Аннотация: Рассказ написан по теме конкурса CN-4 (Рубеж эпох).
Я открыл глаза и понял, что попал, причем здорово попал: я лежал носом в ворохе бумаг, наваленных на столе, моём дурацком рабочем столе! Реальность, выталкивая красочный и бестолковый сон, вопила: ну, ты, брат, и нажрался. Нажрался в любимом офисе, на самой обычной, рядовой вечеринке. И, как раненный зверь тащится умирать в родное логово, так и я, дойдя до невменяемого состояния, вдруг очутился за давно опостылевшим столом.
Я тщетно пытался сфокусироваться на цифрах "1:58" в углу монитора и шизел от полной тишины. Хотя, нет - тишина была далеко не полной - в коридоре кто-то шаркал подошвами об пол. Это шарканье, судя по всему, меня и разбудило. Странный, стариковский звук в нашем суперсовременном офисе не позволял моей крыше встать, наконец, на своё законное место. Я понял, что не смогу вернуться в нормальное состояние, если это дурацкое шарканье немедленно не прекратится. Я спешно схватил себя пальцами за нос и крутанул так, что из глаз брызнули слёзы, но бесполезно - по коридору продолжала мерно тащиться какая-то неведомая древняя развалина. Тогда я встал и ринулся на звук. Трудно было ожидать от меня изящного порхания меж офисной мебели. Вторым своим шагом я сшиб тяжелое кресло, а третьим - повалил на пол пластиковую пальму.
Когда грохот стих, я услышал, что шарканье в коридоре вовсе не исчезло, а стало натужно торопливым. Меня это приободрило - оказывается, неведомый старикан меня боится. Я расправил плечи и толкнул дверь в коридор. Метрах в пяти от меня сгорбленная личность спешила к лифтовому холлу. Я припустил за ней. "Припустил", "спешила" - не слишком точные слова для этой стремительной гонки, скорость которой не превышала трех километров в час. Убегающий еле тащился, догоняющий непрерывно падал, вставал, приваливался то к одной, то другой стене. Спустя некоторое время, я поднял залитые потом глаза, оправляясь после очередного падения, и обнаружил сгорбленную личность уже в лифтовой кабине - неизвестный старикашка суетливо тыкал пальцами в кнопки. Я рявкнул:
- А ну, стой!
Старикашка от моего крика отлетел в угол, но двери лифта успели закрыться. Я погрозил в их сторону кулаком и понял, что по-прежнему чертовски пьян. История с погоней за вороватым стариком довольно естественно ложилась и на окружающие меня размытые интерьеры, и на тягучий, как сгущенка, туман в голове, в котором дохлыми мухами плавали случайно забредшие мысли. Скоро там осталась одна только мысль, которая разбухла, заслонив собою всё: где найти место покомфортней для продолжения моего сна. Оглядевшись, я увидел в другом конце коридора распахнутую дверь в кабинет генерального. Кожаный диван его приемной показался мне достойной кандидатурой. Я побрел туда, по пути выставляя будильник на мобильном телефоне - в конце концов, нехорошо, когда коллеги застают тебя спящим. Я боролся с кнопками мобильного, то и дело забывая переставлять ноги, пока не понял, что стою в луже какой-то липкой гадости.
Охранник нашел меня спящим на диване. Я заснул сидя, держа в руках мобильный телефон. Цепочка кровавых следов вела от трупа директора прямо к вымазанным всё той же кровью туфлям на моих ногах. Честно говоря, я не помню, в каком виде ночью мне встретился босс, но хочется верить, что уже в мёртвом. Во-первых, я человек сугубо миролюбивый - последний раз ударил кого-то, кажется, когда мне было года три. Этим "кто-то", кстати, был бабушкин кот. Так что бить человека, да ещё каким-то жутко острым кинжалом, мне бы и в голову, даже жутко пьяную, не пришло. Во-вторых, я хорошо помню эту лужу с директорской кровью - правда, ночью я принял её за блевоту кого-то из участников вечеринки. И ещё подозрительный старик. В общем, не мог я...
Правда, следователь пытался убедить меня в обратном. Этот гад так ловко передергивал мои слова, и я вскоре сам запутался, что именно говорил и что видел. Следователь довольно стар - я не знал, что в таком возрасте ещё работают. И почему-то он особо рьяно пытался меня убедить в том, что тот старик, которого я видел ночью в офисе, мне привиделся по пьяной лавочке. Я не люблю спорить с пожилыми - вроде как, бесполезно их переделывать, да и зачем? Но тут-то дело принципа - ну, не "белочка" же у меня, в конце концов? Спорить, правда, становится всё труднее - антураж давит. Когда тебя выдергивают из привычной обстановки, когда то по пять раз на дню суют под нос фотографии с трупами, то держат в безвестности в камере, где царят жуткий холод и не менее жуткие личности, которые так и норовят смешать тебя с дерьмом, сам потихоньку перестаёшь считать себя славным малом. И закрадывается предательская мыслишка: "а вдруг мог?..". Гонишь её прочь, сжимаешь зубы и твердишь, как заведенный: "был пьян, ничего не помню, кинжал не мой, убить не мог". И опять про старика и лужу. В конце концов, на кинжале нет моих отпечатков, а один урка в столовой поведал, что в таком виде дело гарантированно развалится в суде.
Правда, в нашей стране кого нужно, того обязательно посадят. Я понял это, когда не обнаружил упоминаний о ночном старике в материалах дела. Обнаружил чисто случайно, поскольку мой адвокат уверил, что особого смысла в просматривании протоколов нет - так, чистая формальность, и, кроме того, он уже сам всё просмотрел. Я никогда не доверял этому типу, которого великодушно приставило ко мне государство. Кроме того, он тоже был старым, а я вдруг перестал доверять тем, кому за шестьдесят. Пусть меня обвинят в паранойе, но я во всём стал видеть заговор стариков. Поэтому, несмотря на уверения адвоката, добросовестно прочитал протоколы всех своих допросов и не увидел там ни слова о ночном старикане. Понятно, что никаких следственных действий по этому поводу тоже не проводилось - охрана не допрашивалась, камеры не проверялись. Ничего! Материалы явно указывали лишь на одного возможного убийцу - на меня. Прочитав всё это, я бы и сам поверил в свою вину, если бы не был так раздражён. Раздражён явным подлогом. Старичьё решило, что я - полный лох!
И я разозлился. За большие, но терпимые деньги урки взялись переправить жалобу некоему прокурору, который явно не дотягивал до предпенсионного возраста. Я постарался изложить свою теорию стариковского заговора максимально сдержанно, так, чтобы меня не приняли за полного психа. В жалобе я не делал никаких выводов, а только изложил факты. Но любой, кто бы это прочитал, понял бы, что речь идёт о явной подставе, и поставу замутили именно конкретные древние доходяги.
Когда в камеру привели нового зэка, я понял, что он - особенный. Старый (опять!), бледный, обильно татуированный, он устало глянул на местного пахана, который немедленно, без единого писка уступил ему свои нары. Конвоиры тоже проявляли к новому постояльцу необычную учтивость. Тот же полдня просидел молча, только разглядывал всех слезящимися глазками. Мои подозрения, что авторитетный старикан пришел именно ко мне, подтвердились, когда меня вместе с ним оставили в камере, погнав остальных на прогулку. Как только дверь захлопнулась, тот поманил меня рукой. Я максимально почтительно приблизился.
- Меня зовут Иван Петрович, а погоняло "Капица" - может, слыхал? - произнёс авторитет скрипучим голосом.
Я отрицательно помахал головой.
- Эх, молодёжь... - Капица сокрушенно вздохнул. - Ладно, умник, слушай, что я скажу. Ты малявы свои писать бросай. Слушай следака и подписывай, что велят...
- Так ведь там подстава. Не по закону...
- А ты меня не перебивай. Хорошо? - Капица недобро зыркнул из-под косматых бровей. - И разговаривай нормальным языком. А то - две недели в "ка-пэ-зе", и уже, понимаешь, на феню перешел... И я тут с вами, мудаками. А у меня, между прочим, - степень доктора наук. Я, между прочим, профессор... в прошлом...
Авторитет ещё долго ворчал, но слов я не разобрал. Меня почему-то успокоило, что теория о стариковском заговоре подтвердилась. Ведь то, что меня собрались подставить, сообщает мне очередной старикашка. По крайней мере, я не сошёл с ума. Теперь становится интересно, что именно задумало старичьё на мой счет. Посадить лет на двадцать? Но какой смысл? Что я им такого сделал?
Я дождался, пока Капица окончательно смолкнет, и задал свой вопрос. Тот покрутил головой, потом сморщил и без того морщинистое лицо:
- Понимаешь, эти мудовые гуманистические принципы... В общем, нельзя валить тебя сразу, сперва нужно объяснить. Чтобы ты, типа, добровольно... Но только имей в виду: будешь недостаточно понятливым, встретишь Новый Год в деревянном фраке. Блин, что это я опять! - Капица сплюнул, прожевал толстыми бесформенными губами и продолжил. - Ты о Леониде Владимировиче Славском что знаешь?
- Ну, как все, из газет - научное светило и всё такое...
- Мда, о сути его работ тебя спрашивать, понятно, бесполезно. Человек, можно сказать, - гордость страны, а эти, блин... Ладно! Слушай сюда! Славский - это номер один в социологии. Уважаемый он, конечно, в определенных кругах, а вот для субъектов, типа тебя, что Славский, что Тутанхамон - всё едино. Ну, Карла Маркса тоже сначала лишь продвинутые интеллигенты почитывали, а потом, сам понимаешь, какая каша заварилась. Только Славский, как бы тебе сказать, - Карл Маркс наоборот. Не понятно? Славский говорит, что все мудовые общественные потрясения вызваны резонансной тягой людей к разрушению. Понимаешь, когда слишком долго ничего ужасного не происходит, нормальный, среднестатистический человек чувствует себя мудово. Ему нужна эмоциональная встряска, разрядка - что-нибудь сломать, разрушить, убить, наконец. Чтобы страсти кипели, страдания страдались, чтобы жизнь, понимаешь, била ключом... Выпустить пар, а потом, на месте пепелища восстановить всё, как было. И в этом кроется закон развития всей нашей мудовой цивилизации - то бишь, восстанавливается всё не совсем в прежнем виде, а, как бы тебе сказать, в усовершенствованном, что ли. Получается, что это - самый простой путь эволюции, а то пока не разрушишь, места для нового ни фига не найдешь или просто будет неохота. Всю эту мудовую цикличность подмечали многие, Славский же открыл, что причина её - в психологии, возможно даже в физиологии человека. Революции, войны, экономические кризисы - детища отнюдь не объективные, а результат коллективного зуда. Причём зуд этот свойственен, в основном, мужчинам двадцати тире пятидесяти лет. Они перестают руководствоваться здравым смыслом, и как мудовые зомби, ищут приключения на свою задницу. Но страдают-то все! Дети, женщины, старики - им, как раз, в потрясениях никакого смысла нет. Они вынуждены геройствовать, когда по вине мужчин наступает полная жопа. Знаешь, в Лондоне есть памятник животным - героям времен Второй мировой. Так вот, там написано: "У нас не было выбора". Понимаешь, у остальных нет выбора, когда мудовой молодежи охота пострелять или устроить грандиозный дефолт. Усёк?
- Да. Спорно, конечно, но... причём тут я? Причём тут моё дело?
- А притом, что двадцать лет мы успешно сдерживаем деструктивные потуги молодежи. И не лезь нам поперек дороги...
- Кому "нам"?
- Кому надо, тому и "нам". Парень, я и так сказал больше, чем нужно. Твое дело - взять всё на себя, типа, поднял на перо начальника, с кем не бывает, и уважить пожилого человека, который тебя об этом просит, - Капица махнул рукой и отвернулся, дав понять, что разговор закончен. Мы просидели с ним в полной тишине, пока не пришли остальные. Еще минут через пятнадцать Капицу увели и больше уже не приводили. Я же впал в оцепенение. Ещё бы - когда одолевают сомнения, когда подозреваешь, что тебя пытаются обмануть, организм бурлит сам собою. Когда же перед тобой раскрывают все карты, и такая личность, как Капица, делает весьма убедительное и, кажется, последнее предупреждение, всё в тебе замирает. Потому что ясно вырисовываются только две далеко не радужные перспективы - тюряга или смерть. И всё - исключительно из мудовых гуманистических соображений!
Но кому я мог помешать? Никто - ни следователь, ни адвокат, ни авторитетный урка не желают раскрывать передо мной карт. Не желают объяснять, как такая ничтожная фигура, как я, может повлиять на страшащие стариков катаклизмы. Даже мой шеф вряд ли готовил революцию, но его почему-то убили. Меня, слава Богу, пока отпустили чуток побегать. Меня ведь достаточно припугнуть, намекнуть, что я помешал чьим-то грандиозным планам, поэтому всё настолько серьёзно. И я должен, как в славные тоталитарные времена, чувствовать себя виноватым, виноватым в чём-то неосязаемом, но от этого не менее ужасном.
А что, если со стариками можно договориться? Моё молчание в обмен на свободу? Я только попытался намекнуть следователю и адвокату, но те страшно круглили глаза и подносили палец к губам. Их уровень не годился для переговоров - слишком уж мелкие сошки. Тогда я вспомнил о дяде. Вспоминал я о нём и раньше - лишь только попал в тюрягу. Но тогда дядя, будучи большим МИДовским советником, напустил по телефону такого тумана, что я послал его ко всем чертям. Родственник называется, крутит хвостом вокруг да около! Но теперь некоторые фразы того разговора, всплывая в памяти, ясно говорили: дядя - в курсе дел стариковской мафии, он даже пытался намекнуть мне на весьма заманчивый компромисс, который тогда, в запале справедливого возмущения, мне был совсем не виден. Я позвонил ему снова и попросил приехать:
- Есть разговор. Про стариков.
Дядя приехал оперативно. Увидев его морщинистый лоб и пигментные пятна на щеках, я поймал себя на мысли, что начинаю бояться стариков. Они вдруг стали казаться мне представителями какой-то иной, чуждой и враждебной расы. Я натужно улыбнулся и сжал протянутую мне мягкую, как будто в ней вовсе нет костей, дядину ладонь. Тот пытался меня обнять, но я, сам не знаю почему, передернул плечами и отстранился. Мы уселись друг напротив друга, и я сразу спросил:
- Со стариками в моём деле возможен компромисс?
Дядя ощупал меня глазками, скрытыми в набухших веках, после чего выдавил:
- Ситуация чуток поменялась, племяш. Сейчас по тебе расклад такой: дадут тебе двенадцать, выйдешь через пять...
- Но зачем? Я перестаю говорить о ночном старике, меня выпускают...
- Не всё так просто, пойми. Тут как-то всё совпало: и процент нераскрытых громких дел, и твоя склонность к алкоголю, которая, увы, не даёт нам особых гарантий. Все варианты считает компьютер, и в твоём случае придется посидеть...
- Но это же - глупо! - я даже вскочил. - Вымарывать в протоколах места про настоящего престарелого киллера, если я могу сказать об этом прямо на суде. И про всю стариковскую мафию. Ладно, вы меня после этого убьёте, но ведь все ваши компьютерные варианты пойдут прахом. Зачем же доводить меня до такого? Вам же невыгодно!
- Да нет, ошибаешься, - дядя развел руками и грустно улыбнулся. - Ты ничего такого никому не скажешь, иначе бы тебя давно уже убили. Поверь, я испытываю к тебе самые светлые родственные чувства, я вижу в тебе отца, которому очень многим обязан, но единственный компромисс заключается именно в пяти годах - не больше, не меньше.
- Ладно, - я снова опустился на стул. - Тогда хоть объясни, почему я?
- Ну, если тебе будет легче... Твой шеф слишком много разглагольствовал на ТиВи насчет грядущего кризиса и рекомендовал продавать ценные бумаги...
- На ТиВи полно других брокеров и финансовых аналитиков, которые всегда дают, уверяю тебя, абсолютно противоположные прогнозы.
- Но беда в том, что твой шеф был весьма убедителен. Понимаешь, в 2007 кризис случился не из-за того, что в экономике были проблемы, а из-за таких вот, как он, кликуш. Кто-то кому-то не вернул пару миллиардов долларов, мелочь, одним словом, а газеты и фондовые аналитики по простоте душевной предупредили всех: грядёт кирдык. Понятно, что народ напрягся, бросился всё продавать. Тут такой авторитетный инвестор, как Уоррен Баффет, по тому же ТиВи похвастался, что у него теперь всё - в юанях. Все бросились покупать юани! В общем, месяца хватило, чтобы объявить США банкротом. Дальше сам знаешь: от голода только в Европе погибло больше пятнадцати миллионов человек. И всё - на ровном месте!
- Блин! - Я не выдержал. - Дядя Витя, этот ваш Славский с его компьютером может ведь и ошибиться. Шефа, значит, за его кликушество грохнули, меня сажаете, чтоб замять общественный резонанс от этого убийства. И пошла цепная реакция! Ситуация уходит у вас из-под контроля. Невозможно же постоянно за всем следить!
- Тоже ошибаешься. Люди проще, чем тебе кажется. Наш опыт даёт все основания так полагать. Основные деструктивные позывы легко могут быть направлены в безопасное для остальных русло. Самым молодым достаточно адреналина виртуальных поединков, тем, кто постарше, здорово помогают азартные игры, алкоголь или маленькая война за какую-нибудь безлюдную скалу в Атлантике. Ну, и легализация легких наркотиков помогла нейтрализовать лишнюю агрессию. Понятно, что достижения медицины увеличивает процент объективно счастливых, но обделенных сильными эмоциями - их мы кормим новыми зрелищами по ТиВи, лотереями и популяризацией свингерства - вам нужна любовь, а не война, не так ли? Ну, а неисправимых выскочек, будоражащих народ, остается не так уж и много. По сути, под ликвидацию попадает не больше сотни в год - сравни с миллионами гибнущих от войн и кризисов!
- Но, получается, народ спивается, деградирует. Капица вон, местный урка, который меня тут пугал, говорит, что прогресса нет без хорошей встряски. Значит, вы решили остановить развитие человечества?
- Глупость! Кто тебе сказал, что прогресс - хорошая штука? Разве это - всё, что мы должны делать? Это, что, тот самый пресловутый смысл жизни? Будешь старше, поймёшь, что никакой прогресс не стоит того, чтобы просто спокойно пожить, полюбоваться голубым небом, послушать птичек и детский смех. Никакой вам смены эпох, рубежей и переломов! Всё переживём тихо - мирно. Как жили, так и будем жить. Ты можешь сколько угодно беситься оттого, что не согласен, но твоё несогласие - результат работы гормонов, твой протест - бунт животного в тебе. Попробуй стать в первую очередь человеком, думающим человеком. Старики, на которых природа поставила крест, они - уже не рабы природы, они - по настоящему свободные люди. Подумай об этом...
- А вы не боитесь разоблачения?
- Скажи, ты ведь наверняка слышал по телевизору рассказы людей, переживших клиническую смерть? Согласись, их истории противоречивы, сами свидетели путаются, и вообще, их мало. Словом, на доверие никак не тянут. Так и с нами. Никто не может вернуться из старости. Постаревшие становятся нашими союзниками поневоле, а для молодежи рассказы про нас - как рассказы про тех же мертвецов. Мир поделен на два больших лагеря, только первый считает, что главный - именно он, а, на деле, другому приходится незаметно, исподволь сдерживать тягу первого к разрушениям. Когда культ мудрости старейшин, их почитания и преклонения был утерян, пришлось прибегнуть к другим методам... Ладно, с тебя, я думаю, достаточно. Постараюсь облегчить твое заключение, как смогу.
Ночью меня разбудил грохот - в стене камеры зияла здоровенная дыра. Вокруг, подсвеченная тусклыми желтыми лампами, висела клубами кирпичная пыль. Взвыла сирена, и я, оглушенный, всё сидел и смотрел, как мои соседи один за другим протискиваются в пролом. Когда они исчезли, я встал и тоже полез за ними. Потом долго бежал, пока что-то не взорвалось в груди, а горло не обожгло, будто кипятком. Я повалился на землю и решил: "Хрен с ним, пусть меня поймают".
Но меня не нашли. Я выбрался за город и месяц жил в дачном домике. Питался картошкой и огурцами, что воровал у соседей. Но те даже не подозревали и здоровались при встрече - видно, решили, что я тут, типа, дачку арендую. Но потом мне стало скучно. Я позвонил в одну газету и сказал, что у меня есть материал про стариковскую мафию. Ко мне приехала бабёнка лет тридцати с горящими глазами. Она расспрашивала меня весь день, то и дело повторяя: "Я же говорила!", "Я так и знала!" Умная бабёнка, мне она понравилась, правда, трахнуть себя не дала, но лишь потому, что сильно торопилась. Её интервью со мной вышло дня через два, ещё она писала, что у нее - куча косвенных улик, и якобы Черенцова, Гогиа, массу других известных фигур тоже старики грохнули. Но я был её единственным живым свидетелем.
Я смотрел на своё фото в газете и чувствовал себя настоящим героем. А вечером по ТиВи сказали, что в Питере и Воронеже молодёжь замочила чуть ли не десяток стариков за раз. И комментатор с горящими глазами - такими же, как у моей недавней бабёнки из газеты, - заявил, что, типа, на улицы выплеснулась волна народного возмущения. А то старичьё совсем оборзело!