Когда в зимних сумерках назревало что-то значительное и важное, не обязательно связанное с непогодой, а появляющееся само по себе, без всяких причин, на душе становилось тревожно и зябко. Ука куталась в какое-то тряпье, придвигаясь поближе к печи. Ей казалось, что надо замереть и задержать дыхание, чтобы разобраться в ощущениях, а не блуждать по лабиринтам пережитого, где все сливается в бесконечную цепь выгоревших от времени картинок, и твой внутренний голос сливается с другими, оспаривающими друг друга голосами. Вот они переходят в крик и отражаются от стен и полок кухни. Пустые кастрюли и сковородки подпрыгивают как при землетрясении.
Откуда возникает этот выгоревший мир, полный смятения и утраченной радости, Ука не помнила. Просто сидела и тянула время, пытаясь настроиться на правильный лад, чтобы согреть замерзшую душу.
Она не заметила, как наступил день, и солнце лениво обнимало сгустки талого снега за окном и кучи неприбранных дров, наколотых позавчера.
Испеченные за ночь сны еще не успели остыть, Ука будто назло себе прикоснулась к ним и тут же отдернула руку. С минуту смотрела на нее, как на чужую, потом намазала ожог облепиховым маслом, как учила Илга. Боль утихла. И сейчас же повеяло чем-то легким, приятным, как речная прохлада. Она с наслаждением прислушалась к себе и заулыбалась, вспомнив какой- то смешной эпизод из сна.
Как всякая стряпуха, она не доверяла разуму и делала все по чувству, и это нисколько не смущало и казалось естественным.
Вот и сейчас, повинуясь внутреннему желанию, сходила за ведром и стала перекладывать туда пышущие жаром сны, осторожно сгребая их деревянной лопаткой. Сны переливались изнутри оранжевым светом, просвечивающим сквозь тонкую скорлупу, и казались такими же хрупкими как куриные яйца, но это впечатление было обманчивым. Непристойные сны с откровенными сценками, щедро разбавленные неприличными подробностями и искусно выполненные, имели неплохой запас прочности, разбить их было чрезвычайно трудно. Такие картинки ее научила создавать Илга, они хорошо продавались и приносили неплохой доход.
Когда ведро наполнилось доверху, Ука отнесла его в сени и пересыпала в берестяной ларь. Только бы не забыть прикрыть дверь, чтобы не учуяли животные, большие любители таких лакомств, а так на морозе сны быстро остынут, и она уберет их в холщовый мешок.
Со стороны ее действия напоминали какую-то бессмысленную игру. Так оно и было на самом деле. Разве не глупость выпекать в не сезон сны, да еще развлекательного характера? Кому их продашь в этой глуши?
- Баловство одно, - отмахивались деревенские,- для городских бездельников забава, а нам бы до кровати доползти и выспаться как следует ...
Ука распахнула дверцу в печи, чтобы выгрести золу. Она опустилась на пол, вытянув вперед обмотанные цветными лентами ноги, и долго смотрела в черное нутро печи, надеясь разглядеть там какой-то знак свыше. Может быть, ей удастся остановить колесо судьбы, чтобы понять весь этот круговорот жизни и смерти или увидеть лица кровожадных богов, которым поклонялись ее сородичи, а если повезет, путь суженого, затерявшегося где-то в прошлом...
Почувствовав сильное волнение, попыталась думать о чем-то второстепенном: размотать на ногах обереги-ленты, скатать их рулончиком и убрать в сундук. Развязать на запястье узелок от злых духов, смыть черную краску с лица, расплести тринадцать кос...(по числу прожитых в качестве стряпухи лет). В последнее время волосы сильно поредели, и уже не выглядели такими ухоженными как раньше. Скоро и заплетать будет нечего - одни воспоминания. Пусть отдыхают до следующего новолуния, когда она снова соберется печь сны, а пока можно ходить простоволосой и даже не расчесываться. Можно есть жирную пищу и лакомиться сырым мясом, пить дурманящие напитки и встречаться с мужчинами... Стоп... ее душа чуть не выскользнула из бренного тела и не понеслась вдаль, к невидимым горизонтам.
-Все мы живем внутри своего пузыря,- говорила Илга,- внутри умвельта,- попасть в чужой умвельт, того же енота или лисицы, нельзя, везде нужна особая сноровка, на каждого животного или человека своя. Кто-то видит окружающий мир глазами, кто-то кожей, подушечками пальцев, кто-то воспринимает его через звук. Для того чтобы научиться печь сны, надо научиться их видеть сначала, не так ли Ука?
Сейчас бы Ука не согласилась с Илгой и настояла на своем мнении, но тогда она во всем слушалась наставницу и не перечила как другие воспитанницы, не показывала характер, хотя могла бы и покуражиться иногда. Злая на язычок Илга, завистливая, но Ука терпела, сколько могла, пока терпение не иссякло, и она не запечатала уста наставницы начертанным на земле заклинанием. Но это случилось уже после...того случая.
"Любовь привлекает внимание, возбуждает любопытство и ведет к всеобщему осуждению, а ненависть оставляет нас равнодушными",- умели же древние извлечь истину...
С глухонемым Юко они были чисты и безгрешны, как рыбы, плескавшиеся у ног. Вот он наклонился над ней, и тепло, исходящее от него, горячими волнами разлилось по ее телу. Стало жарко. От него исходило какое-то излучение, от которого становилось вокруг светло и спокойно. Если б могла, слилась бы с ним в одно целое и стала бы малой, но живой и трепетной частью... и не надо сохранять свое видение, свой умвельт, не надо думать о завтрашнем дне. Он для нее был всем тем, что они придумали накануне: морем, на берегу которого сидели, чайками, кружившими над дельфинами и остальным, еще не высказанным смыслом. Но ему не давала покоя мысль, что она в чем-то лучше его и когда-нибудь в будущем превзойдет не только его, но и любого мужчину. И это знание не давало ему расслабиться, и, прогрызло, в конце концов, в душе дыру, сквозь которую и просочилась Илга.
Потом они лежали в полной темноте, в прохладном и пустом доме, охваченные мелкой дрожью, и в случае опасности, разом захлопнулись бы, как две створки оконной рамы. Так они оберегали свой мир от чужих глаз, нежно прижавшись друг к другу, как две половинки одного целого, и наступившая ночь угрюмо кружила над невидимым коконом, не видя возможности найти в нем слабину...
Когда ей исполнилось четырнадцать лет, она взяла костяную иголку и проколола себе щеку. Сначала правую, потом левую. Несмотря на отчаянное сердцебиение и нестерпимую боль, она довела задуманное до конца: продела сквозь проколы золотой шнурок, и завязала свой первый узелок сновидений. Теперь каждый знал, что перед ним не просто девочка, а стряпуха.
Ее беда состояла в том, что с помощью сновидений она долгое время подавляла влечение своего сердца... и упустила Юко. Когда она осознала это, любовь и сила воли стали для Уки непримиримыми врагами. Теперь ее часто охватывает чувство внутреннего поражения, и тогда она раздевается догола и начинает безобразничать. Впрочем, весьма по-детски: ползая на четвереньках и скуля как побитый щенок, но продолжается это недолго, часа полтора, не более. Потом Ука берет себя в руки и выжимает оставшиеся слезы в серебряную кружечку, доставшуюся от покойной матери. Слезы собираются на дне в небольшую лужицу, и, засыхая, превращаются в кристаллики соли. Эти крошечные кристаллики соли имеют необыкновенное свойство: если их растворить в воде и дать выпить влюбленному, вскоре он забудет о предмете своей страсти и перестанет мучиться... понапрасну.
Если бы Ука смогла из себя выжать больше слез, увы...