Посыльный, вручавший ему приглашение, выглядел не очень доброжелательным. Оно и понятно: служба. Здесь конечно совсем другие порядки и все делается не по принуждению, а по призванию, но иногда случаются и ошибки. Пушкина тоже сначала определили в канцелярию. А потом разобрались и отпустили на вольные хлеба. Хлеба это громко сказано. Никаким писательствам он теперь не занимался, просто гулял по небесному Петербургу, общался, посещал библиотеки, театры... вел обыкновенную жизнь. Недавно с Николаем Васильевичем Гоголем беседовал… нет, не о литературе, о любви… душевно так… птички на деревьях поют, вечное лето… уши закладывает от умиления. На земле уши закладывает от шума, а здесь от умиления. Умом конечно не понять, только сердцем почувствовать и то не до конца, самую малость… Впрочем, Пушкину нравилась недосказанность и легкая абсурдность бытия.
Доставать же из гардероба фрак и облекать многострадальную душу в человеческую плоть, а потом ехать в мир литературных героев - тяжко. И бричка для путешествия скрипит, ходуном ходит, и сапоги жмут, и цилиндр давит на голову. Одни неудобства. Будто оброк ты обязан отдать, кому, зачем? Ведь он своих персонажей наизусть знает: каждую черточку помнит, каждое движение может предугадать, настроение, все… и то случаются иногда недоразумения.
Вот например, в прошлый раз, когда отмечалось двухсотлетие со дня рождения. Господин Онегин тогда вызвал на дуэль Германна и никто не смог этому воспрепятствовать. И все из-за шамаханской царицы, сколько народа поубивали друг друга, а ей все мало. Ненасытная. Помню на столетний юбилей покалечили господина Дубровского, и хотя лишился он левого глаза, но не успокоился. Ходит за царицей как хвостик. Жалко молодого человека, честное слово. Так же и Онегин с Германном, помутился у них рассудок из-за этой красавицы, кипят от негодования, смотреть страшно. Пистолеты приготовили, место для дуэли нашли, секундантов. Зрители сгорали от нетерпения, особенно старуха с разбитым корытом, золотую рыбку призывала в свидетельницы, мужа... на силу угомонили и отвлекли золотым петушком на палочке. Татьяну дамы валерьянкой отпаивали.
Казалось, что только один Пугачев остался равнодушен к происходящему. Впрочем, он и раньше вел себя как-то отстраненно. В неизменном кафтане из китайского шелка, подпоясанный красным кушаком, он сидел в ложе, предназначенной для важных гостей, и курил трубку. Рядом с ним пристроился располневший за последние годы Балда. В ногах у Балды я заметил ящик шампанского. И черти под лавкой слишком громко шушукались. При моем появлении они замолчали.
- Неплохо устроились, - подумал я, поднявшись по лестнице в ложу.
- А, господин, сочинитель, - приветствовал меня Пугачев, - милости просим. На юбилей свой изволили прибыть?
- На юбилей, батюшка.
Балда предложил шампанского, но я вежливо отказался. Соседство с чертями, пусть и сказочными, напрягало. Я попрощался и спустился вниз, в самую толпу любопытствующих.
- Надо дышать тихо и незаметно, тогда будет шанс выбраться отсюда. Глубокое дыхание — это смерть на колесиках, поняла, Анна? - твердил некий господин с тростью. Я не сразу опознал кто это.
- Почему на колесиках? - хлопала испуганными глазами Анна.
- А не все ли равно на чем смерть подкатит?- огрызнулся дон Гуан,- Не высовывайся! Я скоро вернусь.
Фигура командора, стоявшая поодаль выдвинулась вперед и покатилась за убегающим дон Гуаном. Я обратил внимание, что колесики на подошвах заметно убыстряли движение каменной глыбы.
- Прогресс не стоит на месте,- толкнул меня под локоть знакомый гробовщик,- Сейчас в мире крематории в моде. Вот так-то, господин сочинитель.
- Откуда новшества? - удивился я.
- Так радио же работает, сарафанное..
Я прошелся мимо молодых повес, жарко обсуждающих дуэль Германна и Онегина.
- Подсыпал бы яд как Сальери и никакой крови,- убеждал товарищей один из юношей.
- Германна ядом не возьмешь, он инфернальная сущность, а следовательно, бессмертный,- жестикулировал другой.
- А шамаханскую царицу давно пора топором тюкнуть, чтобы не разгуливала по православному миру в прозрачных шароварах.
И прыщавые повесы устремились навстречу своей погибели.
Роскошный шатер царя Дадона стоял на берегу широкой реки Иглов, несущей чистые воды через все литературные миры русской словесности.
Царь Дадон, окруженный тремя евнухами, стоял, словно покосившаяся жердь, у распахнутого настежь шатра. Сколько горечи и отчаяния в позе ожившей мумии, сколько боли.
Мне стало искренне жаль Дадона, застрявшего навеки в любовной паутине. Захотелось освободить его от этих мук.
Однако Дадон не нуждался в защите. Как только он увидел приближающуюся толпу молодых людей, скандирующих лозунг«Долой шамаханскую царицу!», он свистнул охрану и тридцать три богатыря во главе с Черномором вышли из реки Иглов.
- Деньги вперед,- сказал позевывающий Черномор,- в прошлый раз обманул нас, Дадонушка.
Евнухи вынесли гонорар. Тридцать три богатыря заметно оживились. Казалось, что блеск рассыпанного на подносе золота разбудил их от векового сна.
Я отвернулся и пошел прочь. Горечь…
В голове крутились набившие оскомину строки:
Я памятник себе воздвиг нерукотворный.
К нему не зарастет народная тропа…
И бедный друг Гораций в том повинен..
- Господин Пушкин,- окликнул меня Черномор,- вы на юбилей прибыли?
- На юбилей, батюшка,- устало ответил я.
Между тем, шлейф восточный благовоний, за которым я следовал, вывел к Бахчисарайскому фонтану, на фоне которого и намечалась дуэль. Публика уже заняла все почетные места. Мужчины пили прохладительные напитки, дамы обмахивались веерами, изнывая от жары. Особенно людно было у трона шамаханской царицы, в тени. Даже Пугачев каким-то непостижимым образом опередил меня, не говоря уже о Борисе Годунове, которого я видел здесь впервые. Раньше он свой дворец никогда не покидал.
На самом солнцепеке торчал как бельмо в глазу каменный гость на колесиках.
Секунданты заряжали стволы...Германн курил... Онегин яростно откусывал заусеницы на пальцах. Градус напряжения зашкаливал как перед бурей.
И тут показались эти с лозунгами..
Интересно, как она выкрутится? Оказывается, просто. Дуэль мгновенно заменена танцем живота, фарсом. Вот фантазерка! Гром аплодисментов! Трон царицы завален незабудками.
В итоге обнаженный торс изнеженного Онегина оставил равнодушным присутствующих на спектакле дам, двигался он очень неуверенно, был скован, и не произвел должного впечатления, зато мускулистый Германн с накачанными бицепсами и рельефными мышцами живота вызвал бурю оваций. А как работали его ягодицы, какой бешенный темп...
Я не смог досмотреть... дамы уже начали раздеваться и бросать к его стопам носовые платки..
Отверженный Онегин грыз ногти. Если бы не его верная Татьяна, явившаяся как всегда вовремя, он бы снова закатил истерику или впал в летаргический сон. Татьяна накинула на плечи возлюбленного плащ и увела подальше от людских глаз.
Учись, Александр Сергеевич! Жизнь твоих персонажей не стоит на месте, эволюционирует, как сказал бы господин Дарвин, речь которого я недавно прослушал в небесном Петербурге. Любопытный субъект. По его теории, человечество, якобы, произошло от обезьян. Смешно, но изъяснялся убедительно, и поклонников у него тьма, даже Жуковский ему благоволил, что уж говорить о простых людях. И вообще, в последнее время небесный Петербург сильно преобразился. Новые здания, парки, фонтаны, новые люди и новые идеи, которые будоражат воображение. Те же телефоны, например, интернет, рок-музыка. Жизнь продолжается, и не хочется Пушкину уезжать на очередной юбилей, томится душа от нехороших предчувствий. Слух прошел, что миры литературных героев стали взаимопроникаемы. Вроде как распоряжение свыше, очередной эксперимент. Боязно. Явится вдруг какой-нибудь Раскольников с топором и зарубит шамаханскую царицу. С него станет. Ладно, поеду. Не дам шамаханскую царицу в обиду.
- Эй, Потапка, выводи бричку! К шамаханской царице поедем!
- А коней каких запрягать? Механических?
- Механических. И чулки не забудь для царицы, нейлоновые.
- Я понял, барин, чулки, духи французские и помада.