*Эта запись так же выдает волнение и душевное расстройство пишущего, но в этот раз буквы выведены по другому. Более округлые, аккуратно прописанные, они говорят о мягких, скорее сердечных переживаниях, чем об очередном страхе*
Я просто не н-не ннне могла смотреть дышать слышать быть...
Не так.
Не могла смотреть на него. Да.
Я... обидела обидела. Нет. Причинила боль? Сама? Не мне. Я. Да. Так и должно быть. Так так так так так так я плани рррровала. Монстр должен быть наказан, уничтожен раздавлен стерт.
Я причинила ему боль. Мне было хорошо. Я питалась. Я насытилась. В груди тепло и спокойно. Боль не давит на кости. Мысли не путаются.
Я даже смогла составить список!
- отдать Магде кнут
- пойти на теневой план и спросить у голема, откуда приходила женщина в красном
- пойти туда
- найти ее записи или исследования
Вот! Без единой ошибки. Хаааааааааа.
И я так и сссс сссс
С-де-ла-ю.
Но пока мы идем по тропинке по тропинке по тропинке по тропинке по тропинке и не остается сил, а смотреть видеть дышать с ним рядом трудно. Что?
Да. Мне... стыдно? Я в какой-то момент перестала думать о нем... как о враждебном монстре. Наоборот. Мне начинает казаться, что он мой собственный, единственный монстр. О как! Обманул меня. Внушшшшшил. Хитер!
Но мне стыдно. На третий день его молчания, такого непривычного непривычного, я решилась, я полдня собиралась и учила текст, но подошла и спросила.
- Ганн! Что мне сделать? Что ты хочешь, чтобы я сделала?
Вот насколько он меня обхитрил. Вот так.
Ганн.
Два дня он терпел вой духов, что почти оглушал его. Два дня он слышал поминальный плачь, и чувствовал боль. Боль потери, боль физическую.
Он понимал, правда понимал, что произошло. Понимал, почему Захара так поступила - невозможно такому разбитому существу, да любому существу! - терпеть такие мучения столь долго. И он даже признавал толику своей вины - он слишком доверился ей, слишком расслабился, поверил, что она справляется. И если она сама, как личность, может и заслуживала крупицы доверия, то Пожиратель, сидящий в жалкой девице - не заслуживал его совершенно.
Он злился на себя, преимущественно. На то, что они ни на толику не приблизились к разгадке, хоть им и дали направление. Злился на... Шабаш. Хоть они и уничтожили Спящий круг, убили, разорвали те грезы и тела на клочки - легче не становилось. Мать его не становилась нормальнее, отец живее, а жизнь - легче.
Он мог сколь угодно злиться на все, но уже давно приучен к простой истине: ни в коем случае не обманывать себя. В грезах, самообмане можно утонуть.
Он был не прав. Он был нерасторопен, глуп. Его ошибка. Больше ошибаться нельзя - он борется за весь тот мир, который не видят остальные, но который находится под угрозой. Его выбрали посредником. Не только его решение - сама ситуация заставила, принудила. Откажись он - его сожрут и разорвут не хуже, чем это сумеет сделать Пожиратель. Он сам, как личность, как чувствующее что-то существо - не имеет никакого значения. Никакой жалости. Никаких... грез. Ничего человеческого.
Надо сосредоточиться, первым делом, именно на этом.
Он не может, не имеет права чувствовать боль, страдать из-за потери. Не может отвлекаться, расслабляться. Он знает, какова его роль, он знает свое дело лучше, чем кто угодно из живущих. Возьми девицу, сызмальства утонувшую в грезах, защити ее разум, подними ее голову над бушующим потоком горя и лжи, дай вздохнуть, дай набраться сил в твоих руках, привыкнуть к тебе, довериться тебе, а потом вели ей победить Пожирателя. Вели сделать это любой ценой, даже если это будет жизнь каждого из них. Отправь ее умирать.
Он боялся Пожирателя, но и разъяренных духов боялся не меньше. Негде спрятаться. Некуда идти, не на кого посмотреть. Они рассчитывают на его силу и разум, но помогать не станут. Он их пешка и воин, но не сын и не брат им. Один. И не имеет права... чувствовать.
Парень нахмурился, оглядев отряд. Мало кто понял, что именно произошло, но его угнетенное состояние только подчеркивало то, как потрепало каждого из них. Устало ссутулившиеся, раненные, потерявшие много сил, голодные.
Голодные - это прежде всего. Захара, как выяснилось, не просто так набрела на него три дня назад. Среди них не было следопытов, или людей, приученных добывать себе пропитание. Кроме него самого, конечно, но он-то частенько забывал о такой необходимости, с детства научился игнорировать голод. Зато уж как натыкался на еду...
Тем не менее, именно Захара подумала об остальных. Саму ее терзал вовсе не тот голод. Но она умудрилась добыть трех разожравшихся на трупах выброшенных на берег утопленников крыс. Как их жадно поглощали Каэлин и Сафия - надо было видеть. Ни следа утонченности одной и ангельской сущности другой. Голодные шавки, никак иначе.
Сейчас Захара, все еще бодрая, напитавшаяся Сишшеком, грустно вышагивала впереди, кутаясь в меховой плащ и изредка кидая на него виноватые взгляды. Начинало раздражать. Так и хотелось рявкнуть, что нет ни в чем ее вины. Никто из них не виноват, и его бесит ее невысказанное нытье.
Но в итоге эти косые взгляды выразились тем, чего он никак не ожидал. Она приблизилась где-то в середине дня, и в лоб спросила, ровно, без заикания, выдавая тем самым, что долго готовилась:
- Ганн! Что мне сделать? Что ты хочешь, чтобы я сделала?
Парень притормозил, скрестив руки на груди, глядя на нее сверху вниз, давая пройти остальным. А потом насмешливо сказал:
- У меня есть масса предложений. Но ни одно тебе не подойдет.
Девушка настороженно предложила:
- П-попробуй.
- Доверься мне. Прекрати шарахаться от меня, как от врага. Мы уже выяснили, кто из нас чудовище, и ты только подтверждаешь это. Я сражаюсь не ради тебя. Дай мне помочь тебе, чтобы помочь себе.
Она округляла глаза все больше, и на крохотный шажочек отступала с каждым словом. Это надоело, вывело из себя окончательно. Ганн одним широким шагом догнал ее, схватил за плечи, отчего девчонка взвизгнула, испугано уставившись на него. Губы Захары дрожали, но она стиснула зубы, чтобы не кричать, и безвольно поникла, ожидая от него любого зла. Нет. Он не позволит ей снова и снова ожидать от него только боли или злобы.
Ганн наклонился к ее уху, уловив легкий запах трав, который давно пропитал собственный платок, что теперь красовался на ее голове. Тихо заговорил, как с самыми напуганными, только-только обращенными телторами:
- Если ты проиграешь, если ты поддашься этой твари, я тоже умру. Это ты можешь понять? Я сражаюсь за себя. Я жить хочу! И поэтому ты должна жить. Должна победить. Ты должна. Я не позволю тебе сдаться. Поэтому... нет, Захара - ты ничего не можешь и не должна делать для меня, я не компаньон тебе. Ты называла себя вещью? Говорила, что тобой пользуются, и это правильно? Вот тебе другая сторона - я твоя вещь. Вещи не думают, не чувствуют - тебе ли не знать. Я твоя вещь, так распоряжайся мною в соответствии с моим назначением. Я воин. Я шаман. Я сноходец, ведьмак, дух. Выбирай, что тебе нужно сейчас, и пользуйся. Но побеждай. Это все, что мне надо от тебя. Побеждай.
Девушка, все это время не шелохнувшаяся, уткнувшаяся в ворот его куртки, всхлипнула, и пропищала что-то невнятное.
- Что?
Она обхватила его руками за талию, крепко стиснув. Не так уж много силенок было в ее руках. Она повторила:
- Прости меня. Хорошо. Я поняла. Б-брать то, что надо.
Отошла, и он увидел перекошенное от непередаваемой смеси эмоций лицо. Она хмуро, не мигая уставилась на него, нервно облизнула губы, а потом протянула руку, ладонью вверх:
- Я не доверяю тебе, но... веди меня.
Ну вот. Рука той, что еще не раз причинит ему боль. Огромный, гигантский шаг вперед. Ганн крепко стиснул худую ладонь в своей, и потянул ее за собой.
Чтоб весь мир превратился в тень и истаял! Он... ненавидел ее.
Запись пятнадцатая.
*почерк растерянного человека*
Он сказал, что сражается за меня. Потому что хххочет жить.
Это так просто, да? Так так так так понятно.
Ни чччерта я не понимаю. Запуталась. Что делать? А! Да. К Магде.
Но нам всем нужен отдых. Умммираем.
Сон. Еда. Вода. Жжжжжизнь.
Где это взять? Кто поможжжет? Зззз ззапуталась.
Ах, как все повторяется. Как вода, течччет по мельничному кругу. На его плечи. Все на нннего. Пусть на него. Как тогда на них на них на... Касавира и Бишопа. На их плечи. А перемелет его в этих жерновах так же так же, как и их их их.
Не хоттттттела того, никогда никогда никогда не хотела. Так жаль. Умрет же... умрет, умрет умрет умрет умрет умрет...
Не об этом ли я мечтала, когда появилась здесь, когда познакомилась с ним?
Возьми меня. Пользуйся пользуйся мной. Так сказал. Тихо. На ухо. Горячо. Волшебно. Ноги ноги ппп подгибались, так было хорошо. Тепло. Будто безопасно. Теплая ложь.
Нооо ннн нет! Нет нет нет.
Нет. Все правильно. Все на его плечи. Мне - умирать. Давно пора. Но он хочет сохранить другие жизни. Его и ... всех всех всех. Молодец. Это я могу понять. Могу одобрить. При чем тут я? Пусть делает, раз сильнее, смелее меня. Пусть. Я могу это понять. Я одобряю это. Я помогу. Плевать на себя. Помогу.
Ооооо! Дом. Еда. Ферма. Мы тогда встретили доооооооом.
Ганн.
Местность вдруг стала знакомой. Приглядевшись внимательней, парень вспомнил, выругался про себя. Ему тут рады не будут.
Но пройти мимо они не могут. Даже он сейчас мечтал о теплом, вонючем местечке на сеновале, о сне, пусть и под брюзжание Аниного отца - Джанника.
Ведьмак решительно зашагал вперед, прямо к мужской фигуре, терпеливо вспахивающей поле.
Фермер внимательно осмотрел приближающихся людей. Окку, завидев ферму, остался в лесу. Ему не нужен был сон в тепле или еда.
Разглядев Ганна, самого высокого и крупного из них, Джанник буквально взревел:
- Как ты посмел явиться, отродье?!
Мужчина, довольно резво для своего возраста, перепрыгнул небольшой забор, не выпуская тяпку из рук. И набросился на Ганна с крестьянским орудием, издавая нечленораздельные, рассерженные звуки.
Парень шагнул в сторону, а затем еще раз.
Непонятно, чем бы закончилось дело - он был слишком разозлен, и вполне мог дать сдачи, пусть и старику. Вмешались девки.
Каэлин встала перед крестьянином, расправив крылья, словно обняв его, и кротко произнесла:
- Какое бы зло он вам не причинил, позвольте нам - она обвела девушек взмахом руки, исключая Ганна из компании, - помочь вам. Мы сделаем все, что в наших силах. Позвольте помочь вам, позвольте остановиться у вас, и заплатить за постой - мы очень измучены, мы пропадем сейчас без вас.
Мужчина растерянно и по-доброму поглядел на нее, после чего перевел взгляд на Ганна, и его лицо снова скривилось в смеси горести и ярости:
- Пусть исправит то, что натворил!
- Эй! Я не волшебник - девственность не восстанавливаю. Да и не была она девушкой, когда пришла ко мне. Это мое и ее дело, не ваше.
- Да плевать мне, какой конь ее покрывает! Верни дочку, тварь!
- Я ничего... я ничего иного не делал с ней!
- Она ни разу не проснулась! - Мужчина, выкрикнув это, словно сдулся, а потом его плечи старчески поникли, и он почти слезливо прошептал: - Ни разу не проснулась. Ходит, спит и бормочет твое имя. Тварь. Тварь...
Ганн изумленно уставился на мужчину. Это было полной неожиданностью. Захара покосилась на него:
- Так т-ты из тех? К-к-коней?
Нет, серьезно: встречая человека без чувства юмора, каждая шутка ошеломляет, как обухом по голове. Ганн и сейчас не сдержал смешка, искоса поглядев на свою... а ведь верно! - на свою последнюю любовницу:
- Не конь, а жеребец. Хотя можно и еще поизящней обозвать. Например, сравнить с кораблем по размерам и... легкости скольжения.
Удивительно. Девка хихикнула, ее красивые эльфийские губы изогнулись почти лукаво, а сама она, с заметным усилием преодолев свой страх, быстро прикоснулась пальцем к его предплечью. Ответ же его и вовсе добил:
- Я зап-помнила только коня.
И направилась к ферме, куда Джанника уже увела воркующая утешения Каэлин. Взгляд Ганна непроизвольно скользнул по затянутой в черное фигурке Захары и подосадовал на плащ, скрывающий аккуратный зад. Это был... флирт, что ли?
Сон четырнадцатый.
*почерк немного равный, но с изящными закорючками и сильным наклоном. Запись пребывающего в хорошем настроении человека*
Я тттттебе все расскажу. Это надо заппппомнить. Давай давай давай посплетничаем.
Фермерская дочка - Аня... спала с Ганном, и так ей это дело понравилось, что она.... Не пожелала с ним расставаться. Не пожелала. Нет нет нет.
И утонула во ссссне. То, о чем Ганн говорил, предупреждал предупреждал.
Он был удивлен. Говорил, что она должна погибнуть погибнуть погибнуть погибнуть
Но оказалась сильным сноходцем и выжила. Она и жла во сне во сне и мы двое должны были ее вытащить.
Вернее... Ганн улегся спать в ее комнате, а мы с девицами были там же для для для для приличий. Он сказал сказал, что собирается вытащить ее из сна. А когда мы все уснули, растолкал меня, и позвал с собой туда туда туда. Как в Затопленном городе, во снах Шабаша. Чтобы я помогала.
Там было очень красиво. Спокойно. Так... по-девичьи. Все было мягким, неярким, влекущим. Дом дом дом дом
Место, где можно забыть обо всем, и прижать любимое существо к груди.
Так она и ппппп поступила. Сделала себе Ганна, и прижимала его к груди. Мы смотрели на это, и я даже хотела улыбаться - так настоящий Ганн возмутился, так посмотрел на свою копию.
Тот, другой другой был худеньким, стройным. И лицо женственное, или... ребяческое... мальчишеское. И голос... красивый. Не волшебный нет нет нет. Не как у Ганна. Но красивый.
Аня его принцем называла.
Я глядела на настоящего - мощного, пусть худощавого, но мускулистого и высокого - он был заметно больше и сильнее копии. И лицо скорее... суровое, точеное, может даже красивое... нет, не красивое нет нет. Привлекательное. Но не симпатичное. Нет нет нет.
Он улыбнулся, но смотрел... удивленно? Удивленно, да. Но хмыкнул, вышел вперед.
Злой злой злой... нельзя так рушить мечтания девочки. Говорил Ане, что все ложь ложь неправда. Злой злой мой монстр.
Я сказала, что она не должна отдаваться снам. И показала ей...
Мои сны всегда полны монстров. Это Анин сон, но я ведь тоже спала. Испортила ей любовное гнездышко. Ха хах ха ха ха ха ха ха
Бежала. Милая милая милая милая девочка сбежала. Правильно. От них только я убежать не могу. Я так думаю.
Ганн поглядел на них, гоняющих "принца", рыкнул на того, что рванул ко мне. Обнял меня. Пах привычно. Мужчиной пах с которым была была была я там наяву. Пах реальностью. Не дал мне их видеть. И никто не дотронулся.
А перед моими глазами стоял сумеречный монстр. Сказал мне шепотом:
"Вернись в наш город. Разрушенный, пепельный город".