Престранный случай

Однажды летним полднем 1980 года в маленький поселок Гужевайск со стороны речной пристани вошел человек. Он был невысок ростом, в плаще, в берете, из-под которого выбивались жесткие смоляные волосы. Такие же усы пиками торчали из-под носа. Глазки у него тоже были маленькими, плоскими и блестящими, и таилась в них какая-то нечеловеческая, хорьковая хитрость. Незнакомец передвигался легким скользящим шагом - он как бы стремительно плыл над поломанным, усеянным коровьими лепешками дощатым тротуаром. По сторонам он не глядел, как будто совершенно точно знал, куда нужно идти, хотя явно был здесь впервые.

Перейдя по деревянному мостику через заросшую осокой и камышом речку, на болотистом берегу которой резвились юные голопузые гужевайцы, приезжий вышел на центральную площадь. Площадь была совершенно безлюдна. Только брела по колени в пыли одинокая курица. Да еще на подоконнике открытого по случаю жары поссоветовского окна спал жирный полосатый кот.

Незнакомец, поблескивая глупыми глазками, прошел мимо окна, мимо пивного ларька и оказался перед двухэтажным деревянным домом - гужевайской гостиницей.

Он вошел внутрь. Внутри было сумрачно и прохладно. Зверски гудели мухи. Окошко администратора было наглухо закрыто. Незнакомец поскребся в него.

Фанерка откинулась и худая, как бы внутренне изъязвленная женщина, что-то жуя, воззрилась на посетителя.

Посетитель шелестящим голосом попросил люкс. Получил бланк и принялся заполнять его, пошевеливая острыми усами.

На столе администраторши, заляпанном чернилами, среди конторских гроссбухов, бланков, копировальной бумаги, калилась электроплитка. На плитке закипал облупленный чайник. Администраторша посмотрела, как фонтанирует пар, перевела взгляд на посетителя и вздрогнула: незнакомец шевелил усами, при этом усы вели себя так, будто существовали отдельно от лица. Лицо незнакомца оставалось совершенно непроницаемым, а пустые, чуть теплые глазки глядели не моргая, равнодушно, но в то же время и с каким-то гадким подспудным намеком.

Тут зашипела выкипающая вода, забултыхался, закулдыкал на раскаленной плитке облупленный чайник. Администраторша обожглась, выключая плитку, поднялась со стула, в сердцах швырнула ключ с увесистой грушей-номерком в окошко и захлопнула фанерку.

Фамилия нового постояльца была обыкновенная - Тараканов. Звали его тоже обыкновенно - Петр Иванович. Прописан он был в областном центре, а прибыл в Гужевайск, как явствовало из бланка, по служебным делам.

Пробыв в номере всего несколько минут, Петр Иванович спустился в вестибюль, прошелестел мимо окошечка (фанерка отодвинулась и на Петра Ивановича сверкнули два подозрительных глаза), и выбежал в духоту гужевайского полдня.

Путь Петра Ивановича лежал прямиком в поселковый совет. Оттуда он сноровисто, не вздымая густой горячей пыли, понесся в горку, туда, где в слабой тени разморенных сосен высился желтоколонный Дом культуры. Оттуда Петр Иванович проследовал в парикмахерскую, потом вернулся в гостиницу. Обедал он неизвестно где, а может быть, и совсем не обедал. Но в два часа пополудни вновь появился на площади. Под мышкой он держал рулон ярких афиш. Нырнул в здание поссовета, вынырнул оттуда с баночкой клея, и тут же налепил афишу на поссоветовскую доску объявлений.

Афиша гласила: Сегодня вечером в (фломастером было написано кривыми буквами - поселковом доме культуры) состоится выступление артиста областной филармонии иллюзиониста, фокусника П. И. Тараканова. В программе: фокусы, гипноз, превращения.

Через час подобные афиши появились везде, куда только мог проникнуть взор досужего гужевайца. Закончив расклейку, Петр Иванович пробрался в гостиницу и укрылся в своем люксе, заперевшись на ключ.

А ближе к вечеру вокруг афиш стали собираться посельчане, читали и перечитывали и делились соображениями. Многодетные мамаши, заслышав радостную весть, стремглав неслись домой готовить своих чад к вечернему представлению. Рассудительные отцы семейств сдвигали на глаза замурзанные кепки, скребли затылки, курили и сплевывали. Молодые гужевайцы, поигрывая глазами и бицепсами, приглашали в клуб местных красавиц. Гужевайцы совсем юные, выразив бурный восторг, тут же уносились по своим делам.

Солнце склонилось к горизонту. Улицы вновь обезлюдели, погружаясь в привычную дрему, когда у одной из афиш остановился молодой человек слегка загнанного вида. Это был молодой сотрудник районной газеты Виталий Жуков, месяц назад по распределению приехавший в райцентр и оказавшийся в Гужевайске по заданию: он должен был отразить бурный расцвет гужевайской культуры.

Виталий изучил афишу, и сердце его радостно забилось. Вот оно! Вот оно, кипение местной культуры!

Ему сразу полегчало, и он направился к пивному ларьку закрепить возникшее чувство глубокого удовлетворения.

Тем временем первые зрители уже бодро поднимались в горку. В самом клубе шли последние приготовления. Как обычно, было решено, что в первом отделении выступят местные таланты, в их числе народный хор Северное сияние и знаменитый на весь район балалаечник Ваня.

Пока зрители грызли семечки, расположившись на поляне перед клубом, на сцене вешали занавес и настраивали микрофон, народный хор торчал в гримерной и на все лады судачил о прибывшей знаменитости. Пришел балалаечник Ваня и принес последние новости: иллюзиониста нигде не видно, в его номере тихо, администраторша гостиницы Клава начеку. По случаю, Ваня рассказал и свою давно уже всем надоевшую историю про то, как лет тридцать назад в Гужевайск приезжали артисты из самой столицы, пели, пили водку, потом учинили в клубе скандал и драку, разбили аккордеон, а на прощание сперли у Вани его драгоценную самодельную балалайку. На этот раз Ваню выслушали до конца и не перебивали, чем Ваня остался весьма доволен. Насладившись вниманием Северного сияния, Ваня отправился к народу.

Народ занял все окрестности, заполнил лавочки и подходящие бугорки под соснами. Издалека доносилось гоготание парней.

Был здесь и знаменитый поселковый алкоголик Алкаша Гужевайский. Он бродил среди народа и косноязычно приветствовал всех направо и налево.

Начинало темнеть. Легкий ветерок развеял духоту, но не бодрил.

Наконец открыли клуб. В числе первых в зрительный зал вошел Виталий Жуков, которого контролеры пропустили без билета, по редакционному удостоверению. Витя удобно расположился в первом ряду. А когда почти весь ряд оказался заполненным, Витя вдруг обнаружил, что его соседом стал Алик Гужевайский. Утешившись тем, что Алик, едва почувствовав под собой надежную опору, моментально уснул, Витя воззрился на сцену.

Зрители еще некоторое время топали, перекликались, кашляли, хлопали сиденьями. Наконец стало тихо. И тогда занавес раздвинулся, открывая зрителям сплоченные ряды Северного сияния и полукруг восходящего солнца, намалеванный на заднике заезжим художником-калымщиком.

Хоровое пение гужевайцы любили. С удовольствием пели сами, с удовольствием и слушали. Гужевайцы, как всегда, тепло и сердечно приняли свой прославленный в области коллектив Северного сияния, - мелькнуло в голове Вити Жукова.

Хор исполнил несколько популярных песен, частушек и припевок, и под аплодисменты покинул сцену.

Затем появился Ваня-балалаечник, народный умелец, чье искусство пуповиной неразрывно связано с землей, на которой он родился, как отметил для себя Витя Жуков.

Ваня был в ударе и показал класс. Он выжал у зрителей слезу, проникновенно исполнив Подмосковные вечера (вызвал на размышление... - мелькнуло было у Вити), а потом развеселил, сыграв Вдоль по Питерской, держа балалайку за спиной. Ване хлопали усердно и долго, трижды вызывали на бис. На этом первое отделение закончилось.

И вот настал долгожданный миг: заведующий домом культуры объявил выход иллюзиониста. Тараканов не заставил себя ждать, сноровисто выбежав на сцену, как будто у него было не две ноги, а все шесть. На нем были старый лоснящийся фрак, фалды которого казались приклеенными к штанинам, цилиндр, грязные перчатки и лакированные штиблеты. Остановившись перед микрофоном, он поклонился, блестя глазками, глядевшими в зал с невыразимым лукавством. Завклубом выкатил на сцену низенький столик с атрибутами фокусов.

Тараканов взял со столика газету, показал ее всем, свернул кульком и вылил в него графин воды. Развернул - воды не было. Зал одобрительно загудел: фокус был знаком по телепередачам из цикла На арене цирка. Потом Тараканов завернул в ту же газету графин, развернул - исчез и графин. Потом он смял газету, скомкал, скатал в шарик - и вдруг вместо газеты у него в руках оказался облезлый апатичный голубь явно преклонного возраста. Сняв с головы цилиндр, Тараканов сунул в него голубя, встряхнул - и достал графин с водой. В графине торчала бумажная гвоздичка. Зрители были потрясены - все, кроме Вити Жукова, который состроил снисходительную улыбочку.

Тараканов поклонился всем телом и приступил к следующему номеру программы. Он взял большой цветастый платок, накрыл им графин и посредством манипуляций превратил графин в какую-то фигуру. Когда платок был сорван, ошарашенные зрители увидели сидящую на столике птицу, напоминавшую птеродактиля. Птица повернула голову, посмотрела в зал и вдруг с душераздирающим клекотом подпрыгнула в воздух. Повисла над сценой, распластав огромные перепончатые крылья, а потом взметнулась под потолок. Только черная тень пронеслась над залом. На этот раз даже с лица Вити Жукова сбежала улыбка превосходства.

Гужевайцы некоторое время сидели молча, потом, сначала неуверенно, а затем все громче и громче разразились рукоплесканиями. Высокое мастерство чародея, - как в тумане подумалось Вите, - мгновенно завоевало сердца посельчан....

Тараканов раскланивался. Штаны его при этом задирались, приоткрывая краешки белых носков, а публика все никак не могла успокоиться, отбивая натруженные мозолистые ладони. Особенно по душе пришелся зрителям сеанс массового гипноза. Исполненный с высоким мастерством... мастерством... - грохот аплодисментов сбивал Витю, мысли путались. От шума пробудился Алик Гужевайский, открыл рот и завопил: - Во бля! Во дает! Из-за кулис высовывались представители народного хора и тоже хлопали изо всех сил.

Наконец природная сдержанность гужевайцев взяла верх. Аплодисменты смолкли.

Петр Иванович взял со стола склянку с яркой этикеткой, на которой был изображен таракан, перечеркнутый красной полосой.

Зал затаил дыхание. Только, подавшись вперед, шумно сопел Алик Гужевайский.

Петр Иванович отвертел крышку, вздохнул, и присосался к пузырьку. Пузырек опустел, полетел на пол и покатился со звоном.

- Во бля!! - в восхищении завопил Алик Гужевайский и даже затопал ногами. Зал ахнул.

Тараканов неподвижно стоял на одном месте. И вдруг усы его начали потихоньку шевелиться. Вверх-вниз, вверх-вниз. Они росли на глазах, вытягивались, дотянулись до микрофона и стали по нему постукивать. Постукивание продолжалось некоторое время, а потом гипнотизер внезапно сорвался с места и начал сновать по сцене, от кулис до кулис, все быстрее и быстрее, при этом наклоняясь все ниже. Вот он коснулся сцены руками, и они замелькали быстро-быстро. Внезапно, не останавливаясь, Петр Иванович подпрыгнул и побежал по боковой стене вверх. Занавес на мгновенье скрыл его, а потом все увидели, что он бежит по потолку. Спустившись по другой стене, Тараканов снова начал сновать по сцене и теперь уже все зрители убедились, что у иллюзиониста шесть ног, блестящее длинное тело и совершенно жуткие усы.

В глубине зала истошно завопил младенец, кто-то вскочил с места, захлопали сиденья кресел. Пока еще никто ничего не понимал, и Витя Жуков, хотя и с холодком в груди, пытался трезво фиксировать события.

Но событий больше не было. По сцене, залитой ярким светом, бегал огромный черный таракан. Он останавливался на миг, блестя плоскими глазками, пошевеливал длиннющими усами, и снова срывался с места. Казалось, он тоже не понимал, что произошло.

Младенца вынесли на улицу. Но тут Алик Гужевайский, которому невесть что примерещилось, вскочил и страшно завопил, дико тараща глаза и махая руками. Вопль Алика решил дело: зрители ринулись к выходу. В дверях немедленно началась давка. Поднялся невообразимый гвалт. Витя Жуков, поддавшись панике, тоже вскочил и тоже побежал куда-то. Его затянуло в толчею. И никого уже не мог успокоить жалкий дрожащий голос завклубом, который, высунувшись из-за кулис, взывал к разуму гужевайцев.

Витю вынесло из зала, он приостановился перевести дух. В полутьме перед ним мелькали светлые рубашки и платья зрителей, уносившихся от клуба во тьму во все лопатки.

Из служебного входа с пронзительным визгом вывалился народный хор в полном составе. Впереди хора бежал Ваня, размахивая разбитой балалайкой. Артисты помчались вниз по склону, не разбирая дороги.

Последним из клуба выполз Алик Гужевайский. Он завывал и хлюпал носом.

Зал опустел. Исчез и Петр Иванович.

* * *

В поссоветовских окнах еще горел свет, когда первые зрители появились на площади. Среди них был и Витя Жуков в порванной в давке рубашке и с разбитой губой. Витя давно уже знал, что нужно делать. Он бежал в поссовет. Председатель поссовета Колмогоров сидел за столом, жуя папиросу, и диктовал секретарше какую-то бумагу. Волосы у него, как всегда после утомительного рабочего дня, стояли дыбом. Ворвавшиеся в кабинет расхристанные, тяжело дышавшие люди прервали его на полуслове.

Сбивчиво, перебивая друг друга, участники гипнотического сеанса начали рассказывать.

- Что вы мне голову морочите?.. - по привычке вскрикивал Колмогоров, слушая рассказ.

На площади собралась уже большая толпа, в председательский кабинет набилось так много народу, что стало нечем дышать.

- Что вы мне голову морочите? - все кричал председатель, но уже без прежнего энтузиазма.

Спустя полчаса председатель поднялся, нахлобучил на голову шляпу и объявил, что намерен идти в клуб. Десятка полтора наиболее отважных гужевайцев вызвались его сопровождать.

- Ну и превратился, ну и что? - говорил председатель, размашисто шагая к клубу. - На то он и гипнотизер. Ему за это и деньги плотят.

Добровольцы, семенившие следом, молча выдирали из встречных палисадов штакетины.

Было уже совсем темно. Где-то в поселке выли собаки. Небо серебрилось звездами.

Дом культуры высился на горе неприступной громадой. Все двери были распахнуты настежь. Внутри было тихо и светло.

Колмогоров приостановился перед входом в зрительный зал.

- Эх вы, елки-палки! - бодро заметил он. - Фокусов не понимаете. Артиста обидели. Штакетник поломали. И вообще. Ну, темнота, ей-богу.

И он смело, как был - в шляпе, в мятой рубашке навыпуск - шагнул в зал.

В зале было пусто. Вокруг светильников облаками толклась мошкара. На сцене валялся опрокинутый столик и различные причиндалы фокусов.

Председатель огляделся, прошел через зал, вспрыгнул на сцену. Сбившиеся в кучу гужевайцы, подбадривая друг друга, полезли следом.

Колмогоров поднял пустой пузырек, прочитал: Ди-бро-фин, понюхал. Воняло лекарственной травой.

Потолкавшись на сцене и посовещавшись, гужевайский актив разбился на группы и начал метр за метром обследовать клуб. В клубе было много таинственных коридорчиков и темных закутков. Исследователи продвигались медленно, и по мере продвижения страх отступал перед ними из коридора в коридор, из комнаты в комнату, пока не исчез.

Все группы, закончив обследование, соединились у служебного входа. Оказавшись на улице, возбужденные исследователи разом загомонили, расправили плечи. Там и сям затеплились огоньки папирос, заблестели улыбки. Обладатели штакетин пытались незаметно избавиться от своих ставших бесполезными орудий.

- А здорово он нас, а? - с некоторым восхищением говорили гужевайцы, поталкивая друг друга плечами и локтями.

- Ну, значит, так... - сказал Колмогоров. - Двое-трое пусть останутся, клуб посторожат, пока мы завклубом найдем. Да надо, думаю, в гостиницу зайти, узнать, как там гипнотизер. Может, извинения принести, или там...

Жуткий крик прервал его на полуслове. Из-под лестницы, ведущей в подвал Дома культуры, выскочил смертельно бледный Витя Жуков. Никого не видя, загребая руками воздух, он метнулся вдоль кирпичной стены и помчался, хрустя палой хвоей, во тьму. И тотчас следом за ним стремительно вынырнуло из подвала длинное, низкое, блестящее существо, похожее на аттракционный автомобиль. Существо промчалось мимо оцепеневших гужевайцев и растворилось во тьме.

* * *

Майор милиции Безрукий спал мертвым сном, когда на столе задребезжал телефон.

Тикали ходики. Жужжала муха. Звенели комары. В открытое окно спальни лилась прохлада, колебалась занавеска. Телефон все дребезжал.

Под Безруким затрещала кровать. Он пробуждался, будто выплывал из омута. Одышливо прокашлявшись, с трудом оторвал голову от подушки, взял трубку.

- Евсей Евсеич!! - заорал знакомый голос так, что слышно было, кажется, даже во дворе. - Колмогоров говорит! Срочно давай в клуб! Пистолет не забудь! Жду!

Безрукий встал, пошел на кухню, в темноте намотал на ногу половик, ругнулся, достал из-за печной заслонки кобуру с пистолетом. Глянул на ходики: шел первый час ночи.

Скрипнув ступенькой, сошел с крыльца, посвечивая себе фонариком, вышел за калитку и отправился к клубу.

Поселок мирно спал. Не брехали собаки. Тучи затянули небо, было темно - хоть глаз выколи.

Самая короткая дорога к клубу вела через огороды и потом - верхом - по лесопарку. Безрукий одолел уже почти половину пути, как вдруг услышал впереди шум. Он остановился, включил фонарик. Слабый луч слегка потеснил тьму в глубину сосняка. Раздались треск и топот, и чье-то тяжелое дыхание. И тут же майор увидел бежавшего со всех ног человека с белым лицом и глазами навыкат.

- Кто это? - вскрикнул Безрукий. - Стоять!

- Мам-мычка!.. - простонал неизвестный и пулей пронесся мимо. И в тот же миг из тьмы выпрыгнуло что-то низкое, стремительное, бесшумно и молниеносно ударило майора в грудь, сбило с ног и унеслось. Потеряв фонарик и фуражку, Безрукий покатился вниз по склону.

- Мам-мычка!.. - донеслось снизу, потом послышался треск рухнувшего забора и дикий собачий лай: гонка продолжалась на личных огородах. Залаяли собаки по одной улице, по другой... Лай стал распространяться по поселку наподобие эпидемии.

Безрукий сел. В голове у него возникла твердая уверенность, что он забыл нечто чрезвычайно важное. Так оно и было: Безрукий забыл, что пистолет не заряжен. Сидя под сосной, майор размышлял, идти ли ему к клубу, вернуться ли домой за обоймой, которая хранилась в старом валенке, или же, наконец, немедленно устремиться в погоню за неизвестными.

Грудь саднило от удара. Вспомнилось бело лицо, нелепый крик Мам-мычка!, а после - то самое, невероятное, что не приснится и во сне.

А в поселке творилось что-то из ряда вон выходящее. Собаки осатанели. В домах вспыхивал свет, хлопали двери. Вдобавок подняли трезвон буквально все, имевшиеся в поселке, телефоны.

* * *

Тихо было только на горе - в клубе, и внизу - у реки. Здесь на плавучей пристани в прокуренной дежурке баловался водочкой бывший речной волк, а ныне бессменный пристанской сторож Фалеев. На столе перед ним стояли стакан, початая бутылка, лежали черный хлеб, сало и молодой зеленый лук.

Было тихо. Слабая волна всплескивала в темноте, пристань еле заметно покачивалась. Зазвонил телефон. Фалеев выждал, уважительно глядя на аппарат, потом взял трубку.

- Фалеев? - послышался тревожный начальственный голос. - Не спишь, Фалеев?

- Ась? Я-то? На посту. Дело знаем.

- Что, тихо у тебя там?

- Так точно, тихо. Кому шуметь?

- Хорошо. Но ты не спи, Фалеев!..

На том конце дали отбой. Фалеев послушал гудки, досчитал до двенадцати и положил трубку, довольный собой. Ишь, проверять вздумали! Фалеева! Да он уже девятнадцать лет на посту, и еще ни одна собака мимо не пробежала, чтоб Фалеев ее не заметил.

И тут же послышался быстрый топот. Кто-то сломя голову сбежал по деревянному настилу прямо к пристани, взбежал на трап, отозвавшийся барабанным боем, и в следующий момент перед опешившим сторожем предстал молодой человек с бледным перекошенным лицом, выпученными глазами и всклокоченными волосами. Они дико уставились друг на друга. Пристань, стронутая с места, качнулась от берега, волна шлепнула по днищу.

- Дяденька! - вскрикнул молодой человек сорванным голосом. - Дай билет!

- Ась??

- Билет, говорю, дай! На любую Ракету, только поскорей!

Фалеев ошалел.

- Дяденька! - почти рыдал незнакомец, - Дай билет, говорю, а то сожрет ведь! Обоих сожрет!

- Кто сожрет? Это почему такое?..

- Ы-ы-ы!.. - завыл вдруг незнакомец и рухнул на стул, обхватив голову руками.

- Да ты кто есть? Откудова? Какой-такой?.. Ась?.. Да и билетов у меня нету. Какие ночью тебе Ракеты? И Метеоры не ходют.

- Би-и-иле-еет!.. - тянул свое незнакомец.

- Дык нету билетов-то! - закричал вконец запутанный Фалеев. - Ружье есть, а билетов нету!

Незнакомец поднял голову:

- Ружье, говоришь, есть? Где? Покажи!

- Э-э! - догадался Фалеев. - Так тебе не билет, а ружье надо! Ловко! А вот я сейчас вызову кого следует...

Но вместо того, чтобы вызвать кого следует, он начал быстро прятать в стол выпивку и закуску. Глаза незнакомца тем временем обшарили каморку и отыскали ружье. Оно стояло дулом вниз за длинной скамейкой. Фалеев перехватил взгляд незнакомца. Они кинулись к ружью одновременно. Незнакомец схватился за приклад, старик - за ствол. В пылу борьбы они не заметили, как еще сильнее качнулась пристань, и кто-то тяжелый прошелестел вдоль ограждений в самый темный угол причала. Первым почуял неладное незнакомец.

- Стой! - сдавленно вскрикнул он. - Все! Опоздали! Здесь оно!..

- Какое оно? - шепотом спросил Фалеев.

- То самое, - тихо ответил незнакомец.

Глаза его округлились. Лицо снова стало белым.

- Пропали мы, дяденька...

- Пропали? - повторил Фалеев, кинулся к двери и запер ее на щеколду. - Не-ет, это мы еще успеем - пропадать-то...

В глазах незнакомца вспыхнула надежда. Фалеев схватился за телефон.

- В милицию, в милицию звони, дяденька!

- Кого учишь?.. - Фалеев завертел диск.

Милиция, однако, не ответила. Не ответил и клуб. На третий звонок - в поссовет - откликнулись. Не успел Фалеев приступить к длительным и детальным объяснениям, как в поссовете все поняли. Отряд добровольцев, укрепленный двумя дружинниками и одним милиционером, на двух уазиках и председателевом личном Запорожце выехал к пристани.

Автомобили перекрыли выход с пристани. Добровольцы, вооруженные чем попало, от охотничьих ружей до кривых стартеров, высыпали на берег. Председатель Колмогоров шепотом отдавал команды. Вспыхнули фары, фонари-"прометеи" и другие осветительные средства, оказавшиеся под рукой. Пристань ярко вырисовывалась на фоне густо-черной реки. Колмогоров поднял громкоговоритель:

- Тараканов Петр Иванович! Вы меня слышите? Если слышите - немедленно покиньте пристань!..

Сильный - до звона в ушах - звук раскатился от берега до берега.

- Тараканов! Выходите, елки-палки!

Снова звучно гукнуло над рекой.

Между тем на дороге от поселка появились огни. Посельчане, прослышав про облаву, спешили к берегу. Толпа добровольцев росла на глазах. Большая часть столпилась возле автомобилей, остальные рассыпались вдоль речного откоса.

- Тараканов Петр Иванович! Не выйдете добровольно - примем меры!..

Но пристань безмолвствовала.

А толпа все прибывала. Вниз, к пристани, никого не пускали. Там и сям в толпе ширкали спичками, в темноте теплились огоньки папирос.

Заслышав сзади говорок, председатель обернулся, разглядел множество людей и аж присел.

- Что за народ, елки-палки? - зашипел он. - Разогнать по домам!

Группа добровольцев во главе с совхозным трактористом по прозвищу Рупь-пятнадцать полезла наверх.

- Разошлись бы, граждане!.. - свистяще зашептал Рупь-пятнадцать. - Работать мешаете, гипнотизера спугнете!..

В толпе сдержанно пыхали папиросами.

- Где ж ваша сознательность, а? - Рупь-пятнадцать лавировал меж темных фигур.

- Дома лежит, за печкой, - громко произнес какой-то, судя по голосу, здоровенный парень. Кто-то прыснул. Рупь-пятнадцать разозлился и, приметив невысокого, безобидного с виду человека, захрипел:

- Ты чего сюда приперся? Чего встал? Выставка тут тебе?

- А я что? - возразил было мужик.

- Поговори мне еще! Мотай давай отсюда!

- Да ты что пристал?

- А то! Не прикидывайся дурачком-то! Мотай, говорят тебе!

Мужик затерся в толпу. Толпа неодобрительно пыхала папиросами.

Между тем председатель, так и не дождавшись ответа с пристани, решил начать штурм. Нескольких добровольцев возглавил милиционер Москаленко. Сам Колмогоров пошел в арьергарде.

Не торопясь, по одному, по шатким сходням перебрались на пристань, разделились на два отряда: один двинулся вправо, другой влево, вдоль ограждения. Председатель остался с двумя вооруженными охотниками в центральном проходе - для прикрытия.

Некоторое время были слышны шаги добровольцев. Потом затихли и шаги. Лишь сонная волна журчала под пристанью. Томительное ожидание, и, наконец, испуганный вопль:

- Вот он!! Нашел!..

Председатель рванулся на крик. Там, где в служебные помещения с торца пристани вел узкий коридорчик, возбужденно толклись люди. Подбежав, председатель глянул в освещаемый фонарями коридорчик и попятился: прижавшись к дощатой стенке плоской спиной, в нелепой позе замерло громадное бурое членистоногое. Оно не шевелилось, лишь подрагивали длиннющие - до пола - усы.

Колмогоров отступил к перилам, прислонился к стояку. На его немой вопрос: Это что ж, братцы, такое?, добровольцы смущенно пожимали плечами, кося глазами в сторону чудовища. Глядеть на него прямо никто не решался.

- Стрелять, что ли? - шепотом осведомился бригадир Ковшов, у которого был дробовик.

- А ну - побежит? - шепотом ответил кто-то. - Постены - они, зараза, живучие... У меня бабка их как только ни травила. Все отравой залила. Сама заболела, кошка сдохла, а постены...

- Тихо ты! - оборвал дрожащий голос рассказчика председатель. - Вот что: если побежит - тогда стреляй.

- А может, багром его? - спросил агроном Пивень.

- Да, багром... А может, и багром? Не съест же?..

- Не... Багром оно не того... Дустом надо. Или бурой.

Подходили остальные добровольцы, с берега лез народ.

- Он твою буру... вместе с тобой... - высказал кто-то всеобщее опасение.

- Что же делать-то, братцы? - тоскливо спросил председатель. - Хоть в район звони, ей-богу...

- А чего в районе? Санэпидстанция одна. И та недавно проворовалась...

- Бредень нужен, - подумал вслух агроном. - Накинуть, значит, ноги спутать, и в машину. А там видно будет - в эпидстанцию или в цирк, или еще куда...

- Во-во! В город, в цирк! Пусть его там расгипнотизируют!

- А ведь верно! - просветлел председатель. - Может, он и сам фокусу не рад. Превратиться превратился, а обратно - никак.

Добровольцы уже другими глазами посмотрели на чудище.

- Может, он и человек хороший. Не по злобе, значит...

- Вот те и на! А мы его дустом хотели!

- А кто хотел-то?..

Принялись искать негодяя, предложившего дуст, и не нашли. Потом двоих отрядили за бреднем. Гипнотизер тем временем все стоял у стены на своих нелепых ворсистых лапках и дергал усами...

В наступившей тишине вдруг послышались приглушенные голоса из-за дверей дежурки. Все навострили уши.

- Это ж Фалеева голос! - догадался кто-то. - Сторожа пристанского!

Председатель отреагировал быстро. Оставив возле гипнотизера вооруженную охрану, он повел остальных к дежурке. Дверь была заперта изнутри. Оттуда доносились все более громкие и все более несуразные вопли.

Москаленко стукнул в дверь. Подождал и решил:

- Ломаем.

Навалился. Дверь распахнулась. В ярком сиянии лампочки, слегка затуманенном пластами табачного дыма, обнаружилась следующая картина: молодой газетчик Витя Жуков ползал вокруг стола, на котором, поджав ноги, сидел Фалеев, и вскрикивал:

- Я не Жуков! Я жук! Ж-ж-ж!..

Толпа на берегу поредела. Те, кто не смог прорваться на пристань, разожгли в отдалении костры, грелись, вели разговоры. Рупь-пятнадцать в перевернутом старом ведре пек в костре картошку. Обстановка была мирная.

Поднимался легкий ветерок. Уже позеленел восточный край неба. С реки накатывалась пронизывающая свежесть.

Подъехала еще одна машина - серый фургон гужевайского медвытрезвителя. Милиционеры подсели к костру.

С пристани на берег перетащили упиравшегося Витю Жукова. Витя взмахивал руками, жужжал и подпрыгивал, будто пытаясь полететь. Вид у него был при этом абсолютно обреченный. Фалеев шел следом, гордо выпрямившись.

Их усадили в один из уазиков и машина унеслась в поселок, страшно громыхая на ухабах.

Рассвет наступил.

Вдруг в тишине оглушительно бухнул выстрел.

- Держи гипнотизера! Убежит ведь, гадина!.. - заорал кто-то на пристани.

Все произошло в мгновение ока. Заряд, выпущенный из дробовика, нисколько не повредил гипнотизеру. Блестящее тело промчалось по дебаркадеру, сбило с ног нескольких зевак, сбежало на берег и устремилось куда-то вдоль самой кромки воды.

Никто его не преследовал. Только зашуршала в отдалении осока и всё стихло.

Сидевшие у костров повскакали при звуке выстрела, завертели головами, рванулись было бежать и остановились. Потом появился Колмогоров. Лицо у него было зеленоватым. Он прошел мимо своего Запорожца, и, никого не замечая, механически зашагал к поселку. За ним на откос поднялись остальные.

Позади всех, кучкой, брели агроном Пивень, бригадир Ковшов и милиционер Москаленко.

- Ну и ночка, - сказал Москаленко. - Кому скажи - не поверят.

Ковшов думал о чем-то о своем. Дробовик он нес на плече, держа его за дуло.

- Да, чего только не бывает, - проговорил агроном. - Вот в Михайловке в прошлом году бык сбесился. Две машины на дороге перевернул. Главное дело, что характерно, обе машины были красного цвета.

- Про это я слыхал, - кивнул Ковшов. - Этот же бык тогда еще собрание разогнал. Собрались доярки на политинформацию, сели по лавкам, а бык сзади - землю копытами роет. Директор совхоза - тогда еще Сидоренко был, - тогда говорит: ну, кажется, нам пора закругляться. И к машине трусцой. А бык-то - за ним. Директор бегом. А бык шибче. Он вокруг доярок - те в визг. Спасибо, шофер газанул, подскочил, Сидоренко - на подножку, за зеркало ухватился и понеслись. Машина, на ней сбоку директор, позади бык, а за быком - доярки. И вопят, главное, благим матом!..

- Бабы, - глубокомысленно подытожил Москаленко. - Они, известно: дуры.

Люди потянулись к поселку. Из-за синих бугров выкатывалось солнце. День обещал быть жарким...

1983.