В те далекие времена, когда умные дома исправно служили людям, а люди - закону, было проще затеряться. Скрыть странную тень, волочившуюся за Лейб Авраамовичем несколько веков подряд, не составляло особого труда. "Чуточку внимания,- требовал она, - чуточку уважения и все. Просто поговори со мной" Он и не утруждал себя темами, просто подсовывал ей какой-нибудь чувственный суррогат или травил всякие байки из прошлого. Тень, с удовольствием, впитывала всякую чушь, не придавая значения достоверности. О похождениях странствующих музыкантов, о дуэлях и драках, о пикантных подробностях запретных свиданий - все вызывало у нее жгучий интерес и распаляло воображение. Насытившись выдуманными историями, тень лениво расползалась в нечто абстрактное, не имеющее ни длины, ни ширины, ничем не привлекательное и незаметное для постороннего наблюдателя.
Лейб Авраамович служил администратором в одном из погребальных небоскребов, возвышавшихся над городом как символ вечности. По его инициативе здание украсили гирляндами пластмассовых цветов, чтобы привлечь клиентов, хотя это и не принято на еврейских кладбищах - заимствовать обычаи других народов. Вскоре и другие похоронные небоскребы переняли эту вульгарную моду завлекать публику неоновой рекламой и "елочной мишурой" Лифты, в которых развозили по этажам умерших, приобрели несколько странный вид и стали похожи то ли на цирковой шатер, то ли на цыганские кибитки, хотя музыка там играла соответствующая моменту - печальная.
На каждом этаже здесь ряды пронумерованных блоков, каждый из которых состоял из ста пятидесяти захоронений, оборудованных современной вентиляционной системой. Участки разделены по гендерному принципу: по левую сторону покоятся мужчины, по правую сторону женщины.
В обязанности Лейба Авраамовича входило знакомство потенциальных покойников со склепом, а так же перечень возможных и невозможных услуг, предоставляемых фирмой. Прейскурант цен он знал наизусть. К невозможным услугам относились, в частности, отделка склепа изнутри звуконепроницаемыми материалами и замуровывание тела не через три года, как положено по регламенту (пока тело полностью не разложится), а по истечении четырех и даже пяти лет после дня смерти. За дополнительную плату, разумеется. Или совсем уж дикая просьба: отправить прах в конверте в налоговую службу с запиской: "Теперь вы получили от меня все, что причитается" Как в анекдоте, но в жизни такое тоже случается, и стоит заказчику немалых средств - гораздо дороже обычного захоронения.
Помимо мест для урн с прахом и гробов здесь присутствовали ритуальный зал, крематорий, часовня и уютная закусочная на крыше.
Здание было окружено прекрасным лесопарком, с пальмами и фруктовыми деревьями, имелся также собственный пруд, оранжерея и маленький заповедник с исчезающими видами животных.
Лейб Авраамович проработал в небоскребе больше сорока лет, пережив больше половины служащих. Пора бы уже и честь знать: умереть, наконец, или выйти на пенсию, потому как место администратора прибыльное и желающих занять его великое множество. И великое множество за спиной он постоянно чувствовал, как шушукались между собой, вздыхали украдкой, звонили шепотом, шуршали нервно купюрами, шаркали подошвами по начищенному до блеска паркету приемной. Мысль, что отравят чем-нибудь или уже пробовали, но безуспешно, проскальзывала регулярно, обрастая разными деталями из фильмов ужасов или популярных детективов. Правда, надолго она не задерживалась, не терзала сомнениями, не морочила ему голову разными глупостями. Как только он появлялся на улице, весь скопившийся внутри негатив съеживался и выходил через глубокий выдох. Возможно, этому способствовало общение с животными в местном заповеднике. Собственно, из-за них он и задержался здесь, не ради денег.
Особенно сильно он привязался к двум "чернокожим" мартышкам, привезенным откуда-то из Африки, они напоминали ему маленьких негритят, таких же подвижных и непредсказуемых сорванцов, каких он встречал в молодости. К неграм он имел особую слабость, которую всячески скрывал от окружающих, впрочем, по возрасту ему уже не положено было иметь никакого интереса и никто его в этом интересе бы не заподозрил, но все же... Конспирация прежде всего.
В обеденный перерыв Лейб Авраамович торопился к своим любимцам с угощением: связкой бананов или корзинкой других фруктов, тех, которые предпочитали Греог и Макс, так он называл обезьянок. И они, завидев издалека его сгорбленную фигуру, махали ему лапками и повизгивали от радости, как только он подходил ближе, бросались старику на шею и целовали в щеки. От умиления у Лейб Авраамовича текли слезы и подкашивались ноги, потому что именно туда опускалось его восторженное сердце, вниз, к пяткам. Он садился на пластмассовую скамеечку, выкрашенную в синий цвет, и принимался кормить своих питомцев, особенно ему нравилось проталкивать в их жадные до лакомств ротики очищенные бананы, как и другие фрукты тоже было приятно засовывать туда пальцами. Его руки всегда сверкающие белизной и пахнущие дорогим мылом дрожали от прикосновений к их слегка шершавой кожице, а мартышки с удовольствием облизывали их после еды. Потом они разговаривали между собой на тарабарском языке или играли в ладушки. Иногда Лейб Авраамович приносил им детские игрушки: мячики, например, или воздушные шары, разные хлопушки и свистульки.
Сколько продолжалась эта идиллия - неизвестно, только некоторые недоброжелатели, из числа служащих небоскреба, заметили его привязанность к мартышкам и постарались отправить зверушек в другой заповедник. " Теперь-то он никуда не денется",- радовались они,- "больше его здесь ничего не держит". И спина Лейб Авраамовича постоянно потела от въедливых взглядов и даже покрылась язвочками, которые долго не заживали. Пришлось подать заявление и уйти с миром.
Ему подарили на прощание игрушечных мартышек на батарейках, умеющих ходить и хлопать в ладоши, торжественно вручили букет пышно цветущих лилий и дешевую путевку на Мертвое море в конверте с прыгающими вокруг пальмы обезьянками. Перебор мартышек был налицо. Напряженная спина пылала от негодования, а многовековая тень, давно не дававшая о себе знать, приняла вдруг вертикальную позицию. Служащие небоскреба ахнули, увидев это, но Лейб Авраамович успел толкнуть локтем поднявшуюся на дыбы тень и все собравшиеся на крыше люди вздохнули с облегчением. Еще не хватало здесь призраков. Похоронная служба - приличное учреждение.
Путевку с конвертом он вернул сразу же, ссылаясь на возраст и непредвиденную жару, стоявшую в то время. Игрушечных мартышек просил передать в детский дом, а букет лилий отдал знакомой продавщице из булочной, которую встретил на пути домой. В конце недели она всегда оставляла для него корзинку нераспроданных булочек и пирожных, которые бы и так разобрали жадные до халявы старушки. Но и он не гнушался этим подношением, рассыпался в любезностях и дарил продавщице иногда какую-нибудь мелочь, типа цветов из оранжереи похоронного бюро.
Видимо, дама имела какие-то виды на совместное жительство, слишком уж откровенно иногда ее взгляд скользил по его сгорбленной фигуре, задерживаясь на полуоткрытой груди Лейб Авраамовича, из которой торчали пучками рыжие волосы, или бесстыже опускался вниз, к самой ширинке и оценивающе изучал едва заметную выпуклость. Широкие брюки - его фирменный стиль и что-то разглядеть под ними было практически невозможно, хотя для дамского воображения не существует границ, впрочем, и для мужского тоже. Возможно, для нее это бы была неплохая партия, тем более что у будущего жениха имелась собственная квартира на пятнадцатом этаже, плюс пенсия и работа в престижном заведении, но для самого Лейб Авраамовича ничего хорошего сватовство не сулило, да и дама, если честно, его не интересовала вовсе.
"И вообще, пора заканчивать с этим пыльным городком и переезжать в другое место, где тебя никто не знает",- подумал Лейб Авраамович, поднимаясь на скрипучем лифте на свой этаж. Дома он сбросил душивший его целый день галстук, потную рубашку, брюки, и, оставшись в одних носках и трусах, рухнул на пружинистый диван, где сразу же провалился в какое-то полуобморочное состояние, в котором и пребывал часов пять подряд, пока все случившиеся сегодня встречи и разговоры "не размазал по стенке". Остались только обрывки чьих-то нелепых фраз, будто выгоревшие на солнце куски изображений, чей-то угреватый нос, яркие губы, слишком откровенный вырез на платье, бокалы шампанского и последний тост: " сто лет вам прожить и более" кажется, это произнес бармен. Впрочем, неважно, главное, ничего критического в тот вечер не случилось, и даже появившуюся вертикально тень сочли за чью-то неудавшуюся шутку. Можно спокойно жить дальше, но нет...
Оказывается, наступила священная Суббота (с этим банкетом все вылетело из головы), и лифты в жилых домах не работали, подниматься до пятнадцатого этажа пешком не входило ближайшие планы Лейб Авраамовича. Значит, поход по магазинам отменяется, заказать еду на дом тоже нельзя, и какой же выход? Лейб Авраамович порылся в кухонных шкафчиках и холодильнике, и, не обнаружив там ничего аппетитного, немножко приуныл. Кроме овсяных хлопьев и сухофруктов, оставались еще кусочек твердого сыра, йогурт и пара почерневших бананов. В морозилке лежала деревенская курица, купленная еще под Новый год. Порадовала только корзинка просроченных булочек, уютно устроившаяся на подоконнике и неисчерпаемые запасы кофейных зерен.
"Еще один повод съехать отсюда куда подальше ",- решил для себя Лейб Авраамович, перетирая в ступке кофейные зерна,- " и чтобы не было никаких Суббот и этажей с лифтами. Отдельный дом на окраине" Он посмотрел в интернете рекламу про умные дома, освежил в памяти сумму накоплений ( приблизительно, конечно), и, сопоставив между собой полученные факты, сделал неутешительный вывод: придется снова устраиваться на службу. Отдыха не получится. Были у него, конечно, и другие профессии, но возвращаться к ним он как-то не собирался. Например, профессия архитектора.
"Когда-то он проектировал центральный вокзал фламандской метрополии, ориентируясь на вокзал в Люцерне, поразившей воображение короля прежде всего концепцией купола, исполненного драматизма, не свойственного обычным низеньким железнодорожным постройкам и эту концепцию он сумел воплотить в своем навеянном римским Пантеоном сооружении столь вдохновенно и выразительно, что даже сегодня, вступая в здание, кажется, что будто находишься в далеком от всего мирского святилище, в храме, возведенном во славу мировой торговли и международных отношений."
"Однако стоит заметить, что чем мощнее задуманное нами сооружение, тем явственнее степень неуверенности, скрывающейся за ним"
И вот эта самая неуверенность, поселившаяся когда-то в его сознании, и нашедшая там приют и пропитание незаметно отвратила Лейб Авраамовича от профессии, вынудив отказаться от всех терминов: геометрических, тригонометрических, логистических и прочих специальных слов, вплоть до самых элементарных. Чтобы избавиться от назойливой неуверенности и замереть как ракушка на неопределенное время, он согласился с ее условиями - прикинуться дурачком. Пришлось выкинуть из головы все накопленные годами знания и изобразить шизофрению, благо это не так уж и сложно для тех, кто имеет определенные навыки.
Многовековая тень тогда поставила окончательную точку в карьере архитектора. Каждые триста лет она неожиданно начинала меняться и превращаться в нечто неприличное, похожее на подвешенного вниз головой черта: с рожками и длинным хвостом, который чем не обрубай его- он тут же вырастал снова, даже специальный нож для жертвоприношений приобрел по случаю - бесполезно. Так и посадили вместе с рогатой тенью в психиатрическую лечебницу, в подвал для особо буйных персон, где просидел он вплоть до известного землетрясения в тех краях. Он единственный, кто выжил и то чудом: вышвырнуло из подвала, как щепку, только царапинами отделался и легким испугом. Главное, что тень приняла свой обычный вид, и сам он помолодел лет на восемьдесят, если не более. Ранее преображение происходило медленно, растянуто во времени и он успевал забыть о тех переломных моментах, что случались с ним когда-то. Если ничего не покалывало в боку, если голова ясная, значит до состояния куколки далеко, можно не беспокоиться.
Когда же становилось совсем невмоготу, Лейб Авраамович начинал срочно искать убежище подальше от людских глаз, от цивилизации, где-нибудь на Тибете или в пещерах Кольского полуострова, и отправлялся в намеченное место заранее, чтобы успеть до наступления кризиса. А коли прижмет где-нибудь по дороге, зароется в яму или берлогу медвежью, избушку охотничью - все сойдет, лишь бы никто не увидел его окукливания, не обнаружил случайно.
Условие такое было изначальное - не раскрывать великую тайну никому.
Только после того землетрясения стало все происходить иначе, внезапно и более непредсказуемо, что вызывало у Лейб Авраамовича некоторые опасения насчет конспирации, но пока вроде нигде не засветился этим преображением и паниковать рано. Надо чаще менять место жительство, освежать чувства, чтобы не отупело внутри, не окостенело и не пришло в негодность. Он прекратил волочится за хорошенькими девицами и переключился на мальчиков.
- Хватит ворошить грязное белье,- выругался вслух раскрасневшийся от выпитого коньяка Лейб Авраамович,- какие мальчики, когда это было, что за исповедальню я здесь устроил, перед кем каюсь? Перед ним?
Он сердито посмотрел на грозовое облако, висевшее над его домом, и задернул шторку.
- Не надо было мешать кофе с коньяком, - погрозил он своему отражению в зеркале,- не тот возраст, лучше уж прогуляться под дождиком, полезнее будет. Навещу- ка я Давида Залмановича в больнице, то-то обрадуется старик.
С этим клиентом у него были давние отношения. Лет десять назад Давид Залманович арендовал себе место захоронения в небоскребе, где работал Лейб Авраамович, потом каждые полгода обязательно наведывался туда с инспекцией: а не отдали ли его нишу другому. Причем словам он никогда не доверял, только глазам. К сожалению, его глаза стали плохо видеть и пришлось лечь на обследование, где помимо катаркты выявили еще парочку застарелых заболеваний, в том числе запущенный рак, про который родственники ему ничего не сказали, но окружили его такой заботой и неусыпным вниманием, что Давид Залманович забеспокоился и стал что-то подозревать. Он уже неоднократно названивал Лейб Авраамовичу и просил о встрече, но как-то не хотелось тревожить старика, а обнадеживать его было нечем, но сегодня Лейб Авраамович настроился решительно.
Купив свежую землянику и букетик ландышей (скромный, потому что не сезон) Лейб Авраамович зашагал в сторону госпиталя, тревожно поглядывая на тучу, нависшую над городом. Это было уже не то грозовое облачко, которое он приметил из окна кухни, надвигался целый грозовой фронт, с обязательным ливнем и штормовым ветром, от которого одним зонтиком не отделаешься. Утащит под нетвердо закрепленный рекламный щит или под прогнившее изнутри дерево, и все. Хорошо, если синяками отделаешься, а если перелом или сотрясение мозга... Впрочем, деревьев на этой пустынной улице не наблюдалось, разве что финиковая пальма на перекрестке, а возвращаться было не в его правилах.
Внезапно начавшийся порыв ветра швырнул его на проезжую часть дороги и поставил на четвереньки, благо автомобилей в тот момент не было, и зрителей тоже. То, что он окажется в такой нелепой позе, было непредсказуемо, впрочем, как и дальнейшие события того злополучного дня. Пластиковая коробочка с земляникой покатилась вниз, преследуемая ветром, и, вскоре затерялась среди тугих струй дождя, хлынувших с неба. В этом необозримом хаосе, сопровождавшимся невероятным шумом и грохотом, где воинственно сверкали в вышине молнии и летали в воздухе сорванные вывески, где колотились в рамах пластиковые окна и двери, готовые сорваться с петель, было нечем дышать.
Лейб Авраамович не рискнул подняться на ноги, боясь, что очередной порыв ветра сломает пополам его долговязую фигуру или оторвет какую-нибудь часть тела. Так на четвереньках, черепашьим шагом он и дополз до ближайшей кондитерской. Что у него тогда творилось в голове, какая сумятица, он не помнит. Все внутренности заполнило набившимся в рот песком и пылью, как будто он превратился в песочного человечка или какого-то гомункула, вылепленный в далеком прошлом. И непоколебимая уверенность, что получил он и получит далее по заслугам. И нечего было дергаться в Субботу.
Сидевшие в кондитерской негры, приехавшие в городок на стажировку, заметили бедственное положение старика, и, выскочив на улицу, подхватили его под мышки и затащили внутрь помещения. Молодые люди оказались выходцами из Эфиопии, будущие программисты, страстно увлеченные идеей построить "избушку на курьих ножках": умный дом, умеющий не только ходить и плавать, но и подниматься с земли как вертолет.
Это, конечно, приятно удивило Лейб Авраамовича ,и то, что они негры, и то, что программисты, но разговора все-таки не получилось, слишком напуган он был разбушевавшейся стихией. Пока не обсох и не напился горячего кофе с булочками, пока его сердце не успокоилось и не затихло в груди, пока он не приспособился к их ужасному произношению, с трудом понимая отдельные фразы, он просто молчал. Кивал головой и хлопал длинными ресницами, как старая кокетка, пытающаяся произвести впечатление на собеседника. Между тем, ветер потихоньку стих, и ливень прекратился.
Лейб Авраамович вежливо попрощался с неграми, любезно обменявшись визитными карточками, причем вручил им не ту, где значился администратором похоронного бюро, а другую, где золотым теснением было выделено: архитектор Лас.
Купив несколько простеньких пирожных взамен унесенной ветром земляники, он отправился в госпиталь навестить Давида Залмановича, как и наметил ранее. Приятным бонусом оказался сохранившийся в кармане букетик ландышей, слегка помятый, но в целом почти не пострадавший от стихии. Возникло легкое сожаление об улетевшем зонтике. "Не велика потеря,- подумал Лейб Авраамович,- он свое уже отслужил". Он предусмотрительно захватил старый зонтик, новый не решился взять в такую непредсказуемую погоду.
Давид Залманович, лежавший в отдельной палате, со всеми удобствами очень обрадовался неожиданному визиту старого друга, даже попытался приподняться со своего лежбища, хотя и безуспешно. Пластмассовые трубочки и капельница в руке, не давали возможность свободно двигаться.
- Не беспокойтесь,- сказал Лейб Авраамович,- я сяду поближе.
Пододвинув табуретку вплотную к кровати, Лейб Авраамович посмотрел на страдальца внимательнее, в упор. Исхудавшее лицо Давида Залмановича выражало скорбь. Стало ясно, что тот знает о своем диагнозе и готовится к худшему.
- Я принес ваши любимые ландыши.
- Спасибо. Давно хотелось поговорить с вами откровенно, по душам. Нет, не о месте на кладбище, что вы, я верю, что именно та ниша, в восточном крыле здания, останется за мной. Сейчас меня волнуют другие материи.
- Что именно?
- Мне непонятен такой момент: говорят, что душа человека отражается в чертах лица его, а если душу человека завязали в узел жизни?
- Вы про слова прекрасной Авигеи самодовольному Давиду?
- Отчасти да. Она сказала ему: " Если восстанет человек преследовать тебя и искать души твоей, то душа господина моего будет завязана в узел жизни у господина бога твоего, а душу врагов твоих бросит как бы пращею"
- Сказано, конечно, метафорически, и метафора эта предполагает, что души живущих могут быть для сохранности связаны в узел, а если души врагов, то узел можно развязать и души рассеять по ветру.
- Меня, собственно, интересует другой вопрос, пока человек находится без души, отдав ее на сохранение в узел жизни, возможно ли, подселение в него нечисти? И будет ли эта нечисть отражаться в зеркале?
- Насколько я знаю, - почесал в затылке Лейб Авраамович, - отсутствие души в теле человека не является препятствием для подселения беса, а даже и наоборот. Про отражение в зеркале не слышал, принято считать, что они невидимы. А почему вас это волнует?
- Знаете, в последние время появилось много свободного времени,- уклончиво начал Давид Залманович,- я много читал, а поделится своими впечатлениями не с кем.
"Что-то темнит он, - подумал Лейб Авраамович,- по глазам видно"
Глаза у Давида Залмановича стали масляные и беспокойные, как у потомственного ростовщика, прикидывающего в уме насколько и как можно обмануть клиента.
- А как же родные?- осторожно спросил Лейб Авраамович.
- Родные? Да они только и ждут моей смерти, чтобы прибрать к рукам всю недвижимость, больше их ничего не интересует.
- Напрасно вы так...
- Не напрасно, я прекрасно знаю, что у них на уме. И хватит об этом. Хочу оставить вам на память одну вещицу, доставшуюся мне от ... впрочем, не важно от кого. Не могу представить, чтобы она попала в руки к моим детям.
Лейб Авраамович сделал удивленное лицо.
- Возьмите в тумбочке пакет и посмотрите, что внутри.
Конечно, Давид Залманович постарался и запаковал основательно, но и монетка была редкая - серебряный шекель первой иудейской войны. Удивительно, что под этим бумажным ворохом она нисколько не потускнела.
- И что теперь с ней делать?
- Просто храните ее и все.
- И над головой у меня засияет светящийся нимб или я разбогатею, как вы? - пошутил Лейб Авраамович.
Давид Залманович рассмеялся.
- Это уж, как повезет.
- Кстати, чуть не забыл, я тут пирожные еще принес, свежие.
- Я же не ем сладкое, диабет.
- Ну, так отдайте их симпатичной сестричке, той, что массажируют ваш голый зад перед уколом. Согласитесь, ведь приятная процедура?
Давид Залманович засмущался, кажется, Лейб Авраамович попал в точку: половой интерес все-таки присутствует. Хороший показатель, значит, дело пойдет на поправку, несмотря на неутешительный прогноз. И он постарался завершить разговор в том же духе, чтобы больной несколько отвлекся от своих дурных мыслей.
Не желая обидеть старого знакомого, серебряный шекель все-таки взял.
- Буду беречь его до вашего выздоровления.
С чувством исполненного долга он покинул госпиталь. По какой-то нелепой случайности, уходя, заглянул в зеркало, висевшее напротив кровати, и увидел в отражении маленькие рожки над головой улыбающегося Давида Залмановича.
" Показалось",- подумал он, и чуть не осенил себя крестным знаменем, но сдержался. Плюнул через левое плечо и побежал прочь из этой обители скорби.
***
Сняв номер в гостинице, домой возвращаться не захотел (в гостинице лифты работали в автоматическом режиме), он заказал себе на ужин бутылку вина и отварное мясо. На десерт - корзинку с фруктами.
Приняв душ и переодевшись в гостиничный халат, включил местные новости, состоявшие из непрерывного ливня, будто ничего другого в эту субботу не произошло, и произойти не могло в принципе.
- У людей Суббота, а у них всемирный потоп.
Но тут в кадре появился он сам, ползающий на четвереньках по улице. Его испуганный вид и комическое выражение лица, с гримасой клоуна вызывали тошнотворный смех, но, отнюдь, не сочувствие. Фигляр.
Человек без тени, а значит без будущего. Беспорядочно тыкая пальцем по другим каналам, Лейб Авраамович нашел недостающий фрагмент.
В тот момент, когда ветер швырнул его с тротуара на проезжую часть, от тела была отделена тень, причем насильственным образом: ее вырвали с "мясом". И сотворил это бесчинство не ветер, а тот, с рожками, что ухмылялся ему в больничном зеркале - черт. Он промелькнул в кадре не так быстро, чтобы не быть незамеченным, а даже и нарочно растянул свое присутствие на целых тридцать секунд. Искромсав несчастную тень на тысячу кусочков, черт расправил за спиной крылья и взмыл вверх. Искореженная тень (ее осколки), уцепилась за летящую по воздуху вывеску и унеслась прочь из залитого водой города.
Морок выглядел до того убедителен, что Лейб Авраамовича вынужден был поверить в реальность увиденного. Ужас накрыл его душу медным тазом, огромным, как небесная полусфера. И было под этим колпаком до того душно, что казалось, он вот-вот задохнется и сердце остановится навсегда. Запах серы преследовал его до самого утра. И чудились пляшущие вокруг него черти, и смеялись над ним, улюлюкали, обзывали нехорошими словами, тыкали в измученное тело палками, а он мужественно держал над головой таз и читал молитвы.
В какой-то момент, страх отпустил его душу, и, высунув из-под таза голову, вежливо спросил:
- Что вам от меня надо?
- Серебряный шекель!- хором ответили черти.
- В правом кармане брюк.
- Глупо,- сказал низенький черт, доставая из кармана монетку - взять чужой долг на себя. Своих что ли мало?
***
Проснувшись, Лейб Авраамович обнаружил, что ничего плохого за ночь не произошло, и выглядит он бодрее вчерашнего. Разве, что темные круги под глазами, но это же мелочь по сравнению с несостоявшимся инфарктом или инсультом.
Конечно, поведение Давида Залмановича было достаточно непредсказуемо и не в его характере, но поступить так он мог лишь в одном случае: догадался о происхождении Лейб Авраамовича и решил навязать ему свой должок, ведь по сравнению с основным грехом, этот должок перед нечистью выглядел вполне безобидным с его точки зрения. Понятно, что простому человеку трудно войти в положение вечного странника, кочующего по земле со времен Вавилона, как перекати поле, но разве он в этом виноват? Нет.
К рассвету мысли сами переключились на молодых программистов. Хорошенько подумав: взвесив все за и против, он решился вложить все свои накопленные средства в проект "избушка на курьих ножках" .
И не прогадал. Через несколько лет стал одним из самых богатых и уважаемых людей в восточном полушарии.