "Dich kann ich nicht gut mitnehmen, Roswitha; du bist zu dick und nicht mehr fest auf den Füßen." | -- Тебя брать я, к сожалению, не могу, -- ты очень толста, тебе трудно ходить. |
| "Nu, gnäd'ge Frau, so schlimm ist es doch noch nicht. Ich könnte ja doch noch heiraten." | -- Ну, сударыня, вас послушать, так я ни на что не гожусь. А я еще замуж собираюсь. |
| "Natürlich", lachte Effi. | Эффи рассмеялась. |
| "Das kann man immer noch. Aber weißt du, Roswitha, wenn ich einen Hund hätte, der mich begleitete. | -- Разумеется! Это еще не поздно. Знаешь что, Розвита, я бы хотела ходить на прогулку с собакой. |
| Papas Jagdhund hat gar kein Attachement für mich, Jagdhunde sind so dumm, und er rührt sich immer erst, wenn der Jäger oder der Gärtner die Flinte vom Riegel nimmt. Ich muß jetzt oft an Rollo denken." | Но не с такой, как у папы. Охотничьи собаки ужасно глупы и ленивы -- не двинутся с места, пока охотник или садовник не снимет с полки ружье. Знаешь, я часто вспоминаю Ролло. |
| "Ja", sagte Roswitha, "so was wie Rollo haben sie hier gar nicht. Aber damit will ich nichts gegen 'hier' gesagt haben. Hohen-Cremmen ist sehr gut." | -- Ничего даже похожего на Ролло здесь нет. Правда, я этим не хочу сказать ничего плохого о Гоген-Креммене, он очень хороший. |
| Es war drei, vier Tage nach diesem Gespräche zwischen Effi und Roswitha, daß Innstetten um eine Stunde früher in sein Arbeitszimmer trat als gewöhnlich. Die Morgensonne, die sehr hell schien, hatte ihn geweckt, und weil er fühlen mochte, daß er nicht wieder einschlafen würde, war er aufgestanden, um sich an eine Arbeit zu machen, die schon seit geraumer Zeit der Erledigung harrte. | Дня через три или четыре после разговора Эффи с Розвитой Инштеттен вошел в свой кабинет на час раньше, чем он это делал обычно. Его разбудило сегодня яркое летнее солнце; почувствовав, что ему не заснуть, он встал и принялся за работу, давно уже ожидавшую своего завершения. |
| Nun war es eine Viertelstunde nach acht, und er klingelte. Johanna brachte das Frühstückstablett, auf dem neben der Kreuzzeitung und der Norddeutschen Allgemeinen auch noch zwei Briefe lagen. Er überflog die Adressen und erkannte an der Handschrift, daß der eine vom Minister war. Aber der andere? Der Poststempel war nicht deutlich zu lesen, und das "Sr. Wohlgeboren Herrn Baron von Innstetten" bezeugte eine glückliche Unvertrautheit mit den landesüblichen Titulaturen. Dem entsprachen auch die Schriftzüge von sehr primitivem Charakter. Aber die Wohnungsangabe war wieder merkwürdig genau: W. Keithstraße I C, zwei Treppen hoch. | Сейчас уже было четверть девятого, и он позвонил. Вошла Иоганна с подносом в руках, на котором, кроме завтрака и газет "Крейц-Цейтунг" и "Норддейче Аль-гемейне", лежало еще два письма. Он прочитал адреса и по почерку сразу узнал, что одно от министра. А другое? Почтовый штемпель был неразборчив, а слова-"его высокоблагородию господину барону фон Инштеттену" свидетельствовали о блаженном неведении общепринятых правил. Об этом говорили и незамысловатые каракули почерка. Но домашний адрес был указан удивительно точно: "В. Кейтштрассе, 1-е, третий этаж". |
| Innstetten war Beamter genug, um den Brief von "Exzellenz" zuerst zu erbrechen. "Mein lieber Innstetten! Ich freue mich, Ihnen mitteilen zu können, daß Seine Majestät Ihre Ernennung zu unterzeichnen geruht haben, und gratuliere Ihnen aufrichtig dazu." Innstetten war erfreut über die liebenswürdigen Zeilen des Ministers, fast mehr als über die Ernennung selbst. Denn was das Höherhinaufklimmen auf der Leiter anging, so war er seit dem Morgen in Kessin, wo Crampas mit einem Blick, den er immer vor Augen hatte, Abschied von ihm genommen, etwas kritisch gegen derlei Dinge geworden. | Инштеттен был достаточно чиновником, чтобы сначала вскрыть письмо его превосходительства. "Мой дорогой Инштеттен! Рад сообщить Вам, что его Величество соблаговолили подписать Ваше назначение. Искренне поздравляю Вас". Инштеттена обрадовали любезные слова министра, пожалуй, даже больше, чем само назначение, ибо к восхождению по ступенькам служебной лестницы он стал относиться скептически с того самого злополучного утра, когда Крампас, прощаясь с ним навсегда, посмотрел на него взглядом, который, видимо, вечно будет стоять перед ним. |
| Er maß seitdem mit anderem Maß, sah alles anders an. Auszeichnung, was war es am Ende? Mehr als einmal hatte er während der ihm immer freudloser dahinfließenden Tage einer halbvergessenen Ministerialanekdote aus den Zeiten des älteren Ladenberg her gedenken müssen, der, als er nach langem Warten den Roten Adlerorden empfing, ihn wütend und mit dem Ausruf beiseite warf: "Da liege, bis du schwarz wirst." Wahrscheinlich war er dann hinterher auch "schwarz" geworden, aber um viele Tage zu spät und sicherlich ohne rechte Befriedigung für den Empfänger. | С этих пор он начал ко всему подходить с новой меркой, стал на все смотреть другими глазами. Ведь, собственно говоря, что такое награда? Не раз вспоминался ему в последние безотрадные годы полузабытый министерский анекдот о Ладенберге-старшем*, который, получив, наконец, после долгого ожидания орден Красного орла, с ненавистью швырнул его в ящик стола и сказал: "Лежи, пока не станешь Черным". Вероятно, потом он превратился и в Черный, но, видимо, опять слишком поздно, так что радости награжденному, наверное, он опять не принес. |
| Alles, was uns Freude machen soll, ist an Zeit und Umstände gebunden, und was uns heute noch beglückt, ist morgen wertlos. Innstetten empfand das tief, und so gewiß ihm an Ehren und Gunstbezeugungen von oberster Stelle her lag, wenigstens gelegen hatte, so gewiß stand ihm jetzt fest, es käme bei dem glänzenden Schein der Dinge nicht viel heraus, und das, was man "das Glück" nenne, wenn's überhaupt existiere, sei was anderes als dieser Schein. | Да, всякая радость хороша вовремя и при соответствующих обстоятельствах; то, что доставляет удовольствие сегодня, завтра может потерять свою цену. Сейчас, прочитав письмо министра, Инштеттен особенно глубоко почувствовал это. И, хотя он был весьма чувствителен к наградам и к проявлению благосклонности вышестоящих (вернее, был когда-то чувствителен к ним), сегодня ему было ясно, что все это одна только блестящая видимость и что так называемое "счастье", если, вообще говоря, оно существует, есть не что иное, как видимый миру блеск, за которым нет ничего настоящего. |
| "Das Glück, wenn mir recht ist, liegt in zweierlei: darin, daß man ganz da steht, wo man hingehört (aber welcher Beamte kann das von sich sagen), und zum zweiten und besten in einem behaglichen Abwickeln des ganz Alltäglichen, also darin, daß man ausgeschlafen hat und daß die neuen Stiefel nicht drücken. Wenn einem die 720 Minuten eines zwölfstündigen Tages ohne besonderen Ärger vergehen, so läßt sich von einem glücklichen Tage sprechen." | -- Счастье, если не ошибаюсь, заключается в двух вещах: во-первых, в том, чтобы занимать подобающее место (а какой чиновник может сказать это о себе?), а во-вторых, в мерном ходе повседневной жизни, то есть в том, чтобы не жали новые ботинки и чтобы удалось хорошо выспаться. И если семьсот двадцать минут двенадцатичасового дня прошли без особых неприятностей, можно говорить об удачном, счастливом дне. |
| In einer Stimmung, die derlei schmerzlichen Betrachtungen nachhing, war Innstetten auch heute wieder. Er nahm nun den zweiten Brief. Als er ihn gelesen, fuhr er über seine Stirn und empfand schmerzlich, daß es ein Glück gebe, daß er es gehabt, aber daß er es nicht mehr habe und nicht mehr haben könne. | В таком мрачном настроении Инштеттен был и сегодня. И вот он взялся за второе письмо. Прочитав его, он провел рукой по лбу и вдруг с болью почувствовал, что счастье есть, и у него оно было, и что теперь его нет, и оно уже никогда не придет. |
| Johanna trat ein und meldete: | Вошла Иоганна и доложила: |
| "Geheimrat Wüllersdorf." Dieser stand schon auf der Türschwelle. | -- Тайный советник Вюллерсдорф. -- А Вюллерсдорф уже стоял за ее спиной на пороге. |
| "Gratuliere, Innstetten." | -- Поздравляю, Инштеттен. |
| "Ihnen glaub ich's; die anderen werden sich ärgern. Im übrigen ... " | -- Вашим поздравлениям я верю. Других мое назначение только разозлит; впрочем... |
| "Im übrigen. Sie werden doch in diesem Augenblick nicht kritteln wollen." | -- Впрочем? Уж не собираетесь ли вы и в такой день заниматься язвительной критикой? |
| "Nein. Die Gnade Seiner Majestät beschämt mich, und die wohlwollende Gesinnung des Ministers, dem ich das alles verdanke, fast noch mehr." | -- Нет, не собираюсь. Меня, правда, трогает милость нашего кайзера, а еще больше благожелательное отношение ко мне господина министра, которому я стольким обязан... |
| "Aber ... " | -- Но... |
| "Aber ich habe mich zu freuen verlernt. Wenn ich es einem anderen als Ihnen sagte, so würde solche Rede für redensartlich gelten. Sie aber, Sie finden sich darin zurecht. Sehen Sie sich hier um; wie leer und öde ist das alles. Wenn die Johanna eintritt, ein sogenanntes Juwel, so wird mir angst und bange. Dieses Sich-in-Szene-Setzen (und Innstetten ahmte Johannas Haltung nach), diese halb komische Büstenplastik, die wie mit einem Spezialanspruch auftritt, ich weiß nicht, ob an die Menschheit oder an mich - ich finde das alles so trist und elend, und es wäre zum Totschießen, wenn es nicht so lächerlich wäre." | -- Но я разучился радоваться. Скажи я это кому-нибудь другому, нашли бы, что это рисовка. Но вы, вы все понимаете. Посмотрите, какая здесь везде пустота. Когда в комнате появляется Иоганна, наше так называемое "сокровище", мне становится не по себе. Ее "сценический выход",-- и Инштеттен передразнил ее позу, -- ее смешная игра плечами и грудью, игра, которая, очевидно, на что-то претендует, не то на все человечество, не то на меня одного, -- все это настолько жалко и нелепо, что можно было бы пустить себе пулю в лоб, не будь это так смешно, |
| "Lieber Innstetten, in dieser Stimmung wollen Sie Ministerialdirektor werden?" | -- Дорогой Инштеттен, и в таком настроении вы приступите к новой должности министерского директора? |
| "Ah, bah. Kann es anders sein? Lesen Sie, diese Zeilen habe ich eben bekommen." | -- Ах, вот что! А разве может быть иначе? Да, прочтите это письмо, я только что его получил. |
| Wüllersdorf nahm den zweiten Brief mit dem unleserlichen Poststempel, amüsierte sich über das "Wohlgeboren" und trat dann ans Fenster, um bequemer lesen zu können. | Вюллерсдорф взял письмо с неразборчивым штемпелем, позабавился "его высокоблагородием" и, подойдя к окну, стал читать. |
| "Gnäd'ger Herr! Sie werden sich wohl am Ende wundern, daß ich Ihnen schreibe, aber es ist wegen Rollo. Anniechen hat uns schon voriges Jahr gesagt: Rollo wäre jetzt so faul; aber das tut hier nichts, er kann hier so faul sein, wie er will, je fauler, je besser. Und die gnäd'ge Frau möchte es doch so gern. Sie sagt immer, wenn sie ins Luch oder über Feld geht: 'Ich fürchte mich eigentlich, Roswitha, weil ich da so allein bin; aber wer soll mich begleiten? Rollo, ja, das ginge; der ist mir auch nicht gram. Das ist der Vorteil, daß sich die Tiere nicht so drum kümmern.' Das sind die Worte der gnäd'gen Frau, und weiter will ich nichts sagen und den gnäd'gen Herrn bloß noch bitten, mein Anniechen zu grüßen. Und auch die Johanna. Von Ihrer treu ergebenen Dienerin | "Милостивый государь! Вы, наверное, удивитесь, что я Вам пишу, но это все из-за Ролло. Аннхен сказала нам в прошлом году, что Ролло стал очень ленивый. Но нам здесь эту будет неважно, пусть его ленится, сколько захочет, даже чем больше, тем лучше. А госпоже очень хочется, чтобы он жил у нас. Когда она идет в поле или на пойму, она говорит мне всегда: "Знаешь, Розвита, я стала бояться одна, а провожать меня некому. Хорошо бы, если бы со мною был Ролло! Он ведь тоже не сердится на меня. Это все предрассудки, будто животные на такие вещи не обращают внимания". Так сказала сама госпожа. Больше я не знаю, о чем мне писать, только попрошу Вас, передайте привет моей Аннхен. И Иоганне, конечно. Ваша верная служанка |
| Roswitha Gellenhagen" | Розвита Гелленгаген". |
| "Ja", sagte Wüllersdorf, als er das Papier wieder zusammenfaltete, "die ist uns über." | -- Да, -- сказал Вюллерсдорф, складывая письмо. Она стоит выше нас. |
| "Finde ich auch." | -- Я такого же мнения. |
| "Und das ist auch der Grund, daß Ihnen alles andere so fraglich erscheint." | -- Очевидно, это и является причиной того, что сегодня вы все подвергаете сомнению. |
| "Sie treffen's. Es geht mir schon lange durch den Kopf, und diese schlichten Worte mit ihrer gewollten oder vielleicht auch nicht gewollten Anklage haben mich wieder vollends aus dem Häuschen gebracht. Es quält mich seit Jahr und Tag schon, und ich möchte aus dieser ganzen Geschichte heraus; nichts gefällt mir mehr; je mehr man mich auszeichnet, je mehr fühle ich, daß dies alles nichts ist. Mein Leben ist verpfuscht, und so hab ich mir im stillen ausgedacht, ich müßte mit all den Strebungen und Eitelkeiten überhaupt nichts mehr zu tun haben und mein Schulmeistertum, was ja wohl mein Eigentliches ist, als ein höherer Sittendirektor verwenden können. Es hat ja dergleichen gegeben. Ich müßte also, wenn's ginge, solche schrecklich berühmte Figur werden, wie beispielsweise der Doktor Wichern im Rauhen Hause zu Hamburg gewesen ist, dieser Mirakelmensch, der alle Verbrecher mit seinem Blick und seiner Frömmigkeit bändigte ... " | -- Вот именно. Но это у меня уже давно в голове. А сегодня эти простые слова с их вольным, или, может быть, невольным обвинением совершенно вывели меня из равновесия. Да, все это меня мучит давно. И я не вижу выхода из этого положения. Я уже ни в чем не нахожу удовольствия. И чем больше меня награждают, тем больше я понимаю, что все это пустяки. Жизнь моя непоправимо испорчена, и я все чаще и чаще задумываюсь: к чему мне это тщеславие и стремление сделать карьеру? Вот страсть к воспитанию, которая, кажется, мне свойственна, мне пригодилась бы для роли "директора нравственности и морали". Такие люди бывают! Ведь если бы так продолжалось и дальше, я бы тоже, наверное, стал невероятно знаменитым лицом, вроде доктора Вихерна* в гамбургском "Доме правосудия", укрощавшего одним своим взглядом и своей непогрешимостью самых закоренелых преступников. |
| "Hm, dagegen ist nichts zu sagen; das würde gehen." | -- Гм, против этого ничего не скажешь. Вероятно, так и получится. |
| "Nein, es geht auch nicht. Auch das nicht mal. Mir ist eben alles verschlossen. Wie soll ich einen Totschläger an seiner Seele packen? Dazu muß man selber intakt sein. Und wenn man's nicht mehr ist und selber so was an den Fingerspitzen hat, dann muß man wenigstens vor seinen zu bekehrenden Confratres den wahnsinnigen Büßer spielen und eine Riesenzerknirschung zum besten geben können." | -- Нет, теперь даже этого не получится. Это теперь ?лне заказано. Как могу я пронять какого-нибудь убийцу? Для этого нужно быть самому безупречным. А если этого нет, если у вас самого рыльце тоже в пушку, тогда вам придется даже перед своими собратьями, обращая их на путь истинный, разыгрывать кающегося грешника, забавляя их "гомерическим" раскаянием. |
| Wüllersdorf nickte. | Вюллерсдорф кивнул. |
| Nun, sehen Sie, Sie nicken. Aber das alles kann ich nicht mehr. Den Mann im Büßerhemd bring ich nicht mehr heraus und den Derwisch oder Fakir, der unter Selbstanklagen sich zu Tode tanzt, erst recht nicht. Und da hab ich mir denn, weil das alles nicht geht, als ein Bestes herausgeklügelt: weg von hier, weg und hin unter lauter pechschwarze Kerle, die von Kultur und Ehre nichts wissen. Diese Glücklichen! Denn gerade das, dieser ganze Krimskrams ist doch an allem schuld. Aus Passion, was am Ende gehen möchte, tut man dergleichen nicht. Also bloßen Vorstellungen zuliebe ... Vorstellungen! ... Und da klappt denn einer zusammen, und man klappt selber nach. Bloß noch schlimmer." | -- ...Вот видите, вы соглашаетесь. А я не могу изображать грешника в покаянной власянице, а уж дервиша или какого-нибудь там факира, который, обличая себя, танцует, пока не умрет, и подавно. И вот какой выход я нашел наилучшим -- прочь отсюда, уехать куда-нибудь к чернокожим, которые и понятия не имеют, что такое честь и культура. Вот счастливцы! Ведь именно этот вздор был причиной всего. Ведь то, что я сделал, делают не под влиянием чувства и страсти, а только в угоду ложным понятиям... Да, ложным понятиям! Вы попадаетесь на них, и вам крышка. |
| "Ach was, Innstetten, das sind Launen, Einfälle. Quer durch Afrika, was soll das heißen? Das ist für 'nen Leutnant, der Schulden hat. Aber ein Mann wie Sie! Wollen Sie mit einem roten Fes einem Palaver präsidieren oder mit einem Schwiegersohn von König Mtesa Blutfreundschaft schließen? Oder wollen Sie sich in einem Tropenhelm, mit sechs Löchern oben, am Kongo entlangtasten, bis Sie bei Kamerun oder da herum wieder herauskommen? Unmöglich!" | -- Вы собираетесь в Африку? Ну, знаете ли, Инштеттен, это что-то невероятное, какой-то нелепый каприз. Зачем? Это подходит, скажем, какому-нибудь лейтенанту, у которого много долгов, но не такому человеку, как вы. О, вам, очевидно, захотелось стать вожаком чернокожего племени, с красной феской на голове, или сделаться побратимом зятя короля Мтеза*? Или вам угодно пробираться вдоль Конго в пробковом шлеме с шестью дырочками наверху и появиться у Камеруна или где-нибудь там еще? Невероятно! |
| "Unmöglich? Warum? Und wenn unmöglich, was dann?" | -- Невероятно? Почему? А если невероятно, то что же мне делать? |
| "Einfach hierbleiben und Resignation üben. Wer ist denn unbedrückt? Wer sagte nicht jeden Tag: 'Eigentlich eine sehr fragwürdige Geschichte.' Sie wissen, ich habe auch mein Päckchen zu tragen, nicht gerade das Ihrige, aber nicht viel leichter. Es ist Torheit mit dem Im-Urwald-Umherkriechen oder In-einem-Termitenhügel-Nächtigen; wer's mag, der mag es, aber für unserem ist es nichts. In der Bresche stehen und aushalten, bis man fällt, das ist das beste. Vorher aber im kleinen und kleinsten so viel herausschlagen wie möglich und ein Auge dafür haben, wenn die Veilchen blühen oder das Luisendenkmal in Blumen steht oder die kleinen Mädchen mit hohen Schnürstiefeln über die Korde springen. Oder auch wohl nach Potsdam fahren und in die Friedenskirche gehen, wo Kaiser Friedrich liegt und wo sie jetzt eben anfangen, ihm ein Grabhaus zu bauen. Und wenn Sie da stehen, dann überlegen Sie sich das Leben von dem, und wenn Sie dann nicht beruhigt sind, dann ist Ihnen freilich nicht zu helfen." | -- Оставайтесь здесь и смиритесь. Кто из нас не без греха? Кто не говорит себе почти ежедневно: "Опять весьма сомнительная история!" Вы знаете, я тоже несу свой крест, правда, не такой, как у вас, но немногим легче. Но это же глупость -- ваше рысканье в африканском лесу, эти ночевки в термитном муравейнике. Кому нравится, пусть это делает, а нам это не к лицу. Нам нужно стоять у амбразуры и держаться до последнего. А до тех пор извлекайте из малейшего пустяка -максимум удовольствия, любуйтесь фиалками, пока они цветут, памятником Луизы* в цветах или маленькими девочками в высоких ботинках, прыгающими через веревочку. Или отправьтесь в Потсдам, в церковь Умиротворения, где покоится прах императора Фридриха* и где сейчас начали сооружать ему гробницу. А будете там, поразмыслите над его жизнью. А если вас и это не успокоит, тогда вам уже ничем не помочь. |
| "Gut, gut. Aber das Jahr ist lang, und jeder einzelne Tag ... und dann der Abend." | -- Хорошо, хорошо. Но в году много дней, и каждый из них такой длинный... а потом еще вечера... |
| "Mit dem ist immer noch am ehesten fertig zu werden. Da haben wir 'Sardanapal' oder 'Coppelia' mit der del Era, und wenn es damit aus ist, dann haben wir Siechen. Nicht zu verachten. Drei Seidel beruhigen jedesmal. Es gibt immer noch viele, sehr viele, die zu der ganzen Sache nicht anders stehen wie wir, und einer, dem auch viel verquer gegangen war, sagte mir mal: 'Glauben Sie mir, Wüllersdorf, es geht überhaupt nicht ohne 'Hilfskonstruktionen'.' Der das sagte, war ein Baumeister und mußte es also wissen. Und er hatte recht mit seinem Satz. Es vergeht kein Tag, der mich nicht an die 'Hilfskonstruktionen' gemahnte." | -- Ну, с вечерами легче всего. У нас есть "Сарданапал" или "Коппелия" с дель Эра*, а когда она уедет, останется Зихен *. Он тоже неплох. Пара кружек пива действует умиротворяюще. Многие, очень многие относятся к этим вещам иначе, чем мы. Один мой знакомый, у которого тоже в жизни не ладилось, как-то сказал: "Поверьте мне, Вюллерсдорф, без "вспомогательных конструкций" никак нельзя обойтись". Он был архитектор, строитель. Мысль его неплохая. Не проходит и дня, чтобы я не вспомнил его "вспомогательных конструкций". |
| Wüllersdorf, als er sich so expektoriert, nahm Hut und Stock. | И Вюллерсдорф, облегчив душу, взялся за шляпу и трость. |
| Innstetten aber, der sich bei diesen Worten seines Freundes seiner eigenen voraufgegangenen Betrachtungen über das "kleine Glück" erinnert haben mochte, nickte halb zustimmend und lächelte vor sich hin. | |
| "Und wohin gehen Sie nun, Wüllersdorf? Es ist noch zu früh für das Ministerium." | -- Куда же вы сейчас идете, Вюллерсдорф? В министерство еще рано. |
| "Ich schenk es mir heute ganz. Erst noch eine Stunde Spaziergang am Kanal hin bis an die Charlottenburger Schleuse und dann wieder zurück. Und dann ein kleines Vorsprechen bei Huth, Potsdamer Straße, die kleine Holztreppe vorsichtig hinauf. Unten ist ein Blumenladen." | -- Я намерен подарить себе сегодняшний день весь целиком. Сначала прогуляюсь часок по каналу до Шар-лоттенбургского шлюза, затем отправлюсь назад. Потом у меня назначена небольшая встреча у Гута* на Потсдамской улице, там нужно подняться по деревянной лестнице вверх. Внизу -- цветочный магазин. |
| "Und das freut Sie? Das genügt Ihnen?" | -- И вам это доставляет удовольствие? Вас это удовлетворяет? |
| "Das will ich nicht gerade sagen. Aber es hilft ein bißchen. Ich finde da verschiedene Stammgäste, Frühschoppler, deren Namen ich klüglich verschweige. Der eine erzählt dann vom Herzog von Ratibor, der andere vom Fürstbischof Kopp und der dritte wohl gar von Bismarck. Ein bißchen fällt immer ab. Dreiviertel stimmt nicht, aber wenn es nur witzig ist, krittelt man nicht lange dran herum und hört dankbar zu." | -- Я бы не сказал. Но немного помогает. Там я встречаю постоянных посетителей, любителей ранней выпивки, фамилии которых лучше умолчать. Один из них расскажет о герцоге фон Ратиборе, другой о епископе Копне, а третий даже о Бисмарке. Всегда узнаешь что-нибудь любопытное. Конечно, на три четверти это неправда, но если остроумно, никто особенно не критикует и слушают с благодарностью. |
| Und damit ging er. | И с этими словами он ушел. |
Sechsunddreißigstes Kapitel/Глава тридцать шестая
| English | Русский |
| Der Mai war schön, der Juni noch schöner, und Effi, nachdem ein erstes schmerzliches Gefühl, das Rollos Eintreffen in ihr geweckt hatte, glücklich überwunden war, war voll Freude, das treue Tier wieder um sich zu haben. Roswitha wurde belobt, und der alte Briest erging sich seiner Frau gegenüber in Worten der Anerkennung für Innstetten, der ein Kavalier sei, nicht kleinlich und immer das Herz auf dem rechten Fleck gehabt habe. "Schade, daß die dumme Geschichte dazwischenfahren mußte. Eigentlich war es doch ein Musterpaar." | Май в этом году был хорош, а июнь и того лучше. Однажды в июне в Гоген-Креммене неожиданно появился Ролло. Преодолев чувство боли, которое в первый момент ей причинило его появление, Зффи преисполнилась радости, что Ролло снова находится у нее. Все хвалили Розвиту, а старый Брист, оставшись с женой, стал расточать хвалы и Инштеттену: как-никак он галантный человек, не мелочный и с добрым сердцем, "Если бы не эта дурацкая история, они были бы образцовой парой". |
| Der einzige, der bei dem Wiedersehen ruhig blieb, war Rollo selbst, weil er entweder kein Organ für Zeitmaß hatte oder die Trennung als eine Unordnung ansah, die nun einfach wieder behoben sei. Daß er alt geworden, wirkte wohl auch mit dabei. Mit seinen Zärtlichkeiten blieb er sparsam, wie er beim Wiedersehen sparsam mit seinen Freudenbezeugungen gewesen war, aber in seiner Treue war er womöglich noch gewachsen. Er wich seiner Herrin nicht von der Seite. Den Jagdhund behandelte er wohlwollend, aber doch als ein Wesen auf niederer Stufe. Nachts lag er vor Effis Tür auf der Binsenmatte, morgens, wenn das Frühstück im Freien genommen wurde, neben der Sonnenuhr, immer ruhig, immer schläfrig, und nur wenn sich Effi vom Frühstückstisch erhob und auf den Flur zuschritt und hier erst den Strohhut und dann den Sonnenschirm vom Ständer nahm, kam ihm seine Jugend wieder, und ohne sich darum zu kümmern, ob seine Kraft auf eine große oder kleine Probe gestellt werden würde, jagte er die Dorfstraße hinauf und wieder herunter und beruhigte sich erst, wenn sie zwischen den ersten Feldern waren. | Единственным, кого это свидание оставило спокойным и невозмутимым, был сам Ролло: то ли потому, что у него отсутствовало чувство времени, или, быть может, он рассматривал разлуку как некий беспорядок, который был наконец устранен. Вероятно, имело значение и то, что он постарел. Ролло не был щедр на нежности, так же как не выражал своей радости и во время свидания, но что касается его преданности, то она, кажется, еще возросла. Он ни на шаг не отходил от своей госпожи. К охотничьей собаке Бриста Ролло отнесся довольно доброжелательно, но как к существу низшего порядка. Ночью он спал на циновке у двери в комнату Эффи, а утром, если завтракали на свежем воздухе, лежал недалеко от солнечных часов, сонный и невозмутимый, Но как только Эффи вставала из-за стола и шла в переднюю за соломенной шляпой и зонтиком от солнца, к нему возвращалась молодость. Не обращая никакого внимания на то, что это ему уже не по силам, он несся вверх по деревенской улице, а затем снова назад к Эффи, и успокаивался лишь тогда, когда они добирались до ближнего поля. |
| Effi, der freie Luft noch mehr galt als landschaftliche Schönheit, vermied die kleinen Waldpartien und hielt meist die große, zunächst von uralten Rüstern und dann, wo die Chaussee begann, von Pappeln besetzte große Straße, die nach der Bahnhofsstation führte, wohl eine Stunde Wegs. An allem freute sie sich, atmete beglückt den Duft ein, der von den Raps- und Kleefeldern herüberkam, oder folgte dem Aufsteigen der Lerchen und zählte die Ziehbrunnen und Tröge, daran das Vieh zur Tränke ging. Dabei klang ein leises Läuten zu ihr herüber. Und dann war ihr zu Sinn, als müsse sie die Augen schließen und in einem süßen Vergessen hinübergehen. In Nähe der Station, hart an der Chaussee, lag eine Chausseewalze. Das war ihr täglicher Rastplatz, von dem aus sie das Treiben auf dem Bahndamm verfolgen konnte; Züge kamen und gingen, und mitunter sah sie zwei Rauchfahnen, die sich einen Augenblick wie deckten und dann nach links und rechts hin wieder auseinandergingen, bis sie hinter Dorf und Wäldchen verschwanden. | Эффи, для которой воздух теперь был важнее, чем самый красивый пейзаж, избегала прогулок в лес. Большей частью она шла по широкой дороге, обсаженной в начале старыми-престарыми вязами, а дальше, где начиналось шоссе, тополями. Эта дорога вела к железнодорожной станции, находившейся на расстоянии часа ходьбы от Гоген-Креммена. Эффи наслаждалась решительно всем, она вдыхала запах полей, запах рапса и клевера, следила, как взмывают в небо жаворонки, смотрела, как поят у колодцев коров, слушала, как звенят колокольчики стада. Ей хотелось закрыть глаза и погрузиться в сладкое забвение. Недалеко от станции у самого шоссе лежал дорожный каток. Здесь она всегда отдыхала, наблюдая за суетой на платформе. К станции часто подходили поезда, то с одной стороны, то с другой. Случалось, что два столба дыма, вначале как бы закрывавшие друг друга, начинали расходиться в разные стороны, все дальше и дальше, пока не исчезали совсем, за деревней и за лесом. |
| Rollo saß dann neben ihr, an ihrem Frühstück teilnehmend, und wenn er den letzten Bissen aufgefangen hatte, fuhr er, wohl um sich dankbar zu bezeigen, irgendeine Ackerfurche wie ein Rasender hinauf und hielt nur inne, wenn ein paar beim Brüten gestörte Rebhühner dicht neben ihm aus einer Nachbarfurche aufflogen. | Ролло сидел рядом с ней, принимая участие в завтраке, Но, поймав последний кусок, он уносился как бешеный, очевидно, для выражения своей благодарности, по какой-нибудь борозде и мчался до тех пор, пока из-под носа его с испугом не взлетала куропатка, сидевшая где-то на яйцах и которую он ненароком вспугнул. |
| "Wie schön dieser Sommer! Daß ich noch so glücklich sein könnte, liebe Mama, vor einem Jahr hätte ich's nicht gedacht" - das sagte Effi jeden Tag, wenn sie mit der Mama um den Teich schritt oder einen Frühapfel vom Zweig brach und tapfer einbiß. Denn sie hatte die schönsten Zähne. Frau von Briest streichelte ihr dann die Hand und sagte: | -- Какое чудесное лето! Год назад я бы не поверила, что еще могу быть так счастлива, мама! -- говорила Эффи почти каждое утро, прогуливаясь с матерью по берегу пруда или срывая раннее яблоко в саду и храбро кусая его,-- зубы у нее были прекрасные. А госпожа фон Брист гладила ее по руке и говорила: |
| "Werde nur erst wieder gesund, Effi, ganz gesund; das Glück findet sich dann; nicht das alte, aber ein neues. Es gibt Gott sei Dank viele Arten von Glück. Und du sollst sehen, wir werden schon etwas finden für dich." | -- Поправляйся скорее, Эффи, а счастье еще придет,-- конечно, не старое, а какое-нибудь новое. Слава богу, счастливым можно быть по-разному. Уж что-нибудь мы для тебя придумаем! |
| "Ihr seid so gut. Und eigentlich hab ich doch auch euer Leben geändert und euch vor der Zeit zu alten Leuten gemacht." | -- Вы так добры ко мне. А я испортила вам жизнь и прежде времени состарила. |
| "Ach, meine liebe Effi, davon sprich nicht. Als es kam, da dacht ich ebenso. Jetzt weiß ich, daß unsere Stille besser ist als der Lärm und das laute Getriebe von vordem. Und wenn du so fortfährst, können wir noch reisen. Als Wiesike Mentone vorschlug, da warst du krank und reizbar und hattest, weil du krank warst, ganz recht mit dem, was du von den Schaffnern und Kellnern sagtest; aber wenn du wieder festere Nerven hast, dann geht es, dann ärgert man sich nicht mehr, dann lacht man über die großen Allüren und das gekräuselte Haar. Und dann das blaue Meer und weiße Segel und die Felsen ganz mit rotem Kaktus überwachsen - ich habe es noch nicht gesehen, aber ich denke es mir so. Und ich möchte es wohl kennenlernen." | -- Ах, моя дорогая Эффи, не будем говорить об этом. Когда это случилось, я тоже так думала. А теперь я вижу, что наша тихая жизнь куда лучше суеты прежних дней. Вот поправишься совсем, поедем путешествовать. Ведь когда Визике предложил поехать в Ментону, ты была очень больна, раздражительна, и ты правильно говорила тогда о проводниках и официантах. Но теперь твои нервы окрепли, и тебя больше не будут раздражать такие вещи; ты только посмеешься над выходками и завитыми волосами кельнеров. Зато мы увидим синее море, белые паруса и скалы, поросшие красными кактусами. Я, правда, никогда не видела этого, но представляю себе это именно так. Мне тоже хочется увидеть все это своими глазами. |
| So verging der Sommer, und die Sternschnuppennächte lagen schon zurück. Effi hatte während dieser Nächte bis über Mitternacht hinaus am Fenster gesessen und sich nicht müde sehen können. | Так прошло лето. Ночи падающих звезд были уже позади. В пору этих ночей Эффи подолгу сидела у открытого окна, часто за полночь, смотрела и не могла насмотреться. |
| "Ich war immer eine schwache Christin; aber ob wir doch vielleicht von da oben stammen und, wenn es hier vorbei ist, in unsere himmlische Heimat zurückkehren, zu den Sternen oben oder noch drüber hinaus! Ich weiß es nicht, ich will es auch nicht wissen, ich habe nur die Sehnsucht." | -- Я никогда не была доброй христианкой. И я не знаю, откуда мы явились, может быть, правда с неба, а потом, когда все пройдет, снова вернемся туда, наверх, к звездам или даже выше еще. Не знаю и знать не хочу, но меня тянет туда. |
| Arme Effi, du hattest zu den Himmelwundern zu lange hinaufgesehen und darüber nachgedacht, und das Ende war, daß die Nachtluft und die Nebel, die vom Teich her aufstiegen, sie wieder aufs Krankenbett warfen, und als Wiesike gerufen wurde und sie gesehen hatte, nahm er Briest beiseite und sagte: | Бедная Эффи, ты слишком много смотрела на чудеса небосвода, слишком долго раздумывала о них, и вот в результате прохладный ночной воздух и туман, поднимавшийся над прудом, снова уложили тебя в постель. Когда пришел Визике и осмотрел ее, он отвел Бриста в сторону и сказал: |
| "Wird nichts mehr; machen Sie sich auf ein baldiges Ende gefaßt." | -- Теперь уже ничего не поделаешь. Будьте готовы ко всему: скоро все кончится. |
| Er hatte nur zu wahr gesprochen, und wenige Tage danach, es war noch nicht spät und die zehnte Stunde noch nicht heran, da kam Roswitha nach unten und sagte zu Frau von Briest: | Он оказался прав, и через несколько дней -- было еще не поздно, вероятно, часов около девяти, -- вниз спустилась Розвита и сказала госпоже фон Брист: |
| "Gnädigste Frau, mit der gnädigen Frau oben ist es schlimm; sie spricht immer so still vor sich hin, und mitunter ist es, als ob sie bete, sie will es aber nicht wahrhaben, und ich weiß nicht, mir ist, als ob es jede Stunde vorbei sein könnte." | -- Сударыня, госпоже-то моей очень плохо; она все шепчет что-то, словно молится. Я не знаю... Мне думается... она помирает. |
| "Will sie mich sprechen?" | -- Она хочет поговорить со мной? |
| "Sie hat es nicht gesagt. Aber ich glaube, sie möchte es. Sie wissen ja, wie sie ist; sie will Sie nicht stören und ängstlich machen. Aber es wäre doch wohl gut." | -- Она этого не сказала, но, кажется, да. Вы же знаете, какая она -- не хочет никого беспокоить, боится испугать вас. Но вы все-таки пойдите. |
| "Es ist gut, Roswitha", sagte Frau von Briest, "ich werde kommen. " | -- Хорошо, Розвита,-- сказала госпожа фон Брист,-- я сейчас приду. |
| Und ehe die Uhr noch einsetzte, stieg Frau von Briest die Treppe hinauf und trat bei Effi ein. Das Fenster stand offen, und sie lag auf einer Chaiselongue, die neben dem Fenster stand. | И, прежде чем часы стали бить, она поднялась по лестнице и вошла в комнату Эффи. Эффи лежала у раскрытого окна в шезлонге. |
| Frau von Briest schob einen kleinen schwarzen Stuhl mit drei goldenen Stäbchen in der Ebenholzlehne heran, nahm Effis Hand und sagte: | Госпожа фон Брист пододвинула к ней маленький черный стул со спинкой из черного дерева и позолоченными перекладинами, села и взяла ее руку. |
| "Wie geht es dir, Effi? Roswitha sagt, du seiest so fiebrig." | -- Ну, как ты себя чувствуешь, Эффи? Розвита говорит, у тебя жар. |
| "Ach, Roswitha nimmt alles so ängstlich. Ich sah ihr an, sie glaubt, ich sterbe. Nun, ich weiß nicht. Aber sie denkt, es soll es jeder so ängstlich nehmen wie sie selbst." | -- Ах, Розвита всего боится. Я вижу по ней: она думает, что я умираю. Я не знаю, может быть, это и так. Но она полагает, что всем это так же страшно, как ей. |
| "Bist du so ruhig über Sterben, liebe Effi?" | -- А ты разве не боишься умереть? |
| "Ganz ruhig, Mama." | -- Нисколько не боюсь, мама. |
| "Täuschst du dich darin nicht? Alles hängt am Leben und die Jugend erst recht. Und du bist noch so jung, liebe Effi." | -- А ты не обманываешь себя? Ведь жить хотят все, особенно молодые. А ты еще так молода, моя милая Эффи! |
| Effi schwieg eine Weile. | Эффи помолчала, потом снова сказала: |
| Dann sagte sie: "Du weißt, ich habe nicht viel gelesen, und Innstetten wunderte sich oft darüber, und es war ihm nicht recht." | -- Ты знаешь, я прежде мало читала; Инштеттен всегда удивлялся этому и был недоволен. |
| Es war das erste Mal, daß sie Innstettens Namen nannte, was einen großen Eindruck auf die Mama machte und dieser klar zeigte, daß es zu Ende sei. | В первый раз за все это время она произнесла имя Инштеттена. Это произвело на маму сильное впечатление: она поняла, что это конец. |
| "Aber ich glaube", nahm Frau von Briest das Wort, "du wolltest mir was erzählen." | -- Мне показалось, -- промолвила госпожа фон Брист, -- ты мне что-то хотела рассказать. |
| "Ja, das wollte ich, weil du davon sprachst, ich sei noch so jung. Freilich bin ich noch jung. Aber das schadet nichts. Es war noch in glücklichen Tagen, da las mir Innstetten abends vor; er hatte sehr viele Bücher, und in einem hieß es: Es sei wer von einer fröhlichen Tafel abgerufen worden, und am anderen Tag habe der Abgerufene gefragt, wie's denn nachher gewesen sei. Da habe man ihm geantwortet: 'Ach, es war noch allerlei; aber eigentlich haben Sie nichts versäumt.' Sieh, Mama, diese Worte haben sich mir eingeprägt - es hat nicht viel zu bedeuten, wenn man von der Tafel etwas früher abgerufen wird." | -- Да, ты вот говоришь, что я еще так молода. Конечно, я еще молода. Но это не важно. Однажды вечером (мы еще были тогда очень счастливы) Инштеттен читал мне вслух -- у него были очень хорошие книги. И вот он прочел тогда: "Какого-то человека вызвали из-за праздничного стола, а на другое утро он спросил: "Что же было потом?" Ему ответили: "Да ничего особенного; вы как будто ничего интересного не пропустили". И эти слова мне запомнились, мама. Нет ничего страшного в том, если и меня вызовут из-за стола немного пораньше. |
| Frau von Briest schwieg. Effi aber schob sich etwas höher hinauf und sagte dann: | Госпожа фон Брист молчала. Эффи приподнялась немного повыше и сказала: |
| "Und da ich nun mal von alten Zeiten und auch von Innstetten gesprochen habe, muß ich dir doch noch etwas sagen, liebe Mama." | -- Да, мама, раз мы заговорили о прошлом и об Инштеттене, мне нужно тебе что-то сказать. |
| "Du regst dich auf, Effi." | -- Тебя это взволнует. |
| "Nein, nein; etwas von der Seele heruntersprechen, das regt mich nicht auf, das macht still. Und da wollte ich dir denn sagen: Ich sterbe mit Gott und Menschen versöhnt, auch versöhnt mit ihm. " | -- Нет, нет, облегчить душу еще не значит разволноваться. Наоборот, это успокаивает. Мне хочется сказать, что я умираю, примирившись с богом, с людьми, примирившись и с ним. |
| "Warst du denn in deiner Seele in so großer Bitterkeit mit ihm? Eigentlich, verzeih mir, meine liebe Effi, daß ich das jetzt noch sage, eigentlich hast du doch euer Leid heraufbeschworen." | -- А разве в душе ты с ним враждовала? Ведь если говорить правду, прости мне, моя дорогая Эффи, но ведь это ты была причиной всех ваших страданий. |
| Effi nickte. | Эффи кивнула. |
| "Ja, Mama. Und traurig, daß es so ist. Aber als dann all das Schreckliche kam, und zuletzt das mit Annie, du weißt schon, da hab ich doch, wenn ich das lächerliche Wort gebrauchen darf, den Spieß umgekehrt und habe mich ganz ernsthaft in den Gedanken hineingelebt, er sei schuld, weil er nüchtern und berechnend gewesen sei und zuletzt auch noch grausam. Und da sind Verwünschungen gegen ihn über meine Lippen gekommen." | -- Да, мама. И очень грустно, что это так. Но когда начался весь этот кошмар, а потом, наконец, эта история с Анни,-- ты помнишь? -- я изменила свое мнение и стала считать, что это он виноват, потому что он поступал всегда рассудочно и трезво, а в конце концов, и жестоко. И я проклинала его. |
| "Und das bedrückt dich jetzt?" | -- А теперь тебя это угнетает? |
| "Ja. Und es liegt mir daran, daß er erfährt, wie mir hier in meinen Krankheitstagen, die doch fast meine schönsten gewesen sind, wie mir hier klargeworden, daß er in allem recht gehandelt. In der Geschichte mit dem armen Crampas - ja, was sollte er am Ende anders tun? Und dann, womit er mich am tiefsten verletzte, daß er mein eigen Kind in einer Art Abwehr gegen mich erzogen hat, so hart es mir ankommt und so weh es mir tut, er hat auch darin recht gehabt. Laß ihn das wissen, daß ich in dieser Überzeugung gestorben bin. Es wird ihn trösten, aufrichten, vielleicht versöhnen. Denn er hatte viel Gutes in seiner Natur und war so edel, wie jemand sein kann, der ohne rechte Liebe ist." | -- Да. И мне важно теперь, чтобы он узнал, что здесь, в дни болезни, которые были, кажется, лучшими днями в моей жизни, я поняла, что он был прав, прав во всем, даже в истории с бедным Крампасом. Что же ему оставалось делать? А потом и в том,, что воспитывал Анни в духе неприязни ко мне, этим он ранил меня больнее всего. В этом он тоже был прав, хотя это и было жестоко и до сих пор причиняет мне боль. Передай ему, что я умирала, сознавая его правоту. Это его утешит, подбодрит, может быть, примирит со мной. Потому что в нем много хорошего, и он благороден, насколько может быть благороден человек, у которого нет настоящей любви. |
| Frau von Briest sah, daß Effi erschöpft war und zu schlafen schien oder schlafen wollte. Sie erhob sich leise von ihrem Platz und ging. Indessen kaum daß sie fort war, erhob sich auch Effi und setzte sich an das offene Fenster, um noch einmal die kühle Nachtluft einzusaugen. Die Sterne flimmerten, und im Park regte sich kein Blatt. Aber je länger sie hinaushorchte, je deutlicher hörte sie wieder, daß es wie ein feines Rieseln auf die Platanen niederfiel. Ein Gefühl der Befreiung überkam sie. "Ruhe, Ruhe." | Госпожа фон Брист заметила, что Эффи утомилась и не то засыпала, не то делала вид, что хочет уснуть. Она тихо встала и вышла. Но едва она прикрыла дверь, как Эффи поднялась и села к окну, чтобы еще раз подышать свежим воздухом ночи. Сияли звезды, ни один листик не шевелился в саду. Но чем больше она прислушивалась, тем яснее различала, что в листьях платанов шелестит мелкий дождичек. Ее охватило чувство освобождения. "Покой, покой". |
| Es war einen Monat später, und der September ging auf die Neige. Das Wetter war schön, aber das Laub im Park zeigte schon viel Rot und Gelb, und seit den Äquinoktien, die die drei Sturmtage gebracht hatten, lagen die Blätter überallhin ausgestreut. | И прошел еще месяц. Уже кончался сентябрь. Погода стояла теплая, ясная, хотя в деревьях парка уже появились красные и желтые краски. Но в день равноденствия подул северный ветер. Три дня бушевала буря, а когда она прекратилась, все листья были сорваны. |
| Auf dem Rondell hatte sich eine kleine Veränderung vollzogen, die Sonnenuhr war fort, und an der Stelle, wo sie gestanden hatte, lag seit gestern eine weiße Marmorplatte, darauf stand nichts als "Effi Briest" und darunter ein Kreuz. Das war Effis letzte Bitte gewesen: "Ich möchte auf meinem Stein meinen alten Namen wiederhaben; ich habe dem andern keine Ehre gemacht." Und es war ihr versprochen worden. | Изменилось кое-что и на круглой площадке: солнечных часов там больше не было, со вчерашнего дня на их месте лежала белая мраморная плита, на которой были начертаны всего лишь два слова "Эффи Брист" и крест под ними. Это было последней просьбой Эффи: "Хочу, чтобы на надгробии была моя девичья фамилия, другой я не сделала чести". Ей обещали это. |
| Ja, gestern war die Marmorplatte gekommen und aufgelegt worden, und angesichts der Stelle saßen nun wieder Briest und Frau und sahen darauf hin und auf den Heliotrop, den man geschont und der den Stein jetzt einrahmte. Rollo lag daneben, den Kopf in die Pfoten gesteckt. | Да, вчера привезли мраморную плиту и положили сюда. А сегодня Брист и его жена сидели в беседке, печально глядя на могилу и на гелиотропы. Цветы пощадили, и они как бы обрамляли плиту. А рядом лежал Ролло, положив голову на лапы. |
| Wilke, dessen Gamaschen immer weiter wurden, brachte das Frühstück und die Post, und der alte Briest sagte: | Вильке, гамаши которого стали снова свободнее, принес завтрак и почту, и старый Брист сказал ему: |
| "Wilke, bestelle den kleinen Wagen. Ich will mit der Frau über Land fahren." | -- Вильке, вели заложить карету. Хотим с женой немного покататься. |
| Frau von Briest hatte mittlerweile den Kaffee eingeschenkt und sah nach dem Rondell und seinem Blumenbeet. | Госпожа фон Брист, разливая кофе, бросила взгляд на круглую площадку и цветы на ней. |
| "Sieh, Briest, Rollo liegt wieder vor dem Stein. Es ist ihm doch noch tiefer gegangen als uns. Er frißt auch nicht mehr." | -- Посмотри-ка, Брист, Ролло снова лежит у плиты. Ему тяжелее, чем нам. Он ничего не ест. |
| "Ja, Luise, die Kreatur. Das ist ja, was ich immer sage. Es ist nicht so viel mit uns, wie wir glauben. Da reden wir immer von Instinkt. Am Ende ist es doch das beste." | -- Да, Луиза, таковы животные. Я это всегда говорил. Это не то, что мы. Вот и говори об инстинкте. Оказывается, инстинкт самое лучшее. |
| "Sprich nicht so. Wenn du so philosophierst ... nimm es mir nicht übel, Briest, dazu reicht es bei dir nicht aus. Du hast deinen guten Verstand, aber du kannst doch nicht an solche Fragen ... " | -- Не говори так. Когда ты начинаешь философствовать... не обижайся, Брист, но у тебя это не получается. У тебя здравый ум, но в таких вещах ты ничего... |
| "Eigentlich nicht." | -- Откровенно говоря, ничего. |
| "Und wenn denn schon überhaupt Fragen gestellt werden sollen, da gibt es ganz andere, Briest, und ich kann dir sagen, es vergeht kein Tag, seit das arme Kind da liegt, wo mir solche Fragen nicht gekommen waren ... " | -- И вообще, если уж задавать вопросы, то какие-нибудь другие, Брист. Должна тебе сказать, что дня не проходит, с тех пор как бедная девочка лежит здесь, чтобы я не задумывалась и не задавала себе таких вопросов... |
| "Welche Fragen?" | -- Каких же? |
| "Ob wir nicht doch vielleicht schuld sind?" | -- А не мы.ли виноваты во всем? |
| "Unsinn, Luise. Wie meinst du das?" | -- Глупости, Луиза. Ну что ты? |
| "Ob wir sie nicht anders in Zucht hätten nehmen müssen. | -- Не мы ли должны были воспитывать ее совсем по-другому? |
| Gerade wir. Denn Niemeyer ist doch eigentlich eine Null, weil er alles in Zweifel läßt. Und dann, Briest, so leid es mir tut ... deine beständigen Zweideutigkeiten ... und zuletzt, womit ich mich selbst anklage, denn ich will nicht schadlos ausgehen in dieser Sache, ob sie nicht doch vielleicht zu jung war?" | Именно мы. Ведь Нимейер, собственно говоря, нуль, он все подвергает сомнению. А потом ты... прости мне, пожалуйста, но твои вечные двусмысленные высказывания, и, наконец, -- а в этом я обвиняю только себя, потому что я тоже, конечно, виновата во всем, -- не была ли она тогда слишком еще молода? |
| Rollo, der bei diesen Worten aufwachte, schüttelte den Kopf langsam hin und her, und Briest sagte ruhig: | Ролло, который при этих словах пробудился, медленно покачал головой, а Брист спокойно сказал: |
| "Ach, Luise, laß ... das ist ein zu weites Feld." | - Ах, оставь, Луиза... Это уже совсем темный лес. |
Sechsunddreißigstes Kapitel/Глава тридцать шестая
| English | Русский |
| Der Mai war schön, der Juni noch schöner, und Effi, nachdem ein erstes schmerzliches Gefühl, das Rollos Eintreffen in ihr geweckt hatte, glücklich überwunden war, war voll Freude, das treue Tier wieder um sich zu haben. Roswitha wurde belobt, und der alte Briest erging sich seiner Frau gegenüber in Worten der Anerkennung für Innstetten, der ein Kavalier sei, nicht kleinlich und immer das Herz auf dem rechten Fleck gehabt habe. "Schade, daß die dumme Geschichte dazwischenfahren mußte. Eigentlich war es doch ein Musterpaar." | Май в этом году был хорош, а июнь и того лучше. Однажды в июне в Гоген-Креммене неожиданно появился Ролло. Преодолев чувство боли, которое в первый момент ей причинило его появление, Зффи преисполнилась радости, что Ролло снова находится у нее. Все хвалили Розвиту, а старый Брист, оставшись с женой, стал расточать хвалы и Инштеттену: как-никак он галантный человек, не мелочный и с добрым сердцем, "Если бы не эта дурацкая история, они были бы образцовой парой". |
| Der einzige, der bei dem Wiedersehen ruhig blieb, war Rollo selbst, weil er entweder kein Organ für Zeitmaß hatte oder die Trennung als eine Unordnung ansah, die nun einfach wieder behoben sei. Daß er alt geworden, wirkte wohl auch mit dabei. Mit seinen Zärtlichkeiten blieb er sparsam, wie er beim Wiedersehen sparsam mit seinen Freudenbezeugungen gewesen war, aber in seiner Treue war er womöglich noch gewachsen. Er wich seiner Herrin nicht von der Seite. Den Jagdhund behandelte er wohlwollend, aber doch als ein Wesen auf niederer Stufe. Nachts lag er vor Effis Tür auf der Binsenmatte, morgens, wenn das Frühstück im Freien genommen wurde, neben der Sonnenuhr, immer ruhig, immer schläfrig, und nur wenn sich Effi vom Frühstückstisch erhob und auf den Flur zuschritt und hier erst den Strohhut und dann den Sonnenschirm vom Ständer nahm, kam ihm seine Jugend wieder, und ohne sich darum zu kümmern, ob seine Kraft auf eine große oder kleine Probe gestellt werden würde, jagte er die Dorfstraße hinauf und wieder herunter und beruhigte sich erst, wenn sie zwischen den ersten Feldern waren. | Единственным, кого это свидание оставило спокойным и невозмутимым, был сам Ролло: то ли потому, что у него отсутствовало чувство времени, или, быть может, он рассматривал разлуку как некий беспорядок, который был наконец устранен. Вероятно, имело значение и то, что он постарел. Ролло не был щедр на нежности, так же как не выражал своей радости и во время свидания, но что касается его преданности, то она, кажется, еще возросла. Он ни на шаг не отходил от своей госпожи. К охотничьей собаке Бриста Ролло отнесся довольно доброжелательно, но как к существу низшего порядка. Ночью он спал на циновке у двери в комнату Эффи, а утром, если завтракали на свежем воздухе, лежал недалеко от солнечных часов, сонный и невозмутимый, Но как только Эффи вставала из-за стола и шла в переднюю за соломенной шляпой и зонтиком от солнца, к нему возвращалась молодость. Не обращая никакого внимания на то, что это ему уже не по силам, он несся вверх по деревенской улице, а затем снова назад к Эффи, и успокаивался лишь тогда, когда они добирались до ближнего поля. |
| Effi, der freie Luft noch mehr galt als landschaftliche Schönheit, vermied die kleinen Waldpartien und hielt meist die große, zunächst von uralten Rüstern und dann, wo die Chaussee begann, von Pappeln besetzte große Straße, die nach der Bahnhofsstation führte, wohl eine Stunde Wegs. An allem freute sie sich, atmete beglückt den Duft ein, der von den Raps- und Kleefeldern herüberkam, oder folgte dem Aufsteigen der Lerchen und zählte die Ziehbrunnen und Tröge, daran das Vieh zur Tränke ging. Dabei klang ein leises Läuten zu ihr herüber. Und dann war ihr zu Sinn, als müsse sie die Augen schließen und in einem süßen Vergessen hinübergehen. In Nähe der Station, hart an der Chaussee, lag eine Chausseewalze. Das war ihr täglicher Rastplatz, von dem aus sie das Treiben auf dem Bahndamm verfolgen konnte; Züge kamen und gingen, und mitunter sah sie zwei Rauchfahnen, die sich einen Augenblick wie deckten und dann nach links und rechts hin wieder auseinandergingen, bis sie hinter Dorf und Wäldchen verschwanden. | Эффи, для которой воздух теперь был важнее, чем самый красивый пейзаж, избегала прогулок в лес. Большей частью она шла по широкой дороге, обсаженной в начале старыми-престарыми вязами, а дальше, где начиналось шоссе, тополями. Эта дорога вела к железнодорожной станции, находившейся на расстоянии часа ходьбы от Гоген-Креммена. Эффи наслаждалась решительно всем, она вдыхала запах полей, запах рапса и клевера, следила, как взмывают в небо жаворонки, смотрела, как поят у колодцев коров, слушала, как звенят колокольчики стада. Ей хотелось закрыть глаза и погрузиться в сладкое забвение. Недалеко от станции у самого шоссе лежал дорожный каток. Здесь она всегда отдыхала, наблюдая за суетой на платформе. К станции часто подходили поезда, то с одной стороны, то с другой. Случалось, что два столба дыма, вначале как бы закрывавшие друг друга, начинали расходиться в разные стороны, все дальше и дальше, пока не исчезали совсем, за деревней и за лесом. |
| Rollo saß dann neben ihr, an ihrem Frühstück teilnehmend, und wenn er den letzten Bissen aufgefangen hatte, fuhr er, wohl um sich dankbar zu bezeigen, irgendeine Ackerfurche wie ein Rasender hinauf und hielt nur inne, wenn ein paar beim Brüten gestörte Rebhühner dicht neben ihm aus einer Nachbarfurche aufflogen. | Ролло сидел рядом с ней, принимая участие в завтраке, Но, поймав последний кусок, он уносился как бешеный, очевидно, для выражения своей благодарности, по какой-нибудь борозде и мчался до тех пор, пока из-под носа его с испугом не взлетала куропатка, сидевшая где-то на яйцах и которую он ненароком вспугнул. |
| "Wie schön dieser Sommer! Daß ich noch so glücklich sein könnte, liebe Mama, vor einem Jahr hätte ich's nicht gedacht" - das sagte Effi jeden Tag, wenn sie mit der Mama um den Teich schritt oder einen Frühapfel vom Zweig brach und tapfer einbiß. Denn sie hatte die schönsten Zähne. Frau von Briest streichelte ihr dann die Hand und sagte: | -- Какое чудесное лето! Год назад я бы не поверила, что еще могу быть так счастлива, мама! -- говорила Эффи почти каждое утро, прогуливаясь с матерью по берегу пруда или срывая раннее яблоко в саду и храбро кусая его,-- зубы у нее были прекрасные. А госпожа фон Брист гладила ее по руке и говорила: |
| "Werde nur erst wieder gesund, Effi, ganz gesund; das Glück findet sich dann; nicht das alte, aber ein neues. Es gibt Gott sei Dank viele Arten von Glück. Und du sollst sehen, wir werden schon etwas finden für dich." | -- Поправляйся скорее, Эффи, а счастье еще придет,-- конечно, не старое, а какое-нибудь новое. Слава богу, счастливым можно быть по-разному. Уж что-нибудь мы для тебя придумаем! |
| "Ihr seid so gut. Und eigentlich hab ich doch auch euer Leben geändert und euch vor der Zeit zu alten Leuten gemacht." | -- Вы так добры ко мне. А я испортила вам жизнь и прежде времени состарила. |
| "Ach, meine liebe Effi, davon sprich nicht. Als es kam, da dacht ich ebenso. Jetzt weiß ich, daß unsere Stille besser ist als der Lärm und das laute Getriebe von vordem. Und wenn du so fortfährst, können wir noch reisen. Als Wiesike Mentone vorschlug, da warst du krank und reizbar und hattest, weil du krank warst, ganz recht mit dem, was du von den Schaffnern und Kellnern sagtest; aber wenn du wieder festere Nerven hast, dann geht es, dann ärgert man sich nicht mehr, dann lacht man über die großen Allüren und das gekräuselte Haar. Und dann das blaue Meer und weiße Segel und die Felsen ganz mit rotem Kaktus überwachsen - ich habe es noch nicht gesehen, aber ich denke es mir so. Und ich möchte es wohl kennenlernen." | -- Ах, моя дорогая Эффи, не будем говорить об этом. Когда это случилось, я тоже так думала. А теперь я вижу, что наша тихая жизнь куда лучше суеты прежних дней. Вот поправишься совсем, поедем путешествовать. Ведь когда Визике предложил поехать в Ментону, ты была очень больна, раздражительна, и ты правильно говорила тогда о проводниках и официантах. Но теперь твои нервы окрепли, и тебя больше не будут раздражать такие вещи; ты только посмеешься над выходками и завитыми волосами кельнеров. Зато мы увидим синее море, белые паруса и скалы, поросшие красными кактусами. Я, правда, никогда не видела этого, но представляю себе это именно так. Мне тоже хочется увидеть все это своими глазами. |
| So verging der Sommer, und die Sternschnuppennächte lagen schon zurück. Effi hatte während dieser Nächte bis über Mitternacht hinaus am Fenster gesessen und sich nicht müde sehen können. | Так прошло лето. Ночи падающих звезд были уже позади. В пору этих ночей Эффи подолгу сидела у открытого окна, часто за полночь, смотрела и не могла насмотреться. |
| "Ich war immer eine schwache Christin; aber ob wir doch vielleicht von da oben stammen und, wenn es hier vorbei ist, in unsere himmlische Heimat zurückkehren, zu den Sternen oben oder noch drüber hinaus! Ich weiß es nicht, ich will es auch nicht wissen, ich habe nur die Sehnsucht." | -- Я никогда не была доброй христианкой. И я не знаю, откуда мы явились, может быть, правда с неба, а потом, когда все пройдет, снова вернемся туда, наверх, к звездам или даже выше еще. Не знаю и знать не хочу, но меня тянет туда. |
| Arme Effi, du hattest zu den Himmelwundern zu lange hinaufgesehen und darüber nachgedacht, und das Ende war, daß die Nachtluft und die Nebel, die vom Teich her aufstiegen, sie wieder aufs Krankenbett warfen, und als Wiesike gerufen wurde und sie gesehen hatte, nahm er Briest beiseite und sagte: | Бедная Эффи, ты слишком много смотрела на чудеса небосвода, слишком долго раздумывала о них, и вот в результате прохладный ночной воздух и туман, поднимавшийся над прудом, снова уложили тебя в постель. Когда пришел Визике и осмотрел ее, он отвел Бриста в сторону и сказал: |
| "Wird nichts mehr; machen Sie sich auf ein baldiges Ende gefaßt." | -- Теперь уже ничего не поделаешь. Будьте готовы ко всему: скоро все кончится. |
| Er hatte nur zu wahr gesprochen, und wenige Tage danach, es war noch nicht spät und die zehnte Stunde noch nicht heran, da kam Roswitha nach unten und sagte zu Frau von Briest: | Он оказался прав, и через несколько дней -- было еще не поздно, вероятно, часов около девяти, -- вниз спустилась Розвита и сказала госпоже фон Брист: |
| "Gnädigste Frau, mit der gnädigen Frau oben ist es schlimm; sie spricht immer so still vor sich hin, und mitunter ist es, als ob sie bete, sie will es aber nicht wahrhaben, und ich weiß nicht, mir ist, als ob es jede Stunde vorbei sein könnte." | -- Сударыня, госпоже-то моей очень плохо; она все шепчет что-то, словно молится. Я не знаю... Мне думается... она помирает. |
| "Will sie mich sprechen?" | -- Она хочет поговорить со мной? |
| "Sie hat es nicht gesagt. Aber ich glaube, sie möchte es. Sie wissen ja, wie sie ist; sie will Sie nicht stören und ängstlich machen. Aber es wäre doch wohl gut." | -- Она этого не сказала, но, кажется, да. Вы же знаете, какая она -- не хочет никого беспокоить, боится испугать вас. Но вы все-таки пойдите. |
| "Es ist gut, Roswitha", sagte Frau von Briest, "ich werde kommen. " | -- Хорошо, Розвита,-- сказала госпожа фон Брист,-- я сейчас приду. |
| Und ehe die Uhr noch einsetzte, stieg Frau von Briest die Treppe hinauf und trat bei Effi ein. Das Fenster stand offen, und sie lag auf einer Chaiselongue, die neben dem Fenster stand. | И, прежде чем часы стали бить, она поднялась по лестнице и вошла в комнату Эффи. Эффи лежала у раскрытого окна в шезлонге. |
| Frau von Briest schob einen kleinen schwarzen Stuhl mit drei goldenen Stäbchen in der Ebenholzlehne heran, nahm Effis Hand und sagte: | Госпожа фон Брист пододвинула к ней маленький черный стул со спинкой из черного дерева и позолоченными перекладинами, села и взяла ее руку. |
| "Wie geht es dir, Effi? Roswitha sagt, du seiest so fiebrig." | -- Ну, как ты себя чувствуешь, Эффи? Розвита говорит, у тебя жар. |
| "Ach, Roswitha nimmt alles so ängstlich. Ich sah ihr an, sie glaubt, ich sterbe. Nun, ich weiß nicht. Aber sie denkt, es soll es jeder so ängstlich nehmen wie sie selbst." | -- Ах, Розвита всего боится. Я вижу по ней: она думает, что я умираю. Я не знаю, может быть, это и так. Но она полагает, что всем это так же страшно, как ей. |
| "Bist du so ruhig über Sterben, liebe Effi?" | -- А ты разве не боишься умереть? |
| "Ganz ruhig, Mama." | -- Нисколько не боюсь, мама. |
| "Täuschst du dich darin nicht? Alles hängt am Leben und die Jugend erst recht. Und du bist noch so jung, liebe Effi." | -- А ты не обманываешь себя? Ведь жить хотят все, особенно молодые. А ты еще так молода, моя милая Эффи! |
| Effi schwieg eine Weile. | Эффи помолчала, потом снова сказала: |
| Dann sagte sie: "Du weißt, ich habe nicht viel gelesen, und Innstetten wunderte sich oft darüber, und es war ihm nicht recht." | -- Ты знаешь, я прежде мало читала; Инштеттен всегда удивлялся этому и был недоволен. |
| Es war das erste Mal, daß sie Innstettens Namen nannte, was einen großen Eindruck auf die Mama machte und dieser klar zeigte, daß es zu Ende sei. | В первый раз за все это время она произнесла имя Инштеттена. Это произвело на маму сильное впечатление: она поняла, что это конец. |
| "Aber ich glaube", nahm Frau von Briest das Wort, "du wolltest mir was erzählen." | -- Мне показалось, -- промолвила госпожа фон Брист, -- ты мне что-то хотела рассказать. |
| "Ja, das wollte ich, weil du davon sprachst, ich sei noch so jung. Freilich bin ich noch jung. Aber das schadet nichts. Es war noch in glücklichen Tagen, da las mir Innstetten abends vor; er hatte sehr viele Bücher, und in einem hieß es: Es sei wer von einer fröhlichen Tafel abgerufen worden, und am anderen Tag habe der Abgerufene gefragt, wie's denn nachher gewesen sei. Da habe man ihm geantwortet: 'Ach, es war noch allerlei; aber eigentlich haben Sie nichts versäumt.' Sieh, Mama, diese Worte haben sich mir eingeprägt - es hat nicht viel zu bedeuten, wenn man von der Tafel etwas früher abgerufen wird." | -- Да, ты вот говоришь, что я еще так молода. Конечно, я еще молода. Но это не важно. Однажды вечером (мы еще были тогда очень счастливы) Инштеттен читал мне вслух -- у него были очень хорошие книги. И вот он прочел тогда: "Какого-то человека вызвали из-за праздничного стола, а на другое утро он спросил: "Что же было потом?" Ему ответили: "Да ничего особенного; вы как будто ничего интересного не пропустили". И эти слова мне запомнились, мама. Нет ничего страшного в том, если и меня вызовут из-за стола немного пораньше. |
| Frau von Briest schwieg. Effi aber schob sich etwas höher hinauf und sagte dann: | Госпожа фон Брист молчала. Эффи приподнялась немного повыше и сказала: |
| "Und da ich nun mal von alten Zeiten und auch von Innstetten gesprochen habe, muß ich dir doch noch etwas sagen, liebe Mama." | -- Да, мама, раз мы заговорили о прошлом и об Инштеттене, мне нужно тебе что-то сказать. |
| "Du regst dich auf, Effi." | -- Тебя это взволнует. |
| "Nein, nein; etwas von der Seele heruntersprechen, das regt mich nicht auf, das macht still. Und da wollte ich dir denn sagen: Ich sterbe mit Gott und Menschen versöhnt, auch versöhnt mit ihm. " | -- Нет, нет, облегчить душу еще не значит разволноваться. Наоборот, это успокаивает. Мне хочется сказать, что я умираю, примирившись с богом, с людьми, примирившись и с ним. |
| "Warst du denn in deiner Seele in so großer Bitterkeit mit ihm? Eigentlich, verzeih mir, meine liebe Effi, daß ich das jetzt noch sage, eigentlich hast du doch euer Leid heraufbeschworen." | -- А разве в душе ты с ним враждовала? Ведь если говорить правду, прости мне, моя дорогая Эффи, но ведь это ты была причиной всех ваших страданий. |
| Effi nickte. | Эффи кивнула. |
| "Ja, Mama. Und traurig, daß es so ist. Aber als dann all das Schreckliche kam, und zuletzt das mit Annie, du weißt schon, da hab ich doch, wenn ich das lächerliche Wort gebrauchen darf, den Spieß umgekehrt und habe mich ganz ernsthaft in den Gedanken hineingelebt, er sei schuld, weil er nüchtern und berechnend gewesen sei und zuletzt auch noch grausam. Und da sind Verwünschungen gegen ihn über meine Lippen gekommen." | -- Да, мама. И очень грустно, что это так. Но когда начался весь этот кошмар, а потом, наконец, эта история с Анни,-- ты помнишь? -- я изменила свое мнение и стала считать, что это он виноват, потому что он поступал всегда рассудочно и трезво, а в конце концов, и жестоко. И я проклинала его. |
| "Und das bedrückt dich jetzt?" | -- А теперь тебя это угнетает? |
| "Ja. Und es liegt mir daran, daß er erfährt, wie mir hier in meinen Krankheitstagen, die doch fast meine schönsten gewesen sind, wie mir hier klargeworden, daß er in allem recht gehandelt. In der Geschichte mit dem armen Crampas - ja, was sollte er am Ende anders tun? Und dann, womit er mich am tiefsten verletzte, daß er mein eigen Kind in einer Art Abwehr gegen mich erzogen hat, so hart es mir ankommt und so weh es mir tut, er hat auch darin recht gehabt. Laß ihn das wissen, daß ich in dieser Überzeugung gestorben bin. Es wird ihn trösten, aufrichten, vielleicht versöhnen. Denn er hatte viel Gutes in seiner Natur und war so edel, wie jemand sein kann, der ohne rechte Liebe ist." | -- Да. И мне важно теперь, чтобы он узнал, что здесь, в дни болезни, которые были, кажется, лучшими днями в моей жизни, я поняла, что он был прав, прав во всем, даже в истории с бедным Крампасом. Что же ему оставалось делать? А потом и в том,, что воспитывал Анни в духе неприязни ко мне, этим он ранил меня больнее всего. В этом он тоже был прав, хотя это и было жестоко и до сих пор причиняет мне боль. Передай ему, что я умирала, сознавая его правоту. Это его утешит, подбодрит, может быть, примирит со мной. Потому что в нем много хорошего, и он благороден, насколько может быть благороден человек, у которого нет настоящей любви. |
| Frau von Briest sah, daß Effi erschöpft war und zu schlafen schien oder schlafen wollte. Sie erhob sich leise von ihrem Platz und ging. Indessen kaum daß sie fort war, erhob sich auch Effi und setzte sich an das offene Fenster, um noch einmal die kühle Nachtluft einzusaugen. Die Sterne flimmerten, und im Park regte sich kein Blatt. Aber je länger sie hinaushorchte, je deutlicher hörte sie wieder, daß es wie ein feines Rieseln auf die Platanen niederfiel. Ein Gefühl der Befreiung überkam sie. "Ruhe, Ruhe." | Госпожа фон Брист заметила, что Эффи утомилась и не то засыпала, не то делала вид, что хочет уснуть. Она тихо встала и вышла. Но едва она прикрыла дверь, как Эффи поднялась и села к окну, чтобы еще раз подышать свежим воздухом ночи. Сияли звезды, ни один листик не шевелился в саду. Но чем больше она прислушивалась, тем яснее различала, что в листьях платанов шелестит мелкий дождичек. Ее охватило чувство освобождения. "Покой, покой". |
| Es war einen Monat später, und der September ging auf die Neige. Das Wetter war schön, aber das Laub im Park zeigte schon viel Rot und Gelb, und seit den Äquinoktien, die die drei Sturmtage gebracht hatten, lagen die Blätter überallhin ausgestreut. | И прошел еще месяц. Уже кончался сентябрь. Погода стояла теплая, ясная, хотя в деревьях парка уже появились красные и желтые краски. Но в день равноденствия подул северный ветер. Три дня бушевала буря, а когда она прекратилась, все листья были сорваны. |
| Auf dem Rondell hatte sich eine kleine Veränderung vollzogen, die Sonnenuhr war fort, und an der Stelle, wo sie gestanden hatte, lag seit gestern eine weiße Marmorplatte, darauf stand nichts als "Effi Briest" und darunter ein Kreuz. Das war Effis letzte Bitte gewesen: "Ich möchte auf meinem Stein meinen alten Namen wiederhaben; ich habe dem andern keine Ehre gemacht." Und es war ihr versprochen worden. | Изменилось кое-что и на круглой площадке: солнечных часов там больше не было, со вчерашнего дня на их месте лежала белая мраморная плита, на которой были начертаны всего лишь два слова "Эффи Брист" и крест под ними. Это было последней просьбой Эффи: "Хочу, чтобы на надгробии была моя девичья фамилия, другой я не сделала чести". Ей обещали это. |
| Ja, gestern war die Marmorplatte gekommen und aufgelegt worden, und angesichts der Stelle saßen nun wieder Briest und Frau und sahen darauf hin und auf den Heliotrop, den man geschont und der den Stein jetzt einrahmte. Rollo lag daneben, den Kopf in die Pfoten gesteckt. | Да, вчера привезли мраморную плиту и положили сюда. А сегодня Брист и его жена сидели в беседке, печально глядя на могилу и на гелиотропы. Цветы пощадили, и они как бы обрамляли плиту. А рядом лежал Ролло, положив голову на лапы. |
| Wilke, dessen Gamaschen immer weiter wurden, brachte das Frühstück und die Post, und der alte Briest sagte: | Вильке, гамаши которого стали снова свободнее, принес завтрак и почту, и старый Брист сказал ему: |
| "Wilke, bestelle den kleinen Wagen. Ich will mit der Frau über Land fahren." | -- Вильке, вели заложить карету. Хотим с женой немного покататься. |
| Frau von Briest hatte mittlerweile den Kaffee eingeschenkt und sah nach dem Rondell und seinem Blumenbeet. | Госпожа фон Брист, разливая кофе, бросила взгляд на круглую площадку и цветы на ней. |
| "Sieh, Briest, Rollo liegt wieder vor dem Stein. Es ist ihm doch noch tiefer gegangen als uns. Er frißt auch nicht mehr." | -- Посмотри-ка, Брист, Ролло снова лежит у плиты. Ему тяжелее, чем нам. Он ничего не ест. |
| "Ja, Luise, die Kreatur. Das ist ja, was ich immer sage. Es ist nicht so viel mit uns, wie wir glauben. Da reden wir immer von Instinkt. Am Ende ist es doch das beste." | -- Да, Луиза, таковы животные. Я это всегда говорил. Это не то, что мы. Вот и говори об инстинкте. Оказывается, инстинкт самое лучшее. |
| "Sprich nicht so. Wenn du so philosophierst ... nimm es mir nicht übel, Briest, dazu reicht es bei dir nicht aus. Du hast deinen guten Verstand, aber du kannst doch nicht an solche Fragen ... " | -- Не говори так. Когда ты начинаешь философствовать... не обижайся, Брист, но у тебя это не получается. У тебя здравый ум, но в таких вещах ты ничего... |
| "Eigentlich nicht." | -- Откровенно говоря, ничего. |
| "Und wenn denn schon überhaupt Fragen gestellt werden sollen, da gibt es ganz andere, Briest, und ich kann dir sagen, es vergeht kein Tag, seit das arme Kind da liegt, wo mir solche Fragen nicht gekommen waren ... " | -- И вообще, если уж задавать вопросы, то какие-нибудь другие, Брист. Должна тебе сказать, что дня не проходит, с тех пор как бедная девочка лежит здесь, чтобы я не задумывалась и не задавала себе таких вопросов... |
| "Welche Fragen?" | -- Каких же? |
| "Ob wir nicht doch vielleicht schuld sind?" | -- А не мы.ли виноваты во всем? |
| "Unsinn, Luise. Wie meinst du das?" | -- Глупости, Луиза. Ну что ты? |
| "Ob wir sie nicht anders in Zucht hätten nehmen müssen. | -- Не мы ли должны были воспитывать ее совсем по-другому? |
| Gerade wir. Denn Niemeyer ist doch eigentlich eine Null, weil er alles in Zweifel läßt. Und dann, Briest, so leid es mir tut ... deine beständigen Zweideutigkeiten ... und zuletzt, womit ich mich selbst anklage, denn ich will nicht schadlos ausgehen in dieser Sache, ob sie nicht doch vielleicht zu jung war?" | Именно мы. Ведь Нимейер, собственно говоря, нуль, он все подвергает сомнению. А потом ты... прости мне, пожалуйста, но твои вечные двусмысленные высказывания, и, наконец, -- а в этом я обвиняю только себя, потому что я тоже, конечно, виновата во всем, -- не была ли она тогда слишком еще молода? |
| Rollo, der bei diesen Worten aufwachte, schüttelte den Kopf langsam hin und her, und Briest sagte ruhig: | Ролло, который при этих словах пробудился, медленно покачал головой, а Брист спокойно сказал: |
| "Ach, Luise, laß ... das ist ein zu weites Feld." | - Ах, оставь, Луиза... Это уже совсем темный лес. |
ПРИМЕЧАНИЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Георг Вильгельм -- курфюрст Бранденбургский (годы правления 1619 -- 1640); таким образом, Фонтане подчеркивает, что семья фон Бристов принадлежит к старому дворянскому роду.
Рейтер Ф. (1810--1874) -- известный немецкий писатель, писавший на нижненемецком диалекте.
Минина и Лишне -- имена двух девушек из его романа "D rchl uchting"
Архангел Гавриил -- согласно евангельской легенде, принес Марии весть, что она избрана родить богу сына. В словах Клитцинга заключен намек на то, что Гульда ждет того момента, когда станет чьей-нибудь "избранницей".
Кайзер. -- Имеется в виду Вильгельм I, король Пруссии с 1861 года, провозглашен императором в 1871 году, умер в 1888 году.
Кессин. -- Города с таким названием в Германии не существовало. Описывая в дальнейшем Кессин и его обитателей, Фонтане использовал свои воспоминания о Свинемюнде, где он провел детство.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Стр. 36. "Hotel du Nord" -- действительно существовавший в то время в Берлине (улица Унтер-ден-Линден) отель. Для творческой манеры Фонтане очень существенно, что все упоминаемые им берлинские отели, рестораны, кафе, магазины, фирмы и т. д. в действительности существовали в то время, к которому приурочено действие романа.
"Флигенде блеттер" ("Летучие листки") -- популярная в это время сатирическая газета.
Кафе Бауера -- расположенное на Унтер-ден-Линден против кондитерской Кранцлера -- посещали после полудня и вечером женщины "полусвета", и показываться там в это время светским дамам считалось неприличным; отсюда и замечание Фонтане -- "в соответствующее время".
"Остров блаженных" -- картина швейцарского художника А. Беклина (1827--1901), приобретенная как раз в ту пору Берлинской Национальной галереей.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Сцена под бузиной -- сцена из драмы немецкого романтика Г. Клейста (1776--1811)--"Кетхен из Гейльбронна" (1810). Вет-тер фон Штраль -- действующее лицо в этой драме.
День Седана -- годовщина Седанской битвы (2 сентября 1870 г.). В период франко-прусской войны эта битва привела к окончательному поражению французской армии и капитуляции ее. Значительная часть армии во главе с Наполеоном III была взята в плен.
Лот -- персонаж из библейской легенды. Согласно библии Лот сожительствовал со своими дочерьми.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Кегель Р. (1829--1896)--придворный проповедник, пользовавшийся в то время известностью.
Валгалла -- "Храм Славы", сооруженный по образцу Парфенона (Греция) в 1830--1842 годах близ Регенсбурга; в нем были выставлены бюсты знаменитых немцев.
Пинакотека -- картинная галерея в Мюнхене. Под "другой" Эффи подразумевает Глиптотеку -- музей скульптур.
Палладио А. (1508--1580) --крупнейший итальянский архитектор эпохи Возрождения.
"Лежит он в Падуе..." -- слова Мефистофеля о муже Марты (Гете, "Фауст", часть I, сцена "Дом соседки", перев. Н. А. Холодковского).
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Сен-Приватская панорама -- панорама битвы при Сен-Прива (18 августа 1870 г.)--периода франко-прусской войны.
Феникс.-- Согласно древневосточной легенде птица Феникс сжигает себя и вновь возрождается из пепла.
Варцин -- оюю из поместий Бисмарка (в Померании).
Князь.-- Имеется в виду О. Бисмарк (1815--1898).
Генерал Меца X. Ю. де (1792--1865) --главнокомандующий датской армией в период датско-прусской войны 1864 года.
Гекла и Крабла -- вулканы в Исландии.
Ролла -- так звали одного из вождей норманнов, который стал в 911 году под именем Роберта I первым герцогом Нормандии.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Врангель Ф. (1784--1877)--прусский генерал; после поражения революции 1848 года разогнал Прусское национальное собрание, заседавшее в Берлине. В начале войны против Дании (1864) был главнокомандующим австро-прусскими войсками, но вскоре был смещен.
Консулы -- это что-то величественное...-- Эффи имеет в виду римских консулов, высоких должностных лиц в древнем Риме. Она считает, что они держали в руках дикторские пучки, которые -- как объясняет ей Инштеттен -- на самом деле перед консулами несли ликторы.
Брут -- имя нескольких римских консулов.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Фербеллинское сражение (28 июня 1675 г.) -- в период войны между Бранденбургом и Швецией.
Когда Фробен сменил лошадь...-- Имеется в виду эпизод Фер-беллинского сражения: штальмейстер Фробен обменялся с курфюрстом Фридрихом Вильгельмом лошадью -- белая лошадь курфюрста была слишком заметна -- и был вскоре убит шведской пулей.
"На этом я стою". Эти слова были сказаны М. Лютером (1483-- 1546) на Вормском сейме (1521). Вызванный на сейм, для того чтобы ответить за свои "еретические" взгляды, Лютер отказался от них отречься.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Славный Луи, племянник Наполеона...-- Имеется в виду Луи Бонапарт, который 2 декабря 1851 года произвел государственный переворот и стал французским императором под именем Наполеона III. Луи Бонапарт был действительно племянником Наполеона I (сын его брата Луи). В дальнейшем имеется в виду франко-прусская война 1870--1871 годов. Инштеттен называет "героем и завоевателем Саарбркжкена" Луи Бонапарта, ибо 2 августа 1870 года Луи Бонапарт приказал атаковать Саарбрюккен и прусские войска были оттеснены.
Нобилинг -- совершил в 1878 году покушение на императора Вильгельма I. Этим воспользовался Бисмарк, чтобы провести через рейхстаг закон против социалистов (19 октября 1878 г.).
Ле Бурже.-- Имеется в виду один из эпизодов франко-прусской войны (при осаде Парижа).
Со времен Версаля -- то есть со времени франко-прусской войны, ибо в Версале находилась ставка прусской армии.
Байрейт, Рихард Вагнер.-- Эффи вспоминает в связи с Байрейтом о Р. Вагнере (1813--1883), так как с 1876 года в этом городе начали ставиться оперы Вагнера в специально созданном для этого театре.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Виардо Полина (1821--1910) --знаменитая французская певица, подруга И. С. Тургенева, в доме которой бывало немало русских.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Бок и Боте--известный нотный магазин в Берлине. Стр. 99. "Орфей" -- опера К. В. Глюка (1714--1787). "Весталка"-- опера итальянского композитора Г. Спонтини (1774--1851).
"Лесной царь" и "Не журчи, ручеек" -- романсы Ф. Шуберта (1797--1828).
Леве К. (1796--1869) --известный в свое время немецкий композитор; далее упомянуты две его баллады --"Колокола Шпейера" и "Рыцарь Олаф". Между прочим, Леве положил на музыку одну из баллад Фонтане.
"Летучий Голландец" -- опера Р. Вагнера, "Цампа" -- опера французского композитора Ж. Ф. Эро (1791--1833), "Мальчик в степи" -- романс Р. Шумана (1810--1856).
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Торквемада Т. (1420--1498) --с 1481 года глава испанской инквизиции; жестоко преследовал "еретиков".
Пришли короли...-- Имеется в виду евангельская легенда о том, как три восточных царя пришли поклониться младенцу Христу.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Евгений Рихтер (1838--1906)--депутат парламента, политический противник Бисмарка.
...взглядам, Вагнера по еврейскому вопросу.-- Имеются в виду антисемитские взгляды Р. Вагнера.
Вильмс Р. Ф. (1824--1880) --известный в то время хи' рург.
Во время войны...-- Имеется в виду франко-прусская война 1870--1871 гг.
Вулленвебер Ю.-- бургомистр Любека, казнен в 1537 году по приказу герцога Брауншвейгского, воевавшего с городом.
Стокгольмская резня.-- По приказу Христиана II, короля Дании и Швеции, в 1520 году были убиты руководители оппозиции, выступавшей против датского господства в Швеции.
Рипербан -- улица в Гамбурге.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Годовщина Кениггреца -- годовщина одного из сражений периода австро-прусской войны (3 июля 1866 г.).
Утес Петра -- католическая церковь. Rocher de bronze -- бронзовый утес (франц.) -- так назвал юнкерство Фридрих Вильгельм I.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Блюхер Г.(1742--1819), Веллингтон А. У.(1769--1852) -- прусский и английский генералы; командовали войсками союзников в битве при Ватерлоо (1815), определившей поражение Наполеона I.
При Вионвилле состоялось одно из сражений в период франко'-прусской войны (16 августа 1870 г.), закончившееся победой прусской армии.
"Война в мирное время" -- пьеса Г. Мозера и Ф. Шентан, "Мосье Геркулес" -- пьеса Г. Велли, "Юношеская любовь" -- пьеса А. Вильбрандта, "Эфросина" -- пьеса О. Ф. Гензихена -- популярные в свое время пьесы малозначительных писателей.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Пророка... из оперы.-- Имеется в виду опера Д. Мейер-бера (1791--1864) "Пророк".
Лионкур и Бове -- французские города; речь идет о франко-прусской войне.
Шнепфенталь -- учебно-воспитательное заведение, созданное известным немецким педагогом X. Г. Зальцманом (1747--1811).
Бунцлау -- учебное заведение, созданное религиозной общиной гернгутеров.
Базедов И. Б. (1723--1790)--известный немецкий педагог.
Песталоцци И. Г. (1746--1827) --крупнейший швейцарский педагог.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Винета -- город, согласно легенде, погрузившийся на дно моря.
"У тебя бриллианты и жемчуг...", "Твои лилейные пальцы..." -- эти два стихотворения тоже принадлежат Гейне (цикл "Снова на родине" в сборнике "Книга песен").
Карл Стюарт в одном из его романсов несет свою голову под мышкой.-- Герой Фонтане ошибается -- в стихотворении Гейне "Карл I" (сборник "Романцеро") ничего подобного нет.
"Вицлипуцли" -- стихотворение Гейне (сборник "Романцеро").
О Педро Жестоком рассказывается в стихотворении Гейне "Испанские Атриды" (сборник "Романцеро").
Генрих Восьмой (1491--1547)--английский король, отец Елизаветы I; из шести своих жен казнил двух -- одна из казненных, Анна Болейн, была матерью Елизаветы.
Ордена "Черного орла" и "Pour le m rite" -- высшие прусские ордена.
Вы хотите разыграть роль Фульского короля.-- В балладе Гете "Фульский король" рассказывается, что король хранил в память о своей возлюбленной кубок.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Князь едет в Фридрихсру...-- поместье Бисмарка, который и имеется здесь в виду.
Стр. 145. "Итальянский сапог".-- Как известно, на карте Италия имеет форму сапога.
Canal grande -- канал в Венеции.
"Неосмотрительный шаг" -- пьеса популярного в свое время писателя Э. Вихерта (1831--1902); в дальнейшем упомянут персонаж из этой пьесы, Артур фон Штетвиц.
Храм вендов.-- Вендами немцы называли западных славян, земли которых граничили с ними на востоке; они были истреблены или онемечены в XII--XVII веках.
Первый поход в Шлезвиг -- имел место в 1848 году; Э. Бонин (1793--1865) и Ф. Врангель (см. прим. к стр. 66.) командовали прусскими войсками во время этого похода.
"Божья стена"--стихотворение известного немецкрго романтика К. Брентано (1778--1842),
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Мариенбургский замок -- сооружен ок. 1274 года близ Данцига.
Мемлинг Г. (ок. 1433--1494) --известный нидерландский художник эпохи Возрождения.
Монастырь Олива -- находился близ Данцига.
Неттельбек И.-- капитан корабля; организовал вместе с Гнейзе-нау защиту Кольберга против французской армии в 1806--1807 годах,
Кассандра -- дочь Троянского царя Приама, согласно греческому мифу, обладала даром предвидеть грядущие бедствия.
"История о трех кольцах" -- намек на притчу о трех кольцах, которую рассказывает еврей Натан Мудрый в пьесе Лессинга, названной по имени этого героя (действие III, явление 7). Просветитель Лессинг проповедует этой притчей идеи веротерпимости, -- отсюда слова о "либеральном старье".
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
...о гусарах генерала Блюхера -- см. прим. к стр. 123. Стр. 181. Палаццо Строцци или Питти.-- Эти палаццо находятся во Флоренции, сооружены в эпоху Возрождения.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Швейггер К. (1830--1905) -- директор университетской глазной клиники.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
"Флигенде блеттер" и "Кладдерадатч" -- известные сатирические газеты того времени.
...Штрудельвиц и Прудельвиц, Карлхен Миссник -- персонажи из сатирических рассказов "Кладдерадатча".
Виппхен из Бернау.-- Под этим именем писал свои сатирические военные корреспонденции (в период войны 1870--1871 гг.) один из тогдашних журналистов.
"Штаны господина фон Бредова" -- исторический роман старшего современника Фонтане Виллибальда Алексиса (наст, имя и фамилия -- Вильгельм Геринг, 1798--1871); его называли "немецким Вальтером Скоттом".
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
"Маленький ягненочек, чистый как снег" -- строка из стихотворения немецкого писателя Ф. Ю. Бертуха (1747--1822).
Первое апреля -- день рождения Бисмарка.
"Бельведер" -- павильон в парке Шарлоттенбургского дворца.
Обераммергау -- деревня в Баварии, где устраивались представления средневековых мистерий, на которые съезжались отовсюду.
Шилль Ф. -- прусский офицер. После Тильзитского мира, будучи страстным патриотом, стремился спровоцировать войну Пруссии с Наполеоном. Организовал для этого поход гусарского полка, которым командовал. Не получив никакой поддержки, преследуемый союзниками Наполеона, пытался организовать сопротивление в Штральзунде. Пал во время сражения на одной из улиц Штральзунда (1809).
Шель К. В. (1742--1786) -- аптекарь и химик, родился в Штральзунде.
Герта -- древнегерманская богиня. Германцы называли ее Нертус, по ошибке римского историка Тацита укоренилось имя Герта.
Торвальдсен Б. (1768--1844) -- известный датский скульптор.
Фредериксборг и Эльсинор -- датские города, в которых находятся старые королевские замки, обычно привлекающие туристов.
"Атака на Дюппель, окоп No 5", "Король Вильгельм с графом Бисмарком на Липской вершине" -- картины, изображающие эпизоды войны Пруссии с Данией (1864) и с Австрией (1866).
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
"Нана" (1880)--нашумевший в то время роман Э. Золя.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Ниманн А. (1831--1917)--тенор Берлинской оперы, выступавший обычно в операх Вагнера.
Заатвинкель -- место загородных прогулок (близ Берлина).
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Глац -- крепость-тюрьма.
Гвидо Рени (1575--1642)--итальянский художник академического направления, картины которого пользовались большой любовью вплоть до конца XIX века.
Бенджамин Уэст (1738--1820)--американский художник, работавший в Англии.
Король Лир в степи во время грозы -- сцена из трагедии Шекспира "Король Лир".
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
...даже хотят перейти к нам.-- То есть две еврейские девочки хотят принять христианство.
Кернер Т. (1791--1813) --немецкий поэт периода антинаполеоновских войн, популярный в XIX веке.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Ладенберг-старший.-- Ладенберги, отец и сын, прусские государственные деятели. Здесь речь идет о старшем, то есть об отце-- Филиппе Ладенберге (1769--1847). Смысл анекдота в том, что орден "Черного орла" был более высокой наградой, чем орден "Красного орла".
Вихерн И. Г. (1808--1881)--один из создателей так называемой "внутренней миссии", основатель воспитательного заведения для малолетних преступников.
Король Мтеза (ум. 1884 г.) --султан Уганды (Экваториальная Африка).
Памятник Луизе. -- Имеется в виду памятник прусской королеве Луизе (1776--1810), жене прусского короля Фридриха Вильгельма III и матери германского императора Вильгельма I.
Фридрих III (1831--1888) --вступил на престол в 1888 году после смерти отца уже тяжело больным и, процарствовав всего 99 дней, умер от рака гортани.
"Сарданапал" -- балет итальянского композитора Р. Леонкавало (1858--1919).
"Коппелия" -- балет французского композитора Л. Делиба (1836--1891).
Дель Эра А.-- известная в то время балерина Берлинской оперы.
Зихен -- пивной зал.
Гут -- винный погребок.
К началу страницы