Не знаю, сколько зубов не хватало у главного повара, но думаю, что они были изгнаны изо рта за жадность. Если смотреть на старика сверху вниз, то он казался циркулем на двух длинных и тонких ножках. В холодные дни повар носил на голове колпак, весь изгрызенный крысами и в жирных пятнах. Так же неопрятно выглядела и его помощница - старуха.
По пятницам она угощала нас яичницей с волосами из своих седин. Подать на ужин что-нибудь этакое, совершенно несъедобное, было для нее привычным делом. Тысячи раз мы находили в еде гусениц, кусочки моха, мелкие камешки и прочую ерунду. Все это шло в пищу, чтобы потом пробраться в желудок и наполнить его ржавчиной.
Старуха была так глуха, что ничего не слышала и понимала только жесты. К тому же ее глаза почти ничего не видели. На сморщенной шее болталось черное агатовое ожерелье, и когда она наклонялась над очередной кастрюлей, грязные бусины погружались в кипящее на слабом огне варево.
А еще был у главного повара железный ящичек, весь в дырочках, вроде песочницы. Он запихивал туда кусочек ветчины, снова закрывал, а потом подвешивал на веревочке в варившийся суп, чтобы через дырки туда просочился запах мяса.
Однажды в кастрюлю упала дымящаяся трубка, которую старуха никогда не выпускала из беззубого рта. Кастрюля вся скрючилась, и противная старуха вместо того, чтобы вытащить трубку, разлила содержимое по плите, и то, что должно было быть супом, стало подливой. Новенькая кастрюля подняла крик, явился главный повар и, увидев в чем дело, велел сначала взяться за плиту, а потом уже вернуться к кастрюле и найти там утонувшую трубку. Кастрюля сопротивлялась, но это ей не помогло. Старуха поставила ей клизму, содержимое которой тут же вернулось обратно, правда уже с трубкой.
Главный повар разозлился на кастрюлю и пообещал отдать ее свиньям. Подумаешь, напугал, - злобно подумала кастрюля, - да у некоторых свиней посуда почище, чем у людей будет.
И кастрюля захохотала во всю глотку.
- Сатанинское отродье,- закричал повар, - ты еще пожалеешь об этом. Задыхаясь от гнева, он закинул непослушную кастрюлю в дальний угол, но, зацепившись фартуком за бумажный фикус, обломал на мизинце ноготь.
- О, силы небесные, как я буду готовить без ногтя? Чем отмерять специи?
Пока главный повар рычал как раненый зверь, голодные кастрюли умудрились запихать себе в рот по две корки хлеба и кусочек какой-то кожицы.
На шум прибежала запыхавшаяся старуха, с помойным ведром, в котором плескалось содержимое пролитой накануне клизмы. Растолкав наглые кастрюли по полкам, она смахнула подолом грязного платья последние крошки со стола, поправила накренившийся на бок фикус и села на корточки.
Буря в стакане воды стихла. Колпак главного повара повис как тряпка, и весь его понурый вид производил жалкое впечатление.
- Нет времени для уныния, нет, мне надо успеть вынести эту вонь до захода солнца, - устало сказала старуха и указала рукой на помойное ведро.
Главный повар продолжал скулить о погибшем ногте.
Из семи новеньких кастрюль, появившихся здесь приблизительно в конце осени, в рабочем состоянии, остались только две кастрюли: чугунная и дюралевая, примерно одного возраста. Относительно чистые и без вмятин.
***
В темную комнату с земляным полом вошла худая как карандаш старуха. Ее маленькое морщинистое лицо и космы седых волос казались застывшими, словно из камня. Окаменелым выглядело и все ее тело, закутанное в грязную одежду непонятного цвета, и ее слабая тень, и даже дым из ее трубки.
- Бабуся, похоже, думает, вышла на легкую прогулку,- усмехнулся Томас из отряда тяжелой артиллерии. Он толкнул маленькую иссохшую старуху и отбросил к стене. Ржавое ведро с помоями выпало из ее рук и покатилось в сторону.
Второй артиллерист Ганс, пришедший вместе с Томасом, нагнулся и заглянул в ведро.
-Ничего там, кажется, уже не осталось,- проговорил он.
- Посмотри-ка получше, - Томас постучал по дюралевой каске Ганса и сам наклонился над ведром.
Стоя в неудобной позе на четвереньках, Томас жадно раздувал ноздри, пытаясь уловить в спертом воздухе погреба запах еды, но никакой едой и не пахло.
Тем временем старуха встала, пыхнула огнем из трубки и проскрипела на весь погреб
- Эй, кто здесь? Выходи!
Но из погреба больше не доносилось ни звука. Старуха тоже молчала, прижимаясь к стене, словно прислушиваясь к затхлому воздуху и его тусклому голосу.
Она медленно поднялась и, шатаясь, направилась к Гансу. По всей видимости, она знала, что укатившееся ведро находится в двух-трех шагах от него.
Ища в темноте Ганса и Томаса, она передвигалась ползком, так же проворно, как гусеница по листьям и веточкам дерева. Казалось, что этим слепым дряхлым существом движет таинственная и страшная сила.
Ганс не отрывал взгляд от ведьмы. Вскоре старая помощница повара оказалась в двух шагах от него. Ее черные агатовые бусы горели недобрым огнем, и старуха протянула свои костлявые руки к шее Томаса.
- Стреляй, стреляй, пали из всего, что есть, - истошно завопил тот, - она же нас укокошит!!!
"Или старая ведьма, или мы" - подумал Ганс, снял с плеча автомат и раскрошил черные бусы в пыль.
***
Когда уцелевшие кастрюли доставили в дом потерявшихся на войне кастрюль, пришлось вызывать следователей, чтобы найти на их лицах глаза. Явились врачи и потребовали сначала вытрясти из кастрюль пыль, потом отмыть их от копоти и хорошенько проветрить. Было предписано кормить несчастные кастрюли мясными бульонами и травяными отварами. В течение девяти дней не разрешалось громко разговаривать и включать радио, потому что пустота их желудков откликалась на каждый звук.
И вот кастрюли мало по малу стали приходить в себя и обретать дыхание жизни, но осознать себя человеками так и не смогли, как врачи не старались.
Нередко чугунную кастрюлю можно было встретить в пищеблоке, где она садилась рядышком с другими кастрюлями, и, обнимая пузатых братьев и сестер, рассказывала им о главном поваре и его методах воспитания кастрюль. Еще она вспоминала агатовые бусы старухи и неприятный запах из ее беззубого рта. Как будто тысяча полных пепельниц нарочно (или случайно) перевернулась в утробе старухи, и утроба старухи была наполнена пеплом до самых краев, так что не закрывалась крышка.
- Наверное, старуха тоже была когда-то кастрюлей, но тщательно скрывала это даже от главного повара,- думала чугунная кастрюля, - иначе, зачем она примеряла на себя крышки других кастрюль и прихорашивалась перед зеркалом? Что она видела там слепыми глазами? Свою молодость? Чугунной кастрюле повезло, что она попала на пищеблок. Здесь к ней хорошо относятся: ее тщательно моют хозяйственным мылом и чистят содой, ее вытирают вафельным полотенцем и укладывают баиньки. Она счастлива.
Дюралевая кастрюля полюбила общество потных подштанников и застиранных простыней. Она с удовольствием погружалась (зарывалась) в узлы с грязных бельем и грезила наяву, представляя себя взрослой кастрюлей, вмещающей в себя все нечистоты мира.
Когда ее пытались вытащить оттуда, она сопротивлялась и цеплялась за тряпки.
- Силы небесные,- кривлялась она, подражая главному повару,- и как я теперь буду готовить без ногтя? Чем отмерять специи?
Ее никто не слушал. Ногти тщательно стригли, чтобы дюралевая кастрюля нечаянно не поранила себя и не изорвала в клочья ветхие простыни. Однако, она умудрилась выращивать ногти быстрее: засовывая по ночам свои руки в горшки с растениями и обильно поливая их мочой. Ее, конечно, потом ругали за погубленные цветы, но не били и не пинали, как главный повар, относились с уважением. Так что и дюралевая кастрюля была довольна новой жизнью в доме потерявшихся на войне кастрюль и не мечтала о другой.