Сначала мы ехали по тяжелому слоеному льду, а затем по крупным ледовым полям. Свинцово-темная мгла, окружавшая нас со всех сторон - свет без тени, в котором невозможно что-то разглядеть.
- Торнарсук,- сказал погонщик собак Энекенти,- это его проделки.
Никто из нас не верил в черта, и его эскимосского сородича по прозвищу Торнарсук, однако настроение было паршивое. Если Джон еще как-то держался бодрячком и пробовал шутить, то мною вдруг овладело чувство фатальной беспросветности: гнетущее и вымораживающее все внутри.
Что-то вязкое и неуловимое, следовавшее за нами, создавало невидимый барьер между мною и прошлым. Когда оно приближалось почти вплотную к саням, по спине начинали ползать мурашки, но я не ощущал страха. Я наблюдал это как бы со стороны, как за бегущими впереди собаками. Они вели себя тоже довольно необычно: постоянно останавливались и оглядывались назад, как бы проверяя все ли на месте. Бедный Энекенти целый день не выпускал из рук кнута, однако ни кнут, ни грозные окрики погонщика не помогали. Двигались мы очень медленно. Звеневший на морозе воздух убаюкивал как колыбельная, погружая в состояние отрешенности. Мне стало безразлично, сколько миль мы пройдем за день. Я осознавал, что поддаваться пагубным настроениям опасно, но ничего не мог поделать с собой.
Если бы не нависшая над головой мгла, преследующая нас с утра, мы бы, добрались уже до первой стоянки, где должны были оставить часть груза.
Все так устали, что на разговоры не осталось никаких сил. После незатейливого ужина и кормежки собак, мы легли спать. Я слышал, как быстро засопел уставший за день Энекенти, как державшийся бодрячком Джон вдруг застонал и стих, как будто устыдившись своего стона, слышал, как жалобно скулили собаки, слышал, как за стенами палатки свирепо завывал ветер. Было холодно и темно, как в глубоком подземелье.
Охватившая меня тоска не давала расслабиться. Я лежал в полудреме, мысленно перебирая эпизоды прошедшего дня. Навязчивые картинки наползали одна на другую, и, вскоре все перемешалось в какой-то снежный ком, из которого я не смог выкарабкаться. Перед самым рассветом я увидел рядом с собой снежного человечка. Вместо глаз небольшие щелки, подсвеченные изнутри, половину лица занимали крупные железные зубы, вместо носа - пятачок. И ростом всего метр с шапкой. Свино-щелкунчик, он пытался что-то сказать мне, клацая зубами, как вставными челюстями. Видя, что я ничего не понимаю и не могу выйти из снежной ловушки, незнакомец печально покачал головой и растворился в тумане.
Утром мгла, наконец, рассеялась, а с ней ушли все страхи и сомнения. Лица моих спутников заметно повеселели, но не надолго - на горизонте показалось черное облако, предвещавшее открытую полынью.
- Е-па-ра-со-те! - выругался Энекенти.
По своему опыту знаю, как трудно заставить собак прыгать через расширяющуюся трещину, однако лучшие погонщики умеют это делать моментально: окриком или кнутом. Судя по облаку, там не трещина, а настоящая полынья. Придется вырубать льдину и переплавляться на ней.
И я оказался прав. Нам, действительно, пришлось вырубать льдину и переплавляться через открытую полынью. К счастью, никто из людей и собак не пострадал, и все обошлось относительно благополучно, если не считать утонувшего в полынье провианта.
- Один ящик - не велика потеря,- сказал Джон, - главное, все целы.
Я промолчал, Энекенти тоже не проронил ни слова, мы знали, что виноваты оба: он плохо привязал ящик к саням, я не проверил веревку. Неоправданная халатность. Тут уж не до меланхолии, ведь потеря даже минимального количества продовольствия ничего хорошего в будущем не обещала. К тому же испортилась погода. Сражаясь с сильной метелью, мы безмолвно двинулись в путь, и вскоре заблудились в этой заснеженной безжизненности.
- Натянем тюленьи шкуры на колья,- предложил Джон, - так проще.
Мы с Энекенти настояли на палатке, которую и поставили вдвоем. Джон нес всякую околесицу, как будто перебрал рома. Через час от его плоских шуток нас уже выворачивало наизнанку. Первым не выдержал погонщик собак.
Неестественное возбуждение, охватившее Энекенти, внезапно перешло в истерический хохот, потом он стал рвать на себе одежду и размахивать руками, изрыгая эскимосские проклятия в адрес черта. Я пытался образумить его и как-то сдержать, но мои усилия были тщетны. Он еще больше распалялся и кричал о том, что мы все умрем, и найти дорогу нам не удастся.
Первые признаки пиблокто - эскимоской истерии, я заметил у Энекенти еще вовремя переправы через полынью, но подумал, что мне показалось. Сейчас уже ничего невозможно сделать. Просто связать и ждать, когда приступ закончится. Я попросил Джона посторожить Энекенти, чтобы он не убежал в ночь, а сам пошел к саням за веревкой. Огромная луна вызывающе сияла среди замерзающих звезд. Мне стало не по себе от ее холодного блеска. Бросив собакам еще мерзлого мяса, я стал смотреть, как они едят. Мысли о бедном Энекенти растворились в каком-то навязчивом бреду. Сколько я простоял там - не знаю.
Очнулся, когда понял, что нахожусь в какой-то ловушке, что день и ночь - это пустые слова. Нет никакого дня и нет никакой ночи, есть одно бессмысленное безвременье, без начала и без конца. Мои чувства были как оголенные провода, минута, другая и возникло бы короткое замыкание, как у Энекенти. Стоп.
Кажется, рокот открывающейся где-то поблизости полыньи, вот он перешел в хриплый рев и стоны. Я рванулся назад, так и не найдя веревки.
Фигура застывшего в недоумении Джона обросла причудливыми ледяными кристаллами, разламывающимися и возникающими снова и снова. Энекенти с ужасом наблюдал за превращавшимся в ледышку Джоном. Его глаза налились кровью, полуобнаженное тело била дрожь. Позади Энекенти зияла огромная трещина.
**
Ги сидел верхом на саблезубом морже, лениво помахивая перед собой серебряной плеткой. В ноздри механического моржа было вмонтировано устройство, разрезающее лед на расстоянии.
Кроме того, на клыках поблескивали датчики, сдерживающие его импульсивность, и в погонщике он не нуждался. Двигался точно в заданном направлении, как ездовые собаки, ориентированные на цель. Целью для моржа служила Полярная звезда, а плетка больше для развлечения Ги, чем для дела. Увидев однажды цирковое представление, и в частности номер с дикими животными, Ги и сам вознамерился сделаться дрессировщиком. В чем вскоре и преуспел, открыв одним из первых цирк на Глюзе. Самыми популярными артистами оказались люди. Доход от представлений был так велик, что сразу же окупил все расходы на поимку и доставку аборигенов.
Однако далеко не все особи способны выполнять на ура такие сложные трюки, как "мертвая петля" или "ледяной столб", многие из них не выдерживали нагрузок и погибали, а некоторые и вовсе не поддавались никакой дрессировке, предпочитая смерть вместо артистической карьеры. Выживали те, кто родился или провел некоторое время за полярным кругом, но и это не давало стопроцентной гарантии. Приходилось терпеть убытки, особенно в последнее время, когда межгалактическое топливо подорожало втрое, и доставка аборигенов с земли стала нерентабельной. Сейчас Ги предпочитал проверять товар на месте: сначала он создавал для аборигенов невыносимые условия существования и только потом отбирал самых выносливых и сильных духом.
Ги обернулся назад, чтобы еще раз насладиться чудесным зрелищем. Десять суток они держатся без тепла и пищи, десять суток! Редкие экземпляры!
Упитанные моржихи (настоящие: из мяса и крови) толкали перед собой квадратную льдину. Трое обезумевших от голода и холода людей стояли с гордо поднятой головой. Лица у всех изуродованы гнойной сыпью. Глазницы - слепящие раны, ступни, вмерзшие в лед...
- Проклятый Торнарсук, - хрипели двое,- ты за все заплатишь!