Аннотация: И серьёзно и с юмором автор рассказывает мистические, фантастические, сказочные истории, в основе которых - автор уверен - лежат подобные случаи из жизни его читателей. И немного из своей.
Кисельный берег
1
Зима обрушилась на бойца посреди поля. Всего лишь в нескольких шагах за его спиной осталась полоса узкой межи − замшелые валуны и почерневшие деревья с остатками листвы, − чернота непаханой три года земли, и небо над головой − чернильная синь осенней ночи. Внезапно, не предупреждая, из невидимой тучи повалил снег. Плотно и крупно, разом обозначая белые проплешины мерзлого поля, увеличивая их и сливая с помутневшим небом.
"Ах, досада какая! − подумал боец. − Мне бы маскхалат! А то виден буду, как таракан на скатерти".
Он остановился, крутанул на ремне вокруг уже намокшего ватника себе за спину неприхотливый "Шмайссер", подставил ладони под летящий снег. Снег таял, превращался в воду, и боец брызнул её себе в лицо − курносое, с широкими скулами, лицо молодого парня, но с впалыми щеками и усталыми глазами взрослого мужчины.
"Надо идти. Скоро мост. Он должен быть где-то левее".
В разведку, в одиночку, парень ходил часто и с видимой охотой: кочевой бесхитростный уклад партизанской жизни ему, человеку городскому, был непривычен и тягостен. Но не скромным своим бытом, а свойским и слишком уж простецким характером отношений между партизанами, приходящимися друг другу то дядьями, то кумовьями, то братанами, которые напрочь отодвигали в сторону армейский устав. Бойцу, воевавшему больше года в пехоте и имеющему сержантские лычки, это казалось неправильным. Да, кровные узы помогают бить врага, думалось ему, но... Но посчитать в отряде кадровых военных − пальцев одной руки много будет. Крупных, значимых дел пока не было. Только редкие стычки с местными полицаями, еще реже, с регулярными немцами, и это обманывало добровольческий порыв юноши уже двухлетней давности и не давало сполна отомстить за своих друзей по призыву и окружению.
Лишь в разведке, добросовестно выполняя любое задание, он чувствовал себя нужным на этой войне. Даже счастливым.
− Ты посмотри, что там да как, − перед выходом напутствовал сержанта командир отряда и продолжал:
− Село до войны знатное было, крепкое хозяйством. Людьми работящими, не ленивыми славилось. Я знаю, я в правление входил. Центральная усадьба наша в пяти верстах была, весовая, ток... Эхе-хе... А тут конюшня, да какая! А вдруг она сейчас не пустой стоит? Гады-захватчики они, конечно, а всё же радеют. Да и полиция на конях ездит... Понимаешь? Нам бы лошадок, ой как! И не только их... Обозы, обозы не пропусти! Гляди сюда.
Командир загнул лист трофейного блокнота, послюнявил карандаш, стал уверенно чертить:
− По лесу до заимки знаешь, как идти... Снова лесом... Болотце здесь... За ним просёлок, но наезжен, дальше поле. Большое. Ох, и пшеницу же оно рожало! Ну, так... Дорога пошла по его краю, слева. Ты дуй напрямки, как раз возле моста с ней снова и встретишься. Мост наши, отступая, хотели разрушить, но не успели, немцам − незачем. Вот... На том берегу дорога будет загибать вправо, вдоль речки, и совсем рядом там − конюшня. Приметная она... Село дальше, с полверсты... Всё... Да, это... Зайди к Настюхе-поварихе, возьми чего с собой. Я распорядился.
2
Он чуть было не полетел с крутого берега вниз к беззвучной воде. Вовремя остановился, отпрянул назад, но поскользнулся, упал на свой сидр. Кирзачи повисли над обрывом, почти совсем невидимые в плотном тумане.
"Так это туман, а я думал снег впереди сгустился. − Сержант приподнялся на локте. − Странно, вода, что ли горячая. Почему так парит? Словно молоко в воздухе разлилось. Молочная река, кисельные берега. Впрочем, этот берег на кисель-то не очень то похож. Может тот? Командир нахваливал: сельцо − крыльцо − сальцо... М-да... А на мост-то я не вышел!"
Он поднялся на ноги и торопливо зашагал вдоль гладкой, словно отштукатуренной стены тумана, поднимающейся вертикально вверх, исчезавшей в непрекращающемся снегопаде. Сержант не озадачился необычным явлением природы, тем более не испугался. Наоборот, в его голове нарисовалась очень мирная картина из детства, чем-то схожая с этим висящем справа молоком: он совсем пацан с такими же оболтусами ловят рыбу на Обводном канале. Было у них заветное местечко, где труба выбрасывала в холодную воду горячие мыльные стоки из ближайшей бани. Парило и воняло ужасно, но в металлическую сетку, в виде перевёрнутого парашюта, иногда попадались какие-то мальки... А приятели давно повзрослели, и призыв был у них общий, а он здесь, а кто-то наверное там, куда поднимается и поднимается эта стена...
Вот она − дорога, упирается в деревянный настил. Видна также часть перил, как будто прислонённых торцами к белой стене. Всё под слоем снега, но присутствует ощущение добросовестной работы мастеров-плотников. А вот чего нет, так это следов. Ни чьих. Это хорошо. Можно рискнуть.
Разведчик вышел из-за дерева, быстро преодолел десяток метров и оказался на мосту перед молочной пеленой.
− Шмальнуть бы туда для верности! − Он ободряюще поцокал языком. - Ну, сапоги мои там уже были и при мне остались! Иду!
...Он почувствовал: что-то толкнуло его в спину, аккурат под лопатку со стороны сердца, и выдавило из тумана.
Сразу несколько мыслей мелькнуло в голове у сержанта: снег прекратился, воздух необычайно тёплый и свежий и он, сержант, падает на доски настила − близнеца того, с противоположного берега. Оказалось, подгнившая доска подломилась под армейским сапогом.
"Тут шею свернуть, как портянку навернуть. И не мудрено!"
Первым делом он кинулся искать отстегнувшийся от удара магазин пистолета-пулемёта. Беда, если тот провалился, несмотря на заплаты, в многочисленные щели и рваные дыры моста. Впрочем, по короткому звуку звяканья металла о металл, слух разведчика сумел определить направление, и вскоре боезапас был найден лежащим между торчащими гвоздями, там, где отсутствовала балясина перил.
Наконец-то сержант смог оглядеться.
Снегопад действительно прекратился, и от высокого звёздного неба вокруг сделалось светлее, прозрачнее как-то. А воздух?! Такого воздуха солдат не вдыхал с начала войны; в нём не чувствовался дым печей-буржуек ленинградских квартир, лесных партизанских костров, полевых кухонь, коптящих фитилей самодельных светильников; а главное, не было запаха пожарищ и пороха, запаха войны не было.
Тепло, будто сентябрь. Листья на деревьях, а не под ногами.
"Судя по всему, здесь какая-то особенная климатическая зона, курорт". Парень читал о таких в книжках, но бывать не приходилось.
"Теперь понятно, почему тут был колхоз-миллионер. Ещё бы! Условия!"
Подытожив, разведчик двинулся к своей цели вдоль лесополосы по обочине дороги. А дорога была ужасной, под стать мосту, и смотрелась в окружающем благолепии природы варварским созданием: рытвины и бугры пересекались глубокими колеями причудливым образом; относительно ровные участки с острыми желтоватыми камнями упирались в огромные лужи неизвестной глубины − в них смело вели только следы танковых траков, все другие жались к краям дороги, выкатывались на обочину, давя и пачкая грязью траву.
"А следы-то всё больше автомобильные. Ни лошадей, ни подвод. Кто же в селе?"
Внезапно в спину сержанту ударил свет.
Машинально, на инстинкте, боец молниеносно прыгнул в спасительную тень придорожных кустов, перекатился на живот, снимая "Шмайссер", вжался в землю, головой к источнику опасности − двум прожекторам нестерпимо белого света прямо посредине дороги. Они не приближались. Сержант понял, что это свет от фар какого-то стоящего транспорта, потому как сумел разглядеть через прищур глаз, темный силуэт и услышал рокот мотора. К мотору примешивались ещё глухие частые удары, но, возможно, это стучало сердце бойца.
"Если кто появится, то короткая очередь и граната в бронемашину. Только бы добросить!"
Но никто не появился, а бронемашина, без единого выстрела, всё отчётливее показывая необычные очертания, начала медленно приближаться к обрадованному разведчику.
"Не заметили. А чего тогда стояли? Может, приспичило? Ух, ты!.."
Перед блестящей радиаторной решёткой, в виде зверской улыбки, висела катушка с намотанным тросом. Широкий покатый капот имел по бокам каплеобразные стёкла, из которых и бил этот кинжальный белый свет, а темные фары привычной формы почему-то на крыше, над водительским стеклом плавно изогнутой формы. Стекла для военной машины было многовато. Может оно бронированное? Во всяком случае, через него внутри ничего не было видно, как не видно и никакого внешнего оружия.
Когда совсем близко от головы затаившегося разведчика закрутилось переднее колесо странной машины, он отметил небольшую высоту резной шины на матовом металлическом диске со сложным геометрическим рисунком толстых спиц (или не спиц?). В центре крутился какой-то символ.
Вдруг одно из боковых стекол поползло вниз. Глухие звуки, сопровождавшие движение, усилились, и в них стал угадываться какой- то чужой для уха ритмический рисунок. Послышался голос, похожий на женский, вроде простуженной оперной певицы; он нараспев произнёс несколько неразборчивых слов, эхом которым что-то зацыкало и заскрежетало. Стекло остановило ход, затем так же медленно стало подниматься вверх, но прежде чем оно закрылось, в щель вылетела маленькая искорка, прочертила дугу в ночном воздухе и упала на обочину возле самого носа сержанта, шипя и угасая в небольшой лужице. Истосковавшийся по куреву, нос сразу уловил запах табака, и пальцы непроизвольно потянулись спасать тонущий окурок. Сержанта не удивили ни его необычная форма, ни мелькнувшие на гильзе буквы "L&M". Он успел лишь порадоваться его размеру и будущей затяжке, когда поспешно совал чинарик за отворот шапки. Затем рванулся с земли через скользкую колею на другую сторону дороги: могла пойти колонна, лежи тогда тут целую вечность.
Но, перебегая, он не мог не посмотреть вслед чудной машине, тем более, было на что.
В белом ореоле она мерно и солидно покачивалась на жидких рытвинах, закидывала грязью наполовину стеклянный задок с подвешенным запасным колесом, освещенную прямоугольную табличку, на которой зоркие глаза сержанта разглядели "о 211", и удивительные фонари по бокам кряжистого корпуса, ярко и бесстыже горевшие красным огнём.
"Совсем обнаглели, фрицы. Ничего не боятся", − подумал сержант и скрылся в кустарнике.
3
− Слушай, а ты давно этим делом увлекаешься?
Молодой высокий парень, одетый в неброскую старенькую куртку, тесную на широких плечах её владельца, не застёгнутою и позволяющую видеть складки объёмного свитера с воротом "под горлышко", неловко разворачивал пластинку жевательной резинки. Только он задвигал массивной челюстью и собирался выкинуть скомканную обёртку за окно машины, как та упала куда-то под его переднее пассажирское сиденье. Парень сделал вид, что не заметил этого.
− Этим... копательством?
− Бумажку подбери, − тихо, но твёрдо сказал водитель.
Парень кряхтя стал шарить между своими сорока пяти размерными сапогами.
"Ишь, раскомандовался, ариец хренов. Вылитый немчура: затылок бритый, сам с белобрысой чёлкой; глаза мутно-голубые, колючие; нос с немецкую сосиску. Одет соответствующе: зелёно-коричневый камуфляж, ботинки высокие со шнуровкой. Каски не хватает, но примерял уж точно... Аккуратный. Курить в машине запретил... Заплатит ли тоже аккуратно, как обещал?"
− Выбросил?... Вообще-то, за это копательство по голове не гладят, и помолчать бы мне надо... Скучно, ночь, дорога дрянь...
Я из "крутых", но одиночка. Иногда беру напарника, вот как тебя, землицы покидать. Но чаще сам, потому как делиться не люблю. Увлечение, спрашиваешь. Нет, это страсть. В детстве, бывало, убежим с пацанами за село на окопы, гильзы открыто на земле лежат. А то патрон попадётся, в костёр его... Страшно, весело, сердце из груди выскакивает... Помню бляхи, штык один и ... череп. Он из каски немецкой вывалился. Все дали дёру, испугались, а я вернулся.
− Значит, прибыльно? Тачка класс!
− Дурак! У меня работа престижная есть. Говорю же − страсть!!! Денежка, конечно, капает, но...
Его слова прервал грохот в багажнике.
− Вот-вот! Думаешь, там только лопаты бряцают? Вложиться надо, и отдача будет.
− Точно будет?
− Будет, будет... Не мешай! Родина расслабляться не позволяет. Дорога аховая, для тракторов, только трактористы нынче и те стали в городе менеджерами... Ещё мост этот!
Машина шла вдоль поля. Белый свет фар выхватывал на обочине валуны, бугры. Что находилось там, в темноте, было не видно, но ясно, что не сжатое поле Левитана. На дороге же тени от рытвин пугали своей контрастной глубиной.
− Здесь, в селе никто не живёт, уже давно. Дома пустуют, обветшали... Прабабка моя, кремень, до последнего держалась, единственный жилой дом, а помню, изб под пятьдесят было... Правда, ещё один фермер-любитель пытался что-то возродить, отстроить. Мыкался-мыкался, а потом исчез: то ли плюнул на всё, то ли убили... Так вот, прабабка... Я её про войну вопросами доставал. Она отмалчивалась, говорила: "Отстань, злодень, не помню"... "Не помню", а ведь ей четырнадцать, что ли было. Но про один бой не утаила. По её словам, партизаны тут у фермы... После, расскажу. Сейчас − мост!
Название, что мост. Перил нет, а высоко ведь. Дощатый настил только для колёс, посередине лежат шпалы просмоленные. Заплаты, гвозди...
Водитель засунул руку под камуфляж, достал что-то, поцеловал, зашевелил губами...
"Надеюсь, он не рыцарский железный крест там целует", − подумал второй.
Машина медленно переползла на противоположный берег, без происшествий. Обрадованные, они даже включили автомагнитолу. По салону разлился густой регги.
"Водить он умеет! А может, нечистая сила с ним в сговоре! Место подходящее..."
− Стой! Там человек, с автоматом!
Массивный пассажир всем телом повалился на водителя, схватился за рулевое колесо. Внедорожник, клюнув передней лебёдкой, остановился.
− С ума сошёл! Руки!.. Какой человек, нет никого!
− Нет, он был! Я видел: ватник, мешок за плечами и... автомат как в кино... немецкий.
− Померещилось... Автомат немецкий... Да за это...
Водитель с хищным выражением на лице стал всматриваться в пустоту дороги. Никого, только ночные мотыльки слетались на свет фар и звуки регги.
− Выйти, да поглядеть что ли? Пойдёшь со мной?
Но парень, доставая пачку сигарет и нервно закуривая, только отрицательно замотал головой.
Храбрый "немец" заколебался в своей решимости:
− Ладно, не пойду. Тут грязи по колено... Поехали! И прекрати вонять в салоне!
Парень сделал несколько затяжек и послушно выкинул сигарету в темноту ночи.
− Далеко ещё?
− Не. Раз живые − доедем!
4
Сухие ветки кустов и чахлых деревьев хлестали по лицу, цеплялись за ватник, шапку, оружие. С отвратительно громким треском ломались и падали вниз. А там сапоги то и дело натыкались на какие-то кочки, коренья, путались в петлях невидимых вьюнов, проваливались в сырые ямы, черпая через край тухлую воду. Боец пыхтел, с трудом продирался вперёд, с ужасом думая, что эти несколько десяток метров станут последними в его жизни.
"Хенде хох кричать не будут − полоснут на звук из пулемёта и найдут меня здесь лет через сто..."
Но тут пошло редколесье, стало сухо, и сержант вздохнул свободнее. Около разлапистой ели он присел на вовсе не холодную землю, сплошь устланную сброшенными иглами, выжал на них воду с портянок, перемотал и обулся. Рука сама потянулась за отворот шапки. Чудная сигарета, хороший табак... Боец вздохнул: "После, после..." − энергично поднялся и, низко пригибаясь, побежал от дерева к дереву, понимая, что уже где-то рядом должна открыться конюшня.
И верно: как-то сразу кончился лес, и, лёжа у края отрытого пространства, разведчик мог неторопливо оценить обстановку и разглядеть постройку.
"Охранения нет, но и лошадей не видно... Да и не слышно... А должно бы, раз конюшня: окна-то без стёкол ... и без рам! Видать новые хозяева не очень пекутся о поголовье. У нас так не строят, у нас и морозы бывают..."
В довоенной кинохронике молодой городской парень видел передовые колхозы, улыбающиеся лица стахановцев полей и скотных дворов, их тучных подопечных, реки молока и киселя... А то, что было сейчас перед ним никак не походило на массивные рубленные амбары, коровники, птичники. Бывали и каменные постройки, с отштукатуренной дранкой, ухоженные...
Солдат подбежал к конюшне, прижался спиной к наружной стене, вспотевшей ладонью ощущая шероховатую поверхность белых камней прямоугольной формы, уложенных в шахматном порядке. Под ногами валялось множество обломков таких камней, и разведчик не удержался, поднял один из них, поднёс к глазам.
"Нет, это не кирпич: на удивление лёгкий, и внутри он, как это... пористый".
Думая, что сунул обломок в карман ватных штанов, боец не заметил, что тот зацепился за край и вывалился наружу. Он начал, оглядываясь по сторонам, крадучись, продвигаться вдоль стены, пригибая голову у пустых оконных проёмов, в надежде найти вход. Наконец, ему попалась полураскрытая металлическая дверь, с приваренной вместо ручки скобой и размашистым рисунком неровного круга с птичьей лапкой.
"Птичник! Немцы курятинку любят... Чепуха, здесь пусто: то ли уже ничего нет, то ли ещё ничего не было". Не смазанная дверь, зло скрипнув, впустила бойца вовнутрь.
Внутри, что называется, выколи глаз, оказалось темно. И это несмотря на свет прозрачной осенней ночи, проникающий в многочисленные окна: он как-то быстро погасал в огромном помещении. А огромность эту сержант не видел, но ощущал. Ощущал в бетонных балках, под углом уходящих куда-то вверх для встречи с такими же с другой стороны. Ощущал в эхе его осторожных шагов и в предательских звуках, сопровождавших постоянное тыканье ног в какие-то обломки, доски, прутья, вёдра...
Разведчик решил рискнуть и посветить себе КСФ, фонариком, подаренным ему ещё замкомзводом после их первого боя где-то под Лугой.
М-да... Он стоял на куче песка, а последнее обо что он споткнулся, оказалось воткнутой лопатой. Ржавой, с обломленным черенком. Также можно было различить часть носилок и сваленные в беспорядке трубчатые конструкции, напоминающие спинки железных кроватей. Кое-как перебравшись через них, боец оказался на широкой, − да такой, что танк проедет − бетонной полосе, идущей вдоль разрушенных в разной степени загонов, и уходящей за огромные ворота наружу. Понимая, что лошадей здесь нет, не было и нескоро будет, сержант решил выбираться из рукотворного навоза и заглянуть напоследок, мельком, в отгороженное помещение с надписью на двери "WOW!!!".
В тусклом свете фонаря виднелись чистые отштукатуренные стены, ровный пол, в углу низкий стоптанный ботинок, без шнурка, без каблука, с подошвой, загибающейся на нос, да обрывки плотной бумаги с крупными синими буквами "KNAUF".
"Всё-таки это немцы здесь что-то пытались построить, но бросили. Хозяева... Может, не до того им стало... Зад припекает... Если бы так!.. Уф-ф! Как же на воздухе хорошо, не надышусь им! Но времени мало, надо в село заглянуть".
Молодой боец быстро преодолел короткий аппендикс дороги из аккуратно уложенных бетонных плит и вышел на давешний просёлок, который дав кругаля, вплотную приблизился к заброшенному хозяйственному двору. До села было с километр, не больше.
... Разведчик долго не мог принять решение: либо обойти пост сторонкой, либо подойти и осмотреть его, благо пост был пуст и... очень необычен. Молодость и любопытство подзуживали парня: "Интересно же!" Горький опыт двух военных лет предостерегал: "Очень опасно!"
"Может караульный отлучился в лесок, да выйти не может − газетку не прихватил. Ха-ха... А я полюбопытствую пока!"
Будто огромный футбольный мяч косо резанули ножом и поставили на высокую ножку. Крыша-"мяч" какой казалась издали − прозрачной, − такой и оказалась на деле. Но не стеклянной. И не гладкой. Боец провёл ногтем по мелким волнам внутренней стороны, словно по стиральной доске, − звук громкий, отвратительный, неестественный...
Ножка, в виде стальной трубы, уходила в каменную плиту. Это было малоинтересно. Но то, что висело на уровне глаз...
Собственно, наличие у прибора с необычно плавной формой почти обычной телефонной трубки и делало странное сооружение в целом похожим на караульный пост. А на хрена ещё как не для этого на околице села нужен телефонный аппарат, явно военного образца? Без монетоприёмника (есть какая−то щель, но слишком широкая), без надписей (остаток изображения снятой трубки не в счёт), без диска набора номера (понятно, что на том конце единственный абонент − какой-нибудь Ганс на дежурстве). Однако цифры от 0 до 9 на пупырчатых кружках есть, а буквы отсутствуют.
"Уверен, просто подниму с рычага трубу и услышу лай немецкий".
Но раздался только длинный гудок...
Аппарат чего-то ждал от паренька, и тому вдруг почудилось, что стоит он в будке телефона-автомата на проспекте 25-го Октября, в солнечных стёклах которой отражаются проносящиеся трамваи, спешащие люди, а небольшая очередь молчаливо поторапливает его выразительными взглядами... Наваждение было так сильно, что рука сама полезла в карман за пятнадцатикопеечной монетой... Но нащупала не летние брюки и тенниску, а лишь старый ватник...
Боец очнулся, усмехнулся горько, медленно повесил трубку. А затем открыто, презирая необходимость таиться на своей земле, вошёл в село. Вот и первый дом...
Дом был первым и единственно видимым: сразу за ним широкой дугой от края до края возвышалась знакомая стена белого тумана.
"Здрасте, давно не встречались! Ну, эта парилка мне уже не страшна! Нырну и вынырну!" − подумал сержант, двигаясь к молочной пелене и не обращая внимания на знакомую картину военного времени: поломанный замшелый штакетник; тёмный силуэт полуразрушенного дома; амбар без ворот; унылый "журавль" колодца... Сапоги вдруг заскользили на раскатившихся по дороге яблоках, уже подгнивших, попАдавших в свой срок, без надежды быть собранными с одинокой яблони, которая разрослась и вытянула голые ветви за забор к случайному прохожему.
"Вот только яблочко выберу... Зайти, что ли?... Эвоно как колхознички-то жили!"
Дорожку от отсутствующей калитки к дому, выложенную гладкой, с чередующимся серым и бурым цветом, плиткой обрамляли густые кусты с высохшими ягодами. Ветки противоположных кустов иногда переплетались, так что сержанту стоило немалых усилий продвигаться вперёд, разрывая их и осыпая мелкие листья. За кустами угадывались дугообразные рёбра конструкций, вырастающих прямо из земли, на которых колыхались обрывки шуршащей серой материи. Конструкции шли ровными рядами. Дальше − оголённая поляна, довольно большая, с трёх сторон к которой примыкали хозяйственные постройки разной высоты и назначения. А жилой дом, его с сараем не спутаешь, стоял чуть в стороне, посреди нескольких невысоких сосен. Подойдя к ним мимо пары-тройки вкопанных в землю разноцветных автомобильных шин, солдат первым делом увидел грязную сетку гамака, одним концом зацепленную за крюк на стволе дерева. Рядом на другой сосне, выше роста человека, был прибит щит и железное кольцо.
Ни щит, ни кольцо непонятного предназначения его не тронули, а вот гамак... От сиротской жалости к нему, от вида прерванной мирной жизни, потери незамысловатого счастья совершенно незнакомых ему людей комок из слёз и гнева застрял у бойца в горле. Как это могло произойти? Война − сука...
Но солдатская твердая уверенность, там у дороги и здесь у сосны, что причиной разрухи в его стране была навязанная, внезапная война, вдруг заколебалась возле самого дома: дом не выглядел оставленным людьми в надежде спастись от оккупации; пожар не обуглил его стены; взрывы не обвалили крышу, не разбили фундамент... Двухэтажный, бревенчатый − он был не брошен, а заброшен. Всё выглядело ветхим, изъеденным трудолюбивыми насекомыми, и если что покосилось или сломалось, так это от течения безжалостного времени.
В дом солдат заходить не стал.
"Труха. От ветра качает... Когда успело? Тут нужны годы и годы... Или что-то напутал командир со всеобщим достатком, или это "ежовые рукавицы"... А что это там, у сарая?" Кошачьи глаза разведчика разглядели даже цвет, желтоватый, какого-то громоздкого ящика. Не задерживаясь возле пустого навеса для дров с поваленными на бок кОзлами, боец подошёл ближе.
Жёлтая краска облупилась, открывая ржавый металл прямоугольной полой коробки, с поднятым на тонких стойках листом штампованного железа и симметричными полукруглыми вырезами по двум боковинам. Чем-то о-очень отдалённо это напоминало встреченную сегодня на дороге немецкую бронемашину, но без единого стёклышка, без колёс − просто груда железа на земле.
"Помню плакат в школе: "Пионер! Страна ждёт от тебя утиль!" − бодрый широкий шаг с тачкой и дымящие трубы заводов".
Включённый фонарик с подсевшей батареей тускло высветил помятые бока, сквозные дырки, надпись "LADA 2104", тряпки, гайки, концы проводов... И тут что-то ярко блеснуло. Луч отразился от плоской круглой пластины, подвешенной на верёвочке, продетой сквозь отверстие в центре. Пластинка повернулась другой стороной − свет пропал. Снова повернулась − яркий зайчик заиграл на "Шмайссере". Сержант отрезал веревку, взял в руки забавную игрушку.
− Просто пушинка! Сейчас некогда, а потом рассмотрю... Настя рада будет, − негромко сказал солдат и сунул находку под телогрейку.
5
Худосочный парень в полном камуфляже, вальяжно скрестив ноги, стоял прислонившись плечом к широкой сосне. В нескольких метрах от него на земле лежали два раскрытых рюкзака, штыковая лопата, высокие резиновые сапоги, термос, чехол от металлодетектора. Сам прибор был бережно прислонен к соседней молоденькой берёзке.
От большой кружки с кофе, которую парень держал за ручку всей пятернёй, поднимался ароматный белый пар − утро выдалось холодным. Парень с наслаждением глотал напиток. При этом он внимательно смотрел вниз, в уже глубокую квадратную яму, где то сгибалась, то разгибалась спина в потной футболке, мелькала лопата, выбрасывая сухую рыхлую землю к понтовым берцам.
− Слушай, ты не метро роешь, давай поосторожнее.
Второй, что был внизу, остановился, с силой воткнул лопату по самую тулейку куда-то вбок.
− Как умею... Только пусто, ничего нет.
− Будет.
Здоровяк снова взялся за черенок, лениво потянул, и осыпавшийся грунт открыл...
− Смотри! Смотри! Рука!
6
Несколько мгновений жгучей боли в сердце, и туман вытолкнул бойца. Сразу в уши, глаза, рот, за ворот телогрейки полетел снег, словно крупа − мелкий и колючий. Ладонь стала прилипать к металлу автомата. Пришлось одеть варежки, опустить "уши" шапки. При этом вывалилась припрятанная сигарета с загадочными буквами "L&M", но не успела упасть на снег, как порыв ветра с запахом дыма подхватил её, унёс обратно в туман, а сержант от досады только крякнул.
"Покурил... Однако, где это я?"
Ровный, не заваленный плетень отделял его от крестьянского подворья. Буквально в нескольких шагах, чуть боком, стояла телега, за ней вторая. Кажется, были ещё. На телегах, укрытый брезентом, перетянутый верёвками, лежал груз и явно это были не калиброванные ящики: брезент то выпирал острым углом, то провисал пустотой, то обтягивал что-то круглое. Оглобли, колёса, поклажа − всё толсто покрывал снег.
"Значит, давно погрузили... А лошади?"
Ответом разведчику раздалось ржание: несколько сытых лошадей тёрлись мордами у коновязи под навесом возле избы.
Изба выглядела солидно: тяжелые брёвна стен надёжно лежали на массивных валунах и легко несли четырёхскатную крышу с дымящей трубой; высокое резное крыльцо, резные наличники окон.
Все эти детали разведчик охватил разом, как несущественные отодвинул в сторону. Важно другое − то, что в видимых ему угловых окнах, за несерьёзными занавесочками было светло и в них хаотично, резко двигались тени.
"Сколько их там? Вряд ли все, но треть − очень даже может быть!"
Да, человек шесть-семь из грузовика с тентом могли находиться за цветочками занавесками.
Грузовик этот, вернее его грубые контуры, боец увидел случайно, когда на мгновение тот попал под луч света, возможно, движущихся фар или прожектора с караульной вышки.
"Регулярные части... Совсем нехорошо!"
Неожиданно слева у поленницы мелькнула тень. Боец передёрнул затвор.
− Дура! Я же выстрелить мог!
Девочка с охапкой дров, в короткой шубейке, в огромных валенках, над которыми белели голые (!) коленки, с непокрытой головой молча смотрела на ствол автомата. Казалось, она была удивлена русской речи.
− Что молчишь?
− Напугал, злодень!
Девочка устало перехватила дрова.
− Я пойду.
− Погоди... Ты про немцев в селе что-нибудь знаешь?
− Что-то знаю...
− Из тебя слово не вытянешь. Не бойся, я свой! Я...
− Не надо. За одно это слово повесить могут, а за донос мешок картошки дают.
− Ну, тогда иди, получай свой мешок!
− Ты и впрямь − злодень... Нет, мне не надо.
− А мне про немцев надо. Много их?
− Много... По избам разбежались. У нас − унтеры. У соседей, − она кивнула за спину бойцу, − солдатня.
Разведчик обернулся. Никакого тумана сзади не было. Тот же снег на четыре стороны.
У соседской избы окна также были освещены.
− Слушай, а туман...
− Какой туман? Не было тумана. Снег день-ночь валит. Ты узнать хотел...
− Да-да, рассказывай!
Девочка опустила дрова себе на валенки, быстро запахнула полу шубы.
− Понаехали с утра. Велели всем жителям выгнать свою скотину на площадь А потом, людей налево, скот направо... Живность сразу увели, на центральную...
− А людей?
− Тоже... в конюшню битком набили.
− И тебя?
− И меня, и мамку с сестрёнкой младшей... Говорю − всех. Не выпускают и не выпустят уже. Там полицаи с пулемётами оставлены... Бочки с горючкой...
− А как же ты?
− Я... Меня у самых ворот унтер-офицер за руку выдернул. Мамка за другую тянет, плачет, понимает зачем... Её прикладом отогнали, а меня сюда, домой, а тут ещё двое... Добро из пустых изб повыгребали на телеги... С вечера пьянствуют... Назабавлялись, теперь жрать им подавай, печь топи...
Разведчик с негодованием смотрел на девчонку.
− Так почему не бежишь? Как ты можешь? Ты ведь... пионерка?
− Почему... Пионерка... − глаза в темноте недобро сверкнули. − Что же мне при них голой в галстуке ходить? А мать? Сестра? Унтер отпустить обещал. Не верю, но вдруг... чудо...
− Где эта конюшня?
Не успела дверь на крыльце отвориться настежь, со стуком, как разведчик отступил в тень. На пороге появился долговязый немец, в наброшенной на плечи шинели с легко узнаваемыми погонами унтер-офицера, в исподнем, в хлопающих сапогах. Он начал мочиться прямо на крыльцо, пытаясь встать по ветру. Но ветер изменил направление, забрызгал кальсоны.
− Verdammt!.. Деффочка! Wo bist du? Что ты делать?
− Я здесь, герр офицер! Дрова уронила. Уже иду.
Она подхватила поленья и заторопилась к дому. Немец дождался её, обнял за плечи и пьяно произнёс:
− In dieser schrecklichen Nacht kann ich nicht alleine bleiben.
− Да-да, герр офицер, проходите. Я дверь закрою.
Немец исчез в сенях, а девчонка обернулась, и, зная, что на неё смотрит партизан, несколько раз махнула рукой ему за спину: "Там, там конюшня!" Она медлила, в нерешительности потопталась на месте и... вошла в дом.
7
Время. Оно и не друг, но и не враг. Это мы самонадеянно даём ему строгие определения, награждаем звучными эпитетами. И не только своему, отпущенному лично нам, но и чужому. Чужому даже охотнее. Каждый из нас считает себя творцом и властелином времени; каждый, словно в точке перегиба, легко оглядывается в бесконечность прошлого и невозмутимо рассуждает о бесконечности будущего, деля неделимое на удобные отрезки. Как мы наивны! Время − оно само по себе. Оно-то бежит, то тянется, то... стоит, подчиняясь лишь скрытным законам мироустройства. Не замечая, растворяет нас в невообразимых пределах своего бытия, оставляя нам трудный выбор либо подчиняться, либо сопротивляться ему.
Сейчас время для бойца было врагом: скорее, как можно скорее надо вернуться в отряд.
Когда начнётся акция − утром, днём, через день − неизвестно. Известно наверняка, что местные выродки без приказа пальцем не пошевелят и будут сидеть в обложенных мешками с песком постах, пока хозяева лично не прибудут. А тем надо протрезветь, привести себя в порядок, потому что на фотографиях, посланных с экзекуций, для своих любимых они должны быть свежи, улыбчивы, бесстрашны...
Да, он спешил, хватая ртом морозный воздух, чувствуя нарастающую боль за рёбрами. И боялся сломаться, опоздать, позволить тем самым убить. Другое уже не волновало: ни погодные чудеса, ни странные предметы, ни меняющие свой облик постройки. Всему можно найти объяснение. На войне и не такое бывает...
Уже давно где-то сзади осталась река, прихваченная ледком, широкая и мелкая, сейчас под ногами ухабы поля, которому, кажется, нет конца и нет края. А впереди знакомые леса, короткий доклад командиру и надежда на его человечность. Впереди у парня будет целая жизнь, длинной в несколько часов.
... Сержант поднялся в атаку вместе со всеми. Но застрекотал, казалось бы, подавленный пулемёт, и его пули понеслись веером: отщепили кору с молоденькой сосны, взрыхлили снег позади бойца, остались в его груди и потом дальше, дальше... Куда-то, в кого-то...
Он умер не сразу. Упав на спину, он ещё видел падающие на него с молочно- белого неба чёрный снег и землю, поднятые выстрелом немецкого миномёта.
8
− И что нам с ним делать?
Молодой парень, одетый как сибирский лесоруб по-зимнему, но при этом за ремнём два магазина от "Шмайссера", сам автомат зажат в откинутой руке, пухлая сумка от противогаза через плечо, звёздочка на плюгавой ушанке... Он лежал таким, каким застала его смерть, будто случилось это мгновение назад, с выражением в открытых глазах не боли, а досады и непонимания конца...
− Надо бы полицию вызвать, − ответил здоровяк сидевшему на корточках возле ямы парню в камуфляже.
− И как ты объяснишь органам, зачем мы убили, закопали и снова раскопали какого-то участника военных реконструкций? Они же не видели над ним нетронутую землю, кусты...
− Да, полиция лишняя.
− Дошло... Но вопрос остаётся: кто это и что с ним делать?
− Я знаю, кто...
− Ты охренел...
− Нет, послушай! Это тот, с ночной дороги!
− Глупости! Там никого не было... Но если и так, суток не прошло, а он мертвый, хотя совсем на покойника не похож, но закопанный и могилка зарасти успела. Бред... Ты ещё про не успокоенную душу вспомни. Это в духе времени.
− Насчёт души не знаю, но по-человечески похоронить его надо!
− Закопать? − Щуплый бросил вниз горсть земли. − Согласен, но только обязательно надо взять всё ценное...
− Это свинство! Мародёрство, я хотел сказать.
− Дурак. Он же умер семьдесят лет назад...
− Неважно! Не дам! Он не умер, а был убит в бою. Он − солдат и имеет право им остаться, а не обобранным трупом.
Решительный тон, отпор со стороны напарника встревожил "крутого" археолога: лес, кругом ни души... "После, без него, сам... Поразительно, такая сохранность..."
− Ладно-ладно... Ишь как тебя патриотизм колбасит. Но узнать хотя бы имя героя мы должны. Пошарь, то есть, посмотри документы за телогрейкой.
Парень в мокрой от пота футболке наклонился над партизаном, осторожно расстегнул на нём ватник с косым пунктиром красных от крови рваных дыр, что-то нащупал на почти тёплом теле.
− Что это? Не может этого быть!!!
Он держал в руках расколотый пулей лазерный диск с избранными балладами культовой немецкой группы.
А через мгновение, словно условие статичности было отменено, всесильное время расставило всё по своим местам: неповреждённый диск, несколько крупных костей, ветошь, мятая звёздочка...
Закончится ли для разведчика война? Нам решать.
Сторож
1
Семён Савельевич Редькин стал стариком. Это факт, и Семёну Савельевичу следовало признать его ещё лет пятнадцать назад, когда он только-только вышел на пенсию. Но моложавый на вид, не часто хворающий новоиспечённый пенсионер, не мог допустить мысли, что достигнутый им социальный статус сильно изменит устоявшуюся жизнь. А что до индекса счастливой старости, имеющий для страны постоянного проживания гражданина Редькина величину в конце первой сотни, то самого гражданина Редькина он мало беспокоил - Семён Савельевич вообще о нём не слышал.
Но удар со стороны пенсионной системы был очень болезненным.
Работа... Начальство родного предприятия, на котором Семён Савельевич честно и многие годы трудился не без пользы для самого предприятия, выждав для приличия девять месяцев, родило желание увидеть на занимаемой инженером Редькиным должности новое лицо. Ну, лицо, скажем прямо, для начальства было не новым, а скорее родственным. И, конечно же, не по этой причине этому лицу был положен двойной оклад, а у бедолаги Савелича на стене его комнаты появилась почётная грамота, да на запястье − золотые часы известного бренда.
"Наверно, это справедливо. Молодые кадры приходят на смену стари... Надо куда-нибудь устроиться!" − простая мысль немного успокоила надломленное сердце неугомонного пенсионера.
Сказано − сделано, да сделано с трудом. Доказательство собственной востребованности приобрело для Семёна Савельевича форму унизительного обивания порогов различных предприятий и учреждений, государственных и частных, от крупных и шумных у всех на виду до мелких и незаметных для внимательного ока налоговой инспекции и организованных преступных группировок. Результатом осмотра пенсионного удостоверения кадровиком или "хозяином" был, как правило, вежливый отказ, реже − предложения неквалифицированной работы за смешную заработанную плату.
Смех у дедушки Сени всё усиливался и вскоре стал сопровождаться скупыми слезами старческих глаз, потому как невеликие денежные накопления заканчивались, в ломбард нести было нечего. "Это не золото. Китайщина. Подделка. Странно, что они ещё тикают", Пенсия позволяла оплатить коммунальные услуги, выпить кефир и принять валерьянку. А внучка пошла в первый класс... Пришлось существенно понизить планку ожидаемой благодарности своей страны за его желание работать, объясняя её нынешнюю нелюбовь к своим пожилым гражданам объективными, но временными, трудностями. Например, дефолтом.
"Всем тяжело... прорвёмся..." − вместо восклицательного знака оптимизма Семён Савельевич теперь ставил многоточие сомнения.
Однако, с понижением, так сказать, рейтинга работа нашлась и стала находиться и в дальнейшем, стоило её только потерять нашему трудоголику, что происходило с ним регулярно по причинам ли с объяснениями или без причин и без объяснений. Эта чехарда событий заметно подкосила Семёна Савельевича, изменила не в лучшую сторону его внешность, и общий настрой подвял как-то.
Наконец, лет пять назад старику повезло: должность ночного сторожа с режимом работы сутки через трое в небольшой устойчивой, как поплавок, фирмочке по оказанию ритуальных услуг. А что, работа неплохая, чистая, бесплатная униформа, оплаченный единый проездной билет... Ещё что-то, не вспомнить... Повезло, короче. Случайность.
В тот год Семён Савельевич, вдовец, собрал, наконец, необходимую сумму (вскладчину с дочерью, но велика ли доля матери-одиночки) на скромный памятник почившей супруги − единственно любимой им женщины. Памятник понравился заказчику, и он дополнительно отблагодарил скульптора коньяком. А тот проникся симпатией к старику и свёл безработного в очередной раз Семёна Савельевича в непотопляемую фирмочку, ибо её бизнес вечен.
А дальше − складик соответствующих товаров и... всё. Выход с виража на финишную прямую.
2
Кондиционер сломался ещё в предыдущую смену и находился в ремонте, а временно заменяющий его вентилятор лишь гонял по сторожке спёртый воздух, пропитанный запахами суточного пребывания человека. Стеклопакет согласно инструкции был "глухой", не открывался, и подоконник перед ним был заставлен горшками любимых Семёном Савельевичем зефирантесами. Можно было открыть дверь и насладиться прохладой позднего вечера середины августа... Можно, если бы не...
Он и его сменщик только что вернулись с обязательного обхода территории склада и особой ночной прохлады не почувствовали: август выдался душным, безоблачным, с ощутимой в воздухе гарью от тлеющих вокруг города торфяников. Дожди с грозами синоптики обещали каждый день, чуть ли не с бубнами шаманили в прогнозах погоды по телевизору, но дождей не было. Природа словно чего-то ждала...
Относительно открытия двери - это, во-первых. А во-вторых, Семён Савельевич не решался нарушить инструкцию: сменщик был человеком так себе, дойдёт факт до начальства... Могут и уволить. Конкуренция, Россия, XXI век.
− Сеня, открой дверь. Не могу, пот льёт градом, − услышал Семён Савельевич неожиданную просьбу заполняющего журнал дежурства сменщика. - Ну, эту инструкцию в баню, сами как в парной!
− Да без толку это!
− Открой, открой... Ничего твоей оранжерее от лёгкого сквознячка не будет. А кстати, откуда это у тебя. Не мужицкое вроде дело − комнатные цветы. Расскажи, пока я тут дописываю.
Семён Савельевич отошёл от открытой им двери, встал напротив зефирантесов.
− Да так... Потом как-нибудь...
И замолчал. Сменщик не настаивал, да и спросил он из вежливости.
О событиях осени 1962 года Семён Савельевич широкие массы слушателей не посвящал. Сначала об этом настоятельно просили соответствующие органы, а когда уже можно было, то он и сам не желал смешивать факты своей биографии с разгулом "плюрализма мнений". Да и героического ничего не было. Так, повезло.
Двадцатисемилетний тогда Семён Редькин проходил службу в Вооружённых Силах. И эта трёхгодичная служба благополучно подходила к концу, когда весь их мотострелковый полк в одночасье погрузили в вагоны и доставили в один из многочисленных портов для переброски... Куда? Солдатская молва утверждала: "На Чукотку" − так как портовые склады буквально ломились от ватников, дублёнок и тому подобного зимнего обмундирования. Отплыли, а приплыли... на Кубу!
Всё было как обычно: утренние разводы, караулы, подшив белых воротничков, перловка, уборка территории, вечерние прогулки с песнями... возле пальм и вездесущих красных цветков − зефирантесов. Но даже природа чувствовала, что скоро всем может настать... Понятно, что.
...Океан штормил, и порывами ветра слегка покачивало вкопанный "гриб" караульного поста при складе ГСМ. Рядовой Редькин только что выпустил заправщик окислителя и боролся с тяжёлыми створками ворот, с которыми легко игрался ветер Атлантики.
Заправщик отъехал с десяток метров, когда послышался треск дерева и звонкий удар по цистерне. Семён быстро обернулся, увидел расколотый ствол пальмы поперёк красной надписи "ОГНЕОПАСНО. ЯДОВИТО" и кинулся к кнопке тревоги.
"Как это там? Беда... Ворота... ЧП, сука... Кнопка? Сделал. Что ещё? Противогаз и занять огневую позицию".
Семён задержал дыхание, зажмурил глаза, стал лихорадочно вытаскивать противогаз, шланг, скручивать и натягивать. Когда он шумно выдохнул и открыл глаза, то занимать огневую позицию не стал: сквозь мутные стёкла он увидел возле машины фигуру солдата, очевидно, водилы, который вручную пытался заглушить экстренный слив, но содержимое цистерны мощной струёй выливалось на землю.
− Вот ведь дурень... Беги! И резинку, резинку надень! − кричал Семён, но в противогазе это получалось глухо и невнятно.
Солдат повалился на спину, в самую лужу разлившегося окислителя. Семён подбежал, но вытащить потерявшего сознание водителя, не вступив в ядовитую кислоту, было невозможно. Быстрее же! Семён схватил его за робу и поволок подальше от ядовитых паров, покрываясь испариной, тяжело дыша под резиной противогаза. Его начало мутить: средство индивидуальной защиты где-то травило или он сам впопыхах что-то сделал не то. Семён вдруг почувствовал, что ещё вдох-два и кранты.
"Не дышать! Терпеть!" − то ли он сам себе приказал, то ли кто-то...