Аннотация: Самые важные события происходят обычно в голове. Что-то типа 4 места на якобы Конкурсе сновидений (2004).
Смех, фальшивый, захлебывающийся, переходящий на излёте в сопение. В ночной тишине он кажется просто оглушительным. Мне нестерпимо жарко, трудно дышать. И ещё: меня раздирает невероятное желание. В голове - абсолютная пустота. Редкие мысли в ужасе скрываются при виде фантасмагории животной страсти. Я чувствую только одно: как кровь пульсирует у меня паху. Женщина опять натужно смеётся. Её синеватая кожа не румянится даже светом красного ночника. Женщина - полная, складки её живота колышутся всякий раз, когда она захлёбывается своим идиотским смехом. Стараюсь отвлечься от этого тошнотворного зрелища, но меня неудержимо тянет назад. Ведь я пытаюсь сломить оборону, что держится в районе ужасной расцветки трусов. Вижу, как из-под растопыренных коротких пальцев, которыми женщина закрывает промежность, топорщится проволока лобковых волос. Как плотно сжаты толстые ляжки - просто-таки расплющены друг о друга, как куски свежего теста. Нахожусь в полуобмороке между нестерпимым желанием как можно быстрее остудить свой зудящий, кажется, распухший до невероятных размеров член и отвращением к этому жирному, нелепо барахтающемуся существу. Мы оба пьяны, и липкая тяжесть в голове, странная нечувствительность всего тела добавляют нереальности происходящему...
Внезапно острая боль пронзает мою ногу. Как только боль стихает, чувствую на висках скользящие друг за другом, щекочущие капельки пота. Духота такая, что веки удаётся разлепить с превеликим трудом. Глотаю воды из стакана, стоящего у кровати. В ноге опять стреляет боль, отчего перед глазами вспыхивает ярко-розовое пятно. Наконец вспоминаю, где я и в каком состоянии. Второй, здоровой ногой осторожно трогаю шершавый гипс - вот уже неделю приходится каждое утро вспоминать, что нога у меня, оказывается, сломана. В соседней комнате кто-то шлёпает тапками по полу - это мама. Она переехала ко мне, ведь никому другому я такой не нужен...
Освоившись в реальном мире, опять вспоминаю недавний сон. Мне, кажется, никогда ещё не снилось так много цвета. Плюс запахи, ощущения - всё было, как наяву. Но почему для столь красочного видения из памяти было извлечено донельзя дурацкое и незначительное событие? Тогда, лет десять тому назад, случай с толстой тёткой меня совершенно не впечатлил. Ну, выпил в компании. Оказался в постели с какой-то продавщицей, которую, несмотря на все усилия, так и не смог трахнуть. Казалось, я забыл про это через каких-нибудь пару дней. А сейчас вдруг невероятно яркое воспоминание схватило меня за шиворот, заставило стыдиться, стыдиться самого себя за поступок десятилетней давности. К тому же, могу поклясться, меня в тот момент так зверски не колбасило, как в недавнем сне...
Мама подчеркнуто корректно ждёт, отвернувшись, пока я не завершу наш с "уткой" утренний ритуал. Затем - завтрак. И всё! - развлечения закончены. Мне никак не удаётся смириться, что теперь я накрепко привязан к постели. Ужасно непривычно, учитывая бешеный распорядок последних лет. Ведь обычно мечешься, мечешься, а когда выдаётся свободная минута, где-нибудь норовишь хоть на минуту прилечь. Теперь я лежу уже больше недели и хоть не сошёл от этого с ума, но чувствую внутри себя нарыв, который угрожающе зреет, накапливает свои разрушительные силы. И Бог его знает, что станет со мной, с моими мозгами к концу полуторамесячного заточения в гипсовом плену.
Выбор, чем заняться дальше, весьма невелик - телевизор, книга или сон. Сон отпадает, ведь я только что проснулся. И, вообще, не стоит транжирить столь ценное развлечение. По "ящику", как назло, совершеннейшая ерунда, которая не интересна и последнему дебилу. Я снова возвращаюсь мыслями к сегодняшнему сну. Что спровоцировало его? Сексуальная неудовлетворенность? Может быть. Но почему не вспомнилось чего-нибудь поприятней? Я снова представляю тот самый синий живот, и меня передёргивает. Пытаюсь отвлечь себя перебором старых любовных побед. Чуток отпускает, но странно: никакие другие воспоминания не могут сравниться по красочности с сегодняшним сном. Он был таким свежим, таким ослепительно мерзким, что, сколько бы я ни хотел забыть его, засыпать ворохом самых приятных видений из своего прошлого, но те, с таким трудом выуженные из памяти, беспомощно тают, рассыпаются рядом с ним. Я лишь жутко устаю от такой бессмысленной борьбы.
Внезапно вижу себя за столом в окружении торчащих затылков. Передо мной на листе бумаги прыгают незнакомые символы. Они похожи на взбесившихся чёрных муравьёв. Я напрягаюсь, пытаюсь усилием воли остановить их непрерывное мельтешение, но ничего не выходит. Наручные часы, лежащие рядом, с какой-то чудовищной быстротой отсчитывают секунды. И эта быстрота повергает меня в ужас. Озноб волнами накрывает меня, мечется вдоль позвоночника, а зубы неудержимо отстукивают дробь. Смотрю на свои руки - на них быстро проступает странный рисунок из белых и багровых разводов. Я пугаюсь, отвожу глаза, но теперь их застилает белёсая пелена. Ещё немного, и я потеряю сознание. Глубокий вдох спасает меня из тошнотворного водоворота. Но лишь на пару секунд - вот опять тот пытается всосать меня обратно. Чёрт возьми, надо срочно взять себя в руки!
Видимо, я опять заснул, а потом, как и в первый раз, дёрнулся, потревожив больную ногу. И снова очередной красочный сон. Я всё ещё чувствую, как щемит загнанное в скачке сердце. Тошнит, а кожа на спине всё ещё сжимается от холодной дрожи. Видимо, мне приснился экзамен. Какой конкретно - ума не приложу! Ведь сколько их у меня, в конце концов, было. Правда, таких волнений я, вроде бы, никогда и нигде не испытывал. Я чуть было не умер от страха в своём последнем сне! Господи, что же за день сегодня такой - воспоминания на воспоминаниях? И почему во сне всё происходит так красочно, как никогда не случалось наяву?
Нужно как-то отвлечься. Зову маму и рассказываю ей о последнем сне. О первом, понятное дело, умалчиваю. Она внимательно слушает и говорит банальность - что-то типа "не бери в голову, ничего страшного". Почему-то от этих простых слов, оттого, что сны, оформленные в слова, выглядят безобидно и даже как-то тускло, я успокаиваюсь. Снова пытаюсь смотреть телевизор. Там крутят нечто познавательное про тропические страны. Мне, в общем-то, нравится смотреть, когда так много сочных красок. Ведь вокруг меня - только четыре невеселые стены и ещё менее жизнерадостный дождь за окном. Я погружаюсь в зрелище незнакомых красных холмов, удушливых сумерек, причудливых форм живности. Стены московской квартиры медленно уплывают куда-то в туман, на самую периферию взгляда. Легкая дрожь на экране, обычная телевизионная дрожь, которые раньше даже не замечал, становится всё сильнее - так, что слезятся глаза. Тогда я выключаю "ящик" и застываю, откинувшись на высокие подушки.
Наступает отчего-то волнительная тишина. Я остаюсь наедине с собой, и это одиночество, столь редкое в последние годы, кажется мне неприятным. Мысли, будто стыдясь себя, замирают, не родившись. И в этой тишине вдруг появляется лёгкий запах. Так могут пахнуть лишь луговые цветы. Возможно, мама принесла с собой букет... Но ведь сейчас осень... Запах проникает в меня, и я, точно воздушный шарик, наполняюсь струями пара - теми, что поднимаются утром с мокрых от росы цветов. Луг расстилается перед моими глазами, дрожа на фоне бледно-синих обоев. Внутренний сторож, почуяв неладное, бросается бить тревогу, но замирает на полпути. Ведь я теперь уверен, что это - не сон.
Я не сплю, просто меня окутывают воспоминания. Я узнаю луг, расположенный невдалеке от дачи моего друга. Я частенько бывал там на пикниках. Место это - на редкость безлюдное. Иногда угрюмые колхозники косят здесь траву старым стрекочущим агрегатом, который подбирает лишь малую толику скошенного. Остальная трава лежит долго, высыхая сверху и подгнивая изнутри. Сладковатый букет сухого сена и прелой гнили начинает витать над лугом, начиная с июня. Но сейчас я почуял совсем другой запах - аромат молодых одуванчиков, покрывающих луг в мае. Забавная форма воспоминаний! Они оживают в красках, запахах, даже в ощущениях кожи - я чувствую касание жестких стеблей на своей ступне. Я могу зарыться в траву лицом. Могу сорвать её - травинки шуршат в моих ладонях, щекоча их. Банальный луг становится вдруг интересней иноземных джунглей, которые минуту назад показывали по телевизору.
Почему моя память вдруг стала такой точной? Почему она принялась выплескивать на меня мельчайшие детали и оттенки ощущений? Раньше она совсем не жаловала меня, да и чего было от неё ждать? Сама жизнь не предъявляла к ней никаких особых требований - не было ни ярких событий, ни гениальных мгновений, которые бы хотелось навеки запечатлеть. Жизнь моя текла неспешно, и память послушно фиксировала такое вот однообразное течение. А мимо проплывали такие же однообразные, затянутые туманом берега, в которые не было ни малейшего желания всматриваться. Я думал, что так же - всегда и у всех. Я не представлял, что память может забираться так глубоко, выделять из прошлого каждую травинку, каждый нюанс освещения, каждый случайный аромат.
Я думаю об этом, пока моё тело нежится под майским солнышком, встающим над безлюдным лугом. Меня окутывают блаженство и ленивый восторг. Радужная дымка, что начинает клубиться от тёмной стены ближнего леса, теряется где-то внутри меня самого, щекочет, наполняет мою голову бестолковой щенячьей радостью.
Внезапно откуда-то появляется девичья фигура. Вроде бы, не было её, и вдруг - вот она, прямо перед глазами. Наверное, вышла из тени леса, застав меня врасплох. Что-то в ней не так: непропорционально тонкая, она кажется принадлежащей сказочному существу. Я понимаю, что это - всего лишь зрительный обман, что лучи солнца, проникая сквозь туман, обволакивают девичий силуэт, делают его визуально тоньше. Но, даже поняв это, я не могу отделаться от беспокойства. Более того, оно стремительно нарастает. Сонливая нега куда-то улетучивается, а сердце принимается судорожно трепетать - почему-то внизу, почти в животе. Бредущая по лугу девушка приближается, и вместе с ней на меня накатывает лавина отупляющей, сжимающей голову боли. Я не понимаю, почему мне так плохо. Кто эта девушка? Что от неё ждать?
А ведь я её знаю, и очень хорошо! Она - уже рядом, но я могу лишь следить, как ступают её голые ноги по тяжелой от росы траве - по-кошачьи, осторожно. Кровь, целый поток мучительно жаркой крови приливает к моей голове. В ушах шумит - сильнее с каждым мгновением.
За что?! Чем я оказался плох?! Стерва! Но до чего ж красива...
Ещё вчера я собрался с духом пригласить её на шашлыки, ещё вчера я удивлялся собственной наглости...
А Юрка - сволочь! Отбить девушку у друга! Ведь у него их столько... А-а-а!
Тёмные демоны вырываются из моего нутра и немилосердно измываются надо мной. Остаётся только боль. От неё невозможно спрятаться - боль везде. Девушка в дрожащем утреннем тумане и море боли. Я отдаюсь этой боли целиком, захлебываюсь, она меня куда-то несёт, крутит, захлёстывает с головой. Чувствую себя крохотной песчинкой, попавшей в грандиозный шторм.
- Чего ты здесь делаешь? - девушка подошла и теперь стоит надо мной, где-то среди облаков, и почему-то смотрит в сторону. Я невольно любуюсь ею - она выглядит неправдоподобно свежей, несмотря на спутанные волосы и весьма измятое платье. Но я должен зло бросить:
- Тебе-то что?
Бросить так быстро, как только можно, чтобы не потерять концентрацию, не дать глазам позорно заблестеть. Блядь, определенно блядь! И нечего из-за неё так волноваться!
- А твой Юрка - козёл. Я от него убежала. Ночевала в том сарайчике, недалеко от тебя. Знала бы, что ты здесь, зашла бы в гости, - она пытается улыбнуться, всё так же в сторону, не глядя на меня.
Что-то большое с грохотом сталкивается внутри меня. Радость и недоверие. Удивление и торжество. Я глупо улыбаюсь, сосредоточившись на внутренней битве. Проходит доля секунды, а внутри меня успевает родиться и умереть не один мир...
Она всё-таки взглянула на меня:
- Ты же здесь простудишься...
Торжество, оно всё-таки взяло верх. Улыбка больно раздирает мне лицо, но я не могу сказать ни слова. Зачем-то вскакиваю, напрасно понадеявшись на тело, одеревеневшее после ночи в спальнике, брошенном прямо на голую землю. И тут же боль острым уколом стреляет от поясницы до пятки...
- Как ты себя чувствуешь? - это спрашивает мама. Я в лёгкой панике - откуда она здесь, посреди луга? Но туман вокруг меня быстро рассеивается, и я, изумлённо мигая, нахожу себя всё там же - в своей московской квартире, с тяжелым куском гипса на ноге. Выдавливаю из непослушного горла:
- Ничего, всё нормально...
- Ты смотрел в угол и улыбался. О чём-то хорошем думал?
- Да ладно, мам! Так, вспомнил...
Она смотрит недоверчиво. Потом качает головой - вроде как: не хочешь, не говори. Лучики морщин скользят от её глаз к уголкам рта (сосредоточившись, она всегда крепко-накрепко сжимает губы). Мама наклоняется и принимается деловито собирать обед на столик у кровати. Мой взгляд замирает на её маленькой фигурке. Мама моя. Что-то давно я не смотрел на неё. Видел, но не смотрел. Последние годы будто бы размыли привычные черты лица. Сколько же ей лет? Так, это минус это. Ого-го! Э-э-эх... И тут же тоска хватает меня за горло. Я судорожно кашляю, пряча неожиданную слезу.
Что ж такое?! Что за день сегодня такой? Ведь так никакого здоровья не хватит! Даже мысль о старении мамы вызывает смертельную тоску. Я пережил за этот день больше, чем за весь последний год. Воспоминания чередой приходят ко мне, и каждое новое вызывает целую бурю эмоций, ураган необычайно сильных переживаний. Что же заставляет вернуться ко мне давно забытые образы? Зачем они хватают меня, врываясь в мой сонный мир, скудный и бесцветный мир лишённого подвижности человека? Зачем заставляют всё чувствовать заново, чувствовать намного глубже и контрастней?
Ответа я не нахожу, правда, и не усердствую в поисках. Мне, кажется, нравятся такие воспоминания. Несмотря на то, что они по большей части "неприятные" - с житейской точки зрения. Они, такие мелкие и незначительные, но способные вызвать приступы досады или жгучего стыда, обычно стараешься поскорее выбросить из головы. Но теперь они возвращаются окрепшими и добавляют в моё бытиё нечто важное, что ещё трудно сформулировать. Это "что-то" давно пропало из моей жизни. А вместе с ним улетучились удовольствие и острота восприятия. Я ведь давно уже догадывался, что прыгаю по верхам, что истинная жизнь - где-то в холодной глубине, где рвутся страсти и где безудержны краски. "Неприятные" воспоминания своим появлением дарят какой-то намёк на эти глубины, придают моему существованию полноту, какой-никакой смысл. Собственная жизнь уже представляется произведением искусства, а я вдруг становлюсь интересен самому себе.
Можно обвинить меня в стариковском самолюбовании. Но я вовсе не желаю зацикливаться на прошлом. Странные воспоминания как будто протирают мне глаза, как будто дают возможность взглянуть на себя, на моё теперешнее положение со стороны. Поэтому я вдруг понимаю, что моя активность в последние годы - это не что-то особенное, а обычная мышиная возня, суета и бессмыслица. Ведь, по сути, все силы, всего себя я растрачиваю, чтобы заработать довольно скромные деньги. Интриги, накал страстей, победы и поражения - всё это в результате заканчивается шуршанием нескольких бумажек в руке. Количеством этих бумажек я привык оценивать себя, свои способности и везение, качество любого прожитого дня. Я сам себя ограничил кормушкой и толканием вокруг неё. Именно здесь я самореализуюсь, здесь завоевываю авторитет и расположение других. Я стал циничен в отношении всего остального - ни друзья, ни женщины не способны по эмоциональному накалу затмить эту толкотню. Но я бы легко смог оправдать такое существование, если бы речь шла о сотнях тысяч, миллионах долларов. Моя же планка - пара тысяч в месяц. Именно эта ничтожная сумма вызывает сейчас горечь и отчаяние. Я отказываюсь верить, что в моей жизни нет ничего, кроме этих жалких пары тысяч. Сами по себе они не были столь уж обидными, ведь я нуждаюсь в еде и жилье, но выходит, что кроме них, мне больше нечем гордиться.
Но самое неприятное обнаруживается тогда, когда я задумываюсь, чего бы мне ещё хотелось. Мысли крутятся вокруг двух слов: "яркие события", но эти слова столь безвкусны, что мне никак не удаётся ухватить их суть. Напрягая воображение, я представляю пальмы и яхты, но тем нужна такая куча денег, какая мне - не по зубам. Да и не чувствую я в них ни малейшей потребности. Правда, своим желаниям я не стал бы доверять. Похоже, они научились ладить с возможностями и уже не способны тревожить несбыточными мечтами. Я разучился хотеть недоступного. Теперь я представляю собой законченное изделие, в котором все параметры давно определены и не выходят за определенные границы. Со мною вряд ли может случиться что-то действительно яркое. Яркие события - для людей соответствующей "яркости". Внутри такого события любой другой почувствует либо пошлость, либо страх и смущение. Я, например, привык ждать от жизни подвоха, и если всё идет слишком хорошо, во мне всё затаивается и ждёт, когда же придётся расплачиваться за отпущенные крупицы удовольствия. Как же с таким настроением да в яркое событие? Инстинкты, наработанные годами, просто сами оттащат меня подальше от такой яркости - не дай Бог ослепнуть.
Пытаюсь вспомнить хоть что-то из недавнего прошлого, когда прилив эмоций не был бы вызван зарабатыванием денег. Вспоминается болезнь (три года назад болел вирусным гепатитом) и ещё пара аналогичных событий, сопряженных с опасностью для жизни. Напрягаю память, но вот - всё: полёт на самолете в буран, стеклянный пол на Останкинской башне, грабители в подъезде... Выходит, для меня "яркость" события и его опасность неразделимы. Выходит, связывая их воедино, я подсознательно боюсь всего, что явно выбивается из обыденности. Не знаю, удастся ли мне таким образом избежать страданий, но счастья избежать я наверняка сумею. Когда боишься даже мечтать о чём-то достойном, жизнь вряд ли сама притащит это на блюдечке с золотой каёмочкой. И я об этом когда-то знал! Когда же я разучился хотеть чего-то так, чтобы найти в себе силы это исполнить? Куда же пропало здоровое юношеское нахальство, позволяющее называть любые блага своими и брать их без зазрения совести? И неужели такое сомнительное свойство, как трусливая осторожность, и есть признак взросления? Когда вместо умения радоваться и восхищаться приходит слепота, полное отсутствие способности видеть новое? Когда ощущение себя как здорового и сильного существа, достойного восхищения, сменяется на равнодушие к своей душе и своему телу? Тогда, действительно, всё, что остается, это - пить водку и стареть...
Так как же я чувствовал себя в шестнадцать? Пытаюсь нарисовать в воображении знакомого по фотографии в паспорте прыщавого подростка. Что-то же было в нём, кроме невостребованной потенции и боязни загреметь вместо института в Афган? Я пытаюсь представить себя в доме родителей, пытаюсь вспомнить, каким всё казалось тогда... Над кроватью - ковёр со странным геометрическим рисунком, где мерещились то удивлённый тигр, то ушастые мыши. Большой письменный стол с выщербленным лаком. Почему-то вид этого стола вызывает запах горечи, даже если смотреть на него издалека. Первый катушечный магнитофон, бывший предметом моей мещанской гордости. Занавески... Какими же были занавески? Ага, вот стоит только повернуть голову...
- Эй, сын! - вздрагиваю я от голоса матери. - Сбегай до обеда в булочную - хлеб закончился.
Не успеваю удивиться, куда же я - со сломанной ногой, как входит мама. Мама без седины и с удивительно прямой спиной. На ней - клеёнчатый красный фартук. Она держит перед собой распаренные руки. Они - такие мокрые, розовые, с прилипшей шелухой не то молодой картошки, не то лука. Я должен выполнить мамину просьбу, но чувствую в себе смущающий меня самого протест. Выбираю рациональное продолжение ситуации: без лишних слов беру сумку и выхожу на улицу.
Лето, каникулы... Свобода от школы и сладкое безделье продляться ещё бесконечно долго. Времени вдоволь и его совсем не жаль. Город опустел от жары, и я бреду, шаркая кедами по пружинящему асфальту. Солнце, казавшееся после тьмы подъезда таким приветливым, припекает уже немилосердно, а от постоянного прищура начинает ныть голова. Мышцы стремительно теряют тонус, и я, преодолев два квартала до булочной, чувствую себя куском оплывшего сала. В магазине царит прохлада, оттуда не хочется выбираться назад, в пекло улицы. Тяну время: покупаю стакан томатного сока в магазинной кафешке, щедро насыпаю в него крупной серой соли и долго потом цежу, прислонившись спиной к холодному гранитному прилавку. Когда сок заканчивается, я почти готов на подвиг - снова повторить свой путь, теперь уже обратно, по сорокаградусной жаре.
В дверях магазина сталкиваюсь с женщиной. Она, хоть и ниже меня, а фигура - как у подростка, но по движениям её рук, по ухоженным волосам и полным плечам я угадываю зрелую самку. Сладковатый запах её пота, спрятанный в облако негромкой парфюмерии, на мгновение заставляет моё тело восторженно вибрировать. Она же вскидывает на меня большие глаза, подчеркнутые признаком взрослости - тушью, и смотрит, как сквозь нежеланную преграду. Коснувшись моего локтя почему-то холодной рукой, проскальзывает в магазин. Возбуждение тела приятно тревожит меня всю обратную дорогу. Думаю, этой женщине понравилось бы, сделай я с ней всё, чего мне хочется. Нет, мне не нужно простого животного совокупения. Я бы хотел почувствовать её прохладное тело, исследовать каждый потаённый уголок, осыпая его попутно поцелуями. Мой член, заслышав такие мысли, моментально заворочался в штанах. Я вынужден засунуть руки в карманы, дабы не смущать прохожих видом вздыбленной ширинки.
- Эй ты! Эдика не видал?
Это меня? Игрушечное лицо уставилось на меня бесцветными глазами. Не знаю, как его зовут, но этот тип учился в нашей школе. Кажется, он года на два старше меня. Мой мозг, распаренный солнцем, немощно буксует, пытаясь разрешить проблему - "чего от меня хотят?".
- Ты чё, дегенерат?
Он смачно и с удовольствием выругался. Я напрягся, чувствуя, что столкнулся с враждебной формой жизни. Такая мобилизация идёт мне на пользу. Я понимаю, что Эдик - мой бывший однокашник, ушедший после восьмого класса в ПТУ. Но последний вопрос кажется мне, как минимум, оскорбительным. Во мне возникает перепалка между осторожностью младшего по возрасту и задетого самолюбия. Мне кажется, этот парень недостаточно силён для того, чтобы послушно отвечать ему. Поэтому, лишь на секунду замедлив шаг, я обхожу его вокруг, окинув сверху вниз презрительным взглядом. Он же не даёт мне далеко уйти.
- Слыш, ты... - он хватает меня за руку. Рядом с ним я убеждаюсь, что он, действительно, ниже меня, да и физически хуже развит. Но что-то беспокоит меня. Пытаюсь убедить себя, что это - не страх. Ведь противник не представляет никакой опасности! Хотя, этот тип, наверняка, отъявленный забияка. И опыта, случись чего, у него гораздо больше. Я же всегда считал себя выше уличных перепалок. Моя неготовность к столкновению волнует меня гораздо больше, чем что-либо другое. Но всё ж брезгливая гордыня берёт вверх. Я выдёргиваю свою руку:
- Сам ты...
Ответив ему в том же ключе, я теряю своё преимущество. Я не умею себя вести подобным образом. Нелепая гордость руководит мною, не дав толком обдумать и выбрать более разумное продолжение. Случайная встреча, пустячный диалог грозят вылиться в серьёзную неприятность. Но дальнейших событий я не могу себе даже представить!
Парень вдруг наливается кровью и бросается хорошо отточенным движением мне в ноги. Не успев ничего сообразить, я оказываюсь спиной на асфальте, а моя голова больно ударяется об него. Заботясь о сумке с хлебом, я совсем не подстраховал себя. Больно так, что даже не понятно, где. Мой противник уже восседает на мне, ухватив мои кисти рук и прижав их к асфальту. Он красен, взлохмачен и непрерывно отплёвывается. Во мне же, заглушая боль, разрастается чувство обиды, обиды на себя самого за столь унизительное положение. Слёзы сами собой катятся из глаз. В самый ответственный момент, когда моё достоинство постыдно попрано, я сам продолжаю его втаптывать поглубже в грязь. Парень деловито поднимается, посчитав своё дело сделанным, напоследок зачем-то пинает меня в бок носком ботинка. А я лежу весь в слезах и не хочу подниматься, ведь весь двор сейчас видит мой позор.
Но оставаться в таком положении нельзя. Я встаю и слишком озабоченно тру ушибленные места. Интересуюсь судьбой хлеба - насколько тот вывалялся в пыли. Мне уже не так больно и наплевать на хлеб, но я упорно играю перед невидимыми зрителями свою дурацкую роль.
- Знай своё место, сопляк! - победитель говорит, специально растягивая слова. Он, видимо, считает, что так они кажутся внушительней. Я кошусь на его самодовольное игрушечное лицо, на то, как он прикуривает сигарету, и тут вдруг приходит злость. В глазах темнеет и становится невыносимо контрастным, в ушах шумит, а мысли выстраиваются в идеальном порядке. Я секунду медлю и неожиданно для самого себя бью. Мой кулак недостаточно крепко сжат - косточки пальцев пребольно хрустят, но фактор неожиданности успел сыграть свою роль. Противник отлетает и хватается за подбородок. Я же, испугавшись содеянного, бросаюсь в истеричную атаку, кричу себе, что медлить нельзя, медлить уже поздно.
Господи, какое облегчение, когда, забыв про боль, избиваешь своего врага! А ведь я впервые в жизни бью человека. Я выливаю на него свой страх и свой стыд за этот страх. И мне уже всё равно, меня перестали мучить сомнения. Они оставили меня впервые за много лет. Примитивность моих мотивов и поступков завораживает. Всё остальное - не важно, ведь у меня есть простая и достижимая цель. Цель - уничтожить это ненавистное существо, этот источник всех моих бед и страданий. И только это принесет мне освобождение. Чем сильнее и точней я его сейчас ударю, тем лучше потом станет мне. Мне!
Я снова оказываюсь в своей комнате. Теперь тут царит полумрак. Никто не тревожил меня, зажигая свет. По моим щекам льются непонятные слёзы, заползают в уши и неприятно щекочут изнутри. Большая часть меня - в далёком лете и категорически не хочет возвращаться оттуда. Да и что мне тут делать? Зачем я здесь? Мир в моих теперешних снах гораздо красочней того настоящего, в котором царит лишь растерянность и суета.
Но я вдруг чего-то пугаюсь. Мысль, только коснувшись моего сознания, парализует меня целиком. Ведь тогда, в шестнадцать лет, я не смог ответить тому парню. Я ведь ушёл весь в слезах, а потом ещё долго ненавидел себя за трусость. Я ведь это помню. Помню? А как же ощущения, что снова испытал мгновенье назад? Откуда им было взяться во сне, раз я никогда не чувствовал их наяву? Я потёр косточки правой руки. Мои сны не только заставляют всё заново переживать, переживать сильней и контрастней, но и, чёрт подери, переписывают прошлое. Именно это свойство сна, такое, на первый взгляд, обычное, показалось мне вдруг пугающим.
Что же теперь будет с моей памятью? Я уже сейчас теряюсь, что же, на самом деле, случилось тем летом - ярость и победа либо унижение и стыд. Безумие! Я схожу с ума, это совершенно определённо. Мне страшно засыпать вновь, мне кажется, что красочный мир моих снов захватывает меня, приобретает зловещую власть надо мной. Эти сны дают мне возможность понять и ощутить действительную значимость жизни, состоящей из фактов, людей и предметов, мимо которых я проходил в реальности. Проходил больной в своей слепоте, лени и невнимательности. Но они вдруг принялись врать. Кому же мне теперь верить, если даже собственная память принялась так бессовестно обманывать? Хорошо это или плохо, если изменится моё прошлое? Может, тем самым я смогу избавиться от комплекса ошибок, незаметно довлеющих надо мной сейчас? Может... Но главный вопрос, который пугает меня больше всего: ради чего потом возвращаться назад, в эту дурацкую, с позволенья сказать, реальность? Опять проваливаясь в сон, я упустил, в чём же была важность подобного вопроса...