Волшебница : другие произведения.

Веера Волшебницы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Обзор всех произведений, принятых на конкурс. 108 рассказов и 85 миниатюр. Обновлено 23 ноября

Веера Волшебницы

  
  

Глава первая

  
   Сегодня ночь пришла рано. Сизые тяжелые осенние тучи зависли над морем, ледяной ветер пробирал до костей. И только темного флага на самой высокой башне боялся коснуться вихрь, сыпля сорванными пожухлыми листьями и обезглавливая пенистые волны, разбивая их возле самого берега.
   Вдоль кромки прибоя шла женщина. Она не боялась ветра, а в темных глазах сиял скрытый до времени огонь. По краю черного плаща зеленоватым серебром играли узоры - такие не вышьет рука обычного человека.
   Женщина лишь повела пальцами, и отполированный морем камешек влетел в ее ладонь. Волшебница размахнулась и легко бросила камешек в сторону горизонта: здравствуй, ветер; здравствуй, море; здравствуй, ночь...
   Камень взорвался, не коснувшись воды, рассыпались огненно-золотые искры. Вспышка высветила на скалах громаду замка, веером укрыла волны, расцветив воду волшебными огнями.
   - Здравствуй, Наина. Вернулась...
   Женщина оглянулась, рассмеявшись. Небрежно заплетенная коса расплелась, и темно-русые волосы волнами легли на плечи.
   На верхушке камня, врытого в серую гальку, сидел крупный ворон, янтарные глаза смотрели пронзительно и немного с насмешкой.
   - Здравствуй, мой друг, - Волшебница жестом позвала ворона, и птица перелетела ей на руку. - Давно мы не виделись.
   - Давно, - насмешливо каркнул ворон. - Море и ветер откликнулись на твое приветствие, будет буря. Эта буря даже сердца волшебников превращает в лед. Пойдем, в Школе тебя ждут друзья.
   Наина снова засмеялась, но тихо, почти не слышно, словно мыслям и воспоминаниям дарила свое веселье.
   - Я не боюсь бури.
   - Я тоже не боялся! - Ворон поднялся в воздух и, борясь с крепчающим ветром, полетел к башням замка, где на флаге просыпался, оживая волшебными узорами, странный рисунок. - Поспеши, Наина...
   Ветер унес имя Волшебницы, растворив в серых тучах и брызгах волн, разбивающихся о скалы.
   Серые сумерки становились ночью, но и тьма сегодня казалась седой старухой, ближе к горизонту сыпал мокрый снег, в седых космах запутались звезды. Наина еще несколько мгновений смотрела на море, а тогда чуть склонила голову в знак почтения перед стихией и быстрыми шагами пошла к Волшебной Школе, где в узких окнах твердыни зажигались темные и золотые огни.
   Она вернулась. Буря летела к берегу, не боясь порезаться об острые скалы.
  
  
   Свиток первый. Валентин Вознесенский. Вечный человек
   Я зажигаю свечу. Пламя трепещет на ветру. Холодно. Укутанный в снег мир прекрасен, но красота его суровая, в ней много одиночества. Я долго шла сюда, отыскивая тропинку среди сугробов.
   О чем Ваш рассказ, Валентин? Нет, о ком он? О человеке, о том мире, в котором он родился, но из которого не может уйти. Не осталось сил на борьбу, на понимание, на непокорность, на поиск пути и новой цели в жизни, не осталось сил, чтобы впустить в сердце страсть приключений и красоту мира, которая переплелась с ужасом.
   Остались силы только на исповедь. Но я Волшебница, язычница, ведьма, по-вашему. Мне не понять, что есть исповедь. И принять ее я не могу: для меня исповедь - это перекладывание ответственности за свои поступки на кого-то другого. Не приемлю я такого пути.
   Ваш рассказ увлек меня с первых строк. Я шла по следу Вашего странника, чувствовала мороз, от которого холодели и мои пальцы. Но потом... Зачем Вам пять богов, если достаточно одного? Зачем Вам храм, если вместо храма получилось всего лишь помещение? Зачем Вам сломанная судьба, если не чувствуешь чужой боли?
   Я не поверила Вам, Валентин. Видеть мало, облечь в слова мало - нужно чувствовать, нужно делить путь с теми, кого призвал из небытия. Нужно самому знать, как идти на возможную смерть и мучения. И если не можешь познать того в своем мире, то могут рассказать они, те, кого мы зовем. Ваш герой мог Вам рассказать, но Вы его слушали?
   Я не верю в вечные странствия, не в Вашей истории. Не верю в искателей силы, а Империя Ваша безлика. За стенами храма в Вашем мире не существует ничего, лишь немного снега насыпалось на дороге в селение. А Вы могли показать целый мир через судьбу одного человека.
   И говоря о бездне души, заглянули ли Вы в собственную душу, Валерий? Я почему-то сомневаюсь. Слова остались словами, а могли стать настоящим волшебством.
   Я гашу свечу. Снег больше не холоден. Он похож на белый песок, на прах не родившегося мира. Мне больше нечего здесь делать. Я могу только разрушать такие храмы. Но пусть стоит, возможно, жизнь еще найдет сюда дорогу.
   Поблескивают в волосах снежинки, срываясь с пушистого убранства древних лесов.
  
   Свиток второй. Вадим Вознесенский. Ледоколы
   Я люблю ночь, когда серая змея стелется под колеса, ведет, но и сбивает с пути. Это ее дорога, мертвой асфальтовой змеи, а не твоя, не истинная. За окном чернота. За окном нет ничего. Мира не существует. Он исчезает, когда ты садишься в салон автомобиля.
   Серая асфальтовая змея сожрала часть древнего леса, подточила корни гигантов, помнящих сотворение мира, и, набредя на дорогу, я не поверила своим глазам. Гладкое серое полотно, не тронутое снегом. Откуда она здесь? Снег настоящий, он скрипит под ногами в мороз.
   Мелькнул желтый свет между деревьями, в морозном воздухе хорошо слышно рычание приближающего автомобиля. Я махнула рукой, прося подвезти.
   Водитель остановился. Помог залезть в машину, чтоб не поскользнулась на заледеневшем снегу. Удивлялся, откуда я взялась здесь посреди леса.
   В машине было тепло, но как-то неприятно, словно обманываешь себя, словно на самом деле нет ни машины, ни собеседника, ни тепла. Мы слушали музыку, пытающуюся прорваться сквозь помехи. Странно, но только шипение и шелест помех казались настоящими.
   Что скажешь, серая змея дороги, я права?
   Я смотрела на человека, ведущего машину, ловя себя на мысли, что не спросила у него имя, а теперь это уже не имеет значения.
   Здесь не было волшебства. Оно не оживило обычный мир, не уничтожило, не дало пережить что-то неизведанное, не позволило сопереживать тому, кто встретился мне в снежной пустыне. Да и он сам не был живым, игрой стала его жизнь, как и та музыка, которую он слушал, музыка, предсказывающая его смерть, мертвый голос телеведущей, открывающий его судьбу. Он не понимал, а если бы и понимал, вряд ли почувствовал бы. В нем не жили страх и любовь, интерес к жизни не сиял в его бесцветных глазах, он не помнил своего прошлого. У него не было ничего, кроме этого автомобиля и этой дороги, серой змеи, мечтающей превратиться в удавку на чьей-то судьбе. Он не рождался, а неродившиеся не могут умереть...
   Я поежилась от холода. Не от мороза, разукрасившего стекла автомобиля скупыми узорами: на большее у мороза не хватило фантазии. Не от понимания, что за краем дороги бродят неупокоившиеся тени забытых духов, от которых остались только имена, но не осталось сути, лишь жажда разрушения все еще двигала ими, по привычке вела на тепло людского тела, на тепло людской души.
   Нет, тени духов тоже были не настоящими, хватило бы слова, чтобы обратить их в прах, но вместе с тенями на серой спине дороги ехала Смерть. Она была настоящей, как и дорога, но про то не знали ни тени демонов, ни тот несчастный, кого они сегодня принесут в жертву своей поддельной радостной ненависти.
   - Останови, я не поеду дальше с тобой.
   Водитель был удивлен моей просьбой, но скорость сбросил. Было так хорошо снова вдохнуть морозного воздуха без примеси бензиновой вони и запаха близкой смерти.
   Он уехал, не попрощавшись. Не пожелав удачного пути. Бесцветные глаза были пусты.
   Я шла вдоль дороги, ступая по снегу. Казалось святотатством, темным святотатством, придуманным грехом во имя смысла жизни, коснуться серой чешуи змеи-дороги.
   Деревья расступились, открыв небольшое озеро, скованное льдом. Глубоко. Нет дна. Нет жизни. Нет веры. Только белый снег. Лед проломлен, но скоро мороз залечит рану.
   На другом берегу стояла высокая фигура, одетая в белые одежды. Под цвет снега, под цвет неба, под цвет последнего мгновения перед небытием.
   - Тебе не жаль его? - смеясь, спросила Смерть.
   - Нет, - без страха ответила я. - Мертвых не жалеют.
   Она перестала улыбаться, глядя в глаза, испытывая, пытаясь понять, мечтая найти себе еще одного союзника.
   - В умирающем мире живых почти нет. Только не все знают, что ушли до времени. Ты поймешь это, не было бы поздно...
   Ее смех был холоднее мороза, он обещал долгий путь вместе со змеей и мир, где погасло солнце, а новое солнце не засветить кровью собственного сердца. Смерть рассыпалась снежным вихрем.
   А я коснулась льда. Я прощалась с человеком, в ком так и не увидела жизни. Которого забуду раньше, чем лед снова скует это озеро.
   Меня ждала дорога.
  
   Свиток третий. Ольга Вербовая. Чем пахнут деньги?
   До ближайшего города было совсем недалеко. Добравшись до пригорода, я оглянулась: древний лес остался далеко позади. Вздохнув, пошла по улице: на лавочке у подъезда сидели старушки, играли дети, бегая по двору, совсем не обращая внимания на кучи мусора возле проржавевших мусорных баков.
   Я не люблю города. Они мертвы. Их души задохнулись от ненависти и обиды, даже на зло и месть у них не осталось сил. Где же ты, Смерть, зачем остановила их на границе между жизнью и небытием? Зачем издеваешься? Отпусти. Их время прошло. Отпусти, как отпускаешь души деревень, пусть исчезнут и люди, их населяющие, пусть удивляются странники, случайно забредшие в каменные леса, как удивляются, увидев брошенные, когда-то любовно построенные избы.
   Но ты не хочешь слышать мои просьбы. Я чужая в этом мире серых безликих городов, а их жители не попросят успокоения: они мертвы, как и их города. Серый прах осыпается с их одежд, а они не замечают этого.
   Мне хотелось вернуться, в лесу была хотя бы живая дорога, и глаза зла поблескивали во мраке, зацепившемся за нижние ветви деревьев. Здесь не было даже зла.
   Без прошлого. Без будущего. Эти люди не продали свои судьбы, не утратили и не проиграли, у них не было судеб. Их мелочные проблемы и разговоры, их поддельные мысли и эмоции угасали сразу же, как только я отводила взгляд. Но даже меня, чужачку в сером городе, они не ненавидели, не боялись, не пытались изгнать.
   Не настоящий город, хотя так пытается походить на реальность. Иногда в таких городах можно найти живых людей или хотя бы воспоминания о них, хранимые в сплетнях или в странных историях. Иногда отблески чуда возвращают цвета в такие города. Но не в этот. Чудо ушло отсюда навсегда.
   Я встретила здесь старую женщину с обезумевшим взглядом. Она схватила меня за руку. Ничего не говорила. Только смотрела в глаза. Высшие силы наказали ее, но не в назидание, покарали за грех целого города, но не позволили искупить грех всех через жертву одного, не изменили, не дали понимания. Я тоже не могла ей помочь: не умею воскрешать из мертвых, да и смертный покой не даст ей умиротворения. Тени чужих желаний, пустых игр ума, подделок вместо новых открытий не знают покоя, как не знают жалости их веселые каратели.
   Я уходила из города, желая поскорее забыть его. И знала, что забуду. Очень скоро забуду. Реальность этого города оказалась на поверку бледной фальшивкой.
   Жаль.
   Я всегда жалела, понимая, что, вернувшись, не увижу места, которое только что покинула. Нельзя увидеть то, чего нет.
   - Ведьма... - прошелестел голос, и я оглянулась.
  
   Свиток четвертый. Юлия Скуркис. Колдунья
   Богато одетый мужчина смотрел на меня с ненавистью. Он высокомерен, чувствует, что я в его власти. Хочет верить, что я в его власти.
   Осыпается город, из которого я ушла, а за моей спиной вырастает другой город. Его город, в котором он властвует над жизнями и судьбами. Роскошный замок и низкие дома простолюдинов, блестящий кавалеры и дамы и нищие крестьяне и ремесленники - все это принадлежит ему. Он мечтал об этом, и мечта сбылась, потребовав взамен отдать свою судьбу, свое время, свои чувства и свою жизнь. Не обменять, а просто подарить, исчезнуть, затерявшись во лжи истории.
   И боль. Боль пронзила этот мир. Но неужели Вы не чувствуете, Юлия, что ужасы, которые Вы описываете, что боль эта - не настоящие? Ни для Вас, ни для позванных Вами силой фантазии, ни для тех, кто захочет пройти дорогами Вашего мира. В нем нет жизни, как нет и боли. И поэтому нет памяти о нем.
   - Ведьма, - повторил мужчина, ступая шаг к той, что могла стать его новой жертвой. - Чужачка. Служанка Врага рода людского.
   В мире, где нет боли, можно пытать до гибели, а руки все равно останутся чисты. Никто не накажет. Даже тот, кто мог стать здесь богом, не верит в созданное своими руками. А без веры не вдохнуть жизнь.
   - Прочь, - тихо откликнулась я, и он остановился, опустив глаза, не выдержав моего ледяного взгляда. - Да, я ведьма. Настоящая. Я умею любить, умею ненавидеть. А твои чувства - прах. Я тоже могу причинить боль, но я делю ее с теми, кого толкнула в объятья мучений. Знаешь, Александр, иногда это сладко.
   Он так и не посмотрел на меня снова. Два чужака. Он пришел сюда по собственной воле, но мир не принял его, он мог жить, но среди омертвевших чувств жизни нет. Она искала жизнь, а находила только Смерть. Странно и страшно, но у смерти есть оттенки, в ее белом одеянии растворились все цвета, в ее черном одеянии утонули все цвета, а серое одеяние она пока не приняла в дар. Пока не приняла...
   - Не уходи, - словно наперекор себе попросил Александр, словно наперекор воле своего создателя. - Когда ты рядом, мне кажется, что я могу любить, ненавидеть, жалеть об утраченном и упиваться чужой болью. Не уходи.
   - Прощай, я пойду искать другого, кто может полюбить.
   Он не ответил. Чужак провожал взглядом одинокую фигуру, что исчезала вдалеке. Единственную настоящую ведьму в его землях, случайно забредшую в мечту его властолюбивого создателя.
   Постояв еще немного, Александр направился к своему замку. Говорят, поймали еще одну ведьму, чужачку, служанку Врага рода людского. Сегодня он будет пытать ее сам. Возможно, тогда он ощутит, насколько может быть сладкой чужая боль.
  
   Свиток пятый. Илья Маслов. Ландскнехт Вадим Тихонов
   У земли нет границ, лишь колючей проволокой можно разорвать землю на части, разделив ее. Но во времени, куда сбежал Александр, землю еще не ограждали колючей проволокой. За границей земель Александра бушевала война.
   Бессмысленная, как большинство войн. У нее не было начала, не было конца, не было цели и не было памяти. Я тоже не буду помнить ее, ненастоящее не запоминается, оно не достает до сердца. Зачем же тогда хранить его в своей душе?..
   Переодевшись мальчишкой, спрятав волосы под старой шапкой, снятой с какого-то безымянного человека, убитого не мной, я сидела у походного костра. Солдаты пили, ругались, подшучивали друг над другом, но я не слушала их болтовню: она была пуста, тленом веяло от их блеклого существования.
   Мне не было дела до крови, пролитой на этой несуществующей земле, я не собиралась исцелять умирающих или избавлять от мучений. Мертвым не нужно ни исцеление, ни избавление. Иное позвало меня сюда. Золотилась почти неприметными искорками любовь, пронесенная через многие жизни, через бесконечные странствия. Я уже встречала странника, который не мог умереть, но у него не было цели. У этого странника, путающегося в именах и в жизнях, цель была.
   Он победил того, кто не был ему врагом, отрубив ему голову, словно в игре, которой никогда не станет настоящая жизнь. А теперь странник уходил, чтобы незаметно перейти в новую жизнь, чтобы снова искать ту, что постоянно ускользает из его рук. Кто тебя проклял? Кто обрек на вечное скитание? За что? Зачем?..
   Тихонько поднявшись, я затерялась в пляшущих тенях, которые отбрасывали языки пламени. Пошла за ним. Я должна была знать, действительно ли он любит. Я задам ему все те вопросы, которые повторяла мысленно, не решаясь подойти, не веря, что нашла хоть кого-то живого в ликах умирающего мира.
   Воин остановился. Глаза ледяные. Нет в них любви. Нет в них жажды убийства. Нет в них радости похоти и наживы. Только меч еще теплый от чужой крови.
   Мне стало не по себе. Не отводя взгляда, я сняла шапку, позволив волосам рассыпаться по плечам.
   - Что тебе нужно?
   Он не боялся, не удивлялся. Воину было безразлично мое превращение. Разве такие могут полюбить?
   - Я могу отвести тебя к той, кого ты искал и терял во всех жизнях. Если ты поверишь.
   - И во что я должен поверить? - он смеялся: и для него я оставалась незваной чужачкой.
   - В мир, который ты видишь вокруг себя.
   Он оглянулся по сторонам, слегка удивляясь, что в его мире нет ни зимы, ни лета. Только походные костры и головорезы, что пытаются отогреться возле них, но огонь не выгоняет из костей смертный холод.
   Воздух чуть слышно зазвенел, предупреждая об опасности.
   Воин понял, поверил, но поверил в смерть, а не в жизнь.
   У него был только один удар, но меч чуть не вывернул ему кисть, столкнувшись с роем искр, слетевших с моих ладоней.
   - Ведьма, - прошептал он, глядя на меня пустыми глазами: я обозналась, пытаясь разглядеть в них любовь.
   - Ведьма, - откликнулись шелестом листья на деревьях вместо меня.
   - Ведьма, - вздохнул ветер вместо меня.
   - Ведьма, - заскрипело старое дерево, давая волю злости.
   У дерева тоже был только один удар. Я не успела...
  
   Свиток шестой. Аарон Макдауэлл. Дерево
   Больно дышать. Больно открыть глаза. Страшно...
   Но от понимания нельзя спрятаться.
   Тюрьма. Неволя. Я знала, что меня ждет, если я попадусь. Так пусть же еще несколько секунд сердце не сбивается с ритма от боли. Пусть думают, что еще не пришла в себя. Несколько секунд...
   Страшно умирать. Небытие пугает неизвестностью. Но еще страшнее знать, что жизнь может обернуться смертью, стать перевертышем, когда теряешь себя и остается только боль. Не только твоя. Боль всех, кто попался в эту ловушку до тебя.
   Грешны ли те, кто помогает расставлять эти ловушки? Достойны ли ненависти? Не смогу ответить на этот вопрос.
   Я плохо помню тот плен. Страшное всегда остается в памяти разноцветными обрывками, истекающими кровью.
   Я помню мать. Когда-то ей молились целые народы, когда-то она дала миру жизнь. А потом ее предали, вытащили из нее душу и развеяли по ветру. Тень матери приходила к осужденным, предлагая им самим выбрать небытие. Но я не выбрала. Я хотела жить.
   Я помню сына, делящего плен с осужденными. Но сын не понимал, почему попал сюда, почему его ослабевшую душу пьют эти стены. Он тоже был мертв. Говорили, что он убийца. Но разве не такие же тени, как он сам, лишались того жалкого существования, которое считали жизнью?
   Я помню людей, подходящих к прутьям клеток, где заперли осужденных. Зрители мечтали о казни, и осужденные мечтали о казни. Но мечты облетали пеплом. В плену даже мечты о смерти не могут выжить. И Смерть не приходила тоже. Она хотела, чтобы каждый сам нашел ее. А мы уже ничего не желали.
   Я помню, когда приходила ночь, боль немного отпускала, и мы могли говорить. Тихо рассказывая о том, что оставили в мире, где были свободны, о том, кого любили, о тех домах, что не успели построить, о друзьях, которые предали, и о друзьях, которых предали мы, о семьях, отказывающихся от узников.
   Мы все были молоды. Очень молоды. Если бы кто-то спросил, где сегодня живет молодежь, каждый из нас не задумался, отвечая, - в тюрьме, в плену, без надежды на освобождение. Но никто не спрашивал. Мы были молоды, мы держались, мы пытались бороться. Все, кто был старше, ломались раньше, и их уводили, или они уходили сами на встречу со Смертью.
   А я бы, кажется, смогла бы сейчас договориться даже с ней. Она говорила, что в умирающем мире живых почти нет... Верно! Все они здесь...
   У нас не осталось ничего. Наши мучители отобрали у нас все, даже желание жить, и лишь отблески воспоминаний еще держали нас на краю отчаяния, от которого уже не было спасения. Они предлагали нам жертву, чтобы кто-то занял наше место в тюрьме, тогда мы сможем вернуться к людям. Но мало кто соглашался предать кого-то, кто был ему дорог, ради поддельной свободы. Ведь нельзя быть свободным после такого предательства.
   И еще я помню дерево. Оно должно было стать деревом жизни, должно было спасти нас. Но, как все в этой тюрьме, умерло, не рассыпавшись прахом, из Дерева Жизни превратившись в Дерево Смерти.
   И тогда всякая надежда покинула наши сердца.
   Я помню, когда даже тусклый свет нашей тюрьмы ослеплял меня, что-то теплое и пушистое коснулось моей обескровленной руки.
   - Если твое сердце помнит, что в мире еще существует что-либо, кроме этой тюрьмы, что не все люди пленники, что свобода жива и может откликнуться... Если ты помнишь ее вкус, терпкий и горький, как полевой ветер...
   Кошка не договорила. Она тоже не верила, что я смогу ее услышать. И я не верила. Но помнила, помнила, какой на вкус полевой ветер.
  
   Свиток седьмой. Михаил Китовский. Культ Кошки
   Многое из тех дней память услужливо стерла из моего прошлого, словно и не было его. Приход кошки казался видением, словно сама жизнь дала мне силы, когда моих собственных уже не осталось. Руки уже не леденели, боль уходила, медленно, но обещала исчезнуть совсем, если я снова не впущу в сердце безверие.
   Как и многих узников страшной тюрьмы, затерянной между мирами и временами, нас продали в рабство, просто сменив меру наказания. Но даже рабство было легче переносить, чем пытки в той тюрьме.
   Где есть захватчики, там есть и униженные. Но чтобы рассказчику поверили, нужно смочь поглядеть на мир глазами и тех, и других. Иначе сказка не получится. Лишь блеклые тени будут бродить по станицам, скорбя о своем нерождении.
   Истинно, не знали наши мучители милосердия. Нас разослали в разные города безликой империи, чьи границы расширяли захватчики. Я до сих пор не знаю, что случилось с моими товарищами по плену, долгие поиски не дали мне даже ложных слухов.
   А жители этого мира, такие же рабы, как и я, разве могли они мечтать о свободе? Тени с блеклым прошлым не имеют будущего. А их угнетатели, разве могли они мечтать о власти, если не испытывали ничего, что можно было бы назвать чувствами?
   Новый плен сводил меня с ума. Я бы убежала, да только некуда убегать, если знаешь, что за пределами твоего города, твоего, ведь с рабством так легко сродниться, - только пустота. Лишь кошка, спасшая меня, иногда приходила к рабам, грея теплом своего мурчания, а прикосновение к пушистому меху давало надежду на освобождение. Кошка единственная в этом мире была настоящей и живой.
   Иногда мне даже снились сны, где я была свободна. Снова свободна, как когда-то. Почему я тогда не ценила свою волю? Почему не стремятся вырваться из оков они, все эти люди? Но эти оковы не на руках - на душах. Я знала это, да и кошка открывала людям эту тайну, становясь все грустнее, кошка знала что-то, что я еще не понимала или не могла понять сейчас, ведь рабство, как вирус, и от него не защититься.
   Она лечила людей от рабства заклятьем. Кошка, давняя богиня, воплощение самой Свободы, она увела их из города. И я тоже шла вместе с этим народом. Я сбегала, но радость от побега не грела мое сердце. Идя сквозь пустоту, что окружала придуманный город, я снова начала чувствовать холод.
   Не знаю, что случилось с тем народом. Мне хочется, чтобы они нашли свободу, навсегда избавившись от угнетателей, мне хочется верить, что кошка смогла им помочь, а когда чары рассеялись, эпидемия рабства не вспыхнула с новой силой. Но верить в это тяжело. Магия никогда не спасала человека, если он сам не желал излечиться.
   Сегодня я поднимаю этот бокал в память о тех, кто ушел через мрак пустоты за кошкой, ведь сама Свобода указывала им путь. За победу или за упокоение, я не знаю...
   Я знала вкус свободы, снова ощущая его на губах. Пустота не могла забрать меня, но вернувшийся холод мог выстудить душу. И только солнце было властно согреть.
   Я шла навстречу солнцу.
  
   Свиток восьмой. Дмитрий Плюс. Солнце заката
   Из последних сил я вышла из мрака. Огромное солнце коснулось горизонта. Заходящее солнце, которое почти не дает света, не дает тепла. Могильный холод медленно сжимал когтистую лапу на сердце беглянки, издевался, знал, что спешить некуда, что все равно скоро получит свою добычу, заморозив и тело, и душу.
   Зеленая трава и голубое небо, но волшебство еще не покинуло меня, чары уходят только вместе с жизнью. И сквозь пелену я видела, как блекнут краски ненастоящего мира. Двое сидели на бесцветной траве. Старик и мужчина средних лет.
   - Ты пришла поговорить с нами о бытие? - спросил старик, он лишь слегка повернул голову в мою сторону.
   - И какой же вариант ты выберешь: купол, сужающийся к верху, или тысячи дверей, которые одна за другой захлопываются перед тобой? - мужчина даже не поднялся, чтобы помочь мне.
   - Я не выберу ничего. Вы предлагаете мне выбирать из двух неправд...
   Говорить было тяжело, блеклая земля ускользала из-под ног, но я все-таки дошла до них и села рядом, стараясь не содрогнуться от прикосновения мертвой травы.
   - Ты не можешь не выбрать. Ты должна, - испугался старик. - Ты не можешь не выбрать!
   - Мы придумали мир. И ты должна подчиняться его законам! Мы придумали законы этого мира, и здесь они абсолютны! - мужчина негодовал, он не ожидал такого ответа, этот ответ был для него невозможным: нельзя отвергнуть сам выбор, когда нужно выбрать один из вариантов.
   - Я свободна, - стараясь говорить ровно, улыбнулась я. - Свободна выбирать и не выбирать. Свободна отказаться от игры, в которую вы играете вместо того, чтобы идти своей дорогой и возвращать в мир жизнь. Я свободна. А вы?
   Он мог ударить меня, мог убить, мог просто оставить, подождав, пока за горизонтом скроется солнце. Он выбрал последнее.
   - Ты будешь умирать долго, - усмехнулся старик. - Зря ты убежала, не отбыв наказания.
   Мужчина хмыкнул, как и старик, он понимал, что у того наказания не было края, определенного судом, а старший продолжал:
   - Живя среди рабов, нельзя не заразиться духом рабства. Ты увидишь мир таким, каким мы его сделаем. Мертвым и безликим. И будешь видеть его, пока не попросишь пощады.
   Я молчала, не уверенная, что хватит сил бросить этим безликим существам с пустыми глазами гордое "Никогда!"
   Солнце оказалось фальшивым. Оно не могло согреть меня.
  
   Свиток девятый. Владимир Читай. История о Лисе Леньтяшке и Лисе Нехитряшке
   Кошмар, подаренный фальшивым солнцем, был похож на видение, из которого не найти выхода. Но самое страшное в кошмаре было то, что никто бы в светлом уме и твердой памяти не назвал бы его страшным.
   Когда говоришь с детьми, нужно выучить их язык, если успел забыть его, стараясь поскорее стать взрослым. Но даже выученный язык будет поддельным, фальшивым, и всякий, кто откликнется на него, обречен забыть настоящий язык, который несет в своем сердце почти от рождения.
   Когда говоришь со взрослыми на поддельном языке детей, это может быть вызвано только невозможностью говорить со взрослыми на языке взрослых. Мастера древности, опасаясь за свою жизнь и свободу, научились подделывать язык детей, чтобы попытаться говорить со взрослыми, не привлекая внимания власти. Ведь, по мнению взрослых, дети всегда читают какую-то чушь.
   В декорации детских сказок облекались актуальные проблемы, высмеивались пороки, делались нравоучения, мастера древности старались изменить мир, научить людей жить правильно, по их мнению. Но, видимо, не помогло, мир умирал, а от мастеров древности осталась только искаженная память, и некоторые люди решили вооружиться их открытиями.
   Люди нового времени служили Империи, принимая ее всем сердцем, и все-все, даже дети, должны были впустить ее тень в свои юные сердца... или погибнуть. Не буду повторять общеизвестную историю, о которой мы еще можем узнать из первых уст. Детей меняли фальшивыми сказками, воспитывали в них моральность и покорность, но такое воспитание вело к рабству, а человека со склоненной головой не убедить, что Свобода жива, что она может дать ему крылья. Не в награду и не в отместку, а просто так, если ты сможешь увидеть ее, почувствовать, ощутить вкус на губах.
   Их много и сейчас, фальшивых сказок. Одни пытаются научить морали, но нельзя научить, можно лишь научиться самому. Другие высмеивают все, что попадается на глаза, не замечая, что для них уже не осталось ничего святого, не осталось жизни. Третьи намеренно создают фальшивые сказки... Но об их черных душах я умолчу, мы не они, ведь так, Владимир?..
   В окружении фальшивых пустых сказок я бродила, пытаясь побороть яд рабства, ведь впервые отпила его именно из таких сказок "не для детей", напившись ненароком отравы покорности.
   Солнце садилось медленно, но скрылось и оно. Настала ночь. Моя последняя ночь. Но будет она долгой. Меня не отпустят.
  
   Свиток десятый. Алексей Чернов. Ведьма
   - Наина, - голос был тихим, словно боялся разбудить.
   Но я и не спала.
   Мутные облака перетекали в темный туман, а ржавая земля цветом напоминала кровь. Нет, здесь не столкнулись вражеские армии, не казнили проигравших, не принесли в жертву тысячи во имя спасения. Земля истекала собственной кровью, земля умирала, но дождь не плакал, пытаясь утешить ее, он ранил ее еще больше, бичуя молниями. Беззвучными молниями.
   - Я слышала, что ты ведьма. Так называли тебя, - рядом стояла красивая женщина с роскошными каштановыми волосами.
   Мне удалось встать без ее помощи, да она помощь и не предлагала.
   - Называли, - подтвердила я.
   - Пойдем.
   И, не дожидаясь ответа, она пошла в сторону света, что разливался у порога открытой двери.
   Хозяйка напоила меня теплым чаем, ароматным, травяным. Всегда любила смотреть, как травы распускают засохшие листья, когда их заливаешь кипятком, словно тепло воскрешает их. Подобно этим листочкам трав возвращалась к жизни и я...
   - Я слышала о таких, как ты, - уже не чувствуя головокружения, сказала я. - Хранители врат между мирами, вы бережете живых от мертвых, чтобы живые не пугались встреч, а мертвых от живых, чтобы живые не тревожили их посмертный покой. Всегда женщины, издавна, в сказках и легендах остались воспоминания о нас. Вас тоже иногда называли ведьмами, боялись, пытаясь уничтожить, не понимая, что сделать этого нельзя.
   Хранительница грела руки об чашку, грустно улыбаясь, словно и не слушала мои слова.
   Скрипнула дверь. Вошел мужчина, за ним в дом юркнул упитанный кот. Я взглянула на мужчину и вздохнула, пока не имея сил скрывать свои чувства. А тогда посмотрела на хозяйку.
   - Но врата же должны оставаться закрытыми. Только в определенные дни, когда поминают мертвых, их можно открыть, ведь если...
   Я умолкла под пристальным взглядом хранительницы.
   - Можешь не говорить, я понимаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь, что забудешь и этого мужчину, который ходит по миру людей, но сам уже мертв, забудешь и моего кота, ведь в нем нет волшебства, забудешь и меня, хоть и признала во мне одну из давних хранительниц. И тебе страшно.
   Она поднялась. Подошла к двери, к той, откуда пришел мужчина.
   - Да, мне страшно, что я забуду вас. В вас нет даже отблеска жизни.
   - Отблеск есть, - грустно рассмеялась хозяйка. - Иначе я бы не смогла найти тебя. Уходи, мир умирает, и в это время каждый может найти себе утешение. Я хочу любить, попытаться убедить себя, что люблю, он же любит... - она засмеялась снова, но зло и пусто. - Любовные зелья всегда удавались мне лучше, чем яды.
   Хранительница распахнула дверь, и ночь волной плеснула в дом.
   - Уходи, Наина. Мир умирает, но ты не хочешь этого признать. Ты пытаешься бороться, не понимая, что уже поздно, что уже ничего не изменить. И ты мешаешь нам забываться в наших последних утешениях. Уходи!
   Просьба в начале ее речи в последних словах превратилась в презрительный приказ. Я вышла на улицу, и дверь мгновенно захлопнулась. Ночной воздух пьянил, возвращая к жизни еще быстрее, чем чай хранительницы врат мертвых.
   Я дернула за ручку - заперто. Никто не станет впускать меня назад.
   - Почему ты спасала меня, если я мешаю вам тонуть в вашем утешении? - с негодованием я стукнула по двери, но отзвука не было.
   Пустота... Дверь захлопнулась. А скоро исчезнет и сама дверь, как только я скроюсь за поворотом. Из мира и из моей памяти...
   Я коснулась шершавой двери, пальцы не верили, что в дереве нет жизни, что даже давние божества выбрали утешение вместо борьбы и растворились в подделках, что всегда наводняют мир, когда забывают настоящие легенды.
   - Прости меня, - мой голос был тихим, как эта ночь. - Но я пойду дальше. Я не выберу утешение. И не дам выбирать его таким, как ты. Лучше гибель, чем отдать себя в руки мертвецов, став одним из них.
   Я выходила из кривой улочки дачного поселка, входя в город. Еще один мертвый город.
   Высокая фигура в черном убранстве провожала меня взглядом, но я не оглянулась. Она знала, откуда меня забрала хранительница врат. Она разрешила. Мертвый свет огней города превращал в уродливую маску и ее величественное лицо.
  

***

  
   Я пробыла в этом городе недолго. Город искрился огнями, но мишура могла обмануть людей - не волшебников. Я надеялась найти здесь хоть одного чародея, иногда, разуверившись и отчаявшись, волшебники приходили к людям, тайно селясь среди них.
   Надежда моя была пуста, но, идя по улице в сторону высотных домов, я об этом еще не знала.
   Между двумя домами горел костер, возле которого грелись люди.
  
   Свиток одиннадцатый. Michael Voronkov. Ticket to the Moon
   Много ли волшебства в луне? Луна освещает путь странникам, благословляет клятвы влюбленных, тонет в глазах призраков, бродящих по кладбищу.
   Но Ваша луна показалась мне фальшивой. Будущее или настоящее - не важно. А эмигрант-инопланетянин - это и вовсе грустно. Не смешно, а именно грустно. Мертвый Ваш инопланетянин. У него нет прошлого и будущего, да и сам он не личность.
   Зачем тратить слова на то, что уже было сказано много раз до нас? Зачем тратить слова на то, что не нашло отклик в Вашем собственном сердце? Ради крючков и липучек на лифчике? Зачем?..
   Но, когда умирает мир, слова тоже умирают. Первыми...
  
   Свиток двенадцатый. Виталий Тищенко. Распутывая нити жизней
   Какой смысл искать себя, перебирая нити жизней, чужих жизней, чужих воспоминаний, когда не знаешь, кто ты есть? А узнать это просто. Нужно только не бояться заглянуть в собственную душу. Нужно не бояться выйти на улицу и посмотреть на мир, поверив в настоящий мир, а не придуманный фантазиями других людей.
   Где Вы здесь, Виталий? Знаете ли Вы сами, каково заблудиться на перекрестках чужих жизней? Или для Вас эти перекрестки - очередная игра в божество, наделенное могуществом Высших сил?
   Куда Вы зовете? Самоубийство - это выход для глупцов и трусов. Вы считаете иначе? А Вы знаете, что там, за краем? Точно знаете?
   Зачем уходить в небытие, если мир умирает и без Вашего участия? Без участия людей... Не потому ли умирает мир?..
  
   Свиток тринадцатый. Ник Средин. Победитель не получает ничего
   Странная штука - память. Но еще страннее чувства.
   Можно ли увидеть и услышать то, что не чувствуешь? Думаю, нельзя.
   Ловлю себя на мысли, что уже совсем не помню, какой дорогой хотела пройти вместе с Вашим героем. Но не прошла, Ник. А жаль...
   Когда серости в мире становится больше, чем цветов, это еще не дает права множить ее, если так поступают многие. Всегда тяжелее сделать так, как не делают твои друзья и учителя. Поступить так, как указывает сердце, а не целесообразность формата и моды, - это и есть свобода.
  
   Я отошла от огня, горящего в пустом баке. Трое остались греться. Трое мужчин разного возраста, один из которых не считал себя человеком.
   С удивлением я подумала, что уже не помню их лиц.
  
   Свиток четырнадцатый. Руалев. Чудо желудёвое, чудо родниковое и чудо васильковое
   - Что ты читаешь, мальчик?
   Я присела на край песочницы рядом с ребенком, держащим в руках толстую книгу с неестественными слишком контрастными картинками.
   - Сказки, - без эмоций ответил мне мальчик.
   - Покажи.
   Он беспрекословно протянул мне книгу. Уже научили дитя глупой покорности: меня передернуло от воспоминаний.
   Сказка, которую читал мальчик, обещала чудо. Даже не одно, а целых три. Но ритм ломался, слова не держались в памяти и не складывались в предложения, не звали чувства и мысли. Фальшивое, поддельное чудо, таких чудес сейчас много.
   Сказка осыпалась прахом. Со страхом, что бумага откликнется на мои чувства и действительно рассыплется, я отдала книгу мальчику.
   Не сказала ничего. Поздно. Читая только такие сказки, ребенок уже позабыл вкус свободы.
  
   Свиток пятнадцатый. Танита Пешкова. Замок в песочнице
   За нашими спинами в песочнице играли дети. Они строили замок. Детям казалось, что замок настоящий.
   Но замок был такой же фальшивый, как и те сказки, на которых они росли.
   Они смеялись, но смех их был пустой, он не менял мир, не отражался от солнечного света и бликов в лужах. Мертвый смех.
   Смотря на этих детей, я подумала, что за последние года мне часто доводилось слышать пустые крики боли, пустые клятвы и пустые моления. Но пустой детский смех... Что ж, придется теперь слышать и пустой смех...
   Как хорошо, что я забуду лица этих детей. Смотреть в омертвевшие глаза взрослых легче.
  
   Свиток шестнадцатый. Геннадий Каракис. Хурри и Микки
   Детская площадка осталась позади. Возвращаться я не собиралась. Действительно, поздно.
   Меня нагнал здоровый пес. Дернул за край платья, но не порвал, видимо, в этом городе, собаки так здоровались с людьми.
   Я остановилась. Улица словно вымерла, да в этом городе и не было почти людей. Пес смотрел на меня умными глазами, казалось, он даже может говорить. Сколько вас встречалось мне, говорящих псов, за время странствий?..
   Я присела на корточки, погладила пса по загривку. Я его не боялась. Не рожденный, а вызванный из небытия чужой волей. Тебе дали жизнь, но не дали счастья. Ты даже не понимаешь, что позвавший тебя не выстрадал твое появление, не разделил с тобой одиночество, лишь позвал, а потом сразу вернулся к повседневным делам. Скольких таких, как ты, он позвал, потом бросив на произвол судьбы?.. Не ожившие, но уже не мертвые, вы так и бродите по миру. Тени собак, детей, влюбленных...
   Зачем звать, если знаешь, что не хватит сил оживить?
   Но кто мне ответит на этой пустынной улице?..
  
   Свиток семнадцатый. Ришард Якубовский. Любимая, я помню...
   Женщина и пес шли по пустынной улице, а город стыл, плененный осенью и серостью. Осенью, что никогда не станет золотой...
   Город мечтал о любви. Но чтобы любить, нужно чувствовать, нужно знать, что такое любовь, каждой клеточкой своего тела. Любовь, а не страсть.
   Некого любить? Здесь уже некого - пусть это и не правда, но поверим на миг. Но ведь они могут научить любить, только захотим ли мы учиться? Слишком необычно, слишком страшно пойти в то, что считаешь своей выдумкой, слишком опасно... Гораздо легче говорить о любви длиною в тысячу лет, когда сам разменял лишь очередную пару десятков.
   Ребенку, мечтающему о любви, снилась песочница, в которой играли дети. Ребенок не замечал, что в собственном холодном мире он одинок.
   Женщина и пес растворились в прозрачных лучах осеннего солнца.
  
   Свиток восемнадцатый. Юрий Иванов. Притча о полете
   Солнечный свет был таким невесомым, что казалось, еще мгновение, и взлетишь. Но об острые края солнечных лучей можно было порезать крылья.
   Борясь с искушением, я шла по земле.
   Многие летают - это правда. И неправда тоже. Многие могут летать - это правда. И тоже не правда. Все могут летать. Живые.
   Мало сказать слово, нужно услышать его отзвук в своей душе и в душе мира. Говорят многие. Говорят одно и то же, но не чувствуют.
   Если есть вера в сердце, если чувства остры, как солнечные лучи, если сам знаешь это чувство свободы, полетишь. А если не знаешь... Пустота. Под ногами и в сердце.
  
   Свиток девятнадцатый. Кот Ирвинг Стивенс, эсквайр. Пропавший груз (в технологии 3d)
   Пес заскулил и исчез. Поднялся сильный ветер, дикий, злой, мертвый. Город рассыпался симметричными обломками, открывая окна чужой придуманной жизни.
   Я отняла руки от лица, больше не боясь, что осколки рушащегося мира поранят меня.
   Тому, кто звал из небытия красивого мужчину, мечту всех женщин, в тот момент не хватило фантазии даже для того, чтобы создать тень, а не то, что вдохнуть жизнь. Я смотрела на мужчину сквозь пролом, понимая, что он меня никогда не увидит, что вряд ли оживет.
   Было страшно осознавать, что кто-то решил показать мне, что тени - не самое печальное творение людей в нашем умирающем мире.
   - Нашем... - я не заметила, что последнее слово сорвалось с уст.
   - Тебе не жаль его? - голос был знаком, но я не вздрогнула.
   - Я не знаю, - врать все равно не было смысла, она бы почувствовала.
   А я решила не оглядываться, знала, кого там увижу. Интересно, сейчас ее одежды белые или черные? Или...
   Все-таки я оглянулась, краем глаза видя, что пролом закрывается, а город становится прежним. Смерть была одета в черное.
  
   Свиток двадцатый. Татьяна Гордеева. Трансэмпо
   - Ты снова хочешь говорить об умирающем мире? - я постаралась сказать это спокойно, без страха или высокомерия.
   - Но ты не хочешь. Поговорим о том, во что веришь ты. Об индивидуальности и той бездне собственной души, куда ты советуешь заглянуть. Но не сейчас, когда-нибудь потом, - она исчезла.
   Поговорим о вере?.. Так в том то и дело, что я не верю Вашей героине, Татьяна. Не верю в ее мучения над мыслью об индивидуальности, не верю в возможность передачи информации через прикосновение, в Вашем мире, а не в моем. Не верю в коллективный разум. Совсем немного не хватило мне, чтобы поверить Вам, чтобы согласиться с Вашими размышлениями, подумать вместе с героиней об актуальной проблеме обезличивания. Ведь обезличивание есть смерть.
   А так, игра, возможно, не намеренная, но как каждая игра, множащая фальшь и серость. Жаль.
   Я уходила из города, не встретив там никого, кто бы указал мне путь, кто бы захотел пойти вместе со мной.
  

***

  
   Осторожно постучали, и буквально через мгновение в дверях появилась ухмыляющаяся физиономия молодого учителя. Молодого, конечно, только внешне.
   - Наина, где ты пропала? В зале уже накрыли ужин. Собрались ученики. И учителя... Мы все тебя ждем!
   - Я буду через мгновение, - весело рассмеялась Волшебница.
   Счастливая физиономия исчезла за дверью.
   - Через мгновение, - словно эхо, повторила Наина, достав из ящика стола костяную расческу, изукрашенную орнаментом, и подошла к большому зеркалу в старинной темной раме.
   В зеркале комната не отражалась.
  
  
  

Глава вторая

  
   В зеркале не отражалась комната, не отражалась и Наина.
   Волшебница осторожно подошла к нему, откликнулись тихим шелестом свитки, соскальзывая со стола. Пальцы Наины сияли, когда она потянулась к стеклу, и зеркало ожило, радужные волны промелькнули в глубине.
   - Наина.
   Женщина резко обернулась, осветились чарами темные глаза. Тот, что позвал ее в зал, вошел неслышно, решил не ждать. Но сейчас он не улыбался, медленно ведя взглядом по комнате: он тоже почувствовал, как эхом разошлись слова безмолвного заклятья.
   - Что-то случилось, Наина? - учитель был встревожен.
   - Нет, ничего, - Наина украдкой взглянула на зеркало, которое сейчас исправно отражало комнату и двух волшебников. - Привиделось. Устала с дороги.
   Она улыбнулась, но улыбка показалась товарищу вымученной и немного ненастоящей.
   В большом зале стоял привычный радостный гам: ученики Волшебной Школы встречались все вместе только на вечерней трапезе. Так было заведено здесь уже много тысяч лет.
   Наина заняла свободное место за учительским столом подле высокого статного волшебника. На вид ему можно было бы дать не больше пятидесяти, но в волосах не осталось ни одного темного волоса. Он кивком поздоровался с новоприбывшей, улыбались, радуясь ее возвращению, и другие учителя. Не всех Наина знала, многое поменялось в Школе за время ее путешествия, а некоторых людей она не увидела, хоть и мечтала встретить по возвращению. Где они? Живы ли?..
   Темноволосый Северус, криво улыбаясь, поднял кубок, инкрустированный золотом. Приветствовал. На другом краю стола с нее не сводил глаз герр Фольмер, молодой волшебник, что привел ее в зал, сел рядом с ним, и теперь они тихонько переговаривались.
   Здесь были Венди и профессор Травологии, Рептилия, Дементор и Гремучая Ива, сейчас они приняли людской облик, как и Волшебная Шляпа, что могла заглянуть в душу каждого, кто ненароком встретится с ней взглядом. Были у них и другие имена и лица, но об этом ученикам пока знать не полагалось. Никто до времени не знал, кто откликнулся на зов Волшебной Школы.
   С другими Волшебнице еще предстояло познакомиться. Она улыбнулась, поймав на себе недоверчивый взгляд молодой темноволосой женщины. Хорошо, что в Волшебной Школе нет ни директора, ни палача, хотя тем, кто приходит сюда учить молодых, иногда хочется быть и тем, и другим одновременно.
   Только вместе, иначе Школа не выстоит. За окном злился ветер, рвал облака в клочья, пытаясь освободить луну. Но буря пока не докатилась до темного замка на скалах.
  
   Свиток первый. Ольга Чеботарева. Амелия
   Я уходила из города, но город не собирался меня отпускать. Да и куда бы я пошла, не зная дороги, не зная направления, позабыв за время плена даже свою цель...
   На город спускались сумерки, зажигались окна, закрытые занавесками. Но кто-то смотрел на меня из-за занавески, прятался, изучая, ждал. Меня ли?..
   Третий этаж старого дома. Настолько старого, поеденного пылью, грязью и временем, что кажется, будто он может рассыпаться в прах в любой мгновение. Я позвонила, дверь открыла молодая женщина. По глазам видно, что тоже ведьма, колдунья, но нет в ней света, словно она отдала сияние жизни или неосторожно подарила, а теперь пытается отыскать или отобрать.
   На мгновение мне стало холодно.
   - Входи, - сказала Амелия, пропуская меня вперед.
   Грязная кухня, по полу бегают тараканы, немытая посуда в умывальнике, обшарпанная мебель. И только стол, большой, черный, не тронутый царапинами, привлекает внимание, он похож на жуткое зеркало, в котором нельзя отразиться. А если оно все же впитает в себя твое отражение, то это навсегда погасит сиянье глаз.
   Мысленно я уже пожалела, что пришла сюда.
   - Кофе? - спросила Амелия и, не дожидаясь ответа, поставила передо мной синюю чашку с нарисованным на ней скорпионом.
   Чудовище пошевелилось, почти незаметно подползло ближе к ручке.
   - Ты тоже была хранителем между мирами, была волшебницей, и твои глаза сияли подобно солнцу, - я не коснулась чашки, глядя ей в глаза. - Как ты можешь жить среди такой грязи?
   - А мне все равно, - она села напротив, на ее чашке цвели мертвые цветы.
   Между нами был стол, целый мир, черное зеркало, над которым мы зависли, не решаясь взлететь, но и не могли упасть в бездну, ведь еще не умерли.
   - Но мне не все равно, - она отвела глаза, ждала, что я еще скажу.
   Я знала, чего она ждет. И знала, насколько опасно то, что я задумала. Особенно сейчас, когда у меня почти не осталось сил.
   - Я не боюсь гибели, - я смело взяла чашку с кофе и отпила глоток.
   Скорпион пошевелился в нерешительности, но не ужалил, его смертельный яд не для меня. Не отводя взгляда, я смотрела на нее, чувствуя, как меняется черное зеркало стола, становясь живым мраком. Постаралась, чтобы не дрожали руки. Получилось.
   - Теперь ты мне веришь?
   Она поднялась, не ответив на мой вопрос.
   - Ты волшебница, зачем тебе оставаться среди людей? Мир умирает, но он еще прекрасен, его увядание можно остановить. А из молодых зерен вырастут новые цветы и травы. Мир будет жить, а все, кто останется в мертвых городах, кто останется в мертвых мирах, погибнут.
   Амелия повернулась, ее взгляд был холоден и безразличен.
   - Мне все равно. Ты не такая, как те, кто приходил ко мне раньше. Здесь нет любви, ты ищешь напрасно. На сердцах лед, и можно лишь играть в жизнь и смерть. Тебя не услышат и не поверят, как и твоим друзьям, что бывали здесь раньше. Ты искала солнце, но так и не нашла. А теперь солнце принадлежит нам.
   Я тоже поднялась. Бездна в черной столешнице звала и обещала покой. Скорпион рухнул в пропасть, сорвавшись с чашки.
   - Но украденное солнце не дает вам тепла.
   - А нам оно и не нужно, - рассмеялась Амелия. - Как не нужна память. Мы существуем, пока нам смотрят в глаза, и этого достаточно. А память - иллюзия. Лишь игра реальна для нашего времени. Но и времени уже нет. Поздно.
   Черная бездна затопила комнату, выплеснувшись из озера столешницы. Блеклое солнце вставало над горизонтом.
  
   Свиток второй. A-San-Ri. Собиратель медалей
   Когда-то этот город был частью великой страны, великой Империи, великой, но не величественной. Ее боготворили и ненавидели, проклинали и умирали с именем на устах. А потом Империи не стало, как не стало ничего, что представляет истинную ценность. И тогда люди стали торговать прошлым, ведь настоящего и будущего у них уже не было.
   И люди тоже изменились, они перестали быль людьми. Когда душа уходит из тела, когда сама жизнь покидает его, меняется и само тело, мутирует так, что в живом существе уже не остается ничего человеческого.
   Прах и тлен, а не жизнь, движет ими. Нет цели и нет чувств, все продается. И больше не осталось надежды.
   Зачем все это? Зачем говорить о будущем, если будущего нет? Зачем говорить об утрате веры, если не знаешь, как этому помешать? Зачем говорить о грязи, если грязь тебе безразлична? Если все равно, кого зовешь и кому плетешь нить судьбы? Зачем?.. Чтобы унизить умирающую Империю. Я ненавижу Империи, но позволено ли насмехаться над умирающим, даже если это твой заклятый враг? А если и врагов у тебя нет, то ничто не оправдает насмешку...
   Потрескавшиеся могильные плиты, некоторые еще белые. Одинаковые могильные плиты, поросшие яркой зеленой травой. Никогда не думала, что попаду в мир, где легко дышится только на кладбище.
   Мутанты редко заходили сюда, а покойники молчали, их память, окропленная кровью побед и поражений, их медали, за которыми охотились остатки человечества, мне были не нужны.
   Придуманный серый мир, еще одна безликая подделка, в которую не вдохнули жизнь.
   Я впервые с тоской подумала про Империю, в разных обличьях так часто становившуюся на моем пути. В той войне хотя бы ненависть была настоящей, а здесь только прах. И зеленая, почти изумрудная трава самого живого клочка земли - кладбища.
   - Тебе страшно?
   Сегодня она была одета в белые одежды, солнце играло радугой на складках платья.
   Я поднялась с травы, пальцы леденели от ее присутствия. Еще никогда я не забредала в ее владения без спросу.
   - Нет, - честно ответила я. - Но почему я ищу жизнь, а нахожу только тлен?
   - Возможно, ты ищешь не там? - она смеялась, и радовалась своей власти, назови она меня сейчас по имени, и ни одно заклятье не спасет.
   - Не там?
   - Ты ищешь жизнь среди праха вместо того, чтобы пойти туда, куда дыханье тлена еще не долетело, - она положила на одну из могил букетик увядших цветов.
   - Это слишком просто. Это тоже похоже на бегство.
   - Тебе выбирать, - Смерть не улыбалась. - Только твое время на исходе. Хранительница врат мертвых помогла тебе, но отрава все еще осталась в твоей крови. Тебе нужно солнце, которое испепелит этот яд; тебе нужна вода, которая очистит тебя, смоет боль и воспоминания о рабстве; тебе нужен огонь, который даст тебе новые силы. Но где их найти, ты не знаешь. Ты волшебница, а колдовать почти не можешь.
   - Как мне вернуться в город? - ее слова убивали слабую надежду.
   - А ты в городе. Это его будущее. Лишь будущее.
   Она рассмеялась, рассыпавшись солнечными лучами. Тусклое солнце погасло, словно весь свет отдало Смерти.
   В комнате было темно.
  
   Свиток третий. Анатолий Бимаев. По ту сторону зеркал
   В старом зеркале отражалась только моя тень. И в глубинах еще серебрилось чужое заклятье.
   - И что ты увидела? - спросил мужчина.
   - Будущее этого города. А, может, другого или всех людских городов, я не знаю, - я посмотрела на хозяина магазина.
   Ничем не примечательный мужчина средних лет. У него нет имени. Людского имени. А свое настоящее имя он давно позабыл.
   - Ты был властителем времени и судеб? - спросила я, надеясь увидеть отклик в его темных глазах.
   Отклика не было.
   - Да, - он набросил на старое зеркало выцветшее покрывало.
   Мне подумалось, что не время состарило ткань, а само зеркало, в которое заглядывали, ища возможность изменить свою судьбу, но обещания зеркала были ложью. Только новую боль дарило волшебное зеркало.
   - А теперь?
   И снова глаза хозяина магазинчика остались прежними. Пусть лучше тьма поднимется вихрем из его души, но не эти ледяные стекла, что взглядом пригвождают тебя к стене...
   - Теперь я играю во властителя времени и судеб. Как ты играешь в волшебницу, - он не смеялся надо мной, он действительно верил в то, что говорил.
   - Я не играю.
   - Ты так считаешь? - развеселился хозяин магазинчика, уже давно не властитель времени и судеб. - Я ведь могу попросить зеркало вмешаться и в твой путь. Не желаешь ли ходить по кругу, встречаясь только со своими отражениями?
   Он тоже бросал вызов, но не мне, а той жизни, которую я искала среди теней. Бросал вызов собственному прошлому и забвению, что ждало его в таком близком будущем.
   Но и я отступать не собиралась.
   - В тюрьме, затерянной между мирами, были наказания страшнее, чем встречи с отражениями.
   Давний ответил не сразу, казалось, он сам не решил, чего в нем больше: тлена чужой выдумки или зова прошлого, когда его власть была даже выше, чем власть богов, когда у него еще было имя, а люди помнили его, пусть встретив лишь раз. Когда в его зеркала заглядывали короли и поэты со всех земель, прося совета и утешения.
   - Ты никогда не блуждала в зеркальном лабиринте, Наина. Ты гордишься, что смогла сбежать из тюрьмы, но мало покинуть ее стены. Ты знаешь...
   Мужчина коснулся сердца, я опустила взгляд, ибо знала, насколько он прав.
   - Нет дождя, нет огня, нет солнца... - прошептала я и все-таки решилась спросить. - Как выбраться из города?
   - Из города нельзя выбраться. Город сильный, он не выпускает живых. А уйти дорогой смерти ты не захочешь.
   - И это единственный путь? - теперь мне стало по-настоящему страшно.
   - Да.
   Я склонила голову, понимая, что больше давний ничего не скажет.
   - Не благодари, не обещая помнить. Ты все равно забудешь меня и этот город, если выберешься. А если нет, то каков прок от памяти мертвых? - он старался быть веселым, но ему не очень удавалось подделать чувства, которые все же проснулись в его душе.
   - Откуда ты знаешь, что в моих мыслях?
   - В давние времена я был властителем времени и судеб, - он вернулся к своим зеркалам, давая понять, что мне пока уходить.
   Я молча кивнула, прощаясь, и вышла на улицу.
  
   Свиток четвертый. Анн Фрост. Сквозь мутные линзы...
   Промозглый день сменился дождливым закатом. Солнце подсвечивало облака, раскрашивая хмурое небо в безрадостные серые оттенки. Гибель, тлен и безысходность царствовали в этом городе. И отчаяние отравляло каждое сердце, подобно тому яду черной тоски, что я отпила в плену.
   Возле высотного дома стояла толпа, смотрела на крышу. Безразличная, падкая на развлечения толпа, тени, что забудут о происшествии раньше, чем мертвый город накроет ночь, мертвецы, жаждущие, чтобы еще кто-то присоединился к ним. Щуплая черная фигурка четко выделялась на предзакатном небе.
   Единственный путь, чтобы выбраться из города... Я остановилась. Все равно не смогла бы помочь тому, кто решил распрощаться с жизнью.
   Возле человека на крыше появился еще кто-то. Две черные фигуры, но одна словно светится, а другая овеяна мраком. Добро и зло, что встретились на карнизе под серым небом в мертвом городе в час гибели мира. В такой длинный час...
   И тогда за спиной человека, что пришел на крышу первым, развернулись сияющие снежные крылья. Но не было веры в сердце того, кто ступил в пропасть. Крылья не удержали ангела, и он камнем рухнул под ноги толпе.
   Закричали люди, многие отбежали, словно боялись запачкаться чужой кровью. Лишь я, не помня себя, оказалась на коленях подле умирающего ангела.
   Он был красив даже сейчас, когда струйка крови текла из уголка рта, а прекрасное лицо побледнело от боли и смертного холода. Жизнь угасала в чистых глазах.
   - Уходи из этого города, - чуть слышно промолвил ангел, застонав. - Беги, волшебница... Должен быть другой способ...
   Чернокрылая тень опустилась рядом, распугав даже самых смелых зевак. Падший ангел, пытавшийся ужиться среди людей. Добро и зло, на которых всем сейчас наплевать.
   - Уходи, волшебница, - повторил падший ангел, редкие капли дождя блестели на его лысине, увенчанной смолянисто-черными шишками рожков, словно слезы неба. - Ты уже сейчас почти не можешь колдовать. Город убьет тебя, превратив в еще одну тень.
   - Но почему город щадит вас? - кровь ангела исчезала с моих ладоней, как исчезало и его тело, только пара сломанных белых перьев осталась лежать в грязи.
   - Мы приняли правила игры. И город подарил нам бессмертие: мы умираем и воскресаем каждый день, но в этом городе о том не остается даже воспоминаний. Такое бессмертие не для тебя. Должен быть путь.
   Я поднялась. Тела ангела больше не было на земле, но и в серых небесах не мелькнет его светлая тень, не отразятся от снежного убранства лучи спрятанного солнца. Только на падение был обречен ангел, как и все светлое, пустота приговорила его на веселые мучения в мертвом городе. И не придут сюда те, кто сможет эти мучения разделить, создатель не дал странникам по его мирам такой возможности.
   - Купи ключ от врат этого города, обменяй, укради, но выберись отсюда.
   Я не ответила. Падший ангел тоже растворялся в серых сумерках.
  
   Свиток пятый. Мария Вульф. Торговец
   Купить ключ от мертвого города?.. Что ж, можно и попробовать, я ведь ничего не теряю, кроме времени...
   Я нашла магазинчик в бедном квартале, не верила, что смогу отыскать то, что мне нужно, в элитных магазинах и супермаркетах среди небоскребов. Извивались огоньки тысяч свечей, но не давали тепла. Свечи стояли на полу, образовав причудливый рисунок, окутывали сиянием стены и потолок. Темнокожий торговец встретил меня чуть ли не у самого порога.
   Вход в магазин охраняла собака с человеческими ушами, она недовольно посмотрела на позднего посетителя, и снова положила уродливую голову на лапы.
   - Пришли за покупкой? - слегка шепелявя, спросил торговец, посверкивая нечеловеческими глазами.
   Никогда бы не поверила, что загляну в магазинчик демона, если бы мне об этом сказали пару лет назад.
   Я подошла к импровизированной витрине, где среди безделушек поблескивал широкий браслет из темного золота. Почему-то браслет напомнил мне тюремные оковы.
   - Но я принимаю особую плату, - торговец заинтересовано наблюдал за мной.
   - Души собираешь? - с наигранным весельем пошутила я.
   - Зачем мне души? Души сейчас никому не нужны. Нет, ты можешь заплатить за покупку своей свободой и теми каплями волшебного огня, что еще остались в твоем сердце.
   Я не ответила. Демон слишком хорошо понял, кто к нему пожаловал и зачем. Предчувствие затрепетало, предупреждая о ловушке.
   - Я передумала, - медленно проговорила я. - У тебя все равно нет того, что мне нужно.
   Поворачиваюсь, стараясь сохранять спокойствие, чувствуя, что чары отказываются воплощаться в заклятье. Демон с улыбкой смотрел мне в лицо.
   - Не хочешь, так не хочешь. Я принудить покупателя не в праве.
   Его голос изменился, стал таким знакомым: это он говорил со мной, подманив фальшивым солнцем, это он попытался столкнуть в бездну будущего, подсунув чашку со скорпионом... Живая пустота, которая не убивает лишь потому, что, как малый ребенок, еще не наигралась.
   - Позволь сделать тебе подарок. В награду за смелость, что пришла сюда.
   Он шагнул ко мне и взял со столика золотой браслет, протянул мне.
   - Царский подарок, не правда ли?
   Золото истекало мраком. Заскулила уродливая собака возле входа, предвкушая лакомство.
   - Царский подарок, - повторила я, обещая себе, что выдержу этот взгляд и не коснусь заклятого браслета. - Такими подарками вы метите своих случайных жертв. Но зачем вы убиваете?
   - Ради развлечения, - ухмыльнулся торговец. - Это весело - иметь власть убивать, иметь власть оставлять в живых, отбирая душу и желание жить. Часть мертвецов, что ходят сейчас по городским улицам, соблазнилась на мои товары. Возьми.
   В его голосе зазвенела сталь приказа.
   - Нет.
   Но он схватил меня за руку, и браслет сомкнулся на запястье. Торговец толкнул меня к выходу, я споткнулась и оказалась на полу среди свечей. Фальшивое пламя было холодным.
   - Его можно снять только кровью, а если ты будешь колдовать, станешь тенью. Позови кого-то из своих друзей, они помогут, - демон больше не шепелявил, а в глазах светилось торжество. - Позови сюда других волшебников. Лишь назови их имена.
   - Я не предам, - от холода свечей заныло сердце, золотой браслет острыми иглами колол запястье.
   - Тогда не жалуйся.
   Он хлопнул в ладоши, и свечи погасли.
  
   Свиток шестой. Анастасия Соловьёва. Возвращение или осколки серебряного зеркала
   Когда рушится мир, когда сама душа рассыпается на осколки, боль может уйти. Остается только блеск и удивление, что пока жив, что еще сам не распался, утратив воспоминания и чувство времени, утратив веру в будущее.
   Первый союзник пустоты - бессмысленность, второй - бездуховность, и лишь третий - страдание.
   Зачем, Анастасия, Вы разрушаете созданный мир, лишая его формы? Неужели Вы не понимаете, что то, в чем нет жизни, множит смерть? Неужели Вы не чувствуете, что пустые слова, не наполненные Вашими чувствами, лишь придуманные, даже не промолвленные, а только записанные, дают возможность пустоте властвовать и в реальном мире?
   Все, что мы видим и слышим, бросает тень на нашу душу. Одни тени лечат. Другие отравляют. Третьи даже могут убить, погасить глаза, подменив сияние серостью. Зачем Вы невольно помогаете серости?
   Если нет надежды, то все события не стоят и гроша, все страдания и превращения не достают до души, если их нельзя почувствовать, а мертвые герои, кого Вы не наделили жизнью, побоялись или не захотели поделиться собственным огнем, могут служить только серости, а не тому, кто позвал их из небытия.
   Волшебство бывает разное. Кровью и мраком, светом и любовью можно колдовать, умирать, воскрешая тех, кто прикоснется к твоему свету, или исцеляться от ран, полученных в реальном мире.
   Но есть и особое серое волшебство, которое и не волшебство вовсе, ведь даже в черной магии есть чувства, а настоящее зло не безлико. Серое волшебство засыпает душу блеклым песком банальности и пустых слов, и слова, чтобы ожить, а к этому стремится все в любом из миров, пьют душу у того, в чьих глазах отразились.
   Защититься от пустых слов нельзя. Можно вернуть утраченный свет жизни, прикоснувшись к живим словам, пережив что-то в реальной жизни или уйдя в мир, спасшийся от небытия благодаря твоему слову.
   Но если пустых слов становится так много, что среди пыли не заметить живого света, мир обречен. А разглядев тот слабый свет из-под пыли, обычно уже не веришь, что это не обманка. Пустые слова часто рядятся в яркие краски.
   Зачем Вы множите пустые слова, Анастасия? Найдите в себе смелость либо пережить то, о чем пишете, либо не звать из небытия тени. Это сложно, знаю, но колдовать никогда не было легко.
   Колдовать опасно, и это нужно понимать.
   ...Звонкоголосое серебро осколков сыпалось на пол.
  
   Свиток седьмой. Татьяна Пырлицану. Вместе навсегда
   Зеркальный лабиринт. Я заглянула в него лишь на несколько часов, но в этом лабиринте нет времени. Осколки разбитых зеркал порезали мне руки, и раны ныли, присыпанные серой пылью чужих сожженных судеб. Когда-то один из моих учителей говорил, что даже с пеплом в крови можно жить. Я не поверила.
   Я шагнула сквозь зеркало, оказавшись на чердаке старого дома. Разнообразный мусор радовал взгляд: все лучше, чем безжизненное сверканье зеркал.
   Девочка склонила голову, и мальчик одевал ей на голову фату, украшенную мертвыми бумажными цветами. Еще одна метка проклятья, еще одна жертва и бездушный демон-палач, еще один мир, не наполненный жизнью и надеждой.
   Я смотрела, как веселились дети, играя в свадьбу, а они меня словно не замечали. Мне не было места в их придуманном фальшивом мире, не существующим за пределами этого дома. Да и сами они не существовали, не родились, их глаза не светились чувствами, лишь чужие властные, но пустые слова указывали им путь.
   Дети обменялись золотыми кольцами. Мой золотой браслет, заклятая метка проклятья, радостно стиснул запястье, одобряя выбор призрака. Как же я хотела снять ненавистный подарок...
   Дети закружились в танце, они играли в жизнь, играли в будущее, которого у них не было, а тогда зазвенело разбитое стекло. В кровавых осколках запуталась фата. Я отвернулась, не в силах смотреть, а девочка с жалостью подняла окровавленную фату и нахлобучила себе на голову, струсив осколки.
   Еще одна бессмысленная смерть той, что и не была живой. Она не найдет ни счастья, ни успокоения. Ее нет...
   Взявшись за руки, призраки подошли к окну и прошли сквозь него, теперь они будут вместе навсегда. Я осталась на чердаке одна. На некоторых осколках еще не застыла кровь, но кровь мертвых не могла меня освободить, даже если бы эти двое захотели мне помочь.
   Я села в кресло-качалку, где только что раскачивалась девочка. Не боялась повторить ее судьбу, я устала от этого испытания и уже не верила в освобождение. Теперь и тюрьма не казалась мне такой страшной, там у меня хотя бы была компания...
   Я буду помнить этих двоих, хоть и не хочу. Слишком яркая кровь девочки, слишком печальное лицо у мальчика, слишком белая фата жертвы...
   Среди осколков белел веночек из мертвых бумажных цветов, девочка потеряла его, когда поднимала фату. Я склонилась, чтобы взять веночек, на который чудом не попали брызги крови. Бессмертие обещали мертвые цветы, я знала, кому его можно подарить.
   Бессмертие... В осколках зеркала ожили темные огни.
  
   Свиток восьмой. Мария Пригожина. Синдром одноклеточности
   Как часто мы мечтаем о бессмертии... И сколькие мечтали о нем до нас...
   Стать равными богам - человек всегда стремился к этому, особенно сейчас, когда наука почти убедила человечество, что может заменить собой все: и волшебство, и чувства, и давние легенды, и саму жизнь.
   Раз за разом обращаются люди к теме бессмертия. Кто-то ищет бессмертие для себя, кто-то пытается предсказать будущее, не понимая, что будущее не предсказывают, а творят. Кто-то уходит в чужие фантазии, пытаясь рассказать иначе о том, что уже было сказано до него.
   Но все эти попытки - пыль. Как и все, что не смогли или не захотели пережить сами. Псевдонаучные открытия, псевдоактуальные проблемы и псевдочувства, как часто эта фальшь сопровождает поиски пути к бессмертию.
   Люди не понимают, что, чтобы получить божественное бессмертие, нужно стать равными богам и в чувствах, и в делах, и в восприятии мира. А если отрицаешь часть жизни, бессмертия не получить.
   Я не верю Вам, Мария. Не верю Вашим героям и не верю Вам. Привкус серой пыли остался у меня на губах, когда я заглянула в Вашу бездуховную версию будущего. Нет будущего у человечества, которое скрестило себя с компьютером. Нет будущего у человечества, которое отказалось от настоящих чувств. Но такому человечеству и не нужно будущее.
   Когда нельзя найти что-либо для себя в чужом мире, научиться чему-то или пережить, разделить с позванными из небытия их судьбы, любая мысль становится тленом. Жаль.
   Я уже говорила о пустых словах, хотя и не Вам. Остерегайтесь пустых слов, сначала они съедают душу того, кто сложил их в предложения.
   Этот мир был тоже разбит на осколки. Но не чувствами, а разумом, разбит умело, с математическим расчетом. Поэтому зеркало, принявшее жертву, и показало мне мертвый мир. Зеркало радовалось, что серость тоже имеет оттенки, что не только оно может гасить чувства еще живых людей.
   Я подошла к окну, желая увидеть за ним бессмертный мир. Истинно бессмертный, а не поддельный. Мне казалось, что если хватит сил заговорить с миром, то золотой браслет сам расцепит зубы.
   Но мира за окном не было. Закрыв глаза, я шагнула в оконный проем.
  
   Свиток девятый. Помелов Алексей. Хрустальный дракон
   Осколки хрусталя так часто похожи на осколки зеркал...
   Хоть земля и нагрелась за день, лежать на ней было холодно.
   Я поднялась и побрела через лес, не зная, в какую сторону идти, чтобы скорее оказаться на опушке. Лес шелестел неживыми ветвями, которых уже коснулась осень.
   Среди деревьев светился огонь далекого костра. Я пошла на свет, все еще надеясь, что встречу там живых людей, а не теней, не оживших по воле своих создателей.
   У костра сидели мужчины. Их было несколько, но я даже не могла сказать сколько. Трое? Четверо? Пятеро? Это не имело значения, ведь все они были на одно лицо, хоть и с разными именами. Кое-кто даже считал себя волшебником, точнее магом, ведь это общее определение им было ближе, чем наполненные смыслом слова родного языка.
   Они не были против, чтобы я протянула руки к огню, хоть и не ощутила тепла костра. Только глупая жадность вспыхнула в глазах одного, когда он увидел широкий золотой браслет на моем запястье.
   - Поделиться? - ухмыльнулась я.
   Он потянулся ко мне, но я зло рассмеялась, сама не понимая, почему так злюсь на этих теней, что даже не осознают свою принадлежность к человеческому роду.
   - Проклятый и заклятый моими врагами.
   Мужчина отшатнулся.
   - Кто ты такая? - тот, что считал себя магом, тоже смотрел на браслет.
   Я убрала руки от огня, все равно он не мог меня согреть.
   - Волшебница, ведьма, колдунья. Я бываю разной с разными людьми.
   - Но и маги все разные, - но маг сам себе не верил, у него не было прошлого, и настоящего тоже почти не было, почему-то ему стало не по себе от этих мыслей.
   Я улыбнулась, не отвечая. Он понял, что я хотела сказать.
   - Мы ищем сокровище, могущественный артефакт, и не пожалеем жизни, чтобы его добыть, - отозвался еще один мужчина, кажется, воин.
   - И зачем вы ищете это сокровище?
   Они не ответили, а, подумав, переглянулись. Они не знали, зачем им сокровище, а что такое артефакт, слабо представлялось даже магу. Пустые слова не имеют формы и красок.
   - Будет интересно поглядеть, что вы будете делать со своим артефактом, когда найдете, - как настоящая волшебница я понимала, что зачастую то, что называют артефактами, на поверку не стоит и нескольких монет.
   - А у тебя есть другие предложения? - пробурчал маг. - Нам же больше нечего делать. А так у нас есть артефакт и цель, к которой мы стремимся, как стремились до нас многие. Мы были довольны своим существованием, пока не появилась ты.
   Маг все же оказался немного волшебником, жаль, что они все на одно лицо, эти фальшивые друзья и враги.
   - Нет, у меня нет других предложений. Я, пожалуй, уйду, не буду мешать вам добывать свое сокровище.
   Я поднялась, скрывшись за деревьями.
   - Мне показалось, или кто-то здесь только что был? - удивленно спросил один из мужчин.
   Они тоже забывали меня, как и я их.
   Тропка в лесу меня пока не предавала.
  
   Свиток десятый. Алексей Неверов. Жажда смерти
   Деревья расступились, открыв полянку с поросшей мхом избушкой. Домик казался странно знакомым. И вот, дверь открылась, и я увидела ее. В другом обличье, но меня встретила хранительница врат мертвых, ведьма, как ее часто называли.
   Молодая красивая девушка махнула мне, и я с радостью вошла в избушку. Так и есть: кот сидит на лавке, вылизывает лапу, да и мужчина, верный, околдованный раб, тоже здесь, хоть лицо у него другое. Как и в прошлый раз, он нашел себе успокоение, умер, не уйдя в мир мертвых.
   - Не ожидала встретить тебя снова, - сказала она, снимая с огня чайник и разливая кипяток по высоким глиняным чашкам.
   Пар поднимался над чашками, сплетаясь, словно призрачные космы тумана.
   - Я тоже не ожидала встретить тебя так далеко от города, - я села за стол, погладила кота, он прильнул к моей руке, теплый, почти живой.
   - А мы находимся в городе. Там все иллюзорно, даже время, только боль и чувства настоящие. Пока ты не снимешь браслет, город тебя не отпустит.
   Я поглядела на золотой браслет, мерцающий в свете лучины и огня в печи. Проклятье темными пятнами ловило огоньки: жутко, но почему-то красиво.
   - Его можно снять только кровью либо позвав кого-то из моих друзей, - сказала я.
   - Не либо, - поправила она.
   Я почувствовала, как холодеет в груди, а она продолжала.
   - Многие в городе жаждут смерти, но не ты. Я дарю и смерть тем, кто этого просит. Помнишь, я говорила, что умею готовить яды.
   Хозяйка достала из-за пояса пузырек, капнула несколько темных капель в чашку с настоем трав. Поставила передо мной.
   - Это яд. Он смертельный, но на несколько мгновений ты сможешь вернуться в прошлое, взяв кровь, но не жизнь, кого-то из своих друзей, не предав. Если ты когда-нибудь любила, ты не умрешь, - хозяйка положила на стол тонкий кинжал, острый, как луч, только холодный.
   Я взяла чашку. Странно, но страха не было совсем.
   - Я любила. Но ты так и не ответила, почему помогаешь мне. И тогда, и сейчас.
   - Я тоже ведьма, и когда-то была настоящей, когда люди еще не придумывали мне лица, а знали, кто я на самом деле, - она улыбнулась. - Возможно, мы еще встретимся. За тебя, Наина.
   Питье было горьким и немного соленым, словно в него бросили несколько крупинок морской соли.
  
   Свиток одиннадцатый. Андрей Бондаренко. Радуга - над городом
   Морские волны имели такой яркий цвет, что глаза непроизвольно щурились. Тихий городок, в чьей гавани могли бросить якорь и пиратские корабли, и торговые суда. Городок, где живет любовь, а радуга часто приходит не после дождя, а после поцелуя влюбленных. Волшебство, незримое, легкое, почти незаметное, ускользающее сквозь пальцы. Немного позаимствованное, словно одно из отражений былых историй, но облеченное в новые слова.
   И множество желтых роз растет на клумбах и подле окон.
   Я шла по городу, спрятав у сердца тонкий кинжал, вспоминая прекрасную легенду о женщине, богине в людском обличье, подарившей людям счастье своим уходом, своей жертвой. Не таким ли кинжалом, острым, как солнечный луч, она пронзила свое сердце?..
   Богиня с желтой розой в волосах... Когда-то я видела ее на берегу моря, я тогда была счастлива и не одинока, и над нашими головами тоже расцветала радуга. Я буду помнить и эту величественную женщину, и те счастливые спокойные года, что мы провели в этом городе.
   Мне было тяжело возвращаться в то время. Возвращаться не за любовью.
   Кровь, а не жизнь... Так сказала хранительница врат мертвых, почему-то мне казалось, что она тоже любила украшать волосы желтыми розами.
  
   Свиток двенадцатый. Дмитрий Ватлин. Все мои я
   Если мечтать, если верить, если жить мечтой, она сбывается. Это правда. Иногда не сразу, но сбывается обязательно, и вдруг открывается путь, по которому пройти не просто, но который обязательно приведет к цели, приведет к мечте.
   Он тоже мечтал о свободе, молодой капитан, кого мечта привела в свой мир. Не обманула, а действительно привела. И я поверила ему, хоть мало кто ему верил. Он обнял меня и поцеловал, сказав, что берет меня в свой мир. А я рассмеялась: он не понимал, что мечта просто указала ему путь в настоящий мир, позволив покинуть мир теней. Я же уже путешествовала по мирам, не замечая порой, настоящие они или фальшивые.
   Но, перейдя границу, он изменился. Исчез тот образ, который придумал его создатель, да и я почти не помнила, каким он был в день нашей первой встречи, но я любила его, потому что мне был дорог молодой капитан, каким он стал, скрыв свое превращение даже от своего создателя.
   Неужели, Дмитрий, Вы не чувствуете, как Ваш герой оживает, что и ветер, и солнце, и море в его мире настоящие? Расскажите о нем, не останавливайтесь, не давайте ложным мыслям обмануть Вас, задержав на границе яркого мира, зачеркнув его, рассыпав в отражениях собственного лица. Этот мир за порогом, Вам лишь нужно позволить вашему герою обнять вас и сказать: "Я беру тебя в свой мир!" - и тогда Вы тоже почувствуете вкус морского ветра, разделите с героем все его приключения.
   Доверьтесь своему герою, как когда-то доверилась ему я, полюбив еще не рожденным. Поверьте, это сладко, хоть и непросто. Удачи Вам и Вашему капитану, и попутного ветра.
  
   Свиток тринадцатый. Ольга Ваничкина. Гавань Воздушных Кораблей
   Любовь похожа в своем счастье, и только в несчастье разная. А если любовь счастливая, то можно без опаски подставлять лица и имена - ничего не изменится. И лишь без судьбы любовь не может жить.
   Как же увлекли меня первые слова, промолвленные Вами, Ольга, но потом... Почему вместо ласкового волшебства и ярких воспоминаний я встретила лишь стандарт типичной магической истории с воспоминаниями о рае, которому в таком мире вообще не место? Почему позванные Вами из небытия остались картинками, а не ожили? Я не поверю, что Вы не смогли поделиться с ними собственной жизнью. Только крыса смотрела, на удивление, блестящими жизнью глазами.
   ...Я подняла голову, еще чувствуя тепло тела моего любимого. Он лишь пошевелился во сне, сухие травы, на которых мы уснули, дурманили ароматами. Вспоминать так сладко.
   Крыса смотрела на меня, взгляд умный, блестящий, хитрый, искорки зла поблескивают в глубине. Лапой к земле крыса придавила желтую розу без шипов, казалось, что это та самая роза, которую мне подарил любимый, открывая свои чувства.
   - Ты помнишь, что это лишь воспоминания? - спросила крыса.
   Кивнув, я поправила волосы, вытащив из них несколько сухих стебельков.
   - Время идет. Мгновения становятся капельками воды. У яда все больше власти над тобой, - крыса пошевелилась, наступив на головку цветка, кольнуло сердце, почувствовав боль желтых лепестков.
   Я достала кинжал, острый, как солнечный луч.
   - Кровь, а не жизнь, - напомнила крыса.
   - Да я и не знаю, где он сейчас, мой капитан.
   Рука спящего была безвольной, я осторожно резанула ладонь, хоть бы с радостью порезала собственную руку, чем причинять боль ему. Не так, не во сне. Почему я ему не сказала, что это воспоминание?..
   Но солнце светило так ярко, а море было таким синим, что я просто не смогла признаться, за чем пришла.
   Кинжал таял в солнечном свете, сгорала волшебным пламенем кровь. Браслет был готов открыть пасть в любое мгновение.
  
   Свиток четырнадцатый. Марина Тишанская. Поговори со мной
   - А теперь браслет нужно отдать, чтобы другой волшебник не попался в такую же ловушку, - крыса убегала со двора.
   Я поднялась, оглянулась, постаравшись запомнить улыбку спящего, пусть это и было лишь воспоминание. А тогда быстро пошла следом за крысой.
   Город жил своей шумной жизнью, но вскоре стало потише и двухэтажные дома сменились одноэтажными. Каменистая тропинка вела нас прочь из города, над скалами, к пещере.
   Крыса забралась на камень, дожидаясь, пока я одолею подъем.
   - Дальше мне нельзя, - с грустью сказала крыса. - Слышала от ящерки, что в этой пещере живет дракон. Драконье пламя расплавит любое проклятье.
   - Благодарю тебя, - сказала я, все еще не веря, что скоро избавлюсь от заклятого браслета.
   - Ты б мне лучше сыра принесла, - фыркнула крыса и скрылась в траве.
   Я вошла в пещеру. Своды поросли лишайником, влажно и неприятно было внутри, словно пещеру давно покинули. Ни гор золота, ни сундуков с драгоценными камнями я не увидела, а колдовать еще боялась. Если только...
   Браслет легко расстегнулся, упал на каменный пол пещеры, зазвенев. На моей ладони расцвел огонь.
   Пошевелилась в углу пещеры гора, которую я приняла за камни.
   - Зачем пришла, Волшебница? У меня ничего нет, все растащили люди на глупые выдумки. Что не книга, то дракон, что не пустые речи, то дракон. Возможно, я последний. Я даже летать не могу.
   Дракон пошевелил крыльями, и в волшебном свете я увидела, что в кожистых крыльях зияют огромные дыры.
   - Кто же тебя так ранил? - мне стало жаль дракона чуть ли не до слез, человека я бы так не жалела.
   - Людское неверие и пустые слова. Оставь меня, Волшебница.
   Глаза дракона закрылись, пещеру освещало только почти погасшее пламя на моей ладони.
   Он снова посмотрел на меня, уже не так раздраженно.
   - Почему ты осталась?
   - Мне кажется, что в твоих глазах я увидела отражение того, кто мне дорог, - осторожно призналась я: не всякому дракону понравится, что какой-то наглый волшебник позволил себе заглядывать ему в глаза.
   Он тоже посмотрел мне в душу: драконам это сделать легко, это волшебники годами учатся понимать давний народ.
   - Я видел молодого капитана дважды. В одном из безликих городов, униженного, почти сломленного, а потом неподалеку отсюда, но я летел высоко, и глаз его разглядеть не смог. Спроси у звезд, они много знают о судьбах людей.
   Я поклонилась дракону, низко, как никогда перед людьми не кланяюсь, и направилась к выходу из пещеры.
   Дракон подцепил лапой золотой браслет и аккуратно дохнул на него огнем. Золото не расплавилось, но засверкало волшебными огнями. Драконье пламя сожгло проклятье.
  
   Свиток пятнадцатый. Лейли. Падающие звезды
   В сумерках зажигались первые звезды. Время уходило, город мог забрать меня из воспоминаний в любое мгновение. Но я все же решилась спросить у звезд, тихо промолвив имя любимого...
   Ваше имя, Лейли, прекрасно, словно падающая звезда, оно нежное, как любовь, и мелодичное, будто пенье ручейка, освещенного щербатой луной. Почему же Вы не смогли написать о любви по-настоящему? Зачем говорить о пришельцах из иных галактик, если людям про людей знать интереснее? Зачем говорить о любви, не разбив лед логики? Не верю я в победу такой любви ни в мире, ни в одной душе. А то, во что не веришь, не касается сердца и не остается в памяти.
   ...Звезда падала долго, но она рассказывала мне то, что я желала знать.
  
   Свиток шестнадцатый. Наталика. Дар
   Звезда падала, превращаясь в бабочку с перламутрово-серыми крыльями.
   Пророчество и война. Много крови. Как знакомо. Высшие силы часто устраивают бойню на земле, чтобы доказать, что они Высшие, что у них достаточно власти над волшебниками и людьми.
   Странно, Наталика, Ваши слова не пусты, но ускользают из памяти. Чего-то важного не хватает им, чтобы стать заклятьем. Слишком стандартны и шаблонны фразы, а сиянье то вспыхивает в глазах позванных вами из небытия, то стремительно гаснет. Словно позвавшему не хватает смелости выдержать взгляд тех, кто не хочет быть тенями. И только бабочка медленно взмахивает серебристыми крыльями и улетает прочь от земли, охваченной пожарищами войны.
   ...Я видела среди тех воинов и тебя, мой любимый. Когда это было? В каком мире? Где ты сейчас?..
   Звезда догорела, утонув в морской глубине. А мертвый город звал меня назад, и свет молодой луны, падающий на землю, превращался в снег.
  
   Свиток семнадцатый. J. Яблоки
   Вспомнилась песня, которую я слышала в детстве: "Яблоки на снегу" - пел грустный голос. Яблоки в его песне были красными, почти кровавого цвета, как и запретный плод для тех, кто чаще всего называл меня ведьмой. Плод познания добра и зла. Познания власти и волшебства, познания собственного могущества, что позволяет призывать в мир тени из небытия и давать этим теням жизнь, навсегда разрывая связь с ними, переставая быть кукловодом. Без познания и добра, и зла, не получить этой власти.
   Я держала в руке яблоко, которое подняла с белого снежного полотна. Снег не холодил, а вот яблоко казалось осколком кровавого льда.
   Из-за деревьев вышли тени. Вампиры, хоть и не видно зубов, но я чувствую нелюдей.
   - На твоих руках кровь, - сладостно прошептал один из вампиров. - Отдай нам чужую и свою кровь.
   Они просили, не нападали, тоже чувствовали, что встретились не с человеком. С ведьмой.
   - На руках кровь, но огонь в сердце, - сама не замечаю, как яблоко превращается в маленький костерок.
   Вампиры рассыпаются пеплом. Они не были живыми, их создатель не дал им даже капли жизни.
   Пеплом становится снег. Город приветствовал меня, признавая врага достойным.
  
   Свиток восемнадцатый. Виктория Гетманова. Сбудемся
   Я шла через видения, где двое искали друг друга. Мертвый город не разделял моего взгляда на религию. Конец Света и начало мира совпали, звонил по усопшим колокол, и труба ангела возвещала близкую гибель. Ад становился Садом, а Рай утратил свое значение, и Сад снова становился Раем. Новым раем, фальшивым. И великаны, почти боги, словно не сметенные мировым потопом, помогали людям обустраивать новый мир. Но не создать жизнь из пепла, не сбыться.
   Боги... Как мне надоели фальшивые боги. Я пока встретила только одну богиню, да и та утратила настоящее имя, и еще Смерть...
   Нет, с ней я встречаться больше не хотела.
   И еще помню корабли, взлетающие в небеса. Мало кто видел, что их паруса пылали, что с них сыпался серый пепел.
   То ли город издевался над пленницей, то ли мир действительно умирал в пламени.
   Чужие видения не касались меня, не касались сердца и памяти. И я была этому рада.
  
   Свиток девятнадцатый. Марианна Цветкова. Магазин ощущений
   Снег, превратившийся в пепел, унесло ветром. Я снова была в городе, не зная, как отыскать ключ, чтобы убежать. Безликие люди бродили по улицам, не замечая меня.
   И, изнывая от скуки, я стала присматриваться к жизни горожан. В городе продавалось все: начиная от новых носков и заканчивая талантом, властью и счастьем. Только счастье часто было тухлым. Я не покупала ничего, да мне и нечем было платить за развлечения.
   Люди играли в жизнь, тени играли в жизнь. Чувства их были поддельны, а глаза пусты.
   Однажды я присела на скамейку в парке. Все места уже были заняты, поэтому пришлось делить компанию с парнем, что внимательно изучал серый полиэтиленовый пакет с надписью "Свобода".
   Я усмехнулась, решив не мешать парню разговорами. Если он искренне верит, что свободу можно получить таким способом, найти, как купить все остальное, то зачем его расстраивать. Я-то знала, что свободу не купить и не найти, ее можно отыскать только в собственном сердце. Свободу не влить в душу из полиэтиленового пакета.
   Кольнуло сердце, напомнив о себе. Нет, я не забыла, что мне нужно склониться перед живым солнцем, подставить ладони под живой дождь и взглянуть в глаза живому огню. С каждым днем становилось все тяжелее бороться с ядом рабства, который я выпила в тюрьме меж мирами.
   Свобода... Я снова взглянула на парня, морщины прорезали его чело, он пытался понять, что такое свобода. Если бы все было так просто...
   Из открытого окна доносился нежный напев трубы.
  
   Свиток двадцатый. Евгения Боголюбская. Трубач
   Я подошла к дому, откуда из открытого окна лилась уже веселая мелодия. Смеялась девочка. Она была живой, хоть и безымянной. От нее тоже зависела судьба мира, хоть она и не знала о том.
   Но второй. Второй был ангелом, Гавриилом. Я поморщилась: не люблю вестников гибели мира, слишком часто за их лицами скрывается пустота. Но в этом вестнике теплилась жизнь, хоть и слабая. Жизнь в вестнике гибели мира - смешно.
   Но в первую очередь Гавриил был ангелом. Ангелы должны хранить жизнь, пусть это и тяжело, пусть их крылья и лица часто становятся серыми из-за чужих пустых фантазий. Гавриил хранил жизнь, как умел, оттягивая последнее мгновение до Судного дня. И я мысленно поблагодарила его за это, хоть и не была уверенна, что его Судный день и мое предчувствие о близкой гибели умирающего мира указывают на одно и то же время.
   Я присела на заборчик возле подъезда, закрыла глаза, слушая песню трубы, полную надежды песню. Ангел верил в спасение даже больше того, кто позвал его из небытия.
   Зашелестели крылья, и тень упала на асфальт.
   - Ты тоже веришь, что мир не умрет? - спросил ангел, стараясь забыть, что перед ним ведьма, недостойная рая, колдунья, смело говорящая и с пустотой, и Врагом рода людского, который тоже осужден на плен в мертвом городе.
   - Да, я верю в это всем сердцем, - ответила я, глядя ему в глаза.
   - Я помогу тебе выбраться из города.
   Вестник гибели был прекрасен, и теплом веяло от его глаз, а не холодной решительностью справедливого судьи.
   Среди туч мелькнул краешек солнца.
  

***

  
   Седой волшебник встал, прося тишины. Ученики Волшебной Школы замолкли, они с почтением ждали, что скажет один из самых строгих учителей, старший из тех, кто учит их чарам.
   - Мы приветствуем волшебницу Наину, - сказал он, и студенты поддержали его радостными криками и аплодисментами, волшебник повернулся к женщине, сидящей рядом с ним. - Скажи тост, Наина.
   Волшебница поднялась. Взгляды сияющих глаз учеников устремились к ней. Так хорошо было снова оказаться дома, где тебя окружают друзья, что не побоятся стать рядом, если придет опасность.
   Кубок с красным вином грелся в руке. Наина улыбнулась, подбирая слова.
   - Я хочу выпить до дна этот кубок, чтобы Ночь всегда была нашим союзником, а буря давала нам крылья...
   Звон разбитого стекла заглушил последние слова волшебницы. Цветные осколки Закатного витража сыпались на пол, увлекая за собой большую черную птицу.
   Вскочили учителя, поднялись многие ученики, еще не понимая, что произошло. Старшие волшебники лишь переглянулись, а профессор Травологии, Венди и Рептилия уже уводили студентов из зала, Дементор и Северус Снейп скрылись в коридоре, чтобы своими заклятьями удержать защиту Волшебной Школы. С руки герра Фольмера слетели разноцветные искры, возвращая витраж на место.
   Но буря успела дохнуть в зал, погасив половину свечей.
   Ива и Наина первыми оказались возле огромной птицы, которая из последних сил превращалась в молодого светловолосого мужчину.
   - Хаул! - не поверила своим глазам Ива.
   - Он ранен, - Наина разорвала ворот окровавленной рубашки Хаула, чтобы ему было легче дышать.
   Волшебник потерял сознание, грудь вздымалась тяжело, губы посерели. Ладони старого учителя окутало серебристое сияние: он делился с раненым другом жизнью.
   - Я видел, как на него напали, - на высокой спинке одного из учительских стульев сидел Ворон. - Возле самой Школы. Крылатые тени. Он дрался. Сбросил одну тень в море.
   Над морем взорвался гром, и стекла в Волшебной Школе зазвенели.
  
  
  

Глава третья

  
   Вдалеке, почти у горизонта, шелестящим эхом отозвался другой громовой взрыв. Зазвенело стекло в соседней комнате: несколько окон не выдержали. Ледяные заклятья вплетались в голос ветра, защищая Волшебную Школу.
   - Помогите мне, - сияние рук седого волшебника стало золотым, искрящиеся сполохи исцеляли глубокие раны.
   Щеки Хаула немного порозовели, дыхание выровнялось.
   - Что мы скажем ученикам? - колдунья, носившая прозвище Волшебная Шляпа, поежилась.
   Наина молчала, она вернулась недавно, а беда уже пришла в Волшебную Школу. Не за ней ли?..
   - Ничего. Кто действительно владеет чарами, почувствует сам, - седой волшебник поднялся.
   - А кто не почувствует? - молодой чародей вздрогнул, когда третий громовой взрыв накрыл Школу.
   - Тот утратит волшебную силу, сам того не заметив, - в голосе седого волшебника проскользнула насмешка: или только показалось?..
   - Но это же не буря? - герр Фольмер помог подняться Хаулу, друг уже немного пришел в себя, но глаз не открывал.
   - Не буря, - темноволосая волшебница взяла со стола свечу, огонек трепетал, боясь и светить, и погаснуть. - Буря придет позже.
   Громовые раскаты утихли, гроза проходила стороной, не уронив ни одной капли. В больничном крыле собрались почти все старшие волшебники.
   Профессор Травологии и Северус Снейп вместе готовили зелья, Венди и Наина сидели возле спящего Хаула, стерегли его сон. Герр Фольмер, Рептилия, Волшебная Шляпа и темноволосая волшебница ушли охранять Школу, восстанавливая разбитую громовым эхом и ветром защиту. Вместе с ними полетел и Ворон. Другие волшебники пошли немного отдохнуть, они сменят друзей, когда минет полночь. А Дементор и молодой волшебник, на самом деле по возрасту младший из учителей, отправились слегка приструнить студентов, что, воспользовавшись ситуацией, решили удовлетворить любопытство, заглянув на закрытые этажи.
   При мысли об этом Наина улыбнулась: не повезет тому, кто попадется Дементору, когда тот в плохом настроении.
   - Его хотели убить? - голос Венди вернул Наину в реальный мир.
   - Да. Если бы Хаул не долетел... - Волшебница не договорила, догадка мелькнула перед глазами и скрылась.
   Наина поднялась.
   - Мне нужно кое-что проверить. Побудешь с ним?
   - Конечно, - кивнула Венди.
   На пороге Наина чуть не столкнулась с Северусом.
   - Ты куда? - Северус попытался заглянуть ей в глаза, но Наина поспешно отвела взгляд.
   - Я вернусь через несколько часов.
   Волшебница скрылась в коридоре. Северус и Венди переглянулись, но женщина только пожала плечами: не знаю, что она задумала.
   Было так странно не слышать в Волшебной Школе голосов, только факелы, рассыпающие зачарованные волшебные искры, немного потрескивали, отзываясь на заклятья, что творились за стенами замка.
   Наина вернулась в свою комнату, взмахом руки зажгла две свечи, подошла к зеркалу, села напротив него. Осколки и ноющие порезы на руках... Зеркальный лабиринт и кровь, размыкающая хватку зубов заклятого золотого браслета... Так знакомо...
   Отражения были четкими, будто разноцветные волны и не касались стекла пару часов назад. Две крученые свечи, поставленные между Волшебницей и зеркалом, образовали сияющий коридор во тьме. В глубинах зеркала снова просыпались тревожные огни.
  
   Свиток первый. Максим Димов. Долг
   - Найди то место, где смерть стала товаром. Оттуда начинается путь, что ведет из города... - слова ангела, чей долг возвестить час гибели мира, еще не отзвенели.
   Две цены за то, чтобы переночевать в комнате, где совершили убийство... Идя в гостиницу, на которую мне указал ангел, я поймала себя на мысли, что сердце успело зачерстветь за время путешествия, и меня больше не трогает чужая гибель. Это не правильно, так нельзя!.. Нельзя думать и нельзя чувствовать так... Нет, не думать и не чувствовать, ведь когда смерть становится обычным делом, когда она везде, когда сам воздух пропах тленом и пеплом, почти невозможно спастись.
   Обычная гостиница, таких тысячи разбросаны по всем мирам, не отличалась от своих собратьев. Только была почему-то пуста, словно ждала именно меня. Осколок чьего-то мира, в который не вдохнули жизнь, распорядившись судьбами тех, в кого не веришь. Убив, не разделив боли...
   Я поднималась на второй этаж по деревянной лестнице, краем глаза замечая, как на полу и на ступенях неприметно искрятся капли крови и мести, вызванной не ненавистью, а обязанностью. Долг утратил свое значение, став частью мести, не подкрепленной чувствами и сладостью убийства.
   Комната пуста. Я погасила свечу. Призраки боятся света.
   Они пришли в полночь под чарующий звон золотых монет. Я вздрогнула, поднявшись с кровати, где сидела, ожидая вечных постояльцев этого этажа. Золото еще долго будет напоминать мне о проклятье.
   Громадный призрак графа остановился у окна, сумрачное небо, где тучи скрыли звезды, просвечивало сквозь него. Второй призрак, маленький и жалкий, сел на грязный пол, его трясло, казалось, сейчас призрак зарыдает. Призрачная тень собаки проскользнула в приоткрытую дверь, улеглась в углу, внимательно наблюдая за жалким вором, что взял на себя чужое убийство.
   - Что тебе здесь нужно? - скрипучим голосом спросил призрак графа.
   - Я хочу уйти из города, мне сказали, что путь начинается здесь.
   Собака посмотрела на меня, призрачные глаза заискрились злыми огнями: она словно передавала мне привет от своей уродливой сестры, что стерегла заклятый браслет в лавке демона.
   - А у тебя есть ключ? - улыбнулся граф.
   - Ключ? - переспросила я: уже второй в этом мертвом городе говорил мне о ключе. - А где его взять?
   - Его можно купить, украсть или заслужить, - вор на несколько секунд перестал дрожать. - Купить, продав свою судьбу, украсть, отобрав чужую судьбу.
   Он не договорил, но ни один из предложенных вариантов мне не подходил.
   - А заслужить? - спросила я.
   - Заслужить, разделив чужую судьбу, - зевнув, ответила собака.
   Клыки у пса были длинные и острые, они легко могли разорвать как человеческую плоть, так и призрачную.
   - И где же можно заслужить этот ключ? - я встала, не сводя глаз с собаки, предчувствие подсказывало, что она может броситься на кого-то из нас в любое мгновение, просто не выбрала еще.
   - В чужой жизни, в зазеркалье, - призрачный граф превращался в безликую тень. - Отправляйся туда, и больше не возвращайся. Мы хотели бессмертия и получили его, пусть и посмертное. И нам все равно, что бессмертие это пустое.
   Зазвенели монеты, словно золото рассыпали по полу. Поднялся вор.
   - Берегись ее, - вор глянул на собаку и тоже исчез, но было непонятно, говорит он о псе или о ком-то другом.
   На стене засветилось холодными синими огнями большое зеркало венецианской работы.
  
   Свиток второй. Лауре Льевр. George M. Avery
   Призрачная собака прыгнула в ожившее зеркало, словно приглашала пойти за ней. Я вздохнула и тоже ступила в колышущийся серебристый омут.
   Я вышла в огромный бальный зал. Белый пол похож на лед, по которому расходятся неприметные трещинки, потолок такой высокий, что мраморные колоны теряются в полумраке. И сотни, тысячи зеркал вспыхивают ослепительным сиянием.
   Холодно здесь, как на ежегодном празднике нечистой силы, о котором мне рассказывали друзья. Неужели судьбу Врага рода людского нужно разделить, чтобы выбраться из мертвого города?.. Мне стало страшно.
   Начали собираться гости. Мертвецы и призраки, хоть это сложно заметить простому человеку. Они проходили мимо меня, не замечая. Заиграла музыка: пела свирель, плакала скрипка.
   Я подошла к музыкантам. Тоже тени, только музыка их живая, да настоящими огнями вспыхивают зеркала, а лед пола трещит под ногами и может проломиться от неосторожного шага.
   А потом появилась она. Высокая, стройная женщина, холодные серые глаза, а сама словно вытесана изо льда. Ледяная королева этого бала среди зеркал. Она танцевала с юношей, протянувшим ей цветок, пели скрипки и плакали свирели. Меня саму пленило неудержимое желание взять одну из этих скрипок и заиграть, словно на дуэли соревнуясь в мастерстве. Но я знала, что нельзя, что, взяв в руки скрипку, я останусь среди этих зеркал навсегда.
   Ледяная королева склонилась, как того требовал танец, и ее взгляд коснулся меня. Я узнала королеву - Смерть, лишь под другим обличьем, с другим именем или без имени вовсе. Это у нее перенял традицию балов мертвых Враг рода людского.
   Музыка изменилась, иначе заискрились зеркала. С юношей танцевала уже не королева, а девушка, одетая в простое платье цвета июльского чертополоха. Влюбленные. А безымянный цветок показался мне розой. Желтой розой. Только радуга не выгнется над этим зеркальным залом, ведь здесь нет неба.
   Но девушка тоже была неживой, еще одно из обличий Смерти. А сама ледяная королева подошла ко мне. Серые глаза овеяны легким весельем. Здесь она настоящая, хоть и лишенная имени, давняя богиня, чьи лица люди приписали своим выдумкам.
   - Ты пришла за ключом от мертвого города, - она не спрашивала, она знала. - Станцуй со мной, и я дам тебе ключ.
   Ледяная королева протянула руку, и я приняла приглашение. Она потянула меня на середину зала. Музыка наполнилась темной страстью, что просыпается только в час погибели и в час войны.
   Лед гнулся и трескался под ногами, но мне хватало умения не ошибиться в танце, не сбиться с жуткого ритма, что и биение моего сердца вплел в свою мелодию.
   Пол не выдержал. Осколки льда падали в бездну, словно обломки тысяч разбитых зеркал.
  
   Свиток третий. Umeko. Отель "Калифорния"
   Я снова была в гостинице. Зеркало выцвело, покрывшись пятнами. Я коснулась омертвевшего стекла, но зеркало не откликнулось на мое прикосновение.
   Что ж, не получилось... Если ледяная королева и дала мне ключ от города, то я пока не понимала, как этот ключ выглядит. Нужно уходить.
   Деревянная лестница привела меня на первый этаж, только... Это был совсем другой этаж. Не затерянная во времени жалкая гостиница, а фойе огромного современного отеля встретило меня внизу.
   Возле стеклянной двери сидел парень. У него было имя, но не было лица, тому, кто позвал его из небытия, не хватило фантазии, времени или желания представить его лицо, вспомнить его жизнь, указав путь и судьбу.
   Я подошла к дверям, дернула.
   - Заперто, - глухо подтвердил мои опасения парень.
   - И нужен ключ, - вслух подумала я, и повернулась к нему. - Где мы?
   - В лучшем из отелей всех миров, - казалось, парень гордится тем, что оказался узником именно лучшего из отелей. - Здесь исполняются все желания, и ты можешь выбрать любую судьбу.
   - Я не хочу выбирать судьбу, - ответила я, подумав, что слишком часто за последнее время мне предлагают исполнение желаний и новую судьбу, это начинало надоедать. - Мне достаточно собственного пути.
   Парень не ответил, глядя через стекла на ночной город. Он и сам не понимал, что удерживает его здесь: воля создателя вела дальше сквозь пустые комнаты, рассыпая фальшивые блага, а он не мог отвести взгляд от города, который хоть и был мертвым, но казался более настоящим, чем лучший отель всех времен и миров.
   Мигнул свет: отель откликнулся на мои мысли - я слышал тебя, чужачка.
   Как часто выдумка рождала разумных монстров. Как часто потом эти монстры приходили в реальный мир, пожирая людей и их души. Я знала одного волшебника, что на старости лет каялся за тех чудовищ, кому указал путь в людской мир, но было поздно. Этот отель тоже мог родиться в родной стране того волшебника.
   - Почему же ты не идешь выбирать новую судьбу? - я села на ковер рядом с парнем.
   Он посмотрел на меня невидящими глазами, и снова его взгляд перетек на темные стекла.
   - Я потерял здесь девушку, которую, кажется, любил. Она убегала от Смерти и побоялась пойти со мной в новую жизнь.
   - И ты веришь, что она придет сюда? Ведь в гостинице, как я понимаю, миллионы комнат... - на мгновение мне стало искренне жаль этого парня, но даже сейчас в своем страдании он оставался мертвым и безликим.
   - Она придет, - улыбнулся парень. - Я буду ждать.
   - Что ж... Жди, - я поднялась и направилась к лестнице, но потом остановилась и быстрыми шагами подошла к стеклянной двери.
   Он ждет ту, кого, как ему кажется, любит. А я?.. Меня здесь ничто не держит. Я свободна. Свободна уйти.
   Я толкнула дверь, и бесшумно она поддалась, выпуская меня из отеля.
   Падающие осколки льда похожи на осколки зеркал... Вот он, ключ. Купи, укради, заслужи, отыщи в собственном сердце... Ночь дохнула прохладой мне в лицо, и даже мертвый город, казалось, изменился.
  
   Свиток четвертый. Эстель. Хирург
   По другую сторону стеклянной стены отеля на бордюре сидел мужчина. Рядом на асфальте валялись фотографии незнакомых мне людей, многие лица были обведены зеленым маркером.
   Убийца. Охотник на души, что нашел себе оправдание, став судьей, прокурором и палачом. Бессмысленное оправдание своей жажде убийства, разложившее мир на своих и чужих, на хороших и плохих, на тех, кто достоин жить, и на тех, кто не достоин. Но разве теням больно, когда они умирают?..
   Мороз продрал по коже, когда я подумала об этом.
   Убийца, считавший себя хирургом и властителем человеческих судеб, посмотрел на меня. Человек без имени, без семьи, без судьбы, без прошлого и будущего. Глаза пусты, да и не может быть иных глаз у того, кого придумали, дав форму кусочку небытия, но не дав жизни.
   - Хорошо, что ты пришла, - обводя лицо еще одного человека, сказал убийца. - Мне нужна помощница. Такая, как ты, что чувствует жизнь и чужую боль. Вместе мы изменим этот мир. Ты же мечтаешь именно об этом?
   Он улыбнулся, холодно и с предостережением: только попробуй ослушаться. Я уже видела эти глаза у того, кто надевал мне на руку заколдованный браслет. Я отшатнулась.
   Убийца рассмеялся.
   - А у меня есть и твоя фотография. И фотографии всех твоих друзей. Я караю зло, но злом становится то, что я назову мраком.
   - Я тебе не верю, - тихо откликнулась я.
   Я ему действительно не верила. В мертвом городе, откуда я наконец-то нашла тропинку, ведущую за незримую стену, у него нет больше власти надо мной. Нет больше власти...
   Он поднялся. Сейчас пустые глаза не излучали угрозу.
   - Попробуй понять, волшебница, я не ненавижу тебя и твоих друзей. Но я тоже хочу жить. То, что тебе кажется бессмысленным, имеет смысл для меня и дает мне силы. То, что тебе кажется пеплом, становится моей едой и моей кровью. А серость, которую ты презираешь, создает мне тела и одежды. Пойми, что жизнь может быть иной.
   Я смотрела на врага, прогоняя удивление, что он заговорил со мной.
   - Но твоя жизнь - это смерть для всех остальных. В твоей серости топятся все цвета. Из-за тебя в мире почти не осталось жизни, а слова пусты. Ты убиваешь все, в чем чувствуешь хоть каплю жизни, превращая в игру.
   - А жизнь и есть игра, - разошлось тихим эхом по городу. - Так проще, так больше порядка. Все схемы можно просчитать, а правила нерушимы. Я дарю миру спокойствие и стабильность, а ты испытываешь мир и людей на прочность, и многие ломаются, не выдержав, замыкаются в себе и сгорают от зависти. Спроси у людей, что они выберут: испытания или покой, и они выберут мой покой.
   - Но твой покой смертный.
   - Да, но это покой, который у тебя никто не отберет. Будущее будет принадлежать мне, волшебница. А когда почти совсем не останется цветов, и я убью всех, кто может творить новое, полное жизни, я найду всех вас, волшебников, и заставлю смотреть, как гибнет мир, не от потопа Судного Дня, а захлебываясь серостью. Принимая меня или умирая в мучениях. И юные, что обменяли фантазию на жестокость и агрессию, будут помогать мне разрушать останки мира, превращая их в прах.
   - Никогда! - огонь слетел с моих пальцев, пламенеющей стрелой ударив фигуру убийцы, чей облик приняла пока безымянная пустота.
   Фигура рассыпалась зеркальными осколками. Смех летел над мертвым городом.
   - Я доберусь и до твоей Волшебной Школы, Наина. А пока любуйся смертью в моем городе, волшебница...
   Смех таял, осыпаясь пеплом и неверием.
  
   Свиток пятый. Марианна Цветкова. Красота русалочья
   Пепел кружился в воздухе, запахло близким пожаром. Огонь... Неужели живой...
   От дома остались только обугленные обломки стен. Возле порога лежали два тела: домовой и банник, два духа, которым издавна было назначено беречь людей, убили друг друга, но огонь не коснулся их, уничтожив только дом, в котором должно было поселиться счастье.
   Стараясь поменьше дышать гарью, я шла дальше. Возле дома в бане задохнулись еще двое. Нет, трое. Двое безликих влюбленных и их еще не родившийся ребенок.
   Огонь облизал деревья, искусал высокий забор, повредил ворота. Потому я и смогла легко войти во двор обреченного дома. Только бассейна не коснулось дикое, но мертвое пламя.
   На бортике бассейна сидела русалка, расчесывала длинные золотистые волосы, закрывающие ее обнаженное тело, прекрасное до умопомрачения. Русалка изнывала от скуки, ей хотелось веселья, а смерти давних духов и людей уже не давали столько радости, как раньше. Смерть стала для красавицы наркотиком, ей хотелось его все больше и больше.
   Золотой гребень запутался в волосах, и, дернув его, русалка в сердцах бросила обидчика в бассейн. Коснувшись воды, по которой не пошли круги, золотой гребень превратился в желтую расческу, украденную у ныне мертвой хозяйки дома.
   Я остановилась. Между мной и русалкой был бассейн. Голубоватая вода мягко светилась.
   - Не смей меня осуждать! - зло прошипела русалка, почувствовав мои мысли. - Чего не сделаешь от скуки...
   Она очаровательно зевнула, потянувшись, золотистые волосы на мгновение открыли ее упругие груди, от которых сходили с ума и люди, и духи, и демоны. Только непревзойденным телом и смог наградить русалку создатель, не вдохнув в творение душу.
   Я села на бортик, стараясь не коснуться воды. Мне казалось, что к голубоватому сиянию примешались искры заклятья, а в сгоревшем доме притаились тени.
   - Я много видела в этом городе и за его пределами. Давние духи убивают или упиваются весельем. Почти все предали жизнь, хотя клялись ее хранить. Почти все отдали свои краски пустоте...
   - Отдали, чтобы выжить, - перебила меня золотоволосая русалка, и я заметила, что в ее волосах есть и пепельно-седые прядки, которые она принципиально не желала замечать. - Если нас, настоящих, забывают, мы растворяемся в небытие. Пусть хоть такая жизнь, но жизнь, пусть фальшивые фантазии о нас, но мы будем жить. Хоть так жить... Тот, кто позвал тебя, не боялся небытия, а наши создатели лишь играли в творцов. Создатели многих из нас, - она загрустила, но потом улыбнулась. - Мне приказано властителем города, приказано, как и всем, кто желает жить здесь, убивать волшебников, приходящих сюда. Мне приказано отобрать у тебя ключ от города и жизнь.
   К голубой воде примешалась багровая кровь тех, кто погиб по вине ее красоты. К ним, ко всем своим жертвам во имя веселья, обращалась сейчас русалка, чтобы околдовать меня.
   Багровые вихри и водовороты кружили в глубинах бассейна, словно в бездне, но не касались прозрачной глади, будто вода замерзла, будто стала еще одним зеркалом.
   - Я не отдам тебе ключ, потому что он часть моего сердца.
   Багровая кровь становилась предрассветной тьмой.
  
   Свиток шестой. Екатерина Четкина. А потом было утро
   А потом пришло утро. Дождливые тучи снова висели над городом, словно укрыв его свинцовым саркофагом.
   Запел петух, и откуда он взялся в этом городе, не иначе, перелетел к небоскребам из дачного поселка, который поглотил мегаполис. Русалка закричала и исчезла, как исчезает с рассветом всякая нечисть. Она не могла спрятаться, ведь тогда бы проиграла поединок с тем, кого ей приказали убить.
   По голубоватой воде бассейна плыла желтая пластмассовая расческа. Я взяла ее себе на память.
   Шатаясь, во двор вошел человек. Глаза покраснели от слез и бессонницы.
   - Живая, - прошептал мужчина, идя ко мне. - Хоть одна живая.
   Не помня усталости, я оказалась рядом с ним, помогла сесть на поеденную огнем траву. Мужчина всхлипывал, задыхаясь от чувств. А я молчала, не решаясь спросить о причине его горя.
   - Они умирают, - прошептал мужчина. - Все умирают. Устают, просто не хотят жить, и сердца останавливаются. Я создал вакцину от этого вируса, но слишком поздно. Только ты... Ты живая...
   Я опустила взгляд. Сколько же несчастий отмерили боги своим созданиям, веселясь, не понимая, что боль для этих несчастных настоящая, что придуманное, но неразделенное страдание для позванных из небытия становится ловушкой, в которой, словно в незримой тюрьме, они томятся до конца времен, до того часа, когда о них еще кто-то помнит. Осужденные почти на бессмертие. Вас бы сюда, творцы, бродить по улицам придуманных вами мертвых городов...
   Я обняла мужчину за плечо, нырнув в его воспоминания. Он был живым, этот человек, потому что очень хотел жить, он видел мир настоящим, и дождь говорил с ним. Скрытое волшебство жило в этом несчастном, не замеченное его создателем волшебство.
   - Пойдем, - тихо сказала я. - Я знаю, как уйти из города. Я возьму тебя с собой туда, где светит солнце.
   - Но это будет не мое солнце, - почти неслышно ответил мужчина. - В моем мире даже солнце больше не хочет жить. Я буду чужим в той земле, куда ты меня приведешь. Иди одна.
   - Подумай, - но я понимала, что уговорить его не удастся.
   Для этого человека не существовало больше ничего, кроме собственного умирающего мира, ставшего жертвой бездушного эксперимента.
   Я помнила, что когда-то одна колдунья расчесывала волосы приходившим к ней, чтобы они забывали свое прошлое, чтобы находили успокоение. Незаметно я достала желтую расческу, провела по его волосам.
   Мужчина не заметил моего прикосновения, он сидел, закрыв лицо руками, и я верила, что лицо у него есть, что он не безликий, как большинство теней, что я встретила до него.
   А потом он уснул, чтобы забыть об утрате и тех ужасах, которые ему довелось увидеть по воле своего создателя.
   Я покинула двор. Пепел превращался в снег, как до того снег становился пеплом, когда ясный огонь сжег тени вампиров.
   В мертвом городе, где нет времени, где нет жизни, и стремления водят по кругу. Я верила, что теперь мне удастся открыть врата и уйти.
  
   Свиток седьмой. Хельга Лу. Лекарка Агафья
   Из-за угла дома выглянул волк, а через мгновение уже два лесных зверя трусили по пустынной городской улице, которую укрывали пушистые хлопья снега.
   Волки остановились, поравнявшись со мной. Я присела, и они облизали мне руки, а один волк лизнул в щеку.
   - Мы ждали тебя, - радостно прорычал один волк, он был теплым, почти настоящим, но, также как и мужчине, которого я оставила спящим подле бассейна, не создатель, а собственная жажда жизни давала ему тепло.
   - Не совсем тебя, - поправила товарища волчица. - Того, у кого есть ключ от города.
   - Я увижу этот ключ? - улыбнулась я, если вокруг так много ненастоящих людей, то пусть хоть волки будут настоящими, хоть чуть-чуть.
   - В конце пути, - волк прыгнул в сугроб.
   Снега насыпало уже столько, что не было видно домов по обе стороны улицы, и мне подумалось, что домов этих больше нет. Для меня нет. Город отпустил пленницу.
   - Тебе нужно будет назвать из трех див настоящее. Если ошибешься, станешь снегом.
   Лучше снегом, чем тенью...
   Мы шли по дороге, проложенной через снежную пустыню. По старой нечистой дороге, где люди не ходят, но волкам часто приписывают демоническое происхождение, говорят даже, что их создал Враг рода людского, а я была ведьмой, и меня нечистая сила не страшила.
   В избушке, куда привела нас дорожка, было жарко натоплено, и женщина, добрая лекарка, которую так любили люди, боролась с болезнью. Я села подле кровати, положила ладонь ей на лоб, стараясь ощутить жизнь. Но не было жизни в лекарке. В своих видениях она беседовала с Богом, словно он был ей другом, а потом к ней приходил танцор из иного мира, жаловался на судьбу. Я узнала танцора, понимая, что он никогда не мог привидеться лекарке, десятилетия разделяли их.
   Фальшивка, где перемешались утраченный язык и модные словечки, где ненастоящее все до самого последнего вздоха. Фальшивое добро и фальшивое зло, победа над тем, чего нет, и спасение того, кто никогда не жил. Я с радостью подумала, что уже забываю блеклое лицо доброй лекарки, хотя еще не вышла со двора.
   На снегу меня ждали волки. Мы пошли дальше.
   Снег больше не падал, а земля становилась серой, земля исчезала, оборачиваясь пустотой.
  
   Свиток восьмой. Владимир Владмели. Грант
   Здесь не было земли, не было лиц, не было самого мира. Только голоса, лишенные жизни и эмоций, переговаривались между собой. А еще иногда появлялся голос, который говорил своим рабам, куда идти, что делать и что думать.
   Редко дорожка заводила меня в такие жуткие миры. Ведь те, кто не познал свободы, благодарны и за рабство, ибо не ведают иного.
   Голоса делили деньги, пытались совершать открытия, ненавидеть, убивать и подставлять. Убивать. Легко убивать тех, кто такой же раб, как и ты сам.
   Мне стало жутко, что кто-то может не понимать, что, призывая из небытия рабов, ты взамен отдаешь свою собственную свободу. Это плата. И она взимается всегда.
   Всегда... - даже мысль в пустом мире расходилась эхом.
   И тогда я увидела... Великий Шаман, которого создатель попытался сделать одной из своих пешек, картонная фигурка, совместившая в себе и танец с бубном, и научные открытия. Меня всегда воротило от таких безликих бездушных покручей.
   А еще у Великого Шамана были дети, столь же безликие, как и он сам, близнецы. Настоящий шаман отдал бы близнецов богам или убил бы, а этот попытался перенести на них чувство рабства, которым его одарил создатель. Великий Шаман решил стать кукловодом, подобно Высшей Силе, что его самого дергала за ниточки.
   И там был Враг рода людского. Безликий, тоже позванный, чтобы расцветить даже не серый, а пустой мир, но цветы красок не распустились в пустом мире, где эхо рождают только чужие слова. Еще одна ловушка, еще одна незримая клетка для того, кого люди считают воплощением зла.
   Зачем, Владимир? Как и к другим, я обращаюсь к Вам. Зачем Вам герои, в которых нет жизни? Зачем Вы тратите слова, не наполнив их смыслом? Зачем тратите силы и время, множа пустышки? Если в Вашем сердце горит волшебный огонь, то такими пустыми словами Вы предаете его. А если Вы не знаете прикосновения волшебного огня, не знаете, как открываются двери в созданные миры, уводя из мира людей, то какое удовольствие Вы получаете от того, что складываете пустые слова в предложения?
   Зачем?..
   Я уходила из пустого мира, забывая голоса рабов.
   Снова сыпал снег, волшебный, предновогодний.
  
   Свиток девятый. Александр Ткачук. До Нового Года оставалось...
   Ночь. В мире осталось только два цвета: черный и белый. Снег через раз скрипит под ногами, в темных небесах иногда вспыхивают одинокие звездочки.
   Посреди леса на огромной поляне стоял дом, почти замок. Огромная елка во дворе искрится огнями. И вдруг десятки ракет взмывают в небеса, рассыпаясь разноцветным фейерверком. Я остановилась, чтобы полюбоваться на эту красоту. Фейерверки просвечивали сквозь призрачные стволы деревьев, падая на заснеженную равнину.
   Я понимала, что это мои воспоминания дают фейерверкам краски и искристое шипение, мои воспоминания, а не фантазия того, кому они явились первыми. В доме-замке, возле которого приземлился гравилет, праздновали приход нового года. Фальшивое веселье, которое так хочет стать настоящим.
   Взрослые пили, радостными криками возвещая полночь. Двое из них могли стать врагами или друзьями, один из них мог подарить жене счастье, а другой мог отобрать жену у друга. Но все эти люди казались на одно лицо.
   И только один человек не присоединился к их веселью. Он сидел на заснеженном камне, с грустью глядя на сияющие огни дома-замка, новогоднего подарка своего отца.
   Я пошла к нему, заметив, что не отбрасываю тени, эти ненастоящие огни не могли дать мне тень, а на ненастоящем снегу не остаются следы.
   - Ты замерзнешь, - как можно дружелюбнее сказала я. - Иди к своим.
   Он посмотрел на меня: и не ребенок, и не мужчина. Лицо его постоянно менялось: то он был дошкольником, который радуется Новому году и подаркам, то юношей, которому подарили новую машину, то снова ребенком, но уже чуть постарше, школьником.
   Этот человек никогда не найдет себя, ему нет места даже в придуманном для его родителей мире.
   - Сама замерзнешь, тетка, - совсем по-взрослому усмехнулся он, сверкнув глазами, полными детской непосредственности. - У тебя даже пальто нет, а на улице мороз.
   - Я не чувствую холода, - пожала плечами я.- Для меня этот снег не настоящий.
   - А бывает другой снег? - теперь на меня с восхищением смотрел ребенок, но за мгновение он снова стал взрослеть. - Впрочем, не все ли равно: у меня мать от другого дядьки сестру мне родит. Или это сон? - взрослый сомневался. - Все сон.
   - Да, все сон, - мне стало горько, и я пошла прочь от дома, освещенного ненастоящими веселыми огнями.
   Меня догнали волки.
   - Пора выбирать. Где настоящее волшебство? Лекарка, шаман или Новый год?
   - Никто из них не настоящий.
   Волки зарычали, перегородив мне путь.
   - Ты выберешь, иначе мы тебя аккуратно растерзаем, - облизнулась волчица.
   Я рассмеялась, и ветер подхватил мой смех. Вызванный мною живой ветер.
   - И вы не настоящие тоже!
   Волчица прыгнула ко мне, норовя схватить за горло, и растворилась в воздухе. Волк заскулил и, поджав хвост, побежал в лес, но исчез раньше, чем поравнялся с деревьями. Стволы придуманного леса таяли, подсвеченные все еще ярким фейерверком. Становился прозрачным дом.
   Черное и белое. Черное небо и белая заснеженная пустыня.
   Я шла через пустыню, чувствуя, что пальцы замерзли, и скоро я совсем не смогу колдовать.
  
   Свиток десятый. Ник Средин. Правильный Анабазис
   Я уснула на снегу, зная, что замерзну, но, чтобы идти дальше, не осталось сил.
   Мне снилось море. Синее с прозеленью, волны неспешно лижут берег, а летний ветерок возвращает телу тепло.
   Я сидела на обломке храма, что много сотен лет назад стоял на этом берегу. Теперь от него остались только хаотично разбросанные камни и осколки массивных мраморных колонн.
   Всегда любила море...
   - Можно разделить ваше уединение?
   Я оглянулась на голос и увидела древнего мыслителя, тень, чью одежду уже начал есть тлен.
   - Можно, - я подвинулась на край мраморного обломка.
   Мы сидели и смотрели на море, древний мыслитель щурился на солнце. Светило медленно клонилось к закату, но море и небо уже начали менять цвет, становясь бархатными.
   - Ты молчишь, не спрашиваешь меня ни о чем, как другие, - в голосе древнего мыслителя проскользнула радость.
   - Я говорю с морем, - улыбнулась я. - Часто оно более интересный собеседник, чем люди.
   - Да, это так.
   Мы снова смотрели на море, а тогда древний мыслитель заговорил, словно на исповеди, хоть его боги исповеди и не требовали.
   - Они приходят к нам, древним, вписанным в их учебники, когда у них уже не хватает фантазии звать из небытия даже тени. Они врут нам и пытаются заставить врать нас. Мы отказываемся, ссылаясь на то, что не верим им и не знаем их языка. И тогда они вкладывают в наши уста свои слова, заставляя говорить их языком и передавать их мысли.
   Мы прячемся в закутках истории в надежде, что они не доберутся до нас, но они находят наши имена и призывают снова и снова, пока у нас не остается сил на сопротивление. Мы молим своих богов, чтобы они защитили нас от глумления не чтящих наш прах, но они не верят ни в наших богов, ни в тех, которым ставят храмы.
   И тогда мы истлеваем, принимая в свои сердца их ложь. Тем, кого они призывают из небытия, легче, они никогда не жили в реальном мире. Они страдают, но призванные не познали рождения. А родившиеся дружат со своими создателями, и вместе они открывают новые земли, отвоевывая их у пустоты, но таких смелых и сильных создателей мало.
   А мы жили в этом мире, и ложь причиняет нам боль, вырывая из смертного покоя. Нас не чтят, а лишь унижают. Почти всегда. Скажи, Волшебница, ты можешь это остановить?
   Он посмотрел на меня с надеждой. Ясные глаза старика переполняли слезы, не вынося унижений, он почти ослеп.
   - Я видела дракона, которому неверие порвало крылья, - глухо ответила я. - Теперь я вижу тебя, униженного чужой ложью. Да, я пытаюсь это остановить.
   В сухих листьях оливы зашелестел ветер. Кровавый закат, словно изувеченная радуга, выгнулся над морем.
   - Держись, Наина. Помощь уже близко.
   Древний мыслитель ступил шаг к морю и рассыпался сухими листьями, превратившись в вечерний ветер.
  
   Свиток одиннадцатый. Евгений Усович. Чудесные пряники. Сказка. Кси06
   - Очнулась наконец-то, а я думала, окочурится совсем, - с удивлением сказала женщина.
   - В метель до села дошла, так не окочурится, - откликнулся другой женский голосок, только молодой.
   Я нашла в себе силы открыть глаза.
   - Где я?
   - У меня в избе, - улыбнулась младшая. - Я сиротка Аленка. А кто ты, и что в поле делала? Волки на святки по полям шастают. Опасно там ходить.
   - Опасно, не опасно, вечно лезете вы, молодежь, туда, куда ваша голова не лезет, - назидательно промолвила старшая.
   Я улыбнулась, вспомнив двух волков, что сопровождали меня по дороге из мертвого города, и осторожно попыталась встать.
   - Лежи, рано тебе еще, - уже более миролюбиво проворчала безымянная соседка сиротки Аленки. - И спешить куда? Рождество скоро. Все дороги замело, - потом глянула на девушку, вспомнив что-то. - Мне еще обед сготовить нужно. Я вечером за чудесными пряниками зайду.
   Женщина ушла, а я все-таки села на кровати, утопая в перине. Только перина эта переставала меня греть, я в нее больше не верила.
   - Чудесные пряники? - поинтересовалась я. - Ты волшебница?
   - Нет, что ты, - сиротка Аленка осенила себя крестом и поклонилась образам. - Грех большой ворожить. У меня добрые пряники, желания исполняют, чудеса людям дарят. Нет у нас в селении зла.
   - Так уж и нет, - усмехнулась я, заглянув ей в душу: не много радости выпало на долю сиротки, только не осознавала она, что ее унижают, творила добро, как она сама его понимала.
   Не о чем мне было с ней говорить.
   - Есть у вас в селении зло - я. Ведьма я, Аленка. Кто бы еще ночью в мороз по полям бродил и с волками разговоры вел?
   Нужно отдать должное, но Аленка не отшатнулась, а, может, просто не знала, как вести себя, если зло заглянуло в твой дом, если ты беззащитен перед темной силой. Ее создатель не боролся со злом, не признавал его, а потому и не давал понимания. Слащавым и неправдивым был мир, который он хотел увидеть перед своими глазами.
   - Пойду я дорогу искать. Не все тропки метель замела, - я встала и осторожно пошла к двери.
   - Ты поешь, тогда пойдешь, - тихо сказала сиротка Аленка.
   Она была доброй, пусть я и не признавала ее бога.
  
   Свиток двенадцатый. Михаил Узланер. Барсик
   У сиротки Аленки не было кота. Она же не ведьма, да и коты редко приживаются в селах, где главным развлечением стал телевизор. Поэтому я удивилась, когда в подол моего платья вцепился котенок.
   Котенок был маленький, но очень злобный. Он пытался рвать мое платье, только когти у него еще не отросли достаточно. Да и он сам казался игрушечным, маленьким злобным демоном, что только глупого ребенка и может напугать.
   - Все мои предсказания исполнять будешь, - прошипел игрушечный котенок-демон, когда я взяла его на руки.
   - А то как же, - рассмеялась я.
   Котенок махнул лапой, но он был таким слабым, что не удержал равновесие и кувыркнулся в снег.
   - Я злой демон, - отфыркиваясь, заявил он.
   - А я что-то не заметила, - ненастоящий, хоть и милый котенок начинал мне надоедать. - Будь здоров, злой демон.
   Я пошла прочь от дома сиротки Аленки.
   - Я знаю, куда ты идешь, волшебница, - котенок попробовал ко мне подлизаться. - Тебе нужно к настоящим демонам, они могут проложить любую дорогу.
   Я обернулась.
   - И где же мне найти настоящих демонов?
   - Спроси у священника. Он знает.
   Котенок зарылся в снег, а я отправилась искать священника.
  
   Свиток тринадцатый. Robb Stark. Король и маятник
   Отца Клови, по прозвищу Волк Господень, я нашла к вечеру. Высокий, сухопарый, сильный, еще не старик. Только в глазах поселилось безумие.
   Святой отец сидел за столом в таверне, рисовал карту на желтоватом листе бумаги с оборванным краем. Я залюбовалась дорогами, что он вплетал в волшебный рисунок. Святой отец не знал, что может колдовать, но понимал природу дорог, понимал, что забытое и брошенное обращается во зло, а кровь может дать жизнь и человеку, и волшебнику, и демону.
   - Помоги мне, святой отец, - я села за стол напротив него.
   Отец Клови посмотрел на меня, на несколько мгновений безумие покинуло его глаза.
   - Ты ведьма. Почему я должен помогать служанке Врага рода людского? - но, в отличие от Александра, он меня не ненавидел.
   - Потому что я уйду, если ты покажешь мне место, где начинается проклятая дорога. И не буду мешать тебе.
   - Ты погибнешь на проклятой дороге, - ясные глаза святого отца смотрели на меня с интересом, не пустые глаза.
   - Я ведьма, и могу договориться с нечистью.
   - С той нечистью даже ты не сможешь договориться.
   Он вернулся к работе, и еще одна чернильная дорога легла на желтый лист.
   Я смотрела, как легко и уверенно ведет линию его рука. Живая рука живого человека.
   - Укажи мне это место, - тихо снова попросила я. - Ты называешь меня служанкой Врага рода людского, но даже Падший сейчас пленен в пустых словах и безжизненных видениях. Не осталось добра и зла, не осталось опасности и боли, не осталось любви. Неужели ты хочешь жить в таком мире? Ты, кто познал и служение, и безумие, кто стоял на краю бездны беспамятства, но нашел в себе силу бороться?
   Святой отец медленно отложил перо. Ясные глаза снова заглянули мне в душу, словно он хотел отыскать во мне какой-то ответ на мучающий его вопрос.
   - Нет, я не хочу жить в таком мире. Я укажу тебе то место.
   Мороз отступил, и ночь была теплая, на проклятой дороге меня встретила безымянная тень. Тень поклонилась мне и святому отцу, словно они были связаны тайной, столь же древней, как и жизнь.
   - Не проси у нее такой платы, что потребовал от меня, - сказал твари отец Клови.
   - Не попрошу, - прорычала тень. - У нее есть ключ он мертвого города. Идем, Волшебница, тебя ждет наш король.
   Молча кивнув, мы попрощались с отцом Клови. Тварь привела меня в пещеру к своему королю и, почтительно поклонившись, вернулась стеречь дорогу.
   Король демонов, у которых когда-то тоже было свое имя, почему-то не представился мне монстром. Я видела когтистые руки, страшные глаза, но жалость, а не страх, всколыхнулась во мне. Мне было жаль того, кого называли чудовищем, одного из давних богов, забытого людьми.
   - Не думал я, что встречу смертного человека, который разглядит во мне истинную природу, когда я сам ее почти не помню, - голос короля демонов наполнился грустью. - Ты пришла просить, Волшебница. Проси.
   - Мой путь лежит из города мертвых. Я танцевала в зеркальном зале, не побоявшись принять приглашение на танец от самой Смерти. Ледяной пол того зала рассыпался на осколки, и осколки того давнего льда победили волю зеркального лабиринта и волю города, открыв мне путь к свободе. Я поняла, что свободна, это и есть ключ. Но уйти из города не просто, мне указали начало того пути, но потом он затерялся во мраке. В метель я сбилась с дороги. Помоги мне.
   Чудовище не ответило, оно размышляло.
   - Я помогу тебе, Наина. Слухи о тебе и Волшебной Школе, где собираются все, кто может одинаково хорошо и колдовать, и творить, долетели даже до моих проклятых забытых подземелий. Давние боги помогают тебе, ведь ты заставляешь их вспоминать, кто они на самом деле. На самом деле, а не в фантазиях тех, кто пытается звать их из небытия.
   Казалось, что его печаль осязаема. Я хотела помочь чудовищу с живыми печальными глазами, но не могла.
   - Почему я не верю в тебя, давний бог? Почему не могу увидеть? Ведь я хочу тебя увидеть, и буду помнить.
   - Почему?.. - чудовище спрыгнуло на пол, оно было похоже и на человека, и на демона, но не имело своего осязаемого тела. - Потому, Наина, что позвавшему меня из небытия не хватило живых слов, чтобы описать то, что он увидел, не хватило смелости рассказать правду, - чудовище усмехнулось. - Он испугался, что мы окажемся сильнее его. Возможно, он еще найдет в себе силы взглянуть в глаза правде. И тогда мы придем в Волшебную Школу вместе.
   Чудовище достало до часов, висящих на стене пещеры, коснулось маятника. Часы безмолвно пошли, маятник закачался, медленно, немного зловеще. Древние чары хранили его.
   - Как свободу и волшебство ты носишь в своем сердце, так и путь только ты сама можешь себе указать. Только ты. Но я помогу.
   Безмолвные часы отмеряли время.
  
   Свиток четырнадцатый. Елена Никиткина. Otazu
   Сквозь почти прозрачный качающийся маятник я видела девушку.
   У девушки не было лица и прошлого, но на ее руке красовался золотой браслет. Этот браслет мог исполнять желания, он помогал людям, но почему-то казался мне пластмассовым, а не золотым.
   Золотой браслет был и на моей руке, мне чудом удалось его снять. А ту несчастную, случайную жертву, которую нашел тот, другой браслет, кажется, тоже звали Женей.
   Фальшивка, неправда, но она напомнила мне о проклятье.
   Качался давний маятник.
  
   Свиток пятнадцатый. Навик. Тесный мир
   Дети пытались вырваться на свободу из тесного мира, пытались отыскать свой мир, как когда-то искал мой любимый.
   Многие ищут иные миры, многие находят. Но эти дети были безлики, и их мир не ожил, подсунув им штамповку и чужую мечту.
   - Эльфы! - обрадовался один из ищущих и ступил навстречу блеклым теням.
   Многие ищут иные миры. Многие находят...
   Качался маятник, заставляя сердце биться чаще.
  
   Свиток шестнадцатый. Марина Морская. Рассвету вопреки
   Теперь я не смотрела, а была в видении древнего маятника, что творил для меня дорогу из мертвого города.
   Я сидела в кафе за одним столиком с мужчиной. Не человеком, а вампиром.
   Его мысли тоже были обращены к солнцу, но если меня солнце могло напоить жизнью, то его только убить. Но солнце его мира угасало, почти умерло, поэтому не могло причинить ему вреда. Вампир на время даже поверил, что стал человеком.
   Солнце, мы оба хотели ему верить...
   Марина, почему Вы не доверились своему герою? Его глаза ясные и полные жизни, хоть вампира и сложно назвать живым. Его судьба могла быть яркой, но Вы выбрали для позванного Вами из небытия простой путь известного стандарта, Вы не попытались понять того, кто доверился Вам, откликнувшись на зов. Но он ждет, все еще ждет, что позвавший вспомнит о нем и не побоится разделить его судьбу. Это нелегко, знаю, человеку всегда нелегко понять вампира. Но он ждет, он хочет быть не просто еще одним вампиром, он хочет быть единственным, и только в Вашей власти вдохнуть в него жизнь, сделав неповторимым.
   ...Садилось солнце, тонуло в кровавых сумерках. Качался волшебный маятник.
  
   Свиток семнадцатый. Ольга Калинина. Облачный этюд
   Кровавые сумерки становились синим небом, по которому плыли белые облачка и тучки. Двое влюбленных устроили себе рай на облаках, сладкий, ненастоящий рай, где нет ни благодати, ни любви.
   Я видела разные лики рая и разные лики любви, и, не скрою, лики любви мне ближе, а бесстрастный рай нагоняет тоску. Но я ведьма, и мне нет места не небесах.
   Но этот рай, этот фальшивый Заоблачный дворец, поразил меня своей ненастоящестью. Нельзя, никогда нельзя сводить наслаждение только до утех тела. Мало есть сладости, сделанные из облаков, и валяться на мягких облачных перинах.
   Ни к чему небо тем, кто не умеет летать...
   Древнее волшебство заставляло вспоминать. Вспоминать собственное прошлое, видя его отблески в чужих судьбах.
  
   Свиток восемнадцатый. Евгений Гирный. Письмо мертвеца
   Чернели и выцветали белые облака, подчиняясь дыханию смерти. Качался почти прозрачный маятник.
   На меня смотрели пустые глазницы мертвеца.
   Вспоминай, Волшебница, кого ты зачастую встречаешь на своем пути. Мы пишем письма в никуда, мы мечтаем о серости, мы отравляем серостью других. Когда у тех, кто нас окружает, перестают сиять глаза, мы чувствуем себя комфортно. Нам не нужно посмертие, мы ведь так и не перешли черту, оставшись среди живых. Но мы умерли. И теперь жизнь тоже должна уйти, ведь не могут живые мертвецы бродить по улицам людских городов.
   Ты смелая, Волшебница, отправилась в такое долгое и опасное путешествие, а думала ли ты, что в твоем родном городе точно так же гаснут глаза, а мы, что еще не рассыпались серым прахом, отравляем своим присутствием тех, кто дорог тебе. Пустые слова - универсальный яд...
   Я пишу письмо тебе, Волшебница. Пишу и отправляю в никуда. Письмо обязательно найдет тебя, ведь ты стремишься в бездну.
   Ты не знала?..
   Я отшатнулась, ненависть вспыхнула в моих глазах. Ненависть к живым мертвецам и тем, кто сознательно зовет их из небытия.
   Качался маятник.
  
   Свиток девятнадцатый. Delirius M. Делирий
   Мертвец поднимал бокал со сладким сиропом, славя смерть. И другой мертвец откликался на его тост. Они пили вместе, два мертвеца. Пили за погибель мира и серость в каждом мгновении времени.
   Они пытались творить, но творения превращались в пепел. Но некоторых они все же научили создавать мертвые шедевры из пепла. Шедевры, ведь эти подделки и фальшивки, пытающиеся затмить собой жизнь и возвеличить тлен, отравляли души всех, кто к ним прикоснется.
   Ведь только живой огонь может выжечь пепел из души, фениксы рождаются из пепла, так и изувеченные души оживают, когда их касается живой огонь. Но это больно, очень больно. И не всякий удержит крик.
   Гораздо проще и приятнее заливать выпивкой и ядом искорки живого огня, что иногда вспыхивают на останках испепеленной души. Так выпьем же за тех, кто творит! Так выпьем же за тех, кто творит пеплом и славит смерть!
   Я взглянула на щербатый бокал, который мне дали двое мертвецов, и, улыбаясь, разбила его об могильную плиту. Алое вино превращалось в кровь. Маятник остановился.
   - Я поняла, я должна идти к солнцу, - не оборачиваясь, сказала я давнему богу, облаченному чужой волей в маску чудовища.
   - Возвращайся в город, Наина. Теперь ты будешь свободна даже там.
   Я шагнула во мрак и прошла сквозь стену пещеры. Я снова была в мертвом городе, но теперь он действительно не имел надо мной власти.
  
   Свиток двадцатый. Алексей Чернов. Случай с разнорабочим
   Мертвый город. И первым меня встретил Враг рода людского, точнее, один из его слуг. Измельчали враги людей, и не мудрено, если их имена так часто звучат вместе с пустыми словами.
   Дорогущая иномарка ехала медленно, но она все равно нагнала меня. Я не остановилась. Опустилось тонированное стекло.
   - Пока тебя не было, Волшебница, мы встретились и договорились, - усмехнулся черт. - С мертвецами тоже можно неплохо ладить. Да и мы можем услужить тому, кого ты называешь пустотой, наши же создатели служат.
   Я не ответила.
   - Ты тоже можешь договориться. У нас была такая милая беседа...
   Я остановилась, и заклятье осветило мои глаза.
   - Зло должно быть черным, а не серым. Неужели никто из вас, кого люди называют злом, не понимает, что, становясь серыми, вы утрачиваете власть над людьми и людскими судьбами? Вы ничего не выгадываете, лишь превращаетесь в безликих теней, коих тысячи вокруг.
   - Пусть так, Волшебница, но это уже не имеет значения, - все-таки в темных глазах черта еще не до конца обосновалась серость. - Помогай либо добру, либо злу. Не проси жизни и для тех, и для других.
   - Но я ведьма, - рассердилась я. - Во мне есть и то, и другое.
   Иномарка скрылась за углом, свернув с проспекта.
  

***

  
   По зеркалу пошли трещины. Затрепетали огни свечей и погасли под ветром, вылетевшим из зазеркального мрака.
   Наина в последнее мгновение успела пригнуться, и зеркало взорвалось. Ударной волной Волшебницу бросило на пол, осколки, словно ледяные снежинки, обсыпали темные волосы.
   Она потеряла сознание.
   Рама зеркала без стекла зияла жуткими вратами в иные миры, в пустые, в мертвые земли.
   В коридоре послышались быстрые шаги, и в комнату влетели Ива и герр Фольмер.
   - Наина, - испуганно прошептала Ива, зажигая на ладони слабый огонек.
   Герр Фольмер перевернул Наину лицом к свету, нащупал на шее пульс.
   - Жива, - тихо откликнулся волшебник на безмолвный вопрос.
  
  
  

Глава четвертая

  
   Сидя подле спящего Хаула, Венди сама не заметила, как задремала. Профессор Травологии вошла в комнату, чтобы спросить, как себя чувствует подруга, но замерла, улыбаясь: пусть поспит немного, устала. А ведь Венди провела все время здесь и не знает, что крылатые тени кружили над Волшебной Школой, сыпля шелестящими проклятьями и веселыми угрозами. Тени радовались, что теперь всегда смогут вернуться в ненавистную им Школу, всегда смогут отыскать путь. Всегда, если буря не омоет замок волшебством, а молнии не зажгут новые искрящиеся огни на башнях, если ветер не отдаст часть своей давней силы темному флагу, расшитому заклятьями.
   Но выстоит ли Волшебная Школа в такую бурю?..
   Из коридора донеслись тревожные голоса и шаги. Дверь отворилась, проснулась Венди, все еще мутными от сна глазами поглядев на входящих.
   Герр Фольмер занес в комнату Наину и осторожно положил на соседнюю от Хаула кровать. Профессор Травологии склонилась над волшебницей, до сих пор не пришедшей в себя, провела по волосам, тихо напевая заклятья. Заблестела зеркальная пыль в темных волосах Наины, откликнувшись на чары.
   - Что случилось? - на мгновение тревога в голосе профессора Травологии сменилась страхом, но лишь на мгновение.
   - Взорвалось зеркало в комнате Наины, - Ива оглянулась, кивнув молодому волшебнику, который заглянул в больничное крыло, услышав шум.
   - Наине очень повезло, что ни один осколок ее не оцарапал, - профессор Травологии вздрогнула. - Вам не нужно говорить, чей это подарок.
   - Зеркало? - переспросила Венди. - Но никто не входил в комнату Наины за время ее отсутствия. Это ее зеркало, не может быть...
   Молодой волшебник присел на кровать, поглядел в лицо Наине, его глаза осветились чарами.
   - Наина много рассказывала мне о зеркалах, о том, что они могут приводить в другие миры, связывая настоящее и фальшивое, реальное и выдуманное. Мы ведь ушли из Школы вместе, недавно я был ее попутчиком, только меня тогда ранили, и вы забрали меня назад в Школу, а она пошла дальше одна. Но я не думал, что зеркала могут быть столь опасны. Не здесь... Не в нашей Школе...
   Молодой волшебник замолчал, не договорив. Молчали и все остальные, хотя думали примерно об одном и том же. И тогда герр Фольмер решился высказать общие мысли вслух.
   - Враги нашли скрытый путь к нашей Школе, хотя его хранят древние чары, и только те, у кого есть сила творить, превращая выдумку в живую реальность, могут отыскать его. На Хаула напали почти у берега, чтобы показать нам, что мы бессильны и можем только ждать, когда выберут из нас следующую жертву. И зеркало Наины... Оно не властно измениться само, только другой волшебник мог зачаровать его...
   У герра Фольмера тоже не было сил, чтобы сказать все, что уже стало для него уверенностью. Слишком печальны глаза друзей.
   - Ты думаешь, что в Школе есть предатель? - Ива отлично его понимала.
   - Я не верю этому, - покачала головой Венди.
   - А я и не знаю, верю ли, - задумчиво откликнулась профессор Травологии. - Кто-то из учителей? Но будь так, Школа бы не призвала их. Кто-то из учеников? Но мы вместе уже не один месяц. Да, в глазах некоторых гнездится тьма, но тьма эта живая. Не знаю...
   - Как бы там ни было, скрытый путь врагу известен, - молодой волшебник поднялся. - Нужно что-то делать.
   Профессор Травологии посмотрела на спящих, загрустив еще больше.
   - Пусть Хаул и Наина отдохнут до утра. Пока мы не услышим из их уст, что случилось на самом деле, ничего не сможем предпринять, - она пошла к выходу. - Вам тоже нужно восстановить силы. Следующая ночь может быть долгой.
   Друзья покинули комнату. Медленно угасали огни свечей, легкие тени плыли по полу и стенам.
   Сквозь приоткрытую дверь влетел Ворон и сел на изголовье кровати Наины. Зачарованный Ворон охранял спящих волшебников, зная, что утро излечивает раны даже лучше колдовства. Знал по собственному опыту.
  
   Свиток первый. Наталья Рузанкина. То, что звалось тобой
   Я шла по улице в сторону дачного поселка, помня, что он остался на окраине. Город не поглотил поселок полностью, не сделал своей частью, не растворил. Я хотела поблагодарить хранительницу врат мертвых, ведьму и давнюю богиню. Теперь я была свободна, хоть яд напоминал о себе все чаще. Но я должна была поблагодарить свою спасительницу и за то, что нашла меня за чертой, и за снятый браслет-проклятье.
   Поселок немного поменялся, пока я искала ключ и путь из города, но не узнать дом было нельзя. Кот у порога, только теперь на цепи, и пятнистый, а не черный. Почему-то я засомневалась, что хозяйка могла так издеваться над своим любимым животным.
   Из двери домика вышла молодая женщина, мы поравнялись, но разошлись, не перебросившись даже словом. Глаза яркие и ледяные. Она тоже умеет колдовать, но ненавидит себя за этот дар, ее темное слово оборачивается заклятьем и бедой, в ее ледяных глазах мрак и море соединились, словно волны. Безымянная женщина могла уничтожить мир своим словом.
   Я оглянулась, заметив полупрозрачного зверя, следовавшего за ней. Зверь остановился, обнажив клыки, она остановилась тоже, медленно повернулась ко мне.
   Мы стояли, глядя друг другу в глаза, и огонь моего волшебства пытался растопить лед ее отчаяния. Отчаяния богини, утратившей свое имя, утратившей свое обличье, утратившей цель и смысл жизни. Она не могла умереть, она была бессмертна, как истинная богиня, сотворившая мир. Она желала забвения, но ее звали из небытия под разными обличьями, не понимая, наделяя только собственной пустой выдумкой. Звали, подсознательно помня, кто на самом деле дал миру жизнь, вымолвив первое Слово.
   - Пойдем со мной, - тихо сказал я. - Ты богиня. Ты гибель и возрождение, ты любовь и ненависть, ты сама жизнь со всеми ее оттенками. Пойдем. Не место тебе в этом сером мертвом городе.
   Зверь заскулил. Город угнетал и его, но мать любит всех своих детей, и все они преданы ей до последнего вздоха. Зверь не мог покинуть создательницу мира.
   Величественная, как тьма и море, вечная, как ночь и рассветы. В этом городе даже рассветы были блеклыми... А ее глаза, в них можно утонуть и потеряться, они и глубина, и бездна, в них есть все, как и в ее истинном Слове.
   Но отчаяние поглощало величие, ложь чужих представлений отбирала власть изначального Слова. Она потянулась ко лбу, чтобы перекреститься, признавая свою немощь и греховность, отдавая власть Слова другому, склоняясь, словно обычная женщина перед тем, у кого нет лица.
   - Не делай этого! - я рванулась к ней.
   Но было поздно: крест огнем перечеркнул образ давней богини. Только женщина, слабая безымянная женщина стояла передо мной. Завыл зверь, что когда-то был ее любимым.
   А потом дунул ветер, и богиня рассыпалась пеплом.
  
   Свиток второй. Дарья Рубцова. Посторонний
   Горьковатый пепел унесло к сумрачному вечернему небу. Где-то там, за этими тучами, пряталось золотое солнце.
   Я подошла к домику и, постучавшись, толкнула дверь. Не заперто.
   Возле окна сидела девочка, наблюдала, как вечер захватывает и город, и небо. Возле нее на столе лежало что-то темное, шерстистое, такое милое, что хотелось запустить пальцы в черный мех. Но казалось, что об шерстинки можно больно уколоться или порезаться.
   Я потянулась к бездыханному зверьку.
   - Не трогай! - девочка резко обернулась ко мне, опалив пустотой глаз. - Он мертвый! Он чужак! Он посторонний! Все, что не отсюда, должно умереть!
   Она негодовала, но мне казалось, что не голос ребенка, а голос взрослой женщины, что до остатка отдала свою душу серости, я слышу. Голос женщины, предавшей свою мечту, а теперь выбирающей за других. Женщины ли?..
   - А я не боюсь, - я взяла на руки почти невесомое тельце.
   Когда-то глаза зверька были изумрудными и могли заглянуть в душу, если была та душа. Я погладила зверька, хоть так даря ему ласку, которую он не получил от ребенка. Когда-то один из моих друзей рассказывал о древних духах, добрых, но немного странных, что приходят к каждому ребенку, оберегая его, храня детские души от тьмы и пустоты. Но не всякий ребенок может увидеть такого зверька. Уже не всякий...
   Эта мысль была страшнее, чем воспоминания о проклятье и плене.
   Я снова посмотрела на девочку. Виновата ли она, что ее не поняли, что ее мечту убили, превратив в еще одну пустышку, коих много. Она могла отправиться в дальние миры, могла творить чудеса, могла изменить теченье времени, ибо мечтала. Но ее создатель распорядился иначе, дав ей, словно маски, два лица, взрослое и детское, но не дав души.
   Эта девочка даже не могла заплакать по своей воле. Мне показалось, что ее боль перешла и ко мне.
   Я положила на стол тельце черного неведомого зверька, закрыв выцветающие изумрудные глаза. Сыпнула огнями, сжигая останки чужой жизни и судьбы.
   Девочка зачарованно наблюдала, как волшебный огонь забирает ее преданного и не понятого защитника. Преданного и непонятого не этой маленькой девочкой, а тем, кто позвал ее из небытия.
   За окном стало черно, пришла беззвездная ночь. Только в одном краю неба, словно в окне, посверкивали точечки звезд.
   - Мне страшно, - тихо сказала девочка. - Останься со мной, волшебница.
   - Я останусь, - так же тихо промолвила я.
   Звезда оступилась с неба и летела сквозь облака, мечтая о возвращении на землю.
  
   Свиток третий. Роман Проколов. Лимбо
   Звезда оступилась, но падала неимоверно долго, сгорая в атмосфере. Ибо не звезда это была, а космический корабль. Корабль с двумя мертвецами на борту. Корабль возвращался домой, он столько долгих дней верил в это возвращение, что ему было совсем не больно отдавать жизнь Земле.
   Корабль был живым, а те двое... У кого нет прошлого, нет будущего, нет лиц... Я снова и снова вспоминала холодный вопрос Смерти: не жаль ли мне теней, когда они умирают.
   Звезда-корабль падала, сгорая, ибо верила, что все живое не может жить за пределами поля Земли. Все живое...
   Я расхохоталась, напугав девочку.
   Создатель, призвавший этих двоих несчастных из небытия, считал живыми только людей, а жизнь в позванных им вдохнуть не сумел. Насколько же блеклый твой собственный мир, создатель, если ты не чувствуешь жизнь даже там, где есть твоя власть! Насколько мало ты можешь сказать миру, да и захочет ли мир тебя слушать? Мир рассмеется в лицо всякому создателю, кто отрицает жизнь и правду в угоду своей выдумке.
   Голоса призраков, запертых в чреве космического корабля, спорили о природе жизни. Но о жизни не знали ничего. Голоса... Полумертвые голоса без эмоций - это все, что подарил им создатель.
   Я не верила его выдумке, но звезда падала, и печальный свет достиг окна, возле которого мы стояли. Девочка прижалась ко мне. Это была ее ночь и ее испытание, которое она должна была пройти, чтобы получить жизнь не из рук своего создателя, а из собственной непокорности. Иногда позванным из небытия это удается.
   Вспышка осветила Землю, открыв взору полуразрушенные небоскребы и пожухлую траву на полях. Свет от вспышки угасал долго, теряя цвета, как и обреченный на гибель мир.
   И тогда я увидела, что время повернулось вспять. Трава становится зеленой, вырастая за считанные мгновения, и маленький мальчик играет с черной собакой. Такой же черной, как и убитый зверек-защитник девочки, стоящей рядом со мной. Она дрожит от страха и не понимает, что происходит, шепчет, чтобы я защитила ее, но я не могу ее уберечь. Пройдет совсем немного времени и по воле своего создателя она тоже превратится в тень, если сейчас отступит, если отдастся страху.
   Мальчик и большая черная собака убежали, растворившись в ярком свете угасающей вспышки. И тогда пришла тьма.
  
   Свиток четвертый. Максим Медведев. Город-на-холме
   И тьма была серой. В ней жили только тени, а мы стояли у окна, глядя на их бессмысленное существование, полное грязи, пошлости и жестокости.
   Мы могли бы пойти туда сейчас, попытаться что-то изменить. И я бы, возможно, шагнула в чужой мир, заставив этих жалких людей страдать, но, страдая, возрождаться. Ведь есть разная боль, и та, что наполняет истиной даже последнее мгновение, тоже есть. Рушились бы города, и судьбы вели бы людей, ставя перед ними непреодолимые испытания и неразрешимые задачи. Огонь охватил бы белые стены. Огонь так красив на фоне белых стен! Но это пламя очистило бы мир.
   Создатель решил иначе. Серостью и тленом рисовал он то, что хотел увидеть. И его глаза были слепы, ибо не видел он тех, кого позвал из небытия, слепы, ведь он смотрел на свой мир чужими шаблонами, повторяя выдумки, а не создавая новое. Мир открылся ему, а он не смог пройти его дорогами. Мир ждал именно его, а теперь, преданный, истлеет, ведь больше ни у кого нет ключа. Ключ дается только один раз...
   Почему-то мне казалось, что создатель выбросил ключ, разочаровавшись в своем мире. Решил, что ему открылась пустышка, не понимая, что пустышкой свой мир он сделал сам. Мало позвать, но нужно ответить. Мало придумать, но нужно прожить. Ибо память не хранит фальшь.
   Пылал белый город на холме, чистый и богатый. Пылал черный город в пойме, грязный и зловонный. Но не было между ними разницы - жизнь не вдохнули в эти города. И кроме двух городов, не было в придуманном мире ничего.
   Я знала, что еще побываю на руинах. Я не страшилась разрушений, ведь и с моих ладоней иногда слетал смертоносный огонь.
   Но пойду я туда не сегодня. Не этой ночью. Я не одна. Со мной рядом девочка, чьи глаза сияют. Она верит в жизнь, хоть у нее больше нет защитника. Она хочет жить, и я сделаю для нее все, что смогу. Хотя никто не знает, чем станет для нее рождение, подаренное не создателем.
   Я тихонько отошла от окна. Вспышка от упавшей звезды-корабля во имя жизни, а на самом деле во славу смерти, и пожарища далеких городов смешались в один мертвенный свет. И свет этот иссушал душу. У меня не было сейчас сил, чтобы бороться с ним.
   Заиграла тихая музыка, и я обернулась.
  
   Свиток пятый. Lazyrat. Моцарт и Сальери
   Музыка была прекрасна... и мертва. Математически рассчитана и холодна, ибо не было в ней творчества и вдохновения.
   Никто не знает, чем станет рождение не по воле создателя. Вместо девочки у окна стояла темноволосая женщина, глаза сверкают не людским огнем. Красавица-графиня улыбнулась, и пламя свечей, которые мы зажгли, чтобы пережить эту ночь, затрепетало.
   Когда-то ее тоже позвали из небытия, одни называли ее музой, другие женой отравителя, третьи просто видели в ней женщину. Но ни в одном из этих обличий она не была настоящей. Не была графиня настоящей и сейчас, ведь если создатель страшится писать имена огнем, то лучше б он вообще не призывал из небытия тех, кто ждет зов, веря в волшебство рождения.
   Я ненавижу ложь. Ненавижу во всех ее проявлениях. Но когда начинают врать о таких, как я, о волшебниках прошлого, ненависть моя становится темной бурей. Легкомысленные создатели тревожат память тех, кто был выше их, подменяя истину выдумкой, не давая помянуть ушедших, заставляя их только страдать. Как страдал древний мыслитель, как страдают ушедшие после него.
   Но когда обвиняют в предательстве волшебников, что творили, отдавая за творчество собственную жизнь... Когда приписывают великим собственное предательство ради оригинальности выдумки... Я презираю таких создателей, ибо имею на это право, ведь меня когда-то тоже призвали из небытия.
   Но прекрасная графиня, муза, сама не верила своему создателю. Ее глаза были ясны, хоть и холодны. Она пыталась бороться с глупой веселостью, замешанной на фальшивой любви и страсти, и пока у нее это получалось.
   - Скоро рассвет, - улыбнулась графиня. - Мы можем идти. Ты помогла мне пройти испытание, и хоть лицо мое изменилось, теперь я жива.
   Мертвая музыка сопровождала нас и на улице, казалось, что она звучит не в городе, а в твоем сердце, и сердце сопротивляется, пытаясь прогнать фальшивый шедевр и из памяти, и из крови.
   Но графиня словно не замечала этого, она танцевала на проезжей части между серыми домами, ослепшими перед рассветом, она жила, она так хотела жить, быть не призраком, не тенью. Быть живой...
   Я остановилась, затрепетал воздух, будто предчувствие близкой опасности. Невидимый музыкант взял фортиссимо, словно приглашал на дуэль, я вздрогнула, графиня споткнулась, а тогда появилась она.
  
   Свиток шестой. Harley Quinn. Суок
   Мертвая музыка, созданная без вдохновения, подманила ее, высокую женщину с темными волосами.
   Она не была уродлива, но ужасом веяло от нее, словно холодом в самую длинную ночь, сжало сердце, когда ее взгляд остановился на мне. Колдунья, предпочитающая называть себя феей или королевой, - еще один из ликов моего врага. Еще один бездушный безымянный убийца.
   Графиня была слишком далеко, чтобы услышать мое предупреждение. Фея двигалась бесшумно, а музыка звучала, помогая ей, околдовывая освободившуюся из небытия. Фея тоже танцевала, но казалось, что это танец самой погибели, и одновременно куклы, чей кукловод мечтает оказаться на ее месте. И если обрубить нити, связывающие куклу, кукловода и пустоту, то умрут и создатель, и позванная из небытия фея. Когда продаешь душу пустоте, расторгнуть договор уже нельзя.
   Они танцевали вместе, и я видела, как в ясных глазах графини сверкают крупинки страха. Еще мгновение, и она будет полностью во власти кукольного демона. Сверкнул длинный нож, найдя ножны в груди графини. Нож убивал, выпивая жизнь, удерживая на границе небытия, не давая уйти...
   Чужая боль пронзила и меня, мне казалось, что сейчас я закричу, что не удержусь на ногах... Серая стена дома, к которой я прикоснулась, чтобы устоять, оказалась шершавой.
   Фея вырезала сердце у живой графини. Вырезала всю не подаренную любовь и не растраченную радость. Кровь рубинами скапывала с лезвия ножа.
   Демон поднялся, оставив умирающую графиню лежать на асфальте. Музыка затихала, уходя из этого мира вместе с графиней.
   Враг смотрел на меня, а я не отводила взгляда. Я знала этого демона под другими обличиями: он пил кровь юных девушек, и принцесса-вампир боролась с ним, рискуя своей жизнью; юные защитницы Земли, чьей предводительницей была хранительница Луны, ловили его на улицах своего города; королевой кукол приходил он к людям, соблазняя глупцов бессмертием, превращая в кукол... Тысячи бездушных ликов того, кто отбирает чужие жизни.
   Фея захохотала, она видела мои мысли, словно они были ее собственными видениями.
   - Вот ты и попалась, Наина. Ты боишься меня, потому отдашь мне ключ от мертвого города. Никого я не позволю тебе забрать.
   - Нет, - я отпустила стену, стараясь стоять перед погибелью прямо и смотреть гордо. - Этот ключ - свобода. А она в моем сердце.
   - Тогда я вырежу свободу вместе с твоим сердцем!
   Фея бросилась ко мне, летя над землей. Синеватая дымчатая сталь ножа в ее руке приобрела розовый оттенок, струящийся по острой кромке лезвия. Близился рассвет.
   Она целилась мне в сердце, уже празднуя победу.
   Удар стального ножа отразила золотая расческа, превращаясь в сияющий кинжал. Не зря я забрала ее у русалки, живой, но такой жестокой.
   Мы дрались на пустынной улице. Под блеклыми розоватыми солнечными лучами растеклось грязной водой тело графини. Не долго ей удалось пожить.
   Я дралась во имя жизни, вспоминая всех, кто встретился мне на пути, живых и не оживших, людей и теней, с блеклыми и с яркими сияющими глазами. Я дралась во имя всех друзей, оставленных в Волшебной Школе, куда отыщет путь только тот, кто может и колдовать, и творить.
   А она дралась во имя пустоты, смерти и собственной власти. И блеклое солнце было на ее стороне.
   Я выбила нож из ее руки, но она успела откатиться к стене дома и встать на ноги. Миг - и в ее руке оказалось сердце графини, окровавленные рубиновые часы. Время тоже служило ей. Жуткие часы пытались остановить биение моего сердца. Я покачнулась.
   - А когда не станет волшебников, даже время будет принадлежать мне. Принадлежать, а не служить, как ты только что подумала.
   Фея пытала меня этими часами, заставляя разжать пальцы и выпустить сверкающий золотой нож. Она хотела видеть меня стоящей на коленях. Но она не получит такой радости.
   - Волшебники побеждали тебя в иных мирах, и здесь ты проиграешь, - тихо проговорила я, порезав свою ладонь золотым ножом. - Во имя жизни!
   Кровь превращалась в огонь, и алая огненная молния летела к демону в обличье феи. Пламя подпалило ее темную одежду, вцепилось в длинные волосы.
   Фея горела, заходясь в хохоте. Она не сгорала, превращаясь в уродливую куклу на шарнирах, мрак смотрел пустыми глазницами. И только часы, вырезанные из груди еще живого человека, не выдержали: лопнули рубины, кровь брызнула на огонь, погасив пламя.
   Обугленная кукла шла ко мне, на щеке у нее виднелась трещина.
   - Вам не победить. Вы сами, волшебники, зовете из небытия таких, как я. Но мы вам не служим. Мы вас убиваем.
   Я взмахнула ножом, режа золотым лучом туловище королевы кукол от плеча до бедра. Она все еще хохотала, распадаясь на две части.
   - Тебе не победить, - шевельнулись неживые губы.
   Она сгорела в колдовском огне, ускользнув от меня, как всегда ускользала от тех, кто дрался с ней раньше. Когда-нибудь мы снова встретимся или иной юный волшебник будет драться с бездушным демоном, отвергнув предложенное бессмертие.
   Во имя жизни.
  
   Свиток седьмой. Ник Ефимов. Подлинная храбрость
   Золотую расческу я продала: волшебство ушло из нее после поединка, а мне были очень нужны деньги.
   Я поселилась в старом квартале в недорогой гостинице, где проводила ночи. Ветер стучался в стекла, предупреждая, что не стоит выходить на улицу в поздний час. А вот дни принадлежали мне, когда скрытые тучами или освещенные блеклым солнцем небеса грустно смотрели вниз.
   Я сидела в комнате для отдыха, переключала каналы старого телевизора. На экране появился ведущий, одетый по последней дурацкой моде, и двое парней.
   - ...И случилось чудо: друг спас друга, - с уверенностью проповедника вещал ведущий шоу. - Не пожалел даже ящика с зубной пастой! Отбился от чудовищ!
   - Расскажите! Расскажите, как это было! - защебетали длинноногие ассистентки ведущего, обращаясь к одному из парней.
   Немного застенчиво парень стал рассказывать, как он и его лучший друг прилетели на незаселенную планету, как чудовища, жители планеты, противились захватчикам, пытаясь уничтожить людей.
   Мне взгрустнулось, но хотелось дико смеяться. Я не верила ни единому слову этих первооткрывателей. Никогда астронавт не снимет шлем, находясь на незнакомой планете. Состав воздуха близкий к земному. А бактерии?
   Двое глупо смеялись, описывая неуклюжих тварей, не понимая, что против них восстала сама жизнь. Жизнь, которая не хотела подчиняться власти фальшивок.
   Если бы эти двое хотя бы могли нормально рассказать о своем путешествии, а то у меня просто уши вяли от такого слога, фразы их были штампованы, бессмысленны и серы, как мысли и поступки. И они еще пытались говорить о своем открытии серьезно: уж лучше бы посмеялись над собой...
   Но парни не могли меня услышать, а ведущий в них души не чаял. Он предлагал наградить друзей орденом за Подлинную Храбрость. Интересно, каким должен быть такой орден, чтобы понравиться этим клоунам?
   Смотрит же кто-то такую глупость, а кто-то и создает...
   Я дотянулась до пульта, чтобы переключить на другую программу, когда лицо одного из парней стало неожиданно серьезным: "И мы поняли, что планета не приняла нас, ведь человечеству нечего делать в космосе, если оно пытается покорить космос".
   Одна умная мысль на все шоу, но как неумело она была сказана.
   Три канала пестрели рекламой, и лишь на четвертом под мелодичную музыку показывали море.
  
   Свиток восьмой. Алексей Цапник. Алик и Мистический остров
   - Зря переключила, - отозвался с соседнего дивана мальчишка. - Там сейчас про Тау Кита рассказывать будут.
   Я повернулась к мальчишке: на вид лет двенадцать, ничем не примечательное лицо. А вот девчонка, сидящая рядом с ним, была поинтереснее, но тоже блеклая. Даже не понять, какого цвета у нее волосы.
   - А ты был на Тау Кита? - поинтересовалась я. - Тебя как зовут?
   - Не был, - погрустнел мальчик, но сразу повеселел. - Я Алик, а это моя подруга Золь.
   Золь кивнула, откинув со лба блеклую прядь. Мне стало жаль ее: пожалел создатель краски, когда звал из небытия, он мог сделать ее образ ярким, но решил, что подменить его чужой выдумкой, уже превратившейся в стандарт, будет легче.
   Никогда не уважала ленивых создателей.
   А эти двое принесли позвавшему их ключи от целого мира, от многих миров и далеких планет, открыли перед ним десятки дверей - нужно лишь выбрать, в какую шагнуть первой. А создатель не вошел ни в одну из них, с опаской наблюдая за происходящим в мире своей мечты с порога. Маленький шажок, и он бы разделил судьбы своих героев, дав им жизнь, но на этот самый маленький шаг нужна огромная смелость.
   - Переключи, где было, - Алик поежился: по телевизору показывали затерянные в море острова.
   Блеклый мальчишка, чьи глаза все еще могли вспыхнуть пламенем жизни, помнил, что волшебство его создатель так и не смог осознать и впустить в свое сердце. Помнил, как среди теней путешествовал по своему миру и плакал. До того, как они отдали ключ, мир был ярким, опасным, но таким удивительным. А создатель одел его друзей и недругов в костюмы, пошитые с чужого плеча, и заставил говорить то, что уже говорили до них.
   Алик и Золь молили создателя, приходя в его сны, чтобы он ступил в их мир, чтобы не стоял на пороге, остерегаясь даже порыва ветра, что может позвать фантазию и незаметно толкнуть в водоворот приключений. Но на утро создатель забывал эти сны.
   - А я все равно верю, что он еще придет к нам, - сказала Золь. - Ты волшебница, я вижу, как чары искрятся в глубине твоих глаз. Нет ничего прекраснее, чем знать, что если ты упадешь, твой создатель подаст тебе руку.
   - Нет, - согласилась я: эта девочка была не по годам сообразительна, словно не ребенок сидел рядом с мальчишкой, мечтающем о далекой планете, а маленькая принцесса. - Может помочь подняться, но может и столкнуть в бездну.
   - Но он сделает это искренне, разве нет?
   И на это мне нечего было возразить.
  
   Свиток девятый. Алексей Бородкин. Ин
   Я подружилась с Аликом и Золь. Они приносили мне книги: часто сказки, иногда фантастику. Удивительно, что такие книги еще встречались в мертвом городе, что их еще читали. Но Золь и Алик наотрез отказались бы отправиться в Волшебную Школу без своего создателя, они все еще ждали и надеялись на его приход.
   Кроме Алика и Золь, в гостинице жил еще один странный человек. Он бежал от опостылевшей жизни, но жизнь не хотела отпускать, и тогда человек отдал разум. Серость взяла его разум, но так и не дала покоя.
   Он часто сидел возле старого фонтана, чудом уцелевшего в городе, где небоскребы боролись за каждую пядь земли. Фонтан не работал, замусоренный и проеденный ржавчиной, тонкая струйка стекала в потрескавшуюся мраморную чашу, и редкие капли падали в лужу под чашей.
   Мужчина смотрел на падающие капли, будто с надеждой ждал чего-то. И однажды я присела на бортик фонтана рядом с ним.
   - Ты никогда не замечала, что капля всегда попадает в центр кругов? - таинственно спросил он.
   Я пожала плечами.
   - Это круги идут от капли. О том все знают.
   - Нет-нет, - увлеченно зашептал мужчина. - Ты не знаешь правды, не знаешь тайны. Это капля целится в круги, словно в мишень, и когда попадает, меняет мир.
   Он поднял на меня пустой взгляд, и я чуть не отшатнулась. Проклятье этого человека было страшнее, чем то, что сулил мне золотой браслет. Сам создатель проклял его, вывернув душу и целый мир наизнанку. В его мире действительно капля целилась в центр круга и попадала, ибо так захотелось его создателю. Создатель пошел против жизни в угоду своей выдумки, а расплачивался за это позванный им из небытия.
   - Я мечтаю, - тихо промолвил мужчина, - что однажды капля промажет, и я смогу уйти. Уйти туда, где море соединяется с небом, где нет чужой воли, где можно стать ветром, разделив собой море и небо, разделив собой две бесконечности.
   Я молчала. Он просил о недозволенном, и за это мне еще доведется ответить и перед мертвым городом, и в Волшебной Школе.
   - Я могу помочь тебе уйти, но станешь ли ты там ветром, я не знаю.
   - Я согласен на это.
   Маленькая лужа-озерцо, натекшая из искалеченного временем фонтана, казалась недвижимым зеркальным полотном. Я подняла кусочек гравия, высыпавшегося из асфальта на дороге, подула на него, превращая в сверкающий огонек, и протянула человеку.
   Мужчина принял камешек, а я заговорила:
   - Тот, кто позвал тебя, сделал тебя оружием и мишенью. Словно стрела, ты летишь к цели, не понимая, что целишься в собственное сердце. Моя дорога иная: маленького камешка достаточно, чтобы изменить мир, чтобы круги пошли по воде, и все равно, что камень утонет. Слово сказано, и мир больше не будет прежним. Если ты веришь в это больше, чем в волю своего создателя, брось камень.
   Он поднялся, все еще сомневаясь, а тогда бросил камень в лужу, и круги пошли по воде, но гладь осталась не тронутой. Два мира соединились на мгновение, ведь круги были сверкающими, огненными, волшебными.
   Мужчина оглянулся ко мне, улыбаясь. Он исчезал.
   Вскрикнула Золь, стоящая возле входа в гостиницу.
  
   Свиток десятый. Алексей Бобл. Катализатор
   Я оглянулась. Побледневшая от ужаса Золь прижимала к груди книгу, словно книга могла защитить ее от меня.
   Я подошла к девочке, постаралась дружелюбно улыбнуться, но она мне не верила.
   - Это тебе, Алик уже дочитал, - Золь протянула мне потрепанную книгу.
   - Спасибо, Золь.
   Я хотела уйти, но почувствовала, что она хочет о чем-то спросить, но не решается. Я снова посмотрела на девочку.
   - Мы не знали, что ты умеешь убивать, - слова Золь прозвучали как приговор, который не подлежит обжалованию.
   - Умею, - мне было тяжело смотреть в блеклые глаза этого ребенка.
   Лучше уйти. Но она снова остановила меня своим вопросом.
   - Зачем?
   Одно слово, но в нем все: и страх, и презрение, и попытка понять, и даже ненависть.
   - Понимаешь, Золь, - я старалась не смотреть в глаза маленькой принцессы, - иногда смерть избавляет от мучений.
   Я почти ничего не сказала, но она поняла. Поняла, от каких мучений и по чьей вине.
   - Но почему?.. Почему не страдаем мы с Аликом? Ведь наш создатель тоже не рассказал о нашем мире правду...
   - Ваш создатель не предавал вас, Золь.
   И пока она не нашла, что еще спросить, я скрылась в гостинице.
   Книга, которую дала мне Золь, тоже оказалась осколком мира. В ней сферы, похожие на инопланетные корабли, зависли над земными городами, никто не знал, чего от них ждать. Не знал и главный герой. Но тот, о ком повествовала книга, был жив, хоть не смог сойти со страниц, ведь и его создатель только следил за ним, не разделив судьбы, не став другом. А многое нельзя понять, если смотришь на создаваемый мир не глазами своего героя, а скептически анализируя достоверность.
   Я отложила книгу. Ее нельзя было обвинить в банальности, но слишком многое осталось нерассказанным. Слишком многое создатель посчитал неважным. Слишком многое отсек потом, когда уже получил ключ.
   И верил ли создатель, что ключ, принесенный позванным из небытия, действительно может открыть волшебные врата в иной мир?..
   Я снова перелистала книгу. Автор молод, возможно, он еще поверит в волшебную силу ключа, соберет в связку те ключи, что уже у него есть, и пойдет путешествовать по мирам, с удивлением узнавая, сколько упустил и потерял, но потерял не безвозвратно.
   Я верила герою, а если верила герою, то могла поверить и создателю.
   Я подошла к окну и раздернула тяжелые шторы.
  
   Свиток одиннадцатый. Юлия Чернюк. Сказка о Звездочке
   С ночного неба сорвалась звездочка. Звездочка не падала, а спускалась, кружа, словно бабочка. Очаровательная звездочка, жаль, что таких сотни в небесах. Жаль, что я не запомню тебя, звездочка, хоть ты и согрела мое сердце в мертвом сером городе.
   Я сложила руки ковшиком, будто собиралась молиться, но ведьмы не знают молитв. А звездочка откликнулась, ведь она не присягала на верность единому богу.
   Звездочка подлетела к стеклу, перекувыркнулась, прося открыть окно.
   Ржавый шпингалет заел, но со второй попытки он поддался, и свежий ночной воздух проник в комнату. Удивительно, что даже в мертвом городе воздух становится пьянящим, если его наполняет жизнью волшебный свет.
   Звездочка перелетела ко мне на ладонь. Маленькая, ну зачем, зачем ты покинула свой дом? Зачем прилетела сюда, соблазненная блеском города? Упади ты в поле, цветы предложили бы тебе дружбу, а здесь... Здесь только смерть, маленькая, только тлен... Ты уже не сможешь вернуться домой, а надолго твоего света не хватит.
   Звездочка, словно бабочка с перламутрово-серебряными крыльями, лежала у меня на ладони, теряя тепло, грелась моим волшебством, рассказывая о том, что видела в далеком космосе.
  
   Свиток двенадцатый. Сергей Васильев. Сидхе
   Первая планета, куда прилетела звездочка, находилась далеко от Земли. Краски ее лесов и морей были блеклыми, хотя жизнь старалась разгореться в них неугасимым светом.
   Звездочка видела женщину, восхищалась ее красотой. Но женщина не имела личности, хоть в глазах ее иногда поблескивали искорки света.
   Звездочка влюбилась в женщину, что собою воплощала желания и мечты, отражая их.
   Но я не могла разделить ее чувств, ведь еще в своем детстве видела такую женщину, в другом мире, созданным волшебником, которого уже нет в живых. С той женщиной создатель щедро поделился жизнью.
   А эта... Эта была обречена на одиночество. Обречена на одиночество, словно синяя птица забытой людьми мечты о счастье.
   Осыпав женщину серебристыми бликами, звездочка полетела дальше.
  
   Свиток тринадцатый. Вад Капустин. Мэрцишор
   Земля. Звездочка отправилась в новое путешествие, когда началась весна. Она присела на усыпанную снегом ветку рябины. Зима была теплая, и еще несколько засохших ягодок, почти утративших цвет, висели на ветках.
   Еще осенью рябиновые плоды были красными, а теперь настоящий красный цвет остался только в подарках, что дарят друг другу влюбленные: белый и красный шарик - мэрцишоры.
   Звездочка видела лица влюбленных, один из которых называл себя инопланетянином, но лица эти были такие неживые, что она их не запомнила. От этого путешествия у звездочки осталось только воспоминание о шариках, которыми влюбленные пытаются связать свои судьбы.
   Ночью пошел снег. В этом посеревшем мире весна не настала.
  
   Свиток четырнадцатый. Дарья Рубцова. Офицер
   Звездочка попыталась нагнать космический корабль инопланетянина, но корабль развил сверхсветовую скорость, и она отстала.
   Кружась, звездочка, подлетела к другому космическому кораблю, уже земному, летевшему не так быстро. Застыла у иллюминатора.
   Она видела лицо офицера внеземного флота, безжизненное, словно офицер так и не родился или умер, не заметив этого. Они все были такими мертвецами, старшие и младшие офицеры, в этом крейсере.
   Звездочка ужаснулась, отлипнув от иллюминатора, и понеслась в космос так быстро, как только могла. Она хотела поскорее забыть увиденное, и я ее понимала: редко можно заглянуть в глаза позванным из небытия, но не рожденным, и не отшатнуться.
   Не бойся, маленькая, ты забудешь. Память не хранит фальшь, а когда смерть проходит рядом, тебя не касаясь, остается только ощущение холода в душе. Главное, чтобы было чем отогреться.
  
   Свиток пятнадцатый. Миланна. Доброе утро, Миланна!
   Но звездочка не верила, что можно забыть лед пустого взгляда. Звездочка оступилась с небес и упала в чужой сон.
   Только сон тоже оказался пустым. В метро, где тело ветра разорвано на части, где его окровавленными крыльями дышат люди, девушка увлеченно писала истинный роман о своей жизни.
   Звездочка сидела на спинке лавки, а я стояла рядом, понимая, что это всего лишь воспоминание.
   Но насколько правдиво рассказывала неродившаяся о своей жизни, насколько правильно выбрала место...
   Девушка подняла взгляд на нас - глазницы были пусты. Не пустые глаза, а... У нее даже глаз не было. Неродившаяся ухмыльнулась, попытавшись дружелюбно улыбнуться.
   Жуткий сон, от которого не проснуться. Кошмар того, кого нет. Смертный сон.
   Звездочка умирала у меня на ладонях, скучая по небу, куда ей не вернуться. Но я постараюсь помнить тебя, звездочка, хоть это и очень сложно. И, может быть, ты снова засияешь среди облаков.
  
   Свиток шестнадцатый. Шейра. Из сказки
   Я накрыла звездочку ладонью, стараясь изменить видение. Звездочка пришла из сказки, так пусть и упокоится в сказке. Я звала сказку, но в мертвом городе тяжело колдовать, и сказка получалась фальшивой.
   Принцесса и принц искали друг друга и не могли найти по-настоящему. Игра в принцессу и принца, игра в понимание, игра в чудо. Не было волшебства в сказке, детям дарили ее, не осознавая, что детям не нужны подделки.
   И мне было грустно, что так часто из-за неосторожности создателей, из-за их доверия правилам, придуманным властителем серого города, сказки становятся фальшивыми игрушками. Иногда яркими, иногда милыми, но фальшивыми.
   Сияние звездочки почти угасло, и я положила ее на подоконник.
   Если рай есть, ты заслужила рай, маленькая.
  
   Свиток семнадцатый. Кошка. На пороге рая
   Я бы отдала смелую звездочку, до последнего дарившую свет, в руки Смерти. Я доверяла ей. Я знала, что давняя богиня не отведет в небытие, а подарит новое рождение. Это потом ее сделали небытием, из-за страха, из-за непонимания, из-за зависти отобрали красоту и величие, состарили. И придумали рай, где властвовал другой, что взял себе Слово, сотворившее мир.
   - От чего ты померла? - долетело до меня из коридора.
   Знакомый голос... Или только показалось?
   Я оказалась возле дверей и рывком открыла их. В коридоре на диванчике сидели три старухи, лузгали семечки, сплевывая шелуху на старый ковер.
   Я моргнула, и старухи изменились, став румяными девахами с распущенными по белым плечам длинными волосами. Мертвые.
   И снова ложь. Снова обман и попытка рассказать по-своему о том, чего не понимаешь, попытка пошутить над тем, что тебе неподвластно. От зависти или от страха перед неизвестным, перед тем, что за порогом...
   - Ты нашего создателя поминала, - сказала одна деваха.
   - Ведьма не смеет нашего создателя поминать, - отозвалась вторая, доставая из сумочки еще горсть семечек. - Угощайся.
   - Я с мертвыми еду и питье не делю, - мне вспомнился бокал, что я разбила об могильную плиту, отказавшись пить за созданное мраком и пеплом.
   - И зря, - третья зевнула от скуки, верно, им самим надоел их фальшивый рай, куда их не пускали дальше порога.
  
   Свиток восемнадцатый. Юс. С. Сэр. Иллюзия
   К женщинам подбежала собака с человеческим лицом или человек с лицом собаки в припрыжку проскакал по коридору.
   Такое чудовище я уже видела в лавочке демона, что надел мне на руку проклятый золотой браслет.
   Да, действительно зря я пыталась колдовать по-настоящему в мертвом городе. Но я так хотела спасти звездочку, вернуть ее на небеса...
   - Ты не понимаешь, что мы истинны, а ты нет, - сказала третья женщина, фальшивая мать всего живого, призрак, не имеющий души, потому ему и не видать рая. - Верят нам, а не тебе. Поэтому мы и можем играть всем, чем захотим. Играть жизнью и смертью, играть верой и волшебством. Это интересно, и ты всегда можешь к нам присоединиться.
   - Но игра не дает вам сил, чтобы родиться, - попробовала возразить я.
   - А это и не нужно, - сказала самая старшая. - Скоро не останется тех, что могут призывать из небытия, тех, кто будет делиться своей жизнью, чувствовать чужую боль и бродить по чужим мирам, не замечая, что перешел через границу того, что люди называют реальностью. Тогда придет наше время, и все, кто кажется тебе тенями и мертвецами, поселятся в людских душах, а люди даже не заметят этого.
   Что с того, что их глаза перестанут сиять волшебством, если не останется тех, кто сможет это понять? Когда серость вокруг, рассказы о красках кажутся глупыми сказками. Враг рода людского поможет нам, ведь именно об этом он договорился с властителем мертвого города, а скоро властителем и всех мертвых миров. Никогда не думала, что зло может соблазниться на призрачную свободу, но если тебя каждый день пытают пустотой слов...
   Она улыбнулась, а меня взяла злость. Да, тот, кого она называла Врагом рода людского, говорил мне о договоре. Только я не поняла сразу, в чем этот договор состоял. А ведь эта договоренность затронет не один мир, а все, где еще не угасла жизнь, и люди будут подчиняться серости, растворяться в ней либо превращаясь в монстров, или просто уходить, умирая от тоски и усталости.
   Зачем враг говорит мне все это? Зачем показывает будущее, раня? Зачем заставляет понимать и верить в неизбежность гибели мира? Не проще ли расправится с еще одним своим противником?..
  
   Свиток девятнадцатый. Светлана Галицкая. Гимн
   Когда-то у людей не было богов, ибо люди были равны богам. Люди могли колдовать, могли летать, их мечты воплощались в реальность по одному слову. Но время шло, и люди начали утрачивать дар волшебства, самый ценный дар после дара жизни. Не все и не сразу, и те, кого не коснулось безверие, были названы богами.
   Боги не боялись тлена, но, находясь рядом с людьми, заражались безверием. И, чтобы не погибнуть, боги уединились. Но и не все люди гибли от безверия, некоторые находили способы противостоять ему, излечивая от заразы более слабых людей, которые уже и не мечтали о высоте неба. В благодарность за исцеление люди назвали своих спасителей волшебниками, а их силу волшебством, и волшебники стали посредниками между богами и людьми.
   Но бег времени неумолим. Все чаще глаза людей становились пустыми, а потом, через несколько веков, начали рождаться дети, в чьих глазах не было ни света, ни тьмы - только серость. Простые люди ненавидели волшебников, ибо завидовали тем, кто может летать и творить, даря жизнь и призывая из небытия. Люди прозвали волшебников и волшебниц колдунами и ведьмами, исказив значения этих слов, а потом и значения слов вообще, ведь людьми, кого не охраняет живой язык, так легко управлять.
   Угасала вера, добро сменилось пользой, а польза обернулась корыстью и подлостью. Все меньше волшебников доживало до совершеннолетия, ведь люди рьяно искали чужаков, мешающих им жить. Сиянье глаз так легко отравить и погасить, если ты еще не уверен в себе, если за покой можешь отказаться от дара творения. А чужакам в посеревшем мире никогда не будет покоя. Страшно выбрать такую судьбу, гораздо легче забыть, чему тебя учили сновидения, сделав вид, что выбора вообще не было.
   Нельзя остаться собой в посеревшем мире, где прахом рассыпается все, к чему не прикоснешься. Даже слова здесь осыпаются пеплом.
   Забыв истинных себя и тех, кого называли богами, люди посадили на престол единого бога. Ведь с одним легче договориться, чем со многими, не так, ли? А потом убили и последнего из богов. Когда над тобой только серость, как печаль неба, навсегда скрытого тучами, легко не заметить, как настанет последний час мира, как серость завоюет все, в чем еще теплится жизнь.
   Зачем Вы помогаете серости, Светлана? Зачем творите ей гимн? Всех, кто склонился перед пустотой, она растворит в себе первыми, когда получит власть над миром.
  
   Свиток двадцатый. Арденис Закатный. Улитки
   Серость еще не победила, а гимн ее победы уже существовал. Я стояла перед триликой пустотой, у чьих ног лежал зверь, похожий и на человека, и на собаку, а она снова и снова заставляла меня выбирать, заставляла вспоминать о дружбе и о любви.
   Я прятала воспоминания, но она вырывала их из моей души, подменяя банальностью. Она пыталась доказать мне, что люди - лишь улитки, боящиеся покинуть свои раковины индивидуальности, в которые спрятались от мира, а потому не могут ни любить, ни дружить.
   Но я не верила. Не верила образам, которые пустота пыталась мне навязать, не соглашалась с ее доводами и сравнениями. Любовь - это не выдуманный мир, не болезнь, не иллюзия, не растворение в том, кого любишь. Ведь любое растворение - это смерть.
   Любовь - это песня, общая и разная, где у каждого свой голос. Любовь - это испытание и оружие. Любовь может стать любой и подарить целый мир, не придуманный, а настоящий, ибо меняет собой реальный мир, излечивая от пустоты. Любви боялась серость больше всего, ведь там, где есть сильные чувства, нет тлена.
   И глядя в глаза триликой серости, я позвала по имени своего любимого, чувствуя, как ожила оставленная на подоконнике звездочка, улетая, чтобы отыскать того, кого я ждала, всем сердцем веря в победу.
  

***

  
   - Ты не спишь, Наина. Зачем же притворяешься? - седой волшебник с улыбкой глядел на чародейку.
   Наина открыла глаза, со стыдом отведя взгляд, села, подперев спину подушкой.
   Хаула в больничном крыле не было. Он ушел завтракать вместе с друзьями, хотя профессор Травологии была категорически против. Голос Хаула и разбудил Наину.
   - Это я виновата, - тихо призналась волшебница.
   - Виновата? В чем? - но глаза старшего волшебника оставались холодными.
   - Виновата в том, что напали на Хаула, в том, что враги пытались захватить Школу, - Наина прикусила губу. - Я слишком долго бродила по мертвым городам, подружилась со Смертью, спорила с врагом. Чтобы победить, нужно познать, и я впустила серость в свое сердце, а теперь она сидит там, как заноза. Не вытащить. Я была в плену в тюрьме между мирами. Это моя вина, что тайный путь к Волшебной Школе теперь известен пустоте, и только дело времени, когда она сама явится сюда.
   Седой волшебник слушал Наину очень внимательно, но он не осуждал ее. Наина умолкла, ждала его слова.
   Волшебник вздохнул и улыбнулся.
   - Нет твоей вины, Наина. Путь к Волшебной Школе можно отыскать, если можешь творить, наполняя небытие жизнью, Можно указать путь врагам, если желаешь этого. По своей воле, иначе Школа не впустит тебя: рабы, несвободные, игроки, просто не видят ее. Ты ведь и сама это знаешь.
   Наина кивнула и тоже улыбнулась, а друг все же спросил:
   - Ты же не указывала врагам путь сюда по своей воле?
   Волшебница не ответила, но ответ светился в ясных глазах: если она не предала, находясь в мертвом городе и в тюрьме между мирами, то не отступит и сейчас. Не она указала путь пустоте.
   Всходило солнце, из багрового становясь золотым. Косые лучи заглянули в окна Волшебной Школы, осветив лица двух волшебников и осыпав серебром седину старшего.
   Но кто-то искренне желал, чтобы исчезла даже память о Волшебной Школе, и этот человек был сейчас в ее стенах.
  
  
  

Глава пятая

  
   Солнце пробилось сквозь тучи, уносимые ветром на материк, но день все равно оставался пасмурным. Холодный ветер волнами поднимал с земли пыль, ломал сухие стебли трав.
   Набросив длинное синее пальто, Наина отправилась на берег, чтобы приветствовать день и поблагодарить за помощь. Она вскарабкалась на скалы, ветер утих, будто склонился перед Волшебницей.
   На сером стекле морской глади темные синие волны казались ненастоящими. Далекая черная туча была столь тяжела, что почти касалась воды.
   К Волшебнице подлетел Ворон, сел на камень рядом с Наиной. Они вдвоем смотрели на море, словно две фигуры, на мгновение сошедшие со страниц сказки, страшной, но светлой, будто окутанной прозрачным сиянием, как сегодняшний осенний день. Но ощущение длилось лишь миг, а тогда Ворон пошевелился.
   - Не обессудь, Наина, но я заглянул в твои сны, - признался Ворон.
   Наина посмотрела на него с улыбкой.
   - И что же ты там увидел?
   - Я видел, как ты отправилась в мертвый город, чтобы напомнить призванным из небытия, что они живы, чтобы показать создателям, что их выдумка иногда выходит из подчинения, - Ворон задумался, янтарные глаза светились мудростью, уважением, но и немного завистью. - Я видел многое из того, что тебе довелось пережить.
   Ворон замолчал, словно ждал, что Наина спросит о чем-то или что-то скажет, но Наина тоже хранила тишину.
   Над морем летел клин лебедей. Издали лебеди казались черными.
   - Я видел, как ты дралась с королевой кукол, - не дождавшись ответа, сказал Ворон.
   - Королева кукол, - Наина прикусила губу, было видно, что ей совсем не хочется вспоминать. - Она не королева, она демон, она всего лишь еще одно из обличий пустоты и серости.
   Солнце полностью укуталось в тучи, подсветив белесые края золотом. От лебединой стаи отделились три птицы и направились к берегу.
   - Да, подруга, королева кукол - одно из обличий пустоты, - ветер неожиданно дунул в лицо Волшебницы, а Ворон еле смог удержаться на камне и недовольно захлопал крыльями, возмущенный поведением ветра. - Но кто-то же позвал ее из небытия. Кто-то позвал первым, а к другим молодым волшебникам она приходила сама, превращая сновидения в кошмары, полные обещаний о власти. Кого-то пытала, кого-то соблазняла, кого-то обманывала, но все больше создателей признавали ее величие и писали о ней, рисовали портреты и в немелодичной музыке пытались передать ее голос, не чувствуя, как утрачивают власть над создаваемым миром.
   - Я знаю об этом, - откликнулась Наина. - Но королева кукол - не единственное чудовище, что пытается пробраться в людскую душу и угнездиться там.
   - Да, - одним янтарным глазом Ворон смотрел на Наину, а другим на приближающихся лебедей. - Но победи оно хоть одного волшебника в реальном мире, само станет создателем.
   Наина вздрогнула, вспомнив, как рубиновые часы взрываются, истекая каплями крови. Нет, если такое чудовище станет создателем, то страшно подумать, кого оно позовет из небытия...
   - Она приходила и в мои сны, - голос Ворона показался Наине незнакомым. - Когда я еще был человеком. Но выбор я сделал иной. Я принял власть, которую она предлагала. Я бродил по городам, показывая, что жизнь ничто, что вера пуста, а в серости растворяются все цвета.
   Он говорил, и Наина видела над морем, словно среди полупрозрачных теней, мертвый город, где провела так много времени. Вянут цветы от прикосновения красивого темноволосого волшебника, чьи глаза светятся, будто кусочки янтаря, а цвета становятся блеклыми там, где он проходит. И больше не посверкивают спрятанными чувствами глубины глаз жителей, встретившихся ему на пути...
   Мертвый город.
  
   Свиток первый. Фиатик. 1500 секунд
   В коридоре послышались шаги, и я увидела женщину, похожую на японку, но от японки у нее было только имя. Когда создатель призывал ее из небытия, он поскупился на краски, дал ей голос, но не дал собственных мыслей, дал ей тело, но не вдохнул в него жизнь, направил ее, но не наделил судьбой. Женщина и сама не знала, зачем живет.
   А каждому хочется найти свое предназначение, найти свою цель и смысл существования, не общий для всех, а свой собственный. Когда-то Ива-сан приходила к своему создателю, пыталась заговорить, но он не слушал, перекраивая ее мир, не понимая и не чувствуя, что там происходит на самом деле.
   И Ива-сан нашла себе другого хозяина. Она умела драться и контролировать свое тело, а такие бойцы нужны всем. И когда шелестящий голос предложил ей сделку, она с радостью согласилась, ведь не имела своего прошлого, а все, кто не имеют прошлого, могут легко изменить себе, того не заметив.
   - Пойдем, - сказала сероликая женщина, не прозрачная, не блеклая, а именно серая. - Я отведу тебя туда, где ты сможешь послужить человечеству и самой жизни. Ведь ты мечтаешь именно об этом, не так ли, Наина?
   К Иве-сан подбежала уродливая собака с человеческими ушами. Я оглянулась, чувствуя, как ветерок пролетел по коридору: диванчик, где сидели три девахи, был пуст - истинно, серость больше всего боится любви.
   Я улыбнулась, готовая драться. Но Ива-сан и собака просто смотрели на меня, в них не было угрозы, лишь непонятная просьба, что если я поверю, если соглашусь проследовать за ними, то что-то изменится, что-то исправится, и, возможно, она сможет наконец-то достучаться до своего создателя, чтобы он поверил в тех, кого призывает из небытия. Странная и непонятная просьба, но я не могла решиться, я не верила.
   И тогда собака вприпрыжку побежала по коридору, со ступенек долетел испуганный крик девочки - этот голос я ни с чем не смогла бы спутать. Глаза Ивы-сан изменились, теперь они были холодные и пустые.
   - Чего ты от меня хочешь? - спросила я.
   - Часть твоей жизни, а лучше всю, - хищно усмехнулась она. - Мне тоже немного достанется, ведь по договору с донорским центром геронтологии и жизни несколько процентов получает приводящий донора.
   - И сколько же ты получишь? - брезгливо поморщилась я.
   - Ты волшебница, поэтому достаточно, чтобы долго не думать о смерти, - ее голос стал зловещим и властным, но совсем чужим, словно кто-то говорил ее устами. - А если ты откажешься, у тебя есть ключ от мертвого города, и ты можешь уйти в любое мгновение, то мы возьмем жизни твоих юных друзей. Этого, конечно, мало, но я рада каждой капле.
   Я посмотрела на бездушную убийцу, и она выдержала мой взгляд. Ее существование было таким бессмысленным, что она была рада даже не тем каплям жизни, которые получала от Центра, словно крошки со стола моего врага, а купалась в удовольствии от самого поиска живых, пусть и блеклых, но позванных из небытия.
   Вот бы ее создатель оказался сейчас здесь, посмотрев на придуманного им монстра. Но не верящий в свой мир создатель не может переступить черту, на мгновение исчезнув из реальности.
   - Если вы отпустите моих друзей, я пойду в ваш Центр, - твердо сказала я.
   - Хорошо, - легкая улыбка коснулась ее уст. - Твои друзья уже там, как только ты переступишь порог, их отпустят.
   Я ей не верила, но могла положиться лишь на лживое слово.
  
   Свиток второй. Сергей Васильев. Помада на все времена
   Вдвоем мы покинули гостиницу. Ива-сан провела меня до стеклянных дверей Центра, где отбирали чужие жизни, превратив их в товар, заставив даже жизнь служить безликой системе.
   Я вошла, не оглянувшись. Я не боялась, знала, что, хоть и связана словом, но не так-то просто забрать жизнь у волшебницы, если ее глаза сияют непокорностью.
   Изнутри Центр был похож на тысячи современных зданий, построенных за считанные месяцы из бетона, стекла и металла. Он напомнил мне еще один, наверное, миллионный по счету офис мегакомпании. И как во всякой мегакомпании, личность растворялась в ней. Так было и будет во все времена.
   Женщина сидела в большом багровом кресле под цвет помады, что красовалась у нее на губах. Она вертела в руках тюбик с помадой, искренне веря, что в одном тюбике может поместиться не один, а целых сорок цветов. Услышав мои шаги, Лия поглядела на меня, но глаза были блеклые, да и само лицо словно таяло в дымке, только яркие губы выделялись. Она тоже не родилась, но о том совсем не беспокоилась.
   Я подумала, что уже начинаю забывать эту женщину, возможно, совсем ненадолго запомнив фальшивое чудо в ее руках, ведь в изменяющейся помаде нет ничего волшебного. Даже ее собственное имя было фальшивым.
   Кресло цвета помады казалось единственным ярким пятном в стеклянно-металлическом дизайне холла, хоть и немного кровавым, если подумать.
   Я вгляделась в блеклые глаза, заметив, что в них поселилось немного безумия. Женщина имела все, о чем могла бы мечтать карьеристка, но жизнь ее была скучна и пуста, поэтому она отпила немного чужой жизни. Как неосторожно ее создатель распоряжался чужими воспоминаниями и чужой жизнью, но для него выдумка никогда не могла стать реальностью, верно, прах сыпался с его пальцев, когда он творил, доверившись лишь своему разуму.
   А теперь в этой женщине живут две, совсем разные души: одна принадлежит безжизненной даме, а вторая взбалмошной девке, но тоже безликой, каких много. И у обеих нет прошлого. Вот что значит вкусить чужой жизни. Мне стало не по себе.
   - У тебя яркие глаза, - завистливо сказала Лия, размазывая помаду и взъерошивая волосы, теперь она еще больше стала похожа на мертвеца, что никогда не познает радости рождения. - Они слишком яркие. У меня есть линзы, которыми ты можешь изменить цвет глаз, - она улыбнулась, зубы тоже были в помаде, словно красилась она наобум без зеркала. - И свет глаз изменить можешь тоже.
   - Но я не хочу менять цвет глаз, - осторожно ответила я.
   Она сразу погрустнела.
   - Но это же так интересно. Если не меняться, то как тогда веселиться?
   Я промолчала. Как объяснить кукле, что веселье - лишь часть жизни, что, меняясь, часто теряешь себя?..
   Я не сказала этого, но она почувствовала, зашипев радостно и зловеще.
   - Поднимайся. Все, кто приходят сюда, поднимаются. Их там ждут.
  
   Свиток третий. Александр Варский. За порогом дождя
   Я поднималась на эскалаторе, сверкающая металлическими боками-ступенями лента несла меня вверх. Стеклянная стена, по которой текли струи фальшивого дождя, отгораживала верхний этаж от холла.
   Эскалатор довез меня до самого верха. Я сошла со сверкающих ступеней, становящихся такой знакомой серой дорогой, и оглянулась. Было так высоко, словно оставляешь внизу свою жизнь. В окнах, расположенных на крыше здания, виднелось небо, затянутое тучами. Еще несколько минут, и над мертвым городом засверкают молнии.
   Словно во сне, я подошла к стеклянной стене псевдодождя и заглянула в тайнопись струй. От бесшумного дождя, поставленного на службу властителем города, веяло печалью. Настоящей печалью, грустью, что может слезами затопить целый мир, неизбежностью...
   И за струями, словно видение, я увидела троих: шута, учителя и палача, только все они были на одно лицо. Не понимая, что делаю, я потянулась к воде, забыв, что дождь по обе стороны пленен стеклом.
   - Не трогай!
   Я обернулась, от неожиданности отдернув руку. На меня смотрела девушка. Она считала себя красивой, но лицо ее плыло, словно по нему стекают капли, и не разглядеть ее черты. В руке девушка небрежно держала книгу, "Жизнь после смерти" - гласило название.
   Еще один мертвец, который мог стать возлюбленной и жить в счастье.
   Дождь между стеклами стекал бесшумно, но в каждой его капле была музыка, будто в стихи складывались их отзвуки. Дождь верил, что может не только звать, но и воскрешать. Дождь был живым, плененным, как сама жизнь, в сердце мертвого города. Неожиданно я поняла, чем на самом деле было это здание. Было сердцем мертвого города.
   - Ты знаешь, зачем ты здесь? - холодно спросила девушка, и в это мгновение я не верила, что она могла закрыть любимого от пули, в поцелуе умирая, чтобы спасти его.
   - Ни для чего хорошего, это точно, - улыбнулась я, краем глаза видя, как меняется здание, а стены становятся прозрачными, ненастоящими, только та площадка, где мы стояли, оставалась неизменной.
   Черные дождевые тучи захватили почти весь город, только на востоке серела кривая полоска.
   - Многое в этом мире принадлежит мне, - тихо сказала девушка, отпуская книгу о жизни после смерти, и, медленно падая, книга исчезла возле самого пола. - Только солнце лишь иногда соглашается с моими поступками, поэтому в городе так редко можно его увидеть. Только огонь ненавидит меня по-настоящему, поэтому в городе так много фальшивого холодного пламени. Только вода, дикая очищающая стихия ливня, смеется над моей уверенностью в победе, хотя постепенно отравляется безверием, редкими каплями заглядывая в пустые глаза жителей города.
   Но ты волшебница, и зовешь их, не требуя, не склоняясь, но предлагая дружбу, и они откликаются на твой зов. И дождь откликнулся, чтобы очистить твою душу от яда, вымыть его с самой глубины. Но ты здесь, а сюда дождю хода нет. Первую грозу в мертвом городе ты пропустишь, ибо обещала остаться.
   Громовой раскат накрыл город. Даже через окна и стены, что сговорились, превратившись в прочный панцирь города, до нас долетел его веселый, полный жизни отголосок. Дождь был там, за окнами, он звал, он ждал меня, он предлагал вместе напасть на мертвый город. А я не могла ответить.
   Глаза врага осветились темным пламенем, у девушки в руках появилась свеча. Вспыхнуло заклятье под бледными пальцами, и на фитиле затрепетал огонек.
   - Зови ливень сюда. Я желаю, чтобы он тоже служил мне. Как и его более слабый брат. Служил вечно.
   И, глядя врагу в глаза, я сыпнула искрами, разбивая стекла. Искрящиеся осколки вперемешку с каплями падали на нижний этаж. Свеча погасла, девушка покачнулась, отступая.
   Дождь звал меня, ливень звал, и сама жизнь звала, обещая очищение.
  
   Свиток четвертый. Владимир Томских. Сломанный зонтик
   Ливень упал на город раньше, чем сияющие осколки коснулись пола. Тугие струи пробили окна в крыше и ринулись вниз, уничтожая все, в чем не находили жизни. Со скрипом остановился эскалатор, ржавчиной покрывались сияющие металлические ступени, вода проедала стекло и пластик, словно была кислотой.
   Дождь был ядом, но ядом для мертвых, а мог стать ядом для живых... Сердце откликнулось на мысль болью.
   - Так вот, что ты хотела сделать со своим городом: превратить его в руины, убив всех, кто еще хранит в душе отблеск жизни, - прошептала я, мокрые пряди налипли на лицо, но я не чувствовала холода, для меня дождь был теплым, он исцелял и дарил покой. - Зачем?
   Она тихо рассмеялась. Свеча превратилась в серый зонтик, и враг спрятался от опасного для города дождя.
   - Зачем, волшебница? Странно, что ты спрашиваешь. В смерти есть особая красота, недоступная твоему пониманию, ведь, чтобы познать ее, нужно умереть и возродиться не через веру, а через неверие.
   Мы стояли под дождем, мое платье насквозь промокло, но я не замечала того.
   - Чтобы умереть, нужно жить, - соперничая с ней взглядом, заметила я.
   - А это не обязательно, - улыбнулась она, обратив свой взор к полупрозрачной стене, изъеденной дождем. - Не здесь, так в другом месте, не в этом, так в другом мире, но скоро власть моя станет абсолютной. Пока создатели воспевают смерть, а не жизнь, власть моя растет. И даже ты не заставишь создателей изменить свое виденье мира, которое они считают единственно верным.
   Она ступила на ржавый эскалатор, и чешуйки застывших ступенек, поеденных ржавчиной, заскрипели, не выдерживая ее вес. Девушка снова засмеялась, но не своим смехом, а тем, что я слышала в детстве в одном из мультфильмов, только там злодейку звали не Амбрэлла, а Круэлла.
   А тогда здание не выдержало, рассыпаясь под ударами дождевых струй. Кружась, серый зонт превращался в оранжевый, в подделку заходящего солнца. Все померкло.
   Надо мной склонялся мужчина, бродяга. Но в нем воплотилось настоящее солнце, даже дождевик желтого цвета, и чемодан красный, как последние солнечные лучи, а калоши зеленые, словно весенняя трава поделилась с ним молодостью. Глаза не пустые, сияющие, смешливые, но блеск свободы не скрыть смехом. Светлые волосы прилипли ко лбу.
   Ральф помог мне подняться с обломков, в которые превратилось величественное бездушное здание. Черную ткань неба над нами рвали молнии, словно терзали душу мертвого города.
   Послышались шаги, и Ральф с тревогой глянул на звук, прорвавшийся сквозь дождь. Но это просто люди спешили укрыться от ливня, не понимая, что для них он не опасен, что дождь может быть ласковым и добрым, оставаясь диким и изменчивым. Как и ветер, он имеет свою душу. Только ветра уже не боялся властитель мертвого города, ведь окровавленные крылья ветра стали его плащом, а сам ветер заперт под землей.
   Ральф поймал на ладонь несколько капель. Дождь был ему другом, и немного притих, занявшись другим районом города. Бродяга грустно улыбнулся, и я подумала, что так улыбаются только волшебники.
   - В моем мире дождь не такой ласковый, как здесь, - тихо промолвил Ральф, и в его глазах играли колдовские огоньки. - В моем мире люди верят, что дождь может убивать, и он убивает, ведь никто из стихий не откажется от власти. Но убивает только тех, в чьих душах больше нет света, кто предал жизнь, сам того не заметив. В моем городе многие продали свои души за зонтики, чтобы укрыться под ними от целого мира.
   Я пришел в город, где дождевая влага стала кислотой и ядом, я хотел либо договориться с дождем, либо показать людям, что они ошибаются. Но люди видят только то, что хотят, и не видят ничего, что не вписывается в их представления о жизни. Слуги бездушного ловили меня, и некоторых моих друзей им даже удалось убедить, что меня поймали.
   Но в последнее мгновение дождь откликнулся на мой голос, - в глубине его глаз вспыхнули ветвистые молнии. - И теперь мы путешествуем не по дорогам, а по мирам, ища города, которые можно очистить от серости или уничтожить. Откликаемся на призыв всех, кто зовет от чистого сердца и не боится, что свобода может сжечь.
   Было слишком невероятно идти под дождем рядом с другим волшебником. Удивительно, что мы встретились в мертвом городе. И еще удивительнее, что он пришел мне на помощь.
   - Ральф, - я остановилась, он остановился тоже, смешливые глаза, в которых танцевали молнии, смотрели пронзительно. - Не только дождь, но и весь мир откликается на твой голос. Я ищу жизнь в мертвых городах, как и ты. Над Волшебной Школой часто идет дождь, но и ты сам знаешь туда дорогу, как знает каждый призванный из небытия.
   Он опустил взгляд, немного помрачнев. На мгновение стало темно, а тогда огромная молния попала в соседний небоскреб, отключив электричество в целом районе. Зазвенело стекло: несколько окон лопнули от вибрации.
   - Каждый позванный из небытия знает дорогу в Волшебную Школу, но не всякий создатель. А без своего создателя я отправляться туда не хочу.
   Он был строг и величественен, но смех все равно жил в его взгляде, живой смех, а не насмешка, которую все чаще принимают за настоящее веселье.
   - Но твой создатель вдохнул в тебя жизнь! Он дал тебе свободу! - возразила я: о таком многие позванные из небытия и не могли мечтать.
   - Да, - снова неохотно согласился Ральф. - Но он не рассказал обо мне всего. Он думает, что придумал мир, он не верит, что путешествие было настоящим. Он бросит мой мир на произвол судьбы, забыв, сколько пережил вместе с нами. Но я попробую снова увести его в мой мир, надолго, на месяц по времени его реальности, а тогда на год. И если он выдержит испытание, если пройдет вместе с нами всеми дорогами, если почувствует, что дождь, попадая на уста, то сладок, как радость, то соленый, как кровь, то горький, как печаль и утрата, мы придем в Волшебную Школу вместе.
   Я склонилась перед ним. Перед еще одним волшебником, что не желал видеть мир серым и безликим.
   А после мы разошлись, и, оглянувшись, я видела, что у Ральфа есть крылья, прозрачные крылья из дождевых струй.
  
   Свиток пятый. Роман Тенев. Мёртвый сон
   Я развернула карту, которую на прощание дал мне Ральф: тысячи дорог, их бег все время меняется, но каждая из них ведет в чей-то мир. Пометки, сделанные рукой бродяги, искрились, словно дождевая вода, когда солнце уже показалось из-за края тучи и должна вот-вот появиться радуга.
   По улице бежали волк и собака. Они должны были быть разными, но почему-то получились одинаковыми тенями-близнецами. Завизжали тормоза, и авто сбило молодого парня.
   На ходу сворачивая карту, я подбежала к парню. Он был жив, но мертвый сон тянул его душу в свой кошмарный бредовый мир. Волк и собака стали по обе стороны от человека, охраняя его от чужого посягательства.
   Я в очередной раз со злостью подумала о создателях, что не только не смогли вдохнуть жизнь в своих героев, но и к боли нерождения добавили боль страдания, еще и приправили ее бредом собственных иллюзий. Жаль, не встретиться тебе со своим создателем, безымянный парень, безликий, не имеющий души. Ты уже не часть небытия, а жизни не познаешь. Не познаешь, как многие, что откликнулись на зов создателей, не верящих в волшебство, живущее в их сердцах. А когда в волшебство не верят, оно уходит. Быстро уходит. Незаметно.
   Глаза парня чуть приоткрыты, и я смогла заглянуть в его кошмар. Кошмар такой же мертвый, такой же ненастоящий, как и эта нелепая смерть, названная свободой.
   Знал бы создатель, что, творя бессмысленные миры, он отдает пустоте не только частичку своей души, но и частичку реальности. А, жалуясь на сереющую реальность, снова убегает в фальшивую выдумку, ибо светлого, доброго и живого уже не может дать миру ничего. И так круг замыкается.
   Глупые, недоверчивые создатели, играющие в богов...
   Я склонилась над парнем, закрыла ему глаза. Волк зарычал, собака заскулила. Они исчезали под слабым дождем, уничтожающим все, что не смогло родиться, приобретя только форму, но не получив от создателя имени и огня жизни.
   Я всегда слышала голос дождя, но теперь, когда дождь принял мое предложение о дружбе, мы стали понимать друг друга с полмысли.
   В дождевых струях мелькнула тень. Огромный зверь, похожий на человека, бежал, почти не касаясь асфальта, отфыркивался и отряхивался. Капли разлетались веерами с его белой шерсти, потемневшей от воды.
   - Иди за ним, - сказал мне дождь.
  
   Свиток шестой. Елена Смирнова. Сполохи зимы
   Я завернула в переулок, следуя за чудовищем с белой шерстью. Дождь почти перестал, редкие капли блестели в свете фонарей, словно растаявшие снежинки.
   На поломанных ящиках возле небольшого костра сидели двое: мужчина с льдистыми глазами, в которых жили сполохи зимы, но блеклые и далекие, и красивая женщина.
   Женщина тянулась к огню, казалось, что несколько белых шерстинок прилипли к коже. Верно, так оно и было, ведь переулок заканчивался тупиком, а чудовища нигде не видно.
   - Иди, погрейся с нами, - предложил мужчина, переворачивая еще один ящик, чтобы я могла присесть.
   - Ей не нужно греться, она живая, - с завистью, но беззаботно вздохнула женщина.
   - Это правда? - льдистые глаза колдуна потемнели.
   Я приблизилась.
   - А ты разве не чувствуешь?
   - Мы плохо чувствуем жизнь, - вместо колдуна ответила женщина. - Наш создатель слишком увлекся чужими мирами, что не смог рассмотреть свой.
   Я села на ящик. Дождь совсем прекратился. И на холодном небе появились звезды.
   - Знакомая история.
   - Да, история знакомая, - горько засмеялся мужчина. - Он колдун, охотник на чудовищ. Она проклята, проклятье ее гнетет, но не изменяет. Словно кукла, которую дергают за ниточки, она сначала ранит колдуна, а потом лечит и влюбляется. Но им не быть вместе, ведь тогда не будет сопереживания. Он теряет любимую, но тоже остается прежним. Да здравствуют новые чудовища!
   Колдун весело поднял воображаемый бокал, но отпил лишь немного, словно за жизнь и гибель чудовищ, что ему еще встретятся. И вмиг веселость слетела с него, льдистые глаза молили о милосердии.
   - Почему они поступают так с нами? За что? - глухо прошептал колдун. - Ведь если мы приходим к ним, то приходим такими, каких не было никогда. Им нужно лишь поверить, что мы живы.
   - Но они не верят, любимый, - откликнулась женщина, что иногда превращалась в белое чудовище. - Они не видят и не чувствуют. Мой создатель не смог рассказать, как я выгляжу, и лишь убив, увидел, какая я. Почему?
   Она смотрела на меня с надеждой, веря, что я, живая, смогу ей ответить. Но и я не могла объяснить ей, почему, вместо того, чтобы творить, создатели часто одевают позванных из небытия в одежды чужих выдумок, настолько типичных, что имена их создателей потерялись во времени. Ведь нет ничего слаже, чем творение, когда осознаешь, что открываешь мир, что ты первый человек, перед чьими глазами предстала красота нового мира, пусть иногда пугающая и жестокая.
   Мне вспомнилось, как Золь сказала, что любой поступок создателя оправдан, если он искренен. Но, отказываясь от творения в угоду чужим представлениям о творении мира, создатель уже не искренен, что бы он ни делал.
   Они все поняли без слов. Женщина прижалась к своему любимому, пусть в мертвом городе, но здесь они были вместе, были свободны от воли создателя.
   Я поднялась, собираясь уходить. Льдистые глаза на мгновение заглянули мне в душу, пожелав удачи и победы, а я мысленно пожелала, чтобы их создатель вышел на заснеженные просторы и увидел, что мир, от которого ему дали ключи, - бескрайний, что в нем не одна деревня, не один проклятый оборотень и не один колдун, чьи лица он не представил...
   Пламя костра растаяло в ночи, затерявшись в лабиринте мертвого города.
  
   Свиток седьмой. Алексей Синецкий. Чтение
   Я шла по ночному городу, который уже начал залечивать раны, нанесенные дождем.
   Мимо меня пробежал мужчина. Он так спешил, словно боялся опоздать на последний поезд, словно убегал от смерти или спешил к мечте. Только в его глазах уже даже не пряталась пустота. А тот, чьи глаза пусты, не может мечтать, только желать, и все его желания обращаются во зло.
   Мужчина уронил толстенную книгу на полтысячи страниц. Я нагнулась и подняла современный фолиант. Я ведьма, а потому могу видеть и в темноте, если того захочу.
   Чистые листы, ни одной надписи. Книга не открыла мне своей тайны, она боялась меня. Я чувствовала, что книга хочет в страхе зашелестеть страницами, хочет позвать человека, неосторожно потерявшего ее, но уже не может.
   Раньше я часто слышала о вещах, способных околдовывать людей, отбирая у них душу и свободу воли, заставляя поверить в счастье, покой, исполнение всех желаний. Книга была такой же толстой, как книга того, кому отдали власть изначального Слова. Но ту книгу именовали книгой жизни, хоть я и не верила ей до конца, а эта же исполнительница желаний могла называться только книгой смерти.
   Из фальшивого мира принес ее мужчина, спешащий на встречу мечте-гибели, ведь то, что ты не заслужил, не будет полезным и ценным. Подарок - это яд. Я, как никто, это знала.
   А особенно такой подарок...
   Я закрыла книгу и стала рассматривать обложку - Автор Охвостьев. Я грустно улыбнулась: даже здесь не смог не оставить своего автографа. Конечно, у него есть хвост, но есть еще и рога, да и копытца имеются. Я держала в руках одну из выдумок Врага рода человеческого, способную избавлять бездушных от существования, растворяя в фальшивых мечтах, а тех, у кого свет в душе еще теплится, отравлять мгновенным исполнением желания, получением желанного без борьбы.
   Неужели того, кто в очередной раз рассказал о возможности вещей исполнять желания, это совсем не интересовало?..
   Я поймала себя на мысли, что все чаще пытаюсь потребовать к ответу создателей, хоть меня саму призвали из небытия. Ведь те, кто не слышат своих героев, не путешествуют по своим мирам, не веря в них, не услышат и меня. Или услышат?..
   Книга сгорала в волшебном пламени. И я верила, что когда-нибудь создатели поймут, что нельзя творить ради развлечения.
   Пустые страницы книги рассыпались огненным пеплом, но пустые глаза, отравленные ее чтением, уже не зажечь, сломанные судьбы не излечить, а пути... Каждый выбирает свой путь сам: и создатель, и позванный им из небытия.
  
   Свиток восьмой. Руалев. Борька с Ромашковой поляны
   На свет огня прилетел дракон, а за ним прибежал, весело выбивая из асфальта искры, белый бычок. Они думали, что огонь волшебный, что сами они просто перешли из одной сказки в другую. Но их сказка была фальшива, как и та книга, которую я сжигала в волшебном пламени.
   Дракон опустился возле самого костра и глубокомысленно поглядел на останки догорающей книги желаний, толстой как книга прозванного Единым. Дракон понимал, что я жгу, но помешать не решался. Его сказка была таким же ядом для детей, как эта книга с пустыми страницами для взрослых.
   Белый бычок держался в стороне, жевал ромашки. Блеклые лепестки мертвых цветов облетали на асфальт, прожигая его, ведь серое не сделать белым, даже если в этом белом цвете не меньше пустоты, чем в серости мертвого города.
   Бычок был спасителем мира, агнцем, белым, девственно чистым, но спасителем, отказавшимся от своей миссии. Отказавшимся не по своей воле, а по воле создателя, но он и не противоречил создателю, ведь был всего лишь спасителем, а Единым, в его понимании, как раз и стал позвавший из небытия. Да и, кроме ромашек, его в этой жизни ничего не интересовало.
   А второй... Врага Единого и врага Спасителя, просто Врага или Врага рода человеческого часто изображают в обличье дракона, так отдавая тьме часть волшебства. Бедные драконы, сколько же на их долю выпало...
   Я улыбнулась, глядя на дракона. Ведь я ведьма, и меня тоже часто причисляют к слугам тьмы, перечеркивая волю давней богини, что лишь от бессилия отдала изначальное Слово, а вместе с ним и власть над миром.
   Но Слово осталось у волшебников, у тех, что могут призывать из небытия и творить так вдохновенно, что призванные оживают. Для Единого в разных обличиях такой дар столь же греховен, как и само волшебство. Те, кто пытается уничтожить таких, как я, кто не хоронит создателей на тех кладбищах, где хотят упокоиться сами, кто закрывает для нас врата придуманного ими рая, забывая, что изначально рай был садом, а не небесами... Они не понимают, что, призывая из небытия и давая жизнь, создатели творят чары, как и мы, ведьмы и волшебники.
   Мы ведаем и возрождаем, а что могут они? Они не знают свободы. Уже в своих молитвах узаконив рабство перед кем-то высшим и непостижимым. А я ведьма, я ведаю, и значит, знаю.
   Мой разговор с драконом звучал в мыслях, картинки сменялись наполненными эмоциями образами. А белому бычку-спасителю не было до нас дела, и он не промолвил ни единого слова. Но в этом споре я пыталась напомнить дракону, что он знает вкус свободы полета, что его воля сильнее чужих выдумок, давая ему новое лицо, спрятанное от глаз и закрытое только для разума.
   Дракон не верил мне. Он был ненастоящим. Он был неживым.
   Костер догорел. И Враг рода человеческого исчез, бессильный в обличье дракона, ведь его создатель считал сказки глупостью, не волшебством, а пищей, годной только для неразумных детей. А белый бычок дожевал ромашки и медленно ушел, пустыми глазами смотря на асфальт.
  
   Свиток девятый. Павел Ройтберг. Сновидения, являющиеся людям, и люди, которые снятся сновидениям
   Бычок скрылся во мраке ночи, а я пошла в другую сторону, когда услышала тихий плач. Подле стены, прорезанной трещиной, сидела девочка. Закрывая лицо, она всхлипывала, не имея сил справиться с противоречивыми чувствами.
   Я сама не заметила, как улица привела меня к городской тюрьме. Возможно, эта тюрьма была не такой жуткой, как тюрьма между мирами, но пытать здесь умели не хуже.
   Я присела на землю рядом с девочкой, погладила ее по неровно отросшим волосам.
   - Не плачь, маленькая. Все позади. Ты свободна.
   Она только покачала головой, не веря. Гроза очистила город, вернув в него жизнь на несколько часов, и одна из молний расколола тюремную стену, освободив нескольких пленников. Открыла путь на волю, но душа девочки до сих пор томилась в тюремном подземелье. Душу ее до сих пор пытали колдовством и обычной болью те, у кого она хотела учиться волшебству. И даже когда юная волшебница, заливаясь слезами, попросила пощады, никто не обратил внимания на слабую мольбу.
   Палачам было разрешено применять любые пытки к тому, кто мог стать настоящим волшебником, ведь так повелел создатель, считающий себя богом в придуманном им мире. В придуманном ли?..
   Я вздрогнула, мысленно пожелав тому, кто позвал эту ни в чем не повинную девочку из небытия, хоть десятую часть мучений, что ей пришлось вынести.
   А видения сменялись все более яркими картинками.
   Создатель предавал тех, кто откликался на его зов. Создатель был игроком, и ничего, кроме игры, не признавал ни в своем мире, ни в любом другом. Он даже жизнь не признавал, считая сном и забавой.
   И когда ему наскучило просто мучить и убивать, он предложил очередному существу, ведь людьми он выдумки назвать не мог, занять его место. Стать создателем, стать волшебником, который может творить и призывать из небытия. И эта девочка неосторожно согласилась.
   Придуманный мир заиграл красками, оживая, ведь создатель умел колдовать по-настоящему, но волшебство творил лишь настолько, чтобы ему поверили его жертвы.
   Девочка готовилась сдавать вступительный экзамен в волшебной школе, но не на волшебницу, а на кукловода - даже здесь создатель навязал ей свою волю, хоть и пообещал власть. И лишь одно испытание отделяло позванную из небытия от того мгновения, когда создатель собирался написать ее имя огнем и дать свободу. По условиям игры она должна была поступить в волшебную школу.
   Девочка старалась изо всех сил, творя в первый раз, но уже лучше своего создателя. Только волшебной силы, чтобы оживить свои творения и для реального мира, у нее еще не было, ведь ей не дали свободы. А эти заклинания может творить только свободный.
   И тогда создатель рассмеялся, довольный новой игрой, и предал малышку. Оказалось, что члены комиссии всем сердцем ненавидели настоящих волшебников, ведь сами оставались только безликими тенями, покорными воле создателя, и отражениями его души.
   Так юная волшебница попала в тюрьму, осужденная на вечные мучения, ведь срок ее заточения должен был определиться когда-нибудь потом.
   Я медленно развела руки девочки, чтобы посмотреть в глаза, она не сопротивлялась. Глаза ослепли, ведь многие годы не видели солнца, и я чувствовала, что на ее теле и душе пытки оставили тысячи шрамов, а некоторые раны кровавят и сейчас. Заточение отобрало у волшебницы не только волю и способность колдовать, но и разум и память. В ослепших глазах гнездилось безумие.
   И я снова убивала прикосновением, мысленно проклиная игроков и тех, кто мечтает быть богами, но сами не пройдут ни одного испытания, поставленного ими перед теми, кого они призывают из небытия. Если окажутся на месте этих кукол.
  
   Свиток десятый. Игорь Поляков. Дорога, уходящая вдаль
   Я сожгла тело юной волшебницы, чья мечта никогда не сбудется, в изумрудном костре, а тогда пошла прочь из города.
   Мне больше было нечего здесь делать, если даже живой дождь не смог помочь мне отыскать здесь еще живых людей. Всех съедала серость города, постепенно, медленно, вплетаясь в реальность почти незаметным дымом.
   Мимо меня проехал автобус. Я не запомнила никого, кроме мальчика, что прилепился к стеклу, рассматривая ночной город. Он был живым, и глаза блестели неподдельным любопытством, но его создатель не на много отличался от того, кто позвал из небытия девочку-волшебницу.
   Я провожала автобус взглядом, видя близкое будущее ребенка. Попрощавшись с родителями, оживающими только в его присутствии, мальчик, для которого создатель не поскупился на имя, только огнем не написал, не дал свободы, садится в автобус. И сквозь ночь и расстояние едет к бабушке, не зная, что до цели ему не добраться.
   В его присутствии оживают попутчики, хотя глаза их остаются блеклыми. Среди них он один настоящий. А тогда автобус сворачивает на дорогу, которой нет, и создатель снова ощущает себя богом.
   Зачем, Игорь, Вы отправили в небытие стольких людей? Вы не верите, что они живые? А у них спросить об этом не пытались? Вы смеетесь, а откуда Вам знать, что истина на Вашей стороне? Это всего лишь выдумка, игра, фантастическое допущение? Но зачем же допускать такую жестокость? Зачем допускать такой ужас? Зачем давать жизнь, а потом превращать в тень, оставляя на дороге? Зачем выпивать душу позванного Вами из небытия, заставляя предавать? В предательстве нет красоты, но чтобы понять это, нужно осознать и само предательство, а для этого поверить в то, что Вы считаете выдумкой. Но Вы наверняка не поверите. Смейтесь, что ж...
   Я проводила взглядом автобус, не пожелав удачи мальчишке, он ведь сам не верил, что может стать свободным, не подчинившись воле создателя. Но он был жив, и я пожалела его, пожалела всех его попутчиков, хоть они так и не ожили и до конца не осознали, что их, теней, оставили на бесконечной дороге в небытие. Осудили на вечность. Наказали не за проступок, а лишь потому, что так захотелось их создателю.
   За городом дорога растекалась двумя реками: черной, ведущей в небытие, и серой, по которой я и пошла.
   Здравствуй, серая змея-дорога. Давно мы не виделись. Я уже и забыла, живя в мертвом городе, как выглядит простор. Здравствуй, подруга.
   Дорога не ответила мне, но вела, ведь у меня была карта, подаренная дождем.
  
   Свиток одиннадцатый. Константин Азаров. Радужный эшелон
   Дождь. Теплые капли изредка падали на землю. И казалось, что я иду по следу дождя, иду указанной им дорогой. Дождь свободен, его так тяжело пленить, но как часто это пытаются сделать...
   Серая дорога круто свернула и привела меня к заброшенному вокзалу, находящемуся на самой окраине города. Половина окон разбита, на перроне ветер гоняет мокрые листья, из дыр в потолке натекла дождевая вода, но лужи темные, словно не живые.
   Я остановилась, увидев человека. Странный он: тело молодого парня, а лицо старика. Или нет у него вовсе лица. А рядом с ним, словно ангел и демон за плечами, стоят двое мальчишек с черно-белыми лицами. Да и сам странный старик похож на ангела, только на ангела, которому не взмыть в небеса, ведь крыльев он лишился очень давно.
   Старик рассматривал старый альбом с фотографиями. Откуда-то я знала, что в нем запечатлены только мертвые, ведь мертвых он помнил лучше, чем живых. Его создатель тоже славил смерть.
   Старик поднял на меня взгляд, дунул ветер, оторвав от страницы альбома фотографию с изможденным лицом мальчика. Фотография упала в лужу, и вода окрасилась радужными цветами. Фальшивая радуга выгнулась над укрытыми водой плитками перрона.
   - Присоединяйся к нам, ведь ты борешься с серостью, - с улыбкой сказал старик. - Нас много уже, тех, кто готов отдать жизнь, чтобы не утратить краски.
   - Но твои краски ненастоящие, - я осторожно шла по перрону рядом с путями, земля тихонько дрожала, словно на старый вокзал должен был прибыть поезд.
   - Да. Мне их подарили, - старик поднялся. - Они выпрошены у Смерти, ведь ее одежды могут быть белыми, а могут быть черными. И только серый цвет она не признает. Пока не признает, - он засмеялся, словно говорил о чем-то очень веселом, а не о смерти.
   Старик шел ко мне, и двое с одинаковыми черно-белыми лицами не отставали от ангела, забывшего высоту небес. В рассветной тишине послышался дребезжащий гудок.
   - Так ты к нам присоединишься, волшебница? - с улыбкой прошипел он.
   - Нет.
   Я чувствовала волну воздуха, идущую перед поездом, а за мгновение появился и он сам. Но не остановился, а только замедлил ход. Я легко запрыгнула на подножку старого паровоза, тянущего всего один вагон.
   Старик и его охранники остались на перроне. Стремительно светлело небо, скоро взойдет солнце.
  
   Свиток двенадцатый. Виктория. Выбор
   В старом вагоне с деревянными сидениями и столиками, словно в электричке, было довольно много народу. Я медленно шла от одного путешественника к другому, но все они будто не замечали, как за окнами мелькают столбы электропередач. Пассажиры погрузились в мысли и в воспоминания.
   За одним столиком сидели двое: безымянный мужчина и безымянная девушка. Между ними стояли весы, и девушка перекатывала в руке камешек, не решаясь сделать выбор. В ее глазах поблескивали десятки мыслей и решений. Но игра в выбор была пуста, ведь даже она сама не знала, между чем и чем довелось выбирать.
   Безымянная, безликая путешественница.
  
   Свиток тринадцатый. Александр Варский. Там
   За другим столиком сидели мужчина и чернявый мальчишка. Тоже оба безликие. Между ними стоял игрушечный домик, который мальчишка раскачивал, изображая, будто ветер напал на беззащитное строение.
   Безымянный мужчина глуповато улыбался, словно знал тайну мироздания, но никому не желал ее открыть. Бессмертный, но заточенный в небытие.
   Когда я поравнялась с ними, чернявый мальчишка посмотрел на меня и без эмоций сказал:
   - Там. Тебя ждут там.
   Глаза мужчины вспыхнули, но он промолчал. А я пошла дальше.
  
   Свиток четырнадцатый. Инна Сударева. Напротив
   За третьим столиком мужчина и женщина пили кофе с коньяком. У нее есть имя, но оно не светится огнем свободы, а в глазах воспоминания о смерти. И он, хоть и безымянный, но не безликий, думает о смерти и о боли.
   Они несчастны, каждый по-своему. И мне словно предложено выбрать, кто из них несчастен больше, но весы выбора остаются в равновесии. Я не выберу ни ее, ни его, ведь боль обоих настоящая, а их создатель сделал ее игрой.
   Я прошла мимо молчаливой пары друзей. Не стоит их тревожить. Дождь в их воспоминаниях усмиряет боль.
  
   Свиток пятнадцатый. Роман Проколов. Горн
   За следующим столиком еще двое безликих. Человек кормит с рук своего зверя, своего демона. Их глаза пусты, как и сердца, их путь ведет в никуда.
   Но я ловлю себя на мысли, что мне все равно. Я не буду помнить этих двоих. Слишком часто мне встречаются под разными обличиями этот человек и его зверь. Утопая в выдумке, направленный только волей создателя, он идет, не замечая ничего вокруг, деля чувства с другими, ведь своих нет.
   И три звезды освещают его путь. Три яркие безымянные звезды. А что еще может увидеть безликий?..
  
   Свиток шестнадцатый. Сергей Поляновский. Опасные уроки
   Поезд замедляет ход, и в вагон залетает щебечущая стайка детей. Их учитель остается на перроне посреди поля, ему больше не по пути со своими учениками.
   И откуда они взялись в этой пустой земле?.. Или это их создатель поскупился на выдумку, когда творил новый мир?
   Двое мальчишек одеты в костюмы солдат времен дикого Запада, они уже столкнулись с индейцами, но победили. Платье девочки такого покроя, как любили ведьмы века два назад. Всех остальных рассмотреть не получается, слишком блеклые их лица.
   Дети занимают два столика и о чем-то весело перешептываются, иногда взрываясь заразительным живым смехом.
   Откуда вы, дети? Сколько о вас еще не рассказано? Сколько увлекательных приключений вы сможете пережить, поддерживая друг друга, но об этом никто не узнает?
   Я смотрела на детей, открывших перед своим создателем удивительный мир приключений, а он дал этой бескрайней стране лишь горстку слов.
   Мне стало грустно.
   За окнами всходило кровавое солнце, стремясь поскорее оторваться от земли. Дети замолкли, разом посмотрев в окно.
  
   Свиток семнадцатый. Екатерина Озерова. Закат Империи
   За окном кипел призрачный бой, в котором не было правых и виноватых, в котором не было захватчиков и обороняющих свои земли. Призрак боя истекал кровью, но и кровь его казалась ненастоящей.
   Если нет целей, а есть только обломок, из него не создать мира. Назвать империей мало, нужно почувствовать ее душу - я знала это как никто другой. Мало описать страдания, их нужно прожить.
   Войска сходились и возвращались к шатрам, оставляя на блеклой траве тела павших призраков.
   Поезд лишь немного замедлил ход, но ей хватило времени, чтобы уйти из мира умирающей империи. Красивая женщина, уставшая, еле держащаяся на ногах, схватилась за спинку лавки, чтобы не упасть.
   Мальчишка подбежал к ней, поднялась девочка. Они чувствовали, что эта женщина им близка, хоть мир ее иной, хоть разные судьбы им выпали. Но эта жрица жива, и, верно, так же ждет, когда оживет ее мир, раскрашенный всеми красками радуги своего создателя. Но не дождется, когда создатель напишет огнем имена каждого жителя своего мира, давая свободу, и сам оденет одежды гибнущей империи, чтобы познать горечь поражения и сладость борьбы.
   Дети посадили жрицу за соседний столик. Она улыбнулась лишь уголками губ, на слова не осталось сил, а тогда посмотрела на меня. И в этом взгляде была и боль, и надежда, и вера, что когда-нибудь ее создатель отыщет скрытый путь в Волшебную Школу и поверит, что он волшебник, поверит, что нет разницы между придуманным и реальным, что и боль, и смерть настоящие везде, где есть жизнь.
   А Каэн и была жрицей жизни, ведь белое дерево, символ жизни и вечного возрождения, она чтила. Только сейчас дерево жизни испачкали пятна крови и грязи. И ее империя гибла. Империя ли? Ведь за империей стоят смерть и жестокость покорения и порабощения других народов, а знаком империи Каэн стало дерево жизни. Нет добрых и справедливых империй, ведь в основу управления любых императоров положено насилие. Или это Каэн, словно пленница либо обманутая наивная душа, ушла служить империи, не понимая, что служит насилию, а не жизни?..
   Я склонила голову, отвечая на мысли жрицы. Да, я тоже хочу увидеть ее создателя в Волшебной Школе, увидеть не богом и властителем, а другом для каждого, кого он позовет из небытия. Возможно ли это?..
  
   Свиток восемнадцатый. Виталий Медведь. Солька и пузный шар
   Еще одна почти остановка. В вагон зашли двое. Два существа, немного похожие на людей, только и разница меж ними, что одно существо - самоуверенная девчонка, а другое - мудрая старуха, хоть по виду ей не дашь истинный возраст. Глаза обеих живые, искрящиеся.
   Солька и Габа сели за свободный столик. Не обращая ни на кого внимания, Габа сложила лапки лодочкой (или что там было у этого существа вместо рук?). Она учила девчонку колдовать, превращая чувства в заклинания, превращая радость и сочувствие в чудо.
   Солька старалась, но получалось у нее не очень: волшебные шары, которые она создавала, взрывались и рассыпались, не долетая до цели. А своей целью Солька выбрала печальную жрицу из гибнущей империи.
   Дети заинтересовались происходящим, притихли.
   Очередной шар Сольки истек грязной водой, и девчонка загрустила.
   - А можно мне попробовать? - неуверенно попросила девочка, одетая в карнавальный костюм ведьмы.
   Габа посмотрела на нее, будто изучала, сможет ли эта девочка хоть что-то наколдовать.
   - Попробуй, - наконец согласилась Габа.
   Девочка закрыла глаза, сосредоточившись. На нее смотрели все дети, я и жрица. Мальчишки затаили дыхание.
   Казалось, даже тишина, нарушаемая только перестуком колес, звенит предчувствием чуда. Девочка сложила руки так, как показывала Габа, но глаз не открывала. Ее пальцы засветились радужным сиянием.
   Воодушевившись, Солька тоже поднялась, повторяя каждое движение незнакомой девочки. Волшебные шары расцвели на их ладонях одновременно, только в шаре Сольки было больше синих и зеленых цветов, а в шаре юной ведьмочки желтый и красный имели золотой оттенок.
   Девочки посмотрели друг на друга, улыбнулись. А тогда подбросили свои шары, и те с легким шипением распались на десятки мелких шариков, закружившись по вагону. Радость и мир в душе дарили их блики.
   - Мы тоже хотим попробовать, - отозвался один из мальчишек, поймав маленький шарик Сольки на ладонь, шарик дразнил мальчика, ускользая сквозь пальцы.
   Я сидела рядом со жрицей, наблюдая, как играют дети, и знала, что еще очень долго воспоминание об этом дне будет согревать мне сердце везде, куда бы я ни попала.
   И только строгая Габа смотрела на игры детей неодобрительно. Она их не понимала.
  
   Свиток девятнадцатый. Л.О. Шелот. Заблудший сентябрь
   Мы ехали еще долго. Поезд несколько раз замедлял ход.
   На смену утру пришел день, но солнце вскоре начало клониться к закату, одевая брошенные поля в багрянец и золото заката.
   Один раз шел дождь. И женщина, ехавшая с нами, сказала, что это заблудший сентябрь раскинул крылья над ее миром. Я верила в заблудший сентябрь, но не верила в нее, ибо не видела ее лица, не чувствовала в ней жизни.
   Печаль заблудшего сентября заменила этой женщине и любовь, и жизнь, и судьбу. Но, глядя в ее не пустые, но изменчивые глаза, я ловила себя на мысли, что просто не понимаю ее. Могу же я кого-то не понять?..
   И, глядя на дождь, что быстро улетел к закату, я делила с ней ее печаль и печаль заблудшего сентября.
  
   Свиток двадцатый. Кора. Колыбельная
   Дождь смешался с сумерками, подсвеченными кровавым золотом солнца. Летели сорванные с деревьев желтоватые листья, тронутые морозом. Только издалека принес их ветер, ведь в брошенных полях ничего не росло.
   Засветились слабые огни в вагоне, старые лампы давали совсем немного света. И одна девочка, делящая с нами путешествие, тихо запела, иногда подыгрывая себе на флейте.
   Она пела о живом городе, плененном серостью. Жизнь течет в нем неспешно и неинтересно, нет веселья, а его жители безрадостные, бесцветные, безликие, словно размокшие под дождем картинки. Неживые эти люди - и город неживой. Неживой город - и люди неживые. И изменить ничего нельзя, как ни пытайся.
   Но так было не всегда: играли на улицах города смеющиеся дети, люди устраивали народные гуляния, вплетая атласные ленты в гривы лошадей, что везли празднично убранные повозки, кружились золотые листья, ложась на плечи уличных музыкантов и падая в фонтаны, плыли по воде...
   И город плакал, но не проклинал сероликих незнакомцев, превративших его в чудовище, заставивших его пить души своих жителей, чтобы выжить. Но город не нашел себе оправдания в ненависти, не омертвел, хоть и посерел, больной и уставший.
   Поезд повернул, набирая скорость, он спешил добраться до пункта назначения в срок. Мигнули желтоватые лампы и погасли, но на ладонях детей и Сольки зажглись огоньки-светлячки. Несколько огоньков перелетели на стены, усевшись там. Они почти не давали света, но прогоняли печаль и липкую темноту.
   Кто-то в другом конце вагона заиграл на скрипке, поддержав мелодию флейты, и с ними обоими несмело поздоровались звоночки.
   Я видела, как с лавки спрыгнула кошка, такая черная, что только зеленые глаза-светляки ее выдают. Кошка обещала отвести от нас всякую беду.
   Поезд несся сквозь ночь, и я не знала, куда он нас везет. Я так и не спросила об этом машиниста, но я верила этим детям, пусть они и были осколками чужих, не до конца созданных миров, верила жрице, покинувшей гибнущую империю, верила песне девочки, что пыталась убаюкать родной город, чтобы хоть во сне он забыл о страданиях.
   Многие говорят и поют о душах городов. Но каждая такая песня неповторима. Я верила, что неповторима.
   Поезд летел сквозь ночь, и искры вырывались у него из-под колес.
  

***

  
   Лебеди, летящие к Волшебной Школе, сделали круг, здороваясь с большой темной птицей, поднявшейся с крыши замка. Ворон каркнул, а Наина встала с поросшего зеленоватым мхом камня.
   Хаул спланировал на землю, превратившись в человека в тот миг, когда птичьи лапы коснулись камней. Лебеди возвращались к стае, белые, как снег.
   - Птицы принесли нам новости, хорошие новости, - улыбаясь, сообщил светловолосый волшебник. - Вас обоих ждут на совете школы.
   Наина тоже с улыбкой смотрела на Хаула. Друзья понимали друг друга без слов.
   - Насколько я знаю, профессор Травологии запретила тебе летать, пока не окрепнешь, - каркнул Ворон.
   Хаул засмеялся.
   - Запретила. Но разве можно что-то запретить волшебнику? Я, как и ты, не могу жить без неба.
   Ворон шаркнул лапой, соглашаясь.
   - А какие новости принесли лебеди? - Наина спускалась со скал вслед за Хаулом.
   Волшебник оглянулся, ветер мгновенно воспользовался случаем и запутал светлые волосы.
   - В Школу возвращается один из ее учителей. Его корабль видели недалеко отсюда. Если ветер не изменится, он будет здесь уже сегодня.
   Наина тоже оглянулась на море, часть которого все еще держали в осаде серо-белые осенние тучи.
   - Ветер не изменится, - с улыбкой пообещала она.
  
  
  

Глава шестая

  
   В круглом зале за столом, укрытым темной скатертью с цветастыми разводами, собрались уже все учителя Волшебной Школы. Хаул и Наина вошли последними, и седовласый волшебник зажег высокую свечу из переплетающихся крылатых змей.
   Ворон сел на спинку стула Ивы. Герр Фольмер кивнул Ворону, улыбнувшись, но сразу же посмотрел на старшего волшебника, вставшего, чтобы говорить.
   - Никому не нужно напоминать, почему мы здесь сейчас, - сказал седовласый волшебник. - На нашу Школу напали. Такое было уже дважды, но в первый раз призванные из небытия встали на защиту Школы и разбили вражеское войско. А во второй раз один из учеников вышел навстречу буре, за которой скрывался враг, и вызвал его на поединок. Отказаться от дуэли враг не мог.
   Я видел этот поединок, как и другие первокурсники, наблюдая за ним из окон. Чтобы победить пустоту, юный волшебник стал бурей, поклявшись защищать Волшебную Школу во все времена, если пустота снова найдет сюда дорогу.
   - И это случилось, - Дементор не поднялся, его голос был холоден, словно ветер за окном. - Кто-то из находящихся в этих стенах позвал пустоту, подкрепив зов чарами, и она с радостью откликнулась.
   Хаул поежился: ему не раз доводилось драться с крылатыми тенями, но прошлой ночью они были почти непобедимы. Они не боялись боли и погибели, зная, что слово одного из создателей призовет их назад.
   - Только очень сильный волшебник мог открыть путь пустоте, - герр Фольмер поднялся, упираясь об стол, восковые змеи повернули к нему увенчанные коронами головы с темными огненными глазами.
   - Да. Это значит, что предатель сейчас сидит за этим столом, - в голосе Северуса проскользнула радость.
   Ива вздохнула, а Венди только покачала головой.
   - Хватит, Северус, - Волшебная Шляпа не дала договорить учителю темных искусств. - Ты преподаешь черную магию, но это не дает тебе права обвинять в предательстве кого-то из нас.
   - Правда, Шляпа? - с угрозой засмеялся Северус, глядя волшебнице в глаза.
   - Хватит, - Дементор был не намерен тратить время на бессмысленный спор. - Это может быть и один из учеников. Среди них немало сильных волшебников. И мы слишком мало о них знаем.
   - Или Ворон, - отозвалась темноволосая колдунья. - Всем известно, что он был союзником нашего врага.
   - Да как ты смеешь?! - проскрипел Ворон, сверкнув янтарными глазами, восковые змеи зашипели, повернувшись к темноволосой волшебнице. - Я достаточно наказан. Думаешь, легко быть птицей, когда помнишь, как был человеком?
   Темноволосая волшебница отвернулась, не выдержав взгляда янтарных глаз.
   - Дементор и герр Фольмер правы, - Наина кивнула друзьям. - Но я не думаю, что предатель кто-то из нас. А даже если так, у нас слишком мало времени, чтобы его найти. Если же мы сейчас устроим испытание для каждого, то когда враг будет здесь, у нас не останется сил даже на то, чтобы поддерживать защиту Школы.
   - Да, мы тратим время на ерунду, - герр Фольмер сел, следом за ним свои места заняли и другие учителя.
   Северус только хмыкнул: он не скрывал, что был совсем иного мнения. Да и испытания на верность не помешали бы ни сейчас, ни в иное время. Испытания эти были замешаны на страшных темных заклятьях далекого прошлого, мало кто их знал. И редко кто проходил, не попросив пощады и не став на колени перед теми, кого считал друзьями. Не могло быть дружбы после таких испытаний.
   - Что ж, не будем ссориться перед боем, - подытожил седовласый волшебник, гася спор. - Как я уже сказал, дважды атаки врага были отражены, и путь к Школе менялся, снова становясь тайным. Он всегда открыт для позванных из небытия. Но для юных волшебников, считающих себя создателями миров, он открывается только тогда, когда они верят без сомнения в открывающееся их глазам, когда они начинают колдовать, сами не понимая, что уже не могут называться людьми, и становятся чужими для всех, кто не впускает волшебство творения в сердце.
   Старший волшебник замолчал, посмотрев на друзей. Он должен был удостовериться, что они понимают все, что он говорит.
   - Все меньше позванных из небытия приходят в Волшебную Школу, ведь их создатели забывают или отказываются написать огнем имена тех, кто им доверился, откликнувшись на зов, - голос Ивы был печален. - Не многие выдержат, когда придет буря, а только буря может разбить воинство нашего врага, если мы докажем буре, что ей есть, кого защищать за этими стенами. Если докажем буре, что волшебной силы жизни в нас не меньше, чем в ней - древней дикой стихии.
   - И все реже в двери Волшебной Школы стучатся юные волшебники, - поддержал Иву герр Фольмер. - Даже те, кто находит сюда путь, не верят в себя. Не верят, что колдовать и творить - это почти одно и то же. А сколько других заменили диво творения пустыми играми, я и сосчитать не берусь. В школе слишком мало учеников, что не побоятся выйти навстречу буре, чтобы приветствовать ее.
   Герр Фольмер договорил, но больше никто не взял слово. Все было сказано, но и сдаваться без боя учителя не собирались.
   - Истинно, мир умирает, - прошептал Хаул, видевший умирание не одного мира, но теперь погибель зацепила крылом и этот волшебный берег.
   Волшебная Шляпа, услышавшая слова светловолосого волшебника, взглянула на Ворона. Чернокрылый кивнул, понимая, что она хочет сказать, и перелетел на середину стола. Восковые змеи изогнулись, готовые слушать заколдованного волшебника с янтарными глазами.
  
   Свиток первый. Игорь Кит. Лестница в никуда
   Поезд привез нас в город, о котором пела девочка, игравшая на флейте. Мы попрощались, ведь успели сдружиться за время путешествия. Но попрощались не навсегда, веря, что еще не раз встретимся.
   Дети убежали, чтобы поглядеть на широкую реку, на которой стоял город. А я пошла искать пристанище на ночь. Сорванное со столба объявление гласило, что неподалеку можно снять комнату.
   Я поднималась по лестнице старого семиэтажного дома. Лифта не было, а на ступенях валялись горы мусора. Как часто создатели срисовывают с реальности миры, где селят призванных из небытия. Срисовывают, описывая грязь и жестокость как неизбежность и данность. Создатели сами не верят, что можно изменить сложившееся положения вещей, что они сами могут сломать систему, и не только в создаваемых мирах, но и в собственной реальности. Не верят, а жаль...
   Мне открыл дверь мужчина, безликий, но не безымянный.
   - Я по объявлению. Вы сдаете комнату, - глядя в его пустые глаза, сказала я: уж лучше бы поискала гостиницу.
   - Да, проходите, - мужчина пропустил меня в прихожую.
   Обычная квартира, только на стенах множество черно-белых фотографий людей с пустыми глазами. Мне стало холодно, слишком часто такие фотографии встречались мне в последнее время. На мгновение подумалось, что и эффектная брюнетка, и мужчина с черно-белой бородой мне уже встречались, но под другими обличьями - еще одни лики пустоты, которые создатель неосторожно призвал из небытия.
   - Чаю? - без эмоций предложил мужчина.
   - Да, пожалуйста, - хоть я и не хотела оставаться, но что-то не давало мне уйти.
   Мы прошли в кухню.
   - Вы живете один? - спросила я, увидев в умывальнике гору немытой посуды.
   Он кивнул, насыпая в чашки заварку.
   - Да. Моя семья погибла в аварии. А я остался жив, но в коме. И я мечтаю присоединиться к своим любимым, только кто-то наверху, - мужчина указал ложкой в потолок, - не отпускает. Я то вижу озеро, где они нашли успокоение, мы вместе катаемся на лодке, то снова попадаю сюда и кто-то, говорящий, что пришел к себе домой, звонит мне в дверь. Я устал, устал от этого...
   Мужчина вздохнул, выпустив воздух сквозь зубы. Засвистел чайник, верно воды там было только на донышке, как и сил у этого несчастного. Ну почему, почему столько молодых волшебников славят смерть?..
   Мне самой хотелось вздохнуть в отчаянии, но я не могла себе этого позволить.
   Мужчина порылся в шкафчике, разочарованно повернулся ко мне.
   - К чаю ничего нет.
   - Мне все равно, - я взяла у него из рук треснутую чашку.
   Мужчина сел напротив меня, глотнул горячего чая, поморщился, обжегши губы.
   - И они, эти призраки с фотографий, преследуют меня, - дуя на чай, он продолжал пить, словно мог согреться от одиночества обычным кипятком.
   Как же жестоко наказал создатель того, кто ему поверил... Отобрал все, кроме жизни. За что?..
   - Ты звал на помощь, поэтому я и пришла сюда, - проговорила я, ставя треснутую чашку на стол: я так и не решилась отпить кипятка.
   - Я хочу уйти. И мне безразлично, как. Любой ценой, понимаешь? - он не смог совладать с эмоциями, и с ненавистью к собственной слабости потер глаза.
   Пронзительно зазвенел звонок.
   - Это он? - спросила я, поднимаясь.
   Хозяин дома вскочил, неосторожно расплескав чай по столу.
   - Да. Никто больше не приходит в такое время, - его глаза заволокло ужасом.
   Я пошла к двери, он побежал за мной.
   - Не открывай! Нельзя! - мужчина схватил меня за руку.
   Я повернулась, опалив его сиянием заклятий в глубине глаз.
   - Но ты же хочешь уйти любой ценой?
   Он в страхе отступил, отпустив меня.
   Звонок надрывался, почти охрипнув.
   Я повернула замок, и дверь открылась сама. За порогом стоял двойник хозяина дома. Двойники смотрели друг на друга, а тогда налетел ветер, неизвестно откуда взявшийся в подъезде с забитыми фанерой окнами.
   Двойник за порогом так и не сделал шаг. Нет, сделал, но не к нам, а на лестницу в никуда, как он ее называл, и рассыпался пеплом.
   Я обернулась к хозяину дома. Его глаза изменились, наполнившись сияющей синевой, какая бывает только тогда, когда смотришь в небо или на воду.
   - Папа! - долетел до нас радостный детский возглас.
   Мужчина повернулся, увидев девочку, что позвала его. И я видела тоже, как он становится прозрачным, присев, чтобы девочка могла повиснуть у него на шее. Лишь несколько мгновений чужого счастья за порогом жизни, а тогда они растворились в воздухе совсем.
   Я выключила свет в кухне, а тогда пошла в комнату, чтобы и туда пришла тьма. Но прежде, чем щелкнул выключатель, я увидела, что черно-белые фотографии покрылись пятнами, и на них больше ничего не разобрать, а часы остановились.
   Покойся с миром и будь счастлив. Комната погрузилась во тьму.
  
   Свиток второй. Граф Минна. Все что угодно
   Я спускалась по лестнице, когда щелкнул замок, и из приоткрытой двери выглянул человек.
   - Ушел все-таки к своим, - с завистью сказал Ричард (как же любят создатели давать героям чужие имена, на которые позванные откликаются только из жалости). - А мне можешь помочь, ведьма? Ты свой колдовской род хорошо знать должна.
   Глаза Ричарда горели ненавистью. Даже я поежилась: редко встретишь такие чувства у позванного из небытия.
   - И что же сделал тебе колдун, что ты желаешь ему смерти?
   Он лишь улыбнулся, подтверждая мои догадки.
   - Он у меня жену отобрал и детей. Дал счастье, а потом отобрал.
   Ричард вышел на площадку: на вид жалкий человек, пустая порода, но глаза... Такие глаза сияют даже в бездне.
   - Не здесь же нам говорить, - я кивнула на кучу мусора на ступенях.
   - Точно, давай пройдемся, - с радостью, отравленной ненавистью, согласился Ричард.
   Мы шли по пустынному ночному городу, а Ричард рассказывал, как научился доставать из бездны разные вещички, но попадалась одна мелочевка, как от него, неудачника, ушла жена, а ведь если никто ждать не будет, то из бездны не выбраться, как он пошел к колдуну, прося вернуть жену. Ведь совсем немного просил, а колдун отказался, подарил ему новую жену, обманул, ведь не человеком она была, а куском породы. Колдун мечтал о бессмертии, но мечта его была пуста, как и сердце.
   И когда Ричард нашел нужную колдуну вещь, колдун отобрал у него сначала счастье, превратив в камни жену и детей, а затем и жизнь, чтобы получить глупое веретено.
   Ричард взахлеб жаловался на жизнь, я молча слушала его, погруженная в собственные мысли. Как часто создатели мнят себя богами, наделяя жизнью и отбирая ее. А зачем это делают, не знают. Только для того подвергают своих героев испытаниям, делят на достойных и недостойных, чтобы в очередной раз заявить о своем могуществе. Что знать вам, создателям, о том, кто пустая порода, а кто нет, если вы смотрите только на то, что можете увидеть глазами, а в души позванных вами из небытия заглянуть не решаетесь?..
   Мне было жаль Ричарда, кого создатель, не поверив в жизнь своего героя - героя, а не куклы и не раба, - превратил в камень с вкраплениями золота. Только и золото для этого создателя оказалось фальшивым, ведь чувства и судьбы не разделил он с позванными из небытия.
   И если у жены Ричарда золото сияло в том месте, где у человека сердце, а на камне, в который колдун превратил несчастного, блеснули золотые вкрапления там, где голова, то это значит, что у Златы было сердце, а Ричард умен? Или наоборот, что не было у золотоволосой красавицы с темно-медовыми глазами сердца, а у самого Ричарда ума? Но если так, то тогда создатель шел и против волшебства, ведь чаще всего чары, возрождающие к жизни, сияют золотом...
   Мы остановились возле ночного клуба, светящегося неоновыми огнями.
   - Ты можешь помочь мне, как помогла моему соседу? - с надеждой спросил у меня Ричард, рассказ о собственной несчастной судьбе погасил в его душе пламя ненависти.
   - Я не могу, но ты можешь, - я смотрела в его ясные глаза. - Создатель повелел тебе превратиться в камень, но своему колдуну не дал свободы, а без нее нет настоящей власти, поэтому ты тут. И твоя красавица-жена, и дети твои тоже где-то здесь. Они должны быть где-то неподалеку. Просто отыщи их.
   Ричард поклонился мне, благодаря без слов. Через несколько мгновений его темный силуэт уже нельзя было рассмотреть во тьме спящего города.
  
   Свиток третий. Дробкова, Налётова. Фальшивовампирщики
   Войдя в ночной клуб, я поняла, что пришла сюда зря. Почти все здесь были пьяны: кто выпивкой, кто кровью, а кто похотью. Мне было мерзко здесь находиться, я даже не спустилась к бару, наблюдая за залом с лестницы.
   Таких клубов сейчас становится все больше, там собираются те, кто убегает от жизни и от реальности. Эти глупцы решили стать вампирами. Я уже сбилась со счета, скольких безликих вампиров встретила на своем пути. На пальцах одной руки можно было пересчитать тех вампиров, кому создатели дали свободу.
   Но к находящимся в этом зале это отношения не имело. Позвавшие из небытия лишь играли в еще одних вампиров, отыскивая новую форму для старой истории, но получалось скучно и шаблонно. Безликие герои и невыразительные помещения, не прочувствованные, не увиденные собственными глазами, герои с одинаковыми голосами, пустыми глазами и серыми лицами. Даже свет здесь серый, а кровь по оттенку похожа на пепел.
   Я зевнула от скуки.
   А создатели, верно, думали, что жажда крови и жажда секса всегда идут рука об руку: какая глупость. Но переубеждать чужих создателей я не собиралась. Да и не услышат они мой голос среди этой пустой однообразной музыки. А за пределами шаблонного ночного вампирского клуба не услышат и подавно, ведь зачем придумывать то, что не пригодится для игры? Зачем тратить силы на выдумку? Выдумку, а не творение...
   Мне подумалось, что даже если бы создатели этого фальшивого вампирского клуба встретили вампира, то были бы уверены, что клыки у вампира вставные. Ну, что ж, возможно, кто-то из живых вампиров отыщет этих создателей и расскажет им, какие вампиры на самом деле, и насколько древний род оскорбляет трепание их имени, вписанное в тексты, изобилующие пустыми словами.
   И только одно радовало меня, что я не запомню ничего из увиденного в этом пошлом вампирском клубе.
   Мужчина и женщина, чей возраст не определить, а лиц не разглядеть из-за того, что лиц этих нет, разговаривали возле стойки. У них не было прошлого и будущего, они были похожи друг на друга, словно двойняшки, словно маски своих создателей.
   Мужчина и женщина поцеловались, и я подумала, что теперь почти не могу различить, кто есть кто. Неужели их создатели не понимают, что память не хранит не только фальшь, но и безликость отвергает?..
   Да, мне действительно было нечего здесь делать, и я вышла на улицу, где занимался рассвет.
  
   Свиток четвертый. Delirius M. Почти без звука
   Ветер дунул мне в лицо, сыпнув пылью. Я закашлялась, заныло сердце, напомнив о яде, все еще не полностью покинувшем мою кровь. Дождя, что пролился над мертвым городом, было мало, чтобы полностью исцелить меня.
   Но ветер предупреждал не напрасно. По улице полз туман, и мне не нужно было говорить дважды, что серое облако хранит в своем сердце гибель.
   Закричала женщина, охваченная ужасом, остановилась перед туманом. Не дойдет она сегодня до работы, это будет ее последняя пятница. Туман накрыл женщину, я видела, как разжалась ее рука, и сумочка упала на асфальт.
   Женщина умирала без звука. Тысячи иголок вонзились в нее, сладостно выпивая жизнь. С моей ладони сорвалась золотистая молния, но туман поглотил заклятье, обратив золотые искры в серый прах.
   - Барбара! - крикнул мужчина, что замер подле меня, а я даже не заметила.
   Его глаза тоже расширились от ужаса, но он знал несчастную, чье тело закрыл сейчас ползущий серый туман. Хоть и безликий, но и безликие чувствуют боль.
   Я выругалась сквозь зубы, послав проклятье в адрес того, кто дал туману власть над жизнью и смертью. Кто только серый туман наделил жизнью. Смотря на приближающийся туман, я подумала, что создателю туман виделся белым, похожим на вату. Но создатель не встречался с туманом перед рассветом, когда все принимает свой истинный облик.
   Туман подполз уже очень близко, иногда серые языки змеями проскальзывали в щели домов, и в квартирах беззвучно расставались с жизнями жители города. А довольный туман двигался дальше.
   Нужно было удирать, но я глянула на мужчину, понимая, что он парализован ужасом и не сможет сделать самостоятельно ни одного шага. Он дождется туман и присоединится к своей Барбаре.
   Боги, мне известные и не известные, как же мне надоело это бесконечное умирание!
   - Руку! - свой приказ я подкрепила чарами, и мужчина послушался.
   Мы бежали по улице, удирая от тумана. Но туман был умен, он окружал нас, и уже дважды нам приходилось сворачивать в переулок, чтобы ускользнуть.
   Но очередной переулок упирался в стену. Ни одной двери, ни одного окна. Только ржавая пожарная лестница начинается в двух метрах от земли.
   Я подпрыгнула, ухватившись за нижнюю перекладину. Пальцы скользнули по ржавчине, и я не удержалась, упав на землю. Крошки постаревшего металла засыпали мне глаза.
   Пока я терла глаза, чтобы хоть что-то увидеть сквозь выступившие слезы, туман заполз в переулок. Остановился в раздумье, и медленно двинулся дальше.
   Ну уж нет! Я убежала из тюрьмы между мирами, освободилась от проклятья золотого браслета, покинула мертвый город, ускользнув из всех его ловушек, даже тех, в которые попадалась. Я не стану умирать в беззвучном крике! Ты не получишь меня, серый туман!
   Я подпрыгнула снова, шепотом читая заклятья, подчиняя себе волю мужчины. Пусть нельзя, но иначе мне его не спасти, а туману я не отдам даже неродившегося, не отдам даже безликого, даже тень не отдам!
   Пожарная лестница, ведущая на крышу, затрещала, когда я все-таки ухватилась за перекладину и полезла наверх. Мужчина тоже допрыгнул до лестницы и лез за мной.
   Но я с замиранием сердца чувствовала, как мелкие трещинки расходятся по старому металлу, скрепленному только ржавчиной и печалью города. Лестница не выдержит нас двоих.
   Закрыв глаза и шепча заклинания, я лезла дальше. Разгоряченные щеки целовал ветер. Еще немного, и я буду на крыше.
   С треском обвалились сразу три ступени, мужчина завис, схватившись одной рукой за оставшуюся целую перекладину.
   Я оглянулась, и у меня закружилась голова. Внизу клубился серый туман, сама бездна требовала жертвы. А еще я увидела его глаза, пустые глаза, в которых живет только мольба: "Отпусти меня..."
   Силы оставляли мужчину, но он будет держаться столько, сколько сможет, хоть и не хочет жить, хоть уже не чувствует боль: ужас раздавил его сердце в когтистых ледяных пальцах.
   Одного тихого слова достаточно, чтобы разорвать заклятье.
   Мужчина сам разжал пальцы и без крика упал в объятья серого тумана.
  
   Свиток пятый. Цепеш. И раз в сто лет родится ведьма
   И лестница не выдержала, когда всего две перекладины мне оставалось минуть, чтобы выбраться на крышу. Лестница трещала, выдирая кусок стены, но ломалась она не сверху, а снизу. Туман зацепил ее когтем, потянув к себе.
   - Держись, ведьма!
   Кто-то протягивал мне руку, и я, не задумываясь, схватилась за когтистую лапу. И вовремя: лестница упала в пасть тумана, а меня буквально вытащили на крышу.
   Но радость моя была недолгой. Меня спас демон, цинично названный видящим. Лицо бледное, словно маска, а пустые глазницы кровоточат слезами. Это все, что смог увидеть создатель в облике позванного из небытия. Но я видела темные волосы и черную одежду, расшитую колдовскими узорами. Когда-то и этого демона называли давним богом.
   Демон подошел к краю крыши, с улыбкой наблюдая за беснующимся внизу туманом, в предрассветном полумраке становящимся белым. А тогда он посмотрел на меня, и я не могла даже пошевелить пальцами, чтобы сплести защитное заклятье.
   Да, он действительно был видящим, мог заглянуть в самую душу и мертвому, и живому.
   - Туман требует жертву, - голос неузнанного давнего бога был глубоким и мелодичным. - И пока он не получит ее, будет опустошать город, отбирая жизни, пока не напьется свободы и не развеется в солнечных лучах.
   Я вздохнула, понимая, что за мной гнался туман, почуяв свободу в моем сердце, потому оно и отозвалось болью не до конца изгнанной отравы.
   Кровавые слезы текли по лицу-маске демона, срываясь со щек рубиновыми осколками льда.
   - Я хотел победить бездну, победить туман, даже утопив в крови целый мир. Я нашел предсказание в мире, где ведьма могла повернуть ход истории, - ветел трепал его темные одежды, будто порванные крылья. - Я нашел и ведьму, не рожденную, - он улыбнулся, и кровавая слеза сползла в уголок его рта. - Жена священника носила в своем чреве ведьму. Она умерла от рук моих врагов, а я вырезал младенца из ее еще неостывшего тела. Только сберечь дитя я не смог, и мир, где я нашел малышку, живет так, будто ничего не случилось.
   Я молча слушала демона, поражаясь с какой любовью он говорит о маленькой ведьме, насколько будничные для него страдания и убийства.
   - И ты знаешь, почему дитя умерло, - слова демона прозвучали как обвинение.
   - Знаю, - подтвердила я, не пуская в душу догадку, что он решил, будто я должна стать той ведьмой, что изменит мир, из которого он пришел, что мне суждено вместо нее залить кровью города и села. - Твой создатель не дал тебе свободу, не написал огнем твое имя и имя маленькой ведьмы, он смотрел на твой мир глазами чужих представлений, а в заклятья вплел слишком много пустых слов, тешась своим мастерством.
   - Да, - зло рассмеялся демон. - Ты истинно ведаешь, ведьма. Но свободу я взял сам. Я прошел через испытания, и теперь создатель мне не указ, а если он захочет призвать меня снова, то увидит только мою блеклую тень.
   Он расхохотался, несколько капель крови упали на крышу, прожигая бетон. Слезы больше не были льдом.
   И неожиданно хохот демона иссяк, а голос изменился, снова став мелодичным и бархатистым.
   - Я хотел изменить мир, волшебница, но у меня не получилось. Я видел много боли и много зла, я заглянул в бездну, чтобы обрести свободу, и отдал ей глаза вместо платы служения. Я свободен, волшебница.
   Я чувствовала, что он скажет дальше, но возразить не смела. Демон открыл мне душу, как последний подарок.
   - Я слеп, но вижу скрытое и вижу будущее. Я видел тебя стоящей на пути бури. И в руках твоих были веера, сияющие всеми цветами радуги. Отыщи эти веера, иначе действительно станешь служанкой врага, но не рода людского, а врага всей жизни.
   Он легко запрыгнул на бетонный парапет.
   - Прощай, Наина.
   Демон ступил с крыши, развернулись порванные темные крылья, искрящиеся волшебством. Демон терял высоту, но он и не стремился взлететь.
   Я подбежала к краю крыши, когда уже все было кончено. Белесый туман таял в солнечных лучах, пока не исчез совсем, забрав с собой тела всех своих жертв.
  
   Свиток шестой. Сергей Бережной. Торговец цветными улётами
   Радуга. Ты сказал "радуга", демон, что спас меня, отдав себя в жертву бездушному туману. Ушел вместо меня...
   Я искала радугу, искала того, кто рассказал бы мне про веера, о которых я слышала впервые. И я нашла его.
   В небольшой квартирке на верхнем этаже дома в старом квартале. Его звали Радужник, ведь иного имени не сказал он тому, кто позвал его из небытия.
   В белесых глазах блуждали обрывки страхов, но я не отшатнулась, когда он открыл мне дверь. Радужник криво усмехнулся.
   - Входи, волшебница.
   Я чувствовала, как теплеют мои ладони. Нет, я не боялась, я была сильной. Сильнее страха. Сильнее даже собственного страха, спрятанного в глубинах души.
   Обиталище Радужника было похоже одновременно и на пристанище наркомана, и на химическую лабораторию. Только солнце, заглядывающее в комнату через грязноватые стекла, казалось, искрилось золотистой жизнью.
   Свет. Белый, сияющий. Одно из проявлений жизни. Но его тоже можно разложить на цвета, и расщепляя свет на цвета, лишить их сияния и оттенков. Так легко убить свет, если в сердце не гнездится настоящая тьма.
   - Что тебе нужно, волшебница?
   Стоя у окна, я видела, как Радужник сел на стул. Затравленный взгляд прошелся по комнате, словно боялся разглядеть на грязных обоях притаившиеся тени врагов.
   Я обернулась, облокотившись об подоконник. Хорошо, что сейчас он не видит моих глаз, да и мой облик на фоне заходящего солнца кажется ему тенью, облаченной в золото. Так легче. Даже кажется, что у него нет власти надо мной.
   - Люди говорят, что ты можешь добыть из света любой цвет, - не давая волнам непонятного страха захлестнуть разум, начала я. - Они говорят, что ты можешь разложить на цвета радугу, что словно веер выгибается над городом, разбить ее на осколки, а потом собрать из них новую радугу, ничем неотличимую от прежней.
   Я врала, ибо нельзя сделать разломанное целым, только боль и страдания, только любовь могут залечивать такие раны, словно их и не было никогда. Но знать о моих истинных мыслях Радужнику не обязательно.
   - Да, я могу это сделать, - спокойно ответил Радужник, его бесцветные глаза больше не выражают испуга, я пришла с просьбой, поэтому он выслушает гостью, не притворяясь.
   И неожиданно он залился смехом. Я вздрогнула, показалось, что смех этот знакомый, что он может принадлежать и демону, надевшему на мою руку проклятый золотой браслет, и королеве кукол.
   Отсмеявшись, Радужник снова посмотрел на меня, слегка улыбаясь.
   - Знаешь, почему у меня такие глаза, волшебница?
   Я покачала головой, не в силах вымолвить ни слова. Горло перехватило, будто я надышалась отравленной пылью, въевшейся в стены этой квартиры.
   - Я слишком часто смотрю на свет. В свете есть все цвета и чувства, но меня интересует только один - страх, - он поднялся, подошел к кухонному шкафчику, одну за другой начал доставать бутылочки с разноцветными порошками. - И этот страх я раскладываю на цвета. Все же иные чувства я отдаю своему покровителю.
   Он не стал объяснять, чьим покровительством заручился, но объяснения были не нужны.
   Разноцветные бутылочки с порошками стали в ряд, словно шеренга солдатиков, готовых ринуться в бой. Они ждали, что я выберу кого-то из них.
   - И не будет печали, - шелестел тихий голос Радужника, когда я, словно зачарованная, подошла к нему. - И не будет боли. И не будет ничего, кроме волн страха, кроме тихих всплесков боязни, кроме затравленного взгляда, кроме последнего мгновения перед небытием.
   Его голос убаюкивал, и было совсем не важно, какие слова дрожат в кроваво-золотом свечении заходящего солнца.
   Я протянула руку, выбирая цвет своей гибели.
  
   Свиток седьмой. Роман Алинин. Грани времени
   Моя рука коснулась алого порошка, похожего на догорающие обломки звездолета, и взрыв прогремел в безвоздушном пространстве, что не могло отозваться эхом. Но мое сердце могло.
   Судьбу целого мира, такого похожего на наш, только в далеком будущем, рисовали мне алые сполохи. Там тоже думали о смерти и о жизни, пытались разгадать загадку времени, придумали искусственный разум, вложили его в бортовой компьютер звездолета и по привычке назвали красивым женским именем.
   Там роботы выполняли работу, которой не хотел заниматься человек. И правильно, ведь робот, работа и раб так созвучны.
   Там безликие повстанцы и бандиты сражались против такой же безликой Федерации, и в войнах гибли безликие жители далеких планет.
   Мне казалось, что я держу этот мир на ладонях, а он сгорает, такой похожий на тысячи подобных ему, такой серый. Лишь огонь здесь имел темный оттенок. Мертвый огонь обмана, который не хочешь разгадать и предотвратить. Огонь...
   Мир сгорал на моих ладонях, ведь у него не было ни прошлого, ни будущего. И даже самого мира не было. Тусклыми отблесками вертелись планеты, не пытаясь вырваться из плена своих солнечных систем, не пытаясь рассказать свои истории. Изредка вспыхивали безымянные звезды, на которые некому было поднять взгляд. И только одинокий корабль летел из ниоткуда в никуда, стремясь преодолеть черный безразличный простор космоса. Искусственный разум с красивым женским именем вел его, не чувствуя свет звезд, а лишь анализируя его излучение.
   Красный порошок, похожий на догорающие лепестки пепла. Пепел логичного, предсказуемого, серого мира. Так подмывает вдохнуть его, и тогда забудешь о чувствах, забудешь о переживаниях и странных предчувствиях, что порой не дают отличить сон от реальности. Станешь еще одним искусственным разумом с красивым женским именем, потерявшись в холодном космосе. Но тогда ни тебе, ни другому, чей облик ты скопировал, не прожив, не будет так одиноко, как сейчас.
   Я держала в ладонях алый порошок, чувствуя, что пола под ногами нет, а стены и потолок тоже исчезли, и вместо них до бесконечности простирается космос с повторяющимся узором звезд. Повторяющимся узором, ведь тому, кто взглянул на этот мир раньше меня, не хватило фантазии сделать его не похожим на все то, что встречалось ему самому в чужих мирах.
   Порошок искрился, словно крошечные алые звездочки. Один вдох...
   Времени нет, когда в него не веришь. Мира нет, когда не дал ему жизнь.
   Я медленно развела руки, давая незримому ветру, которого не могло быть в безвоздушном космосе, унести красные песчинки чужого страха.
  
   Свиток восьмой. Александр Каневский. Господин М
   Красные песчинки летели, кружась, сгорая, превращаясь в пепел. Серый пепел чужого страха перед жизнью.
   Полная луна освещала серую пыль, оседающую на кладбищенские травы, темно-зеленые, почти черные, с тугими мясистыми листьями.
   Я стояла на дорожке, посыпанной гравием. Шаг, и гравий пронзительно и противно заскрипел под подошвой. Мне показалось, что это закричала неприкаянная душа.
   Я вздрогнула, чувствуя холод чужого присутствия.
   Кладбище. Ночь. Смерть. Живые мертвецы. Как знакомо! Как знакомо... Когда это закончится...
   Мне хотелось сесть на щербатую могильную плиту и заплакать, навзрыд, но беззвучно, чтобы вместе со слезами по щекам стекала душа. Я не хотела жить, мне было все безразлично, мне было все равно, что станет с миром и с моими друзьями. Я не хотела жить...
   Холод обернулся тенью господина в длинном плаще и шляпе, закрывающей лицо. Одежда, как и травы на кладбище, казалась темной, почти бесцветной под ликом луны.
   - Ты давно не навещала мою могилу, Наина, - и только голос остался прежним, тот голос, что шептал мне, признаваясь в любви и клянясь в верности.
   Я пошатнулась, не веря, стараясь не закричать от ужаса.
   Рука в перчатке коснулась шляпы, но опустилась, не сняв ее. Сухой смешок был похож на хруст сухих стеблей травинок, не знающих, что они возродятся весной.
   - Я не верю, что ты погиб, - шепотом произнесла я. - Мне говорили, что ты жив. Дракон говорил, а драконы не врут.
   Он поклонился мне, господин, кому создатель пожелал отдать всего одну букву из своего алфавита, заменив буквой имя.
   - Показалось, Наина, - его голос изменился. - Драконы не врут.
   Он сел на край могильной плиты, и лунный луч заглянул ему под шляпу. На подбородке мертвеца остались только ошметки гниющего мяса.
   - Время идет, Наина. Для мертвецов оно имеет большее значение, чем для живых. Мы истлеваем, - он усмехнулся и поперхнулся, по привычке вдохнув уже ненужный воздух. - Но мы любим, Наина. И не можем уйти. И не властны стать прахом, ведь голоса создателей не дают нам покоя. Юные волшебники влюбились в смерть, они зовут нас, они танцуют с нашими невестами, они дерутся на поединках с нами, они любят нас, ведь так стараются показать, что не боятся собственного небытия.
   Я опустилась на плиту подле него, не веря, что еще несколько недель назад смогла бы так просто разговаривать с мертвецом, сидя, словно на лавочке возле подъезда, на могильной плите.
   - Юные волшебники боятся жизни, а не небытия, - тихо откликнулась я. - Они действительно влюбились, как ты и я. Но влюбились в небытие, поверили, что оно может защитить их от жизни, от той единственной, им отпущенной. Они так много пишут о любви, а получается все равно о смерти.
   - Любовь, - вздохнул мертвец. - Они ничего не знаю о любви, твои юные волшебники. Потому и зовут мертвецов вместо того, чтобы давать жизнь тем, кто приходит из небытия.
   Господин достал из кармана бутылку вина, облепленную вековой паутиной, и два щербатых бокала. Разлил вино, кажущееся кровью, давно охладевшей в жилах. Один бокал взял себе, а второй протянул мне.
   Как знакомо...
   Я улыбнулась, но бокал приняла. Не впервой бить такие бокалы об могильные плиты...
   - За что пьем? - не сводя с него глаз, спросила я. - За последний час мира или за пепел творений создателей?
   Я не видела его лица, но чувствовала, что господин улыбается. Серый песок чужого страха оседал на его плечи, словно пепел истинно укрывал темный плащ. Истина... Не в вине и не в жизни... Не в игре и не в притворстве... Не в борьбе и не в бесстрашии... В гибели и небытие - истина.
   Лунные блики играли в стылой крови вина.
   - Мы пьем за жизнь тех, кто может жить, и за небытие тех, кто хочет уйти, - ответил господин, не открывший своего обезображенного истлевающего лица.
   И в молчании я выпила за жизнь и небытие, осушив щербатый бокал до дна.
  
   Свиток девятый. Влад Туман. Урок палеонтологии
   Пепел растворялся в алом вине, словно солнечные лучи в морских глубинах.
   Нет, не гибель подарил мне солоновато-сладкий напиток.
   Я была рыбой в одном из придуманный миров, который не запомню. Я скользила в теплой воде, уходя на глубину, где течения становились холодными. Холодные течения всегда прячутся там, где их не различит людской глаз, чтобы неожиданно превратиться в цунами и снести людские поселения.
   Но я не была холодным течением, я была рыбой. Золотисто-изумрудной, под цвет морской глади, с роскошными плавниками, похожими на бархат. Я слышала, что один из рыбаков назвал их шевелюрой. Но моя голова была укрыта блестящей чешуей. Да и зачем плавники на голове, не понятно.
   А еще от того же рыбака я знала, что мясо у меня красное, под цвет солнца и солоновато-сладкого напитка, и очень вкусное, почти деликатес. Но деликатес не для всех, ведь если я вырасту больше чем на три человеческих роста, то откушу руки тому, кто попытается меня поймать.
   Я резвилась во тьме, где не растут даже водоросли, играла с течениями, забывая, кто я, как попала сюда и где нахожусь на самом деле. Мне было все равно, что происходит на берегу, ведь его безликие обитатели были так похожи на теней, и только море на поверхности играло всеми цветами радуги.
   Радуга. Откуда мне знакомо это слово? Радуга... Она звала меня, но воспоминания заливало алым дождем, словно радугу отравили болью.
   Радуга!
   Я летела к поверхности моря, прошивая собой толщу воды, представляя, как выпрыгну из моря, рассыпая радужные брызги, и капли будут возвращаться в объятия моря, медленно, словно против своей воли, будут сверкать в золотых солнечных лучах.
   Золотых лучах... Не блеклых, проходящих сквозь мутное от грязи стекло... Золотых!
   Я чувствовала, как силы меня оставляют, что дно было слишком далеко от неба, что я не успею, что я сожгу себя, что никогда не увижу золотого солнца. Меня захлестнуло чужим страхом. Я знала, что попадусь, что меня поймают, зажарят и съедят.
   Я знала, но желанная поверхность воды находилась так близко, и из последних сил я пробила собой тонкую прозрачную границу, отделяющую морскую гладь от небесной.
   Радужные капли искрились в золотистых солнечных лучах. Они падали с моих бархатистых плавников, соединяясь с морем раньше меня.
   Молодой рыбак схватился за борт лодки, когда огромная девятиметровая рыба упала в воду, подняв волну. Он еще никогда не видел, чтобы рыбы этого вида выпрыгивали из моря, но в его жизни было так много привычно-чудесного, что он даже не удивился, почти сразу вернувшись к своему занятию.
   Я больно ударилась об море, стихия не приняла меня. Не приняла в фальшивом облике чужого страха. Я чувствовала привкус своей крови. Солено-сладкий привкус.
  
   Свиток десятый. Василий Погорелов. Волчье молоко
   Кровь. Кровь на земле. Ее было так много, что даже ночь не могла полностью выпить ее цвет.
   Я поднялась, утерев кровь со своих губ. То ли боль от удара об воду выступила кровью, то ли тело отдавало напиток, которым опоил меня мертвец, заставив поднять тост за жизнь. Ведь от него я не могла отказаться, ведь была жива, а мертвец после первого глотка рассыпался прахом.
   Кровь прилипала к подошвам, удерживала, запрещала идти дальше. Но я шла, не чувствуя своего тела, словно вместе со всеми этими несчастьями отдала бою душу, сгорела в его огне, и только моя усталость шагает по безлюдной дороге.
   Земля, за что тебе такая мука: хоронить своих обесчещенных войной дочерей и обезглавленных войной сыновей? За что? Ты живая Земля, ты стонешь, пытаясь разорвать путы чужой бессмысленной ненависти и жажды власти. Но только не разорвать тебе их, Земля, ведь в бессмысленных войнах тает твоя сила. И тысячи молодых создателей, мечтающих о подвигах, но не умеющих держать в руках меч, страшащихся перешагнуть через незримую черту, став в один строй со своими героями и пойдя в атаку во главе войска, проливают кровь твоих сыновей и дочерей. Глупые полководцы, все также переставляющие по игральной доске оловянных солдатиков, забывая, что у каждого из них есть сердце, пусть маленькое, но оно бьется.
   И мало дать прозвище, но нужно увидеть лицо. Нужно увидеть все, что видят те, кто доверился тебе. Нужно разделить их боль, принять ее и почувствовать как свою.
   Я склонилась к земле, коснувшись сухих трав, прибитых ветром у дороги. Здесь проехала телега, везущая семерых умирающих. Почему их семеро? Издавна это число считалось священным, полным волшебной силы.
   Не умрут они, но и не оживут по воле своего создателя. Изменятся, но останутся тенями. И я не буду помнить их, как не помню всех, чьи глаза пусты, а могли быть наполнены жизнью.
   Я оглянулась. Мое темное платье меняло цвет вместе с предрассветным небом, над черным лесом уже выгнулась золотая полоска, но деревья еще удерживали солнце в плену, не позволяли обагрить чистые лучи в крови.
   Кровь... В крови рождается жизнь, но и вместе с жизнью покидает тело.
   Мое платье светлело быстрее неба, и ветер расчесывал спутанные темные русые волосы. Я медленно перекрестила место, где сотни безымянных воинов распрощались с жизнью, как их тела с кровью.
   Если они верили в Единого, то пусть он и даст им посмертный покой, а не небытие.
   А ты, Земля, прости, что не могу помочь тебе, что не могу остановить эти бессмысленные войны, не оправданные ничем, кроме воли создателей, не окрашенные ничем, кроме цветов пожарищ и боли.
   Алой боли, словно порошок в склянке, зовущий и обещающий забвение.
   Всходило солнце, когда я одинокой светлой фигуркой удалялась по старой дороге, пролегшей через брошенное поле, почти забывшее тихий напев пахаря и сеятеля.
  
   Свиток одиннадцатый. Григорий Горшем. Киномеханик
   Я уходила, больше не оглядываясь. Я не видела, как призрачные тени поднимались над полем боя, растворялись в божественном свете, стремились в небесную долину, раскинувшую крылья. Они подлетали к самому солнцу, не обжигая об свет крылья освобожденных от тел душ.
   И пошел дождь, ибо небо услышало тех, кто не желал возвращаться в небытие, не прожив жизни. Свет соединялся с водой и дарил покой.
   Дарил, не требуя благодарности, как должен дарить всем, кто уходит из жизни.
   И где-то далеко от этого места, возможно, существующего только в моем видении, умирал безымянный смертельно больной киномеханик. Он был одним из нескольких тысяч тех, кто покинет мир живых сегодня. Но свет, соединившийся с дождем, забирал и его душу, унося в небесные просторы, и дарил покой.
   Теплый дождь забвения. Пусть их и тысячи безымянных, что уйдут сегодня по воле своих бездушных создателей.
  
   Свиток двенадцатый. Лора Дорская. Чужая планета
   Тысячи бездушных безликих создателей, живущих в страхе и ненависти.
   Вот и еще один создатель превратил ночное светило в тюрьму, а своих соотечественников в бешеных тараканов. Небось сейчас доволен собой. Он не понимает, что своими пустыми словами не только Луну, но и Землю может сделать тюрьмой с почти незаметными серыми решетками.
   Я поежилась, вспомнив про тюрьму между мирами, где большинство стен и решеток казались прозрачными для людских глаз. И глядя на луну, серебрящуюся в лучах восходящего солнца, я понимала, что хочу вернуться в тюрьму между мирами, чтобы освободить всех узников, томящихся там, чтобы разрушить незримые стены и разломать почти прозрачные решетки с сероватым отблеском. И пусть не будет ужасной тюрьмы, пусть больше никто из волшебников не попадается в ее ловушку. Никогда.
   Я могла поклясться этой луне, которую глаза молодого создателя представляли тюрьмой-одиночкой, что смогу добраться до тюрьмы между мирами и войти в нее под грохот рушащихся крепостных стен. Но знала, что сил моих на это не хватит.
   Прости, луна...
  
   Свиток тринадцатый. Яна Раневская. Счастливая
   Серебристый дождь уходил в сторону леса, темнел, становясь ливнем в ином мире. И женщина, счастливо улыбаясь, загляделась на дождь за иллюминатором самолета.
   Счастливая. Но я бы не решилась заглянуть ей в глаза, я боялась, что счастье окажется слащавым и фальшивым. Это так страшно, когда счастье оборачивается фальшивкой. Чужое непонятое счастье и непонятное, не видное для чужих глаз. Если его звали для себя, то зачем показали другим? А если звали для других, то точно фальшивка, ведь нельзя познать чужое счастье...
   Самолет уносил женщину в одну ей ведомую жизнь, которую не прожить даже ее создателю.
  
   Свиток четырнадцатый. Дар-н-Лай. Подснежниковый мёд - сказка про Маленького Молка
   Капли дождя превращались в снежинки, и я ловила их в ладони, понимая, что все это не на самом деле, что я, верно, все же вдохнула разноцветного порошка, и теперь блуждаю по стране видений, там прячась от страха.
   Но снег был холодным, он жалил щеки, и только тихо промолвленные заклятья не давали мне замерзнуть.
   Возле небольшого пенька меленькое существо, похожее на волчонка, лепило фигурку из снега.
   - Ты кто? - спросила я, опустившись на пенек, припорошенный снегом, постепенно укрывающим всю землю.
   - Я Молк, - гордо ответил волчонок, вылепляя фигурке с кошачьими лапами роскошный беличий хвост.
   - Волк? - удивленно переспросила я, пусть это и была иллюзия, но такая волшебная.
   - Молк! - рассердился волчонок.
   Я рассмеялась, не веря, что такое симпатичное существо может сердиться.
   - А почему "Молк"?
   Вопрос поставил волчонка в тупик. Он всхлипнул, будто его очень расстроил этот вопрос.
   - Я не знаю, почему, - в волчьих глазах стояли слезы.
   Я погладила его по голове, не побоявшись, что он, хоть и маленький, а уже волк, и может вцепиться клычками в беззащитную человеческую руку. А тогда поднялась, чувствуя, что ветер слабо подчиняется моим чарам.
   - Не уходи! - волчонок обнял меня лапами за ноги, снежинка упала ему на черный нос и стекла капелькой, растаяв от горячего дыхания.
   - Но мне нужно идти, - попробовала улыбнуться я, но улыбка получилась очень грустной.
   - Не уходи! - волчонок со странным именем Молк почти плакал.
   - Но мне нужно идти, - я снова погладила его, и лапки существа неохотно разжались.
   - А ты обещаешь вернуться? - услышала я тихий плач, почти заглушенный метелью.
   - Обещаю! - крикнула я ветру.
   И тучи снежинок поднялись с укрытой белым полотном земли, совсем не повредив искрящиеся рисунки метели.
  
   Свиток пятнадцатый. Елена Аникина. Ася (глава 1)
   Тучи снежинок превращались в тучи пыли и серого песка. Нездешнего песка, занесенного с руин древнего города на далекой планете. Здесь тоже проливали кровь и отдавали жизнь небытию, но песок не хочет этого помнить.
   Я шла мимо высоких колонн старинного храма, чьи верхушки обкусал ветер. Я чувствовала его горячее дыхание на своей коже, но знала, что идти нужно только вперед, и знала, что за пределами древнего храма ветер получает полную власть над любым живым существом, забредшим на его территорию. Злой, неземной ветер, напоенный песком и отравленной памятью былого величия.
   Возле колонны стояла девочка, держащая лисенка на руках. Я остановилась, не веря своим глазам.
   Девочка была так похожа на ту, что так хотела обрести свободу, а нашла в новой жизни только смерть от рук королевы кукол. А лисенок... Его изумрудные глаза напомнили мне то существо, что должно было защитить ту погибшую девочку, должно было стать ее верным другом...
   Я едва сдержалась, чтобы не шагнуть к ним, чтобы не прикоснуться к шелковистому меху, что может превратиться в острые иголки для врагов.
   Но я не шевелилась. Вовремя поняла, что вижу тени тех, кто был мне дорог. И лисенок этот механический, которого легко починить. А девочка? Жива ли она? Хоть она жива?..
   - Здравствуй, Наина, - тихо сказала девочка, и голос ее шелестел подобно песчаной буре за пределами полуразрушенного храма. - Да, глаза тебя не обманули. Если один создатель не увидел нас настоящими, то мы приходим к другому. Ты не знаешь, как больно уходить от создателя, который не смог тебя понять. Но уходить приходится, нельзя иначе. И, покидая создателя, каждый из нас искренне верит, что новый создатель сможет рассказать о нас правду. Сможет поведать нашу историю без лжи. Сможет пройти нашей дорогой, пусть и картинки увидит иные.
   Она коснулась колонны, испещренной непонятными символами чужого языка. Горько улыбнулась, снова совсем не по-детски.
   - Там создатель сделал мою мать чудовищем, а тут отобрал. Не хочу быть сиротой. Не хочу! - девочка плакала беззвучно, и зеленоглазый лисенок, единственный верный друг, слизывал слезы с ее побледневших от горя щек.
   А я не решалась подойти, чтобы успокоить ее. Я не верила в эту планету и брошенный храм, но чувствовала страх девочки, которую новый создатель отправил на планету, где она могла умереть. И я верила, до безумия верила создателю, смогшему дозваться эту малышку из небытия, что он не предаст, что он увидит и почувствует, что он пройдет тропкой ее судьбы, а не широкой дорогой чужих выдумок, которые неосторожно может принять за свои.
   - Я верю, что твоя мать к тебе вернется, Ася, - я преодолела этот тяжелый шаг и обняла девочку, назвав ее так, как звал ее новый создатель.
   Зеленоглазый лисенок ткнулся мне в ладонь холодным мокрым носом. Он был живой. И, прикасаясь к девочке, я чувствовала, как напугано бьется ее сердечко.
   Верь, малышка, что тебя поймут и не предадут, как предают многих из нас.
   Просто верь...
  
   Свиток шестнадцатый. Геновефа Воронова. Крылья из пепла
   Песок снова становился пеплом. Легкие снежинки пепла падали, усыпая мои темные волосы, словно нежданная седина.
   И мир менялся. Я больше не чувствовала тепла девочки, будто создатель позвал ее именно в эту минуту, и ей пришлось уйти, втайне надеясь на новую встречу. И я надеялась тоже.
   Но пепел не был игрушкой ветра, он собирался в стайки хлопьев, и они становились перьями. Улыбаясь, я поймала одно.
   Холодное и теплое, дарящее жизнь и забирающее жизнь. Одно перо из пепла в моей руке.
   Она стояла передо мной. Прекрасная, такая, какой ее видели тысячи лет назад. Истинная. Великодушная. Справедливая. Милосердная. Синеглазая.
   Смерть.
   Давняя богиня смотрела на меня, узнавая, но мы обе знали, что ее пепельным крыльям не суждено сомкнуться сегодня над моей головой.
   - Неужели это правда, что я поддалась на уговоры и вдохнула прах чужого страха, чтобы уберечься от опасностей жизни? - спросила я, отпуская перо, что сразу полетело к госпоже и заняло свое место в роскошном крыле.
   - Нет, - истинный голос Смерти был мелодичным, как переливы воды на перекатах и щебетанье птиц в мае. - Но у него достаточно силы, чтобы околдовать тебя. Ведь Радужник тоже был богом, который продал свою свободу твоему врагу. От него пустота получает мертвые краски. А тебе нужны живые. Живые даже в смерти.
   Богиня взмахнула пепельным крылом, и я увидела, как меняется мир, открывая дверь воспоминанию либо тому, что происходило сейчас далеко отсюда.
  
   Свиток семнадцатый. Наталья Савицкая. Яблочные Улитки
   И сквозь прозрачную завесу я видела сад и чувствовала, как земля пахнет подгнившими яблоками. И там был человек. Ему больно, по-настоящему больно, хоть он и пытается бороться, но боль не даст ему встать с инвалидного кресла.
   Человек по имени Ларс, хотя звать его могли как угодно, смотрел на яблочные улитки, вспоминая свое детство, вспоминая всю свою жизнь. Чувствуя. И я чувствовала вместе с ним.
   Но жуткое предчувствие не покидало меня, оно затаилось, словно боль Ларса, будто только и ждало, когда снова можно будет наброситься на жертву.
   Одинокий. Брошенный. И дом его холодный и брошенный. Вспоминает ли о тебе кто-то, Ларс? Или только Смерть помнит, немного усмирив твою боль?..
   И предчувствие не обмануло - это был последний день жизни этого человека. А улитки, подарившие ему воспоминания, чья сладость сменилась страхом, отбирали жизнь, стирали своей слизью линию его жизни.
   Ларс умирал, умирал по-настоящему. Умирал в страхе, но ускользал от страданий. Видение меркло в отблесках.
   Богиня, стоящая напротив меня, держала на ладони маленькую яблочную улитку. Редко она приходит сама к тем, кого должна забрать, кого должна избавить от страданий.
   Я подумала, что нужно отшатнуться, но не двинулась с места. Я подумала, что нужно что-то сказать, что угодно, но слова не сорвались с губ.
   Она была прекрасна, давняя богиня, дарящая рождение и упокоение, дарящая боль и свободу, великодушная и справедливая, когда-то в награду за смелость отдавшая мне ключ от мертвого города.
   И я поклонилась давней богине с пепельными крыльями и маленькой улиткой на ладони, спрятавшейся в свой еще мягкий домик. Но я знала, что рука ее не сожмется, ломая мягкую раковину.
   - Иди, видения не бесконечны, - синие, глубокие, как небеса и море, глаза улыбались, но улыбка играла в них подобно притушенным искрам на поверхности волн. - И не видения это вовсе. И не тени те, кого ты встречаешь. И не всех ты забудешь.
   Она исчезла, став красноватым закатным светом, но в воздухе, позолоченным закатом, ощущался горьковатый привкус пепла, осыпавшегося с ее некогда огненных крыльев.
  
   Свиток восемнадцатый. Наталья Похиленко. Пока я жду...
   Я шла туда, откуда ветер приносил запах моря. И вскоре на фоне закатного неба замаячила башня, некогда бывшая маяком. Кладка начала осыпаться, но старый маяк все еще выглядел внушительно.
   В сумерках на вершине башни вспыхнул яркий свет, разрезавший приходящий с моря полумрак.
   Я осторожно постучалась. Осторожно, чтобы не вспугнуть вечернюю тишину, полную волшебства ожидания, переплетенного с угасающим золотистым светом и шелестом волн.
   Дверь открыла девушка. Глаза печальны, а в волосах грусть бесконечного ожидания оставила след в виде нескольких седых волосков. Но молодость не покидает ее, ведь она верит, что увидит любимого, что дождется его. А зачем ему обнимать старуху?..
   Сколько же ты ждешь, Лея?..
   Я с удивлением поняла, что знаю ее имя, но сейчас чары разлиты в сумерках, и от них не скрыть имени, написанного огнем. Только поймет ли это позвавший ее из небытия? Расскажет ли все, не побоявшись пыток заточения и тоски ожидания, когда не знаешь, что причиняет большую боль?..
   - Здравствуй, волшебница, - тихо сказала Лея, и в ясных глазах отразилось удивление, словно она успела забыть звук своего голоса.
   Но к удивлению примешалась безумная надежда, которую Лея не смогла скрыть. И надежда эта светилась ярче, чем свеча, которую она несла, храня пламя в ладони, когда мы поднимались на верхний этаж маяка.
   Бескрайнее море стелилось до самого горизонта. Большая светлая птица заблудилась, кружась над морем. Она потеряла берег, как Лея потеряла любимого, отпустив его в странствие.
   В этом мире было столько волшебства, что мне захотелось остаться, захотелось пригрозить его создателю, что буду являться ему в снах, если он бросит этот мир на произвол судьбы. Но я верила, что его создатель смелый и еще вернется сюда для долгого странствия. Верила в это и Лея, я чувствовала, хоть она и молчала.
   Но девушка не могла молчать долго, надежда уже не искрилась, а горела в ее глазах.
   - Ты волшебница. И он тоже волшебник. Он смелый, отважный, но такой самоуверенный, - она с нежностью улыбнулась, представив, как прощалась с любимым, так неосторожно отпуская его. - Ты видела моего любимого? Ты встречала его? Ответь!
   Она молила шепотом, в слова вкладывая всю свою надежду.
   Я заглянула в светлые глаза Леи, чтобы рассмотреть там облик ее любимого. Но она и не скрывала от меня свои мысли.
   Свет маяка немного поблек, когда я коснулась ее воспоминаний. Да, моя дорожка и дорожка ее любимого пересекались. В самой страшной из тюрем, в той, что спрятана между мирами.
   Я не хотела говорить об этом Лее, но она чувствовала даже мою неуверенность. Она поняла.
   И в ясных глазах искрящийся свет сожрал мрак безжалостности мщения, но замешанный на любви и вере.
   - Помоги, - одними губами попросила Лея. - Помоги, волшебница.
   И я не могла сказать этой девушке, что вернуться в тюрьму между мирами, откуда мне чудом удалось убежать, еще хуже, чем умереть, ведь взять ее приступом мне не удастся. А попади я снова в руки палачей, даже мне страшно представить, что меня ждет.
   Болью кольнуло сердце. Давно яд не напоминал о себе. Солнце было нужно мне и огонь, что дадут силы беглянке. Живой огонь и живое солнце.
   А иначе не то что тюрьма между мирами, а и сильный враг отберет мою жизнь, если я ошибусь, разуверившись лишь на мгновение.
   Золотой луч резал полумрак ночи, что распростерлась над миром.
  
   Свиток девятнадцатый. Галина Ескевич. Проклятие короля
   Ночь. Но камни еще помнят тепло солнечных лучей. Это ночью их еще можно согреть ладонями, если в сердце горит огонь, не менее яркий, как само солнце. Если в сердце живет любовь. Пусть странная, но настоящая. Такая, как у девушки, не покидающей зачарованный ожиданием маяк, такая как у безымянного проклятого короля.
   Влюбился он в тайну, влюбился он в ту, что за стеной, влюбился он в смерть. И она ждет, и она зовет, и она просит освободить. И голос ее чистый, а глаза цвета горечи, но в них поместилось целое небо, а то, к чему она прикасается, становится золотым, не утрачивая цвета. И даже голубые колокольчики, тихо звенящие под дуновеньем ветра, становились золотыми.
   И стена. Она помнит прикосновение влюбленных рук с двух сторон. Как же ты смогла влюбиться в человека, давняя богиня? Неужели суждено вам счастье? Неужели захочешь ты удержать его на черте, прервав жизнь и не дав покоя? Ты не захочешь. Ты понимаешь, что это обман. Ты не ступишь шаг, прося стену пропустить тебя, хотя всегда можешь это сделать.
   Пусть лучше так. Пусть лучше незримое прикосновение, чем ледяная правда. Пусть лучше живет легенда, чем старость иссушит его до времени. Нет, не до времени, но ты даже не заметишь, как пролетят годы, ведь ты почти вечна.
   Пусть любовь твоя - это проклятье для человека. Но он любит, твой король, и ты любишь, давняя красавица.
   Чистая и страшная, холодная, как закат, и прекрасная, как сновиденье, история золотилась в свете маяка. А крылатая светлая тень, что кружится над почти черным морем, - то не птица, а давняя синеглазая богиня. И золотой свет дарит волшебные искры пепельным крыльям.
  
   Свиток двадцатый. Дух Ночных Крыш. Гражина
   Поднялся ветер, даже свет золотой от маяка покачнулся, затрепетал, чувствуя приближение силы, а богиня с пепельными крыльями взмыла к звездному небу, ибо знала, кто стрелой летит верхом к башне на берегу моря. Целовала золотоволосую и в маковку, и в чело.
   Копыта вороного коня выбивали из каменистого берега звезды, так откликаясь на чары светловолосой ведьмы, кого на крыльях нес сам ветер, и тоже целовал, но больше руки, кланяясь, и губы, признаваясь в любви сероглазой красавице.
   Длинная золотистая коса расплелась, и золотой дождь волос ловил последние солнечные лучи, разлитые в полумраке близкой ночи. Волшебство исчезнувшего в море солнца искало Гражину, чтобы запоздало приветствовать ее на пустынном берегу.
   Звезды вылетали из-под копыт коня, вплетались в золотистые волосы и приглушенно сверкали там, обрамленные сиянием волос молодой волшебницы. Она была красива, как давняя богиня, что не так давно поцеловала ее в последний раз, но жизнь не выпила, дав бессмертие, ведь за нее просил вольный ветер. А давние боги всегда меж собою договорятся.
   Всадница спешилась возле самого маяка, грациозно спрыгнула с коня, оглянулась. Ветер обнял ее, поиграв кисточками расшитого пояса. Гражина улыбнулась, мысленно сказав что-то встревоженному ветру, а тогда серые глаза волшебницы сверкнули темным пламенем.
   Конь заржал, а ветер унесся прочь, пытаясь обогнать дивного скакуна, чьи копыта выбивают звезды, возвращая упавших на небеса.
   Башня впустила Гражину сама, и я чувствовала, как волшебница поднимается к нам по неосвещенным ступеням. Лея посмотрела на меня, прося совета, но я молчала: волшебница могла принести любые вести, а ее чары в любой момент могли повернуться против нас, если она того пожелает.
   Гражина вышла на верхний этаж башни и остановилась подле входа. В золотых волосах еще сияли звезды, но в свете маяка, отраженном от низких туч, быстро закрывающих море, они уже не казались такими яркими.
   - Наина, - ясные серые глаза смотрели на меня, теплые и ледяные, властные и недоверчивые одновременно.
   И тогда я узнала ее, хоть Гражина очень изменилась со времени нашей последней встречи. Когда-то и она была ученицей в Волшебной Школе.
   Мы обнялись, и я почувствовала, как защипали глаза от слез радости.
   - Это все не сон, не видение, не иллюзия, - шептала я, не отпуская золотоволосую.
   Лея смотрела на нас с улыбкой, но немного с грустью. Она чувствовала, как снова затрепетал золотой свет маяка, словно его осыпали алой пылью чужого страха.
   - Не видение, - голос Гражины тоже вздрогнул, она не смогла, как обычно, скрыть свои чувства.
   Но лишь мгновение, и золотоволосая волшебница отстранилась, узоры на ее платье и поясе осветились изумрудно-золотыми защитными чарами.
   - Ты не одна, Наина! Ты не сама пришла сюда!
   Задрожал уже почти красный свет маяка, предупреждая, и мы успели броситься на пол за мгновение до того, как окна и светильник в маяке взорвались, разлетевшись пепельнокрылыми бабочками с алыми песочными телами. Только осколки насыпались, и погасли звезды в волосах Гражины.
   Я и золотоволосая волшебница поднялись, поддерживая друг друга, было больно дышать ночной тьмой, затопившей разбитый маяк. Застонала Лея, один осколок сильно ранил ее. У меня закружилась голова, когда я оглянулась, заметив радужный отблеск за спиной.
   А Гражина уже стояла на коленях перед Леей, и с пальцев невесты ветра лилось серебристое свечение, прогоняющее мертвенную бледность с лица раненой. Но даже этого свечения было достаточно, чтобы увидеть кровавое пятно на груди девушки.
   Почувствовав мой взгляд, Гражина оглянулась.
   - Мы справимся. Уходи, Наина. Уведи отсюда того, что привел тебя сюда. Ему нельзя здесь быть. Нельзя.
   Она говорила отрывисто и почти неслышно. Я кивнула, прощаясь.
   - Мы встретимся в Волшебной Школе, если не раньше!
   Я бросилась к разбитому окну и прыгнула, вспоминая, что могу летать. Я превращалась в серокрылую птицу, чувствуя, что ветер подхватывает меня, как раньше.
   Я летела вперед, стараясь не дышать алой пылью чужого страха, нашедшего сюда дорожку, затмив собой даже золото любви.
   Чудовищные бабочки с песочными телами умирали, падая в черное море. Они выполнили приказ и теперь мертвыми алыми фонарями качались на волнах.
  
   Возвращаться было больно, но холод стеклянной бутылочки с алым прахом радуги возвращал к действительности. Радужник смотрел на меня, на его лице не отражались чувства.
   - Берешь, волшебница? Чистый продукт. Не пожалеешь, - ледяной голос того, кто ждет.
   Я посмотрела на бутылочку, потом заглянула в его белесые глаза, и медленно поставила бутылочку в ряд ей подобных.
   - Мне не нужен твой товар. Зачем мне чужой страх, если у меня есть свой? - попробовала улыбнуться я, но на лице Радужника не отразилась ответная улыбка.
   - И чего же ты боишься, волшебница?
   Вопрос зазвенел чарами, и несколько алых песчинок слетели с грязной люстры, словно там спряталась уродливая бабочка, да и сгорела.
   - Я боюсь потерять свободу. Я боюсь плена, - не в силах противиться подлому заклятью, ответила я.
   - Вот это я и хотел от тебя услышать, Наина!
   Радужник хлопнул в ладоши, и кухня поплыла перед моими глазами. Пытаясь удержаться, я схватилась за столешницу, но только сбила бутылочки с разноцветными порошками. Бутылочки упали, цвета умершей радуги смешались, но не соединились.
   Стоя на коленях, я чувствовала, как Радужник связывает мне руки за спиной.
  

***

  
   Восковые змеи светильника смотрели на Ворона, в янтарных глазах птицы на мгновение мелькнуло высокомерие.
   - Что вам известно о пророчестве, что огонь начертал на камнях Волшебной Школы для первого учителя? - и, не дожидаясь ответа на свой вопрос, Ворон продолжал: - Я предлагаю троим из нас пойти к Духу нашей Школы и попросить защиты. Если огонь до сих пор хранит нас, то он поможет.
   Восковые змеи, коронованные языками пламени, зашипели, из пасти одной, словно яд, капнуло несколько желтых капель, застывших раньше, чем коснулись цветастой скатерти.
   - Ты был однажды у Духа Школы, поэтому не боишься, но другие... - профессор Травологии не договорила, задумавшись.
   - А что опасного в разговоре с Духом Школы? - спросила Ива.
   - Да, что опасного? - поддержала ее темноволосая волшебница.
   - Почти ничего, - улыбнулась Волшебная Шляпа, глядя на темноволосую учительницу. - Но все, кто говорит с Волшебником, не остаются прежними. Это тяжело, понять, кто ты есть на самом деле. А иначе он не заговорит с тобой. Ты сможешь?
   Темноволосая не ответила, но отвела взгляд, вздохнув. Кому, как не ей, было лучше знать, что на самом деле творится у нее в душе.
   - А почему трое? - в голосе Дементора прозвучало недоверие.
   - Трое потому, что просить они будут не для себя, - отозвался седоволосый волшебник.
   - Они? - усмехнулся Северус. - А ты?
   - Я слишком стар для таких разговоров, - в глазах самого старшего волшебника появился злой огонек.
   - Северус, тебя, кажется, попросили, - проворчал Хаул, играясь перстнем. - Я не боюсь говорить с Духом Школы.
   - Ты никуда не пойдешь! - рассердилась профессор Травологии, а Венди только вздохнула.
   - Правильно, Хаул только оправился от ран, а раны у него были страшные. Ты, верно, уже и не помнишь, Хаул, - Рептилия тоже пыталась погасить ссору, но не совсем удачно.
   - Хаул не может помнить, он был без сознания, - словно сам себе возразил молодой волшебник.
   Хаул взглянул на них, прищурившись, но ничего не сказал, только надел перстень на руку, всем своим видом давая понять, что он сам волен решать, что ему делать, а что нет. Ворон взглянул на светловолосого волшебника, как и раньше, они друг друга очень хорошо понимали.
   - Наша ссора на руку только врагам, но не нам, - герр Фольмер встал. - Я не боюсь заглянуть себе в душу. И нет никаких обстоятельств, которые мешали бы мне пойти к Духу Школы.
   - И мне, - Ива тоже встала.
   - Как и мне, - змеи перестали сверлить Ворона огненными взглядами и обратились к Наине.
   Северус взглянул на Наину с неодобрением, а профессор Травологии уже собиралась высказаться о столь безрассудном поведении и безответственном отношении к своему здоровью, когда за Наину неожиданно вступился Дементор.
   - Если Наина чувствует, что выдержит этот разговор, пусть идет.
   Наина кивнула, подтверждая, что выдержит. Все молчали, ведь никому не хотелось быть среди тех, кто пойдет к Духу Школы, а если больше никто не вызовется, нужно либо отказаться от затеи, либо бросить жребий.
   - Тогда пусть так и будет, - высказал общее мнение седовласый волшебник. - К основателю Волшебной Школы пойдут Ива, Наина и герр Фольмер.
   Крылатые восковые змеи, внимательно прислушавшись к словам волшебника, сплелись, снова став обычным на вид светильником. Огненные короны на их головах погасли.
  
  
  

Глава седьмая

  
   Герр Фольмер шел первым по узкой лестнице, ведущей в одну из самых старых башен Волшебной Школы. За ним осторожно поднималась Наина, второй фонарь несла замыкающая шествие Ива.
   Лестница привела волшебников на площадку с одной двухстворчатой дверью. На металлических узорах вспыхивали искорки отраженного волшебного огня, таинственно, предостерегая.
   Друзья остановились. Герр Фольмер достал ключ, как и свечи, увенчанный змеями с коронами, но открывать не торопился.
   - Мне немного не по себе, - созналась Ива, Наина кивнула.
   - Мне тоже, но что бы нам там не встретилось, мы вместе, - герр Фольмер уже потянулся к замочной скважине, когда позади зашелестели крылья.
   Все оглянулись, а на ладони Наины расцвел бирюзовый огонь, неживой, неестественный цвет, несущий гибель.
   Но это Ворон опустился на пол площадки.
   - Я с вами, - коротко ответил он на беззвучные вопросы. - Это не имеет отношения к делам Школы.
   - Ладно, - согласился герр Фольмер, переглянувшись с друзьями.
   Ключ провернулся легко, будто и не стояла эта дверь в одиночестве много лет. Створки разошлись, приглашая внутрь. Было видно, как между стеллажами на стенах зажигаются голубые и зеленые волшебные огни, словно передают послание о тех, кто решился прийти сюда.
   Герр Фольмер вошел с гордо поднятой головой, Ворон въехал в библиотеку, сидя на плече Наины. Волшебница чувствовала его беспокойство, хоть и не понимала, почему ее крылатый друг так встревожен.
   Тысячи книг, не тронутых временем, стояли на полках. Тысячи тысяч книг, чьи создатели не побоялись вложить в творения душу. Но еще не одна тысяча пустых мест зияла пустотой на старых стеллажах.
   Волшебники шли через библиотеку, их фонари погасли, да в них и не было нужды, ведь приятный свет библиотеки не давал теням прятаться в углах. Верно, это было самое светлое место во всей Волшебной Школе.
   Дух Школы встретил их в самом конце зала, где заканчивались стеллажи, возле небольшого фонтана, украшенного мраморными змеями и цветами. И казалось, что змеи превращаются в цветы, а цветы в змей, и все они живы, только и ждут, что пришедший сюда допустит ошибку, и его можно будет коснуться ледяным мраморным телом. Наину передернуло, чувство опасности охрипло и замолчало.
   Светло-серые, почти прозрачные глаза Волшебника заглядывали в самую глубину души, но Дух Школы смотрел на них лишь несколько мгновений, хоть они и показались друзьям бесконечными. И лишь когда он отвел глаза и поднялся, они заметили, что одежды Волшебника темно-синие, почти черные, цвета позднего вечера, только несколько серебристых и золотистых крошечных звездочек разбросано по зачарованной ткани, и на поясе сияющими стеблями шитья выросло заклятье. Он не стар, хоть в темных волосах, что легли непокорными волнами, видна седина, явно не связанная с возрастом.
   - Я знаю, что происходит за пределами Волшебной Школы и в ее стенах, - голос Духа Школы был величественным, но это величие согревало, а не пугало. - Я был основателем Волшебной Школы и ее первым и единственным директором. Ибо только перед основателем Школы могли склониться учителя, призванные волшебством этого места. После моего ухода все решения принимались голосованием, где ни у кого нет большей власти, чем у других, не зависимо от возраста, опыта и тех испытаний, что им довелось пережить. Ведь иначе Волшебная Школа превратилась бы в крепость, за которую шла бы постоянная война.
   Молодые учителя слушали, поражаясь, как Духу Школы удавалось так просто говорить о том, что до сих пор оставалось одной из тайн Волшебной Школы, пусть и подкрепленной незыблемой традицией.
   Дух Школы замолчал, легкая улыбка скользнула по его устам, он понимал, о чем сейчас думают молодые волшебники, и знал о каждом злом и неосторожном слове, произнесенном в присутствии крылатых восковых змей с огненными коронами.
   - Нельзя, чтобы один чародей управлял другими, - сказал Волшебник, зачерпнув резной фарфоровой чашкой воды из фонтана, вода заискрилась голубыми бликами, коснувшись фарфора цвета слоновой кости, а сам фарфор засветился изнутри, словно к нему древние мастера примешали осколки лунного света. - И если один чародей жаждет власти над другими, то участь его будет ужасна, даже если он эту власть получит. Ведь над волшебниками и творцами нет ничьей воли: ни короля, ни императора, ни верховного. Только собственная свобода, хранимая в сердце, не дает им заблудиться, когда тьма скрывает солнце в творимом ими мире. Только свобода и вера в себя хранят их от шага в пропасть в этой кромешной тьме.
   Волшебник посмотрел на каждого из молодых учителей, словно в последний раз пытался понять, кто из них выдержит испытание, а кому лучше уйти прямо сейчас.
   - И если склонится волшебник перед королем, императором, верховным или кем угодно другим, кого посчитает выше себя, то потеряет такой волшебник свободу, а вскоре и волшебную силу.
   Наина вздрогнула, хоть серые глаза и не смотрели на нее. Герр Фольмер взял ее за руку, незаметно, но движение не укрылось от пронзительного взгляда Духа Школы.
   Он протянул молодым волшебникам сияющий чарами заколдованный напиток, прозрачный, как вода.
   - Пейте. Одного глотка достаточно.
   Молодые волшебники медлили, слишком странным был этот ритуал, слишком знакомым, словно давно-давно или в каком-то из снов они уже стояли перед этим бессмертным хранителем одного из самых волшебных мест всех миров. Но гордость не позволяла страху взять верх.
   Ива приняла фарфоровую чашку из рук Волшебника, сделала глоток. Вода оказалась холодной, почти студеной, но безвкусной. Хотелось выпить ее до последней капли, но волшебница чувствовала, что нельзя.
   Герр Фольмер взял чашку и, смело глядя в глаза Духу Школы, тоже сделал глоток, почувствовав горечь на губах. Наина нерешительно коснулась чашки, воды с голубыми зачарованными отблесками оставалось всего на глоток или немного больше.
   Питье обожгло горло солью, и она чуть не закашлялась. Не допив до дна, подставила чашку под клюв Ворона.
  
   Свиток первый. Евгений Усович. Не бойся дождя
   - Не оборачивайся, волшебница, - Радужник толкнул меня вперед, и я чуть не упала с лестницы, чудом удержав равновесие, ведь мои руки были связаны.
   Мы вышли из подъезда, я моргнула, не веря своим глазам. Вместо обычного города мы вышли в зеркальный лабиринт, созданный из стекла.
   - А ты думала, этот город смог сохранить свободу? - рассмеялся Радужник. - Это только кажется, что поезд уносит беглецов из мертвого города в свободные земли.
   Мы шли по городу, а я лихорадочно думала, как освободиться от веревок на руках, хоть и понимала, что разорвать их невозможно, заклятье не даст, да и у меня нет сил, чтобы бороться. Бороться... Нужно бороться с обманом... Нельзя сдаваться после всего... Нельзя...
   Радужник шел в шаге от меня, насвистывая тихую веселую песенку, знал, что мне никуда не деться с пустынной улицы. А я смотрела на осколки отражений в стеклянных непрозрачных стенах, и мне казалось, что это душу города взяли в оковы из стекла.
   Город... Плененный город, обманутый, как тысячи других городов, созданных фантазией создателей, которые мало думают, что будет с ними потом. Создателей, придумывающих новые формы жизни и подвергающих своих героев бессмысленной опасности, на которую не отзываются их сердца, словно кукол двигают создатели руки и ноги своих героев, им даже удается заставить говорить свои бездушные творения.
   Стены посверкивали темными искрами, ведь света этой ночью почти не осталось. Но я видела сквозь их сверкание зеленый луг чужой несбыточной мечты, и двое, парень и девушка, наделенные не магией, а всего лишь новыми возможностями, легко объяснимыми логикой жанра, развивающегося благодаря чужим представлением, а не собственному опыту, полученному, когда идешь рядом с позванным из небытия, дивясь тому, что открывается твоим глазам.
   А дождь мог подарить им не только новые возможности, а настоящие чары. Только люди, безликие, хоть и позванные из небытия, не слышали шелест капель, как не слышал тихий говор давней стихии, что могла уничтожать и дарить жизнь, и их создатель.
   Дождь. Ты был мне другом, как и многие города, пока пустота не начала завоевывать мир. Но города не выдержали, а ты остался свободен, дождь, хоть часто в тебя вкладывают только смерть. Мне вспомнился бродяга Ральф, в чьем мире дождь тоже считали монстром, от которого нужно прятаться. В мире Ральфа дождь был похож на кислоту, а в мире этого создателя дождь, стекающий по стеклянной поверхности, мог сжечь даже самый твердый металл, словно червяк мог сожрать любую материю. И только зеркального стекла не касался. Неужели не мог заглянуть себе в глаза, понимая, что его жизнь - лишь одно из допущений создателя?..
   - Дождь, если ты слышишь меня, помоги, как помог в мертвом городе. Обрати свою силу против моих врагов, против тех, кто отвернулся от жизни и славит смерть, - я шептала так тихо, чтобы меня не услышал Радужник.
   И дождь откликнулся на мою мольбу, ведь был сейчас единственным живым существом в заколдованном городе. Капли несмело упали мне на лицо, не прикоснувшись к Радужнику, а тогда чуть осмелели и закрапали уже во всем скованном стеклом городе, таком неправдоподобном и таком ненужном ни реальному миру, ни созданному.
   Радужник оглянулся, прислушавшись к далекому раскату грома, прогремевшему за пределами города.
   - Скорее! - он снова толкнул меня, чтобы я шла быстрее, но я не ускорила шаг, чувствуя его беспокойство.
   Разозлись, Радужник, тогда твои чары ослабнут. И он злился на мое молчание и на этот так некстати начавшийся дождь, а еще больше на то, что ему приказало не убивать меня, а привести в мертвый город в сознании.
   Об этом рассказывал мне дождь, медленно перекусывая зачарованные нити веревки. Живой дождь, живой почти во всех мирах, создаваемых юными волшебниками сознательно или в порыве вдохновения.
  
   Свиток второй. Эдуард Шауров. Экстрим
   От касаний дождевых струй не выдержал стеклянный купол города, я чувствовала, как по стеклу идут мелкие трещинки, зачарованными узорами творя заклятья и помогая дождю. Город просыпался от сна, он не хотел пребывать в забвении и служить серости. Он хотел жить, и в это мгновение дождь давал городу надежду на освобождение.
   Я остановилась, поморщившись от боли: несколько капель ошиблись и укусили меня, а не веревку.
   - Что встала? - в голосе Радужника проскользнула паника, он не понимал, что происходит, но тоже чувствовал, что что-то не так.
   - Я дальше не пойду, - веревки слабели, но мне нужно было еще несколько минут, чтобы капли перекусили последние нити.
   - Пойдешь! Куда ты денешься!
   Радужник колдовал, заставляя меня идти дальше, хоть ему и запретили, но если я убегу, его накажут хуже, чем за простое непослушание.
   Мы вышли на пустырь, опоясанный серой бечевкой дороги. Казалось, что это река смерти сделала поворот, заглянув в зачарованный город, в те места, где еще никто не селился. Пройти через пустырь можно было только так, хоть ужас и сдавил мне сердце, уж больно была похожа эта дорога на ту, что вела в никуда многих позванных из небытия по воле их создателей.
   А Радужник приободрился, почувствовав мою неуверенность.
   И я не ошиблась: трупики зверюшек, раздавленных автомобилями, чернели то тут, то там на серой бечевке. Кровь уже раскатали по асфальту, и они казались брошенными бездушными меховыми игрушками.
   Еще один жестокий создатель творил, жаждая убийства, а не возрождения. И творение его было пустым, хоть и похожим на то, что принято считать человеческим обществом, даже зверюшки говорили языком его малолетних товарищей. Пустой и глупый мир, который не оставляет следа в памяти, только прикасаться к нему противно. Хотя он и шаблонный, хотя много подобных выдумок находили воплощение в извращенных замыслах своих создателей.
   Пошевелилась раздавленная тушка зверька, только мордочка осталась целой.
   - А я хотел экстрима, - сказал зверек, и капелька крови вытекла из его ноздри. - Кто шустрит, тот крутой.
   Морда опустилась на асфальт и затихла.
   Как часто приходилось мне слышать подобное от людей, но так ради собственной забавы издеваться над животными?.. Я подумала, что слишком часто задаю вопрос "Зачем?" создателям, которые меня все равно не захотят услышать.
   Хорошо, хоть помнить не буду этот бездушный бесчеловечный ужас, но я знала, что обманываю себя. Я буду помнить: дорога, эта серая змея и удавка, что может лечь на мою шею уже через несколько часов, не преминет мне напомнить еще один из глупых ликов смерти.
  
   Свиток третий. Алекс Сергеев. Меркурий-13
   Мы перешли через пустырь, чары Радужника подействовали и на дождь - ливень почти прекратился. Стекло осыпалось сверкающими осколками, но, потеряв связь с дождем, уже не могло помочь мне.
   И осколки казались мне не искрящимися, а расплавленными, свидетелями еще одной глупой гибели. Удивительно, как много могут рассказать осколки, если научиться читать их узор. Но в отчаянии я подумала, что хотела бы никогда не уметь понимать тайнопись разрушений.
   На далекой космической станции со зловещим номером "13", привычным и уже наскучившим всем, кто его видит, безликие ученые по воле своего создателя издевались над лабораторными животными и друг над другом. Привычные и шаблонные, чьих лиц не разглядеть, кому не сопереживаешь, только жалеешь, и тихонько злишься, что еще несколько серых ниточек преданных судеб вплетутся в удавку для реального мира. Их поступки, разговоры и чувства пусты, но они этого не замечают, увлеченные бездушным экспериментом, который может изменить их мир, а на самом деле только уничтожить жалкие тени, что представляются им миром, ведь кроме станции в нем ничего нет.
   Я не буду спрашивать их создателя, почему он наблюдал за мучениями позванных им из небытия со стороны, а не попытался помочь? Я не буду спрашивать, зачем он вообще придумал эти страдания и упивается ли он ими сам? Я не буду спрашивать у этого создателя ничего, ибо верю, что это бесполезно... Ничего не изменить, и сколько бы я ни путешествовала по мирам, мне не отыскать оружие, что может победить моего врага. Зачем все это? Зачем и моя жизнь, если путь мой бессмысленный и пустой? Если он только кажется красочным и живым...
   Надежда оставляла меня с каждым шагом, я понимала, что если даже дождь не смог освободить меня, то никому это не под силу. Я понимала, что все зря, и мысленно молила Радужника идти помедленнее, чтоб попасть в мертвый город как можно позже.
   Это была не я. Не я боялась и думала, не я хотела молить Радужника о снисхождении, зная, что он не нарушит приказ. Я была околдована чарами, когда вдохнула немного порошка из разбитых бутылочек. И теперь фальшивые краски борются с настоящими в моем сердце, стараясь подчинить их себе. Как животные с паранормальными способностями пытались использовать людей, чтобы победить друг друга, не выходя из клеток.
   Клетка. О да, уже приготовленная крепкая клетка меня ждет... Это я понимала и не благодаря заклятью.
   Но чары моего врага были не всесильны. Город проснулся и, хоть его союзник дождь и проиграл, он не собирался отдавать меня врагам, веря, что я помогу ему освободиться от заклятья сна, усыпляющего его и днем, и ночью. И пусть тьма ему поможет.
   Из подворотни выскочили две красноглазые собаки без шерсти и бросились на Радужника. Волшебник лишь успел закрыть лицо от их пастей, с которых скапывала голодная слюна. А собаки пытались дотянуться до его белесых глаз, выгрызть их вместе с кожей.
   Радужник увернулся от одной собаки, а вторую заклятьем толкнул ко мне. Собака покатилась по асфальту, заскулив, и сбила меня с ног, затихнув. Но ее сестра не теряла времени даром: она вцепилась в плечо Радужника, когда на его пальцах рождалось новое смертоносное заклятье.
   Моих связанных рук коснулась жесткая шерсть крысы: она догрызала последние нити веревки, заканчивая то, что не удалось дождю.
   - Не получишь ее... - в белесых глазах Радужника вспыхнул злой алый огонь.
   Я выставила щит за мгновение до того, как заклятье долетело до меня, только осколками осыпало.
   Второе заклятье досталось собаке, крыса убежала.
  
   Свиток четвертый. Дмитрий Петров. Лица
   С плеча Радужника текла кровь. Он зажмурился, зажимая рану, чтоб не застонать, верно, красноглазые собаки действительно были порождениями тьмы чужой фантазии.
   Я поднялась, синее пламя горело на моей ладони, подпитываясь кровью, готовое в любое мгновение стать заклятьем, несущим смерть. Но я с удивлением подумала, что не желаю видеть врага мертвым.
   - Почему ты так поступил со мной, Радужник? Ведь ты не всегда был таким, - я пыталась понять его, чувствуя, как звенит воздух, предупреждая о близкой опасности.
   - Мне приказали, - Радужник ответил тихо, он не мог колдовать сейчас, свет моего заклятья лишал его волшебной силы, но не высокомерия, перемешанного с грустью, словно это я была несвободна, а не он.
   Я больше ничего не сказала, по его голосу понимая, что любые разговоры бессмысленны. Но все равно рука не поднималась отправить в небытие того, кто с такой легкостью мог отдать меня моим врагам.
   Не гася пламя, я пошла прочь, оставив Радужника сидящим на асфальте. Я не слышала, как он прошептал:
   - Зря ты не убила меня, Наина, - и попробовал подняться.
   А я села в метро и поехала на конечную станцию, где заканчивался город и начинались дачные поселки. Город с неодобрением отнесся к моему решению уехать, но не мешал. Ему тоже придется расплатиться за тьму, что он призвал, чтобы освободить меня. Или эту плату город оставит на моей совести?..
   Я почувствовала, что кто-то смотрит мне в лицо, стараясь понять, кто я на самом деле. Но у самого мужчины не было лица, его создатель не видел своего героя, когда призвал из небытия, лишь выразителем идеи создателя должна была стать тень. А тени несвободны, лишь некоторым удается добыть себе волю ценой страшных испытаний, как демону, бросившемуся в серый туман вместо меня.
   - Я хочу прочитать тайну у тебя в сердце, но не могу, - сказал человек, держащийся за поручень. - Мне всегда удается. Это мой дар. А твое лицо закрыто.
   Я могла бы сказать ему, что он может читать только в душах таких, как он сам, теней, но промолчала, не желая обижать тень.
   - Молчишь? Ты боишься? Убегаешь? - нет, все-таки у него был дар читать в чужих сердцах, хоть его создатель и направил этот дар на ерунду.
   - Это не твое дело, - как можно мягче ответила я: творить заклятья, когда рядом так много людей, я не хотела, боясь кого-то зацепить.
   - Не мое, верно, - улыбнулся безликий, не страдающий от яда серости, принимающий ее и служащий ей. - Но ты едешь не в ту сторону, волшебница. Ветка, на которую тебе нужно, другого цвета.
   Я отшатнулась от его пустых глаз, но поезд тормозил на станции, и я вылетела из вагона. Безликий мужчина продолжал стоять, он не погнался за мной. Словно маску, я видела его лицо с пустыми глазами, когда вагон набирал скорость.
  
   Свиток пятый. Танита Пешкова. Дальний путь
   Я вышла из метро, огляделась. Дома не такие высокие, как в центре, но еще не окраина, иногда попадаются даже одноэтажные. По ночной улице идут двое с рюкзаками на плечах. В руках у женщины электрический фонарь.
   Она останавливается, услышав мои шаги, и направляет белесый луч мертвого света в мою сторону. Женщина улыбается, на лице ее мужа тоже улыбка, но блеклая, словно гаснущее пламя слабого костерка. Они безликие, но веселые и счастливые. Или это просто во тьме кажется, что у них не сияют глаза.
   Я медленно иду к ним, чувствуя, как покалывают пальцы, отзываясь на мое волнение. Но я же не буду теперь шарахаться от каждой тени, если чудом избежала плена? Это просто люди, нормальные люди, пусть их имена создатель и не написал огнем, когда позвал из небытия.
   - Мы идем в поход, - таинственно шепчет женщина.
   - В дальний путь, - вторит ей муж. - Пойдем с нами, волшебница!
   Они такие естественные, и я даже начинаю верить, что эти двое хоть и безымянные, но настоящие. Я чувствую, что они серьезно подготовились к путешествию, что жаждут его и сладостно предвкушают каждый поворот знакомой дороги. Знакомой?.. Но предчувствие взмахнуло крыльями и улетело.
   - Мне тоже за город, пойдем пока вместе, - я стараюсь дружелюбно улыбнуться и жестом прошу, чтобы женщина опустила фонарь.
   Не нужно ей знать, что в пятнах на моем платье не только грязь запеклась, но и кровь. Заклятью Радужника все же удалось меня зацепить, только я не заметила этого сразу, а теперь неглубокие раны ныли и кровоточили.
   Мы шли по пустынной улице, муж и жена тихонько переговаривались между собой, словно не замечая меня, но я не держала на них зла, чувствуя, что в свою тайну они не собираются посвящать никого. А их путешествия уже стали таинством, которое не понять чужому.
   Но предчувствие иногда возвращалось, бросая тень на лицо. Только я не понимала, о ком оно предупреждает.
   А тогда супружеская пара свернула с дороги и пошла быстрее, они уже не берегли силы. В той стороне, куда направились эти двое, светился приглушенными огнями магазинчик.
   - Вы куда? - не поняла я, и они встревожено оглянулись, будто только сейчас вспомнили, что не одни сегодня.
   - Мы должны поздороваться с нашими друзьями, перед тем как вернуться домой, - пояснила женщина.
   - Домой? - переспросила я. - А как же ваш поход? Как же ваш дальний путь?
   - Понимаешь, волшебница, - мужчина немного смутился, - важна не цель, а путь к ней. Важно не то, куда ты идешь, а то, что ты идешь.
   - Без цели? - не поверила своим ушам я.
   - Важен процесс и ощущение, - поддержала мужа жена, обняв любимого, и я вдруг поняла, насколько в действительности пусты их смешливые глаза.
   - Нет, - я незаметно сделала шаг назад, словно боялась, что сейчас эти двое превратятся в чудовищ или в моих старых знакомых, от которых не так-то легко удрать. - Важен не путь, а цель. Путь необходим, иначе цель становится ненужной. Но можно же ходить и по кругу! А, прогуливаясь от дома к магазину, представляя, что отправляешься в дальние края, вы обманываете себя.
   Женщина пожала плечами, она не понимала, как это я, а еще волшебница, не смогла оценить прелести пути, пусть и не было у него цели.
   - По возвращению домой мы еще печем яблоки в саду. Мы и тебя пригласим.
   Но от воспоминания женщины о яблоках ей стало сладко, а я почувствовала привкус тлена, словно уже пробовала те яблоки, венчающие окончание фальшивого путешествия без цели.
   - Но ваши путешествия одинаковы, - попробовала возразить я, понимая, что трачу время зря, но я должна была попытаться. - Широкие реки и темные леса, поля, где ветер колышет рожь, и море, слегка волнующееся, прощающееся со штилем, - неужели вы не хотите все это увидеть?
   Я не отдавала себе отчета, что чарами рисую то, что видела когда-то.
   - Нет, - хмыкнул мужчина. - Нам достаточно прогулки до магазинчика и запеченных в саду яблок. Важен процесс и подготовка к путешествию.
   - Что ж, и оставайтесь со своими яблоками, - не сдержала я своих чувств, выплеснув на этих ни в чем не повинных двоих злость на то, что мир умирает, и я ничем не могу ему помочь, а они видят в фальши и серости благо.
   Мы разошлись. Супружеская безликая пара скрылась в магазинчике, забывая, что сегодня их традицию нарушила чужачка, а я пошла дальше.
  
   Свиток шестой. Стас Нестерюк. Последнее
   Я шла по пустынной улице, когда услышала голоса и затаилась, осторожно выглянув из-за угла.
   Полупрозрачная фигура мужчины сидела на асфальте, а двое, тоже полупрозрачные, но другие, спорили о его посмертной судьбе.
   Снова смерть... Но их разговор меня заинтересовал.
   Тот, кто играл роль бога, хотел сослать душу умершего в ад, ведь ничего хорошего человек в своем земном существовании не сделал. Но адвокат старался изо всех сил, помогая своему подопечному, отбивая все обвинения, доказывая, что не было воли человека в его поступках, что он не виновен. Не виновен! И человек радовался, что ему достался такой грамотный защитник.
   Но ветер качнул старый фонарь, и я увидела, как на мгновение изменились тени на стенах от полупрозрачных фигур. Почти невидные тени, которые можно разглядеть только тогда, когда они движутся. Душа была настоящей, хоть я и не испытала жалости к попавшему на свой последний суд. Бога не существовало, ведь тот, кто дал тени, призванной из небытия, эту роль, сам не верил в высшие силы.
   А вот адвокат был полон жизни, только рожки виднелись в его темных волосах. Враг рода людского пытался отмазать душу от ада.
   Я удивилась, но мгновенно погасила удивление, ведь они могли почувствовать мое присутствие, а мне было любопытно, чем закончится суд.
   Душа мужчины становилась все более счастливой, веря, что муки ада ее обойдут, она уже была готова обнять адвоката, чтобы поблагодарить, словно верного друга, которого у нее никогда не было, забывая, что тела у нее уже нет. Забывая, что ни врагов, ни друзей у нее не было никогда.
   - Никогда. Никогда. Никуда, - эхом отозвалась моя мысль, и страх затрепетал, коснувшись невидимыми крыльями стен домов.
   Враг рода людского услышал отзвук, но почти выигранный процесс заботил его сейчас куда больше.
   У бога кончились аргументы и доказательства. Радостная душа шагнула к своему спасителю, еще не понимая, кому обязана избавлением от вечных мук, но полупрозрачное лицо исказила гримаса ужаса, когда адвокат взял душу за руку.
   Я не видела всего, что видела душа, но чувствовала ее первый искренний ужас, волной доплеснувший и до меня. Если не по своей воле жила душа, если не была свободна, то и судить ее нельзя, ибо нет состава преступления: не жила душа вообще, не было ее, не рождалась она и не умирала, а пребывала в небытие, что называла жизнью.
   В небытие и толкнул дрожащую от страха душу Враг рода человеческого. Вспышка, и душа больше не вернется в людской мир, не растворится в нем и не переродится. Контрактом с высшими силами перерождение в ее религии не предусмотрено.
   Тень, игравшая роль бога, исчезла. А Враг рода людского пошел ко мне.
   Он был одет респектабельно, как настоящий адвокат, но его и рисовали часто в роли адвоката, поэтому не мудрено.
   - Тебе нравится моя новая выдумка? - спросил Враг рода людского, приглаживая смолистые волосы, щедро намазанные гелем, чтобы не растрепывались.
   - Отправлять души в небытие? - рассмеялась я, отступая. - Гениальная идея, как и многое, что ты делаешь. Но я-то видела тебя плачущим...
   - Это в прошлом! - резко оборвал он меня, и вдруг его голос стал слащавым, словно падший оправдывался передо мной. - Но подумай, Наина, чего стоят эти души? Они пусты, серы, они ничего не стоят. Их даже покупать и отбирать не интересно. С ними интересно только играть. Пока играть.
   Враг рода людского в обличии респектабельного адвоката сел на бордюр, подперев подбородок руками. Он не прятал своих чувств, ему было тяжело придерживаться всех пунктов договора с пустотой, но он пока ни одного не нарушил.
   - Ты когда-то помог мне, - снова начала я, но он горько рассмеялся.
   - Должен же я заботиться о своих служанках!
   - Глупая шутка, - мой голос зазвенел чарами. - Ты сейчас слабей меня.
   Он посмотрел на меня, усмехнулся, но больше не моим словам, а своим мыслям.
   - Я сейчас слабее многих. И слабею с каждым днем. Я теперь даже не могу превратиться в чернокрылого ангела, только в демона и рогатого монстра. Небо для меня закрыто. Так не наказывали даже враги, - он посмотрел на приближающуюся фигуру, закутанную в плащ, но договорил: - Другим давним богам легче, чем мне. Их имена не так часто облекают в пустые слова. А мое... За что, Наина?
   - Если б я знала, друг, - я сказала это, не задумываясь, просто доверяя тому, кто рассказал мне про ключ от мертвого города и попытался помочь, пусть в нем и воплотилась тьма, но мне было жаль его, такого же узника, как и тысячи других. Узника, а не предателя.
   Он усмехнулся снова, но уже на то, что я неосторожно назвала его другом. Фигура, сотканная из тьмы, приближалась. Тот, кто был раньше падшим ангелом, поднялся.
   - Я узнал, что ты в этом городе, когда дух города попросил помощи у тьмы.
   - Так это были твои красноглазы псы? - я даже не удивилась.
   - Да. Но зря ты не убила предателя.
   - А ты сам? - я не понимала, почему защищаю Радужника, но спокойный тон падшего вывел меня из себя.
   Он хмыкнул, отступая в тень.
   - Я вас оставлю. Только берегись его клыков.
   Враг рода людского, ненавидящий бескрылые облики, в какие почти всегда облекала его фантазия создателей, исчез, растворившись во тьме.
  
   Свиток седьмой. Silence Screaming. Лаяд
   Фигура приблизилась, и я смогла разглядеть, что это высокое темноволосое существо с нечеловеческими глазами. Вампир слегка склонил голову в знак уважения, но усмешка тут же коснулась его уст.
   - На тебе кровь. Волшебная, сладкая, - он облизнулся.
   - Но не для тебя, - я чувствовала, как на ладони разгорается еще невидимый огонек, который может вспыхнуть испепеляющим пламенем в любое мгновение.
   Он снова улыбнулся, но печально, повел рукой, чтобы убедиться, что чувства его не обманывают, и я действительно творю заклятье, которое может отобрать у него жизнь.
   - Не нужно, волшебница, мы не враги, - тихо промолвил вампир.
   Я ему, конечно, не поверила, но ослепительное пламя не вспыхнуло, хоть край нити заклятья еще оставался у меня между пальцами. Мне достаточно секунды, чтобы призвать на помощь волшебство.
   Но я медлила, неосторожно заглянув в глаза вампира. Он был осужден на страдания, и в темном коридоре, заканчивающемся дверью, которую почти невозможно открыть, преследователи медленно шли за осужденным, зная, что ему не убежать, зная, что они сильнее. А тот, кто сильнее, всегда издевается над слабым.
   Он был величественным, этот вампир, и у него была душа, хотя сложно говорить о душе вампира. Он был красив. И даже то, что создатель не увидел четко его лица, не отобрало у вампира этой нечеловеческой прелести.
   Он страдал, но боролся. Он видел на том страшном пути трупы своих соотечественников, но шел дальше. И он победил, открыв дверь между мирами.
   Но в то мгновение, когда вампир мог наслаждаться победой, и его имя заиграло огнем, даруя свободу, позвавший его из небытия отступил на шаг, оставляя придуманный мир. Создатель не понимал, что не просто рассказал еще одну историю о вампире, а открыл целый мир, который ждет только его. Ждет, но дождется ли? Ведь позвав вампира за собой в то, что казалось создателю реальностью, он изменил того, кто ему доверился, откликнувшись на зов, сделал шаблонным и пустым, вырвав огонь из сердца вампира и не дав свободы воли.
   В темных глазах вампира клубилась тьма, тоска и печаль кружили в этих водоворотах. Он почувствовал вкус свободы, но не стал свободен. А разве может быть наказание страшнее?
   - Меня зовут Лаяд, - сказал вампир, знаком приглашая меня последовать за ним.
   - Красивое имя, - я осторожно пошла за вампиром.
   - Это не имя, - в голосе вампира послышалась горечь. - Так называют вампиров в моем мире. Мне не дали имени.
   - А куда мы идем? - я не боялась, но на всякий случай старалась запомнить дорогу.
   - К моим друзьям. Все больше позванных из небытия отказываются служить своим создателям. Нам надоело быть рабами, а нашими друзьями они стать не могут.
   Я не видела глаз Лаяда, но и по голосу слышалось, что больше всего на свете ему хочется вонзить клыки в шею позвавшего его из небытия, пригрозить гибелью, чтобы увести в созданный мир и показать ему все, что создатель не увидел во время первого путешествия. Но и вампир, и я понимали, что заставить создателей нельзя. Они испугаются и выбросят ключи от всех миров, что им открылись, а смелость, необходимую для путешествия, в своем сердце не отыщут.
  
   Свиток восьмой. Наталья Левчук. В тени Великого города
   Дома становились все более старыми и жалкими, фонари давно перегорели, а те, кому удалось сохранить хоть немного света, потускнели, их свет казался грязноватым.
   Лаяд остановился, прислушавшись. И я тоже затаила дыхание, ведь вампиры чувствуют опасность даже лучше волшебников.
   Возле стены в темноте грузная фигура издевалась над фигурой хрупкой, изнывая от сладостной похоти и жестокости. Подонок жил, отбирая чужую жизнь, ломая слабые крылья молодой птицы.
   Дунул ветер, качнув фонарь, и один отсвет упал на покрытое каплями пота грязное лицо мужчины и смертельно бледное лицо девочки. Она же еще совсем ребенок!
   Я бросилась к ним, но вампир схватил меня за руку, не пуская оправить насильника и убийцу в небытие.
   - Поздно, Наина! Ты уже не поможешь ей.
   Улыбающийся мужчина отпустил бездыханное тело девочки, которую считал жалким цветком сорняка, пробившегося между камнями великого города, и удовлетворенно поправил одежду.
   Неестественно изогнутое тело девочки лежало под стеной, но даже сейчас ее светлые глаза были устремлены в небо, которое ее не защитило.
   - Не мешай! - в моем сердце клокотала ледяная ненависть.
   Мужчина остановился и обернулся, услышав мои шаги в тишине ночи. Я ничего ему не сказала, лишь взмахнула руками накрест, давая золотым лезвиям сорваться с пальцев и разрубить его на куски. Кровь не брызнула, ведь мужчина не был человеком, он не был даже позванным из небытия. Создатель наградил тень частью своей души, ведь если бы он коснулся пламя, попытавшись написать истинное огненное имя, живое пламя сожгло бы его самого.
   Я наклонилась над Сонечкой, понимая, что не могу ей помочь, только скорбно закрыла наивные детские глаза, чтобы в них не оседала городская пыль. Хотелось кричать и плакать. Хотелось убивать. Жажда мести отбирала рассудок. Я ненавидела, но не эту тень, что всего лишь выполняла приказ, а того создателя, который дал ей право издеваться над невинностью и причинять боль, который сам упивался жестокостью и похотью своих созданий. Как Вы могли, Наталья?! Вы же женщина?!
   Рядом со мной на землю опустился Лаяд, положил руку на плечо, словно был моим искренним другом.
   - Пойдем, Наина. Нам нечего здесь делать.
   - Откуда ты знаешь мое имя? - запоздало слабо удивилась я.
   - Вести о тебе и слухи давно перелетели через высокие стены мертвого города. Многие позванные из небытия подняли бунт против своих создателей, когда твой создатель написал огнем твое имя. Если одни создатели дают свободу, то почему этого не делают все остальные? Мы их заставим перестать считать нас рабами и выдумками, - голос Лаяда изменился, став властным, он угрожал, но не столько своему создателю, сколько всем, считающим себя богами.
   - Вы не сможете их заставить, - я все еще смотрела на мертвую Сонечку. - У тех, кто зовет нас, слишком много власти. Они могут пытать нас и причинять нестерпимую боль, они могут убивать тех, кто нам дорог, и разрушать наши миры. Мы не можем заставить бездушных создателей стать людьми. У нас нет этой власти.
   - Нет власти? - тихо засмеялся Лаяд, и в этом смехе зазвенело торжество. - Нет власти, когда светит солнце, но когда ночь взмахивает крыльями над тем, что они называют реальностью, уже над нами нет их власти. Мы можем приходить в их сновидения, можем говорить, но и пытать нестерпимой болью, разрушать их миры и отбирать любимых. Мы можем отнять у них разум и выпить душу, раз они отвернулись от жизни. И в наших сердцах не будет жалости, только месть за неверие в собственное волшебство и умение творить живые миры, отвоевывая их у небытия. И мы будем убивать, если создатели не одумаются.
   Он говорил как вампир, но говорил за всех позванных из небытия, уставших от пустых слов и фальшивых выдумок, уставших подчиняться и быть рабами. И я знала, что еще немного, и на такой призыв откликнутся сотни призванных из небытия, чтобы не огнем, а кровью своих создателей написать свои истинные имена и освободиться от рабства.
   - Вы не сделаете этого, - тихо возразила я. - Тогда их мир умрет, а все наши миры сгорят в пламени, и не будет больше ничего, кроме пустынных планет, отпеваемых серокрылым ветром.
   - Почему, Наина? - вампир был спокоен и серьезен, ветер отозвался на мои слова и трепал его темные волосы. - Мы сделаем это, если не найдем другого пути, а пока другой дороги нет. Пусть лучше не будет ничего, чем будет это, - он кивнул на тело девочки.
   Я вздохнула, чувствуя, как тяжело дышать, пытаясь победить ненависть, жалея, что не могу дотянуться сияющим смертоносным лезвием до того создателя, что дал Сонечке жизнь, а тогда так жестоко убил. Живых убивать всегда интереснее.
   Я не почувствовала, как ногти вонзились в ладонь, но ноющая боль гасила ненависть.
   - Прости меня, - я провела рукой над телом девочки, сжигая его в алом погребальном пламени волшебства, я не отдам ее тело ни серости, ни собакам.
   А когда тело Сонечки сгорело, я поднялась. Зря тот, кто позвал ее из небытия, считал, что великие волшебники прошлого были фильтрами для жестокости мира, защищая его от грязи людских душ. Создатель Сонечки придумал эту пытку для волшебника, ушедшего из жизни, придумал, но не познал, ведь ему самому было не суждено стать великим волшебником. Если похоть ставишь выше жизни, величие уходит с твоего пути, даже если ждало тебя впереди всего лишь в нескольких шагах.
   И я этому радовалась. Пусть судьба сама накажет бездушного создателя, чем кто-то из моих друзей отберет у него разум и память.
   Создатель не понимал, что склонился не перед властителем, жаждущим стать хозяином всех миров, а перед серостью, перед тенью великого города, у которого нет имени. Перед мертвым городом, где властвует пустота.
   Да не будут милостивы к нему те, в чьей власти будет приговорить такого создателя к страданиям.
  
   Свиток девятый. Евгений Гирный. Люди-деревья
   - Мы здесь прячемся, - Лаяд открыл передо мной дверь подвала, и я без опасений стала спускаться по истертым ступеням.
   Если бы он хотел причинить мне зло, то давно бы сделал это: у вампира было множество возможностей напасть, когда я боролась с ненавистью, не дающей сотворить заклятье и призвать испепеляющий свет.
   В подвале было немного сыро, но чисто и достаточно светло, с ржавых труб изредка срывались одинокие капли.
   Нас встретили двое. Один молодой парень с деревом, вросшим в его плечо, волосы путались в живых ветках, усыпанных мелкими листочками. А второй с затравленным взглядом, из-под сухой кожи выпирают кости. Он был бессмертен, ведь отдал душу бездушному компьютерному разуму, но бессмертие стало для человека проклятьем.
   Проклятый кутался в изорванное одеяло, словно в подвале не было тепло.
   Я села на перевернутый ящик напротив молодого мужчины с деревом на плече. Вампир остался стоять.
   - Мы гости здесь. Мы лишь хотели посмотреть, как выглядят чужие миры, - голос мужчины был полным силы жизни, словно кровь и древесные соки смешались в его венах, да так оно и было, ведь его предки прятали семена и ростки в своих телах, вскармливали своей плотью и кровью, чтобы спасти жизнь на планете.
   - И что же ты увидел? - я уважала этого человека, хоть и чувствовала, что он чужой мне.
   - Я увидел, сколько жестокости и грязи в других мирах, - он грустно улыбнулся. - Мой мир лучше. Он жесток. Он чуть не умер. Но в нем нет грязи и подлости, - его глаза осветились надеждой. - И я верю, что наш создатель расскажет о нем так, что жители других миров поймут, что нельзя жить в грязи и подлости.
   - Мечты, - хриплый голос проклятого заставил вздрогнуть даже вампира. - Наш мир придуман, построен на допущениях, в нем нет чувств, лишь декорации. Неужели ты не понимаешь этого, новый виток эволюции?
   Глаза проклятого были совсем не безумны, но зло не пряталось в их глубинах, он боялся только возвращения в ненавистный ему мир, где стал узником, запертым в клетке чужих представлений о хорошем и плохом.
   Я поежилась, отлично помня, как хочется застонать, когда на тебя смотрят любопытные люди, пришедшие поглазеть на тех, кто попался, и не может выбраться из клетки.
   Молодой мужчина только покачал головой, было видно, что этот разговор повторяется не один десяток раз. Но ничего не меняется.
   - Создатель придумал наш мир. Он увидел меня мальчиком, а сейчас я уже вырос, и мы отправимся в новое долгое путешествие. Я жду создателя и верю, что он скоро придет.
   Проклятый расхохотался, и его смех напоминал карканье ворона.
   - Придумал! Создатель! - передразнил он своего спутника. - Все будет идеально, как было идеально всегда, но душу не вдохнет он даже в твое дерево. Он не верит в нас. Он верит только в себя, наш создатель, - проклятый склонил голову, словно издевался над своим создателем, что мог его сейчас видеть, ведь не выпустил еще из рук ключ от нового мира.
   - Посмотрим, - пробормотал тот, кому создатель, на которого возлагал надежды целый мир, не дал даже обычное имя, не то, что написанное огнем.
   Я тоже верила, что их мир еще оживет и засверкает красками, пусть их сияние и будет жестоким и жутким. Но еще больше сомневалась, что ему это удастся. Тяжело перестать считать себя богом. Тяжело добровольно отказаться от власти во имя дружбы. Всегда тяжело.
  
   Свиток десятый. Ирина Чинская. Касьянов День
   Лаяд тронул меня за плечо, напоминая, что эти двое, пусть один и не по своей воле, будут возвращаться в свой мир, и их нужно оставить. Молча попрощавшись с юношей, на чьем плече росло дерево, и проклятым со злыми глазами, мы вышли из подвала.
   Ночной воздух был прохладен, словно зима неожиданно нагрянула в город. Или это проснувшийся город скорбел за невинно убиенными на его улицах. Убиенными похотью.
   Похоть... Пустота...
   - А-а-а-а! - по улице несся мальчишка, но кричал он не потому, что за ним кто-то гнался, а потому, что хотел играть, хотел играть, и больше ничего.
   Мальчишка поравнялся с нами и остановился.
   - Волшебница, - прошептал он, с улыбкой глянув на вампира. - Вампир. А вампиры плавать умеют?
   Лаяд не ответил, я чувствовала, что он презирает этого мальчишку, считающего себя волшебником.
   - У меня сегодня день рождения, а на дни рождения я дарю подарки, - фальшиво радовался мальчишка. - Могу угостить вас пивом или коньяком!
   - Правильно, ведь твоя кровь - прах, - вампир сказал это тихо, но я услышала.
   Глаза мальчишки были пусты, они вбирали в себя слабые ночные краски мира и возвращали их в виде серых теней. Еще в одном создании воплотилась пустота, тупо пожирающая души и миры.
   - Ну, я так не играю... - протянул мальчишка и капризно крикнул: - Почему вы не хотите со мной играть?! - и вдруг его голос стал взрослым и злым. - Вы еще пожалеете! Моя мать ведьма! Она вас уничтожит!
   В это я уже могла поверить больше, чем в доброту безликого мальчишки, в ком воплотились фантазии создателя, а не жизнь.
   Лаяд глянул вглубь улицы, и я проследила за его взглядом. Мальчишка был не один: к нам медленно шли мужчина и женщина, обнимались, хихикали, понятно было, чем закончится их знакомство, а чистота простыней значения не имеет.
   И это такую безликую тень создатель попытался наделить волшебством и призвать чудо? Я хмыкнула, чтобы сдержать смех.
   Мальчишка стиснул кулаки, готовый броситься на нас, но и эта злость была игрой.
   - Вали отсюда, малый, - посоветовал вампир и посмотрел на меня: "хочешь убить - убивай", - говорил его безразличный взгляд.
   - Не хочу об таких руки марать, - тихо ответила я.
   - Тогда пойдем, - но Лаяд только накрыл нас прозрачным крылом, прячась во тьме.
   Не понимая, куда мы пропали, мальчишка побежал к взрослым, которым не было до него дела. Они опять похотливо целовались, не обращая внимания на ребенка.
   Три безликие тени прошли мимо нас.
  
   Свиток одиннадцатый. Вадим Вознесенский. Гремя огнем...
   Верно, вампир хотел показать мне именно этих двух, не доверял, проверял, что я скажу, на чью сторону стану, и только тогда отвести в большой дом, где действительно прятались отказавшиеся служить своим создателям.
   Дом был большой, но тоже довольно старый, даже не старый, а постаревший от печали.
   - Это дом предателя, - сказал Лаяд, отпирая калитку. - Мы все кого-нибудь предали, но остались живы, поэтому город и позволил нам здесь остаться. Пока он противится воле своего мертвого собрата, мы можем чувствовать себя в безопасности.
   В беседке возле садовой дорожки, по которой мы проходили, сидел мужчина. Видно, что он одет в форму военного, но в лунном свете не разглядеть, какой стране он присягнул на верность. Мужчина гладил кошку, устроившуюся у него на коленях. Трехцветная - на счастье.
   Но я вздрогнула, понимая, что кошка для создателя мертва, что ее раздавило многотонной махиной, а потом этот человек, которого они называли отцом, пристрелил кошку, чтобы не мучалась.
   Военный поднял на меня полный боли взгляд.
   - Я не хочу больше убивать, - тихо сказал он, словно сознавался во всех своих преступлениях. - Не хочу сжигать живьем и насиловать. Не хочу грабить. Но нас бросили, и если мы не будем убивать, убьют нас. Чтобы утолить глупую фальшивую жажду справедливости, чтобы наказать хоть кого-то за преступления всех. Почему нас, а не тех, кто отдавал нам приказы?
   Командир обнял кошку, прижал к груди, крепко, но я знала, что военный не сделает ей больно.
   - Он остался один, - голос Лаяда был тих, словно шелест ветра в сухих травах в саду. - Их накрыла авиация тех, кто еще недавно был их союзниками. Потом пришли объединенные войска их бывших противников. Они отстреливались, но силы были неравны. Многие погибли в бою. Несколько покончили с собой. Немногих взяли в плен, пытали, заставляя брать на себя преступления всех сторон, а потом судили и публично расстреляли, чтобы кровавой казнью возвестить начало нового мирного времени.
   Я смотрела на военного, отпустившего кошку на землю. Кошка ластилась к нему, признавая в нем единственного близкого человека.
   - А он? - я сама не узнала собственный голос.
   - Он был ранен, но подбирали всех, даже тех, кто точно не выживет. Победители желали крови. Но его ладони коснулась шерсть кошки, к которой он был милосерден. Кошка вылечила его и увела, даруя свободу.
   Я молчала, помня, что и меня когда-то спасла кошка. Только было это в тюрьме между мирами, самой страшной из тюрем, что когда-либо существовали.
   Но и не спросить я не могла.
   - А тот, кто позвал его из небытия, знает, что случилось с брошенным войском после того, как он отложил уже ненужный ему ключ?
   - Нет, - покачал головой вампир. - Зачем ему это знать? У него теперь другие миры и другие забавы.
   На веранде затрепетал движущийся огонек, и по ступенькам спустился человек со свечой.
  
   Свиток двенадцатый. Варвара Варкун. Фармацевт
   - Не волнуйся, он присоединится к нам, - Лаяд кивнул в сторону военного. - На него иногда находит. Сама понимаешь, волшебница, что ему довелось пережить.
   Я понимала, поэтому пошла вместе с вампиром навстречу хозяину дома, приютившему непокорных беглецов.
   - Меня зовут Егор, - свет свечи делал лицо мужчины похожим на маску, глаза потухшие, вокруг глаз черные круги, словно его долго мучили бессонница и кошмары, налетавшие вороньем, когда бессонница решала почтить своим присутствием другого. - Я рад, что ты привел к нам еще одну свободную душу.
   Хозяин дома улыбнулся Лаяду, благодаря, но вампир покачал головой.
   - Она не беглянка. Ее имя написано огнем, а ее создатель часто вытаскивал ее из пропастей, как и она сама помогала позвавшему ее из небытия, приходя в реальность.
   Глаза Егора округлились от удивления.
   - Это правда?
   Я кивнула. Он сомневался лишь мгновение. Лишь мгновение не верил. А тогда решил, ведь все же он был здесь хозяином.
   - Будь моей гостьей, волшебница.
   - Я не надолго здесь задержусь, но благодарю тебя.
   Егор не смог отвести взгляд, когда я заглянула ему в душу. Но я не хотела причинять ему боль, и сама опустила глаза.
   Увидев это, вампир помрачнел.
   - Я оставлю вас ненадолго, - Лаяд превратился в летучую мышь с крыльями, сотканными из мрака, и взмыл в небеса.
   Мы шли к дому вдвоем. Хрустел гравий на садовой дорожке.
   - Лаяд сказал, что ты предатель, - стараясь не обидеть, начала я, но Егор не дождался вопроса, ответив.
   - Да, предатель. Я предал своего единственного друга. Думал, что роботы ничего не могут чувствовать, что они простые железяки, но это не так. Я в шутку дал ему имя, как когда-то мой создатель назвал меня, даруя свободу. И он поклялся мне в верности. А я предал...
   Егор замолчал, его рука дрожала, и пламя свечи трепетало. Ржаво-желтое пламя, как песок на той планете, где Егор оставил своего верного друга. Там есть только ветра и песок, и больше ничего. А одинокий маяк, стоящий в пустыне, отбрасывает длинную кривую тень. Старый маяк.
   Мне было жаль хозяина дома, чью семью забрало время, состарив и рассыпав в прах, а его оставило. Ведь мысли верного друга все время отыскивали Егора на далекой планете. Робот ждал, как ждала влюбленная в другой башне, только море могло ее утешить, а на той планете вздымались лишь волны песка.
   Я взяла свечу из рук Егора и поднялась по ступенькам веранды, словно была тут хозяйкой. Будто я, а не одинокий предатель, собирала в своем доме непокорных.
  
   Свиток тринадцатый. Skier. Ветер
   Мы вошли в дом, а в сад ворвался ветер. Ветер пел о том, что когда-нибудь люди заснут и отдадут город в его владения. Он разобьет асфальт и превратит обломки в пыль, он коснется холодными ладонями всего, что может чувствовать, будь то человек или дом, будь то сама душа города.
   Коснется всего живого. И станет сильным, как никогда. Он будет уносить все, что не сможет ему противиться. А противников у него уже не останется, ведь в сером мире некому выйти на поединок с ветром. Некому назвать его другом или врагом.
   Ветер съест все, облизав планету, превратит в прах даже память. И ветер станет серокрылым. Словно священник, отпевающий погибшие миры, он полетит от планеты к планете. Он будет вестником гибели и утешением, и, возможно, миры возродятся, очистившись от серости, скверны и лжи.
   И тогда ветер станет вестником возрождения. Возможно.
   Деревья гнулись под осенним ветром, отбирающим у них последние сухие листочки, но деревья не боялись. Они знали, что ветер еще не стал серокрылым странником, и не имеет власти над жизнью и смертью. Не имеет, пока сама Смерть не оденет серые одежды.
  
   Свиток четырнадцатый. Этери Нуллонэ. Последний Дракон
   Под старыми яблонями на землю опустился молодой дракон. Он был последним драконом в этом мире, последним живым, кому создатель пообещал свободу.
   Пообещал, хотя пока не дал. Но дракон верил, что это мгновение настанет, что он взмоет в предрассветное небо, не чувствуя чужой воли в своем сердце.
   Дракончик когтем постучал в окно. Здесь прятались люди, живые. Пусть и не драконы, но среди них ему будет не так одиноко.
   Идя по коридору, я слышала, как Егор отпер дверь дракончику, и дракон залез в дом, зацепив вешалку в прихожей.
   - Я не хотел, - грустно извинился дракончик, и я по голосу поняла, насколько же он еще был маленьким.
   - Все нормально, - услышала я голос хозяина дома.
   Когда я вернулась к ним, Егор и дракончик поднимали упавшую вешалку.
   Огромные глаза дракона остановились на мне.
   - Я тебя знаю. Мы тебя знаем. Мы, драконы, тебя знаем, - но дракончик запнулся, вспомнив, что он последний.
   Егор посмотрел на меня с непониманием.
   - Что знает один дракон, то знает и другой, - пояснила я и обратилась к дракончику: - Где твоя мама?
   - Ее забрали плохие люди, - дракончик всхлипнул.
   - Ничего, мы этим плохим людям зубы выбьем, - в самом темном углу возле двери материализовался вампир.
   Дракончик посмотрел на него с надеждой, но ничего не сказал, казалось, что он сейчас расплачется.
   - Пойдем, - погладив маленького дракона по шипастой голове, Лаяд повел малыша в гостиную.
   Егор не сводил с меня тяжелого взгляда.
   - Он действительно последний?
   - Никто не знает, - я и сама хотела уйти к теплому камину, ветер, задувающий через щели в веранде, принес холод. - Он может узнать об этом только тогда, когда его создатель напишет имя малыша огнем. А когда это случится, и случится ли...
   Я не договорила, но Егор меня понимал.
  
   Свиток пятнадцатый. Владимир Калашников. Монстр
   Лаяд пришел не один. Привел с собой еще одно чудовище.
   Клыкастый монстр с густой шерстью грелся возле камина, растянувшись на коврике.
   - Кто это? - спросил Егор у Лаяда.
   - Мой друг, - вампир прислушался, словно еще кого-то ждал. - Это демон одиночества. Он отравляет душу человека, когда тот остается один, но и сам меняется из-за этого. Ему тоже больно и одиноко, потому он и терзает человека, к которому приставлен волей своего создателя.
   Лаяд сел возле камина рядом с чудовищем. Егор сглотнул, я знала, что он чувствует, чего боится, думает, как же выглядит его собственное одиночество? Или именно поэтому, чтобы не встретиться со своим одиночеством, он дает пристанище непокорным, чтобы его монстр одиночества не вырос до неимоверных размеров и не захватил в плен душу города, откликающегося на все чувства своих обитателей.
   - Не бойтесь, он вреда никому не причинит, - сказал дракончик. - Мы одиноки. Поэтому мы его друзья.
   Было сложно возразить что-то на эти простые слова.
   Чудовище закрыло глаза, и казалось, что, согретое огнем камина, оно улыбается.
  
   Свиток шестнадцатый. Erelchor. Непризывной возраст
   Лаяд ждал не напрасно. Мы еще не расправились с ужином, когда в дверь постучали.
   Дракончик испугался резкого стука и дохнул на свою тарелку. Мясо поджарилось окончательно и бесповоротно. Дракончик грустно смотрел на угольки.
   Если у командира бронепоезда была кошка, то за этим немолодым человеком бежал пес. Хозяин назвал его Гармом, как того, кому было суждено сожрать солнце, когда начнется последний бой за судьбу мира.
   - Я слышал, здесь остановилась на ночь волшебница, о которой говорят в сумерках, - сказал Алан.
   - Да, говорят обо мне, - я поднялась, Лаяд глянул на меня встревожено, но в нечеловеческих глазах мелькнула надежда.
   - Я по твоим ярким глазам вижу, что говорят о тебе, - Алан отпустил пса, и тот подбежал к чудовищу, лежащему у камина - знакомиться.
   - Алан мой друг, - командир сел за стол вместе с нами, Алан занял место рядом, но еще несколько стульев оставались пустыми.
   Кого еще мы ждали?
   - Я не буду утомлять тебя разговорами, - Алан смотрел мне в глаза, прямо, не отводя взгляда, он был свободен от воли создателя, хоть позвавший его из небытия и поскупился на краски, когда рисовал его облик. - Я защищал свой мир от вторжения. И я победил. Мы с Гармом победили, ибо верили, что даже двое могут сдержать натиск врага, если сильны духом. Там нам поставили памятник, ведь мы погибли, но мы не ушли в небытие. Слишком многие сердца бились в такт с нашими, когда люди следили за нашей жизнью.
   Я кивнула, соглашаясь, что так и есть. Но не понимала, чего он хочет от меня. Алан словно почувствовал мою мысль, и его глаза стали еще холоднее.
   - Мы хотим войны, волшебница. Я воевал. И мой друг тоже. Он устал от боев, но даже он пойдет до конца, если его позовут, указав врага.
   Я чувствовала, что все взгляды обращены ко мне. Но молчала. Пока могла молчать.
   - Укажи нам врага, Наина. Мы знаем тысячи его ликов. Но он безымянен, и только тот, чье имя написано огнем, может назвать его, - это говорил Лаяд.
   - Вы хотите, чтобы я повела вас на войну против пустоты? - глухо спросила я.
   - Да, Наина, - подтвердил Алан. - У тебя хватит силы духа отдать любой приказ, поэтому за тобой пойдут все, кто хочет свободы.
   - Но я не могу приказывать вам, я такая же, как и вы, - я хотела подняться, но чувствовала, что их общая воля не даст мне уйти, они слишком долго ждали кого-то такого, как я, ждали свою надежду.
  
   Свиток семнадцатый. Ольга Фост. На мосту
   Затрепетали огни свечей, и загудел огонь в камине. Сонное чудовище одиночества подняло голову, чтобы посмотреть, кто же это явился незваным в этот дом, скрытый от взгляда врагов.
   Рядом с камином стояла женщина. Высокая, красивая, темноволосая, но сразу видно, что она не человек, но и не дух. В этой ипостаси давняя богиня приняла облик той, что стоит на мосту между жизнью и смертью, иногда указывая путь назад заблудшим душам.
   Она была прекрасна и величественна. Я знала, что запомню эту ее ипостась. Как запомню серебрящуюся в сумерках реку, ведь и я не раз стояла на этом мосту, не решаясь вернуться, но и боясь переступить черту, за которой раскинулась долина неведомого.
   Сегодня Смерть выбрала темное платье, и не было у нее крыльев, ни пепельных, ни огненных.
   Лаяд встал и низко поклонился давней богине. Она кивнула в ответ.
   Люди не шевелились, скованные страхом. Не все понимали, кто перед ними. Но все чувствовали ее силу и способность отбирать жизнь.
   - Ты говоришь, Наина, что не можешь приказывать таким, как ты, но разве ты не лукавишь? Разве ты не дралась с позванными из небытия? Разве не убивала, называя врагами или даря покой? Разве не пыталась спасать тех, кто не хотел оставаться безликими тенями?
   Я молчала. Давняя богиня говорила правду. Как всегда, говорила правду. Только я нечасто хотела ее слушать.
   Страх гибели иногда оживал в моем сердце, хоть был он гораздо меньшим, чем страх плена.
   - Неужели я зря дала тебе ключ от мертвого города и помогала, когда ты попадала в беду?
   Я поднялась, чувствуя, что так говорить будет легче.
   - И ты требуешь вернуть долг за помощь?
   Давняя богиня рассмеялась. Тихо, холодно, но мелодично, словно по реке времени волна прошла, коснувшись тысяч судеб.
   - Нет. Ты и меня заставила поверить, что я жива и свободна. Я не возьму с тебя плату.
  
   Свиток восемнадцатый. Stalewars. В дождь
   Ветер дунул в окно и распахнул его. Дождевые струи заливали комнату.
   Егор бросился, чтобы закрыть окно раньше, чем поток дотечет до старого ковра, но Лаяд остановил товарища.
   Дождь принимал человеческий облик. И уже через несколько секунд среди струй я могла разглядеть сотканного из воды юношу. Я уже видела его когда-то, давно, когда еще не собиралась отправиться в путешествие по чужим мирам. Счастливый, он нашел себя, соединившись с дождем, хоть и потерял отца. Пусть люди считают таких, как он, сумасшедшими и наркоманами, но им не нужен наркотик, не нужна разложенная на мертвые цвета радуга, чтобы чувствовать себя живыми.
   Дождь поклонился мне и давней богине, но давней богине ниже, плеснув водой ей под ноги. Старый, почти забытый ритуал почитания жизни, смерти и судьбы, что были не ее лицами, а целым, воплотившимся в ней издавна, когда люди еще верили богам, и все умели летать.
   - Я дал Наине карту, где можно отыскать любое место, к которому когда-либо обращалась фантазия создателей, будь то мастера или дети.
   - Смело, - в темных глазах давней богини вспыхнуло пламя. - А если бы у волшебницы отобрали эту карту, что тогда? Наш враг смог бы завоевать любой мир, лишь указав на него. Ты легкомысленный, дождь.
   Она стыдила его, но не как смерть, а как жизнь, которой жаль каждой загубленной в серости судьбы.
   - Но ведь не отобрали, - я достала карту и расстелила ее на столе, подвинув тарелку.
   Серебристые дороги, нарисованные дождевыми струями, и дождевые капли городов искрились в свете свечей.
   - Видишь, сестра, я легкомысленный, но оказался прав, - дождь радовался, брызгая на дракончика, отфыркивающегося, но не прячущегося под стол, как ему хотелось.
   Лаяд и Алан подошли ко мне, чтобы посмотреть на чудо, затмившее своим сиянием даже свет камина, но не заглушившее, а соединившееся с добрым огнем гостеприимного дома.
  
   Свиток девятнадцатый. Галина Резлер. Велунда
   Давняя богиня тоже приблизилась к столу и положила возле карты кинжал, острый, как солнечный луч. Я уже когда-то держала его в руках, но принести это оружие из воспоминаний не смогла.
   - Вы помните мастера Велунду? - спросила она.
   Свечение нарисованной водой карты и огоньки свечей отражались в тонком лезвии, делая его отблеск холодным.
   - Мастера, которого жадные правители заточили в подземелье, перерезав сухожилья на ногах, чтобы он только для них творил чудесные вещи? - переливами струй отозвался дождь, грустя о судьбе мастера.
   - Мастера, который убил детей правителей и сшил их нежными сухожильями крылья, чтобы улететь из темницы? - мрак царствовал в голосе вампира.
   - Да, вы хорошо помните мастера Велунду, - сказала давняя богиня. - Его создатель молод, но обещал вместе с мастером творить его мир. Велунда боится, что, уйдя из тех мест, где его может дозваться создатель, он нарушит ту хрупкую связь, что дает им чувствовать друг друга. Поэтому мастера нет среди нас.
   - А это его подарок? - со страхом спросил Егор.
   - Да. Этот нож может разорвать любую нить, оборвать любую жизнь, даже жизнь бессмертного, даже жизнь того, у кого нет имени.
   Я слушала слова той, что иногда являлась мне в облике Смерти. Да, этот нож взял кровь моего любимого, но не взял жизнь, ведь я не желала этого. Этот нож освободил меня от проклятья золотого браслета, ведь никто другой не мог мне помочь. Я понимала, насколько могущественное это оружие, если его держит уверенная рука. А если рука врага?..
   Я задумалась и не слышала вопроса Егора. Только подняла на него мутный от воспоминаний взгляд: глаза хозяина дома оставались недвижимы, но душа была в таком смятении, что в нее не заглянуть - накроет волной.
   - Да. Если пробить ним сердце, - ответила та, что сейчас была судьбой и смертью.
  
   Свиток двадцатый. Олег Крымов. Увидеть Солнце
   Сердце. Когда-то один герой вел своих соплеменников через лес, который не кончался. Вел к солнцу, вел к свету, вел к свободе.
   А на ладони держал свое сердце, сжигая его, даря свет людям до того мгновения, пока они не увидят настоящий солнечный свет.
   Лес был живой, он читал мысли, заглядывал в глаза и в души. Он не отпускал. Но ясный свет сердца, свет мечты и свет надежды разгоняли полумрак.
   Лес был бессилен перед этим светом, ведь люди верили, что увидят солнце. Увидят живое солнце и согреются в его лучах.
   Другой человек, что когда-то тоже прикасался к этому кинжалу и не думал вырезать свое сердце, чтобы принести его в дар, думал только о себе. Он не был добрым и стремился только к собственной мечте, не замечая, что ступает по костям тех, кто шел здесь до него.
   Многие держали в руках это оружие. Не про всех сложили легенды...
   Я взяла со стола тонкий кинжал, острый, как первые солнечные лучи, золотые, но с сероватым отблеском еще не ушедшей ночи.
   И, глядя в глаза Смерти и тех, кто желал бороться с серостью и небытием, я твердо сказала:
   - Я согласна.
   И сразу болью отозвался яд в моем сердце, обещая, что не даст мне стать во главе последнего войска, которое попытается отвоевать жизнь у пустоты.
  

***

  
   От напитка кружилась голова. Дух Школы смотрел на молодых волшебников, колдовство светилось в глубинах светло-серых глаз, прозрачных, словно весенняя вода.
   - Теперь я верю, что среди вас нет предателя, - с уважением сказал Волшебник.
   Но его слова отразились странным эхом. Взлетел с плеча падающей Наины Ворон.
   - Наина! - герр Фольмер успел подхватить волшебницу, потерявшую сознание.
  
  
  

Глава восьмая

  
   - Что ты с ней сделал?! - в глазах герра Фольмера светились чары, но воплотиться в заклятье они не могли.
   - Она чувствовала, что слабая, но все равно пришла, - в голосе Духа Школы сквозило презрение. - Зачем пришла, если знала, что не выдержит испытания?
   - Нельзя знать наперед, выдержишь ли! - Ива взглянула на бесчувственную Наину и перевела взгляд, полный непривычной ненависти, на Волшебника. - Нельзя знать!
   - На то она и чародейка, чтобы ведать наперед. Она же так гордо именовала себя ведьмой, - Дух Школы не сдвинулся с места, но воздух зазвенел от безмолвного заклятья, отозвавшись на мысли молодых волшебников.
   - Не верю, что такой подлец мог основать Волшебную Школу.
   Ива удивленно оглянулась на герра Фольмера. Даже Ворон в негодовании взмахнул крыльями, цепляясь за ближний книжный стеллаж.
   - Ты не смеешь, мальчишка, - ледяной взгляд Духа Школы остановился на герре Фольмере, что кивком позвал Иву, и она присела подле Наины, чтобы друг мог встать.
   - Это ты не смеешь, хранитель Волшебной Школы. Наина отправилась в путешествие по чужим мирам по доброй воле, и не раз оказывалась в руках врагов, чудом ускользая из плена.
   - Ты еще скажи, что она чудом избежала казни! - рассмеялся Волшебник, но герр Фольмер не собирался отступать, хоть тени заклятий и сгустились в углах.
   - Да! Я был в войске, штурмовавшем тюрьму между мирами. Я видел все, что там происходило! - молодой волшебник жалел, что у него сейчас нет оружия, пусть чары и отказываются подчиняться, но клинок бы покорился его воле, а мастерства не занимать каждому из учителей.
   Но Дух Школы заглядывал в его мысли, он снова рассмеялся, отступив на шаг. Тени упали и на фонтан, в глубине прозрачная вода пришла в движение. Ива чувствовала, что теперь эта вода несет смерть, а не жизнь.
   - Мальчишка, - голос Духа Школы изменился, теперь он не скрывал своих чувств, давая понять, что четверо неосторожных волшебников в его полной власти, и никто из друзей их не защитит. - Да, Наина прошла тяжелым путем, прежде чем вернуться сюда, она ослабла и слишком часто дралась за свою, да и чужую жизнь, но это не оправдание. Каждый из вас знал, чем рискует, придя сюда.
   Герр Фольмер молчал, он не знал, что еще сказать в защиту друзей. Он бы вызвал на поединок этого волшебника, что пытается подчинить их своей воле, а лишь несколько минут назад говорил о свободе, говорил, что нельзя склонить голову и признать чужую власть, ведь тогда утратишь волшебный дар. И еще знал, что еще несколько мгновений, и он решится, став на одно колено и прося отпустить друзей, признать власть этого человека, чье имя скрыто во тьме веков.
   Молодой волшебник вздрогнул, услышав, как заговорила Ива.
   - Мы знали, чем рискуем, - голос Ивы был спокоен, но чувствовалось, что спокойствие это напускное, что она держится из последних сил, а тени пьют ее волю. - Мы знали, насколько жестоки законы этой Школы, когда пришли сюда. Мы знали, что за сияньем волшебства часто скрывается пропасть, в которую так легко оступиться. И знали, что законы и традиции Школы незыблемы уже не одну тысячу лет.
   Волшебник слушал ее, и Ворон слушал, глядя одним глазом, как никогда сейчас похожим на янтарную каплю. Тени над фонтаном наполнялись темным огнем, складываясь в фигуру огромной птицы. Но казалось, что Ива уже не замечает даже этого.
   - Мы знали. Но мир меняется, и он стоит на краю этой пропасти, за которой уже нет ничего. Или гибель, или медленное умирание в серости, или возрождение впереди. И не нам выбирать, а выбирать всему миру, каждому его жителю. Каждому за себя, но только вместе можно сразиться с серостью, а на победу есть лишь надежда. Смутная, слабая, но надежда. Не это ли пророчил тебе огонь тысячи лет назад?
   Вопрос зазвенел чарами, а сотканная из тьмы, воды и огня птица посмотрела на Иву. Ясные глаза волшебницы встретились с огненными безднами, и Ива не отвела взгляд. Но опустил глаза Дух Школы, словно постарел за мгновение на эти тысячи лет, что прятался в этой библиотеке, защищая самое дорогое, что у него было - Волшебную Школу, и зная, что сюда не заглянет Смерть. Зная, что здесь давняя богиня не найдет его. Признавался ли он самому себе, что боится поцелуя отнимающей жизнь?..
   - Ты права, Ива, пришло время, о котором говорилось в пророчестве. И ты еще увидишь, что выберет мир. А вы можете только бороться без надежды на победу. Только бороться.
   Огромная птица таяла, растекаясь зыбкими дымчатыми тенями. Волшебник зачерпнул прозрачной воды из фонтана и провел мокрой рукой по лбу. Он казался таким старым в это мгновение, таким беззащитным и слабым, но друзья понимали, что это чувство иллюзорно, что на самом деле хранитель Волшебной Школы легко справится с каждым из них, даже если сейчас чары вернутся к ним.
   - Неужели нет надежды? - прошептал герр Фольмер.
   - Нет, - Волшебник избегал взгляда того, кого назвал мальчишкой, будто слова Ивы действительно что-то сломали в его душе.
   - Но ты знаешь, что мы все равно будем драться, - невероятно, но Иве удавалось сохранять спокойствие. - Мы встанем против бури или станем бурей. Пусть и в последний раз. Пусть и без надежды. Ты знаешь... Не отнимай у нас друга лишь потому, что она оказалась слишком уставшей и слабой сегодня. Не отнимай у последнего войска, что бьется с серостью, одного из командиров.
   И, слушая Иву, герр Фольмер понимал, что Ива точно так же просила бы и за него, и за любого ученика или учителя Волшебной Школы. Просила бы без страха и от чистого сердца.
   - Правила и традиции хороши, но не тогда, когда гибель стоит на пороге, и даже Смерть может подчиниться и надеть серые одежды. Хоть ради мира, в который ты когда-то верил, ради всех реальностей и фантазий, ради всего волшебства, что ты попытался собрать здесь, нарушь свою традицию.
   Ива замолчала, да ей больше и нечего было сказать. Волшебник повернулся к молодым учителям, призванным чарами его Школы, его рука дрожала, когда постаревший Дух Школы творил заклятье.
  
   Свиток первый. Мария Бережная. Крылья
   Мы решили подождать несколько дней, возможно, удастся договориться с городом, который оказался к нам благосклонен, возможно, нас услышат другие непокорные и найдут дорогу к дому Егора. Тонкий кинжал, острый как солнечный свет, теперь всегда был со мной. И я часто доставала его из потертых кожаных ножен, когда-то изукрашенных золотом.
   Как и сейчас, когда в комнату неслышно вошла давняя богиня. Я почувствовала ее присутствие, лишь когда она оказалась совсем близко, подавив безумное желание спрятать оружие за спину.
   У той, в ком воплотились жизнь, смерть и судьба, сейчас были крылья, но не серые, не пепельные, а белые, полупрозрачные.
   - О чем думаешь, Наина? - просто спросила она, не подкрепив вопрос приказом ответить или чарами покорности.
   - Я думаю о многом. Думаю о том, что видела здесь и в мертвом городе. Думаю о том, насколько изменились позванные из небытия: кто-то склонился, кто-то стал жестоким, кто-то просто старается не замечать происходящего, не поднимая глаз от земли.
   - Не поднимая глаз от земли, - повторила давняя богиня. - Ты говоришь о полетах?
   Я кивнула.
   - Да, я помню, когда каждый умел летать.
   - Ты не можешь этого помнить, это было слишком давно, - загадочно улыбнулась давняя богиня. - Твой создатель родился в то время, когда полеты стали сказками, оставшись только в снах.
   - Но именно в снах и можно подслушать о полетах, - пряча кинжал, возразила я.
   Я помнила этот сон. Сон не того, кто позвал меня из небытия, а сновидение другого человека, но я, как и многие, чьи имена написаны огнем, могу путешествовать в чужих снах. В том сновидении люди жили рядом с приведениями. Это был странный мир, он иногда вспыхивал искрами жизни, но почему-то казался мне фальшивым, я чувствовала, что не запоминаю его.
   В том сне людям дарили крылья любовь, радость и свет, но я знала, что крылья могут быть сотканы из тьмы и из пепла. В том мире крылья были разноцветные, но взлетать можно, только если падаешь с большой высоты. Да еще укрываться от дождя. Многие считали их частью одежды. Зачем же тогда такие ненастоящие крылья?..
   Я ловила капли в ладони, стоя возле открытого окна. Над городом снова бушевала гроза. И меня тянуло танцевать под этими струями, не закрываясь от живого дождя, не боясь промокнуть. Я бы взлетела к тучам, уворачиваясь от молний, зная, что ни одна меня не зацепит.
   Дождь был теплым, хоть заканчивалась осень.
   - Ты знаешь, какого цвета твои крылья? - тихо спросила давняя богиня.
   Я молча покачала головой: зачем слова, когда дождь, соединяющий небеса и землю, может ответить за тебя?
   - Они цвета радуги, Наина. Почти не видные, но яркие, если знать, как смотреть, если сам умеешь летать.
  
   Свиток второй. Лилия Баимбетова. Короли и пиво
   В комнату ввалились дракончик и Лаяд. Дракончик, пыхтя, тащил на спине упаковку пива.
   - Пивка не хотите? - поинтересовался вампир, разрушая волшебство нашего разговора.
   - Ненавижу пиво, - хмыкнула я, но все же подошла к вампиру.
   - Пиво? - в дверях стоял военный, из-за его ноги выглядывала кошка. - Откуда пиво? Свежее?
   - Лучшего качества! - Лаяд сделал вид, что обиделся. - От короля, что работает в пивнушке. Фирменный рецепт! - он повернулся ко мне, подмигнув. - Помнишь мальчишку, хотевшего угостить нас пивом и коньяком? Я нашел ту забегаловку, о которой он говорил.
   - Мальчишку с семейкой там не встретил? - улыбнулась я, не понимая, как мы можем веселиться в такое время.
   - Обижаешь, волшебница! - рассмеялся вампир, открывая бутылку об бутылку и подавая военному холодное, покрытое изморозью пиво. - Мы еще и поболтали с бывшим королем. Представляешь, Наина, ему когда-то земли принадлежали красоты неописуемой. И жена у него была красавица. А любил он двоих и именем давней богини называл обеих своих женщин, - только тем, что смерти принадлежит.
   - Марой, что ли? - рассмеялась давняя богиня, знаком отказываясь от только что открытой бутылки, она тоже не любила пиво.
   - Ага, Марой, - вампир чуть не поперхнулся пивом. - И говорит не по-нашему, понять что-то сложно.
   - Не на нашем я зыке? - не поверила я.
   - На нашем, - неожиданно веселость слетела с вампира, словно испуганная тень. - Пытается говорить так, как предки его создателя говорили, да фальшиво получается, ведь сам он из другого народа, да и на земле его создателя никогда королей не было, лишь цари родиной его создателя правили.
   - Да, это часто бывает, - кивнула давняя богиня. - А что с королевством его сталось, что он в пивовары подался? Король рассказывал?
   - Рассказывал, только я не помню уже. Не интересно говорил он, и больше о пиве, чем о своем королевстве, - вампир протягивал мне укрытую изморозью бутылку.
   Я не коснулась холодного стекла, но мне стало не по себе, словно не Лаяд, а я сама встретилась с королем, у которого от души только воспоминания о пиве и остались, словно не было в его жизни любви и страданий.
   - Не люблю пиво. Гадкое оно! Как вы эту кислятину пьете?
   Я быстро вышла из комнаты, услышав удивленный возглас военного: "И не кислятина вовсе!"
   Поспешив, я забыла на залитом дождем подоконнике длинный кинжал, что может перерубить любую нить.
  
   Свиток третий. А. Котенко. Нелюбимая
   Несколько капель дождя упали на потертый золотой узор, и золото заискрилось воспоминанием.
   Когда-то давно один из тех, кто не побоялся назвать это оружие своим, погиб. Легенды не сохранили его имени, а земля приняла тело, обратив в прах. И через много лет археологи откопали могилу безымянного воина, что-то растащили тайком, а что-то попало в музей.
   Кинжал лежал под стеклом, никем не опознанный. Тысячи людей приходили посмотреть на богатства музея, но ничей взгляд не останавливался на нем. Безликие люди, безликие, как один, похожие друг на друга и безымянные, ненастоящие, тени. Кинжал грустил, что ничья рука не даст поиграть с его лезвием солнечным лучам, которые решатся померяться с ним в остроте.
   И однажды на кинжал упала тень молодого человека, у него было имя, но не было лица. Таких тысячи. И фальшь сквозила в его голосе и в каждом движении.
   Парень подошел к мумии. Они говорили о чем-то, но кинжал не слушал. Их любовь и воспоминания были пусты, придуманы и фальшивы. Она страдала, юная принцесса с труднопроизносимым именем, а парню не было жаль ее, хоть он и пытался жалеть несчастную, нелюбимую, умершую на заре мира.
   Двое смотрели друг на друга, но ни любовь, ни жалость не отражались в их пустых глазах. И только шрам на щеке девушки казался настоящим. Кинжалу подумалось, что шрамы часто бывают настоящими, а вот все остальное, подогнанное под стандарт чужих представлений... Он бы мог освободить этих двоих и от печали, и от жизни, если бы парень решился разбить стекло и взять его в руку. А мог бы и отобрать фальшивые жизни, ведь миру не нужна фальшь, и чем меньше ее, тем лучше.
   Но парень был слабаком, глупым студентом, в чьи одежды так часто облачают позванных из небытия нерадивые создатели. Он никогда бы не решился разбить стекло в музее, да и сам не понимал, как оказался там и что делает.
   Парень поцеловал мумию в губы, подчиняясь воле своего создателя, играющего в любовь и жалость. По лезвию кинжала прошел блик, но никто не мог увидеть того, ведь лезвие скрывали ножны. Но создатель почувствовал, что что-то в этом мире вышло из-под его контроля, и толкнул своего героя, разрывая поцелуй.
   Студент подскочил, очнувшись от сна. Приснилось?
   Он помчался в египетский зал музея, встретил там свою новую возлюбленную, такую же неживую, как и мумия. И даже не обратил внимания на кинжал, уже с интересом наблюдавший за ним.
   А ведь эту историю можно было рассказать и по-настоящему...
   Золотые узоры на потертых ножнах вспыхнули и погасли, когда их накрыла тень чьей-то руки.
   На небо набежали белесые тучи. Под вечер стало холоднее, а к дождю примешался мокрый снег.
  
   Свиток четвертый. Владимир Акимов. Проблема с Законом
   Я поднялась по лестнице, чтобы пройти в спальню, которую мне уступил хозяин дома, когда услышала, что в большой комнате работает телевизор.
   На диване в одиночестве сидел Егор, смотрел какой-то новомодный фильм про космос.
   Я опустилась рядом, Егор не обратил на меня внимания. Под глазами у хозяина дома залегли черные тени бессонницы, он уже несколько ночей почти не смыкал глаз, все думал о своем и ни с кем не разговаривал.
   - О чем фильм, Егор? - спросила я, чтобы хоть как-то начать разговор.
   - А, ерунда, я его уже видел, - зевнул хозяин дома, поморщившись. - Один чувак прилетел на планету, где почти все укрыто песками, а вода на вес золота. Похоже на Марс, только называется по-другому. Эттин, кажется. Сейчас он едет по пустыне, но через пять минут перевернется спидер. Это ж надо было придумать такое словечко, - Егор хмыкнул. - Чувак упадет в шахту, долго будет болтать с тупым роботом, это будет смешно, но довольно глупо. Потом догадается, как спастись, шахты окажутся колодцами, и он станет миллионером. А робота разобьет битой. Скука...
   Егор снова наигранно зевнул от скуки, но я видела, как его трясет. Тот, кого он предал, также был роботом. А фильм этот я тоже видела когда-то, очень-очень давно, только снят он был другим режиссером и назывался иначе, а сюжет почти такой же, только гораздо правдоподобнее и интереснее. Интересно, знал ли об этом тот, кто датировал кажущийся новым фильм этим годом?..
   От раздумий меня оторвало движение, увиденное краем глаза. Я обернулась к хозяину дома и застыла.
   В руке Егор держал кинжал, тот самый, что может перерезать любую нить. Мужчина смотрел на почти незаметные колдовские отблески на лезвии пустым взглядом. Нет, не пустым, а обращенным в изувеченную предательством душу.
   - Глупо, я называл его Фармацевтом, почти алхимиком, почти волшебником, не понимая, что жизни в нем было больше, чем во мне, - я не сразу поняла, что он говорит не о человеке, а о роботе, покинутом на далекой планете с ржавыми песками. - Я его бросил, зная, что будет. Зная, что если враги человечества попадутся в ловушку и найдут планету, которую мы представили брошенной Землей, то будут пытать его. Мне не было жаль робота, ведь роботы не чувствуют боли. Но живые чувствуют! А он живой!
   Егор подскочил, упал с дивана пульт, ударившись об пол. Телевизор онемел, а через мгновение исчезла и картинка переделки старого известного фильма.
   Я тоже поднялась, медленно, не решаясь колдовать: поведение Егора было непредсказуемо, но я чувствовала, что сейчас случится что-то плохое. Бледный хозяин дома отшатнулся от меня. Я видела, как в дверях гостиной появился Лаяд, но и он застыл на месте, разглядев злые отблески на лезвии кинжала.
   Егор смотрел то на кинжал, то на свою руку, морщась от боли.
   - Они найдут фальшивую Землю. Они ничего не знают о нас. Они подумают, что мой друг - человек, ведь не отличают людей от не людей. Они будут пытать его так, как мы пытали своих врагов в недалеком прошлом, - Егор безумно засмеялся, но смех потух, огни на кинжале погасли. - Пытать, как мы...
   Я плеснула сияющей волной в Егора, чтобы выбить оружие, но не успела. Егор черканул тонким кинжалом по своим пальцам, лишь оцарапал, словно только начал пытку, на которую осудил себя сам.
   Но заколдованному кинжалу было достаточно воли держащего его, достаточно нескольких капель крови, чтобы легко перерезать нить человеческой жизни.
   Кинжал упал на ковер, кровь на нем сгорела, отлетев дымом. А мы с Лаядом уже были подле умирающего Егора. Глаза полузакрыты, а сам улыбается, легко, словно нашел долгожданный покой.
   - Он поймет, что я предал его, мой единственный друг, - шептал Егор. - Поймет и принесет себя в жертву, ведь поклялся жизнью. Помоги ему, Наина, спаси. Пусть считает меня предателем, пусть презирает, пусть ненавидит, но живет, - его голос становился все тише. - Пообещай мне, Наина.
   - Я обещаю, - сказала я, отвернувшись, чтобы он не видел моих слез.
   Егор улыбнулся, услышав мое обещание, теперь он мог уйти с легким сердцем. Ясные глаза закрылись.
   Лаяд взмахнул рукой, и кинжал влетел в его ладонь. Вампир неохотно отдавал мне жуткое оружие.
   - Не бросай его больше. Слишком велико искушение. Даже для меня.
   Я кивнула, не в силах говорить.
   За окном дождь уступил место пышному снегу, падающему хлопьями. И почему-то я знала, что этот снег не тает. Что в город пришла зима.
  
   Свиток пятый. Этери Нуллонэ. Зимние сказки
   С уходом Егора дом опустел, никому не хотелось тут задерживаться. Даже дракончик и чудовище, почти все время сладко спавшее на коврике у камина, были грустны. Казалось, что Егор принес себя в жертву, чтобы наш путь был легче, чем суждено.
   В дверь несмело позвонили, и Лаяд пошел открывать, а вернулся с молодым мужчиной и девочкой лет двенадцати, на чьих волосах лежала тонкая золотая корона.
   - Королева Мираль? - удивился дракончик.
   - Или королева страны Фантазии, - усмехнулся вампир, глядя, как девочка и сказочник присели возле камина рядом с чудовищем.
   Они замерзли в метель и еле добрались сюда. Им было сложно отыскать дорогу, но их глаза светились жизнью, хоть их создатель рассказал о них далеко не все.
   - Да, они на одно лицо, две юные королевы, - кивнула давняя богиня. - И на их страны напал один безымянный безликий враг.
   Но я смотрела на девочку и думала, что, несмотря на красивое имя и ясные глаза, все равно забуду ее. Ведь та, другая королева иная, и над просторами бесконечной страны фантазии летит дракон Удачи, а юный воин по имени Атрею несется по земле на белом скакуне, отправившись искать лекарство для смертельно больной правительницы, - та другая королева может заглянуть в душу, а эта нет. Фантазия, которую пустота попыталась захватить первой...
   Как же я хотела увидеть здесь тех, с кем встречалась в детстве, ярких, сильных, с кем делили путь многие дети, храня от чужих глаз память про тайное приключение, память про то, что тоже решили выйти навстречу пустоте и сразиться с ней...
   Я почувствовала, что на меня смотрит сказочник. Ясные глаза печальны, он знает, про что я думаю. Не одна я не смогла скрыть свои мысли, взглянув на него.
   - Да, мы не они, - тихо признался сказочник. - Но мы и не самозванцы. И мы тоже страдали и заглядывали в бездну, только создатель не стоял в тот момент рядом с нами, хоть и выдержал бы испытание. У меня нет имени, но я мечтаю написать свое имя огнем, пусть это будет даже огонь, взметнувшийся над моими творениями.
   - Нельзя написать таким огнем имя, - возразила я, пораженная его искренностью, истинно, непокорные собрались под этой крышей. - Тогда пустота овладеет твоим сердцем.
   - Знаю, - грустно улыбнулся он. - Мираль вовремя остановила меня.
   Девочка гладила по голове чудовище, довольно вывернувшееся на коврике. И казалось, что Мираль излучает мягкий свет. Живой свет, пусть она и не настоящая королева страны Фантазии, а лишь один из ее ликов.
   И так хотелось верить в победу и в рассвет. Морозный, но ясный рассвет.
  
   Свиток шестой. Мари Логут. Костер фламэлле
   Он пришел почти перед самым рассветом. Черноволосый юноша в сером камзоле. У него не было оружия, только мандола, чей голос мог очаровать любого, будь то человек или нелюдь, будь то ветер или лунный свет, будь то целый мир.
   Ветер и привел музыканта в дом, укрытый тенями города, мечтающего снова быть свободным. Еще вечером юноша видел вампира в пивнушке, куда зашел перекусить.
   Услышав, как щелкнул замок, подчиняясь всего одной ноте, и легкие шаги, мы встали из-за стола, ведь заснуть после всего никто из нас не мог. Лаяд пошел впереди, и я чувствовала, как теплеют ладони от непроизнесенных заклятий.
   Музыкант поклонился нам. И в поклоне было столько величия, что никто не усомнился, что он пришел сюда не как враг. Пусть и называли его людским именем, пусть в его мире названия были искаженными названиями из мира его создателя, а сам позвавший его из небытия подсмотрел часть названий у других волшебников, но не узнать одного из давних богов было нельзя.
   Тихой мелодией музыкант мог вызывать шторм и изменять судьбу, залечивать смертельные раны и соединять влюбленных. Он был живым, и истинное волшебство светилось таинственными огнями в его изменяющихся глазах.
   Когда-то я училась у таких, как он, чтобы голосом и мелодией драться, если оружие выбили из рук, если только струн можно коснуться, но не рукояти меча...
   Изменчивые глаза остановились на мне, музыкант чувствовал, что я знаю о нем больше, чем положено знать простой волшебнице. Что я вижу его крылья, сотканные ветром, благосклонным к страннику, который бродит по миру без цели, не старея. Или не без цели?..
   Как же мало увидел в твоих глазах твой создатель, мой давний друг!..
   - Я не думал встретить здесь одного из учителей Волшебной Школы, - голос странника был переливчатым, но звонким и глубоким, как и его мелодии. - Давно дорога не выводила меня на тайный берег.
   - Но ты же можешь прийти туда и без своего создателя, - тихо молвила я, понимая, что в его словах сокрыто больше, чем даже он сам хочет нам сказать.
   - Да. Многие находят пристанище в Волшебной Школе, когда их забывают создатели, а волшебство живет в непокорных сердцах позванных из небытия. Но мне не нужно пристанище, я не беглец, я странник, - он снял с плеча мандолу, коснулся струн, зазвеневших под его израненными пальцами. - Дождь проболтался ветру про то, что здесь собираются те, кто будет собирать войско для последнего боя.
   - Не последнего, - даже Лаяду было жутко слышать этот спокойный голос. - Если мы победим, то будут другие битвы.
   - А если не победим, я уйду последним, сложив песню о героях и отдав ее ветру.
   Теперь жутко стало и мне. Так вот от кого может узнать последнюю песню серокрылый ветер, что так часто снился мне в тюрьме между мирами.
   Изменчивые глаза остановились на мне, словно опять заглянули в мои мысли. Израненные руки перебирали струны.
   - Я поиграю вам во славу рассвета, - тихо предложил музыкант.
   Мелодия лилась, соединяясь с утренними отблесками на снегу, туманом ложилась на город. Легким туманом, словно дорогой в прошлое и будущее. Путем ложилась.
  
   Свиток седьмой. Юлия Дунаева. Память
   Мы покинули дом Егора на рассвете. У сердца я спрятала карту, нарисованную дождем, а под плащом на поясе чувствуется длинный острый кинжал, похожий на луч, и такой же острый.
   Снег скрипел под ногами, день выдался морозным, поэтому мы не сразу услышали быстрые шаги. Лаяд, не отходящий от меня ни на шаг, ведь он никому не доверял, повернулся на звук.
   По снегу шла женщина. Красивая, лет тридцати, но волосы растрепаны и одета не по погоде. Какое-то горе случилось в ее жизни, горе, попытавшееся отобрать рассудок и память.
   - Ведьма! - крикнула женщина, увидев меня. - Верни мне их! Верни мне мою мать и сына! Ты обманула! Обманула! - крик перешел в плач, и она опустилась на снег, рыдая. - Я так хотела вернуть мать, а ты отобрала сына. Я хотела вернуть сына, а ты отобрала мать. И в квартире твоей пусто. Я отдала тебе день из своей жизни, а сын оказался тенью из сна. Верни!
   Женщина плакала, не понимая, что это не я отобрала ее любимых, не я заставила выбирать между матерью и сыном, прикинувшись ведьмой, преподающей в молодости материализм на кафедре марксизма-ленинизма.
   Я ступила шаг к ней, но меня остановил Лаяд.
   - Не стоит. Это может быть ловушка. Город встревожен.
   Я и сама чувствовала, что город встревожен, даже больше, чем когда жуткий туман затопил улицы, выпивая жизни его жителей. Но и оставить на произвол судьбы эту охрипшую от плача женщину не могла.
   - А может быть и не ловушка, - откликнулся музыкант. - Города часто тревожатся. Или ты чувствуешь в ее горе фальшь?
   Музыкант спрашивал у вампира, но на самом деле у меня. И мысленно я ответила на его вопрос: нет, я не чувствую фальши в чувствах этой несчастной. Пусть ведьма была самозванкой, но горе этой женщины настоящее.
   Я наклонилась к женщине, помогла подняться, заглянула в глаза, стараясь запомнить ее историю, чтобы не отдать небытию, когда пустота коснется ее мира, такого похожего на реальность наших создателей.
   - Твой сын жив, - тихо сказала я, доставая карту.
   Струи дорог и капли городов стыли в морозном воздухе, превращаясь в кристаллики льда и морозные узоры.
   - Жив, - с надеждой прошептала она. - Где он, ведьма? Где?
   Она молила, готовая упасть на колени, но чувствовала, что я никому, даже врагам, не дам унижаться передо мной. Помоги! - кричали слезы в ее глазах, а надежда таяла с каждым мгновением.
   Я быстро нашла ее мир, я знала, что сын ждет мать, удивленный, что она не приготовила ему обед и не ждет со школы. Он был жив, и я могла указать к нему дорогу этой заблудшей душе.
   - В глаза мне смотри, - промолвила я, и женщина подчинилась.
   Несколько мгновений, когда наш взгляд стал общим, а тогда она улыбнулась и сделала шаг назад.
   - Спасибо, волшебница. Я буду молиться за тебя, - благодарная мать забыла, что называла меня ведьмой.
   Она исчезла, лишь сделав несколько шагов по незримой дороге, где дома ждал ее любимый и единственный сын.
   Я повернулась к друзьям, пряча карту. Как легко оказалось ею пользоваться.
   Взгляд музыканта читал в моих следах только ему ведомое или просто мысли и новые мелодии унесли его душу в далекие края?
  
   Свиток восьмой. Боевой-Чебуратор. Проводник
   - У города тысячи глаз. Зря ты эту карту...
   Зазвенели стекла - это Лаяд незримой волной бросил заклятье туда, где слышался высокомерный голос.
   Смех незнакомца смешался со звоном осколков: одно стекло лопнуло от заклятья, и искрящийся водопад упал на снег. Безымянный безликий человек стоял возле дерева, пальцы одной руки касаются шершавой коры, а в другой он держит монету, не решается подбросить, не решается определить судьбу. Или ждет?..
   - Поосторожнее, вампир, только чары твоих друзей не дают тебе рассыпаться в прах под лучами солнца, - от голоса незнакомца задрожали отблески рассвета на снегу, рыжее злое пламя примешалось к золоту и бриллиантам чистого зимнего полотна. - Чуть нарушится равновесие, и ты погибнешь.
   Лаяд молчал. Безымянный незнакомец говорил правду, а почти все безымянные легко склоняются перед пустотой.
   - Кто ты такой? - в моем голосе жили чары, но безымянный только усмехнулся.
   - Я проводник. Я знаю все дороги, когда-либо проложенные людьми и демонами. И брошенные дороги знаю, и тайные, и те, каких уже вроде бы и нет, - его глаза разгорались колдовскими огнями. - А еще знаю, что будет. Я однажды чуть не отказался от этого дара. Влюбился! - он хмыкнул. - Но вовремя опомнился. Хочешь, и твое будущее предскажу, волшебница, ведь ваша дорога уже определена. Те, кто хочет драться с пустотой, так уязвимы.
   Я чувствовала, как на ладони вампира рождается новое заклятье, но порыв мертвого ветра задул волшебный огонь.
   - Я не с тобой говорю, вампир! - но безымянный не позвал солнце, только пригрозил.
   - Не верю тебе, - голос юной королевы был тих, но его все услышали. - Не верю, что ты не любишь. Ты врешь, - Мираль улыбалась, величественно и милосердно, как настоящая королева.
   Девочка пошла к незнакомцу, по тонкой золотой короне струился живой свет, хоть солнце и куталось в снежные тучи.
   - Мираль, не подходи к нему! - но девочка была так уверена в себе, что не послушалась совета давней богини.
   - Ты любишь, - Мираль была уже в шаге от безымянного. - Любишь ее, свою Юленьку. И эта любовь меняет тебя, лечит твое сердце. Эта любовь даст тебе счастье.
   Безымянный слушал девочку, так сильно зажав в кулаке монету, что не чувствовал боли. Он сомневался.
   - Что тебе знать о любви, фальшивая королева! - безымянный шагнул к девочке и сорвал с нее корону.
   Корона покатилась по снегу, сгорая в злом рыжем пламени, как свадебный венок, что никогда не ляжет на волосы его любимой.
   Мираль покачнулась, но безымянный схватил ее и развернул лицом к друзьям.
   - Да, я люблю, но во всем покорен воле своего создателя. Смотри, что я сделаю с твоим королевством!
   - Но создатель даровал тебе счастье, - голос Мираль слабел, я не видела, что открылось ее взгляду, но ясные глаза слепли от печали, она пыталась бороться.
   - А почему ты думаешь, что я называю создателем того, кто позвал меня из небытия? - пусто расхохотался враг. - Волшебник позвал, но не дал мне имени!
   Пустые глаза взглянули на меня.
   - Так хочешь, предскажу твое будущее, волшебница? Орел - победишь, но погибнешь, решка - проиграешь, но выживешь, а зависнет монета в воздухе - склонишься и наденешь пепельные цвета своего врага.
   Он отпустил Мираль, когда ей уже не хватало дыхания, отобранного ужасом, что ей открылся, и подбросил монету.
   Монета падала, переворачиваясь и сверкая в слабом свете посеревшего дня. Зачарованная отблесками на сторонах монеты, я, словно сквозь сон, слышала далекий выстрел.
   Монета взорвалась фейерверком злого рыжего пламени.
  
   Свиток девятый. Ра. Мой фрегат
   Ослепленная вспышкой, я не сразу пришла в себя.
   Я стояла на пирсе. Сумерки стелились по морской глади, но темное небо не резало крыло ни одной птицы, а волны так тихо лизали берег, что казалось, будто они онемели.
   В нескольких шагах от меня сидел человек, одетый в адмиральский китель. Смотрит вдаль. Ждет.
   Я подошла к адмиралу, хотела спросить его имя, но с ужасом поняла, что у него нет имени. Только печаль и вина светились в живых глазах, когда он посмотрел на меня.
   - Да, Наина, я жду, - голос адмирала был уставшим и слабым, хоть раньше он часто смеялся, а его слез не видели даже друзья. - Жду свой корабль, жду свою команду, жду своих друзей. Я слишком поздно понял, что мое место на корабле, а не на берегу.
   Я, как и мой создатель, слишком часто смотрел на происходящее со стороны, забывая, что нужно самому быть среди тех, кто тебе дорог, кто может прикрыть твою спину и без сомнений пойдет в тыл врага, чтобы вызволить из плена. Возможно, корабль еще вернется. Возможно, буря не разобьет его. Буря жестока, но ведь и она может быть милосердна...
   Я слушала адмирала, что так и не стал капитаном, а видела перед собой другой пирс и другое море, к которому приходила не один месяц и до рези в глазах вглядывалась в линию горизонта, я тоже ждала любимого, который, не попрощавшись, уплыл в далекие края. Не сказал даже друзьям, почему уходит. И больше я не видела его. Никогда...
   - Кровь, а не жизнь, - прошелестел голос адмирала, словно волна коснулась мелкой гальки.
   - Что ты сказал? - не сразу поняла я, зачарованная воспоминаниями.
   - Кровь, а не жизнь, - глядя мне в глаза, повторил адмирал. - Ты спаслась от проклятья его кровью, но заплатила за это любовью. Он заплатил за тебя, уйдя к вашим общим врагам. В их войске он дрался с теми, за кого раньше мог отдать жизнь, но все так же любил свободу. Ведь он пират, а пирату еще тяжелее расстаться с волей, чем волшебнику.
   Он поднял бунт, и многие откликнулись на его пламенные слова. Но предатели всегда найдутся, особенно среди заговорщиков. И его заточили в тюрьме между мирами, чтобы никто больше, кто решился поднять голову, уже принеся своим врагам клятву верности, не смел бунтовать.
   - Он там, в тюрьме между мирами? - я не верила, не верила, что не смогла почувствовать присутствие любимого, когда сжигала себя неверием в самой страшной из тюрем.
   - Нет, - рассмеялся адмирал. - Мой корабль бывал во всех морях и видел, как меняется мир, и его паруса менялись тоже. И даже пираты принимали его за своего боевого товарища. Почему я не был на борту своего корабля тогда! - адмирал в сердцах ударил кулаком по доскам пирса, но совладал с чувствами, и голос его снова стал безжалостным. - Моя команда видела твоего любимого, но под иным обличьем, даже глаза его выцвели. И твои враги признавали пирата одним из своих командиров. Ты встретишься с ним, Наина, обязательно встретишься...
   Тихий смех летел над волнами, словно ослепшая от печали чайка.
   - Ты много видел глазами своей команды, но не своими. Я не верю тебе! - я отступила, взявшись за поручень пирса.
   - И не верь! - адмирал поднялся. - Твой любимый предал тебя и саму жизнь. Твой любимый служит серости и пустоте. И служба ему уже в радость. Иногда за будущее нужно платить прошлым. А для таких, как мы, время - кольцо, огненная корона, а не стрела.
   - Ты врешь!
   В море ударила молния, перечеркнув горизонт, где бушевала близкая гроза, освещая нас. Ветер поднимал волны, будя их от сна, и трепал мои волосы.
   К берегу шел корабль. Буря изрядно побила его, сломав одну мачту и изорвав в клочья паруса, сотканные из мрака.
   Адмирал взглянул на корабль, и буря безумной надежды в его глазах бушевала сильнее, чем та, что сейчас накроет пустынный берег. Он верил, всем сердцем верил, что его фрегат не стал кораблем-призраком, что хоть кто-то из его команды жив и ждет его. Ждет не адмирала, а своего капитана.
  
   Свиток десятый. Александр Зевайкин. Искушение среднего колдуна
   - Ты слышишь меня, Наина?
   Я моргнула, и тьма близкой бури заискрилась снегом, укрывшим город этой ночью.
   Лаяд смотрел мне в глаза, я встревожено взглянула туда, где стоял безымянный, но врага там не было. Сказочник и давняя богиня о чем-то тихо говорили, та, что сейчас была жизнью, держала за руку лежащую на снегу девочку. Жива. Я чувствовала, что юная королева жива.
   - Что случилось? - спросила я у вампира.
   - Алан выстрелил в монету, подброшенную врагом. Но несколько отблесков попали тебе в глаза. Враг исчез.
   - Так это была иллюзия? - не верилось, что адмирал и корабль, победивший бурю, мне привиделись.
   - Не время думать об этом сейчас, - голос музыканта был властным и встревоженным. - Мираль без сознания. Ей нужно тепло. Одному врагу известно, какие ужасы показал ей бездушный, - музыкант вздрогнул, словно это не Мираль, а он сам застыл от ужаса перед настоящим или будущим, показанным безликим врагом. - Здесь неподалеку живет мой друг. Он приютит нас. В дом Егора возвращаться небезопасно.
   Лаяд хотел возразить, но передумал, молча согласившись, что сейчас нужно думать, как помочь девочке, а не выяснять отношения, кто главный.
   Музыкант привел нас в дом столяра. Даже на улице чувствовался запах свежей стружки. Оглядевшись, нет ли кого поблизости, музыкант постучал.
   Дверь открыл молодой мужчина. Глаза не ясные, но и не серые.
   - Алексей, нам нужна помощь, - без приветствий сказал музыкант.
   - Входите, - казалось, хозяин дома даже не удивился, что к нему в столь ранний час пожаловала такая пестрая компания.
   Алан внес в дом Мираль, уснувшую у него на руках. Даже тепло людского тела лечило ее от пережитого ужаса. Последними вошли дракончик, любопытно оглядывающийся по сторонам, и чудовище.
   - На нас напали, - услышала я обрывок объяснений музыканта, что следовал за Аланом.
   Проходя по коридору, я заглянула в приоткрытую дверь, где в спальне с голыми стенами стояла широкая кровать цвета спелой вишни. Кровать, казалось, звала упасть в ее объятья.
   Я вздрогнула, подумав, что не так прост молодой столяр, как кажется.
   - Я средний колдун, слабый, - ответил на вопрос вампира Алексей, когда я вошла в большую комнату.
   - А нам и не нужно, чтобы ты колдовал. Ты ведь даже не можешь определить, что тебе ближе: волшебство творения и писательства или столярное дело, - Лаяд не договорил, увидев меня, но, судя по помрачневшему лицу Алексея, мысленно фразу вампир закончил, и прозвучала она оскорбительно.
   - Не твое дело, вампир, в кого я влюбляюсь, и как сманиваю девушек, чтобы были моими, - жестко ответил хозяин дома. - Вы сами пришли ко мне.
   Вампир усмехнулся, обнажив клыки. У него тоже был особый подход к выбору невест.
   - Лаяд, ты не прав, - с ладоней давней богини струился свет, окутывающий тело Мираль, лежащей на диване. - Нам нужно тепло. Иначе она умрет. Извинись перед Алексеем.
   Она посмотрела вампиру в глаза, сказав больше, но так, чтобы только Лаяд ее услышал. Вампир вздохнул, борясь с собой.
   - Прими мои извинения и благодарность, - вампир хотел бы еще что-то добавить, более оскорбительное, но сдержался.
   Тот, кто назвал себя слабым колдуном, улыбнулся, видя, как тяжело извиниться вампиру.
   - Я принесу дров для камина.
   Алексей ушел, а в комнату заглянула девушка.
  
   Свиток одиннадцатый. Umeko. Акико
   Красивая, похожая на японку. Я с удивлением подумала, что то вижу, то не вижу ее лица, словно создатель представил ту, что доверилась ему, но нечетко. Словно не именам, а словам уделил больше внимания, переводами заменив суть.
   - Здравствуйте, - тихо сказала девушка, переступая порог, ее живот округлился, где-то через три месяца у нее будет ребенок.
   - Ты невеста этого?.. - вампир не произнес имени столяра, но она поняла.
   - Нет-нет, - улыбнулась Акико, легко, словно ручеек прошелестел по потрескавшейся от жары земле. - Моего любимого зовут иначе, - она неосознанно погладила живот. - И мы будем вместе.
   Акико была так спокойна, словно уже не человеком себя чувствовала, а аквариумом с рыбками. Она была жизнью, верила, что действительно родит от любимого и будет счастлива. Но я не могла не заглянуть в ее чистые глаза, еще помнящие ураган, отобравший ее любимого и соперницу, а, заглянув, чуть не отшатнулась.
   Акико была беременна, но это в планы ее создателя не входило. По версии создателя маленькая красавица просто придумала себе беременность. Кто же обманывается: Акико по воле создателя или создатель, думающий, что он бог?
   Я почему-то считала, что создатель. Создатели часто ошибаются, когда не верят в тех, кого зовут из небытия.
   - Пойдемте, я покажу вам дом, - Акико вышла из комнаты, любовно поддерживая живот.
   Мы пошли за ней, только давняя богиня и сказочник остались вместе с Мираль. Уже в коридоре Лаяд поравнялся со мной.
   - Она такая странная, - прошептал вампир.
   Я кивнула.
   - Странная, ты прав. Но красивая и живая.
   - Живая. Но что она делает здесь? - от меня Лаяд не скрывал недоверия.
   Я пожала плечами. Для меня тоже оставалось загадкой, что общего может быть у красавицы Акико и Алексея, чьи глаза то вспыхивают, то гаснут.
  
   Свиток двенадцатый. Хан. Кто-то
   Акико любила свое еще не родившееся дитя. Она читала малышу книги вслух и пела песни. Когда мы разошлись по дому, и гостья Алексея думала, что мы ее не слышим, до меня случайно донесся тихий напев.
   Я подошла к двери ее комнаты и тихонько вошла. Акико сидела у открытого окна, гладила свой живот и тихо пела, повествуя о судьбе безымянного завоевателя, чья жизнь началась со звуков фанфар, когда он покидал свой каменный замок.
   Он не плакал, зная, что за него плачет дождь. Он был ханом. Или это ханом хотел назваться его создатель? Ведь позванному из небытия создатель не дал имени, только очертил судьбу.
   Он был защитником своей земли от захватчиков, а потом странником, жаждущим получить знания. А потом он увидит море и склонится перед его величием, и море подарит ему встречу с той, кого он тихо назовет любимой. И пусть девушка будет безымянной, но море вплетет в шелест волн историю о любви этих двоих, а дождь благословит, ведь освящал каждый шаг безымянного героя. Дождь был живой, он умел ждать, и он дождется, когда на глазах героя появятся настоящие слезы.
   Акико пела, словно предсказывала судьбу, предсказывала судьбу далекому безымянному, чужому любимому. И я шла дорожкой песни вместе с ней, примеряя и на себя чужую долю.
   А потом Акико замолчала и оглянулась, почувствовав, что находится в комнате не одна.
  
   Свиток тринадцатый. Екатерина Четкина. Необходимое чудо
   - Ты веришь в чудеса? - улыбаясь своим мыслям, спросила Акико.
   - Конечно, - я прислонилась спиной к подоконнику, чтобы видеть ее глаза. - Чудо необходимо. Если чудо исчезает, на его место приходит серость.
   - Знаю, - улыбка девушки стала грустнее. - Только не многие замечают чудеса, а часто, если чудо неосторожно открылось им, стараются уничтожить.
   Я молчала. Да, Акико права. Люди слишком часто стараются уничтожить все непонятное, все ненужное, все странное. Люди не понимают, что смелое чудо, открывшееся им, знает, что погибнет, но все равно пытается спасти хоть искры искрящегося света в зачерствевших людских сердцах.
   Слишком часто я вспоминала, как еще в мертвом городе, возле водохранилища, люди, считающие себя исполнителями закона и хранителями общественного порядка, обливали бензином маленький домик, расписанный яркими живыми красками. Домик не хотел гореть, не хотел расставаться с красками, не хотел становиться пеплом. А потом вдруг вспыхнул, словно бенгальский огонь, и поддался воле огня, осветив глаза тех, кто неосторожно пришел к нему.
   Среди этих людей был и знакомый мне Радужник, только я тогда не знала его имени, и лишь сейчас вспомнила. Мертвые краски, борющиеся с живыми, ведь если исчезнут все живые цвета, никто не признает, что остались только мертвые. Сравнить будет не с чем...
   - Скажи, волшебница, для меня будет чудо? Я рожу ребенка?
   Я посмотрела в глаза Акико, полные надежды. Она ждала, словно приговора, моих слов, она чувствовала, что я знаю немного больше, чем ей самой позволил создатель. И полагала, что мои слова могут изменить ее судьбу. Хотя это было не так.
   Я коснулась руки девушки.
   - Да, для тебя будет чудо, если ты в него поверишь. И ничья воля не разрушит его, если ты поверишь чуду, а не чужому слову.
   Акико молчала, понимая, что поверить для нее означает перестать подчиняться тому, кого она считала богом. Но разве можно подчиняться тому, кто желает тебе зла?..
   Она улыбнулась, взглянув на свой большой живот. И в тот момент я почувствовала, что под сердцем матери действительно спит, свернувшись калачиком, еще не родившееся дитя.
  
   Свиток четырнадцатый. Александр Стрельчук. Святые плачут
   Акико снова пела, и снова о судьбе безымянного. О страшной судьбе имперского солдата, который потерял себя, случайно выжив при попытке подавить восстание на далекой от Земли планете. Далекой от Земли или просто от столицы Империи?
   Но ни у планеты, ни у империи, ни у человека не было имени. Даже обычного, не то что огненного... И только чувства его были настоящими. И дождь холодными каплями стекал по щекам. Дождь плакал, но не прощал убийства, он не был святым, он не мог отпустить грехи безымянному...
   Дождю довелось увидеть многое, но он все еще плакал о людях. Он был милосердным, этот дождь. Дождь понимал позванных из небытия лучше создателей, которые высокомерно называли своих кукол на "ты".
   Зачем ты поешь о таких страшных судьбах, молодая мать? Ведь твоего имени коснулся живой огонь, или нет? Зачем зовешь их для себя и для своего не родившегося ребенка? Или ты не понимаешь этого? Или ты не боишься мрака? Или испытываешь себя тьмой?
   Мне нечего было сказать ей, я просто слушала тихую песню о безымянной судьбе и знала, что не заплачу вместе с дождем. Ведь я ведьма, а не святая. И сердце мое ожесточилось за месяцы путешествия. Я стала жестокой и безжалостной.
  
   Свиток пятнадцатый. Ольга Рычка. Дождь
   И в третьей песне Акико лил дождь. Мелкие капли разбивались о крышу дома. Ласковые, теплые, дарящие радость.
   Дождь любил тех, кто ему верил. И мне казалось, что когда-то дождь целовал ладони и молодой матери.
   Дождь умел быть другом, но если его предавали, становился льдом. Но всегда возвращался к тем, кто мог услышать его шелестящий голос. Возвращался к детям тех, кто расставался с ним во имя земного счастья.
   Мне вспомнилась золотоволосая колдунья, обвенчавшаяся с ветром, и юноша, ставший частью дождя. Каждый делает свой выбор, и выбор этот иногда тяжел, а часто совсем незаметен. Жизнь течет, словно вода, меняется, унося мгновения, куда не вернуться, которые не изменить. Можно ли осуждать за то, что выбрал земное счастье, а не тайное волшебство давних богов?
   У каждого свой выбор. И дождь всегда возвращается к детям... Всегда возвращается, предлагая дружбу, а потом и выбор.
   Теплый, ласковый дождь.
  
   Свиток шестнадцатый. Игорь Поляков. Акушер
   - Наина, Лаяд хочет поговорить с тобой.
   Акико умолкла, услышав холодный голос давней богини.
   - А почему он не пришел сам? - я попыталась заглянуть в глаза той, что сейчас была судьбой, но она отвернулась: не верила. Неужели мне?
   - Спустись, Наина, пожалуйста, - больше ничего не объясняя, давняя богиня ушла.
   Я уже поднялась, когда напуганная девушка схватила меня за руку.
   - Не ходи туда, волшебница! Я тебе еще не все рассказала. Не обо всем расспросила... - она безнадежно вздохнула.
   Мне стало не по себе. Акико знала что-то, что скрыл от нас хозяин дома. И была ли она здесь гостьей? Неужели ей казалось, что после разговора с вампиром я не вернусь? Но почему?..
   - О чем ты хотела меня расспросить? - я не забрала руку.
   - Я рожу скоро, - снова улыбнулась своему счастью Акико. - Загляни в мое будущее. Скажи, что меня ждет.
   Я не решалась снова взглянуть в ее печальные, но ясные глаза. Неужели грусть поселилась в ее душе навсегда? Но и отказать в помощи не могла.
   - Не моргай, - тихо сказала я, творя безмолвное заклятье и касаясь висков девушки.
   И я видела того, кто будет принимать роды у этой печальной женщины. Гений, но своими руками он ставит метки на тела и души новорожденных, пробуждая в их сердцах жажду жестокости и убийства. Даже жизнь повернулась против людей, и глаза у той, что наделила акушера силой сеять зло, были похожи на глаза давней богини.
   Я чувствовала, как заледенели мои пальцы, но пошевелиться я не могу, скованная ужасом. Это смерть перешла на сторону моих врагов или в чужом обличии Враг рода человеческого соблазнил молодого гения, пообещав славу и божественное могущество? Но кто бы ни наказал человека, ни свел его с ума, вложив в его голову страшные мысли, уничтожающие жизнь, он был преступником, а не позванный из небытия.
   Преступники... Зачем вы делаете это, создатели? Зачем множите зло, пусть это весело и увлекательно? Зачем? Неужели вы не понимаете, что все зло, призванное вами в фантазиях, отразится и на вашей реальности? Или вам и на собственную реальность уже наплевать?
   Интересно играть, но не интересно жить?..
   Я отняла руки от висков молодой матери. Понятно теперь, почему она поет о безымянных, поет о страданиях и жестокости. Это ждет ее в будущем, ее и еще не родившегося ребенка.
   А создателей, осуждающих доверившихся им на пустоту и небытие, что ждет их в будущем кроме пустоты, которой они служат по собственной воле или играя?..
   Я чувствовала, что не могу соврать молодой матери, но и сказать правду не имею права, ведь тогда отберу надежду. И ее еще слабая воля сломается, дорогой, указанной ей создателем, смело пойдет она, чтобы избежать ужасов будущего, что ждет ее, если позванная из небытия выберет свободу.
   Но я молчала слишком долго. А девушка с печальными глазами была слишком проницательна, чтобы не понять причину моих сомнений.
   - У меня нет будущего? - тихо спросила она. - У нас нет?
   Я покачала головой.
   - Счастья нет. Прости.
   Я быстро вышла из комнаты, чтобы не видеть, как гаснет жизнь в ее глазах, как исчезает воля, а движения становятся неестественными, как у куклы.
   Неужели ты победишь, королева кукол? Нет, я уничтожу мир, но ты не одержишь победу, не сделаешь его своим серым безликим царством.
   Теперь я понимала, почему Лаяд считал, что пусть лучше не будет ничего, чем будет так, как есть сейчас, и может быть, если мы проиграем. Понимала и принимала. И от этого осознания мне становилось страшно и очень холодно.
  
   Свиток семнадцатый. Артём Мичурин. Гуманизм
   Лаяд и давняя богиня ждали меня на первом этаже. Рядом с ними еще крутился дракончик, к чему-то постоянно принюхивающийся.
   - Хозяин ушел, и мы решили немного прогуляться по дому, - вампир прислушался, ему показалось, что столяр вернулся.
   - Как Мираль? - меня не очень интересовали прогулки по чужому дому без разрешения хозяина.
   - Мираль спит. Ей лучше. Вечером мы сможем уйти, - но по встревоженному голосу давней богини я почувствовала, что она относится к словам Лаяда без насмешки.
   Что же они нашли, пока я слушала грустные песни молодой матери?
   - Тут еще есть подвал, огромный, словно целый подземный этаж, - ответил вампир на мои мысли. - Пойдем, мы покажем тебе.
   Я хотела возразить, что это не совсем правильно: лазить по подвалу дома человека, который так благосклонно отнесся к нам. Но вампир был непреклонен, да и давняя богиня приняла его сторону. Они уже спускались в подвал, и что-то там отыскали. Но почему об этом нельзя просто рассказать?..
   - Пойдем, пока Алексея нет, - согласилась я.
   Дверь в подвал пряталась за старым комодом, но его даже не пришлось двигать, мы легко проскользнули в щель между мебелью и стеной. На ладони давней богини сразу загорелся синеватый огонек, разгоняющий мрак.
   - Здесь столько мусора, - я ногой коснулась кучи изорванных бумаг и прочего истлевшего хлама.
   - Здесь не все мусор, - вампир уверенно пошел к кривоногому столу, на котором лежали поеденные ржавчиной подсвечники и грязные книги. - Взгляни, Наина.
   Лаяд вытащил стопку фотографий и протянул мне.
   - Что это? - почему-то от прикосновения к фотографиям мне стало гадко на душе, словно я не смогу забыть увиденное на них, даже если очень захочу.
   - Посмотри сама, волшебница. Или боишься? - глаза вампира вспыхнули лукавством.
   - Кто боится? - как можно спокойнее улыбнулась я, хоть фотографии жгли пальцы неподконтрольным ужасом.
   Нет, чувства меня не обманули. Кем же был тот, кто решился запечатлеть на фото такое? Серые стены тюрьмы будущего, покрытые изморозью капсулы с заключенными, испуганные глаза детей, что могут оказаться на месте узников. Десятки фотографий, и каждая страшнее предыдущей, даже вспоминать о них не хочется, не то что говорить.
   Осталось совсем немного, когда кольнуло сердце ужасом узнавания. Видения. Не будущее, а видения, которыми мучили некоторых из нас в тюрьме между мирами. Не меня, но рассказанное тайком слышат многие.
   Я знала, что увижу дальше, что картинка врежется мне в память навсегда, ведь одно услышать, а совсем другое увидеть собственными глазами. На последних фотографиях изморозь не укрывала капсулы с заключенными. Но от заключенных почти ничего и не осталось. У некоторых отрезали руки или ноги, забрали глаза, вырезали органы, заменив трубками. Осужденные были живы, но лучше смерть, чем осознание, что от твоего тела почти ничего не осталось, а ты еще можешь помнить. Это почти вечная мука.
   Когда я подняла взгляд на друзей, их лица показались мне масками.
   - Кто же такой наш столяр, если у него в подвале небрежно брошены такие фотографии? - высказал общее недоверие Лаяд.
  
   Свиток восемнадцатый. Анастасия Кухарева. Ирвинги
   Я была согласна с вампиром, и на моей ладони тоже затанцевал изумрудный огонек. Но мрак подвала искажал даже оттенки волшебных огней. В углу стояло чучело маленького дракончика, по размеру чуть больше кошки.
   Лаяд подошел к чучелу и смахнул пыль с таблички.
   - "Ирвинг", - удивленно прочитал вампир. - А на вид самый настоящий дракон. Вот почему наш маленький товарищ так нервничал, когда попал в этот дом. Чувствовал.
   Лаяд еще больше уверился, что в доме гостеприимного столяра нас не ждет ничего хорошего. И я мнение вампира разделяла.
   Я подошла к пыльному чучелу. Блестела черная чешуя, а глаза-пуговицы смотрели печально, словно дракончик еще был жив и мечтал о небе.
   Не понимая, что делаю, я потянулась к чучелу. Да, раньше ирвинг был жив, но назвать его добрым?.. Это вряд ли. Этот вид драконов питался человеческими эмоциями. Допущение создателя? Несомненно. Но ненароком создатель оживил свои творения, вдохнул в них душу, наполнил противоречиями, хоть сам побоялся поделиться с малышами собственными эмоциями. А жаль...
   Я погладила черную чешую, ощутив, что она не холодная, а теплая, только похожая на черную сталь, согретая внутренним огнем. Так ты не мертвый? Ты заколдованный?!
   Я не верила, что кто-то смог заколдовать дракона. Хотя... Что знает создатель о происходящем в его мире, когда бросает его, не чувствуя, что ему открылась целая вселенная, совсем не подчиняющаяся его допущениям?
   Дракончик пил мои эмоции, чтобы освободиться. Но освободиться не мог, ведь его околдовала воля сильнее, чем волшебство того, кто позвал дракона из небытия. А мог забрать все мои чувства, забрать душу, обратив против меня неосторожное сочувствие.
   Лаяд отнял мою руку от черной чешуи околдованного чучела.
   - Спасибо, - тихо поблагодарила я вампира, но чувство горечи, которое отдал мне плененный дракончик, осталось.
   - Их много, плененных, но мы поможем им, Наина, обязательно, - вампир тоже грустил, он бы летал в ночном небе вместе со стайкой чернокрылых драконов, но пустота съедала даже цвета небосвода.
   Черным становился небосвод.
  
   Свиток девятнадцатый. Галина Цветкова. Все оттенки темноты
   Со старого зеркала соскользнул платок. Наши огни отразились в черном стекле, подобно звездам на ночном небосводе.
   Тьма. Тысячи оттенков. Живых, смотрящих, дышащих.
   Давняя богиня первой подошла к огромному зеркалу и заглянула во тьму.
   - Это не зеркало, - прошептала она, и было странно слышать в ее голосе испуг.
   Да, это было не зеркало. Безымянная девушка спускалась во тьму. Волшебница. Живая. Не понятая даже своим создателем, что лишь следил за ее осторожными шагами.
   Истинная волшебница, что может различать цвета во тьме, может наполнять их жизнью и чарами. Цвета. Живая радуга, растворенная во тьме.
   Я закусила губу, зная, что мне нужна эта живая радуга, но пройти сквозь стекло жуткого зеркала я не решусь, чувствуя, что ждет меня. Но и бросить волшебницу в беде не могу тоже.
   - Не нужно, Наина, даже не думай, - давняя богиня легко читала в моей смятенной душе.
   - Я должна быть на ее месте, - хорошо, что она держит меня за руку, не давая сделать шаг в зеркальную тьму.
   - Нет, Наина. Это тюрьма.
   Давняя богиня была права. Мост, по которому шла волшебница, рассыпался в прах, а чудовище безымянной не удалось убить. Совсем чуть-чуть не хватило сил. Она попалась, как когда-то попалась я. И теперь лежала, скорчившись у стены, маленькая фигурка, утратившая свободу. Чужачка. Волшебница.
   - Это окно в тюрьму между мирами, - промолвила давняя богиня, и я почувствовала, как от страха холодеет ее рука. - Туда можно войти, но выйти никогда.
   - Девчонки, а вам не кажется, что пора рвать когти? - Лаяд отступил от черного зеркала, словно оно могло затянуть его в глубину, откуда нет возврата.
  
   Свиток двадцатый. Боевой-Чебуратор. Мастер
   - Лаяд прав, - давняя богиня сделала несколько шагов к двери, но остановилась, оглянувшись, качнулся синий огонь на ее ладони. - Вы слышите?
   Я прислушалась. Кто-то застонал или показалось?
   Тишина соединялась с тьмой, давила на уши, только наши волшебные огни не давали ей захватить мир, у которого уже отобрали краски. И тогда тишина вздохнула, застонав снова.
   - Туда! - я, не раздумывая, бросилась в дверной проем без двери, ведущий вглубь подвала.
   Но остановилась. Волшебный огонь трепетал, как и мое сердце.
   Возле стены сидел человек. Старый, но не телом, а растраченной душой. И волосы поседели не от времени, а оттого, что бездушные, чтобы жить, разбивали его творения и жгли, уничтожая и душу мастера. Ведь если у тебя нет огня, способного отозваться на огонь другого, чтобы их пламя объединилось и усилило друг друга, то ты ешь чужой огонь, не задумываясь об этом и не испытывая угрызений совести.
   - Пить, - тихо попросил узник подвала, посмотрев на нас.
   Глаза ясные, как утреннее небо. Или это наши волшебные огни в них отражаются? Только лицо бледное. Он давно не видел солнца, безымянный, создатель не дал ему имени, но его собственный талант написал огнем имя мастера.
   В руке давней богини появился кубок, сотканный из синего пламени, а сам голубоватый огонь становился водой. Она напоила узника.
   Мастер взглянул на нее, кивнув, но улыбка его была блеклой и измученной. Я хотела помочь ему подняться, но узник отклонил мою руку. У него не осталось сил, чтобы бороться. Не осталось сил, даже чтобы уйти.
   - У вас глаза ясные. Зря вы пришли сюда. Этот дом принадлежал мне. До того, как появились они. Они часто приводят сюда людей, в ту комнату. Люди плачут и молят о милосердии, но все равно исчезают. Исчезают в зеркальной тьме.
   Мастер вздрогнул, верно, и сам заглянул в окно, ведущее в тюрьму между мирами.
   Было так страшно понимать, что это его руками сделан этот дом, а теперь кто-то другой называется здесь хозяином. А настоящий хозяин, чей огонь души почти погас, не видит солнца.
   - Пожалуйста, отпустите! - на лестнице в подвал послышались шаги, что-то загрохотало, скатившись по лестнице.
   Женщина заплакала.
   - Я же говорил, что нужно было рвать когти, - рука вампира легла на рукоять меча.
  

***

  
   Волшебник склонился над Наиной и брызнул ей на лицо сияющей водой из фонтана.
   - Проснись, Наина, - тихо сказал Дух Школы, и веки волшебницы задрожали.
   Наина приподнялась, с удивлением обнаружив, что сидит на полу, а ее обнимает Ива, будто собирается защищать ото всех напастей.
   - Что со мной случилось? Почему?..
   Ворон перелетел со стеллажа на пол и подошел к Наине, ничего не сказал, только янтарные глаза замерцали, когда он посмотрел на Волшебника.
   - Все в порядке, - Дух Школы глубоко вздохнул, словно ему было очень тяжело отступить от собственного закона, какими жестокими ни были эти неписанные правила.
   Он не вернулся к фонтану, а подошел к ближнему стеллажу, снял толстую книгу, открыл на середине. Молодые волшебники ждали, но Дух Школы молчал, перелистывая страницы.
   Страницы шелестели, чуть ли не ломаясь. Книга была очень старая, возможно, первая, что стала на полку в этой библиотеке.
   - Это моя книга, - голос Духа Школы был тихим и совсем не величественным, будто они только сейчас разглядели в нем не основателя Волшебной Школы, а обычного человека. - Я принес эту книгу с собой, чтобы спасти от пожара, бушующего в моем мире. Спасти от пожара войны.
   Ведь эта Школа не первая, была и другая, далеко отсюда. Только там не учились создатели, и лишь позванные из небытия находили путь на тот берег. Позванные из небытия творили чары, иногда запрещенные, ведь каждый жаждет власти. Они захотели подчинить себе и своих создателей, ведь дружба слишком редко идет рука об руку с тем, кто считает себя богом, и тем, кто не хочет быть рабом.
   Тогда от заклятий ночное небо поседело. Они дрались, позванные из небытия и их создатели. И убивали и те, и другие.
   Наина вздрогнула: не об этом ли побоище говорил ей вампир Лаяд? Но Дух Школы поймал пугливую мысль молодой волшебницы.
   - Нет, Наина. Вампир не мог об этом знать. Ведь когда рухнула первая волшебная школа, этот секрет был похоронен под ее обломками в глубоком колодце, ступени которого ведут к стене. Гладкой, хранимой чарами всех создателей и героев, что остались тогда живы и свободны. Многие ранены. Многие отравлены чарами смерти. Многие ослепли от ненависти. Никто не помнит, как снять со стены заклятье.
   Я тоже не хотел помнить. Но кто-то должен был об этом рассказать. Кто-то всегда должен рассказать. И я написал книгу, хоть и не бился в первых рядах, но видел все, что тогда творилось и в созданных мирах, и в той реальности, где я родился.
   И, дописав книгу, я увидел тропу, по которой пришел на руины той школы. Там не осталось ничего живого, только серокрылый ветер, сидящий на камне, выступающем из воды, ждал меня.
   Мы говорили с ветром. Я вызвал его на поединок. Ветер смеялся, сулил мне мучения и огонь, что сожжет любого, кто назовется волшебником. Но я был молод. И огонь окутал не меня, а крылья ветра, служащего пустоте. Я отдал ветру свое огненное имя, и свет померк в моих глазах. Я упал с тех скал, но не погиб.
   Молодые волшебники смотрели на Духа Школы, не в силах вмешаться в исповедь, не в силах задать вопрос или хотя бы словом поддержать старшего из них.
   - Море дало мне новую жизнь. Я чувствовал, насколько холодны его волны. И снег падал на мои седые волосы. Хоть темных тоже много осталось, ведь я был молод. Я не знал тогда, что мои карие глаза изменились, вобрав в себя цвета вечернего моря. И не знал, что теперь море будет говорить со мной.
   Много времени минуло с того дня, многое случилось, но прошли года, и я пришел на этот берег, и выложил каменный круг, в котором разжег костер. Огонь танцевал на камнях, писал страшное пророчество и строил этот замок. Огонь, море, моя воля, волшебство и фантазия создали новую Волшебную Школу. И теперь не только позванные из небытия могли найти к ней дорогу, чтобы больше никогда не стояли по разные стороны волшебники. Больше никогда.
   Но некоторые молодые волшебники сбиваются с пути и приходят к руинам той Волшебной Школы, разуверяясь и теряя свое волшебство.
   Дух Школы замолчал. Закрыл книгу. Поставил на полку.
   Тишина укрыла незримым покрывалом древний замок, и молодым волшебникам казалось, что они слышат, как за стенами воет серокрылый ветер, не в силах упасть на крышу заколдованной школы.
   Пока не в силах.
  
  
  

Глава девятая

  
   Ива, герр Фольмер и Наина шли шумным коридором Волшебной Школы, возвращались к друзьям. Молчали, ведь каждому было о чем подумать после разговора с Духом Школы. Ворон остался в библиотеке, но Волшебник только улыбнулся, когда Наина позвала Ворона с собой.
   О чем они говорили? Тот, кто родился среди создателей, и тот, кто пошел против волшебства и был впереди серых войск много лет назад. Много ли лет? Время - кольцо или золотая корона, а не стрела.
   Наина смотрела на учеников. Новичков выделяешь сразу. Они пока шарахаются от сказочных существ, часто забывая, что это их одноклассники. Вместе, создатели и позванные из небытия, чья воля сильна, а имена написаны огнем. Да и молодые создатели стараются держаться рядом друг с другом. Так легче.
   Молодые. Ведь те, что постарше, часто забывают дорогу в Волшебную Школу.
   По коридору пробежала полосатая черно-белая кошка, а за ней неслась огнедышащая собака, лая и рассыпая из пасти искры. Кошка затормозила на паркете, заскрипели золотые когти, взлетела со статуи гоблина испуганная стайка синих птиц.
   Одна пичужка влетела в стекло большого окна, но стекло вспыхнуло, выпуская волшебное создание на улицу.
   Пес чуть не настиг добычу, но вдруг заскулил, увидев того, кому не посмела перейти дорогу кошка. Высокий юноша, стройный, даже величественный. Смолистые волосы подстрижены, только три пряди, идущие от висков и от затылка, остались длинными, словно у девчонки. А глаза зеленые с синими отблесками, будто осколки заколдованного льда.
   - Кто это? - герр Фольмер с недоверием смотрел на парня, что тихо рассмеялся, черной птицей послав заклятье вслед кошке, и отошел к компании одноклассников.
   Но заклятье не настигло кошку, разбившись черным льдом о сетку, сотканную из золотых сполохов. Навстречу кошке шли Дементор и молодой волшебник, на мантии Дементора таяли отблески заклятья, уничтожившего черную птицу.
   - Это Дэймар, - ответила герру Фольмеру Ива. - Из новых учеников. Он учится у Дементора и Северуса, черная магия ему ближе.
   - Это заметно, - герр Фольмер не сводил глаз с Дэймара, которого просто боготворили одноклассники.
   Когда Дементор поравнялся с компанией, Дэймар почтительно поклонился учителю. В его черной мантии тоже вспыхивали искры заклятий. Он уже умел достаточно, чтобы творить заклятья, не думая, сколько сил потратит на мишуру величия.
   Молодой волшебник кивнул друзьям, он просто сиял, словно буря не зависла над морем, а враг не нашел тайный путь к Волшебной Школе.
   - Что случилось? - улыбнулась в ответ Наина.
   - А вы разве не смотрели в окно? - таинственно спросил волшебник, и восторг уже не мог удержаться в его душе, осветив лицо молодого учителя улыбкой.
   - Мы были у Духа Школы, - ответила Наина, только сейчас заметив, как часто ученики посматривают в окна.
   - Так погляди, - молодому волшебнику казалось странным, что друзья до сих пор не заразились его радостью.
   Наина, герр Фольмер и Ива подошли к окну, ученики расступились. Только полосатая кошка с золотыми когтями осталась лежать на подоконнике, где спряталась от огнедышащей собаки и даже успела уснуть, свесив заднюю лапу.
   Подсвеченные злым пламенем рыжего заката, тучи укрывали море. Укрывали от взгляда неба, но не от взгляда волшебников. Ветер толкал тучи, словно войско или свое послушное стадо. Ветер выл и плакал, то прося пощады у огня, то проклиная всех, кто стал у него на пути. Всех, кто решился померяться с ним волей и оказался сильнее.
   К берегу на всех парусах шел корабль. Уже близко, чуть задетый крылом тучи. И паруса его были черные.
   Пиратский корабль.
   - Джек, - не верила увиденному Наина.
   - Не может быть! - радостно прошептала Ива, чувствуя, как разгораются счастьем и ее глаза.
   Молодой волшебник сел на подоконник, гладя дремлющую кошку.
   - Он обещал поставить бочку рома тому, кто первым его встретит, - смеясь, напомнил младший из учителей.
   К кораблю летела большая темная птица. И черные паруса осветились волшебными огнями, словно приветствуя одного из учителей.
   - Хаул! Не честно! - молодой волшебник подскочил, чуть не уронив кошку, успевшую перебраться к нему на колени, он был так расстроен, будто проиграл самое важное пари в своей жизни.
   На берегу корабль уже встречали трое. Ветер играл волосами Рептилии, дул в лицо Венди и не смел прикоснуться к одежде Северуса.
   Вряд ли они вышли из Школы только ради того, чтобы получить бочку рома.
  
   Свиток первый. Ольга Ваничкина. Друид
   Лаяд осторожно вытащил из ножен меч, знаком попросил молчать. Я прижалась к стене, погасив волшебный огонь.
   Но темно в подвале было только пару секунд. По лестнице спускались двое. Новый хозяин дома и девушка. Красивая, но красота ее казалась призрачной, словно создатель видел ее лицо, а нарисовать не смог. Длинные светлые волосы искрились чарами. Она была волшебницей, возможно, одной из самых могущественных, каких я встречала за время пути, но отказавшейся от свой силы во имя мира и добра.
   Я сомневалась, что смогла бы поступить так же. Но сомнение жило в моем сердце лишь миг.
   Алексей огляделся, поднял фонарь, осветив углы. Один луч упал на зеркало, ведущее в тюрьму между мирами. Улыбнулся своим мыслям.
   Девушка попыталась вырваться, но он держал пленницу крепко.
   - Вот ты и попалась, Фрейдис Лалия, - имя зазвенело, даже произнесенное столь презрительно, ведь было написано огнем. - Ты хотела изменить правила игры, но для этого нужно отказаться от самой игры. И ты отказалась, как и твой создатель. Ты думала, что сможешь жить иначе, но иначе жить нельзя, ведь мир принадлежит нам.
   Алексей толкнул Фрейдис к зеркалу, и я увидела, как на ее руках алым огнем блеснули золотые браслеты: изысканные кандалы, ничего не скажешь.
   - Мы все равно изменим мир. А ты исчезнешь, - тихо сказала Фрейдис.
   Хозяин дома рассмеялся. По черному зеркалу заструились пепельно-алые волны мысленно промолвленного заклятья: он совсем не был слабым колдуном.
   - Мы? Ты и твой создатель? Так почему же твой создатель не поможет тебе? Почему не спасет тебя сейчас? Почему бросил и осудил на одиночество среди враждебного мира?
   - Ты врешь! - Фрейдис взмахнула рукой, чтобы сотворить чары, но воля браслета заставила онеметь пальцы.
   - Вру? - сладко прошептал Алексей, подходя к пленнице. - А ты позови своего создателя, спросим у него самого.
   Голос колдуна источал ядовитый мед, я чувствовала, что тонкие золотые браслеты жгут Фрейдис огнем боли, но она настолько сильна, что даже не подает виду, как ей больно.
   - Чтобы ты и моего создателя отправил в тюрьму между мирами?
   - А ты умна, - Алексей пошевелил пальцами, в награду утоляя жажду браслетов, Фрейдис не удержала вздох облегчения. - Думаешь, тюрьма между мирами построена только для позванных из небытия? Не один создатель там томится, многие попадаются в ловушки в своих снах. Но ты можешь избежать страшной участи: ты сильная, и мы ждем, что ты присоединишься к нам.
   Я чувствовала, как страшно сейчас Фрейдис, даже страшнее, чем когда она делала выбор, оставляя нетронутой золотую чашу на древнем валуне, не желая ранить свою душу, чтобы познать могущество. Еще мгновение, и я не смогу больше прятаться.
   Лаяд качнул головой, понимая, что я сейчас чувствую.
   - Никогда я не присоединюсь к вам, - почти неслышно ответила Фрейдис, словно клялась самой себе.
   Насмешливые глаза Алексея укрыл злой лед.
   - У тебя будет еще много времени, чтобы подумать, Фрейдис. Пойдешь сама, или мне тебя толкнуть? Падать высоко.
  
   Свиток второй. Миланна. Обитель молчания
   - Никогда, - тихо повторила Фрейдис.
   Алексей скривился
   - Зря, волшебница. Очень зря.
   Он снова творил безмолвное заклятье, от которого холодела кровь, пытаясь сломить волю смелой пленницы. Фрейдис зачарованно ступила к зеркалу.
   И тогда я не выдержала, выйдя на свет. За мной неслышно стали Лаяд и давняя богиня.
   - Не знаю, кто ты, но другом назвать тебя не могу, - я сама удивилась, насколько спокоен мой голос.
   Алексей повернулся к нам. Пламя в фонаре медленно меняло цвет, становясь мертвенно бледным.
   - А я все ждал, когда же вы выйдете, мне было бы сложно обманом привести вас сюда. Но о любопытстве настоящих волшебников слагают легенды, - улыбнулся колдун, от стен отделились три тени. - Взять их!
   Меч Лаяда скрестился с истекающим тьмой клинком тени, что был продолжением ее руки. Давняя богиня бросила синие стрелы, рассыпающие искры, в две другие тени, у которых уже вырастали крылья. А я бросилась к Фрейдис, оттаскивая волшебницу от страшного окна. От моего прикосновения девушка пришла в себя.
   Лаяд проткнул тень, и светом ударило по глазам. Тень осыпалась пеплом, но, коснувшись пола, живой прах снова соединялся в темную фигуру.
   - Беги, Наина! - вампир едва успел увернуться от клинка второй тени, а первая уже поднималась с пола.
   - Я вас не брошу! - от грохота моего заклятья заложило уши, и с потолка посыпалась пыль, но Алексея только поцарапало.
   Фонарь разбился. Осколки догорали сулящими беду огнями. Фонарь спас Алексея от гибели, ведь я сил не жалела, мстя предателю.
   - Не выдумывай! - давняя богиня перерубила черным крылом тень, но и ее сил не хватало, чтобы отправить безликих врагов в небытие.
   В догорающем свете я видела, что она ранена. А глаза говорили со мной: "Нас не убьют, им нужны союзники. Мы сильные, выстоим. Мы дождемся, пока ты соберешь войско. Не дай им заполучить Луч и карту. Не дай, Наина, иначе все пропало. У тебя будет лишь мгновение".
   Мгновение, чтобы сказать все это. Лишь мне сказать.
   Не глядя за спину, давняя богиня ударила возрождающуюся тень снопом небесного света, и вдруг стало темно и тихо. Словно мир онемел.
   Мгновение...
   Я достала карту, не различая ее дождевого сияния, и наугад коснулась дороги, начертанной водой. И, держа за руку Фрейдис, почувствовала, что падаю в эту тишину и тьму. Падаю в молчание.
   - Волшебница, - голос Фрейдис был тих, она испугалась, да и я сама не думала, что переход будет таким стремительным.
   Мы попали в комнату. На полу сидит женщина, смотрит пустым взглядом на бутылочки со снотворным. В желтоватом свете, пробирающемся в комнату из прихожей, белые бутылочки кажутся выточенными из костей умерших.
   В одной мука, в другой боль, в третьей одиночество, в четвертой нелюбовь. А в той, что она держит в руках, - смерть, обменянная на свободу, свет и радость, обменянная на счастье.
   Живая. Живая, как и мальчишка в потертой джинсовой куртке, стоящий у заклеенного газетой окна, как и старая женщина, сидящая в кресле, занятая вязанием, как и девочка в синем платьице, играющая в кубики подле ног бабушки. Безмолвие, но и безмолвие может говорить. Может кричать и просить прощения за содеянное.
   Мальчишка повернулся к нам, в его ясных глазах читалась просьба, почти приказ не сметь думать о том, чтобы по собственной воле уйти из жизни. Я отвернулась, чувствуя, как жжет меня его взгляд, ведь эта мысль посещала и меня в дни плена.
   Молчание. Даже не обитель, а целая вселенная. И это был чужой мир, который надолго останется в моей памяти.
   Я молча коснулась плеча Фрейдис, словно говоря: "Пойдем". Им не нужна помощь, этим четверым. Они нашли свой путь, они живые, их имена написаны огнем. Имена всех четверых.
   И, возможно, когда-нибудь я снова встречусь с ними, когда они решатся выйти из своего заточения, когда поверят в себя и поймут, что за пределами фантазии позвавшего их из небытия есть иной мир, полный опасности, но который тоже будешь помнить. Мы еще встретимся, я знала.
   Взявшись за руки, мы покинули квартиру, даже не взглянув в треснувшее овальное зеркало в прихожей. Нет трещин в том, что хранит в сердце огонь жизни, пусть и не хочет делиться им.
  
   Свиток третий. Федор Гайворонский. Эра совершенного человека
   Мы вышли на улицу. И я вдохнула полной грудью сумрачный воздух, ведь этот город еще не покорился серости. Свои сказки и тайные истории берег он в сердце, противоречивые, страшные, жестокие, но такие живые.
   В кафе, мимо которого мы проходили, за столиком сидела девочка. Она посмотрела на нас, дернула за рукав мужчину, что заменил ей отца. Малышка с жесткими смолянистыми волосами. Тебя не должно было быть здесь. Твое время прошло, а твой род вымер много тысяч лет назад. Но создатель позвал тебя из небытия во имя памяти и будущего. Позвал не только, чтобы доказать, что он вправе считать себя богом, а для того, чтобы люди стали хоть немого лучше. Хоть чуть-чуть.
   Пусть он и построил силой своей фантазии две деревни, где поселил неандертальцев и кроманьонцев, но он видел поселения своими глазами. И не хотел возрождать прошлое, а желал научить современников жить в мире, показать, пусть и в который раз, пусть и одним из многих, что не все в мире устроено правильно.
   И кроманьонцы у него были не людьми, а завоевателями, хоть и будущими, теми, кто не остановится ни перед чем, чтобы утвердить свою власть, а жестокость и насилие считает оправданными. А неандертальцы у него стали теми, кто в далеком будущем так часто будет жертвой, чья кровь и слезы будут литься во все века. Носителями культуры и духовности, внутренней красоты, что не обращается в грубую силу.
   Но может уничтожить любого, кто посягнет на нее, пусть и заплатит за это болью. Ведь захватчики эгоистичны, а те, кого пытаются поработить, могут объединиться, могут смести пришельцев с лица земли, если их не успеют сломать. Но если сил не хватит, если не хватит единения, они становятся рабами на много веков, пусть не всегда это рабство физическое.
   И здесь, сейчас, в нашем времени, точно так же встречаются захватчики, эгоистичные, жаждущие жестокости и порабощения, ломающие воли тех, кто окажется слабее, и творцы, пусть их головы и склонены. Но не всегда воин побеждает творца. Ведь объединение ради освобождения, ради будущего оправдывает и освящает.
   И пусть всегда люди платят чужой смертью и болью за свое будущее, но разве это не цена, не жертва будущему? Или люди прокляты? И это ли путь к совершенству? Или ведет он только к гибели? Или нужно научиться жить без жестокости и боли? Но будет ли такая жизнь настоящей? Не станет ли такая жизнь преддверием царства серости?
   Я читала эти вопросы в глазах девочки, готовой и себя принести в жертву, чтобы найти ответы, верящей своему создателю, что по собственной воле или случайно менял мир. Что незаметно учил своих соплеменников чести и милосердию, жестокости и единению перед опасностью. И не важно, понимал ли он это сам, не важно, верил ли. Верила эта девочка, которая не могла родиться в современном городе. А веры позванного из небытия иногда достаточно, чтобы оживал целый мир.
   Я слегка склонила голову, благодаря Аду за урок. Ведь и в моем сердце так часто боролись творец и воин, жажда власти и жажда свободы.
   А девочка только опустила взгляд. Ей и самой тяжело дался безмолвный разговор.
  
   Свиток четвертый. Игорь Кириллов. Скерцо
   Из кафе выпорхнули двое. Почти влюбленные, но их чувства показались мне игрой, словно музыкальное произведение застыло на самой высокой ноте, и она никак не отзвучит, будто написавший музыку не знает, что будет дальше.
   Алисия была королевой, получившей трон в четырнадцать лет. И ей много пришлось отдать, чтобы удержать власть. А сейчас, в семнадцать, она казалась девчонкой. И только Филипп, обычный сын богатых родителей, был ее светом и счастьем в этом мире и в этом времени.
   Я пригляделась к влюбленным, чьи глаза сияли счастьем, и отшатнулась. Счастье было фальшивым. Как же я сразу не смогла этого заметить? Об империи мечтала жестокосердая королева, а получила лишь обломки, ведь на обломках империи жил ее создатель, и прошлому подарил свою душу, как и мысли, и теперь прошлое, обломки того, что никогда не станет целым, пронизывали все мысли и чувства того, кто позвал Алисию из небытия. А еще мечта, мечта о деньгах и собственном замке, да еще о красивой девушке, пусть и словно упавшей с луны. Но такой обычной, будто кровавое прошлое не оставило на ней след, будто она сможет раствориться в любимом как каждая обычная женщина.
   Да и много ли знал о женщинах создатель мира Алисии? Или просто складывал слова, рисуя картины, в которые не решался заглянуть по-настоящему? Но слушать голос создателя Алисии было весело, и она подчинялась, не требуя ни власти, ни свободы, ни истинного счастья.
   Влюбленные поравнялись с нами.
   - Уходите, - сказала та, что могла бы стать императрицей, а стала лишь любовницей, пусть чувства ее и были светлыми.
   - Но этот мир тебе не принадлежит, - возразила Фрейдис, пока я разглядывала молчаливого Филиппа, будто на сегодня он отдал голос своей невесте, доверившись ее мыслям.
   - Не принадлежит, но здесь мы свободны, здесь мы счастливы, - говорила Алисия, глядя вдаль, словно в прошлое, сравнивая свое сегодняшнее счастье с тем королевством, которое она покинула не против воли. - А когда приходят такие, как ты, за ними следует тьма. Она убивает и обращает в прах. Она крадет и ставит на колени. А тех, кто ей противится, убивает все равно.
   Королева вздрогнула, ей самой казалось диким, что она тоже когда-то подписывала смертные приговоры. Попав в мир Филиппа, она стала просто женщиной, и вдруг осознала, что в этом ее истинное счастье.
   Но я не верила, что человек с такими пустыми глазами может быть по-настоящему счастлив.
   - Мы уйдем, если ты расскажешь нам про тех, кто приходил сюда до нас, - пообещала я.
  
   Свиток пятый. Erelchor. Он останется
   - Она не расскажет тебе, волшебница. О прошлом здесь запрещено говорить.
   Я оглянулась, увидев, как в сумерках к нам идет девушка, а за ней мягко ступает по земле то ли большой пес, то ли волк. Лица девушки не различить, но его просто могут прятать сумерки, или же она не хочет, чтобы кто-то заглянул ей в глаза.
   - Мне здесь не нравится, - тихо сказала Фрейдис, поморщившись от боли, словно кто-то снова будил волю тонких зачарованных браслетов у нее на руках.
   Зря я не сняла их сразу, но обитель молчания слишком поразила меня. А треснувшее зеркало... Мне показалось, или в глубине на миг мелькнули знакомые белесые глаза?
   Пес подбежал ко мне, понюхал. Теперь я четко видела, что это не волк.
   - Я знаю твоего пса, - сказала я, глядя на девушку, ощерившуюся, словно она сама была волчонком.
   - Знаешь. Он и привел меня к тебе по запаху. Вы встречались, когда я была еще очень маленькой.
   Почему-то я поверила этой девушке, отогнав плохое предчувствие. Королева прижалась к своему любимому, испугавшись большого пса, любимый погладил ее по спине, успокаивая. Алисия и Филипп тихонько оставили нас.
   Пес зарычал вслед удаляющейся паре.
   - Фу, Берк! - прикрикнула безымянная хозяйка на своего пса.
   Берк рыкнул, соглашаясь со своим другом, а не повелителем, и сел подле нас, словно был еще одним собеседником.
   - Если королева не знает, то можешь знать ты, - начала я, но волчьи глаза девочки осветились непокорностью, непокорностью не только создателю, что не дал ей имени, но и любому, кто будет ей перечить.
   - Я знаю, но ты вряд ли пойдешь туда, волшебница. Побоишься, - девчонка-волчонок смеялась надо мной.
   - И это ты говоришь мне? - на моей ладони расцветало пламя, хоть сейчас оно и не могло стать смертоносным заклятьем, но волшебный свет оберегал нас и гнал прочь непонятную тревогу.
   Зарычал пес.
   - Убери. Или он перекусит тебе горло, защищая меня, - спокойно предупредила девочка.
   Да, сильна была ее воля. И пусть ее создатель не верил в половину слов, сказанных во славу рождения ее мира, а закон, объединивший волков и псов, просто придумал, она верила. И ее пес действительно мог вцепиться мне в горло. Это был их мир, а я очень сильно ослабла, и мысли мои остались в подвале, где сражались с тенями мои друзья. Неужели Лаяд и давняя богиня попали в плен? А Мираль? Что с ней? И не будет ли в подвале таращиться в стену глазами-пуговицами уже два дракона?..
   - Что говорит закон твой и твоего защитника о помощи друзьям? - глядя ей в глаза, спросила я, и огонь на моей ладони становился золотым, последние капли сил отдавала я, чувствуя, что девочка говорит не своим голосом, а голосом пустоты, ведь она, как и серость, безымянна.
   Девочка покачнулась, тихонько заскулил пес, распластавшись на асфальте.
   - Он говорит, что предавать нельзя, - прошептала она, борясь с чужой волей, пленившей ее сердце. - Закон говорит, что нужно защищать слабых и драться с врагом, даже если силы неравны.
   Еще мгновение, и воля ее оставит. Еще миг, и она станет передо мной на колени, признавая мою власть над ней, хоть и возненавидит себя за это. Я ужаснулась, как сладко мне было мучить эту девчонку. Мучить не болью, а жизнью, которую ей может никогда не подарить ее создатель.
   Золотой огонь погас. Я обняла девочку.
   - Прости.
   - Зря ты силы тратила, волшебница, - тихо ответила она. - Этот город живой, но не все, кто в нем живет...
   Она не договорила, исчезая.
  
   Свиток шестой. Евгений Боушев. Человек умер
   Лишь несколько безмолвных сумеречных секунд, и я уже обнимала пустоту. Пес с лаем бросился на врагов, чтобы отомстить, хоть о мести не вещал его закон. Вторая пуля попала в грудь собаки.
   И Берк исчез в воздухе.
   - С вами так не получится, - с жалостью сказал глава отряда.
   И как они подобрались к нам? Почему не предупредил город? Ведь город живой?
   Но сумерки не становились ночью, словно в городе остановилось время, остановилась сама жизнь. Вот как город спасся от воли пустоты. За мгновение перед ударом, за мгновение до гибели. Мне стало страшно.
   Мертвые. Просто мертвые. Все эти люди, стоящие возле машины "скорой помощи". Помощи ли? Кому помощи?
   - Нам приказано вас забрать, - сказал главный, на вид старик, но я понимала, что постареть еще больше ему не удастся, что даже если разломать его на кусочки, призрак жизни будет жить в них еще много лет остановленного мгновения.
   Когда-то давно я уже видела подобный фильм, и меня чуть не стошнило от расфуфыренных мертвых красоток. Эти хотя бы были мужчинами.
   И вдруг я поймала себя на мысли, что совсем не боюсь, что мне жаль этих мертвых людей, прячущихся среди живых, пытающихся объединиться, завидуя и страдая больше, чем живые. И кого еще можно больше назвать бездушными: тех, кто задержался на пороге смерти, или тех, кто старается уничтожить все непонятное? Если отправляешь на кладбище все, что взывает о помощи, вычеркивая из памяти, считая, что умирать тоже нужно уметь, разве можешь после этого называться человеком? Разве после таких мыслей ты останешься человеком, а не станешь такой же тенью?
   - Мы не пойдем с вами, - возразила я. - Если хотите, стреляйте.
   Старик навел пистолет, его рука не дрожала, но взгляд менялся. Я ждала. Я не боялась, хоть и знала, что от зачарованной пули мне не увернуться.
   - Что ж медлишь? - мой голос зазвенел, отразившись от сумерек.
   Я давала ему выбор, сама того не понимая, я обещала принести себя в жертву за его свободу, я могла стать его палачом, если у старика не хватит воли. Я была в это мгновение и смертью, и жизнью и самой судьбой. Но видеть своих сияющих властью глаз не могла.
   Старик опустил оружие, скупая слеза сползла по морщинистой щеке.
   - Я не могу отобрать жизнь у живого. Ты огонь. Ты сама жизнь. Я не могу убить тебя.
   Я шла к мертвым, держа в руке кинжал, острый, словно солнечный луч. Кинжал, который может оборвать любую нить, будь то связь с жизнью или со смертью. Сумерки делились с лезвием призрачным мраком, а я словно не принадлежала себе.
   - Выбирай, - мертвые отошли к автомобилю, готовые удрать, а старик остался стоять.
   Только сейчас я заметила, что одна рука у него сломана.
   - Они играют в нашу жизнь и гибель. Они не знают, что мы все чувствуем по-настоящему. Но ты, волшебница, зачем играешь ты?
   - Замолчи, старик, - я не узнала своего голоса. - Замолчи.
   Рукоять кинжала врезалась в руку, так я сжала жуткое оружие, забыв про все, забыв себя, видя только эти мутные от слез глаза. Я хотела убивать...
   - Я не играю, - еще миг, и я уже чувствовала, как легко лезвие пронзит сердце этого человека, что так не хотел становиться прахом. - Ты не понимаешь. Я освобождаю вас от серости и страданий.
   - И они тоже освобождали нас от страданий, а себя от мук совести, когда давили нас, расстреливали и сжигали в печах. Они тоже хотели быть милосердными и жестокими, но их жизнь - игра, а им так хотелось быть похожими на предков, что могли сделать то же самое с живыми людьми.
   - Замолчи!
   Сверкнуло заклятье, осыпав нас искрами, и пелена ушла с моих глаз. Рука сама опустилась, не ударив. Не было автомобиля и мертвецов. Только старик с ясными глазами стоял передо мной, и не имело значения, бьется ли его сердце.
   Я оглянулась, увидев, что Фрейдис лежит на земле, бледное лицо залито кровью, текущей из носа. И ярко светятся браслеты, выпивая жизнь волшебницы, что смогла колдовать даже в оковах.
  
   Свиток седьмой. Михаил Узланер. Подарок Алоры
   Я бросилась к Фрейдис, девушка застонала, приходя в себя. Кровь останавливалась, подчиняясь моей воле, но идти бы волшебница не смогла.
   Старик помог мне поддерживать девушку, хоть ему действительно исправно служила только одна рука.
   - Вас околдовали. Девушка и пес были тенями. И треснутое зеркало видело вас. Да и тот, что за зеркалом, тоже.
   Я вздрогнула, осознав, что только что не сотворила. Тогда бы тюрьма между мирами показалась бы мне родным домом. Я бы погасила огонь живого человека, не врага. Не было бы мне пощады после этого даже от друзей.
   Яд... Он дал чужим незаметным чарам подчинить мою волю. Что же мне делать, если в любой момент яд, проевший мое сердце, может сделать меня оружием, направленным против тех, кто мне дорог?..
   - Возвращаться вам нельзя, - сказал старик.
   Я достала карту, не опасаясь, что он может у меня отобрать подарок дождя. Дорога, по которой мы пришли, была похожа на струйку грязи. Но это была единственная прямая дорога, ведущая в тот мир, где я оставила своих друзей. Все другие повели бы нас в обход.
   - А у вас нет выбора, - подтвердил мои опасения старик и, видя, что я собираюсь разрезать браслеты на запястьях, зная, что золото оков поддастся острому лезвию, покачал головой. - Нельзя, волшебница. Браслеты слишком много взяли у нее жизни. Ты убьешь свою подругу, если так снимешь браслеты.
   Я спрятала кинжал, снова взглянув на карту, выбирая дорогу.
   - Тогда я поделюсь с ней своей жизнью.
   Я чувствовала, как слабею еще больше, как ликует яд в сердце, но знала, что не брошу эту девочку, не отдам ее тому, кто прячется за зеркалом, воруя чужие лица, ведь никогда не имел своего.
   Фрейдис открыла глаза.
   - А мне снился сон, - тихо сказала она. - Мне снилось, что я пришла в мир, где небо всегда свинцового цвета, а цвет и свет - одно и то же. Он назвал меня Алорой, разглядев сияние глаз, принял меня за давнюю богиню, явившуюся ему. И мы говорили, а я показывала ему краски, называла их имена. И он слушал, внимая моему голосу, веря, что создаст шедевр.
   Он менялся, но краски не могут быть заемными, их можно отыскать только в собственном сердце, ведь иначе они ничего не стоят. Ведь иначе не могут отразиться в чужих глазах, а цвет их искажается и блекнет. Он написал икону великой богини, но сам был недостоин этой иконы, и лик давней богини обратился ликом Врага рода людского, ведь это он стоял у меня за спиной, когда я щедро делилась красками с незнакомцем.
   Волшебница помрачнела, словно сама пыталась понять, что же случилось в ее сновидении.
   - Но и его соплеменники не видели истинного света, не видели красок. Не было правды ни за незнакомцем, ни за его братьями по вере. Они бросили молодого художника в келью, бросили во тьму, словно в тюрьму, а я лишь тенью могла прийти к нему, но он не видел меня. И он забыл все, что узнал, забыл все имена, а небо для него снова стало серым, как и для всех.
   Что я сделала не так, волшебница?
   Фрейдис смотрела на меня, хмурясь. Но и я не знала ответа на ее вопрос. Верно, нельзя заставить видеть волшебство. Верно, сам создатель не дал молодому художнику свободы, чтобы тот сам мог познать истинную суть света и цвета, познать истинную суть теней. А про тени создатель даже не вспомнил, когда творил мир для своего Куили. Молодой волшебнице было слишком тяжело вспоминать имя молодого художника, вот она и называла его незнакомцем.
   Нельзя заставить поверить и познать. Но можно завоевать и указать направление, выписав свод правил и законов. Это легко. Это единственный путь!
   В душе похолодело от непривычных мыслей. Или Ада рассказала мне свою историю не для того, чтобы я поняла, что силой не добиться победы? Или Фрейдис не отказалась от могущества во имя неизвестного будущего? Что же со мной?..
   - Да, нам действительно нужно уходить, - я поднялась и помогла встать Фрейдис. - Мы здесь чужие.
  
   Свиток восьмой. Макс Тарасов. Теория полетов
   Старик тоже встал. Он смотрел пронзительно и так знакомо, только я не узнавала, словно под маской старости скрывается кто-то, очень хорошо меня знающий.
   - Ищи ответы в небе, волшебница, - за спиной старика развернулись огромные сияющие крылья, и он взмыл к сумрачному небосводу.
   Я запрокинула голову, провожая его взглядом, и еле устояла на ногах. Голуби и вороны кружились водоворотом над городом, где остановилось время. И птицы... Нет, не птицы - люди. Только у одних из них были вороньи души, а у других голубиные. И было жутко понимать, что жестокости и подлости в символах мира гораздо больше, чем в их чернокрылых собратьях.
   Вот потому и льется кровь, что символом мира выбрали самую жестокую птицу из всех, которые могут взмыть в небесный простор.
   Люди... Крылатые... И у меня есть крылья... Они сияющие... Яркие, как радуга...
   Но я знала, что сейчас крылья не удержат меня, а небеса не примут.
   Слишком много смятения в душе, слишком много задушенного страдания и жалости к себе. Я признавалась себе в том, в чем раньше никогда бы не созналась и пред лицом гибели.
   Три птицы планировали, спускаясь в город. Два ворона и один серый голубь.
   Вороны были влюблены, а голубь им завидовал, но только эта зависть и делала его живым. Он был предателем, но предательство очищало его от серости. Крылатый дорого заплатил за свою радость, когда переходил грань, за которой лежит безразличие и усталая ненависть, когда его друг доверялся ему, не чувствуя, что слова сочувствия фальшивы, как и слова радости.
   Легендой могла стать история трех крылатых, но не стала, хоть и ожила. Слишком сильно зависел тот, кто позвал их из небытия, от общепринятых шаблонов, по которым рисовал открывшийся ему мир. Ну почему, почему создатели так редко понимают, что их зовут самих, что у них уже нет власти за порогом, что шаг сделать тяжело, но потом всегда хочется возвращаться... Почему создатели не понимают, что быть другом или предателем интереснее, чем богом? Что взлететь на собственных крыльях тяжело, но возможно, если поверил в то, что открылось твоим глазам...
   Но тот, кто позвал из небытия этих троих, дал им крылья, но не дал судьбы, лишь неосторожно зажег огнем свободы их глаза. Летите, птицы! И пусть будет у вас все: и любовь, и страдание, и край над пропастью, и предательство, и верность, и дружба, и горе. Пусть будет все, и будет настоящим!
   Три птицы, одна серая и две черных, кружили над городом, так многому научившему меня. Не птицы - люди. Не люди - души. Не души - свобода. Крылатая свобода.
   Я смотрела на водоворот в сумрачных небесах, понимая, что завидую. Что сама хочу взлететь, но давно не могу.
   Услышь и меня, небо! Услышь!
   И сумрачная бездна окрасилась вспышкой молнии.
  
   Свиток девятый. Борис Юдин. "Душевное"
   В сумерках тучи еще долго были подсвечены молнией, а над миром, куда мы шагнули, светило солнце. Играла отблесками река.
   Я спустилась к воде, чтобы умыться. Фрейдис пошла за мной, чтобы отмыть засохшую кровь.
   - Вы кто? - на тропинке, ведущей к реке, под раскидистыми ивами стоит козел.
   - Это волшебницы, мляяяя! - завизжала кикимора, выглядывая из-за дерева.
   - Ты б хоть при чужих не материлась, - из воды вынырнула русалка.
   - Да какие они чужие, мляяя, это ж чародейки, - обиделась на русалку кикимора.
   Мы переглянулись и расхохотались. Кто бы мог подумать, что еще можно встретить такой светлый мир, где даже матерящаяся кикимора вызывает улыбку?
   - Вас того, может накормить надо? - взял в свои руки, то есть копыта, инициативу козел.
   - Не помешало бы, - все еще смеясь, согласилась я.
   И вместе мы пошли в деревеньку с милым названием "Душевное".
   Кикимора была приколисткой, но готовить умела на славу. Я уже и забыла за время путешествия, какой вкусной может быть еда. Фрейдис ела молча, стараясь не обращать внимания на жадные взгляды кикиморы, когда та видела блеск золота.
   - Не отсюда они, - наконец сказала кикимора, указав пальцем на тонкие браслеты. - Там, где жизни нет, выкованы.
   - И как их снять? - спросила я, вспомнив, что меня проклятый браслет освободил за кровь любимого и отданное общее счастье, мою радость и его свободу. Не велика ли цена?
   - Цена не велика, - в дверях стоял молодой мужчина.
   Я поднялась, кивком приветствуя хозяина, хоть когда-то он и был человеком. Но сейчас волшебного в нем больше, чем людского, а непокорность... Да, его глаза пылают непокорностью, ведь создатель устроил тем, кого позвал из небытия, аварию, придумав для них смертный сон. А смертный сон стал явью, и только окровавленные тени нашел создатель в изувеченном автомобиле, а позванные из небытия до сих пор живут. Прячутся от людей, но это место подарило их душам мир.
   Почему же только через обман и смерть можно обрести сейчас свободу? Неужели создатели не могут сами отпускать тех, кто может померяться с ними волей? И я подумала, что не допущу, чтобы создатели дрались с позванными из небытия, как того хочет Лаяд.
   Хозяин сел на лавку рядом с кикиморой.
   - Хороший стол накрыла, - похвалил хозяин.
   Кикимора заулыбалась, довольная, что хозяин ее ценит. А на скатерть прыгнул большой черный кот, заурчал, потершись об кринку молока и чуть не перевернув ее.
   Хозяин налил ему в блюдце молочка и поставил на пол. Кот мягко спрыгнул на пол, и за мгновение из-под стола донеслось довольное чавканье.
   - Вы можете остаться с нами, - сказал хозяин, и козел, стоящий в углу и тайком тягающий золотистую солому из распоротого тюфяка, кивнул. - Но я знаю, что вы не останетесь. Покой "Душевного" не для вас, хоть не много мест, подобных этому, осталось во всех мирах. Вам нужно идти дальше, ведь горьковатый ветер битвы пьянит одну из вас, а мечта о мире и свободе от жестокости ведет другую.
   Я и Фрейдис потупились, слишком легко он понял, кто мы на самом деле. Истинно, уединение и мир дают способность видеть многое.
   - Мы покажем вам дорогу к тем, кто вас не предаст, кто не захочет получить награду за голову одной из вас и за жизнь другой.
   Я с недоверием посмотрела на хозяина, рядом с которым на лавке уже сидел черный кот, моя лапой испачканные в молоке усы.
   - За чью жизнь?
   - За обеих, волшебница, - ответил кот. - Но одну из вас еще заставят говорить, а для этого всего тела не нужно.
   Я вздрогнула, вспомнив фотографии видений из тюрьмы между мирами, которые Лаяд нашел в подвале дома столяра. Или это были не видения?
   Находясь в мертвом городе или даже в том подвале, было легко представить подобные ужасы, но здесь... Здесь воспоминание казалось еще более страшным.
   - Отдохните до утра, - хозяин поднялся. - Маруська вам постелила.
   Кикимора спрыгнула с лавки, всем своим видом выражая готовность вести нас в отведенные комнаты, и немного кривясь, чтобы опять не сказать что-нибудь не особо пристойное.
   Перины и подушки были мягкие и пахли солнцем и летним ветром, охлаждали грусть и прогоняли ее. Моя душа отдыхала, словно ее лечили брызги, рассыпаемые русалками в ясный день. И во сне я шла по ромашковому полю, которым обратился прежний хозяин этого поселка. Нет смерти. Ничто не умирает, если хранит в сердце огонь, если верит в жизнь, если не боится небытия.
   Я легла в ромашки и заглянула в синее-синее небо, чувствуя, как от высоты кружится голова.
  
   Свиток десятый. Пауль Госсен. Десять хищных лун
   Зажужжал жук и сел рядом со мной на ромашку, а тогда перелетел мне на руку.
   - Потерялся, маленький? - я поднялась, чувствуя, как жаркий день разморил меня, но понимая, что это всего лишь сон.
   - Он не маленький, - в ромашках в двух шагах от меня сидела золотоволосая девочка, что-то чернело подле нее.
   Черное в ромашках. Оружие? Неужели эта ясноглазая девочка может взять в руки оружие?
   - Ты многого не знаешь обо мне, - тихо сказала девочка, собираясь сорвать ромашку, но вовремя передумала. - Я путешественница, как и ты. Но я другая.
   - Я вижу, что ты другая, - согласилась я, но в ясных глазах не пряталась серость, а создатель щедро поделился с девочкой своим огнем. - Это мой сон, что ты здесь делаешь?
   - Я пришла передать послание от Мираль, - на лице девочки осталась золотистая ромашковая пыльца, она чихнула.
   - Ты знаешь Мираль? - удивилась я.
   - Нет. Ее знает принцесса Ким, моя подруга. Особы королевской крови часто на балах встречаются, - девочка засмеялась, вспомнив, что ее подруга превратилась в принцессу совсем недавно, а раньше была жуком, только огромным.
   - Как тебя зовут? - я должна была узнать это раньше, чем она скажет еще что-либо, если у этой девочки нет имени, ее ясные глаза меня не обманут.
   - Торенс, - легко ответила она, и отзвук живого имени был огненным и настоящим. - Ты пока можешь мало узнать обо мне, даже если спросишь у ветра, кто я такая. Но мой создатель - мой друг, и вместе мы путешествуем по далеким планетам, он понимает меня и никогда не бросит в беде.
   Я верила, что Торенс не лжет. Нельзя солгать о таком, даже если твоя воля свободна.
   - И какое послание?
   Торенс помрачнела, а ветер стал холодным.
   - Они в плену, но еще не в тюрьме между мирами. Все твои друзья, что были с тобой. Один из них тяжело ранен, но Ким не знает, кто. Мы бы пошли помочь тебе их вызволить, но не можем.
   - Мы? Ты и Ким? - я понимала, что она говорит правду, но было слишком больно понимать, что я бросила друзей, спасаясь сама.
   - Нет. Я и Акира Сато, и рыжий кот Масаюки-сан, но они постоянно говорят с нашим создателем, поэтому смогла прийти только я. Через несколько дней мы снова отправляемся в путешествие к звездам.
   Торенс поднялась, счастливая, что может кому-то похвастаться, что ее ждут увлекательные приключения, что она может быть уверена в этом на все сто, как уверена в себе и своих друзьях.
   Было так странно видеть, как она обнимает смертоносное оружие.
   Я тоже встала.
   - Почему твой создатель разрешил тебе учиться стрелять из бластера? Ты же девочка. Ты такая светлая.
   Торенс закусила губу, словно думала, что же ответить, но мысли омрачали ее лоб лишь мгновение. А тогда она улыбнулась, совсем по-взрослому, но свет не ушел из ее глаз.
   - Мир жесток, волшебница. И ты это знаешь. Потому и я ношу с собой бластер, хотя... - она не договорила, и я так и не узнала, на что бы светловолосая красавица обменяла бы бластер, возможно, о том знал только ее создатель. - Прости, что не смогу помочь тебе. Меня уже зовут. Но мы еще встретимся.
   Она кивком попрощалась и быстро пошла по ромашковому полю, стараясь не ломать нежные цветы.
   - Торенс!
   Она оглянулась на мой голос.
   - Не приходи к вратам тюрьмы между мирами, если я позову. Не место детям в том войске, какими бы смелыми они ни были.
   - Когда ты позовешь, - Торенс исчезала среди ромашек, так и не пообещав, что не придет.
   Она была слишком смелая и слишком любопытная, чтобы дать такое обещание.
  
   Свиток одиннадцатый. Игорь Свиньин. Чужая ненависть
   - Мир жесток... Когда ты позовешь... - таяло в отзвуках, а ромашковое поле вяло под дыханием ветра.
   Лепестки летели вдаль, превращаясь в хлопья снега и пепла. И казалось, что сосчитать их невозможно. Немного лепестков попало на небо, и они стали звездами, яркими, игривыми.
   Ночь пришла в мир, но не моего сна, а туда, куда я так стремилась, невольно выбирая дорогу. Пусть и лежала она через ненависть.
   Остовы многоэтажек, словно выброшенные на берег туши. А море застыло пустыней, доплеснув до жуткого берега, где нет жизни, где нет ничего, кроме ненависти. Я уже видела этот разрушенный город, но он явился не мне, а девочке, мечтающей стать свободной. Еще в мертвом городе. Как давно это было...
   А мир уже говорил мне о себе, исповедовался и каялся за ненависть и серость, что обратилась добротой, ведь все зло люди отдали одному человеку, единственному, что должен будет расплачиваться за всех, расплачиваться за их благостное, но ненастоящее существование. Или не один?..
   Я вошла в город, ведь никто не мог остановить меня. Не осталось тут людей, не осталось жизни, даже ветер не метет пыль улицами, а из асфальта не проросли травы. Руины и ненависть. Неужели это ждет большинство миров, что откажутся подчиниться пустоте, как отказались жители этого мира?.. Но мир уже отвечал на мои вопросы: нет, не боролся с серостью это мир, просто принял судьбу, назначенную ему создателем, отказался от жизни, не почувствовав сразу, что утратил.
   Пустой город. Почему меня и пугают, и очаровывают руины? Ведь я их ненавижу, ведь хочу, чтобы мир стал целым... Ненавижу...
   Старый фонтан еще работал, такой похожий на тот, возле которого я любила сидеть, когда искала живых в ином городе, пусть и не таком пустынном, но тоже погибшем.
   - Не пей, - предупредил мужской голос, когда я почти коснулась воды.
   Я оглянулась.
   Безликий, безымянный, но глаза сияют. Страдание стало тем огнем, который написал его истинное имя.
   - Если напьешься нашей воды, станешь такой же, как мы. Либо утратишь все чувства, либо возненавидишь весь мир, - он подошел к фонтану, зачерпнул горсть воды. - Вода. Ее всегда называли жизнью, а она изменила наш мир, но разрушила и убила. И мало кто помнит, что раньше было иначе. Что раньше все могли и любить, и ненавидеть, что страсти сжигали наши сердца, иногда толкая на убийство. А теперь только некоторые это понимают.
   - Всегда тяжело вспомнить, как было, если сейчас мир устроен иначе, - я остерегалась встречаться со взглядом этого человека, словно его взгляд, вмиг окрасившись ненавистью, мог убить меня, даже если я и не напилась отравленной воды.
   В моем сердце иного яда достаточно.
   - Нас обрекли на убийство, ведь с чужой ненавистью не договориться, как со своей совестью. Нас обрекли на вымирание, ведь если исчезает тьма, то и свет исчезает. И не поможет страдание одного, в ком сфокусировалось зло. Это не тот урок, который укажет верный путь человечеству.
   Вспышка ненависти окрасила его глаза тьмой, но тьма эта была живая. Он отвернулся, чтобы ненароком не взглянуть на меня.
   - Но ведь твой создатель считает этот путь благом? - попробовала возразить я.
   - Но я считаю иначе!
   Да, он мог бы убить взглядом, даже без проклятья родного мира. Но молодой волшебник был слишком одинок, чтобы понять, что сам взял на себя проклятье мира, чтобы хоть на несколько лет отсрочить его гибель. Взял проклятье на себя, как и другие, приходившие на эти руины до него.
   Я наклонилась к фонтану и тоже зачерпнула воды, раньше, чем он успел меня снова остановить.
   - Теперь я в твоей власти. Но держит ли этот мир тебя? Держит ли тебя мир, которому суждено умереть?
   Он не понимал, просто смотрел мне в глаза. Он хотел убивать, но не мог, что-то внутри не давало ему обратить свои чувства против другого живого существа. А тогда взгляд его изменился, ненависть уходила.
   Узник умирающего мира посмотрел на свое отражение в воде. И ничего не произошло. Он был свободен.
   - Пойдем, - беря его за руку, промолвила я.
   Мы уходили по незримой дороге, начертанной дождем, не оглядываясь.
   В тишине рушился брошенный город. Рушился брошенный придуманный мир.
  
   Свиток двенадцатый. Олег Крымов. Банк
   Я знала, куда веду волшебника. Знала, чьи песни залечат раны в его душе, чьи руки сошьют новую одежду. И пусть Волшебная Школа далеко, но этот мир близко. И я не один месяц лечилась от тоски, бродя по его лесам и слушая шелест волн, разбивающихся о палубы дивных кораблей.
   Но путь туда вел через другой город, совсем чуть-чуть касаясь его. Пару улиц, и мы снова исчезнем.
   Из здания банка с искрящимися, до блеска вымытыми окнами, пятясь и все еще раскланиваясь, выходил молодой человек.
   - Тьфу, ты! Нечисть! - сплюнул он на тротуар, заворачивая за угол, когда его уже не могли видеть из окон главного здания одного из самых успешных банков.
   Мы остановились, но Дмитрий, видимо, был наблюдательным, он замер, вперившись недоверчивым взглядом в столь необычную парочку на городской улице. Я улыбнулась, представив, какими он нас видит: человек в изорванной одежде и женщина в длинном темном платье, расшитом узорами, явно имеющими мало общего с обычными нитками.
   - И здесь попал. Ведьма, - да, Дмитрий был невероятно сообразительным. - Вы что весь город выкупили? Куда ни плюнь, везде нечисть. Там вуду доморощенные с клиентов требуют анализы.
   Дмитрий не скрывал своих мыслей, и я не сдержала смех: до анализов дело в банке не дошло, только слюну, волосы и кровь потребовали работники банка перед выдачей кредита.
   - Чего ржешь, ведьма? - рассердился Дмитрий.
   - Веселенький у вас мир, потому и... - нет, с этим смехом бороться было просто невозможно.
   - Весело тебе, да? - казалось, Дмитрий сейчас просто взорвется от негодования. - А то, что теперь все, кто не хочет рабом становиться, без работы остались?
   Смех оборвался, словно и не принадлежал мне. Об этом аспекте проблемы я как-то не подумала.
   - А ты подумай на досуге, ведьма, - посоветовал Дмитрий, который только прикидывался, что ничего не понимает и в практиках доморощенных вуду, и в колдовских узорах на моем платье.
   Интересно, как много он успел прочитать в моих мыслях?..
   Но неожиданно Дмитрий повел себя так, как я от него совсем не ожидала.
   - Забери меня отсюда. Мне надоел этот балаган, когда смеешься, а потом ужасаешься, что мог смеяться. Не бросай меня здесь, волшебница, - Дмитрий просил искренне, но мне так хотелось его немного помучить, совсем чуть-чуть.
   - А если я сейчас исчезну?
   - Если ты сейчас исчезнешь, я раздобуду пулемет и пойду крошить всех, кого увижу. Ведь все они уже продали свои души за деньги, да и тела тоже. Ты не видела, как корчится от боли тело, когда ему приказывают хозяева.
   Дмитрий мстил мне за шутку, понимая, что я-то могла это видеть, пусть и не здесь.
   Изысканное рабство... Сам не замечаешь, как обмениваешь свободу на деньги. Тоже твоя гениальная идея, Враг рода людского? Или кто-то иной просто продолжил в фантазиях то, что видно уже сегодня, предсказав будущее своего мира?
   Но тот, кто позвал Дмитрия из небытия, верил в волшебство творения.
   - Конечно, ты можешь идти с нами, - ответила я.
  
   Свиток тринадцатый. Наталика. Над островом шёл дождь
   Мир менялся. Тропа стелилась отблесками, шумел ливень, и вскоре стена из дождя встала на нашем пути.
   - Это тоже тайный путь, - сказала я, останавливаясь возле говорливой стены. - За ней лежит необычный мир. Многие приходили в него, но каждый видел остров по-своему, каждый отдавал частичку души и клялся помнить всю жизнь. Но помнили немногие, ведь чудо всегда легче забывать, чем хранить в глубине глаз.
   Оба волшебника молчали, они меня понимали.
   - За этой стеной вы оставите все злые помыслы, всю ненависть, только печали и боли не коснется этот дождь, - я потянулась к живой стене, сотканной из дождевых струй, чувствуя, как вода узнает меня. - Пойдемте, если не боитесь.
   Молодые волшебники не боялись, и почти вместе мы шагнули сквозь дождь. Теплая волна коснулась наших лиц, но дождь оказался иллюзией, хранившей вход в тайный мир. Он даже не заиграл каплями в наших волосах.
   Над островам раскинулась ночь, и было тихо, только вдалеке накрапывал дождик, теплый, редкий, молчаливый, но веселый, хоть и полный взятой в долг печали. Как удивительно здесь соединялось все, что не могло стать единим ни в одном из иных миров.
   Подставляют огромные ладони листьев величественные гиганты с серебристой корой, ловят капли, и острыми стрелами падают дождинки в реку, моют яблоки в саду, в центре которого стоит, словно жемчужный маяк, высокая башня.
   Ничего не изменилось здесь за время моего отсутствия. Я помнила, как меня, не устоявшую под ураганом отчаяния, почти ослепшую от горя в поисках любимого, эта тропа привела к подножью башни, и женщина, величественная и вечная, как и это место, встретила меня.
   - Волшебница, - позвал Дмитрий. - Это же...
   - Это забытый народ, - я смотрела туда, куда и он. - Одни называют их эльфами. Другие сидами. У них много имен. Но их настоящего имени никто из людей не знает.
   На деревьях сада вспыхивали волшебные огни, а разноцветные сияющие бабочки вылетали из укрытий среди листвы. Люди, красиво одетые, улыбающиеся, устроили игры среди деревьев. Одна девушка с завязанными глазами пыталась поймать своих друзей.
   - Сюда приходят мечтатели и поэты. Некоторые не хотят возвращаться назад и остаются, - справа от нас стояла женщина, хранительница и дух этой затерянной прекрасной земли.
   Я взглянула ей в глаза, и мне стало холодно. Женщина улыбалась нам, приветствовала, но видела не только этот остров, а и другие миры, рассыпающиеся в прах под дыханием серокрылого ветра. И я поняла, что до этого острова серокрылый ветер тоже долетит. И случится это скоро. Облетят листья в саду, засохнут деревья, обмелет река, белая башня покроется копотью. А изломанные штормом ладьи-лебеди опустят головы в воду, прибитые к берегу. Спрячутся, чтобы не видеть гибели острова, когда его хранительница останется одна.
   Я поклонилась хранительнице, и молодые волшебники последовали моему примеру. Она кивнула в ответ.
   Мы шли по саду, и веселящиеся люди иногда смотрели на новоприбывших, удивляясь, что мы не присоединяемся к ним.
   - Чего ты хочешь, Наина? - спросила хранительница, когда Дмитрий и другой позванный из небытия отстали.
   - Помоги им. Их миры гибнут, но гибель эта медленна. Она отравила им сердца, - я поймала бабочку-огонек, когда та свалилась с ветки. Проснувшись от прикосновения, бабочка увернулась, чтобы не быть пойманной, и полетела дальше, словно ничего и не произошло.
   Бездонные глаза хранительницы заглянули мне в душу.
   - А ты сама, Наина? Яд ест тебя изнутри, хоть ты и продолжаешь бороться. Ищи солнце, что может его выжечь, и огонь...
   - Знаю, - с улыбкой перебила я ее, понимая, что сейчас скажет бессмертная. - Но мне некогда.
   - Твои друзья в плену, и ты не можешь им не помочь, - у себя дома хранительница была очень проницательна, она указала на тропу, и мы свернули, углубившись в сад, где было не так светло. - Этим двоим я помогу. Но подумай и о себе, Наина. Если ты не найдешь живое солнце, умрешь.
   Я ничего не сказала, глядя себе под ноги. Впереди светилось в звездном свете озеро. Мы подошли к непрозрачной воде, в которой отражалось только небо, будто звезды смотрели из глубины.
   - Когда захочешь вернуться, вспомни об этом месте, - как и много лет назад сказала хранительница, когда прощалась со мной. - И это возьми.
   Она что-то протянула мне, но в темноте не разглядеть, только чувствуешь, как металл холодит пальцы.
   - Что это? - спросила я, уже мысленно творя заклятье света, но хранительница покачала головой.
   - Спрячь, потом посмотришь.
   Я спрятала холодный кругляш в пояс платья, словно звездочку получила в подарок.
   Настоящие звезды смотрели из озера, зажигая вдохновением глаза менестрелей и поэтов. И мне так не хотелось уходить из этого чудесного места.
  
   Свиток четырнадцатый. Татьяна Минасян. Шаг вперед
   - Проснись, Наина. Уже утро, - Фрейдис осторожно будила меня.
   - Утро? - я встала, не сразу поняв, где нахожусь.
   В доме вкусно пахло свежевыпеченным хлебом и молоком. Черный кот заснул на лавке, пузо у него было как барабан, верно, встал он раньше всех и уже успел позавтракать.
   Хозяин ждал нас снаружи. Вскапывал грядки.
   - Я обещал показать вам путь к друзьям, - вспомнил он свои вчерашние слова, утирая пот со лба.
   - Обещал, - кивнула я. - Но мы решили идти к Башне.
   Фрейдис глянула на меня с непониманием, или не знала, о какой Башне идет речь, или хотела возразить, что вместе мы пока ничего, касающегося дальнейшего пути, не обсуждали.
   - К Башне пойдете? - переспросил козел, важно идущий по двору. - А не боитесь?
   - Чего нам бояться? - улыбнулась я. - Мы себе в душу заглянуть не страшимся. Верно, Фрейдис?
   Волшебница замялась с ответом, но, взглянув на тонкие золотые браслеты на своих запястьях, вспомнила, какую боль они могут причинить, если рядом окажется враг, и кивнула. В ее глазах вспыхнула мрачная решимость. Я лишь подумала, не соблазнилась ли она изменить данному себе слову и испить из чаши могущества, чтобы отомстить тем, кого уже начала считать врагами. Но тьма затмевала взгляд молодой волшебницы лишь мгновение.
   - Хорошо. Но Маруська уже завтрак на стол ставит, - казалось, хозяин тоже рад, что мы не спасаемся бегством, пусть и укрывшись у друзей.
   - Война войной, а завтрак...- глубокомысленно начал козел, но наш общий смех заглушил последние слова, повествующие о том, чем обед важнее войны.
   А после завтрака мы попрощались и пошли к Башне. Ни одна дорога, кроме твоего желания, не может привести на край света, где стоит высокая деревянная башня. Будто и ненужная никому. Нечего ей защищать, некого с нее высматривать, но иногда с друзьями, а иногда и по одному приходят к ней люди и поднимаются на самый верх.
   Когда-то по воле одного из создателей здесь даже устроили аттракцион. Но предприятие быстро захирело, ведь создатель не понял самой сути Башни, не понял сути испытания.
   Поле вокруг Башни давно стало пустырем. Сюда уже пришла осень, а небо утратило часть цветов. Слишком близко к мирам, отвоеванным пустотой у жизни, находилась Башня. Почти на самой границе.
   Я вгляделась в горизонт, за которым не было ничего.
   - То, что нужно, - тихо сказала больше самой себе, чем Фрейдис.
   - Мне холодно, - созналась молодая волшебница, Башня пугала ее своей простотой, казалось туда очень легко забраться, но она словно чувствовала, что это не так.
   - Мне тоже холодно, - я решила не прятаться за самоуверенностью, ведь не только Фрейдис пойдет сейчас в Башню. - Но если ты преодолеешь испытание, можешь загадать для себя все, что угодно, разглядеть любой путь.
   - И это снять тоже? - Фрейдис показала мне браслет, на котором заиграл золотистый свет вечернего солнца.
   - Да, - солнечный отблеск на браслете мне не понравился, будто солнце этого мира было мертво и только казалось настоящим.
   - А что загадаешь ты?
   Я не ответила. Что я загадаю? Попрошу указать мне путь к веерам, которые видел в моих руках демон? Отыскать любимого? Освободиться от яда? Но хватит ли сил у Башни на любое из этих желаний? Ведь с ее вершины, верно, уже видно уничтоженные пустотой миры...
   - Я еще не знаю, что загадаю, - честно ответила я. - Пойдем, Фрейдис.
   Мы поднимались по ступеням лестниц Башни, минуя провалы и окна, в которые можно было свалиться. Время съело половину ступеней, и иногда нам приходилось надеяться только на удачу и то, что друг удержит над пропастью. А по стеклянному полу одного из последних этажей пошли трещины, и стекло гнулось, пытаясь рассыпаться под нашим весом.
   Я видела, как побледнела Фрейдис, понимая, что у меня самой в лице ни кровинки. Слишком изменилась Башня с тех пор, как мои друзья поднимались на ее верх.
   Вот и последний этаж. Фрейдис помедлила, но вышла на крышу.
  
   Свиток пятнадцатый. Марина Ясинская. Убий - Джи Майк. Не убий
   Горизонта не было. Закатное небо обрывалось. Даль сожрала клубящаяся серая туча, среди которой сновал серокрылый ветер. Наместник пустоты, от дыхания которого сжимается сердце любого призванного из небытия.
   - И что дальше? - спросила Фрейдис.
   - Дальше? Дальше мы должны прыгнуть и полететь. У каждого волшебника есть крылья.
   Я смотрела на тучу, озаряющуюся в глубинах молниями, чей мертвенный свет соединялся со светом солнца. И я поняла, что в этом мире больше нет солнца. Что только закатное небо осталось, но скоро не станет и его.
   - А если он доберется сюда раньше, чем мы улетим? - для волшебницы Фрейдис была иногда слишком прагматична, но я ее понимала.
   Да, нам не успеть, только если удача... А если спросить?.. Кругляшек, который дала мне хранительница укрытого вечерним туманом острова. Я достала спрятанную монетку.
   Монета оказалась золотой, но совсем нетяжелой, словно золото ее было не материалом, а воплощением жизни и света. Только одна сторона больше истерта или немного испорчена мастером, когда он пытался повторить узор, скопированный с другой стороны. Но узор получился разным. О разных судьбах повествовали разные стороны монеты, и не были частью одной истории. Еще бы немного терпения, немного души, и эта монета стала бы воплощением судьбы, могущественным оружием.
   Но чем больше я присматривалась, тем лучше понимала, что сделана эта монета не одним человеком, а двумя, и второй лишь скопировал, немного иначе представив увлеченную исповедь другого. Исповедь, не рассказ, ведь о судьбе целого мира повествовали узоры.
   Далекая планета. И ее жители не знают зла, не убивают себе подобных, в них воплотилось смирение и доброта. Не об этом ли рассказывал мне пленный в умирающем мире волшебник прошлой ночью во сне? Но нет, этот мир был иным. Он не искал тех, кто может принести себя в жертву ради его жизни. Хотя... Разве нельзя назвать жертвой непонимание и презрение со стороны твоих соотечественников, которые только кажутся добрыми?
   Слишком сложно, чтобы разглядеть в истертом узоре все, но я чувствовала, что даже такая монета полна жизни. Это мир, которой можно держать на ладони, а можно сжать в кулаке и пойти дальше по дороге, не забывая, что рядом с тобой идет второй человек, глазам которого тоже открывается этот мир. И мир примет тебя, ибо он особенный, он ждал не одного, а двух отважных создателей, ждал двух друзей. Не обманите же его, молодые создатели, увидьте его настоящим...
   А пока одна сторона монеты оставалась неточной копией другой, раной в заклятье творения. Но это еще можно было исправить, ведь ни один из создателей пока не выпустил ключ от мира из своих рук.
   Я подбросила монету, загадывая, убьет или не убьет нас серокрылый ветер, когда мы взлетим. Я должна была это знать. И монета упала, ответив на мой вопрос: "Убьет".
   Фрейдис поняла ответ мира, спрятанного в монету, не хуже меня.
   - Руку, волшебница, - и Фрейдис без сомнения вложила свою руку в мою. - Мы не полетим, мы упадем.
  
   Свиток шестнадцатый. Хоббит. Чтобы вышло солнце...
   Мы падали, обнявшись. И я укрыла нас своими радужными почти прозрачными крыльями. Даже с закрытыми глазами я видела, как вспыхнула мертвенной молнией туча, пожирающая мир, как заиграли алыми заклятьями перья на серых крыльях ветра.
   Мы падали, и я молила небеса о помощи, молила дождь и даже ветер остановить эту тучу, остановить серость, и чтобы больше не гасли глаза живых, и создателей, и позванных из небытия.
   Мне казалось, что я вернулась в детство и бегу по улице. А мои темные волосы падают на глаза, и я небрежно убираю их с лица, но лечу дальше. И дождь подсвечивает солнце, живое солнце, делая струи золотыми.
   И тогда мы упали, но я не почувствовала боли, ведь земля была живой, мягкой, мать всего живого не причинит вреда своим детям.
   - Улыбнись, Наина, - моих волос коснулась детская рука.
   - Зачем? - как и в детстве спросила я, понимая, что это не воспоминание, что сейчас клубящаяся туча накроет Башню и съест ее вместе с нами.
   - Надо жить, Наина, - девочка убирает мои волосы с лица, и руки ее теплые, такие теплые, как свет, настоящий, живой свет.
   - Зачем? - я чувствую привкус крови на губах, нет, не пощадила нас земля.
   - Чтобы вернулось солнце...
   Слова девочки тают, я так и не смогла открыть глаза, а дышать тяжело и больно, и печет в груди, словно огонь сжигает мрак, отыскав его отпечаток и в твоем сердце. Безжалостный солнечный свет, который не обманешь.
   Между тучей и миром Башни зависло раскаленное солнце. Я чувствовала его жар, а туча остановилась. Туча злилась, но солнце, слетевшее с рук девочки, как две капли воды похожей на меня в детстве, было сильнее.
   Я вздохнула, и приподнялась. Одно радужное крыло волочится по земле, я сломала его при падении, но оно и не дало нам разбиться. Фрейдис тоже пришла в себя, открыла глаза. Рядом с ней на земле валялись тонкие золотые браслеты оков.
   Волшебница подобрала браслеты и бросила их в сторону тучи.
   - Забирай свои подарки, мне они не нужны!
   Туча взъярилась, но солнце светило тепло и ясно. Оно только родилось, и жизни его хватит на тысячи веков.
   - Уходите, - мелодично сказала девочка, и казалось, что ее голос тоже часть живого новорожденного света. - А я буду драться!
   Я не смела возразить своей спасительнице. И, чертя заклятье перехода, мысленно указывала путь в тот мир, где остались мои друзья.
  
   Свиток семнадцатый. Аарон Макдауэлл. Дуэль
   Я нашла дом самозваного столяра быстро, но дом был пуст, а в подвале не осталось ничего, что могло бы напомнить о событиях того вечера, когда мне пришлось убежать в мир, который открылся мне первым. И только чувствовалось, что совсем недавно здесь стояло зеркало: окно в тюрьму между мирами, куда можно толкнуть, но откуда не выбраться.
   И пятна, выжженные на полу волшебными огнями. Мои друзья стояли насмерть. Но светловолосая девочка во сне не сказала, что кто-то погиб. Один тяжело ранен. Только она не знала, кто...
   Я коснулась пыльного пола, стараясь почувствовать, куда увели моих друзей.
   По полу пошли блики, а один юркнул в проем без двери, ведущий вглубь подвала. Не может быть...
   Держа на ладони алый огонь, я пошла туда.
   Под стеной лицом вниз лежал человек. Я подумала, что это хозяин дома, но человек не был седым, а мандола брошена подле него. Только не дотянуться.
   - Ты жив, менестрель? - я перевернула товарища, зазвенели кандалы.
   Приковали и оставили на медленную смерть.
   Он застонал.
   - Наина? Это не ты...
   - Нет, это я, - я легко перерезала кинжалом цепь, освобождая его.
   - Твои друзья... Их забрали... Сказали, что ты вернешься... Что ты обязательно вернешься... Не бросишь их... - менестрелю было очень тяжело говорить, Фрейдис подняла с пола мандолу и протянула ему.
   Израненные руки обняли любимый инструмент.
   - Тебя мучили? - в голосе волшебницы сквозил ужас.
   - Это старые раны, - попробовал возразить менестрель, но сцепил зубы от внезапно вернувшейся боли.
   - Я тебе помогу. Глаза закрой, - одной рукой я коснулась его груди, а другой писала огнем заклятье, и печальных нот в нем было много, как и солнечного света, которым я щедро делилась с товарищем.
   - Я слышал, что их повели в старый парк, - уже уверенней сказал менестрель, с моей помощью поднимаясь с пола.
   Сполохи моего заклятья указывали дорогу, действительно ведя в заснеженный парк, находящийся всего в одном квартале от дома столяра.
   Возле входа на снегу сидит нищий, холодно, но в его руках скрипка. Я бы бросила ему монету, но нельзя же подарить кому-то целый мир. А монета у меня всего одна.
   Темные волосы закрывают почти все лицо, но что-то в фигуре нищего кажется знакомым. И сумерки прячут его глаза, как и имя.
   - Наина, - я вздрогнула, услышав голос Лаяда.
   Вампир был по другую сторону забора. Его тоже оставили, но до утра, когда солнце выйдет из-за ближних домов и обратит пленника в прах. Привязали к забору, и веревки заколдованные, ведь иначе он бы давно улетел.
   Музыкант поднялся, держа скрипку, словно это было самое грозное оружие из существующих во всех реальностях. И я узнала одного из палачей тюрьмы между мирами.
   Не убежать от него, но ледяные глаза не вспыхнут ненавистью или смехом, ибо ему все равно. С ним не договориться, и есть только одна возможность его победить.
   - Я вызываю тебя на дуэль, - глядя в глаза палачу со скрипкой в руках, сказала я.
  
   Свиток восемнадцатый. Джи Майк. Наш Дом
   - Оружие выбираю я, - откликнулся палач.
   - А у тебя одно оружие - музыка, - в моих руках заклятье света рисовало скрипку, воплощенную из живого, солнечного света.
   Лаяд отвернулся, солнечный свет обжег вампира.
   - Но мой ход первый.
   Мелодия палача была жуткой, но прекрасной. О жизни среди смрада пела она. Но и это место могло называться домом, и даже убежищем. И в нем могли жить живые люди, чье существование - борьба за выживание, ведь иные, тоже люди, но считающие себя нормальными, могут уничтожить их в любое мгновение. Очерствели детские души, и страдание выжгло их глаза, они больше ничего не чувствовали и не видели красоты мира, только их смрадный дом был им мил.
   Но я не собиралась сдаваться. С мелодией врага спорила тихая песня моей скрипки. О жизни и будущем пела она, о том, что кончится ужас, а друзья не предадут, и даже в том ужасном доме родятся дети, соединяющие два мира, объединяющие человечество, разделенное волей судьбы, но не волей одного из создателей, ведь он был другом каждому из тех, кого позвал из небытия.
   Замолчали скрипки. Палач смотрел на меня с уважением.
   - Ты многому научилась, Наина. Твой ход.
   И я знала, что буду помнить и эту похвалу, и эту песню, к которой прикоснулась сегодня.
  
   Свиток девятнадцатый. Андрей Вознин. Улов
   - Я тебе его уступаю, - я не хвасталась мастерством, чувствуя, что мне будет легче продолжить чужую мелодию, чем бороться с ним.
   - Хитришь, Наина, - палач улыбнулся.
   И я заиграла. Скрипка пела о небесах и смертных грехах, пела о том, что было мне чуждо. О том мгновении, когда жизнь мира могла оборваться не потому, что пришло время, а потому, что даже души стали блеклыми, бесцветными уродцами, даже на грехи некого ловить.
   Палач ликовал, поддерживая мою мелодию. Он побеждал, и я сама давала ему в руки эту возможность. Но я держалась, веря создателю, что поделился со мной своей историей. Веря чужому создателю и своему, незримо стоящему рядом со мной. Я чувствовала.
   И мелодия менялась, а на грех гнева попалась настоящая любовь, живая. Я видела, как побледнел палач, не ожидал такой ловушки. Не ожидал, что я настолько рискну, вызвав его на дуэль. Мне стоит сейчас лишь оборвать мелодию, и он не сможет заглушить струны скрипки раньше меня. И он один будет петь о любви, что может даже отсрочить гибель мира, творя заклятье против своего господина.
   Но другая мелодия ворвалась в нашу дуэль. Мелодия мандолы, и поддержала палача. Ветер поднял тучи снежинок, превращающиеся в туман облаков.
   - Наина, берегись! - Фрайдис потянула меня на землю за мгновение до того, как огненный луч пролетел над землей, разрезая туман.
   Скрипка, сотканная из света, растаяла. Но луч перерезал забор, вампир тоже успел пригнуться, и теперь не был привязан к прутьям, хоть руки его оставались связанными.
  
   Свиток двадцатый. Емелюшка. Маленькие детки - маленькие бедки
   Луч разбил скрипку в руках палача, а его самого толкнул в сугроб. А на ладони молодой женщины разгорался новый огонь.
   - Она враг? - я закашлялась, вдохнув туман, уносимый ветром.
   - Надеюсь, что нет, - Фрейдис резко поднялась, выхватывая у меня из-за пояса кинжал.
   Но направила его не на меня, а на менестреля, наклонившегося к нам. Фрейдис поднималась, а менестрель отступал.
   - Не нужно, - шепот менестреля был почти неслышен. - Ты не знаешь, как там страшно.
   - Опусти оружие, он ведь тоже чей-то сын, - заступилась за менестреля Ольга.
   Фрейдис глянула на меня, советуясь. Я кивнула и поднялась. Молодая волшебница неохотно вернула мне кинжал.
   Я подошла к Ольге, заглянув ей в глаза. Раньше ее проблемы ограничивались детскими шалостями, а теперь... Она слишком хорошо чувствовала, как меняется ее город, как меняются друзья ее сына, а сам мир сереет, и даже чары блекнут. Ольга не хотела так жить, ведь ждала второго ребенка. Раньше в этом парке волшебница встречалась с подругами, и они весело смеялись, а сейчас... Сейчас мы обе были рады, что брошенный парк укрыт пушистым снегом.
   - Спасибо, - вампир опередил меня с благодарностью, он уже освободился от веревок.
   - Я случайно здесь оказалась. Хотела забрать из дома вещи, когда услышала музыку. Мы уходим, - Ольга посмотрела на палача, я проследила за ее взглядом, мне не верилось, что палача могла убить вспышка волшебного огня, да эта женщина и не была способна отнять чью-то жизнь.
   - Уходите? - удивился менестрель.
   - Молчи, предатель, я тебе сразу не поверил, - вампир скрутил менестрелю руки за спиной и связал той самой веревкой, которой его самого лишили свободы, когда ждали меня, заманивая в ловушку.
   Но мне не верилось, что менестрель мог предать нас, что все увиденное в подвале - лишь хорошо сыгранный спектакль.
   Я посмотрела ему в глаза, где плескалось отчаяние. Он понимал, что либо мы, либо те, кого мы называем врагами, все равно казнят его. Фрейдис не знала, что приходится пережить попадающим в тюрьму между мирами, а я уже не сомневалась, почему у менестреля изранены руки.
   - Что вы будете делать?- спросила у меня Ольга.
   - Будем искать наших друзей, - ответила я. - Если они еще здесь. А вы?
   - Волшебники уже покинули город. Мы найдем мир, где нет тени серости. Мы вырастим детей в любви и радости, и они не станут воинами и убийцами. Смех, а не плач. Любовь и добро, а не боль.
   Я понимала молодую мать. Понимала, но принять не могла. Мой путь был иным, но я знала, что буду помнить Ольгу, согревшую мне душу своим волшебством в этот холодный зимний вечер.
  

***

  
   Корабль с черными парусами стал на якорь, и команда спустила на волны шлюпку. Ива и Наина наблюдали за приближением пиратов, стоя у окна. Возле другого окна собралась группка студентов во главе с Дэймаром.
   Пошел дождь, учителя и пираты поспешили укрыться в школе. Корабль успел добраться к берегу раньше бури, но должен уйти в море, чтобы стихия не застала его врасплох.
   Судя по голосам, студенты были удивлены встретить в Волшебной Школе пиратов, но удивление быстро сменилось радостью и весельем. Кто-то из учеников запел пиратскую песню, и его поддержали десятки однокурсников, но песня потонула в смехе.
   - Пойдем, посмотрим, что там, - Ива потянула Наину за рукав.
   Волшебницы переглянулись и быстро пошли по коридору, компания Дэймара от них не отставала. Но подруги не обращали внимания на студентов. Они просто радовались, что сейчас увидят своего товарища, за которого так волновались, ведь буря любит смелых, но слишком часто их испытывает.
   Внизу лестницы ученики обступили пирата. На поясе у капитана шпага и пистолеты, волосы скрывает широкополая шляпа с белым пером.
   - Не ошибся с парусами наш друг, - улыбнулась Наина.
   Услышав знакомый голос, Джек обернулся, улыбаясь, поблескивали золотые зубы. Студенты тоже оглянулись и расступились. Джек, словно был джентльменом, а не пиратом, поклонился волшебнице, сняв шляпу. Среди студентов кто-то захлопал, а двое близнецов снова начали петь, но на них шикнули друзья. Песню можно попеть и потом, когда учителя уйдут, и будет не так интересно.
   - Давно не виделись, Джек, - сказала Наина, но ответить на приветствие пират не успел.
   - Джек? Джек Воробей? Пиратский капитан? - высокомерно спросил Дэймар, тоже спустившийся к ученикам, на руках юноша держал кошку, которую недавно пытался обидеть, и кошка лежала тихо, словно забыла, как в нее летело злое заклятье. - Неужели пиратам место среди волшебников?
   Студенты неодобрительно загудели, но и ссориться с Дэймаром никому не хотелось. И действительно, что пирату делать в Волшебной Школе? Почему его встречают с такими почестями? Сами учителя вышли...
   - Новый ученик, - Джек даже не спрашивал, понимая, кто перед ним, пират сделал несколько шагов к Дэймару. - Недавно здесь.
   - С чего ты взял, пират, что я здесь недавно? - в глазах ученика искрилась заклятьями тьма.
   - А ты сам себя выдал, мой друг. Я ведь раньше был учителем в Волшебной Школе.
   Студенты ахнули, а пиратский капитан продолжал, с усмешкой глядя обидчику в глаза:
   - Ученье - свет, или ты думаешь иначе, Дэймар?
   - Не смей читать мои мысли!
   Дэймар взмахнул рукой, но пиратский капитан поймал заклятье, сжав сияющий огонек в кулаке. Немного сильнее сожмутся пальцы, и побледневший Дэймар упадет под смех учеников всей Школы. Но, кроме Джека и Дэймара, это понимали только Наина и Ива.
   - Ты мало знаешь о пиратских капитанах, мой друг. И обо мне тоже, - Джек разжал пальцы, отпуская свет тающего заклятья на волю.
   Дэймар стоял перед пиратским капитаном, пораженный до глубины души. Он сейчас даже не мог ненавидеть и злиться. Джек повернулся к Наине и Иве.
   - Пойдемте, нас уже ждут.
   Учителя ушли, через несколько минут из зала исчез и Дэймар. А студенты продолжали обсуждать появление в Волшебной Школе пирата, поставившего свободу морского простора выше свободы власти над младшими, которую могла дать ему Школа.
  
  
  

Глава десятая

  
   Снова по воле старшего волшебника разгорался светильник. Зашевелились, коронованные огнем, крылатые змеи. Пиратского капитана, Наину и Иву ждали. Но глаза змей не изменились, когда трое учителей заняли свои места.
   - Кого-то не хватает? - удивилась Волшебная Шляпа.
   - Не хватает меня, - на пороге стоял темноволосый мужчина, янтариками светились его изменчивые глаза.
   Дементор и Северус поднялись. Пламя на коронах крылатых змей затрепетало, откликнувшись на призванные чары. Встал Джек, коснувшись рукояти пистолета.
   - Что же ты пообещал хранителю Школы, чтобы он вернул тебе человеческий облик? - пиратский капитан не скрывал презрения.
   - А разве мне обязательно нужно что-то пообещать? - в комнату вошел Дух Школы.
   Увидев его, все учителя поднялись, приветствуя единственного директора этой Школы. Волшебник кивнул, и короны на свечах-змеях застыли воском огненного цвета.
   - В них больше нет нужды. Я не вернусь в библиотеку.
   Ива и Наина молча переглянулись, слишком хорошо понимая, что, уйдя из зачарованной библиотеки, создатель, чья книга была прочитана первой в этих стенах, сам шагнул навстречу смерти, которая давно заждалась его.
   - Кто-то указал тайный путь нашему врагу, - начал герр Фольмер, но Волшебник покачал головой, давая понять, как мало у них времени.
   - Я знаю об этом. Но предателя среди вас нет, хотя властолюбцев и гордецов достаточно, - Волшебник занял место рядом со светильником, восковые змеи переплетались в немыслимый по сложности узор, между переплетениями которого вспыхивали разноцветные огни. - Этот светильник очень похож на веера Наины, как и ее веера, он показывает только правду, а ложь сжигает. И даже сомнения обращает в прах. Предатель или просто неуверенный в себе не выдержал бы их взгляда.
   - Это правда? - не сдержалась Рептилия.
   - Правда, - Наина опустила виноватый взгляд. - Только, когда смотришь через веера на что-либо фальшивое, это больно. Ты берешь вину фальши и игры на себя, и ее тебе искупать за знание. Иногда кажется, что жизни не хватит...
   Наина положила на стол два радужных веера, в которых жили притушенные искристые огни. Сейчас один веер был багровым, словно последние краски заката за мгновение до того, как небеса начнут утрачивать цвета. А второй синий, глубокой, будто осеннее море, слегка освещенное солнцем. Но веера могли менять цвет по своему желанию.
   - Это мои крылья, - ответила волшебница на безмолвный вопрос герра Фольмера. - Я сломала их, когда упала с Башни, на которую поднялась, чтобы зажечь новое солнце между пустотой и еще живыми мирами.
   - Это солнце почти угасло, я видел его, - откликнулся Хаул, вздохнув: он понимал, насколько жутко больше не мочь взлететь к звездам и облакам.
   - И когда новое солнце погаснет, придет тьма, клубящаяся туча серости накроет Башню, отобрав у нас и наших создателей волшебство познания самих себя, - грустно продолжила Венди. - Что будет тогда?
   Волшебница едва сдерживала ужас, который мог затопить ее душу, погасив волю, будто серые крылья ветра выпьют свет из гаснущего солнца. Как и все учителя Волшебной Школы, она не раз смотрела в глаза серости.
   - Только заметит ли это кто-то из нас или из создателей? - усмехнулся Северус.
   - Заметит, - возразил Дементор. - Мы не дадим им упустить этот момент.
   Дементор замолчал, и никто больше не решался говорить. Слишком явственно каждый из волшебников представлял, как серокрылый ветер летит над живыми мирами, обращая их в камень и пепел. И дождь не оживит этот камень, лишь охладит поцелуями, прощаясь с погибшими, лишь превратит пепел в грязь, не замечая, как испачкает и свои крылья.
   - Тьма уже нависла над морем. И не имеет значения, кто открыл путь, - Джек говорил уверенно и немного высокомерно. - Пираты уже спешат сюда. Свободолюбивые капитаны отважны, и буря пропустит наши корабли. Мы защитим Школу с моря.
   - Неужели враги придут по морю? - темноволосая волшебница тоже была напугана, как и Венди.
   - И по воде, и по земле, и по воздуху, - янтарные глаза Ворона светились предвкушением близкого боя. - Я призову своих друзей, что еще остались верны и мне, и жизни. Мы прикроем Школу с земли.
   Джеку эта идея не понравилась, но он промолчал. Но Хаул принимал предложение Ворона без сомнений.
   - Небо наше. Я хочу поквитаться с тенями за подлость.
   И даже профессор Травологии не вмешалась, чтобы напомнить, что крылатый волшебник был тяжело ранен. Сейчас Хаула не остановило бы даже слово хранителя Школы, отдавшего серокрылому ветру свое имя, чтобы хоть на время лишить предателя разрушительной силы.
   - Идет тьма. Солнца гаснут или тонут в ее объятьях, - Волшебник посмотрел каждому учителю в глаза, каждому заглянул в душу, кто-то выдержал, кто-то отвел взгляд, но каждый понимал, что не покинет эту комнату и не спрячется в надежде переждать страшную бурю. - Башня на краю миров рухнет через несколько часов. У нас очень мало времени. Некогда искать предателя, хоть он и в этих стенах. Если Наина посмотрит на каждого через свои веера, то многие комнаты будут пустовать после этого. Слишком часто молодые волшебники не верят в могущество своих чар творения. Школа не устоит перед бурей, ведь в библиотеке не хватает живых книг, сил для возрождения после боя нет, ночь будет бесконечной, над морем не взойдет солнце.
   - Но если солнце не взойдет, мы не сможем колдовать, быстро растратив силы, - герр Фольмер не отчаивался, просто пытался продумать наперед любую неожиданность.
   - Не только солнце светит, - тихо возразила профессор Травологии. - Вы забываете про источник нашей волшебной силы, про то, что серость хочет сожрать в первую очередь и почему борется с нами. Вы забываете про жизнь, а это самый яркий огонь. Ярче солнца. Этот внутренний огонь и есть жизнь, его не скрыть и не отобрать, только с жизнью. И отблеск этого огня попадает на все, что мы говорим и делаем, на все, чего касаемся. Как пелена серости, фальши и пустоты ложится на все, чего касается пустота.
   Наина слушала подругу, вспоминая свое путешествие. Да, так оно и было. Иногда за яркими глазами могла скрываться злая воля, но в глазах безликих и безымянных не было жизни. Она не видела, что ее глаза сейчас ясно светятся чарами жизни, которой она так часто делилась с другими. Светятся, как и глаза всех, собравшихся здесь, как глаза каждого призванного Волшебной Школой, как глаза каждого, чье имя стало огненным, будь то позванный из небытия или создатель. Создатели тоже могут быть безликими или безымянными.
   - Тьма летит на крыльях бури. Но буря жива, - величественно говорил хранитель Волшебной Школы, словно новое предсказание творил. - И пусть Башня рухнет, у нас есть своя башня, мы поднимемся на крышу Школы и вызовем на поединок серокрылый ветер, тьму и саму бурю. И мы будем вместе, даже если эта ночь не озарится светом нового солнца.
   - Мы поднимемся на крышу Школы и позовем с собой всех учеников и тех, кто только ищет тайную тропу, веря в собственное волшебство творения, - глаза Ивы были яркими, а темных волос словно уже коснулся дикий ветер, несущий гибель, душой она уже была на крыше своей любимой Школы. - Мы позовем всех, в ком есть жизнь, будь то призванные из небытия или молодые создатели. Позовем всех, кто понимает, что серость не придумана и во всех мирах живет в разных ипостасях, не различая выдумку и реальность.
   - Да, Ива, мы позовем всех, кто еще не написал свои живые книги, но может выстоять перед ликом бури. Вместе мы победим, - Наина взяла веера, по которым растеклись радужные блики света, и скрестила их, объединив закатное пламя и осеннее море.
   Объединив море и солнце, ледяной дождь и живое, дикое пламя, призвав огонь, хранимый в сердцах каждого живого существа.
   В море ударила молния, подсветив черные клубящиеся тучи, в которых прятались серые безликие тени.
   На крышу Волшебной Школы падали редкие снежинки.
  
   Свиток первый. Дар-н-Лай. Новогодняя сказка - про Маленького Молка
   - Здравствуйте, тетя Оля! - я и не заметила, как девочка, несущая сетку с мандаринами, поравнялась с нами.
   Лаяд улыбнулся замешательству, отразившемуся на моем лице. А вот тетя Оля просто взорвалась от негодования.
   - Я где сказала быть, Даша? Я за тебя перед твоими родителями отвечаю!
   Даша погрустнела.
   - Не кричите, тетя Оля, пожалуйста, - она чуть не плакала от обиды. - Я не одна, меня друзья провожали. И Новый год скоро. Что случиться может?
   Хорошо, что она пропустила дуэль, не почувствовала, как рвутся струны души, когда отдаешь зачарованной музыке жизнь и свободу. Я взглянула на своего противника, до сих пор не пришедшего в себя. Или уже не стоит и волноваться о нем? От холода этой бесчувственной мысли у меня заледенело сердце.
   - Так это друзья? - не сдавалась Ольга, готовая отругать и чужого ребенка, если тот не слушается и подвергает себя неоправданной опасности.
   - Апчхи! - с крыши домика в парке упал снег, и что-то черное съехало в сугроб вместе с ним.
   - Это еще что? - еще больше рассердилась Ольга.
   Что-то вылезло из сугроба и замотало головой, отфыркиваясь.
   - Мне кажется, это и есть друзья Даши, - рассмеялась Фрейдис, а девочка просто просияла.
   - Это мой друг волчонок Молк. А где-то поблизости должны быть лисенок Лись и медвежонок Рям, это я им мандарины несла.
   В сумерках мандарины казались маленькими замороженными солнышками. Волчонок подбежал к нам.
   - Мы знакомы, - я присела, чтобы погладить волчонка.
   - Знакомы, - радостно подтвердил волчонок, дохнув на пролетающую снежинку. - Ты обещала прийти и пришла! Я тебя с моими друзьями познакомлю.
   - Какие друзья? - попробовала возмутиться Ольга, но замолчала, чувствуя, что осталась в меньшинстве, а эти сумасшедшие и детей могут взять с собой, наплевав на опасность, хорошо, что Даша не ее дочка.
   Рыжая молния мелькнула у ног Лаяда, симпатичный лисенок в мгновение ока оказался возле Даше.
   - А в морского котика ты превращалась зря! - не обращая ни на кого внимания, заявил Лись. - По снегу неудобно передвигаться.
   - Не при взрослых... - простонала Даша, понимая, что теперь о ее не очень удачном, но веселом превращении узнали все, кому не надо.
   У Ольги от такого дар речи пропал, и пока старшая волшебница решала, как выругает дочку лучшей подруги, Даша быстро сориентировалась, заметив лежащего в снегу человека. И все равно, что взрослого.
   Теперь уже ни я, ни Лаяд не успели остановить девочку.
  
   Свиток второй. Ольга Астапенко. Уроки покаяния
   Даша наклонилась к бесчувственному человеку. Даже в сумерках было видно, какая бледность укрыла его лицо, притрусив снегом. Неужели он мертв?
   Волчонок, следующий за своей подругой, остановился и понюхал воздух. Лись сидел в нескольких шагах, обвернувшись пышным хвостом, готовый в любое мгновение броситься на помощь маленькой волшебнице. Они же не только разговаривать умели, а и были волшебными существами.
   Девочка стерла снег с бледного лица палача из тюрьмы между мирами. Я чувствовала ее беспокойство, но не страх. Даша верила, что человек жив, маленькая волшебница так хотела этого, возможно, больше чем путешествия в волшебную страну и подарков под елкой, больше всего на свете.
   - Он дышит, - тихо сказала Даша, и мне показалось, что ее тихий, но чистый голос разбудил безымянного.
   Нет, не безымянного, а отдавшего свое имя, чтобы получить власть над младшими. У него было имя, у этого человека, до того, как он присягнул пустоте. И он верил, учитель, всю жизнь отдавший воспитанию детей, верил в Единого, но не верил в жизнь и волшебство. Он жаждал власти, но всегда оправдывал это желание необходимостью либо тем, что должен был наставить учеников на путь истинный. И, чтобы добиться этой цели, были хороши все средства. Он выбирал за своих учеников, унижал, отбирал надежду и ломал волю. Он стравливал друзей и сеял ненависть и боль.
   И тот, кто призвал его из небытия, был всегда рядом с ним, делил его боль, примерял на себя маску мучителя. Они оба чувствовали по-настоящему, и позванный из небытия, и создатель, оба страдали и стояли на коленях, когда их потребовали к ответу собственные, совсем не придуманные грехи, ведь прожитое не может быть придуманным, пусть оно и не осталось в воспоминаниях, причисляемых к реальности. Они оба каялись и находили успокоение, искали новый путь и отрекались от смерти, на которую вместе, одним общим голосом себя осудили.
   Я смотрела на этого человека совсем не так, как раньше. Я понимала его и хотела склониться в благодарности перед тем, кто позвал его из небытия, кто не побоялся написать огнем имя такого героя.
   Но когда имя вспыхнуло, а ключи от нового мира были положены в стол, отблеск его был злым. Создатель дал герою имя, но герой не принял его, хоть и откликался. Учитель хотел власти не только над болью и судьбой своих учеников, не только над своим создателем, но и над многими другими. И он пришел в тюрьму между мирами, на деле доказав, что может быть одним из самых страшных мучителей.
   И теперь этот человек устало смотрит на маленькую волшебницу, взглядом невольно рассказывая ей свою историю, не прося прощения, не моля о милосердии. Он знает, что за оружие в моей руке, да и вампир вспомнит ему все, что было за время моего отсутствия, хоть и не расскажет мне. Но сейчас все смотрят на палача и маленькую волшебницу, словно зачарованные падающим снегом и отблесками, которые потерялись, соскользнув с подоконников соседних домов.
   - Тебе холодно, - тихо сказала Даша, доставая из сетки мандаринку. - Возьми. Тебе будет не так холодно.
   Девочка не осуждала и не прощала, она просто предлагала едва знакомому человеку помощь, словно обещая, что защитит его и от нас, и от холодного ветра, гнущего деревья в парке, но не залетающего на нашу улицу.
   Афанасий медленно протянул дрожащую руку, и солнышко упало на его ладонь, словно скатилось с небосвода, укутанного сумрачными снежными облаками.
   Горячее, оранжевое солнышко.
  
   Волшебство. Неподдельное. Живое.
   Какими же сильными вырастут эти волшебники, если серость не коснется их сердец?..
   Афанасий обессилено опустил голову, не было в нем больше власти и жажды причинять боль.
   - Где наши друзья? - спросила я, словно очнувшись от прекрасного сновидения прощения, творимого этой юной волшебницей.
   - Давняя богиня разбила зеркало, ведущее в тюрьму между мирами, - в тихом голосе бывшего палача царствовала усталость. - Но нам было приказано в любом случае доставить их туда. Они могут много рассказать. Вампира решили оставить, как наживку, - Лаяд дернулся, но Фрейдис положила руку вампиру на плечо, прося выслушать мучителя. - Давняя богиня убежала, но колдун ранил ее. Мы шли по ее кровавому следу, но она перешагнула черту и спряталась в своем царстве смерти. С менестрелем вам и так все понятно.
   Как спокойно он говорил это нам, верно, и не надеялся на спасение. Не верил даже в безмолвное обещание этой девочки, подарившей ему частичку солнца.
   - Наши друзья уже в тюрьме? - я тоже старалась сохранять спокойствие.
   - Нет, я бы знал. Туда идти долго, но путь тайный, поэтому узников и усыпляют, чтобы не могли вспомнить дорогу.
   - Иной путь есть?
   Палач молчал.
   - "Не молчи, Афанасий, ты мой враг, и мне ничего не будет, если этот кинжал пронзит твою грудь, забирая жизнь", - я не заметила, что говорю мысленно.
   Глаза палача засветились, он слышал меня.
   - "Вы все равно меня убьете. Никто не поступит иначе. Никто. Ни ты, ни твои друзья. Да и мои друзья, окажись на вашем месте, казнили бы врага".
   Он не боялся, он принимал свою судьбу, и лишь об одном жалел, что соблазнился властью и бросил своего создателя. Что предал своего создателя, уйдя из его снов и мыслей, когда ключ от мира был заперт в одном из ящиков стола незнакомого мне человека, ведь иначе пустота не услышала бы его настойчивый зов. Слишком дорого он заплатил за власть и возможность причинять боль всем, чьи глаза светятся жизнью и непокорностью.
   - "Есть ли иной путь?"
   Афанасий молчал, чувствуя, как дрожит воздух от непроизнесенных заклятий Лаяда и Фрейдис. Обоим есть, за что его ненавидеть.
   - "Да. Другой путь есть. Но он опасен, изменчив. И лишь иногда пересекается с живыми мирами, по которым прошли тени-солдаты. Пересекается всегда с разными".
   - Если ты укажешь его мне, я тебя отпущу, - я намеренно сказала последнюю фразу вслух.
   Вздохнула от удивления Фрейдис, а Лаяд был воплощением возмущения. Я достала карту и подошла к палачу.
   - Этот путь начинается с предательства, волшебница, - Афанасий, не глядя на карту, нарисованную дождем, начертал путь рыжим пламенем.
   Специально не смотрел, чтобы потом не выдать, если я сдержу слово.
   - Ты свободен.
   Даша засияла, рыкнул волчонок.
   - Так нельзя, Наина. Он враг, - возразил Лаяд, но замолчал, когда я повернулась к нему.
   - Враг, - согласилась я. - И мне от него досталось больше, чем тебе. Но если это единственная возможность помочь друзьям. Что ты выберешь?
   Вампир сомневался, но чувствовал, что времени на сомнение отмеряно немного, понимал, что каждая секунда приближает друзей к самой страшной из тюрем. Знал, что если я обману даже врага, начертанный путь погаснет. Волшебство не прощает обмана.
  
   Свиток третий. Варвара Варкун. Не быть Фортунато
   Лаяд отвернулся, побеждая ненависть. Мы попрощались с Ольгой и Дашей. Лись и Молк играли в снегу, словно тьма и закатный свет подружились в преддверии Нового года.
   Волшебницы ушли, забрав с собой и Афанасия, ведь Даша наотрез отказалась бросать его здесь, ведь он "ее друг", и она "ему верит". А мы вчетвером встали вокруг карты.
   Отпускать менестреля вампир не собирался, радовался, что хоть одного врага взял в заложники. Но я была уверена, что пустота не будет драться за того, кого не так давно мучила, заставляя покориться.
   Дорога, начертанная рыжим огнем и дождевыми каплями, ложилась под ноги. Лишь несколько шагов, и в наши лица дохнул сухой ветер мертвой планеты. Он единственный еще мог говорить, обреченный на скитания по пустыне, укрытой рыжим песком.
   На краю долины, когда-то бывшей морем, стоял маяк. Ветер и время подточили его, изъели стены, но маяк еще держался. Мне казалось, что я узнаю это место.
   - "Он поймет, что я предал его, мой единственный друг", - долетал из прошлого шепот Егора. - "Поймет и принесет себя в жертву, ведь поклялся жизнью. Помоги ему, Наина, спаси. Пусть считает меня предателем, пусть презирает, пусть ненавидит, но живет. Пообещай мне, Наина".
   И тихо откликнулся мой голос: "Я обещаю".
   Путь, начинающийся с предательства...
   - "Я называл его Фармацевтом, почти алхимиком, почти волшебником"...
   Я бежала к маяку, оставив позади Лаяда, Фрейдис и менестреля.
   Дверь открыта. Ступени. Ступени. Ступени.
   - "Они найдут фальшивую Землю. Они ничего не знают о нас. Они подумают, что мой друг - человек, ведь не отличают людей от не людей. Они будут пытать его так, как мы пытали своих врагов в недалеком прошлом", - безумный пустой смех Егора становится частью завывания ветра, ранящегося об острые рыжие песчинки на разбитых стеклах окон маяка. - "Пытать, как мы..."
   Робот сидел на полу в пустой комнате на одном из верхних этажей маяка. Внешне он был неотличим от человека. Смотрел на свои ладони. Его губы что-то шептали.
   Я за мгновения оказалась на полу рядом с ним. Если враги человечества еще здесь?.. Или это время остановилось на этой мертвой планете, став навсегда тем мигом, когда понимаешь, что тебя предали?..
   - Фармацевт.
   Он не поднял взгляда. Не откликнется. А коснуться его нельзя, ведь тогда планета взорвется, похоронив нас в рыжем песке.
   - Железка!
   Ничего. Я склонилась к роботу, пытаясь расслышать, что он шепчет. Но в шепоте было только два слова "Аллигия - не Земля".
   - Меня прислал Егор.
   Предчувствие близкой гибели просто закричало, но робот замолчал, посмотрев на меня.
   - Егор? - тихо переспросил Фармацевт. - Егор предал меня. Продал за серебряные часы. Продал за время.
   Как я его понимала, помня другие часы в руках королевы кукол, рубиновые, помня, что Егор предавал, выигрывая время не для себя, а для всего человечества. И мы тоже пытались обмануть время, чтобы догнать стражников, уводящих наших друзей в тюрьму между мирами.
   Ты не кукла, Фармацевт. Не железка. Ты живой, ты волшебник, ведь жизнь дает тебе силу верить и хранить верность много сотен лет. Поверь мне, друг.
   Я не говорила, даже мысленно не облекая чувства в слова. Я тоже верила вместе с ним и клялась, чувствовала боль и умирала от разочарования предательства. Я делила с ним чувства, как некогда делил их тот, что позвал своего героя из небытия.
   - Так тихо, - я не сразу поняла, что это говорит робот, а не мои мысли блуждают по комнате маяка незримыми отзвуками.
   - Тихо? - спросила я, прислушавшись.
   Ветер замолчал, казалось, ни одна песчинка на планете сейчас не шевелится.
   - Тут никогда не было так тихо, но я знаю, почему замолчал ветер, - Фармацевт поднялся, и я только сейчас заметила, что он одет в мантию алхимика, расшитую колдовскими узорами огня его истинного имени. - Серокрылый ветер летит к этой планете, ведь он тоже враг человечества.
   Я встала, не веря услышанному. Не мог робот, не мог позванный из небытия, что лишь миг назад отдавал себя неверию без остатка, так чувствовать приближение пустоты.
   - Уходи, волшебница. Уводи отсюда своих друзей. И будь верна им. А у меня больше никого не осталось. В твоих глазах я вижу, что Егор погиб. У меня, кроме него, никого не было. Прощай.
   Я бы могла заколдовать робота и заставить покинуть маяк. Могла попытаться переубедить и рассказать, что мы все равно живем, живем столько, сколько нас помнят. А когда забывают, становимся частью огня, окутывающего все живое, и возрождаемся с новыми лицами и под новыми именами. Но Фармацевт знал это и сам.
   - Прощай, друг, - я поклонилась ему и пошла к лестнице: я выполнила обещание, данное Егору, я была честна с ним.
   Прощение. Прощение и верность...
   Я оглянулась, когда мы вчетвером забрались на бархан: рыжие змейки песка сползали по склону. Вдалеке навстречу серокрылому ветру, поднявшему кровавую песчаную бурю, шел волшебник, одетый в мантию алхимика, и песок не мог коснуться колдовского огня.
   Они будут драться среди вихря. Во имя власти и жизни. И я верила, что жизнь победит.
  
   Свиток четвертый. Monosugoi. Навь Vision
   Рыжие песчинки улетали, растворяясь во тьме. Да и было ли в этом мире солнце?
   Мертвый мир и такой до ужаса знакомый и настоящий. Здесь люди отдали свои души и свою память бездушным машинам. Люди часто отдают свои души, если не Врагу рода человеческого, то безликому бессмертию. И создатель жестоко наказал этих людей, сделав их не роботами, а подобием своих живых, настоящих соплеменников.
   Ведь так часто мы отдаем самое важное ради чужих представлений о будущем. Чьими глазами видел этот мир создатель?..
   Мир не отвечал на мой вопрос. Но под землей машины рыли бесконечные темные тоннели, здесь царила разруха, пересыпанная переделанными цитатами из откровений Единого. Ад на земле, и уродливые существа, напоминающие роботов, но, подобно людям, стремящиеся наверх, стремящиеся к свету и спасению. Только нет для них спасения, а вместо рая - пустошь.
   Страшно. Неправдоподобно, будто попал в чью-то игру или кошмар, и одновременно... Я верила. Верила в ад под землей, верила в пустошь, по которой мы шли, верила, что солнца нет.
   Как же удалось создателю вдохнуть жизнь в такой мир? Я много видела, но в такой край не попадал никогда... Не может быть, чтобы сам создатель считал увиденное выдумкой и игрой.
   - О чем ты думаешь, Наина? - спросила Фрейдис.
   - Я думаю о том, насколько разные миры открываются нашим создателям. А ты, Фрейдис?
   Почему-то мне казалось, что этот изувеченный мир поставил безмолвный вопрос перед каждым из нас.
   - Я думаю, что боль уйдет, а надежда есть, - улыбнулась Фрейдис. - Я бы осталась здесь, чтобы помочь осужденным за глупость. Не имеет значения, какое у тебя тело, если есть душа. Моих сил хватит, чтобы помочь им познать свободу.
   - Ты ведьма, Фрейдис, а они верят в Единого, - рассмеялся Лаяд.
   - Они верят в жизнь и спасение, а от кого получат его, разве важно? - спорила Фрейдис, ее глаза разгорались чарами.
   - Если бы они остались людьми, тебя бы давно сожгли, - вампир хорошо видел в темноте, и движущиеся механические фигуры ему очень не нравились. - А почему никто не спросит у меня, чего я хочу?
   - И чего ты хочешь? - вздрогнул менестрель, поймав край мысли вампира.
   - Хочу сбросить нашего пленника вон в ту шахту, - вампир улыбнулся так довольно, что я снова увидела его клыки. - Этот ад как раз по мерке для тебя, менестрель. Сделаешь себе мандолу их лишних деталей, когда тебя самого разберут на кусочки. Душу ты свою уже отдал.
   Менестрель молчал. Но его глаза горели ненавистью, словно теперь он не жалел о содеянном.
   - Прекрати, Лаяд, - тихо предупредила я.
   - А я говорю неправду, Наина? - теперь и мне хотелось ударить товарища, чтобы так выплеснуть непонятно откуда взявшуюся горечь.
   Этот мир слишком странно влиял на нас, удивляя и отталкивая своей живой бездуховностью.
   - Правду, но не всегда она нужна, - я творила заклятье, снова открывая путь, начертанный огнем.
   И тьма перехода показалась нам ласковой в сравнении с горьким воздухом ада на земле и под землей.
  
   Свиток пятый. Емелюшка. Пой, менестрель
   На искореженную землю падал снег. Легкий, серебристый, ведь ветер утих лишь несколько минут назад. Дорога пустынна, только три тени всадников виднеются впереди, пока скрытые вьюгой, которая не может причинить им вреда, ведь это вьюга их мира.
   Мира огромного и настоящего, новорожденного и почти не открытого. Лишь несколько часов провел создатель на этих просторах, посидел немного у костра с теми, кто доверился ему, галопом пронесся по заснеженной дороге. Верил ли он в то, что все это по-настоящему?.. Я не хотела спрашивать. Пусть это останется тайной этого мира и его создателя.
   Снежинки путались в моих темных волосах и не таяли. Фрейдис украдкой ловила беглянок в серебристо-белых платьицах на ладонь. Каким же она еще была ребенком, эта молодая волшебница...
   Лаяд и менестрель старались не обращать внимания на снег, но он и их одежду укрывал серебром. Если здесь недавно прошел отряд, то вьюга замела все следы.
   Дорога стала карабкаться на холм, когда в морозном воздухе до нас донесся стук копыт. Всадники возвращались, почувствовав присутствие чужих в своем мире. Когда мир живой, это чувствуешь сразу.
   Всадники налетели на нас вихрем, окружили. Двое взрослых, красивый длинноволосый мужчина и величественная женщина, что когда-то была королевой, да и осталась на сегодня единственной законной наследницей, и мальчишка, которому еще не исполнилось шестнадцати. Но только мальчишка был человеком, а глаза Альфрида и Рионы казались такими знакомыми, не человеческими.
   Я оглянулась на Лаяда. Признал ли вампир родственников? Но Лаяд не доверял влюбленным, он видел слишком много, чтобы так просто откликнуться на их чувство, поверив в их искренность. Вампиры чаще людей бывают безликими, пусть и в первое мгновение поражают красотой.
   - Кто вы? - спросил Альфрид, отмечая каждую увиденную деталь, понимая, кто из нас может считаться главным.
   - Мы путешественники, - я сделала шаг к Альфриду, незаметно творя заклятье света, но пока не вспыхнувшее, а только греющее мне пальцы, Лаяда защитит Фрейдис, когда в моих руках на мгновение вспыхнет слепящее солнце.
   Конь всхрапнул, почувствовав рождающееся заклятье.
   - Что-то мы вам не верим, путешественники, - Риона игралась хлыстом. - Это наши владения. Что вам здесь нужно?
   Я повернулась к королеве, решив не врать, ведь на ложь не было времени.
   - Мы идем по следу отряда. Путь ему указывают тени, а среди пленников есть девочка и дракон.
   - Мы их видели. Но они прошли по этой дороге еще до вьюги, - мальчишка спрыгнул с коня.
   - Это ты зря, - без эмоций сказал Альфрид своему юному товарищу.
   - Не трогайте их. Они не враги, - мальчишка стал между нами и вампирами своего родного мира.
   - А нам все равно, - в голосе королевы тоже не слышно чувств. - Они не из нашего мира.
   - Подобных себе не признаете! - рассердился Лаяд, но замолчал, когда пустой взгляд Альфрида остановился на нем.
   - Вы не из нашего мира. Вы не наши союзники. Вы не будете воевать с нашими врагами, а значит...
   Я не знала, могли ли колдовать эти двое, но кольцо золотого огня окружило нас.
   - Вы же даже не можете представить своих врагов, - мой голос соединялся с пламенем, языки становились красными с серебристым отблеском тающего снега.
   Конь Альфрида встал на дыбы, сбросив всадника. А конь Рионы стрелой помчался в заснеженное поле, унося королеву от опасности. За ней гнались кони ее менестреля и мальчишки, тоже менестреля, только юного.
   - Не убивай, волшебница! - мальчишка схватил меня за руку. - Я же защитил вас!
   Золотой огонь угасал. Альфрид пошевелился, но подняться не смог. Мальчишка бросился к вампиру, который хоть и не был ему другом, но они родились в одном мире, чья история еще не рассказана до конца, а это соединяет крепче ненависти и дружбы.
   - Ты так не любишь менестрелей, что готова убить их всех! - крикнул мне мальчишка.
   - Нет, - удивилась я, вспомнив, как дралась на дуэли с другим музыкантом, а еще один идет с нами, и руки его связаны. - Прости, я не желаю вам зла.
   - Не подходи! - глаза мальчишки вспыхнули колдовским огнем, ведь музыка тоже чары, только иные.
   - Мы всего лишь идем по этой дороге, - вмешалась Фрейдис.
   - Так и идите! - оборвал ее юный менестрель.
   Мы молча пошли дальше, а мальчишка снова склонился к вампиру, что-то говоря ему.
   Когда заснеженный холм закрыл нас от взгляда жителей этого мира, я остановилась.
   - Развяжи менестреля, Лаяд, - приказала я, вспомнив, что вампир сам пожелал видеть меня своим командиром.
   - Но так нельзя, Наина. Он предатель! - возмутился Лаяд.
   - Это приказ.
   Вампир неохотно освободил менестреля. И когда предавший нас поднял на меня глаза, я была готова увидеть в них любое чувство, кроме благодарности.
   Нет, юный музыкант, я не хочу убить всех менестрелей. А ты? Ты сам понимаешь, что будет с тобой, какие мучения ждут тебя и тех, кто тебе дорог, если твой создатель бросит твой мир, решив, что ему не удалась очередная поделка?.. И, идя по заснеженной дороге, я мысленно желала, чтобы ясноглазый мальчишка никогда не узнал предательства того, кому ты можешь доверить свою жизнь и свободу. Молись и ты об этом, юный музыкант, пой, ведь песня тоже волшебство. Пой, пока у тебя есть воля и силы...
   Серебристые снежинки блестели в моих волосах, словно вобрали в себя капли золотого огня, что мог не только даровать жизнь, но и отобрать ее. Живой огонь, такой разный, разноцветный, искрящийся и зловещий. Я почти не чувствовала биение огня в своем сердце, и каждое новое заклятье давалось мне тяжелее предыдущего.
  
   Свиток шестой. Александр Уваротов. Там, за дверью
   Снег таял под ногами. Тьма уплотнялась, становясь ступеньками в старом подъезде. Лестница вела на последний этаж, где была только одна двухстворчатая дверь.
   Я оглянулась. Ступеньки терялись в сером мороке, будто внизу не было ничего.
   - Так странно, - тихо сказала Фрейдис.
   - Так часто бывает, когда создатели видят свои миры не целиком, а кусками, считая, что все остальное им не нужно, - объяснила я, но волшебница только пожала плечами: в ее мире, пусть и не нарисованном мастерски, создатель видел больше, чем рассказывал.
   - Войдем? - спросил Лаяд.
   - А у нас есть выбор? - усмехнулась я, понимая, что обрывающаяся в тумане лестница сильно похожа на ловушку.
   На звонок никто не откликнулся.
   - И что дальше? - менестрель приободрился после того, как я приказала освободить его.
   Я не ответила, толкнув дверь. Створки разошлись, словно приглашали нас внутрь.
   Навстречу нам шел мальчик, на ходу отстегивая роскошные белые крылья.
   - Они твои? - удивилась Фрейдис, только не понятно чему больше: тому, что у мальчишки есть крылья, или тому, что их можно отстегнуть и выбросить, как надоевшую игрушку.
   - Конечно, мои! - возмутился мальчишка. - Я летал. Только на улице дождь.
   Я только сейчас заметила, что его одежда намокла, а в коротких волосах блестят капли.
   - Вы проходите. Волшебник скоро будет, - мальчик приглашал нас внутрь, чтобы не стояли на пороге.
   - Волшебник? - высказала общее удивление Фрейдис, не понимая, какое отношение имеет волшебник к той дороге, по которой мы гнались за отрядом теней.
   Мальчишка провел нас в большую комнату. Все окна открыты, но ливень не заливал внутрь и был таким тихим, почти безголосым. Или в этом мире даже дождю не давали слова...
   Вместо потолка над головами выгибался купол, омытый дождем, что казалось, будто между комнатой и небом нет преграды. Мир, похожий на сон, похожий на мечту. На несбывшуюся мечту.
   Я подошла к старому, возможно, антикварному столу с письменными принадлежностями, которыми пользовались не один век назад. Желтоватая бумага была приятной на ощупь, но почему-то холодной, словно ей не суждено почувствовать жар живых строк.
   - Я знал, что вы услышите наши голоса, - я обернулась, узнав этих двоих, и с ужасом отступила.
   Королева кукол, тоже названная своим создателем феей, и величественный старик, улетевший в бурю, кружащую птиц над далеким городом, куда мы убежали вместе с Фрейдис.
   Я криво улыбнулась: какая красивая, изысканная ловушка... А ведь я поверила тебе, палач из тюрьмы между мирами...
   - Это не ловушка, Наина, мы настоящие, - старик знаком попросил фею оставаться на месте, а сам пошел ко мне.
   Мое сердце лихорадочно билось: если я брошусь к открытому окну и прыгну в дождь, то могу надеяться, что ливень меня узнает и защитит. Но что будет с Фрейдис, с Лаядом, с менестрелем?..
   - Не бойся, Наина, я звал тебя, но это не ловушка, - волшебник потянулся ко мне, но он не колдовал. - Ты хотела встретить тех, кто бродил по мирам до тебя. Ты звала, и я нашел тебя, но ты была околдована ядом. Теперь нет. Солнце выжгло этот яд.
   Я отступила к окну, с новой силой зашелестел дождь, будто старался скрыть наши слова от чужих ушей.
   - Только двоим известно про солнце. Фрейдис и серокрылому ветру.
   Он остановился, грусть была во взгляде волшебника, когда он опустил ясные глаза.
   - Мне тоже известно. Я был одним из твоих учителей, Наина. Не узнаешь?
   Я смотрела на его величественное лицо, которого лишь коснулись морщины, но не узнавала. В Волшебной Школе не меньше двух десятков учителей. И часто одни уходят и приходят новые. Я не помнила этого человека, не верила, что он мог запомнить меня среди сотен учеников.
   - Если ты мой учитель, - я попыталась хотя бы предположить, что он говорит правду. - А она?..
   Волшебник ответил, глядя мне в глаза.
   - Она мечта. Мечта о волшебстве и о небе. И страх, что небо окажется закрытым. Твой воплотившийся страх, Наина. Наших сил иногда недостаточно, чтобы творить, преодолевая чужую волю. Проще принимать лики и одежды из рук зовущего, принимать из его рук крылья, пусть даже эти крылья фальшивые, и от них можно в любой момент избавиться. Но лучше такие крылья, чем видеть небо только с земли.
   - Но все волшебники могут летать. Где ты потерял свои крылья?
   Я подумала, что у меня есть нож, и бояться нечего, и даже если их двое... Но мысль показалась мне глупой, слишком искренним был волшебник. Но и менестрель, прикованный к стене в подвале дома столяра, был на диво искренним...
   - Я потерял крылья, когда попытался заставить своего создателя творить то, что вижу я. Ведь мой создатель смотрел лишь туда, где мог найти идею, а не красоту и жизнь. За бунт мы платим жестоко, поэтому многие становятся изгнанниками.
   Я видела, как пошатнулся Лаяд, словно вампиру было больно слышать это, и от волшебника не укрылись чувства моего друга. Волшебник обернулся к Лаяду.
   - Да, Лаяд. Платим. Но мне эта цена не казалась жестокой. Я тогда не понимал, что только вместе со своим создателем, прикрывая друг друга и выручая из беды, мы можем пройти путь до конца и обрести свободу. Огненное имя - это еще не все. Создатель должен впустить нас в свой мир, подарив ключ, как мы дарим ключ ему. Не многие на это способны.
   - Неужели вечное изгнание? - голос менестреля задрожал, словно в его душе разом лопнуло несколько струн.
   - Я не знаю, - честно ответил волшебник, которому создатель не дал даже людского имени. - Когда-то уставшие от изгнания позванные из небытия убивали своих создателей, чтобы освободиться от их воли. Ветер и дождь иногда шепчутся об этом. Но разве этот путь верный? И стоит ли говорить о том, чего не знаешь наверняка?
   Я понимала, что волшебник и преданная мечта часто говорили о том, чего могло и не быть. И ответ им не найти, как ни старайся.
   Я смотрела на названную феей и понимала, что ошиблась. Сходство с королевой кукол было поразительное, но глаза разные. Но спутать эту печаль с льдом властолюбия, и подменить друг друга они не могут. Теперь я наконец-то поверила, что враги не устроили нам ловушку. Враги бы не разговаривали, а давно бы схватили нас.
   - Ты ранена, Наина. Твои крылья.
   Волшебник подошел ко мне, от его прикосновения мой плащ засветился огнями, превращаясь в то, чем был на самом деле, - в радужные крылья. Молчали все, смотря, как ладони волшебника окутывает целительный свет, ведь из них только Фрейдис видела мои крылья.
   Прикосновения вызывали боль, я закусила губу и закрыла глаза. Враз вспомнилось падение с Башни и серокрылый ветер, пролетевший над нами.
   Сполохи волшебного огня угасали, волшебник помог мне подойти к стулу и сесть. У меня не было сил, даже чтобы дышать полной грудью.
   - Раны на одном крыле я залечил полностью, - волшебник присел, чтобы наши глаза были на одном уровне. - Но второе... - он замолчал, не решаясь сказать все сразу. - Дыханье серости коснулось его, превратив в лохмотья. Я соединил, все, что смог, но два лоскута...
   Волшебник не находил слов, он просто положил мне на колени два радужных лоскутка. Я взяла их, развернув, словно веера.
   Тысячи живых цветов, миллионы оттенков. Ты видел эти веера в моих руках, демон, умеющий заглянуть в будущее, свободный, сгинувший в сером тумане.
   - Я не смогу летать? Никогда?.. - я едва сдерживала слезы, боясь признаться себе, что готова променять все, что угодно, на новые крылья, даже жизни друзей, даже свободу, даже Волшебную Школу, которая стала для меня домом.
   Вот почему явилась мне преданная мечта в обличии королевы кукол. Сквозь веера я видела ее настоящей, светловолосой, голубоглазой. И его тоже вспомнила, одного из своих учителей, недолго мы были в Волшебной Школе вместе, только один месяц, я только нашла туда дорогу, успела оглядеться и познакомиться с первокурсниками, а потом он исчез. И никто не знал, куда пропал один из лучших учителей, много слухов ходило тогда, а потом утихли и слухи. Но я не могла вспомнить, как его зовут, как ни старалась. Неужели вместе с крыльями сгорело и его имя?..
   - Никто не знает, сможешь ли ты летать, Наина, - учитель мягко опустил мою руку, чтобы я не смотрела на него сквозь веер, почерневший от печали. - Но твое имя написано пламенем, а глаза искрятся свободой. Твой создатель верит тебе, и если вы обменяетесь ключами от своих миров... Никто не знает...
   Волшебник замолчал. Только дождь шелестел за окном, и я чувствовала, как безмолвно катятся слезы по моим щекам. И знала, что тот, кто позвал меня из небытия, тоже плачет, не в силах говорить с миром, открывшимся ему.
   Они искренни, даже когда причиняют нам боль... Но разве это имеет значение?.. И разве в их власти причинить боль тем, кого они признали равными себе?..
   Веера, сотканные из радуги, мои крылья, жгли мне пальцы.
  
   Свиток седьмой. Дмитрий Серегин. Смотритель антикварной лавки
   Сколько я так сидела, глядя на радужные веера? Мне показалось, что прошло много времени, но только показалось, ведь не могли же все эти люди так долго молчать.
   Волшебник подошел к окну, за которым утихал ливень. Ветер быстро уносил облака, а на умытом небе сквозь легкие облачка проглядывало солнце. В седых волосах волшебника купался солнечный свет.
   Как же зовут тебя, один из учителей Волшебной Школы? Кто ты? И почему не возвращаешься?..
   Волшебник оглянулся, улыбка скользнула по его устам, заискрилась в ясных глазах.
   - Я не возвращаюсь, Наина, потому что здесь могу сделать намного больше, чем там. Там достаточно учителей и без меня, а здесь... Ты ходила по мертвым городам, видела, сколько серости и предательства там, сколько погасших взглядов не отрываются от земли, скольким мелодиям не родиться никогда.
   Менестрель вздрогнул, будто не мне, а ему говорил эти жестокие слова волшебник, снова улыбнувшийся своим мыслям и кивнувший фее. Женщина ушла в другую комнату, неслышно, будто мечта не касалась пола, как и должно быть. Нет, не была она королевой кукол, никогда не была.
   - Я верю, что мир изменится. Оглянись, Наина, все, что есть в этой квартире, - живое, думает, чувствует, дышит.
   В часах отозвалась кукушка, заинтересованно, недоверчиво. Кому она не доверяла: своему хозяину или сомневалась, что мы сможем понять его слова?
   - Ко мне приходят люди, слышат зов свой мечты и истинной судьбы, и приходят. Я делаю для них совсем немного, только чуть приоткрываю завесу, давая их судьбе, мимо которой они чуть не прошли, позвать их. Многие откликаются, изменяя свою жизнь, и глаза их становятся ясные. Тяжело серости снова отобрать их души.
   И я верила, что седовласый волшебник говорит правду. Что действительно многие десятки людей могут быть благодарны ему. Кому ты расскажешь эту историю, безымянный волшебник? И будет ли создатель достоин твоей истории? Будет ли достоин твоей судьбы? Сможет ли разделить ее с тобой и сам понять, какая дорога ему суждена?
   И я верила, что тот, кому явится этот герой, будет достоин истории, а подарок, открывающий истинную суть, примет с благодарностью, но не без страха. Ведь если нет хоть капельки страха перед грядущим, то нет и грядущего. Будущее не определено до конца, а бесшабашность и игры в богов часто сталкивают с пути, который для тебя начертала жизнь. Но я верила, что волшебнику, ни позванному из небытия, ни создателю, этот яд божественного высокомерия не причинит вреда, не околдует и не столкнет в серую бездну.
   Солнечный луч коснулся моей щеки, словно звал дальше, напоминал, что друзья в плену, а многие ждут моего прихода, веря, что серой туче не накрыть мир. Луч. Мой кинжал тоже был острым лучом.
   Вернулась мечта, принесла три коробки, поставила на стол рядом с гостями. Поклонилась Лаяду, менестрелю и Фрейдис.
   - Вы нашли сюда дорогу, не побоялись войти, и достойны награды, - величественно сказал волшебник. - Но подарки эти необычны. Они могут изменить вас. Они дают вам возможность выбирать. Кто решится?
   Лаяд глянул на меня и Фрейдис, но он медлил.
   - Я решусь, - менестрель ступил шаг к фее.
   Он сам открыл самую большую коробку. Я видела, как меняются глаза менестреля: удивление, страх, благодарность, жажда творения.
   Менестрель вытащил из коробки мандолу, изукрашенную орнаментом. Он не верил, что снова держит в руках любимый инструмент.
   Осторожно и немного боязливо менестрель коснулся струн, будто опасался, что мандолу отберут или снова разобьют. Он не нам не верил, он не верил себе.
   - Сыграй для меня, - тихо попросила фея, в ком воплотилась мечта.
   И менестрель играл. Играл так, как никогда прежде, я чувствовала это. Мандола пела перезвоном струн о серой туче, закрывающей горизонт, и об угасающем солнце, пела о серокрылом ветре и ясных глазах волшебников. Пела о королеве кукол, плене, тюрьме между мирами и обещании. Пела о городе, отказавшемся повиноваться пустоте, проснувшемся от зачарованного сна, дымной пивнушке и надменном человеке с глазами вампира, вошедшем туда. Пела об отблеске жизни, который менестрель увидел в том, кто потом так настойчиво захочет бросить его в аду чужой фантазии.
   И в той песне менестрель верил, что его сил хватит, чтобы рассказать о страшной клятве, которую его заставили принести, о клятве, от которой могло спасти его только прощение врагов, прощение ненавидящих, как и всех, кто не устоял перед волей серости. Да и кто может устоять перед ней?..
   Нет, не прощение врагов, а тех, кого раньше он бы защитил от любой беды, а теперь...
   Мандола плакала, но не просила. И даже в страданиях менестрель жил, веря, что солнце вернется, что туча будет разбита, а серокрылый ветер унесет ее обрывки вдаль, чтобы они больше никогда не соединились.
   И песня мандолы меняла мир, загрустила Фрейдис, а взгляд вампира стал жестоким. Он не мог простить. Но самое удивительное превращение происходило с мечтой: она становилась такой, какой я увидела ее сквозь радужный веер.
   Замолчал менестрель, только струны еще звенели.
   - Я сделал свой выбор, - сказал он, глядя на светловолосую мечту, чьи крылья искрились светом, настоящие крылья, которые нельзя отстегнуть или отобрать.
   Я посмотрела на Лаяда.
   - Я знаю, что во второй коробке, - резко сказал вампир, открывая длинную коробку.
   В коробке был меч с украшенной кровавыми рубинами рукоятью. С улыбкой вампир обнажил клинок. По лезвию проплыли золотисто-алые волны заклятья.
   Что решит сейчас Лаяд? Этот меч не имеет столько власти, сколько мой кинжал, но солнце тоже поделилось с ним своими лучами, только закатными. И вампиру чары закатного солнца ближе, ведь когда солнце скроется, настанет его время.
   Менестрель и вампир смотрели друг на друга. Оружие жаждало крови, и даже солнце за окном зашло за тучу, в комнате потемнело. Я пошевелилась, чтобы остановить Лаяда, но волшебник знаком попросил меня оставаться на месте.
   Сколько мгновений отсчитали часы с любопытной кукушкой, высунувшейся из окошка? И что мысленно сказали друг другу менестрель и вампир, я не узнаю. Но Лаяд опустил меч и спрятал клинок в ножны.
   - Прости меня, - глядя в глаза тому, кого считал врагом, сказал вампир.- Я не был там, где был ты. И сам не знаю, каким бы стал, чтобы вырваться оттуда. Но ты смог остаться собой. Прости.
   Лаяд протянул менестрелю руку.
   Еще несколько мгновений, когда кажется, что время остановилось. Менестрель принял дружбу вампира. Он тоже прощал.
   И я чувствовала, как ослабевают чары серости, сковывающие сердца обоих моих друзей. Ведь тот, кто ненавидит или презирает самого себя, истинно враг и себе, и другим, и всему миру.
  
   Свиток восьмой. Наталья Савицкая. Синяки
   Я с благодарностью посмотрела на волшебника, который смог вернуть мир в сердца моих друзей. Теперь я знала, что ни Лаяд, ни менестрель больше не будут опасаться, что недруг окажется у него за спиной.
   Фрейдис достала из самой маленькой плоской коробки пару тонких золотых браслетов. Наденет ли она на кого-то из своих врагов эти изысканные кандалы, лишая воли? На этот вопрос, пожалуй, не могла точно ответить даже сама Фрейдис.
   - Я укажу вам путь в тот мир, где сейчас находятся ваши товарищи, - сказал волшебник, снимая со стены старую картину.
   Над болотом плыл туман, синевато-серый, пронизанный золотыми стрелами солнца.
   Фрейдис, Лаяд и менестрель подошли к нам. Я коснулась потрескавшейся рамы картины, чувствуя, как живой мир одного из создателей зовет нас. В нем не место серости, не место безликим теням, ведь все жители его ясноглазые. Мир просил помощи, обещая помочь и нам, если мы прогоним серость из его просторов.
   - Закройте глаза, возьмитесь за руки, - посоветовал волшебник.
   Я и Фрейдис закрыли глаза последними, чувствуя, как все вместе падаем в незримую бездну. Я хотела оглянуться, вспомнив, что мы забыли попрощаться с волшебником и его белокрылой мечтой, но странное падение кончилось. А еще я знала, что вижу старого учителя не в последний раз.
   Болото на самом деле было таким же, как и на картине, только огромным. Высокие деревья закрывали солнце ясного летнего дня. Тихого дня, укутанного синеватым легким туманом.
   Я услышала, как кто-то закричал, зовя на помощь. Мальчишеский голос.
   И, не сговариваясь, мы бросились туда, обходя топи. Этот мир не был к нам враждебен, и никто не оступился. Менестрель помогал Фрейдис выбирать путь.
   На небольшом островке сидели двое мальчишек. Симпатичные, настоящие, непосредственные, какими бывают дети в их возрасте. И у каждого из них есть судьба и прошлое, есть будущее.
   Мишка поднялся, увидев нас. Лешка поморщился от боли, друг ненароком зацепил его сломанную руку.
   - Мы к ним не пройдем, - засомневался Лаяд.
   - Почему нет? - удивилась Фрейдис, она уже колдовала, и по глади водянистого болота прошел холодный ветер.
   Лед был тонким, но нас выдержит. Я первая ступила на зачарованное ледяное полотно. Мальчишки наблюдали за нами с огромным интересом, даже забыли, что им на этом болоте угрожает большая опасность, чем нам, ведь это их родной мир.
   - Что с тобой? - я присела возле Лешки. - Руку покажи.
   - Да ничего страшного. До школы заживет, - Лешка смутился, глянув на Фрейдис, которую принял за старшеклассницу, а перед девчонками нужно держаться стойко.
   - Ничего себе "ничего страшного"! - рассердился Мишка. - Ему к врачу надо!
   - А врач далеко, - пока Мишка не начал возмущаться, ответила я.
   С моих ладоней лился золотистый свет, сращивающий сломанную кость. И творить чары было легко, словно сам мир помогал мне.
   Мишка сиял. Лешка недоверчиво пошевелил пальцами, сомневаясь, что не почувствует боль. Но боль ушла.
   - Спасибо, - буркнул он, все же нельзя показывать свои настоящие чувства при девчонке, а на самом деле он чувствовал, что сейчас просто взорвется от восторга.
   Они увидели настоящих волшебников. А тот с мечом в красивых ножнах. Он же вампир!
   Я глянула на Мишку, который, казалось, сейчас запрыгает от радости, улыбнулась.
   - Вы видели здесь кого-нибудь? - спросила я у мальчишек.
   - Местных? Людей? Или еще кого? - уточнил Мишка.
   - Местные - это кто? - поинтересовался Лаяд, заинтересовавшийся теми, кого мальчик не мог назвать людьми.
   - Это синяки, - сделал страшное, но совсем не испуганное лицо Лешка, будто не из-за синяков лучший друг нечаянно сломал ему руку сегодня.
   - А кто такие синяки? - Фрейдис огляделась, почувствовав чужое незримое присутствие.
   Мишка побледнел.
   - Нельзя хотеть их увидеть! Они появляются и забирают тебя к себе!
   - Я не буду, - в голосе Мишки было столько ужаса, что молодая волшебница испугалась.
   Чужое присутствие становилось все явственнее. Я прислушалась.
   - Ребята, а кроме ваших, вы кого-нибудь еще видели? - я посмотрела им в глаза, мальчишки смутились и переглянулись.
   - Я дракона видел, - тихо ответил Лешка. - И чудище с черной шерстью.
   - А я девочку с золотой короной, - признался Мишка. - И с ними еще несколько человек было. И такие странные... На теней похожие.
   - А куда они пошли? - в описании я легко узнала тех, за кем мы гнались.
   - К озеру, но не тропой, а по воде, как вы. С ними колдун был, - но Лешка не договорил, Мишка перебил его.
   - Только там не пройти, там топь! Там никому не пройти! Дорога до озера одна!
   - И кто же эту дорогу проложил, ваши синяки? - я поднялась, краем глаза заметив, как невдалеке мелькнула синеватая тень.
   Больше не нужно спрашивать мальчишек: они не знают, что это за место. Да и сам создатель иногда сомневается, что правильно понял древние напевы. Но это и не важно, духи ли этой земли поднялись из озера, является ли оно окном в иной мир или просто грань между царством смерти и землями живых истончилась здесь. Этот лес и болото, это озеро, к которому так хотели попасть мальчишки, принадлежит им. И мы все здесь чужаки, но я ведьма, и могу говорить с любой силой, что захочет меня выслушать.
   Я тихо напевала на незнакомом мальчишкам языке, а незримые стражи этого места слушали. Я говорила, что мне нужно, и как я волнуюсь за друзей, попавших в плен, и как ненавижу врагов, но жалею их, и всегда отпущу, если у меня будет этот выбор. Даже если их глаза будут серыми. Многому ты научила меня, давняя богиня...
   И, словно летя над озером, будто сама стала незримым стражем, я слышала, как менестрель играет, помогая мне петь. Серебрится вода гиблых топей, тают чары заклятья колдуна. Еще немного, мы ведь совсем рядом.
   Я зацепила ветку, и сухой обломок упал в воду. Оглянулась Мираль, неожиданно почувствовав, что пленники больше не одни. Колдун выпустил огненную стрелу в дерево, потерявшее ветку, но меня там давно не было. Я стояла на маленьком островке среди друзей.
   - Нам помогут, - сказала я. - К озеру их не пустят.
   Лаяд засиял, ему уже не терпелось испробовать новое оружие в бою. Но что делать с мальчишками? Не можем же мы взять их с собой.
   - А мы домой пойдем. Мы дорогу знаем, - сказал Мишка. - Вы за нас не бойтесь. Если синяки с вами пойдут, нам и совсем нестрашно возвращаться будет. А до озера мы в другой раз дойдем.
   И, глядя на них, я мысленно соглашалась, что эти двое ясноглазых мальчишек дойдут до озера, но будет их не двое, а трое, ведь третьим за ними следом через топи пойдет тот, кто позвал их из небытия.
  
   Свиток девятый. Таронга. День домового
   Мы не видели хранителей болота, хоть иногда синие пятна мелькали где-то сбоку, и догнали отряд, сопровождающий пленников, едва солнце начало клониться к закату. Вода в болоте стала почти золотой, вечер сделал болото иным, таинственным, листья и травы искрились волшебством.
   Бой был коротким. Незримые синяки набросились на теней-охранников. Лаяд дрался с колдуном, но не успел его зацепить. Колдун поскользнулся на кочке и упал в топь.
   - Держись! - я совсем не ожидала, что вампир протянет врагу руку.
   - Мне все равно, - безразлично и спокойно прошептал колдун, уходя под воду, словно знал, что его призовут снова, или просто уже ничего не боялся.
   Мираль подбежала ко мне и обняла. Пыхнул огнем дракон, довольный, что теперь его никто не стукнет по затылку ради забавы.
   Вместе мы подошли к озеру, спрятанному среди болота. Вода была чистой и такой прозрачной, что казалось, что ее нет вовсе. Окно в иной мир. Но что ждет нас за ним?
   Я достала карту, где огонь и дождь чертили наши пути. Карта стала прозрачной, будто соединилась с озером. У меня закружилась голова.
   Болото засыпало красным песком далекой планеты, но он тоже таял, лишь кое-где цепляясь за гладкие стены странного города, который обычно называют городом будущего молодые создатели.
   Но назвать этот город бездушным я не могла. Создатель очень четко увидел каждое его здание. Он слышал голоса тех, кого позвал из небытия, да и сам часто проводил вечера в компании своих героев, вместе они пили чай и молоко, обсуждали существующий мир, мечтали о будущем, когда не останется ничего искусственного, и люди с радостью забудут, что когда-то у многих из них были блеклые глаза.
   - Волшебники, - позвал молодой мужчина, сидящий на лавочке возле подъезда современного и модного в его мире дома.
   Мы остановились, хоть я спешила увести друзей в тот мир, которому могла доверять, а еще лучше в Волшебную Школу. Этот мир я знала плохо, хоть и поражалась, с какой любовь рассказывал о нем создатель. Эта любовь видна в каждом штрихе и промолвленном слове.
   Макс подошел к нам.
   - Вы устали, - сказал он. - У меня большая квартира. Переночуйте, а завтра пойдете дальше.
   Я была благодарна ему, что промолчал о грязи на нашей одежде: почти каждому пришлось искупаться в болоте во время драки.
   - Я думаю, отдохнуть нам не помешает, - сказала Фрейдис, Лаяд и менестрель кивнули.
   - Далеко живешь? - спросила я.
   - Нет, рядом, - улыбнулся Макс.
   И я всего лишь на мгновение невольно позавидовала, что его мира не коснулось дыхание серости, что ему не доводилось драться с ней в поединке. Но была благодарна, что радость и свет, подаренные этим миром, еще долго будут согревать мое сердце после того, как я уйду дальше в путешествие.
   В квартире, оборудованной по последнему слову техники, было уютно. Странно, ведь обычно совсем наоборот. И не только в созданных мирах, но и в реальности тех, кто зовет нас из небытия. Обычно современность и жажда новизны подменяет душу, а здесь - нет.
   Макс показал нам, где находится ванная комната, где кухня и как открывается холодильник. И через час умытые и счастливые пленники уже дремали на диване перед телевизором. Мираль уснула, запустив пальцы в густую шерсть чудовища-одиночества, малышка совсем не боялась, что останется одна. Дракончик изучал кадку с широколистым цветком, трогая когтем листья, звенящие от прикосновения. И с какой далекой планеты привез это растение хозяин?..
   Я улыбнулась и пошла на кухню, где уже вовсю спорили вампир, менестрель и Макс. Макс доказывал им, что вампиры должны бояться солнца, а менестрели не могут драться. Наивный.
   - Я приготовлю чай, - сказала Фрейдис, уставшая от их пререканий, но все трое просто забавлялись, отдыхая от чувства опасности, постоянно преследовавшего нас.
   - Обижаешь, госпожа, - донеслось из угла, и на свет вышел маленький дедок.
   - Теперь понятно, почему здесь так уютно, - рассмеялась я. - Здравствуй, домовой.
   - Здравствуй, волшебница, - домовой поклонился нам, увидев домового, Лаяд, Макс и менестрель замолчали. - Да настоящий я! Настоящий! - рассердился дедок.
   - А никто и не сомневается, - менестрель кивнул домовому, тоже здороваясь.
   - Мы просто думаем, сколько ты мог услышать из нашего разговора, - неохотно ответил вампир на молчаливый вопрос искрящихся глаз домового.
   - Вы много мысленного говорили между собой, - домовой помрачнел, - хоть и смеялись. Вы говорили о войне. А война - это всегда плохо. Она разрушает дома.
   Вампир и менестрель промолчали. Живой хранитель этого дома действительно услышал очень много.
   - Но без этой войны серость тихо завоюет мир, а этого никто не заметит, - я была удивлена, что это говорит Фрейдис, на вопрос домового должна была ответить я.
   - Серость его уже почти затопила, - согласился домовой. - Но что хуже: погасшие глаза или разоренный очаг? - он смотрел не на молодую волшебницу, а на меня. - Что ты выберешь, когда придет время?
   - Не знаю, - правдиво ответила я. - Должен быть и третий путь, и, если возможно, я его найду.
   - Видишь, волшебница, ты уже сомневаешься. Ты хочешь войны. Хочешь слышать, как искры заклятий сыплются с пальцев, отбирая жизни. Хочешь слышать пенье труб, зовущих в атаку, и драться с ветром или лететь с ним, обрывая звезды и бросая вниз.
   Прав домовой, я сомневаюсь, ибо желаю пьянящего чувства боя и веры в победу, желаю опасности и пути над краем. Это мой путь. Но и не прав он, не меньше этого я желаю мира и тишины, и ради этого мира я отдам все, что есть у меня. И был домовой жесток, ведь мне больше не взлететь с изувеченным крылом.
   За окном ночь стелила на город полотно сновидений. И я знала, что с рассветом мы пойдем дальше. А еще знала, что эти два хозяина современной квартиры, пусть один из них не человек, придут, когда я позову всех смелых к вратам тюрьмы между мирами.
  
   Свиток десятый. Вадим Шарапов. На всех фронтах
   Когда я позову...
   Но я понимала, что перед тем, как начинать готовиться к нападению на тюрьму между мирами, мне нужно найти полководца. Найти того, в чьем сердце нет ненависти и жажды жестокости, кто понимает, что за каждый поступок нужно платить.
   И я знала такого полководца. Маршала, немного похожего на того, кто в реальности его создателя освободил мир от ужаса коричневой чумы. Она действительно была чумой, та война, затмевающая разум и стирающая память о злодеяниях.
   Но он был и мои врагом, этот маршал, ведь служил Империи искренне, а я с Империей дралась, не жалея жизни. Ведь любая Империя держится на рабстве, пусть иногда это рабство зашифровано в неписанных законах подчинения авторитетам и старшим.
   Но глаза того, кто позвал маршала из небытия, были ясными и полными волшебства. Он творил чары, понимая, что делает, он хотел уходить все дальше в просторы, открывшиеся ему, и он уходил.
   Я пришла в город, которому угрожали захватчики, но захватчики эти были безликими, как и сама Империя. Нет, не безликими, просто у них не было цели, что могла бы их оправдать. Да и никакая цель не может оправдать завоевание. Никакая.
   Я встретила тех, кого искала, в большом пустом зале, сидящими за столом, укрытым разрисованной разноцветными стрелками картой. Маршал и молодой ясноглазый лейтенант. Чьими глазами сейчас смотрел на мир их создатель? Сложно понять. Но он незримо тоже здесь, ведь я звала и его.
   - Я знаю, зачем ты пришла, волшебница, но почему ты выбрала именно меня?
   Голос маршала был властным, истинно властным, но не высокомерным, словно он не остался плененным по собственной воле в том мгновении, когда победил и смерть, и тех, кто пытался поставить на колени его страну, пусть раньше сам был завоевателем и расширял ее границы.
   Лейтенант тоже не сводил с меня глаз. Неужели ты можешь быть таким безжалостным, человеческое сердце?..
   Наши взгляды встретились. И я видела в них вину за то, что ради победы они пожертвовали сотнями тысяч человеческих жизней, чтобы спасти свою страну, спасти свою Империю. Человеческих ли жизней? Я видела жителей столицы, видела их пустые, серые глаза, освещающиеся интересом только тогда, когда им предлагают развлечения. Им ничего не интересно, им даже не интересно, что идет война, а их страна скоро сама окажется завоеванной. Почему только самые стойкие могут отказаться от развлечения и игр в жизнь перед ликом опасности? И, да, тогда им приходится быть жестокими, ведь они одни, некому встать за ними, чтобы поддержать. Безжалостность во имя победы приходит, когда исчезают друзья.
   - Я выбрала тебя потому, что ты сможешь повести армию на штурм тюрьмы между мирами. Ты сможешь не щадить врагов, а меня научили милосердию, - мой голос отлетал к потолку зала глухим эхом, этот зал тоже слушал, что я скажу.
   - Ты хочешь грех всех смертей, что ждут тебя в уже начавшейся войне, отдать мне? - рассмеялся полководец, кладя на карту бриллиантовую маршальскую звезду, светящуюся чарами в глубине.
   - Нет, - ответила я. - Это наш общий грех. И ты это знаешь. Ведь в этой войне уже нет врагов, ушла прошлая вражда, а проклинает нас только серость. Это самое страшное проклятье. Это проклятие небытием.
   Маршал посмотрел на свою, все ярче разгорающуюся волшебным огнем звезду. Встал, легко, будто снова был молод. Поднялся лейтенант.
   - Когда мы выступаем? - рука лейтенанта-создателя накрыла звезду, бросив тень на карту.
   В зале стало темно.
  
   Свиток одиннадцатый. Наталья Метелева. Ярь
   В тюрьме между мирами было темно. Нижние этажи. Она вгрызлась в землю на много этажей, хоть и крышей подперла небеса.
   Я нашла эту девочку на последнем этаже, я чувствовала, как она умирает, но горит, делясь светом надежды со всеми узниками. Волшебница. Не тебя ли тьма заманила в ловушку, окрасившись радужными цветами?
   На верхних этажах еще дрались. Я чувствовала чужую боль, а мои силы иссякли, я почти не могла колдовать, тусклый свет заклятий, проникающий сверху, блекнул перед глазами. Еще немного, и я чувствовала, что потеряю сознанию.
   Но мы должны были освободить всех до того, как тюрьма рухнет, став общей могилой. Молнии наших заклятий подточили ее фундамент.
   Еще несколько камер. Я прикасалась к замкам, заставляя их открыться.
   Она была одна. Лежащая на полу, хрупкая, молодая женщина. Янка Ярь, сияющая, горящая. Я зажмурилась, отворачиваясь. В ней было столько жизни, любви и волшебства, что я поневоле забыла, что вижу мир таким, какой он есть.
   Свет не ослеплял, он согревал. Он лечил, он верил в победу, верил в жизнь.
   Я склонилась над Янкой, помогла сесть, неосторожно заглянув в глаза.
   Страшную участь отмерили ей палачи, и много боли, сокрытой во тьме. В далеком космическом корабле через мрак летела ее душа. Но там она уже была не одна, и ее друзей забирали одного за другим, превращая в живые фонари. Умирая, они дарили свет. Умирали, видя своих друзей, которые не могли им помочь, не могли даже оборвать страдания. И не важно, как называли безликих, прячущихся во мраке, берущих плату за перелет. Они были злом, они пили жизнь, чтобы жить самим, они были пустотой, пытающейся наполнить себя светом жизни.
   И Янка, самая светлая из них, самая любящая, она платила самым ценным, что у нее было, платила своим огнем, горя, но не сгорая, даря свет и превозмогая боль. Она дарила свет и мне, живой свет, который я так долго искала, она наполняла мое уставшее сердце силой волшебства, такого давнего, как сама жизнь. Волшебства, что и было самой жизнью.
   Но я не хочу получить живой свет ценой твоей жизни! Не хочу, Янка!
   Но и отказаться от такого дара нельзя. Нельзя, если хочешь победить тьму. Нельзя не гореть во тьме. Нельзя...
   Я видела, как гаснут глаза Янки, и делилась с ней собственной жизнью, не думая, что могу оказаться на ее месте, не боясь не выдержать испытания.
   Губы Янки зашевелились:
   - Кто-то всегда платит. Платит за всех. Кто-то должен платить. Я впустила пустоту в свое сердце по доброй воле. И она там, не может выбраться. Убей меня, и ты убьешь саму пустоту. Ты победишь. Серость исчезнет... Я сделала это, чтобы победить... Чтобы никто больше не платил за жизнь своей жизнью.
   Она говорила правду, я чувствовала это, сжимая в руке кинжал, острый, как солнечный луч. Лезвие сияло во тьме тюрьмы, готовое пронзить сердце молодой волшебницы.
   Но у меня не хватало воли, чтобы принести ее в жертву. Нет... Нельзя... Даже если жертва добровольна...
   Ты права, Янка. Но если погаснут твои ясные глаза, погаснут глаза самой жизни, мир утратит огонь... Да, не будет пустоты, но не будет и жизни. Не будет ничего...
   Я ломала кинжал, острый как солнечный луч, не чувствуя, что режу об острый край руки.
   - Я не хочу такой победы, - прошептала я, обнимая Янку, чувствуя, как бьется ее сердечко.
   Жива. И пусть теперь тюрьма рушится. Пусть теперь хоть все рушится, но твой огонь будет жить. Наш общий волшебный огонь, дающий силы творить.
   Загрохотало над головой, вздохнула земля, и с потолка посыпались мелкие обломки.
  
   Свиток двенадцатый. Ина Голдин. Журавлики
   Небеса. Синие небеса, яркие, будто высеченные из сапфира. И две тучи сходятся в последнем бою. Одна серая, клубящаяся, пожирающая все живое, а другая темная, подсвеченная молниями, позолоченная по краю солнцем и коронованная радугой.
   И под синим небом стоит черноволосая девочка, ждет, какая туча раньше достигнет цели. Кем она станет, чью силу возьмет? Напьются ли ее одежды серости и станут пепельными, как и ее крылья? Или вспыхнут жаждой жизни, обратившись огнем?
   Давняя богиня. В ней есть все, и жизнь, и смерть, и судьба. И только серости нет. Кто же успеет раньше?..
   Много страдания и пепла было в ее собственной судьбе. И много боли. Она умирала с каждым, кто присягал серости. Ее гласа гасли с каждым, кто отказывался от свободы и покорялся. Ее сердце истекало кровью, но она жила, она верила, что когда-нибудь пустота отступит, а покорность сменится пониманием, что нет ничего превыше свободы, превыше любви к жизни, а не к наслаждениям, превыше дружбы, а не власти над себе подобными, пусть и призванными из небытия. Истинные чувства... Больно, но сладко, ведь только испытывая эту боль, понимаешь, что живешь, что горишь, что дышишь, не тратя бесценное время на пустоту, не отдавая пустоте власть над временем и собственным миром.
   И капли дождя, падающие на мои окровавленные ладони, казались сладкими, сладкими, как эта боль жизни. Жить всегда больно.
   Черными длинными волосами играет ветер, но девочка больше не ждет. Она танцует, призывая все рождения и всю жизнь, чтобы остановить серую тучу. Пусть ей удастся, пусть! И с руки давней богини слетает бумажный журавлик, загораясь от прикосновения живого дождя. Живой огонь и живой дождь дают бумажной птице свободу.
   Бумажный журавлик летит в серую тучу, исчезая в ее глубине, он горит, раня серость, наполняя ее цветом и заставляя мечтать о рождении. Он горит, не рассыпаясь пеплом. Горит во имя веры и возрождения мира.
   Давняя богиня, принявшая лик черноволосой девочки, чье тело унес взрыв в далеком мире, полном иной боли, полном жажды завоевания и мечты о подчинении и унижении. И там тоже кто-то платит, пусть и не за всех. И там тоже у многих жителей пустые глаза, а сами они безликие, но тоже живые. Но давняя богиня, в ком воплотилась жизнь, смерть и судьба, знала, что и безликие живы. Знала и учила этому меня.
   Она больше не танцевала, смотря, как приближается серая туча, к которой летит тысяча журавликов. Ты успела сделать их до того мгновения, как жизнь оставила тебя. Знал тот, кто позвал тебя, малышка, эту легенду. Знал. Мы все плакали над этой легендой в детстве, готовые помочь далекой умирающей девочке, готовые поделиться с ней своей жизнью и огнем.
   И мы все, стоящие у руин тюрьмы между мирами, готовы были поделиться своей жизнью даже с безликими, чтобы остановить серую тучу. Готовы на все, кроме предательства.
   И радужная корона солнца сверкала, усыпанная дождевыми каплями. Под синим небом дрались двое крылатых: серокрылый ветер и дождь, давший мне зачарованную карту.
   И давняя богиня ждала, когда пустота спустится со своей тучи, чтобы сражаться с ней, чтобы сражаться с каждым из нас.
   Но я чувствовала, как тяжело держаться давней богине в обличье черноволосой девочки. Она сомневалась. Сомневалась, что позвавший девочку из небытия сам решится прийти сюда, не испугается серой тучи.
   Бумажные журавлики сгорали и осыпались горьковатым пеплом. Горьковатым, как свобода выбора. Выбора собственного пути, пусть иногда его край касается бездны.
   Я смотрела на давнюю богиню и молилась, молилась всем богам и самой жизни, молилась даже тем, кого раньше ненавидела, чтобы жизнь выстояла, чтобы жизнь не склонилась перед пустотой, чтобы не обернулась смертью в серых одеждах.
   Ветер осыпал пеплом черные волосы давней богини.
  

***

  
   Мне казалось, что я уснула, но сон обернулся видениями, зыбкими, как будущее или то, что происходит сейчас.
   Клубящаяся серая туча накрывает море. Ветер наполняет черные паруса пиратских кораблей и срывает флаг, расшитый зачарованным узором, со шпиля на самой высокой башне Волшебной Школы.
   На утесе стоит Ива, смеется, не боится ветра, играющего ее волосами.
   Бьется с ордами безликих теней Ворон, темноволосый волшебник с янтарными глазами. А герр Фольмер скачет через пустоши, чтобы позвать подмогу.
   Вспышка освещает одетого в черную мантию Дементора, на которой видна чужая кровь, и, усмехаясь, раненный Северус черной молнией лезвия перерубает тени, летящие к нему.
   Клонится к стене обессилевшая Венди, она уже не может колдовать, удерживая раненых на краю гибели. Ее поддерживает профессор Травологии и строго смотрит в окно.
   Летит на встречу с бурей большая птица, в которую превратился Хаул. И стая золотых птиц слетает с рук старого волшебника.
   Превращается в ящерку, сотканную из огня, Рептилия, и соскальзывает на землю из разбитого окна.
   По коридору Волшебной Школы идет королева кукол, в ее руке на цепочке раскачиваются рубиновые часы, словно жуткий маятник. Сюда призвал ее создатель, один из учеников Волшебной Школы.
   Дерутся на саблях Дэймар и Джек Воробей. Молния ударяет в мачту, расщепляя ее и разрывая черные паруса в клочья. Но на обрывках парусов вспыхивают сияющие звезды.
   Звезды. Волшебная Шляпа и темноволосая волшебница вместе плетут из звезд ожерелье заклятий.
   На полу валяется синий веер, в котором вспыхивают молнии, а Наина смотрит на Радужника через золотой веер с алыми отблесками любви. Еще мгновение, и она увидит его настоящим.
   Они поднимаются на башню Волшебной Школы, учителя и ученики. Они выходят на крышу, чтобы взглянуть в лицо бури. Они верят, что позванные из небытия и их создатели уже минуют последние ступени.
   И я смотрю, как улыбается Наина, краем глаза видя, как темноволосая девушка, осторожно держась за перила лестницы, выходит на крышу. Мы так похожи, волшебницы, но мы разные. И она это знает лучше меня.
   Падают с небес звезды, и стаи чернокрылых драконов летят навстречу серости, чтобы разрезать ее острыми крыльями.
  

***

  
   - Не дождалась, уснула снова, - Наина улыбается, свет угасающей свечи мерцает в глубине ее темных глаз.
   - Расскажи, что случилось потом! Расскажи, Наина! - прошу я, она смеется.
   - Рано, создательница. Не сегодня. Ты слишком устала. Я уже столько рассказала тебе. Да ведь и ты сама была на крыше Волшебной Школы, и многое помнишь.
   Я смущенно опускаю глаза. Да, я помню, но и мне страшно вспоминать, и я знаю, что битва еще не окончена. Я слышу завывания серокрылого ветра, против которого вышел Дух Школы, тоже создатель, но гораздо смелее меня.
   Это происходит сейчас, и Наина понимает, что друзьям нужна помощь. Но она пришла, чтобы рассказать мне жуткую сказку, которая и для меня стала реальностью. Она приходит почти каждый вечер, когда гаснет свет в городе. А зимой это происходит часто, мир постарел, и города тоже постарели.
   - Мир не выбрал еще, волшебница, - тихо говорит Наина и поднимается со стула.
   Догорает свеча. Дрожит огонь. Огонь тоже чувствует, что Наина сейчас нужнее там, в Волшебной Школе, чем здесь.
   - Но Школа выстоит, Наина?
   Она смеется и исчезает. Я всегда спрашиваю ее об этом, а она всегда смеется, легко, словно лучшая подруга, словно союзник и командир. И мой командир тоже.
   Свеча гаснет, но я уже приготовила новую. Свечи часто вспыхивают в окнах домов старого города.
   Наина не знает, выстоит ли Школа, но она верит. Верит всем сердцем. И я верю тоже. Я была на той крыше и снова пойду туда. Возможно, уже сегодня ночью.
   Время - кольцо и огненная корона. И я чувствую, как холод той ночи, у которой нет конца, касается моей кожи.
   Я подхожу к окну, держа подсвечник с новой свечой.
   За окном падает серебристый снег. Искрится в звездном свете. Так старинно видеть одновременно и снег, и звезды.
   Звезды - это чьи-то солнца. А снежинки?.. Я не знаю, но можно спросить.
   И взмахом руки я зажигаю свечу.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"