Если б кто-то сказал Моше Фактору, что через каких-то сто лет его сородичи станут заправлять всеми финансами герцогства, а за убийство еврея будет объявлена смертная казнь, он бы, безусловно, счел такого человека сумасшедшим, потому что не родился еще еврей, жизнь которого стоила бы в этой стране хоть сколько-нибудь. В страхе они рождались, жили, и в страхе же рожали сами, и прятали лица в ладошки, ежечасно моля о заступничестве своего Всевышнего, о котором говорил однажды ребе Иошуа Адриану, что воистину могущественен Пастырь, оберегающий свою овечку среди семидесяти волков.
Даже его отец, ухитрявшийся во времена войны за лотарингский титул тайно финансировать оба враждующих дома - и Лимбургский, и Лувенский, - даже он, в самых смелых своих фантазиях, не мог мечтать о таком привилегированном положении, и ведь оказался таки прав: когда после смерти Генриха V новый император отобрал у Готфрида Лувенского лотарингский титул в пользу Валерана Лимбургского Язычника, низвергнутый Готфрид в ярости расправился почти со всеми своим личными врагами, каковыми считал, прежде всего, своих кредиторов, - дабы те не омрачали его горе неприличными домогательствами. Против Ицхака Фактора было выдвинуто обычное в таких случаях обвинение в осквернении гостии в Филлахе, и несчастного Ицика без долгих разбирательств распяли на кресте вниз головой, посадив рядом злую собаку, которая растерзала ему все лицо, придя в бешенство от ударов плетью.
В тот самый день, когда филлахская собака столь чудовищным образом обошлась с головой его отца, Моше исполнилось восемнадцать лет, и ему оставалось не более двух дней пути до Майнца, куда Ицхак, - предчувствовавший, видимо, такой поворот в своей судьбе, - отправил его для обучения в талмудической штудии ребе Гершома бен Иегуда. В ту пору Майнц, Вормс и Кельн считались среди евреев наиболее безопасными местами для проживания, поскольку их ашкеназские сородичи, обитавшие тут со времен владычества римлян, были защищены специальными императорскими грамотами, имели свои синагоги и школы, могли проповедовать и даже заниматься ремеслами. В отличие от других общин, здесь весьма терпимо относились к чужакам и ни в чем их не ограничивали, что объяснялось необходимостью поддерживать международный авторитет местных научных заведений. Именно здесь в свое время учился рабейну Шломо Ицхаки, снискавший, под именем Раши, всемирную известность переводами и комментариями к Талмуду и Торе, а так же всяческими пророчествами и предсказаниями. Именно он предсказал Готфриду Бульонскому - предводителю крестоносцев - великий успех вначале и позорное возвращение домой лишь с тремя конями, оставшимися от его войска и богатой добычи. И ведь надо ж было такому случиться: Готфрид действительно вернулся из Иерусалима ни с чем, однако в сопровождении трех приятелей, и, само собой, поехал в Труа, где проживал мудрец, чтобы наказать того за неверное предсказание, - и лишь когда у самых ворот города один из четырех их коней пал, герцог вынужден был признать правоту еврейского старца. Впрочем, подойдя к его дому, чтобы воздать должное, к радости своей, узнал, что тот давно умер.
Долгое время Моше верил во все эти истории, которые во множестве слышал от ребе Гершома Вейля - раввина его родной общины в Филлахе, и только повзрослев, узнал от отца, которому случалось иметь дела и с Готфридом Бульонским, что тот сгинул в Палестине задолго до смерти самого Раши, - а уж кому, как не Ицхаку Фактору, имевшему тесные финансовые интересы практически со всеми дворянскими семьями Лотарингии, было знать, когда и от чего отправлялись на тот свет его должники. Как утверждал его отец, во многих случаях гибель должника, волею Всевышнего, оказывалась наилучшей развязкой запутанных финансовых взаимоотношений: ведь никто заранее не знал, чем закончится планируемая операция, и что будет твориться в голове вашего должника, когда он вернется из похода домой. В лучшем случае, он может начать думать, что его трофеи не окупили вложенные средства, но тогда все равно жди беды.
Когда Ицхак Фактор решил, что настала пора приобщать сына к делу, он очень просто и доходчиво объяснил Моше смысл их семейного предприятия: христианский мир погряз в насилии и разврате, и они - правоверные иудеи - обязаны, как велел Всевышний, извлекать из этого выгоду для себя лично и для всего народа Израиля. Христианским миром правят насилие и жадность, все сильные мира сего - примитивные грабители и убийцы, постоянно нуждающиеся в средствах для приобретения вооружений и наемников, и его, Ицхака Фактора, священный долг перед Всевышним и народом Израиля состоит в том, чтобы ссужать этих бандитов деньгами под процент с будущих грабежей. Ведь это, во-первых, несмотря на все риски, при правильной постановке дела, приносит хороший доход, а во-вторых, покуда христиане грабят и убивают друг друга и нуждаются в деньгах, евреи могут жить спокойно. Все беды народа Израиля начинаются тогда, когда христиане по каким-то причинам перестают убивать и грабить друг друга.
Обходя далеко стороной наиболее опасные участки, где запросто можно было оказаться подвешенным за ноги к ветке дерева или закопанным в землю, Моше, - чтобы хоть как-то отвлечься от грустных мыслей об оставшемся далеко за спиной доме, - вспоминал рассказы отца о тех временах, когда цены на недвижимость буквально рухнули, и не только церковь, но и наиболее предприимчивые евреи сделали на этом неплохой гешефт. Тогда, тридцать лет назад, алчные взоры христианского мира оказались обращенными на восток, где, как предполагалось, было чем поживиться. Тысячи дворян и сотни тысяч простолюдинов сбивались в отряды и отправлялись грабить палестинские земли, а Папа Урбан II, чтобы прибрать инициативу к рукам и придать этому процессу благочестивый вид, призвал христиан к крестовому походу против иноверцев. Соблазняя толпы грабителей обещаниями богатых трофеев, церковь одной рукой благословляла их на святое дело, другой же рукой ссужала деньги бедным, сбитым с толку дворянам под залог их последнего имущества. По примеру своего предводителя Готфрида Бульонского, заложившего льежским монахам за три тысячи марок серебром всю Нижнюю Лотарингию, дворяне помельче с легкостью расставались со своими родовыми землями и замками в расчете на легкую наживу. Расчет, как известно, не оправдался, зато церковь упрочила свое положение и влияние, прибрав к рукам практически всю дворянскую собственность. А все эти цветистые истории о доблести и рыцарской чести сами же церковники и сочиняли, - чтобы, с их помощью, соблазнять и сколачивать новые банды головорезов и приукрашивать собственную роль в творимых под Христовым знаменем бесчинствах.
Большую часть пути Моше шел лесом, сторонясь дорог, а на ночлег останавливался в горных, скрытых от посторонних глаз, еврейских деревушках, коих в этих краях было не меньше, чем замков и церквей. Там он рассказывал новости, передавал известия от знакомых, а взамен получал еду и кров. О трагических событиях, которые разворачивались в те дни в покинутом им родном Филлахе, юноша, разумеется, ничего не знал, а потому, невзирая на все тяготы долгого пути и подстерегающие его тут и там опасности, он просто радовался ощущению свободы и новизны всего происходящего. Спустившись же в долину Рейна и продолжив путь вдоль реки, он и вовсе почувствовал себя в полной безопасности и повеселел.
От того места, где в Рейн впадает маленькая речушка Майн, напомнившая Моше его любимую Драву, до города было уже рукой подать, и, несмотря на поднимающийся над рекой туман, ему были хорошо видны сверкающие шпили церквей и леса строящегося кафедрального собора, возводимого на месте старого, - если только так можно сказать о здании, на строительство которого было затрачено более тридцати лет, и сгоревшем в одночасье в день его освящения епископом Майнским.
ВМЕСТО ПРИМЕЧАНИЯ
Он потратил двадцать дней на дорогу, которую в наше время даже начинающий автомобилист преодолеет за пять-шесть часов, а мне и вовсе понадобилось всего пять минут, чтобы мысленно повторить его путь. Из Интернета я узнал, что расстояние от Филлаха до Майнца составляет 420 километров, и программа-робот на сайте грузоперевозок тут же предложила мне что-нибудь перевезти, пообещав затратить на дорогу пять часов. Разумеется, я не стал общаться с роботом, а иначе что бы я должен был ему сказать? Что меня вообще не интересует этот еврей, а интересует только женщина, находящаяся в сотнях километрах от меня, с которой мы каждый день по нескольку часов говорим через скайп, и которая не так давно призналась мне, что и сама не заметила, как изысканные ухаживания того утонченного австрийского сноба превратились в назойливые похотливые домогательства? И пока я сижу тут у себя за компьютером, ограниченный к выезду из страны судебными приставами, этот утонченный болван каждый месяц летает из своей Вены в ее Кишинев на белоснежном лайнере и опять уже приставал к ней со своим дурацким колечком.
А потом, проговорив с ней полночи, я до утра рассматривал карту, читая названия городов и деревень, озер и рек, и, пробегая по ссылкам, очень живо представлял себе весь его путь. Его имя вы найдете в любой австрийской библиотеке и в музеях Клаугенфурта и Филлаха, но если вы попросите тамошних раввинов рассказать вам что-нибудь о нем, они скорбно закатят глаза, потом спрячут лица в ладошки и будут бормотать себе под нос молитвы, а после скажут, что никогда не слышали о еврее с таким именем. И, прощаясь, обязательно посоветуют посетить древнейшее из существующих на территории Каринтии еврейских захоронений, датированное 1130 годом, и поведают историю о мученической смерти Ицхака Фактора.
Дьявол, как известно, кроется в деталях, и если дата смерти Ицхака Фактора доподлинно известна: 25 июня 1125 года, - то кто же тогда покоится в той древней могиле, и был ли вообще еврей?