Аннотация: Известная история в неизвестном варианте
***Глава первая, откуда все берет начало
Ватракх сидел на ступенях крыльца и смачно чавкая, жевал смолу. Жаркое июльское солнце уже вошло в зенит и нестерпимо пекло. Белесые густые брови плотника лишь немного спасали его от света, и от того он жмурился как кот. Мозолистые широкие ладони аккуратно лежали на коленях, и отдыхали после многочасовой работы. Сегодня Ватракх был доволен собой, сегодня он закончил новую арку на главные ворота Китежа. Арка та была составная и многозвенная, по центру два резных сокола взмывали ввысь к солнцу, венчавшему всю конструкцию. С левой стороны, если стоять лицом ко входу в город выстроились узоры хвойных лесов вдоль реки с обрывистым берегом. Справа же раскинулись поля с крестьянскими домами, а замыкал арку с самой правой части резной сруб дома собраний. Картинку будущей работы Ватракху нарисовала Светлица, его жена. Отец Светлицы был волхвом, и жил на окраине родной деревни Ватракха. Сами же они перебрались в Китеж лет десять назад, когда деревенский староста порекомендовал его плотником кжителям славного города. Жизнь их со Светлицей шла ровно и ладно, работа спорилась в руках Ватракха, а лучшей хозяйки, чем его жена не сыскать было во всех землях Русских. Двое белобрысых сорванцов украшали их жизнь уже 12 лет, появившись на свет одновременно, в день рождения дремучего бога Перуна.
Ратимка подошел к отдыхавшему после трудной большой работы отцу с крынкой молока, протянул ее и сказал: "Держи батя, мамка передала, что бы ты подкрепился". Ватракх принял кувшин из рук сына и потрепал того по шевелюре. От сощуренных глаз и улыбки на его не молодом уже лице проступили задорные морщинки, которые только красили коренастый, добротный образ. Вдруг едва уловимая тень промелькнула по двору и скользнула по лицу плотника. Он вскинул голову вверх и увидел, как иссиня черный ворон пролетел из леса в сторону капища. Ватракх нахмурился и отставил крынку в сторону. Ратимка уловил перемены в настроении отца и обеспокоено спросил:
- Бать, ты чего не ешь то?
- Потом сынок, дела есть поважнее, кажется. Ты ступай-ка домой, а мне тут еще поработать нужно.
- Мамка спросит что случилось, что сказать то?
- А что случилось?
- Бать ну ты как будто мамку не знаешь, ты как палец себе оцарапаешь, она за руку хватается, а теперь на тебе же лица нет, ты глянь на себя то?
- Ничего-ничего, не спросит. Глядишь, я еще ее просить буду. Ну, ступай, нечего тут уже делать, - и Ватракх слегка подтолкнул сына своей теплой рукой в сторону дома.
Когда Ратим ушел, Ватракх неспешно поднялся, распрямил грудь и набрал полные легкие воздуха, втягивая его рывками, будто принюхиваясь. Провести плотника было дело пустое, сам он был из рода ведунов, и еще малолеткой ходил с отцом аж до самого ледяного моря. Ощутив прелый запах с неведомым ему ароматом не то пыльцы, не то чего другого, от чего захотелось ему чихнуть, Ватракх окончательно утвердился в мысли, что ворон был не простой, а с вестью, и весть та была из далеких краев, о которых возможно тут в Китеже никто даже и не слышал. Поглядев в сторону капища, плотник смекнул, что старый волхв ему ничего не скажет, да и не хорошо было сейчас отвлекать старца, дело было не простое, что ощущалось буквально по всему. Вдобавок из леса прибежала темная грозовая туча и покрыла весь город своим темным крылом. Глядя на такое стечение обстоятельств, Ватракх начал волноваться сильнее прежнего, и решил пойти к Сворону, своему дяде, который тоже входил в совет вече, но был моложе и разговорчивее старца.
Сворон жил за чертой города в просторном доме, которое всегда заливало солнце. Вот и теперь, в городе моросил дождь, и было хмуро, так что почитай ночь на дворе, а в доме волхва все ж немного да светлее было. Ватракх вошел, почтительно поклонился и пожал руку своему родственнику.
- Ну чего уже пришел? Думаешь, без тебя заботы мало? Понимаю, ты ж у нас не простой, видящий ты у нас, - дядя ворчал, но проводил гостя в большую комнату, что явно говорило о его намерении поговорить с плотником.
- Сворон, послушай, кабы не чутье я бы не пришел. Я ж не с любопытства ради, но этот черный как пролетел, так мне аж свело в груди, ты понимаешь, смотрю на сынишку и плакать охота как будто я малец какой. И полетел к капищу, вестник стало быть, а весть то - что за весть Сворон, неужели войну накликали? Так почему ж воеводские с юга не пришли?
- Войну то войну, да такую что воеводские не помогут в этой войне. Совет мы будем собирать племяшек, всех волхвов видеть нужно, ведунов да каликов перехожих.
- Что ж эт то, - Ватракх вконец помрачнел, и начал теребить пальцами бороду.
Сворон молча смотрел в окно, и глубокие его глаза налились неведомой прежде скорбью, и как будто ввалились. Вдруг яркая и продолжительная вспышка молнии полоснула все небо от края до края. Сворон встрепенулся, словно очнулся от своих мыслей и посмотрел на племянника.
- Послушай Ватракх, ты к сердцу близко не бери, тут же не о том речь, что близкая какая беда. Другое дело друг. Скорее выбор, большой очень выбор племяш, такой большой, что мне по сторонам смотреть страшно, но все же выбор, нашей доброй воли. Ты пока выкинь все из головы, а что бы лучше то отвлечься, знаешь как то, отправляйся к себе в деревню, там найти тебе отца надо будет Светличкиного. Передашь ему от меня сказ, что ждем мы его на общее вече через три недели. Пусть с тобой в дорогу и выдвигается. А назад не по прямой дороге пойдете - вам надо обойти будет все окрестные селения наши по северу отсель.
***
На следующий день с восходом солнца плотник двинулся на маленьком обозе в путь. Жена вручила ему на добрую дорогу заговоренный оберег, который висел на льняной нитке у него на груди. Оберег мерно болтался в такт телеге, раскачивающейся на раскисшей от дождя дороге. Каждое прикосновение амулета Ватракх ощущал как поцелуй жены, и чуть не уснул от удовольствия. Однако же дорога была не простая, где пришлось на себе перетаскивать телегу через вышедший из берегов ручей, где ветром повалило старое дерево, а раз дорогу перегородил медведь. К счастью опытный ведун знал тихое слово, от которого мишка уснул тут же на обочине, и нехитрый обоз плотника спокойно поехал дальше. Как ни старался Ватракх, но пришлось заночевать в лесу. Почуявшая свежую плоть, стая волков рыскала в темноте вокруг костра, ясно давая понять страннику, чем грозит ему сон. А силы между тем покидали Ватракха, и он уже основательно клевал носом. Только испуганная лошадь рвалась с привязи и то и дело сдавлено как то ржала. Что бы не вышло чего дурного от волков, плотник подумал окружить стоянку кострами да разжечь их на всю ночь, но уже стемнело и дров столько было бы не собрать. Приуныл Ватракх и свесил голову. Тут легкий порыв ветра всколыхнул оттопырившуюся рубаху на груди, и женин оберег приятно коснулся кожи. Вспомнив про защитный амулет, Ватракх сжал его в руках и стал просить у богов защиты. Образ Светлицы, добрый и ласковый возник перед внутренним взором, словно во сне жена приблизилась и коснулась своей рукой мужниного лба. Тут же Ватракх погрузился в крепкий беззаботный сон.
Наутро весь лес был как парной. После двух дней дождя жарко полыхало солнце, накопившаяся влага парила, и воздух был наполнен запахами мокрой травы, пыльцы и грибов. Чуть только придя в сознание, Ватракх испуганно встрепенулся и огляделся вокруг. Лошадь лениво ковыряла копытом землю и отгоняла хвостом назойливых мух, костер видно уже давно потух и только черные угли еще слегка дымили. Вспомнив ночное видение, Ватракх благодарно улыбнулся и подумал, как же все-таки Светлице удалось ему помочь. В тот же миг с ветки напротив него вспорхнула огромная белая сова и, издав неопределенный крик, улетела вглубь леса. Поднявшись, плотник спустился к озеру, что было поблизости, и окунулся в парную воду. Как известно после дождя вода всегда теплее. Поплавав немного, Ватракх заметил поодаль заросли кувшинок, которые заходились истошным кваканьем, а сами цветы благодарно раскрылись солнцу. Плотник нарвал кувшинок и выйдя на берег, сплел себе венок. Пора было отправляться в путь.
Весь второй день пути Ватракх пересекал поля и пашни, дорога ровно стелилась по чуть холмистой местности, и лишь изредка нехитрый обоз проезжал березовые колки. К вечеру плотник добрался до крохотной деревеньки, что вплотную примыкала к болоту, за которым уже было родное село. Пускаться вброд через болото, пусть и зная все тропки наизусть в темноте было бы не разумно, и Ватракх постучался в дом к старосте, что бы просить ночлега. Дверь отворил старший сын, долговязый и весь в веснушках. Выяснилось, что староста сегодня сутра ушел по делам и сказал, что вернется только через три дня. Заезжего плотника разместили в сенках на скамье. Подобрав под себя уставшие за день ноги, он задремал, наконец-то спокойным сном. Но уснуть полностью, окунуться в тут оздоравливающую и дающую силы пустоту, что иногда приходит с видениями, а порой просто понимающе молчит, Варнакх не мог. На душе было не спокойно, ворон, пролетевший в сторону капища, все не шел из головы, и словно каркал над ухом. Внезапно плотник словно очнулся ото сна нестерпимо усилившимся как ему казалось гамом того самого ворона. На деле же он оказался как будто во сне, ибо лежал вовсе не на скамейке в сенях у старосты, а сидел закутанный в тряпичную хламиду, с длинной бородищей и волосами до пояса, сидел скрючившись в странном помещении, украшенным различными символами, на которых чередовались как резкие отрывистые черчения, так и мягкие завитки, местами украшенные будто сияющими звездами. Вокруг него сидели люди в таких же одеяниях что и он, и большими глазами, блестящими и сияющими от горячего спора метались и стреляли друг в друга. Не было промеж спорщиков никакого ладу, и только громче они кричали, что то на непонятном Ватракху языке. Когда же решил он что коль во сне, так и все может то начал различать отдельные слова, а потом и вся отрывистая речь стала ему понятна.
Собравшиеся оживленно обсуждали какой-то новый порядок, грядущие перемены, с которыми они единодушно были не согласны, но каждый был не согласен по-своему и с неистовством, роняя пот на вычищенный пол, они хрипели и перекрикивали друг друга, доказывая всем присутствующим что "Недопустимо", "Недопустимо", "Недопустимо". Так же все были едины во мнении "Убить", но если одни заходились в припадочной ненависти и требовали немедленного убиения, некоторые, судя по надменности и определенном презрении ко всем остальным на лице, бывшие старшими над прочими, не поддерживали такой подход, и видно что ждали как основная толпа утихомирится. Таких было всего двое, оба выделялись своей почти снежно белой кожей. Тот, что сидел ближе к выходу был брит налысо, хотя это не сразу бросалось в глаза из-за накинутого на голову капюшона. Другой был стрижен коротко, почти тоже налысо, и один его глаз скрывала черная повязка, вышитая золотыми узорами с невиданными Ватракху птицами на высоких ногах и с огромными клювами. Другой же глаз был чернее ночи и пронзал всех кого видел насквозь и даже как будто на копье поддевал к верху. После такого взгляда поддетый как будто стихал, ник и скрючивался все сильнее. Ватракх сразу понял, что этому нельзя попасть на глаза ни в коем случае. В тот самый миг, когда плотник решил сильнее закутаться в тряпки и скрючиться, так что бы лица было не разобрать, в этот миг взглянул он еще раз на одноглазого, и ощутил на себе его пристальный, убивающий взгляд. Второй старший смотрел на плотника в упор, не моргая, и только чернота зрачка, словно грязь на осенней дороге с жадным прихлюпыванием всасывала сознание Ватракха. Плотник почувствовал как сердце заволакивает словно салом и оно как муха, попавшая в паутину бьется все слабее и слабее. Поняв, что грядущее уже неминуемо, Ватракх выпрямился и открыто взглянул одноглазому в лицо. Устремившись мыслями уже к Сварогу, смотрел плотник твердо и спокойно. От такой перемены одноглазый лишь на миг оторопел, лицо его дрогнуло, но тут же еще жестче собралось и взгляд, пронзенный сильнейшей злобой был устремлен мертвой хваткой на Ватракха. Но этого мгновения оказалось достаточно, и под заливистую трель соловья во дворе плотник был выброшен из губительного сна, в котором он оказался неведомо как.
Проснувшись, взмокший от пота, Ватракх вскочил со скамьи и выбежал во двор. Яркая большая луна заливала всю окрестность, дома мерно стояли на ладном расстоянии друг от друга, где то изредка тявкала псина, да с полей доносились совиные уханья. Дальше виднелся лес, хвойными пиками подпиравший ночное небо. Даже в темноте видно было как колышутся деревья от ветра, и в ночной тишине лес разноголосо шелестел. Вартракх подставил лицо ветру, и широко расправив грудь, дышал во всю силу. "Что за невиданный мир приснился мне", спрашивал себя плотник, когда чуть пришел в себя. "Не иначе как морок, но откуда бы взяться было мороку?" Не найдя подходящего ответа, плотник стал потихоньку собираться в дорогу. К тому времени как он собрал свой обоз, уже пропели петухи и красно-молочное марево, словно первая клубника, натертая со сливками, растекалась по небу. Сын старосты встал и вышел проводить гостя. Увидев его, Ватракх сердечно поблагодарил и сказал, что дела у него скорые и надобно спешить. А между делом еще раз поинтересовался - не ведает ли патрубок, куда именно отправился отец. Переминаясь с ноги на ногу рыжий нерешительно молвил что поехал отец его в Китеж, но по каким делам ему отроку знать не велено. Еще пуще насупился плотник и двинулся в путь с легким нетерпением и просыпавшейся на сердце тревогой.
***
Ватракх не застал Светлициного отца дома. Хотя по всему было видно, что волхв ушел куда то не надолго. Дожидаясь тестя, плотник решил прогуляться по родному лесу, тропинками которого он хаживал еще в детстве. Поднимаясь на холм с глубокой пещерой, он вспомнил, как в 12 лет проходил свой первый веднунский обряд. Отец тогда повязал ему на лоб мягкий берестяной ободок, а затем провел пальцем шершавой руки по уху и сказал: "Слушай, что скажет тебе лес", провел по кончику носа: "Чуй, что принесет тебе ветер", после прикоснулся к губам сына со словами: "Не молви лишнего", а потом прижал Ватракха к себе и закончил: "Разумей сердцем сынок". Тогда без оружия, в простой рубахе и босиком, вооруженный только заговоренным ободком и отцовым наставлением, отправился ребенок в лес, и неведомо где должен был он найти за ночь сокрытое испытание. Вспомнил плотник, как изцарапанный и продрогший, набрел он на эту пещеру и заполз туда, в поисках тепла и укрытия. И только стал забираться в пещеру как большая черная паучиха пробежала по его ладоням, упертым в землю. Отпрянул тогда мальчонка, испуганно осмотрелся вокруг. Но из пещеры тянуло прелым теплом и снова усталость и жалость к себе взяли вверх. Ватракх тогда полез в пещеру, и только просунул голову внутрь как уперся макушкой во что то мягкое теплое и равномерное вздымавшееся. В один миг понял Ватракх что к чему и стал пятиться обратно, однако медведь погодка уже проснулся и повернулся в сторону непрошенного гостя, рывками потягивая воздух. Вскочили они одновременно, Ватракх на ноги, медведь на задние лапы. Приняв агрессивную стойку, медведь звучно заревел, заревел, так что поджилки затряслись у двенадцатилетнего мальчишки, но понимал Ватракх что стоит дать ему деру, так сразу конец. Кровь бешено колотилась в голове, и казалось, что не разрывает она жилки на висках только потому, что плотно сидит ободок. Маленький ведун стоял и со скоростью молнии перебирал в памяти все, чему учили его перед испытанием. Вспомнил он, что старейшина говорил про испытание, особенно про то говорил старец, что раз выбрал себе такой путь Вартракх, должен понимать, что не покоя ему следует искать в пути, ни сна или приятного забвения, но решения тех вопросов, что стоят перед ним. И теперь образ наставника, словно с укоризной смотрел на подростка. Но времени на уныние не было совсем и, собрав последние остатки силы, Ватракх сильнее напряг память и вот оно, выловил, как нашептывала ему мать тихое слово от всякого зверя на дальнюю дорогу, да впрок даденое что бы выучил сын. Пропел его молодой ведун и вмиг медведь остепенился, встал на все четыре лапы и только не довольно фыркнул в сторону полуночного нарушителя покоя, после чего кряхтя, ушел в свою пещеру. Все тело горело нестерпимым жаром, но Ватракх знал, что уже сделал, то для чего был послан в лес, понимал, что прошел испытание, хотя и почти провалил его. Твердыми, словно наполненными горящим углем ногами ступал Ватракх по лесной почве и уверенно уже шел домой.
"Чего встал как пень!?" - окрикнул ушедшего в воспоминания плотника от подножия холма тесть.
За вечерним чаем поведал Ватракх старцу все, что просил его передать Сворон, а так же все что пережил сам, и особенно тот тяжелый, как будто бы трагичный сон. Чем больше слушал его Светлицын отец, тем сильнее ник он головой. После долгой паузы в молчании молвил он:
- Мы проснулись на этой земле много веков назад, сын. И земля нам досталась особая, не такая как там где другие люди живут. Здесь много лесов, что и кормят нас и защищают. Реками проторена наша земля обильными, от чего мы легко сообщаемся с дальними краями, и живем одной общностью, хотя может и не видим друг друга ни разу в жизни. И от того мы народ свободный но сплоченный. Много поколений сынов и дочерей вырастила наша земля, а мы все сильнее сплачивались, оставаясь меж тем свободны и открыты. Мы поем песни вместе с нашими лесами, мы танцуем вместе с нашим ветром, и хотя порой трудны бывают времена, нашу землю любим мы сердечно, и в общности и равном уважении видим силу. Но так далеко не везде живут сын мой. Я стар уже и много видел, и к горести своей должен сказать, что везде люди живут иначе. Везде одни понукают другими, хватают соседа и волокут в полон, и чем больше ты нахватал, тем будто счастливее жизнь твоя. А труд на родной земле это как будто бы мера твоей ущербности - чем слабее ты в миру, тем больше работаешь, и тот силен кто не работает вовсе. Такие и их цари, вожди, они в полон будто тащат и всех соседей и весь свой народ у них в полоне.
- И что же терпят таких, - удивился Ватракх
- Терпят потому что сами такие же. Мечтают они не о свободе, а мечтают о том, что бы самим иметь рабов, пусть даже и пребывая в рабстве. Так видят они мир, так они его мерят.
- Кто научил их такой мере, отец?
- Этого я не знаю. Мы пришли много столетий назад, а в других землях и того раньше. Кто знает, откуда пришли их волхвы? Да и не это важно, важнее, что бы человек был человеком, тогда он сам не станет внемлить речам таким, меру такую не примет себе. Но не всегда так просто, ибо замысел небес относительно нас обширный и взглядом его пусть даже от горизонта и до горизонта - не охватить. И все что происходит сейчас, все что зреет - чем поведал мне ты и о чем не ведаешь, во всем этом воля небес, нами еще не понятая и не ведома она была до срока. Но теперь она явила себя нам, сильным и свободным людям своей земли. Явила нам себя выбором, но не решением, вестью, но не принуждением. Там, откуда пришла она, говорят, что весть эта добрая. Говорят, что там человек отважный ходит среди них и увещевает жить по человечески, несет им другую меру, ладную нашей. И каждый из нас, кто наделен силой чуть большей, кто ведает мир, каждый из нас ощущает, что человек этот ступает в потоке жизни значимо, что он в силах менять этот поток - а это сила огромная, не доступная никому из тех, кого я знаю. Но он несет слово о свободе в мире, где рабство это цель. И мир погряз в этом рабстве. Многие из них хотят его убить, но те, кого ты видел, те двое, хитрее они намного. Они тоже чувствуют мир, и возможно тоже сильны, нет, не так как он, по своему, по злому, но сильны люто, ни мне, ни тебе не совладать с ними. Сила их в их каменных сердцах корениться, питается неверием страшным, не слышат они ни пения трав, ни запаха лета, не верят они голосу небес, хотя сами же рисуют идолов, которыми порабощают. И потому пришел тот человек, что несет иную меру именно на их землю, а не на нашу. Доля его тяжела, но они ее замыслили сделать страшной. Ты рассказал, как видел неистовство холопов ихних, что жаждут смерти для человека. Но нет, те двое мыслят не днем близким или даже летом следующим, взор их злой простирается глубже, через века наперед определили они кому быть рабом, а кому царем. И потому человека не убить им нужно, но обратить его слова себе на пользу, придать поруганию страшному, но не видимому, превознести его зримо, а на деле же поразить его в самое сердце его слов, выдернуть из них самое главное, скрыть ту меру что несет он, и потушить любовь его. Такой замысел у черных людей, что белее снега.
- Что же печалиться о тех кто сам выбрал себе рабство? - запутавшись и испугавшись спросил Ватракх
- Карррр, карррр, карррр, - прокричал в ответ волхв. Плотник оторопело посмотрел на тестя и не понимающе развел руками. - Ты говоришь, напугал тебя черный ворон? А свои собственные слова тебя не пугают - ведь карчишь ты как он в точности! Ты говоришь, что выбрали они себе, но ведаешь ли ты это? Положишь ли ты голову на отсечение о том, что в каждом из них любовь окостенела настоль, что нет и никакой жизни в их сердцах больше? Скажешь ли ты, что подростки их малолетние разучились мечтать и искать в мире чудо? Нет ведь, знаю, что не скажешь, так от чего же ты ссудил их уже на вечное рабство? И не только к ним обращены слова говорящего о Любви, Матери Земле и Боге Едином, но и ко всем нам!
- Что ты говоришь отец! О каком боге ты молвил сейчас? Ведь много богов на нашей земле, или ты превознес кого превыше?
- Много идолов на нашей земле, но и веры много. Только вера она одна, а не разносится кринками по разным кадкам. До поры мы жили общо и свободно, до поры сынок! И в эту пору мы шли своим путем, строили счастливую жизнь для людей, не обращая внимание на прочих. Но не всё мы знаем в полноте, ты же сам ведаешь что Жизнь есть поток, и в нем нет места застывшим фигурам? Так и мы, долгий путь прошли и многое сделали, но не во всем были правы, не всё видели в полноте, но до поры не важно это было. Теперь же важно, ибо стоим мы на перепутье сынок, какого не было нам явлено еще никогда прежде, стоим и топчемся с ноги на ногу. По одну сторону этого перепутья заступничество за человека, в землях пропитанных рабством несущего слово свободы. Но на этой стороне не легкий путь для нас предначертан, в лишениях этот путь и в усилии, ибо ты видел силу и злобу врага нашего. А на другой стороне перепутья - немота и глухота к усилиям человека, что за братьев своих заступается. За глухотой этой сохраним мы сухими свои портки, и сбережем свои сундуки, но каждый из нас уже никогда не будет свободным, ибо мы не прогоним черного ворона прочь, но примем его предупреждение, и подчинимся воле его. А раз так, то будем нести на себе бремя рабства, и от того все возжелаем сами владеть рабами, поскольку обидна нестерпимо будет собственная неволя. И не будет уже петь с нами Русь матушка, но будет стонать она и плакать.
- Неужели нет иного выхода, ведь леса наши непреступны, с севера ледяная смерть ждет любого вероломного, с юга же держим мы дружины могучие? - Ватракху сдавило грудь, словно камень громадный упал. Не больно, но так спирает, что продыху нет.
- Жизнь течет потоком сын, и в этом потоке ты не сможешь определить себе островок, что бы вечно оставался на одном месте и был сухим. Наша Русь живет свободно, но вокруг в рабстве погряз мир, и на унижении держится он. И если сейчас мы не спасем человека, не поможем ему нести слово свободы, то и от нас самих не останется ничего что есть теперь. Но случится это не сразу, не пожрут наши леса пожары и не полонят нас кочевники с юга в один день. Нет, сгинем мы незаметно для самих себя, сдует нас как песок. И через многие века уже будут говорить "Да кто есть такие Русы, и были ли они когда?". Потому выбор наш, как и сказал тебе Сворон, это выбор не сегодняшнего дня, но выбор до того тяжелый, что по сторонам смотреть страшно.
***
Через три недели собралось великое вече в Китеже, на котором постановили волхвы, что не гоже им звать народ на погибель ради заступничества за иноверца далекого, который богов русских не признает, и хоть и говорит ладно, но чужой и непреклонный. Говорили они ладно, а Ватракх, которого за веднуство его тоже пригласили слушать сидел в углу и вспоминал, как двенадцатилетним мальчишкой, желая согреться и поспать, лез в логово к медведю. Тогда вспомнил он тихое слово, матерью подаренное, но есть ли такое слово против полона и рабской меры. Кабы было оно, думал плотник, так хоть сейчас бы отправился он в путь в те земли далекие, что бы молвить такое слово и на всегда усыпить подстрекателей злохитростных. Но слова такого Ватракх не знал, а волхвы может и знали, да не захотели бросать свои светлые срубы, свои красивые земли, свой родной народ. И понять их можно, да только остров в половодье устоять сухим не сможет.
Спустя месяц после вече, Ватракх со своей женой Светлицей, сыновьями близнецами и тестем, заколотили окна своего дома в Китеже, и собрав крепкий обоз отправились в дальний путь. Сперва к южным заставам, а там и того дальше. Провожал их Сворон, который долго потом смотрел вдаль силясь заглянуть за горизонт и увидеть, что же станет с обозом, но от пыли поднятой ветром ничего не мог разглядеть и только глаза его слезились.
***Глава вторая, в которой история входит в иное русло
Верховный волхв, умирал, лежа на потном пропитанном старостью ложе. Старейшины молча сидели на скамьях, расставленных вдоль стен. В центре тускло освещенной, душной комнаты стояла каменная ступа. Сверху ступы было выдолблено гладкое углубление в форме полусферы, где лежали хвойные ветви вперемешку со спиреей и тоненькой струйкой дыма коптили помещение. Волхв не стонал, не метался по постели, не взывал к милости Перуна. Глаза его смотрели твердо, и только сухая горечь светилась в них. В молчании прошло немало времени, сменились сутки, кадило уже перестало коптить, как вдруг стрик выпрямился в постели и вперил пронзительный, суровый взгляд в сидевших братьев. Он разомкнул свой плотно сжатый рот с тонкими, напряженными до обеления губами и твердо сказал:
- Отворите двери настежь.
Волхвы испуганно смотрели на старейшину, понимая, что сей стремительный порыв - вестник агонии и близкого ухода их старого друга.
- Сворон, - обратился умирающий к одному из присутствующих. - Сворон, прошу тебя, отвори настежь дверь, дай мне вдохнуть свежего воздуха.
Сворон споро встал, откинул засов и толкнул тяжелую дверь наружу. Та отворилась с приятным шарканьем хорошо обработанной и подогнанной древесины, отчего Сворон невольно вспомнил ушедшего год назад в далекие страны племянника Ватракха, что прежде исправно плотничал в Китеже. Тоска по другу, беспокойство за его семью встрепенулись в сердце волхва и забились птицей в грудной клетке. Такое бывало иногда со стариком, особенно лунными ночами, возвращаясь из леса со своих одиноких травнических обрядов, когда он переходил большую дорогу, залитую мерцающим светом ночного светила. По этой дорогое двенадцать месяцев назад Ватракх со своей красавицей Светлицей, двумя сорванцами и тестем отправились в неизвестный путь в запредельно далекие земли. С тех пор каждый рассвет старик обращал наполненную слезами молитву к богу Роду, богу, который должен был, обязательно, как верил Сворон заступиться за добрую семью, что пустилась в погибельный край. Сворон ярко помнил все что случилось после темного вече. Тесть Ватракха тогда остался погостить у детей. Раздавленный решением собрания, которое он покинул, не дождавшись конца, ибо знал исход наперед, старик был молчалив, и казалось силы ушли из него. Напрасно Светлица поила отца наговоренным отваром, дух его надломился, и тело лишь отражало помутневшую воду внутреннего озера. Ватракх угрюмо работал, а по вечерам хранил молчание и только ходил то по избе, то по двору пока не забывался тяжелым сном в сенях на скамье. Нежные теплые руки любимого мужа не обнимали женское тело перед сном, а лишь в отчаянии рвали волосы на голове плотника. На третий день Светлица увидела на пороге дома смерть. Лишь на секунду отчаянием дрогнуло сердце женщины, как тут же она взяла себя в руки, окатив разум прохладной волной самообладания. С грустным и полным принятия неизбежности лицом здравица присела на крыльце дома около вестницы богов, которую ей одной дано было видеть из многих. Светлица сидела на ступенях и мерно дышала, наполняя свой разум песнею скорби и глубокой любви, не знающей отчаяния и не ведающей разлуки. Так провела она день, а когда стало смеркаться, молвила прямо и просто:
- Дай мне только одну ночь.
Порыв ветра казалось, вздохом облегчения пронесся по двору, и тень ушла до поры. Здравица быстро поднялась и пошла на окраину Китежа к Сворону. Войдя в дом к волхву, она уже была не в силах сдерживать разрывающие ее рыдания и без сил повалилась на пол. Мудрому старцу не нужны были слова объяснений. Поняв все сразу, он присел рядом с трясущейся женщиной и погладил ее свой суховатой ладонью по спине. В тот же миг Светлица ощутила волну той тихой спокойной радости, что сама дарила страждущим. Ощутив покой под защитой мудрого Сворона женщина уснула. Волвх хоть был и не молод, без труда поднял жену Ватракха на руки и уложил на мягкую гостевую постель. Он уже все в точности знал, и что творилось с Ватракхом и его тестем, Светлицыным отцом, после вече, и сегодняшнюю опустошительную встречу здравицы, ее отважный поступок и отведенный короткий срок. Не многое можно было бы успеть за ночь, а значит нужно успеть самое главное - пробудить двух близких ему людей от преждевременного сна, которым укутало их отчаяние, и от чего вынуждены теперь боги призвать к себе своих детей. Сворон оставил Светлицу отдыхать у себя дома, а сам пошел к племяннику. Волхв встретил Ватракха на пол пути. Встревоженный плотник бежал на встречу, но заприметив мерно семенившего в его сторону дядю, ведун успокоился, поняв, что с женой все в порядке.
- Что ты скажешь Сворон? Кажется, страшный рок сгущается над моей семьей? - тихо сказал плотник.
- Рок метит дорогу тех только, кто слаб быть смелым с самим собой - разве ты это не знаешь племяш? - старик вперил свой глубокий взгляд в плотника, стараясь пробрать его до самого нутра, пробудить в своем добром друге того сильного человека, который теперь скорчился под тяжелой плитой отчаяния.
Ватракх долго глядел в обширные очи своего дяди, провалившись в них как в ручей свежей ключевой воды. Разгоряченный лоб плотника охладел, в виски пришла свежесть. Он схватил волхва за руку и прижал ее к своей груди. Сворон расправил ладонь и упер ее в грудь племянника, подержав так немного он толкнул плотника и твердо сказал:
- А ты не радей, ты сказывай! Что на сердце у тебя говори, не мне даже говори, а себе - прямо! Потому что я скажу прямо - бояться тебе уже нечего, на порог дома пришла за тобой смерть!
Вартракх сперва в страхе отшатнулся, но через мгновение пришел в себя, и ощутив наконец покой, перестал трястись. Как будто не видящим взглядом плотник скользнул с волхва на видневшийся поодаль лес и привычно затянулся, притягивая запах смолянистой хвои и прелого подлеска.
- Я разрываюсь Сворон. Понимаешь, я чувствую, знаю что больше не могу оставаться среди вас, - на последнем слове Ватракх как будто сделал упор, и пронзенный им Сворон погрустнев, потупил взгляд. - А идти туда, в дальние страны - мне просто стыдно дядя, что я могу сделать там, кроме чем сгубить свою семью? Я бы пошел за тестем, пошел бы хоть сей миг, но старый Ратим сломлен и умирает. Он мог бы повести за собой хоть всю Русь - я только теперь увидел в нем этот размах, что раньше скрывался за скромным видом волхва отшельника. Но от того он и умирает теперь - вся Русь за ним не пойдет, а на меньшее он как будто не согласен.
- Когда только твой тесть переступил порог вече, окинул нас всех одним единственным взглядом - он уже знал, каким будет решение. Но Ратим остался на собрании, остался потому что его Любовь даже сильнее его Мудрости - а Любовь всегда надеется. Так и Ратим - уже увидев неизбежное, остался и сохранил надежду. А он смог бы прогнать ворона, - Сворон грустно вздохнул и снова его глаза упали к земле. Через миг старик продолжил. - Ты знаешь, что твой тесть мог быть теперь верховным волхвом? - недоумевающий Ватракх уставился на дядю и развел руками. - Да, да, это его, а не его нареченного брата, посылали в круг старейшин Китежа. Но когда Ратиму надлежало провести ритуалы поклонения нашим могущественным богам: Даждьбогу, Перуну и Роду, Ратим совершил лишь одно поклонение восходящему солнцу и во всеуслышание заявил, что множество сильных и добрых богов, которым издревле покланяемся мы, люди земли русской, это только разная мера единого сущего Бога, которому он и совершил поклон. И добавил, что обратился он с поклоном к солнцу не потому, что почитает его как Ярило и ставит выше других богов, а только потому что оно есть лишь один из бесконечных отголосков голоса нашего единого Отца. Вседержитель, что создал сущим этот мир, не может быть постигнут нами, не мог он быть постигнут и древними нашими предками, сказал Ратим. От того они нарекли разные мерила Отца именами и стали поклоняться им как разным богам. Много идолов на нашей земле, - продолжил он, - но вера наша едина. И пришло время нам, мудрые братья мои, увидеть за каждым из великих богов - меру Единого.
Ватракх, вспоминая свою беседу с тестем у того в сторожке, начинал увязывать это с тем, что говорил теперь Сворон, и с пересохшим от волнения горлом попросил дядю продолжить рассказ.
- А что рассказ? Содрали с твоего тестя одежду всю, повязали путами да в бочку закатанным сбросили в ледяную реку. Через год вернулся он невредимый, в каких-то лохмотьях заморских, потрепанный весь. Ну что, снова схватили Ратима и в яму бросили, что бы там окочурился, раз в речке выжил. Только под утро в яме уже никого не было, тесть же твой будущий явился в Китеж аккурат через год, снова в лохмотьях от заморской одежды, только уже другой совсем чем до этого. Ну, наши тогда призадумались, пригласили Ратима для разговора ладного - а Ратим не ерепенился и обиды будто не держал вовсе. Семь раз тогда созывали они беседу - волхвы пытались понять, нет ли скрытого зла в умалишенной ереси твоего тестя, тот же спокойно толковал им свое - что не посягает на величие богов древних и ни в коем случае не зовет нас бросить их учение - напротив призыв его в том, что бы глубже понять эти мерила, и вести непрестанный открытый диалог с Единым Творцом на языке жизни. Сколько не смотрели они ему в душу - не было там сокрытого замысла или чего дурного против русской веры. Жреческая сила же в Ратиме ощущалась великая, и он мог привести в мир хороших потомков, хотя бы и сам был тронутый. Потому совет вече отрядил его помогать посильно людям в твою родную деревню, где он тихо женился и потом к нам пришла Светлица, твоя будущая супруга, - Сворон нежно улыбнулся, вспоминая эту сильную и добрую женщину, которая теперь отдыхала после совершенного ей непосильного подвига.
Ватракх молча смотрел на дядю, и по лицу плотника была видна сильнейшая работа мысли. Только луна вышла из-за набежавшей тучки и осветила двух разговаривающих людей, как широко раскрытые глаза Ватракха засверкали, заискрились и осветили окрестности сильнее ночного светила - верный признак того, что ведун встал на тропу. Теперь Сворона пробрала мелкая дрожь от схлынувшего напряжения - если ведун на тропе, то боги не позовут его раньше срока. Он обнял племянника, и словно утонул в теплой светлой волне, исходившей от груди Ватракха, который всем сердцем благодарил дядю. Ощутив, что дрожь Сворона унялась, плотник мягко отстранил его от себя, и, держа крепкими ладонями за плечи, сказал:
- Дядя я теперь знаю, что мне делать. Пойдем со мной сейчас, нам нужно пробудить старого Ратима.
И, не дожидаясь ответа, он развернулся и стремительно ринулся в сторону дома. Волхв аккуратно засеменил позади, опираясь на большую можжевеловую палку. Когда Сворон вошел в дом Ватракха, тот уже стоял над кроватью тестя и бесцеремонно тормошил умирающего старика за плечо:
- Вставай, поднимись отец, не время тебе еще сдаваться! Отец, отец ты слышишь меня?
Левое веко старого Ратима приподнялось от тряски, и из прорези показался пугающий мертвенный белок.
- Он умер, дядя! - упав на колели и рыдая, Ватракх обхватил ноги Сворона своими большими ручищами
- Ну погоди ка... - Сворон выпутался из объятий плотника и подошел к ложу. Он близко склонился над старым Ратимом и прислушался, потом провел ладонью над его лицом и тихо сказал:
- Жив еще, дышит покамест.
- Жив? - как будто бы не желая верить в услышанное переспросил Ватракх.
- Жив, сам знаешь уже - ответил волхв.
Плотник пододвинул к кровати Ратима табуретку и сел на нее. Он долго смотрел, не моргая в стену напротив себя, и потом, не переводя взгляда, обратился к тестю:
- Отец, ты говорил мне про меру и про веру, когда я пришел к тебе в гости и позвал на это проклятое вече. Ты знаешь что я услышал тебя, но так же мне не скрыть и того что я не понял тебя. Я тогда тебя не понял, но теперь отец, нет, наверное, и теперь еще не понял - но я вдруг испытал то о чем ты говорил. Понимаешь, я внезапно почувствовал не только поток Жизни, который каждый из нас ощущает кто сильней кто слабже с самого детства, но и Любовь. Это не любовь к Светлице, или ребятишками, вернее не только к ним. Это вообще не любовь к кому либо. Я ощутил вдруг, как меня наполняет Любовь вообще, как смысл и источник всего в этом мире. И эта Любовь едина отец - так же как твой бог, которого я еще не смог понять. Но разве этого мало отец, скажи мне разве этого мало?
- Мало для чего? - чуть слышно, хриплым бессильным голосом ответил тесть.
- Разве этого мало тебе, что бы повести мою семью в те бесконечно далекие края, и в дороге учить нас тому пониманию меры, о котором ты говорил однажды своим братьям на собрании?
- А... твой дядя не сдержался и проболтался, - лицо старого Ратима не выражало упрека, и он с ласковой улыбкой посмотрел на своего друга волхва.
- Отец, послушай, я знаю, что ты бы хотел повести за собой не меня одного, я знаю, что ты молился за иной исход проклятого вече. Но ведь кроме выбора моей родины, еще остается и мой собственный выбор. Даже больше, выбор каждого из нас в конечном итоге определит истинный выбор Руси, который только кажется, что был сделан недавно - но я вижу теперь, что он будет сделан многими поколениями русских людей, которые будут жить после нас. И разве я не прав, думая, будто мой личный выбор может отразиться через сотни судеб в будущих поколениях? И пройдя этой долгой дорогой, есть надежда, что он многократно отразится, как лучик солнца сверкает тысячами искр на утренней росе, на выборе многих людей что придут после нас? - Ватракх понял, что сказал все что мог, и ему больше нечего добавить. Он замолчал, переведя взгляд со стены на свои широкие ладони.
- Надежда есть..., - сказал Ратим и медленно поднялся с кровати...
***
Видения годовалой давности стремительно пронеслись в голове Сворона, так и застывшего на пороге смертной кельи, и в который раз волхву кольнуло сердце от сожаления.
- Сейчас они живы все, по крайней мере, - громко прервал воспоминания Сворона умирающий жрец. Верховный волхв почувствовал поток мыслей старого травника, и обратился к нему неслышно для других. - Они живы я чувствую это. Ратим мой нареченный брат и связь моя с ним сильнее, чем возможно нам обоим хотелось бы. А теперь сядь, мне нужно сказать вам братьям последнее слово, прежде чем мать земля проведет меня обнаженного и опустошенного по склону горы, с которой видно все.
Услышав слова старейшины Сворон очнулся от воспоминаний и сел на свое место. Верховный волхв взял свой истертый посох, и грузно опершись на него встал.
- Скоро я уйду. Но не на сем ложе, как возможно вы ожидаете. Я закончу свой путь как и подобает волхву, калику перехожему, а не старейшине или верховному кому бы там ни было. Что я понял, ожидая, когда вам надоест окуриваться ветками спиреи, и вы меня оставите спокойно отойти, - старейшина перевел дыхание и неслышно почавкал безсильными губами. - Понял я что умер, возможно, много раньше, чем всем нам кажется. Вот ты Сворон, ты, я знаю, исправно готовишь большое количество снадобий и отваров, и помогаешь многим людям, кто приходит к тебе за помощью. А я? Давно я смотрел в глаза кому-либо из китежских, кроме совета старейшин? Я замкнулся от людей, притом, что единственная цель всех моих знаний и умений - это люди. Чему же я служу те годы что избран? Мы забываем с вами понемногу, что не только между собой мы братья, но со всеми людьми земли русской мы равно братья. А то, что лучше мы чувствуем поток жизни - то не гордость наша но только пущая ответственность. Не вече мне с вами нужно разводить, пустые все чаще, и заранее предрешенные, а ходить по всем землям нашей земли и искать тех, кто наделен скрытым зрением. Искать их и обучать - равно княжеских, служивых или крестьянских детей.
- Владыко, так мы ищем! - возразил лысоватый волхв из левого угла комнаты
- Уж вы-то ищите!, - почти проктичал твердым сильным голосом старый жрец, и ударил посохом об пол. Говоря о значимом, старейшина будто вновь наполнялся силой, - Будь чист перед умирающим, Питрим. Ищешь ты среди китежских, да если кто из окрестных деревень с обозом, словно нарочный груз пришлет "чудного" ребятенка. Да и не тебе искать нужно. Старый и младой ближе всего друг другу - я как старейшина и должен искать наших будущих приемников и учеников. И не сидя у капища со страшной бородищей да седыми космами наводя ужас на прохожих - а пускаясь в дальние и трудные переходы по землям нашей необъятной родины. Так и тебе Сворон - не должно быть довольным от своей работы. Ты знаешь что ты мастер травник каких нет может больше и нигде во всей Руси - а стало быть, прямой долг твой, оставить дом и пойти по деревням и становищам помогать людям - не только зельем, но и знанием, знанием Сворон! И каждый из нас так вот - занял свою удобную полочку и спит на ней до старости - получая уют и привилегии в голодный год. Но это не должно быть так - я видел теперь и знаю, что мы сойдем на нет, коли так продолжим жить. Мой брат Ратим отправился со своими детьми в далекие земли, куда мы отказались отправиться. А перед тем как уйти он оставил мне видение - он провел меня своими сумрачными тропами сознания через всю судьбу нашего мира. И я скажу вам, что тысячелетие забвения ждет нас, за которое мы утратим наши знания и навыки, отгородимся высокими заборами от русских людей, словно мы иноземцы, а потом - мы сгинем вовсе. И сотрут нас они! - глаза старейшины стали огромными и ужасно черными в тот миг как он выкрикнул последнее слово и костлявым пальцем с далеко отросшим ногтем неистово напрягшись, указал на крышу своей болезненной темницы. Собравшиеся отчетливо услышали как большой черный ворон, принесший давеча весть и поселившийся на капище, грузно вспорхнул и противно каркнул на всю округу. - Но нет, - продолжал старец, - не о себе и своих детях я говорю теперь, и вам не об том думать нужно - но обо всех людях нашей земли, о наших братьях которым мы едино служим. Вы слышите меня, запомните, что только в служении людям может волхв сохранить всю глубину связи с потоком Жизни. А потому каждому, кто встал на наш путь следует вовсе оставить свой собственный угол, не иметь ничего, кроме нужного для поисков сокрытого знания, жить среди людей, питаться с ними одним хлебом. И в голодный год и в сытый иметь равную долю с самыми малоимущими! Только так мы сохраним связь с людьми, которым служим, только так мы будем знать, куда ведем нашу Русь., - жрец закончил говорить и обвел всех твердым могучим взглядом. - Я уже ухожу, никому не нужно следовать за мной. А вот за нашим плотником - за ним я бы посоветовал пойти, но решать теперь уже вам, прощайте братья, мир вам! - с этими словами верховный волхв круто повернулся к двери и быстрым шагом вышел из помещения.
Собравшиеся были не в силах нарушить указ старейшины оставить его в покое, но все же вышли на улицу проводить своего друга взглядами. Полуденное солнце жарко заливало луга, которые раскинулись широкой полосой от капища и до самого леса. Туда в сторону леса и должен был пойти жрец, однако никого не было видно в том направлении. Лишь пронзительно белый голубь улетал прочь, становясь едва различимой точкой.
***
Бывалый воевода Стреян, большую часть свой жизни проведший вдали от родных земель, стоял главным военачальником в южных землях Руси. Уже десять лет он не покидал жарких степных окраин, ширил и возводил все новые оборонительные башни по всей границе. И вот неожиданно прибыл гонец из самого Китежа, города знамения всей Руси. Совет старейшин призывал воеводу для сложного дела, в котором нельзя было обойтись без опытного вояки и знатока южных земель. Обветренный, с забелевшими, словно выскребленый деревянный пол волосами и бородой, Стреян многое отдал за свои знания и опыт. В боях с жестокими кочевыми племенами, что в своей безумной злобе издавна пытаются сжечь и вытоптать все, что видят, воевода получил много тяжелых ранений. Лицо его ото лба, рассекая бровь, нос, щеку, и утопая в густой бороде, обрамлял глубокий шрам, который часто давал о себе знать противной ноющей болью в сырую погоду. Трехпалая правая рука могла бы вызвать насмешку у врага своей мнимой беспомощностью - но за долгие годы службы весть о непобедимом воеводе разнеслась по многим землям, и рука эта скорее вселяла ужас своей неумолимой проворностью. Пришедшие как-то раз издалека, с юга, из-за гор и бескрайнего моря евреи, будучи схваченные патрулем и доставленные на допрос воеводе, с удивлением рассказали ему, что продвигаясь от своей далекой родины, через горы на север, еще в южных предгорьях услышали первые рассказы о кочевниках севера. Кочевники те по слухам были выше и крупнее виданных прежде, и будто даже были не кочевники вовсе, а оседлые земледельцы. Но столь свирепые и могучие, что только они одни и могли противостоять жестоким племенам на маленьких лошадях. Следуя дальше через земли горных племен, враждующих между собой остатков некогда гордого Ванского царства, путники уже там слышали от местных жителей о грозном воеводе северных людей, что совершает боевые вылазки глубоко от своих земель и держит в страхе кочевые племена.
Вспоминая давнюю историю, Стреян подолгу размышлял, пытаясь охватить внутренним взором бескрайние просторы земли, что заполнил могучий поток Жизни. Воевода пытался представить себе - возможен ли такой стремительный и непреклонный поход малого, но непобедимого войска, который бы сумел пройти по всем землям, и увидеть жизнь во всей полноте. И всякий раз, размышляя об этом, он поднимал глаза к небу, окончательно тонул в его бездонной глубине и с улыбкой возвращался к своим повседневным делам.
По прибытии в Китеж, Стреян узнал историю плотника Ватракха и завещание покинувшего мир верховного волхва. Воевода отметил большие перемены в тех людях, которых прежде он стал сторониться. В детстве маленький Стреян испытывал глубокий восторг и благоговение перед теми тайнами и секретными знаниями, которыми владели седовласые волхвы. Однако повзрослев и пойдя по ратной службе, он стал задавать себе вопрос - а чего стоят эти тайны и спрятанные в глубине мрачного капища знания, если все меньше и меньше помощи от них в кровопролитных боях? Давно уже никто из ведунов не бывал на южных границах и не помогал держать оборону, не помогал лечить раненых, не воодушевлял воинов на победы. Сколько ни ждал Стреян, никто из них не интересовался делами на юге, и только гонцы приносили указы об укреплении. От того-то теперь воевода был глубоко удивлен происходившими переменами. Он видел что в этих людях что то изменилось, многие из них были погружены в невеселые думы, требующие тяжелой внутренней работы. За день до совета, на который был приглашен Стреян, многие из волхвов, выйдя с позднего собрания, покинули Китеж в разных направлениях. Гляда на волхвов, идущих по дороге с устремленными вдаль задумчивыми глазами, опирающихся на свои резные посохи, с очень простым нехитрым скарбом, воевода, как будто не доверяя своим чувствам, наполнялся осторожной радостью. К нему возвращались ощущения детства, ведь на его глазах происходило то, что будучи маленьким он часто себе представлял - как простые с виду, но могучие внутренне волхвы неспешным шагом бродят по русской земле и несут с собой знание о жизни, о мере для каждого в этом мире. Тогда, в детстве ему казалось, что тайные знания, что хранят в себе эти люди - доступны любому человеку, нужно лишь захотеть их услышать. Позже воевода горько разочаровался в своем наивном представлении, и потому теперь, даже взирая на явные перемены, он не мог поверить что все это честно, искренне, от души.
На следующий день состоялся последний совет перед великим походом. В тот поход отправятся все. Волхвы что до единого разбредутся по русской земле и никогда больше не заведут себе уютного крова, но до последнего вздоха будут осваивать меру жизни, и нести понятое ими знание всем людям, укрепляя внутреннюю силу своей родины. Воины, которые будут стоять на рубежах родного края, наполненные несокрушимой силой русского духа, источая твердость свою столь яро, что вероломные враги будут раньше в страхе бежать, чем успеют обнажиться мечи. Все люди бескрайней Руси, стараясь жить по совести и опираясь на принцип протянутых рук, открытые мудрости волхвов, в стремлении каждого освоить жреческое миропонимание. И всю эту силу родной земли должен пронести в стремительном походе до далеких земель воевода Стреян. С небольшой дружиной, всего в сто пятьдесят человек бывалых воинов, Стреян должен пройти знакомыми ему южными землями, и дальше, где кончаются территории разоренного Ванского царства, он должен будет найти дорогу к южной стране, куда отправился год назад плотник Ватракх со своею семьей. Там его встретят с агрессией не только жители этой земли, но и злые бешеные воины с запада, захватившие сейчас почти все южные края. Их солдаты, воспитанные на садистической дисциплине скорее похожи на цепных псов, нежели на людей. Ненависть к живому, алчущая пустота всей римской империи питает злобу этих солдат. Но никому из них Стреян не должен дать бой. Его задача пронести непоколебимую веру русских людей в эти жаркие душные края, опираясь на могучий русских дух, не дрогнуть и не сломиться, не вступить в бой, но не вступить так, что бы отвага и твердость Стреянова отряда сковала все грозные силы незнакомых народов. А помогать воеводе в этом невыполнимом задании будет мудрый Сворон. Вместе они должны явить заступничество русского духа человеку чужой веры, что в дальних странах говорит о Любви.
***
Глубоко за полночь вече разошлось, и Стреян в одиночестве стоял на краю дороги, подняв лицо к бесконечному небу. Сколько он думал про подобный поход, сколько мечтал. Много раз воевода рисовал возможные маршруты, высчитывал сроки и необходимые запасы продовольствия. Думал ли он когда-нибудь, что его помыслы осуществятся? Потрясенный всем произошедшим, Стреян вновь пытался охватить внутренним взором бесконечное пространство жизни, и переполняемый радостью жмурился в темноте летней ночи.
***Глава третья, в которой гончар знакомится с мудрецом
Немолодой гончар с заветренным лицом и руками, гладкими как скользкая поверхность мокрой глины, сидел перед дверью своей хижины и неторопливо заканчивал готовить заготовку для простого кувшина. Ремесленника окружал струящийся мрак восточной ночи, вонзавшей в запозднившегося путника копья ярких и больших звезд. Луна давала достаточно освещения опытному глазу, и Самбек давно погасил тщедушную лампадку, которая висела на небольшом крюке перед дверью. Время от времени гончар отрывался от свой работы и казалось рассеянным взглядом поводил кругом. Среди ночных силуэтов, он с любовью и привязанностью различал очертания родной деревни, хаотичные ветви кустарника, что рос на берегах небольшой речушки, дававшей всем местным жителями жизнь, и уходивший в бесконечность ровный простор степи. Вид плывущего в неведанное далеко горизонта, освещенного лунным светом, от которого скупая на растительность поверхность степи светилась, словно боевой щит издавна манила и влекла Самбека. Она приносила ему вести об окружавшем большом мире на непонятном гончару языке ветра, запахов, неясных волнений. И когда он чуял эти вести из далеких стран, то напрягая все свое зрение, Самбек часами всматривался вдаль, словно стараясь силой своих глаз пронзить пелену тьмы, что скрывала за собой все знания мира. Бедный ремесленник с детства привык много работать, часто задерживаясь допоздна, но, не смотря на усталость, он любил эти ночные часы сильнее всего. Заканчивая партию посуды для воскресного базара, оставшись наедине с собой и отголосками ветра, все время сквозившего сквозь деревню по большой дороге, ведшей в город, Самбек предавался неторопливым размышлениям. Необразованный, обученный минимальным навыкам гончарного дела, которые позволяли ему лишь не умирать с голоду, ремесленник разговаривал с собой другим, с тем, что был глубоко внутри, и по не понятной причине имел мудрость и казалось большие знания о мире, который Самбек воспринимал бесконечной степью и дорогами. Обращаясь к тому себе, гончар постоянно задавал разные вопросы. Однако ремесленник не был столь наивен или так мрачно суеверен, что бы ожидать звуки и слова в ответ на свои вопросы. Скорее он слушал отголоски внутри себя, которые он никак бы не смог охарактеризовать или описать кому бы то ни было, но на которые он порой улыбался, порой хмурился, а иногда морщил лоб, силясь понять что то новое, или напротив казавшееся давно забытым, что никак не удавалось вспомнить. Иногда такие ответы приходили не изнутри, но их приносил шёпот ветра, порой теплого и мягкого, словно мягкие волосы девушки укутывавшего лицо ремесленника, но порой резкого, несущего песок, губительный всему живому. Иногда ледяная стужа пронимала гончара насквозь. Но никогда Самбек не думал, будто один ветер плох, а другой хорош, будто один добрый или другой злой. Напротив, во всех отголосках и оттенках его вечного спутника и бесшабашного скакуна степей, ремесленник слышал музыку. То загадочное бренчание одинокой струны едва угадывал он в шорохе и свисте, а порой он слышал, как духовые литавры издают сильный звук, повествуя очередную тайну вселенной.
Нередко было, что гончар обращал свое лицо к небу. И тогда он начинал слышать, как миллиарды звезд словно звенят хрусталем где то так бесконечно далеко, что порой заслушавшись, ему казалось что душа его навсегда покинула и потеряла из вида костлявое тело. Но тело давало о себе знать болью отекшей шеи, ломотой скрюченных ног и одеревенелостью плечей и спины. Услышав его нестерпимый зов, Самбек нехотя опускал взгляд и заканчивал работу, что бы забывшись пустым сном на несколько часов на заброшенной соломой скамье, с первыми лучами солнца снова вернуться к своей работе. В этот вечер гончар успел сделать много, и заканчивал последний на сегодня кувшин. Ноги автоматически крутили диск, а руки уверенно скользили по остову мягкой глины, придавая ей нужную форму. Самбек вспомнил Лакдеша, его двоюродного брата, жившего неподалеку, который иногда помогал украсить непростые вазы по случаю больших празднеств. Лакдеш наносил на вазы Самбека различные узоры, переплетая линии и краски столь хитро, что порой они манили гончара не меньше тайн его ночной степи. Вспомнив про брата, гончар, подумал - небо, что высится над ним столь необозримо далеко, наверное ведь тоже кто то раскрасил, как Лакдеш его вазы. Посмотрев на мерцание звезд, Самбек опустил голову и оглядел изгибы и силуэты уходящего вдаль пейзажа.
- И эти линии он видно тоже начертил, - думал гончар, - и наполнил красками, такими разными - утром, днем, вечером, ночью, всякий раз совершенно по-разному играет светом или тьмой плоская степь. Но каким же могуществом должно обладать, - продолжал думать Самбек, - что бы измыслить такое, и воплотить.
От необозримого масштаба мысли гончара пробрал лёгкий озноб, и он резко передернул плечами. В тот самый миг он увидел длинную тень на дороге. Дом ремесленника стоял на окраине деревни, вплотную к большой дороге, которая вела в город. И сейчас по этой дороге неторопливо, но уверенно шел человек, черты и одежду которого было практически невозможно различить в скрывавшей темноте. Самбек инстинктивно напрягся, и протянул руку к лежавшей у входа деревянной дубине, единственному средству самозащиты, которым обладал гончар. Однако путник не стал таиться в темноте, и напротив, увидев не спящего ремесленника, работающего в темноте, приблизился к нему и поприветствовал на родном языке Самбека. Голос путника был низким, с чуть уловимой хрипотцой, но при этом уверенным и ровным.
- Доброй ночи тебе гончар, - произнеся слова приветствия, путник оперся на большой посох, сделанный будто бы из выдернутого с корнем деревца, и расслабил свое тело,
- И тебе доброй ночи странник, - Самбек ответил несмело, и продолжал приглядываться к незнакомцу,
- Верно, я волхв, странствующий путник, хожу по землям необъятного Востока всю свою жизнь, теперь вот держу путь до Ерусалима, - странник уловил настороженность ремесленника, и приоткрыл ему свои намерения, что бы снять опасения,
- Ерусалим, это я не знаю что за место такое, хотя и слышал слово это. А эта дорога ведет в Дамаск, туда ты придешь странник по этой дороге, - ответил все еще настороженный Самбек,
- Верно, а из Дамаска я дальше пойду на юг, и приду куда и сказал тебе,
- А как же ты идешь то? - внезапно Самбек представил себе непонятную жизнь стоявшего перед ним человека, и понял, что от него исходят те же звуки, те же мелодии на все лады, которые слышит он от своего приятеля ветра. Почувствовав от незнакомца этот дух, перед внутренним взором Самбек представил себе те бесконечные дали, и линии изгибов дорог, которыми мог ходить этот человек, и вдруг гончара словно оглушила мысль о том, сколько знаний ведает стоявший перед ним человек.
А старик между тем приблизился близко к рабочему месту гончара, и, скрестив ноги, уселся на пыльную землю. Не спеша с ответом, волхв положил прямо перед собой заплечный мешок, и развязал его.
- Ты, верно, хочешь есть? - Самбек вопросительно посмотрел на старика, и, не дожидаясь ответа, встал со скамьи и ушел внутрь хижины собрать съестного на ужин путнику. Выйдя на улицу, гончар к своему удивлению увидел, что перед волхвом не сильно горит сложенный из хвороста костер, а сам же путник разложил на земле покрывало, куда выложил толстые лепешки, свежие персики, и прочие угощения. - Путник, если ты колдун, - гончар отступил в глубь хижины, - то знай, что я никогда не стану твоим рабом, и лучше я приму гибель сейчас, чем будут пресмыкаться такому как ты. - говоря эти слова, Самбек и сам ощущал, как нелепо они звучат, и чувствовал что от волхва исходили только любовь и бесконечная мудрость. Но годы жизни, проведенные в полупустынной земле, где редкие годы спокойной жизни незаметно мелькали на фоне постоянно происходивших вокруг войн как империй, так и окрестных земель друг с другом, проливая кровь ради вечной идеи господства над всем миром, воспитали у ремесленника чувство страха и настороженности.
- Ты нес накормить незнакомого путника молоко и сыр, я думаю это добрый поступок. Почему же я не могу ответить тебе тем же? Присаживайся, угощайся тем что есть у меня. - и словно сказав уже достаточно, волхв разломил напополам лепешку, и аппетитно откусил большой кусок. Не глядя уже в сторону гончара, путник ворошил толстой хворостиной свой небольшой костер. Самбек чувствовал тепло, идущее и от огня, и от человека, он ощущал звуки от этого странного человека - все те же, звуки тайн вселенной. И словно дикий зверь, Самбек переборол свой страх и подошел к огню.
Гончар сел рядом с костром, и поставил на покрывало с едой кувшин молока и сухой соленый сыр. Эту нехитрую снедь он покупал на базаре, на деньги, вырученные от горшков. Своего хозяйства у гончара не было, может от того он и был беден словно дыра в протертом халате.
- А зачем ты так далеко идешь, старик? - гончар уже жевал кислую лепешку, и говорил с набитым ртом, не имея силы прекратить есть, но и не могучи больше сидеть в молчании.
- Ты любознательный человек, гончар. Скажи, как тебя зовут?
- Самбек, - промычал, продолжая жевать ремесленник, - а тебя?
- Мое имя Кадеш. Я родился очень далеко от этих мест, родился там, где по бескрайним пустыням, только изредка перемежающимся оазисами живут разрозненные племена моего народа. А ты где родился?
- Здесь и родился. Моя мать стирала белье вон в той речушке, когда боги решили что мне пора появиться на свет. Еще здесь в деревне живет мой брат, он живет с семьей и матерью. А я живу один, чтобы не обременять его хозяйство. Но я не знаю своего отца, его забрали в ополчение еще до моего рождения, и он не вернулся домой.
- Я слышу в твоем голосе тоску,
- Я не могу тосковать о том, кого не знал, странник,
- А я не об этом Самбек. Я слышу в твоем голосе сдавленную боль, каждый день ты видно удерживаешь в себе и не даешь вырваться наружу зову странствий, поиска. Я чувствую Самбек, что тебя зовет неизведанное, и ты стремишься к нему.
- А что с того? - гончар хмуро насупился - я прикован к этой хижине, к этой дороге, по которой я таскаю свои дешевые горшки на базар. У меня нет ничего странник, а если я отправлюсь в путь босой и с деревянной палкой, то далеко я не уйду. Либо до ближайшей канавы, куда меня сбросят разбойники, либо паду от голода посреди пустыни, - боль и давно сдерживаемая злоба были слышны в голосе Самбека.
- Путь всегда с чего то начинается. И если до сих пор ты только ждал, то теперь возможно начать движение дальше. Самбек, большую часть своей не малой жизни я провел в странствиях по земле. Я родился в пустыне Аравии, что далеко на юге от этих мест, и уже в 12 лет со своим племенем обошел все окрестные земли моей родины. В 15 я отправился дальше, гонимый ветром и судьбой. Долог был мой путь к себе самому, я покинул отчие земли обозлённой гиеной, и вначале своего пути я не удивлялся окружающему миру и не задавался вопросами, я бежал и пытался выжить. Но со временем я понял, что мир так полон чудес и интересен, что выживать в нем постыдно и скучно, такой мир достоин лишь того, что бы жить в нем. И тогда я начал созерцать, слушать, узнавать и запоминать. Теперь мне много лет, так много что уже трудно сосчитать все, я бывал и в окрестностях древнего Вавилона, уходил гораздо дальше на восток, дошел до самой Индии, мои глаза видели холодные снежные горы и простирающуюся за ними диковинную страну Китай, и много где еще побывали мои ноги. Но теперь я держу путь снова на юг, в город Ерусалим, и я хочу позвать тебя с собой. Я многое смогу поведать тебе в пути, а ты многое сможешь услышать и понять.
Самбек был пронзен насквозь словами волхва. Лунная ночь разверзлась над гончаром без привычного окраса, а словно в своем первозданном виде. Ремесленник ощущал пустыню, ветер, звезды, небо так, будто на земле еще никогда не жили люди, и никто еще до него не наблюдал картину ночи осознанным взглядом. Ощущение первородной открытости глубоко поразило Самбека, он встал, и босыми ногами прошел по остывающей земле в направлении дороги. Сделав несколько шагов гончар остановился, и подняв лицо вверх начал жадно вдыхать горячий, но быстро остывающий воздух. Его босые ноги явственно ощущали песок под ступнями и трещины в земле. Упершись ногами в почву, Самбек чувствовал себя так, будто теменем он подпирает небо. Замерев в пустоте ночи, гончар простоял в немом оцепенении около пятнадцати минут. За это время он нет, не вспоминал прожитые годы и не раздумывал о грядущих опасностях. Все это время гончар вслушивался вовнутрь себя, он слушал, какими звуками отзовется на происходящее тот внутренний он, что был мудр и так много знал про мир. И с трепетной радостью Самбек чувствовал, знал, что его выбор созвучен его душе.
***
Уже много дней назад прошли странники город Дамаск, и уверенно продвигались на юг. За это время старик успел много поведать своему ученику. Он не вдавался в наставления, но каждая пядь земли, где-бы не шли странники, была пропитана для Кадеша воспоминаниями, и он с радостью делился ими с благодарным слушателем. В свою очередь и Самбек, впервые в жизни встретив того, кто, кажется, знает ответы на все его вопросы, не уставал задавать их снова и снова.
- Скажи отче, ведь ты все знаешь и всюду был - неужели тебе еще интересно жить на этой земле? Ведь познав все те чудеса, о которых ты упоминал в своих рассказах, разве не скорбит твоя душа бездонным унынием от серости людского быта? Мы прошли много деревень, мы прошли величайший город на земле - сам Дамаск! И везде, повсюду - мы не встречаем ничего, значительно разнящегося с моей лачугой, где мы с тобой встретились. Везде нищета, грязь, разбой, голод и алчность. И ты один за всю мою жизнь, кому мне не было страшно открыться, сказать, что меня волнует, о чем поет ветер, сказать, что я пытался еще в детстве читать закрытые от нас письмена звездного неба. Все это я годами таил в себе, я жил одиноко, потому что окружающий мир - все чудеса о которых ты сам же мне говорил - все это никому не интересно. Так для чего тогда искать, идти? Где ты черпаешь, отче - силу терпеть такую жизнь? - долго молчавший до этого Самбек взволнованно схватил Кадеши за рукав, чуть преградил ему дорогу, и с перекошенным от отчаяния лицом заглянул в глаза своему учителю?
- Ты жил до этого одной жизнью, друг мой. Но ты искал и просил ответы. И вот в твоей жизни - случайно, и для тебя, и для меня самого - появился я, тот, кто в некоторой степени сможет ответить на твои вопросы, и готов научить тебя самому искать ответы. Таким образом, ты просил - и получил в ответ на твои просьбы. Это Язык Жизни, и ему-то я и хочу тебя научить. Ему ты сам стремился научиться с малых лет - слушая природу, что окружала тебя. Но ты не искал ответы в противном тебе быту. Напрасно! Язык Жизни - это мистика повседневности. В каждой мелочи, что происходит с нами - проявляется этот диалог. И человек - если он просит открыто и искренне - всегда получает ответ на свою просьбу. И все те печальные вещи, что ты перечислил сейчас - исходят лишь из того, что люди сами желают себе такой жизни, и не ищут иного пути. Поэтому я не печалюсь. Я знаю, что мир наш прекрасен и добр, но человеки каждый день совершают свой выбор в пользу того, что мы видим вокруг. В пользу этой повседневности. Но встреча с тобой, и встречи с другими людьми кто слышит этот зов Языка Жизни - они убеждают меня, что люди обязательно попросят другого счастья для себя. В конечном итоге все пожелают мира чистого и светлого, каждый пожелает этого, и тогда ответ не заставит себя ждать. А пока же я хожу дорогами этого мира, собираю предания, учусь мудрости разных народов, ищу искры света и любви в каждом встречном, и не редко их нахожу. Я не ищу силы Самбек, я следую зову Любви, которая переполняет меня каждое мгновение жизни.
- Я слышу твои слова, отче, я чувствую в них тугой звон истины, но я не могу ее ухватить. Я прост, как этот камень на обочине, и не все могу понять из того что ты говоришь мне. Скажи - этот язык Жизни, кто им разговаривает с нами? Природа? Боги? Духи?
- Послушай, что я расскажу тебе, Самбек. Тьму времен тому назад, когда Египет полыхал в зените своей славы, и попирал своим оружием, богатством и хитростью другие народы - как сейчас попирает Рим. Уже тогда люди сталкивались с тем, что не могли объяснить. Это пугало людей, но в тоже время - происходившее в природе - было закономерно, и обладало неуловимой для них предсказуемостью. И ведь верно - каждый раз, когда звезды выстраиваются на небосводе определенным образом - великая река Нил, которая давала всему Египту жизнь - наполнялся водой и далеко выходит из берегов. Но случалось и так, что в Египте была засуха, и год и два, и люди гибли от голода. Бывало и наоборот - Нил заводнял землю настолько сильно, что люди не моги спастись от всепоглощающей водной стихии. Наблюдая из года в год, и из поколения в поколение, эти закономерности, люди древнего царства придумали богов - великих и могущественных существ, которые по их вере - обитают в далекой стране Пунт, и оттуда, следуя вековым традициям, правят миром. Так будто бы солнечный диск восходит и закатывается в течение дня от того, что великий бог Египта Ра на своей колеснице пересекает небеса. Но боги нередко перечат вековым традициям, и, поддавшись чувствам, эмоциям, они меняют привычный образ действий, и совершают неожиданные поступки. От того то и рушится привычный уклад, от того природа ведет себя не предсказуемо, и порою губительно для неподготовленного человека. Люди Египта так объяснили для себя наблюдаемые ими явления Жизни. И чтобы избежать такого спонтанного поведения богов, которое несет людям погибель - они посчитали, что богам следует поклоняться, превозносить их, приносить им дары и яства, всячески поддерживая их в добром к себе расположении. Тем самым, древние люди хотели обеспечить для себя предсказуемость грядущего. Конечно, далеко не только в Египте люди объяснили себе необъяснимое, призвав на помощь целые пантеоны богов. Так было везде, и в древнем Вавилоне, и в далекой Индии, и в Элладе, и в твоей земле тоже Самбек. Но только в Египте поклонение этим богам было столь монументальным, фанатичным, безоговорочным, что большую часть жизни люди проводили в приготовлении к посмертному бытию в неведомом мире - устроенном тоже этими богами. Многие правители той страны, вдохновляемые жрецами своих культов, воздвигли ужасающие своими размерами гробницы для себя. Всю жизнь такой правитель сгонял рабов снова и снова на постройку громадной могилы. Такова была вера тех людей. Похожая вера была и на всей земле. И среди этой веры, среди этого безумного поклонениями алчным, жестоким и эгоистичным богам - появился человек, который нес в своей душе совсем другую Веру. Он был рожден царем Египта, и ему дана была власть... до времени. Этот царь, возможно впервые со времен потопа, а может быть и вообще впервые со времен существования человека в этом мире - осознал, почувствовал, увидел в окружающем мире, в своей душе - увидел Единого Бога, Творца и Вседержителя всего сущего. Того, кто задумал и размерял весь этот мир, того, кто излил всю свою Любовь без остатка и сотворил Жизнь на земле...
- И он же разукрасил звезды, - пораженный словами волхва и тем, как сильно и ярко зазвенела душа Самбека в ответ, гончар, продолжая слушать, шептал свои слова - он начертил и линии горизонта, он разукрасил утро и вечер, да что там, она придумал и сотворил сами краски...
- Он, Единый Бог, - продолжал свой рассказ Кадеш, - всесилен, и ему не нужны боги или духи для созидания Жизни, и он не никогда не брал их себе в помощники, но только люди придумали их, не желая видеть Вседержителя. А воля Бога Творца, она не подчинена сиюминутной прихоти, как у придуманных людьми богов, и милость его к нам и всему сущему - безгранична. И сотворил он мир сей в Любви, и каждому живущему человеку должно прийти за свою жизнь к этой Любви. А для того, чтобы не блуждал человек впотьмах, отыскивая путь, тыкаясь и спотыкаясь о препятствия как слепой котенок - даровал милостивый Бог всем человекам - Язык Жизни. И именно он, Отец Вседержитель, разговаривает с каждым из нас этим языком. Потому и велика сила искренней молитвы, просьбы, вопроса, что оставшись наедине - мы порой задаем, обратив взор к нему.
- Мир открыт человеку, - шептал Самбек, - а судьба его, словно глина на гончарном круге. Ты сам лепишь из него сосуд или кувшин, но Бог размерял все и устроил так, что бы ты мог создать прекрасный шедевр. И только помыслы твои, настроение - отклоняют тебя раз от разу от заветной цели. Тогда Бог открывает тебе новые пути, посылает тебе новый зов - и вот уже я плету нить своей судьбы иглой странствия. И милость твоя Боже, к каждому обращена, Любовь, дарована тобой для каждого и в ней я ощущаю теперь весь смысл бытия и отдельной жизни! Отец, - Самбек обхватил волхва за плечи - ты словно пробудил меня ото сна, и я, проснувшись, я слышу в себе, вижу в себе, ощущаю себя там самым собой - которого я чувствовал с детских лет - знающего, доброго, уверенного в себе, я словно поднялся с колен отец, и будто вспомнил, все, что раньше знал. То, что ты сказал мне отче сейчас, да, я все это слышал прежде - слышал, когда ветер обдувал мое лицо долгими ночами, слышал, когда с ломотой в шее, подолгу вглядывался в звёздное небо, слышал, когда ступал по горячему песку босыми ногами.
- Самбек, друг мой, знай. Великое счастье даровал ты мне сегодня. Ведь никогда прежде никто не слушал моих слов о Вседержителе. Иные отворачивались, иные делали вид, что не слышат - и все оставляли меня, бросали, уходили прочь. Но ты иной расклад. Я слышу в тебе много большую мудрость и силу, чем дарована была мне. Пойдем дальше, пойдем в Ерусалим, там - в этом далеком городе, в стране, где живут люди, первые со времен того египетского царя признавшие Единого Бога. Но признав его, они остались жестокосердными, и вместо познания Любви, вместо Жизни в сотворчестве со Вседержителем - они слепили невиданной сложности культ, сродни египетских культов жестоким богам. И вот уже много столетий люди той земли порочат идею Веры Богу Единому, веруя росту и ритуалам ветхих книг. Но теперь в их землях появился Человек, который отринул ритуал, но который несет слово Бога и Любви! И сила его велика, и радость слова его безгранична. Спустя многие темные века - свет истины, открыто их без страха - льет он нашим душам. Пойдем, услышим его Самбек. Я знаю, я верю - он сможет научить тебя гораздо больше, чем я. А ты, и я это чувствую - понесешь слово Веры дальше, и слово твое - снова засияет спасительным светом в наших землях - потом, когда придет его время. Мы должны торопиться Самбек, мы должны спешить.
- Отчего нужно спешить, учитель? - Самбек теперь больше всего хотел остановиться и обдумать с собой наедине все открывшееся.
- Время на исходе, и над словом Любви уже занесли яд лжи слепые люди. Они хотят совершить недоброе с тем человеком. Они желают устроить темную притчу, дабы всякий человек после - жил в страхе, страхе, что все добро венчается злом, в страхе, что любовь всегда попирают, в страхе, что жизнь - это страшная жертва. Ты должен увидеть, узнать, запомнить, что это не так! Что Бог истинно милостив ко всем нам, что Бог не дает вершиться неправедным делам. Тебе нужно это знать, что бы пронести это знание дальше. Потому что если никто не поспеет вовремя, то темная притча будет соткана, и мир на тысячелетия погрузиться в мрак ужаса и страха перед жизнью. Поэтому поспешим Самбек теперь, что бы помочь одинокому Человеку, который несет слово Любви людям мира сего.
- Пойдем отец, - сказал Самбек, и уверенно зашагал по дороге, остывавшей после жаркого дня.
*** Глава четвертая, в которой дороги переплетаются
Дорожный обоз воеводы Стреяна, изрядно потрепанный долгой дорогой, мерно раскачивался, двигаясь по пыльной ливанской дороге. Так и не встреченный за прошедшее время Ватракх с его семьей всякий раз оставлял воеводе следы о своем присутствии. То тут, то там старый воин узнавал от людей, что через их край проходил статный чужеземец невиданного раньше народа, со своей женой, их детьми и древним старцем, приходившимся путнику тестем. Всякий раз Стреян устремлял быстрый ход своей дружины во след плотнику, но так и не смог встретить своего земляка. Продвижение по чужим землям стало еще медленнее после того, как отряд русов ступил на территорию римской империи, где все дороги патрулировались легионерами или отрядами наместников, а местные жители были преимущественно запуганы и подозрительны.
В таких условиях Стреяну не просто давалось исполнять строгий наказ мудрых волхвов - ни за что и ни при каких обстоятельствах не вступать в кровопролитные сражения на чужой земле. Действия такие со стороны воинов - идущих защитить призыв к любви опорочили бы и очернили такую идею, и потому были не приемлемы. Но сила древнего народа, много веков уже нерушимо противостоящая чужеземному вероломству, непримиримое свободолюбие людей, населяющих русскую землю, их открытый и добрый нрав, но крепкие в правде убеждения - вот что должны были пронести в далекие жаркие земли дружинники Стреяна. Дух северной земли с богатой природой, полноводными реками и культурой народа, населяющего эти края - протянули воины без лат и кольчуги, словно гигантского змея-дракона в земли римской империи, охваченной вероломством сильных мира сего. Но сильнейшие, которые всегда остаются в тени - живо ощутили приближение чуждого им русского духа. Тем более что загодя упредили они нерадивый народ - не лезть в чужое дело. Но вместо того, что бы остаться до времени в глуши своих богатых лесов - люди народа этого избрали другой путь, и сильнейшие в ярости проклинали идущих этой дорогой. От того все чаще по пути дружины вились вороны, и потому все чаще встречали солдаты мертвые привалы с иссушёнными и выбеленными скелетами.
Стреян понимал, что устрашающие знаки на дороге им встречаются неспроста. И потому все чаще вспоминал воевода родные поля, что бы опереться на них. По вечерам воины распевали по очереди известные им от дедов и каликов перехожих баллады и песни, и все в отряде помогали и поддерживали друг дружку, не давая скорбеть и унывать. Потому что издавна знает русский человек, что уныние это происки кривды, а у правды, которую посылают людям боги - нет места печали. Так стало быть, если впадает человек в уныние - то сходит с прямого пути, и идет по пути кривому, полному наваждений и злых иллюзий, от чего все сильнее кажется человеку жизнь унылой. С такой кривдой издавна известен рецепт борьбы - что бы прогнать морок чародейский, нужно сперва твердою рукою прогнать из сердца уныние. И тогда решение придет для любой, даже самой мутной незадачи. Стреян, повидавший много лихих дней в своей жизни - неуклонно следовал этому рецепту, и в дальний поход позвал только тех ратников, кто тоже ее крепко усвоили на порогах жизни. А потому не встречали на своем пути русские воины таких преград, которые не могли бы обойти. И тем не менее, наступил вечер после очередного длинного перехода, когда волхв Сворон, шедший с отрядом воеводы, отозвал того в сторону от дружинного костра на разговор.
- Вот какое дело Стреян, - начал спокойным и решительным тоном жрец, - мы все глубже вторгаемся в чужие земли, в земли полные вражды нам, охваченные лихом. Наш отряд, хоть и не войско, но все ж мало походит на горстку странников. И тем самым он вызывает большое к себе внимание. Уже не в первом городе я замечаю соглядатаев, что преследуют нас. Пока что я чувствую, мы, наше дело - в безопасности. Но это положение наше - зыбко. В любой момент на нас может быть организовано наступление. И я опасаюсь, что мы будем вынуждены к атаке или обороне, обнажим мечи - и тогда дело наше пропало. Все для чего мы проделали этот путь - будет упущено. Но даже это не все, больше того - мы не сможем помочь ни Ватракху и его семье, не тому человеку, которого зовут Исус. Вот что тревожит меня, Стреян, - и волхв внимательно посмотрел на старого воина.
- Я тоже об этом размышляю Сворон, - пробасил в ответ воевода, - и думаю, наши братья достаточно опытны, и многих опасностей умело избегнут в этих лютых землях. Мы пойдем разными дорогами жрец, разделимся. Отряд разойдется группами по 5 человек. Дальше пойдем разными путями. Одни группы будут изображать странствующих волхвов, другие - нищих бродяг. Две ватаги, в одной из которых пойду я - будут изображать паломников, ищущих Исуса. Еще две ватаги - двинутся в образе разбойничьих шаек. Тропы разведем так, что бы наши варнаки, - при этом Стреян передернул усами и довольно усмехнулся, - что бы наши разбойнички оказались между другими группами. Если что пойдет не так, они смогут начать более активно проявлять себя как лиходеи, и тем самым могут отвлечь внимание от других ватаг. Так вот я думаю, - и воевода замолчал, подняв взор к ночному небу.
Далекий юг и пустыня явили нашим путникам не виданные раньше красоты, своей голой и дикой пустотой все же чарующие и завораживающие. Словно платком прекрасной девы было ночное небо, усыпанное яркими и такими крупными в этих широтах звездами. Небо было таким близким, словно казалось его можно потрогать ладонями, если даже и не прямо с земли, то забравшись на видневшиеся то тут, то там барханы . Днем, но сильнее всего в рассветные и закатные часы - столь пугающе короткие здесь, солнце очаровывало суровых русов своими безумными размерами. Огромное, в пол неба светило стремительно взлетало высоко вверх, и после непривычно обжигало в течение всего дня. Люди севера, с детства знавшие холодный климат родной земли обливались потом, словно окатываемые из бочки водой. Но вечером, столь же стремительно скрывшись за горизонтом, светило оставляло неподготовленных путников в леденящем холоде ночи. Тогда ратные братья собирались вокруг большого костра, и подолгу вели разговоры, вспоминая свои семьи, дома, оставленные пашни и нивы, реки и леса. И за такими разговорами незаметно и быстро отогревались их сердца. Воины засыпали после этих бесед крепким сном настоящих богатырей, что бы поутру проснуться полными сил.
Воспоминания о многих месяцах пути стремительно пронеслись в голове воеводы. Ему припомнились многие трудные минуты, которые прошли воины сообща. Также и многие минуты радости, которые они делили поровну. Но теперь надо было расстаться. Ради правды, ради любви, отряд солдат должен быть рассыпаться мелкой пылью по песчаным равнинам и дорогам древнего востока.
- Это доброе решение, Стреян, - молвил после непродолжительного раздумья волхв, - спасибо тебе, друг мой, за твою прозорливость опытного полководца. Думаю, боги помогут нам в пути, и мы встретим всех наших братьев снова. Ты знаешь, что за время похода мы успели выяснить, что человек Исус держит путь в город Ерусалим. Это очень древний город, где сейчас соединилось и большое, богатое наследие мудрости предков, и такое же богатое наследие зла и коварства. Город этот, словно центр закрученного вихря. Так получилось, что центр сей оказывает влияние на весь безкрайний мир людей. Именно потому человек, который говорит о любви - идет в этот город. Если кто и нуждается сейчас сильнее всех в мире в словах про добро и правду, так это сей град.
- Ты разговаривал со многими людьми из земель, которые мы прошли и проходим. Что ты узнал? Отчего это место стало таким, почему такое влияние от него, - Стреян размышлял, анализировал. Вопрос воеводы не был праздным любопытством,
- Многое удалось мне узнать от людей, еще кое-что я нашел в песнях этой земли, в звуках потоков жизни, которыми наполнены эти края. То, что помнят люди - дает ответ, дает ответ, лежащий на поверхности. И правда его в том, что места эти явились центром пересечения многих путей разных стран, покоренных теперь алчным могуществом Рима... - сказав эти слова волхв замолчал, как будто и не намереваясь больше продолжать свою речь.
- Ну а что говорят тебе песни? - воевода четко следил за нитью разговора, и понял, что самое главное жрец не стал говорить.
Услышав прямой вопрос, Сворон, потер глаза, сморщив свое итак морщинистое лицо, потом глубоко вздохнул, и решил продолжить.
- Они говорят о таком безумно далеком прошлом, что порою мне казалось будто мой разсудок помутился. Да так оно и было. Потому что начинаются песни эти еще со времен, когда никто из людей нашего мира не жил на свете. Они шепчут мне о мире, бывшем еще прежде, до нашего, - Стреян уловив нить повествования, словно провалился в звенящую пустоту окружавшей ночи, и замер в легком оцепенении. Волхв после небольшой паузы продолжил - и в том мире не скрываясь, жило зло. Оно пронизало все земли, предельно строго расчертив пределы дозволенного каждому человеку. Но человеками назвать было сложно тех, кто населял этот до-мир. Все больше как слепые собаки - шли они наощупь, не размышляя и не раздумывая, а полагаясь только на свое чутье. Но доступно оно, это чутье было не многим, а прежних же держали как псов, лошадей - словно скот. Это был страшный мир Стреян. Я содрогнулся, и я даже почти сломлен был тем лютым, безжалостным злом, что его населяло. Понимаешь, я не мог поверить, что боги породили такое дикое место. Но я выстоял, и прислушался еще сильнее. Тогда, пройдя глубже, забытыми тропками в прошлое - далось мне видение, видение о том, как мир стал таким, и каким он был прежде. Тогда открылось мне, что только люди, призванные богами служить правде, и наделенные для того волею своей, избрали путь мрака и тьмы. Сами соткали такой мир они - мир тени. Но тот мир пал. Не желая нести на своих плечах такую тьму, земля содрогнулась и повергла до-мир в водную пучину. Словно бесчисленные реки хлынули в долины и затопили, унесли в невозвратное прошлое все, чем была земля в то время. Но это был не конец... - Сворон внезапно оборвал свое повествование сухо, жестко, и, уставившись стеклянными глазами в пустоту замер.
Воевода не спешил тормошить жреца. Он был хорошим слушателем, а Сворон был мудрым разказчиком. Овладев своими эмоциями, волхв продолжил:
- Все люди того до-мира пали под натиском грозной стихии. Но были те, кто ставил себя выше прочих. Они основали это царство зла, и они обладали неограниченным ресурсом для воплощения своих замыслов и охранения своих жизней. Властители до-мира жили на большом острове посреди безбрежного моря. Со своего острова, имя которому они нарекли Атлантида, правили эти тираны всеми прочими людьми. Но поскольку их остров был как черное сердце зла, он пал первым под натиском бушующей природы. Никто не ведает, и я чувствую, что никогда впредь никто не узнает, куда провалилась эта проклятая земля. Но горстка черных владык, знавших о грядущем - потому что их чутье позволяло им тоже, как и мне - в какой-то мере слышать песни земли - сохранили себя в чудовищной катастрофе. Они вошли в наш мир Стреян, вошли в него на заре...
- Скажи мне Сворон, - воевода нахмурился, - если до-мир был обиталищем зла, то почему мудрейшие боги, решившие сокрушить такое поганое место - позволили выжить самому черному лиху?
Жрец молчал. В его сердце не было еще ответа на этот вопрос, его разум еще не перешагнул черту, за которой крепко стояла Вера Единому Богу, который всегда безошибочен в своих действиях. В этот миг старому волхву нужна была помощь. А помощь всегда приходит от близких друзей. Мягкие шаги по песчаной дорожке заставили наших путников обернуться. В свете мерцавшего чуть поодаль костра показались две тени. Воевода машинально занял боевую оборонительную стойку, и, поводя глазами, оценивал расположение лагеря. Сворон крепко сжал свой посох и начал плести оградительный заговор. Тем временем незнакомые тени приблизились ближе и родной голос сказал:
- Все в мире вершится во благо, дорогой мой друг. И как мы слышали с моим зятем - человек по имени Исус, которого мы отправились найти этих землях, говорит - "Не пять ли малых птиц продаются за два ассария? и ни одна из них не забыта у Бога. А у вас и волосы на голове все сочтены. Итак, не бойтесь...", - походный костер осветил незнакомцев, и Сворон со Стреяном узнали тех, кого так давно пытались найти. Уставшие, но радостные и улыбающиеся лица старого Ратима и Ватракха выглядывали угольками сияющих глаз из тени укутавшей лагерь ночи.
Первым порывом Сворона было желание бросится в объятия своего племянника и старого друга, наставника жреца, но Ратим лишь жестом остановил его, дав понять важность того вопроса, что бы поднят собеседниками перед появлением неожиданных гостей. Приветливо окинув всех взглядом, Ратим продолжил начатое слово:
- Как верно ты сказал, Сворон, до-мир стал местом кривды не по злой воле богов, но по выбору самих людей, населявших его. Однако-же твое сердце услышало злые помыслы только властителей того далекого мира, но не расслышал ты такой же черной жажды и населявших до-мир прочих людей. Никто не раб, кто не желает владычествовать и повелевать другими! - эти слова седовласый жрец Ратим произнес громко и твердо, так что гулким эхом покатились они по лагерю и даже дальше, во мрак пустыни: - И только стремление к власти, желание повелевать - толкает людей на сделку со своей свободой - святым правом, данным человекам от рождения Богом, и на которое даже он, милостивый Вседержитель, не посягает, и никогда не принуждает людей к выбору жизни. Этот величайший дар, который ты знаешь как свято чтим мы, люди Руси, любой возжелавший власти разменивает, как червивые грибы в нечистой сделке. Такой недолюдок уже, он готов подчиняться и самому быть рабом, взамен получая право иметь в подчинении еще большего раба, более жалкого и безправного. И вот от того рухнул до-мир в пучины вод мировых, что отреклись люди его, все без остатка почти от Божьего дара, от свободной воли своей. Закрутил их, завлек морок суеты сего дня, и променяли они за него царство вечной жизни. Но не боги сотворили мир, Сворон, - Ратим сделал паузу после этих слов, во время которой в душах воеводы и Сворона взвилось вихрем смятение, обида, отчаяние от страшных, кощунственных как будто слов старого друга и мудрого наставника. А жрец тем временем продолжил: - Ты знаешь, я говорил уже это прежде... Единый творец Вседержитель у всего сущего, единый отец у всего живого в мире и у всех человеков. Мы на Руси это знаем ведь, больше гораздо, чем нам кажется. Задумайся, недаром мы равно уважаем богов, равно прислушиваемся к ним, обращая свои вопросы то к одним, то к иным - по вопросу смотря. Это правда Сворон говорит в наших сердцах. Ибо все боги земли Русской, есть различные стороны меры Единого Отца Вседержителя, который один создал все сущее, и размерял его в Любви и Гармонии. Не брал он себе ни помощников, ни советчиков, потому что сам он безошибочен в своих действиях и всесилен. От того, что еще не понял ты этого - мучаешься теперь в растерянности, - Сворон, внимательно слушавший своего друга, внезапно ощутил прилив неописуемой любви, словно в предвкушении уловил он надежду и радость различения, что даровалось ему теперь, через слова мудрого наставника: - Ты страдаешь, - продолжил говорить жрец: - от того, что дали боги проникнуть владыкам до-мира в новую эпоху, потому боится сердце твое услышать ответ - что боги наказали людей, что боги не сдержали страшного натиска зла тех владык, что боги разобщены и не всесильны. От этих мыслей уже много недель ты мрачен, мой друг, и разум твой все сильнее закутывает тьма. Но это не твое сердце говорит, и не твой разум шепчет. Это в сети тех, чьей воли мы пришли сюда противостоять попал твой разум. Так восстань же против скорби своей, Сворон, - с резким порывом ветра раскинул в стороны руки старый Ратим, и балахон, укрывавший его тело затрепетал, словно стяг великого воина. Ватрхкх крепко сжал правую руку в кулак, и глубоко вздохнув, посмотрел на небо. Там, среди мириад звезд увидел он яркую змейку падающей, и улыбнулся доброму знаку. Тем временем Ратим простер свои руки, словно в призывной мольбе к Сворону, и продолжил говорить: - откройся сердцем своим Вере Единому Творцу, которую ты знаешь как истину с самого своего рождения, и в которую верил ты всегда, но не шагнул еще до сих пор в день завтрашний, в день, когда дитя становится мудрецом, когда зрелой душе уже не нужны более лики многих богов, но живет такой человек в Ладной Мере с Отцом Небесным, будучи наместником воли его милостивой на земле. Шагни в это "завтра" Сворон, и тогда ты поймешь, я знаю, что Отец Вседержитель милостив к нам, и милость его безгранична. И только поэтому позволил он патриархам до-мира войти в наши дни - чтобы вновь предложили они, не имея другого богатства - предложили людям рабскую долю. Но для того лишь, что бы человек, каждый живущий - отринул такое предложение, и сам в ответ предложил нечистым менялам Любовь! Ты знаешь, какую причту говорят о том, кого мы ищем в этих землях? Говорят, что водил его владыка тьмы в пустыню и там искушал. И предлагал он Исусу все царства мира сего к ногам его, за то только, что бы склонился Исус перед ним. Знаете ли что ответил ему этот человек? Он сказал, не секунды не колеблясь - пойдем со мной, сатана! Даже самому черному злу предложил этот человек Любовь! И каждый должен так ответить искусителям, каждый человек, рожденный в этом мире, должен прийти к единственному этому выбору - выбору Свободы Воли, Богом Данной!
Сворон не моргая смотрел на мудрого Ратима, и душе его творилось нечто, подобное тысячи ключам, одновременно бьющим на горных вершинах. Открытость и нежность к миру переполняла его. Меньше волхва склонный к чувственным переживаниям, воевода тихо обдумывал услышанное, сопоставляя полученное новое знание со своим богатым жизненным опытом. Разные эпизоды своего прошлого, словно детальки одной картины он переставлял и перекладывал, примеряя расположение осколков к той правде, что услышал сейчас. К удовлетворению и радости Стреяна, эти кусочки складывались в ладную мозаику. Но оставались еще вопросы, на которые не успел прозвучать ответ. Воевода слегка кашлянул в кулак правой руки, и пробасил:
- А земли эти? И город Ерусалим? Отчего теперь здесь, как сказал Сворон, должно быть Исусу? Как эти места связаны с владыками до-мира?
- Из ветхих летописей нам удалось узнать, - вступил в разговор Ватракх, - что давным-давно людей, населяющих теперь земли этого города и окрестностей, поработили потомки тех, кто пришел к нам из до-мира. Патриархи темного прошлого в еще более далеких землях, чем даже эта страна создали старейшую на земле империю. Империю, построенную на страхе и рабстве. Своих граждан подчинили они страхом перед жестокими богами, истязающими людей якобы даже и во тьме загробной жизни. Все окрестные страны, и даже дальние края подчинили они страхом военной мощи. Но ты лучше меня знаешь, Стреян, что не держится долго власть, построенная на страхе и силе. Так и Египет, как называется та страна и по сей день, хоть и правил почти всем востоком несколько тысячелетий, не мог удержать свою власть. Все больше крови, все меньше веры, остывала мощь Египта. Другие империи, научившись у египтян лжи и жестокости, начали восходить на пьедесталы тирании. С другой стороны дикие племена, необузданная жестокость кочевых народов терзала границы Египта, проникая далеко вглубь страны. Тогда, по-видимому, и родилась в головах тайных правителей этой страны новая идея о безграничной власти над всей землей. Власти не силы и страха, но обмана и морока. Плетью своего правления они избрали менные деньги, золото и богатства, которыми люди легко искушаются. А центром своего тайного правления они избрали город, куда держит путь человек Исус. Такова правда, затертая между строк древних рукописей этой земли, - закончил свой рассказ плотник.
Долго еще встретившиеся земляки стояли в молчании. Всем было ясно, что любые слова пока будут излишни. Только жизнь, верная правде, уложит новое знание в головах. А потому надо было идти дальше. Спустя некоторое время первым нарушил молчание воевода:
- Как же вы нашли нас, братцы? Ведь мы уже несколько недель пытаемся поспеть за вашим обозом, да все никак не выходит. Вы словно юркие лисы все время ускользали от нас, оставляя только дразнящие следы своего пребывания.
- Мы услышали вас, - ответил, немного нахмурившись Ратим. - я услышал, услышал Ватракх, и Светлица тоже. Ваши намерения и дух родимой Руси гулко принизывают воздух ливанской пустыни.
- Твой упрек справедлив Ратим, - сухо вымолвил Сворон, - увлеченные погоней, желанием встретиться, радостью странствия, мы были слишком открыты, и не достаточно осторожны.
Стреян при этих словах издал сиплый, неопределённый звук своим горлом и несколько осел широко расставив ноги, и уперев кулаки в бока.
- Эвона как... Так стало быть тут за нами половина римской армии теперь шагает, коли наше присутствие так открыто? - сказал с горечью воевода.
- Не так все страшно, Стреян, - ответил старый жрец, - мы братья, выходцы с одной земли. Мы шибче чувствуем друг друга. Здешним колдунам не так просто различить наше присутствие в смраде окружающей нищеты. Но, тем не менее - ваш след уже взяли те, кто послал гонца-ворона на Русь. К сожалению, я увлеченный дорогою и своими рассказами детям и внукам, не сумел вовремя услышать ни вашего присутствия, ни опасности, нависшей над вашим отрядом. И только вчера, видимо из-за сильного смятения в ваших сердцах, - при этих словах Ратим положил свои ладони на груди Сворона и Стреяна, - я вдруг пробудился, как от крика новорожденного младенца. Мы сразу же повернули наш обоз и поспешили навстречу вам, друзья. Теперь, когда мы вместе, нам удастся избежать опасности. Ты Стреян верно предложил разделиться на ватаги - ровно так и нужно сделать. Только еще одно требуется.
Спутники внимательно смотрели на жреца, готовые к новым испытаниям и странствиям. Ратим продолжил:
- Я и Сворон останемся с одной ватагой твоих воинов здесь, воевода. Мы укроемся в ущелье в горах на западе отсюда. Там есть и дичь для пропитания и родниковая вода. К тому же эти места дикие, глухие, редко кто в них забредает. Отличное место я вселенской ворожбы, - при этих словах Ратим просиял улыбкой и подмигнул Сворону
- И о чем это ты говоришь? - заинтересованно спросил воевода
- Надо рассеять ваш след по ветру, разметать его в клочья, чтобы преследование потерялось, что бы бдительность врага ослабла, что бы дать вам прямую дорогу в Ерусалим, - не замедлил с ответом жрец.
***
Через два дня со времени встречи воинов Стреяна с семьей плотника, отряд разошелся небольшими группами по разным дорогам, чтобы в назначенный час встретиться в великом городе, где суждено было им явить волю Всевышнего, и увести человека Исуса из под злых замыслов недругов. Но это случилось позже. А пока же, жрецы Сворон и Ратим плели денно и нощно охранные песни и ворожбу против пристального взора властителей юга.
***Глава 5. Из которой ясно, как все было
Самбек без труда отыскал дом своего старого учителя на окраине Ерусалима. Тихо постучавшись, он склонил голову перед низким дверным проемом и вошел внутрь.
- Все свершилось? - Кадеш положил свою теплую ладонь на плечо Самбека и вопросительно посмотрел на своего друга.
- Да учитель, все свершилось...
- И как? - почти без звука спросил старец.
- Как и должно... Бог не дал свершиться злу над праведником, - вымолвив эти слова, Самбек внезапно ощутил волну расслабления, тихого спокойствия и уверенной радости. Он взял своего учителя за руку, и присел на ковер.
- Как ты думаешь, как нам следует поступить дальше? - после короткого молчания спросил гончар
- Переждем день здесь, это безопасное место. А ночью отправимся дальше, на юг. В этом городе больше нечего делать.
- Учитель, но ты знаешь, как и я - что спасение Исуса - не остановит черных людей. Даже упустив его, они устроят гадкий спектакль, нагнав на всех морок. Они истратят все силы, но во что бы то ни стало, изобразят его смерь - изобразят, что бы уверить всех в правоте Исайи, а не Соломона!
- И кто поверит в этот цирк?
- Тот, кто не верит Богу! - пылко ответил гончар. Кадешь покивал головой, смотря куда-то в сторону, потом повернулся к своему другу и, улыбнувшись, ответил:
- Твои слова уже дают ответ, Самбек. Издавна люди сеют ложь вокруг себя. И всегда Бог дает Различение тем, кто хочет узнать правду. Наше время здесь подошло к концу. Я призываю тебя остерегаться пути насаждения правды силой. Неужели ты думаешь, Исуса бы остановила римская армия, пожелай он борьбы? Нет! Но даже Бог ни к чему не принуждает человека, я убежден в этом. И человеку человека принуждать не можно - хоть бы и правде. Назорей здесь многое и многим сказал. Нам нечего добавить. А потому я зову тебя дальше в путь. Пойдем на юг, в пустынях Аравии живет мой народ, живет разрозненно и полудико. И это их дар. Люди моей земли еще не закрепощены костными структурами человеческих иерархий, а значит, они еще могут многое услышать. Пойдем говорить с ними Самбек, и возможно наши слова через века услышат потомки, которые будут искать правды. Я уверен - даже через пятьсот лет, пожелай они ее услышать - им без труда откроется.
Воцарилось молчание. Гончар размышлял, погрузившись в себя. Кадеш не трогал его, не отвлекал. Старцу было чем заняться. Он хорошо понимал, что теперь, в сии часы - они находятся на самом стыке эпох. Кадеш успокоил разум и приготовился к отстраненному созерцанию. Старец хотел прощупать происходящее, впитать его, и став настоящим, поплыть по волнам времени в далекое будущее. Кадеш постарался сосредоточить свое осознанное бытие на моменте раздела эпох, моменте от ясного спасения Исуса, до всего, что случится потом. Постепенно осознание себя, осознание здесь и сейчас растворялось. Сперва перед глазами установился ровный, темный экран, и чуть погодя по нему поплыли многомерные, голографические по смыслу и содержанию картинки. Старец высматривал возможные пути грядущего и искал среди них место для себя, и своего ученика.
Столетия за столетиями пробегали перед его отсутствующем взором, но так и не натыкался он на царство божье на земле, построенное людьми в своей доброй воле. Неужели так многое нужно претерпеть человеку, что бы всем своим сердцем возжелать добра? Неужели должно минуть тысячелетиям эгоистичных близоруких схваток людей друг с другом на самых разных фронтах борьбы - от открытой военной резни, до замазанного под свободу и равноправие циничного главенства сильных - прежде чем каждый ощутит радость творческого созидания и солидарной взаимопомощи? Все, что так очевидно любому человеческому сердцу, все, что ему так просто и открыто дано увидеть и понять. Все это век за веком, поколение за поколением люди не желают видеть и слышать, отказываются принимать дар Жизни в свои руки, выстраивая сложные эзотерические схемы оправдания своего безсмысленного бытия. Мириады пустых вспышек, которые люди считали своими жизнями вспыхнули и потухли не оставив на земле ничего, кроме истории, вызывающей отвращение. Кадеш очнулся от своей медитации, не в силах больше воспринимать грядущее, оказавшееся таким страшным. Сдавленный комок отчаяния в груди он сжал еще сильнее, дабы не дать ему вырваться наружу. Тихо, не отвлекая Самбека от его медитации, старец вышел на улицу.
Смеркалось. Кадеш обратил свой взор в сторону пустыни, потом поглядел на небо, и не в силах более сдерживаться повалился на землю захлебываясь рыданиями. Его разум не мог понять и принять - зачем, для чего людям нужно самим, по своей воле - не давать себе Жить, запрещать себе Любить, отворачиваться от очевидного Добра, плевать в Вечность? Почему!? - старец не заметил, как его внутренний монолог перешел в голос. От его крика очнулся гончар. Встревоженный, он выскочил из хижины и подбежал к сотрясающемуся рыданиями учителю:
- Что с тобой отче? Что случилось?
Словно обезумевший, старец тряс головой, а из его глаз не переставая текли слезы. Сбиваясь, он рассказывал своему ученику картины грядущего, что открылись ему. Самбек слушал, и чем больше он узнавал об увиденном его учителем, тем крепче в нем становилась вера, вера Богу, безошибочно ведущему людей к царству божьему, и вера людям, которым своей волей суждено войти в него.
- Послушай меня учитель теперь, ты видел только возможное. Но даже такие пути, коли они сбудутся - все они несут в себе Любовь. Я уверен и я знаю это - посмотри на свои видения еще раз, только взгляни им в глаза без страха - и ты разглядишь за суетой ошибок - неиссякаемое стремлений всех людей к Любви. Открой глаза свои и смотри в эти картины грядущего! В каждом повороте истории, каждый миг бытия - есть те, кто остро ощущает Любовь, и опирается на нее в своих действиях. Но и это не все, - Самбек поднял с колен своего учителя, и продолжил: - потому что виденное тобой - только возможный путь грядущего. Каждый миг человечество может с него свернуть, избрав Любовь своей путеводной звездой. И тогда настанет то, о чем говорил Исус на встрече, где я был,
- Что он сказал об этом? - Кадеш, все еще подавленный увиденным злом, старался погасить туман отчаяния в своей голове, и внимательно слушал своего друга,
- Он сказал так: "Любите братьев ваших истинных, как ваш Отец Небесный и Мать-Земля любят их. И тогда ваш Отец Небесный даст вам свой Святой Дух, а ваша Мать-Земля - свое Святое Тело. И тогда сыновья человеческие, как истинные братья, будут любить друг друга такой Любовью, которую дарят им их Отец Небесный и Мать Земля: и тогда станут они друг для друга истинными утешителями. И тогда только исчезнут с Лица Земли все беды и вся печаль, и воцарится на ней Любовь и Радость. И станет тогда Земля подобна Небесам и придет Царствие Божие. И сын человеческий придет во всей Славе своей, чтобы овладеть своим наследством - Царствием Божиим. Ибо сыны человеческие живут в Отце Небесном и Матери-Земле, и Небесный Отец и Мать-Земля живут в них. И тогда вместе с Царством Божиим придет конец временам. Ибо Любовь Отца Небесного дает всем вечную жизнь в Царстве Божием. Ибо Любовь - вечна. Любовь сильнее смерти."
- Но они не обратятся...! - старцем, перенесшим и повидавшим многое, вновь охватило отчаяние, и слезы опять покатились из его окруженных морщинами глаз,
- В тебе говорит страх учитель. Страх и усталость этого мира обуяли тобой. Но превозмоги их, и поверь, поверь же Богу нашему Отцу, в том, что он безошибочно и без принуждения ведет нас к добру, к жизни в Любви, выбранной каждым человеком по доброй воле. Сейчас жизнь для нас - есть бесконечная дорога, на которой каждый миг есть сворот. Всякий раз Бог предлагает нам - предлагает выбрать Любовь. И предлагает выбрать снова, если человек отворачивается от выбора. Выбрать же иное, выбрать ненависть и зло - не может никто. Это так, потому что Любовь, есть мера бытия, - как я себе это понимаю - и значит выбрать что-то отличное - это выбрать небытие. Живущий же не может выбрать то, что никогда не видел. А никто их живущих не видел небытия, ибо его нет - есть только Жизнь. А потому нет и выбора зла - есть только отказ человека выбрать Любовь. Снова и снова - отворачиваемся мы от этого выбора, но Бог милостив - и вновь предлагает нам выбор на жизненном пути. Так и идут людт от перепутья до перепутья, пока не станут счастливыми и не понесут смысл Жизни в каждом мгновении.
- Когда же выбор этот сделают они - Кадеш воздел руки в умоляющем жесте. Он все еще был на краю пропасти своего отчаяния.
- Они? - Самбек строго посмотрел на своего наставника, - но погляди на себя учитель - ведь сейчас и ты отвернулся от этого выбора. Погляди - твоя чистая одежда вся в грязи, и сознание твое помутилось страхом. Ты отвернулся от Любви, учитель.
- Но как же можно верить, если я видел сколь упорны люди в своем не желании счастья! - старец упорствовал сам,
- Позволь я снова тебе отвечу словами того, которого на моих глазах Вседержитель спас сегодня от подлости и предательства. "Любовь", - говорил он, " объясняет все, верит всему, Любовь надеется всегда, Любовь переносит всё, никогда не уставая: что же касается языков, - они исчезнут, что касается знания, - оно пройдет." - так сказал он. Все, что ты видел в своих магических ритуалах - только знание. Но знание ничтожно без Любви. Исус сказал и про это: "...если нет Любви у меня, не будет мне ни блага, ни мудрости...". Вернись Кадеш, вернись на свой путь, и встань с колен перед мигом отчаяния. Вся история людей, что была и что будет - это только миг, едва зримая вспышка в бесконечном Царстве Божьем, которое неизбежно для всех нас.
Кадеш понемногу успокаивался. Твердые слова гончара дали опору, с помощью которой старец начал возвращать свое сердце к покою, а свой разум к Вере.
- Ты истинный друг Самбек, - Кадеш размышлял над услышанным, и сейчас его прошлое состояние представлялось ему постыдным и маловерным, - расскажи мне, как все произошло там? - в эту минуту старик выбирался из пропасти своего отчаяния, и он очень хотел услышать еще о чем то добром и человечном.
- Учитель, здесь не лучшее место, и сейчас не лучшее время. Уже смеркается, и над городом сгущается морок - нам нужно уходить. В дороге я тебе расскажу обо всем, - Самбек понимал, что оставаться в Ерусалиме им больше нельзя. И тем более нельзя здесь говорить о странных людях севера, что появились в Гефсиманском саду так неожиданно и так вовремя.
***
Двое путников, безродный дамасский гончар и араб-путешественник, ставшие за краткий срок ближе друг другу чем родные братья, налегке покидали город Ерусалим. У каждого за плечом была небольшая котомка с провизией на несколько дней пути. Шли они, опираясь на простые палки, сделанные из веток, что валялись прямо при дороге. Казалось, на диком пути, которым они шли полно опасностей, и эти двое, один из которых был не опытен в походах, а другой - просто старик - идут к своей погибели. И, тем не менее, странники были уверены в завтрашнем дне, и шли спокойно. В их сердцах укоренилась Вера, и каждый новый день они внимательно встречали грядущие события, понимания стоящие за ними слова Языка Жизни. Минул воинственный порыв Самбека противостоять злому наваждению сильных мира сего, и гончар шел по избранному пути полный сил и надежды на новый день, надежды на каждый новый день. Старец, поразивший свое сердце и свою веру ядом видений грядущих эпох, набирался теперь сил, пройдя через возможно самое страшное испытание в своей жизни. Никогда прежде не был Кадеш так близок к концу, как тем вечером. Будущий путешественник и мудрец, он покинул родной дом в раннем возрасте, и с тех пор всю жизнь скитался по землям древнего востока, полным опасностям, как от людей, так и от необузданной природы. Побывавший столь далеко, видевший Индию и Китай, оказывавшийся в самых безвыходных ситуациях - Кадеш всегда справлялся со всем легко, словно отстраненно решая чью-то задачу. Все события жизни он воспринимал не как сиюминутное происходящее, а словно тренировочное задание, выполняя которое он узнавал что-то новое о земле, о том, как устроен мир. И это чувство, с которым старец сходился в бою с обстоятельствами - было его самым несокрушимым оружием, опорой всей его жизни. Это чувство и было - Любовь.
Тем же вечером, Кадеш на время лишился того, на что привык твердо опираться, Любовь покинула мудреца. Калейдоскоп видений, помешанных с черными наветами недобрых людей захватил его разум, и ожидание мирских бед захлестнуло его сердце. Тогда точка отсчета, которой прежде всегда в естестве Кадеша был узнанный им во время странствий Бог - сместилась. И точкой отсчета стал сам Кадеш. В этот миг он утратил Любовь, но обрел страх и недоверие. Глядя на грядущее из замкнутого контура своего мимолетного бытия, старец утратил чувство вечности, сам того не поняв выпал из бесконечного потока Жизни, и был на самом краю. Но помощь доброго друга, не случайно оказавшегося рядом в нужную минуту - спасла старца.
С начала пути из Ерусалима Кадеш не переставал размышлять над этой случайностью. Что было бы, захлебнись он в своем немом ужасе, не закричи он в голос. Возможно, Самбек уже не смог бы спасти своего учителя, и тот, потеряв разум от не совместимости данной в видениях будущего информации с силами души, превратился в обычного городского сумасшедшего. Но случайно сорвавшийся с языка крик - спас старика. Случайность, в которой, как понимал Кадеш, выразилась добрая воля Творца. И та же добрая воля увела от злодейских помыслов человека, который открыто говорил о Любви в землях, пропитанных ненавистью. Но как, как это могло случиться без борьбы, без противостояния, без проявления грубой силы. Все дни пребывания в Ерусалиме именно этого Кадеш и боялся сильнее всего - что злой умысел будет пресечен, но силой, а значит слова Любви, что говорил Исус, будут запятнаны. Однако этого не случилось. Но и милость Бога явилась праведнику. Что же произошло прошлой ночью в Гефсиманском саду? Кадеш не выдержал, и снова спросил Самбека:
- Расскажи мне, как все произошло там?
Самбек немного помедлил, втянул глубоко воздух, и почувствовал в нем отчетливый привкус странствия, далеких земель, многих грядущих событий. Это значило, что древний город отпустил путников, и теперь уже уносимые ими тайны - не его тайны. Тогда Самбек начал свой рассказ:
- В тот вечер Исус не пошел в храм, не пошел он и к собравшейся у ворот толпе. Молчаливый, он видно хотел побыть наедине со своими мыслями. Тогда, видя его состояние, мы, ученики, делившие с ним кров, оставили Исуса в доме, а сами же пошли на двор, где мы хотели вознести молитвы за его здравие. Но не успели мы начать, как он вышел из дома, и обратился к нам кротко:
- Друзья, вы намереваетесь молиться теперь о моем здравии, но я хочу молиться с вами о царстве божием на земле. Ибо это есть самое доброе для всех людей. Потому что когда наступит оно, наступит и конец времен, тогда как начнется вечная жизнь в единении с нашим Небесным Отцом и гармонии с Матерью Землей. И грядущее - каким бы оно ни было - это воля Отца нашего Небесного, а значит это лучшая милость для нас и прямой путь к царству небесному. А потому не молитесь о том, что бы отвратить грядущее, но просите у Бога Различения, что бы всякий миг своей жизни поступать верно, как подобает человеку, опираясь единственно на Любовь. Потому что молитва ваша о дне сегодняшнем, потому я вижу, что должен дать вам еще один, самый главный урок. Братья мои, пойдемте же со мной теперь, пойдемте отсюда в другое место, где я и постараюсь дать вам самое главное что только могу.
Сказав эти слова Исус, не призывая никого конкретно, покинул двор и тихо пошел в сторону Кедронского ручья. Нас было четверо. Не сговариваясь, мы пошли за ним. Когда Исус привел нас в Гефсиманский сад за ручьем, уже совсем стемнело. Исус повернулся к нам тогда и сказал:
- Братья мои, душа моя скорбит теперь о том, чтобы не случилось вам уверовать в Исайу. Я знаю, что есть те, которые ведут вас к этому. Но слушайте же сердца ваши, обращайте ваши молитвы к Отцу Небесному за Различением, что бы дал он вам видеть правду и не впасть в искушение. Вы всё еще маловерны все, и легко можете отчаяться. Отчаявшись, вы не увидите правды, но поверите лжи. И понесете эту ложь дальше, из уст в уста передавая ее. И люди будут верить вам - ведь вы были со мной. А потому я беспокоюсь, я беспокоюсь за вас и за всех, кто будет слушать вас. Превозмогите же теперь немощи сего дня ради вечности, ради истины, ради царствия Божьего на земле - не дайте теперь сомкнуться вашим глазам, но бодрствуйте со мой и молитесь. И вы увидите, что не по Исайи будет, но истина за Соломоном, и он был праведник.
Сказав эти слова, Исус повернулся к нам спиной, словно давая каждому возможность уединиться в общей молитве, чтобы не мешать сакральному диалогу каждого с Богом. Сам он стал на колени и начал молиться. Я же последовал его примеру. Я молился и думал, поочередно то обращаясь к Богу с просьбой дать мне понимание слов, которые говорил Исус, с просьбой защитить мой разум от их неверного понимания, то размышляя над этими словами. Все мы знали об опасности, нависшей над Исусом, и всем мы, конечно же, боялись худшего. Только он был тверд и не возмутим все время до того дня. Думаю, прочие решат, что Исус страшился. Теперь, после того что было - я уверен что многие из них остались маловерными и не поняли слов Исуса. И потому решат они, что он тосковал из-за себя. Но тосковал он из-за нас, чтобы мы не поверили в пророчество Исайи, вот чего хотел Исус, хотел, чтобы мы отринули страх перед Богом и уверовали в его безграничную милость. Уверовали также сильно, как верит сам Исус, и как до него верил царь иудеев - Соломон. Он оставил после себя предсказание иной судьбы праведника на земле. В своем предсказании Соломон провозгласил милость Бога и спасение праведника от любых мук и несправедливости. Неверие нами этой истине - вот что тревожило Исуса. И потому - именно для нас, пошел он на молитву в Гефсиманский сад. Так я это теперь себе представляю. И там должно было свершиться два великих чуда. Первым чудом должен был стать наш подвиг превозмогания пут дня сегодняшнего - что бы продолжили мы молиться с Исусом до самого утра, прогоняя сон и не чувствуя в Любви усталости. И это должно было быть самой большой нашей благодарностью учителю. И тогда, Исус знал это, я уверен, тогда бы нам всем явилось второе чудо - чудо спасения назорея от римлян и слуг первосвященника. Но братья мои уснули. Исус тем временем молился, я слышал голос его в темноте:
- Отче мой! Проведи меня прямой дорогой, да пребудет Воля твоя! Не дай им впасть в искушение, пусть минет их чаша сия по воле их!
Он обернулся и увидел спящими братьев моих. Тогда я впервые увидел, как он плачет. Исус подошел ко мне, и, взяв мена за руку, поднял с колен.
- Пойдем, пройдемся здесь, друг мой, - я пошел за ним. - Ты знаешь, что их сон это больше чем усталость чресл и ума? Их сон - это сон их душ. Владычество сего дня над ними превосходит их веру - только по этому они спят теперь.
- Я могу разбудить их, - я сказал глупость, словно не желая понимать всей тяжести услышанного,
- Не нужно. Их выбор им. Я молился за вас, что бы вы увидели, что Бог милостив. Но не покой я нес вам, а меч. Ибо каждый из вас только своей волею войдет теперь в царство божие на земле. Они свою волю явили. И ты свою. Не обольщайся же, и не торжествуй, но помни об этом. Каждый миг своей жизни будь полон Веры Самбек. Ты был рядом в эту минуту, я радуюсь теперь, и с чистой душой я предаюсь Отцу Небесному. Да будет по воле его!
В тот самый миг, как Исус сказал последние слова, в кустах близ ручья раздался треск. Мое сердце ухнуло и учащенно забилось. Инстинктивно, желая защитить его, я встал между Исусом и надвигавшимися на нас незнакомцами. Был отчетливо слышен шорох многих шагов - словно целый отряд приближается к нам. В смятении, я разволновался до того, что у меня пересохло в горле. Исус же, обойдя меня справа, пошел навстречу незнакомцам.
- Не бойся, - сказал он мне. Я пошел след за ним.
Когда мы встретились, луна вышла из облаков, и ярко осветила тропинку. Нет, это были не римляне. Высокие и коренастые люди со светлыми волосами. Все они явно были воинами, хотя и не несли при себе оружие, а одеты были в потрепанные дорожные лохмотья. Встретившись с нам они остановились. Каким-то неведомым мне спокойствием веяло от этих незнакомцев. Я отчетливо понял - что они не враги. Один из них приблизился, и тяжело подбирая слова начал говорить с нами по арамейски:
- Приветствую вас, добрые люди! Мы пришли к вам из далекой страны, что на севере отсюда. Мое имя Ватракх, я плотник. Я ищу человека, которого зовут Исус. Слышал, он тоже плотник? - произнеся эти слова, незнакомец хитро улыбнулся.
- Здравствуй Ватракх! Исус-плотник это я. Это же мой друг - Самбек. Скажи, зачем ты ищешь меня, и как нашел здесь и в столь поздний час?
Незнакомец пристально смотрел на Исуса. Услышав ответ учителя, он стал серьезным и сосредоточенным. Несколько минут странник просто молчал, оглядывая то Исуса, то меня. Потом протянул нам руки и заговорил уже другим голосом, глухо и не громко:
- Я плотник Ватракх и родина моя далеко отсюда. Все люди, которых вы видите позади меня - мои соплеменники и друзья. Много месяцев назад мы покинули наш родимый край чтобы найти страшное место на юге, где посреди зла и угнетения один человек на страшась судьбы говорит и учит о Любви и Боге. Мне было видение, что человеку этому грозит страшная опасность. И большая беда грозит его словам, смысл которых сильные мира сего замыслили исказить, принеся праведника в жертву. Мой тесть и добрый друг, жрец моего народа, Ратим, предвидит гибель и порабощение моей земли именем этого человека. Именем Исуса злые люди замыслили покорять народы. Все народы, что не смогут в себе найти правду беззаветной веры единому Богу Творцу - Отцу нашему Небесному. Я прошел долгий путь, я ищу тебя Исус что бы просить. Просить принять нашу помощь. Я знаю, я видел в видении, еще у себя на родине - что против тебя здесь замыслили черную притчу. Я знаю, что ты не обнажишь меча против своих врагов, ибо сила твоих слов - Любовь. Я знаю также, что ты не потерпел бы и чтобы кто-то другой обнажил за тебя меч. И потому мы здесь - все до единого без оружия. Но мы поможем тебе уйти друг. Не должно свершиться черной притче - если будет она, то люди поверят, что нет Любви на земле, и будто Бог - не Бог вовсе, а злодей, убивающий праведников. Не должно этому случиться, друзья, пойдемте теперь со мной. Нам не придется обнажать мечи, нет, со мной отряд самых опытных воинов моей земли - далекой и не известной вам, мы зовем ее Русь-Матушка. И наша Русь - окружает нас своею материнской заботой даже здесь, в этих далеких землях. Наш русский дух не дал римлянам найти нас, не даст найти и вас. Пойдемте с нами в нашу землю. Послушай, Исус, ты довольно здесь говорил, и я слышал много в пересказах. Твои добрые слова тебе еще многим нужно сказать. Пойдем со мной, в мой родимый край. Там ты надежно будешь укрыт от черной притчи.
Я навсегда запомнил тот миг Кадеш. Яркие звезды на небе словно пронзали мое тело. Я дышал словно всем воздухом земли. Мне казалось в тот миг, что я могу лететь до самого неба. Прямо и без обиняков Вседержитель явил нам свою помощь. Я смотрел на незнакомцев, на Исуса, смотрел на них и молился. Там вершилось настоящее чудо, чудо настоящей Веры.
- Вот и ответ, - Исус, чуть пожав руку незнакомца, повернулся ко мне. Его лицо улыбалось теплой улыбкой, - теперь ты знаешь Самбек, что Исайа ошибся, а Соломон был мудрым праведником. И я говорю не о себе, но обо всех людях в мире. Пойми, что не меня спасет добрый чужестранец, но каждого человека, в чьем сердце светит Любовь! - затем Исус обратился к незнакомцу: - Спасибо тебе Ватракх, и да пребудет с тобой Бог. Я иду с тобой, ибо такова воля нашего Отца.
Исус не вернулся домой, не собирая никаких вещей, он присоединился к отряду Ватракха, и уже через пол часа они покинули Ерусалим под покровом ночи. Я проводил их до ворот. Мы обнялись на прощание с учителем, а потом они быстро скрылись из виду. Так он ушел. Ушел живой и счастливый в мир, полный новых встреч и, я уверен - полный благодарных слушателей. Добрые люди незнакомой Руси услышат его слова, я знаю. Эта проповедь не минет без следа, и возможно когда-нибудь они снова помогут нам. Пока же, с наступлением рассвета, я пошел искать тебя.
***
- Почему ты не отправился с ними? - спросил Кадеш, внимательно и не перебивая дослушав мой рассказ до конца
- Я должен был остаться. Должен - что бы всякому поведать правду, правду о том, что не убили они его, но только привиделось это им.