Жил да был в тридесятом царстве, в далеком государстве царь Берендей Еремеевич. Жил себе да не тужил, страною правил мудро. И был у царя сын - Иван-царевич. Ох и красив был Иван - статен, высок, косая сажень в плечах. Говорил ему царь: "Жениться тебе, Ванюша, пора", - а он все одно: "Всяка девица мне не по сердцу. Та глупа, эта бестолкова, а вон эта только в зеркало глядится да никого окромя себя не замечает". Царь об том зельно тужил - стар он был, да по закону царства ентого не мог неженатый царевич царем стать.
А тут еще напасть такая приключилась: взялись Жары-птицы царску яблоню клевать. Оно бы ничего, да только яблонька та была непростая - яблоки на ней, вишь, росли молодильные. Царь-то уж стар был, а как покушает яблочко - так на семь лет-то и помолодеет. А вызревали те яблоки раз в три года, да всего три их было. Идет царь по саду, глядь - ан яблоня уж цветет. Вдругорядь посмотрит - отцвела уж яблоня, денек всего цвела-то. На третий день яблоки уж зрели, да сбирать их нельзя было до полуночи. Да только полночь пробьет - Жары-птицы прилетят да склюют те яблоки. Царь уж и дружинников дозором пускал, ан только едва полночь настанет - засыпают дружинники сном беспробудным, да пока Жары-птицы не улетят, стража-то и не проснется. Да так уж тридцать три года приключалось.
Как зацвела в тот год яблоня, пришел Иван-царевич к царю, в ножки ему поклонился и молвил:
- Дозволь мне, царь-батюшка, на сей раз яблоньку твою чудную постеречь. Авось и получится Жару-птицу-то отогнать да яблочки твои уберечь.
- Да что ты! Да разве ж можно царевичу Жар-птицу караулить, - царь говорит. - Знаешь ли ты, какова сила ее? Коли тронешь ее - обожжешься, коли глянешь - ослепнешь, кабы если на солнце поглядел.
- А я, - царевич-то говорит, - слыхал, будто Жар-птица та, коли запоет, то изо рта у ней жемчуг посыплется, да пение ее от хвори всякой вылечит. Хотел я птицу-то поймать, да в клетку посадить, дабы ты, царь-батюшка, о хворях своих не думал да о народе все больше размышлял.
Думал царь, думал, да и надумал.
- Иди, - говорит, - к волхву нашему, за советом. Он тебе скажет, как Жар-птицу-то изловить.
Послушался Иван отчего совета да пошел к волхву. Волхв тот был уж триста лет назад рожден, ан все не старился. Принял волхв царевича с радостью да предложил ему меду испить.
- Некогда мне мед распивать, - говорит Иван, - скажи-ка мне лучше, как Жару-птицу изловить можно.
Задумался волхв. Думал-думал, полез за книгой своей колдовской.
- Вот, - говорит, - возьми рукавицы толстые да стекло закопченное. Рукавицы на руки натяни, а стекло то к челу привяжи, глаза им закрой, дабы птицы сияньем своим не ослепили тебя. Пойди к кузнецу нашему да прикажи ему выковать клетку золотую, каменьями да серебром изукрашенную. Как пойдешь батюшкину яблоню сторожить, возьми ту клетку да положи туда ожерелье матушкино. Жар-птица увидит его да надеть захочет, ровно сорока она, а как она в клетку войдет, так ты дверку-то и прикрой. Да не забудь одеялом ее занавесить, а не то она рассияется, что даже стекло то не спасет. А чтобы не заснуть, возьми-ка вот зелье да выпей, как полночь пробьет.
Поблагодарил Иван-царевич волхва да пошел делать, как велено было. В тот день, что яблоки появились, принес кузнец царевичу клетку золотую. Расстарался кузнец, красива та клетка вышла: прутья серебряные, виноградом золотым увитые, а виноград тот из яхонта, да горит, ровно солнышко. Подивился Иван: только Жар-птице в ней и сидеть да царские покои освещать.
Как зашло солнышко, так пошел царевич яблоню батюшкину охранять. Все, как волхв велел, сделал: стекло, на свече копченое, к челу привязал, рукавицы надел да клетку золотую с собой взял. Сидит, зубами стучит, озяб, вдруг слышит - колокола полночь бьют. Взял он поскорее зелье да выпил его. Да только опоздал маленько: спать не спит, а глаза слипаются. Тут и Жар-птицы пожаловали, ажно три штуки. Летят, поют-заливаются. Прилетели, сели на яблоню, втроем одно яблоко склевали, а два сорвали да унести хотят. Тут-то Иван клетку-то открыл да птицам показал. Те, что с яблоками, улетели, а третья полюбопытствовала да в клетку и зашла. Тут Иван - хоп! - клетку-то и закрыл. Жар-птица поглядела на него грустно этак да говорит:
- Не губи меня, Иван-царевич! В клетке я жить не смогу, погибну. Не по своей воле летаем мы к царевой яблоне да яблочки его клюем. Поймал нас Кащей Бессмертный да повелел носить ему те яблочки. Взял он жену себе, да он же бессмертный, вот чтоб жена тоже не старилась, дает он ей яблоки молодильные. Коли поможешь нам, одарим тебя золотом кащеевым да не будем более яблоки клевать.
Подумал Иван-царевич, подумал, да решил птицам-красам помочь да яблоньку цареву спасти. Говорит он птице:
- Коли проводишь меня к замку кащееву, помогу вам.
- Не могу я проводить тебя, царевич, - отвечает ему птица. - Коли не прилечу ночью, так Кащей с меня шкуру спустит да перья на султан коню своему пришьет. И под землей разыщет, и в небесах.
Запечалился царевич, да делать нечего: выпустил Жар-птицу. Да птица-то улетать не спешит. Говорит она Ивану:
- Проводить не смогу, а путь укажу. Иди к солнцу восходящему до леса дремучего. Не бойся его, да только идя, не оглядывайся, не то в камень обратишься. Пройдешь тот лес - горы увидишь. Как придешь к ним, ищи гору стеклянную, на ней-то Кащей и живет. Да осторожнее: охраняет врата замка того змей-аспид крылатый, непобедимый никем. Коли сумеешь пройти, ищи в замке кащеевом залу тайную. Дуб там предивный растет, на том дубе сундук в цепях висит, в сундуке заяц, в зайце утка, в утке-то яйцо, а в яйце - смерть кащеева. Да только не забраться тебе туда без помощи не удастся. Как будешь по лесу идти, увидишь избушку на курьих ножках. Увидишь, скажи: "Стань по-старому, как мать поставила, к лесу задом, ко мне передом". Скажешь так, избушка к тебе повернется, выйдет оттуда Баба-Яга. У ней-то помощи и попроси. Да надо тут начеку быть: хотя она во вражде с Кащеем-то, может она тебе сон беспробудный навеять да в печи зажарить.
Сказала так птица-краса да улетела. Обрадовался Иван-царевич, взял коня батюшкиного да ускакал поскорее.
Едет он, едет, - доехал наконец до леса дремучего. Заехал Иван-царевич в лес тот, чу! - слышит, за спиной деревья скрипят, звери воют, птицы кричат. Хотел было он обернуться, да вовремя вспомнил, о чем Жар-птица ему толковала. Тут кусты впереди затрещали. Вскинул Иван-царевич лук свой, ан выходит из кустов тех медведь и молвит голосом человечьим:
- Не губи меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь.
Опустил лук Иван, дальше поехал. Вдруг видит - бежит на него серый волк, зубы скалит, шерсть топорщит. Вскинул опять Иван лук, а волк и говорит ему:
- Не губи меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь.
Поверил царевич. Поехал он дальше, увидел пруд глубокий. А тут из него рыба-карп выплывает. Хотел было Иван поймать ее да на костерке зажарить, ан карп и молвит:
- Не губи меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь.
Убрал царевич лук и поехал. Уж вечереет, а лесу и конца-краю не видать. Вдруг видит - болото, а на нем стоит избушка на курьих ножках, кольями огорожена, а на кольях тех черепа зубы скалят. Подъехал Иван-царевич поближе и говорит:
- Избушка-избушка! Стань по-старому, как мать поставила, к лесу задом, ко мне передом!
Повернулась избушка, дверку распахнула, ан вышла из нее не Баба-Яга, а девица-краса, коса золотая до пояса. Удивился Иван, залюбовался, да и говорит:
- Ты, что ли, Баба-Яга?
- Да нет, - отвечает девица, - я - Марья-искусница, дочка ее. А Баба-Яга вон летит.
Зашумели-заскрипели деревья, застонала земля, завыли ветры - вылетает из-за туч ступа с Бабою-Ягой - костяной ногой, волосы нечесаны, рубаха не опоясана. Нос синий крючком, зубы железные, да глаза горят, что те плошки: красным так и пышут. Говорит Баба-Яга:
- Фу-фу-фу, доселева русского духа видом не видано, слыхом не слыхано, а ныне русской дух в очью проявляется!
Приземлилась тут ступа у избушки, вылезла из нее Яга, да ворчит:
- Кто тут распоряжается, избушку мою без хозяйкина ведома ворочает? А ну, избушка, повернись к лесу передом, к богатырю задом!
Повернулась избушка, а Иван и говорит:
- К лесу задом, ко мне передом!
- А я говорю - к лесу передом, к Ивану задом!
- А я говорю - ко мне передом, а к лесу задом!
Запутались ноги у избушки, оступилась она, да так и села. Баба-Яга посмотрела, да как засмеялась! Говорит Ивану:
- Ну, богатырь, чего пожаловал?
- А ты сперва накорми, напои да в баньке попарь, а потом и спрашивай, - отвечает Иван-царевич.
Попарился в баньке Иван, позвала его Марья-искусница ужинать. Баба-Яга блины ест да выспрашивает:
- Куда, богатырь, идешь?
- Иду я к Кащею Бессмертному, Жар-птиц вызволять да яблочки свои забирать.
Призадумалась тут Баба-Яга:
- Да на гору стеклянную тебе не взобраться. Надобно тут подумать, поворожить. Ложись-ка спать, утро вечера мудренее.
Лег Иван спать. Ночью его Марья разбудила да и говорит:
- Уходить тебе, Ваня, надо, не то Баба-Яга тебя очарует да в печи-то и зажарит.
Собрался Иван, хотел уходить, а Марья его просит:
- Возьми меня с собой, моченьки моей больше нет жить здесь! Баба-Яга меня воспитала, любила я ее, ровно мать родную, только что мясо человечье не ела, что она давала. А как прослышала я от Жары-птицы, что не дочка я ей, а царевна из тридевятого царства, ею украденная, так и жить здесь зельно противно стало, не могу боле смотреть на бесчинства, ею творимые. Возьмешь меня - победишь Кащея, без силы моей колдовской не управишься.
Подумал Иван и согласился. Марья тогда говорит:
- Оставь ты тут коня своего, возьми коня Яги. Тот конь говорящий, да скачет, словно ветер. Да только надо на копыта ему подковы надеть с шипами, так только на гору заберешься. Возьму я еще гребень, ложку, да платок Яги, не то она нас поймает, глядишь, убережемся.
Сказала так Искусница, да так и сделала. Едут они с Иваном, ан вдруг Гнедко-то и молвит:
- Земля стонет, деревья гнутся, летит за нами Баба-Яга.
- Беги скорее, Гнедко, - кричит ему Марья, - на земли кащеевы не залетит!
Тут Гнедко всхрапнул, копытом притопнул да как понесся по лесам-горам, только ветер свистит. Нагоняет Баба-Яга. Бросила тут Марья ложку - появились горы высоченные. Отстала Баба-Яга. Обрадовались Иван с Марьей, ан тут Баба-Яга уж летит: дыру в горе прогрызла. Кинула Марья гребень - вырос вмиг лес до самых небес. Кликнула тут Баба-Яга котов черных да воронов крылатых. Кинулись они на деревья, и давай терзать их когтями. Пали дерева, да только Гнедко Марью с Иваном уж успел до земли кащеевой домчать. Разозлилась Яга, да делать нечего - улетела несолоно хлебавши.
Приехали к горе стеклянной Иван с Марьей. Остановился Гнедко, Иван ему шипы на копыта надевает, да говорит:
- Молвила мне Жар-птица, будто бы у Кащея ворота охраняет змей-аспид, и что победить его не мог никто.
- Слыхала я об том, - отвечает Марья задумчиво. - Да только победить его не мог никто потому лишь, что не знал, как надо-то. Я-то знаю, мне Яга некогда говорила, да только запамятовала я, вспомнить надобно.
Оглянулся Гнедко на Марью да молвил:
- Чего тут думать-вспоминать? Нешто не знаешь, как аспида победить?
- А ты будто знаешь, - проворчала ему Марья-искусница.
- Так я же конь вещий и все знаю. Баба-Яга, покуда меня не купила, знать не знала, как сонное зелье варить да яблочко наливное по тарелочке катать.
- Неужто Баба-Яга да про тарелочку не знала? - подивился Иван. - А ты прямо-таки узнал?
- Я же волхв зачарованный, - говорит Гнедко. - Кащей меня заколдовал из зависти лютой. Как вы его погубите, так я человеком-то и стану, а до той поры быть мне конем Гнедком. Кащей-то, меня зачаровав, в темнице держал, да все хвастал своим аспидом да прочими диковинами. Хотел, вишь, потом живодерам отдать. Ан не тут-то было - убежал я из темницы сырой. Кащей меня искал-искал, да не нашел.
- Довольно тебе языком-то чесать, - говорит ему Марья, - расскажи лучше про аспида-то.
- Аспид тот, - отвечал Гнедко, - змей крылатый. Крылья у него, ровно у мыши летучей, да клюв, словно у птицы какой. Никогда он на землю не садится, лишь на камни, потому как ежели земельку-то тронет, то вмиг сгорит синим пламенем. Не спит он никогда, только полночи одним глазом, полночи другим. Извести его можно токмо гласом трубным, да таким, чтоб аж горы тряслись и реки из брегов выходили. Коли упадет змей-аспид на землю, то вам более ничего делать не нужно, а вот ежели на камень али на скалу - руби ему, Иван, голову поскорее и выбрасывай на землю-матушку, чтоб сгорел аспид. Да гляди, чтобы голова с туловищем не коснулись, не то оживет аспид, да будет еще злей да ужасней, и тут уж никто его не победит.
- Спасибо тебе, Гнедко, - ответили ему Иван с Марьей.
- Пойдемте уж, на гору забираться пора, не то, коли ночка в пути нас застанет, сильнее станет Кащей, не пройдете мимо него, - напомнил им Гнедко.
Посадил он их на спину себе и стал в гору забираться. Шаг-два сделает, на третьем поскользнется. Высока гора, да блестит, ровно лед - стекло Кащеем полировано, скользкое да прозрачное, море-окиян за ним видать. Забрался Гнедко на гору, видят Иван с Марьей - широка гора, велика, замок через версту. Пошли они, ан вдруг зашумел ветер, зазвенела гора стеклянная - налетела туча темная, то аспид прилетел. Говорит тут Марья Ивану:
- Свистни, Ваня, молодецки, да погромче!
Засвистел Иван. Марья раз взмахнула руками - появился вокруг них купол прозрачный, ровно пузырь мыльный, взмахнула второй - превратился посвист богатырский в глас трубный. В пузыре-то негромко, ан снаружи деревья внизу согнулись да окна в замке побились. Треснула гора стеклянная - упал вниз змей-аспид. Ох и страшен, страхолюдина: сам огромный, морда противная, клюв вострый, сам скользкий да мерзкий, по хребту шипы растут, крылья огромные да костлявые. Топнула Марья ножкой, исчез пузырь, Иван тут меч свой достал да кинулся к змею-аспиду. Ан не тут-то было: как замахнулся Иван, как ударил по змею, так меч-то и рассыпался. Ахнула Марья:
- Да как же это я про меч-кладенец-то запамятовала?
Иван-царевич тут не растерялся, кинулся к аспиду противному, и давай его к краю горы стеклянной толкать. Да только хоть и силен богатырь, ан аспид тяжел, огромен, сдвинул Иван его на сажень всего. Подивились Марья с Гнедком силе ивановой да кинулись подсобить. Толкали-толкали, да только еще на две сажени сдвинули. А тут и змей-аспид ворчит да головой уж дергает. Испугалась тут Марья, решила припасенный на крайний случай платочек достать. Махнула им раз влево да два раза вправо - поднялся тут ветер колючий, да сильный такой, толкнул аспида наземь, да чуть Марью с собой не унес - успел подхватить ее Иван. Махнула она тут раз вправо да два раза влево - унялся ветер, а платочек запылал. Бросила его Марья поскорее да притоптала. Глядь - горит аспид синим пламенем, да деревья от него не загораются, травушка-муравушка не корчится. Сгорел аспид, следа даже не осталось. Опомнились тут Иван с Марьей да Гнедко - солнышко уж к закату идет, торопиться надо. Сели Марья с Иваном на Гнедка да поскакали к замку кащееву.
Да только не знают они, что Кащей-то у окошка сидит да на них глядит, думает думу черную, как богатыря извести да на Марье жениться. Страшен Кащей - сам длинный, худющий, кости торчат, головешка лысая, глаза ледяные так и сверкают, нос крючком, да уши у него только большие, оттопыренные. Надумал чего-то Кащей. Встал он от окошка да пошел придумку свою претворять.
Прискакал Гнедко к замку, глядь - ров глубокий, водой наполненный, а моста-то, конечно, нет. Гнедко-то с разбегу и перелетел через тот ров, словно и не заметил. Въехали они во двор замковый, ан и нет в том дворе никого. Осторожно так прокрался Гнедко к дверям - никто не стрельнул, никто не зашуршал, мечом не лязгнул. Озадачились Иван с Марьей, а Гнедко и молвил:
- Не к добру это.
- Тихо ты, не каркай! - говорит Иван. - Ишь, карга нашлась!
Да только не заметили они, что тени к ним темные протянулись. Вошли они в двери те - вдруг на них как налетела толпа кащеевых прихвостней: тут тебе и упыри, и шишиги, и ведьмы-колдуньи, и ведьмаки, и даже черти. А тени те, что со двора пришли, были оборотни: перекинулись они теперь кто в волка, кто в медведя, кто в образину-человека, а кто крысой али змеей под ноги кидался. Побежали Иван с Марьей, Гнедко впереди; бегут, хотят свернуть куда, ан оттуда еще кто выходит. Пригнали их в залу тайную: Кащей-то не без слабостей, похвастать любил. А вот и он сам выходит: камзол черный, плащ серебряный, сам улыбается, радуется, вражина. Подходит к Марье, за руку ее хватает да говорит:
- Бывал я у купцов, что в страны заморские плавают: молвили они, будто бы у басурман не одна жена, а несколько сразу бывают. Выходи за меня, краса, замуж, будешь моей второй женой, в золотой парче ходить, с золота есть - как сыр в масле кататься будешь.
Посмотрела на него Марья-искусница, да как захохочет:
- За тебя, козел ты безрогий, чудо-юдо лопоухое, упырь ты, доходяга? Да ты никак шутки шутить изволил?
Нахмурился Кащей:
- Какие шутки, Марьюшка? Вопрос тут серьезный, шутить никак нельзя.
Поверила Марья, да только озлилась:
- Да как ты смеешь, мне, царевне, предлагать второй женой быть? Басурманин ты ушастый, а не жених.
Тут и Кащей взъярился:
- Хочешь - не хочешь, ан все одно за меня пойдешь.
- Это почему это?! Не вещь я и не скотина бессловесная, чтоб меня без моего согласья забирать!
Топнула тут Марья ножкой, да приколдовала малость, ажно замок затрясся. Кащей на ногах не устоял, на седалище свое приземлился.
- Ну, - говорит, да еще улыбается, ирод, - жена у меня, гляжу, волшебница. Ну, тогда подсоблять мне будешь в делах моих колдовских.
- Что?! - закричала Марья. Оглянулась она: не убежать, нечисть кольцом плотным замкнулась, держит всех троих. Повернулась она тогда к Кащею и молвила:
- Ну, Кащеюшка, коли возьмешь себе такого помощника, так все опыты себе поиспортишь да дела колдовские изничтожишь.
А Кащею до нее дела нет: Глядит он на дуб предивный, что рядом с двумя колодцами, золотым да серебряным стоит: откуда ни возьмись появился медведь да трясет тот дуб что есть силы. Озлился Кащей, да хвать опять Марью за руку:
- Пойдешь сейчас в покои свои, к свадьбе приготовишься, а я пока тут разберусь, - и передает ее двум упырям.
Дернулся было Иван-царевич за Марьей пойти да спасти ее, да только Гнедко ему в кафтан вцепился зубами и говорит:
И Марья ему кивает из-за спины кащеевой: мол, не беспокойся за меня, не пропаду. Тут вдруг грохот раздается, да такой сильный, что все ведьмы да упыри ажно уши в плечи вжали: упал сундук с дуба предивного. Марья в тот же миг и вырвалась из лап упырьих цепких да за Иваном схоронилась. А сундук-то развалился и выскочил из него заяц, да прытко так, и шмыгнул из залы. Кащей как завизжит дурным голосом:
- Ловите зайца!!! Ловите, не то всех четвертую!!!
А заяц во двор уж успел выскочить, там его волк серый нагнал да за ухо куснул. Заяц тут ровно облачко растаял, да вылетела из того облачка утка. Полетела утка к небесам далеким, да только вылетели из замка кащеева Жар-птицы. Догнали Жар-птицы утку ту да разом клюнули ее в голову. Растаяла утка как тот заяц, вылетело из нее яйцо радужное. Летит вниз да переливается, ровно пузырь марьин, а внутри игла блестит. Кинулись Жар-птицы за яйцом, да поймать не успели: упало яйцо в море-окиян. Закружили над морем Жар-птицы, закричали жалобно. А тут выплывает из моря карп-рыба, а во рту у той рыбы яйцо радужное. Обрадовались тут Жар-птицы, забрали у карпа-рыбы яйцо да полетели к Ивану.
А в зале тайной дым коромыслом: прихвостни кащеевы в ужасе, зайца ищут, кто в зале, кто наружу выбежал; Кащей ярится, кричит на них, расправами страшными угрожает, ногами топочет, руками машет; Иван, Марья да Гнедко пытают сбежать, да только стерегут их оборотни да ведьмы, даже марьина сила колдовская не помогает: ни глаз отвести, ни превратиться в кого, ни стражей заколдовать - зельно их много. Тут влетают в залу Жар-птицы, подлетают к Ивану да кидают яйцо ему. Поймал Иван яйцо, да только заметил это Кащей, меч обнажил, подходит, да сквозь зубы ругается на Ивана распоследними словами. Иван яйцо поскорей разбил: растаяло то яйцо, ровно заяц да утка. Хотел было царевич иголку-то сломать, ан вдруг Кащей разом подскочил да в спину ему меч свой вонзил. Упала иголка на пол, звякнула тихо. Не успел Кащей иголку ту подобрать, ан Марья уж ее схватила да напополам-то и переломила.
Слуги кащеевы разом примолкли. Кащей уж таять начал, в облачко превращаться, аки заяц да утка. Тает, да грозится все одно, да всем, кому можно али нельзя: прихвостням своим, Марье, Гнедку... Да только не успел догрозить, пропал весь, только плащ с камзолом остались. Тут оборотни, ведьмы, черти - все, одним словом - испужались зельно расправы царской, да сбежать попытались. Ан нет: их-то много, а дверь-то узкая, вот там кто-то и застрял. А остальные щемятся, ан некуда, кричат друг на друга. Выбежали наконец.
А Марья уж давно к ивановой груди припала да рыдает слезами горючими. А Гнедку слезы лить некогда: он к колодцам подошел да изучает их. Посмотрел да и говорит Марье:
- Неча слезы лить, иди-ка лучше сюда. Вишь, колодца два? В серебряном вода мертвая, в золотом - живая. Ими-то Ивана оживить можно.
Подняла тут Марья голову, посмотрела на Гнедка... да как подскочит, как побежит - коса сзади змеей вьется, сарафан развевается. Подбежала к Гнедку, глядь - в золотом колодце водица ровно золотая, в другом - серебряная. Набрала Марья водицы серебряной в ковш, что рядом висел, подошла к Ивану. Да меч-то никак не вытащит, тяжелый, да вошел в спину зельно глубоко. Гнедко тогда и молвит:
- Хотел я у тебя попросить меня водой живой умыть, как Ивана оживишь, да видно, сама не управишься.
Умыла Марья Гнедка водою золотой - появился заместо коня вещего мужчина видный в халате заморском, цветастом, с бородою длинной. Говорит:
Сказал так Велимудр, поклонился, да подошел к Ивану. Разом взял да и выдернул меч кащеев. Кинулась к Ивану Марья, окропила его водою мертвою - срослась рана, следа не осталось. Умыла его водою живой - ожил Иван, краше прежнего стал. Обрадовалась тут Марья, обняла его да в обе щеки расцеловала. Подивился Иван, глянул на Марью этак хитренько - смутилась, запунцовела Искусница. Отошла она поскорее, да как будто дуб рассматривает, зельно интересно якобы. А тут к царевичу Велимудр подошел, подняться подсобил.
- Я, - говорит, - волхв Велимудр. Благодарю тебя, царевич, за спасение мое. Да только надобно мне еще сестру свою вызволить, жена она была Кащеева.
- Я, - Иван ему отвечает, - помогу тебе, конечно. Кабы не ты, мы б сами никогда не управились.
Сказал так, да пошел с Велимудром сестру его разыскивать, да Марья с ними. Обошли они шесть покоев замка кащеева, в седьмом девицу обнаружили. Красива сестра велимудрова, Бояна: очи синие, кудри черные, стройна, ровно березка. Да Иван на нее только глянул: нет уж для него краше Марьи никого.
Пошли они вчетвером в конюшни кащеевы, коней добрых найти. Глядь - ан все вороные, огнем, ровно Горыныч, дышат, гривы с хвостами пламенем пылают. Ну, делать нечего, сели на этих, а остальных Иван царю-батюшке в подарок взял.
Приехали герои наши в столицу царства тридесятого. Пришли к царю Берендею. Обрадовался царь, расспрашивать начал, что Иван видел, как Кащея победил, а перво-наперво спросил, кто же это с ним?
- Вот это - волхв Велимудр, - отвечал Иван, - Кащей его давным-давно заколдовал: завидовал, подлюка окаянный, силе волхва да знаниям. Вот это - сестра велимудрова, Бояна, вдова кащеева. А это, - указал он на Марью, - невеста моя, Марьюшка, царевна царства тридевятого, Бабою-Ягой коварно украденная, колдовству обученная.
Подняла Марья бровь удивленно, ан не сказала ничего, порозовела только. А царь пуще прежнего возрадовался.
Наступало лето красное, играли в царевом дворце свадебку веселую. Невеста-краса в наряде красном выплывала белой лебедью; жених-удалец выступал ясным соколом. Все царство на той свадьбе гуляло три дня и три ночи, даже Баба-Яга пожаловала, мед пила, по усам хоть и текло, да в рот и не попало.