Смирнов Александр Сергеевич : другие произведения.

Чернокнижник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Если есть гений, значит, есть и злодей. Если есть талант, значит, найдётся бездарь, который этот талант захочет украсть. А если есть фильм, значит, в нём обязательно будет счастливый конец: Злодей обязательно уничтожит сам себя, а гений наденет на себя лавры, принадлежащие ему по праву.
Чтобы скачать книгу целиком или её фрагмент, нажмите на ссылку

   0x01 graphic

Глава 1

  
   Образ Пьера Безухова -- ничего себе тема! А Наташа Ростова? Как говорится, хрен редьки не слаще. Ходят, ходят, говорят что-то... А что, собственно, писать? Не напишешь же, что они всю дорогу дурью маются? Про капитана Тушина ещё можно, так она эту тему не дала. Правда, и про Тушина в кино очень мало, ну хоть что-то.
   -- Для того, кто летом читал роман Льва Николаевича Толстого, никаких проблем не должно быть, -- говорит учительница, проходя по рядам между партами.
   Ну да, конечно, только все и думали в каникулы про войну и мир. Делать больше нечего! Про войну ещё можно как-то, а что касается мира, то тут и думать нечего -- такая тягомотина, что и десяти минут за книгой не просидишь.
   -- Сапожников, время не резиновое. Скоро заканчивать, а ты ещё не начинал.
   Вот как она с другого конца класса всё видит? У меня же на лбу не написано, что я ничего ещё не написал? Впрочем, она права: сиди хоть час, хоть два, а всё равно ничего не высидишь. Опять надо писать на свободную тему, опять сочинять, как я провёл лето.
   А лето было отличное. Сразу после школы родители отправили в лагерь от завода, где работает отец. И сразу отряд ушёл в поход. Палатка, костёр, песни -- это просто сказка какая-то! Потом Вовка потерял свой ботинок, и весь отряд искал его. А ведь можно немного изменить. Предположим, потерялся не ботинок, а сам Вовка. А ещё лучше, если его похитили бандиты. Почему не написать? Это же сочинение, а не летопись. К тому же, кто проверит? Училка? С такой постной физиономией в походы не ходят. Она вообще, наверное, кроме классной доски и школьных тетрадок ничего не видела. А вот я сейчас возьму, и вставлю её в наш отряд! Посмотрим, как она завертится, когда туча комаров начнёт её жрать. Имя, разумеется, мы ей изменим, от греха подальше, костюмчик переоденем -- надо что-нибудь попроще для похода. С возрастом проблема. Впрочем, нет. Пусть она будет вожатой отряда. Кстати, вожатым другого отряда должен быть её ровесник и, естественно, между ними возникнет роман, который разовьётся в грандиозную интригу. Это вам покруче князя Андрея будет, или этой дурочки, как её, вроде Соня.
  
   Когда приходит комариное время, то, хоть защищайся от них, хоть нет, -- спасу не будет. Вернее, не от комаров, а от мошек. Маленькие такие, и пролезут через любую сетку. Глазами моргнёшь -- они в глазах, рот откроешь -- они уже во рту. Через час лицо, шея и руки начинают гореть и чесаться, а через два хочется броситься в реку и уйти под воду с головой, выныривая только для того, чтобы глотнуть порцию воздуха. Есть ещё один способ. Говорят, что мошки и комары не переносят табачного дыма. Если кто пробовал, тот знает, что это полная ерунда. Правда, в табаке есть другая прелесть. Как только закуришь, девушки прибегут и норовят к тебе поближе пристроиться. Тут, ясное дело, о комарах уже забываешь, и дымишь так, что глаза начинают вылезать из орбит. А девчонки только приговаривают: "Ой, Коленька, милый, меня обкури".
   В этом походе хороший расклад получился: двое вожатых --учителя физкультуры, и две молоденькие учительницы -- одна русичка, а вторая физичка. И, хотя для вожатых было предусмотрено две палатки: одна мужская, а другая женская, комары с мошкой этот порядок нарушили. Нет, нет, спали, конечно, исключительно отдельно: мужчины с мужчинами, а женщины с женщинами, но на этом всё разделение и заканчивалось. После того, как дети укладывались спать, Лена убегала к Борису, а Таня к Николаю. И тут уж парни не жалели ни сил, ни здоровья -- обкуривали на совесть. Почему нельзя было сидеть у костра вчетвером -- неизвестно, но после отбоя всегда горели два костра, у которых было по паре вожатых. Костры горели часа два, три, после чего мужчины заливали их водой, и вожатые расходились каждый в свою палатку. Однако на этом день не заканчивался. Ко сну не отходили до тех пор, пока соседи по палатке не поделятся своими впечатлениями относительно только что прошедших посиделок.
   -- Колька, а ты выяснил, замужем она или нет? -- интересовался Борис.
   -- Выяснил. Никакого мужа нет. Правда, жених имеется.
   -- Жених не в счёт. Собственно, наш статус ничем не отличается от его. Ты согласен?
   -- Я-то согласен, но этого маловато будет. Надо, чтобы ещё они с этим согласились.
   -- А это уже целиком зависит только от нас, -- философски заметил Борис.
   -- Как говорят математики, есть условия необходимые и достаточные. Наши старания, конечно, необходимы, но совершенно не достаточны.
   -- Слава богу, у меня русичка, а не математичка.
   -- А это ровным счётом ничего не значит. Перед законами все равны.
   -- Ну так уж и все?
   -- А вот ты что чувствовал, когда она к тебе прижималась? -- не уступал в споре Николай.
   -- Ясное дело, что. Любой здоровый мужчина это должен чувствовать.
   -- Вот ты сам и подтвердил мою теорию, -- обрадовался Николай.
   -- Ладно, хватит об этом. А то договоримся до того, что вообще будет не уснуть.
   -- Хорошо, давай спать, завтра продолжим.
  
   В женской палатке всё происходило примерно по тому же сценарию.
   -- Татьяна, а у тебя сигареты есть? -- спросила Лена свою подругу.
   -- Зачем они мне?
   -- Как это, зачем? А вдруг у него кончатся?
   -- Значит, кончатся.
   -- Слушай, ты меня удивляешь. Комары же сожрут!
   -- А я тогда к вам приду.
   -- Очень ты нам нужна!
   -- У вас, что, секреты есть?
   -- Можно подумать, у тебя нет.
   -- А у меня действительно нет, -- удивилась Таня.
   -- Для чего же ты тогда в этот лагерь пришла?
   -- Попросили, и пришла. Я же педагог!
   -- Кто попросил?
   -- Откуда я знаю, кто попросил? В отделе по образованию каждое лето объявление висит. Предприятия подают заявки, а РОНО обеспечивает их педагогами.
   -- Так ты сюда по объявлению попала?
   -- Конечно. Я уже не первый год езжу. Очень удобно: всё лето отдыхаешь, тебя кормят, поят, да ещё деньги за это платят.
   -- Так ты, что, сюда за деньгами приехала? -- захихикала Лена.
   -- Деньги, конечно не большие, но они никогда лишними не бывают. А что ты смеёшься, разве ты здесь за бесплатно работаешь?
   -- Ну, не за бесплатно, конечно, но сюда не за деньгами приехала.
   -- А за чем? -- не поняла Таня.
   -- За романами, -- заговорщически прошептала подруга.
   -- За какими?
   -- Ты, что, совсем ничего не соображаешь? Во всяком случае, не за "Войной и миром".
   -- Кстати, надо в библиотеке "Войну и мир" взять. После каникул мои охламоны сочинение по нему должны писать -- хочется освежить в памяти.
   -- Слава богу, я преподаю физику, а не литературу. У меня, моя дорогая, на уме совсем другие романы.
   -- Ах, ты про это! -- вдруг догадалась Таня. -- У меня жених есть, так что...
   -- Ну и что? У меня два есть.
   -- То есть, как это, два? Разве так можно?
   -- А кто запрещал?
   -- Но ведь жених -- это человек, который впоследствии становится мужем.
   -- Не становится, а может им стать. А может и не стать.
   -- Значит, ты заранее знаешь, что одному откажешь?
   -- Почему одному? Может быть, обоим.
   -- Ты хочешь сказать, что кто-то из этих, -- Таня кивнула головой в сторону вожатых, -- мужчин может стать твоим третьим женихом?
   -- Ты ничего не понимаешь! Это курортный роман, или, в нашем случае, лагерный. Прелесть его в том, что между мужчиной и женщиной нет никаких обязательств. Люди могут позволить себе абсолютно всё.
   -- То есть, как это, всё?
   -- А вот так. После лагеря мы разъедемся и больше никогда не увидим друг друга.
   -- А если увидим?
   -- Ну и что! Я же им ничего не обещала. А они мне. Мы просто будем вспоминать это, как отлично проведённое лето. Кстати, твои ученики каждый год пишут сочинение: как я провёл лето. Представляешь, если бы мы это написали?
   -- Лена, я что-то не понимаю насчёт "их". Ты, наверное, хотела сказать его, а не их.
   -- Нет, дорогая, именно их. Если уж отрываться, так на полную катушку.
   -- Ну ты даёшь!
   -- Ничего я не даю. Так все делают.
   -- Я так не делаю.
   -- Сделаешь, куда ты денешься! Я научу.
   Таня хотела сказать нет, но почему-то промолчала. Она лежала с закрытыми глазами и думала о том, что ей поведала подруга. Та больше ничего не говорила. Прошло минут десять или пятнадцать, и в палатке раздалось сладкое сопение. Таня повернулась на бок и последовала примеру Лены.
  
   Наверняка, никого не заинтересует, как дети делают утреннюю зарядку, а потом пытаются впихнуть в себя ненавистную кашу. Никому не интересно, как мальчики и девочки бегают друг за другом в мешках. Что же касается песен у костра, то их репертуар набил оскомину каждому, кто хоть одно лето провёл в лагере. Человек, несомненно, пролистнёт это место, даже не читая. Он остановится только тогда, когда дети уснут, а вожатые, разбившись попарно, снова окажутся у костров. Остановится, и будет смаковать эти строчки с замиранием сердца, ибо он уже заранее знает, как развернутся события. И не дай бог в этой ситуации обмануть его ожидания. Как говорится, начнём прямо сейчас, и начнём с того самого места, с какого читатель этого желает.
   Тут уж не надо быть особым провидцем, чтобы не понять, что сегодня, после таких разговоров в палатке, дым от сигарет плохо справлялся со своими обязанностями, и дамы были просто вынуждены прижиматься всем телом к своим спасителям. Но, если молодая девушка прижимается всем телом к молодому и здоровому парню, то, как говорят математики, эти условия являются необходимыми и достаточными. Для чего они достаточны, знают абсолютно все, не исключая тех, кто к математике не имеет ни малейшего отношения. Руки парней перестают подчиняться голове и тонут в складках одежды своей подруги. И, чем дальше забираются руки, тем больше растёт пропасть между ними и головой.
   -- Николай, что ты себе позволяешь?! -- сердито говорит Таня.
   -- Я ничего не могу с собой сделать, -- оправдывается Коля.
   -- Ты мужчина, и должен вести себя как джентльмен.
   -- Именно потому, что я мужчина, мне и не совладать с собой. Посмотри, у другого костра та же самая проблема.
   Таня посмотрела на костёр, где находилась её подруга, и раскрыла рот от удивления. Кавалер завалил вожатую и судорожно стал раздевать её.
   Николай расценил это, как руководство к действию.
   -- Ты что?! -- Однако больше Таня крикнуть ничего не смогла. Сильная мужская ладонь плотно закрыла ей рот.
   -- Ты что кричишь? Детей разбудишь!
   Таня отодвинула руку кавалера от своего рта и зажала его своими двумя ладошками. Далее всё произошло так быстро, что она ничего не поняла. Однако спросить у своего кавалера она не решалась. Более того, она не могла даже взглянуть на него.
   Через некоторое время девушка увидела, как к костру подходит Лена со своим парнем.
   -- Ну что, подружка, всё путём? -- спросила та. -- А ты боялась. Я же обещала, что будет всё хорошо.
   -- Почему вы здесь? -- почему-то спросила Таня.
   -- У нас сигареты кончились.
   -- Мне холодно.
   -- Я понял, -- отрапортовал Николай.
   Он запрыгнул в палатку и тут же вернулся с бутылкой водки.
   -- Я не буду водку, -- хотела отказаться Таня.
   -- Пить надо обязательно, а то заболеешь, -- тоном, не терпящим возражений, сказала Лена, и протянула стакан.
   После того, как противная, но согревающая жидкость была выпита, ноги налились свинцом и мысли в голове стали путаться.
   -- Что это со мной сейчас было? -- спросила Таня. -- Я ничего не поняла.
   -- Вот и прекрасно. Сейчас посидим немного, мужички сил наберутся, и повторим.
   Но то, что говорила подруге Лена, не доходило до сознания. Девушка встала на четвереньки и стала выбрасывать из своего желудка всё, что там было.
   В это время из детской палатки выскочил звеньевой и побежал к костру, у которого совсем недавно были Борис и Лена.
   - Колька, прячь её, быстро! Дети проснулись!
   Николай затащил Татьяну в кусты, а Борис подошёл к звеньевому.
   -- Ты почему не спишь? -- строго спросил он.
   -- Я извиняюсь, Борис Петрович, у нас "ЧП".
   -- Какое "ЧП"?
   -- Вовка потерялся.
   -- То есть, как, потерялся?
   -- Он пошёл вон за те кусты, и не вернулся.
   -- А зачем он туда пошёл? Неужели нужду нельзя было справить где-нибудь поближе?
   -- Он не по нужде туда ушёл.
   -- А что же он там делал?
   -- Я извиняюсь, Борис Петрович.
   - При чём тут, извиняюсь. Ты ответь мне, зачем он ночью туда пошёл?
   -- Я извиняюсь, Борис Петрович. А вы нам за это ничего не сделаете?
   -- Что ты заладил, как попка-дурак? Сейчас время дорого. Говори, ничего не сделаю.
   -- Мы, Борис Петрович, за вами подглядывали по очереди. Потом приходили и всем рассказывали. Вовка пошёл к тем кустам, потому что его очередь была.
  
   Звонок прервал мысль.
   -- Всем сдать сочинения! -- скомандовала учительница.
   Она подошла к Сапожникову и выразительно посмотрела на него.
   -- Успел, или так и просмотрел в окно?
   -- Не успел самый конец, про Вовку.
   -- Какого Вовку? Ты про что писал?
   -- Как всегда, на свободную тему: "Как я провёл лето".
   -- На доску посмотри.
   Сапожников посмотрел на доску и прочел название свободной темы: "Лев Толстой как зеркало русской революции". Сапожников уже понял, что его труд будет оценен на единицу. Если бы только это! К своему ужасу, он вспомнил, что забыл поменять имя своего главного героя, а вернее, героини.
   -- Татьяна Александровна! Разрешите, я только имя в сочинении поменяю?
   -- Зачем, Сапожников? И так ясно, что ты получишь.
  
   Татьяна Александровна собрала сочинения и унесла их в учительскую, оставив своего ученика догадываться, к чему приведёт его литературная шутка.
   В учительской Татьяна Александровна с грустью посмотрела на внушительную стопку сочинений и стала укладывать их в полиэтиленовый мешок, чтобы взять работы учеников домой на проверку.
   -- Нет, нет, Танечка. Работы необходимо доставить в РОНО.
   -- Но я даже не проверила!
   -- Вот там это и сделают. Это плановая проверка.
   -- В таком случае, остаётся только поблагодарить РОНО за то, что они сделают за меня мою работу.
   -- Я надеюсь, у тебя всё в порядке?
   -- Как всегда, если не считать одной моей маленькой вольности. Я изменила свободную тему. По плану положено писать на тему: "Как я провёл лето", а я дала: "Лев Толстой как зеркало русской революции".
   -- Ну, если только это, то ничего страшного. А зачем ты её изменила?
   -- Если честно, то эта тема надоела не только ученикам, но и учителям. Сколько себя помню, всё про это дурацкое лето пишут. Хоть бы один раз про осень дали.
  
   Учительница составила опись документов, положила её поверх сочинений и отнесла после уроков эту кипу в районный отдел народного образования. Плановая проверка сделала ей внеплановый подарок. Сегодня она вместо того, чтобы проверять тетрадки, может весь вечер провести со своим женихом.
   Вероятнее всего, от того, что вечер был проведён великолепно, настроение молодой учительницы было таким же. Она вошла в школу, и даже не обратила внимания на то, что все сотрудники смотрят на неё по-особенному. Подойдя к учительской, Таня увидела завуча с выражением лица палача перед казнью, которая своим телом закрывала дверь.
   -- Прошу к директору, милочка!
   -- К какому? -- не поняла Таня.
   -- К нашему, разумеется.
   Завуч строевым шагом, будто она была не учителем, а военнослужащей, направилась в кабинет директора. Молодой учительнице ничего больше не оставалось, как, семеня ножками, плестись в хвосте начальницы.
   Войдя в кабинет, завуч выпрямилась перед директором, втянула в себя совсем немаленький живот, отчего грудь её выкатилась вперёд не колесом, а, как минимум, противотанковым заграждением, и по-военному отрапортовала:
   -- Задержанная доставлена!
   -- Вы свободны, -- зыркнул на завуча директор.
   Противотанковое заграждение тут же сдулось, оставленные позиции сразу заполнил живот, и конвоир вышла из кабинета. Татьяна Александровна, не понимая, что творится кругом, глазами, полными слёз, уставилась на директора.
   -- Александр Сергеевич, я ничего не понимаю, -- прощебетала она.
   -- Я сам ничего не понимаю, -- ответил ей директор, вставая из-за стола. -- Нас вызывают в РОНО.
   -- Нас?
   -- Нас. Именно нас.
   Всю дорогу молодая учительница ждала, что директор ей хотя бы намекнёт, для чего их вызывают, но начальник так и не произнёс ни единого слова. Только когда они зашли в кабинет заместителя начальника РОНО, Таня услышала голос шефа.
   -- Борис Николаевич, вот та самая учительница, которую вы хотели видеть, -- промолвил директор.
   Заместитель начальника посмотрел на часы и одобрительно кивнул головой.
   -- Точность -- вежливость королей, -- сказал он Александру Сергеевичу.
   -- Я вам нужен? -- спросил директор.
   -- Лично вы, нет. Происшествие, о котором пойдёт речь, к вам никакого отношения не имеет. Впрочем, я бы посоветовал вам остаться. Так или иначе, вопрос коснётся морального облика ваших учителей.
   Директор, видимо, каким-то образом уже был посвящён в тему разговора, потому что нисколько не удивился этим словам. Он сел в угол кабинета и тихо стал наблюдать за происходящим. Такая реакция могла быть объяснена только одним: у директора был человек, который имел навыки работы в разведке или контрразведке. Вероятно, существовали источники, по которым происходила утечка информации из районного отдела народного образования. Вспоминая военную выправку завуча, почему-то было даже ясно, кто снабжал директора этой утекшей информацией.
   -- Собственно, вы нужны не столько мне, сколько другому ведомству, -- обратился заместитель начальника к молодой учительнице. -- Прошу любить и жаловать -- следователь по особо важным делам городского УВД.
   Заместитель театрально показал ладонью на невзрачного мужчину, который сидел рядом с ним. Лица мужчины видно не было, потому что он был повёрнут вполоборота, и, к тому же, находился в тени.
   -- Вы этим летом работали в пионерском лагере "Буревестник"? -- спросил он Татьяну Александровну.
   -- Да, -- ответила она растерянно, не понимая, зачем ей задают этот вопрос.
   -- Вы оказались в этом лагере по направлению РОНО?
   -- Да.
   Заместитель начальника при этих словах тяжело вздохнул и отвернулся.
   -- У вас там произошло "ЧП", был похищен ребёнок.
   -- Это не у меня, а в соседнем отряде. К тому же, ребёнка нашли через два дня.
   -- Ребёнка нашли, а похитителям удалось скрыться. Впрочем, к преступникам мы вернёмся немного попозже. Сейчас меня интересует вопрос, как могло так получиться, что ребёнка смогли похитить. Вы мне ничего не хотите сказать?
   Лицо учительницы литературы слегка порозовело. Она опустила глаза и отрицательно помотала головой.
   -- Напрасно, напрасно, Татьяна Александровна, вы не хотите помочь нам. Это бы избавило вас от ответов на мои не совсем тактичные вопросы.
   -- Я не знаю, что сказать вам.
   -- Чем вожатые занимались после отбоя? -- сухо спросил следователь.
   -- Сидели у костра и ждали когда дети заснут. Как только ребята засыпали, мы тоже ложились спать.
   -- Конкретнее, чем вы занимались у костра?
   -- Ничем. Болтали, рассказывали анекдоты...
   -- А ещё конкретнее?
   -- Вы хотите, чтобы я все анекдоты вспомнила?
   -- Нет, анекдотов не надо. Вы групповым сексом занимались?
   Лицо учительницы сделалось пурпурным. Директор школы, казалось, хотел просверлить её глазами.
   -- Насчёт группового не помню, -- еле выговорила учительница. -- У нас было два костра, и мы сидели попарно.
   -- Следовательно, вы не возражаете, что занимались развратными действиями?
   -- Развратных действий не было, потому что дети уже спали.
   -- Кто спал, а кто и смотрел ваши, с позволения сказать, эротические спектакли.
   -- Что вы хотите сказать?
   -- Я хочу сказать, что ваши действия были развратными, так как дети наблюдали за вами.
   -- Что!? -- Лицо Татьяны Александровны из малинового превратилось в мраморно-белое.
   -- Господи, неужели мы обсуждаем поведение педагогов? -- прошептал заместитель и выразительно посмотрел на директора школы.
   -- Вы этого не знали? -- продолжал следователь. Учительница отрицательно покачала головой.
   -- Хотите, я вам скажу, почему вы не знали?
   -- Говорите, что хотите, мне уже всё равно.
   -- Вы были пьяны. Причём, так пьяны, что ничего не соображали. Станете отрицать?
   Татьяна Александровна опустила глаза вниз и еле-еле прошептала:
   -- Нет.
   -- Вы не хотите спросить меня, откуда я всё это знаю?
   -- Это и так ясно: вожатые рассказали вам, при опросе.
   -- При допросе, -- поправил следователь.
   -- Ну, при допросе, не всё ли равно?
   -- К сожалению, вы опять оказались неправы. Ваши приятели ничего мне не рассказывали. Они, как и вы, только подтвердили то, что я им рассказал.
   Бледное лицо учительницы слегка порозовело, и она удивлённо подняла свои глаза на следователя.
   -- Нам это поведал ваш ученик, Сапожников. Извольте прочитать.
   Следователь протянул школьную тетрадку. Татьяна Александровна открыла тетрадь и, не читая, быстро просмотрела написанное.
   -- Он не мог этого написать, -- твёрдо сказала она.
   -- Почему?
   -- Потому что за тридцать минут до конца урока я видела, что он даже не начинал.
   -- Ну и что?
   -- За тридцать минут никто не способен написать семь страниц. Это невозможно, даже если человек -- писатель.
   -- Это правда, -- подтвердил заместитель начальника.
   -- А если этот писатель -- гений? -- предположил следователь.
   -- Ну, если гений... -- Заместитель развёл руками.
   -- Обождите, это вы намекаете, что Сапожников гений?
   Предположение следователя так возмутило учительницу, что она моментально забыла, что всего несколько секунд назад не могла поднять глаз от стыда.
   -- У этого гения в каждом предложении по пять ошибок.
   -- Это всего-навсего грамотность. Многие писатели не очень дружили с грамматикой. Вам привести пример?
   Однако учительница не слышала следователя. Она читала сочинение своего ученика и не могла оторваться.
   -- Откуда же он узнал? -- тихо вырвалось у неё. -- Да, да, он мне так и сказал: "Я про Вовку не успел написать".
   -- Насколько я понимаю, Вовка -- это тот самый мальчик, которого похитили? -- вступил в разговор директор.
   -- Тот самый, -- уточнил следователь.
   -- Но откуда он мог всё знать? -- уже громко спросила следователя учительница.
   -- Это и необходимо выяснить. Я проверил. Ваш Сапожников все три смены провёл совершенно в другом лагере за триста километров от места происшествия.
   -- Если Сапожников сказал, что не успел написать про Вовку, значит, он знал всё и о похищении, -- заключила Татьяна Александровна.
   Следователь неожиданно встал из-за стола.
   -- Я узнал, то, что хотел узнать, -- сказал он. -- Ваш ученик владеет очень важной для следствия информацией. Надеюсь, мальчик не пострадает за свою откровенность?
   При этом следователь посмотрел на заместителя начальника отдела народного образования.
   -- Как вы могли подумать? -- ответил вопросом на вопрос тот.
   -- Что касается морального облика ваших педагогов, то разбирайтесь с этим вопросом без меня.
   Следователь поклонился и вышел из кабинета.
   Оставшиеся долго сидели молча. Никто не хотел касаться этой грязной и неприятной темы. Тишину нарушил заместитель начальника.
   -- Собственно, в чём разбираться? Не можем же мы вывесить приказ на весь РОНО, где во всех деталях будут описаны ваши художества. -- Заместитель вопросительно посмотрел на Татьяну Александровну. Та снова покраснела и опустила глаза.
   -- С остальными вожатыми уже разобрались, они уволены по их собственному желанию. -- Это заместитель говорил уже директору.
   -- Мы вам ещё нужны? -- спросил директор.
   -- Не смею задерживать. Только прошу вас всё сделать быстро.
   -- До свидания, -- попрощался директор. -- Можете не сомневаться, всё будет решено в самый кратчайший срок.
  
   Выйдя на улицу, Татьяна Александровна поклонилась директору, что-то пробурчала себе под нос, из чего можно было понять, что она прощается и хочет уйти.
   -- Куда это вы? Я вас ещё не отпускал. Мне надо поговорить с вами, -- сказал директор.
   -- О чём можно ещё говорить? Всё уже сказано. К тому же, как я понимаю, решение относительно меня уже принято.
   -- Вы неправильно понимаете. Никакого решения ещё нет. Прошу вас...
   Директор подошёл к своим "Жигулям" и открыл дверцу, приглашая учительницу сесть.
   Видно, чаша позора была испита Татьяной Александровной не до конца. Она тяжело вздохнула и, подчиняясь приказу начальника, села в машину с лицом Иисуса, несущего свой непомерно тяжёлый крест. Она закрыла лицо руками и ждала новых вопросов, как жертва ждёт ударов палача. Однако автомобиль мчался по дорогам, а вопросов не было. Учительница медленно открыла лицо и вопросительно посмотрела на директора. Тот управлял машиной, сосредоточив всё внимание на дороге. Казалось, что пассажирка совсем не интересовала водителя. Пауза затянулась настолько, что Таню стали раздражать не вопросы, которые должен задать директор, а их отсутствие.
   -- Я не буду вас увольнять, -- наконец нарушил тишину Александр Сергеевич.
   -- Почему? -- удивилась Таня.
   -- Потому что ничего этого не было.
   -- Но это было.
   -- Но вы же сами сказали, что точно не помните, потому что были пьяны.
   -- Да, я впервые пила водку и у меня что-то случилось с головой.
   -- Не похожи вы на пьяницу и развратницу. А в жизни всякое случается: сидели у костра, стало холодно, вам предложили выпить, чтобы согреться, вам стало худо. Ваш кавалер или кавалеры этим воспользовались. Разве не так?
   -- Не так. Это случилось до того, как я выпила водки.
   -- Неужели вы не попробовали сопротивляться, закричать, например?
   Таня отрицательно помотала головой.
   -- Вы жестами не отвечайте, я не на вас, а на дорогу смотрю.
   -- Нет. Я боялась разбудить детей.
   -- А если бы детей не было?
   -- Тогда бы всего этого не было.
   -- Вот и давайте считать, что этого действительно не было.
   -- А как же Сапожников? Он же всё знает!
   -- Это просто фантазии молодого человека. Будем считать так.
   -- А следователь?
   -- Вот следователь пусть этим и занимается. Что касается меня, то, как директор, я не могу и не хочу в это поверить. В противном случае, мою фамилию начнут склонять в РОНО по всем падежам и успокоятся только тогда, когда я тоже уволюсь.
   -- Вы предлагаете смотреть в глаза школьников и врать?
   -- На двадцатом съезде партии было провозглашено, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Вы этому верите?
   Татьяна Александровна грустно ухмыльнулась.
   - Вот видите, вы сами этому не верите, однако каждый день смотрите в глаза своим ученикам и врёте.
   Учительница вопросительно посмотрела на директора.
   -- Что вы на меня так смотрите? Сами-то верите, что Лев Толстой был зеркалом русской революции?
   Таня отрицательно помотала головой.
   -- Значит, мы с вами договорились?
   -- Александр Сергеевич, для чего вы меня выгораживаете?
   -- Опять двадцать пять! Во-первых, я не верю в то, что эта история произошла по вашей воле. Скорее всего, вас к этому принудили. А во-вторых, я не вас, а себя выгораживаю.
   Автомобиль скрипнул тормозными колодками, клюнул носом и остановился.
   -- Приехали, -- сказал директор. -- Вы, кажется, здесь живёте?
  
  
  

Глава 2

  
   Школа -- это такое учреждение, где новости узнают с такой же скоростью, с которой они происходят, а иногда кажется, что слухи распространяются гораздо быстрее. Действительно, ведь то злополучное сочинение, которое было сдано в РОНО, никто не читал. Более того, начальство вызвало директора и Татьяну Александровну, не объяснив причины вызова, однако вся школа, по крайней мере, женская её часть, уже всё знала. Приняв решение о том, что ничего страшного не произошло, и что сочинение Сапожникова есть ни что иное, как плод воспалённого юношеского воображения, директор не пошёл на работу, а отправился домой. По телефону он ни с кем не разговаривал, с родными служебными новостями не делился, однако вся школа уже знала о фантазиях ученика и о странной реакции районного начальства.
   Когда она пришла на работу, учительницу русского языка и литературы окружила обстановка прямо противоположная той, что была накануне. Каждый сотрудник считал своим долгом подойти к ней и высказать своё негодование в адрес ученика, так жестоко и низко опорочившего своего учителя.
   -- Вы только подумайте! -- возмущалась учительница математики, -- От горшка два вершка, а уже такой подлый! Да как он посмел писать про вас такое?!
   -- Вы читали сочинение? -- спросила Таня.
   -- Теперь это сочинение уже никто не прочитает, -- отвечала ей собеседница.
   -- А я читала. Там нет фамилий. Почему вы решили, что он написал про меня?
   Однако голос учительницы литературы был гласом вопиющего в пустыне.
   Уж так устроен человек, что слышит он не то, что есть на самом деле, а то, что ему хочется услышать, видит не истину, а плоды своего воображения.
   Учительское негодование, как грозовые тучи, сгущалось всё больше и больше, и наконец, как это и положено, разразилось громами и молниями в адрес самого слабого и незащищённого.
   Жизнь Пети Сапожникова превратилась в ад, и каждый обитатель этого ада пытался пнуть, толкнуть или укусить. На уроках физики можно было сколько угодно тянуть руку, но учитель ни за что не вызовет к доске. Но, стоит только на мгновение пододвинуть голову, чтобы спрятаться за впереди сидящим, как этот манёвр тут же замечался, и расправы было не избежать. Вскоре этой тактики стали придерживаться учителя и других предметов. Только Татьяна Александровна, которая, по мнению Сапожникова, имела на это право, относилась к нему нормально. Но здесь он не мог прямо смотреть ей в глаза, и, когда она вызывала Петю к доске, он, не вставая с парты, говорил, что не будет отвечать. Ни диктанты, ни изложения, а уж тем более сочинения, Сапожников больше не сдавал. В этом положении ничего не оставалось, как прикрепить к школьнику ярлык двоечника и хулигана, что и было сделано без всяких промедлений.
   Трудно сейчас судить, была ли советская система образования лучшей в мире или худшей, но с уверенностью можно сказать одно: умение вешать ярлыки в советской школе было непревзойденным. Однако ученики этого не знали, и все неприятности, связанные с этим, относили к случайности или недоразумению. Петя Сапожников не был исключением. И, если свои неуды по русскому и литературе он мог объяснить, то по другим предметам неприятности выходили за пределы понимания. Порой негодование, вызванное вопиющей несправедливостью, заставляло выучить предмет не на пять, а на все десять, но система была глуха и слепа к его стараниям. Ответив выученный чуть ли не наизусть урок, Петя с замиранием сердца ожидал оценки учителя и, в лучшем случае, слышал от него следующее: "Ты сегодня меня просто поразил своими знаниями! Садись на место. Ставлю тебе твёрдую тройку".
   Вода камень точит. Со временем к двойкам и тройкам привыкли не только родители, но и сам Сапожников. Стараться учиться было бесполезно: всё равно больше тройки не поставят. Что касается двоек, то они не особенно часто посещали дневник ученика. Не станет же школа портить свои показатели из-за какого то Сапожникова?
   Скучная и нудная школьная жизнь иногда нарушалась вызовами в милицию. Здесь с Петей разговаривали, как со взрослым, более того, как с равным. Понятно, что эти обстоятельства заставляли Петю лететь в милицию как на крыльях.
   -- На чём мы с тобой остановились в прошлый раз? -- обычно начинал следователь свою беседу.
   -- На том же, на чём и всегда, -- отвечал мальчик. -- Вы хотите, чтобы я рассказал, откуда я знаю обо всём, случившимся с Татьяной Александровной, а я вам объясняю, что я ничего нигде не узнавал. Я просто это всё придумал.
   -- Но этого не может быть, то, что ты написал в сочинении, было на самом деле.
   Петя отрицательно мотал головой.
   -- Ну что хотите делайте -- не было этого!
   -- Хорошо, я понимаю, что тебе нелегко обвинять свою учительницу. Оставим всё это на её совести. Меня интересует совсем другое.
   -- Какая учительница? У меня, что, в сочинении фамилия указана или её паспортные данные?!
   Следователь понимал, что, стоит ему только хоть на немного перегнуть палку, как подросток замкнётся, и тогда информацию, которую надо было вытянуть, можно будет похоронить в детском упрямстве.
   -- Ну ладно, не хочешь про учительницу -- не надо. Давай поговорим о Вовке.
   -- Каком Вовке?
   -- Которого похитили.
   -- Никакого Вовки и в помине не было.
   -- То есть, как, не было?
   Следователь вытащил из стола какие-то бумаги и стал просматривать их.
   -- Вот, -- протянул он Пете листок, -- разве это не ты писал? "Вовка пошёл к тем кустам, потому что его очередь была". А вот это? -- Милиционер показал другую бумажку.
   -- Что это?
   -- Это показания вашей учительницы, из которых видно, что сдавая сочинение, ты сказал ей, что не успел написать про Вовку.
   -- А я этого и не отрицаю.
   -- Ну слава Богу, хоть чуть-чуть сдвинулись с мёртвой точки!
   -- С какой точки? -- не понял Сапожников.
   -- Раз ты не успел написать про Вовку, то расскажи мне о нём сейчас.
   -- На самом деле, Вовка потерял свой ботинок, и весь отряд искал его.
   -- И?
   -- Что, и?
   -- Дальше что было?
   -- Ничего. Ботинок нашли в канаве. Вовка надел его и мы пошли в лагерь.
   -- И всё?
   -- И всё.
   По лбу следователя стекал холодный пот. Он понимал, что ребёнок просто водит его за нос.
   -- Хорошо, -- вдруг сказал он, -- пойдём пообедаем, а то на голодный желудок мы не договоримся.
   -- У меня с собой денег нет.
   -- Я угощаю. Ты что любишь?
   Следователь встал из-за стола и вывел подростка из кабинета. Положив руку ему на плечо, будто это был не допрашиваемый, а приятель. Он шёл с Петей по коридору и обсуждал с ним меню предстоящего обеда.
   На самом деле, милиционер прервал свою беседу не из-за голода. Тайм-аут понадобился потому, что он зашёл в тупик, и не знал, как разговорить паренька.
   Когда он очутился не в школьном буфете, а в столовой управления внутренних дел, у паренька разбежались глаза. Ему захотелось попробовать всё, что едят настоящие сыщики. Милиционер широким жестом руки показал на блюда с выражением лица, которое можно было понять только как: "выбирай, что хочешь!". Следователь не учёл очень важного обстоятельства: в подростковом возрасте юноши не едят, а сметают всё, что им положат. Довольный Петя с двумя подносами пошёл устраиваться за освободившимся столом, а следователь достал кошелёк, чтобы расплатиться с кассиром. По мере того, как кассирша нажимала на кнопки, лицо милиционера мрачнело. Наконец женский пальчик нажал на самую большую кнопку, и кассирша приготовилась огласить приговор.
   -- Тихо! Я всё понял, -- прошептал следователь.
   -- Что? -- не поняла кассирша.
   -- У меня с собой столько нет, -- прошептал милиционер. -- Можно я завтра принесу?
   Кассирша наклонилась к милиционеру и почему-то тоже перешла на шёпот.
   -- Завтра нельзя, я вечером должна сдать кассу.
   -- Ну, тогда вечером.
   -- Хорошо, только не обманите, а то у меня неприятности будут.
  
   После обеда настроение у подростка улучшилось, чего нельзя было сказать про следователя. Он слушал любую болтовню подростка и больше не наседал на него.
   -- ...вот я и толкую, -- говорил Сапожников, -- про Вовку я не могу сказать ничего, потому что я про него ещё не придумал.
   -- Так возьми и придумай, -- вдруг предложил милиционер.
   -- Я так не могу. Мне нужна бумага и ручка.
   На стол перед Петей легла толстая пачка бумаги.
   -- А вот тебе и ручка, -- сказал следователь.
   Петя вопросительно посмотрел на него.
   -- Ну, что ещё?
   -- А ещё нужно чтобы мне никто не мешал.
   -- Сколько тебе нужно времени?
   -- Часа два.
   Милиционер посмотрел на часы и облегчённо вздохнул. Двух часов было вполне достаточно, чтобы сгонять домой, взять деньги и рассчитаться с кассиршей.
   -- Я отведу тебя в соседнюю комнату, где ты всё подробно напишешь.
   -- Нет, мне здесь удобно.
   -- В таком случае я уйду на два часа, а тебя оставлю здесь.
   Сапожников кивнул головой.
   -- Но мне придётся тебя закрыть на ключ, -- добавил следователь.
   -- Это даже лучше. Меня хоть никто не будет отвлекать.
  
   С вязи с расследованием дела о похищении ребёнка Андрея Андреевича, что называется, заклинило. Действительно, мальчик нашёлся через два дня. Кроме звонка начальника лагеря в дежурную часть, никаких заявлений в милицию не поступало. Надо было просто закрыть это дело в связи с отсутствием события преступления. Какое же может быть преступление, если ребёнок зашёл ночью по малой нужде за кустик, испугался темноты и потерялся? Несчастный случай -- только и всего. Даже на несчастный не тянет -- в конечном итоге, ребёнок нашёлся. Следователя насторожило то, что мальчик нашёлся возле проходной лагеря, то есть за пять километров от места происшествия. Складывалось такое впечатление, будто ребёнка подбросили. Пройти назад от палаток до лагеря он не мог, так как этот район прочёсывали местные военные, милиция и сотрудники лагеря. Ещё следователя поразило то, что ребёнок был чем-то очень сильно напуган. Конечно, потерявшись ночью в лесу, любой ребёнок мог напугаться, но, во-первых, не такой уж Володя был и ребёнок -- правильнее сказать, подросток, а во-вторых, ночной лес не смог бы напугать до такой степени даже самого трусливого ребёнка, а мальчик был не робкого десятка, это следователь выяснил.
   Стоило только Андрею Андреевичу задать мальчику вопрос о его похищении, как тот начинал бледнеть и трястись от страха. Для того, чтобы разобраться в этом деле и не вспугнуть преступников, следователь стал изучать окружение потерпевшего. В школу он решил не обращаться из соображений конспирации. Всю необходимую информацию он получал из РОНО. Именно РОНО выяснило для следователя состав семьи мальчика и род занятий его родителей. Мать и отец Володи работали вместе на трикотажной фабрике. Отец был директором, а мать -- главным бухгалтером. Семейственность на государственном предприятии явно противоречила действующему законодательству. Чутьё следователя подсказывало, что именно в профессиональной деятельности родителей надо искать разгадку, но те, как назло, не давали никакой информации. Порою казалось, что они сами не хотят, чтобы нашли похитителей их сына. Одна надежда оставалась только на самого Володю, но он как воды в рот набрал. Андрей Андреевич обращался даже к начальству, чтобы оно санкционировало наблюдение за родителями мальчика, но полковник, вместо того, чтобы помочь, так отругал его, что больше следователь даже не помышлял об этом. Более того, с каждым днём следствие по этому делу приносило неприятностей всё больше и больше. Ни одного свидетеля, ни одного доказательства -- будто сговорились все.
   -- Ты, дорогой, либо закрывай дело, либо раскрывай его, -- ворчал полковник. -- Сам знаешь, какая у нас напряжёнка. А тут ни события ни состава нет. Что ты возишься с ним?
   -- Вы предлагаете закрыть дело?
   -- Я тебе ничего не предлагаю. Оказывать давление на следователя я не хочу и не имею права, но и следователь должен понять...
   Вот так всегда: давай, давай, а что конкретно -- никто не скажет.
   Андрей Андреевич помучался с этим делом, помаялся, и решил, не мудрствуя лукаво, закрыть его в связи с отсутствием события преступления. Он взял бланк постановления, занёс ручку, чтобы заполнить его, как зазвонил телефон.
   -- Алё, Андрей Андреевич? Это Николаев из районного отдела народного образования.
   -- Что там у вас?
   -- У нас по вашему делу свидетель нашёлся.
   -- То есть, как, свидетель?
   -- Приезжайте к нам, я вам такое покажу -- волосы дыбом встанут!
   Через тридцать минут следователь сидел в кабинете инспектора РОНО и читал сочинение Сапожникова.
   -- Сделаем так, -- уже не просил, а командовал милиционер. -- Вызываем немедленно вожатых, кроме русички, и разберёмся с ними. После того, как получим от них показания, завтра утром вызовем эту Татьяну. Когда разберёмся с ней, займёмся вашим Сапожниковым.
   -- А при чём тут мы? Вызывайте кого хотите.
   -- Я не хочу их в милицию таскать. Пусть все думают, что ничего не произошло.
   -- Вы из нас следователей хотите сделать?
   -- А вам понравится, если райком партии будет разбираться с моральным обликом ваших учителей?
   -- Мы сами с этим разберёмся.
   -- Значит, договорились?
   -- Договорились, -- недовольно сказал инспектор.
   Перед тем, как начать разбираться со свидетелями, следователь ещё раз решил поговорить с потерпевшим.
   -- Ну как, Володя, ты больше ничего не вспомнил?
   -- Что вы ко мне пристали?! -- вдруг закричал мальчик. -- Я же вам говорил, что ничего не помню!
   -- Ну хорошо, не помнишь, и не надо. Успокойся только. Разберёмся и без тебя. Слава богу, свидетели нашлись.
   При этих словах мальчик побелел.
   -- Какие свидетели? Никаких свидетелей не было.
   -- А говоришь, что ничего не помнишь.
   Подросток затрясся и упал в обморок. Следователь пожалел, что решил поговорить с Володей. Приведя его в чувство, он выпросил у дежурного машину и отправил ребёнка домой.
   Как только за ребёнком закрылась дверь дома, на него набросились мать с отцом.
   -- Зачем тебя вызывали? -- дрожащим голосом спрашивал отец.
   -- Вовочка, только, ради бога, не говори им ничего! -- умоляла мать.
   -- Да не сказал я им ничего. Я притворился, что потерял сознание.
   -- Ну и слава богу! -- облегчённо вздохнули родители.
   -- Он сказал, что я ему не очень-то теперь нужен. У него свидетели есть.
   -- Какие свидетели? -- забеспокоился отец.
   -- Там же никого не было, -- всплеснула руками мать.
   -- Я говорю, что мне сказал следователь.
   -- На пушку берёт, блефует, -- попытался успокоить жену отец.
   -- Слушай, Паша, мне всё это не нравится! За что мы ему деньги платим? Мало того, что на нас наехали, так теперь этот следак копает. Почему до сих пор дело не закрыто? Он же обещал!
   -- Кто, он? -- спросил Володя.
   -- Ой, Вовочка, лучше тебе этого не знать. Это такая грязь!
   Мать так посмотрела на своего мужа, что тот сразу понял, что ему делать. Он отошёл от сына и решительно направился в другую комнату.
   -- Только не вздумай звонить ему! -- крикнула вдогонку жена. -- А вдруг этот придурок наши телефоны прослушивает!
   -- Милая, ты уже на холодное молоко дуешь.
   -- Бережёного Бог бережёт.
   Утром отец Вовы сидел в кабинете полковника.
   -- Зачем ты сюда пришёл? -- недовольно пробасил полковник.
   -- А что мне прикажешь делать? Твой следак опять Вовку на допрос вызывал.
   -- Не допрос, а беседу. Допрашивать несовершеннолетних без ведома их родителей запрещено.
   -- Какая разница, допрос или беседа?
   -- Хорошо, я поговорю с ним.
   -- Ты в прошлый раз тоже пообещал поговорить. Почему он дело не закрывает?
   -- Я ещё раз повторяю тебе: я этот вопрос решу.
   -- А другой вопрос?
   -- Какой другой?
   -- Ты, что, думаешь, это похищение последнее?
   -- Вы же заплатили им.
   -- Слушай, кто из нас мент, я или ты? Деньги кончатся, и они снова придут.
   -- Тут дело сложное. Если бы они под кем-то ходили, я бы нашёл на них управу, но они беспредельщики.
   -- Слушай, мне надоели твои сказки про беспредельщиков. Ты же не спрашиваешь, как я деньги делаю?
   -- А зачем мне спрашивать? Я и так всё знаю.
   -- Вот и делай своё дело молча. Имей в виду, я больше не позволю, чтобы моего сына похищали.
   -- А что ты можешь сделать, сам бандитов поймаешь?
   -- Я могу отказаться от твоих услуг.
   -- Да ну!
   -- И купить твоего начальника.
   Лицо полковника сразу помрачнело.
   -- Хорошо, следака я от дела отстраню. У нас доктор кое-чем обязан мне, а скоро медкомиссия.
   -- Пока твоё скоро начнётся, нас всех с потрохами возьмут.
   -- А вот изменить дату проведения медосмотра -- это в моих силах.
   -- А что насчёт беспредельщиков?
   - Дай мне два дня.
   - Лады.
   Посетитель встал и, не прощаясь, вышел из кабинета полковника.
   Когда Андрей Андреевич пришёл утром на службу, его остановил дежурный.
   -- Андрей, не забудь, сегодня медкомиссия в три часа.
   -- А почему сегодня? Она же через месяц должна быть?
   -- Мне поручили всех оповестить, вот я и оповещаю.
   Следователь непонимающе пожал плечами и прошёл в свой кабинет. В три часа он в одних трусах стоял в длинной очереди в санчасти на приём к специалистам.
   Сестра долго качала грушу своего прибора, спускала воздух и снова накачивала. От этого рука побелела и в кончики пальцев закололи невидимые иголочки.
   -- Да сколько же можно?! -- рассердился Андрей Андреевич.
   -- Вы не волнуйтесь, товарищ.
   Сестра снова накачала воздух так, что рука следователя чуть не отвалилась.
   -- Да что вы делаете?! -- закричал на сестру милиционер, отстёгивая от руки прибор.
   В кабинет зашёл врач.
   -- Что у вас тут происходит? -- спросил он сестру.
   -- Пациент не хочет мерить давление.
   -- Я не хочу?! -- возмутился Андрей Андреевич. -- Она у вас ничего не умеет делать.
   -- Она? -- удивился доктор. -- Надеюсь, меня вы в этом не заподозрите?
   Андрей Андреевич молча протянул врачу красную руку. Доктор сделал несколько качков и внимательно посмотрел на пациента.
   -- Вы вчера не пили? -- спросил он.
   -- Да вы что, с ума здесь все посходили?
   -- Хорошо, давайте ещё раз проверим.
   -- Как, опять?!
   Доктор второй раз измерил давление и опять уставился на следователя.
   -- Точно не пили?
   -- Слушайте, да вы, что, сговорились тут все, что ли?
   -- Лучше бы вы пили, -- спокойно сказал доктор, -- у вас, голубчик, стенокардия и, насколько я понимаю в медицине, с нервами у вас тоже не всё в порядке.
   При этих словах сердце у Андрея Андреевича заколотилось как сумасшедшее, а лицо налилось кровью.
   -- Да вы не волнуйтесь так, ничего страшного у вас нет, а что касается службы в органах, то она рано или поздно у всех заканчивается.
   Доктор подошёл к стеклянному шкафу, достал бутылочку с мутной жидкостью и отлил лекарства в мензурку.
   -- Выпейте, голубчик. Это просто успокоительное.
   Андрей Андреевич выпил и через несколько минут погрузился в глубокий сон.
   Проснувшись, он обнаружил себя на кожаном диване. В санчасти никого не было, только уборщица, позвякивая своим ведром, мелькала по коридору и затирала следы недавнего медосмотра.
   -- Проснулись? -- услышал следователь приветливый голос сестры.
   Она подошла и помогла подняться с дивана.
   -- Вы можете идти прямо домой. Доктор больничный уже выписал.
   Андрей Андреевич, не говоря ни слова, вышел из санчасти. Однако он направился не домой, а к своему начальнику. Зайдя в кабинет, следователь хотел рассказать ему о том, что произошло с ним, но тот опередил.
   -- Слышал, слышал, Андрей Андреевич, мне всё уже доложили.
   -- Это какое-то недоразумение, -- тихо сказал следователь.
   -- Сколько лет служу в органах, столько слышу одно и то же -- недоразумение. Не ты первый, не ты последний. У меня в последнее время тоже сердечко стало пошаливать, видно, и мне скоро на медкомиссии придётся сказать: "я здоров, это просто недоразумение".
   -- Но я действительно здоров! Это сестра. Она не умеет мерить давление. Я повторно пройду комиссию.
   -- Всё старо, как этот мир. Даже слова не меняются. Естественно, вы можете пройти комиссию позже, и даже в другой клинике, но сегодня вам необходимо лечиться. Идите домой и выздоравливайте.
   -- А...
   -- За работу не беспокойтесь. Моим приказом вы отстранены от дела в связи с болезнью.
   -- А кто...
   -- Александр Вихарев, -- не дослушав, сказал полковник. -- Вы же хотели спросить, кому я отдам ваше дело?
   -- Да, -- тихо сказал Андрей Андреевич, -- разрешите идти?
   -- Конечно, конечно, идите домой и лечитесь.
   Следователь вышел в коридор. Навстречу ему с какими-то бумагами шёл Вихарев.
   -- Саша, тебе моё дело передали?
   -- Да.
   -- Я бы хотел тебе кое-что объяснить.
   -- Зачем? Я уже закрыл его.
   -- Как!
   -- Очень просто, в связи с отсутствием события преступления.
  
   Если с отстранением следователя от дела вопрос был решён быстро, то с беспредельщиками полковнику пришлось поломать голову.
   Действительно, не может же он бросить против преступников находящиеся в его подчинении милицейские силы? Стоит только милицейским сыщикам приблизиться к директору, как участие его -- полковника милиции, в преступном сообществе будет очевидным. Если какие-то беспредельщики смогли увидеть, что директор трикотажной фабрики живёт на нетрудовые доходы, то для специалистов вывести на чистую воду обыкновенного цеховика не составило бы никакого труда. А если возьмут директора, то он потянет за собой и его -- человека, который во всём прикрывал своего патрона. Можно было бы, конечно, организовать всё через воров в законе, но вся загвоздка как раз и состояла в том, что преступники не подчинялись воровским законам, а следовательно, воровские авторитеты для них ровным счётом ничего не значили. Оставалось только одно -- действовать самостоятельно, никого в это дело не привлекая. Вычисляя похитителей сына директора, полковник воспользовался подсказкой директора: деньги имеют свойство кончаться. Сумма, выплаченная бандитам за освобождения ребёнка, была не очень большая. Это говорило о том, что преступники неопытные, а коль скоро это так, то потратив её, они обязательно попытаются повторить то, что у них получилось. Ждать пришлось недолго. Через два дня директор позвонил полковнику и рассказал о телефонном звонке вымогателей. Дальнейшее было делом техники. Опытному милиционеру не составило большого труда вычислить преступников и устроить им засаду. Вот здоровый детина прошёл мимо спрятавшегося за углом полковника и, не заметив его, повернулся спиной. Полковник, как пружина, распрямился, и с ножом бросился на противника. Но не успел он занести нож для удара, как почувствовал, что чья-то сильная рука схватила его за горло и перекрыла воздух. Полковник хотел закричать, но горло было так сдавлено, что вместо крика получилось какое-то тихое шипение. Голова закружилась и тело стало обмякать.
   -- Выследил всё-таки, сволочь легавая, -- еле расслышал чей-то голос полковник.
   С левой стороны спины почувствовалась резкая режущая боль, и сознание провалилось в чёрную мглу.
  
   Следователь открыл ключом свой кабинет и зашёл в него. За столом сидел Сапожников и быстро что-то строчил.
   -- Ну как, писатель, придумал что-нибудь?
   Сапожников перестал писать и с явным раздражением посмотрел на милиционера. Андрей Андреевич догадался, что раздражение вызвано тем, что автора грубо вырвали из его придуманного мира.
   -- Про вымогателей немного не успел.
   -- Ничего, в следующий раз придумаешь.
   -- А он будет?
   -- Кто, он?
   -- Следующий раз.
   После этих слов по спине следователя пробежали мурашки.
   -- Конечно, будет, -- твёрдо сказал он. -- Иди домой, а я постараюсь сегодня прочитать.
   Петя встал и молча вышел из кабинета. Следователь собрал исписанные листы, положил их в портфель и тоже пошёл домой.
  
   Придя на следующий день в управление, Андрей Андреевич обнаружил, что сотрудники столпились у дежурного и что-то громко обсуждали.
   -- Вообще, такие вещи надо заранее объявлять, -- возмущался долговязый офицер. -- Может быть, у меня трусы рваные!
   -- А ты попроси полковника, чтобы тебе со склада новые по такому случаю выдали, -- посоветовал кто-то.
   Сотрудники не засмеялись, а заржали над товарищем после этой шутки.
   -- Что, сегодня срок замены трусов у офицерского состава? -- тоже решил пошутить Андрей Андреевич, подойдя к дежурному офицеру.
   -- Нет, сегодня медицинский осмотр у всего личного состава, а у капитана Свиридова трусы рваные.
   Офицеры снова разразились смехом, а Андрей Андреевич прислонился к стенке и закрыл глаза.
   -- Андрей, что с тобой? -- услышал он голос дежурного.
   -- Нет, ничего.
   -- Как же ничего, ты же бледный, как снег.
   -- Не выспался, -- решил отшутиться следователь. -- Всю ночь детектив читал.
   Андрей Андреевич оттолкнулся от стены и пошёл в свой кабинет. Он пытался как-то успокоить дрожь в ногах, но они его не слушались.
   -- Андрей, ты куда? -- снова услышал он голос дежурного.
   -- В кабинет.
   -- Сегодня медосмотр. Санчасть в другой стороне.
   Дежурный показал рукой в противоположенную сторону.
   -- Что ты прицепился к человеку? Может быть, у него вообще трусов нет, -- пошутил кто-то из офицеров.
   Взрыв смеха раскатился по всему управлению. Моментально внимание всех переключилось с Андрея на шутника, что позволило следователю незаметно подняться на третий этаж, зайти в свой кабинет и закрыть его за собой на ключ. Андрей Андреевич открыл сейф, достал оттуда таблетку элениума, подумал немного, достал ещё одну, проглотил обе и запил двумя стаканами воды. Затем следователь достал листы, исписанные Сапожниковым, и стал перечитывать их. Телефонный звонок раздался тогда, когда последний лист был прочитан и положен на стол.
   -- Андрей, ну куда же ты пропал? -- услышал он в трубке голос дежурного. -- Я же тебе говорил, что мы с утра медкомиссию должны пройти. Наши все прошли, ты один остался.
   -- Сейчас иду, -- еле выдавил из себя Андрей Андреевич.
   Он встал, подошёл к сейфу, достал ещё одну таблетку элениума, принял её и пошёл на медосмотр.
   В санчасти уже никого не было. В дверях его встретил взволнованный дежурный.
   -- Ну слава богу! Давай скорее, Андрюша, ты же остальных задерживаешь. Перед врачами надо измерить давление у сестры, это там, -- дежурный показал рукой на небольшую дверь.
   ---Я знаю, знаю, -- ответил Андрей Андреевич. -- Ты иди, дальше я всё сделаю.
   Дежурный отошёл от него на два метра и удивлённо пожал плечами.
   -- Знаешь? Откуда? Тебя же здесь не было?
   Но вопросы так и остались без ответа. Андрей Андреевич тяжело вздохнул и вошёл в кабинет.
   Через несколько минут из кабинета выскочила взволнованная сестра и без стука вбежала в кабинет председателя медкомиссии.
   -- Степан Егорович, -- закричала она, -- там такое, такое!
   Врач несколько раз перемерил давление снял прибор и удивлённо посмотрел на сестру.
   -- Что это? -- спросила она.
   -- Вот так, -- ответил доктор, -- и выдумывать ничего не надо.
   Сестра непонимающе пожала плечами.
   -- Срочная госпитализация! -- сказал врач. - Вызывайте транспорт.
  
   В госпитале Андрей Андреевич часто думал над тем, что с ним произошло. Врачам он не говорил, что перед медосмотром съел большую дозу элениума. Ему было стыдно, что он -- опытный человек, поддался эмоциям из-за писанины какого-то мальчишки и наелся успокоительного столько, что его пришлось госпитализировать. Естественно, в госпитале здоровье следователя поправилось, и Андрея Андреевича вскоре выписали, так и не поняв, что с ним произошло.
   Вернувшись в управление, Андрей Андреевич поздоровался с дежурным.
   -- Когда я уходил, ты дежурил, и когда вернулся -- снова ты, -- улыбнулся он.
   Но дежурный не ответил улыбкой на улыбку.
   -- У нас несчастье. Убит полковник Комаров.
   У Андрея Андреевича снова слегка задрожали ноги.
   -- После твоей госпитализации, -- продолжал рассказывать дежурный, -- дело передали Вихареву, и он закрыл его в тот же день в связи с отсутствием события преступления. Так вот, товарищ полковник самостоятельно стал расследовать это дело. Он устроил бандиту засаду и хотел было уже задержать преступника, как другой...
   -- ...схватил полковника сзади за горло и ударил ножом в спину, -- продолжил за дежурного Андрей Андреевич.
   -- Вот видишь, ты уже всё знаешь. Сегодня похороны. Ты придёшь?
   -- Да, -- ответил Андрей Андреевич, потом подумал, и отрицательно помотал головой. -- Нет, мне сегодня срочно к одному писателю наведаться надо.
   Дежурный непонимающе пожал плечами и больше ничего не спрашивал.
  
   Ходить в булочную за хлебом, а также следить, чтобы он был необходимого количества и качества, было Петиной обязанностью. Если за ужином выяснялось, что хлеб чёрствый, или, не дай бог, его совсем нет -- пощады не жди. Презирающие взгляды родителей испепеляли бедного ребёнка без всякой жалости. Поэтому, перед приходом родителей с работы Сапожников младший заглядывал в хлебницу, проверял хлеб, а при необходимости бежал в булочную. Так было и на этот раз. Мальчик взял в банке из-под кофе деньги, которые лежали на кухне, и выскочил на улицу. Возле подъезда он увидел невысокого человека, который стоял и кого-то ожидал. Человек стоял к Пете спиной, но осанка и пропорции тела мальчику показались знакомыми. Петя обошёл незнакомца и посмотрел ему в лицо. Мальчик сразу узнал в незнакомце следователя. Эта встреча скорее обрадовала школьника, чем опечалила. Во-первых, ему нравилось ходить в милицию, где с ним разговаривали на равных, а во-вторых, как любому автору, ему хотелось знать мнение относительно своего сочинения.
   -- Здравствуйте! -- застенчиво сказал Петя. -- Вы меня ждёте?
   -- Да, я к тебе, -- ответил следователь.
   -- Вы хотите, чтобы я пришёл к вам?
   -- Нет. Дело закрыто. Его передали другому следователю, потому что я был госпитализирован после прохождения медицинского осмотра.
   -- Госпитализирован?
   -- А что ты так удивляешься? Разве в твоём сочинении ты не описывал это?
   -- Значит, вы читали?
   -- Читал. Иначе я бы не сказал этого.
   -- Но у меня про госпитализацию не было ни одного слова.
   -- Это правда. Но, к сожалению, всё остальное ты описал со всеми подробностями. Даже фамилия следователя, которому передадут дело, было написана тобой правильно.
   -- Честное слово, я всё это придумал.
   -- А полковник?
   -- А что полковник?
   -- Мой командир, начальник следственного отдела, убит. Сначала придушен, как ты написал, а потом ему сзади в сердце воткнули нож.
   -- Не может этого быть! -- воскликнул Сапожников.
   -- Может, Петя, может.
   -- Вы хотите сказать, что я всё знал, и написал про это?
   -- Нет. Я хочу сказать, что природа тебя наградила удивительным даром. Ты должен стать знаменитым писателем, потому что ты гений.
   -- Гений, я?
   -- Да, ты.
   -- А вы знаете, какая у меня в школе кликуха?
   Милиционер улыбнулся и отрицательно помотал головой.
   -- Чернокнижник.
   -- Сами они чернокнижники. Пройдёт время, и они будут гордиться тем, что когда-то учились вместе с тобой.
   Андрей Андреевич задумался и искоса посмотрел на паренька.
   -- Значит, ты считаешь, что полковник замешан во всём этом деле?
   -- Я всё это придумал, -- снова сказал Петя.
   -- Ах, да.
   -- Если хотите, можете дать мне бумаги и запереть в своём кабинете.
   -- Нет. Дело закрыто, а с полковником будет разбираться другой человек. Я хочу просто попрощаться с тобой. Сдаётся мне, что я тоже буду гордиться, что был знаком с тобой.
   Следователь подошёл к подростку ближе, взял его руку и сжал её в крепком рукопожатии.
   -- Ну, вот и всё. Прощай. Я хотел бы ещё успеть на похороны полковника.
   -- Обождите, не уходите, -- сказал Петя.
   Он положил свою руку на плечо следователя и закрыл глаза.
   -- Не ходите на похороны, -- неожиданно сказал мальчик. -- Теперь всё, прощайте.
   Почему вдруг Сапожников сказал это следователю? От чего он хотел предостеречь Андрея Андреевича -- непонятно. Но прощание с сочинителем произвело на милиционера сильное впечатление. Настроение испортилось. Появилось ощущение большой и невосполнимой утраты. За плохим настроением пришло и неразлучное приложение любой хандры -- раздражение. Негатив увеличивался и наконец достиг той стадии, при которой уже начинают произносить слово "депрессия".
   Андрей Андреевич зашёл в управление, хотел найти кого-нибудь из начальства, чтобы выплеснуть на него хоть часть негатива, но, к сожалению, никого не нашёл. Все были на похоронах. Тогда он написал рапорт об увольнении со службы по состоянию здоровья, отдал его дежурному и ушёл домой.
   Нет необходимости рассказывать, как у нас на Руси лечатся от депрессии. Андрей Андреевич не был исключением. Он нажарил картошечки с лучком, открыл бутылку водки, обмакнул пучок зелёного лука в соль, наполнил стакан до самого верха и приступил к лечению.
   Может быть, тот метод, которым воспользовался следователь, и не был передовым, но то, что он был эффективным, с этим поспорить не сможет никто.
   Через три дня вернувшись на службу, он обнаружил, что его прогула вообще никто не заметил. Андрей Андреевич вспомнил, что под влиянием хандры написал рапорт об увольнении. Он хотел пойти в кадры и забрать его, но вдруг обратил внимание на то, что никто его не спрашивал о рапорте. Милиционер зашёл в дежурную часть и проверил, не затерялся ли он. Нет, рапорт был направлен по инстанциям в тот же день. "Никого моя судьба здесь не волнует, -- подумал Андрей Андреевич. -- Я здесь не человек, -- винтик, механизм, деталь". Хандра нахлынула с новой силой, и он решил не забирать своего рапорта.
   Милиционер ошибался, что о нём никто не помнит. Его новый начальник, который заменил не только старого шефа, но и помощника директора трикотажной фабрики по криминальным делам, как раз очень серьёзно думал о нём. С задачей поимки беспредельщиков и убийц своего предшественника он справился легко. Направив на двух уголовников весь механизм милицейского аппарата, он легко поймал преступников, но те, как будто совершенно случайно, были застрелены при попытке к бегству. Оставалось устранить слишком ретивого следователя, но тот сам подал рапорт об увольнении.
   Андрею Андреевичу назначили маленькую пенсию, и, без всяких почестей, проводили на заслуженный отдых.
  
   Но, если у бывшего милиционера трудовая деятельность подошла к концу, то у Пети Сапожникова она ещё и не начиналась. Ему предстояло закончить школу и, желательно, поступить в какой-нибудь институт. Однако надеяться на высшее образование при таких школьных ярлыках было совсем нереально. Родители приняли единственно правильное решение, и перевели сына в другую школу. Всё бы вошло в норму и протекало по обычному советскому сценарию, если бы советская система образования представляла собой институт просвещения, но она была частью системы, переломить которую было невозможно, или, говоря языком той самой системы: учение её было всесильно, потому что оно верно. (Это не совсем понятно, но в советские времена понимать было не обязательно. Надо было знать цитаты наизусть и повторять их, чем чаще, тем лучше, где надо, и где не надо.)
   Личное дело Пети Сапожникова пришло в новую школу гораздо раньше, чем ученик.
   -- Обратите внимание на этого ученика, -- говорила классному руководителю завуч, протягивая ей личное дело.
   Та стала внимательно изучать бумаги.
   -- Нет, нет, там всё в порядке.
   Далее следовал длинный и красочный рассказ про нового ученика, а особенно про его учительницу. Естественно, что вокруг завуча собрались все учителя, которые были в учительской.
   -- Откуда же он всё узнал? -- удивлённо спросила молоденькая учительница.
   -- Мало ли случайностей на свете! Кто-то рассказал, вот он и воспользовался, чтобы отомстить учительнице.
   -- И её из-за него уволили? -- спросила математичка, почему-то запихивая свой транспортир в стол географа.
   -- Её -- нет, -- отвечала завуч. -- Директор помог. Он представил всё дело так, что ученик всё это выдумал, а вот трём учителям из других школ не повезло -- их уволили.
   -- Я слышала, что им интересовалась милиция, -- вдруг вставила своё слово биологичка.
   -- Да, да, -- подтвердила завуч. -- Но здесь история совсем тёмная. Следователь, который вёл это дело, после общения с этим мальчиком вскоре заболел и уволился.
   -- Слава богу, что жив остался! -- сочувственно сказал кто-то.
   -- А вы знаете, какое у него было прозвище в старой школе? -- спросила завуч.
   Все повернулись в её сторону и, кажется, даже прекратили дышать.
   -- Чернокнижник, -- сказала она таинственно.
  
   А родители Чернокнижника, совершенно трезво оценивая обстановку, поняли, что без посторонней помощи их сыну не обойтись. Как бы они не старались, но школа никогда не снимет с ученика ярлык, который сама же ему и наклеила. И, если на первый взгляд ситуация, которая сложилась у Пети Сапожникова, казалась безвыходной, то это только на первый взгляд. Каждая советская семья знала, что наверстать то, что упустила школа за десять лет, можно за один год с помощью репетиторов. Репетиторов, естественно, надо было нанимать из того ВУЗа, куда следовало поступать ребёнку. Это было своеобразной гарантией того, что ребёнок поступит. Даже если репетитор и не сможет за год исправить все огрехи школьных преподавателей, он всё равно пропихнёт своего протеже в ВУЗ по другим каналам, (деньги же уплачены).
   Затруднение вызывал русский язык и литература. В технических ВУЗах не было преподавателей по этим предметам. Правда, этот предмет не был профилирующим, и по нему надо было получить всего тройку, но её всё равно получить было надо.
   В добавление к сказанному, следует отметить, что, если в годы развитого социализма страна жила по правилам плановой экономики, то репетиторство регулировалось исключительно рыночными рычагами. Помня о том, что уголовное законодательство преследовало этот вид деятельности, и доходы от него приписывало к нетрудовым, легко можно представить, во сколько родителям обходилась подготовка одного абитуриента.
  
   -- Короче, я всё подсчитал, -- говорил отец на семейном совете. -- Если платить целый год за физику и математику, то нам с горем пополам хватает.
   -- А русский? -- спросила мать.
   -- На русский ничего не остаётся.
   -- Петя, ты же дружишь с вашим отличником? Неужели он тебе не может помочь?
   -- Ты кого имеешь в виду? -- не понял Петя.
   -- А кого мне иметь в виду? Конечно, твоего полного тёзку -- он у вас один круглый отличник.
   -- Отличник он, действительно, круглый, но я бы не назвал его другом.
   -- Какая разница? Во всяком случае, вы не враги. Неужели ты не можешь попросить его научить тебя писать сочинение?
   -- Я даже не знаю, как это сделать...
   -- Я решу этот вопрос, -- неожиданно сказал отец.
   -- Как решишь? У нас же больше не остаётся денег?
   -- Это моё дело. Я сказал, что решу этот вопрос, значит, я его решу.
  

Глава 3

  
   Однофамильцу и тёзке Пети Сапожникова, тоже Пете и, естественно, Сапожникову, как и почти всем ученикам того времени, тоже повесили ярлык. Правда, ярлык тот был совершенно другого качества. Петя был любимчиком. Как он им стал, мальчик не помнил. Он просто привык к своему статусу и уверовал в свою исключительность. Бывало, ученик пыхтит, старается у доски, а выдавить из себя кроме тройки ничего не может. Тогда учитель вызывает Петю, чтобы остальным урок преподать.
   -- А я ничего не учил, -- ответит Петя, то ли потому, что ему захотелось покапризничать, то ли для того, чтобы показать всему классу свой уникальный статус.
   -- Да быть такого не может?! Вспомни...
   И учитель вместо ученика начинал отвечать урок.
   -- Ну, вспомнил?
   Ученик утвердительно кивал головой.
   -- А ты говоришь, что урока не знаешь! Давай дневник.
   Петя подавал дневник и садился на место. Он даже не открывал его, чтобы посмотреть отметку. А зачем, разве и так не ясно? Зато одноклассники после урока окружали Петю и требовали показать отметку.
   -- Нет, вы только посмотрите, -- возмущались они, -- опять пятёрка!
   -- А вы сколько хотели? -- самодовольно спрашивал Петя.
   Вполне понятно, что прозвищем, которым наградил его коллектив, было "Везунчик".
   Однако не стоит думать, что Везунчик получал свои пятёрки просто так. Он, как гладиатор, сражался за свой статус и защищал его, как тигрица защищает своих малышей в момент опасности. Горе тому, кто хоть чуть-чуть, случайно, невзначай прикасался к этой святыне -- он тут же становился врагом. И никакие смягчающие обстоятельства тогда не имели значения. Приговор выносился незамедлительно и не имел срока давности.
   Однажды в класс пришёл новенький. Учитель математики имел неосторожность перед всем классом похвалить нового ученика и поставить его в пример. К сожалению, новый фаворит продержался не долго: на первой же контрольной он получил неуд за грязь, которую развёл в тетради. Ой, как он возмущался, как доказывал, что эта грязь не его! Все только смеялись над ним. Действительно, ну не учитель же навёл эту грязь в тетрадке ученика? Учитель, конечно, не наводил, однако читатель наверняка уже заподозрил кого-то, кроме учителя. Заподозрил, и оказался прав. Но что может читатель? Он же не в классе и даже не в школе: сидит, читает книжечку в своё удовольствие, и ему абсолютно наплевать, что у новенького и по физике грязь, и по литературе, а по английскому из тетрадки целый лист пропал, и вышло так, что вроде ученик вообще никакой контрольной не делал -- только число и заглавие написал. Тут, ясное дело, кроме единицы надеяться больше не на что. Больше всего всех раздражало, что новенький нагло врёт. Смотрит на учителя своими круглыми ангельскими глазами и нагло заявляет, что лист из его тетради кто-то вырвал. Нет, вы только подумайте -- ляпнет такое, стоит и ждёт, чтобы учитель, вроде как, оправдался перед ним. Однако оправдываться перед таким, естественно, никто не будет. Прилепили новенькому ярлык, и дело с концом. Вскоре он не только за контрольные, но и за устные ответы неуды стал получать. Проучился ученик полгода, забрали его родители, да и перевели в другую школу. На том всё дело и закончилось.
   Дело закончилось, да только не для Везунчика. Однажды староста класса задержался в школе. По каким делам он допоздна просидел в школе, уже никто не знает, но, возвращаясь домой, он заметил, что в учительской кто-то есть. Староста заглянул в дверь и увидел Везунчика, который рылся в тетрадях. На следующий день староста при всём классе рассказал о случившемся.
   -- У него ключ от учительской есть, -- говорил он. -- А мы не верили новенькому, когда он говорил, что ему кто-то лист из тетрадки вырвал.
   -- А ты видел его в лицо? -- спросил старосту кто-то.
   -- Нет, он ко мне спиной стоял. Но мне кажется, что это был... -- староста посмотрел на Везунчика.
   -- Если кажется, креститься надо, -- оборвал его тот. -- Если есть доказательства -- выкладывай, а если нет, то помалкивай себе в тряпочку. Если каждый будет говорить, что ему кажется, можно представить, что у нас начнётся.
   Звонок прервал разговор. После уроков эта тема больше не поднималась, а на следующий день староста не пришёл в школу. Произошёл несчастный случай -- мальчик упал с лестницы и повредил позвоночник. Старостой класса выбрали Везунчика.
   Надо признаться, что мир, окружающий нас, основан не на принципах справедливости. Действительно, одному -- всё, другому -- ничего. Такую картину можно наблюдать повсюду. Вот и в нашем случае: можешь себе хоть лоб от усердия разбить, всё равно сливки достанутся Везунчику. Тут уж ничего не поделаешь, на то он и Везунчик.
  
   В Союзе в те времена был в моде мотоцикл "Ява". Старые машины: Урал, Восток, Юпитер, тоже, конечно, были хорошие, но ни в какое сравнение с Явой не шли. Красного цвета, с никелированным топливным баком, весь гладкий и мягкий! Одно слово -- импорт. Где его покупали, никто не знал, в магазинах таких мотоциклов не продавали, но, когда эта машина появлялась на улице, вокруг неё сразу же собиралась огромная толпа, и кто-то очень сведущий рассказывал об удивительных возможностях нового мотоцикла.
   Одним из немногих счастливых обладателей этой чудо-машины был отец Чернокнижника. Папа привёз его из загранкомандировки и держал в гараже. Пользовался отец им очень редко: во-первых, потому что всей семьёй на нём не поедешь, а во-вторых, потому что отец вскоре купил "Москвич", который был покрыт славой не меньшей, чем "Ява".
   Вскоре отцовские загранкомандировки закончились, и автомобиль с мотоциклом стояли в гараже, напоминая семье о том, что не только нужда была покровительницей семейной жизни, были и светлые дни, когда семья, не считая денег, отдыхала, что называется, на полную катушку.
   Когда всё валилось из рук, когда у отца от отчаяния и безысходности играли желваки, мать брала супруга за руку и отводила в гараж. Там открывалась бутылочка, и супруги, забыв о неприятностях, смотрели на Яву с Москвичом и вспоминали самые счастливые дни своей жизни.
   -- А помнишь, Миша, как мы на мотоцикле в Таллинн ездили?
   -- Мы тогда разбили палатку у телевышки, -- уточнял отец.
   -- Все ходили и смотрели на наш мотоцикл.
   -- Они не могли понять, почему на иностранном мотоцикле наши номера.
   Далее шли воспоминания о Москвиче, о путешествиях и приключениях, без которых никогда не обходилось. Настроение улучшалось, и невзгоды не казались уже такими страшными.
   Иногда отец выгонял свой Москвич из гаража и катал всю семью за городом. Тут была и рыбалка, и вылазки за грибами, и просто езда с ветерком. Это обычно происходило после получки или премии.
   После прогулок Москвич с Явой тщательно мылись и терпеливо ждали новой поездки.
   -- Папа, а для чего ты мотоцикл моешь, -- спрашивал Петя, -- мы же на нём не катались?
   -- Техника должна всегда содержаться в чистоте, -- отвечал отец.
   Мать обнимала сына за плечо и шептала ему в ухо:
   -- Пускай моет. Это ему доставляет удовольствие. Мне кажется, что он свои машины больше жены любит.
   -- Не больше, конечно, -- ответит отец, услышав слова жены, -- но техника, как и женщина, любит ласку и чистоту.
   В последний школьный год эта семейная традиция была нарушена. Всё время и все средства были направлены на достижение одной единственной задачи -- поступления сына в ВУЗ.
   После занятий Петя, наспех запихнув что-нибудь в рот, бежал к репетитору, потом бегом домой, домашние задания, поздний ужин и отбой. Такой бешеный темп, казалось, невозможно было выдержать, но человек, как известно, привыкает ко всему. Сын привык, что видит родителей только утром, а родители смирились, что погладить по головке своего сыночка можно только спящего.
   Однажды, во время короткого утреннего общения за завтраком, отец сказал:
   -- С сегодняшнего дня у тебя прибавляются занятия по русскому и литературе.
   -- Господи, куда же больше! -- взмолился Петя.
   -- Ничего не поделаешь, такова жизнь.
   -- И куда мне надо будет бегать к этому репетитору?
   -- Это не репетитор.
   -- А кто же он?
   -- На репетитора уже денег не хватает. Это ученик с вашей школы, отличник, на всех олимпиадах занимает первые места, -- объяснил отец.
   -- Кстати, твой однофамилец и тёзка, -- добавила мать.
   -- Везунчик, что ли?
   -- Какой везунчик? -- не понял отец.
   -- Кликуха у него такая.
   -- Помнишь, мы уже говорили о нём? -- напомнила мать.
   -- Но мы с ним близко даже не знакомы, просто я знаю, что он есть -- вот и всё.
   -- Значит, пришло время познакомиться поближе, -- подытожил отец.
   На этом разговор закончился. Родители посмотрели на часы, ойкнули, выскочили из-за стола и, дожевывая на ходу бутерброд, убежали на работу. Петя вымыл за ними посуду, собрал портфель и ушёл в школу.
  
   На перемене Везунчик сам подошёл к Пете.
   -- Привет, тёзка! Это с тобой мне надо заниматься?
   Петя, не зная, что ответить, пожал плечами.
   -- Не тушуйся, насмерть не замучаю. Сегодня после уроков жди меня у входа в школу.
   -- Пойдём заниматься? -- робко спросил Петя.
   -- Пойдём, пойдём, заодно и позанимаемся.
   После уроков два Пети пошли заниматься. Правда, их путь странным образом пролегал мимо домов школьников, и закончился у старых гаражей. Везунчик подошёл к гаражу отца Чернокнижника и достал из кармана ключ.
   -- Пришли, -- сказал он.
   -- Что здесь? -- удивился Петя.
   -- А что тебя не устраивает?
   -- Я думал, что мы будем заниматься!
   -- Подержи, -- вместо ответа услышал он голос Везунчика.
   Петя взял портфель тёзки и стал наблюдать, как тот пытается открыть металлическую дверь гаража. Дверь, видимо, перекосило, и она не поддавалась. Петя стоял и с удивлением наблюдал, как его новый знакомый по-хозяйски открывает отцовский гараж.
   -- Это и будет наше первое занятие, -- говорил Везунчик, упираясь в дверь. -- Сейчас покатаемся на мотоцикле, а затем ты опишешь мне свои ощущения. Годится?
   Дверь поддалась и со страшным скрипом открылась. Везунчик зажёг свет, и Петя увидел в углу гаража отцовскую Яву. Она, вся забрызганная грязью, смотрела на Петю своим единственным глазом и как бы говорила: "Забери меня отсюда! Мне здесь плохо!"
   -- Но, ведь это же...
   -- Да, недавно это был мотоцикл твоего отца, -- гордо сказал Везунчик, прервав Петю, -- а теперь это моя машина.
   -- Отец таким образом расплатился с тобой за занятия?
   -- Всё в этом мире стоит денег, -- сказал Везунчик.
   -- А ключи?
   -- Мне негде его держать, и твой отец разрешил некоторое время пользоваться гаражом.
   -- А почему он такой грязный?
   -- Потому что танки грязи не боятся.
   Везунчик подошёл к мотоциклу, выставил нейтральную передачу, повернул ручку газа и завёл мотор. Мотоцикл взревел. Пете показалось, что он слышит не рокот мотора, а стон попавшего в капкан зверя. Машина затряслась, будто человек, испускающий дух в предсмертных судорогах. Петя подбежал к мотоциклу, схватил его за руль и прижался к нему.
   -- Нет, нет, -- услышал он рядом голос тёзки, -- за рулём буду я, а ты садись сзади.
   Петя с потухшим взглядом, в какой-то прострации, послушно сел сзади. Машина взревела, рванулась с места и выехала из гаража.
  
   Накатавшись, Везунчик довёз своего пассажира до дома.
   -- Опиши все свои ощущения и завтра принеси мне, -- сказал мотоциклист, потом он вывернул ручку газа и скрылся из вида.
   Однако мотоциклисту явно не хотелось расставаться со своей новой игрушкой. Адреналин ещё не в полной мере вспенил кровь, сердце ещё не замирало на крутых виражах, дыхание ещё не останавливалось, когда машина, оторвавшись от земли, как птица, несколько мгновений находилась в состоянии свободного полёта. Везунчик помчался за город, где шоссе представляло собой прямую, как стрела, линию, где холмы должны были подбросить машину и подарить её новому хозяину незабываемые мгновения блаженства.
   Добравшись до места назначения, мотоциклист остановился. Как спортсмен перед решающим прыжком, он отдыхал и собирался с силами. Но вот настала решающая минута. Везунчик поправил новенький шлем, который был только что приобретён, затянул на запястьях кожаные перчатки и плавно отпустил ручку сцепления. Машина мягко покатилась по асфальту. Амортизаторы нежно покачивали седока, как бы стараясь его усыпить. Вот наездник слегка повернул на себя ручку газа, и тембр двигателя изменился. Теперь никакой нежностью даже и не пахло. Мотоцикл подъехал к основанию холма, и газу пришлось прибавить ещё. Теперь мотор не пел и даже не стонал. Он ревел, как истребитель, приближающийся к порогу звуковой скорости. Подъём на холм закончился, и мотоцикл, перевалив через хребет возвышенности, помчался вниз, увеличивая скорость.
К подножью следующего холма машина не приехала, а прилетела. Вот она легко преодолела подъём и оторвалась от земли. Блаженство растеклось по всему телу мотоциклиста. Однако этого ему было мало. Это ведь мотоцикл летел, а не его хозяин. А хозяину хотелось, чтобы летел он. Человек должен был слегка оторваться от сидения, и вот тогда он, хоть и на мгновение, но превратится в птицу. Для этого надо было ещё немного добавить газа.
   Машина остановилась, мотоциклист собрался с духом, и вторая попытка началась. Но ни вторая, ни третья попытка не привела к желаемому результату: тело мотоциклиста плотно прижималось к сидению в течение всего полёта. При четвёртой попытке ручка газа была вывернута до отказа. Машина быстро преодолела подъём, подпрыгнула на хребте и как пуля помчалась вниз. Вот она взлетела на следующий холм, и колёса оторвались от земли. Везунчик почувствовал, что его тело медленно отрывается от сидения. Он полетел. Однако восторг быстро сменился ужасом. Тело не желало возвращаться на своё место. Оторвавшись от земли, мотоцикл со своим хозяином превратились не в одну, а в две птицы, и каждая летела по своей траектории. Вот ноги мотоциклиста отделились от педалей и наконец неведомая сила оторвала руки от руля. Человек полностью был отделён от машины.
   Далее влияние человека на технику прекратилось. Более того, Петя ощутил, что он подчиняется каким-то "космическим", а не земным законам. Во-первых, не было земного притяжения: тело существовало помимо земли, оно впервые парило в воздухе. Во-вторых, и в самых удивительных, время полностью изменилось: оно текло совершенно по-другому. За какую-то долю секунды Петя мог наблюдать за процессами, для наблюдения за которыми там, на земле, ему понадобились бы часы. Он внезапно очутился в прошлом, и перед его глазами прошли картинки из его детства. Однако это были не просто картинки, он не только видел, но и осязал и обонял прошлое. Странно было то, что, находясь в прошлом, Петя не терял связи и с настоящим. Он одновременно видел и реальные события: вот его мотоцикл медленно отплывает от него и начинает опускаться на землю. Вот колёса ударяются об асфальт и отваливаются. Какая-то железяка отскочила от колеса и полетела в его сторону. Когда железяка приблизилась, Петя понял, что это цепь мотоцикла. Она крутилась и издавала пронзительный душераздирающий визг. Вот цепь поравнялась с его головой и ударила в шлем. Тот сначала съехал на бок, потом отделился от головы и полетел самостоятельно. Мотоциклист посмотрел вниз, и увидел свою изуродованную машину, которая с бешеной скоростью неслась прямо на камень. Вот машина, а вернее, груда металла, врезалась в валун, лежащий на обочине дороги, рассыпалась на множество частей и извергла из себя огромное облако огня. Огонь подполз к лицу и слегка коснулся его, опалив волосы. Далее время снова изменилось, оно потекло так же быстро, как и до полёта. Петя даже не успел ни о чём подумать, как почувствовал сильный толчок в спину и мокрый плевок в лицо. Подросток протёр глаза и обнаружил, что лежит метрах в пятнадцати от дороги, в вонючем болоте, а рядом, у обочины, за валуном, лежали изуродованные части бывшего мотоцикла. На поверхности камня догорал бензин, который вылился из топливного бака. Петя ощупал себя и, к своему удивлению, обнаружил, что на нём не было даже царапины, только от челки слегка пахло палеными волосами. "Я действительно везунчик", -- подумал он.
   Что касается другого Пети, то он пошёл домой и стал честно выполнять задание, которое ему дал новый "репетитор". Правда, ему никак не давал сосредоточиться бывший отцовский мотоцикл. Подростку всё время казалось, что машина жаловалась ему на то, что её продали, на то, что она стоит грязная и неухоженная. Петя вдруг представил, что машина была такой же живой, как и он.
   "Когда я сел на заднее сидение, я же предал его! -- подумал мальчик. -- А потом? Что было с ним, когда я ушёл домой, а его оставил с новым хозяином?"
   Рука взялась за перо и стала быстро выводить строки. Голова не поспевала за ней. Постепенно сознание стало расплываться, голова клюнула один раз, второй, и наконец успокоилась на исписанных листах.
   Отец, увидев сына, подозвал мать.
   -- Смотри, кажется, за ум взялся. Вырубился прямо на боевом посту.
   - Слава богу! Только не надо его будить.
   Родители раздели сына и помогли перебраться на кровать.
  
   Утро следующего дня ничем не отличалось от других будничных дней. Будильник своей противной трелью согнал с тёплых и уютных постелей всю семью. Далее следовало соревнование в беге на короткую дистанцию к месту, которое утром пользуется особой популярностью. Всем, кроме первого, в этой гонке доставалось ещё и мучительные танцы или прыжки с ноги на ногу у заветной двери.
   Далее следовали быстрое мытьё и завтрак, если, конечно, поедание бутерброда на ходу можно назвать завтраком. Определённый шарм придавало то обстоятельство, что всё описанное происходило если не во сне, то, во всяком случае, и не наяву. Человек хоть и вставал с постели, но до конца ещё не проснулся.
   Проделав только что описанную процедуру, Петя сгрёб всё, что оставалось с вечера на письменном столе в портфель, и побежал в школу. Перед входом он увидел Везунчика, который явно чем-то был расстроен.
   -- Ты меня ждёшь? -- спросил он своего нового репетитора.
   -- А, это ты?
   Петя удивлённо посмотрел на своего тёзку.
   -- Ты написал, что я просил тебя?
   -- Не знаю, -- ответил Петя.
   -- То есть, как это, не знаю?
   Вместо ответа Чернокнижник начал судорожно рыться в портфеле.
   -- Ты, что, ещё не проснулся? -- ухмыльнулся Везунчик.
   -- Если честно, то да.
   -- Везёт же людям! -- произнёс с завистью Везунчик. -- Кому-то не проснуться, а кто-то всю ночь уснуть не мог.
   Наконец Петя нашёл, что искал. Он протянул Везунчику исписанные листы.
   -- Вот, -- с облегчением сказал он.
   В это время раздался звонок, и Петя проснулся окончательно.
   -- Ладно, я прочитаю, -- сказал Везунчик. -- После уроков встретимся.
   На занятиях Чернокнижник мучительно вспоминал, что он написал для своего тёзки. Однако, как он ни старался, но вспомнить не мог. Это состояние может припомнить, наверное, каждый, и каждый знает, что если человек что-то "заспал", то вспомнить это практически невозможно.
   Не буду хулить всю советскую систему образования. Но, если она смогла отвлечь ученика от своих назойливых мыслей и заставила думать над тем, над чем надлежало думать ученику, значит не всё так плохо было у нас с просвещением. К концу занятий наш герой совсем забыл о своём сочинении, и вспомнил о нём тогда, когда увидел перед собой гневный взгляд Везунчика.
   -- Как ты узнал?! -- крикнул тот, брызгая слюной в лицо.
   -- Что? -- не понял Петя.
   -- Ты вчера не пошёл домой, а поехал следить за мной!
   -- Я?
   -- Ну не я же?
   -- Я не понимаю, о чём ты говоришь!
   -- Всё ты понимаешь! Не надо прикидываться!
   -- Да что с тобой!?
   -- Это ты специально сделал, потому что твой мотоцикл оказался у меня!
   -- Да что я сделал, чёрт возьми?! Мне действительно жаль мотоцикл, но что это доказывает?
   -- Если бы я только мог, я бы сейчас же отказался от предложения твоего отца, но я не могу вернуть его ему!
   Чернокнижник не выдержал, схватил Везунчика за грудки и встряхнул.
   -- Ты можешь толком объяснить, что случилось?! -- крикнул он Везунчику прямо в ухо.
   Тот вдруг затих, отшатнулся от своего товарища, и с удивлением и страхом посмотрел на него.
   -- А действительно, как ты мог это узнать?
   -- Господи, да что?!
   -- Например, про цепь. Ведь всё это произошло за доли секунды. Как ты мог узнать, что время растянулось для меня?
   Вероятно, от такого сильного эмоционального натиска память мало-помалу стала возвращаться к Чернокнижнику. Он подошёл вплотную к испуганному тёзке и пощупал пальцами его чёлку.
   -- Это ведь он тебя лизнул, когда ты пролетал над валуном?
   Везунчик, как ошпаренный, отшатнулся от Пети.
   -- Значит, это не враньё, что про тебя рассказывают?
   -- А что про меня рассказывают?
   -- Про то, что ты чернокнижник.
   Этот вопрос остался без ответа.
   -- Ты хоть знаешь, чем ты владеешь?! Это же золотое дно!
   -- Пока что кроме неприятностей это дно мне ничего не даёт.
   -- Научи меня, клянусь, я сделаю для тебя всё, что захочешь!
   Везунчик умоляюще смотрел на своего нового товарища.
   -- Я не знаю, как это делается. Я просто это придумываю.
   -- Как же ты не знаешь, ведь ты это делаешь?
   -- Не знаю, вот и всё.
   -- Понимаю, не хочешь говорить. На твоём месте я бы тоже никому не сказал, но я для тебя не буду конкурентом. Я после школы пойду учиться по литературе, а ты, как мне сказал твой отец, свой выбор остановил на технике.
   -- Это мой отец на политехническом остановил выбор, а я просто не знаю.
   Везунчик осмотрелся по сторонам, подошёл вплотную к Чернокнижнику и начал шептать ему в ухо:
   -- Мы с тобой такие дела будем делать! Мы уедем в Америку, станем миллионерами.
   Чернокнижник отшатнулся от тёзки.
   -- Да не нужна мне твоя Америка! И вообще, что ты ко мне пристал? Сказал же, что я сам не знаю, значит, не знаю.
   Везунчик медленно опустился на колени.
   -- Христом богом заклинаю тебя -- продай свой секрет.
   Петя попятился от своего знакомого. Отойдя от него метра на два, он покрутил пальцем у виска.
   -- Пожалуй, мы с отцом найдём себе другого репетитора.
   -- Нет! -- выкрикнул Везунчик истошным голосом. -- Только не это! Я всё сделаю для тебя. Ты поступишь в свой политехнический. Я научу тебя так писать, что все ахнут! Ты не думай, это не сложно. Просто есть определённый способ писать эти школьные сочинения. Я открою тебе свой секрет, и считай, что пятёрка у тебя в кармане.
   -- Мне, собственно, и тройки хватит.
   -- Это уж твоё дело: хочешь, на тройку пиши, хочешь, на пятёрку. С моим секретом можно как угодно.
   Везунчик хитро посмотрел на своего товарища и спросил:
   -- А может быть махнёмся: ты мне свой секрет, а я тебе свой?
   Чернокнижник хотел было возмутиться, но товарищ опередил его.
   -- Всё, всё, больше не буду. Это я пошутил.
  
   В этот день мальчики не занимались. Сославшись на плохое самочувствие после вчерашнего приключения, Везунчик взял тайм-аут и пошёл домой отдыхать. Второй Петя тоже не возражал.
   Правда, до дома Везунчик так и не дошёл. Ноги странным образом привели его к политехническому институту. Здесь после школьных занятий начинали работать подготовительные курсы, и многие школьники, которые уже выбрали этот ВУЗ для поступления, после занятий шли сюда, даже не заходя домой.
   Если кто-то подумал, что Везунчик решил после школы учиться на инженера, то он сильно ошибся. Мы уже знаем, что он решил посвятить себя литературе. Однако здесь, у Политехнического, так же, как и у тех, кто занимался на подготовительных курсах, решалась дальнейшая его судьба.
  

Глава 4

  
   Закончив свои занятия на подготовительных курсах, абитуриенты выбежали на улицу, остановились и начали прощаться.
   Неожиданно всё небо заволокло тучами, и город, как по мановению волшебной палочки, погрузился во мрак. Ветерок, который слегка покачивал верхушки деревьев, вдруг затих, и к кромешной тьме добавилась ещё пугающая тишина. Всё произошло так стремительно, что в городе даже не успели зажечь фонари. Только вход перед институтом освещался небольшой лампочкой. Но горела она не потому, что её успели включить, а потому, что по халатности никто никогда не выключал её. Лампочка в кромешной тьме образовала маленький освещённый островок, в центре которого стояла группа абитуриентов. Однако ни внезапная темнота, ни пугающая тишина не смогли даже немного напугать молодых людей. И это вполне понятно: в их возрасте любые внешние раздражители вызывают только одну реакцию -- смех и улыбки. Везунчик стоял за пределами этого освещённого островка и наблюдал за происходящим очень серьёзно, без всяких улыбок.
   Видимо, обидевшись на то, что все потуги природы были проигнорированы, погода обрушила на головы весёлых абитуриентов проливной дождь. Но и здесь молодые люди не дали застать себя врасплох. Людская толпа моментально распахнула над собой зонтики и стала походить на семейку опят, растущую на полянке, с той лишь разницей, что у опят шляпки одинаковые, а в нашем случае они были разноцветными.
   Большая людская масса начала растекаться по маленьким ручейкам и постепенно растворяться в темноте. Через несколько минут под козырьком институтской двери в свете лампочки оставалась стоять одна девичья фигурка. У неё не было зонтика, и она, съёжившись, прижалась к стене и с грустью смотрела на лужи, по которым плыли и лопались пузыри.
   Из кромешной темноты вышла фигура парня и направилась к девушке.
   -- Вы единственная, кто не предвидел дождя, -- сказал молодой человек.
   -- Ой! -- Девушка вздрогнула. -- А я думала, что осталась одна.
   -- К счастью, нет. -- Везунчик раскрыл зонтик и встал рядом с девушкой.
   Далее всё происходило по стандартному сценарию: два силуэта постояли немного и, укрывшись зонтом, ушли. На освещённом островке больше никого не оставалось. Видимо, поняв свою полную ненужность, лампочка вдруг ярко вспыхнула, и погасла, -- островок пропал. Однако на улицах уже стали загораться фонари. Метрах в двухстах от института можно было увидеть молодую парочку, которая пряталась под одним зонтиком. Молодые люди спорили о чём-то и громко смеялись. Вдруг парочка остановилась. Смех затих. Девушка выскочила из под зонтика и пошла под проливным дождём. Она повернулась к парню, с которым всего несколько секунд назад звонко смеялась и бросила в его сторону:
   -- Подонок!
   -- А ты -- дура! -- ответил ей молодой человек и быстро зашагал по улице.
   Девушка добежала до остановки автобуса и запрыгнула в открытую дверь машины. На улице больше никого не было.
  
   Методика, по которой Везунчик занимался с Чернокнижником, резко отличалась от той, которая применялась в школе. На первом же занятии Везунчик дал своему ученику небольшую книжку и, улыбаясь, сказал:
   -- Запомни, самое главное -- это не изобретать велосипед. Его давно уже изобрели другие. Если ты научишься пользоваться плодами цивилизации, то сможешь занять своё место на самой её вершине.
   -- Что это? -- спросил Чернокнижник.
   -- Белинский -- избранные статьи.
   -- И зачем он нужен?
   -- Дело в том, что его статьи как раз и есть великолепные сочинения. Я же говорил тебе, что не надо изобретать велосипед, лучше научиться на нём ездить. Как видишь, книжечка небольшая, а в ней отлично раскрыты такие авторы, как Гоголь, Лермонтов и Пушкин. Прочитай её несколько раз, и ты процентов на тридцать будешь подготовлен к вступительному сочинению.
   -- А остальные семьдесят?
   -- Есть другие критики.
   -- А грамматика?
   -- Научись сначала раскрывать тему, а грамматике я тебя научу. Главное -- это строить предложения как можно короче, чтобы из знаков препинания была только точка. А слова используй только те, в которых у тебя нет никакого сомнения.
   Петя взял книжку, посмотрел на неё, а потом на своего репетитора.
   -- Значит, в этом и заключается твой секрет?
   -- Какой секрет?
   -- Ты мне говорил, что у тебя есть секрет.
   -- Ах, ты про это? В общем-то, да. Секрет заключается в том, что вместо сочинения ты напишешь изложение.
   -- Другими словами, ты хочешь, чтобы я мысли великих критиков выдавал за свои?
   -- А что в этом такого? Ты же пользуешься открытиями Ньютона?
   -- Я пользуюсь явлениями природы, а открытия Ньютона принадлежат только ему и никому другому.
   -- Короче, не будем сейчас открывать дискуссию по этому поводу. Ты собираешься поступать в свой политех?
   Чернокнижник молча кивнул головой.
   -- Значит, договорились, -- радостно потёр руки Везунчик. -- Неделя тебе на изучения книжки и два дня на сочинение. Следовательно, встречаемся мы ровно через девять дней на том же месте и в тоже время.
   -- А какое сочинение писать? -- спросил Чернокнижник.
   -- Ну, напиши, к примеру, образ Ленского из Евгения Онегина.
   На этом первое занятие закончилось.
  
   Везунчик ещё несколько раз ходил к политехническому институту, после чего эти походы прекратились.
  
   Я не открою Америки, если скажу, что окончание школы и поступление в институт совпадает с так называемым гиперсексуальным возрастом. Это незабываемое время остаётся в памяти каждого человека на всю его жизнь. Это время, когда человек, живя здесь, на Земле, на самом деле находится далеко за её пределами, там, где не правит логика, где не работают законы физики и математики. Он попадает в царство самого Господа Бога, где всё подчинено только одному закону, где смысл заключается только в одном слове. И это слово -- любовь. В том царстве нет такой силы, которая могла бы не только победить, но даже прикоснуться к этому светлому чувству.
В том царстве человек становится человеком, там он понимает, чем отличается от животных. Там от самого создателя он получает любовь, которая всю жизнь освещает дорогу, и распространяется не только на избранника или избранницу, но и пропитывает абсолютно всё, что окружает человека. Там человек понимает, что, если он сохранит этот божественный дар до своей могилы, то становится бессмертным, ибо ему есть для чего жить здесь, на Земле, и есть с чем идти дальше, после смерти.
   Однако мы что-то очень сильно увлеклись лирикой, забыв, что гармония подразумевает разумное сочетание последней с её вечной оппоненткой -- физикой.
   А физика, не вдаваясь в переживания и страсти, а рассуждая на основании одной только логики, заключает, что, если теорема, только что приведённая лириками, верна, то обязательно должно существовать и обратное утверждение: если любовь является отличительным признаком человека от животного, то отсутствие любви говорит, что данный живой организм можно безошибочно причислить к классу животных. Исключение составляют собаки, лошади и дельфины.
  
   Везунчик в свободное от занятий время пропадал у своей новой знакомой. Благо, что она жила одна, без родителей. Те, оставив свою дочь одну, уехали в другой город к своим внезапно заболевшим родителям.
   -- Ещё хочешь? -- звучит нежный девичий голосок.
   Везунчик поворачивает голову на коленях молодой нимфы и кивает головой. Бархатная ручка отрывает виноградную ягодку и кладёт в рот Везунчика. Рука молодого человека хочет приподнять тело, но, как бы случайно, оказывается под юбкой. Рука замирает, но назад не возвращается. Молодой человек ждёт, какова будет реакция. Однако реакции никакой нет, и рука снова продолжает свой путь.
   -- Так слаще? -- спрашивает нимфа.
   -- Ещё бы!
   -- Давай выпьем вина, -- предлагает девушка, -- ещё слаще будет.
   Рука вынуждена покинуть только что завоёванные позиции. Молодой человек с недовольным выражением лица поднимается с девичьих колен, подходит к журнальному столику и наливает два фужера вина. Он галантно подаёт фужер подруге и сам выпивает всё без остатка.
   -- Ну как, кровь заиграла? -- спрашивает она кавалера.
   Вместо ответа раздаётся то ли стон, то ли рычание. Девушка кладёт свою ладонь на ремень кавалера и спускается ниже.
   -- Ого! Я же говорила, что будет слаще!
   И опять в ответ то ли рычание, то ли мычание.
   -- Хорошо, не мучай ни себя, ни меня.
   Дважды повторять не пришлось. С молодого человека словно сорвали оковы: через одно мгновение и он и его нимфа лежали на диване обнажённые. Ещё через несколько минут молодые люди лежали неподвижно, с выражением полного блаженства.
   -- У тебя это в первый раз? -- спросил молодой человек.
   -- Нет.
   -- А у меня первый.
   -- Сейчас отдохнёшь немного, повторишь, и будет второй, -- пошутила девушка.
   -- А кто был первый?
   -- Какая разница, тебе же было хорошо?
   -- Просто нет слов. А всё-таки, что ты чувствовала, когда это было в первый раз?
   -- Кроме того, что чувствовала сейчас, ещё чувствовала боль. Ты знаешь, я не принадлежу к тем женщинам, которые кичатся своим целомудрием.
   -- А как же любовь?
   -- Это просто красивая сказочка для маленьких девочек. На самом деле всё проще: есть инстинкт размножения, вот и всё.
   -- Ты хочешь сказать, что человек так же, как и животное, руководствуется только инстинктом?
   -- А разве это не так?
   Молодой человек приподнялся и облокотился на одну руку, второй рукой он гладил свою подругу, особенно те места, которые никогда трогать не доводилось.
   -- Какая смешная родинка, -- сказал он, поглаживая животик гораздо ниже пупка. -- Похожа на маленькую бабочку.
   -- Жу-жу, -- сказала нимфа.
   -- Что жу-жу?
   -- Эту бабочку зовут Жу-жу.
   Девушка тоже погладила своего кавалера.
   -- Ну, вот ты и отдохнул, -- сказала она. -- Пора снова заняться делом.
   Везунчик лежал на диване полностью изнеможенный. Ему казалось, что он только что не предавался блаженству, а таскал мешки с песком, причём, мешки эти были гораздо тяжелее его самого.
   -- Сейчас приведу тебя в чувство, -- сказала нимфа.
   Девушка встала с дивана и пошла на кухню готовить кофе. Через несколько минут она принесла своему кавалеру маленькую чашечку и рюмочку с коньяком. Она села на диван и положила голову молодого человека на свои обнажённые ноги. Однако на этот раз руки Везунчика даже не пытались шевельнуться. Это означало, что девушка получила от молодого человека всё без остатка. Нимфа переложила голову на подушку, встала с дивана и надела халат.
   -- На третье у нас кофе с коньяком, -- улыбнулась она.
   Молодому человеку ничего не оставалось делать, как последовать примеру своей подружки. Через пару минут они сидели за столом, прилично одетые, и пили кофе с коньяком.
   -- А зачем ты хочешь поступать в политехнический? -- спросил Везунчик.
   -- А куда же мне поступать?
   -- Девушки обычно не любят точных наук.
   - Девушки любят красивые наряды и много денег, -- засмеялась нимфа.
   -- Значит, ты хочешь стать знаменитым конструктором и зарабатывать много денег?
   -- Ещё чего!
   -- Тогда объясни.
   -- Ну не в литературном же мне жениха искать?
   -- Ты считаешь, что гуманитарии все нищие?
   -- А разве не так?
   -- Мне кажется, что известные писатели живут совсем не безбедно.
   -- Не все же становятся писателями?
   -- Но и знаменитыми конструкторами становятся не все.
   Молодые люди засмеялись и выпили по рюмке коньяка.
   -- Ой, как мне в голову ударило! -- пожаловался Везунчик.
   -- Лучше бы тебе в другое место ударило!
   -- Неужели ты ещё хочешь?
   -- Хорошего всегда не хватает.
   -- Тогда я...
   -- Да ладно, не надо стараться делать больше, чем ты можешь.
   Везунчик снова заполнил рюмки коньяком.
   -- А ты решил в литературный поступать? -- спросила девушка.
   -- Я буду очень известным и популярным писателем, -- гордо сказал молодой человек.
   -- К сожалению, для этого нашего "хочу" не достаточно.
   -- У меня есть секрет, -- полушёпотом сказал молодой человек.
   -- Может быть, мне надо подавать документы в литературный?
   -- Вот этого делать как раз и не надо.
   -- Не поняла.
   Молодой человек поднял рюмки, приглашая подружку последовать его примеру. После этого он подвинулся к девушке и почему-то стал шептать ей что-то на ухо. Выслушав проникновенную речь своего кавалера, теперь уже девушка взяла бутылку и наполнила рюмки коньяком.
   -- Давай за успех нашего дела, -- провозгласила она тост.
  
   Настроение у молодых людей поднялось, и они допили коньяк без всяких тостов.
   Прощаясь со своей знакомой, Везунчик попытался поцеловать её.
   -- Не надо. Побереги это до следующего раза.
   Петя вышел из квартиры и стал спускаться по лестнице.
   -- А зачем ты за Наташкой ухлёстывал? -- услышал он сзади себя голос девушки.
   -- Какой Наташкой?
   -- Которой ты зонтик предложил. Я видела, как вы вместе уходили.
   -- Наше знакомство закончилось тем, что она назвала меня подонком, а я её -- дурой, и всё из-за того, что я предложил ей то же самое, что и тебе.
   -- Она дура и есть. Мы её монашкой зовём.
  

Глава 5

  
   Пуля -- дура! Кто же это придумал? Кто бы ни придумал, но это изречение так же далеко от истины, как и то, что штык -- молодец.
   Действительно, не пуля же решает, кого казнить, а кого миловать. Не пуля с радостью несётся к цели, чтобы поразить её. Напротив, она никуда не хочет идти, и пороховые газы выталкивают пулю из ствола против её воли. Весь вопрос в том, чья воля была, чтобы убить. Каждый, естественно, скажет, что это воля человека. Однако это утверждение также далеко от истины, как и первое.
   Если есть мотив преступления, тут всё понятно, если человек защищает себя, Родину или своих близких, то здесь вопросов тоже нет, а если по-другому? Если человек заставляет оружие, будь то пуля, будь то штык или топор, совершить убийство без мотива? Тогда как? Взять хоть "Преступление и наказание". Известно, что Достоевский брал основу для своего знаменитого романа из реального уголовного дела. В действительности был не Раскольников, а какой-то другой студент, не Порфирий Петрович, а иной следователь. В принципе, какая разница, что за фамилии у них были. Главное, что это были реальные люди, и совершили они реальные поступки. Какой мотив был у Раскольникова? Да никакого. За что он убил бедную старушку? Да ни за что. Разве только за то, чтобы проверить себя: а смогу ли я это сделать? Есть много способов пощекотать себе нервы и без убийства. Для чего же тогда, скажите на милость, он убил её? Ответ напрашивается сам собой. В данном случае так же, как и с пулей, присутствовал тот, кто имел вполне конкретный мотив. Раскольников так же, как и пуля, не только не желал этой смерти, но, вполне вероятно, что и сопротивлялся своему поступку, однако ничего не мог поделать, так как его желание было полностью игнорировано тем, кто имел мотив и намерение. Так как в романе иных людей не показано, то остается только одно -- жизнь у старухи забрал тот, кто ей её и дал, то есть, Господь Бог. Что же касается Раскольникова, то он был лишь инструментом судьбы, высшей власти, таким же тупым исполнителем, каким является и пуля, управляемая человеком.
   А если это так, то в чём же здесь преступление? А если это так, то зачем же здесь наказание?
   Что из того, если мужчина посмотрит на женщину? А если окажет внимание? Собственно, женщины для этого и носят украшения, чтобы на них обращали внимание. Но если обращать внимание, но не оказывать знаков внимания, то как женщина будет знать, что на неё обратили внимание? Однако чрезмерное оказание внимание может обернуться трагедией. Речь идёт о ревности. Владимиру не понравилось, что его друг, Евгений, оказывает внимание Ольге. Я бы на месте Владимира обрадовался. Смотрите, мол, какая у меня невеста! Что же делает Владимир? Он оскорбляет своего друга и бросает в его лицо перчатку.
   Рассмотрим же эту историю, опираясь на только что представленную теорию.
   Согласно заведённой традиции (кстати, никто не знает, кто завёл её и когда?) человек, которому бросили перчатку, просто обязан её поднять и принять вызов, что, собственно, Евгений и сделал. Вот тут как раз пуля и должна исполнить волю человека. Нам предстоит разобраться, а действительно ли человек осуществлял эту волю. Владимир перед дуэлью жалеет, что вызвал своего друга, но поделать ничего не может, ибо боится превратного мнения общества. Евгений также жалеет о случившемся. "Я слишком пошутил небрежно", -- говорит он. В чем же дело, почему дуэль произошла? Ведь, даже при таких строгих правилах того времени, существовала процедура примирения. Однако и один, и другой молодой человек отказываются от своего шанса. А если это так, если нет мотива, если люди действуют против своего желания, следовательно, ими руководит кто-то другой, следовательно, они только орудия в руках проведения.
   Дуэлянты берут в руки пистолеты и идут каждый к своему барьеру. Первым должен стрелять Евгений, так как не он вызывал на дуэль, а его вызвали.
   -- Сходитесь!
   После этих слов разум перестаёт работать. Ноги дрожат, каждый понимает, что сейчас свершится величайшая трагедия, что они -- главные действующие лица этой трагедии, -- не желают этого. Однако ни руки ни ноги не слушаются их. Они, как зомби, выполняют роль режиссёра, которого никто никогда не видел.
   Пальцы Евгения давят на спусковой крючок, и пуля, сопротивляясь всем своим существом, выталкивается пороховыми газами и летит в ту сторону, куда её направили.
   Владимир уже смирился со своей участью и стоит в ожидании того, что пуля ударит ему в грудь и пробьёт сердце.
   Однако, разве человек способен разгадать планы всевышнего?
   Пуля, пролетая мимо виска, обдаёт лицо смертельным ветерком и падает где-то в лесу.
   Владимир против своей воли направляет пистолет в сторону противника. Его выстрел -- это чистая формальность, ибо стрелок, находясь в том состоянии, в котором находится наш герой, не способен попасть даже в дом, даже при том, что стрелял бы в упор. Лицо Владимира бледное, как полотно, глаза закрыты, а руки трясутся, как в лихорадке. Выстрел, и пистолет падает из рук.
   -- Наповал! -- слышит Владимир голос секунданта и сам падает в обморок.
   Кому была нужна смерть Евгения? А кому нужна была его жизнь? Вот это -- самый главный вопрос. Ведь Онегин никого не любил, а следовательно, не был человеком в полном понимании этого слова. Зачем же его убивать, ведь и звери живут на нашей земле? Но звери живут в своём мире, и никогда не лезут в мир человеческий. Однако, если зверь по какой-то причине забирается к нам, то его изгоняют или убивают.
   А кто был Ленский? Нужна ли людям его жизнь? Глупый вопрос. Конечно, нужна! Ведь он был поэт, он любил не только Ольгу, но и весь мир. Но для чего же судьба использовала именно его в таком нелицеприятном деле? Вспомним, о чём писал в своих стихах Владимир? О лютиках-цветочках. Ласковая лирика, ни к чему не призывающая и ничего не критикующая. Однако дар ему дан Богом.
И, если Бог дал дар, то дал для чего-то. Ленскому не хватало сильной драматической встряски, и он её получил. После случившегося поэт как бы прозрел, он увидел мир совершенно в ином свете. Духовная травма, которую он получил после дуэли с другом, перенеслась на всё общество. Чувствуя свою вину, поэт стал обличать все пороки современного мира, рассматривая их через призму своего грехопадения. То есть, задача Создателя, наградившего Владимира поэтическим даром, была реализована.
   Вот, собственно, и всё рассмотрение. Как мне кажется, вполне понятно и закономерно.
  
   Везунчик долго глотал воздух и что-то хотел сказать. Он тряс головой, как будто хотел прийти в себя, как после нокаута. Через минут пять он всё-таки сумел взять себя в руки и вымолвил:
   -- Ты что написал?!
   -- То, что ты и просил, -- ответил Чернокнижник.
   -- Если ты не читал критиков, то хоть бы поэму прочитал.
   -- А я читал и критиков и поэму.
   -- Так ведь, Онегин убивает Ленского, а у тебя наоборот.
   -- Ты же сам сказал, что надо брать пример с критиков. Они критикуют,и я тоже.
   --Что тоже?
   --Я тоже не согласен с Пушкиным и критикую его. Этот Онегин -- урод. Он -- самый настоящий бездельник, ему ничего не надо, а самое главное -- он ничего и никого не любит. Таким нет места на земле.
   -- Так Пушкин и критикует его! Более того, в лице Онегина он критикует всё общество. Разве ты этого не понял?
   -- Он не может его критиковать, потому что он сам его и придумал. Если он сам его придумал, то он должен его убить.
   -- Ну вот это не тебе решать! Наверное, великому писателю виднее, как отображать общество, в котором он жил.
   -- Гоголь тоже был великим писателем.
   -- А при чём тут Гоголь?
   -- У него всё логично. Таким подонкам, как Андрей, нет места на Земле, и поэтому он погибает. Более того, лишает его жизни именно тот, кто эту жизнь ему и дал. "Я тебя породил, я тебя и убью". Разве не так?
   -- Во-первых, мы отклонились от темы, а во-вторых, это не так.
   -- Почему?
   -- Потому что Андрей предал не потому, что был подоноком, а потому, что он был в плену любви, а это чувство стоит выше любых междоусобиц.
   -- Это не любовь, а страсть, -- не соглашался Чернокнижник. -- Любовь -- это чувство, которое объединяет в себе всё: и любовь к женщине, и любовь к отцу, и, в конечном итоге, любовь ко всему миру.
   -- Брэк, брэк, брэк! Мы сейчас заберёмся в такие дебри, из которых никогда не выберемся. Ты, случайно, не забыл, зачем пишутся сочинения?
   Чернокнижник удивлённо посмотрел на своего собеседника.
   -- У нас задача не такая возвышенная, как у Пушкина или Гоголя. Мы просто хотим поступить в институт. Более того, ты хочешь поступить в технический ВУЗ, где литература вообще никому не нужна.
   Чернокнижник понял, что был неправ, и виновато опустил голову.
   -- Ты знаешь, я сам не понимаю, почему меня вдруг понесло, -- сказал он.
   -- Вот и прекрасно! Слава богу, ты вспомнил, что изобретать велосипеда больше не надо. К следующему разу напиши мне про Наташу Ростову.
   -- Ой, давай про неё не будем.
   -- Почему?
   -- А зачем она за Пьера замуж вышла?
   -- Ну хорошо, давай про Анну Каренину.
   -- Вот только этого не надо!
   -- А эта чем тебе не угодила?
   -- О какой любви может идти речь, если мать предаёт своего собственного сына?
   -- Какого сына?! -- взмолился Везунчик.
   -- Серёжу. Какого же ещё?
   -- Неужели ты не понимаешь, что персонально для тебя никто тем подбирать не будет?
   -- Разве там будет только одна тема?
   -- Да, ты прав. Тема там не одна. Там будет ряд обязательных произведений, и всегда, так называемая, свободная тема.
   -- О! Это как раз для меня, -- воскликнул Чернокнижник.
   -- Только хочу тебя предостеречь. Свободная тема не такая уж и свободная. Если ты вдруг вздумаешь в этой теме расписывать свои взгляды на жизнь, то с институтом можешь попрощаться.
   -- Не понял. Тема-то свободная.
   -- В этом и заключается мой маленький секрет, -- улыбнулся Везунчик.
   Чернокнижник весь превратился в слух.
   -- Запомни, -- начал свой рассказ Везунчик, -- литература во все времена обслуживала правящий класс.
   -- Как? А Лев Толстой?
   -- Лев Толстой только попробовал отойти от этого правила, как был тут же предан анафеме.
   -- Я, кажется, начинаю понимать, -- прошептал Чернокнижник.
   -- Слава богу! Тогда ты не только поймёшь, но и оценишь моё открытие.
   -- Какое?
   -- Если ты хотя бы поверхностно изучишь материалы партийных съездов и применишь их к произведениям, которые выходили в свет в период соответствующего съезда, то на пятёрку можешь рассчитывать. А теперь самое главное: если ты умудришься это произведение каким-то образом пристегнуть к последнему съезду, то на твою грамматику никто вообще не станет обращать внимания. Подумай сам, кто посмеет поставить "неуд" человеку, который рассматривает абсолютно всё в свете решений партии и правительства?
   Чернокнижник выразительно почесал затылок.
   -- Тебе всё ясно? -- спросил Везунчик.
   -- Всё.
   -- В таком случае, потрудись раскрыть образ Павки Корчагина.
   На этом занятия закончились.
  
   Гуляя со своей подружкой, Везунчик каким-то образом оказался у гаражей. В памяти тут же восстановилась картина полёта на мотоцикле. Молодой человек сразу стал делиться своими впечатлениями с девушкой. Его рассказ, видимо, был таким ярким и таким захватывающим, что девушка остановилась.
   -- Боже мой, ты только рассказываешь, а у меня уже сердце замирает! Представляю, какие чувства испытывал ты, когда мчался на нём!
   -- Тебе тоже захотелось? -- хвастливо спросил Везунчик.
   -- О, нет! Я для этого не рождена.
   Девушка замолчала и вдруг вопросительно посмотрела на своего кавалера.
   -- Обожди, -- сказала она, -- так это чей был мотоцикл?
   -- Мой.
   -- Твой собственный?
   -- Ну, если мой, то, разумеется, собственный.
   -- Тебе его родители купили?
   -- При чём тут предки? Я и сам могу зарабатывать.
   -- Ты хочешь сказать, что способен заработать на настоящий мотоцикл?
   -- А ты думала, что только конструкторы могут получать большие деньги?
   -- Вот это да! А ты покажешь мне его?
   -- Кого?
   -- Мотоцикл. Кого же ещё?
   -- Понимаешь, он после такого полёта в несколько разобранном состоянии.
   -- Это вполне естественно.
   -- Давай я его отремонтирую, и тогда...
   -- Тогда будет уже не интересно. Хочется посмотреть как раз в том виде, в котором он оказался после полёта.
   Петя несколько замялся.
   -- Ты, что, не хочешь мне показывать? Или он у тебя где-то далеко? А может быть, его вообще не существует?
   -- Ну почему же не существует? И совсем даже не далеко.
   Петя вытащил из кармана ключ и подошёл к воротам гаража.
   -- Так у тебя и гараж есть?!
   Кавалер открыл ворота и распахнул их перед девушкой.
   Она подошла к искорёженным деталям мотоцикла и с интересом стала их разглядывать.
   -- Как же ты уцелел? -- спросила она, глядя на груду металла.
   На этот вопрос Петя скромно промолчал. Однако его лицо просияло от гордости. Молодой человек не мог скрыть своего восторга от того, что произвёл впечатление на девушку.
   Петина спутница, тем временем, перевела свой взгляд от груды грязного металла на автомобиль.
   -- Это тоже твоё? -- спросила она с восторгом.
   -- К сожалению, нет.
   Сияющее лицо девушки тут же померкло.
   -- Пока нет, -- вырвалось у Пети.
   -- Что значит, пока?
   -- Значит, что скоро эта машина будет моя.
   -- А если точнее.
   -- Точнее, одного придурка подготовлю для поступления в ваш политех, и...
   -- Петечка, покатай меня, -- прервала его девушка.
   -- Не могу.
   -- Всего один кружочек: вокруг гаражей, и назад. Нас даже никто не увидит.
   -- Да пойми ты, для тебя это десять минут удовольствия, а у меня весь план может сорваться.
   -- Когда тебе от меня надо было десять минут удовольствия, ты их получил.
   -- Я твои планы не рушил. К тому же, ты сама мне сказала, что у тебя нет предрассудков.
   -- Как сказать. А вдруг я забеременею, что тогда?
   -- Этого только не хватало!
   -- А ты говоришь про какие-то свои планы... Как видишь, они у тебя могут измениться и по другим причинам.
   -- Ну честное слово, я не могу сейчас! Ты же понимаешь, что этой машиной буду пользоваться не только я, но и ты.
   -- Все вы мужики такие. Наобещаете с три короба, возьмёте, что вам надо, а потом -- поминай, как звали.
   -- Это не про меня. У нас с тобой не только любовные отношения, но и деловые.
   -- В таком случае, давай заниматься делом, а любовь оставим на потом.
   Такого молодой человек от своей подружки не ожидал. Его строгий взгляд стал смягчатся и превратился во взгляд мартовского кота, смотрящего на сметану.
   -- А как же Жу-жу? Неужели ты мне не дашь погладить её? Это слишком жестоко.
   Петя прижал к себе девушку и стал пытаться просунуть руку, чтобы погладить Жу-жу.
   Девушка сначала посопротивлялась, или сделала только вид, что сопротивляется, а потом сама обняла кавалера и приступила к своему чародейству, против которого молодые люди (тем более, в том возрасте) устоять не могут.
   -- Хорошо, если нельзя покататься, то займёмся этим в машине.
   -- Почему в машине?
   -- Мне кажется, что это так эротично!
   -- А вот это можно без всяких ограничений.
   Дверцы автомобиля открылись, и молодая парочка упала на заднее сидение.
   -- Здесь неудобно, -- ворчал молодой человек.
   -- Зато как романтично! -- не соглашалась его подруга.
   Не только парочка, но и сам автомобиль принимал участие в том процессе, которым занимались молодые. Покачиваясь на амортизаторах и немного поскрипывая в такт, он придавал их деянию неповторимый шарм.
   -- Это просто сказка какая-то! -- восторгалась девушка.
   -- Да, в этом что-то есть, -- решил поддержать её Везунчик.
   -- Надо девчонкам рассказать. Пусть попробуют.
   -- Только не в этом гараже, -- испугался Везунчик.
   Девушка звонко засмеялась.
   -- Вот парня со своим гаражом и со своим автомобилем они пусть сами ищут.
   -- Но это не мой автомобиль.
   -- Не наш, -- поправила девушка.
   -- Да, не наш, -- согласился парень. -- И гараж не наш.
   -- Но ведь это только пока. Ты же сам говорил...
   -- Насчёт гаража я ничего не говорил.
   -- Ты сам подумай, если автомобиля не будет, зачем ему гараж?
   -- А действительно, зачем?
   Молодые люди рассмеялись.
   -- Слушай, а что, у вас девчонки уже все с парнями жили?
   -- Почти все. Есть несколько монашек, но это скорее исключение из правила. Сейчас считается, что, если девушка сохраняет девственность, то она либо уродина, на которую никто не смотрит, либо больная.
   -- А те, которые исключения?
   -- Те ждут своих принцев. Они застряли в прошлом веке и забыли, что сейчас совершенно другое время. Нет ни принцев, ни принцесс.
  

***

  
   "Самое дорогое у человека -- это жизнь. Она дается один раз, и прожить её нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подлое, мелочное прошлое, и чтобы умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы отданы самому прекрасному -- борьбе за освобождение человечества".
   Дальше можно не продолжать, ибо в этой цитате содержится целый мир, целая философия, религия и атеизм, жизнь и смерть. Но начнём по порядку.
   В те времена, когда Островский писал свои незабываемые строки, учение Дарвина считалось аксиомой, и не подвергалось сомнению, по крайней мере, правящим классом нашей страны. Однако по учению апостолов марксизма-ленинизма существует теория единства и борьбы противоположенностей. А это говорит о том, что те постулаты, которые были верны вчера, сегодня уступают место своим противоположенностям, то есть, утверждение о том, что человек появился на свет в результате эволюционного развития обезьяны, уступает место другой теории или гипотезе. Действительно, если обезьяна эволюционировала в человека, то сегодня этого вида просто бы не было. Однако обезьяны существуют сегодня, и прекрасно себя чувствуют. То же самое можно сказать и о рептилиях разного рода. Они ведут отсчёт своего рода от доисторического периода, и тоже не собираются эволюционировать в какой-то другой вид. Однако, если пойти дальше и рассмотреть вопрос о возникновении жизни на земле, то вопросов возникнет больше, чем ответов. В результате обыкновенной случайности (ветра, например) химические элементы смешались и превратились в нуклеиновую кислоту, которая и дала начало органическому развитию. Эта теория так же, как и теория Дарвина, не выдерживает никакой критики. Выходит так, что жизнь на земле просто ветром надуло. Попробуйте выйти на улицу и подуть. Никто не требует, чтобы в результате этого получился такой сложный организм, как человек или обезьяна. Давайте попробуем надуть что-нибудь попроще -- телевизор, например. Нет, телевизор -- это тоже сложновато, давайте получим лампочку Эдисона. Не получается? Хорошо, ещё снизим планку, пусть у нас выйдет обыкновенная спичка. Как, опять ничего не выходит? Тогда дуйте до тех пор, пока не выйдет хотя бы что-то. Вы смеётесь? И правильно делаете, потому что даже ребёнок знает, что ничего не получится.
   Теперь перейдём к такому вопросу, как сотворение вселенной. Учёные считают, что вселенная была создана в результате большого взрыва. Религиозные деятели считают, что вселенную сотворил Бог. Прямо противоположенные объяснения одного и того же вопроса, только на первый взгляд противоположенные. Внимательное рассмотрение этих гипотез развернёт перед вами поразительное открытие: и те и другие исходят из одних и тех же позиций. Священники говорят: "Вначале не было ничего, и летал дух святой". (Следовательно, говорить, что ничего не было, нельзя -- дух-то святой был.) Учёные говорят практически то же самое: "Вначале не было ничего, но в результате большого взрыва образовалась материя". Я извиняюсь, конечно, но непроизвольно напрашивается вопрос: а кто взрывчатку носил? (Это шутка, конечно, но если был взрыв, значит, что-то взорвалось). Так же, как и в первом случае, когда ничего не было, что-то или кто-то всё-таки был. Выбирая между двумя гипотезами, предпочтение всё-таки следует отдать священникам. У них хотя бы всё логичнее.
   Однако, если мы принимаем доводы священников, то придётся согласиться и с тем, что смерти, как таковой, не существует вовсе. Есть переход из одного состояния в другое. Такой же, наверное, как переход ученика из класса меньшего в больший. Но, не будем принимать ничего на веру. Попробуем доказать то, что не доказывают священники, а принимают безапелляционно. В течение всей жизни человек теряет части своего тела: он стрижёт волосы и выкидывает их. То же происходит и с ногтями. Кожа человека меняется не один раз. Внутренние органы, так же, всё время обновляются. Что же такое тогда человек? Какая его часть или совокупность частей может называться этим именем? Неужели, подстригая ногти, или делая причёску в парикмахерской, мы немножечко умираем? Ведь вместо утраченных частей тела появляются новые, стало быть, и человек стал уже не тот, что был, а немножечко новый. Нет, мы уверенно говорим, что части тела не имеют никакого отношения к словам "человек" и "личность". Память, вот что не поддаётся никаким изменениям. Позвольте, разве вы помните себя в годовалом возрасте? А в двухлетнем? А в трёхлетнем? Нет, память не подходит. Остаётся душа. Субстанция, которую никто не видел, никто не слышал, и никто толком не может определить, что это такое, как раз и является нашей личностью, именно она может с гордостью называться человеком.
   Отсюда вывод: если душа и есть личность, и если её никто никогда не видел мёртвой, то утверждение, что смерти нет, является истиной. А коль нет смерти, то нет и рождения, есть многочисленные переходы из одного состояния в другое.
   Итак, товарищ Корчагин, жизнь человеку не даётся один раз, здесь вы ошиблись.
   Попробуем разобраться теперь с бесцельно прожитыми годами.
   Неужели этот неграмотный паренёк знает истину? Неужели он посвящён в планы самого создателя? Неужели планы создателя такие простые -- борьба за освобождение человечества? Освобождение от кого? От создателя что ли? Ведь мы только что доказали, что человек (то есть душа) приходит сюда, на землю, временно, следовательно, для этого визита существует какая-то цель. Какая? Кто это может знать? Разве ученик знает, что будут проходить в следующем классе? Разве ему ведомо, что те науки, которые он проходил в шестом классе, станут основой для следующих, более сложных наук? Ему не известно это. (Кроме Павки Корчагина, конечно.) Однако, как же человеку выполнять то предназначение, которое он должен исполнить? Попробуйте заставить скульптора изваять фигуру, не дав ему для этого глины и инструмента. Попробуйте заставить живописца воплотить свой гениальный шедевр без холста и красок. Ответ на поставленный вопрос следует искать в инструментах, которыми создатель обеспечил личность, отправляя её на Землю. Во-первых, каждый человек понимает, что ногти стричь до бесконечности нельзя. Настанет момент, когда телу не поможет даже капитальный ремонт, его просто надо будет заменить на новое. Поэтому оставление после себя потомства является обязанностью каждого человека, ибо душа для решения своей задачи нуждается в оболочке. Нормальный человек изготавливает эту оболочку где-то к двадцати годам, тогда как сам ещё находится в своём теле лет до 70-80. Отсюда вывод, что оставление после себя потомства -- это только часть задачи, поставленной перед ним. Из всех инструментов, полученных от создателя, только любовь не является качеством, необходимым для существования тела, следовательно, она, будучи отделена от тела, продолжает жить после так называемой смерти.
   Вернёмся же к Павлу Корчагину. Первую обязанность -- продолжение потомства, он не выполнил. Это понятно, ведь ему было некогда -- он освобождал человечество. Правда, от чего он освобождал, сдаётся, и сам плохо знал. Вторая, и главная задача, тоже была не выполнена. О какой любви может идти речь, если для освобождения человечества он это человечество готов был убить. И не только был готов, но и убивал.
   Закончить разбирательство на эту тему можно следующими словами: где-то далеко, а может быть, и рядом с нами, существует личность Павки Корчагина, которой до сих пор должно быть мучительно больно за бесцельно прожитые годы.
  

***

  
   -- Ты хоть понимаешь, что написал?! -- кричал на Чернокнижника репетитор. -- Что это за философские откровения?
   -- Я как-то начал писать, и потерял над собой контроль.
   -- Что значит, потерял контроль? Ты же думаешь, когда пишешь?
   -- Нет.
   -- То есть, как это, нет?
   -- Это происходит помимо моей воли, -- стал объяснять Чернокнижник. -- Это исходит откуда-то оттуда. -- При этом он показал пальцем не на голову, а в область грудной клетки.
   Везунчик с недоверием посмотрел на своего ученика и несколько смягчил тон.
   -- Хорошо, но ты же перечитывал это после того, как написал?
   -- Перечитывал.
   -- Неужели ты не увидел, что всё это никуда не годится?
   -- А мне понравилось.
   -- Но это же оголтелая религиозная пропаганда.
   -- Никакой пропаганды нет. Все свои доводы я пытаюсь доказывать. Я думаю, что это удалось.
   -- У нас с тобой задача поступить в институт, а не доказывать что-то.
   -- Я понимаю.
   -- Тогда почему...
   -- Но я же не могу врать?!
   -- Кто тебя просит врать? От тебя требуется написать то, что должен уметь написать любой советский человек. Как ты думаешь, Ленин верил в Бога?
   -- Ясное дело -- нет.
   -- Так вот, когда он сдавал экзамены в университете, среди прочих был и закон божий.
   -- Ну и что?
   -- Если тебя послушать, так, выходит, что и он врал?
   -- За ним не заржавеет, -- усмехнулся Чернокнижник.
   -- Господи! -- взмолился Везунчик. -- За что же мне такое наказание! Ты хоть представь, что может случиться, если вот это, -- он показал на сочинение, -- попадёт в компетентные органы? Тебе не поступление в институт, а срок корячится, а ты ещё про Ленина такое говоришь!
   Чернокнижник, видимо, поняв свою вину умоляюще посмотрел на репетитора.
   -- Ну дай мне ещё тему, я постараюсь...
   -- Что ты постараешься? Сколько можно тебе давать? Нет у нас больше времени, скоро вступительные экзамены сдавать надо. Что у тебя с математикой и физикой?
   -- Там, слава богу, всё в порядке.
   -- Значит, поступим так, -- жёстко сказал Везунчик, -- готовься сейчас к физике и математике, а я что-нибудь придумаю.
  
   На свидание к своей знакомой Везунчик пришёл расстроенный.
   -- Что с тобой? -- спросила она.
   -- По-моему, я слишком переоценил себя.
   -- Что ты имеешь в виду?
   -- Я не думал, что люди могут быть такими чокнутыми. Этот парень, которого я должен подготовить для поступления в институт, просто сумасшедший.
   -- Так плюнь на него.
   -- Я бы сделал это с удовольствием. А машина, а гараж?
   -- Да, этого упускать нельзя.
   -- Кроме всего прочего, разбит мотоцикл его отца. Если я откажусь, то мне придётся его отдать. А ты видела, что с ним стало?
   -- Да, ситуация, -- посочувствовала девушка. - И что же ты намерен делать?
   -- Не знаю. Сочинение он не напишет -- это сто процентов. А если напишет, неприятностей может быть ещё больше. Придётся занимать денег, ремонтировать мотоцикл и возвращать его.
   -- А как же наша машина?
   -- Какая наша?! Ты слишком рано раскатала на всё губу!
   -- Во-первых, не надо на меня кричать!
   -- Во-первых, извини, -- сбавил свой пыл Везунчик, -- а что во-вторых?
   -- Во-вторых, ты знаешь, почему людям иногда не найти выход из создавшейся ситуации?
   -- Почему? -- Петя недоверчиво посмотрел на девушку.
   -- Потому что они начинают выдумывать очень сложные комбинации, а ведь всё гениальное просто.
   -- Ты хочешь сказать, что и из моего положения выход должен быть простой?
   -- Не из твоего, а из нашего, -- поправила молодого человека девушка. -- Ты уже забыл, что эта машина будет принадлежать не только тебе, но и мне.
   -- Я уже тебе сказал -- ты слишком сильно раскатала свою губу.
   Девушка вытянула свою руку для рукопожатия.
   -- Если я подскажу тебе выход, то половина машины и гаража моя. Идёт?
   -- Но это невозможно!
   -- Идёт? -- настаивала дама.
   -- Идёт.
   Петя лениво вытащил руку из кармана и пожал ладошку своей подружки.
   -- Смотри, я тебя за язык не тянула.
   Девушка пожала своему молодому человеку руку и довольно заулыбалась.
   -- Что ты радуешься? Говори.
   -- Твоя фамилия какая? -- спросила девушка.
   -- Сапожников.
   -- А имя?
   Молодой человек задумался, и потом удивлённо посмотрел на подружку.
   -- И за это ты хочешь половину машины и гаража? Но ведь это очень просто!
   -- Всё гениальное просто. А гениальное дорогого стоит.
   Этот вечер наша парочка провела не просто хорошо, а отлично. Молодые люди предались мечтаниям. Они ездили на своей машине к морю, они обгоняли на трассе всех, кто встречался на их пути, они катали на своём авто своих друзей и с восхищением ловили их завистливые взгляды.
   Вино, которое они присовокупили к своим мечтам, только добавило красок в картинках их воображений.
   -- Представляешь, когда мой тёзка увидит нас с тобой на своём Москвиче? Он когда меня на своём мотоцикле увидел, чуть с ума не сошёл.
   -- А вот этого не надо.
   -- Чего этого? -- не понял Петя.
   -- Не надо, чтобы твой тёзка видел нас вместе.
   -- Ой, я совсем забыл!
  
   Процедура написания сочинения за своего однофамильца прошла как по маслу. На отчество в паспорте абитуриента Петра Сапожникова, как и надеялись наши герои, никто не обратил внимания. Математика и физика были сданы на отлично, а сочинение не испортило общей картины. Пётр Сапожников из вчерашнего школьника превратился в студента.
   Отец счастливого студента понимал, что за столь опасную операцию, как подмена экзаменуемого, следовало увеличить гонорар, поэтому долго не торговался. Старенький автомобиль и гараж быстро переоформили на нового хозяина.
  

Глава 6

  
   Первое сентября всегда наводило на Петю гнетущее настроение. И происходило это не потому, что заканчивалось лето и начиналась осень, не потому, что ласковое солнце всё реже согревало своими лучами, и всё чаще ему на смену приходили дожди с холодными ветрами. Угнетало то, что первого сентября школьнику приходилось прикреплять к себе ненавистный ярлык, без которого в школу вход был запрещён.
   Сегодня Сапожников шёл в институт, и сегодня на нём не было ярлыка. Вероятно, именно это обстоятельство раскрашивало в глазах молодого человека всё в розовый цвет: преподаватели казались добрыми и заботливыми, лекции, которые они читали, были интересные и увлекательные. А студенты? Разве их можно было сравнить со школьниками? Всего прошло три месяца, а перемены в людях произошли огромные. Если раньше они назывались подростками, то теперь это были молодые люди: юноши и девушки. Свобода, которая, как волна, накрыла студентов с головой, опьяняла. Можно было писать конспект, а можно было не писать. Можно было слушать лектора, а можно и не слушать. Но все, конечно, слушали, все, конечно, писали, потому что общение преподавателя и студента тоже было новым. Во-первых, здесь были не учителя, а преподаватели. Они не поучали ребёнка, как в школе, а просто читали свои лекции. Во-вторых, и самых главных, они разговаривали со студентом "на вы". Это ставило студента и преподавателя на один уровень. Ко вчерашним детям относились теперь, как к взрослым людям.
   Дискомфорт этому оазису счастья придавало то обстоятельство, что студенты не были знакомы. Всего несколько человек знали друг друга по курсам, но этого не было достаточно, чтобы разрозненная толпа могла называться одним словом -- коллектив. И когда кто-то предложил устроить вечеринку, чтобы всем поближе познакомиться, возражений не было.
   Однако студенты только формально считались взрослыми.
В действительности, у них не было ни денег, чтобы организовать вечеринку, ни квартиры, где можно было собраться. Так же, как и в школе, они целиком и полностью зависели от своих родителей.
К счастью, последние ещё не забыли, как сами выпрашивали деньги на подобные цели у своих родителей, теперь уже бабушек и дедушек. Поэтому деньги на запланированное мероприятие были собраны быстро. Что касается квартиры, то её искать не пришлось: сентябрь был тёплым, и никому не хотелось задыхаться в малогабаритной квартире.
  
   Тишина сентябрьской природы, навевала романтизм и истому. Начинающие желтеть листья придавали ландшафту отблеск царственного статуса, начинающие краснеть клёны подчёркивали этот статус пурпурными вкраплениями. Студенты, не привыкшие бесконтрольно поглощать спиртное, очень скоро захмелели и скинули с себя опротивевший всем этикет. Сразу стало тепло и уютно, сразу окружающие люди стали близкими и добрыми. Пётр Сапожников сидел у костра, а на коленях у него лежали две головки прекрасных девушек.
   -- Какая прелесть! -- вырвался возглас из одной головки.
   -- Да, Наташенька, -- согласился Петя, -- день действительно замечательный.
   -- Я Катенька, -- поправила молодого человека девушка. -- Наташенька у тебя на другой коленке.
   Молодые люди звонко рассмеялись.
   -- Прошу прощения, я ещё не запомнил, -- извинился молодой человек.
   -- Хорошо, что комаров нет, -- сказала на этот раз Наташенька, -- а то бы заели.
   -- Вот про комаров не надо, -- попросил Пётр.
   -- Что так? -- удивились девушки.
   -- Эти комары мне чуть всю жизнь не испортили. Если бы не родители, не видать бы мне института, как своих ушей.
   -- Не понимаю, как на институт могли повлиять комары? -- раздался чей-то мужской голос.
   -- Мы в школе писали сочинение на тему: "как я провёл лето". Я разозлился на училку и написал про неё, будто она была вожатой в пионерском лагере и её вечерами сжирали комары.
   -- И это всё? -- спросил кто-то. -- Для того, чтобы испортить всю жизнь, маловато будет.
   -- Нет, нет, если уж начал, то рассказывай до конца, -- раздались недовольные возгласы.
   Однако Пётр явно не хотел касаться этой неприятной темы.
   -- Ну расскажи, -- попросила Наташа.
   -- Действительно хватит ломаться, -- поддержала её Катя.
   Что ни говори, а две невесомые девичьи головы, лежащие на коленях, имели огромный вес, и Петру Сапожникову против своей воли пришлось начать свой рассказ.
   Слушая рассказ, студенты затихли до такой степени, что было слышно, как рыба в речке, которая находилась метрах в ста от костра, выскакивала из воды и снова падала с еле слышимым шлепком.
   -- Врёшь! -- изредка перебивал кто-то рассказ. -- Так не может быть!
   Но эти возгласы тут же тонули в недовольных выкриках студентов.
   -- Да тише ты! Вот когда будешь говорить, тогда сам и придумывай, что хочешь.
   Возмутитель спокойствия тут же затихал, а Пётр продолжал свой рассказ.
   После того, как рассказ был закончен, студенты ещё долго сидели молча и не могли выйти из тех событий, которые им нарисовал Пётр.
   -- И за это тебя в классе прозвали "Чернокнижник"? -- спросила Катя.
   -- Разве я говорил о Чернокнижнике? -- удивился Пётр.
   -- Только что, -- подтвердила Наташа.
   -- Наверное, за это, -- не стал спорить Петя.
   -- Нет, так быть не может, -- нарушил молчание кто-то.
   -- Ну и что, зато история очень интересная. Критиковать всегда легче, попробуй сам так придумать, -- набросились на непрошенного критика Катя и Наташа одновременно.
   -- А давайте каждый расскажет какую-нибудь свою самую интересную историю, -- предложил невысокий паренёк. -- При этом совершенно не обязательно, чтобы история была правдой. Главное, чтобы она была интересной.
   -- А мы потом выберем самого интересного рассказчика, -- предложила девушка, похожая на Дюймовочку.
   От этого предложения студенты пришли в восторг.
   -- А кто будет следующий? -- спросила Дюймовочка.
   -- Пусть Чернокнижник скажет, - предложил кто-то.
   Все устремили свои взгляды на Петра.
   -- Правильно, -- сказала Наташа, -- если ты закончил свой рассказ, значит, должен передать свою эстафету следующему.
   Чернокнижник улыбнулся и пальцем указал на свою соседку.
   -- Инициатива -- наказуема, -- засмеялся он. -- Следующая -- ты.
   -- Но я не умею рассказывать! -- попыталась увильнуть Наташа.
   -- Нет, нет, нет! Никаких отговорок не принимаем! -- закричали студенты.
   -- Но у меня действительно не было никаких интересных историй.
   -- Так не бывает, -- не соглашались студенты.
   -- Если не было, значит, придумай их. Чернокнижник же придумал.
   Наташа задумалась на немного, а потом улыбнулась.
   -- Я придумала. Я расскажу вам одну историю про фонарик, который висит под козырьком институтской двери.
   Сначала сбивчиво, а потом всё плавне и плавне стал вырисовываться рассказ про обыкновенную лампочку, которую по халатности забывали выключать днём.
   -- Наташка, а я помню эту лампочку, -- сказал кто-то, когда рассказчица закончила. -- Это же ты тогда осталась одна, потому что у тебя зонтика не было.
   -- Да, это была я, -- сказала Наташа.
   -- Так это было на самом деле? -- спросила Дюймовочка.
  
   Свои истории студенты рассказывали до самой темноты, и только когда языки пламени стали уменьшаться в размерах, а освещаемая костром поверхность, соответственно, стала сужаться, компания подвела итог. Самым лучшим рассказчиком был признан Чернокнижник, а второе место досталось Наташе.
   Вечеринка окончилась, хмель давно улетучился, и молодые люди, распределив между собой девушек, стали провожать их домой. Пете досталось провожать Наташу и Катю.
   -- Вот как ты можешь так складно всё сочинять? -- восхищалась Катя.
   -- Не знаю. Это просто дано мне. К тому же, сегодня я ничего не сочинял, а рассказал, что было давно. Вот Наташа свою историю сочинила прямо у костра.
   -- Я тоже ничего не придумала. Эта история была в действительности.
   -- Так кто же тот парень? -- спросила Катя.
   -- Не знаю.
   -- Ты больше не виделась с ним?
   Девушка отрицательно помотала головой.
   -- Ну, до дома он тебя проводил?
   -- Я не хочу об этом говорить, -- недовольно сказала Наташа.
   -- Что ты привязалась? -- выручил её Пётр. -- Не хочет говорить, пусть не говорит.
   -- Тогда ты расскажи, ведь, хоть ты всё придумал, и давно, но всё-таки придумал. Не мог же ты знать наперёд, как развернутся события?
   То ли для того, чтобы вывести из-под удара назойливой попутчицы Наташу, то ли потому, что вряд ли какой парень откажется похвастаться перед девушками, получив такую возможность, Пётр забыл об осторожности.
   -- Просто я могу предсказывать события, -- таинственно сказал он.
   -- Не может быть! -- хором ответили две девушки.
   -- А давайте проверим. Расскажи нам, что будет вот с этой телефонной будкой, -- предложила Наташа.
   -- Нет, я так не могу.
   -- А, вот тебя и поймали! -- воскликнула Катя. -- Как хвастаться, так вы парни первые, а как отвечать за свои слова, так вы в кусты.
   -- Обожди, не цепляйся к словам, -- остановила девушку Наташа. -- Мы же его не дослушали. А как ты можешь? -- спросила она Петра в свою очередь.
   -- Мне надо взять бумагу, ручку, и сесть за письменный стол.
   -- И тогда ты сможешь предсказать? -- недоверчиво спросила Катя.
   Пётр кивнул головой.
   -- Значит, ты знал, что поступишь в институт, раз можешь видеть будущее? Почему же ты волновался, когда смотрел списки? Я видела, -- спросила Наташа.
   -- Что касается себя, то тут мой дар не работает. Это касается и моих родных.
   -- Я надеюсь, телефонная будка не является тебе роднёй? -- засмеялась Катя.
   -- Нет, на это можете даже не надеяться, -- ответил молодой человек шуткой на шутку.
   -- Ну, вот мы и пришли, -- вдруг сказала Наташа. -- Это мой дом. -- Она показала на высокое здание, которое, видимо, только что сдали строители.
   Тут не надо уметь читать будущее. Если вокруг дома не сделаны ещё асфальтированные дорожки, если ноги увязают в грязи, и люди прыгают к своим подъездам по тоненьким досочкам, рискуя сломать ноги, значит, этот дом только что построен, и не только построен, но и принят, и не только принят, но и заселён.
   Наташа ловко пропрыгала по накиданным в грязи доскам и очутилась перед дверью подъезда.
   -- До завтра! -- крикнула она, и скрылась.
   -- А ты где живёшь? -- спросил Петя.
   -- Далеко. Вон мой автобус. -- Девушка показала рукой на автобус, который подъезжал к остановке.
   -- Я провожу тебя, -- сказал Петя.
   -- Не надо. Считай, что я уже дома.
   Девушка подбежала к автобусу и скрылась в нём.
  
   Конечно, тот разговор, который происходил между двумя девушками и Петей, можно было квалифицировать, как обыкновенный трёп, однако, вероятно, оттого, что родители приучили своего сына относиться к своим словам ревностно и никогда не бросать их на ветер, вместо того, чтобы лечь спать, Сапожников достал бумагу и взял в руки ручку.
  

***

   Среди множества пыток, которые сохранила история, есть пытка голодом.
   Жертву в течение некоторого времени морили голодом, после чего у неё на виду сытые и довольные люди, смакуя, поглощали кулинарные изыски. И если эта пытка осталась в истории, значит её эффективность проверена временем, значит человек, прошедший через неё, ломался и изменял своим принципам. Не все, конечно, иначе, кроме этой других пыток не было бы, но достаточное количество людей, чтобы это издевательство не кануло в Лету.
   То, что человек, имея машину, не мог прокатиться на ней, можно было сравнить с только что описанной средневековой пыткой. Однако новый хозяин Москвича был человек волевой, сломать которого не так-то просто. Он мужественно сносил все удары судьбы и не поддавался искушению сесть за руль без водительского удостоверения. Единственное, что он позволял себе, приходя в гараж после занятий на водительских курсах, так это сесть в мягкое сидение автомобиля и предаться мечтаниям.
   Сегодняшний день был последним днём изнуряющей пытки. Сегодня был день сдачи экзаменов в ГАИ. Староста группы обошёл всех учащихся и собрал деньги, чтобы заслать взятку офицеру милиции, который будет принимать экзамен. Никто не возражал, ибо каждый знал, что гаишник способен придраться даже к телеграфному столбу. Взятка же гарантировала, что экзамен будет сдан. Теорию сдавали в специальном классе. Каждому выдавалась карточка с вопросами, и тут же приводились ответы правильные и неправильные. На столе у экзаменуемого был небольшой пультик, в который было вмонтировано столько же кнопок, сколько было и ответов в билете. Следовало нажать на соответствующие кнопки, и на столе загоралась либо зелёная лампочка, либо красная. Точно такая же лампочка загоралась и у офицера, который принимал экзамен. К большому удивлению Петра, на столах загорались не только зелёные, но и красные лампочки. "Вот сволочь, -- думал Сапожников, -- деньги взял, а всё равно заваливает!" Везунчик собрался с духом, мысленно перекрестился и нажал кнопки. Прозвище Петра оправдалось -- загорелась зелёная лампа. Молодой человек, не чувствуя под собой ног от счастья, выбежал из класса, и чуть не сбил старосту группы.
   -- Осторожней, Сапожников! Не зашиби нас от радости!
   -- А почему другие заваливаются, мы же все сдавали ему на лапу? -- спросил Пётр шёпотом у старосты.
   -- Он здесь ничего не может сделать. Сам же видел -- сплошная автоматика.
   Сапожников задумался и понимающе кивнул головой, вероятно, доводы старосты были вполне убедительны.
   Следующий экзамен назывался: "практическое вождение". Он состоял из двух частей: сначала нужно было покататься на стадионе, где были расставлены препятствия, здесь Сапожников исполнил всё превосходно, а потом надо было ездить по городу.
   На правом переднем сидении сидел офицер ГАИ, который принимал экзамен, за рулём был экзаменуемый, а на заднем сидении находились трое учащихся, которые ждали своей очереди. Офицер говорил водителю, куда надо было ехать, и тот исполнял его команды. После пяти минут такой езды офицер просил остановить автомобиль. Машина останавливалась, милиционер поздравлял счастливчика, отпускал его и приглашал следующего сесть за руль. Через двадцать минут машина с милиционером и одним водителем подъезжала к группе, которая ждала её на улице, и забирала следующую партию.
   Пётр сел в автомобиль только с третьей партией. Объяснения старосты относительно взятки были верны: гаишник только говорил куда ехать, и никому не делал замечания. Когда очередь дошла до Петра, волнение прекратилось, и Сапожников был полностью уверен в себе. Он сел за руль, запустил мотор, выжал сцепление и нажал педаль газа. Машина тронулась с места.
   -- Примите вправо и остановитесь, -- скомандовал офицер.
   Пётр вопросительно посмотрел на милиционера.
   -- Я сказал остановиться, -- повторил он свою команду.
   Когда машина остановилась, Пётр продолжал сидеть и смотреть на офицера.
   -- Не на меня смотреть надо, -- сказал он, -- а на дорогу. Куда вы едете? По пешеходному переходу люди идут.
   -- Где? -- недоумённо спросил Пётр.
   Офицер пальцем показал на мальчишку, который стоял и ел мороженное.
   -- Но он никуда не идёт! Он стоит на месте!
   -- Он уже поставил свою ногу на проезжую часть, -- спокойно ответил милиционер.
   -- Ну и что?! А если он до вечера будет так стоять и есть своё мороженое?
   -- Автомобиль освободите, -- попросил милиционер.
   -- Я не согласен! -- перешёл Сапожников на крик. -- Я буду жаловаться!
   -- Это сколько угодно, -- ответил милиционер. -- Вы лучше успокойтесь и в следующий раз будьте внимательней. Можете сдавать со следующей группой через месяц.
   -- Вы хотите сказать, что езду по городу можно пересдать только через месяц?
   -- В вашей автошколе так график составлен. Только, почему езду по городу? У нас один экзамен, и вы его не сдали.
   -- Что, и теорию тоже?
   -- Я же вам сказал -- всё.
   В первый момент после того, как Пётр вышел из машины, ему хотелось превратить в месиво физиономию этого проклятого мента, размазать его по асфальту. Но автомобиль с милиционером уехал, и неудачник остался стоять один на улице.
   Ноги как-то сами привели Петю в гараж. Он открыл его, зашёл и остановился перед Москвичом.
   -- Ну как, получил права? -- как будто спросила машина.
   От этого злость снова захлестнула сознание.
   "Нет, надо взять себя в руки", -- подумал Пётр.
   Он открыл дверцу верстака и достал оттуда бутылку водки и стакан. Заполнив стакан на треть, он залпом выпил. Посидев на сидении автомобиля с бутылкой и стаканом минут пять, он понял, что выпитая доза ровным счётом ничего не изменила. Он налил ещё и снова выпил. Нежная теплота пролилась по телу, голова слегка закружилась и злость стала отступать.
   "Ещё чуть-чуть, и всё", - подумал Пётр.
   Он начал наливать, но рука дрогнула, и стакан заполнился наполовину.
   Пётр посмотрел на стакан. "Ну, не в бутылку же назад переливать", -- подумал он и выпил.
   "Откуда же эта водка? - начал вспоминать он. - Ах, да! Она отказалась тогда пить водку, и я её положил в ящик верстака".
   Мысли начали путаться и перепрыгивать с одной темы на другую.
   -- Она просила тогда прокатить только один кружочек, а я отказал. Что я буду говорить на этот раз?
   Пётр встал с сидения и вышел из гаража. На улицах уже зажгли фонари. Час пик закончился, и автомобили появлялись на дорогах редко. Пётр снова вернулся к Москвичу и сел на сидение.
   -- Только один кружочек, -- стучало в голове, -- один кружок, и назад.
   Тихо и убаюкивающе запел свою песню мотор. Москвич дёрнулся и выкатился из гаража. Миновав узкие гаражные дорожки, он выехал на дорогу и остановился.
   -- Один кружок, всего один кружок, -- стучало в голове у водителя.
   Автомобиль проехал квартал, повернул на соседнею улицу, потом опять повернул, и покатил в сторону гаражей.
   Оставалось проехать совсем чуть-чуть, метров двести, и съехать на гаражные дорожки. Водитель как раз приготовился к повороту, как из стоящей на обочине машины вышел человек и вытянул вперёд полосатый жезл.
   -- Опять эти гаишники! Сволочи, как же я вас ненавижу! -- взвыл водитель.
   Нога нажала на педаль газа до отказа. Автомобиль, резко рванув вперёд, обдал инспектора ГАИ грязью, чуть не сбив его.
   "Надо оторваться, где-нибудь бросить машину и скрыться, -- думал водитель. -- Пусть потом попробуют доказать, что за рулём был я".
   Пока водитель так думал, сзади раздался вой милицейской сирены. Пётр с ужасом посмотрел в зеркало заднего вида. Милицейские Жигули догоняли его. Видимо, инспектор передал о случившемся на следующий пост, потому что навстречу тоже с сиреной и мигающими синими фонарями ехала другая машина.
   -- Обложили, гады! -- выругался водитель.
   Он резко направил машину в переулок, надеясь там выскочить и убежать, но не справился с управлением и врезался в телефонную будку. Послышался звон стекла. Что-то большое упало на капот. Мотор заглох, из радиатора тёк кипяток и тут же превращался в пар. К автомобилю подбежали два милиционера. Они открыли дверцу водителя и грубо выволокли оттуда Петра.
   -- Жив, ковбой? -- спросил водителя сержант.
   -- Да, -- виновато ответил Пётр.
   -- Фу, да ты пьян в доску! -- сморщился второй подошедший милиционер.
   -- Машину, конечно, угнал? -- спросил первый.
   -- Нет, это моя. -- Петя протянул документы.
   -- А права?
   -- Права ещё не получил.
   Ноги несчастного водителя задрожали, он сел на поребрик и вдруг заплакал.
   -- Слава богу, что ты никого не убил, -- сказал сержант.
   -- Утри сопли, будь мужчиной, -- раздался голос второго гаишника, - криминала никакого нет. Заплатишь штраф, да новую будку купишь.
   Сержант оценивающе окинул взглядом разбитый Москвич и добавил:
   - Если продать этот хлам, как раз на всё и хватит.
  

***

   Девчонки читали сочинение Чернокнижника и не могли скрыть своего восхищения.
   -- Вот это да! -- говорила Наташа. -- Надо же так всё придумать!
   -- А что это там за девушка была? -- спрашивала Катя.
   -- Какая девушка?
   -- Та, что водку не захотела пить.
   -- Я не знаю. Просто я так придумал, и всё.
   -- А как её звали? -- словно не слыша Петю, снова спросила Катя.
   -- Я же говорю, не знаю. Мне была поставлена задача написать про будку.
   -- А как мы проверим? -- вдруг забеспокоилась Наташа.
   -- Очень просто: одна пойдёт проверит будку, а вторая гараж, где стоит Москвич.
   -- А ты знаешь, где гараж?
   -- Конечно, ведь этот Москвич, как и гараж, совсем недавно принадлежали моему отцу.
   -- Я побегу проверять будку, -- предложила Наташа.
   -- А я, стало быть, должна проверить гараж, -- сказала Катя, -- показывай, где он?
   -- А что будет, если я окажусь прав? -- спросил Пётр.
   -- Мы поцелуем тебя, -- хором ответили девушки.
   -- А если ты не прав? -- спросила Катя.
   -- Такого не может быть, -- ответил Пётр. -- Встретимся через два часа под нашей лампочкой.
   Наташа убежала, а Пётр с Катей пошли к гаражу.
   Не доходя метров двести до гаража, Пётр остановился.
   -- Я дальше не пойду, -- сказал он. -- Иди одна.
   -- Куда? -- не поняла Катя.
   Пётр указал пальцем в сторону гаражей.
   -- Вон тот, видишь? С распахнутыми воротами. Я пойду в институт, приходи туда.
  
   Когда Катя подошла к политеху, то увидела парочку, стоящую под лампочкой и целующуюся. Вероятно, парочка слилась в поцелуе достаточно давно, потому что вокруг них собралась небольшая группа парней и с любопытством наблюдала эту процедуру.
   -- А можно я следующий? -- не выдержал один из зрителей.
   Девушка испугалась и выскользнула из объятий кавалера.
   -- Я, я, я, -- хотела она что-то сказать, но не могла собраться с мыслями, -- я домой пойду.
   Пойду, это мягко сказано, потому что девушка, как молния, юркнула в переулок и скрылась. Парни посмеялись и тоже ушли. К Петру подошла Катя.
   -- Насколько я понимаю, телефонная будка разбита? -- шутливо сказала девушка.
   -- А что в гараже?
   -- В гараже тоже всё в порядке.
   -- Тогда...
   -- Здесь очень много зрителей, -- не дала договорить Катя. -- Пойдём ко мне домой. У меня никого нет, и не будет.
   -- А ты не боишься? Одна и с мужчиной...
   -- Главное, чтобы ты не испугался, -- улыбнулась девушка.
   Она хитро посмотрела на Сапожникова и подмигнула ему.
   -- Ну, что же ты? Или уже испугался?
   Парочка ушла, и лампочка снова осталось одна.
  
   Когда Пётр зашёл в Катину квартиру, он словно очутился в эдемском саду: и запах, и обстановка, и полумрак, -- всё располагало к блаженству. Молодой человек сел в кресло и утонул в нём.
   -- Что-нибудь будешь пить? -- послышался с кухни голос хозяйки.
   У Петра почему-то вдруг пересохло в горле.
   -- Чайку? -- Катя звонко рассмеялась. -- Я видела, как она тебя целовала. Это не поцелуй, а халтура!
   Хозяйка вышла с подносом к своему гостю. На ней был халатик без застёжек, полы которого удерживались тоненьким пояском, узелок которого обещал вот-вот развязаться. На подносе было два фужера и бутылка вина.
   -- Ну как, не испугался ещё? -- хихикнула она. -- Извини, но чая у меня нет. Вино тебя устроит?
   В ответ Пётр только сглотнул слюну, которая почему-то стала выделяться в большом количестве.
   Хозяйка поставила поднос на журнальный столик и села на колени к своему гостю, при этом полы халатика раскинулись так, что открылись те части тела, при виде которых начинает кружиться голова.
   -- Я покажу тебе, как надо целовать, -- приговаривала хозяйка.
   При этих словах она взяла руку своего гостя и прижала к своей груди. Узелок всё же не выдержал и развязался. Халатик свалился с плеч хозяйки и упал на пол. Она обвила своими руками шею гостя и поцеловала его.
   -- Ну как, сладко? -- спросила она.
   -- Да!
   -- Сейчас ещё слаще будет.
   Катя встала с Петиных колен и подошла к журнальному столику, чтобы налить в фужеры вина.
   От вида обнажённого девичьего тела Пётр на время потерял дар речи. Однако надо же было что-то говорить. Не сидеть же с открытым ртом.
   -- Какая интересная родинка, -- сказал он, глядя на животик девушки. -- Похоже на бабочку.
   -- Её зовут Жу-жу, -- сказала Катя.
   -- Кого?
   -- Бабочку. Сейчас ты с ней познакомишься поближе. -- Она подала молодому человеку бокал с вином и снова села к нему на колени.
  

Глава 7

  
   Гараж, который без мотоцикла и автомобиля теперь использовался, как склад, выглядел весьма удручённо. На стенах не висели больше запасные колёса и камеры, на стеллажах не лежали аккуратно расставленные инструменты, запах бензина и моторного масла сменил запах плесени и сырости.
   Везунчик и Катя стояли на коленях и рылись в каком-то хламе.
   -- Скорее, сейчас он придёт, -- подгонял Везунчик свою подругу.
   -- Если бы ты не разбил машину, сейчас бы не пришлось торопиться.
   -- Так получилось. Я не виноват.
   -- Не надо было пить за рулём.
   Пётр скрипнул зубами и промолчал.
   -- А то обиделся, как красна девица, на мента! А тот, может быть, совсем и не при чём!
   -- То есть как это не причём? Он бабки получил от всей группы.
   -- А кто тебе сказал, что твои бабки до него дошли? Ты же не ему лично их в руки дал?
   -- Староста! Вот сволочь! -- Пётр в сердцах сплюнул. -- Развёл, как последнего лоха!
   Молодой человек вдруг подозрительно посмотрел на свою подругу.
   -- А откуда ты это знаешь?
   -- На, почитай на досуге. -- Девушка вытащила из сумочки сложенные листы бумаги и отдала Петру.
   -- Чернокнижник? -- спросил Пётр.
   -- Он самый.
   -- Ну, и как он?
   -- Пристёгнут ко мне намертво -- не оторвёшь.
   -- Точно?
   -- Точно, точно.
   -- Чем же ты его так приворожила?
   -- Я его познакомила с Жу-жу.
   В это время двери гаража открылись, и на пороге появился элегантный молодой человек с сигарой во рту.
   -- Ой, господин Смит! Проходите пожалуйста. -- Пётр поставил на середину гаража единственный стул и накрыл его газетой.
   Господин Смит, который, к слову сказать, господином стал совсем недавно, и всего год назад его можно было увидеть в обществе фарцовщиков, которые обращались к нему не иначе, как Серый, лениво сел на предложенный стул.
   -- Одну минуточку, мы сейчас всё подготовим, -- извиняясь, сказал Пётр.
   -- Ничего, ничего, я подожду.
   Смит посмотрел по сторонам, взял с бывшего верстака какие-то листы бумаги и стал читать их.
   Наконец Пётр с подругой закончили свою работу и облегчённо вздохнули.
   -- У нас всё готово, господин Смит, -- сказал Пётр.
   Однако Смит не реагировал на их слова.
   -- Пожалуйста, посмотрите, -- повторила Катя.
   Но Смит так увлёкся чтением, что ничего не слышал. Просидев в полной тишине минут двадцать, он наконец оторвался от чтения и с удивлением посмотрел на хозяина гаража.
   -- Господин Смит, -- опять сказал Пётр. -- Мы всё достали, что вы заказывали.
   Пётр рукой показал на расставленные иконы.
   -- Да, да, это потом, -- сказал Смит. -- Это чьё? -- спросил он, показывая на листки.
   -- Моё, -- непонимающе ответил Пётр.
   -- И ты с этим занимаешься продажей икон?
   -- Каждый делает деньги, как может.
   -- Вот деньги, причём, настоящие деньги, -- гость указал на то, от чего не мог оторвать взгляда.
   -- Неужели это хоть чего-нибудь стоит?
   -- Сейчас идёт война двух идеологий, двух сверхдержав. За твоего Павку Корчагина такие деньги дадут!
   -- Кто? -- не выдержала Катя.
   -- Да кто угодно! Хоть радиостанция "Свобода", хоть "Голос Америки", хоть "Немецкая волна"! -- восхищался Смит. -- Посмотри, ведь от их коммунистического идола живого места не осталось!
   Смит вдруг подозрительно посмотрел на Петра.
   -- Так это ты написал?
   Пётр, хотел сказать, что нет, но вместо этого сказал:
   -- Там написано, кто автор.
   Смит посмотрел на последнюю страницу и улыбнулся.
   -- Вижу. Пётр Сапожников.
   -- И сколько же за это могут заплатить?
   -- Да уж побольше, чем за этот хлам. -- Гость пренебрежительно посмотрел на иконы. -- Старые иконы давно все проданы, а этим грош цена.
   -- К сожалению, ни на радиостанцию "Свобода", ни на "Голос Америки", ни на "Немецкую волну" входа у меня нет.
   -- Это у тебя нет, -- хихикнул Смит, -- а у меня есть. Ты будешь выполнять их заказ, а я с тебя поимею маленький процентик.
   -- Договорились, -- сказал Пётр и почему-то посмотрел на Катю.
   -- Договорились, -- подтвердила та.
   Гость, правда, не понял, при чём тут была девушка, но ему хватило и того, что согласен был автор.
   Смит забрал рукопись и, забыв про иконы, ушёл. А для чего эти картинки были нужны, ведь они действительно гроша ломаного не стоили?
   -- Ты решил присвоить его имя? -- хихикнула Катя.
   -- Он же присвоил моё, когда поступал в политех!
   -- Не забудь поделиться с Жу-жу. Без неё он ничего не напишет.
  
   Освободившись от ярлыков и перешагнув из возраста детского в возраст юношеский, душа и тело молодого человека, будто проснувшись от спячки, брала всё от этого мира и впитывала, как губка, без всякого разбора то, что совсем недавно было запрещено. И если душа тянулась к Наташе, то тело целиком и полностью принадлежало Кате.
   С Наташей можно было гулять много часов подряд и обсуждать любые темы. Споря с ней, Пётр часто замечал, что они, приводя в защиту своих доводов доказательства, зачастую, с пеной у рта, отстаивали одну и ту же позицию. Молодые люди замечали это и начинали звонко смеяться. Однако их объединял не только смех. Сознавая, что они думают одинаково, и Пётр и Наташа ощущали себя не двумя людьми, а как бы одним человеком. И, хотя голов у них было две, им казалось, что в этих двух головах находился один мозг. Чувства, которые приводили в негодование или, наоборот, вызывали умиление, тоже были одни на двоих и жили в двух сердцах, которые даже бились синхронно. Казалось, будто чудо уже произошло и где-то там, наверху, какой-то волшебник произнёс заклинание, чтобы два совершенно незнакомых человека превратились вдруг в одно целое. Заклинание действительно было произнесено, и даже волшебная палочка взмыла вверх, чтобы поставить последнюю точку в этом деле, но точка не была поставлена из-за Кати.
   Каждому, кто хоть единожды в этой жизни написал что-либо, хорошо известны чувства автора. Ему известно, какую часть в жизни писателя занимает читатель. И, если представить писателя и читателя, как единый организм, то можно понять, что, разделив эти две части одного организма, ничего кроме летального исхода получить невозможно. Это всё равно, если отделить сердце от мозга или мозг от сердца, в результате получим две разрозненные и мёртвые материи. И совершенно неважно, что читатель не согласен с автором, не важно, что он всё время спорит с ним, важно, что тот есть, и что он ждёт очередного труда сочинителя. Писатель не может не писать, но писать имеет смысл только тогда, когда есть читатель, хотя бы один. Если исчезает последний читатель, автор умирает либо как писатель, либо как личность.
   Гуляя как-то с Наташей, Пётр рассказывал ей своё новое сочинение, которое он знал наизусть. Запнувшись на середине, молодой человек посмотрел на свою слушательницу и понял, что она думает о чём-то другом и лишь из вежливости делает вид, что слушает. Пётр тогда специально взял и изменил тему разговора.
   -- А ты знаешь, что голову знаменитого Медного всадника изваял не Фальконе, а его ученица.
   -- Не может быть!
   -- А ещё члены академии художеств очень резко критиковали автора.
   -- Если так, то почему же памятник был поставлен?
   -- Потому, что он очень понравился императрице.
   Пётр долго ждал, когда Наташа вспомнит о прерванном рассказе, но у той словно выключили память. Молодой писатель ещё несколько раз провёл свой эксперимент и понял, что его девушку совершенно не волнуют его сочинения.
   Что касается Кати, то с ней не было споров. Здесь была пища не духовная, а скорее телесная. Но какая это была пища! Это был деликатес, шедевр, триумф. Это был наркотик, попробовав который однажды, человек отдаст всё, что угодно, лишь бы только получить заветную дозу дурмана. Однако какой бы сладкой ни была пища телесная, она ни на миллиметр не способна приблизиться к гармонии без пищи духовной. Более того, если эти две силы вдруг вступают в противоречие, духовная близость, хоть и не сразу, но всё равно одержит победу. Так бы было и в нашем случае, если бы у Кати не было одного качества, которого так не доставало Наташе -- она умела слушать. Рассказывая ей свои сочинения, Пётр погружался в вымышленный, понятный только ему мир. Он жил в этом мире, умирал в нём и снова рождался, он радовался и грустил, любил и ненавидел. Однако шизофренией или другим психическим заболеванием это было назвать нельзя, так как рядом находился другой человек, испытывающий такие же чувства. (Это ведь только коммунизм строят все вместе, а с ума сходят в одиночку). Справедливости ради, надо признаться, что, слушая рассказы нашего писателя, Катя зачастую улыбалась там, где надо было грустить, и наоборот, чуть было не плакала, когда впору было разразиться смехом. Однако стоит ли быть такими придирчивыми? Стоит ли обращать внимание на такие мелочи? Ведь, самое главное, что автора слушали, самое главное, что он был востребован, самое главное, что слушатель или читатель ждал продолжения.
   Совсем неудивительно, что встречи с Наташей становились всё реже, а встречи с Катей всё чаще. И дело вовсе не в головокружительной Жу-жу, хотя сбрасывать со счетов её было бы неразумно, дело в том, что писатель не может существовать без читателя или слушателя, пускай он даже будет один.
   Уходя к своей Катеньке, Пётр не видел, что его всегда провожали полные слёз глаза Наташи.
  
   -- Ещё хочешь?
   Пётр поворачивает голову на коленях молодой нимфы и кивает головой. Бархатная ручка отрывает виноградную ягодку и кладёт в рот молодого человека.
   -- А ещё?
   -- Позже. Я принёс тебе продолжение. Будешь слушать?
   Девушка обнимает голову Петра и целует его в губы.
   -- На чём мы остановились в прошлый раз? -- спрашивает девушка.
   -- На академике Чазове.
   -- Да, да, я вспомнила.
  
  

***

   Если бы знал академик Чазов, что ему вместе со своим четвёртым управлением так и не удастся вылечить своего пациента!
   Всё начнётся с приёма безобидного снотворного. Приняв его, Леонид Ильич проспал всю ночь, ни разу не проснувшись. Наутро он так хорошо себя чувствовал, что, ложась спать, снова принял таблетку.
   Вначале никто не придал этому значения, однако академик на то и академик, чтобы видеть больше нас, простых смертных, он приказал изъять снотворное. Увы, но вокруг генсека находились не только академики. Сердобольная медсестра, тайком от начальства, заботливо снабжала Леонида Ильича его любимым лекарством. Правда, вскоре таблетки стали действовать плохо, и пришлось увеличить дозу. Вскоре и к этой дозе организм привык, и генсек начал принимать препарат даже днём. Тревогу забили тогда, когда генеральный секретарь ЦК КПСС уснул на совещании.
   Надо отметить, что КГБ в то время работал гораздо эффективней, чем медицина, поэтому ему без труда удалось вычислить злоумышленницу и убрать её от главы государства. Однако операция, столь блестяще проведённая ведомством Андропова, была полностью провалена медиками. Организм самого главного коммуниста страны отказывался подчиняться не только ЦК, но и всей партии. Он просто не хотел жить без спасительных лекарств. Вот тогда Леонид Ильич в первый раз и поставил вопрос перед политбюро о своей отставке.
   Сколько раз члены политбюро, которые и существовали-то только на благо народа, которые и занимали-то высокие посты только во имя народа, видели в снах, как освобождается место генсека. Сколько раз они разгадывали ребусы кадровых перестановок после такой отставки. И совершенно естественно, что каждого в отдельности волновала не партия, не народ, каждый думал о своём месте у власти, или, как говорили в народе, о своём месте у корыта. В головах у членов политбюро вырисовывалась такая кровавая драма при дележе власти, что самым мудрым решением было вообще ничего не делить и оставить всё как есть. Партийные товарищи отказали Леониду Ильичу в его просьбе и оставили больного и пожилого человека на самом высоком посту самого большого в мире государства. Правда, государство и с таким руководителем жило более-менее сносно. Цены на нефть были вполне высокие, и самая богатая в мире страна, не напрягаясь, могла считать себя сверхдержавой, сравнимой, разве что, с Соединёнными Штатами Америки. Никакого хаоса в государстве не было, а это означало, что в Кремле был руководитель, который обладал всей полнотой власти и не был болен. Только партийные функционеры знали, что таким человеком был Суслов, которого за глаза называли не иначе, как серый кардинал. Государство жило спокойно: оно воевало в Афганистане, и население горячо поддерживало эти действия правительства, хотя никто не мог понять, что в этой далёкой стране делают наши солдаты. Правительство не очень-то заботилось о своих гражданах, но зато не мешало им воровать, поэтому народ жил безбедно. Складывалось впечатление, что страна подошла вплотную к коммунизму: на работе каждый делал не то, что от него требовали и сколько он хотел, а получал труженик (нелегально, конечно) столько, сколько был в состояние унести. Сравните с главной формулой коммунизма: от каждого по способностям, каждому по потребностям. Может быть, вот так, ни шатко, ни валко, страна и пришла бы к заветной цели, но серый кардинал умер. Его похороны показали всему миру истинное положение дел с руководящим составом страны.
   Хоронили Суслова на Красной площади. На артиллерийском лафете гроб с телом покойного от Дома советов, где происходило прощание, в сопровождение почётного караула привезли к кремлёвской стене. Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, подпираемый с одной стороны охраной, а с другой врачом, зачитал по бумажке речь, приготовленную накануне помощниками, и задремал. Под орудийные залпы гроб с телом усопшего стали опускать в могилу. Генералы и маршалы, как по команде, приложили руки к папахам. Однако, увидев, что генсек и не собирается отдавать честь своему товарищу по партии, тут же опустили руки вниз. Генеральный секретарь, разбуженный толчком локтя доктора, увидел, что пора отдавать честь. Он приподнял руку, однако, увидев, что генералитет вытянул руки по швам, опустил её снова вниз. Генералитет, подобно своему главнокомандующему, был далеко немолодым. Реакция высших военных чинов, как и у всех стариков, была запоздалая. Они увидели, что генсек приложил руку к шапке и тоже стали поднимать свои ладони. Так как движение рук у генералитета тоже не отличалось скоростью, ладони их достигали конечной цели как раз тогда, когда генсек уже держал руки внизу. Генсек, видя, что руку всё-таки следовало поднять, опять сделал попытку отдать честь. И опять поднять её удалось только тогда, когда у военных руки были опущены. Те, в свою очередь, снова повторили маневр. Так продолжалось до тех пор, пока гроб не засыпали землёй. Врачи и охрана ласково взяли Леонида Ильича под руки и увели его с Красной площади.
  
  

***

  
   -- А почему Леонида Ильича всё время сопровождали врачи, -- спросила Катя. -- Он же здоровый человек?
   -- Пока здоровый.
   -- Ты хочешь сказать, что скоро он заболеет?
   -- Он уже принимает снотворное. Просто академик Чазов не знает, что медсестра приносит их генсеку.
   -- Но откуда ты всё это можешь знать, ведь этого ещё не произошло?
   -- Я просто придумываю это, -- улыбнулся Пётр.
   -- А если серьёзно?
   -- А если серьёзно, то, раз я знаю это, то всё уже произошло, только не здесь, а в каком-то другом измерении.
   -- Это уж слишком сложно для меня! Я живу здесь, на Земле, и меня интересуют только земные проблемы.
   -- Ты хочешь сказать, что я живу не на Земле?
   -- Да ты летаешь где-то далеко от нашей планеты, но я знаю способ приземлить тебя.
   При этих словах с Катиных плеч слетел халатик, и всемогущая Жу-жу взялась за своё земное дело.
   После того, как Жу-жу закончила работу, Катя вдруг спросила:
   -- А ты не хотел бы объединить свои рассказы в одно произведение? Мог бы получиться отличный роман.
   -- Я уже и название придумал.
   -- Какое?
   -- Трупопровод.
   -- Трубопровод?
   -- Не трубопровод, а трупопровод. Путь от колонного Дома советов до Красной площади будут называть трупопровод.
   -- Почему?
   -- Потому что не будут успевать хоронить генсеков.
  
  

***

  
   -- Значит, говоришь, трупопровод? -- уже в который раз переспросил Везунчик, поглаживая изумительную Жу-жу.
   -- Да это не я, а он так говорит.
   -- Мне бы хоть один грамм от его таланта!
   -- Что, что? -- не расслышала девушка.
   -- Я говорю, что это можно будет сравнить с разорвавшейся бомбой!
   -- С какой бомбой?
   -- Трупопровод! И название-то какое придумал!
   Девушка сидела возле молодого человека с глупым лицом и ничего не понимала из того, что бормочет Везунчик.
   -- Это же мировая известность! -- продолжал он. -- Это же Нобелевская премия! Это же миллионы долларов!
   Последняя фраза сразу привела в себя Катю. Здесь всё было в порядке. Эта фраза означала не только благополучие и достаток, она отображала всю цель жизни, как для девушки, так и для её молодого человека.
   -- Миллионы?! -- с восхищением произнесла она.
   -- Только учти, дело это опасное. Не дай бог, у тебя или у меня найдут хоть один листок с его рукописями. Всё, что не удастся переслать туда, должно храниться у него.
   -- Куда, туда? -- снова не поняла девушка.
   -- Туда, -- Везунчик показал пальцем вверх и состроил такую физиономию, что молодой леди сразу стало ясно, что там -- это то место, где раздают миллионы долларов, а если и этого не достаточно, то и Нобелевские премии в придачу.
   -- А кто это у нас искать будет? -- испугалась Катя.
   -- Никто, -- стал успокаивать её Везунчик. -- Это я так, на всякий случай.
   -- Нет, давай уж без этих случаев, -- проскулила девушка.
   -- А как же миллионы?
   Аргумент был очень сильный, и девушка переменила тему разговора.
  

***

   Шли годы, один семестр сменял другой, зачёты, экзамены, лабораторные и курсовые проекты... За этой суетой не видишь людей, не замечаешь, как они живут: только лекции, семинары, и снова лекции. Приходя домой из института, падаешь на кровать и засыпаешь, не слушая радио и не включая телевизора.
   Так жили студенты. Однако все остальные люди успевали и телевизор посмотреть, и радио послушать. Но по телевизору многого не увидишь. Главная информационная программа "Время" показывала состарившихся вождей, а в конце давала прогноз погоды на завтра, который, кстати, никогда не оправдывался. Эту программу так и звали: всё о Брежневе и чуть-чуть о погоде. Радио тоже мало отличалось от телевидения. Но были передачи, которые поздно вечером, с замиранием сердца, слушали если не все, то очень многие. Это были: "голос Америки", "Немецкая волна" и "радиостанция Свобода". Что касается политики, то этим голосам из-за бугра мало верили, но где ещё можно услышать произведения наших же советских писателей, которые осмелились думать не так, как предписывала коммунистическая партия?
   Поздно вечером, уложив детей спать, родители доставали "Спидолу" или "VEF" и долго крутили ручку, пока из динамика не доносилось: "говорит радиостанция Свобода" или "Вы слушаете голос Америки из Вашингтона". Тут же раздавалось шипение, свист или завывание, это ГБшники пытались заглушить вражеские радиостанции. Однако, если наши умели глушить радиоволны, то американцы умели пробиваться через КГБшные глушилки. Волна уходила немного в сторону, и свист прекращался. Правда, для этого надо было всё время держать ручку приёмника и постоянно подстраивать его, но это было оправдано, потому что вскоре раздавалось:
   -- Сегодня мы продолжаем читать роман Александра Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ".
   Большим разнообразием эти радиостанции похвастаться не могли, но и этого было достаточно, чтобы привлечь к себе большую часть советских граждан.
   Можно себе представить, когда вместо уже порядком поднадоевшего Солженицына из приёмников донеслось:
   -- Сегодня мы начинаем читать роман неизвестного советского писателя Петра Сапожникова "Трупопровод".
  

Глава 8

  
   Гараж, который ещё помнил запах бензина, который ещё недавно являлся крышей для "Явы" и "Москвича", сегодня выглядел роскошным кабинетом маститого писателя. Его стены были обтянуты гобеленом, подвесной потолок освещался тёплым светом, а вентилятор бесшумно обдувал свежим воздухом. Напротив большого письменного стола стоял кожаный диван и журнальный столик. На диване лежала Катя и с удивлением смотрела, как Везунчик что-то пишет.
   -- Неужто и ты стал писать? -- спросила она.
   -- Считаю, сколько мы получили денег за этот год.
   -- И сколько получается?
   Пётр провёл ладонью поверх головы, что означало не просто много, а безумно много.
   -- И поэтому мы должны сидеть здесь, в гараже, подальше от посторонних глаз. Вообще-то гаражи делают, чтобы хранить в них машины.
   -- Кстати, а где ты свою машину держишь?
   -- На открытой стоянке.
   -- Я тоже.
   -- У тебя "Жигуль" на кого оформлен? -- грустно спросила Катя.
   -- На дедушку.
   -- А у меня на бабушку. У неё склероз. Она оформила машину, написала доверенность и сразу забыла об этом. В этой стране вся жизнь пройдёт по доверенности. Даже деньги, которые у нас есть, нельзя потратить, чтобы не привлечь к себе внимание. За границу хочу. Хочу туда, где не надо ни от кого прятаться, где можно быть самим собой.
   -- А здесь ты не сама собой?
   -- Здесь я проститутка.
   Пётр достал из стола стопку чистых листов бумаги, положил на неё ручку и подвинул на край стола.
   -- На, возьми.
   -- Что это? -- не поняла девушка.
   -- Напиши что-нибудь. "Трупопровод", например.
   Катя состроила недовольную гримасу.
   -- Хорошо, не нравится "Трупопровод", раскрой образ Онегина, попробуй раскритиковать самого Пушкина. Что, тоже не можешь?
   Катя ничего не ответила.
   -- Так что, дорогая, никто тебя за границей не ждёт. Там свои проститутки есть.
   Катино лицо стало злым и надменным.
   -- А ты кто?
   -- Я вор. Самый настоящий вор, который обворовывает гения.
   -- И тебе не противно этим заниматься?
   -- А тебе? Мы же с тобой делаем одно дело.
   -- Если бы ты только знал, как противно. Если бы я только могла, я бы этого...
   -- Если бы я только мог, я бы этого Чернокнижника собственными руками задушил.
   Пётр поднял руки и стал сдавливать ими горло воображаемому противнику.
   -- И сразу же лишился бы денег, -- испортила виртуальную расправу Катя.
   -- Только потому и не делаю этого, -- зло сказал Пётр.
   -- За что ты так его ненавидишь? Разве он тебе сделал что-нибудь плохое?
   -- Он обокрал меня.
   -- Он, тебя?! Ты же только что сказал, что это ты его обворовываешь.
   -- Ты хоть знаешь, кем он был в школе?! -- Везунчик перешёл на крик. -- Троечник. В каждом предложении по пять ошибок. Без роду, без племени, одним словом, -- плебей. У него даже кличка была соответствующая -- Чернокнижник. А я?
   -- А ты? -- испугано повторила Катя.
   -- Я был круглый отличник, меня ставили всем в пример, мной все гордились! Не было ни одной олимпиады, куда бы меня не направляли. Я заканчиваю литературный институт, и уверен, что диплом у меня будет красный. Я научился красиво складывать предложения...
   На глаза Петру навернулись слёзы. Ладони сжались в кулаки с такой силой, что ногти впились в кожу и прорезали её до крови.
   -- А при чём тут он? -- не понимала Катя.
   -- При том, что всё досталось ему. Это его произведения читают радиостанции, это ему платят баснословные гонорары. А я, если что и умею, так это украсть их. Я ничего не способен написать вразумительного. Я научился только пересказывать чужие мысли. Всё досталось ему. Разве это справедливо?
   -- Ну, не так уж и всё, -- улыбнулась Катя. -- Денежки-то приходят к нам, а не к нему.
   -- Ты же понимаешь, что так бесконечно продолжаться не может?
   -- Да, в конечном итоге Жу-жу потеряет свою силу, и тогда...
   -- При чём тут Жу-жу?
   -- А что ты имеешь в виду?
   -- Эти идиоты во всеуслышание называют его имя и фамилию, хотя я просил этого не делать.
   -- А нам-то что до этого?
   -- А то, что в КГБ зря зарплату не платят. Ты забыла, какая у меня фамилия и какое имя?
   -- Господи. -- Катя в страхе схватилась за голову. -- Я даже не подумала об этом.
   -- У тебя дома ничего нет?
   -- Боже упаси! Всё, как ты сказал: или у него, или здесь, в гараже.
   -- Ты с ума сошла! Неужели ты думаешь, что наш кабинет они не вычислят?
   -- Да здесь только одно сочинение про Евгения Онегина. "Трупопроводом" эдесь даже не пахнет.
   Словно в подтверждение слов Петра, ворота гаража резко отворились, и в глаза ударил резкий свет фар.
   -- Господа писатели в собственном кабинете, пишут очередную клевету на советскую власть! -- раздался громкий неизвестный голос.
  
  

***

   Поздно вечером в комнате Наташи послышался характерный свист и вой. Но вот вой немного затих, и послышался мягкий голос диктора:
   -- Вы слушаете голос Америки из Вашингтона. Мы продолжаем читать главы из романа Петра Сапожникова "Трупопровод".
   Пётр сидел рядом с Наташей на диване и с глазами, полными ужаса, слушал своё собственное произведение.
   -- Но я никому его не давал! -- не выдержал он.
   -- Но это ты написал? -- спросила Наташа.
   -- Да.
   -- А для чего?
   -- Меня попросили, и я написал.
   -- Кто попросил? Американцы? -- допытывалась Наташа.
   -- Да какие американцы? Катерина, с нашей группы. Ей нравится, как я пишу, вот она и попросила.
   -- Катерина? -- Наташа недовольно сощурила глаза. -- А у вас с ней кроме чтения ещё что-нибудь было?
   -- А при чём тут это?
   -- Если спрашиваю, значит при чём.
   -- Ну, было.
   На глаза девушке навернулись слёзы.
   -- Ты любишь её?
   -- Это не любовь, просто мне необходимо, чтобы меня читали.
   -- А в кровать ложиться тоже необходимо?
   Пётр опустил глаза.
   -- Что ты молчишь? Отвечай.
   -- Я не девушка, обещаний никому не давал. Это для вас целомудрие что-то значит, а для меня...
   -- А что для тебя?
   -- Почему я должен отказываться, если мне предлагают?
   -- Вот, значит, на чём они тебя взяли?
   -- Кто, они?
   -- Помнишь, на пикнике я рассказывала историю про фонарик?
   -- Да, ты тогда хорошо придумала.
   -- Я вовсе ничего не придумала, я просто рассказала то, что со мной случилось.
   -- А при чём тут та история и "Трупопровод"?
   -- Дело в том, что я не рассказала её до конца.
   Пётр выключил приёмник, повернулся в сторону Наташи и приготовился слушать.
   -- Тот парень, который укрыл меня своим зонтиком, говорил мне о тебе.
   -- Обо мне?
   -- Я тогда не знала, кто ты такой, он назвал только твою фамилию, -- продолжала Наташа, -- но то, что произошло потом, привело меня в ярость.
   -- Что же произошло потом?
   -- Потом он предложил мне лечь под тебя.
   -- Что? -- не поверил своим ушам Пётр. -- Зачем?
   -- Для того, чтобы заставлять тебя писать.
   -- Меня?
   -- Ты бы только слышал, какие он деньги за это обещал!
   -- А кто это был? Он имя своё назвал?
   -- Не успел. Я обозвала его подоноком и убежала.
   -- Странно. Не понимаю, при чём тут я?
   -- Дело в том, что три дня назад я видела Катерину вместе с этим парнем. Он был на "Жигулях". Я выходила из магазина, а Катерина в это время садилась к нему в машину.
   -- Даже не знаю на кого подумать, -- задумчиво сказал Пётр.
   -- Катерина говорила ему про какую-то Жу-жу. Тебе это о чём-то говорит?
   -- Говорит, -- печально сказал Пётр. -- Вот они меня на эту Жу-жу и взяли.
   Навернувшиеся слезинки не выдержали, сорвались с глаз и потекли по щекам.
   -- Петенька, дорогой мой, что же теперь с нами будет?! -- запричитала Наташа.
   -- Во всяком случае, ничего хорошего не предвидится. Только не с нами, а со мной. Слава богу, ты в этой грязи не испачкалась.
   -- Неужели ты не видишь, что я не могу без тебя жить? Я же люблю тебя!
   -- А почему же ты раньше мне об этом не сказала?
   -- Я же думала, что ты любишь эту Катьку!
   Пётр отрицательно помотал головой.
   -- Я этой гадине все глаза повыцарапываю! -- зло прошипела Наташа.
  
   Видно, девушка не привыкла кидать свои слова на ветер. На следующий день, в присутствии всей группы, Наташа без всяких объяснений вонзила свои ногти в лицо обидчицы, и за какие-то доли секунды превратила его в кровавое месиво.
   Разумеется, после такой выходки рассчитывать на дальнейшее обучение в институте было бы в высшей степени наивно.
   Понимая полную бессмысленность своих действий, Пётр всё же решил заступиться за Наташу.
   В деканате он что-то невнятно говорил про эмоции и неразделённую любовь, ему хотелось вызвать у декана жалость к девушке, но получилось совсем наоборот.
   -- Что вы здесь бормочете, Сапожников? -- прервал его декан. -- Вам то что до этой истории?
   -- Просто я считаю, что...
   -- Вы считаете? Да вы сами у нас вот здесь сидите!
   Декан провёл ладонью по горлу и умоляюще посмотрел на Сапожникова.
   -- А, может быть, и вы с ней уйдёте из института?
   -- Я?! -- не понял Пётр.
   - Ну зачем вам нужен наш институт? Вы же не инженер, а писатель. Идите и пишите себе сколько душе угодно, только нас освободите от вашего присутствия.
   Декан не требовал, не приказывал -- он умолял.
   -- Неужели вы надеетесь, что ваша писательская деятельность останется незамеченной? Неужели вам надо, чтобы с нас поснимали головы? Неужели вы такой кровожадный?
   -- Я?
   -- Вот и славненько! Вот и договорились! -- заулыбался декан. Он достал чистый лист бумаги и протянул его Сапожникову.
   -- Что это? -- не понял Пётр.
   - Как, что? Это заявление о вашем отчислении по вашему же собственному желанию.
   Выйдя из кабинета декана, Пётр увидел Наташу, которая стояла у окна и платочком вытирала слёзы.
   -- Меня тоже отчислили, -- сказал Петя, обнимая Наташу.
   Она ничего не ответила. Молодые люди постояли некоторое время молча, после чего молодой человек спросил:
   -- Куда же нам теперь идти?
   -- Пошли в ЗАГС, -- предложила девушка.
   -- Пошли, -- ответил молодой человек, даже не удивившись такому предложению.
   Отдел районного исполкома по записи актов гражданского состояния, или сокращённо ЗАГС, резко отличался от дворцов бракосочетания. Последние по своей торжественности или даже помпезности не уступали дворцам царствующих особ прошлого столетия. Однако, если кто-то думал, что эти дворцы были своеобразным оазисом старого и доброго прошлого, то он, несомненно, ошибался. Эпоха развитого социализма, особенно в завершающей своей стадии, просто обязана была иметь отличительные черты, присущие самому справедливому государственному устройству. Одной из самых ярких и заметных черт были очереди. Они были везде. Доходило до смешного: чтобы отдать ребёнка в детский садик, родители должны занимать очередь задолго до его рождения. Если родители забывали про эту неотъемлемую особенность социализма и обращались в детское учреждение после рождения ребёнка, очередь аккурат подходила тогда, когда ребёнку надлежало идти уже в школу. Исключение из этого правила было только одно: при голосовании в органы власти, выбирая одного кандидата из одного возможного, очереди не было. Во всех остальных случаях очереди соблюдались свято.
   Написав заявление и отдав его инспектору, молодые люди ждали, когда им укажут на дату бракосочетания.
   Инспектор ЗАГСа долго водила пальцем по календарю и наконец остановила его.
   -- Вот, тринадцатое февраля. Вас устроит?
   -- Тринадцатое?! -- не поверила своим ушам Наташа.
   -- Понимаю, чёртова дюжина. Могу предложить четырнадцатого, но это будет только в марте.
   -- В следующем году что ли? -- удивился жених.
   -- А что вы так удивляетесь? Сами же не хотите тринадцатого.
   -- Так у вас и тринадцатого только через три месяца! -- возмущалась невеста.
   -- А что же вы хотите, милочка, такие очереди везде.
   -- Вы хотите сказать, что все столько ждут?
   -- Ну почему же все? Есть категории граждан, которых мы расписываем сразу.
   -- Блатных, что ли? -- спросил Пётр.
   -- Я бы вас попросила выбирать выражения, -- обиделась инспектор. -- Не блатных, а граждан, у которых действительно есть объективные причины, чтобы идти без очереди.
   -- Я беременна, -- вдруг громко сказала Наташа.
   Петра даже качнуло от этих слов.
   -- Что-то по вам не похоже, -- сказала инспектор.
   -- А вы гинеколог?
   -- Во всяком случае, мне всё равно понадобится справка из лечебного учреждения.
   Молодые люди вышли из ЗАГСа на улицу.
   --Что-то я не понял, -- сказал Пётр.
   -- У меня тётя в женской консультации работает. Я думаю, что со справкой проблем не будет.
  
  
   Какая девочка не видела в воображении своей будущей свадьбы? Кто не сидел при свечах у зеркала до полуобморочного состояния в надежде увидеть своего суженого? Пышное белое платье, роскошная фата, и жених, как минимум, принц. Он поднимает свою возлюбленную и несёт её на руках по жизни, защищая от всех невзгод и лаская нежными поцелуями. Пожалуй, не найти ни одной, которая в тайне, под большим секретом, не обсуждала эту интимную тему со своей самой лучшей подругой. Однако никакого секрета здесь нет, ибо каждое поколение, проходя определенные этапы своего развития, точь-в-точь повторяет всё практически без изменений. Достаточно почитать литературу разных лет, и эта закономерность станет заметной, впрочем, как и то, что все эти девичьи мечты почти никогда не сбываются, ибо человек послан на землю не яблочки райские собирать, но нести крест свой тяжёлый, надев на голову терновый венец.
   Свадьба Наташи и Пети проходила совсем не так, как видела её молодая девушка в своих мечтах.
   В квартире Петра собрались родители и молодые. Больше никого не было. Сама свадьба скорее напоминала похороны. Все сидели молча, с поникшими лицами. Петин отец разлил по фужерам шампанское. При обычных условиях фужеры сразу бы схватили, и кто-нибудь из гостей громко закричал бы: "Горько!". Но это при обычных условиях. На этой свадьбе никто не ничего не хватал, а уж тем более не кричал.
   -- Не по-людски как-то всё получается, -- грустно сказала мама Наташи. -- Мы представляли свадьбу своей дочери по-другому.
   -- Даже гостей нет, -- поддержал её отец.
   -- Как вы умудрились так всё быстро оформить? -- вступила в разговор мама Петра. -- Я слышала, надо в очереди стоять как минимум месяца три.
   -- Я справку принесла, что беременна.
   -- Так ты ещё и беременна?! -- возмутился Наташин отец.
   -- Папа, ну как ты мог подумать?
   -- А как мне ещё думать?
   -- Тётя Вера справку дала.
   Отец строго посмотрел на свою жену.
   -- Хороша сестрёнка, нечего сказать! Даже нам ничего не сказала!
   -- К чему же, в таком случае, такая спешка? -- спросила мать Петра.
   -- Это я настояла, -- ответила Наташа. -- У меня предчувствие нехорошее.
   -- Это связано с чтением "Трупопровода"? -- спросил отец.
   Наташа посмотрела на отца и кивнула головой.
   -- Да, за такое по головке не погладят, -- грустно сказал он.
   -- В наше время за такое расстреливали, -- сказала мать Наташи.
   -- Слава богу, сейчас не ваше время, -- огрызнулась Наташа.
   -- Однако Солженицына выставили из страны, даже глазом не моргнули, -- сказал отец.
   -- Я люблю его, -- тихо сказала дочка. -- И поеду за ним хоть на край света.
   -- Тоже мне, жена декабриста! -- не выдержала мать.
   -- Вот поэтому тётя Вера тебе ничего не сказала.
   Мать, конечно, ответила бы дочке на её слова, но вспомнив, что находится на свадьбе, решила уступить.
   -- Однако надо думать, как дальше жить, -- перевёл тему разговора в практическое русло Петин отец. -- Вы же понимаете, что они этого так не оставят. Наверняка, ГБ уже взяли вас под наблюдение.
   -- Господи, что же будет?! -- запричитала Петина мама.
   -- Они не посмеют их тронуть, -- стал успокаивать её Наташин отец. -- Его имя уже известно всему миру.
   -- Вы, что, ГБ не знаете?! Устроят какую-нибудь автомобильную катастрофу, вот и всё, -- предположила мать невесты.
   -- Типун тебе на язык! -- тут же получила она от своего мужа.
   Неизвестно, чем бы закончился весь этот разговор, если бы не зазвонил дверной звонок.
   -- Кого это ещё чёрт несёт? -- Хозяин квартиры встал из-за стола и пошёл открывать дверь.
   Через минуту в комнату в сопровождении хозяина квартиры зашёл мужчина в тёмном плаще и шляпе. Нет никакой необходимости описывать незнакомца, потому что во, что бы он ни был одет, по каким-то неуловимым признакам таких людей характеризуют очень коротко: человек в штатском.
   Петру достаточно было одного взгляда, чтобы понять, кто пришёл к нему на свадьбу. Он вопросительно посмотрел на незнакомца и встал со своего места.
   -- Гражданин Сапожников? -- спросил незнакомец.
   Пётр кивнул головой.
   -- Майор комитета государственной безопасности, Свиридов, -- представился он.
   -- Господи, даже шампанского не успели выпить! -- воскликнула Наташина мама.
   -- Слушай, майор, ты человек или нет? Действительно, дай хоть шампанское выпить, у нас свадьба всё-таки! -- поддержал свою жену Наташин отец.
   -- Какая свадьба? -- не понял майор.
   -- Вот этих молодых людей, -- показал отец на молодую пару.
   Лицо всемогущего чекиста вдруг отразило нерешительность. Он посмотрел по сторонам и вдруг обратился к хозяину дома:
   -- У вас телефон есть?
   Петин отец молча показал на аппарат, который находился в этой же комнате. Майор набрал номер и стал ждать ответа. Вероятно, ответил ему кто-то из начальства, потому что он вдруг вытянулся в струнку, и чуть было не отдал честь телефонному аппарату.
   -- Товарищ полковник, -- говорил майор, -- их теперь двое. Он, оказывается, женат.
   В наушнике телефона раздался чей-то голос, похожий на лай.
   -- Да я проверял, -- оправдывался майор. -- Вчера ещё ничего не было.
   Чекист отодвинул от уха трубку и вежливо спросил у Петра:
   -- Пётр Михайлович, предъявите, пожалуйста, свидетельство о браке.
   Взяв в руки документ, майор снова прижал к уху телефонную трубку.
   -- Никак нет, -- товарищ полковник, -- брак действительно зарегистрирован только сегодня.
   Далее майор снова стал вытягиваться в струнку и через равные промежутки времени говорить: "есть" или "так точно".
   -- Так ведь у меня только один билет, -- вставил он, -- а надо два.
   Далее опять послышался лай.
   -- ...никак нет, -- сказал майор, -- обращение самое почтительное.
   Наконец майор положил телефонную трубку и с облегчением вздохнул.
   -- Не буду мешать вашему празднику, -- неожиданно сказал он.
   Выходя из комнаты, он неожиданно повернулся и посмотрел на Петра.
   -- Пётр Михайлович, разрешите вас на пару слов.
   Они вышли в соседнюю комнату.
   -- Слушаю вас внимательно, -- сказал Пётр.
   -- Вы не догадываетесь, почему вами заинтересовалось наше ведомство?
   -- Чего же тут догадываться? Из-за "Трупопровода".
   -- Так точно.
   -- Значит, вы меня хотите посадить за антисоветскую пропаганду и клевету?
   -- Вас? Да как вы могли подумать? Мы вам хотим предложить выехать за границу.
   -- Предложить? А потом вы меня лишите гражданства?
   -- Почему потом? Вас сразу и лишат.
   Лицо Петра помрачнело.
   -- Вы расстроились? Напрасно. Если бы вы только знали, на какие хитрости идут люди, чтобы уехать отсюда. А вам ничего и придумывать не надо.
   -- Изгнание, -- сказал Пётр задумчиво.
   -- Какое изгнание? Вы же сами пишете, что все, кого сейчас изгнали, вернутся победителями.
   -- Вы верите в то, что я пишу?
   -- Вчера хоронили товарища Суслова, вы не смотрели похороны по телевидению?
   Пётр отрицательно помотал головой.
   -- А я не только смотрел, но и был там в оцеплении. Вот как вы описали это, так и произошло.
   -- Зачем же власть изгоняет меня, если сама верит в то, что я пишу?
   -- Власть вам не верит, а вот люди...
   -- Почему же власть тогда относится ко мне с таким почтением? Я слышал, что ваше ведомство обычно не церемонится.
   -- С такими, как вы, как раз церемонится.
   Пётр с удивлением посмотрел на майора.
   -- Так вы ничего не знаете?
   -- А что я должен знать?
   -- Вашу кандидатуру выдвинули на соискание Нобелевской премии по литературе.
   -- Меня?
   -- Вас, вас. Вся Европа гудит.
   -- Быть выдвинутым на соискание -- это не значит получить премию.
   -- Пётр Михайлович, да кто бы сомневался! Вы же просто не можете читать зарубежную прессу.
   -- А вы можете?
   -- Это моя работа, - сказал майор. Он немного замялся и поправился: -- Служба.
   -- Что же мне теперь делать? -- спросил Петя.
   -- Самое главное, не волнуйтесь. Отмечайте свою свадьбу, а через два дня зайдите к нам в управление.
   -- Зачем?
   -- Как, зачем? Надо сдать паспорта и получить билеты в Париж.
   -- Почему паспорта, у меня один паспорт.
   -- Я извиняюсь, Пётр Михайлович, а как же ваша супруга? Разве она не поедет?
   Пётр пожал плечами.
   -- Сделаем так: я всё приготовлю исходя из двух вариантов, а вы решите сами. Но я вам советую ехать с женой. Да, и вот ещё что -- не приходите к нам в управу, это может повредить вам. Я сам найду вас через два дня.
  
  

Глава 9

  
   Во времена советской власти вряд ли кто отчётливо представлял значение слова "пиар". Однако это совсем не значит, что данное явление отсутствовало, как и само слово. И, хотя власть всячески поддерживала таланты, и культурный уровень общества был намного выше постперестроечного, пиар существовал и чувствовал себя весьма комфортно.
   Молодые литераторы, получив дипломы и возомнив себя Пушкиными, Лермонтовыми и Толстыми, ринулись брать вершины литературного Олимпа и оказались у подножья высокой и неприступной скалы.
   Оказалось, что новоявленного гения никто не ждал. Оказалось, что, несмотря на диплом, в молодом литераторе не только не видели писателя, но и не хотели видеть. Оказалось, что в редакции кроме как взять какую-то бумажку и отнести её куда-то, никакой другой работы для молодого специалиста не было. Старое поколение, услышав слово "писатель", хихикало и прятало улыбку.
   -- Институт не готовит писателей, -- говорили они, -- он выпускает литераторов. Что касается звания писателя, то его присвоить может только сам господь Бог.
   Согласитесь, что в обществе, где атеизм считался чуть ли ни аксиомой, эти слова не могли рассматриваться иначе, как издевательство. И если бы сейчас сказали, что молодого автора надо пропиарить, то в те времена говорили: "вам необходимо заиметь авторитет". При этом не требовалось, чтобы этот авторитет был твой собственный. Он мог быть и посторонним. Самое главное, чтобы он был общепризнанным. Тогда врата Олимпа если не открывались перед счастливчиком, то, по крайней мере, не закрывались.
   Стоит ли говорить, каким авторитетом обладал человек, имя и фамилия которого совпадали с именем и фамилией писателя, признанного во всём мире, нобелевского лауреата, изгнаннанного из страны за свои политические убеждения? Это имя знали все, и редакторы издательств привставали и приветливо кланялись только при упоминании этого имени.
   -- У вас очень выгодные имя и фамилия, -- говорили молодому человеку в редакциях. -- Только из-за них язык не повернётся вам отказать. Наверное, хорошо быть однофамильцем такого человека?
   -- Я не только однофамилец, -- говорил молодой человек. -- С Петром Михайловичем Сапожниковым мы тесно сотрудничали до его отъезда в Париж.
   Редактор сразу указательным пальцем закрывал рот, осматривался по сторонам и шипел:
   -- Тише, тише, не надо так громко. Давайте сюда ваши работы, я обязательно посмотрю. Только вы должны понять, что работать с вами без псевдонима мы не сможем.
   -- Я понимаю это.
   -- Как вас называть в таком случае?
   Лицо молодого человека расплылось в злой улыбке, и он произнёс:
   -- Чернокнижник.
   -- А что, это очень даже интригующе!
  
   С каким нетерпением автор ждёт ответа издательства на своё первое произведение! Он не спит ночами и представляет, как его работу читает седовласый и мудрый редактор. На календарике он ставит галочку напротив каждого дня, прошедшего после того, как он отдал свою рукопись на прочтение. Проходит неделя, другая, а звонка из редакции всё нет. "Что я дёргаюсь? -- успокаивает себя автор. -- Ведь мне ясно сказали, что раньше двух месяцев никто не прочтёт". Однако сколько же надо терпения, чтобы выдержать эти два месяца, сколько надо снотворного, чтобы заставить организм сомкнуть глаза хотя бы на четыре часа! Неужели они сами не были в таком же положении? Неужели сами не ставили галочки на календарях и не поглощали снотворного?
   "Нет, нельзя просто ждать, так можно совсем с ума сойти. Надо работать, надо писать дальше", -- думает он.
   Автор садится за письменный стол, задумывается, потом вскакивает, ругается отборным матом и начинает курить одну сигарету за другой. Голова отказывается подчиняться, она не может ни на чём сосредоточиться, в ней пульсирует только одна мысль: ну когда же они позвонят, а вдруг они совсем не позвонят? Автор ходит по комнате, как тигр в клетке, и вдруг останавливается. Он понимает, что этого делать нельзя, он понимает, что стоит только начать, и потом будет трудно остановиться. Однако есть предел всему -- автор вытаскивает из серванта бутылку водки и выпивает целый стакан, даже не закусывая.
   -- Да пропади она пропадом, эта редакция! -- неожиданно думает он, и успокаивается.
  
   Наконец дрожащая рука ставит галочку против заветного числа. Два месяца закончились.
   Пётр набирает номер редакции и, стараясь не выдавать своего волнения, говорит:
   -- Мне Эльвиру Марковну, пожалуйста.
   -- Это я, -- отвечает голос редактора.
   -- Это Чернокнижник вас беспокоит.
   -- Ох, ради бога, извините! Столько много работы! Я ещё даже не читала.
   И опять томительные дни ожидания, опять сигареты, водка и галочки в календаре. Автор начинает понемногу успокаиваться. Он понимает, что литературный институт действительно не выпускает писателей. Есть много других профессий, где можно использовать своё образование. Взять хотя бы работу редактора, там не надо никакого дара -- сиди и читай чужие работы: хочешь, отложишь рукопись в сторону, хочешь, в долгий ящик, а хочешь, дашь ей ход дальше. Чем плохо? Вот уж эти писатели попрыгали бы передо мной! Уж я бы их и в хвост, и в гриву, уж они бы поползали передо мной на коленях!
   Непризнанный гений готов уже поставить на себе крест. Вот он достаёт телефонный справочник, чтобы обзвонить редакции и предложить себя в новом качестве, но звонок опережает его.
   -- Алё! Вас беспокоят из редакции.
   Тело обмякает и сползает на диван. Такое состояние, будто только что получил нокдаун в боксёрском поединке.
   -- Алё, вы меня слышите? -- доносится из трубки. -- Мы прочитали вашу рукопись.
   -- Прочитали?
   -- Да, и вы знаете, нам есть о чём поговорить с вами.
   До сознания начинает доходить, что только что находился на краю гибели, только что чуть не произошло убийство, убийство молодого и талантливого писателя.
   И вот Пётр Сапожников, или, как его теперь будет звать весь литературный мир, "Чернокнижник" вальяжно сидит перед редактором и слушает отзыв на свою рукопись.
   -- Как это ни странно, мне понравилась ваша работа, -- говорит редактор.
   -- Почему, как ни странно?
   -- Вначале она шокирует. Посудите сами, ведь каждый ребёнок знает, что на дуэли Онегин убивает Ленского, а не наоборот.
   -- В этом весь смысл, -- самодовольно замечает Чернокнижник.
   -- В том то и дело, -- подхватывает редактор, -- мы привыкли мыслить по шаблону, шоры закрывают нам глаза, мы неспособны разглядеть всю палитру существующих мнений.
   -- Я так понимаю, что моя работа заинтересовала вас.
   -- Можете даже не сомневаться, мы напечатаем вас. Вы знаете, у меня сложилось мнение, что книгу писали два человека, две прямо противоположные личности.
   -- Так оно и есть. Я спорю сам с собой. Ведь только в споре рождается истина. Один Сапожников приводит одни аргументы, а другой другие.
   -- Тихо, тихо, тихо! -- прерывает Петра редактор. -- Мы же договорились не произносить эту фамилию.
   -- Прошу прошения. Я имел в виду -- один Чернокнижник приводит одни аргументы, а другой Чернокнижник другие.
   Редактор улыбается и смотрит на Петра, как на сошедшего с небес Иисуса.
   -- Это же изобретение! Обычно автор высказывает только свою точку зрения, а читатель может с ним либо согласиться, либо нет. А вы предлагаете читателю обе точки зрения. Следовательно, какую бы точку зрения не разделял читатель, он всё равно останется вашим почитателем.
   Чернокнижник театрально поклонился.
   -- Это же формула популярности!
   Ну слава Богу! Все лавры не только диссидентам достаются, что-то и нам грешным перепадает -- вот взял, и формулу популярности изобрёл.
  
   Пётр практически переселился к Кате. Предки, уехавшие к своим заболевшим родителям в другой город, не вернулись. Квартира, которая осталась после их смерти, так понравилась детям, что те, оставив своего уже взрослого ребёнка одного, остались в этом городе навсегда.
   Праздник, который отмечали Пётр и Катерина, был и радостным и грустным одновременно. Радостным он был потому, что Пётр, как писатель, был признан редакцией, и первая его книга в скором времени должна была увидеть свет. Грустным он был потому, что все рукописи, которые он отдал в редакции, остались без ответа, а рукопись этого недоучки и диссидента с первого раза была не только замечена, но и получила самую высокую оценку.
   -- Да перестань ты расстраиваться, -- успокаивала своего молодого человека Катерина. -- В конечном итоге, деньги не пахнут.
   -- Всё равно обидно, он даже оттуда, из-за границы, и то указывает мне, что и как писать.
   -- А помнишь, ты говорил, что это не он, а мы будем миллионерами?
   -- А теперь он живёт в Париже! Нобелевский лауреат, его весь мир читает. А ведь всё могло быть совсем по-другому.
   -- Что ты имеешь в виду? -- не поняла Катя.
   -- Помнишь, когда КГБшники в гараж пришли? Я тогда от всего отрёкся и сдал его с потрохами. Если бы не это, сейчас не он, а я в бы Париже жил.
   -- Мог бы быть и совсем другой вариант. Сослали бы в какую-ни будь тмутаракань, и сгнил бы там, вот и всё.
   -- Да, никто не знает, как судьба распорядится.
   -- Давай лучше выпьем за твою формулу успеха!
   -- Популярности, -- поправил Пётр.
   -- Ну популярности. Не всё ли равно? Её-то ты придумал, а не он.
   -- Что толку? Формула есть, а как её применить, никому не известно.
   -- Всё равно, давай выпьем за то, что она есть.
   Звон хрусталя немного отвлёк от грустных мыслей. Вино наполнило душистым ароматом комнату и согрело тела. Лёгкий дурман вскружил голову, и минорная составляющая настроения уступила место мажорной.
   -- А гонорар заплатили? -- спросила Катя.
   -- Нет, на следующей неделе обещали.
   -- Много?
   -- Западники, конечно, больше платили, но если считать по нашим, советским меркам, то очень даже солидно.
   -- Ну хорошо, здесь получилось, а что дальше?
   -- Дальше у меня остались его черновики про следователя.
   -- Какого следователя?
   Пётр рассказал своей подружке историю следователя, который допрашивал его тёзку.
   -- Мне что-то про учительницу не понятно. Это кто? -- спросила Катя.
   -- Я сам толком не знаю. Он же к нам из другой школы пришёл.
   -- А из какой?
   -- Я не знаю. Но узнать не составит труда. Только не понимаю, зачем.
   -- Если мы будем знать, из какой школы он пришёл, значит, нам будет известно РОНО, в котором хранится его сочинение. Ты представляешь, какой детективный роман можно будет написать на этой основе?
   Голова человека -- это тот орган, который ничему и никому не подчиняется, она сама отдаёт команды организму, который слушается её беспрекословно. Вероятно, именно поэтому воспалённые головы молодых людей, согретые алкоголем, тут же приступили к сочинению нового детективного романа, обещавшего стать бестселлером.
   -- Самое главное, чтобы сюжеты были яркими, -- рассуждал Пётр, -- а это достигается, когда между положительным и отрицательным героями возникает пропасть. Чем глубже пропасть, тем ярче сюжет.
   -- И как создать эту пропасть? -- спрашивает Катя.
   -- Есть два способа: можно очень низко опустить отрицательного героя и очень высоко возвысить положительного.
   -- А если взять, и всё перепутать, -- начинает рассуждать Катя, -- если в конце положительный герой превращается в отрицательного, и притом, гораздо хуже того, которого мы опустили на самое дно.
   -- А это уже называется интрига. Читатель должен всё время находиться в напряжении, и никогда его догадки не должны увенчаться успехом.
   -- Надо так взволновать читателя, -- продолжает Катя, -- чтобы он, сволочь, в обморок упал или инфаркт хватанул!
   -- Что-то ты не очень-то жалуешь своего читателя, -- смеётся Пётр, -- слишком всё черно получается.
   -- А за что мне их любить? За то, что они предпочтение отдают ему, а на тебя даже не смотрят? Читатель существует только для одной цели -- отдать свои деньги нам. А насчёт чёрного -- тут всё логично: ты же чернокнижник, будь любезен соответствовать своему псевдониму.
   Молодые люди смеются и улыбаются. Наконец-то они ясно увидели свою цель. И цель эта прекрасна. Эта цель состоит из денег: рублей, долларов, фунтов, и их так много, что начинает захватывать дух.
   Видимо, захлебнувшись своей мечтой, Пётр приземляется на нашу грешную землю.
   -- Всё это очень хорошо, -- говорит он, -- остаётся только выяснить, откуда столько сюжетов взять. Ну выдумаем десять, двадцать, а дальше?
   -- Надо вытащить сочинение из РОНО. У него много сюжетов.
   -- Завтра же пойду и начну вытаскивать его оттуда, -- обещает Пётр. -- Но, ведь и он не бесконечен.
   -- А твоя формула?
   -- Поясни! -- Пётр наливает в рюмки остатки спиртного.
   -- Тот Сапожников нужен нам только до той поры, пока имя Чернокнижника не затмит его. А дальше мы нанимаем молодых, талантливых писателей, у которых нет имени, с которыми в редакциях никто не хочет разговаривать, и начинаем использовать их.
   Пётр шарит по столу глазами в поисках бутылки.
   -- Я не понял, это что, всё?
   -- Что, всё? -- не понимает Катя.
   -- Вот это, всё? -- Пётр показывает на пустые бутылки.
   -- Петенька, тебе уже хватит. Ты еле сидишь.
   -- Обожди, обожди, ты что, забыла, что мы празднуем? Тебе не нравится формула, которую я изобрёл?
   -- Мне нравится, но ты уже...
   -- Никаких но! Мы даже не выпили за мою формулу! Ты хочешь, чтобы у нас всё сорвалось?
   -- Я не хочу, но...
   -- Тогда никаких но!
   Катя выходит из-за стола и нехотя подходит к серванту. Она засовывает куда-то руку и достаёт бутылку коньяка.
   -- Так это же другое дело! -- радуется Пётр. -- Откуда ты её достала?
   Он пытается сосредоточиться, но очертания серванта и рук хозяйки расплываются. Пётр всматривается и удивляется:
   -- Так у тебя сколько сервантов, два или три?
   -- Ну всё, что называется, напился! У тебя уже двоится.
   -- Да я трезв, как никогда!
   Пётр, качаясь, подходит к хозяйке и отбирает бутылку.
   -- Петя, хорошо, давай за формулу по одной, и всё. Ты же сегодня даже с Жу-жу не виделся.
   -- Согласен, по одной, и едем к Жу-жу.
   Пётр наливает коньяк в маленькую Катину рюмку, а свою отодвигает в сторону.
   -- По последней, так по последней. -- Вместо рюмки он наливает коньяк в фужер, который предназначен для лимонада.
   -- Что ты делаешь?! -- кричит Катя.
   Увы, она ничего не успевает сделать. Пётр залпом выпивает фужер и заваливается на диване.
   -- А теперь поехали к Жу-жу, -- еле выговаривает он.
   Катя подходит к своему гостю, который со счастливым и придурковатым лицом спит на диване, заливая свою белоснежную сорочку слюнями.
   -- Не нужна тебе больше Жу-жу, -- печально говорит Катя. -- Бутылка водки тебя теперь больше устраивает.
  
  
   Искать старое школьное сочинение в стенах такого солидного учреждения, как РОНО, это всё равно, что искать маленькую иголку в стоге сена.
   -- Посудите сами, -- говорит заведующий РОНО писателю, сидящему в его кабинете, -- этих сочинений тысячи. Скорее всего, его вообще нет.
   -- Раве их не сдают в архив? -- спрашивает писатель.
   -- Это же не документ, чтобы сдавать его в архив. Я вообще не понимаю, почему вы пришли к нам за школьным сочинением? Идите в школу, там их хоть пруд пруди. В РОНО сочинения попадают редко, только для проверки.
   -- Именно для проверки оно к вам и попало, -- не успокаивался писатель. -- Более того, оно стало основанием для возбуждения уголовного дела.
   -- Уголовного дела? -- удивился начальник РОНО.
   Его лицо вдруг стало задумчивым. Он как будто ушёл куда-то далеко-далеко.
   -- А ведь я помню это сочинение, -- сказал начальник, выйдя из прострации. -- Это сочинение Чернокнижника, оно наделало в своё время много шума.
   -- Так вы сами читали его?
   -- Я был непосредственным участником этого дела.
   -- Мне чрезвычайно повезло! -- воскликнул писатель.
   -- Однако я не могу отдать его вам.
   -- Значит, вы знаете, где оно находится?
   -- Чего же здесь знать? Оно лежит у меня дома.
   -- Я вовсе не собираюсь забирать его у вас. Если оно дорого вам, пусть оно у вас и остаётся. Я прошу лишь копию.
   -- И копию не могу дать.
   -- Но почему?!
   -- Потому что люди, которые там описаны, живы и здоровы, у них есть семья и работа. Они прошли эту страницу своей жизни, перелистнули её. Возвращаться в прошлое нельзя, можно сломать людям их жизнь.
   -- О чём вы говорите? Никто не собирается что-то ломать. Более того, вы, как представитель высшего уровня образовательной системы страны, должны быть заинтересованы в этом.
   -- Я?
   -- Конечно. Какую литературу изучают ваши школьники сегодня? Они изучают произведения прошлого века.
   -- Мы изучаем и современных писателей.
   -- Ваши современные писатели полностью оторваны от жизни. А здесь -- реальные события. Что касается имён, то их можно изменить.
   -- Нет, нет, и не уговариваете.
   -- Государство, -- продолжал Пётр, -- тратит на гонорары нам огромные деньги, чтобы мы отображали эту реальность, а вы нам мешаете, стало быть, и государству.
   -- Что-то вы зарапортовались, -- улыбнулся начальник. -- Государство гонорары платит не нам, а вам.
   Писатель открыл свой дипломат и вытащил оттуда пачку ассигнаций.
   -- Нет, я не ошибся. Вот ваша доля.
   -- Уберите, уберите немедленно! -- закричал начальник.
   -- Что вы так забеспокоились? Это не взятка, а гонорар. Вы же только сказали, что сами были участником этих событий, следовательно, определённая доля авторства ваша.
   Начальник РОНО не был святым. За свою трудовую жизнь ему приходилось и брать, и давать взятки. Он видел и большие, и очень большие деньги, но такие! Взгляд его стал стеклянным, и он не мог отвести его от магической пачки, лежащей на столе.
   -- Вот и прекрасно, -- говорит писатель. -- Сейчас я заполню бланк договора, чтобы у нас всё было официально.
   Однако начальник никак не отреагировал на эти слова. Он не мог отвести взгляда от денег.
   Писатель не стал надоедать, положил свой бланк в портфель и встал.
   -- Итак, когда вы принесёте мне сочинение?
   -- Завтра, -- ответил начальник, не отводя глаз.
   На этом беседа с начальником районного отдела народного образования была закончена.
   Тяжело попасть в водоворот, но ещё тяжелее из него вылезти. Ещё совсем недавно Пётр сетовал на свою горькую судьбу, что он никому не нужен, а сегодня он падал от усталости, потому что требовался сразу всем, и, причём, одновременно. То его ждали в типографии, где требовалось согласовать обложку, то срочно его вызывал к себе редактор, чтобы исправить что-то в тексте, то необходимо было всё проверить после вёрстки. Одним словом, началась обыкновенная монотонная и изнуряющая работа, о которой так много мечтают, и о которой почти никто не имеет ни малейшего представления.
   Придя к Кате из редакции, Пётр падал от усталости на диван и лежал без движения часа полтора, после чего понемногу принимал снова человеческий вид.
   -- Зачем тебя опять вызывали? -- спросила Катя.
   -- Редактор уже задолбал, -- ругался Пётр. -- Опять заставил изменить целую главу.
   -- Гонорар от этого не изменится? -- испугалась Катя.
   -- Изменится.
   Девушка скорчила недовольную физиономию.
   -- Он станет больше.
   -- Как это? -- не поняла она. -- Мы же его уже получили.
   -- Речь идёт о переиздании.
   -- Но ещё это не издали.
   -- Не издали, но уже практически всё реализовали.
   -- Я не понимаю, как это можно?
   -- Я сам ничего не понимаю. У них там своя кухня. Ты знаешь, после этих редакторских правок скоро в моей книге ничего моего не останется: половина будет его, -- Пётр кивнул куда-то в сторону, -- а половина редактора.
   -- Да хоть чёрта рогатого, лишь бы деньги платили. Ты обедать будешь?
   Пётр лениво встал с дивана и сел за стол.
   -- Скоро вся эта напряжёнка кончится, и ты сможешь сесть за следующий роман. Я уже подсчитала, чтобы жить более-менее прилично, мы должны писать по два романа в год. Это без учёта переизданий.
   -- Мы? -- удивился Пётр.
   -- А ты как думал? Забыл, с чего всё началось? Я вижу, ты очень устал, и кое-что стал забывать? Так я тебе напомню. Всё началось с того...
   -- Перестань, я всё прекрасно помню.
   -- Ничего страшного, если выслушаешь ещё раз. -- Катю, что называется, понесло.
   -- Ну, я не подумал, -- попытался загладить свою вину Пётр.
   -- Ещё неизвестно, кто больше в этом деле сыграл роль, ты или я!
   -- Ну я прошу у тебя прощения! -- Пётр встал перед Катей на колени и обнял её.
   Хозяйка сразу сменила гнев на милость.
   -- Ты забыл не только мой вклад в это дело, ты стал забывать меня.
   -- Я никогда не забываю тебя.
   -- А когда ты вспоминал про Жу-жу?
   Пётр хотел оправдаться, он уже открыл рот, чтобы сказать, когда в последний раз они с Катей были близки, но почему-то не мог сразу вспомнить.
   -- Вот видишь, ты даже вспомнить не можешь.
   -- Сейчас столько много работы с этим романом...
   -- А ведь она живая! -- обиженно сказала Катя.
   -- Кто живая?
   -- Жу-жу, кто же ещё?
   С хозяйки слетели передник, кофточка, юбка, и вскоре Жу-жу, как и прежде, предстала во всей своей красе.
  
   Напрасно молодые люди думали, что после издания книги свободного времени станет больше. Всё оказалось совсем не так. Литературная общественность была взорвана этим трудом молодого писателя. Одна группа литераторов поносила автора самыми последними словами, другая возносила его до высот гениальности.
   Одни считали, что человек, так легко и свободно критикующий самого эталона отечественной литературы -- Пушкина, достоин только одного названия -- варвар.
   Другие полагали, что в стране родилась новая звезда, по своей яркости если не превосходящая Пушкина, то, во всяком случае, не уступающая великому поэту.
   Ни одно периодическое издание, имеющее хотя бы отдалённое отношение к литературе, не выходило в свет без статьи, очерка или интервью, направленных либо на поругание, либо на поддержание Чернокнижника. Это стало настолько модным, что вскоре даже технические издания стали обсуждать эту тему. Эстафету критических статей подхватило радио и телевидение. Петра просто разрывали на части, приглашая принять участие то в телепередаче, то приглашали приехать в радиостудию. Особую часть в этом звёздном ливне приглашений занимали встречи с читателями: сюда люди стекались не для того, чтобы выслушать автора, они просто хотели своими глазами увидеть настоящую звезду, увидеть, чтобы хоть немного почувствовать самим божественное тепло, исходящее от нимба гения.
   Нет, в Советском союзе не было слова "пиар", в Советском союзе было только само явление.
  

Глава 10

  
   Как бы ни радовали лавры и медные трубы, а думать о хлебе насущном приходится всем: и неудачникам, и баловням судьбы. Ведь все понимают, что стоит только остановиться в этом безумном беге, и толпа, ослеплённая какой-нибудь новой звездой, забудет про своего недавнего кумира, и даже не посмотрит, как тот, подобно поверженному гладиатору, истекает кровью на арене Колизея. Что делать! Таковы правила игры: не мы писали их, не нам их отменять.
   Чернокнижник попытался отказываться от интервью и выступлений, ссылаясь на занятость, но это привело только к увеличению гонораров. Отказаться от таких денег, которые ему предлагали, не было никакой возможности.
   Наконец выход был найден. Вместо модного и известного писателя интервью стала давать его, как это теперь называли, гражданская жена. Толпа была в восторге: вместо одной игрушки она обрела две. Чернокнижник получил возможность сесть за стол и приступить к своему следующему роману.
   Придя домой после очередного выступления по телевидению, Катя, поужинав и отпустив служанку, зашла в кабинет Петра.
   -- Ну как, начало положено?
   -- Собственно, в этом больших проблем нет, -- ответил Пётр. -- Мне нужно только изменить имена подлинных героев.
   -- Зачем?
   -- Затем, что я обещал, когда брал сочинение.
   -- Ты когда-нибудь считал деньги, которые мы получили за твою книгу.
   -- Ты имеешь в виду гонорар?
   -- Я имею в виду всё, что связано с романом.
   Пётр задумался.
   -- А я всё подсчитала, -- не стала дожидаться ответа Катя, -- доходы, полученные от скандала, который был устроен тобой в прессе, в сто двадцать раз превышает гонорар, полученный за роман.
   -- В сто двадцать раз?!
   -- Так точно!
   -- А какой скандал я учинил?
   -- А кто убил Онегина вместо Ленского? Толпе нужен не роман, а скандал, -- подытожила Катя.
   -- Что же ты предлагаешь?
   -- Имена должны быть подлинными, наверняка, корреспонденты будут всё проверять. Сюжеты, которые описаны в сочинении, никуда не годятся. Посуди сам, что, собственно, произошло? Взрослые люди дождались, когда дети уснут, и начали заниматься тем, чем занимается каждый взрослый человек. В чём, собственно, криминал? Безнравственно поступают не те, кто занимается, чем им положено заниматься в такое время, а те, кто подглядывает за ними. Образ должен быть раскрыт так, чтобы кровь застывала в жилах!
   Пётр задумался. Его лицо стало мрачным и серьёзным. Но вот оно прояснилось, и уголки губ немного вытянулись в улыбке.
   -- Ты что? -- спросила Катя.
   -- Я заглавие придумал.
   Катя с интересом посмотрела на Петра.
   -- Лагерный роман.
   -- Я помню. Это слова Лены -- физички, когда она говорила про отношения с вожатыми мужчинами.
   -- Никаких мужчин не будет, -- сказал Пётр. -- Будут две вожатые, две молодые самки, у которых крышу сорвало на почве секса.
   -- Во, во! Секса надо побольше, это гарантия успеха! Как говорится, кашу маслом не испортишь.
   -- И не просто секс, а целая оргия с несовершеннолетними! -- вошёл во вкус Пётр.
   -- Петька, ты у меня гений! -- похвалила писателя Катя.
   Пётр склонился над столом, и его пальцы ловко стали отстукивать на печатной машинке дробь будущего романа.
  

***

   "...В этом походе расклад получился хуже, чем в прошлый раз. Тогда двое вожатых были учителями физкультуры, и две молоденькие учительницы - одна русичка, а вторая физичка. А в этом вместо четырёх послали только двух. И эти двое были женщинами. Сразу после отбоя вожатые, не дождавшись, пока дети уснут, залезали в свою палатку и начинали вспоминать свои прошлогодние приключения.
   -- А помнишь, как в прошлый раз с нами были ещё двое вожатых -- физкультурники? -- с восторгом вспоминала Лена.
   -- Мне из-за этих козлов лечиться пришлось. -- Таня сплюнула и скорчила недовольную гримасу.
   -- Мне тоже. Впрочем, это вполне естественно, ведь мы тогда менялись партнёрами.
   -- Всё равно, это было очень романтично, -- восхищалась Лена. -- Вылечили за несколько месяцев, а воспоминаний на целый год хватило.
   -- Считай, что на два, -- поправила подружку Таня.
   -- Почему на два?
   -- Потому что в этом году мы с тобой пролетели, как фанера над Парижем.
   -- А жаль, -- вздохнула Лена, -- я бы ещё полечилась.
   Далее шли такие интимные подробности, что описывать их нет никакой возможности. Однако девушкам эти подробности были необходимы, как воздух. Эти подробности доводили собеседниц до экстаза, что в какой-то степени позволяло компенсировать отсутствие мужчин. При этом рассказчицы не стремились рассказать правду, их целью было как можно сильнее возбудить свои натуры. Естественно, что рассказы сопровождались раздеванием и обниманием друг друга.
   Неожиданно около палатки послышался какой-то хруст. Лена быстро накинула на себя халат и вышла из палатки.
   Летняя ночь опустила на поляну кромешную тьму. Тёплый воздух, пропитанный запахом хвои и запахом лесных цветов, висел неподвижно, и как будто обволакивал соей бархатной сущностью всё тело. Невидимые тепловые лучи от недогоревшего костра, будто страстный любовник, покрывал жаркими поцелуями те участки кожи, которые не были спрятаны под халатом.
   -- Таня, Таня! -- воскликнула Лена. -- Иди скорее сюда! Разве можно спать в такую ночь?
   Из палатки вышла Таня, на ходу подвязывая халат.
   -- Кто это был? -- спросила она.
   -- Наверное, зверюшка какая-то, -- ответила Лена.
   -- А дети спят?
   -- Как сурки.
   Лена нагнулась и, подняв с земли несколько сухих веток, бросила их на угасающие угли. Сноп искр моментально поднялся вверх, освещая причудливым светом всю поляну. Языки пламени тут же окружили ветки и под их треск заплясали в таинственном хороводе. Лена сбросила свой халат на землю, распростёрла руки и подставила своё тело волшебному теплу.
   -- Боже мой, какая прелесть! -- прошептала она подруге. -- Так хорошо, что и мужиков никаких не надо!
   Таня тоже скинула халат и подошла к костру.
   В детской палатке, где мальчики, у которых уже начали расти усы, по словам Лены должны были спать, как сурки, сном даже не пахло. Столпившись у маленького палаточного окошечка, они, спустив трусы и сжав в кулаках своё достоинство, наблюдали за сценой, которую не доводилось видеть даже во сне.
   -- Что там, что там? -- пытались оттолкнуть от окошка счастливчиков другие ребята.
   -- Там Татьяна Александровна в таком виде!
   -- Какая Татьяна Александровна?
   -- Бахметьева, какая же ещё?
   Наконец один из созерцателей испустил благодушный стон и, разжав свой кулак, отошёл от окошка. На его место стремились уже другие, да так резво, что чуть не уронили палатку.
   Заметив это движение, вожатые отошли от костра и быстро накинули свои халаты.
   -- Где они? -- спрашивали вновь пришедшие созерцатели.
   -- Сейчас выйдут. Они в тени.
   Однако выходить в освещённый круг костра никто не собирался. Вожатые зашли в палатку, взяли фонарики и, обойдя жилище юношей с тыла, очутились у брезентовой двери. Лена наклонилась к самому уху подруги и прошептала:
   -- Давай!
   Татьяна Александровна резко отдёрнула в сторону брезент и два луча фонариков осветили палатку.
   Картина, открывшаяся двум педагогом, резко отличалась от тех лекций по детской психологии и физиологии, которые они изучали в своём педагогическом институте. Юноши поголовно все находились в состоянии детского грешка. Их безумные взгляды уже не реагировали на происходящее вокруг. Они занимались своим делом до тех пор, пока их лица не расплывались в счастливой улыбке и они не валились на кровать, испуская облегчённый стон.
   Но вдруг, будто по команде кого-то невидимого, взгляды юношей были направлены на вожатых. Взгляды -- это неверное слово, которым можно передать то состояние, которое руководило группой перевозбуждённых юнцов. Это были не взгляды, а острые пики, пронзающие насквозь вожатых. С глазами, налитыми кровью, они были похожи на свирепых хищников в период спаривания. Они смотрели на самку не как на предмет вожделения, а как на свою жертву. И самка прекрасно понимала, что у неё всего два выхода: либо подчиниться своему повелителю, либо погибнуть. Групповое изнасилование было бы безобидной шуткой по сравнению с тем, что могло случиться с двумя молодыми девушками, оказавшимися в окружении молодых перевозбуждённых самцов.
   Нет, всё-таки физики гораздо лучше приспособлены к жизни, чем лирики. Пока Татьяна Александровна молилась о своём спасении, и, не найдя среди взглядов, окружающих её, ни одного человеческого, прощалась с жизнью, её подруга, трезво оценив обстановку, уже нашла выход из совершенно безвыходного положения. Отодвинув невзначай халатик и обнажив свою ножку, она нашла в себе силы посмотреть в глаза этого очумелого стада и улыбнуться.
   -- То, чем вы занимаетесь, называется детский грешок, -- сказала она, -- а я считала вас мужчинами.
   После этих слов несколько взглядов превратились из звериных в человеческие. Они отражали уже не звериную страсть, а вопрос.
   -- Пойдёмте, мы покажем, как это надо делать.
   При этих словах учительница физики показала пальцем на двоих подростков, которые, по её мнению, были не только сильнее остальных, но и пользовались определённым авторитетом.
   -- Только, чур, на этот раз не подглядывать.
   -- Пусть только попробуют! -- Один из подростков показал своим сверстникам смачный кулак.
   Этот кулак настолько вразумил остальных подростков, что от звериных взглядов не осталось и следа. Подростки немного отступили и вдруг, увидев, что стоят без трусов, покраснели.
   Вожатые с двумя юношами вышли из палатки и растворились в темноте, оставив всех остальных в полном недоумении.
   Однако недоумение быстро закончилось: два подростка с сияющими лицами влетели в палатку и сели на свои кровати.
   -- Ну, что? -- окружили их сверстники.
   -- Это просто сказка какая-то!
   Восторженный первопроходец оглядел палатку, отыскивая своих друзей.
   -- Сашка, Мишка, давайте теперь вы!
   Двое следующих выскочили из палатки.
   -- А мы? -- послышался чей-то голос, похожий на скуление щенка.
   -- А тебе зачем? -- ответил юноша, который уже мог гордо называть себя мужчиной. -- Ты и так уже кончил.
   Взрыв смеха обрушился на неудачника. Поняв, что ему ничего не светит, он, потупив взгляд и опустив голову, отошёл от счастливчиков.
   -- Да не огорчайся сильно, завтра мужчиной станешь. Татьяна Александровна сказала, что они всех научат.
  
   После посвящения в "мужчины" юноши действительно спали, как сурки. Однако этого нельзя было сказать про вожатых. Они ещё целый час лежали и не могли прийти в себя от случившегося.
   -- Когда я увидела их звериные глаза, то поняла, что меня сейчас растерзают! -- вспоминала Таня.
   -- Так бы и случилось, -- подтвердила Лена. -- В такие моменты они ничем не отличаются от зверей.
   -- Если бы не ты...
   Таня с благодарностью посмотрела на подругу.
   -- Да чего уж там, я ведь не только для тебя старалась, но и для себя тоже. Главное -- это результат. А в результате стая голодных волков вместо угрозы превратилась в защиту. Правда, за это пришлось немного поработать.
   -- Через тебя сколько прошло? -- спросила Лена.
   -- Четверо. Правда, получилось только у двоих.
   -- Вот нам и предстоит их научить. Ведь мы же учителя.
   -- Всех?!
   -- А ты как думала? Представь, что с нами будет, если кто-нибудь из них расскажет про это своим родителям?
   У Тани только при этой мысли задрожали руки.
   -- Не бойся. Если все через это пройдут, значит, будут молчать, как миленькие. Ты встречала хотя бы одного подростка, который сам признался бы родителям, что он курит? Молчат, как рыбы. Вот и здесь то же самое. Да и с медицинской точки зрения здесь всё хорошо. Лечиться не придётся -- они все чистенькие, как слеза ребёнка.
   К концу похода у подростков не осталось белых пятен в образовании. Даже те знания, которые советская школа давать отказывалась, были получены ими в полном объёме. Понимая, как рискуют учителя столь запрещённого, но очень приятного и необходимого предмета, юноши решили поклясться кровью, что приключения, произошедшие с ними в походе, останутся под покровом тайны на всю оставшуюся жизнь. Для этой цели была принесена в жертву наволочка, на которой шариковой ручкой написали слова клятвы. После того, как каждый вслух прочтёт клятву и подпишет её кровью, наволочку планировалось сжечь на костре, а пепел развеять по ветру. Мероприятие проводилось ночью, что придавало ему оттенок таинственности и загадочности. Юноша зачитывал клятву, брал нож и надрезал им указательный палец правой руки. Поставив кровавую подпись на наволочке, он передавал нож следующему.
   Наверное, всё мероприятие прошло бы именно так, как и планировали его создатели, если бы не Вовка. Он не принял ножа от своих собратьев.
   -- Ты что? -- удивлённо посмотрел на него только что поставивший подпись.
   -- Я ничего, -- ответил Вовка. -- А вы что?
   Палатка, только что наполненная шёпотом и вздохами, моментально погрузилась в звенящую тишину. Слышно было лишь тихое дыхание мальчишек и стук их сердец. Но вот эти тихие звуки стали заглушаться каким-то зловещим воем. Этот вой становился всё громче и свирепей. Его сущность была направлена против Вовки, человека, отказавшегося не только подписать клятву кровью, но и просто произнести её.
   -- Значит, как получать сладенькое, так ты первый, а как отвечать, так ты в кусты?
   -- Мне не за что отвечать, -- спокойно сказал Вовка.
   -- То есть, как это, не за что? Ты же был в той палатке.
   -- Нет.
   -- Как это, нет? Почему? -- не поняли его товарищи.
   -- Потому что это против моих убеждений.
   Этот аргумент был настолько непонятен всем жителям палатки, что последняя опять на несколько минут была поглощена тишиной.
   -- Этого не может быть! -- кто-то прервал тишину. -- Убеждения могут быть у девчонок, а у парней их не бывает.
   -- А у меня они есть.
   -- Он просто импотент, -- догадался кто-то.
   Моментально несколько человек навалилось на Вовку, и подушка плотно закрыла рот.
   -- Спускай с него штаны! -- скомандовал лидер.
   Приказание было исполнено моментально.
   -- Так и есть -- висит, -- доложили лидеру добровольные помощники.
   -- Это ещё ничего не значит, -- ответил тот.
   Сразу несколько рук приступили к проверке выдвинутой гипотезы.
   -- Вот сволочь! -- послышался чей-то выкрик. -- Прямо в лицо попал. Никакой он не импотент.
   Раздавшийся, было, смех тут же затих.
   -- Он заложит нас, если не сделает то же, что и мы, -- сказал лидер.
   -- Ты сейчас же пойдёшь к вожатым и всё сделаешь, -- послышался совет.
   -- Да пошли вы!
   Лидер юношей, который на целую голову был выше остальных, подошёл вплотную к распластанному на кровати Вовке.
   -- В таком случае, нам придётся из тебя действительно сделать импотента.
   При этих словах он сжал свой кулак и изо всех сил ударил свою жертву между ног. Жертва, рот которой был плотно зажат подушкой, скорчилась от боли, но тут же снова выпрямилась, потеряв сознание.
   -- Вы хотите, чтобы я это делал один? -- спросил лидер.
   Повинуясь воле вожака, серая масса навалилась на свою жертву и приступила к исполнению приговора.
   -- Хватит! -- сказал вожак. -- Насмерть не забейте.
   Масса отпрянула от своей жертвы. На кровати лежал окровавленный Вовка без всяких признаков жизни.
   -- Это вы перестарались, -- сказал вожак.
   -- Что же теперь нам делать? -- На вожака уставилось несколько десятков глаз.
   -- Во всяком случае, оставлять его здесь нельзя. Сделаем так: ты и ты, -- вожак показал пальцем на своих приятелей, -- оттащите его подальше отсюда, километра на три, а дальше пусть догадываются, что с ним случилось.
   Под покровом ночи тело несчастного Вовки унесли из палатки. Наволочку с клятвой по пути бросили на угли догорающего костра. Он вспыхнул, осыпал поляну снопом искр и, съев наволочку, снова успокоился.
   Вовка очнулся от того, что рядом что-то ухало. Он открыл глаза и увидел огромную сову, раскинувшую свои крылья метра на полтора. Блюдца глаз хищной птицы отражали свет ночной луны, и, казалось, освещали этим светом лес. Вовка попытался подняться на ноги, но, почувствовав резкую боль между ног, снова опустился на землю. Посмотрев на источник боли, Вовка не поверил своим глазам: то, что совсем недавно могло уместиться в кулаке, сейчас не поместилось бы и в кастрюлю. Более того, боль, которую он испытывал, можно было сравнить только с пытками святой инквизиции в период средних веков. Вовка попробовал упереться локтями в землю и подтянуться. Боль прорезала своим острым лезвием всё тело, но сознания Вовка не потерял. Он сделал ещё несколько попыток двигаться, и они удались. Сова, видимо, удивившись противоестественному поведению человека, поняв, что ей здесь ничего не обломится, взмахнула крыльями и улетела.
   Не зря человека называют венцом природы. Через два часа он уже не полз, а, еле переставляя ноги, шёл вперёд. Он не знал, куда он идёт, у него была только одна цель -- идти вперёд и только вперёд. Вдруг Вовкины глаза увидели очертания проходной лагеря. В глазах сразу потемнело, в ушах засверлил противный свист, к горлу подкатил тошнотворный комок, и сознание провалилось в какую-то бездну.
   Утром, когда отряд умылся, сделал зарядку и выстроился на линейку, выяснилось, что одного человека не хватает. Юноши испуганно и непонимающе смотрели на своих вожатых. По их взглядам безошибочно можно было предположить, что они не только не знают, но и не могут знать, куда ночью делся их товарищ.
   Палатки были свёрнуты в течение часа. О завтраке даже никто не вспомнил. Группа юношей в сопровождении двух вожатых возвращались к месту своего основного базирования: лагеря "Буревестник"..."
  
   Катя отложила в сторону рукопись и с удивлением посмотрела на Чернокнижника.
   -- А что дальше? -- спросила она.
   -- Ты же читала сочинение.
   -- Но оно короткое.
   -- Приукрасим, разбавим водой, да и следователя не забывай.
   -- Это получится бестселлер! -- размечталась Катя.
  

Глава 11

  
   Татьяна Александровна Соколова, как и большинство девушек своего времени, шла по жизни по давно проторённому маршруту, не стараясь сойти с него, чтобы посмотреть: а что там, за пределами этого маршрута? А для чего? Зачем заглядывать туда, где может случиться всё, что угодно? Однажды она уже не послушала своих родителей, и вместо того, чтобы в отпуск ехать к Чёрному морю и подставлять своё тело под ласковые лучи южного солнца, сходила в РОНО и взяла направление в пионерский лагерь в качестве вожатой. Отпуск, проведённый среди детей и своих сверстников, так понравился ей, что на следующий год она даже слушать не хотела родителей, которые настоятельно рекомендовали ей опять ехать на юг и убивать свой отпуск среди уже немолодых людей за преферансом. Как жаль, что она не послушалась их тогда! Как жаль, что ветреность и беспечность взяли верх над мудростью и осторожностью. То, что произошло с молодой учительницей, превзошло самые мрачные и пессимистичные мысли. И даже сегодня, по прошествии многих лет, она не могла вспоминать про это без содрогания. Директор школы, дай Бог ему здоровья на тысячу лет, буквально вытащил молодую девушку из петли, в которую та уже готова была засунуть свою голову. Жених, которому она всё рассказала, при самом хорошем раскладе, должен был бросить свою невесту, плюнув в её сторону. Но Таня твёрдо решила тогда рассказать всю правду. Рассказать, а там будь, что будет. И чудо произошло: жених не прогнал, не плюнул в её сторону, а понял и простил. Вопреки всем неприятностям, Таня удачно вышла замуж, сменив фамилию Бахметьева на фамилию Соколова. Время постепенно заглаживало рубцы, оставленные в душе трагедией, и Таня вычеркнула бы из памяти всё, что с ней произошло, если бы Господь не распорядился по-другому. Будто напоминанием о беспечности, будто наказанием за непослушание родителям и своеволие, Таня после той кошмарной ночи получила недуг, который не позволял вычеркнуть из памяти ненавистные события. Тогда, когда хмель лишил её сознания, девушку спрятали в кустах от проснувшихся детей. Никто даже не заметил, что она пролежала несколько часов в холодной ключевой воде. Сегодня эта, казалось бы, незначительная деталь, полностью лишила её возможности стать матерью. Куда только не обращалась бедная женщина, какие только процедуры не выполняла -- всё напрасно: забеременев, она шесть месяцев проводила в жутких мучениях, после чего они заканчивались выкидышем.
   -- Это всё за мои грехи, -- говорила она сама себе.
   В свободное от работы время, когда муж задерживался на работе, Татьяна Александровна украдкой ходила в церковь и молила Бога, чтобы он простил её, чтобы отменил то невыносимое наказание, которое возложил на неё за падение. Она сквозь слёзы смотрела на иконы, но те смотрели куда-то сквозь неё с лицами, лишёнными хотя бы какого-то участия.
   -- Молись, дочка, и проси! Бог добр, он поможет, -- говорили набожные бабульки и приводили для убедительности такие истории, перед которыми неприятности молодой женщины казались детскими шалостями.
   И Татьяна Александровна молилась, молилась самозабвенно, страстно, рискуя, в случае, если её кто-нибудь увидит, потерять работу.
   Однажды, придя из храма домой, она, лишённая сил, рухнула на диван, даже не раздевшись. Пролежав так минут пятнадцать, Татьяна Александровна услышала звук открывающегося замка.
   -- Саша, это ты? -- крикнула она.
   -- Я. Освободился сегодня пораньше, -- услышала она голос мужа.
   Через минуту муж вошёл в гостиную и остановился у дивана.
   -- Что с тобой? -- спросил он. -- Ты здорова?
   -- Просто устала, -- сказала Татьяна Александровна, не поднимая головы.
   -- Ты опять беременна?
   -- Нет. Просто устала.
   -- Отдыхай. Хочешь, я накормлю тебя?
   Таня ничего не ответила. Она просто улыбнулась своему мужу так, что ему всё стало понятно без всяких слов.
   Через несколько минут из кухни донеслись звуки кастрюль, тарелок и чашек. Ещё через несколько минут в гостиную тонким невидимым ручейком стали втекать запахи разогреваемого борща.
   Татьяна Александровна лениво встала с дивана, пошла в прихожую, разделась и пошла в ванную мыться.
   -- Кушать подано! -- услышала она голос мужа.
   -- Господи, что бы я без тебя делала? -- сказала Таня, войдя на кухню.
   Она села на своё место и с улыбкой стала наблюдать, как муж разливает борщ по тарелкам.
   -- Чем от тебя так пахнет? -- спросил муж.
   -- Свечами и ладаном.
   -- Ты была в церкви?
   -- Я уже давно туда хожу.
   Александр сразу догадался о причине, которая заставила его жену посещать это заведение.
   -- Ты думаешь, это поможет?
   -- Ну должен же быть хоть какой-то выход.
   -- А может быть подумать об усыновлении...
   -- Саша, давай не будем сегодня об этом. Мне так плохо!
   -- Хорошо. Давай сменим тему разговора.
   Несколько минут супруги кушали в полной тишине, наконец, Александр прервал молчание.
   -- Ты не слышала о таком писателе -- Чернокнижник?
   -- Конечно, слышала. Этот мальчик учился у меня. Теперь он уже не мальчик, а очень уважаемый человек.
   -- Он и в школе писал?
   -- Что ты! Никто даже не мог предположить, что он станет писателем. В школе он был обыкновенным троечником.
   -- Значит, его дар раскрылся позже?
   Лицо Татьяны Александровны исказилось в горькой ухмылке.
   -- Его дар раскрылся на моих глазах, -- сказала она. -- Я бы даже сказала, что именно я стала тем объектом, который раскрыл этот дар.
   -- Интересно. Очень интересно. Ты никогда мне этого не рассказывала.
   -- Я рассказывала тебе это, Саша. Помнишь историю, которая произошла со мной в лагере?
   Муж молча кивнул головой.
   -- Эту историю первым рассказал Чернокнижник. Тогда даже он не знал о своём даре. Мальчик просто решил пошутить и написал сочинение на тему: "Как я провёл лето". Если бы он знал, что Господь наделил его способностью заглядывать в прошлое и будущее, разве бы он сделал это?
   -- У тебя были неприятности?
   -- Огромные.
   -- Он написал, что это была ты?
   -- Нет, он не указал ни моей фамилии, ни названия лагеря, но почему-то все сразу догадались, что это была я.
   -- После этого он стал писать?
   -- Да, он написал роман "Трупопровод", и оказался за границей.
   -- Ты читала его?
   -- Нет. Это невозможно. Во-первых, у нас его не публикуют, а во-вторых, у меня с этим автором связаны очень тяжёлые воспоминания. Я не только читать, я говорить о нём не могу. Для меня это слишком тяжело.
   -- Извини, Танечка, я не знал, что это тяжело. Давай переменим тему.
   Супруги снова замолчали, но другой темы на ум не приходило.
   -- А почему ты вдруг вспомнил о нём? -- спросила Татьяна Александровна.
   -- У нас на работе все зачитываются его книгой.
   -- Он стал публиковаться у нас?
   -- Выходит, так.
   -- И что же это за книга? "Трупопровод"?
   -- Ну, нет, этого наши не опубликуют никогда.
   Татьяна Александровна с явным любопытством посмотрела на мужа.
   -- Лагерный роман, -- сказал он.
   -- Всё таки не удержался -- написал.
   -- Что написал?
   -- Лагерный роман -- это фраза из его сочинения.
   -- Если хочешь, я могу принести эту книгу.
   -- Боже упаси. Я даже слышать об этом не хочу.
   -- А теперь и я.
   -- Что и ты?
   -- Теперь и я не хочу слышать ни об этой книге, ни об этом писателе. Это чудовищно -- обнародовать такие интимные вещи.
  
   То, что неприемлемо для одного, очень приятно и привлекательно для другого. Посудите сами: да разве есть на свете что-либо приятней, нежели порыться в чужом грязном белье? А интимные стороны жизни людей? Они ведь только называются интимными, а попробуйте оторвать от замочной скважины созерцателя, наблюдающего за этими интимными сценами? За уши не оттянешь! Этим сценам человеческой жизни даже название придумали сладкое и приятное -- клубничка.
   Что может быть приятней, чем почитать на ночь глядя такую клубничку! Сердце заходится в груди и замирает дыхание. Да что там, сердце! А ниже? Короче, все органы готовы к активному образу жизни. Придёт жена или муж, ляжет рядом, тут, ясное дело, не до прозы жизни -- сразу приступаешь к поэзии. Стало быть, в качестве укрепления семейных отношений лучшего средства и не сыскать. А коли ночь прошла великолепно, то и утро задалось. Идёшь на работу, и все-то тебе улыбаются, и ты улыбаешься всем. А тут в прямой связи и производительность труда находится, коли настроение у всех хорошее. Если уж мы коснулись вопросов экономики, то лозунг "догнать и перегнать Америку" никак без неё обойтись не может. А это уже политика -- дело нешуточное. Так что, как ни крути, а клубничка в литературе занимала, занимает и будет занимать самое первое место. Я бы даже в партию принимал, исходя из одного только показателя: читаешь клубничку -- милости просим вас в КПСС, давайте вместе коммунизм строить, не читаешь -- и на пушечный выстрел не подходи -- не наш человек, не советский. И, хотя партийные руководители всячески осуждали клубничку, сами, распустив слюни, зачитывали подобные книги до дыр.
   Уж кто позволил опубликовать "Лагерный роман", по какому такому знакомству, за какие деньги -- неизвестно, но книжка вышла и сразу же нашла своего читателя.
  
   В конструкторском бюро, где работал муж Татьяны Александровны, книжка была особенно популярна среди молодых мужчин. Женщины, конечно, тоже читали её, но они считали плохим тоном говорить о таких вещах вслух. Правда, трудно себе представить женщину, которую можно было заставить молчать тогда, когда той хотелось высказаться. Вероятно, именно для такого случая в конструкторском бюро была предусмотрена женская курилка. Туда приходили даже те дамы, которые не курили. Здесь можно было посплетничать, узнать последние новости или просто почесать языком без мужских вездесущих ушей.
   -- Ты читала "Лагерный роман"? -- спрашивала молодая особа свою подружку, затягиваясь ароматной сигаретой.
   -- Я давно хочу, только не могу найти. Ты дашь мне почитать?
   -- Ты четвёртая в очереди будешь.
   -- А вы знаете, что у нашего ведущего жену зовут также, как и главную героиню. Тоже Татьяна Александровна. Только в романе она Бахметьева, а у него Соколова.
   -- Так ведь её девичья фамилия -- Бахметьева!
   -- Да ну!
   -- Бывают же такие совпадения?!
   -- А вдруг это совсем и не совпадение! -- предположил кто-то.
   -- А что же тогда? Она же у него учительница.
   -- И в романе учительница.
   -- В романе можно себя так вести, а у нас нельзя. Если бы в нашей советской школе такая нашлась, то её моментально бы выгнали с волчьим билетом, а она работает до сих пор.
   -- Девочки, всё равно, это так интересно! -- восторженно прозвучал чей-то тоненький голосок.
   -- Тебе-то что может быть интересно? Детскому саду такие вещи слушать не полагается, -- оборвал прокуренный голос девочку, которая, конечно, не была из детского сада, но со школьницей её спутать было можно совершенно спокойно.
   -- Я уже замужем! -- обиженно ответила она.
   -- Слышь, ты, замужняя, смотри, языком сильно не трепли, а то ведущий укоротит тебе премию и даже не посмотрит, что замужняя.
   Вне курилки женщины не говорили на эту тему, но проходя мимо ведущего конструктора, не могли устоять, чтобы не заглянуть ему в глаза и не рассмеяться.
   Ведущий конструктор оглядывал себя, но ничего смешного не находил. Зайдя в туалет, он вставал около зеркала и пытался посмотреть, что у него сзади.
   -- Послушай, Андрей, -- обратился он к вошедшему сотруднику,-- у меня сзади ничего нет?
   --А что у тебя должно быть сзади? -- не понял сотрудник.
   -- Вот я и хочу разобраться. Девицы посмотрят мне в лицо и смеются.
   -- Так ведь, дуры!
   -- Ты думаешь?
   -- Тут и думать нечего. Счастливый ты, Саня. На тебя девки смотрят и улыбаются, а на меня взглянут, и так морду вытянут, будто змею только что проглотили.
  
   Что касается РОНО, то тут и в мыслях не было не только смеяться, но и просто улыбнуться. Произведение, в котором советские педагоги предстают в образе развратниц, рассматривалось как враждебное, ставящее перед собой целью опорочить не только всю систему советского образования, но и весь существующий строй. Руководители РОНО незамедлительно поставили бы вопрос перед соответствующими органами, если бы не одно деликатное обстоятельство. Дело в том, что в РОНО помнили о злополучном сочинении. Более того, все знали, что этим сочинением занималась милиция, в результате чего были уволены двое учителей. Уволены тихо, по собственному желанию, чтобы своими поступками не компрометировать столь солидное учреждение. А коль скоро это так, то действовать необходимо осторожно: а вдруг факты, изложенные в романе, действительно имели место быть. Любой здравомыслящий человек на месте руководителя РОНО, прежде чем принять какое-либо решение, сто раз проверит и перепроверит столь деликатную информацию. Но весь казус и заключался в том, что проверять было нечего. Злополучного сочинения не было в РОНО. У руководителя учреждения, который в то время занимал должность заместителя, и непосредственно участвовал во всей этой истории, тоже ничего узнать было невозможно, потому как снят с работы он был в результате такой гнусной интриги, что не только разговаривать с нынешними руководителями, но и пройтись с ними по одной стороне улицы он отказался бы даже под страхом смерти. Сам писатель, по данным РОНО, находился за границей, то есть, был абсолютно недоступен. Милиционер был уволен после этого дела по состоянию здоровья. Оставалась Татьяна Александровна Бахметьева (главная героиня романа), она действительно до сих пор работала в школе учителем литературы. Но не круглая же она дура, чтобы давать показания, компрометирующие её саму.
   Может быть, она дура круглая, а может и квадратная, но у руководства РОНО другого выхода не было: проверять компромат против Татьяны Александровны надо было с помощью самой Татьяны Александровны.
  
   Как известно, среди оснований, на базе которых возбуждаются уголовные дела, есть и информация, содержащаяся в средствах массовой информации. Прокуратура, как орган, надзирающий за соблюдением законности в стране, была просто обязана проверить информацию, содержащуюся в книге, и в случае подтверждения принять меры уголовного преследования к преступникам, растлевающим пионеров и комсомольцев. Инструментов для выполнения этой святой задачи в государстве развитого социализма, слава богу, было предостаточно.
  
   В приведённом выше инструментальном ансамбле явно не хватает дирижера. И, хотя читатель не знает, кто будет руководить этим ансамблем, но наверняка догадывается, куда клонит автор.
   Хочу сразу разочаровать читателя. Ваш покорный слуга никуда не клонит, так как он вообще не занимается такими грязными делишками. На это есть другие деятели, которые даже псевдоним себе выбрали соответствующий -- "Чернокнижник".
  

Глава 12

  
   Катя уже битый час сидела в редакции газеты и старалась объяснить корреспонденту, что ей надо. Она не была писательницей и, вероятно, поэтому плохо умела выражать свои мысли, потому что её собеседник с измождённым лицом, покрытым крупными каплями пота, умоляюще смотрел на девушку и в который уже раз задавал один и тот же вопрос:
   -- А мы-то здесь при чём?!
   -- Ну а кто же, если ни вы? Я же вам книгу принесла!
   -- Вы понимаете, мы газета, а не книжный магазин.
   -- В этой книге описаны реальные события.
   -- Я поздравляю вас, но у нас газета.
   -- Раве вас не интересуют реальные события?
   -- Интересуют, но при чём тут книга? Идите в магазин и продавайте свою книгу там.
   -- Кто же её купит?
   -- Как, кто? Читатели.
   -- Как же читатели её могут купить, если о ней никто ничего не знает?
   -- Устраивайте читательские конференции.
   -- А ваша газета на что?
   -- Обождите, я, кажется, начинаю догадываться. Вы хотите, чтобы мы вашу книгу пропиарили?
   -- Пропи... что?
   -- Пропиарили, -- повторил корреспондент. -- Раскрутили, значит.
   -- Зачем крутить нашу книгу?
   -- Никто её крутить не собирается. Это так говорят. Короче, сделать так, чтобы о ней все знали.
   -- Слава богу, наконец-то дошло! -- облегчённо вздохнула Катя.
   -- Может быть, и слава богу, но мы этим не занимаемся.
   -- То есть, как это, не занимаетесь? А кто занимается?
   -- Этим у нас никто не занимается.
   -- Вот те раз! Термины, значит, есть: пропарить, покрутить, а дела нет? Где же тогда занимаются?
   -- Пропиарить, а не пропарить. Эти термины к нам из-за границы пришли, вот там и занимаются.
   -- За границей нам не надо. Нас там пока не публикуют. Нам здесь надо.
   Корреспондент вытащил из кармана платок и вытер вспотевшее лицо. Сотрудники, которые находились в комнате, сначала с интересом наблюдали за странной посетительницей, но потом им надоели её бестолковые речи, и они разошлись кто куда.
   -- Слава богу, все ушли! -- облегчённо вздохнула Катя. -- Теперь и поговорить можно.
   -- Как, опять?! -- взмолился корреспондент.
   -- Не опять, а снова, -- сказала Катя.
   Девушка ещё раз осмотрелась и, убедившись, что в комнате кроме корреспондента и её никого нет, достала из сумочки пачку ассигнаций и положила её на стол корреспонденту. Пот моментально высох. Мужчина непроизвольно встал. От удивления Катин собеседник не мог выговорить не слова.
   -- Что это? -- наконец выдавил он из себя.
   -- Деньги. А вы разве их не узнали?
   -- Уберите немедленно!
   -- Как бы не так!
   Катя достала из сумочки вторую пачку и положила её рядом с первой.
   Взгляд корреспондента почему-то прилип к этим пачкам. Он хотел посмотреть на Катю, но никак не мог оторвать взгляда.
   -- Так делают за границей? -- спросила Катя и положила на стол третью пачку. -- Это для ваших начальников, чтобы они не мешали вам работать.
   Корреспондент сел на своё место, одним движением руки смахнул деньги в ящик письменного стола и преданным взглядом уставился на свою посетительницу.
   -- Я слушаю вас, -- сказал он.
   -- Понимаете, -- начала Катя, -- нам нужен скандал.
   -- Какой скандал?
   Катя посмотрела на своего собеседника, как на дурака.
   -- Какой, какой? Грандиозный.
   -- Виноват, я уже всё понял, -- исправился корреспондент.
   -- Мне надо, чтобы название этой книги звучало по радио, по телевидению...
   -- Но у нас же газета!
   Катя опять испепелила взглядом своего собеседника.
   -- Сделаем, даже не сомневайтесь.
   Собеседница даже и не думала сомневаться в чём-либо. Но она так долго изображала из себя дуру, пока ждала момента, чтобы остаться наедине с корреспондентом, что ей просто необходимо было реабилитироваться, или, на худой конец, просто выговориться. Корреспондент понял это, поудобнее устроился в своём кресле, и стал терпеливо ждать. Ждать пришлось достаточно долго. Девушка высказала своё не совсем лестное мнение обо всех сотрудниках, которые так долго торчали в комнате и не давали поговорить, а потом вполне приятно отозвалась о корреспонденте, намекнув, что если он и дальше будет таким же понятливым, то не пожалеет об этом. Катя, наверное, говорила бы и дальше, но бестолковые сотрудники снова вернулись на свои места, и оратору пришлось прекратить свою пламенную речь.
   -- Я надеюсь, мы поняли друг друга? -- спросила она.
   -- В этом нет никакого сомнения.
   -- Вот моя визитка. Не стесняйтесь, звоните в любое время.
   -- В любое? -- корреспондент сделал слащавую физиономию.
   -- В любое. Я отвечаю за свои слова.
   -- А если серьёзно?
   Вместо ответа Катя помахала корреспонденту с сотрудниками газеты ручкой и вышла из кабинета.
   В приведённых выше событиях не хватает одного звена. Не хватает ведомства, с которого всё и началось. Именно оно придало злополучному сочинению официальный статус, именно оно подняло шум там, где его не было, и именно оно, как ни в чём не бывало, закрыло дело, которое и открывать-то никто не просил. И не приведено это звено здесь потому, что основной задачей этого ведомства является не решение задач, которые возложены на него, а отпихивание от себя этих задач всеми возможными и невозможными способами.
   Попробуйте прийти в милицию и подать дежурному заявление. Первое, что он сделает, это объяснит, что никаких заявлений подавать вам не надо. Он направит вас к оперативнику, который внимательно выслушает вас. Посочувствовав вам, он объяснит, что во всём случившемся виноваты вы сами, и что помочь себе сможете только вы. Поэтому вам следует идти домой и поскорей забыть о случившемся. И только после того, как вы начнёте ругаться, и из ваших уст вырвутся слова: "Я буду жаловаться в прокуратуру!", оперативник с недовольной гримасой вытащит из стола чистый лист бумаги и предложит вам написать заявление. Однако это ещё не значит, что милиция начнёт искать преступника. Первое, что она начнёт искать, так это основания для закрытия только что открытого дела.
   Другое дело -- прокуратура. Они ничего не отпихивают от себя. А зачем? Ведь им не надо будет искать преступника -- дал команду милиционерам, вот и всё. А если команда поступила из прокуратуры, милиции ничего не остаётся, как защищать законные интересы граждан, то есть, выполнять те обязанности, которые на них и возложены.
  
   Начальник следственного отдела (уже четвёртый за последние семь лет) проводил совещание со своими сотрудниками. Распекая своих "бездельников", он так увлёкся, что совсем забыл про время. Стоит отметить, что распекать их было совсем не надо, ибо сотрудники и так изо всех сил отбивались от уголовных дел, как только могли, и закрывали их при малейшей возможности, но порядок есть порядок. Если сотрудников не распекать, то для чего же тогда на службу ходить? Сегодня я начальник, значит, я их распекаю, завтра они будут начальниками -- они распекать начнут. Так положено. Это чтобы порядок был. Чтобы служба мёдом не казалась. Начальник хотел ещё раз обложить своих сотрудников крепким словом, но, взглянув на часы, осёкся. Ему самому надо было ехать в управление на совещание, где генералы будут вытирать об него ноги. Не потому, что он плохо работает, не потому, что произошло что-то из ряда вон выходящее, а потому, что так положено, такой порядок, чтобы служба мёдом не казалась.
   -- Одним словом, плохо работаете, товарищи, -- заключил он.
   Начальник взял со стола книжку, к которой был подколот какой-то листок и потряс ей в воздухе.
   -- Вот ещё на нашу голову свалилось! Кто у нас читать любит? Какой-то Чернокнижник. Надо проверить, соответствует ли написанное действительности.
   -- Чернокнижник? Так ведь мы проверяли, -- раздался удивлённый голос сотрудника.
   -- Когда?
   -- А это ещё до вас было. Проверял этого Чернокнижника Андрей Андреевич, а Вихарев закрыл это дело.
   -- А где у нас сейчас Андрей Андреевич?
   -- У него после этого дела что-то с мозгами стряслось, и его уволили.
   -- Ну тебе то, Семёнов, нечего бояться. Твоей голове только кариес страшен. Так что бери этот материал и проверяй.
   Семёнов, пожалев, что ляпнул языком, взял злополучную книжку у полковника. На этом совещание было закончено.
   Первым желанием Семёнова было закрыть дело. Якобы проверил и ничего не нашёл. Информация проверена, но она не имеет никакого отношения к действительности. Однако следователь вспомнил, что с этим делом уже так поступали, и оно всё равно всплыло на поверхность. Семёнов взял из архива дело о похищении ребёнка, изучил его и отправился в РОНО. Следователь решил сначала действовать так, как и его предшественник.
   В просторном и уютном кабинете следователь сидел и смотрел на заведующего РОНО, которого то кидало в холодный пот, то пунцовая краска заливала всё лицо. К моменту прихода милиционера начальник уже разобрался в этом непростом деле и, что называется, владел вопросом. Им руководило два чувства: с одной стороны, надо было любыми путями спасать честь мундира, а с другой, если пришли органы, то всё равно докопаются, хоть скрывай от них, хоть нет. Был и ещё очень деликатный аргумент: в управлении по образованию до сих пор не улеглись слухи о том, как нынешний начальник РОНО оговорил своего предшественника и занял его место. Если сейчас информации, которую вытягивал из него следователь, будет дан ход, то разговоры о якобы невинном и несправедливо смещённым начальнике РОНО тут же прекратятся. И чем страшнее, чем грязнее будет информация, тем прочнее будут позиции его -- нынешнего начальника районного отдела народного образования.
   Будто прочитав мысли начальника, следователь спросил:
   -- Да что вы так переживаете? В то время начальником был совсем другой человек. Вам за него отвечать не придется.
   Этот аргумент оказался той каплей, которая сдвинула с места нерешительного начальника. Он принял решение и спокойно посмотрел на следователя.
   -- Начнём с самого начала, -- сказал следователь. -- Вы отправляли в пионерский лагерь Бахметьеву Татьяну Александровну?
   -- Я её туда не отправлял.
   -- Хорошо, зададим вопрос по-другому: РОНО посылал Бахметьеву Татьяну Александровну в пионерский лагерь "Буревестник"?
   -- Да, два раза, -- сказал начальник.
   -- Факты, описанные в книге "Лагерный роман", имели место быть?
   -- Я не читаю таких книг.
   -- Хорошо, зададим вопрос по-другому. У вас в лагере вожатые занимались развратом несовершеннолетних?
   -- У нас -- нет.
   -- Я имел в виду не вас, а лагерь "Буревестник".
   -- В Буревестнике -- да.
   -- Какие меры принял РОНО к виновникам этого преступления?
   -- Троим учителям было предложено уволиться по собственному желанию.
   -- Только и всего?! -- не смог сдержать своего удивления следователь.
   -- Я в то время не ...
   -- Я знаю, знаю. Просто удивляет, что столь солидное учреждение вместо того, чтобы ходатайствовать о возбуждении уголовного дела на преступников, предлагает им уволиться по собственному желанию.
   -- Я сам этого не понимаю. Скажу более: преступников было четверо, а предложено было уволиться только троим.
   -- Почему четверо? В романе было только двое: это Лена и Татьяна Александровна Бахметьева.
   -- Я же вам сказал, что таких книг не читаю. Откуда я знаю, почему автор решил вместо четверых показать двоих? На самом деле, их было четверо.
   -- Но вы же сказали, что троим было предложено уволиться по собственному желанию! Выходит, что один человек работает учителем до сих пор?
   -- Да. Это Соколова Татьяна Александровна.
   -- Но как вы её могли оставить?
   -- Не я, а...
   -- Нет уж, теперь именно вы, милостивый государь! Что было с вашим предшественником, то было. Но теперь вы на этом посту и защита нравственности детей на вашей совести.
   -- А от уголовных элементов -- на вашей.
   "Этому чиновнику палец в рот не клади", -- отметил следователь про себя.
   -- Я, собственно говоря, именно с этой целью и беседую с вами, -- отбил атаку противника следователь.
   -- Вот когда вы осудите преступницу, тогда у нас будут основания уволить её, -- снова пошёл в атаку начальник.
   -- Вы работы Владимира Ильича Ленина хорошо изучали? -- спросил милиционер.
   Начальник РОНО изменился в лице. К игре на этом поле он явно был не готов. Как коммунист, начальник районного отдела народного образования был просто обязан знать работы вождя чуть ли не наизусть, но также как и все советские люди, он никогда не читал их. Исключение составляли те случаи, когда ему приходилось готовиться к докладам для проведения политинформаций. Однако это было в молодости. Занимая такой солидный пост, начальник уже давно не заглядывал в труды основоположников марксизма-ленинизма, в результате чего в голове вообще ничего не осталось, кроме лозунгов, развешанных, где только можно. Однако признаться в этом означало то же самое, что и подписать себе смертный приговор.
   -- Ну и вопросики у вас! -- сказал он, вытирая внезапно выступивший пот.
   -- Бюрократ тем и опасен, что формально он прав! -- процитировал милиционер вождя, не уточнив при этом, где именно и в каком контексте Ленин говорил эту фразу.
   Борьба двух интеллектуалов была закончена. Победу одержал представитель социалистической законности.
  

Глава 13

  
   Татьяна Александровна зашла в класс, кивком головы поприветствовала учеников и села за свой стол. За годы работы в школе она научилась чувствовать настроение детей безошибочно. Стоило только войти в школу, как человека окружал гул. Этот звук можно было сравнить с гулом роя пчёл, летающим над своим ульем. Опытный пчеловод по этому звуку легко определяет, в каком настроении находятся его подопечные. Ему сразу ясно: надо ли надевать маску, чтобы подойти к своим любимицам, или можно обойтись без неё. Бывали случаи, когда пчеловод, уловив в гуле тревожные нотки, вовсе отказывался от планов и оставлял свои мероприятия до лучших времён. Нечто подобное наблюдается и в школе. Даже когда прозвенит звонок, гул не прекращается. Он становится тише, но он всё равно есть. Даже когда учитель входит в класс и здоровается со школьниками, класс продолжает гудеть. Вернее сказать, это уже не гул, а лёгкий шелест, будто свежий ветерок тревожит застывшие в неподвижности листья. Детский коллектив, этот макет вечного двигателя, никогда не может пребывать в состоянии покоя. Всегда кто-то кому-то что-то шепчет на ухо, кто-то толкает кого-то, кто-то над кем-то смеётся...
   Сегодня, сев на свои места, школьники молчали. Молчали так, будто в природе вовсе отсутствовали звуки, молчали так, будто и сердца и лёгкие разом перестали функционировать. Так, вероятно, молчали зрители Колизея, предвкушая кровавый финал схватки гладиаторов. Молчали, сжав кисть правой руки в кулак, оттопырив большой палец, чтобы в любой момент вытянуть руку с кулаком вперёд так, чтобы палец непременно указывал вниз.
   Татьяна Александровна кожей почувствовала недоброе. Она всматривалась в лица ребят, но на этот раз ничего в них прочесть не могла -- одна тишина.
   Однако урок надо начинать. Учительница ещё раз осмотрела класс и открыла классный журнал.
   К страничке русского языка канцелярским клеем был приклеен белый лист бумаги, на котором было написано всего одно слово: "Проститутка".
   Вначале у учительницы русского языка перехватило дух и остановилось дыхание. Она пыталась набрать в лёгкие воздух, но у неё ничего не получалось. Наконец ей удалось сделать это, и она глубоко вздохнула. Кровь, прихлынувшая к голове и стучавшая в висках барабанным боем, отошла, и пурпурно-красное лицо учительницы окрасилось в белый, как снег, цвет. Рука машинально ухватила белый лист и попыталась сорвать его. Клей уже схватился, и лист не поддавался. Тогда рука дёрнула его сильнее, но тот опять устоял. Татьяна Александровна дёрнула в третий раз, уже не сдерживая силу. Лист не выдержал и поддался. Взглянув на ненавистный лист, учительница обнаружила, что вместе с ним её кулак сжимал и лист физики и лист математики. Не зная, что делать, несчастная женщина выбежала из класса в коридор, сжимая в одной руке классный журнал, а в другой вырванные листы. Голова слегка закружилась, и она прислонилась к прохладной стене. Класс, который только что не издавал ни звука, вдруг разразился гомерическим хохотом.
   "Проститутка!" -- неслось из класса. К выкрикам прибавилось топанье ног и свист. Татьяна Александровна, как опытный педагог, знала, что дети отличаются от взрослых своей жестокостью, но ей впервые пришлось столкнуться с этим.
  
   Директор школы ещё не успела привыкнуть к своей новой должности. Когда она была завучем, у неё не было своего персонального кабинета. Подчинённые хоть и побаивались её, но не смотрели ей в рот с раболепской покорностью. Тогда, во времена совсем недалёкие она более смело принимала решения. Это происходило потому, что над ней всегда был директор, который, выслушав мнения своих сотрудников, сам расставлял все точки над "i". Теперь она сама была директором и кроме неё никто никаких точек расставлять не будет.
   Перед директором на столе лежал классный журнал, а на журнале комок смятых листов. Рядом на стуле, опустив голову, сидела Татьяна Александровна. Взгляд директора, до этого неподвижно смотревший на журнал, оставил его и перешёл на учительницу.
   -- Я понимаю, что в каждом коллективе есть хулиганы, но всему же должна быть граница! Меня поразило то, что в этом участвовал весь класс без исключения, -- сказала учительница.
   -- Шила в мешке не утаишь, -- ответила директор.
   Она выдвинула ящик стола и вытащила оттуда книжку в яркой обложке.
   -- Я тогда не читала его сочинения, а теперь...
   -- Столько лет прошло, кто бы мог подумать, что он на этой основе напишет целый роман?
   -- Он, по моим сведениям, сейчас за границей?
   Татьяна Александровна молча кивнула головой.
   -- Значит, с него и взятки гладки. Я, Танечка, тоже была молодая и, признаюсь тебе, совсем не святая, но такое нам даже в голову прийти не могло!
   Директор многозначительно посмотрела на роман и постучала по обложке пальцем.
   -- И название-то какое придумал -- "Лагерный роман"!
   Она сочувственно посмотрела на Татьяну Александровну и спросила:
   -- Ты сама-то читала?
   -- Читала, -- еле слышно ответила учительница, -- ещё тогда, когда сочинение забрали в РОНО.
   -- Я имею в виду книгу.
   Татьяна Александровна отрицательно помотала головой.
   -- Я её не только читать, я её видеть не могу.
   -- Прочитай, коли так всё получилось.
   Директор кончиками пальцев отодвинула от себя книжку. Таня взяла её и положила в сумочку.
   -- А что же мне с классом делать? Как я теперь в глаза им буду смотреть?
   Директор молча положила на стол чистый лист бумаги.
   -- Что это?
   -- Это то, что ты не доделала тогда.
   -- Я должна написать заявление?
   -- Ты знаешь другой выход? -- ответила вопросом на вопрос директор.
   -- Куда же мне идти? После такого меня ни в одну школу не возьмут!
   -- Надо было писать это заявление раньше, когда в РОНО предлагали. Страсти давно бы улеглись и всё быльём бы поросло. А теперь это единственный выход.
   Татьяна Александровна написала заявление об увольнении по собственному желанию и пошла домой. Теперь ей не нужно было торопиться на работу, вечером она могла спокойно смотреть телевизор, а не проверять тетрадки. И, хотя муж давно советовал уволиться и заняться своим здоровьем, ей всё равно было грустно. Грустно из-за того, что какой-то мальчишка, хулиган, обидевшись на неё неизвестно за что, взял и исковеркал ей всю судьбу. Идя по улицам города, она вспомнила лицо своего ученика. "У него было доброе лицо, -- думала она. -- Он не мог этого сделать. А почему всё опять прилипло ко мне? Ведь он в своём сочинении назвал только её имя. Только имя -- больше ничего. Мало ли на свете Татьян? Почему эта грязь всё время липнет ко мне"? Она подошла к своему дому и вдруг остановилась.
   -- А почему я написала заявление? -- спросила она сама себя. -- Только потому, что она попросила меня? Почему директор даже не попыталась защитить меня? Почему эти хулиганы не были выгнаны из школы? Почему никто не вызвал их родителей? Ведь он нигде не указал моей фамилии, нигде не было указано номера школы и названия лагеря! Она просто хочет избавиться от меня. Ну нет, этот номер не пройдёт! Я завтра же заберу своё заявление, а если не отдаст, то пусть всё решит суд.
   Татьяна Александровна решительно поднялась по лестнице и остановилась у своих дверей. Она открыла сумочку, чтобы достать ключи и увидела злополучную книгу. "Чернокнижник", -- прочитала она имя автора.
   -- Вот что с тобой сделала слава?! Вот в кого ты превратился? А ведь Бог дал тебе дар. Ведь ты мог быть писателем, а стал чернокнижником.
   Татьяна Александровна осмотрелась и увидела открытую крышку мусоропровода. Она взяла книжку и занесла руку, чтобы швырнуть её туда.
   -- Да будь ты проклят, Иуда!
   Неожиданно на лестнице раздались чьи-то шаги.
   -- Кого это ты проклинаешь? -- услышала она голос мужа.
   Рука, держащая книжку, дёрнулась вниз и быстро спрятала её в сумочке.
   На площадку поднялся муж. Он подошёл к жене и нежно поцеловал её.
   -- Так кого же ты проклинаешь?
   Таня растерялась, не зная, что ответить. Вдруг из её рта вырвался фонтан. Сумка выпала из рук, а руки попытались закрыть рот, чтобы муж не видел этой картины. Но разве способны руки удержать то, что решил выбросить из себя желудок?
   - Милая моя, ты беременна?!
   Вместо ответа новый фонтан вырвался изо рта.
   -- К врачу, немедленно к врачу! -- скомандовал муж.
   Он выбежал на улицу и через пять минут, сияя от счастья, вернулся назад.
   -- Такси ждёт нас. Ты можешь идти? -- Александр поднял её сумку и с надеждой посмотрел на жену.
   Татьяна Александровна взяла мужа за руку и тихонько, будто боясь расплескать воду в стакане, наполненном до самого края, вышла на улицу. Вопрос мужа относительно проклятий жены так и остался без ответа.
   Доктор, осмотрев посетительницу, долго листал историю болезни и сравнивал показания анализов, взятых в разное время. Его лицо, покрытое глубокими морщинами, до сих пор строгое и серьезное, вдруг стало проясняться. Морщины слегка расправились, и уголки губ вытянулись в небольшой улыбке.
   -- Ну вот, кажется, и на нашей улице будет праздник!
   -- Что? -- не поверила своим ушам Таня.
   -- Я говорю, что те меры, которые мы предпринимали, дали свои плоды.
   Таня вскочила со стула, выбежала в коридор и глазами полными слёз посмотрела на мужа.
   -- Саша, зайди в кабинет!
   -- Я?
   -- Конечно, ты! Послушай, что говорит доктор!
   Врач прочитал супругам, наверное, целый курс по гинекологии. И, хотя они ровным счётом ничего не поняли, основная суть была понята правильно -- впервые начальная стадия беременности протекала нормально.
   -- Только никаких волнений! -- предупреждал их доктор. -- Может быть, имеет смысл лечь на сохранение? Всё-таки на работе не всегда удаётся избежать стрессов.
   -- А я уволилась с работы, -- сказала Таня.
   -- Ты уволилась с работы? -- удивился муж.
   -- Я не успела тебе просто сказать об этом.
   -- В таком случае, можно, конечно, оставаться и дома, но я бы всё-таки советовал лечь в больницу.
   -- Мне дома будет лучше, -- сказала Таня.
   -- Только ещё раз повторяю -- никаких волнений, -- предупредил доктор.
   Счастливые супруги вышли от доктора, забыв всё, о чём они разговаривали до врача. Теперь их головы были заняты другим. Они не могли удержаться, чтобы не предаться мечтам о будущем семейном счастье.
   -- А кто у нас будет? -- спросил Александр.
   -- Я слышала, что в некоторых клиниках делают УЗИ, чтобы определить пол ребёнка.
   Муж остановился.
   -- Давай вернёмся. Возьмём направление на УЗИ.
   Таня не сдержалась и рассмеялась.
   -- На таких ранних сроках никакое УЗИ не поможет. Надо обождать.
   Они шли по улицам и заходили во все детские магазины. Супруги осматривали коляски, кроватки, ползунки и всякую другую детскую утварь так, будто у них дома лежал и замерзал голый ребёнок, которого срочно необходимо было запеленать, уложить в кроватку, накормить и воткнуть в рот соску.
   -- Только заранее ничего покупать нельзя, -- предупредила Таня.
   -- Почему?
   -- Примета дурная.
   -- А смотреть можно?
   -- Это сколько угодно.
   И супруги смотрели, смотрели, смотрели...
   Только поздно вечером, нагулявшись по магазинам вдоволь и основательно проголодавшись, Саша и Таня вернулись домой.
   -- Саня, иди, открывай дверь, а я почту посмотрю, -- сказала Таня.
   Александр ушёл, а Татьяна осталась на лестничной площадке. Она открыла деревянный ящик и достала оттуда квитанцию на оплату коммунальных услуг и конверт. Таня посмотрела на конверт и удивилась: письмо предназначалось ей. Почтовых марок на конверте не было, а вместо обратного адреса стоял бледный штамп. Таня поднесла конверт к свету и прочитала: "управление внутренних дел".
   И, хотя Таня даже приблизительно не догадывалась, зачем её вызывают в милицию, настроение испортилось. Она закрыла почтовый ящик и поднялась в квартиру.
   -- Что-нибудь есть? -- услышала она голос мужа.
   -- Квартплата! -- крикнула Таня.
   -- И всё?
   -- А ты ещё чего-то ждёшь?
   -- Да, от родителей давно вестей не было.
   Таня посмотрела на конверт из милиции и быстро положила его в карман.
   -- Нет, больше ничего нет. Только квартплата.
  

***

   Следователь, напротив которого сидела Татьяна Александровна, долго читал какие-то документы, а потом писал что-то. Тане показалось, будто он намеренно не обращает на неё внимания. Он специально хотел вывести её из себя тем, что уже двадцать минут мурыжил на стуле, не задавая ни одного вопроса. Таня уже хотела встать, чтобы уйти, но следователь, как будто почуяв это, поднял голову и сказал:
   -- Вас всё равно без отметки в пропуске отсюда не выпустят.
   -- На каком основании?.. Я вообще с вами разговаривать не буду!
   -- А вот в этом вы неправы, -- перебил её следователь. -- Вы обязаны отвечать на мои вопросы. Ваше имя, отчество и фамилия?
   Таня молча протянула следователю паспорт. Тот даже не взглянул на документ. Вместо этого он строго посмотрел на Татьяну Александровну и повторил свой вопрос:
   -- Я прошу вас назвать мне вашу фамилию, имя и отчество.
   -- Прежде я хочу знать, в чём меня обвиняют?
   -- Как же я вам отвечу, если не знаю, кто передо мной сидит?
   -- Соколова Татьяна Александровна.
   -- А девичья фамилия?
   -- Бахметьева.
   Следователь как-то криво улыбнулся и стал записывать полученные данные.
   -- Где вы сейчас работаете?
   -- Нигде.
   -- А по нашим данным...
   -- Ваши данные устарели. Со вчерашнего дня я уволилась по собственному желанию.
   -- И позвольте узнать причину?
   -- А вот это не ваше дело!
   Следователь вытащил из стола знакомую книжку и положил перед Татьяной Александровной.
   -- А по нашим сведениям...
   -- Ваши сведения на сей раз подвели вас! -- перешла на крик допрашиваемая. -- Я уволилась, потому что беременна. Доктор хотел положить меня на сохранение, чтобы я не нервничала на работе, но я предпочла уволиться и остаться дома.
   Таня от злости на этого следователя даже затряслась. Она захотела сказать ему что-то обидное, колкое, но никак не могла подобрать слов.
   Девушка, сидевшая в кабинете за соседним столом, многозначительно посмотрела на следователя и глазами сделала знак, что хочет поговорить с ним.
   -- Вот что, Соколова, -- сказал следователь, -- подождите немножечко в коридоре.
   Таня, трясясь от злости, вышла из кабинета в коридор. Она села на стул, который стоял у стенки и закрыла глаза. Однако успокоиться ей было не суждено. Неожиданно из какой-то двери вышли три человека, обвешанные фотоаппаратами, и направились к ней.
   -- Скажите, ваша фамилия случайно не Соколова? -- спросил мужчина.
   -- Соколова, -- ответила Таня, ничего не подозревая.
   -- А какая у вас девичья фамилия? -- спросил второй.
   -- Бахметьева.
   Не успела Таня назвать свою девичью фамилию, как вспышки фотоаппаратов ослепили её.
  
   После того, как Таня вышла из кабинета и закрыла за собой дверь, девушка укоризненно посмотрела на следователя.
   -- Что ты делаешь? Разве ты не видишь, в каком она состоянии?
   -- А в каком она состоянии? То, что она так отреагировала на книгу, доказывает, что она...
   -- Она беременна. Разве ты этого не слышал?
   -- И ты веришь этой шмаре?
   -- Шмара она, или не шмара, это пусть они вместе с мужем разбираются, а вот если она после твоего допроса ребёнка потеряет, то разбираться будут с тобой.
   Аргумент, который привела сотрудница, оказался весомым. Лицо следователя стало серьёзным, он подумал несколько секунд и крикнул:
   -- Соколова, заходите!
   Таня, закрывая лицо от фотовспышек, не вошла, а вбежала в кабинет.
   -- Вот ваш пропуск, -- недовольно сказал следователь, протягивая маленький листок. -- На сегодня достаточно.
   Таня дрожащими руками взяла пропуск и испуганно посмотрела на дверь.
   -- Вы можете идти, -- сказал следователь.
   -- Я не могу. Там эти, с фотоаппаратами...
   -- Ну это уже не ко мне претензии. У нас теперь свобода слова.
   -- Я провожу вас, -- вмешалась девушка. Она взяла Таню за руку и, заслоняя своим телом, вывела её из управления.
  

***

  
   Обсуждение романа, ставшего за короткое время бестселлером, происходило теперь не только в женских, но и в мужских коллективах. Особенно старались женоненавистники. Откуда берутся такие? Непонятно. Кажется, сама природа устроила наш мир так, что мужчины тянутся к противоположному полу, как мотыльки летят на свечу. Они готовы насмерть биться на дуэлях, чтобы хоть на несколько минут прижать к себе гибкий стан. Они, не задумываясь, рискуют жизнью, чтобы провести ночь с нимфой, которая лишает их рассудка. Они, завладев дамой, тут же тянутся к другой юбке и изменяют тем, за кого только вчера готовы были сложить голову. Женщины ловят их на измене, закатывают грандиозный скандал, но, в конечном итоге, прощают: что поделать, ведь мужчин такими сделал сам господь Бог. Кобель он и в Африке кобель.
   Однако есть женщины, которые не способны простить измены, они мстят своим неверным мужчинам. Мстят так жестоко, так изыскано, как не смог бы отомстить, наверное, и сам прародитель зла, мстят до тех пор, пока мужчина не перестаёт быть мужчиной. Именно из этой среды и приходят к нам различного рода маньяки и извращенцы, которым доставляет удовольствие растоптать, раздавить и уничтожить человека только за то, что он является женщиной. Тех же, кто не перешёл эту дьявольскую черту и не превратился в маньяка или развратника, называют просто -- женоненавистник.
   -- Бабы -- это такие твари, -- воспалённо кричал в курилке именно один из таких женоненавистников, -- что ни одному их слову нельзя верить!
   -- Ну, так уж и нельзя? -- возражал ему товарищ, который не мог похвастаться таким позорным званием.
   -- Да я бы их, гадин, душил прямо при рождении! -- не сдавался женоненавистник.
   --Так ведь, вымрем тогда, -- засмеялся кто-то рядом.
   -- А говорят, что учёные умеют детей в пробирках делать! -- раздался голос из другого угла.
   -- Вот, вот. Надо при рождении забирать у них яйцеклетки и сразу убивать!
   -- Нет уж, извините, пробирке мы этот процесс не доверим! -- засмеялись мужики.
   -- А ты читал вот это? -- Женоненавистник показал книжку своему оппоненту.
   -- Так это про жену нашего ведущего, -- сказал кто-то.
   -- Не может быть!
   -- Точно. Я вчера в газете её фотографию видел, -- подтвердил мужчина, который до сих пор молчал.
   -- На эту гадину уголовное дело завели.
   -- Таких тварей надо расстреливать без суда и следствия!
  
   В курилку зашёл ведущий конструктор. Тема дискуссии была немедленно закрыта. Однако от взгляда ведущего не смогло утаиться, как книжка в яркой и знакомой обложке мелькнула в руках у одного из сослуживцев и спряталась в кармане его пиджака. Достав сигарету и закурив, вошедший вдруг обнаружил, что кроме него в курилке никого нет. От сотрудников, которые только что так жарко что-то обсуждали, остался только сизый дым, который, словно утренний туман, скрывал всё, что здесь произошло, от посторонних глаз.
   Покурив в одиночестве, ведущий конструктор пошёл к начальнику отдела, который был ему не только шефом, но и другом ещё с институтской скамьи.
   -- Андрей, что происходит в КБ?
   -- К сожалению, у нас уже давно ничего не происходит.
   -- Да я не про работу.
   -- А что тут тогда может происходить?
   -- Вот я и хочу разобраться. Все ходят, о чём-то шепчутся, хихикают, а как меня завидят, тут же прекращают все разговоры.
   -- Ты стал слишком мнительный. Неужели, кроме твоей персоны в КБ и обсудить нечего?
   -- Вот и скажи мне, что все сейчас обсуждают?
   Андрей отвёл от своего друга глаза и опустил голову.
   -- Мало ли, что обсуждают, разве всё упомнишь?
   -- Андрей, мы же никогда не врали друг другу.
   -- А с чего ты взял, что я вру?
   -- Ты же не смотришь мне в глаза. Это всё связано как-то с этим романом?
   Начальник отдела подошёл к окну. Он отвернулся от своего друга и стал что-то рассматривать на улице.
   -- Ты не хочешь мне говорить?
   -- Я не хочу тебе врать.
   -- А мне ничего не надо врать. В жизни случается всякое. То, что произошло с моей женой, не самое страшное, что может произойти с женщиной.
   -- А ты знаешь, что произошло с ней?
   -- Конечно, знаю. Таня рассказала мне об этом ещё до того, как эта книга вышла в свет.
   -- Ты уверен, что она рассказала тебе всё? -- В голосе начальника отдела послышались нотки недоверия и удивления.
   -- По крайней мере, я ей поверил. А вот нашим сплетникам рты не мешало бы и заткнуть.
   -- А это ты тоже заткнёшь? -- Начальник взял с журнального столика газету и протянул Александру.
   -- Что это? -- удивился тот.
   -- Свою жену не узнаёшь?
   Александр перевернул лист газеты и увидел фотографию жены. Она закрывала лицо от фотокамер, но её всё равно можно было узнать.
   -- Я не верю этому.
   -- Это легко проверить.
   -- Как?
   -- Предложи ей уехать в какой-нибудь город. На экскурсию, к примеру. Если всё, что здесь написано, правда, то она обязательно откажется.
   -- Почему?
   -- Потому что с неё взята подписка о невыезде. Если она нарушит её, то милиция посадит её в тюрьму.
   Руки ведущего конструктора задрожали, и он выронил газету из рук.
   -- Ну, и если уж зашёл этот неприятный разговор, то давай договорим его до конца. Проект, над которым сейчас работаешь ты, признан в министерстве лучшим. Он будет представлять Советский Союз на международной выставке.
   -- Значит, я поеду за границу?
   -- За границу поедет твой главный оппонент.
   -- Но ведь он всегда выступал против моего проекта!
   -- Дело вовсе не в проекте. Твоя кандидатура отклонена по морально-этическим соображениям.
   -- Из-за жены?
   Начальник отдела молча кивнул головой.
   Александр, опустив голову, боясь оторвать глаза от пола, пошёл к дверям кабинета. Перед выходом он остановился и перевёл взгляд на товарища.
   -- У тебя есть этот роман? -- еле слышно спросил он.
   -- Вот уж никак не думал, что именно я должен буду его тебе дать.
   Начальник подал книжку Александру и так же, как и его товарищ, опустил глаза вниз.
   Придя домой, Александр сказался больным. Ужинать он отказался. Постелив себе в гостиной, он попросил жену не беспокоить его. Закрывая дверь, Александр спросил Таню:
   -- Как ты посмотришь, если мы на недельку съездим к моим родителям?
   -- Но я же наблюдаюсь у врача!
   -- Ты забыла, что мама гинеколог? Я договорюсь, доктор разрешит.
   -- Саша, давай съездим попозже, я так теперь боюсь...
   На этом разговор закончился. Когда шаги в квартире стихли, Александр зажёг торшер, достал книжку в яркой обложке и стал читать.
   Татьяна Александровна, убрав с кухни нетронутый ужин, тоже пошла в спальню и легла. Однако спать она не собиралась. Воспользовавшись тем, что мужа рядом не было, она достала злополучный роман и погрузилась в ненавистные ей сюжеты.
   Сон так и не сомкнул глаз супругов. Лёжа в разных комнатах, независимо друг от друга, они всю ночь посвятили прочтению романа. Когда утром Татьяна Александровна закрыла книжку, всё её тело тряслось от возмущения. Такой наглой лжи, такого цинизма, такой грязи она ещё не видела никогда. Первое, что ей хотелось сделать, так это поскорее пойти в ванну и отмыться: отмыться от всего, что за эту ночь прилипло к ней. Но вначале она пошла к мужу. Ей надо было оправдаться перед ним, она должна была сказать, что всё, что написано в этом ужасном пасквиле -- ложь. Таня зашла в гостиную, но мужа не было. Она посмотрела на часы и поняла, что опоздала. Муж ушёл на работу и даже не простился с ней.
   -- А чем же я оправдаюсь перед ним? -- спросила она сама себя. -- Кто же мне поверит теперь, после этого?
   Чувства, которые сотрясали её тело, видимо, переполнили чашу терпения и хлынули через край. Женщина упала на пол и зарыдала.
   Когда истерика закончилась, и силы вернулись, Таня поднялась с пола и посмотрела на часы.
   "Надо идти к врачу", -- подумала она.
   Татьяна Александровна дошла до доктора, что называется, на автопилоте. Она не помнила, как шла по тротуару, как переходила улицу, как зашла в консультацию, как сидела в очереди... Она даже не помнила, как зашла в кабинет и что говорила врачу. Очнулась она от того, что сестра стала водить ваткой, смоченной нашатырным спиртом, возле её носа. Татьяна Александровна сморщилась и резко отдёрнула голову. В голове сразу всё прояснилось. Она увидела доктора с лицом, испещрённым глубокими морщинами, и сестру, стоящую рядом.
   -- Всё в порядке? Вы пришли в себя? -- спросил доктор.
   -- А разве я была не в себе?
   Доктор ничего не ответил на её вопрос.
   -- Зря вы отказались от моего предложения, -- сказал он.
   -- Какого предложения?
   -- Я в прошлый раз предлагал вам лечь на сохранение, а вы отказались.
   -- И что?..
   -- И ничего, -- сказал доктор. -- Вам было предписано не волноваться.
   -- Вы хотите сказать, что...
   -- Вы больше не беременны, -- сказал врач. -- Можете снова устраиваться на работу.
   -- Мне некуда устраиваться! -- вырвалось у Татьяны Александровны.
   И снова сестра, и снова ватка, смоченная нашатырным спиртом.
   Таню привели в чувство, и она направилась домой.
   Зайдя на лестничную площадку, женщина машинально открыла почтовый ящик и сунула в него руку. В ящике была повестка из милиции, выписанная на её имя.
   Зайдя в квартиру, Таня вначале подумала, что её обокрали, пока она была у доктора. Дверцы всех шкафов и ящиков были открыты. На полках явно не хватало вещей. Таня хотела было вызвать милицию, но передумала. Она обратила внимание на то, что из квартиры исчезли только мужские вещи. То, что принадлежало ей, оказалось нетронутым. Страшная догадка поразила её, словно разряд тока. Она обошла все комнаты. В квартире не осталось ни одной мужской вещи. Когда Таня зашла в гостиную, то увидела на столе единственную вещь, которая принадлежала её супругу: это были ключи от квартиры.
  

***

  
   Пётр работал над новым романом. Издательство ограничило автора такими сроками, что приходилось писать, не поднимая головы. Тут уж не до книг и не до кинофильмов, не до радио и не до телевизора: только работа, работа и работа. Катя тихо, чтобы не помешать создателю бессмертных произведений, сидела возле него на диване и уже в который раз пересчитывала только что полученный гонорар. Пётр сидел спиной к ней и потому не мог видеть, как она раскладывала купюры. Вначале она, представив купюры картами, разложила пасьянс, естественно, он не сошёлся. Потом, представляя, как будут потрачены деньги, девушка стала раскладывать их по кучкам. Кучек было много, и потому они не были толстыми. Кате это явно не понравилось. Она сгребла все кучки в одну и перемешала всё, как карточную колоду. Стопка получилась высокая и солидная. Девушка долго смотрела на неё и чему-то улыбалась. Однако это занятие хоть и было очень приятное, но всё же вскоре надоело. Катя убрала деньги, достала наушники и подключила их к телевизору. Она всегда делала так, чтобы звук не смог помешать творчеству Петра. Самой любимой передачей у Кати были криминальные новости. Она любила смотреть на искореженные автомобили, ей нравилось, когда показывали трупы, лежащие в луже крови, короче, Катя была любительницей острых ощущений. Девушка досмотрела свою передачу, сняла наушники и выключила телевизор. В это время Пётр повернулся в её сторону и потянулся.
   -- Ну, что в твоих новостях сегодня было новенького? -- спросил он.
   -- Ничего серьёзного, -- ответила она. -- Дура одна повесилась.
   -- Какая дура?
   -- Бывшая учительница русского языка и литературы.
  

Глава 14

  
   Пётр стоял на северо-западной оконечности острова Сите. Он любил это место. Отсюда открывался великолепный вид на парижские берега: на Лувр, Монетный двор и купол Института Франции. Здесь, растворяясь в средневековой истории, он забывался и не думал об истории настоящей, а вернее, истории совсем недавней, которая изменила его жизнь до неузнаваемости. Представляя, как здесь, на том месте, где он стоял, сжигали евреев, как весной 1314 года после долгого процесса и пыток был сожжён гроссмейстер богатейшего религиозного ордена тамплиеров только за то, что король не хотел отдавать ему долг, собственная трагедия не представлялась такой безысходной и кошмарной. Смотря на воды Сены, которые никогда не останавливались и находились в непрерывном движении, Пётр уже не так болезненно переносил крутые повороты своей судьбы. Но именно здесь он оглядывался назад и в который уже раз вспоминал всё, что с ним произошло. Но вспоминал без сожаления, глядя на прошедшие годы, как на воды Сены, бегущие и разбивающиюея о нос острова Сите, который так был похож на корабль.
   Сойдя с трапа лайнера в Париже, Пётр со своей женой остановились, не зная, что им дальше делать.
   -- Вы будете месье Сапожников? -- услышал он вдруг возле себя.
   Пётр оглянулся и увидел небольшого молодого человека приятной наружности.
   -- Я Мишель де Тревиль, -- представился он по-русски, но с явным французским акцентом.
   -- де Тревиль? -- удивилась Наташа, -- капитан королевских мушкетёров?
   Все трое сразу рассмеялись.
   -- Да, действительно. А я раньше даже не задумывался, что у меня такая знаменитая фамилия.
   Эта Наташина реплика как-то сразу ликвидировала все условные барьеры и развеяла тот гнетущий туман, который сдавливал душу после выдворения. Мишель сказал, что он прислан к ним парижским отделением Нобелевского комитета и теперь всегда будет находиться рядом до тех пор, пока его подопечные полностью не адаптируются к новой европейской жизни. Мишель подхватил стоящие на асфальте чемоданы и помог их донести до автомобиля, который ждал возле аэропорта. Он сложил чемоданы в багажник и сел за руль.
   -- Это ваша машина? -- поинтересовался Пётр.
   -- Нет. Это ваше авто, -- ответил Мишель.
   -- Моё? Но у меня даже нет водительских прав!
   -- Вот поэтому я и сел за руль.
   Мишель посмотрел на Наташу и улыбнулся.
   -- Куда прикажете, мадам? Хотите отдохнуть или познакомить вас с городом?
   -- Познакомить с городом, -- сказала мадам.
   Мишель повёз их по Парижу. У нового знакомого рот не закрывался ни на минуту. Он рассказывал про Париж начиная с того момента, когда он был ещё частью Римской империи, не упуская при этом, кажется, ни одного года, ни одного месяца и ни одного дня. Вполне естественно, что после пятнадцати минут прогулки в голове всё перемешалось и единственное место, которое воспринимала голова, была Эйфелева башня.
   Мишель, видимо, поняв по очумевшим глазам гостей, что переборщил, выбрал место и припарковал автомобиль.
   -- Я предлагаю вам перекусить, -- предложил он. -- Возражения есть?
   -- Возражений нет, -- ответила Наташа.
   Они зашли в ресторан, выбрали место у окна, чтобы можно было наблюдать за улицей и стали ждать официанта. Правда, ждать им долго не пришлось. Не успели они расположиться, как официант стоял перед Мишелем и ждал, когда тот сделает заказ. Тот что-то сказал по-французски и скрылся.
   -- А почему кроме нас в ресторане никого нет? -- спросил Пётр своего гида.
   -- Как, никого? А мы?
   -- У нас в ресторан просто так не попадёшь -- всегда очереди.
   -- Это потому, что у вас очень мало ресторанов. А у нас они на каждом шагу. То же самое вы увидите и в магазинах. Правда, в больших магазинах тоже очень много народу.
   Пообедав, путешественники вышли на улицу и остановились. Лень, которая овладела ими после еды, полностью изменила их планы. Пётр закрыл широкой ладонью рот и заразительно зевнул.
   -- Всё ясно, -- сказал Мишель, -- пора отдохнуть.
   Они прошли несколько метров и очутились на острове Сите.
   -- Вот отель. Он недорогой, но зато в средневековом стиле. "Генрих IV", -- вас устроят королевские покои?
   Годы пролетели, как ураган. Ни он, ни Наташа не поспевали за стремительно сменяющими друг друга событиями. Награждение самой престижной премией, лекции в самых знаменитых университетах, путешествия по всему миру, -- всё это не только не давало задуматься о прошлом, оно не позволяло даже задуматься о будущем. Казалось, что кто-то невидимый и очень могучий ведёт двух эмигрантов по жизни, не спрашивая их желания. Ведёт так, что и загадывать ничего не надо -- всё сделает он, этот могучий и неизвестный кто-то. Единственно, что он не мог сделать, это приблизить к двум русским их Родину. Она оставалась где-то очень далеко. Там, в далёкой России бурлила настоящая жизнь, хоть и несладкая, но насыщенная и целеустремлённая. Пётр поймал себя на мысли, что сюда, на остров Сите, он приходил, чтобы, глядя на воды Сены, подумать о России.
   А месяц будет плыть и плыть,
   Роняя вёсла по озёрам,
   А Русь всё так же будет жить,
   Плясать и плакать под забором.
   Пётр любил здесь не только предаться воспоминаниям, но и почитать свои любимые стихи, которые здесь, во Франции, никто и никогда не читал.
   -- Кто это? -- услышал он знакомый голос Мишеля.
   Пётр обернулся и увидел капитана королевских мушкетёров, который из гида давно превратился в друга семьи.
   -- Это Есенин, -- ответил ему Пётр.
   -- Слышал, что такой есть, но ничего из его стихов не знаю.
   -- Ты здесь случайно?
   -- Нет. Я заходил к тебе домой. Наташа сказала, где тебя можно найти.
   Пётр вопросительно посмотрел на своего приятеля.
   -- О России думаешь? -- продолжал тот.
   -- Откуда ты знаешь?
   -- Ты не первый русский, которого я знаю. Сначала человек, приезжающий оттуда, всему удивляется и даже не вспоминает, откуда он приехал. Его поражает наше изобилие, свобода, но потом, пресытившись этим, его снова начинает тянуть то, от чего он сам убежал.
   -- Я не убегал из России.
   -- Я знаю. Но это ровным счётом ничего не значит. Всё равно она не оставит тебя в покое, и ты окажешься вон там... -- Мишель вытянул руку и показал куда-то далеко-далеко.
   -- А что там? -- не понял Пётр.
   -- Там русский ресторан, где собираются эмигранты и пытаются свою тоску залить водкой.
   -- Значит, у меня нет выхода?
   -- Выход есть.
   -- Какой?
   -- Вернуться назад в Россию.
   -- Кто же меня пустит, если они сами меня оттуда выгнали?
   -- А туда совсем не обязательно возвращаться.
   Пётр даже не знал, что ответить на это абсурдное высказывание Мишеля. Однако отвечать ничего было не надо. По выражению лица Мишеля Пётр всё понял без слов.
   -- Разве ты был на Красной площади, когда хоронили Суслова? Ты был там задолго до того, как это произошло. Был и всё видел. Сел за стол и всё записал. Не надо никуда ехать, надо сесть и начать писать. И тогда ты снова вернёшься туда. Вернёшься туда, где никто ещё не был, туда, куда можем заглянуть и мы, но только с твоей помощью.
   -- Ты думаешь, у меня получится?
   -- Я даже не сомневаюсь в этом. Хочешь, мы закроем тебя одного в кабинете на ключ. Помнишь, как тогда у следователя?
   -- Откуда ты знаешь про следователя?
   Мишель хитро улыбнулся.
   -- Это Наташа мне рассказала.
   Пётр вдруг засуетился и стал собираться уходить.
   -- Куда же ты, Пьер? Я же тебе самого главного не сказал.
   Пётр удивлённо посмотрел на приятеля.
   -- А разве может быть что-то главнее?
   Но собеседник уже не слышал Мишеля. Он почти бегом бежал домой в свою любимую Россию, в свою страну, из которой его никто и никогда выгнать не мог.
   -- Я по твоей доверенности контракт заключил! Не забудь получить за работу аванс!
   Пётр даже не обернулся на слова Мишеля. Какие деньги, какой аванс, когда речь идёт о России.
   Мишель проводил взглядом приятеля и задумался. Он никак не мог понять: чем так может притягивать к себе эта далёкая страна, где никогда не было и, наверное, никогда не будет спокойной и размеренной жизни, где ложась спать, никогда не знаешь, что тебя ждёт завтра, где один эксперимент не успевал закончиться, как навстречу ему уже спешил новый, где революции и заговоры были не исключением, а нормой жизни.
  

***

  
   Нет, что ни говори, а время не стоит на месте. Годы, когда русские топили в крови русских, остались давно позади. Репрессии, про которые никто не знал, но все догадывались, теперь воспринимаются, как отголоски из прошлого века. Даже самая ужасная и кровопролитная война оставалась в прошлом. Союз Советских Социалистических Республик, как потомок великой Российской Империи, простирался на земном шаре самым большим и самым могучим государством. Советский союз, или, как его называли в других странах, -- Россия, не очень-то считался со своими соседями. Понимая, что является самой большой страной в мире, он предпочитал, чтобы соседи считались с ним, а не наоборот. Разговоры других народов о нарушении прав человека, о недавнем преследовании инакомыслящих и прочей ерунде он пропускал мимо ушей, оставляя эти сплетни для западных газетчиков и историков. А действительно: чья бы корова мычала, а их, европейская да американская, молчала! Во всяком случае, святой инквизиции в нашей стране не было. Хоть концентрационные лагеря и были, но людей в газовых камерах не травили и в печах не сжигали. Ну а если говорить об Америке, то мы по сравнению с ними просто святые: хоть и есть у нас ядерное оружие, но никого им не бомбили, как некоторые. А психушки разные, Беломорканал, где в гидросооружениях при бетонировании в качестве наполнителя использовали трупы заключённых, так это, по сравнению с Хиросимой, просто шутка невинная.
   Что ни говори, а сильна Россия-матушка, да мудра, тут и спорить не о чем.
  
   Мишель отложил рукопись в сторону и вопросительно посмотрел на Петра.
   -- Что-то я не пойму, ты это для нас пишешь, или для газеты "Правда"?
   -- Ты дальше читай, -- ответил Пётр.
   -- Правда, Мишель, читайте дальше, там интересно будет. Я читала, -- подтвердила Наташа.
   Мишель недоверчиво посмотрел на своих русских друзей и снова пододвинул к себе рукопись.
  
   ...Правда, и у России Ахиллесова пята имеется. Это дураки и дороги. Доберётся такой дурак до власти, тут и бороться с Россией не надо -- сама рухнет. Так что, и у маленьких государств при борьбе с этим огромным медведем свой шанс имеется. Главное, чтобы дурак к власти пришёл. А что касается дураков, так этого добра в России хватает.
   То, что в стране всё менять надо, так это не только умным, но и дуракам ясно было. Пока партия хоронила своих престарелых вождей, государством руководили все кому не лень. Только умным в руководстве места не хватило. И могучая экономика, как паровоз, у которого стало резко падать давление пара, стала медленно, но верно сбавлять обороты. Сначала даже никто не замечал этого. Просто, для того, чтобы купить интересную книжку, надо сдать определённое количество макулатуры. Ничего страшного, на первый взгляд: не хватает бумаги, только и всего. Заметьте, не в Японии не хватает, не на северном полюсе, а в России. Кажется, чего проще -- пойди и возьми: вся Сибирь в лесах. Как бы ни так. Про вторую беду забыли: дорог-то нет. А откуда им взяться, если дураки экономикой управляют? Да Бог с ними, с книгами этими. Без них с голоду не помрёшь. Тут новая неприятность -- мясо стало исчезать: мрут коровы, и всё тут. Но если мяса нет, так и рыбой пообедать можно. Идёшь мимо ресторана, а перед входом плакат висит: "Сегодня в нашем ресторане рыбный день". Тут и в календарь можно не заглядывать: если плакат висит, значит, четверг. Вскоре не только в ресторане, но и в магазинах по четвергам мясо продавать перестали. Честно говоря, один раз в неделю можно и рыбку поесть. Взять, к примеру, верующих -- они в пост тоже мяса не едят -- и ничего! Беда в том, что и рыба закончилась. Один хлеб да водка остались. Без хлеба ещё куда ни шло, а без водки русский человек существовать не может, потому как, если водку отнять, то в этой стране будет просто нечего делать. По закону подлости при таком положении что-то и с хлебом должно произойти. И произошло -- засуха. И не один год, а семь лет подряд. Хорошо, что США и Канада хлеб России продавали, а то бы совсем плохо было. Правда, этот хлеб через Атлантический океан перевозить приходилось, ну тут уж, как говорится, выбирать не приходится. Интересно отметить, что Россия закупала в США и Канаде хлеба столько же, сколько теряла при перевозке с полей на элеваторы. Ну да, это так, -- к слову пришлось. Хорошо, что страна будто на бездонной нефтяной бочке расположена: качай сколько хочешь, всё равно всю не выкачаешь. А если есть нефть, то и валюты в достатке -- не только на хлеб хватит. А тут, как на грех, в мире спрос на нефть упал, а, стало быть, и цены вниз пошли...
   Вот, значит, когда для умных срок настал! Хочешь, не хочешь, а умным власть уступить приходится. А почему же не уступить? Зачем такая власть нужна, коли кроме долгов в стране ничего не осталось. К тому же, в такое время у власти оставаться не резон. Повесят, чего доброго, за такое то руководство. Вот и собрались в политбюро главой страны умного поставить. К тому же, выбрать надо было такого, чтобы не умирал сразу, а хотя бы лет пять правил. Иначе, если помрёт, как предыдущие, с кого спрос? Такой в политбюро один был. Вот его генсеком и поставили.
   Пришёл умный человек в Кремль, осмотрелся. Надо что-то делать. А с чего начинать, если ничего нет? Надо хотя бы внешне понравиться народу. Посмотрел в зеркало, а у него на самом видном месте пятно родимое. Опечалился генсек, а тут жена, откуда ни возьмись.
   -- Не печалься, -- говорит ему, -- ты неказист, зато я красавица.
   Она и вправду красивой была, да и умом Бог не обидел. Выйдет, к примеру, генсек к народу, а она локоточком отпихнёт его и норовит вперёд его выскочить. Мужики, как только увидят красивую бабу, сразу слюни распустят. Бабам тоже такая политика понравилась. Коль у генсека жена так делает, то мы-то чем хуже? Вот самая первая и самая главная победа. Ежели народу пришёлся по нраву, значит, сразу не убьют -- время есть. Генсек для страховки программу 2000 придумал. По этой программе каждому до двухтысячного года государство или квартиру отдельную даст, или даже дом. Тут уже не просто он люб стал, тут он в настоящего лидера превратился. Оставалось только денег достать, и страну можно из ямы, в которую её дураки завели, вытащить. Только откуда же взять? Свои работать не будут, это точно, им ещё в восьмидесятом году коммунизм обещали. Вот они и живут, как при коммунизме: одни делают вид, что платят, а другие делают вид, что работают. Остаётся только одно -- взять в долг в странах, где люди работают. В те времена в Великобритании премьер-министром женщина была. Понравился ей наш генсек -- спасу нет. Не удержалась, сердобольная, дала всё-таки в долг.
   Есть такая поговорка: "Берёшь чужие и на время, а отдаёшь свои и насовсем". А народ сидит и не делает ничего. Хоть бы рубль один заработал! Хлеб уже заканчиваться стал, слава Богу, водка ещё осталась. Нет, невозможно так дальше жить. Нельзя всё время на Бога надеяться, тем более что его нет. Надо перестраивать всё общество. Одним словом, или "Перестройка", или новая революция. А пока перестраиваемся, никуда не деться -- по миру с протянутой рукой ходить придётся.
   В других-то странах руководители, как на грех, всё мужики. У них эти хиханьки-хахоньки не проходят -- не дают в долг.
   -- Вы, -- говорят, -- ещё с семнадцатого года свои долги не отдали. Всё на бедного царя свалили, а сами взяли его и шлёпнули.
   Что на такой аргумент ответишь? Действительно, шлёпнули.
   Но ведь генсеком не только молодого назначили, но и умного.
   -- А ну, как, -- говорит он, -- у нас опять революция случится? Что тогда делать будете? У нас ведь не страна, а пороховая бочка. Одного ядерного оружия хватит пять раз подряд весь земной шар уничтожить.
   А ведь, и то правда, с большевиков станется.
   Правда, на слово верить не стали -- гарантий потребовали. Но тут есть, куда отступать. Во-первых, берлинскую стену можно разрушить и обе Германии объединить. Хонекер всё равно от рук отбился, всё на Запад смотрит, с Москвы только денег требует. А если мало будет, то и весь Варшавский договор можно распустить -- толку от него, как от козла молока. Чехословакию все вместе сапогами топтали, а плевки одной России достались.
  
   Мишель, прочитав про Варшавский договор и про берлинскую стену, даже вспотел.
   -- Неужели это возможно?! -- спросил он.
   -- Это только начало, -- ответил Пётр.
   -- А как твоя книга будет называться?
   -- "Полёт в пропасть со сложенными крыльями".
   Если бы Мишель был только сотрудником нобелевского комитета в области литературы, то он, конечно же, от своего русского друга побежал бы в издательство, чтобы редактор ни в коем случае не упустил будущий литературный шедевр, но Мишель сотрудничал и с другой организацией. Она, правда, никаких премий не давала в области литературы, но денежки в ней водились, и не меньше, а значительно больше.
   -- Господин полковник, -- с пеной у рта доказывал что-то Мишель. -- Этот человек обладает даром предвидения.
   -- Не можем же мы строить стратегию Северо-Атлантического блока на основании воспалённого воображения какого-то писателя?
   -- Он никогда не ошибается!
   -- Это хорошо, но задеты имена реальных политиков.
   -- В том то и дело, что кроме Хонекера ни одного имени и фамилии нет.
   -- Надо быть полным идиотом, чтобы не догадаться, какая женщина возглавляет правительство Великобритании. А человек с родимым пятном? Вы не поняли, что это Горбачёв?
   -- Значит, вам не нужна копия рукописи?
   Полковник отрицательно помотал головой.
   -- Падение берлинской стены, роспуск Варшавского договора, этого же не может быть!
   -- Да, такого действительно быть не может, -- согласился Мишель.
   Он забрал рукопись и направился к выходу.
   -- Этот человек ещё ни разу не ошибался, -- сказал он в дверях. -- Предположим самое невероятное: вдруг он окажется прав? Что вы скажете своему шефу, когда он покажет вам его книгу?
   Полковник сделал знак Мишелю, чтобы он остановился.
   -- Дай-ка мне рукопись.
   Он взял в руки листы бумаги и выразительно посмотрел на них.
   -- За сколько же он написал столько?
   -- За один день.
   -- Быстро работает.
   Полковник выровнял листы и положил их в ящик стола.
   -- Пусть пока у меня полежат.
   -- Я должен вернуть рукопись. Пока он не закончит книгу, рукопись должна быть у него.
   Полковник извлёк рукопись и отдал Мишелю.
   -- Сделай копию и принеси мне, -- сказал он.
   -- А что сказать Пьеру?
   -- С Пьером заключишь контракт от имени издательства. Условия должны быть такие, чтобы это всё, -- полковник показал глазами на рукопись, -- никогда и никому не попало.
   -- Но он захочет увидеть книгу.
   -- Надо так заплатить, чтобы этих мыслей у него даже не возникало.
  
   Пётр сидел за столиком и не мог отвести глаз от сцены, на которой практически обнажённые девушки поражали своим искусством всех присутствующих. Филигранные движения кордебалета рисовали в сознании образ ни на что не похожий. Его можно, пожалуй, сравнить с бриллиантом, разбивающим прозрачный луч света на радужный спектр, от которого невозможно отвести глаз. Глаз не только мужских, но и женских. Глядя на эти совершенные во всех отношениях тела, понимаешь, что только Бог мог создать такую красоту, и что прятать её под материей не только безнравственно, но и преступно. Но не только точеные тела завораживали зрителей: музыка, танец, декорации и световое оформление превращали маленький островок земли в центре Парижа в подобие рая, куда человек за какие-то великие подвиги был прощён и снова возвращён господом.
   Всё когда-то кончается, кончился и танец. Девушки ушли за кулисы, а зрители вынуждены были вернуться на грешную землю.
   -- Это Мулен Руж! -- восхищённо сказал Мишель, разливая шампанское.
   -- В стране, откуда я приехал, всё это называется разврат, -- заметил Пётр.
   -- Назвать это развратом всё равно, что гейшу обозвать проституткой, -- возмутился Мишель.
   "А разве это не так?" -- хотела возразить Наташа, но на всякий случай промолчала.
   -- Однако, чтобы очутиться в этом раю, надо банально иметь деньги. Мы так увлеклись здешними красотками, что забыли для чего пришли сюда, -- улыбнулся Мишель.
   -- Как, для чего? Посмотреть варьете, -- ответил Пётр.
   -- Ты неисправим, -- засмеялась Наташа. -- Мы здесь, чтобы отметить заключённый сегодня контракт с издательством.
   -- Да, действительно. Контракт. Как я забыл?
   -- И не только контракт, а ещё и умопомрачительный гонорар, -- напомнила Наташа. -- Я предлагаю выпить за Мишеля -- нашего друга. Что бы мы без него делали?
   -- Не стоит так преувеличивать значение моей персоны. Я просто выполняю свой долг.
   -- Нет, нет, никаких возражений, -- возразил Пётр. -- Если тост провозглашён, то его обязательно надо выпить. К тому же, я полностью согласен со своей супругой.
   Хотелось выпить и за удачу, и ещё за многое, но на сцену вышли девушки, и посетители снова очутились в раю, забыв про нашу грешную землю.
   Проводив русских друзей домой, Мишель добрался до своей квартиры и рухнул на диван, даже не раздеваясь. Может быть, для русских такое количество спиртного ничего и не значило, но для него оно явно переходило за рамки разумного. Голова трещала -- только подушка и сон могли излечить неискушённого в питейных делах француза. Однако заснуть ему было не суждено.
   Дверной звонок, будто дрель, пытался пробуравить своим сверлом голову. Мишель собрал последние силы, встал, прошёл по коридору и открыл дверь. На пороге стоял полковник с обезумевшим лицом. Не было случая, чтобы начальник такого ранга сам приходил к Мишелю. Обычно тот звонил, и Мишель летел пулей к своему повелителю, а сегодня...
   Мишель потряс головой, думая, что ему всё причудилось, но головная боль тут же больно резанула по мозгам. Он схватился за голову и сморщился.
   -- Не удивляйся, это я, -- сказал полковник.
   -- Что-нибудь случилось?
   -- У тебя выпить есть?
   От этого вопроса к горлу Мишеля подкатился комок, и ему чуть не сделалось плохо. Он кивнул головой и рукой пригласил гостя войти в квартиру. Когда полковник сел на диван, Мишель подкатил к нему сервировочный столик и поставил на него бутылку коньяка и рюмку.
   -- Тут одной рюмкой не обойдётся, -- возразил полковник.
   -- Что случилось? -- спросил Мишель, ставя на столик фужеры.
   Полковник налил коньяка, выпил и, посмотрев на Мишеля, с удивлением сказал:
   -- Рухнула Берлинская стена!
   -- Как? -- не поверил ему Мишель.
   Хмель моментально покинул его, головная боль прошла.
   -- Как? -- ещё раз повторил он свой вопрос.
   -- Очень просто. Так, как написал Сапожников.
   Полковник снова налил коньяк в фужер. Мишель пододвинул фужер для себя. После сообщения шефа Мишель был абсолютно трезв.
   -- А ведь мы были обладателями суперважной и суперсекретной информации, -- сказал он Мишелю. -- И эта информация без толку пролежала в письменном ящике стола.
   -- А я вас предупреждал, что надо рукописи Сапожникова дать ход. Представляете, сколько бы нам отвалили за то, что сейчас не представляет никакого интереса?
   -- Я не поверил. Разве в это можно поверить?
   -- Ещё осталась информация о Варшавском договоре.
   -- Я уже доложил наверх.
   -- Ну и что?
   -- Ничего. Они не верят.
   -- Нет пророка в своём отечестве, -- грустно ухмыльнулся Мишель.
   -- Какой же он свой?
   -- Когда он в России своим был, его оттуда выгнали, потому что не верили, а теперь мы ему не верим, стало быть, он у нас своим стал.
   -- Ты, вот, что, -- сказал полковник, разливая остаток коньяка по фужерам, -- ничего ему не говори, пусть пишет. Когда с Варшавским договором случится, они сами к нам прибегут. Мы тогда такой гонорар с них потребуем, на всю оставшуюся жизнь хватит!
   Полковник ударил своим фужером о фужер Мишеля и допил остатки коньяка.
   Мишель последовал примеру своего начальника. Когда спиртное было выпито, он с удивлением посмотрел на бутылку, а потом на своего шефа.
   -- Господин полковник, мы с вами целую бутылку выпили, а у меня ни в одном глазу.
   -- У меня тоже, -- удивился полковник.
   -- Я, кажется, начинаю понимать, почему русские могут очень много пить.
   -- Почему?
   -- Они всегда находятся в состоянии стресса, как мы сейчас, вот поэтому и не пьянеют.
   -- А ведь ты прав, -- согласился полковник, -- давай проверим твою теорию.
   -- Каким образом?
   -- Ты сейчас спокоен? -- спросил полковник.
   -- Спокоен.
   -- Тогда сделаем так: ты достаёшь ещё одну бутылку коньяка, и мы выпиваем её.
   -- И что тогда?
   -- Тогда, если алкоголь подействует на нас, значит, твоя теория верна.
   Что касается Петра Сапожникова, то его не интересовал вопрос воздействия алкоголя на организм человека, находящегося в стрессовой ситуации. Его сейчас вообще ничего не интересовало. Почувствовав, что он нужен людям, что его труд, труд писателя, востребован, он окунался в создаваемые им самим причудливые сюжеты, то проваливаясь в далёкое прошлое, то взлетая в будущее. Единственное, что было неподвластно писателю, так это настоящее.
   Вот сознание художника оказалось в Кремле, вот он видит, как генсек пытается вытянуть огромную страну из экономической ямы, в которой она оказалась. Он видит, как руководитель страны сидит в кабинете и беседует со своим соратником.
   -- Александр Николаевич, -- говорит генсек, -- ну почему народ так инертен? Почему наша перестройка забуксовала? Мы же хотим дать людям свободу!
   -- А она нужна ему?
   -- Кому?
   -- Народу.
   -- Ты хочешь сказать, что народу не нужна свобода?
   -- Нет.
   -- Почему?
   -- Потому что наш народ состоит из рабов.
   Однако разве мнение одного человека может оказаться препятствием в таком важном деле, как государственное устройство? Хотя Александр Николаевич, конечно, прав: народ сам ничего решать не хочет, он ждёт, чтобы за него всё решили и сделали другие. Именно поэтому генсек унижается перед Западом, именно поэтому во всём уступает ему, именно поэтому ходит по всему миру с протянутой рукой, прося в долг. Именно потому, что всё зависит от него, а не от народа. От рабов вообще ничего не зависит. Генсек понимает, что выход из экономического кризиса -- не самое главное в его деятельности. Главное -- это превратить рабов в свободных людей. Именно для этого создан съезд народных депутатов СССР, именно для этого он, генеральный секретарь ЦК КПСС, становится первым президентом Советского Союза. Но доверять народу страшно. Всё-таки они ещё рабы. Генсека президентом избирает не народ, а съезд народных депутатов, который полностью подчинён его воле, воле генерального секретаря ЦК КПСС.
   Заседание первого съезда народных депутатов транслируется по телевидению. Эта передача сразу стала самой любимой для народа. Предприятия, которые и так-то еле теплились, останавливались совсем, когда транслировался съезд. Правы были древние, говоря, что для управления массами нужно много хлеба и зрелищ. При таком зрелище, как съезд, хлеба не нужно было вовсе. Депутаты, поняв, что вот так просто, без всякого разрешения, можно подойти к самой главной трибуне государства и говорить всё, что придёт в голову, не опасаясь, что тебя посадят в тюрьму или отправят в психушку, и при этом всё это будет показано на весь мир, оттягивались, что называется, на полную катушку. При этом было совершенно неважно, что говорить. Важно было как можно дольше пробыть на трибуне, по крайней мере, дольше, чем предшествующий оратор. А что касается смысла сказанного, так не всё ли равно, ведь в стране объявлена гласность и плюрализм.
   -- Смотрите, смотрите, -- тыкали зрители пальцами в экран телевизора, -- это же академик Сахаров!
   -- Тот, который атомную бомбу изобрёл?
   -- Атомную бомбу Курчатов изобрёл, -- отвечал кто-то, -- а он водородную изобрёл.
   -- Ерунду вы говорите. Атомную бомбу наши у американцев украли, а те, в свою очередь, у немцев.
   -- Не знаете, так не говорите! Её французы сделали -- супруги Кюри. Сделали, облучились и померли, вот она у американцев и оказалась!
   -- Да хватит вам болтать, дайте академика послушать!
   -- Ой, какие мы умные! Можно подумать, понятно, что академик говорит!
   -- Он про права человека говорит.
   -- Какие, к чёрту, права, когда жрать нечего!
   Что касается академика, то он, видимо, решил на трибуне переплюнуть всех. Президент уж и так к нему, и этак, а тот всё говорит и говорит.
   -- Андрей Дмитриевич, -- кричит президент, -- вы регламент уже в четыре раза превысили!
   А тот всё равно говорит.
   -- Не трогайте академика! -- кричат депутаты. -- Пусть говорит, сколько хочет!
   -- А почему ему можно, а нам нельзя?! -- кричат другие.
   -- Его КГБшники в Горьком уколами травили, поэтому он о своих правах человека до утра может говорить! -- возражали третьи.
   -- КГБ надо распустить! Черного кобеля добела не отмоешь!
   Президент, понимая, что ситуация выходит из-под контроля, отворачивается и кому-то даёт команду:
   -- Отключите микрофон!
   Экран показывает всему миру академика, который стоит на трибуне и как рыба открывает рот, не произнося при этом ни звука.
   -- Вот вам и свобода слова, -- чертыхаются телезрители, -- и плюрализм, и толерантность!
   Что ни говори, а так весело в Советском Союзе никогда ещё не было.
   С одной стороны, всё это очень печально, но с другой...
   Страна всё-таки очнулась от спячки, пусть с трибуны съезда произносятся и бредовые речи, но это всё-таки речи, а не выступления, написанные и одобренные ЦК. Хоть и медленно, хоть и неуклюже, а огромная страна поворачивалась в сторону цивилизации. Перед выборами в местные и республиканские органы власти, как в демократических странах, происходила жёсткая предвыборная борьба. В Москве можно было увидеть, как бывший первый секретарь московского горкома партии, как простой смертный, шёл в обыкновенную поликлинику, где лечились, а вернее, стояли в очереди обыкновенные советские граждане, без чинов и привилегий.
   Как пели в песенке в то время:
  
   Всё бы шло прекрасно и отлично,
   Если б миром правили поэты.
  
   Однако миром правят не поэты, а президенты и генсеки. Как гром с ясного неба, прозвучало решение эстонской партийной организации о выходе из подчинения ЦК КПСС. Только что избранный президент понял, что его страна стоит на грани распада. Нет, напрасно страна решила избавиться от дураков. Время умных, похоже, ещё не настало.
   Президент уезжает к себе на дачу, чтобы обмозговать создавшееся положение, но джинна, которого в начале перестройки не могли вытащить из бутылки, всё-таки вытащили, и ему было ровным счётом наплевать и на страну, и на её президента. В Прибалтике происходит захват телевидения. Солдаты, выполняя неизвестно чей приказ, проливают первую кровь. В Тбилиси солдатам не дают оружия в руки, но у них на ремнях висят сапёрные лопатки. Вот первая лопатка вытаскивается из футляра, вот она описывает в воздухе дугу и раскалывает череп того, кого солдат присягнул защищать, не жалея собственной жизни.
   Самое большое государство в мире перестало существовать, но ни народ, ни его президент об этом ещё не знали.
  
   -- Ну, что? -- спросил Мишель полковника, который, дочитав до конца рукопись, выразительно посмотрел на своего собеседника.
   Тот ничего не ответил, а лишь покачал головой.
   -- Распад Советского союза! Как вам это?
   -- Во-первых, никакого распада нет. Там же написано, что ни президент, ни народ этого не знали.
   -- А во-вторых?
   -- А во-вторых, неизвестно, завтра или через сто лет?
   -- Он писатель. Этого даже в кремле не знают,
   Мы знаем про Кремль то, что даже Кремль про себя не знает!
   -- Ты сам-то понял, что сейчас сказал? -- засмеялся полковник.
   -- А что я такого сказал?
   -- Да, без стакана здесь точно не разобраться.
   Полковник наполнил фужеры и собеседники молча выпили.
   -- А теперь попробуй сформулировать информацию, которую ты мне только что выдал.
   Мишель задумался. Он попытался сформулировать свою мысль так, чтобы никому, даже при очень большом желании, не удалось истолковать её по-иному. Он долго думал, потом пододвинул фужер и заполнил его.
   -- Сейчас, одну минуточку, -- сказал он. -- Уже почти получилось.
   Мишель поднял фужер, но его тут же остановил полковник.
   -- Вот это уже слишком! Пить в одиночку даже у твоих русских друзей не принято.
   Пришлось срочно исправлять допущенную ошибку. После исправления Мишель медленно и членораздельно начал формулировать свою мысль:
   -- По данным, полученным от компетентных источников, в ближайшее время Союз Советских Социалистических Республик прекратит своё существование, но пока этого в СССР не знают.
   -- Давай ты вместо меня пойдёшь и доложишь.
   -- Это невозможно.
   -- Почему?
   -- Не по рангу.
   -- С рангами всё в порядке, -- успокоил полковник, -- если я эту информацию доложу, то мой ранг опустится ниже твоего.
  

***

   Пётр с Наташей стояли на острове Сите и смотрели, как огромный корабль, плывущий вниз по течению Сены, тем не менее, уже много сотен лет оставался на одном и том же месте. Если в ненастную погоду, когда ветер гонит по серому небу чёрные тучи, посмотреть на башни Собора Парижской Богоматери, то невольно представляется огромная корабельная надстройка, которая качается из стороны в сторону и, опираясь на неустойчивую палубу, грозит в любую секунду обрушиться в пучину.
   -- Ой! -- крикнула Наташа и ухватилась за рукав Петра.
   -- Ты что?
   -- Мне показалось, что она сейчас упадёт.
   -- Это обман зрения. Кстати, этот обман полностью доказывает состоятельность теории относительности. Относительно облаков собор действительно падает, а относительно земли -- остаётся стоять на месте.
   -- Так же, как и мы, -- грустно сказала Наташа. -- Относительно России мы иностранцы, а относительно Франции мы русские.
   -- Тебе плохо здесь? -- спросил Пётр.
   -- Я родителей уже тысячу лет не видела.
   -- А если бы родители были здесь?
   Вместо ответа Наташа посмотрела куда-то далеко-далеко.
   -- Петя, а почему мы никогда с тобой не были в русском ресторане?
   -- Началось! -- раздражённо сказал Пётр.
   -- Что началось?
   -- Мишель предупреждал меня об этом: стоит зайти в русский ресторан, и из него уже не будет сил выйти. Начинается депрессия, из которой нет выхода.
   -- Так происходит со всеми русскими?
   -- Насчёт всех не знаю, а со многими происходит именно так.
   -- Тебе хорошо. Ты окунёшься в свой роман, и как будто находишься дома.
   -- Нет, там, где я нахожусь, всё не так, как ты думаешь.
   -- Я читала. Ты закончил на том, что Россия прекратила своё существование.
   -- Ты не внимательно читала. Не Россия, а Советский Союз.
   -- А разве это не одно и то же?
   Пётр отрицательно помотал головой.
   -- Что же тогда будет?
   -- Как говорится, -- вздохнула Наташа, -- остаётся начать да кончить.
   -- Другого, к сожалению, не дано.
   -- Петя, но ведь ты можешь хотя бы сказать, что ты чувствуешь?
   -- Могу.
   Наташа умоляюще посмотрела на своего мужа.
   -- Всё будет хорошо, -- сказал он.
   -- И всё?
   -- И всё. Только, чтобы это хорошо настало, должно быть вначале очень плохо.
   -- Как плохо?
   -- Должно быть так плохо, что тебе даже трудно представить.
   -- А ты представишь?
   -- Попытаюсь.
   -- Представляй побыстрей. Может быть, мы вернёмся домой?
   -- Обязательно вернёмся. Но сейчас нам туда нельзя.
   -- Почему?
   -- Потому что мы получаем очень большие деньги, которые обеспечат достойную жизнь не только нам здесь, в Париже, но и нашим родителям там, в России.
   -- Кстати, насчёт денег. Вчера заходил Мишель. Я не стала тебя отрывать от работы. Он принёс аванс из издательства. Хороший он человек. Если мы уедем домой, жалко будет с ним расставаться.
   -- А мы не расстанемся с ним.
   -- Ты хочешь сказать, что он уедет с нами?
   -- А почему не уехать? Я же сказал, что в России всё будет хорошо. Не хуже, чем в Европе.
   -- Ну это уже из области фантастики.
   Обе башни Собора Парижской Богоматери резко накренились к земле (относительно облаков). Наташа с испугом подняла глаза вверх и посмотрела на небо. Крупная капля дождя сорвалась с тучи и упала прямо в глаз.
   -- Надо идти домой, -- сказала она мужу. -- Пусть этот корабль плывёт по Сене без нас.
   -- Я не знаю. У меня в голове только чувства, которые ещё надо одеть в слова. Слова составить в предложения, те собрать в сюжеты, сюжеты разбить по главам, а главы выстроить в нужном порядке.
  
  
  

Глава 15

   Последний опубликованный роман принёс доходы, о которых никто даже не мечтал. И дело совсем не в уникальности и не самобытности писателя. Дело в том, что, самым необычным образом, главный сюжет произведения был подхвачен средствами массовой информации. Но и это ещё не всё: после того, как СМИ поведали о том, что главная героиня романа покончила с собой не только в книге, но и наяву, к автору стали относиться, как к пророку. Таинственность придавало то обстоятельство, что в сознании обывателя писатель жил за границей и умудрялся публиковать свои произведения здесь. Но как он из-за границы умудрялся наблюдать и описывать конкретного живого человека? Более того, корреспонденты, описывающие этот феномен, раскопали интересную деталь, поднявшую рейтинг писателя до недосягаемых высот. Оказывается, героиня романа наложила на себя руки гораздо позднее, чем книга вышла в свет. Это означало только одно -- писатель мог заглядывать в будущее. "Лагерный роман" был распродан за рекордно короткие сроки. Издательство переиздало роман, но и этот тираж растаял в книжных магазинах, как снег. Всё это происходило на фоне внезапно свалившейся на страну свободы. Можно было говорить о чём угодно и как угодно. Литературная классика, которая навязла в зубах и набила оскомину, перестала пользоваться спросом. В магазинах на прилавках становилась всё меньше и меньше продовольствия. К огромной стране медленно, но верно подкрадывался голод и, как водится в таких случаях, отсутствие хлеба насущного можно было компенсировать только зрелищами (желательно, с кровью и насилием).
   Страна, которая совсем недавно считалась практически атеистической, в одночасье наводнилась магами и колдунами, экстрасенсами и пророками. Книги, автором которых был человек с мистическим псевдонимом "Чернокнижник", расхватывались ещё до того, как их успеют расставить на полках в книжных магазинах.
   -- Ещё, несите ещё! -- требовали в издательстве от автора. -- Только побольше крови и убийств!
   -- Но я и так работаю на износ!
   -- Увы, мой друг, -- сочувственно трясли головой редакторы, -- сейчас не кодекс законов о труде диктует нам условия, а рынок. Современный читатель похож на капризного ребёнка. Кто предложит ему сладкую конфету, за тем он и пойдёт. На сегодня ваша конфета самая вкусная. Что будет дальше, одному Богу известно.
   -- Но я... -- хотел возразить Чернокнижник.
   -- Вы оказались в нужное время в нужном месте, -- прервал его редактор. -- Не советую вам шутить с читателем. Ему могут понравиться и другие конфеты. Через два месяца жду вашу рукопись.
   Это ведь только кажется, что знаменитости живут, как в раю. На самом деле многие из них ничем не отличаются от каторжника.
   -- Я больше не могу так! -- жаловался самый популярный писатель своей любовнице. -- Они хотят загнать меня в гроб!
   -- Это ты меня хочешь загнать в гроб! -- неожиданно ответила любовница.
   -- А ты-то здесь причём?
   -- Это я-то не при чём? А откуда к тебе такая бешеная популярность пришла?
   Чернокнижник только хотел открыть рот, чтобы поведать о своём непревзойдённом таланте, но его тут же прервали.
   -- Только не надо мне рассказывать о твоём литературном даровании!
   После этих слов Чернокнижник застыл с открытым ртом, будто его разбил паралич.
   -- Что ты рот раскрыл? Или ты себя гением считаешь? Гений живёт в Париже, и нам с тобой это хорошо известно.
   -- За что ты так напустилась на меня?
   -- За то, что я ради тебя вся измазалась в дерьме, а ты хочешь остаться чистым и пушистым.
   -- Ты вымазалась в дерьме?
   -- А как ты думал? Неужели ты рассчитывал, что тебе на голову возложат лавровый венец, когда брал за основу сочинения гения? Твоя писанина была бы невостребована так же, как и у остальных бездарей, если бы не я!
   -- Ты?
   -- Да, я. Или ты считаешь, что если бы та дура не повесилась, то твоя популярность была бы такой?
   -- Это была просто случайность.
   -- Рассказывай эти сказки своим читателям. Никакой случайности не было.
   -- Ты убила её?
   -- Не я, а ты. Я лишь заплатила корреспондентам, которые затравили её.
   -- Ты сделала это специально?
   -- Нет, я просто хотела, чтобы они пропиарили твою книгу.
   -- Я же говорю, что это была случайность.
   -- Нет. Теперь никакой случайности не будет, потому что я знаю формулу успеха. Если мы совместим твою формулу и мою, то нам равных не будет.
   Чернокнижник снова застыл в ожидании.
   -- Чем сейчас занимаются твои институтские знакомые?
   -- С работой сейчас сложно. Кто-то устроился писать речи политикам, кто-то трудится на жёлтую прессу, а остальные...
   -- А остальные готовы выполнить любую работу, лишь бы получить на кусок хлеба?
   -- Примерно так.
   -- Среди них есть талантливые?
   -- Конечно, есть.
   -- А сколько глав должно быть в твоём новом романе?
   -- Я ещё не знаю, о чём писать.
   -- Об этом мы поговорим позже. Меня интересует объём.
   -- Около двадцати глав.
   -- Ты возьмёшь себе пять негров. На каждого в этом случае придётся по четыре главы.
   -- Кого, кого? -- не понял Чернокнижник.
   -- Писателей, которые пишут под чужим именем, называют литературными рабами или неграми.
   -- Кажется, я начинаю врубаться, -- улыбнулся Чернокнижник. -- Это же моя формула успеха.
   -- Тебе остаётся только дать каждому сюжетную линию и определить стиль изложения.
   -- Действительно, это же так просто!
   Чернокнижник заулыбался, но его лицо снова померкло.
   -- Дело за малым, -- вздохнул он. -- Надо придумать сюжетные линии и соединить их.
   -- А вот это уже моя формула успеха, -- улыбнулась Катя. -- Самое главное, чтобы было побольше крови, чтобы герои были подлинными и чтобы историю их конца средства массовой информации рассказали по телевидению после того, как книга выйдет в свет.
   -- Но как это сделать?
   -- Так же, как ты сделал с этой дурой.
   -- Но я ничего не делал! Я просто придумал душещипательную историю.
   -- От которой она повесилась, -- засмеялась Катя.
   -- Почему тебе кажется, что она повесилась из-за моей истории?
   -- Потому что именно я это устроила. Понял теперь, как ты стал популярным?
   -- Значит, ты...
   -- Я, -- прервала Чернокнижника Катя. -- Я и дальше буду делать так, чтобы ты был на самой вершине славы. Лавры будут возлагать на тебя, но мы будем знать, что и я к ним причастна.
   Чернокнижник подошёл к своей подруге и обнял её.
   -- Ты больше не сердишься на меня?
   -- Больше не сержусь.
   -- Катюша, а как поживает Жу-жу? Что-то мы давно не виделись с ней.
   -- О Жу-жу на время забудь. У неё впереди много работы.
   Чернокнижник хотел обидеться, но, вспомнив, сколько денег принёс последний роман, решил стерпеть. Что ни говори, а Катерина была права: если бы не её пиар-компания, вряд ли они получили бы от издательства столько денег. Правда, в результате этой акции погибла женщина... С другой стороны, не Катя же её в петлю засунула? Что касается его, то тут совесть абсолютно чиста. Писатель ничем не стеснён в своей фантазии. Более того, если человек так остро реагировал на художественное произведение, то можно говорить о незаурядности автора, его умении выстроить сильные психологические линии. Да к тому же, Катерина совершенно права: эта баба была просто дурой. И нечего больше о ней думать, нечего забивать свою голову всякой ерундой. Работать, работать и ещё раз работать. Народ ждёт его творений, народ не может без них, народ хочет, чтобы он -- звезда, горел на небосклоне удачи всегда и никогда не угасал!
   Чернокнижник подошёл к столу, вытащил из ящика записную книжку и собрался кому-то позвонить.
   -- Кому это ты, на ночь глядя? -- спросила Катя.
   Чернокнижник ничего не ответил.
   -- Завтра звони, -- сказала Катя, будто на лбу Чернокнижника был написан ответ на её вопрос. -- Утро вечера мудренее.
   С этим известным утверждением, действительно, трудно спорить. Посудите сами, кого можно застать дома утром? Естественно, того, кто не ушёл на работу. А разве Чернокнижнка интересовали люди, которые утром уходили на работу? Ни в коем случае! Его как раз интересовали именно те, кто, оставшись дома, сидели, потупив голову, и готовы были бежать куда угодно и делать что угодно, лишь бы не носить этот постыдный и ужасный титул -- безработный. Нельзя, конечно, утверждать, что им было некуда бежать. Нет, места были: можно было наняться, к примеру, грузчиком или дворником, а можно пойти на завод учеником, отложив свой литературный диплом до лучших времён. Зарплата, правда, копеечная, но с голоду не умрёшь во всяком случае. Но разве это выход? Встретит вас, к примеру, знакомый, а вы в грязной спецовке и с метлой в руках. Нет уж, лучше руки на себя наложить, если до этого не издохнешь с голоду. Гордыня -- вот истинная причина депрессии, безработица здесь ни при чём. А вдруг зазвонит телефон, и в трубке прозвучит какое-нибудь головокружительное предложение? Нет, этого быть не может. Но, когда верить больше не во что, веришь даже в такую утопию.
   Когда Чернокнижник обзванивал своих однокашников, первое, что он слышал, был восторг. На другом конце провода скороговоркой произносились комплементы, будто связь сейчас же оборвут и абонент не успеет высказать всё, что он думает о своём собеседнике. Потом наступала продолжительная пауза. Абонент с замиранием сердца ждал, что вот сейчас прозвучит то волшебное предложение, которого он ждал столько времени. Однако вместо работы предлагалось посетить кафе и встретится всей группой, чтобы вспомнить студенческие годы. Каждый знает, что творится с человеком при таком резко обрушившемся разочаровании. Наступает небольшой шок, и человек еле сдерживается, чтобы не послать куда подальше и вчерашних друзей, и студенческие годы, и сам институт, будь он трижды проклят. Он сдерживает себя в рамках приличия, но не в силу своей воспитанности, а благодаря тому самому шоку, который на время перекрыл дыхание. Через несколько секунд шок проходит, но человек к тому времени уже способен вежливо отказаться.
   -- Что-то ничего из этой затеи не выходит, -- посетовал Чернокнижник Кате.
   -- И не выйдет, -- ответила она спокойно.
   -- Почему не выйдет?
   -- Посуди сам, посидеть в кафе -- это хорошо, а кто за всё это платить будет? Они безработные.
   -- Я про оплату даже не заикался.
   -- Думаешь, они сами этого не понимают? Кто раньше платил за ваши посиделки?
   -- Мы всегда вскладчину встречались.
   -- Ну вот, то, что я говорила. А ты скажи, что банкет уже оплачен, так они, чтобы пожрать нахаляву, бегом прибегут.
   Катерина будто в воду глядела. Стоило Чернокнижнику только заикнуться, что за банкет платить не надо, как всё перевернулось на сто восемьдесят градусов. Уже не Чернокнижник обзванивал однокашников, а те обрывали ему телефон. Не успевал он закончить разговор и положить трубку с одним приятелем, как другой спешил дозвониться до своего самого лучшего друга.
   -- Петька, я тебя не правильно понял! -- кричал в трубку один из приятелей так, что Пётр отодвинул трубку от уха и сморщился. -- Я почему-то подумал, что ты меня в среду приглашаешь, посмотрел календарь, а это пятница. В пятницу я свободен, так что обязательно буду.
  
   Что ни говорите, а вечера встреч придумали не напрасно. Прошло всего несколько лет, а изменилось всё до неузнаваемости. Если раньше студенты, как правило, дружили небольшими группками, то нынче сидят в кафе все вместе с таким видом, будто и жить друг без друга не могут. Все важные, чопорные, будто не в кафе пришли, а в совет министров. Взять хоть старосту Ворошилова. Раньше к нему и на пушечный выстрел не подойдёшь. Хоть должность и неказистая -- староста, а так себя поставил, что если и не выше ректора, то, во всяком случае, не ниже. А как же? Одна фамилия чего только стоила. С такой фамилией карьерный рост и без высшего образования обеспечен, а уж с институтом и говорить нечего. А сейчас он кто? Никто, и зовут его никак. Сидит и уписывает за обе щёки красную рыбу, будто он в последний раз в жизни кушает. А вот два комсомольца: Шурик и Юрик. Когда ленинские зачёты сдавали, так они вопросы задавали не хуже, чем профессора с кафедры истории КПСС. Уж больно идейными были. А сейчас карманы дорогими конфетами набили, и смотрят, что бы ещё спереть. Дураки, к концу вечера конфеты их растают, что тогда с брюками делать будут? Колька Семёнов -- ничем в институте не отличался. Он и здесь не отличается. Вот только, к спиртному неравнодушен. Попробовал, кажется, всё, что только можно. На коньяке остановился. Видно, понравился ему коньяк. Нальёт себе стопку и сидит, ждёт, пока кто-нибудь тост произнесёт.
   -- Я предлагаю выпить за нашу дружбу! -- вдруг громко сказал Колька.
   Не дождался, видно, Семёнов. Очень выпить хочется, а тут жди, пока староста всю рыбу сожрёт.
   За дружбу, так за дружбу, разве кто будет возражать, коль выпивка дармовая? Потом снова за дружбу пили, а потом просто так. Глаза у всех красные, на лбу пот, и все почему-то на Шурика и Юрика смотрят.
   -- А что вы на нас так уставились? -- заметил недобрые взгляды Шурик.
   -- А как на вас ещё смотреть? -- раздался чей-то голос. -- Это ведь вы, комсомольцы, страну до такого состояния довели!
   Ворошилов стащил последний кусок рыбы, и, засунув его в рот, предпочёл отмолчаться. С его-то фамилией вообще надо быть тише воды и ниже травы, а то гляди, как бы не пришлось отвечать за всю мировую революцию.
   -- Да мы-то здесь при чём? Я такой же голодранец, как и вы!
   При этом Шурик, забыв, что его карманы набиты ворованными конфетами, засунул руки, чтобы вывернуть их, и тем самым доказать, что он как был пролетарием, так и остался. Однако руки сразу склеились шоколадом. Все присутствующие затихли, понимая, что ситуация должна повернуться, но хоть убей, никто не мог догадаться, в какую сторону.
   Шурик, сразу протрезвев, понял, во что он вляпался, и бочком стал выбираться из-за стола. Ворошилов, который ничего не воровал, а съел всю рыбу честно -- вовнутрь, преградил ему дорогу.
   -- Руки из карманов вынь, -- грозно сказал он.
   -- Что ты к моим рукам привязался? На свои посмотри. У тебя даже манжеты рыбьим жиром испачканы.
   -- Лучше вытащи руки, -- прошипел кто-то справа. -- А то хуже будет!
   Вот она, русская кондиция, где начинается. Здесь бы остановится, убрать рюмки, перейти к сладкому, да только кто ж остановит? Самоубийц нет. Шурик, бледный, как скатерть, медленно вытащил из карманов коричневые руки.
   -- Вор! -- брызгая слюной прямо в тарелки соседям, крикнул Колька.
   Он от возмущения налил целую рюмку коньяка и один залпом выпил её.
   -- Да я бы вас...
   Колька для убедительности хотел ударить кулаком по столу. Он сжал кулак, размахнулся...
   Всё бы получилось очень убедительно, но соседка, которой надоело, что Колька всё время брызгал слюной, отвернулась от него и задела его руку локтём. Этого незначительного движения хватило, чтобы кулак немного изменил свою траекторию и опустился не на стол, а аккурат в тарелку с селёдкой под шубой.
   Те, кто учился в школе не на двойки, и хоть что-то помнит о таких понятиях, как кинетическая энергия и потенциальная, наверняка представят себе, какую энергию получили кусочки жирной селёдки, пропитанные свёклой и обильно смазанные майонезом. Эта селёдочная шрапнель, получив невероятную энергию, поразила всех, кто вольно или невольно находился рядом с Колькой. (Кстати, самому Кольке не досталось даже маленького осколка от этой бомбы). Однако продолжим дальше вспоминать школьный курс физики, а именно, всё, что касается энергии. Энергия не кинематическая, и не потенциальная, а психическая, получив свободу, вырвалась наружу и обрушилась на перепуганного насмерть Кольку. Кому и повезло в этой истории, так это Шурику и Юрику, ибо "народный гнев" наверняка стёр бы их в порошок только за то, что в советские времена они были комсомольскими активистами. Теперь же вся энергия была обрушена на Кольку -- подрывателя бомбы из селёдки под шубой.
   -- Ты что сделал, урод?! -- кричал молодой человек в элегантном костюме, на лацкане которого уютно устроился кусочек селёдки. -- Это же единственный выходной костюм!
   -- Я эту кофту у подружки на время взяла! -- вторила ему соседка.
   -- У тебя, голодранец, денег не хватит, чтобы рассчитаться за свои художества!
   -- Это я-то голодранец?! -- взорвался Колька.
   Остальные участники вечера встречи, пробыв в замешательстве несколько секунд, осмотрели себя, и, обнаружив на своих костюмах изъяны, которые, кстати, не имели никакого отношения к селёдке под шубой, решили также наброситься на Кольку, дабы исправить изъяны своего туалета за его счёт. Были и такие, которые сколько не осматривали себя, ничего найти не могли. Они набрасывались на несчастного просто так -- за компанию. Ворошилов, который один расправился с целой тарелкой рыбы, потянулся к другой тарелке, на которой оставался последний кусок балычка, но чья-то рука опередила его, ухватила кусок и запустила в Кольку.
   -- Получи, собака!
   Трудно представить, чем бы всё это закончилось, если бы Пётр Сапожников не подхватил Кольку и не выволок его на улицу. Озверевшая толпа рванулась за ним, но вспомнив, что на столе осталось ещё много несъеденного, передумала.
   -- Паразиты! -- сокрушался Колька, когда угроза смерти миновала. -- А ещё за дружбу пили!
   -- При чём тут дружба? -- спросил Чернокнижник. -- Ты костюмы им испачкал.
   -- Вот как раз дружба здесь и при чём. Они же из-за пустякового пятнышка убить человека готовы.
   -- Убить? -- Чернокнижник ухмыльнулся и о чем-то задумался.
   -- Ты думаешь, они сюда из-за студенческой дружбы пришли? Как бы не так!
   -- А из-за чего же ещё?
   -- Просто появилась возможность пожрать нахаляву.
   -- А ты зачем пришёл?
   Воспалённое лицо Кольки вдруг поникло. Он осунулся и стал походить на забитую дворнягу, с той лишь разницей, что у него не было хвоста, который дрожит и прижимается к грязному и голому животу.
   -- Если честно, то я тоже пришёл пожрать.
   -- Ну и как, пожрал?
   -- Да, стол просто отличный. Когда я ещё так поем? Кстати, Петька, а кто за всё это платил? Здесь же бабок вложено -- немеренно!
   -- Я, -- спокойно ответил Чернокнижник.
   -- Ты? Да разве можно столько заработать? А-а, понял. Ты новый русский.
   -- Никакой я не новый русский. Просто я не сижу дома и не жалуюсь на судьбу, а работаю.
   -- Это где же столько платят?
   -- В издательстве. Я занимаюсь своей специальностью -- пишу.
   -- Ты пишешь? -- не поверил своим ушам Колька. -- Так ведь сейчас в издательство не пробиться. Там есть свои авторы, а новых они даже не читают. Сапожников, Сапожников, да я и автора такого не слышал.
   Николай задумался и посмотрел куда-то далеко-далеко в небо, будто бы в другую галактику.
   -- Ну, разве что тот...
   -- Кто тот?
   -- Нет. Тот, слава богу, живёт в нормальном мире, а не в нашем болоте.
   -- Ты имеешь в виду...
   -- А кого же мне иметь в виду? -- перебил собеседника Николай. -- Он один на свете. Гений. Не чета нам с тобой.
   Чернокнижника даже передёрнуло от этих слов. Однако необходимо было соответствовать истинным почитателем литературы, поэтому лицо его приняло черты паломника, который, прошагав полмира, наконец-то приник своим челом к священной земле.
   -- Ты и не мог нигде видеть моей фамилии, -- спустился на грешную землю Чернокнижник.
   -- Псевдоним? Я совсем забыл про псевдоним.
   -- Нет.
   -- Ну тогда я совсем ничего не понимаю.
   -- Подумай, ты же сам уже почти всё сказал!
   -- Я?
   -- "Там есть свои авторы, а новых они даже не читают". Чьи это слова?
   -- Мои, но, ей-богу, я ничего не пойму.
   -- Ты когда-нибудь задумывался, могут ли наши популярные авторы столько много написать? Вот просто физически, способен ли человек написать полноценный роман всего за одну неделю?
   Лицо Николая вытянулось от удивления. Он что-то подсчитал про себя и почему-то шёпотом сказал.
   -- Это просто невозможно.
   -- Однако они пишут, -- улыбнулся Чернокнижник.
   -- Выходит, литературные рабы существуют?
   -- Ну почему рабы? Насильно их писать никто не заставляет.
   -- Но присваивать чужие мысли, чужой талант -- это же воровство!
   -- Это бизнес, -- поправил собеседника Чернокнижник.
   -- Значит, ты раб?
   -- Скорее, ты раб. Вы сейчас из-за куска селёдки чуть не поубивали друг друга, а я...
   Николай помрачнел. Губы его резко дёрнулись, так бывает, когда человек хочет сказать собеседнику что-то очень обидное. Однако эту внезапно появившуюся и еле уловимую гримасу сменила другая: отчётливая и вполне определённая. Лицо Николая стало серым и жалким, руки задрожали, глаза стали заискивающими, как у голодной собаки, которая выпрашивает корку хлеба.
   -- Ты только не обижайся на меня, -- тихо проскулил он. -- Я не хотел тебя обидеть. Просто, так сейчас это называют. Этих рабов сравнивают с проститутками, которые торгуют своей честью.
   -- Ты так говоришь, потому что тебе никто этого не предлагал. А что касается чести, то так говорят из-за неуёмной гордыни. Людям не работа нужна, а своя фамилия на обложке. А мужчина должен добывать хлеб насущный в поте лица своего. Неужели можно назвать честью, когда умный и здоровый мужик сидит дома в полной нищете только из-за того, что на титульном листе стоит не его фамилия, а другая?
   Собеседник Петра как-то скукожился и как-будто стал меньше в размерах.
   -- Петя, ты же знаешь меня! Я же могу хорошо писать, а главное, быстро.
   -- Ты так говоришь, будто я главный редактор издательства.
   -- Но ведь ты работаешь с ними!
   -- Я имею дело только с посредниками.
   -- Петя, да я хоть с дворником дело буду иметь! Ну ты же сам говорил, что всё это пустая гордость. Главное -- результат.
   -- Хорошо, я поговорю, но ничего тебе не обещаю.
   Из кафе на улицу вышла большая группа сильно подвыпивших парней. Они встали кружком и, достав сигареты, закурили.
   -- Вот что, Коля, давай-ка домой, а то твои приятели вспомнят про селёдочную бомбу...
   -- Тамбовский волк им приятель, -- зло ответил Николай. Однако он решил не испытывать судьбу и вскоре ушёл домой.
   Пётр ещё три раза выходил курить с бывшими институтскими приятелями, и всякий раз после долгих разговоров собеседник Петра сутулился, мрачнел и горбился. Он заискивающе и с надеждой смотрел в глаза Чернокнижника и, разглядев в них надежду, уходил домой, не только не простившись со своими друзьями, но и бросив в их сторону злой взгляд, ругательство, а то и проклятье.
  
  
  
  

***

   Придя домой, Катерина застала Петра за рабочим столом. Он чертил какие-то линии, квадратики, стрелочки, и даже не заметил, как к нему подошли.
   -- Господи, как ты меня испугала! -- воскликнул он, когда она положила ему на плечо свою руку.
   -- Что это ты рисуешь?
   -- Это план предстоящего сражения.
   Катя села рядом и с интересом стала разглядывать загадочные квадратики.
   -- Вот это, -- стал объяснять ей Чернокнижник, показывая на четыре квадратика, -- литературные рабы. Они должны написать четыре самостоятельные истории, которые в конце должны пересечься и образовать развязку всего сюжета.
   -- Ты прямо как полководец, -- усмехнулась Катя.
   -- А ведь ты права. Действительно, перед началом баталии хороший полководец разрабатывает план сражения.
   -- Это хороший полководец, а гениальный...
   -- А что гениальный?
   -- Наполеон, например, сначала ввязывался в драку, а потом, после сражения, писал план. Не для баталии, разумеется, а для истории.
   -- Что-то я не пойму, куда ты клонишь?
   -- Никуда не клоню. Надо, чтобы в романе всё было естественно, а не искусственно.
   -- Не понял.
   -- Пусть они описывают истории, которые произойдут с ними в действительности, а не те, которые захотят придумать.
   -- К сожалению, их истории скучны. Они безработные, сидят дома и ждут, когда манна небесная сама им в рот начнёт падать.
   -- Когда пища пресна, в неё надо немного положить специй: перчика, горчички, хрена или что-то в этом роде.
   -- Ну-ка, ну-ка!
   Теперь Чернокнижник с замиранием сердца стал слушать своего идейного вдохновителя.
  

Глава 16

   Николай Семёнов, вернувшись с вечера встречи домой, никак не мог заснуть. И не только он. Его жена сначала вертелась с боку на бок, потом, поняв, что сна не будет, накинув халат, ушла на кухню. Через минуту к ней присоединился и муж. А ещё через десять минут они, перебивая друг друга, рассказывали только что придуманные сюжеты для глав новой книги.
   -- Жаль, конечно, что фамилия автора будет другая, -- сетовала жена, -- но Пётр прав, ты мужчина, и должен зарабатывать деньги. Славой сыт не будешь.
   -- Ты-то будешь знать, что это напишу я, а на остальных мне наплевать.
   -- Коля, а сколько за это заплатят?
   -- Неужели ты не понимаешь, что сразу задавать эти вопросы неудобно.
   -- Это конечно, но интересно.
   -- Во всяком случае, Петька в деньгах не нуждается.
   -- А он вместе с тобой из этого кафе ушел? -- вдруг забеспокоилась жена.
   -- Вера, ну как же он мог уйти со мной, если он и устроил весь этот вечер встречи? А что, собственно, тебя волнует?
   -- Если он по доброте душевной сделал тебе это предложение, то почему он не мог сделать то же самое другим?
   -- Ничего он мне не делал. Я вообще не помню, как об этом разговор зашёл.
   -- Пить надо меньше, тогда и помнить всё будешь. Ты пойми, если другие об этом узнают, тебе достанутся только брызги. Всё съедят эти акулы, вроде Ворошилова.
   -- А Ворошилов-то здесь при чём?
   -- Этот всегда при чём, даже когда вы вместе в институте учились.
   Как бы ни был взволнован новыми событиями глава семейства, ночь всё равно возьмёт своё. Голове всё труднее было держаться на плечах, а нос клевал всё чаще и чаще, рискуя каждый раз разбить что-нибудь на кухонном столе. Вера отвела мужа в спальню и уложила на кровать. Однако сама уснуть в эту ночь она так и не смогла. Стоило только закрыть глаза, как ей чудилась ужасная картина: огромная акула с физиономией Ворошилова разевала пасть и старалась проглотить её. Акулу сопровождали две рыбки-лоцмана с физиономиями Шурика и Юрика. Они плыли по обе стороны акулы в районе плавников и побаивались приближаться к пасти. Однако предчувствие скорой расправы и трапезы, после которых всегда в избытке остаются объедки, притупляли даже такой сильный инстинкт, как самосохранение, и Шурик с Юриком, ведомые жадностью, плыли рядом с монстром.
   Вера просыпалась в холодном поту, вскакивала с постели, оглядывалась, но кроме своего мужа, который сладко посапывал рядом с ней, ничего и никого не видела. Она снова ложилась, ворочалась минут пятнадцать-двадцать и снова погружалась в кромешный ад.
   На этот раз ей снились змеи. Морды у них были не человеческие, а змеиные, но Вера осознавала, что эти змеи никто иные, как студентки, которые учились с её мужем. Змеи пытались бесшумно подползти к ней, но всякий раз Вера замечала гадов и отгоняла их палкой. Змей становилось всё больше и больше, и палкой отогнать их было уже невозможно. Они приближались к своей жертве, высовывали свои тонкие раздвоенные язычки и, кажется, смеялись над Верой. Несчастная женщина стала оглядываться по сторонам, чтобы найти и позвать на помощь своего мужа, но его не было. Где же он? Ведь весь этот кошмар из-за него. Ведь эти гады приползли сюда только с одной целью: они хотят отнять у её мужа работу, которую он так долго ждал, и для этого они убьют не только его, но и её. Вера набрала в лёгкие воздуха, чтобы крикнуть мужа, но вместо крика получилось шипение. Она хотела повторить попытку, но не успела: огромная кобра, как молния, бросилась на свою жертву, вцепилась своими длинными зубами в руку и повисла на ней. Другие змеи словно ждали сигнала. Каждая прыгала и вонзала в женщину свои ядовитые зубы.
   -- А-а-а-а! -- кричала она и била рукой о дерево, пытаясь сбить змей.
   -- Вера, что с тобой? -- услышала она голос мужа.
   Вера повернула голову и увидела Николая, лежащего на кровати, прикрывавшего лицо руками.
   -- Ты, что, с ума сошла?
   Николай убрал от лица руки, и Вера увидела под глазом своего супруга огромный синяк.
   -- Это я? -- спросила она, показывая глазами на синяк.
   Муж молча кивнул головой.
   -- Это всё из-за твоих институтских змей!
   -- Каких змей?
   -- Да кто же их знает? Тебе видней. Один Ворошилов ваш чего стоит! Акула!
   -- Так ты их во сне видела?
   Вера кивнула головой.
   -- Видно, они тебя хорошо достали, коль ты во сне так кулаками машешь.
   -- Если змеи кусаются во сне, значит, они и наяву так достанут, что мало не покажется.
   Можно было ещё долго обсуждать сны своей супруги, но на это не было времени. Долгожданная работа, полученная так неожиданно, требовала полной отдачи, полного сосредоточения, чтобы в конечном итоге превратиться если не в шедевр, то в бестселлер, по крайней мере. Николай, наспех умывшись и позавтракав, сел за письменный стол и провалился в сюжеты, которые за ночь скопились в голове в таком количестве, что даже автору было проблематично определить, с какого именно следует начать.
   Супруга, чтобы не мешать писателю в его нелёгком деле, неслышно оделась и вышла из квартиры.
   Но куда же могла пойти молодая особа утром, если у неё нет работы, если её кошелёк давно забыл, как шелестят купюры, если ночью она не сомкнула глаз, а если и сомкнула, так только для того, чтобы её съела акула и насмерть закусали ядовитые змеи?
   Менее всего её можно было увидеть в дорогом кафе, где одна чашечка кофе стоит столько же, сколько домашний завтрак на целую семью из трёх человек. Но женщина тем и привлекательна, что её поступки если чему и подчиняются, то только не логике. А Вера, следует заметить, была настоящей женщиной.
   Сидя в удобном кожаном кресле, она потягивала из маленькой чашечки, которая скорее походила на напёрсток, горячий шоколад, и изредка поглядывала на свою собеседницу. Та сидела напротив и откровенно разглядывала Веру, слегка улыбаясь чему-то.
   -- Так вот вы какая? -- наконец прервала она своё молчание. -- Я почему-то именно такой вас и представляла.
   -- Мы раньше никогда не виделись.
   -- Да, я училась в другом институте. О вашей компании я знаю только из рассказов мужа.
   Вера замолчала, не зная, с чего начать. Собеседница поняла это и пришла к ней на помощь.
   -- Ну, выкладывайте всё напрямую, без церемоний. Раз вы захотели меня увидеть, то вам это надо.
   -- Да. Я хотела узнать, что было на вечере встречи.
   -- Но я не была на вечере встречи, так же, как и вы.
   -- Но, может быть, вы знаете от вашего мужа?
   -- Он мне рассказывал, но я думаю, что он рассказал мне не всё.
   -- Почему?
   -- Он был настолько пьян, что еле добрался до кровати.
   -- Мой тоже еле на ногах держался.
   -- Кстати, об этом он мне рассказал.
   -- О чём?
   -- О пьяной выходке вашего супруга.
   -- Пьяной выходке? -- удивилась Вера.
   -- Он так напился, что измазал селёдкой под шубой всех соседей по столу.
   -- Странно. Мне Коля ничего не говорил об этом.
   -- А что же тогда вас интересует?
   -- Ваш супруг предложил моему мужу работу...
   Далее Вера во всех подробностях рассказала своей собеседнице об удивительном предложении Петра и о том, как она не могла уснуть до самого утра, обдумывая, как бы это предложение не украли другие. Про акул и змей Вера рассказывать не стала.
   -- Значит, он рассказал про свою работу?
   Вера кивнула головой.
   -- Да, он такой. Как выпьет, сразу становится добрый, старается помочь окружающим.
   -- Вот-вот. А если он по-пяни сделал это предложение и другим? Эти акулы их же как липку обдерут!
   -- Моего не обдерут.
   Вера вопросительно посмотрела на свою собеседницу.
   -- Ваш же муж не знает, на какое издательство будет работать?
   Вере ответить было нечего.
   -- Мой это не скажет даже под пытками, а у вашего действительно есть повод для беспокойства. Конкуренция -- штука жестокая.
   Вместо ответа Вера умоляюще посмотрела на собеседницу.
   -- Но что я могу сделать? Я действительно ничего не знаю.
   -- Как же мне узнать?
   -- У Петра спрашивать бесполезно. Впрочем, он мне часто повторял одну фамилию.
   Собеседница задумалась и сморщила лоб.
   -- Что-то на Чапаева похоже. Нет. Фрунзе, Будёный, -- начала гадать собеседница.
   -- Ворошилов! -- перебила её Вера.
   -- Точно. Ворошилов. Вот у Ворошилова вы и узнайте.
   -- Как же, скажет он! Вы бы на его месте сказали?
   -- Я на его месте не могу быть ни при каких обстоятельствах. Я женшина, а он мужчина.
   -- Какая разница?
   -- В разнице всё и дело, -- улыбнулась собеседница. -- Женщина всегда может узнать у мужчины всё, что угодно, а мужчина у женщины нет.
   -- Что вы имеете в виду? -- спросила Вера, посчитав, что она ослышалась.
   -- Именно это я и имела в виду. Впрочем, вы вместо денег можете положить в кошелёк своё целомудрие.
   Вера допила свой шоколад и отодвинула чашку. Ей что-то надо было ответить своей собеседнице, но она не только не могла говорить с ней, но и просто поднять глаза, чтобы посмотреть на человека, предложившего такое.
   Официант принёс бутылку вина, поставил фужеры и заполнил их на одну треть.
   -- Давайте выпьем за знакомство, -- предложила девушка.
   -- Ой, а ведь я, действительно, даже не знаю, как вас зовут.
   -- Меня зовут Катя, -- улыбнулась собеседница.

***

  
   Иногда, высказываясь о мужчинах, женщины так низко ставят их относительно себя, что порой бывает обидно не только за своих собратьев по полу, но и за самого себя. Лично я никогда, глядя на женщин, не раздеваю их в своём воображении. Лично про меня нельзя сказать, что мне от женщин надо только одно... И мне обидно слышать, что наш сильный пол некоторые сравнивают с животными, которыми руководят только инстинкты. А ещё обиднее, если это животное -- мартовский кот. Однако, если быть объективным, то некоторые представители сильного пола дают почву для таких рассуждений.
   Слава Ворошилов рос интеллигентным мальчиком. Политику партии и правительства понимал правильно, этические нормы применял к месту, уважал старших и не задавался перед младшими. Благодаря своей фамилии и вышеперечисленным качествам продвижение по жизни шло вполне успешно. Преподаватели в институте ставили ему хорошие отметки, а общественная работа, от которой Слава никогда не отлынивал, обещала ему хорошее распределение после института. Всё пошло наперекосяк после того, как Ворошилов достиг возраста соответствующего созревания. Завидев симпатичные ножки, прикрытые коротенькой юбочкой, он, как гениальный скульптор, отбрасывал в своём воображении всё лишнее и любовался изваянием до полного изнеможения. Голова переставала работать. Вернее, она работала, но только в одном направлении, о котором нелестно отзываются многие женщины, и с чем я категорически не согласен. Включалась голова у Славика только после того, как он насладится изваянием не только виртуально, но и натурально. Однако трезвое состояние головы продолжалось недолго. Появлялись новые красивые ножки, и всё повторялось сначала.
   Всё бы шло хорошо, если бы его очередное изваяние не забеременело. Усугубляло это обстоятельство то, что папа изваяния был, ни много, ни мало, -- проректором института и очень даже серьёзно мог повлиять на будущее Славика. Чтобы удержаться на гребне благополучия и получить желанное распределение, Ворошилову пришлось поделиться с девушкой своей знаменитой фамилией, жениться на ней и выдавить из себя, что он любит дочку проректора больше своей жизни.
   Каково же было разочарование Славика, когда он узнал, что распределение в институтах отменили. Правда, тесть Ворошилова не забыл про своего зятя и устроил его в своё собственное издательство. Как говорится -- живи и радуйся! Всё бы так наверное и было, если бы не стройные ножки, которых в издательстве было превеликое множество. На этот раз ножки принесли нашему герою двойню, о чём сразу же стало известно всему издательству. В результате этих нехитрых обстоятельств Славик снова поделился своей знаменитой фамилией, переехал из шикарной квартиры владельца издательства в маленькую квартирку своей тёщи, где и проживал с новой женой, двумя детьми и без работы, а, стало быть, и без множества новеньких стройных ножек.
   Трудно сказать, что угнетало Славика больше -- безработица или отсутствие новых ножек, но жизнь понемногу стала превращаться в болото, которое засасывало в своё зловонное чрево всё сильнее и сильнее. Дети орали, как оглашенные, с утра до вечера, тёща развлекалась тем, что искала повода обвинить своего зятя во всех смертных грехах, а жена, будто челнок, носилась по треугольнику: к детям, к маме и мужу. Она бы с удовольствием забегала ещё и на кухню, но за неимением средств, кроме дешёвой каши, от которой уже всех тошнило, там ничего не было. К вечеру этот кошмар, который почему-то называют семейной идиллией, начинал затихать: тёща уходила в свою комнату, дети засыпали, а молодые ложились на супружеское ложе. Однако обнажённое женское тело, после того, как оно задавало вопрос: "Слава, у тебя с работой ничего сегодня не прояснилось?", если и вызывало какое-то желание, так это желание застрелиться.
   Вполне естественно, что сообщение о том, что в кафе состоится вечер встречи можно было сравнить с той спасительной соломинкой, которая была протянута утопающему в тот момент, когда болотная жижа была уже готова сомкнуться над головой нашего несчастного героя.
   Слава пришёл в кафе в своём выходном костюме, который оставался ещё с лучших времён. Первое, что он увидел на вечере встреч, была красная рыба, вкус который уже стал забываться. Остановившись на рыбе, взгляд почему-то никак не мог переключится на что-нибудь другое, и Слава ел до тех пор, пока рыба не закончилась. Взгляд стал шарить по столу и остановился на балычке, но чья-то рука выхватила его из-под самого носа и бросила куда-то. Слава окинул взглядом всё помещение и обнаружил удивительную картину: несколько человек стояли с искажёнными от злости лицами. Их костюмы были запачканы селёдкой под шубой. Николай Семёнов с растерянной физиономией взирал с ужасом на эту немую сцену. Балычок, пролетевший мимо Николая, будто вывел всех из оцепенения: раздался крик, все накинулись на Семёнова, и Пётр Сапожников, схватив его за руку, вывел виновника скандала на улицу. Разъярённая толпа бросилась было догонять Николая, но видимо не только Ворошилов был пленён великолепными закусками. Дойдя до двери, толпа остановилась и вернулась к столу. На улицу вышли лишь те, кому надо было покурить. Славе тоже нужно было покурить, но, во- первых, хороших сигарет у него не было, а курить плохие было неудобно, а во-вторых, он увидел балычок и не мог отвести от него глаз. Тарелка стояла на другом конце стола, где сидели Николай и Пётр. Дотянуться без посторонней помощи до неё было совершенно невозможно, а просить кого-то не хотелось, особенно после того, как некоторые обратили внимание на испачканные рыбьим жиром манжеты.
   С перекура вернулись ребята и заняли свои места. Пётр сел рядом с балычком и стал разливать коньяк по рюмкам. Как-то само вышло, что Слава оказался возле Петра.
   -- А где Николай? -- спросил он Сапожникова.
   -- Он ушёл домой. Согласись, после такого инцидента оставаться здесь неразумно.
   -- Честно говоря, я даже не понял, что произошло.
   Пётр показал рукой на освободившееся место и начал рассказывать Славе о произошедшем инциденте.
   -- Но ведь это получилось случайно, -- попытался оправдать Николая Слава, доедая последний кусок балыка.
   -- А за чей счёт прикажешь отнести наши костюмы? -- спросил его сосед, показывая на большое жирное пятно.
   Если честно, то Ворошилову было совершенно наплевать на это пятно. У него-то всё было в порядке.
   Наевшись, что называется, "от пуза" Слава откинулся к спинке сидения и предался блаженству. Утолив свой голод, он почувствовал себя настоящим мужчиной. Тем мужчиной, которым он был несколько лет назад, до того, как взошёл на семейную Голгофу. Слава вдруг обратил внимание, что за столом сидели не только парни, но и девушки. Он оглядывал каждую и, к сожалению, констатировал, что их ножки были скрыты столом. Что поделать, пришлось вспоминать, как он перевоплощался в скульптора и отсекал всё лишнее, оставляя только обнажённое тело. Слава закрыл глаза и стал наслаждаться только одним им созерцаемому виртуальному стриптизу. Вероятно, во время просмотра он издал какой-то звук от удовольствия, а может быть, наоборот, перестал издавать вообще какие-либо звуки, так или иначе, но его вывел из состояния блаженства Пётр.
   -- Что с тобой? -- спросил он Славу и потряс соседа за плечо.
   От неожиданности Ворошилов почему-то засунул руки в карманы и стал там чего-то искать.
   -- Курить хочется, -- брякнул он первое, что пришло в голову.
   -- А что же ты с нами не пошёл? Мы только что с перекура.
   Слава ничего не ответил, а только пожал плечами.
   -- Хорошо, пойдём, я составлю тебе компанию, -- предложил Пётр.
   -- Ты знаешь, я сигареты дома забыл.
   Пётр достал из кармана красивую коробочку и показал своему собеседнику.
   -- Ты такие куришь?
   -- Мальборо? Ничего себе!
   -- Тогда пошли.
   Они вышли из кафе на улицу. Минут через десять Пётр вернулся один. Он сел на своё место, а рядом с ним на одном стуле как-то разместились Шурик и Юрик.

***

  
   После вечера встречи Слава изменился до неузнаваемости: он подтянулся, порозовел, улыбка практически не сходила с его лица. Он садился за стол и что-то писал. Когда он перечитывал своё творение, из его уст вылетала площадная брань, он уничтожал всё, что сделал за весь день и снова погружался в работу.
   Тёща, видя такие разительные перемены в своём зяте, перестала цепляться к нему. Жена не ходила, а почти летала мимо супруга, слегка касаясь своими мягкими тапочками пола, боясь помешать творческому порыву своего мужа. Даже дети, казалось, понимали свою ответственность и переставали кричать, когда папа работал.
   Из комнаты, где творил Слава, унесли телевизор и телефон, то есть, создали все условия для плодотворной работы. Что касается телефона, то Ворошилову давно никто не звонил. После того, как он поселился у тёщи и пополнил многочисленную армию безработных, друзья как-то сразу утратили к нему интерес. Слава никогда не обращал внимания на телефонные звонки, потому как знал, что позовут тёщу или в крайнем случае жену.
   Однажды, когда Ворошилов закручивал головокружительную интригу в своём сюжете, жена осторожно приоткрыла дверь и на цыпочках, почти по воздуху, подошла к мужу.
   -- Слава, это тебя. Женский голос.
   -- Наверное, из издательства, -- предположил Ворошилов и стал искать глазами телефонную трубку.
   -- В спальне, -- подсказала жена. -- Телефон теперь в спальне.
   Он вбежал в спальню, схватил трубку и прижал её к уху. От напряжения рука так надавила на трубку, что та впечатала ухо в кожу. Слава собрал все силы, чтобы не выдать своего волнения.
   -- Я слушаю, -- сказал он как можно спокойней.
   Однако на другом конце трубки волновались, похоже, не меньше.
   -- Я слушаю, -- снова повторил Ворошилов. -- Это из издательства?
   -- Нет, -- почему-то услышал Слава.
   Моментально тот адреналин, который был впрыснут в кровь, вдруг растёкся по телу и поразил волю. Тело обмякло, а к глазам стали подкатываться слёзы.
   -- Значит, это не по поводу написания романа?
   -- Стало быть, вы тоже пишете?
   -- Почему тоже, -- забеспокоился Слава?
   -- Нам необходимо встретиться, -- предложил женский голос.
   По тому выражению, с каким была сказана эта фраза, по энергетике, исходящей с другого конца провода, Слава понял, что той удаче, которая так неожиданно посетила его, грозит смертельная опасность.
   -- Когда? -- спросил он дрожащим голосом.
   -- Как можно скорее.
   -- Я готов хоть сейчас.
   -- Отлично, давайте встретимся в кафе, где у вас проходил вечер встречи.
   Слава покинул спальню, словно гладиатор, который, чудом оставшийся в живых, покидал арену цирка.
   -- Что случилось, Славик? -- дрожащим голосом спрашивала жена, семеня за Ворошиловым.
   Однако супруг будто не слышал её. Он подошёл к шкафу, стоящему в коридоре, открыл дверцу и стал рыться в пальто.
   -- Славик, что ты делаешь? -- уже сквозь слёзы щебетала жена.
   -- Мне нужен выходной костюм, -- наконец ответил Славик.
   -- Славик, его здесь никогда не было. Он в спальне.
   Муж оставил в покое шкаф и проследовал в спальню.
   -- Славик, у нас всё плохо? -- плакала жена. -- Это звонили из издательства?
   -- Понятия не имею, откуда это звонили!
   -- Но почему же тогда..?
   -- Это как-то связано с книгой, над которой я работаю. Мне кажется, что кто-то хочет у нас её отнять.
   -- Отнять? Чего? Ты ведь ничего ещё не написал!
   -- А тебе надо, чтобы отняли, когда я напишу? Тогда уже поздно будет кулаками махать.
   Из своей комнаты, словно улитка из своей ракушки, выползла тёща.
   -- Господи, это что же делается? Не успел работу получить, а её уже хотят отнять?
   -- Не отдам! -- зло рявкнул Слава.
   -- Не отдавай, Славочка, у тебя же двое детей! -- взмолилась тёща.
   -- Слава тебе брюки погладить? -- вдруг забеспокоилась жена.
   Не дождавшись ответа, она выхватила из рук мужа костюм и ушла на кухню. Через несколько минут послышалось шипение утюга.
   -- Мама, галстук ему подбери! -- кричала супруга. -- Ты когда вернёшься? -- Этот вопрос предназначался уже мужу.
   -- Не знаю. Может быть, сегодня вообще не вернусь!
   -- Господи, да за что же на нас такое несчастье? -- причитала тёща, завязывая на шее Ворошилова очередной галстук.
   Через пятнадцать минут Вячеслав Ворошилов был полностью подготовлен к бою и походу.
   -- Ну, с Богом! -- хором сказали женщины и размашисто перекрестили мужа и зятя.
   Ворошилов глянул в зеркало, поправил причёску и, перекрестив себя сам, вышел из квартиры.
   Подойдя к кафе, Слава сунул руку в карман пиджака и обнаружил там пачку какой-то бумаги. Он вытащил содержимое. В потной руке красовалась целая пачка ассигнаций.
   "Тёща", -- подумал Ворошилов и оказался прав. Заклятый враг Ворошилова в трудную минуту нашла в себе силы проигнорировать свою неприязнь к зятю и отдать ему свою заначку, которую она собирала себе на похороны, чтобы он, защищая свою семью, был, как говорится, во всеоружии.
  
   Слава долго смотрел на свою собеседницу, которая сидела напротив него и так же откровенно разглядывала его. Это изучение друг друга продолжалось минут десять и, наверное, не закончилось бы и далее, если бы официант не нарушил этой немой дуэли. Он начал сервировать стол, и звяканьем тарелок и вилок нарушил это психологическое противостояние.
   -- Что будете пить? -- спросил Слава. -- Вино, шампанское?
   -- Коньяк, -- неожиданно ответила собеседница.
   -- Однако! -- удивился Слава.
   -- У нас будет мужской разговор, -- объяснила дама.
   Слава сделал знак официанту. Тот поклонился и исчез. Через мгновение графинчик коньяка стоял на столе. Официант наполнил рюмки на треть и ушёл.
   -- Не по-русски наливает, -- прокомментировал Слава и долил в свою рюмку коньяка.
   -- Разговор будет мужской, -- напомнила дама и пододвинула к Славе свою рюмку.
   -- Однако!
   Слава с удивлением и уважением посмотрел на новою знакомую.
   -- За встречу! -- Ворошилов поднял свою рюмку.
   Дама ударила своей рюмкой о Славину и выпила всё целиком. Ворошилов не мог ударить лицом в грязь и тоже осушил рюмку.
   -- Итак, -- начал Ворошилов, -- как меня зовут, вы знаете, а как зовут вас для меня остаётся загадкой.
   -- В таком случае, за знакомство!
   Слава наполнил рюмки и они снова выпили.
   -- Меня зовут Вера, -- сказала незнакомка.
   -- Предположим...
   -- Я жена Николая Семёнова.
   -- Вот это номер! А при чём же тогда... -- Слава чуть не проболтался про работу в издательстве, но вовремя остановился.
   -- Вот это как раз и при чём, -- сказала Вера. -- Мой муж получил хорошее предложение от Петра Сапожникова. Но, так как вы на своём вечере встречи очень хорошо выпили, то я испугалась, что под воздействием спиртных паров Сапожников такое предложение сделает ещё кому-нибудь.
   -- И вы не ошиблись. Я действительно получил от него предложение.
   -- Честно говоря, я на это не рассчитывала. Мне просто хотелось узнать у вас, с кем Пётр ещё разговаривал.
   -- Выходит, мы с Колькой теперь конкуренты? -- спросил Слава.
   -- Я предлагаю быть не конкурентом, а союзником.
   -- Не понял.
   -- Что же здесь непонятного? Предположим, Пётр по-пьяни всем разболтал о своей работе. В таком случае, вероятность того, что ваши рукописи достигнут цели, очень мала.
   -- Вы хотите сказать...
   -- Я хочу сказать, что бороться с конкуренцией вдвоём гораздо проще, чем в одиночку.
   -- Тогда выпьем за союз! -- обрадовался Слава.
   Он заполнил рюмки и потребовал, чтобы Вера выпила до дна.
   После третей стопки в голове у Веры сильно зашумело, и, хотя она перед встречей наглоталась какой-то гадости, алкоголь делал своё дело.
   Что касается Ворошилова, то в его сознании произошла разительная перемена: если перед встречей он трясся от страха, что кто-то сильный и страшный намерен забрать тот сказочный источник дохода, который он получил так неожиданно, то сейчас он радовался. Вместо заклятого врага перед ним сидел, а вернее, сидела союзница. Вероятно, что именно поэтому алкоголь сегодня не брал его. Слава улыбался, говорил комплименты и радовался, другими словами, если он не смотрел на жизнь через розовые очки, то во всяком случае не видел всё в чёрном цвете. Он посмотрел в окно, и солнце ослепило его своими радостными лучами, он взглянул на официанта и тот ответил ему радостной улыбкой, Слава посмотрел на свою собеседницу и вдруг увидел её великолепные ножки, которые она не прятала под столом, а как будто специально демонстрировала красоту сбоку, так, чтобы их легче было разглядеть.
   Ворошиловым вдруг завладели чувства, которые он не испытывал несколько лет. Он ощутил себя вновь молодым юношей, гормоны которого выплёскивались через край. Перед ним сидела богиня, которая лишила его разума, и которую он просто обязан был покорить. Вино -- это магическое средство, которое способно сломать любую женщину. Это средство было испытано им неоднократно. Самое главное, чтобы дама не отказалась пить. Но дама не отказывалась.
   После очередного тоста дама посмотрела на Славу и сказала:
   -- Пойдём со мной. У меня есть одно очень уютное место.
   Она показала Славе французский ключ и хитро улыбнулась.
   Это была победа! Это значило, что он -- Вячеслав Ворошилов, не сгнил в болоте житейских проблем, что он молод, силён и неотразим. Слава рассчитался с официантом и пошёл за своей нимфой.
   Что касается нимфы, то она была пьяна настолько, что еле различала дорогу к квартире, ключом от которой поманила Славу. Эту квартиру любезно предоставила её новая знакомая, Катерина. Вместе с Катей женщины разработали грандиозный план по спасению творчества непризнанного гения (Николая Семёнова, разумеется). Вера вначале опешила от того предложения, которое ей сделали, но подумав немного и взвесив все "за" и "против", пришла к выводу, что по сравнению с нищетой то, что предложила новая знакомая -- сущий пустяк. Вера шла, а в голове как барабанная дробь стучали слова Катерины: "Главное, бери его до того, как он добьётся своей цели. После того ему от тебя будет уже ничего не надо. Он просто уснёт".
   Зайдя в квартиру, Слава обошёл все комнаты и остался вполне удовлетворён апартаментами.
   -- А это что за комната? -- спросил он, пытаясь открыть закрытую дверь.
   -- Хозяева решили закрыть её.
   -- Хозяева? Значит, это не твоя квартира?
   -- Кто же такими делами занимается в своей квартире?
   -- Да, действительно. Я как-то не подумал.
   Остановившись в комнате с большой тахтой, Слава решил сразу приступить к своим обязанностям.
   -- Обожди, обожди, -- выскальзывала из его рук Вера.
   -- Чего же ещё? Ты же сама предложила.
   -- Мы договорились, что свидание наше будет деловым.
   Слова Веры еле слышались. Пульс, который стучал в висках, заглушал практически все звуки. Руки делали своё дело и не слушали голову. Вот уже платье было брошено на пол, вот комбинашка полетела на спинку стула, а Вера всё выскальзывала и выскальзывала.
   -- Ну перестань! Что ты мучаешь меня! -- Слава зацепил пальцем бюстгальтер и сорвал его.
   -- Обещай мне показывать все свои рукописи, -- требовала Вера.
   -- Зачем они тебе? -- Слава хотел зацепить трусики, но жертва опять ускользнула.
   -- Я должна иметь гарантии.
   Цепкие и сильные руки сдавили даму, подняли и положили на кушетку. Самец получил то, к чему стремился. Мозг работал только в одном направлении.
  
   Шурик и Юрик затаив дыхание наблюдали эту эротическую сцену из соседней комнаты через отверстия, предназначенное для розеток, которые с другой стороны были скрыты якобы зеркалами.
   -- Можно начинать, -- скомандовал Шурик.
   Юрик приложил объектив видиокамеры к отверстию и начал снимать.
   -- А ты с другой стороны! Потом посмотрим, где лучше получится.
   Шурик взял вторую камеру и тоже приступил к съёмке.
   -- А звук? -- спросил Юрик.
   -- Со звуком всё в порядке, -- ответил Шурик, -- микрофоны в той комнате.
  
   Такого удовольствия, которое испытала Вера, ей не приходилось чувствовать никогда в жизни. Муж, выполняя свои обязанности, подходил к ним формально. Никакого творчества, нудно и обыденно. Сегодня было что-то необычное: душа вылетала из тела и не хотела возвращаться назад. "А я, дура, ещё не хотела, выпендривалась", -- думала Вера. Но вот кавалер быстро и глубоко задышал, повернулся на спину и рухнул на кушетку.
   -- Всё, -- коротко сказал он.
   -- А жаль, -- вырвалось у Веры.
   -- Я могу повторить, -- предложил Слава. -- Послезавтра тебя устроит?
   Вера молча кивнула головой.
   -- Только рукописи своего мужа принеси.
   -- Зачем тебе?
   -- Это будет моей гарантией.

Глава 17

  
   Катя просмотрела плёнку, которую принесли Шурик и Юрик и довольно потёрла руки.
   -- Великолепный материал! -- похвалила она. -- Значит, послезавтра?
   -- Теперь уже завтра, -- уточнил Шурик.
   -- Ну вот, материала у вас более чем достаточно. Остаётся всё, что вы засняли переложить на бумагу. А послезавтра снова на съёмку.
   -- Послезавтра ничего интересного не будет. Повторится то, что мы уже видели.
   -- Не скажите! Послезавтра будет самое интересное: они принесут рукописи. Он предаёт свою жену, а она -- своего мужа.
   -- Это банально, -- засомневался Юрик.
   -- Твой Чехов с Достоевским никому не нужны. Все почему-то предпочитают именно эту пошлую банальность.
   -- Я просто хотел сказать... -- попытался исправить свою ошибку Юрик.
   -- Ты хотел сказать, что вы с Шуриком всего лишь исполнители, а заказчики платят за то, что нужно им. К тому же, заказчики рассчитывают на ваш талант. Добавьте перца в этот материал, сделайте так, чтобы у читателя слюнки потекли.
  
   Может быть, те способы, которыми Шурик и Юрик добывали свой материал, и не самые чистые, может быть, следовало отказаться и дальше с гордо поднятой головой прозябать в нищете, но что бы это изменило? Народ снова полюбил бы Чехова или Достоевского? Как бы не так! Современному народу как воздух нужна порнография, наркотики, убийства и предательство. Истинный заказчик -- это народ, а не чиновники из политбюро. И именно народу служили молодые писатели, а в прошлом комсомольские активисты, Шурик и Юрик.
  
   Возвращаясь со следующего свидания домой, Вера еле себя сдерживала, чтобы не заглянуть в рукопись, которая была у неё в сумочке. В своём воображении она уже видела, как её муж, а стало быть и она, взойдёт на вершину материального благополучия. Она почему-то вспомнила Катерину, которая посоветовала через постель выведывать у конкурента планы и таким образом всегда опережать его. Как она поначалу возмущалась из-за этого предложения! Как негодовала! А теперь она мило улыбалась, вспоминая время, которое провела со Славой. За всю семейную жизнь она не испытывала ничего подобного. Муж есть муж. Для него интимная близость скорее обязанность, чем любовь. Каждый день одно и то же. Никакой фантазии, никакого праздника. А со Славой? Вера закрыла глаза и стала вспоминать чудесные мгновения, которые, к сожалению, так быстро закончились. Однако в раю невозможно находиться вечно. Стоило ей закрыть глаза и предаться чудесным воспоминаниям, как что-то жёсткое больно толкнуло её в спину. Вера открыла глаза и увидела пьяного и грязного мужика, который нёс лестницу и размахивал ей так, будто собирался снести этим оружием всё. Женщина хотела возмутиться, но мужик опередил её.
   -- Что глаза закрыла, дура? -- он испепелил Веру гневным взглядом и обложил таким отборным матом, что та ещё долго стояла, будто парализованная.
   Этот мужик почему-то так испортил настроение, что Вере самой захотелось обматерить кого-нибудь.
   Когда она зашла в квартиру, муж сидел и что-то строчил.
   -- Ну что, принесла? -- спросил он, даже не подняв головы.
   Вере почему-то стало обидно. "Неужели он не понимает, что мне пришлось заплатить за рукописи? Он не такой дурак. Всё он понимает, только думать об этом не хочет", -- подумала она. Её рука потянулась за рукописью к сумке.
   -- Сделай что-нибудь поесть, -- приказал муж.
   -- Ты бы хоть посмотрел на меня. Я всё-таки женщина.
   -- Неужели ты не видишь, что я занят? Мужчина, женщина... Какая разница? Вот ляжем спать, тогда и вспомним об этом.
   -- Да ты, поди, и забыл уже, какая я в кровати. -- Вера с тоской посмотрела на мужа.
   Её взгляд упал на листы бумаги, что лежали на краю стола.
   -- Можно мне почитать?
   -- Вера, ну не мешай! Иди на кухню, сделай что-нибудь пожрать, а то в животе уже бурлит от голода.
   Рука, которая уже почти вытащила рукопись, вдруг опять затолкала её в сумку. Женщина ушла на кухню и вернулась с заплаканными глазами минут через сорок.
   -- Иди, жри, -- сказала она зло. -- Я тебе целую кастрюлю макарон наварила.
   -- И всё?
   -- А на большее ты не заработал.
   -- Вера, ну перестань, -- стал успокаивать Николай жену. Он собрал со стола листы бумаги и протянул их жене. -- Возьми, почитай. Может быть, присоветуешь чего?
   Вера забрала листы и ушла в спальню. Понемногу она успокоилась и стала читать творение своего супруга. Дочитав до конца, она почувствовала, что нечто подобное она уже где-то видела. Вера задумалась и вдруг улыбнулась -- то, что написал муж, она видела в мыльной опере, которую смотрела год назад. Она вытащила из сумки рукопись Славы и прочитала её. У него было поинтересней, но тоже достаточно скучно.
  

***

   В то время, как Вера читала сочинение Ворошилова, тот сидел у Чернокнижника и с замиранием сердца ждал, когда он закончит читать его рукопись.
   Пётр перевернул последний листок и отложил рукопись.
   -- Ну, что я могу сказать? Средненько. Сейчас все магазины такой литературой завалены.
   -- Что же тебе надо?
   -- Надо, чтобы читатель не мог оторваться. Надо, чтобы он думал, что сюжеты не выдуманы автором, а взяты из жизни.
   -- Где же я тебе эту жизнь возьму, если я почти из дома не выхожу?
   -- Выходишь, выходишь. Помнишь наш вечер встречи? Вот этот сюжет с селёдкой под шубой...
   -- Да, здорово тогда получилось!
   -- Вот и вставил бы его.
   -- Про Кольку написать?
   -- А почему бы и нет? Кстати, его баба к тебе ходит?
   -- А ты откуда знаешь?
   -- Она ведь твой адрес у нас узнала.
   -- Да?
   -- Я так полагаю, вы с ней не только чай пьёте?
   -- Слушай, баба, я тебе скажу, -- во! -- Слава смачно сжал кулак и выпрямил большой палец. -- Что ж мне, порно-роман писать? Меня же Колька потом убьёт.
   -- Зачем же порно. Пусть тебе Колькина баба расскажет все интимные подробности своей семейной жизни. Читатель такое любит. А Николай про тебя даже ничего не подумает. Он же понимает, что такие подробности никто, кроме него, знать не может. Разве ему известно, что ты тоже пишешь?
   -- Думаю, что догадывается. Его баба у меня рукописи забирает и копии с них делает. Как она говорит, в качестве гарантии. Правда, не могу никак понять, каких гарантий?
   -- Вот и отлично! -- воскликнул Чернокнижник. -- Это и будут твои гарантии. Ей пиши одно, а для меня другое.
  
   Механизм, построенный Чернокнижником и Катериной, начал работать. Пётр получал материал от своих литературных рабов, который необходимо было переработать и на его основе создать что-нибудь феноменальное. Вечером два стратега, обработав всю информацию, садились напротив друг друга и делились своими соображениями относительно будущего романа.
   -- Понимаешь, система должна быть уравновешена, -- говорила Катя. -- Жена Семёнова спит с Ворошиловым, который описывает чувства Веры. А чувства самого Семёнова никто не описывает.
   -- Стало быть, надо, чтобы жена Ворошилова спала с Семёновым, -- предложил Пётр. -- Правда, она ничего не может описать, так как никогда вообще не писала.
   -- А это и не надо, -- продолжила Катя. -- Ты выполнишь за неё эту работу, а информацией снабжать тебя стану я.
   -- Ты?
   -- Конечно. Я стану её подругой, от которой не будет никаких секретов.
   -- Что же для этого надо сделать?
   -- Деньги. Я предложу ей деньги. Насколько я понимаю, у неё двое детей и мама?
   -- И муж, -- уточнил Пётр.
   -- Муж не в счёт. Я сделаю так, что её фактическим мужем станет Семёнов.
   -- В таком случае, система замкнётся: с каждым днём пропасть между нашими героями будет расти всё больше и больше, противоречия будут нарастать всё острее и острее, а следовательно, и материал друг на друга они станут приносить нам быстрее и быстрее.
   -- А интимную сторону нам предоставят Шурик и Юрик.
   -- Всё отлично придумано, -- похвалил Чернокнижник. -- Хватит ли денег на гонорары этой четвёрке?
   -- До гонораров ещё дожить надо, -- задумчиво сказала Катя.
   -- Кому дожить, нам?
   -- У нас никаких противоречий нет, -- успокоила его Катя, -- им, разумеется.
   Николай закончил свою главу гораздо раньше, чем ему было положено. Он принёс рукопись Петру и ждал приговора товарища. Однако Сапожников, прочитав сочинение, вовсе не пришёл в восторг.
   -- Я же тебя просил, -- отчитывал его товарищ, как школяра. -- История должна быть жизненной, то есть, взята из конкретной жизни.
   -- Неужели, то, что я написал, не похоже на конкретную жизнь?
   -- Похоже, но не более того. А надо, чтобы она была взята из жизни: чтобы события были действительными, а не вымышленными, и чтобы герои были действительными с настоящими именами и фамилиями.
   -- Может быть, тебе надо, чтобы одним из героев был я? -- разозлился Николай.
   Однако Пётр не только не заметил обидных ноток в голосе товарища, а даже ухватился за эту мысль.
   -- Отлично! Я не ошибся в тебе! Такого действительно никто ещё не писал. Вспомни, выдающиеся учёные прежде, чем явить своё открытие миру, проверяли его на себе. Ты будешь первый писатель, который не просто опишет свою жизнь, а специально окунётся в жизнь иную, чтобы явить её читателю.
   -- Да, но моя жизнь ограничена определёнными обязанностями...
   Собеседник не дал закончить Николаю.
   -- О чём ты говоришь?! Это научный эксперимент. К этому и надо относиться, как к научному эксперименту.
   Николай вдруг почувствовал себя учёным, первооткрывателем. Он -- один из первых, а лучше, самый первый бросит себя в жерло истины, он пожертвует собой, чтобы эту истину познали люди. Николаю даже показалось, что у него сзади стали расти крылья, но такая сладкая и величественная картина вдруг исчезла, стоило только подумать о том, что для того, чтобы самому попасть в сложную жизненную ситуацию, эту ситуацию вначале надо найти. Пётр как будто прочёл его мысли.
   -- Я помогу тебе, -- сказал он. -- Моя Катя познакомит тебя одной дамой, которая просто утопит тебя в острых сюжетах: успевай только записывать.
   Разговор, который начался так неприятно, закончился неожиданно успешно. Николай не пришёл, а прилетел домой на крыльях удачи. Жена, которая вертелась перед зеркалом, когда муж вернулся домой, бросила на него пренебрежительный взгляд и, скрывая улыбку, сказала:
   -- Я сегодня, чтобы не мешать тебе, задержусь у подружки.
   В последнее время, Вера стала всё больше и больше раздражать Николая. Он не мог понять, чем именно, но пропасть между ними росла всё больше и больше.
   -- Да хоть вообще не приходи, -- ответил Коля жене.
   -- Договорились, -- тут же ответила она. -- Приду утром.
   Она чмокнула мужа тем поцелуем, коим обычно провожают в последний путь родственника, которого при жизни терпеть не могли, помахала ручкой и убежала.
  
   Катя сидела в кафе и слушала грустный рассказ Наташи Ворошиловой о своей трудной и несправедливой судьбе.
   -- ... у мамы были скоплены деньги на всякий пожарный случай, так он их все промотал, -- жаловалась Наташа. -- Она-то думала, что ему по работе надо, а он...
   -- А он употребил их в своё удовольствие.
   Наташа горько кивнула головой.
   -- Как теперь жить? Ума не приложу!
   -- А я помогу вам.
   -- Вы мне? -- не поверила своим ушам Наташа.
   -- Он ведь принёс моему мужу рукопись. Не всю, конечно, но на аванс он заработал. Так вот, я ему этот аванс урежу вдвое. Вторая половина по праву принадлежит вам.
   Катя вытащила из сумочки деньги и передала их Наташе. Та чуть не лишилась рассудка от удивления.
   -- Так много?!
   -- Это только половина. Вторую половину я отдам ему.
   Наташа быстро убрала деньги и воровато осмотрелась по сторонам.
   -- А если он узнает? -- шёпотом спросила она собеседницу.
   -- А если мы ему об этом ничего не скажем? -- улыбнулась Катя.
   -- Но ведь Пётр может сказать.
   -- Пётр занимается только литературой. Он сам не знает, что и кому положено.
   Катя дружески посмотрела на Наташу и хитро улыбнулась.
   -- Это будет наш маленький женский секрет.
   Трудно сказать, чем являются деньги в человеческих отношениях, в одних случаях они разбивают эти отношения на мелкие осколки, а в других, наоборот, способны склеить мелкие осколки в крепкие отношения. В нашем случае они создали отношения новые, крепкие и надёжные.
   Совсем недавно две девушки совсем не знали друг друга, а сейчас сидят и посвящают друг друга в самые сокровенные тайны. Правда, если внимательно послушать их беседу, то можно понять, что посвящает в свои тайны только одна, а вторая больше слушает, чем говорит. Но разве это важно? Главное, что есть человек, который выслушает, что наболело, и не только выслушает, но и пожалеет, и не только пожалеет, но и поможет. А это дорогого стоит.
   -- ...я ведь молодая женщина, а он, как мужчина, совсем не интересуется мной, -- жаловалась Наташа своей новой знакомой.
   -- И, тем не менее, у вас двое детей?
   -- Ой, когда это было? Дети появились, а отношения закончились.
   -- Значит, отношения всё-таки были?
   -- Если корпоративную вечеринку можно назвать отношениями, то тогда, наверное, были.
   -- Зачем же надо было выходить замуж?
   -- А дети? Кто их кормить будет?
   -- А сейчас он их кормит?
   -- Как бы не так. Сейчас кроме детей приходится кормить и его. Видно, наша доля такая женская: несколько минут наслаждения, а потом всю жизнь расхлёбывай эту кашу.
   -- А ты возьми, и измени эту долю.
   -- Как?
   -- Да так же, как он это делает. Неужели ты думаешь, что кроме него на свете нет мужчин?
   -- Нет, я так не могу. Если бы я не была замужем, тогда...
   -- А он где сейчас, как ты думаешь?
   -- По бабам ходит, мамины деньги проматывает. Я же чувствую, что от него духами пахнет.
   -- Он мамины транжирит, а у тебя теперь его деньги есть. А вдруг твой новый мужчина будет совсем другим, а вдруг с ним не только ты, но и твои дети будут в достатке?
   Наташа задумалась. А действительно, кто придумал, что мужчинам можно делать что угодно, а женщинам нельзя ничего? Почему он может получать удовольствие, а она должна только носки его вонючие стирать? Из-за детей? Так он этих детей и объедает.
   Видимо, то, что думала Наташа, было написано на её лице, потому что собеседница продолжила их вслух.
   -- Лично я совершенно свободна от этих средневековых комплексов. И, как видишь, живу совсем неплохо.
   Наташа хотела спросить Катю, есть ли у неё дети, но почему-то не решилась.
   -- У меня завтра встреча с одним очень интересным мужчиной, если хочешь, приходи.
   -- А что я там буду делать?
   -- То, что женщины делают с мужчинами.
   -- Втроём? -- испугалась Наташа.
   -- Нет, это тебе ещё рано. Мы посидим немного втроём, а потом я найду причину, чтобы уйти. Кстати, этот мужчина тоже писатель.
   -- А вдруг он знает моего Вячеслава?
   -- Надеюсь, у тебя хватит ума не говорить ему про своего мужа?
  

***

   Поначалу Наташе было неудобно в незнакомой ей компании. Она то и дело смотрела на часы и ждала, когда эта встреча закончится. Но постепенно вино, которого было в изобилии, сделало своё дело, и скованность куда-то ушла. Наташу даже увлекла тема разговора: молодой человек с упоением рассказывал о героях-врачах, которые, прежде чем лечить людей, испытывали свои новые препараты на себе. Она не принимала участия в разговоре, а только слушала, но сюжеты, рассказываемые собеседниками, взятые ими из книг и кинофильмов, увлекали её всё больше и больше, и наконец поглотили симпатичную девушку окончательно. Наташа даже не заметила, как её знакомая встала из-за стола, посмотрела на часы, забеспокоилась, что-то сказала молодому человеку и исчезла. Она не заметила, как она и молодой человек перекочевали из-за стола на диван, как их тела уже ничто не разделяло, и как рука молодого человека легла туда, где дозволялось находиться только руке мужа. Наташа хотела возмутиться, но рука сама, почувствовав, что перешла запретную черту, поспешила убраться.
   -- Взять хотя бы супругов Кюри, -- продолжал молодой человек так, будто его рука и не переходила границы дозволенного.
   -- А при чём тут Кюри? Они не знали, что их опыты вредны для здоровья.
   -- Ты думаешь, что если бы они знали о радиации, то прекратили бы опыты?
   Наташа молчала. Но её запинка вовсе не была обусловлена супругами Кюри. Она вспоминала, когда они с её собеседником перешли на "ты".
   -- Разве мы с вами пили на брудершафт? -- спросила она.
   -- Отличный тост! -- воскликнул собеседник. -- Как же я это раньше не предложил?
   Он встал с дивана и наполнил фужеры.
   -- Пить надо обязательно до дна, -- предупредил молодой человек.
   Наташа не успела не только что-то сказать, а даже подумать, как Николай поднёс бокал к её губам, причём так, что ей обязательно надо было отпить, иначе её нарядное и единственное платье было бы залито вином и испорчено. Когда угроза платью миновала, Наташа хотела отодвинуть фужер, но не тут-то было.
   -- До дна, до дна, -- настаивал кавалер.
   Наташа исполнила его требование и чуть не выронила фужер из рук. Кавалер поймал фужер и поставил на стол. Однако поддержки требовал не только фужер. Ноги дамы подкосились, и если бы не Николай, она оказалась бы на полу в совсем неприглядном виде.
   -- А теперь надо трижды поцеловаться. Это не я придумал, так положено.
   Николай подхватил девушку и уложил на диван. Что касается рук, то всякие границы для них перестали существовать, чем они и воспользовались незамедлительно.
  

***

   Юрику и Шурику казалось, что тяжелее их работы не существует. И, в известном смысле, это было действительно так. Необходимо было не только заснять материал, но и самим не обнаружить себя, что сделать было исключительно тяжело, ибо стоны от созерцания сами собой вырывались из груди.
   -- Зачем нам эти камеры? -- ворчал Шурик, -- неужели мы не способны на бумаге изложить всё, что видели?
   -- На бумаге каждый дурак может, -- возражал ему приятель. -- А как тебя можно проверить?
   -- Меня проверять не надо. Я и без всего этого, -- Шурик показал рукой на камеру, -- могу написать.
   -- Таких писак, как ты, хоть пруд пруди! Ясно сказано, что издательство интересует материал, максимально приближенный к реальным событиям. Вот поэтому они и хотят нас проверить.
   -- Слушай, а когда они нам аванс выдадут? -- вдруг спросил Шурик. -- Судя по тому, как эти кувыркаются, -- он опять показал на камеру, -- им уже заплатили.
   -- Просто так никто ничего платить не будет. Надо хотя бы что-то написать.
   -- Ты хочешь сказать, что они написали?
   -- Конечно, -- уверенно сказал Юрик. -- Ты же видишь, как они оттягиваются.
   -- Юрка, а давай разделимся, -- предложил Шурик. -- Я буду писать про Ворошилова, а ты про Семёнова.
   -- Отлично! Таким образом, мы увеличим свою производительность труда вдвое.
  

***

   Просмотрев скопленный материал, стратеги разложили на столе "карту боевых действий" и потёрли руки от удовольствия.
   -- А ты боялся, что у тебя сюжетов не хватит, -- радовалась Катя.
   -- Теперь их девать некуда.
   -- Девать их есть куда. Давай составим схему. Расположим сюжеты так, чтобы они составили цепь и пришли к логическому концу.
   Пачки бумаги, которые заключали в себе отдельный сюжет, стали кочевать по столу, образуя причудливый хоровод. Наконец каждая пачка заняла своё место. Катя взяла фломастер и прямо на скатерти провела стрелки от одной стопке к другой.
   -- Зачем ты скатерть испортила? -- удивился Чернокнижник.
   -- Эта скатерть прославит нас!
   Пётр посмотрел на стол. Его внимание привлекли несколько коробочек с плёнкой от кинокамеры.
   -- А это не пригодилось? -- спросил он Катю.
   -- А это самая главная деталь в нашем деле.
   -- Не понял, -- удивился Чернокнижник.
   -- Всё поймёшь в конце, -- зло улыбнулась Катя.
  

Глава 18

   После того, как известие о распаде Союза Советских Социалистических Республик потрясло мир, полковника отправили в отставку. Напрасно он доказывал своим начальникам, что они сами не верили той информации, которую тот поставлял. Нужно было найти стрелочника, и он был найден. Полковник оказался в ненужное время и в ненужном месте. Мишель, который целиком и полностью зависел от полковника, тоже остался не у дел. Только Пётр, окунувшись в свой, никому не ведомый, мир ничего не видел и ничего не слышал.
   Однажды Мишель, разговаривая с Петром, завёл разговор о книге.
   -- Почему ты не спрашиваешь меня, где твоя книга?
   -- Я даже не думал об этом. Гонорары платят исправно, следовательно, и с книгой всё в порядке.
   Лицо Петра вдруг стало серьёзным. Кто-то неведомый вытащил его из виртуального мира.
   -- А что с моей книгой? -- испуганно спросил он.
   -- Никакого издательства нет. После "Трупопровода" твоя деятельность, как писателя, закончилась.
   -- Что ты такое говоришь, Мишель? А как же гонорары? Куда же ты тогда относил рукописи?
   -- Ты слышал, что в твоей стране за каждым иностранцем, приезжающим из чуждой страны, КГБ ведёт наблюдение?
   Пётр кивнул головой.
   -- Это нормальная практика. Так поступают не только у вас.
   -- Значит, всё это время ты следил за мной? -- Пётр разочарованно посмотрел на своего собеседника. -- А я считал тебя своим другом.
   -- Я действительно твой друг, только стал им не сразу.
   -- Стал другом, и в тоже время следил.
   -- Не следил я за тобой. Я просто показывал твои рукописи своему начальнику. Здесь в Европе все боятся Россию, не верят ей. Разве ты не служил бы своей стране?
   Пётр слушал Мишеля, а сам думал про Россию. Неужели он предал её? Неужели можно было вредить Родине из-за каких-то тупых партийных выскочек? Он должен был предвидеть, что его способностями воспользуются в первую очередь спецслужбы.
   -- Значит, уйдя от одного КГБ, я попал в другое? Выходит, мои способности нужны вам только для получения информации?
   -- Информация была, но ей никто не воспользовался.
   -- То есть, как?
   -- Меня и моего начальника выгнали из конторы.
   -- За что?
   -- За то, что я утаил от них информацию о распаде СССР.
   -- Ничего не понимаю, -- затряс головой Пётр, -- ты только что сказал, что передавал спецслужбам мою информацию.
   -- Передавал, только ей никто не поверил. Что касается распада СССР, то мой шеф -- полковник не стал передавать её, боялся, что над ним смеяться будут.
   -- Не поверили, стало быть?
   -- Не поверили, -- ответил Мишель.
   Лицо Петра слегка прояснилось. Уголки губ, опущенные до сих пор вниз, выпрямились и стали подниматься наверх. Он заулыбался и вскоре хохот потряс комнату. Мишель даже испугался, что завёл этот неприятный разговор. Неужели то, что он сказал, было способно задеть психику ранимого писателя? Он с ужасом посмотрел на своего товарища и схватился за голову.
   -- Значит, не поверили? -- продолжал смеяться Пётр. -- Так мне и в России не поверили. Они же выгнали меня за клевету на государственный строй. Выгнали, потому что не поверили!
   -- В это трудно поверить, -- сказал Мишель.
   Смех прекратился. Улыбка слетела с лица Петра. Он посмотрел на Мишеля и серьёзно сказал:
   -- Можешь передавать мою информацию куда хочешь, ей всё равно никто не поверит.
   -- Почему? -- таинственно спросил Мишель.
   -- Потому что это пророчество, -- сказал Пётр. -- Пророк может заглянуть в будущее, но никто не в состоянии изменить его. Стало быть, поверить пророку может только тот, кто не в состоянии что-либо изменить. Ты веришь мне? -- серьёзно спросил Пётр Мишеля.
   Тот молча кивнул головой.
   -- А твой полковник?
   Мишель опять кивнул головой.
   -- Вот поэтому вас выдворили так же, как и меня. Благодарите бога, что только из конторы, а не из страны. Кстати, а где теперь твой полковник?
   -- Мы с ним в последнее время немного злоупотреблять начали, -- Мишель щёлкнул указательным пальцем себе по горлу, -- а тут такой стресс... Вот никак не остановится. Он сейчас в русском ресторане. Там напиться до беспамятства не считается зазорным.
   -- В русском ресторане? Это в котором должен быть я?
   -- Ты нобелевский лауреат, у тебя деньги есть, а у него, кроме военной пенсии -- ничего. Правда, у меня и того нет.
   -- Всё равно, он не выйдет из запоя, -- серьёзно сказал Пётр. -- - Это случится только в одном случае: если он найдёт хорошую работу.
   -- Где же её найти?
   -- А её и искать не надо.
   Теперь лицо Мишеля прояснилось, теперь складки его губ, смотрящие вниз, потянулись кверху.
   -- Действительно, -- воскликнул он, -- почему бы нам не организовать издательство? Деньги у нас есть, связей у полковника хватает, а что касается автора, то такого ни у кого нет.
   Однако лицо Мишеля вновь стало серьёзным. Он посмотрел на Петра заискивающим взглядом и спросил:
   -- А ты поверишь нам после того, что произошло?
   -- Это вы должны верить мне, а я знаю наверняка.
  
   Обычно, когда человек слышит фразу "он бросил пить", на лице невольно появляется недоверчивая улыбка. Действительно, кому из нас приходилось видеть человека, который бросил пить и не прикасался к этой гадости? И какую бы мы рекламу не слышали, какие бы заверения не давали бы врачи, мы знаем наверняка одно: в самом лучшем случае, страдающий этим недугом продержится год или два, чтобы снова сорваться в так называемый "штопор". Правда, есть средство, которое даёт очень неплохие результаты -- это работа. Человек так должен увлечься ей, так уйти в неё, что тот мир, в котором он находился недавно, просто перестанет для него существовать со всеми привычками, как полезными, так и вредными.
   Полковник, получив предложение от своего недавнего подчинённого организовать и возглавить новое издательство, так уцепился за него, что не только забыл про русский ресторан, но даже про то, что совсем недавно был грозным и всемогущем полковником правительственной спецслужбы. Грозные тучи невостребованности недолго скрывали от него голубое небо удачи. Он снова был в строю и не только в строю, но и командиром этого строя.
   Только однажды, после удачно заключённого контракта, отдыхая с Мишелем в баре, он спросил:
   -- Не понимаю, а почему руководителем вы избрали меня? Деньги вложены в основном его, первые книги будут изданы тоже его...
   -- Он писатель, -- попытался объяснить Мишель. -- Его мир далёк от того, в котором живём мы. Для него главное, чтобы никто не мешал ему писать.
   Полковник постарался понять, что ему сказали, но не смог.
   -- А ты? -- спросил он Мишеля.
   -- Я хороший ведомый, а ты хороший ведущий. Не может же наше издательство издавать только одного писателя. Я буду главным редактором.
   То, что сказал Мишель в конце, полковник понял плохо, зато, когда услышал слова "ведущий" и "ведомый", сразу почувствовал себя в своей тарелке. Пахнуло чем-то родным, военным. Будто его не уволили, а перевели служить в авиацию.
   С военной настойчивостью полковник запустил сложный механизм издательства. Сотрудники делали своё дело с военной чёткостью. Настал момент, когда на расчётный счёт издательства стали поступать деньги.
   Полковник любил гулять по улицам Парижа и заходить в книжные магазины. Он искал глазами пока ещё единственную книгу своего издательства, и, найдя, долго любовался ей. Единственное, что было ему непонятно, так это то, что книга всегда находилась в разделе фантастики. Он спрашивал продавцов, почему именно там было определено для неё место, но те вежливо улыбались, но ничего не меняли. Водился один грешок за полковником: он не любил читать художественную литературу. Ему было скучно. Другое дело, литература служебная -- там всё понятно. А художественная? Зачем читать то, чего никогда не было? Самой толковой книгой для полковника был устав, но судьба развернулась так, что он вынужден был заниматься художественной литературой. Для того, чтобы хоть как-то ликвидировать этот изъян, он взял книгу Сапожникова и стал не столько читать её, сколько изучать.
  

***

   ...Перед тем, как начать дело большое, а точнее сказать, эпохальное, необходимо собраться с силами. А где же можно собраться, как не в Форосе? Тёплое море, президентские апартаменты, а самое главное, нет этих противных физиономий президента РСФСР и Украины. Эти два деятеля в последнее время измотали все нервы: если Украина придиралась практически к каждому пункту Союзного договора, то президент РСФСР не упускал ни одного случая, чтобы не облить грязью своего бывшего партийного товарища. Если, конечно, быть объективным, то причина для этого была. Во времена, когда президент РСФСР был первым секретарём Московской партийной организации, никто иной, как генсек выгнал его с этой высокой должности. А что прикажете делать? Когда практически всю верхушку московской партийной организации выгнали и на освободившиеся места первый секретарь посадил своих людей, в политбюро никто слова не сказал: так все делают. После того, как первый секретарь выгнал тех, кого сам же и посадил, в политбюро стали переглядываться. Уволенные партийные работники стали писать жалобы и впервые на Старой площади прозвучало слово "бульдозер". Эта строительная машина почему-то очень полюбилась политбюро: во времена Хрущёва громче всех партийных съездов прозвучало выражение "Бульдозерная выставка", тогда бульдозеры были использованы, чтобы сравнять с землёй чуждое социалистическому государству буржуазное искусство (если, конечно, слово искусство можно применить к этой мазне). Сейчас "бульдозеру" придавалось иное значение. Имелось в виду, что первый секретарь московского городского комитета партии, как тогда, при Хрущёве, пытается сравнять с землёй то, что ему не нравится, а именно, партийные кадры. Тогда в политбюро не стали обострять обстановку. Но, когда партийные кадры были заменены в третий раз, политбюро было вынуждено вмешаться. "Боря, ты неправ!" -- прозвучало как приговор, и бывший первый секретарь московского городского комитета партии был назначен на унизительную должность министра строительства. Следует отметить, что не расстрелян, не замурован в набережную Беломоро-Балтийского канала, не распят на кресте, не сожжён на костре, а назначен министром. И вот вам благодарность -- вместо "спасибо" одни плевки и критиканство. В старые добрые времена нашли бы, чем заткнуть рот такому говоруну, но в стране объявлена гласность и плюрализм. Один президент объявил, а второй ловко этим стал пользоваться. Ловко, потому что для русского человека нет ничего лучше, как пожалеть обиженного или юродивого. Обиженный в сознании людей олицетворяет все обиды народа, все его невзгоды. Всем кажется, что если поддержать мученика, то и тот в свою очередь не забудет свой такой же измученный и оскорблённый народ. А народ и вправду измученный и оскорбленный. То его красный террор уничтожал, то белый, то в лагерях его гноили, то фашисты убивали, не успели голову поднять, а тут гонка вооружений, будь она неладна. А вот он, наш герой, -- скромный, как мы все. Лечится в простой районной поликлинике, а не у Чазова. Из первых секретарей недавно выгнали, значит не по вкусу им пришёлся, стало быть, наш человек. А тут слух пошёл, что КГБ охотиться за ним стал. Хотели убить, но не получилось, так на железнодорожных путях и нашли его, еле спасли. Нет, для России не сыскать лучше президента. А то, что они с союзным президентом грызутся, как собаки, так это их дело.
   Всё это ерунда: нравится президент кому-нибудь или нет -- им руководят государственные интересы, а не личные. Самое главное, что текст Союзного договора согласован. Отдохнуть немного в Форосе, вернуться в Ново-Огарёво и 22 августа подписать. Вот и всё.
  
   Полковник закрыл книгу и вытер со лба пот. "Почему же они не поверили? Ведь именно так и было!" Читать дальше было неинтересно. Зачем, если известно, чем закончилась эта история? А ведь он не сидит просто так, что-то пишет. Полковник посмотрел на часы, оделся и вышел из дома.
   Открыв дверь, Наташа слегка опешила, увидев перед собой полковника. Он приходил крайне редко и всегда в сопровождении Мишеля. Сегодня полковник был один.
   -- Это вы, Серёжа? -- спросила она.
   Полковник осмотрелся по сторонам, но никого не увидел. Он ещё раз глянул на хозяйку и по улыбающемуся лицу понял, что Серёжей назвали его.
   -- Я не понял, что вы меня так назвали.
   -- Если бы вы жили в России, то вас там называли бы не Серж, а Серёжа.
   Хозяйка провела гостя в гостиную и плотно закрыла дверь.
   -- А где хозяин? -- спросил Серж.
   Наташа молча показала рукой в сторону кабинета.
   -- Я сегодня почитал немного книгу, которую мы издали, -- сказал он шёпотом. -- Феноменально. Ведь он написал это за два года до того, как всё произошло.
   -- Мы уже привыкли к этому, -- улыбнулась хозяйка.
   -- А сейчас он что-нибудь пишет? -- поинтересовался Серж.
   -- Он не может не писать.
   Наташа посмотрела на полковника и поняла всё без слов. Она провела гостя в гостиную и принесла солидную пачку листов рукописи. Полковник сел на диван, взял рукопись и растворился в сюжетах непонятной, страшной, но очень интересной и привлекательной страны.
  

***

   Лейтенант Малышев, только что закончив милицейское училище, был направлен на службу в районное отделение милиции. Работа оперативника всегда привлекала молодого человека. Как любому мальчишке, ему нравились погони, засады и перестрелки. С детских лет всех окружающих он делил на "своих" и "чужих". Поэтому, придя в отделение, лейтенант был морально готов встать грудью на защиту "своих" от подлых и коварных происков "чужих". Однако перестройка перепутала всё, что было впитано лейтенантом с молоком матери: спекулянты и мошенники теперь назывались предпринимателями и бизнесменами, клевета закрывалась щитом с названием "свобода слова", патриотизм и любовь к Родине всё чаще и чаще отступали под натиском противника и изгонялись из литературы и искусства. Особенно всё перепуталось в органах власти. Милицию, как опору этой власти не миновала участь государственных структур, к которым прикасалась жестокая и циничная рука реформаторов.
   Милиционеры не догадывались, что власть, возненавидев лозунг "Народ и партия едины", первое, что сделала, это установила огромный забор между народом и властью. Милиционеры наивно полагали, что их отнесут к власти, но реформаторы решили по-другому. Зарплата дошла до таких размеров, что на неё невозможно было прожить не только месяц, но и несколько дней.
   Получив как-то зарплату, молодой оперативник разложил купюры на столе и не сводил с них глаз, думая, как же он будет жить на эти деньги.
   -- Проблемы? -- услышал он возле себя голос старшего опера.
   Малышев развёл руками и ничего не ответил.
   -- Гена, ты слышал что-нибудь о Козьме Пруткове?
   -- Нет, -- растерянно ответил Малышев.
   -- А напрасно. Умный был мужик.
   -- А кем он был? -- спросил Малышев.
   -- Если честно, то его вообще не было. Это литературный псевдоним нескольких писателей. Лично мне нравятся их афоризмы.
   -- Какие афоризмы?
   -- Ну, например: спасение утопающих дело рук самих утопающих.
   -- Что ты этим хочешь сказать?
   -- Это не я хочу сказать, это Козьма Прутков хочет сказать.
   Гена собрал со стола деньги, сунул их в карман и внимательно посмотрел на опера.
   -- Крышевать надо, понял?
   -- Что? -- растерялся Гена.
   -- Иначе загнёшься.
   -- Да, но...
   -- И не только ты. Над нами начальники стоят, которые находятся точно в таком же положении, а у тех начальников тоже начальники, и так далее.
   От этих слов у молодого офицера на какое-то время пропал дар речи. "Это что же получается, грабь награбленное?" -- хотел он сказать собеседнику, но старшего опера уже не было. Капитан, который получил в кассе деньги и сунул их в карман, не пересчитывая, проходя мимо Гены, усмехнулся.
   -- Что, молодой, мало? Так нас с тобой эта власть ценит. Впрочем, если не нравится, можешь идти к бандитам, они к своим кадрам лучше относятся.
   -- К кому-кому? -- переспросил Гена.
   -- Я хотел сказать, в частные охранные предприятия, -- поправился капитан, -- впрочем, это одно и тоже.
   Шок не может продолжаться вечно. Как известно, человек привыкает ко всему. Были, правда, те, кто привыкнуть не мог, но и у тех был выход -- кладбище. Страна, собравшись с духом, шагнула в пропасть капитализма, и по образцу американских вестернов стала убивать, жечь, насиловать и грабить. Вместо учреждений министерства внутренних дел "порядок" в стране стали обеспечивать многочисленные бандитские группировки, самой слабой и нерешительной из которых была группировка под названием "милиция".
   Проведя как-то совещание, начальник Гены, отпустив всех, попросил его задержаться.
   -- Как у тебя дела? -- спросил он и протянул свою руку.
   Гена дал начальнику папку, которую он принёс на совещание, и которую так и не пришлось открыть.
   -- Ну что ж, неплохо, очень даже неплохо, -- говорил начальник не то себе, не то своему сотруднику, просматривая содержимое папки.
   -- Что же там хорошего? Все доказательства косвенные, суду предъявлять нечего.
   -- А зачем тебе нужен суд? До суда мы доводить ничего не будем.
   -- То есть, как это, не будем? -- не понял Гена.
   -- Если мы доведём до суда, то суд сам всё себе и возьмёт, а это нас не устраивает, -- пояснил начальник.
   -- Что возьмёт суд?
   Начальник посмотрел по сторонам и отечески улыбнулся.
   -- Подожди, я тебе всё объясню.
   Гена пересел поближе к начальнику и приготовился внимательно слушать.
   -- Вот, видишь, -- начал шеф, показывая на листок в деле. -- Это Шкворень -- он работает на Тамбовцев. Те его, конечно, нам не отдадут, но заплатить -- заплатят, тут они никуда не денутся. А этот персонаж, -- начальник показал на приложенную к делу фотокарточку, -- неизвестно на кого работает. Скорее всего, это либо дебютант, либо беспредельщик. Нам необходимо выяснить, серьёзная у них организация или нет. Если нет, то мы его закрываем, и Тамбовцы нам ещё доплачивают за то, что мы убрали конкурента, а если нет, то они всё равно нам платят за то, что мы их вывели на конкурента. Сечёшь? При любом раскладе они должны нам платить.
   -- А потерпевший?
   -- А что потерпевший? Потерпевший - барыга, он по жизни платить должен. Если его никто защитить не сумел, то его крышей будем мы.
   Гена хотел возмутиться, хотел напомнить начальнику, что они офицеры милиции, а не бандиты, но почему-то сказал совсем не то, что хотел:
   -- У этого барыги за душой ничего не осталось. Его всего выпотрошили.
   -- Что, совсем ничего? -- сочувственно спросил начальник.
   Гена покачал головой.
   -- Жаль, а я хотел барыгу тебе оставить.
   Начальник закрыл папку и положил её в ящик своего стола. Оттуда он вытащил другую и подал её Гене.
   -- Возьми, этого взяли при попытке ограбления сберкассы, у него есть, что взять.
  
   Иванов Владимир Петрович был одним из тех членов общества, которые, обладая поплавком (значком высшего учебного заведения), в материальном плане шёл, как говорится, на дно. Во времена советской власти так и говорили: "поплавок зачастую бывает и грузилом". Понять это очень просто: Для того, чтобы занять мало-мальски значимый пост, необходимо быть членом партии. Однако вступить в партию, имея на груди поплавок, было не так-то просто. Партия в стране советов была рабоче-крестьянская, то есть, состояла из представителей двух основных классов общества -- рабочих и крестьян. Интеллигенция, к коей относились люди, имеющие высшее образование, вообще ни к какому классу не относились, они квалифицировались, как прослойка. Совершенно очевидно, что если бы общество двигалось вперёд исключительно благодаря этим двум классам, то оно, если бы и дошло до чего, так это не до развитого социализма, а до пивного ларька, где с лёгкой душой пропило бы всё, включая и социализм. Именно поэтому интеллигентов, хотелось этого обществу или не хотелось, но принимали в партию. Должен же кто-то руководить государством? Не всем же только руки поднимать на собраниях? Именно поэтому в райкомах партии свято соблюдалось негласное правило: принять в партию одного инженера можно было только после того, как будут приняты в партию трое рабочих.
  
   Владимир Петрович, уже второй год исполнявший обязанности начальника отдела технического контроля, стоял перед секретарём партийной организацией с заявлением о приёме в партию, потому как другим способом исключить из названия своей должности пресловутую аббревиатуру "ИО" не было никакой возможности.
   -- Я же тебе говорил, что пока мы не примем трёх рабочих, нам никто не разрешит взять инженера, -- объяснял ему секретарь.
   -- Аркадий Иванович, но уже два года прошло! Неужели за два года не приняли ни одного рабочего?
   -- Ну почему же не приняли? Троих приняли.
   -- Тогда почему же опять осталось троё?
   -- Не можем же мы допустить, чтобы у нас директор не был членом партии! Пришлось его вставить вне очереди.
   -- Это что же, за два года всего трое рабочих?
   -- А ты что думал? Это ведь тебе партия для карьеры нужна, а им для чего? Они и без партии прекрасно обходятся.
   -- Выходит, что нашему рабочему классу партия не нужна?
   Секретарь вздрогнул и осмотрелся.
   -- Ты думаешь, что говоришь?
   -- А что я такого сказал? Или у вас на вступление в партию очередь из рабочих стоит?
   -- Очередь стоит, только не из рабочих, а из карьеристов, вроде тебя.
   -- Что вы хотите этим сказать?
   -- А то, что слышал: тебе партия нужна только для одной цели -- карьерного роста.
   -- Неужели вы считаете, что для руководителя карьерный рост ничего не значит? Вы-то для чего в партию вступали?
   Секретарь снова подозрительно осмотрелся.
   -- Володя, ты совсем за своей речью не следишь.
   -- А что ты ёрзаешь, будто сейчас тридцать седьмой год? -- забыв, что встреча носит официальный характер, перешёл на "ТЫ" Владимир Петрович.
   Однако это обстоятельство нисколько не смутило секретаря партийной организации.
   -- Я, между прочим, в партию вступил, когда на рабочей сетке был.
   Аркадий Иванович вдруг улыбнулся и с хитрецой посмотрел на исполняющего обязанности начальника ОТК. Тот, заметив это, понял, что секретарь нашёл какой-то выход из создавшегося тупика.
   -- А если тебе перейти на рабочую сетку? -- вдруг предложил Аркадий Иванович.
   -- Мне? Я же инженер!
   -- А ты слышал выступление Леонида Ильича на съезде? Наша партия гордится тем, что среди рабочих всё больше и больше людей с высшим образованием.
   -- Да этим не гордиться, этого стыдиться надо. Государство тратит сумасшедшие деньги на подготовку инженера, а он потом, вместо того, чтобы реализовывать свои знания, гайки крутит!
   -- Почему гайки? В стране много станков с числовым программным управлением...
   -- В стране может быть и много, а на нашем заводе зубило и кувалда -- вот весь инструмент пролетариата.
   -- Володя, давай будем рассуждать по государственному. Раз на съезде так считают, значит это государство устраивает. И не только государство, но и нас с тобой. У меня сразу рост по рабочему классу появятся, а ты через два года можешь считать себя членом КПСС.
   -- Как, через два года?
   -- А как ты думал? Не могу же я тебя сразу принять? Тогда всё белыми нитками будет шито. А через год -- милости просим.
   -- Так через год. А второй?
   -- Про кандидатский срок забыл? Год отдай, и не греши.
   -- Чёрт с ним, -- сломался Владимир Петрович, -- оформляйте на рабочую сетку.
  
   В доме Владимира Петровича если не объявили траур, то, во всяком случае, его придерживались. И на это были веские причины: человек с высшим образованием, начальник отдела, для того, чтобы иметь дальнейшее продвижение по службе, бросил свой отдел и пошёл работать слесарем.
   -- Нет, у меня в голове не укладывается, -- сокрушалась супруга, -- это только в нашей ненормальной стране могло произойти!
   -- Страна у нас нормальная! -- не соглашался тесть. -- Мы --первое в мире государство рабочих и крестьян.
   -- Папа, только не надо этих идиотских партийных лозунгов!
   -- Почему идиотских? Мой отец, твой дед, за эту власть кровь на гражданской проливали. И ничего страшного, если твой муж рядом с рабочим классом постоит! Не беспокойся, не запачкается!
   Отцу стоило только хоть в небольшой степени негативно намекнуть или обмолвиться в адрес его любимого развитого социализма, как это приводило к очень бурной и болезненной реакции: он начинал кричать, махать руками и громить воображаемого врага, будто он находится в Первой конной армии под предводительством Будённого, а в руках у него не упаковка лекарств, а шашка, рубящая головы белых направо и налево. Разумеется, что реакция такого рода не могла ничего вызвать, кроме как повышения артериального давления, которое, в свою очередь, подтягивало приступ стенокардии. Самое неприятное, это то, что в таких случаях никакие медицинские препараты не помогали, потому что упрямый старик в припадке гнева просто отказывался их принимать. Но, как говорится, на каждый яд есть своё противоядие. Жена приносила старую прошлогоднюю газету "Правда" и подавала её мужу.
   -- Костя, почитай. Наши опять спутник запустили!
   -- Как, опять?! -- радовался старик.
   Он брал газету и, забыв о только что терзавших его волнениях, погружался в чтение того, что он уже читал раз десять или двадцать, не удосужившись даже обратить внимание не только на число и месяц газеты, но даже на год её издания. Отец уходил в свою комнату, и в доме снова воцарялась тишина.
   -- Что ты делаешь? -- ворчала на дочку мать. -- Неужели ты не понимаешь, чем это закончится?
   -- Мама, я не подумала, -- оправдывалась дочь, -- просто очень обидно: шли, шли, и пришли к слесарю. Слава богу, не к подсобнику. Я-то радовалась: думала, что зарплата станет больше, подкопим и выберемся из этой хрущёбы...
   -- Кстати, вы слышали, что к двухтысячному году каждую семью государство обеспечит отдельной квартирой или домом? -- постарался перевести разговор в позитивное русло Владимир Петрович.
   -- Володя, неужели ты веришь этим болтунам? -- удивлялась словам мужа Ольга Сергеевна.
   -- Мы уже с восьмидесятого года при коммунизме живём, -- засмеялась тёща.
   -- Зачем же мы тогда деньги копим? -- не понял Владимир Петрович.
   -- А нам ничего больше не остаётся, -- печально сказала жена. -- Кстати, осталось собрать совсем чуть-чуть.
   Из своей комнаты вышел самый старший член семейства. Он уже полностью успокоился от нападков на его любимый социализм и успел забыть, что только что прочитал в прошлогодней газете. Отец подошёл к домочадцам и положил перед ними на стол пачку ассигнаций.
   -- Что это? -- удивилась тёща.
   -- Заначка. Я её всю жизнь собирал на чёрный день. Короче, примите, это на квартиру.
   Ольга Петровна, не сдержав слёз, обняла отца.
   -- Папа, спасибо! Только до двухтысячного года ещё дожить надо.
   -- Поэтому я вам и отдаю. Боюсь, не доживу. Надо эти деньги в сберкассу отнести и положить на срочный вклад. Кстати, когда квартиры будут продавать, Володя в первых рядах будет.
   -- Почему в первых? -- не поняла тёща.
   -- Потому что он представитель рабочего класса, а не какая-то там прослойка.
   Разговор действительно был закончен на позитивной ноте. Семья решила все свои сбережения и накопления обратить в деньги и положить на хранение в сберегательную кассу.
   -- Не дай бог, если что случится! -- причитала тёща. -- Таких денег нам уже никогда не собрать.
   -- А что с ними может случиться? -- успокаивал Владимир Петрович. -- Вспомните денежную реформу Хрущёва: при обмене всем поменяли один к десяти, а триста рублей -- один к одному. Так что, от этой реформы люди, которые хранили деньги в сберкассах, только выиграли.
  
   Поговорка о том, поплавок иногда может оказаться грузилом, раскрылась совершенно с неожиданной стороны, когда Владимир Петрович вышел на работу в качестве слесаря. Дело в том, что до сих пор молодой инженер даже не помышлял о работе по совместительству. Инженерный труд считался умственным, и поэтому работник должен был полностью отдавать его по основному месту работы. Совсем по-иному к этой проблеме относились, когда дело касалось рабочих. Тут никаких ограничений не существовало. И без того завышенные зарплаты рабочих (по отношению к инженерам), пополнялись двойным, а то и тройным пополнением на стороне. Халтура, а именно так называлась работа по совместительству, превосходила доходы, получаемые на основном месте работы. Если рабочий не пил, его материальное положение было вполне внушительное.
   Владимир Петрович, как говорится, сорвался с цепи: когда он работал в утреннюю смену, то халтурил в вечернюю, когда работал в вечернюю, то халтурил в утреннюю. Единственную смену, которую он оставлял для семьи -- это ночную. Пополнения на сберкнижке росли, и семья всё чаще и чаще останавливалась у строек, чтобы лучше разглядеть квартиры, которые предлагают новосёлам строители. Но это делали члены семьи Владимира Петровича, сам же он работал, не покладая рук, для осуществления этой заветной мечты. Новый слесарь со временем освоился в бригаде, и в курилке уже никто из рабочих не стеснялся рассказывать анекдоты про своих начальников в присутствии бывшего исполняющего обязанности начальника отдела технического контроля.
   В полной завесе табачного дыма нередко можно было слышать: "Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем". Откинувшись на ящики, покрытые старыми промаслеными ватниками, Владимир Петрович, закрыв глаза и расслабившись минут на десять-пятнадцать, уже в которой раз слушал из уст бригадира один и тот же анекдот:
   - Приходит один мужик домой и говорит жене: "Я теперь домой буду приходить раньше, а денег приносить больше". Жена его спрашивает: "Тебя повысили в должности?" Он отвечает: "Нет, меня выгнали из партии".
   Владимир Петрович так же, как и все члены бригады, искренне смеялся над этим анекдотом.
   Однажды, после вечерней смены бывшего начальника ОТК остановил секретарь партийной организации.
   -- Володя, ты не забыл про нашу договорённость? -- спросил он.
   -- Какую договорённость?
   -- Ну как же, прошёл год, как ты перешёл на рабочую сетку, пора подавать заявление в кандидаты КПСС.
   Владимир Петрович вдруг вспомнил, что он действительно должен был подать заявление.
   -- Значит, придётся домой приходить позже, а денег в семью приносить меньше? -- пошутил он.
   -- Не понял? -- удивился секретарь.
   -- Да это я так, анекдот вспомнил, -- улыбнулся Владимир Петрович.
   -- Какие анекдоты? Я в райком уже доложил, что у меня в этом месяце будет рост по рабочим.
   -- Неужели из-за каждого рабочего ты докладываешь в райком?
   -- А как ты думал? Их же на аркане в партию не затянешь!
   -- Слушай, Аркадий, мне сказали, что трест для нас дом сдаёт?
   -- Да. Только там квартиры кооперативные будут.
   -- Я понимаю, что даром уже никому не дают. Ты же будешь участвовать в распределении квартир?
   -- Естественно. Весь треугольник будет. А что?
   -- Да так, ничего. Просто, я тоже хочу купить отдельную трёхкомнатную квартиру.
   -- Ты, купить? Тебе хоть известно, сколько она стоит?
   -- Известно.
   -- И у тебя есть эти деньги?
   -- Есть.
   -- Да, может и мне на рабочую сетку перейти?
   -- У тебя не получится, Аркаша.
   -- Почему?
   -- Там работать надо.
   -- Ты хочешь сказать, что я...
   -- Перестань! Я же просто пошутил.
   --- Шуточки у тебя, однако!
   -- Как и положено гегемону. Разве ты забыл, что я на рабочей сетке?
   -- Ну ладно, пошутили, и будет. Я серьёзно. Как насчёт заявления?
   -- А как насчёт квартиры?
   -- Володя, я же о тебе в райком уже доложил!
   -- Так ведь и я про квартиру тоже в свой райком доложил.
   Секретарь опустил голову и пробурчал что-то нецензурное.
   -- Говори открыто, -- засмеялся Владимир Петрович, -- я же теперь рабочий и русского лексикона не боюсь.
   -- Будет тебе квартира, -- недовольно проворчал секретарь, -- можешь писать заявление.
   -- На что, на квартиру?
   -- И на квартиру и в партию.
   Владимир Петрович побежал домой, чтобы известить свой "райком" о предстоящей победе.
   Такое событие, как приобретение квартиры, обычно проходит не чаще, чем один раз в жизни, поэтому к этому известию семья Владимира Петровича подошла с полной ответственностью. Были извлечены на свет божий все сберегательные книжки и сосчитаны все деньги, которые имеются в доме. Увы, чтобы заплатить первый взнос в кооператив, денег не хватало.
   -- Можно сервант продать, -- посоветовала тёща.
   -- Твоему серванту уже лет десять на помойке прогулы ставят, -- усмехнулась Ольга Сергеевна. -- Что ты за него получишь?
   -- Телевизор можно продать, -- посоветовал тесть. -- Радуга! Мы его с матерью за семьсот рублей покупали!
   При этом тесть подошёл к телевизору и нажал на кнопку. На экране появилась грузная фигура председателя верховного совета РСФСР, который, не стесняясь в выражениях, высказывал своё мнение о президенте СССР.
   -- Да в наше время за такие слова... -- комментировал тесть, -- не только он, а вся его семья, все родственники, да что там родственники -- знакомые, которые ему хоть раз руку пожимали, давно бы на лесоповале были.
   -- Это в ваше время, -- поправила отца Ольга Петровна, -- а у нас сейчас гласность.
   -- В феврале семнадцатого тоже гласность была. Не припомните, чем это всё закончилось? -- пошутил отец.
   -- Типун тебе на язык! -- тут же оборвала его жена. -- Я думаю, что сталинского кошмара больше не повторится.
   -- Сталинского не повторится, -- не унимался отец. -- Будет кошмар другой, горбачёвский или ельцинский, а может быть и тот и другой вместе взятые.
   -- Папа, что с тобой сегодня? У нас радость, а ты будто специально хочешь всё испортить.
   -- Я как раз и хочу сделать так, чтобы ничего не испортилось. Не надо ждать никакого двухтысячного года, надо брать сейчас, пока ещё дают.
   -- Во-первых, нас никто не поставит на очередь. В нашей семье приходится больше шести метров на человека, а во-вторых, просто не хватает денег. По тем доходам, которые мы имеем сегодня, они будут как раз к двухтысячному году, -- возразил Владимир Петрович.
   -- А вот это ты видел? -- Отец вытащил из кармана красненькую книжечку и ткнул ей чуть ли ни в нос зятю. -- Я инвалид Великой Отечественной войны! Мне квартира положена не в двухтысячном, а сегодня, сейчас.
   -- А деньги?
   -- Продать всё: и телевизор, и холодильник, и всё, всё, всё.
   -- Если мы продадим всё, как же мы будем жить? -- испугалась Ольга Петровна.
   -- А как мы после войны с твоей матерью жили? Спали на полу, а укрывались одной шинелькой.
   -- Сейчас же не война?
   -- Кто знает, кто знает, доченька. Посмотри на этих, -- отец показал пальцем на голубой экран телевизора. -- Иосиф хоть жестокий был, но умный. А эти?
   Все члены семьи посмотрели на экран, где самые главные руководители страны показывали своим подданным, что означает плюрализм по-европейски. Вероятно, это полностью подтолкнуло семью к решительным действиям, потому что, выключив телевизор, все расселись вокруг круглого стола и стали оценивать имущество, которое находилось в доме.
  
   Очень трудно порой оценить некоторые действия, если они измеряются в относительных величинах. Взять, к примеру, действия семьи Владимира Петровича по сбору денег на квартиру; если по-нашему, по-житейски, то два года -- это вообще не срок, а если по-государственному? Если по-государственному, так за это время и от государства ничего не осталось. Все союзные законы прекратили своё действие, а российские своего ещё и не начинали. Заявления о приёме в партию и обеспечения Владимира Петровича жилплощадью так и остались только заявлениями. К тому времени парткомы и профкомы ушли в прошлое, так и не рассмотрев заявлений граждан. Завод хоть и оставался государственным, но государственного заказа был лишён полностью. Зарплата рабочим начислялась исправно, но, к сожалению, не выдавалась.
   -- Ну как? Опять сегодня не дали? -- с испугом спрашивала жена.
   Муж опускал голову и ничего не отвечал.
   -- Слава богу, что вообще не уволили, -- попыталась успокоить дочку мама. -- Наших соседей всех подчистую выгнали.
   -- А они взяли, и уволились! -- недовольно бурчал дед.
   -- А что ещё можно сделать, папа?
   -- Надо было в профком обратиться, в партком...
   -- Костя, да нет уже ни парткомов, ни профкомов, -- хотела объяснить мужу жена. Да разве такое объяснишь?
   Дед опять начал нервничать, и опять жена прибегла к известному лекарству. Она всунула ему в руки газету, на этот раз свежую. Пожилой человек сразу успокоился и углубился в чтение. Однако ошибка жены тут же дала о себе знать. Стиль современного газетного языка был совершенно непонятен старшему поколению.
   -- Господи, что они пишут? -- начал волноваться дед. -- Что такое саммит?
   -- Это значит -- встреча, -- объяснил Владимир Петрович.
   -- Так бы и писали -- встреча. Почему пишут саммит?
   -- Так в Европе принято.
   -- А в Европе по-русски не говорят, случайно?
   -- Нет, папа. В Европе по-русски не говорят, -- присоединилась к разговору дочь.
   -- Почему же мы должны говорить, как европейцы?
   Владимир Петрович на это только пожал плечами.
   -- А вот ещё, -- вошел в раж дед. -- Электорат.
   -- Электорат -- это народ, который голосует на выборах. Это даже я знаю, -- похвасталась жена.
   -- А я не знаю и знать не хочу, -- волновался дед. -- Почему я читаю газету и ничего в ней не могу понять? Вот хотя бы: либирулиза... Нет, либораби...
   Владимир Петрович взял из рук тестя газету и прочёл:
   -- Либерализация цен.
   -- Да, вот что это такое? Не то что понять, выговорить невозможно.
   -- Раньше все цены утверждались государством, а теперь само предприятие продаёт свою продукцию по тем ценам, по каким считает нужным.
   -- Это что же, если оно захочет продавать хлеб не за четырнадцать копеек, а за сто рублей, государство не будет вмешиваться?
   Владимир Николаевич опять пожал плечами. У тестя слегка затряслись руки и он побледнел. Его глаза пробежались по строчкам и он снова с испугом посмотрел на зятя.
   -- А гиперинфляция что такое?
   -- Это как раз то, что ты говорил про хлеб.
   Газета выпала из рук старого человека. Он, как ребёнок, ищущий защиты у своих родителей, посмотрел на детей и дрожащим голосом спросил:
   -- А что теперь будет с нашей квартирой? Мы же всё продали!
   Тело неожиданно дёрнулось и медленно начало заваливаться на сторону. Владимир Петрович с женой подхватили отца и уложили на старый диван. Через три часа он уже лежал на носилках. Владимир Петрович и санитар подняли носилки и приготовились выносить их.
   -- Ногами вперёд положено, -- сказал санитар.
   Тёща тоже долго не задержалась на этом свете и, как положено верной жене, ушла за мужем тем же маршрутом.
   Однако с уходом родителей беды в семье бывшего начальника ОТК не закончились. Придя как-то домой, он сел, как обычно, ужинать и узнал, что жена уволена по сокращению штатов.
   -- Тебе хоть выходное пособие выдали? -- спросил муж.
   -- Нет, только начислили. В кассе денег не было.
   -- Надо с книжки деньги снять, -- посоветовал муж. -- Надо же на что-то жить?
   -- А ты хоть знаешь, сколько у нас там денег?
   -- Конечно. Двенадцать тысяч.
   -- Да. У нас там двенадцать тысяч. Хватит на целый стаканчик мороженого.
   -- Да, но они же должны были компенсировать...
   -- Может быть, и должны были, но не компенсировали, -- печально сказала жена.
   Впервые Владимир Петрович почувствовал, где у него находится сердце. В голове зашумело, а в груди появилась тяжесть, будто внутренности были сделаны из булыжников. Однако он взял себя в руки, и тяжесть тут же исчезла.
   -- Ты кушай, кушай, -- сказала жена и подвинула к мужу тарелку.
   Владимир Петрович съел всё, что было положено, и даже облизал ложку.
   -- Неужели так вкусно? -- удивилась жена.
   -- А почему должно быть невкусно? Ты готовишь у меня прекрасно.
   -- Слава богу, что у нас нет детей! -- неожиданно сказала Ольга Сергеевна.
   -- Не понимаю, а при чём тут дети?
   Однако этот вопрос так и остался без ответа.
   То депрессивное состояние, которое царило в доме Владимира Петровича после того, как жену уволили с работы, можно было сравнить с затишьем перед бурей. Муж понимал это и никогда не заставлял жену отвечать на вопросы, на которые она отвечать не хотела. Он хорошо помнил, от чего умер его тесть, и не хотел повторения. Однако и он был сделан не из стали, а из костей и мяса. Когда в очередной раз он отодвинул от себя тарелку и услышал ставшую уже традиционной фразу: "хорошо, что у нас детей нет", он не выдержал.
   -- Оля, ну при чём тут дети?
   Жена отвернулась и спрятала от мужа лицо.
   -- Ты эту фразу повторяешь каждый день.
   В ответ донеслось хлюпанье. Муж развернул жену лицом к себе и увидел залитые слезами глаза.
   -- Ты вкусно сегодня поел? -- спросила она.
   -- Оленька, ты у меня готовишь лучше всех! Я это говорил и буду говорить тебе всегда.
   Как ни странно, жена после этих слов ещё больше расплакалась.
   -- Господи, слава богу, что у нас нет детей! -- сказала она сквозь слёзы.
   -- Ну ответь мне, при чём тут дети? Почему ты эту фразу говоришь каждый раз, как только мы с тобой покушаем?
   Неожиданно слёзы высохли. Жена серьёзно посмотрела на мужа и сказала:
   -- Потому что мы уже три месяца питаемся из помойки.
   -- Что? -- не понял Владимир Петрович.
   -- Мы уже год не платили за квартиру. Телефон у нас отключен. А сегодня приходили проверять счётчик. Я еле уговорила инспектора не отключать электричество.
   На лице Владимира Петровича заиграли желваки.
   -- Сволочи! -- вырвалось у него.
   -- Кто сволочи? -- спросила жена.
   -- Да все эти реформаторы хреновы!
   Муж засунул руку в карман и вытащил пачку денег.
   -- Зарплату за прошлый год стали выдавать.
   Супруги несколько раз пересчитывали деньги и несколько раз раскладывали их на несколько кучек.
   -- Нет, так не пойдёт, -- сказала Ольга Сергеевна, снова сгребая деньги в одну кучку. -- Всё равно на всё не хватит.
   -- Давай расплатимся хотя бы с чем-нибудь одним, -- предложил муж.
   -- Тогда надо платить за электроэнергию, а то отключат.
   -- Решено. Завтра пойду и расплачусь.
   -- А что будем делать с продуктами? -- спросила жена и искоса посмотрела на мужа. -- У нас есть нечего.
   Муж будто не готов был к этому вопросу, будто это был вовсе не вопрос, а разряд электрического тока, за который предстояло заплатить. Он отвернулся от жены и едва выговорил:
   -- Придётся питаться, как и прежде.
   Тот ужас, с которым столкнулась семья Владимира Петровича, не был случайностью. Так жили почти все жители когда-то великой и сильной страны. Те, кто не мог перенести этой так называемой шоковой терапии, отправлялись на кладбище, а те, кто ещё оставался жить, с завистью смотрели на покойников и, провожая их в последний путь, думали: "Счастливчики, для них всё уже кончилось. А мы и жить не живём, и умирать не умираем".
   Однако не могут же умереть абсолютно все? Однажды выйдя из проходной, Владимир Петрович стал свидетелем дорожно-транспортного происшествия. Иномарка, мчавшаяся на большой скорости, попала в яму. От машины оторвалось колесо и покатилось по дороге. Сделав несколько причудливых пируэтов, оно ударилось в столб, отлетело от него и успокоилось у самых ног Владимира Петровича. Если бы колесо ударило человека, то тот наверняка был убит. Владимир Петрович на мгновение остолбенел.
   -- Эй, ты, чучело! -- услышал он голос водителя автомобиля. -- Что варежку разинул? Тащи сюда колесо!
   Владимир Петрович поднял колесо и покатил его в сторону автомобиля. Перед покосившейся машиной стояли два короткостриженных верзилы и разглядывали автомобиль.
   -- Это ты крупно попал, -- посочувствовал один верзила другому.
   -- Да, была машина, и нет, -- ответил тот.
   -- Не так страшен чёрт, как его малюют, -- сказал Владимир Петрович, подкатив колесо.
   -- Ты чего, гегемон, сечёшь в этом? -- спросил хозяин автомобиля.
   -- Вообще-то я инженер, -- слегка обиделся Владимир Петрович.
   -- По мне, хоть Папа римский. Ты понимаешь, что с аппаратом?
   -- Ничего особенного. Выбило шаровую опору, вот и всё.
   -- Так ты, что, и починить сможешь?
   -- Надо запчасти купить.
   -- Никаких проблем.
   Парень поднял руку и возле него сразу же остановились старенькие "Жигули".
   -- Слушай сюда, водила! -- сказал хозяин иномарки высунувшемуся в окошко водителю, -- возьмёшь академика, отвезёшь его в магазин и привезёшь назад.
   Водитель Жигулей хотел было что-то сказать, но у него в руке вдруг появилась купюра. Водитель посмотрел на неё, просиял и широко распахнул дверцу пассажира.
   -- Господин академик -- прошу!
   Для того, чтобы заменить шаровую опору у автомобиля прямо на дороге, Владимиру Петровичу понадобилось всего тридцать минут.
   -- И это всё? -- удивился хозяин иномарки.
   -- Всё.
   Парень полез в карман и достал несколько купюр.
   -- Возьми. Ты большего заслуживаешь, но у меня сейчас нет. Вот, возьми мою визитку. Позвони вечером.
   -- Я не могу позвонить, у меня телефон за неуплату отключили.
   -- Тогда я тебе позвоню. Какой у тебя номер?
   Владимир Петрович написал на бумажке номер и отдал её парню.
   -- Вы тоже не позвоните. Я же говорю, что у меня телефон отключен.
   Парень усмехнулся и сел в машину.
   -- Вам развал и схождение обязательно надо сделать, -- сказал Владимир Петрович.
   -- Вот ты сам и сделаешь.
   Иномарка рванулась с места и скрылась за поворотом.
   Когда Владимир Петрович пришёл домой, его встретила радостная жена.
   -- Володя, а нам телефон подключили!
   -- Как подключили, у нас же задолженность?
   Однако жена как будто не слышала его.
   -- Тебе какой-то Слава звонил. Кто это? Я такого имени от тебя не слышала.
   -- Если честно, я тоже не слышал, -- ответил Владимир Петрович.
   Муж вытащил из кармана деньги и подал жене.
   -- Что это? -- не поняла она.
   -- Деньги.
   -- Деньги?
   -- Доллары.
   -- Доллары? Значит, в рублях это будет...
   -- Это будет очень много.
   В это время зазвонил телефон.
   -- И вправду работает! -- обрадовался Владимир Петрович.
   Супруга подошла к аппарату и сняла трубку. Через мгновение она отняла её от уха и зажала ладонью микрофон.
   -- Это опять он, -- прошептала она.
   Владимир Петрович взял у жены трубку.
   -- Академик, ты про развал и схождение не забыл? -- услышал он.
  
   Судьба, которая практически уже почти раздавила семью Владимира Петровича, вдруг сжалилась над ней. Дома стали появляться деньги, которые хозяйка дрожащими руками принимала от мужа и прятала в шкафу под стопкой старых простыней и пододеяльников. Однако моральные шрамы, оставленные нищетой, остались. Всякий раз, когда Владимир Петрович покушает и отодвинет от себя тарелку, Ольга Сергеевна обязательно спросит его:
   -- Володя, тебе понравилось?
   Муж обязательно хвалил жену, а та стыдливо прятала глаза и уходила. Владимир Петрович провожал супругу взглядом и тяжело вздыхал. Он помнил историю этих вопросов, и ему было стыдно, что он, мужчина, который обязан добывать хлеб насущный в поте лица своего, не мог в своё время выполнить своего главного предназначения. Увы, но муж ничего не мог изменить. Ему нельзя было переделать прошлое, он мог только лезть из кожи вон, чтобы хоть как-то существовать в настоящем. И он существовал. Каждый день он работал на заводе, где ему ничего не платили, а только начисляли зарплату, а после завода бежал к "новым русским" ремонтировать их автомобили, где ничего не начисляли, но отлично платили. Однажды на заводе за неуплату отключили электричество. Владимиру Петровичу, как и другим рабочим, ничего не оставалось, как идти домой. Дойдя до дома, он увидел свою жену, которая воровато оглядываясь, куда-то очень спешила. Владимир Петрович хотел окликнуть её, но почему-то не стал. Он, заинтригованный её таинственным видом, на небольшом расстоянии шёл за женой, прячась от неё за угол всякий раз, как только она останавливалась и оглядывалась. Но вот она остановилась, огляделась и села на скамеечку. Она сидела долго, почти не шевелясь. Владимир Петрович наблюдал за женой из-за угла и никак не мог понять, почему она шла тайком, зачем оглядывалась, кого боялась? Ему уже надоело стоять, и он хотел было выйти, но неожиданно дверь соседнего дома открылась, и из неё вышел человек в белом переднике и с высоким колпаком на голове. Безошибочно можно было определить, что это работник столовой или кафе, тем более, что человек нёс ведро, из которого исходил столовский аромат. Человек выплеснул помои в бак и снова скрылся в дверях. Ольга Сергеевна быстро поднялась со скамейки и подошла к помоям. Она по пояс нырнула в бак и стала быстро доставать оттуда объедки и складывать их в сумку. К горлу Владимира Петровича подкатился комок. Его чуть было не стошнило. Он скрылся за углом, чтобы не видеть эту отвратительную сцену. Вмешаться, обнаружить себя? Значит неминуемо поставить жену в неловкое положение, обидеть её. Пока он думал о том, что делать дальше, со стороны бака раздались крики и женский визг.
   -- Я тебе покажу, сучка, как на чужую территорию лезть!
   -- Это моя территория! Я уже месяц здесь работаю! -- послышался голос жены.
   -- А вот получи!
   Владимир Петрович выглянул из-за угла и увидел, как его жена отбивается от двух бомжей. Он хотел поспешить на выручку супруге, как завыла милицейская сирена. Бомжи, как по мановению волшебной палочки, исчезли, Ольга Сергеевна подбежала к баку, нырнула туда, вытащила оттуда связку грязных сосисок и убежала.
   Владимир Петрович посмотрел на часы. Рабочее время заканчивалось, а это значит, что ему надо было бежать на халтуру -- к единственному источнику доходов. Подойдя к офису своих новых работодателей, Владимир Петрович увидел на асфальте осколки разбитого стекла. Неподалёку от входных дверей стоял изуродованный взрывом автомобиль, из проёмов окон клубился белый то ли дым, то ли пар, иногда в них можно было различить пожарных. Владимир Петрович стал искать глазами пожарные машины, но их не было. "Вероятно они во дворе", -- подумал он. Зато со стороны улицы было полно милиции. Они образовали заслон и не пускали зевак к месту трагедии. Несколько человек в штатском опрашивали свидетелей. Владимир Петрович подошёл к толпе зевак и стал слушать, о чём они говорят.
   -- А почему "Скорых" нет? -- интересовалась любопытная старушка.
   -- Приезжали, -- охотно отвечала ей собеседница. -- Только "Скорая" никому не понадобилась. Ведь теперь трупы возят на специальных машинах.
   -- Неужели никто не остался?
   -- Кто же после таких взрывах останется? Сначала рванули в офисе, а потом сразу же в машине. Никто даже вылезти не успел.
   -- Господи! -- старушка перекрестилась. -- Убивают теперь прямо среди бела дня!
   Владимир Петрович понял, что он опять остался без средств к существованию. Повесив голову, он поплёлся домой.
   Жена не рассчитывала на то, что муж придёт так рано, и поэтому торопливо что-то готовила на кухне. У Владимира Петровича из головы никак не могла выйти картина остова взорванного автомобиля. Прийти в себя помог крик супруги:
   -- Вова, кушать готово!
   Всё сразу встало на свои места. Владимир Петрович вымыл руки и прошёл на кухню.
   -- Что у нас сегодня? -- спросил он.
   -- Сосисочки. Как ты любишь.
   Стоило только прозвучать слову "сосисочки", как сознание перенесло мужа к баку с помоями, где он наблюдал, как его жена вытаскивала грязные сосиски, которые даже в столовой не отважились подсунуть покупателям и выбросили на помойку. Тошнотный комок подступил к горлу и не миновать бы беды, если бы более значимое событие не перебило первое.
   "Неужели никто не остался? -- подумал он. -- Неужели, опять нищета? Нет, надо позвонить, не может так быть, должна же быть справедливость".
   Он подошёл к телефону и снял трубку. Однако наушник молчал.
   -- А что у нас с телефоном? -- спросил Владимир Петрович.
   -- Опять за неуплату отключили, -- спокойно ответила Ольга Сергеевна.
   -- Почему? -- не понял муж. -- Я же на халтуре неплохо зарабатывал.
   Он посмотрел на жену, которая опять спрятала от него глаза и виновато отвернула голову.
   -- И эти сосиски! Оля, где деньги?
   Муж быстро направился к платяному шкафу, где между постельным бельём жена обычно держала сбережения.
   -- Володя, не трогай! Это на чёрный день! -- кричала Ольга Сергеевна, поспевая за мужем.
   -- Какой, к чёрту, чёрный день? Да у нас вся жизнь теперь, как чёрный день! -- отвечал муж.
   Он подошёл к шкафу и открыл дверцу.
   -- Не дам! -- вдруг раздался дикий вопль.
   Владимир Петрович повернулся в сторону жены. Обезумевшая женщина с искажённым лицом как кошка прыгнула на него и вцепилась своими острыми когтями в лицо.
   -- Не дам! -- кричала она.
   При этом Ольга Сергеевна наносила один удар по лицу мужа за другим.
   -- Не отдам! Это на чёрный день! -- кричала жена.
   Атаки жены были настолько сильными, что у мужа не хватало сил отбиться от них. Спасти глаза -- вот единственное, на что был способен сильный мужчина.
   По той неистовой силе, которая обнаружилась в женских руках, по пене, которая собиралась в уголках губ и стекала по искажённому звериному лицу, Владимир Петрович догадался, что произошло.
   После очередной атаки Ольга Сергеевна внезапно обмякла и потеряла сознание.
  
   В приёмном покое Владимир Петрович видел, как его супруге вкололи какой-то укол, и она уснула со счастливым лицом.
   -- Пройдите, пожалуйста, -- услышал он возле себя.
   Он повернулся и увидел доктора.
   -- Вам необходимо обработать раны, -- пояснил доктор.
   -- Я могу надеяться? -- спросил Владимир Петрович и кивнул в сторону кушетки, на которой лежала его супруга.
   -- Это единственное, что нам осталось, -- ответил доктор.
   -- Всё так плохо?
   -- Нет, теоретически, шансы, несомненно, есть...
   -- А практически?
   -- Практически необходимы импортные лекарства, -- пояснил доктор, -- а они стоят очень дорого.
   -- А в клинике препаратов нет, -- попробовал продолжить мысль доктора Владимир Петрович.
   -- Почему нет? Есть. Только они отечественные.
   -- А отечественные препараты не подойдут?
   -- Теоретически, подойдут.
   -- А практически?
   Доктор отрицательно помотал головой.
   -- Сколько же стоят эти импортные лекарства?
   -- Я выпишу вам рецепт.
   Доктор сел за стол и быстро заполнил бланки.
   -- В какой аптеке можно их купить? -- спросил Владимир Петрович.
   -- Вы их нигде не купите, -- пояснил доктор.
   -- Для чего же вы тогда выписали их?
   -- Чтобы вы знали цену. У меня эти лекарства есть.
   Владимир Петрович ещё раз посмотрел на рецепт и увидел справа от непонятных названий еле заметные цифры. Внизу столбика была подведена черта, под которой была отчётливо выведена сумма. Деньги действительно были огромными.
   -- Это всё? -- почему-то спросил Владимир Петрович.
   -- Всё, -- подтвердил доктор.
   От той цифры, которую увидел муж, в глазах потемнело. Пульс так начал барабанить, что на какое-то время оглушил Владимира Петровича. Эмоции, это они способны довести человека до инфаркта, они заставляют человека совершать подвиги или идти на самые дерзкие преступления. Они не могут только одного -- спокойно думать. Это способен делать только мозг, и то не весь, а только какая-то его часть, спрятанная далеко-далеко, среди извилин, так далеко, чтобы никакие эмоции не способны были добраться до него. И когда человек, доведённый до отчаяния, уже готов смириться с ударами судьбы и перестаёт сопротивляться, мозг выдаёт решение проблемы, которое вновь и вновь заставляет взять себя в руки, чтобы идти вперёд.
   Владимир Петрович вдруг вспомнил, из-за чего произошёл припадок у жены. Она хотела защитить деньги, которые хранились в шкафу на чёрный день.
   "Значит, она складывала деньги, и ни на что их не тратила", -- начал свою логическую работу мозг. Самая совершенная в природе вычислительная машина моментально произвела подсчёт: той сумы должно было хватить на лекарства.
   -- У меня есть эти деньги! -- радостно заявил Владимир Петрович доктору. -- Мне хватит на лекарства.
   Владимир Петрович, забыв про то, что ему необходимо было в больнице обработать раны исцарапанного лица, побежал домой. Он влетел в квартиру, даже не обратив внимания, что входная дверь была не закрыта. Даже когда он подошёл к шкафу, он не понимал ещё, что произошло. И только когда он увидел пустые полки и бельё, разбросанное по полу, всё стало ясно.
  

***

   Следователь закончил писать протокол и посмотрел на арестованного.
   -- Значит, это у вас не от стекла? -- спросил он, глядя на исцарапанное лицо допрашиваемого.
   -- Это жена, -- ответил тот.
   -- А мы думали, что это от стекла, которое вы разбили в сберкассе.
   Арестованный грустно ухмыльнулся.
   -- Вас по этим приметам так быстро и поймали, -- объяснил следователь.
   -- Где мне расписаться? -- спросил Владимир Петрович.
   -- Распишитесь на каждой странице, а в конце напишете: "...с моих слов записано верно, мною прочитано". Затем поставьте число и роспись.
   Арестованный выполнил всё, что ему сказал следователь и отдал протокол допроса.
   -- Мне много дадут? -- спросил он.
   Следователь ничего не ответил. Он нажал на кнопку и дверь камеры открылась.
   -- Уведите задержанного, -- приказал он конвоиру.
  
   Дело практически было закончено. Оставалось соблюсти кое-какие формальности и можно передавать его в суд. Однако Малышев вместо этого зачем-то поехал в психиатрическую больницу, чтобы встретиться с лечащим врачом жены обвиняемого.
   -- Иванова Ольга Сергеевна? Ну как же, отлично помню. Она умерла недавно.
   -- То есть, как это, умерла? -- не понял следователь.
   -- А что вы удивляетесь? У неё практически не было шансов.
   -- Неужели, у неё было всё так плохо?
   -- Знаете ли, не все способны адаптироваться к так называемой перестройке.
   -- Вы хотите сказать, что причиной её смерти явилась перестройка?
   -- А вы пойдите на любое кладбище и посмотрите возраст свежих захоронений. Вместо восьмидесяти-девяноста лет вы там увидите сорок или пятьдесят.
   -- Вы хотите сказать, что адаптироваться к перестройке ни у кого нет шансов?
   -- Почему же ни у кого? Молодые организмы вполне способны перестроиться. А у стариков и людей среднего возраста шансов, конечно, меньше, чем у молодёжи.
   -- Для чего же вы тогда заставили её мужа покупать лекарства за баснословные деньги?
   -- Я ничего не заставлял.
   -- Как это, не заставляли? А этот рецепт кто выписывал?
   Следователь достал листок и показал его доктору.
   -- Кто это написал?
   -- Ну, я.
   -- А говорите -- не заставлял.
   -- Я и сейчас это утверждаю. То, что вы мне показываете, носит исключительно рекомендательный характер. В клинике имеются отечественные препараты, которые вводятся больным совершенно бесплатно. Кстати, очень эффективные, не хуже импортных.
   -- Для чего же тогда вы выписали этот рецепт?
   -- Я не открою для вас тайну, если скажу, что большинство наших граждан не доверяют отечественным препаратам.
   -- Но ведь вы сами сказали, что она была обречена. К тому же, бесплатные препараты не хуже импортных.
   -- Вы извините, молодой человек, но ваше ведомство тоже обязано обеспечивать общественный порядок бесплатно, однако граждане за свою безопасность тоже вынуждены вам платить. Или, может быть, ваша контора не крышует?
   Следователю этот аргумент было крыть нечем. Он попрощался с доктором и ушёл.
   На очередном допросе следователь достал папку с делом и не моргая уставился на арестованного.
   -- Всё, теперь суд? -- спросил Владимир Петрович.
   -- Нет, -- ответил следователь.
   Он решительно достал из стола бланк освобождения из-под стражи и заполнил его.
   -- Вы решили изменить меру пресечения?
   -- Нет, я прекращаю дело.
   При этом следователь вытащил из дела значительную часть листов, разорвал их и выбросил в урну.
   -- Зря вы так, -- сказал Владимир Петрович, -- вас же самого посадить за это могут.
   -- Не посадят, -- ответил следователь.
   -- Я в том смысле, что я всё равно пойду и ограблю что-нибудь. Мне деваться некуда. И тогда всё всплывёт.
   -- Не ограбите.
   -- Это почему же? Мне лекарства во, как нужны! -- Владимир Петрович провёл ребром ладони по горлу.
   -- Не нужны. Она умерла, -- сказал следователь.
  
   После совещания начальник попросил Малышева задержаться. Когда все сотрудники покинули кабинет и в нём остались только начальник, Малышев и капитан, шеф спросил:
   -- Что у тебя со сберкассой?
   Малышев молча протянул начальнику папку. Тот открыл её и от удивления некоторое время ничего не мог сказать. Однако вскоре шеф улыбнулся и закрыл папку.
   -- Вот и прекрасно! -- воскликнул он. -- Ты прекрасно меня понял.
   -- Разрешите идти? -- робко спросил следователь.
   -- Да, да, конечно. Идите.
   Малышев вышел из кабинета и остановился, чтобы перевести дух. От начальника вышел капитан. Он подошёл к следователю и наклонился к его уху.
   -- Не забудь шефу отслюнить. У нас так положено. Он берёт десять процентов.
   Малышев набрал в лёгкие воздуха, чтобы возмутиться, но капитан опередил его.
   -- А что ты хочешь, над ним тоже начальники есть!
  
  

Глава 19

  
   Звонок в дверь прервал чтение. Полковник осмотрелся и с удивлением посмотрел на часы. В комнату Наташа ввела Мишеля.
   -- Вот он где! А я уже весь Париж обыскал!
   Мишель подошёл к полковнику и взял прочитанные им листы рукописи.
   -- Никак, господин полковник читать стал, -- усмехнулся Мишель.
   -- А что в этом такого? Или ты считаешь, что, раз я военный, так меня кроме устава ничего не может интересовать?
   -- Ради бога, не обижайся. Я просто пошутил.
   -- Тогда другое дело, -- сменил гнев на милость полковник.
   -- И что ты скажешь относительно прочитанного?
   -- Если честно, то на этот раз наш Пётр слегка перемудрил.
   -- Вот как?
   -- А если ещё честней, то совсем даже не слегка.
   Наташа села на стул, стоящий в самом углу комнаты и стала незаметно наблюдать за диалогом.
   -- Ты уж, пожалуйста, аргументируй свою точку зрения, -- настаивал Мишель. -- Что значит, перемудрил?
   -- Во-первых, всё описано в очень мрачном свете.
   -- Это Россия. А что во-вторых?
   -- А во-вторых, нереально. Коррупция достигает таких масштабов, что волосы дыбом встают: медицина коррумпирована, полиция тоже...
   -- Милиция, -- поправила полковника Наташа.
   -- Ну милиция. Разница небольшая. При такой коррупции государство существовать не может.
   -- Это Россия, -- повторил свой довод Мишель.
   Однако полковник словно не замечал реплики Мишеля.
   -- А эта сцена! Безработная семья питается из помойки! А где же социальные службы? Где пособия? Такого просто не может быть! У нас некоторым безработным так живётся на это пособие, что они не очень-то на работу торопятся устроиться.
   -- Но это Россия, -- не успокаивался Мишель.
   -- Что ты заладил: Россия, да Россия. Я понимаю, что это не Франция, но хоть что-то там есть?
   -- Нет, там есть только Россия, -- ответил Мишель.
   -- Ты просто не хочешь серьёзно разговаривать.
   -- Как часто я это от тебя слышал!
   -- Тогда другое дело. Тогда был Советский Союз.
   -- А теперь это называется Россия.
   Полковник посмотрел на часы и замахал руками.
   -- Боже мой! Меня уже с собаками, наверное, ищут!
   Он на ходу попрощался со своими собеседниками и убежал. Наташа закрыла за полковником дверь и вернулась к Мишелю.
   -- Он опять не поверил, -- разочаровано сказала хозяйка.
   -- Для этого надо быть русским, -- поддержал её Мишель.
   Наташа искоса посмотрела на своего собеседника. Тот, видимо, кожей почувствовал её взгляд.
   -- Натали, я так привязался к вашей семье, что иногда мне кажется, что я сам русский.
   -- Не Натали, а Наташа, -- поправила его хозяйка.
   Гость глазами показал на недочитанную полковником рукопись.
   -- Можно я возьму почитать? В отличие от него, я считаю, что всё это реально, но только в одной стране -- в России.
  

***

   Судьба только однажды улыбнулась Владимиру Петровичу. Когда следователь, пожалев его, закрыл дело, порвал и выбросил доказательства против него, Владимир Петрович понял, что чудо существует. Однако наивно полагать, что судьба до бесконечности будет защищать человека, чудесами исправляя его ошибки. Нет, если чудо и происходит однажды, то на второй раз рассчитывать не приходится. Владимир Петрович разделил участь не одной тысячи человек, которых перестройка вышвырнула на обочину общества. После того, как он похоронил жену, очередь дошла до квартиры. Не в силах оплачивать её, хозяин решил поменять её на меньшую. Он пошёл в фирму по продаже недвижимости и заключил договор. В результате работы этой фирмы он оказался на городской помойке, за которую платить было вообще не надо. К питанию новоявленный БОМЖ привык быстро. Вспомнив, как супруга кормила его деликатесами из помойного бака, Владимир Петрович быстро адаптировался к окружающей среде и занял то место в обществе, которое уготовила ему судьба. Он уже почти забыл, что у него было высшее образование, что он когда-то занимал солидную должность начальника отдела, что у него была жена, квартира... Всё осталось в далёком прошлом, как будто это было не с ним, а с каким-то другим человеком.
   Жизнь на помойке так же, как и та, почти уже забытая жизнь, подчинялась своим строгим законам: каждый обитатель мог пользоваться благами помойки только в определённых границах, которые определяет старший. Обнаружив что-нибудь стоящее, каждый обязан предъявить свою находку старшему, который непременно часть находки присвоит себе. Справедливо это или нет, никого не интересовало. Так было заведено, и никто не собирался пересматривать правила, которые придуманы были неизвестно кем и неизвестно когда.
   Сегодня был день Владимира Петровича. На его участок должен был приехать самосвал и сбросить целую гору жизненно необходимых предметов. Правила правилами, но в любом обществе есть исключения. Здесь, на помойке, незыблемые правила тоже иногда не соблюдались. Стоило лишь замешкаться, как кто-нибудь другой, совсем не имеющий никакого отношения к этому участку, заберёт всё самое ценное и поминай, как звали. Можешь после этого хоть ужаловаться старшему, всё равно останешься в минусе. Виновного, конечно, накажут, но тебе от этого легче не станет. То, что уволокли из твоей кучи, к тебе не вернётся. Поэтому Владимир Петрович загодя спрятался в засаде, откуда весь участок был как на ладони. Так и есть, дважды законному хозяину участка приходилось вставать и отгонять охотников за чужим добром. Но вот раздался долгожданный рёв самосвала. Владимир Петрович подождал, когда самосвал уехал, и уже хотел было подойти к своей законной куче, как в поле зрения оказалась незнакомая женщина. Таких женщин Владимир Петрович никогда не видел. Она была как будто из другого мира: стройная, чистая, красивая. Такие вообще никогда не приходили на помойку. Хозяин участка снова залёг в своё укрытие и стал наблюдать за незнакомкой. Та, обойдя свежую кучу, будто искала кого-то. Женщина положила возле кучи полиэтиленовый мешок, обошла участок и, не найдя никого, быстро покинула помойку.
   Пакет. В глаза Владимиру Петровичу бросился пакет. Он был белый и блестящий. Приятный запах пакета перебивал ставший привычным дух родной помойки. Это был запах богатого магазина, запах сытости и благополучия. "Господи, неужели она вернётся? Неужели заберёт?" -- стучало в висках Владимира Петровича. Время шло, но хозяйка пакета не возвращалась. "Нет, ждать больше нельзя. Не дай бог, кто другой подберёт этот пакет"! Хозяин участка как стрела бросился к пакету, схватил его и снова скрылся в своём убежище.
   Нет, не зря он сидел в засаде, не зря наблюдал за незнакомкой. Терпение полностью было вознаграждено. В пакете оказались почти новенький видеоплеер и две кассеты, запечатанные в конверты, на каждом из которых был написан адрес. Владимир Петрович вытащил всё из пакета и обнаружил на дне кошелёк. Видно, судьба решила устроить ему праздник. Он открыл кошелёк и увидел там деньги. "Нет, отдавать это старшему ни в коем случае нельзя, -- думал Владимир Петрович, -- во-первых, такие подарки каждый день не получаешь, а во-вторых, кто знает, что записано на этих кассетах?" Хозяин участка спрятал свои сокровища и пошёл к куче искать свой хлеб насущный. Он честно выполнил свои обязанности, отчитался перед старшим и ушёл спать к себе в картонную коробку. Однако заснуть не удавалось. Что там, на этих кассетах? Какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что судьба неспроста подкинула ему эти подарки. Но где просмотреть их? Здесь просмотр исключался полностью: во-первых, не было источника питания и телевизора, а во-вторых, незадекларированная находка тут же вскроется. Был, правда, один обходной маневр. В соседнем районе в подвале жил один бомж. Они были знакомы ещё с заводских времён. Когда Владимир Петрович исполнял обязанности начальника отдела технического контроля, Витя возглавлял службу главного энергетика. И теперь, когда судьба опустила Виктора на тоже дно, что и Владимира Петровича, тому удалось таки реализовать, хотя бы частично, знания энергетика. В его подвале было не только электричество, но и почти самая современная техника, которую Виктор своими золотыми руками возвращал к жизни после непутёвых хозяев, которые не нашли ничего лучшего, как выбросить вещь, почти совсем новую. Замаскировав свою находку под ватником, Владимир Петрович отправился к своему знакомому в гости.
   -- Батюшки! -- обрадовался Виктор. -- Какими судьбами?
   -- Вспоминал молодые годы. Помнишь, как мы вместе на заводе работали?
   -- Вспомнила бабка, як дивкой была! Нашего завода уже в помине нет.
   -- Завода нет, а мы ещё остались, -- сказал Владимир Петрович, вытаскивая из пакета бутылку водки и закуску.
   -- Это вас на свалке так отоваривают? -- удивился Виктор.
   -- Обижаешь. Всё свежее, только что из магазина. Мне просто подфартило сегодня, вот я и вспомнил о тебе.
   -- Старая дружба не забывается, -- похвалил приятеля Виктор.
   Он быстро застелил грязной тряпкой деревянный ящик и стал выкладывать на стол из пакета закуску.
   -- А это что? -- удивился Виктор, вытащив видеоплеер и кассеты.
   -- А вот это действительно со свалки.
   -- Он же почти новый!
   -- Я в этом ничего не понимаю, поэтому и принёс его к тебе.
   -- Сейчас выпьем и всё проверим, -- пообещал Виктор.
   Они выпили водку, съели всю закуску и стали вспоминать свою молодость. Только после того, как все темы был оговорены, Владимир Петрович как бы невзначай снова вспомнил про плеер.
   -- Виктор, ты посмотреть хотел, у меня и кассеты есть.
   -- Да, да, конечно.
   Виктор взял аппарат и стал подсоединять его к каким-то проводам. Потом он принёс телевизор и присоединил плеер к нему.
   -- Готово, -- с гордостью сказал он, -- давай свои кассеты.
   Владимир Петрович дал Виктору первую кассету и поудобнее устроился у экрана. В голове слегка шумело, желудок был набит разными вкусностями, не хватало только какого-нибудь, импортного фильма, чтобы совсем почувствовать себя человеком. Экран задёргался и на нём появилась парочка. Молодые люди быстро разделись и занялись тем, чем занимаются абсолютно все, но почему-то стесняются об этом говорить вслух.
   -- Порнуха! -- воскликнул Владимир Петрович.
   Зрители уставились в голубой экран, будто им было по шестнадцать лет и будто жизнь не выбила из них все человеческие эмоции.
   -- Не думал, что на десерт у нас будет порно, -- сказал то ли товарищу, то ли сам себе Владимир Петрович.
   -- Это не порно, -- возразил Виктор.
   -- А что же это?
   -- В порно снимаются профессиональные актёры, а это любительская съёмка.
   -- То есть, как, любительская?
   -- А вот так. Где здесь титры? Где название фильма? Здесь даже музыки нет. Хочешь, я тебе настоящее порно покажу?
   -- Ты? Откуда у тебя?
   -- Этого барахла сколько угодно! Детишки на деньги, которые родители им на обеды в школу дают, кассеты покупают. Предки потом находят и выбрасывают, а те снова покупают.
   При этих словах Виктор достал большую коробку и стал перебирать кассеты, которые там лежали.
   -- Вот, например, "Греческая смоковница", -- комментировал он, -- правда, это не порно, а эротика.
   -- А в чём разница? -- поинтересовался Владимир Петрович.
   -- Я точно не знаю. По-моему, что в лоб, что по лбу. Порно более откровенно. Давай поставлю.
   -- Нет. Поставь вторую кассету. Интересно, что там?
   Они поставили вторую кассету, но ничем принципиальным от первой она не отличалась.
   -- Слушай, Вовка, смотри -- квартирка одна, а парочка другая.
   -- Точно.
   -- И снято всё из одних и тех же точек.
   -- Значит, у них групповуха была, -- предположил Владимир Петрович.
   -- Не думаю. Если бы у них групповуха была, они бы все вместе и снялись бы.
   -- Если бы они хотели сняться, то снялись бы не с двух точек, а со всех.
   -- Слушай, а не скрытая ли это камера? -- спросил Виктор.
   -- Скрытая камера? Зачем?
   -- Затем, чтобы потом этим фильмом шантажировать кого-нибудь.
   -- Кого? -- не понял Владимир Петрович.
   -- Ну это тебе лучше знать. Кассеты ты принёс, а не я.
   Владимир Петрович, вероятно, сделал такую глупую физиономию, что его собеседник догадался, что ответа на свой вопрос он не получит.
   -- Ты откуда эти кассеты взял? -- стал рассуждать логически Виктор.
   -- На свалке нашёл. Их в пакете какая-то баба принесла.
   -- Какая баба?
   -- Откуда я знаю? Приличная такая.
   -- Приличные бабы по свалкам не ходят, -- тут же уточнил Виктор.
   -- Точно! А зачем же она тогда пришла?
   -- А пришла она, наверное, затем, -- стал сочинять Виктор, -- что выбросила адреса тех, кого предстояло шантажировать, а помойку успели вывезти на свалку.
   -- Согласен, -- принял доводы приятеля Владимир Петрович, -- только зачем она тогда в пакете с собой видик и кассеты таскала?
   -- Это как раз понятно. Не могла же она такой материал дома оставить. Представляешь, если бы это попалось её мужику в лапы?
   -- Принимаю, но только отчасти, -- наполовину согласился Владимир Петрович.
   -- Почему только отчасти?
   -- Потому что прятать кассеты имело смысл, а зачем же из дома уносить видик?
   -- Я и на это отвечу, -- не сдавался Виктор. -- Видик-то новый!
   -- Ну и что?
   -- А то, что она специально его купила, чтобы просмотреть эти плёнки не дома, а на стороне. Как же их дома просмотришь, если там муж?
   -- Тогда тебе последний аргумент. Какие-то адреса находились в пакете вместе с видиком и кассетами.
   -- Всё сошлось! -- воскликнул Виктор. -- Нам надо срочно выпить, а то мысль уйдёт.
   -- У меня больше нет, -- развёл руками Владимир Петрович.
   -- Ерунда. У меня есть. На такое дело и "НЗ" не жалко.
   Виктор скрылся в темноте подвальных сводов и вскоре вернулся оттуда с бутылкой.
   -- Что сошлось?! -- не терпелось узнать Владимиру Петровичу.
   Однако Виктор не слышал товарища. Боясь расплескать мысли, которые только что раскрыли запутанный клубок. Он налил водки и выпил, даже не дожидаясь приятеля.
   -- Что сошлось? -- снова спросил Владимир Петрович.
   -- Пей, а то не скажу, -- приказал Виктор.
   Владимир Петрович выпил целый стакан с таким видом, будто он не пил водку, а исполнял интернациональный долг далеко за пределами Родины.
   -- Она баба! -- с гордостью сказал Виктор.
   -- Ну и что?
   -- А то, что адреса лежали у неё в пакете, а она думала, что выбросила их. Так бывает.
   -- А причём тут баба?
   -- А притом, что голова дырявая.
   Друзья выпили ещё и аргументы Виктора показались Владимиру Петровичу вполне убедительными.
   -- Теперь мы, а не она, будем шантажировать этих порнозвёзд, -- размечтался Виктор. -- Представляешь, какие бабки можно с них снять?! Баба-то богатая была?
   -- Не знаю. Я издалека за ней наблюдал. Судя по прикиду, там с бабками всё в порядке.
   -- Вот завтра и пойдём, -- принял решение Виктор.
   -- А почему завтра?
   -- Потому что сегодня уже ночь и все нормальные люди ложатся спать. Кстати, нам перед таким важным делом тоже не помешает выспаться.
   Друзья допили водку, постелили на толстые трубы центрального отопления тряпки и окунулись в безмятежный сон.
   Во сне Владимиру Петровичу приснилось, что в парткоме завода ему вручают партийный билет. Секретарь партийной организации долго пожимал Владимиру Петровичу руку и улыбался.
   -- Вот теперь тебя точно утвердят начальником отдела технического контроля, -- говорил он.
   -- Значит, я теперь снова инженер? -- не верилось Владимиру Петровичу.
   -- Директор уже приказ подписал, -- обнадёжил секретарь. -- Иди переоденься.
   Владимир Петрович пошел в раздевалку. При выходе из парткома его за рукав дёрнул главный энергетик завода.
   -- Прикид сменить надо, -- посоветовал он. -- В таком прикиде идти нельзя.
   Владимир Петрович и сам понимал, что в таком прикиде к директору за приказом ходить нельзя. Он поблагодарил главного энергетика за совет кивком головы и хотел продолжить свой путь, но тот не отпускал его рукав.
   -- Я как раз и иду переодеваться, -- объяснил Владимир Петрович, но главный энергетик продолжал трясти его за рукав.
   -- Вовка, мы теперь с тобой такие богатые будем!
   -- Богатые? Почему? Разве тебя тоже в партию приняли?
   -- При чём тут партия? Вставай, на дело пора.
   Владимир Петрович открыл глаза и вместо заводского парткома увидел грязный подвал. Главный энергетик тряс его за рукав и улыбался своей небритой физиономией.
   -- Проснулся? Вот и хорошо! Сейчас надо помыться, побриться и отправляться на дело.
   -- Помыться, побриться? -- удивился Владимир Петрович.
   -- А ты как думал? В таком прикиде идти нельзя. Если докуда и дойдём, так только до первого мента.
   Владимир Петрович слез с тёплых труб, подошёл к осколку зеркала, который стоял на металлических трубах и посмотрел на своё отражение.
   -- Ну и рожа! -- вырвалось у него.
   -- Вот-вот. Я же говорю, что в таком прикиде идти нельзя, -- отреагировал Виктор. -- Сейчас побреемся, помоемся, приоденемся и на дело.
   Виктор достал откуда-то бритву, отыскал огрызок мыла и подошёл к радиатору отопления. Хозяин подвала отвернул гаечным ключом какую-то гайку, и из трубы вырвалась тонкая струйка воды.
   -- Так у тебя даже горячая вода есть? -- удивился Владимир Петрович.
   -- И не только вода. У меня есть два вполне приличных костюма и утюг.
   -- Жалко, если тебя выгонят из таких хором.
   -- Не выгонят. Сейчас всё продаётся и покупается. Я немного прикармливаю мастера из жилконторы.
   -- Неужели, всех можно купить?
   -- Абсолютно. Всё, что вчера называлось спекуляцией, сегодня называется предпринимательством, а то, что называлось шантажом, теперь зовётся предприимчивостью. Тебе жалко этих передовиков перестройки, которых мы хотим потрясти?
   Владимира Петровича коробило от одного только слова "перестройка". В одно мгновение в сознании пронеслись все события, начиная от работы на заводе и кончая существованием на городской свалке.
   -- Нет, -- решительно сказал он.
   -- Вот и мне нет, -- согласился Виктор.
   Владимир Петрович посмотрел на своего приятеля и остолбенел от неожиданности. Перед ним стоял не бомж, а представительный мужчина. Единственное, что отличало его от так называемых "новых русских", так это грустные глаза, которые излучали тоску, даже когда Виктор пытался шутить.
   -- Одевайтесь, ваше благородие, -- сказал Виктор, -- мундир ждёт вас.
   Он указал на отглаженные костюм и рубашку.
  
   Стратегия двух детективов не отличалась оригинальность. Имея всего два адреса, они устроили два наблюдательных пункта и стали дежурить каждый у своего адреса. Поздно вечером они встречались в подвале и обсуждали дальнейшие свои действия.
   -- По-моему, я сегодня видел мужика с первой кассеты, -- докладывал Владимир Петрович.
   -- А я бабу, -- сказал Виктор.
   Они вставили кассету в видик и начали внимательно просматривать материал.
   -- Вот этот мужик, -- указал пальцем Владимир Петрович на мужчину, -- стало быть, его баба -- та, которую видел ты.
   Виктор внимательно посмотрел на женщину и отрицательно помотал головой.
   -- Нет, моя была симпатичней.
   После короткого совещания было решено продолжить наблюдение.
   Однако одного наблюдения оказалось мало. Пришлось прибегнуть и к агентурным данным, которыми с радостью делились старушки, сидящие целыми днями на скамейках, и до самых корней стирающие остатки своих зубов, пережёвывая дворовые сплетни.
   -- Итак, ситуация складывается следующим образом, -- докладывал Владимир Петрович. -- Вячеслав Ворошилов спит с женой Николая Семёнова -- Верой.
   -- ...а тот, в свою очередь, спит с женой Вячеслава Ворошилова.
   -- ... по моим сведениям, Николай Семёнов знаком с Вячеславом Ворошиловым, следовательно, если мы будем шантажировать одного, то невольно натравим на него другого.
   -- А тебе не всё ли равно, кто с кем стравится? -- спросил Виктор. -- Нам надо определить, сколько можно с каждого снять бабок. Чтобы это сделать, надо знать, сколько они имеют.
   -- У каждого хорошие квартиры. Если продадут, денег будет много.
   -- Из-за баб не продадут, -- уверенно сказал Виктор.
   -- А почему из-за баб? Тут так всё выходит, что изменяют и бабы, и мужики. Так что, в нашем случае совершенно без разницы, кто изменяет -- мужчина или женщина.
   -- Ну, не скажи, -- возразил Виктор, -- измена измене рознь. Когда мужик изменяет, то это расценивается, как шалость, а если женщина, то как преступление.
   -- Тогда ставку делать надо на баб, тут можно взять больше, -- заключил Владимир Петрович.
  

***

  
   Принеся очередной материал Сапожникову, Шурик и Юрик впервые были удостоены похвалы.
   -- Вот это другое дело! Это действительно взято из жизни, -- хвалил их заказчик. -- Один недостаток -- очень однообразно. Посудите сами: кроме секса ничего нет.
   -- Но ведь это то, что заказывали!
   -- Верно, но читатель кроме секса любит кровь.
   -- Где же я вам возьму кровь? Не убивать же нам их самим?
   -- Самим не надо, -- подтвердил Сапожников.
   Шурик и Юрик испуганно переглянулись.
   -- Ты хочешь сказать, чтобы мы...
   -- Я ничего вам не хочу сказать. Это вы должны всё сказать читателю.
   Обескураженные писатели вышли от заказчика, так и не поняв, что им теперь предстоит сделать.
   -- А я понял! -- вдруг воскликнул Шурик.
   -- Что ты понял?
   -- Мы будем продолжать съёмки.
   -- Неужели тебе не понятно, что этой порнухи достаточно?
   -- Это для издательства достаточно.
   Юрик заинтригованно посмотрел на своего товарища.
   -- А для Славки Ворошилова и для Кольки Семёнова не достаточно.
   -- Точно! -- наконец понял Юрик. -- Если они узнают эту информацию, то точно до кровянки дойдёт. Успевай только снимать и описывать.
   -- А я ещё лучше придумал: мы их с тобой на бабки ещё разведём.
   -- Точно. А если откажутся, пригрозим, что эти кассеты покажем жёнам.
  

***

  
   Вечером Катя попросила Петю расстелить на столе скатерть, которая выполняла роль карты военных действий. Она взяла в руки фломастер и провела две дуговые стрелки, которые брали в окружение два квадратика. Внутри первого квадратика было написано "Ворошилов", а внутри другого "Семёнов".
   -- Я тебе обещала, что у тебя будут сюжеты для романа? Вот они! Здесь хватит на две книги. В первой наши друзья разберутся с бомжом, а во второй они будут разбираться друг с другом.
   -- Почему ты считаешь, что это нельзя соединить в одной книге? Мне кажется, будет лучше.
   -- Ты же у нас провидец. Сначала должна выйти книга, а после в криминальной хронике должно быть подтверждение твоего божественного дара.
   -- Твоего, -- поправил Чернокнижник.
   -- Да, моего, -- с гордостью сказала Катя.
   -- Так ты так и не объяснила, зачем нам две книги вместо одной.
   -- Затем, чтобы наши герои не успели поубивать себя раньше, чем книга выйдет в свет.
   Пётр посмотрел на разрисованную скатерть и почесал затылок.
   -- Да, судя по этой схеме кровищи здесь будет много. -- Он опять почесал затылок и добавил: -- И секса тоже. Кстати, гонорары платить больше никому не надо.
   -- Да уж какие там гонорары? Им бы шкуры свои уберечь, но это навряд ли. -- Катя злобно улыбнулась. -- Я скатерть не убираю. Гляди на эту схему и пиши. Я не буду тебя отвлекать.
   -- А чем займёшься ты? -- спросил Чернокнижник.
   -- Я? Ничем. Теперь за меня работать будет Жу-жу.
   -- Жу-жу?
   -- А ты как думал? После выхода книги в свет пресса должна быть готова подтвердить пророчества гения.
   После слов Кати Петру вдруг почудилось, что над его головой появилось нечто, похожее на нимб. Он искоса посмотрел на своё отражение в зеркале, но ничего не увидел. Писатель сел за стол, покрытый скатертью с планами боевых действий и окунулся в работу.
  

Глава 20

  
   Вероятно, каждый писатель хоть раз слышал вопрос: "По сколько листов вы пишете каждый день"? И каждый раз задавший этот вопрос оставался неудовлетворён. И совсем не потому, что в вопросе содержится профессиональная тайна, не потому, что писатель боится поделиться с собеседником своим божественным даром. Всё гораздо проще: писатель сам не знает ответа на этот вопрос. Задумав тему своего будущего произведения, он может ходить неделю, другую, а то и месяц и не знать, с чего начать. Потом, начав с грехом пополам, он опять натыкается на невидимую стену и работа останавливается.
   Если рассуждать эмоционально, то объяснение простое -- писатель ждёт вдохновения. Если же рассуждать логически, то мозг должен придумать несколько сотен сюжетов, которые не только раскроют поставленную тему, но и будут связаны между собой логической цепью. И не просто логической: цепь должна целиком состоять из интриг, то есть, логическая цепь связей должна быть устроена так, чтобы читатель не мог догадаться, какой сюжет последует за только что прочитанным. И это естественно. Если читатель сможет предугадать, что он прочтёт на следующей странице, он просто отложит книгу. Ему будет неинтересно. Мало-мальски приличный роман охватывает лет пять, десять. За такой период в нём должны пройти сотня или две героев. Каждый герой имеет свою собственную историю и связан сюжетными линиями с остальными, не нарушая, а подчёркивая их собственные линии. А теперь попробуем подсчитать, сколько связей нужно иметь в более-менее приличном романе, чтобы читатель использовал книгу для чтения, а не для разжигания (к примеру) печки, что стоит на вашем дачном участке.
   Подсчитали? Нет?
   У меня тоже не выходит. Калькулятор зашкаливает. А ведь мозг есть ничто иное, как калькулятор. Только гораздо мощнее и надёжней, чем те, которые продаются в магазинах.
   Получив задание от своего хозяина, эта самая мощная в мире вычислительная машина начинает свою работу. При этом она не беспокоит человека до тех пор, пока задача не будет решена хотя бы частично. Человек может заниматься чем угодно: спать, есть, пить водку, ловить рыбу -- запущенная машина будет работать. И никто, даже сам хозяин не в состоянии выключить её. Но когда появляется промежуточное решение, когда на определённом этапе все герои выстроены и связаны сюжетами, мы говорим -- пришло озарение, или вдохновение. Здесь важно не потерять время, важно срочно записать на бумаге всё, что рассчитала машина. И писатель, который уже месяц или два не мог написать ни одной строчки, садится за стол и начинает строчить с такой скоростью, с которой вряд ли бы вы смогли поспеть за ним, даже если бы вы летели на крыльях. Он не ест, не спит, а пишет до тех пор, пока выданный мозгом сюжет полностью не ляжет на бумагу. Затем мозг приступает к следующему сюжету, а тело писателя лежит распластанное на столе, не в силах от усталости даже пошевелить головой.
   Работа Чернокнижника полностью подчинялась приведённой выше схеме, с той лишь разницей, что общая концепция его произведения не была спрятана в голове, а была нанесена на скатерти, разрисованной кружочками, квадратиками, треугольниками и стрелочками. Писатель, как пулемётчик, барабанил по клавиатуре, превращая обыкновенную картинку с изображением плотских утех своих однокашников в душераздирающую историю, от которой у самого леденило сердце. Описав этот сюжет, Пётр отбрасывал картинку, смотрел на скатерть и приступал к новому сюжету.
   Что это, если не вдохновение?!
   Катя, понимая писателя, ходила возле него на цыпочках, боясь побеспокоить даже дыханием. Иногда она подносила своему гению тарелку с едой. Гений автоматически, даже не понимая, что он делает, опустошал её, не переставая писать ни на секунду. Ночью, когда голова писателя не выдерживала нагрузки и отключалась, Катя, как фронтовая медсестра, выносила с поля боя израненное тело и укладывала его на кровати, чтобы, отдохнув несколько часов, утром оно снова могло взяться за перо или, выражаясь языком современным, за клавиатуру.
   Изредка Катя заглядывала Петру через плечо и читала его рукопись.
   Прочитав однажды несколько листов, она отошла от Петра, ушла на кухню и вернулась с тушкой куры, которая лежала на разделочной доске. В другой руке она сжимала кухонный нож.
   Неожиданно Пётр вздрогнул и отшатнулся от клавиатуры.
   -- Пиши! -- строго сказала Катя.
   -- Не могу, -- простонал Пётр.
   Катя положила на стол разделочную доску и ударила куру ножом.
   -- Слышишь, как кости хрустят?
   -- Не могу, -- повторил Пётр.
   Катя вставила в руки Чернокнижника нож, сжала в своей руке кулак писателя, размахнулась и ударила куру.
   -- А теперь сам, -- скомандовала она.
   Рука робко опустила нож на куру и не только не проткнула её ножом, но даже как следует не порезала.
   -- Сильнее!
   Рука ударила сильнее.
   -- Ещё сильнее!
   Рука ударила так, что от куры полетели ошмётки.
   -- Вот так, так надо бить, -- "заводила" Чернокнижника Катя. -- Ты чувствуешь хруст костей? Бей его, бей!
   Рука всё чаще и сильнее стала наносить удары. Наконец она, войдя в экстаз, измолотила куру в порошок.
   -- Вот, так хорошо! Теперь опиши всё это.
   Руки вновь легли на клавиатуру и продолжили работу. Катя убрала куру.
  
   Мишель положил последний лист рукописи на стол и посмотрел на Наташу.
   -- А что будет потом? -- спросил он.
   -- Он сам ещё не знает. Не придумал, -- ответила она.
  

***

   После того, как Геннадий Малышев отпустил на свободу грабителя и уничтожил все доказательства преступления, начальник некоторое время ждал визита молодого сотрудника для объяснений. Шеф даже подсылал к нему капитана, чтобы тот растолковал лейтенанту существующие порядки. Капитан доложил, что выполнил приказ шефа.
   -- Почему же он тогда не пришёл ко мне? -- не понимал начальник. -- Может быть, он не понял?
   -- Да я ему прямым текстом сказал, что у нас принято делиться! -- возмутился капитан.
   -- Не кричи ты! -- осадил его начальник. -- Мне, слава богу, ничего объяснять не надо. Просто моё начальство уже задавало мне вопрос.
   -- А может быть он жадный и не хочет делиться? -- предположил капитан.
   -- Генка жадный? -- усмехнулся шеф. -- Это ты уж через край хватил. Да он последнее отдаст, если с кем беда случится!
   -- Ну, тогда не знаю, -- развёл руками капитан. -- Может быть, он преступника пожалел, раз такой жалостливый?
   -- А что, у преступника беда случилась?
   -- Да, он не просто так в эту сберкассу полез. Ему срочно нужны были деньги на лекарства жене.
   -- А что с женой?
   -- Уже ничего. Она умерла.
   -- О Господи! -- Начальник закатил глаза и мысленно перекрестился. -- А вот это похоже на Малышева.
   -- Что же теперь с ним делать?
   -- Да ничего не делай. Должен же в нашей конторе хоть один сотрудник быть с человеческими чувствами.
   Капитан непонимающе пожал плечами и уже хотел выйти из кабинета, но начальник остановил его.
   -- Дай ему вот это дело. -- Шеф протянул папку. -- Здесь одного бомжа убили.
   Капитан забрал папку.
   -- Тут жалеть некого, -- сказал шеф.
   Капитан вышел из кабинета.
   Шеф ошибся, когда сказал капитану, что в этом деле жалеть некого. Стоило Малышеву посмотреть на фотографию убитого, как на лице следователя отразилась нечто большее, чем жалость.
   -- Ну, что опять не так? -- спросил капитан.
   -- Вы знаете, кто это? -- Малышев показал пальцем на фотографию убитого.
   -- Личность ещё не установлена. Документов при нём не оказалось. Вот ты и разбирайся.
   -- Это Иванов Владимир Петрович, -- тихо сказал следователь.
   -- Тот самый? -- переспросил капитан.
   -- Тот самый.
   Капитан ничего не ответил. Он торопился к шефу, чтобы доложить сенсационную новость.
   -- Вот почему он не пришёл ко мне, -- догадался шеф, после полученной информации. -- Его подопечный просто не успел отблагодарить своего освободителя: оказался в бомжах, а теперь и вовсе...
   -- А мы чуть было плохо не подумали о своём товарище, -- сказал капитан.
   -- О ком? -- не понял шеф.
   -- О Малышеве. Подумали, что он из-за жадности своей делиться не хочет.
   -- Нет, нет, Малышев не жадный.
   Начальник о чём-то задумался. Через несколько секунд он посмотрел на капитана.
   -- Малышеву надо помочь в этом деле.
   -- Не беспокойтесь, -- с готовностью ответил капитан. -- Мы этого урода найдём и так оформим, что никому не повадно будет на наш кусок свой рот разевать.
   Однако Геннадий Малышев не думал ни о каком куске: ни о своём, ни о чужом. Его голова отказывалась понимать происходящее. Почему человек с высшим образованием, начальник отдела завода, семьянин, законопослушный гражданин, был лишён всего, чего только можно было лишить? Теперь от него отняли и жизнь. Почему государство не защитило его? Где они, офицеры милиции, присягнувшие на верность Родине, поклявшиеся защищать вот таких граждан, как Иванов? Неужели они изменили своей присяге? Неужели выродились, превратились в таких же бандитов, как тамбовцы, кудряшовцы, кумаринцы? Нет, он, Геннадий Малышев, обязан защитить если не жизнь, так хотя бы честь Владимира Петровича.
  
   Геннадий раскопал в архиве дело, где Иванов написал в милицию заявление о том, что его квартиру обокрали. Как такового, следствия не было. Милиция представила дело так, что потерпевший сам пропил деньги. Поэтому дело было закрыто в связи с отсутствием состава преступления. А вот заявление потерпевшего о том, что риэлторская фирма обманула его и в результате её работы Иванов лишился не только квартиры, но и паспорта. И снова отписка. На этот раз потерпевшему посоветовали решать свои проблемы в суде. Никому, разумеется, не пришло даже в голову, что ни один суд не примет заявления от человека, у которого отсутствует не только место регистрации, но и сам паспорт.
   Следствие привело Геннадия на городскую свалку. Оборванный бомж, гордый тем, что к нему за помощью обратились правоохранительные органы, упоённо рассказывал и показывал следователю своё хозяйство.
   -- Вот здесь он и жил, -- показал бомж на сооружение из картонных коробок.
   -- Здесь? -- не поверил своим глазам Геннадий.
   -- Здесь. А что вы удивляетесь? Очень удобно. Посмотрите, у него здесь трёхкомнатная квартира.
   Действительно, коробки были закреплены так, что образовывали три отдельные каморки.
   -- У всех по одной, -- продолжал комментировать бомж, -- а у него три.
   -- А для чего ему три комнаты? -- спросил Геннадий.
   -- Тут дело не совсем обычное, -- грустно улыбнулся бомж. -- Он ведь перед перестройкой на трёхкомнатную квартиру копил. Короче, все деньги собрал, тут-то его государство и кинуло.
   Бомж покрутил пальцем у виска и кивнул на картонную конструкцию.
   -- Но он всё равно себе трёшку построил.
   -- Вы полагаете, что у него не всё было в порядке, -- следователь тоже покрутил пальцем у виска.
   -- А как же? Других у нас нет. Здесь у всех своя история и у всех своё ранение в голову.
   -- Я могу посмотреть его хоромы? -- спросил Геннадий старшего.
   -- Смотрите, тем более, хозяин возражать не будет. Только испачкаться можете. У нас тут не очень чисто.
   Геннадий залез в картонные хоромы и сантиметр за сантиметром обследовал последнее жилище Владимира Петровича.
   -- Ого! -- донеслось из коробок. -- Да у него здесь даже видик был!
   Следователь вылез наружу и показал бомжу видеоплеер.
   -- Там ещё кассеты были, -- пояснил бомж.
   -- Какие кассеты?
   -- Он порнуху смотрел.
   -- Порнуху?
   -- Да, а что тут удивительного? Вы думаете, что если человеку жить негде, значит, у него ничего человеческого не осталось?
   -- Я ничего не думаю, просто тот интеллектуальный уровень, который был у Владимира Петровича, не очень-то сочетался с порнухой.
   -- Что касается уровня, то здесь, на свалке, он быстро под один знаменатель приводится. По нашим-то законам Володя мне должен был этот видик принести... Но я не стал настаивать, сделал вид, что не заметил. Пусть смотрит. От этих фильмов кроме пользы для здоровья ничего нет.
   -- Пользы для здоровья? -- удивился следователь.
   -- Да, да, не удивляйтесь. В момент оргазма, в организме человека вырабатывается так называемый гормон счастья, который защищает человека от всевозможных стрессов. А для наших пациентов стрессы -- это самое страшное, что может быть.
   -- Почему пациентов?
   -- Это я по привычке. Не отвык ещё. Я ведь при советской власти доктором медицинских наук был.
   У Геннадия у самого чуть не случился стресс. До сих пор он считал, что основной удар перестройка нанесла по правоохранительным органам, но то, что он увидел, не влезало ни в какие рамки. Он посмотрел на доктора, который, видимо, вспомнив свои лекции и заполучив аудиторию, хотя и из одного человека, отдавался без остатка своему любимому делу. У следователя не хватило сил прервать разговор. Наоборот, чтобы доктор хотя бы на мгновение снова почувствовал себя доктором, он всячески старался показать всем своим видом, что его очень интересует эта тема.
   -- Но позвольте, это же всего-навсего фильм. О каком оргазме может идти речь? Разве что...
   -- Да, да, молодой человек, вот это самое "разве что" им только и остаётся. У нас есть, правда, несколько дам, но у них женского вообще ничего не осталось.
   Следователь пришёл в шок. То, что он увидел и услышал, привело его в исступление. Доктор увидел это и решил прийти на помощь.
   -- Не мы устроили в стране эту шоковую терапию, мы только стараемся выжить.
   Однако эти слова не вывели следователя из оцепенения.
   -- Но как бы мы не старались, -- продолжал доктор, -- нам всем суждено умереть. Нам на смену народится новое поколение, которое будет адаптировано к современным условиям. Так, кажется, утверждают ваши реформаторы?
   Доктор подумал немного и потом добавил:
   -- Если народятся, конечно. В чём я лично сильно сомневаюсь. Это я вам как врач заявляю.
   Шок шоком, но надо было и дело делать. Если до реформаторов Малышеву было не дотянуться, то до убийц Владимира Петровича он обязан был достать.
   -- А кассеты где? -- спросил он доктора.
   -- Кассеты? Не знаю. А разве вы их не нашли?
   Геннадий показал видеомагнитофон.
   -- Это всё.
   -- Странно. Кассеты должны быть.
   Доктор задумался. Но вот лицо его прояснилось, и он хлопнул себя рукой по голове.
   -- Всё правильно. Их и не должно быть. Скорее всего, он оставил их там, где просматривал. Здесь-то он просмотреть их не мог. У него ни телевизора, ни электричества не было. Сами понимаете.
   -- А где он мог их просматривать?
   Доктор пожал плечами.
   -- Я только на своей территории всё знаю. Что творится за её пределами, мне неведомо. Остались же знакомые, у которых есть телевизор и электричество?
  

***

   Даже обыкновенный бомж с городской свалки знает, что лучше всего помогает от сильных стрессов. Помогает, но вовсе не излечивает полностью. Если бы было всё так просто, то люди предавались бы любимым утехам и никогда не болели, так как болезни, как известно, все от нервов, за исключением тех, кои даруются самими утехами. Если стресс сильный, то, поверьте, его ничем не сбить.
   Слава Ворошилов с Верой Семёновой в известной нам квартире занимались совсем не тем, чем должны были заниматься.
   -- Что-то ты сегодня какая-то взвинченная, -- сказал Слава своей подруге.
   Та хотела было возразить, но дрожащие губы выдавали её. Она посмотрела на своего партнёра и тоже заметила в нём перемены.
   -- Ты тоже сегодня не в духе?
   -- У меня неприятности.
   -- С романом?
   -- При чём тут роман?
   -- С чем тогда?
   -- Похоже, нас с тобой засекли, -- сказал Вячеслав.
   Как ни странно, но эта новость не удивила Веру.
   -- Мне предлагают заплатить приличную суму, иначе наши с тобой отношения будут известны моей жене.
   В соседней комнате Шурик и Юрик, затаив дыхание, следили за любовниками.
   -- Он получил наше письмо, -- прошептал Юрик.
   -- Отлично, теперь посмотрим, что он будет делать.
   -- Ко мне тоже обратились с этим предложением, -- ответила Ворошилову Вера.
   У Шурика и Юрика вытянулись физиономии.
   -- Зачем ты ей написал? -- возмутился Шурик.
   -- Я? Ты с больной головы на здоровую не вали! -- обиделся Юрик.
   -- А кто же тогда?
   -- Если не ты и не я, то тогда... -- Юрик хотел предположить, кто мог это сделать, но на ум ничего не приходило.
   -- Пётр не мог, -- твёрдо заявил Шурик. -- Он деньги лопатой гребёт, ему такими делами заниматься просто западло.
   Они переглянулись, но так ни до чего и не додумались.
   -- Надо за ней проследить, -- предложил Юрик, -- тогда точно узнаем.
   Слежка за Верой была организована по классическому детективному сценарию. Сменяя друг друга, комсомольские активисты фиксировали практически каждый шаг объекта, разумеется, там, где это было возможно. Они не только наблюдали за ней, но и снимали всё на камеру, на всякий случай, как говорил Юрик.
   Слежка -- самое утомительное занятие из детективного жанра. Можно сидеть в засаде день, два, неделю, а то и месяц, и ничего в результате не получить, а можно только начать слежку и тут же оказаться в центре событий.
   Слежка Шурика и Юрика протекала по наихудшему варианту. Шли дни, но ничего интересного сыщики не замечали. Впрочем, появились совершенно незначительные детали, которые Шурик рассказал своему приятелю просто так, для очистки совести, а вернее, потому, что больше рассказывать было нечего.
   -- У её дома какой-то бомж трётся, -- невзначай сказал Шурик, даже не придавая значения своим словам.
   -- Бомж? Я тоже видел бомжа, -- оживился Юрик.
   -- Мало ли бомжей болтается. У моего дома они у мусорных бачков дежурство устроили. Там своя иерархия, свои законы.
   -- Меня удивило другое, -- продолжал Юрик. -- У бомжей обычно физиономии соответствующие. Это люди полностью опущенные, а этот...
   -- Я тоже обратил внимание, -- подтвердил Шурик. -- У него лицо интеллигента. К тому же, он чистый и всегда выбрит. Если бы не одежда, никогда бы не подумал, что он бомж.
   -- К тому же, дежурил он не у мусорного бака, а у парадной, где живёт наш объект. Один раз, когда Верка вышла на улицу, этот бомж сразу же слинял. Похоже, он так же, как и мы пасёт её.
   -- Откуда у него компромат на Верку? -- удивился Шурик.
   -- Мало ли. Почему ты исключаешь, что Верка имеет компромат только с Ворошиловым? У неё может быть и ещё какой-нибудь компромат. Баба она симпатичная. Я бы на её месте тоже не церемонился.
   -- Размечтался! -- ухмыльнулся Шурик. -- Тут дело не в Верке, а в том, что какой-то бомж уведёт наши деньги прямо из-под носа.
   Опасение Шурка подтвердились, когда операторы снимали свои порно фильмы, где главные роли исполняли Николай Семёнов и Наташа Ворошилова. Сцена их свидания почти точь-в-точь повторила сцену свидания их супругов. Почти точь-в-точь, потому что были некоторые отличия: парочка была напугана так, что даже не сделала того, ради чего они приходили в эту квартиру.
  
   На совещании в подвале у Виктора Владимир Петрович с удовольствием докладывал своему подельнику о своих успехах:
   -- ...таким образом, и та и другая согласилась с нашим требованием купить у нас эти кассеты. Вот письма, которые они оставили в условленном месте.
   Владимир Петрович подал Виктору письма и стал ждать, когда тот ознакомиться с ними.
   -- Значит, одна принесёт деньги в десять, а другая в десять двадцать? -- уточнил Виктор.
   -- Я специально так сделал, чтобы получить все бабки одновременно и сразу свалить.
   -- Правильно, -- одобрил Виктор. -- Значит, завтра пойдём на дело.
   -- Вдвоём? -- спросил Владимир Петрович.
   -- А как же? Неизвестно, какой сюрприз подготовят нам наши подопечные. Или ты думаешь, что они безропотно принесут нам в клюве деньги и ещё спасибо скажут?
   Приятели рассмеялись. Они представили, как две нимфы приносят им на блюдечке с голубой каёмочкой деньги и при этом ещё благодарят своих шантажистов.
   -- Хватит, -- прервал смех Виктор, -- пора отдохнуть перед делом. Я так считаю, что тебе больше не следует ночевать у меня. И вообще, будет неправильно, если нас будут видеть вдвоём.
   -- Это разумно, -- согласился Владимир Петрович. -- Конспирация никогда не бывает лишней.
   Владимир Петрович вышел от приятеля, когда начало уже смеркаться. Он хотел прямо идти на свалку и лечь спать в своей картонной квартире, но ноги не хотели туда идти. Его голова рисовала всевозможные фантастические картины, которые были объединены одной темой. Он, Иванов Владимир Петрович, вырывается из цепких лап нищеты и снова становится нормальным человеком.
   Мечты мечтами, но дело остаётся делом. Владимир Петрович, понимая, что любая мечта хороша лишь тогда, когда она осуществима, отправился отдыхать перед предстоящем делом.
   Дойдя до свалки, он осмотрел её грустным взглядом, как будто перелистывал страницу своей жизни. Он залез в свой картонный рай, накрылся тряпьём и закрыл глаза. "Как только получу деньги, сожгу эту чёртову квартиру, -- подумал он. -- Чтобы в моей жизни не было такого никогда".
   Вскоре послышалось ровное сопение хозяина. Это была последняя ночь в картонных апартаментах.
   Как только Владимир Петрович уснул, в соседней "комнате" послышалась возня. Зажёгся тусклый свет фонарика и появился Виктор. Он на четвереньках подполз к своему приятелю и посмотрел на его спящее безмятежное лицо.
   -- Извини, друг, -- прошептал Виктор, -- но у этих придурков денег хватило только на меня. Я всё сделаю так, что ты даже не обидишься на меня. Ты будешь просто спать и видеть красивые сны.
   Виктор вытащил огромный нож и аккуратно, чтобы не разбудить приятеля, скинул тряпки, выполнявшие роль одеяла.
   -- Вот увидишь, ты даже ничего не почувствуешь.
   Он приложил свою руку к груди, нащупывая стук сердца, потом отмерил такое же расстояние на гуди у приятеля и резким движением воткнул нож. Видимо удар был рассчитан верно, потому что Владимир Петрович оставался лежать с таким же счастливым и безмятежным лицом.
  

Глава 21

  
   Шурик и Юрик, решив "убрать" конкурента, дежурили на городской свалке около жилища Владимира Петровича и ждали, когда ночь успокоит всех обитателей помойки. Они увидели, как Владимир Петрович залез в свои коробки, выждали час или два, потом увидели тусклый свет фонарика, который пробивался сквозь щели коробок.
   -- Пора, -- сказал Шурик, когда свет погас.
   -- Пусть уснёт покрепче, -- посоветовал Юрик.
   Выждав ещё пять минут, комсомольцы пошли в атаку. Но, когда они влезали в коробки, их чуть не сбил с ног человек, который выскочил из "квартиры", как ошпаренный.
   -- Ушёл! -- с сожалением сказал Шурик.
   -- Я же говорил, что надо ещё выждать, -- тут же обвинил приятеля Юрик.
   -- Ладно, коли так получилось, надо обыскать здесь всё. У тебя фонарь есть?
   -- Конечно, -- ответил Юрик
   -- Сейчас не зажигай. Включишь, когда мы в коробки залезем.
   Они забрались в коробки, и свет фонарика снова выбился из щелей. Однако секунд через десять оба приятеля, выскочив из коробок с обезумившими лицами, уже убегали со свалки, не чуя под собой ног. Отбежав на приличное расстояние, они остановились.
   -- Это был убийца! -- запыхавшись, сказал Юрик.
   -- А то я не догадался! -- Шурик посмотрел на своего приятеля как на дурака. -- Кстати, а где твой фонарик?
   От этого вопроса с Юриком чуть не сделалось плохо. Фонарика не было.
   -- Он, наверное, там остался, -- предположил Юрик.
   -- Идиот! -- вырвалось у Шурика. -- Там же твои отпечатки пальцев!
   -- Надо вернуться, -- Юрик умоляюще посмотрел на приятеля.
   -- Ты совсем рехнулся? Нас же там тёпленькими возьмут прямо у трупа.
  
   Предположение Виктора полностью оправдались. Жертвы действительно не хотели отдавать свои деньги вымогателям. Да и денег-то у них не было. Не квартиру же им продавать? Обсудив создавшуюся ситуацию каждая со своим мужчиной (Вера со Славой, а Наташа с Николаем), женщины при поддержке своих любовников приготовились дать отпор вымогателям.
   Придя пораньше к условленному месту, две пары залегли недалеко от условленного места в ожидании появления вымогателя.
   Вымогатель тоже пришёл пораньше, однако жертвы опередили его. Они наблюдали, как тот ходил возле условленного места и поджидал покупателей компромата. Вот он огляделся, убедился, что вокруг никого нет, достал из-за пазухи две кассеты, полюбовался на них и снова засунул за пазуху.
   -- Они у него за пазухой, -- шепнула Наташа Николаю.
   -- Вижу, не слепой.
   Рука Николая стала ощупывать землю, на которой он лежал. Вот она нащупала кусок водопроводной трубы, и рука превратила его в своё оружие.
   -- Только, ради бога, не убивай! -- взмолилась Наташа.
   -- Что я, совсем чокнутый? Отниму кассету и всё.
   -- А вдруг он копии сделал? -- предположила Наташа.
   -- Значит, надо так трубой огреть, чтобы он забыл даже думать о своём бизнесе!
   -- Ой, Коля, я боюсь!
   -- Это не женское дело. Лежи здесь. Я всё сделаю сам.
   Наташа закрыла лицо руками и уткнулась в землю. Николай как пантера перед прыжком весь слился с землёй в ожидании атаки. Бомж долго вглядывался вдаль, ожидая увидеть покупателей, однако он понял, что те не придут раньше времени. Он пошарил по карманам, достал окурок сигареты и попытался прикурить. При сильном ветре это не так-то просто сделать. Спичка, не успев загореться, моментально гасла. Каждый курильщик знает, что надо делать в таких случаях: необходимо повернуться спиной к ветру, сделать из ладошек нечто, похожее на розетку, поместить туда горящую спичку и спокойно прикурить, какой бы сильный ветер ни был на улице.
   Наконец бомж повернулся к наблюдательному пункту спиной и склонился над спрятанной в ладонях спичкой, чтобы прикурить окурок.
   -- Пора! -- сам себе скомандовал Николай.
   Он, как сжатая пружина, резко выпрямился и в два прыжка оказался за спиной у бомжа. Труба, описав дугу, опустилась на спину вымогателя.
   -- Я тебе покажу деньги! -- приговаривал Николай, угощая бомжа ударами трубы. -- Ты у меня забудешь, как эти деньги даже пахнут!
   Неожиданно тело бомжа дёрнулось и издало хрип. Из открытого бледного рта выскочила струйка крови. Николай перевёл взгляд с лица бомжа на грудь и увидел нож, торчащий из груди. В испуге нападавший выронил трубу и сделал шаг назад. Однако тело упёрлось во что-то мягкое. Николай обернулся и увидел Ворошилова.
   -- Ты? -- не поверил он своим глазам.
   -- Ты? -- ответил Ворошилов.
   -- Зачем ты убил его? -- спросил Николай, так и не узнав, почему Ворошилов находится здесь.
   -- Это ты его убил, -- безапелляционно заявил Ворошилов.
   -- Я? Это же твой нож!
   -- А это твоя труба, -- тут же парировал Слава.
   Неожиданно тело бомжа задёргалось и послышался страшный хрип. Вот оно дёрнулось в последний раз и испустило дух.
   Николай и Вячеслав с очумевшими от ужаса глазами бросились в разные стороны с места происшествия.
  
   Шурик выключил видеокамеру и повернулся к Юрику, лежащему рядом.
   -- Вот это материал! -- воскликнул Шурик.
   -- Если мы опишем это и приложим кассету, то аванс гарантирован.
   -- Какой аванс? При чём тут аванс? Они же теперь полностью в наших руках.
   -- Слушай, а зачем они пришибли этого бомжа? -- спросил Юрик.
   Шурик непонимающе пожал плечами. В это время откуда-то появилась женская фигурка. Она встала с земли, отряхнулась и побрела в сторону дороги. Не успела она скрыться из вида, как появилась вторая фигурка, которая тоже поспешила уйти.
   -- Это же наши бабы! -- узнал их Юрик. -- Ты снял их?
   -- Не успел, -- ответил Шурик.
   -- Ну и чёрт с ними. У нас и так материала достаточно. С таким компроматом никакой Сапожников нам даром не нужен. С таким материалом мы сами скоро богаче любых Сапожниковых будем.
  

***

   Малышев не успел даже приступить к расследованию по убийству одного бомжа, а ему на стол положили следующее дело: тоже по убийству, и тоже бомжа. Самое неприятное, что каждый шаг следователя сопровождал вездесущий корреспондент из криминальных новостей. Все жалобы Малышева о том, что корреспондент мешает расследованию, не возымели успеха. Начальство было непреклонно. Гласность оказалась сильнее уголовной секретности. Каждое утро корреспондент приходил в кабинет Малышева, садился напротив него и потирал руки.
   -- О, уже новое дело? И снова убит бомж! Здесь попахивает серийным убийцей.
   -- При чём тут серийный убийца? -- возражал Гена. -- В основном, серии возникают на сексуальной почве.
   -- А при обыске трупа что-нибудь обнаружили? -- не успокаивался корреспондент.
   -- Две видеокассеты.
   -- Видеокассеты? Это интересно! Какие продвинутые нынче бомжи пошли, видики смотрят. А вдруг он этими кассетами хотел кого-то шантажировать, -- предположил корреспондент, -- а его за это потом убили.
   -- Шантажировать кассетами? -- усмехнулся следователь.
   -- Вы просмотрели их?
   Малышев кивнул головой.
   -- И что там было?
   -- Обыкновенные фильмы, которых в ларьках навалом. На одной кассете "Греческая смоковница", а на другой тоже какая-то порнуха.
   -- Греческая смоковница не порнуха, -- возразил корреспондент, -- это эротика.
   -- Может быть, и эротика, а по мне, так всё это порнуха, -- заключил следователь.
   -- Значит всё-таки серия! -- обрадовался корреспондент.
   -- Да при чём тут серия?
   -- Как же при чём? Эротика, порно, это же и есть сексуальный след. Вы же сами говорили, что серии возникают на сексуальной основе.
   -- Действительно, а зачем бомжу порнуха? -- рассуждал вслух следователь.
   -- Надо у него дома произвести обыск, -- предложил корреспондент. -- Если есть кассеты, значит должна быть и аппаратура, на которой он это смотрит.
   -- Какой дом у бомжа? -- усмехнулся следователь.
   -- Да, действительно, это я что-то не подумал, -- сказал корреспондент.
   -- Да нет, всё правильно. У каждого человека есть свой дом, и у бомжа тоже. Самое сложное -- найти этот дом.
   -- Вы полагаете, что там мы найдём разгадку?
   Следователь ухмыльнулся, услышав из уст корреспондента слово "мы".
   -- Чутьё мне подсказывает, что всё дело в этих кассетах.
   -- Чутьё? Разве вы в своей работе опираетесь на чутьё, а не на факты?
   -- На факты, конечно. Посудите сами: у одного убитого находят видеоплеер, а у второго кассеты к видеоплееру.
   -- Наверное, вы правы. Здесь что-то есть.
   -- Вот, что мы сделаем, -- твёрдо сказал следователь. -- Надо дактилоскопировать трупы и снять отпечатки пальцев с видеоплеера.
   Когда в следующий раз в кабинет зашёл корреспондент, следователь уже ждал его.
   -- Представляете, -- радостно делился следователь своей новостью, -- на видеоплеере обнаружены отпечатки пальцев и того и другого.
   -- Значит, они были знакомы?
   -- А я что вам говорил вчера? Я же чувствовал, что эти два убийства чем-то связаны.
   -- Значит, теперь мы будем искать дом второго бомжа? -- спросил корреспондент.
   -- Обязательно. И не только искать, но и устроим в нём обыск.
   -- Знать бы ещё, где искать, -- усомнился корреспондент.
   -- Главное, мы знаем, что искать, а остальное раскрутим.
   Корреспондент непонимающе посмотрел на своего собеседника.
   -- ...и начнём мы, -- продолжал следователь, - с трёхкомнатной квартиры первого бомжа. Его сосед, доктор наук, может помочь нам.
   -- Трёхкомнатная квартира у бомжа? -- не поверил своим ушам корреспондент.
   -- Так точно, трёхкомнатная.
   -- Сосед доктор наук?
   -- Да, именно так -- доктор медицинских наук.
   Корреспондент смотрел на Малышева так, будто тот бредит.
   -- Что вы уставились на меня? Поедете со мной на квартиру?
   -- Конечно, поеду.
   Следователь и корреспондент вышли из кабинета, сели в автомобиль корреспондента и поехали в гости к доктору медицинских наук.
  

***

   Работа над книгой, так неожиданно и бурно начавшаяся, в последнее время приостановилась. Ворошилов сидел за столом и целыми днями о чём-то думал, при этом его сочинение не увеличивалось ни на одну строчку. Супруга, пытаясь не мешать мужу, долго не решалась спросить, что с ним творится, но любопытство превысило грань терпения, и она подошла к супругу.
   -- Не пишется, Славик? -- робко спросила она.
   -- Тебя ещё только не хватало! -- грубо набросился на жену Ворошилов.
   -- Какая муха тебя укусила?
   -- Слушай, Наташа, иди к детям. Мне и без тебя сейчас тошно!
   Обиженная супруга ушла. Слышать от человека, пусть даже не любимого, что ему от твоего присутствия тошно, действительно обидно. Однако на этот раз Ворошилов не врал. Ему действительно было тошно, но не от жены, а от того положения, в какое он попал. Столкнувшись, нос к носу со своим однокурсником при совершенно неожиданных обстоятельствах, он понял, что все его сочинения не имеют ничего общего с тем, что может произойти в реальной жизни. И если бы то, что произошло, случилось бы не с ним, а с кем-нибудь другим, если бы вся эта история стала ему известна от постороннего источника, то он -- писатель, придав этому великолепию, дополнительный шарм, создал бы шедевр, никогда ранее не созданный и ни на что не похожий. Но эта история произошла с ним, и поэтому её вовсе нельзя было назвать великолепием. А шарм всему этому придавало то обстоятельство, что голова отказывалась напрочь что-либо писать, а думала только об одном: как бы не загреметь в тюрьму.
   Действительно, нож-то воткнул в этого урода он, Ворошилов. Кстати, для чего он его ударил ножом, Ворошилов сам объяснить не мог. Двинул бы кулаком по голове, тот бы и так богу душу отдал. Разберись потом, ударил кто-то бомжа или он сам упал и ударился. Да и разбираться никто не стал бы. Закопали бы, вот и всё. Мало ли таких ханыг умирает? А всё из-за этой шлюхи Верки. Зачем он с ней связался? Кстати, как мог этот бомж заснять их с Веркой на камеру? А может быть это совсем не он убил бомжа, может быть это Семёнов его своей трубой... А откуда Семёнов там взялся?
   Мысли перебрасывались с одной темы на другую и никак не могли остановиться на чём-нибудь одном.
   Нет, это он его убил. Конечно, он, когда нож вошёл в тело, бомж уже был мёртвым. Нет, мёртвым он не был, потому что они с Семёновым разбежались из-за того, что бомж вдруг захрипел. Если бомж захрипел, то, значит, от ножа он не помер. Да, но в таком случае, он и от трубы тоже не скончался.
   -- Славик, иди кушать! -- послышался противный визг жены.
   "Нет, Верка хоть и шлюха, но лучше этой мымры", -- подумал муж, но к столу всё-таки пошел.
   -- У нас выпить что-нибудь есть? -- спросил он жену, войдя на кухню.
   Муж уже приготовился, что супруга с язвой в голосе сейчас задолбает своими дурацкими вопросами типа: "А по какому поводу? В одиночку пьют только алкаши. Вот так и начинают спиваться".
   Но, как ни странно, Наташа ничего не спросила. Она принесла бутылку и поставила на стол две стопки.
   -- Я с тобой выпью, -- сказала она. -- У меня на душе тоже кошки скребут.
   -- С детьми что-нибудь?
   -- Слава богу, с детьми всё в порядке.
   -- Что же тогда?
   -- Тебе кажется, что у женщин кроме детей и проблем никаких не может быть?
   -- А какие могут быть проблемы ещё?
   -- Есть кое-что помимо детей, -- загадочно сказала жена.
   -- Ах, ты про это? -- догадался муж.
   В ответ жена горько ухмыльнулась.
   -- Кстати, про это. Ты уже забыл, наверное, когда этим и занимался со мной?
   -- Наташа, неужели ты не понимаешь, что я сейчас занят романом. Он, проклятый, из меня все соки вытягивает.
   -- Неужели и те соки тоже? -- засмеялась она.
   Муж что-то зло прошипел себе под нос. Он налил водку себе и жене. Не произнося никакого тоста, муж опустошил свою стопку.
   -- В полной тишине, -- прокомментировала жена, -- как на похоронах.
   Муж снова заполнил стопки.
   -- Эх, мне бы твои заботы, -- с завистью сказал он, глядя на супругу.
   -- А мне бы твои, -- ответила жена.
   Так они опрокидывали стопки, пока не кончилась водка.
   Как ни странно, но после того, как Ворошилов выпил, голова стала работать лучше. Ему уже не было так страшно. Он уже наверняка был убеждён, что убийцей является не он, а Семёнов. Теперь можно было спокойно подумать о том, как Николай вообще там появился.
   Муж сидел напротив жены и в голове прокручивал всевозможные варианты. Жена тоже о чём-то сосредоточенно думала.
   -- Но ведь кассеты остались у него, -- вдруг сорвалось с её губ.
   -- Да, мы так перепугались этого хрипа, что не обыскали его.
   -- Кого его? -- спросила жена.
   -- Его? А-а, это я один сюжет для романа обдумываю. А ты? Про какие кассеты ты говорила?
   -- Я, про кассеты? -- она не могла быстро придумать оправдания, чтобы вывернуться. -- Подружка обещала кассету дать посмотреть, -- ляпнула она первое, что пришло в голову.
   -- Мне бы твои заботы, -- грустно повторил муж.
   -- А мне бы твои, -- снова ответила жена.
  

***

   Читатель уже догадался, что другие участники описываемых событий был заняты тоже разбором роковой встречи с бомжом. Правда, этот разбор проходил не в семейной обстановке. Ну, это уж как кому удобнее. Квартира, в которой обычно происходили встречи любовников, на этот раз не приняла их. Подружка Наташи куда-то делась, и женщине не удалось заполучить ключик от полюбившейся квартиры. Встреча происходила за городом, где уставшие от трудов праведных горожане разговлялись на природе. Наличие посторонних людей нисколько не смущало любовников, ибо тема, которую они обсуждали, полностью исключала интим.
   -- Я же говорила тебе, чтобы ты не убивал его, -- упрекала своего собеседника Наташа.
   -- Это не я его убил.
   -- Ты хочешь сказать, что кроме вас двоих был ещё кто-то?
   -- Да.
   -- Кто же это?
   -- Ты не поверишь...
   -- Перестань говорить загадками, -- попросила Наташа.
   -- В это трудно поверить.
   -- И всё-таки.
   -- Это был твой муж.
   -- Вячеслав?! -- это действительно не укладывалось в голове. -- Этого не может быть.
   -- Почему? Предположим, что он оказался точно в такой же ситуации, что и мы, и его тоже шантажировали.
   -- Этот козёл, -- зло прошипела Наташа, -- не может оказаться в нашей ситуации.
   -- Позволь узнать, почему?
   -- Я знаю его с интимной стороны и поверь, кроме жира там нет никаких ситуаций. Это во-первых.
   -- А во-вторых?
   -- А во-вторых, он такой трус, что человека убить просто не сможет.
   -- И тем не менее, он убил.
   -- Как это произошло? -- спросила Наташа.
   Николай рассказал ей о произошедшем.
   -- Кстати, хороший сюжет для романа, -- заметила она. -- А мой козёл сидит целыми днями, выдумать ничего не может.
   -- Надо думать, как выбраться из этой ситуации, -- сказал Николай.
   -- А зачем нам думать? Он убил, пусть он и думает.
   -- Что это ты его так ненавидишь? Всё-таки, муж твой. Отец твоих детей.
   -- Какой отец? Он хоть бы раз детей в зоопарк сводил. И муж ещё тот, -- не на шутку разошлась Наташа. -- Был бы хороший муж, я бы на сторону не ходила.
   -- Чёрт с ним, вернёмся к нашим баранам, -- повернул тему разговора в нужное русло Николай. -- Нравится он тебе или не нравится, а он свидетель, и с этим приходится считаться.
   -- Какой он свидетель? Ты же сам сказал, что он убийца.
   -- То, что я говорю, к делу не пришьёшь. Самое главное, что скажет следователь.
   -- Ты думаешь, до следователя дойдёт?
   -- А как ты думала? Обнаружат труп и возбудят дело по факту убийства.
   Наташа с испугом посмотрела на любовника.
   -- Обыщут тело, а там мы с тобой в полной красе.
   -- Наша краса не является уголовно наказуемым преступлением. Любовников и любовниц имеет большинство людей.
   -- Так уж и большинство?
   Николай задумался, как будто подсчитывая что-то.
   -- Я бы даже сказал, все. По крайней мере, кого я знаю, у всех есть любовницы.
   -- Мы опять отвлеклись от темы, -- прервала Семёнова Наташа.
   -- Да, плёнка это плохо, конечно, -- продолжал Николай, -- таскать будут, но это и всё, а вот труба...
   -- А что труба?
   -- Предположим, он вернулся и забрал свой нож...
   -- А если он и кассеты забрал? -- испугалась Наташа.
   -- Тогда он будет мстить и мне и тебе, -- твёрдо заявил Николай.
   -- Господи, у меня же двое детей!
   -- При чём тут дети? Ему срок за убийство ломится.
   -- Он способен всё на тебя перевалить, -- подтвердила Наташа. -- Это такая сволочь!
   Женщина вдруг задрожала всем телом и прижалась к любовнику.
   -- Коля, милый, спаси! Он же убьёт меня, а тебя посадит.
   -- Я понимаю это, -- согласился Николай.
  

***

   Шурик и Юрик реже стали заходить к Сапожникову. Они написали письмо Ворошилову и приложили к нему снимки, как тот наносит удар ножом. Снимки сделаны были так, что второй участник событий не был виден, а если и появлялся на снимке, то только спиной.
   "Значит, всё было подстроено им, -- думал Ворошилов, прочитав письмо. -- Если так, то шантаж -- его рук дело. Бомжа он нанял, а я как дурак попался в силки". Вячеслав нервно ходил по комнате. "Значит, плёнка действительно существует, -- продолжал мозг анализировать ситуацию. -- А теперь у него есть и доказательство против меня. И не просто обвинение в измене, этой невинной шалости, а в убийстве!"
   Ворошилов упал на кровать и закрыл голову руками. Но это не помогало. То, что приводило Вячеслава в ужас, то, что доводило до безумия, сидело там, внутри головы. Он встал с кровати и снова стал ходить по комнате. Но вот он остановился и замер.
   -- Раз уж я пошёл этой дорогой, -- сказал он сам себе, -- надо идти до конца.
   Ворошилов снова упал на кровать и закрыл голову руками. На этот раз кошмар не мучил его. Мозг принял решение и успокоился.
   Когда Наташа вернулась из-за города, то обнаружила своего мужа спящим на кровати в одежде и ботинках. Она растолкала супруга и недовольно сказала:
   -- Ты дом скоро в свинарник превратишь. Смотри, что ты с покрывалом сделал!
   Муж открыл глаза и с ужасом посмотрел на жену.
   -- Господи, какое, к чёрту, покрывало?! Как ты вообще можешь говорить о каких-то покрывалах, когда кругом такое творится?
   -- Что творится? -- не поняла жена.
   Она вдруг так подозрительно посмотрела на мужа, что ему показалось, будто супруга всё знает или, по крайней мере, догадывается.
   -- Значит, и ты туда же! -- воскликнул муж.
   -- Куда туда?
   -- А вот туда!
   Наташе вдруг сделалось не на шутку страшно.
   "Он догадался, что я всё знаю!" -- промелькнуло у неё в голове. Испуганная женщина выбежала из комнаты и спряталась в спальне. Ворошилов, обратив внимание на то, что жена чего-то испугалась, сам сильно испугался.
   -- Не хватало, чтобы она догадалась о чём-то! -- начал он разговаривать сам с собой.
   Вячеслав посмотрел в зеркало и увидел себя таким, каким он никогда себя не видел. Его лицо было абсолютно белого цвета, на котором ярко выделялись красные пятна. Нижняя губа тряслась, а со лба стекал пот. Такой пот обычно стекает в русской бане после того, как неуёмные мужички столько нагонят пара, что на расстояние полуметра уже ничего не видно. То ли оттого, что состояние Ворошилова достигло своего апогея, то ли потому, что волнение жены каким-то образом передалось мужу, Вячеслав почти бегом выбежал из квартиры. Он целенаправленно шёл к дому Семёнова. Вячеслав чётко знал, что надо делать и знал, как он это сделает. "Главное, не опоздать, -- думал он, -- главное, нанести удар раньше него". Вдруг Ворошилов остановился. "А зачем мне наносить удар именно сейчас? -- подумал Слава. -- Ели он хочет получить от меня денег, то в милицию не пойдёт. Зачем? Ведь, если он обратится в милицию, значит, денег он не получит".
   Мертвецки белая кожа на лице Ворошилова стала постепенно приобретать обыкновенный телесный цвет, красные пятна пропали, а пот высох. Молодой человек огляделся, нашёл глазами пустую скамейку, стоящую особняком от бульварной дорожки, сел на неё и с облегчением вздохнул.
   -- А ведь я сейчас чуть дров не наломал! Нет, надо придумать всё так, чтобы подозрения пали не на меня. А на кого?
   Слава задумался, лицо его стало серьёзным. Но вот оно прояснилось.
   -- На неё. Конечно, на неё. Допустим, она стала изменять мне с Семёновым, тогда она, чтобы замести следы и не разрушить семьи, убирает любовника. Разве это не мотив? Если принять во внимание, что у неё двое детей и что после развода она останется с ними одна -- ещё какой мотив! Остаётся обзавестись доказательствами, и тогда дело в шляпе. Тут тоже всё просто: необходимо на орудии преступления оставить её отпечатки пальцев.
   Ворошилов поднялся со скамейки, вышел на бульвар и, дойдя до магазина, скрылся в его дверях. Через несколько минут он вышел с бутылкой коньяка. Потом он почему-то вернулся домой, но через пару минут появился снова. Маршрут Вячеслава не изменился, он шёл к Николаю Семёнову, но теперь совершенно с другой целью.
  

***

   Доктор встретил Геннадия Малышева, как своего старинного знакомого.
   -- А я так и думал, что мы ещё встретимся! -- сказал он. -- Отпить чайку не приглашаю, потому что наперёд знаю, что побрезгуете.
   -- А если не побрезгуем? -- улыбнулся Гена.
   Корреспондент с подозрением посмотрел на милиционера. "Неужели он и вправду будет с ним чай пить?" -- подумал он.
   -- А если не побрезгуете, то сделаете правильно. Я ведь доктор, а следовательно, гигиену гарантирую.
   Видимо, по лицу корреспондента было видно, что только от одного этого предложения ему становится плохо.
   -- И товарищ не побрезгует? -- хитро спросил доктор Геннадия, кивая головой в сторону корреспондента.
   -- Товарищ? Какой товарищ? -- забеспокоился корреспондент, поняв, что речь идёт о нём. -- Я не товарищ, я корреспондент криминальной хроники.
   -- Прошу простить, коли обидел. Мой дед никак не мог привыкнуть к обращению -- товарищ, а я теперь отвыкнуть не могу. Слово товарищ выброшено на городскую свалку вместе с его хозяином.
   Корреспондент ухмыльнулся.
   -- Интересное сравнение: слово выброшено на свалку вместе с его хозяином. Надо будет вставить это в какой-нибудь очерк.
   -- Вставляйте, -- позволил доктор. -- Приходите сюда почаще. Здесь на свалке много интересного есть. Сюда выкидывают не только слова и людей, здесь хранятся и старые добрые мысли.
   -- И опять великолепная фраза!
   Корреспондент как-то по-особенному посмотрел на своего собеседника. В его глазах больше не было брезгливости, там было уважение.
   -- Ну так как насчёт чайку? -- хитро спросил его доктор. -- Не побрезгуете?
   -- Отчего же? С удовольствием выпью, -- ответил корреспондент.
   Они прошли за хозяином в центр свалки и очутились перед бытовкой, в каких обычно переодеваются рабочие-строитили.
   -- Вот мы и пришли, -- сказал хозяин.
   Доктор открыл дверь бытовки и широким жестом пригласил гостей зайти. Войдя в жилище доктора, гости обратили внимание на огромную разницу между внешним и внутренним убранством жилища. Если снаружи бытовка была грязная, косая и кривая, то внутри всё сверкало чистотой. Бытовку перегораживала шторка за которой был рукомойник и подобие кухни. В центре гостиной стоял хороший стол со стульями. К стене бытовки был прикреплён фотопортрет хирурга, со скальпелем в руке и маске. Корреспондент подошёл к портрету и стал разглядывать его.
   -- Ваш покорный слуга, -- прокомментировал хозяин, заметив любопытство корреспондента.
   -- Так вы действительно доктор? -- удивился тот.
   -- Доктор медицинских наук, с вашего позволения.
   -- Ну, тогда всё ясно. А то я думал: какой такой доктор? Теперь осталось выяснить всё относительно трёхкомнатной квартиры.
   -- Я, кстати, её ещё не заселил, -- это доктор говорил уже следователю.
   Он достал откуда-то стаканы с подстаканниками, сахар и чай в пакетиках. Обслужив гостей, доктор сел за стол и вопросительно посмотрел на следователя.
   -- А почему вы решили, что мы ещё встретимся? -- спросил тот.
   -- Я подумал, что, если вы будете расследовать это дело, то обязательно должны прийти ко мне, чтобы забрать то, что не взяли тогда.
   -- Что я не взял?
   -- Фонарик. -- Доктор указал пальцем на полочку, прибитую к стене.
   -- Фонарик? А при чём тут фонарик?
   -- В ту ночь, -- начал свой рассказ доктор, -- меня разбудил луч света. Я уже человек немолодой и, стало быть, сплю очень чутко. Вначале я подумал, что это свет фар от машины, а потом подумал: какая машина может быть на городской свалке ночью? Пока я выходил из своей бытовки, свет пропал. Я подумал, что мне всё это почудилось. Хотел было вернуться, но мне показалось, что мелькнули две тени из трёхкомнатной квартиры.
   -- Той самой квартиры, куда мы шли? -- почему-то шёпотом спросил корреспондент следователя.
   Тот, стараясь не мешать рассказчику, в ответ только кивнул головой.
   -- Когда я подошёл к трёшке, снова всё было тихо и темно. Утром, когда расцвело, я зашёл к Владимиру Петровичу и обнаружил его мёртвым. Дальше вы всё знаете. Я вызвал милицию.
   -- А почему вы мне не рассказали про луч света и тени в прошлый раз?
   -- А же говорил вам, что мне казалось, что всё мне причудилось.
   -- А почему сейчас рассказываете?
   -- Потому что нашёл фонарик.
   -- Мало ли фонариков на помойку выкидывают? -- спросил корреспондент.
   -- Это тот самый фонарик, -- твёрдо сказал доктор. -- У него свет особенный -- лунно-белый.
   Корреспондент хотел взять фонарик в руки, но следователь остановил его.
   -- Одну минуточку. -- Малышев вытащил из кармана целлофановый пакет и положил туда фонарик. -- Здесь могут быть пальчики.
   -- Вот так, -- сказал корреспондент. -- Пришли узнать одно, а узнали другое.
   -- А что же вы хотели узнать? -- спросил доктор.
   Геннадий вытащил фотографию Виктора и показал доктору.
   -- Вы, случайно, не знаете этого человека.
   Доктор изменился в лице.
   -- Его тоже убили? -- вместо ответа задал вопрос он.
   -- Да, но вы не ответили на мой вопрос.
   -- Знаю. Он из нашей когорты.
   -- Из какой когорты? -- спросил Геннадий.
   -- Из нашей, из бомжей перестройки.
   -- У вас общество тоже классовое? -- удивился корреспондент.
   -- А как же? Есть люди опустившиеся, спившиеся, а есть такие, как мы, кого перестройка лишила всего и выбросила на свалку.
   -- И вы знаете, где он жил? -- вернул разговор в нужное русло следователь. -- У меня такое подозрение, что это именно тот человек, к которому Владимир Петрович ходил просматривать кассеты.
   -- Неужели из-за этих кассет можно убить человека?
   -- Значит, это не совсем порнуха была, -- предположил следователь.
  
   Через два часа следователь с корреспондентом производили обыск в подвале, где жил Виктор, а ещё через два они сидели в кабинете.
   -- Дело по первому бомжу можно закрывать, -- говорил корреспондент. -- Есть жертва, есть убийца, есть орудие преступление с отпечатками пальцев убийцы.
   -- По второму убийству сплошные вопросы, -- возразил следователь.
   -- Разве эти два убийства связаны между собой?
   -- Есть отпечатки пальцев на фонарике, -- стал мотивировать свою позицию Малышев.
   -- Разве эти отпечатки совпадают с отпечатками на ноже?
   -- Нет, -- сказал следователь. -- Они совпадают с отпечатками на кассетах.
  

Глава 22

  
   Когда Вера, открыв дверь своей квартиры, увидела Ворошилова, она на какое-то время остолбенела.
   -- Ты с ума сошёл? -- прошипела она незваному гостю. -- У меня муж дома.
   -- Вот и хорошо, -- ответил гость. -- Я как раз и хочу видеть твоего мужа.
   -- Кто это?! -- донеслось из квартиры.
   -- Это к тебе, Коля!
   Николай Семёнов кого угодно мог ожидать, но только не Ворошилова.
   Увидев его, Николай вначале ощетинился, но потом, увидев в руках гостя коньяк, успокоился. "Значит, беседа будет мирной", -- подумал он. Хозяин выглянул из комнаты и кликнул свою жену.
   -- Вера, собери что-нибудь на стол, у меня деловой разговор.
   Жена быстро накрыла на стол и моментально скрылась. "Странно, -- подумал Николай, -- обычно её калачом не выманишь. Лишь бы только подслушать". Он хотел попросить жену уйти из дома, чтобы спокойно поговорить, но та словно предвидела желание мужа.
   -- Коля, если я не нужна тебе, то я сбегаю к девчонкам? Мы давно хотели встретиться.
   -- Сбегай.
   Вера убежала, а Ворошилов и Семёнов остались одни.
   -- Я начну без предисловия, -- начал Ворошилов. -- Меня кто-то шантажирует.
   Николай хотел сказать, что ему тоже не дают спокойно жить, но решил некоторое время выждать. Гость полез в карман и достал оттуда целую пачку снимков.
   -- Узнаёшь? -- спросил Ворошилов собеседника.
   Николай взглянул на карточки и обомлел. Он предполагал, о каком шантаже пойдёт речь, но его предположения не оправдались.
   -- Вот это ты, -- начал комментировать Ворошилов, -- а вот это я.
   У Николая задрожали руки. Он налил в рюмки коньяк, который принёс Вячеслав, и один выпил.
   "Артист, ну какой артист! -- думал про собеседника Ворошилов. -- Так затрясся, будто эти снимки впервые видит".
   -- Откуда они у тебя? -- проблеял Николай.
   -- Я же тебе говорю, что меня ими шантажировали. Здесь изображён и ты. Согласись, мы одинаково заинтересованы в этом деле.
   Последний шантаж так поразил собеседников, что они даже не вспоминали о первом шантаже. Или не хотели вспоминать.
   -- Ты заинтересован больше, -- ухмыльнулся Николай. -- Это ты его ножом убил, а не я.
   "Вот ты и проговорился, -- промелькнуло в голове у Ворошилова. -- Вот и прокололся"!
   -- Не знаю, -- вместо этого сказал Ворошилов. -- Я заключения эксперта не читал: от ножа он умер или от трубы?
   Семёнов снова налил в рюмки коньяку.
   -- О каком эксперте ты говоришь? Это бомж. Обыкновенный бомж. Неужели ты думаешь, что у милиции больше дел нет, как только расследовать убийство какого-то бомжа?
   -- Значит, ты считаешь, что никакого ножа и никакой трубы уже нет? -- спросил Ворошилов.
   -- Не только трубы и ножа, но и самого бомжа.
   -- Куда же он денется? Труп сам убежать не может.
   -- Во-первых, нет доказательств, что был труп, -- начал рассуждать Семёнов, опять заполняя рюмки.
   Собеседники выпили. Им показалось мало, и они повторили.
   -- А во-вторых? -- спросил Ворошилов.
   -- А во-вторых, его похоронили сами бомжи, -- уверенно сказал Николай.
   -- Откуда ты знаешь?
   -- Это все знают. У них на кладбище свои люди есть. Если из них кто-то умирает, то свои хоронят, и притом так, что никакая милиция потом найти не сможет.
   "Зачем он так пытается убедить меня, -- думал Ворошилов, -- что мне ничего не угрожает? А впрочем, ясно: всё делается для того, чтобы я не подумал на него. Он хочет усыпить мою бдительность и выяснить, что я знаю, а что нет. Вот этот номер не пройдёт".
   Ворошилов внимательно слушал своего собеседника. Николай давно закончил, а Вячеслав всё слушал, не спуская глаз с бутылки.
   -- Да, действительно, что-то она быстро кончилась, -- по-своему расшифровал иступлённый взгляд гостя Семёнов. -- Я сейчас принесу.
   Хозяин встал из-за стола и, пошатываясь, вышел из комнаты.
   Ворошилов только казался пьяным, потому что, стоило хозяину выйти из комнаты, как взгляд его из иступлённого превратился в целенаправленный. Он быстро вытащил маленький свёрток, извлёк из него трусики своей жены, которые он предусмотрительно прихватил из грязного белья и подбросил их под диван.
   Когда хозяин принёс бутылку, голова гостя уже лежала на столе.
   -- У-у, как тебя развезло! -- воскликнул Николай. -- Пора домой!
   Он поднял гостя, закинул его руку себе на плечо и аккуратно, чтобы не уронить, повёл его домой. Довёл его Николай домой или оставил просыпаться в парке -- неизвестно. Но картину, когда Николай и Вячеслав, обнявшись, как лучшие друзья, покачиваясь вышли из дома, увидела Вера, возвращаясь домой от подружек.
   -- Сговорились! -- воскликнула она. -- Теперь они всё свалят на нас.
   Когда муж вернулся домой, жена робко спросила его:
   -- Как посидели с приятелем?
   -- Тамбовский волк ему приятель! -- ответил Николай.
   -- А мне показалось, что вы о чём-то договаривались.
   -- Это вы, бабы, никогда договориться не можете, -- ответил муж, -- а мы, мужчины, всегда сумеем договориться. Поэтому вы, бабы, всегда остаётесь в дураках, а мы всегда вывернемся из любых переделок.
   Николай включил телевизор и плюхнулся в кресло.
   "Так и есть, сговорились!" -- прошибла холодным потом догадка.
   -- Ты его домой провожал? -- спросила Вера.
   -- Нет, только до парка. Он протрезвел и мог идти уже сам.
   -- А тебя кто-нибудь видел?
   -- Никто. Я шёл по нашей тропе. Там вообще никто никогда не ходит. А какое это имеет значение?
   -- Нет, значения это никакого не имеет.
   Не прошло и нескольких секунд, как к крику футбольных болельщиков, звучавшему из телевизора, добавилось тихое посапывание Николая. Вера подошла к креслу и посмотрела на мужа.
   -- Нет, дорогой, на этот раз в дураках останешься ты.
   Она неспеша прошла на кухню, достала большой тесак, для разделывания мяса и подошла к мужу.
   -- Вот твой роман и закончился, -- сказала она.
   Тесак метнулся к жертве и мягко, будто в масло, вошел в грудь в районе сердца. Вера вытащила платок, тщательно протёрла рукоятку ножа, торчащую из тела мужа и вышла из квартиры.
   Подружки, которые не переставали трещать после ухода Веры, удивились, когда увидели её снова.
   -- Верка, так ты вроде домой собиралась? -- спросила хозяйка квартиры.
   -- Передумала.
   -- Ну и правильно. Оставайся ночевать.
   Девчата, которые не виделись, наверное, тысячу лет, опять принялись трещать, обсуждая последние сплетни, даже не заметив, что их подруга отсутствовала около часа.
   -- Ой, девчата! -- воскликнула одна из подружек. -- Скоро двенадцать часов ночи!
   -- Как быстро время летит! -- посетовала вторая. -- Кажется, только встретились, а уже расходиться приходится.
   -- А ты оставайся, -- предложила хозяйка.
   -- Я не могу, у меня дома муж.
   -- Так вон, у Верки тоже муж, она же остаётся?
   -- У Верки добрый муж, а у меня злой, -- пошутила подружка.
  

***

   Кто хотя бы в общих чертах знаком с правоохранительной системой у нас в стране, знает, что следователи без работы не сидят. Не успеют они приступить к одному делу, как им подвешивают следующее. Не успеют они просмотреть следующее, как на них сваливается третье. И так без перерыва. Малышев даже приблизительно не знал, как подступиться ко второму убийству, а ему уже подвесили третье. Корреспондент, который как тень ходил за следователем, уже сам стал мыслить логикой милиционера.
   -- Надо жену допросить, -- советовал он Геннадию.
   -- У неё стопроцентное алиби. Она весь день была на девичнике и осталась там ночевать.
   -- Всё равно надо.
   -- Это конечно. За ней уже поехали. Только она ещё не знает о смерти мужа. Из гостей она сразу ушла на работу.
   -- А где она работает?
   -- Ещё не знаю. По моим сведениям, работу ей предложили на девичнике, так что она пошла на неё первый раз.
   -- А что обнаружено при осмотре места происшествия?
   -- По-моему, это бытовуха, -- предположил следователь. -- Была пьянка, собутыльники поссорились, в результате -- труп.
   В кабинет постучали. Дверь приоткрылась и появилась голова Веры.
   -- Вы следователь Малышев? -- спросила она.
   На протяжении всего допроса корреспондент не издал ни единого звука. Он заворожен
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"